Аннотация: Никто не может сказать толком, было это или нет. А я говорю, мне захотелось творить, когда увидел эту дьявольскую больницу, я узнал, о чем написать по рассказам людей, и я захотел рассказать всем об этом, когда прочитал то, что получилось.
БСМП 916
По мере того, как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся во тьму. Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпал, как короста с забытой в лесу, отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов:
"...слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
"Белая гвардия".
ПРОЛОГ
Вы не увидите ее, если не присмотритесь, но и не пропустите, если пройдете близко. Достаточно сесть на любой автобус, и он привезет вас в это место. Вы окидываете взглядом окрестности и, присмотревшись, замечаете глубоко среди деревьев ее. Видна ее серая крыша, а также окна пятого этажа из красного, обожженного временем кирпича. Вы переводите взгляд на дорогу, которая ведет к ней. Это как будто бы грунтовая дорога с редкими столбами, на которых почти нет ламп. Идете по ней, и вам навстречу дует настойчивый, словно о чем-то предупреждающий ветер. Через пять минут появляется кирпичная, с железными решетками, изгородь. Она сравнительно высокая, в три человеческих роста, железо заточено под острые пики. Пики то выступают из-за деревьев, то прячутся за ними, которых здесь очень много. За этими деревьями скрыто много больше, нежели то, что просто находится за ними. Кирпичная кладка забора изрядно потрепана временем, кое-где железная решетка вырвана. На решетках изображена змейка, склоненная над медной чашей с крестом, в некоторых местах на месте этой эмблемы зияют дыры. Примерно через двести метров после начала изгороди находится центральный вход. Это высокая, в восемь-десять метров арка, выполненная из того же красного кирпича по всем правилам сооружения свода. Горизонтальная поверхность этих врат покрыта оцинковкой, время обезобразило ее и, растрепав и сорвав ее, заставило заунывно звенеть на ветру. На самом верху, на листе оцинкованного железа, сидит широко распахнувший крылья медный ворон. Ворота сооружены из тех же длинных острых пик и крепко-накрепко заперты. Огромный замок на ее воротах закрыли задолго до нашего повествования, помнят же о ней до сих пор...
Глава 1. Начало.
4.27 16 сентября 1946 года, город 917, восточный берег
Солнце еще не взошло. В воздухе стоял запах уходящего лета. Без намека на то, что это лето когда-нибудь вернется. С берега была виден горизонт соседнего города 916. Несмотря на то, что два города находились рядом, это были совсем разные города. Над одним городом солнце вставало, над другим оно заходило.
Осенняя река отбрасывала белую, с желтыми листьями, пену. Пенные листья прибивались к ногам человека, который сидел на берегу. Он склонил голову на колени и, казалось, спал. Перед ним проносились события последних суток, какие он мог вспомнить. Он отчетливо видел, как шел с консилиума, он помнил, что выразил особое мнение о том, как стоит относиться к идее альтернативного, или внеземного разума. Отрицая его, он сослался на то, что до сих пор никто не был свидетелем этого. Кроме того, распространение такой идеи может негативно сказаться на сознании людей, рядовых граждан Союза. Больше он ничего не мог вспомнить. Его преследовало чувство, что с ним случилось что-то непоправимое. Что он - объект чьего-то злого плана, что он несет на себе чужое зло. Теперь ему никогда не вернуться к прежней жизни. Какой же беззаботной она показалась ему в данный момент. Мысль о том, что кто-то похитил часть его времени, в которое мог делать с ним все, что угодно, все более угнетала его. И захотелось убежать, утонуть, нет, лучше поглубже зарыться от этого. Странно, но небо с его пустотой внушало теперь этому человеку панический страх. Хотя еще день назад ничего такого не было. Более того, в детстве он, как и многие дети, хотел стать летчиком.
Теперь новое чувство говорило ему, что небо источник угрозы. Из-за него он потерял часть своего времени, а значит, часть себя. И ничего уже не изменить. Не ведая, что делать дальше, человек, тем не менее, машинально сориентировался, вошел в воду и поплыл в сторону своего города, города 916.
7.00 16 сентября 1946 года, город 916, район "Химиков"
"Доброе утро, товарищи. Говорит "Маяк". В Москве восемь часов утра..."
- Леша, вставай, живо! Хотя... можешь и не вставать, ванная уже занята, - произнес женский заботливый голос.
"Ну вот: опять утро, почему оно неизбежно, почему снова начинается это кино про меня, кино, которое я видел уже тысячу раз? Ладно, дубль тысяча один... - Встаю, - простонал Леша из-под одеяла.
"В ванную что ли не пойти для разнообразия?
- Ты скоро там? - стукнув в дверь буркнул Леша.
- Иди лучше сначала поешь, мать разогрела, - отозвалось из ванной, - А потом умоешься, от перестановки слагаемых сумма не изменяется...а...а...а потому, потому, что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом..., - папа Алексея имел обыкновение петь в ванной.
"Ну, это начало!" - подумал Алексей.
- К доске пойдет, пойдет к доске, пойдет - Бекетов у нас пойдет к доске, - вырвалось наконец у профессора
- Ну Линберг, если не подскажешь, вместе вчера этой ерундой страдали, - пригрозил Коля Бекетов другу, сжав руку под партой в кулак.
- Мы ждем вас, товарищ Бекетов.
Это был один из обычных сентябрьских дней, один из обычных медицинских университетов Союза, и два не совсем обычных товарища, которые находились на семинаре по анатомической хирургии. И если эта хирургия была чем-то вроде хобби Алексея Линберга, человека быстрого и решительного, то для медленного, степенного Николая Бекетова она была пыткой. Коля отрицал любое вмешательство, он был типичным наблюдателем, флегматиком, который может весь день ходить за вами, как тень, ни слова не говоря, а потом, собрав все в кучу, представить вам подробную рецензию на все ваши действия.
Под "этой ерундой" Николаем понималась лягушка, препарированная Линбергом вчера ориентировочно в десять часов вечера. Смерть лягушки наступила в половину одиннадцатого непосредственно от процесса препарации, о чем в журнале Алексеем была произведена соответствующая запись. Коля же за все время операции не сказал ни единого слова, но потом скупо констатировал:
- Все, преставилась. А ты, Леш, что-то не рассчитал.
Когда пара кончилась, друзья по несчастью (после подсказки Линберга, перехваченной преподом, оба получили по 2 балла) отправились по домам. Путь домой пролегал через заболоченный пустырь на окраине города. Университетские корпуса стояли, почему-то, на отшибе. Так было со всем в этом городе. Все было как-то не для человека, как-то неудобно. Но об этом занятому человеку задумываться было некогда, а работали официально все.
- Лех, забудь про этого профессоришку, он типичный эгоцентрик с уклоном в садизм. Все преподаватели-теоретики немного такие. Просидев всю жизнь "за чертежами", не понюхав "живой крови", этот дед старается выместить собственную непригодность обществу на нас, - попытался нарушить затянувшееся молчание Бекетов
- Самого бы его на стол (операционный), поскакал бы как уж на сковородке, а то рассуждать каждый горазд! Логично, что его на фронт не пустили, раз он важному человеку вместо аппендицита грыжу вырезал! - не скрывая смех, словно с издёвкой, сказал Линберг.
- Ты потише, говорят он из "левого крыла", ну а ты тоже хорош специалист, лягушку даже спасти не смог, - оправдательно произнес Николай.
- Это точно, умерла прямо на столе - истерически вырвалось у Линберга. - Нам повезло, что она не этих - Алексей кивнул вверх, смеясь.
- Не шути так, а то оба на столе с тобой окажемся - одернул его Бекетов.
Когда они почти миновали пустырь, когда сквозь камыши уже стали видны крыши трехэтажных домов, Бекетов резко остановился, принял выжидательную позу. Казалось, он что-то уловил свойственным только ему чувством.
- Ну что опять, опять шутка, я больше не куплюсь на этот старый розыгрыш - сказал Линберг, схватив Николая за рукав.
- На этот раз без шуток, я слышу хлюпанье там..., там...в камышах, - сдавленно произнес Бекетов, указав на болото, - Не говори, что ты не слышишь этого...
Линберг прислушался. И уловил едва заметные всплески воды, примерно метрах в десяти слева от тропы. Кроме звуков воды слышался тихий голос человека. Он словно причитал о чем-то, повторял что-то. Как молитву.
...Боже мой, боже мой... Везде зло, на мне чужое зло, что я сделал. Боже мой...
- Смотри, вот он. Он, даже, не пытается спастись, а наоборот - крикнул Линберг.
Перед друзьями была ужасная картина. В нескольких метрах от них в глубине болота на корточках сидел человек, в руке у него была саперная лопатка, которой он методично зачерпывал грязную жижу болот и выплескивал ее себе на голову. На вид ему было около пятидесяти лет, он был в очках, одна из линз которых была полностью заляпана грязью. Лысина на его голове и седина на аккуратно подстриженных висках говорили об его интеллигентном происхождении. Он сошел бы за доктора наук, если бы не занимался тем, чем занимался. Нам нем был серого цвета костюм в крапинку (или это была грязь?). Казалось, человек не заметил ошарашенных Линберга и Бекетова, только быстрее заработал лопаткой.
- Во псих, - сказал Леха
- Кажется, шизофреник, - уточнил Николай.
- Мы сейчас вытащим вас, - крикнул Линберг и ощутил на себе взгляд Бекетова. Взгляд этот словно говорил : "А стоит ли? ...И так происходит всегда. Зачем мы помогаем другим? Нужна ли им наша помощь, когда о ней нас даже не просили? И наоборот, почему мы не помогаем тем и тогда, когда нас кто-то просит о помощи? Все очень просто. Когда считаем нужным, тогда помогаем и наоборот. Когда человек просит о помощи, это считается его решением, когда мы предлагаем помощь, это решение уже наше. А наши решения важнее чужих решений".
- Держи его! - прокричал Алексей.
Бекетов не двинулся с места; Линберг же стал расторопно подбираться к человеку, которому, как он считал, нужно помочь. Приблизившись наполовину, Линберг стал объектом пристального внимания странного человека. Человек этот тотчас бросил свое занятие, вскочил и скрылся в камышах. Определить, куда именно он побежал, (за камышами стояли ряды трехэтажных домов) было невозможно. Звук хлюпаний затерялся где-то в болотах.
Линберг еще постоял, потом круто повернулся и, хлюпая, зашагал назад. Ступив на тропу, он ощутил осуждающий взгляд Бекетова. Взгляд говорил "Ну, а я же предупреждал".
- А ты вообще молчи, - почувствовав это, сказал Линберг.
- Возьму это за тему моего диплома, - отвлеченно отозвался Бекетов. - Будет звучать, э-э-э, примерно..., а ладно, надо еще подумать.
- А, уже пациентов под себя квалифицируешь, откуда знаешь, может у него радикулит, грязевую ванну принимал, - сказал Линберг, отряхиваясь.
- Ну конечно, а ты хотел его любезно предупредить, что его время в ванной истекло, да? - смеясь, произнес Бекетов
- Умный, да, - Линберг перешел на полушепот. - Кажется, мы что-то не совсем понимаем. А меня не радует то, чего я не понимаю.
18.11 29 ноября 1946 года, район "Химиков", дом 4 по улице Железнодорожной
- Ты в комнате когда-нибудь убираешься? - рассеянно и как-то между прочим произнес Линберг, пройдя через всю комнату и остановившись у окна.
- Леш, ты же знаешь, я тебе уже говорил, это творческий беспорядок, он помогает мне писать диплом... - не отрывая глаз от газетных вырезок отозвался Бекетов, в которых копошился.
- Ладно, все вы так говорите, благо ты не я. У меня порядок как в операционной.
- Вот нашел...
Николай протянул лист "Правды" от 20 сентября 1946 года. Достать его Бекетову стоило больших трудов. Все, что оказывалось в его мрачноватом уголке, в котором он обитал, исчезало, растворялось. Вообще говоря, комната была уютно заставлена всевозможными вещами, нужными и ненужными. Комната не имела стен как таковых. Все четыре вертикальных поверхности были заставлены шкафами: два противоположных были стеллажами с книгами, один был определен под одежду, еще один был без дверей, Бекетов обрек его под склад "памяти". Тут лежали абсолютно все вещи, которые так или иначе напоминали Николаю события прошлого. Так, здесь лежала немецкая каска, рыболовные снасти (хотя Бекетов не был рыболовом), морская звезда и коралл, штурвал от ИЛ-2, коллекция шевронов военного времени и еще много всего. Дальняя стенка шкафа с вещами, то есть стена комнаты, была оклеена газетами. Содрав несколько из них, Николай нашел то, что нужно.
- Это то, о чем ты говорил? - сказал Алексей, пробежав глазами вырезку
- Да, Брутевич сказал найти именно этот отрывок газеты, проанализировать и до завтра придумать новую тему дипломной работы, а то "Инвидиуальный подход к психически больным пациентам и перспективы его развития" как-то старо и догматично.
- Ага, и по сути, никому не нужно, докторов на всех не напасешься, я ожидал такой реакции Брутевича, впрочем это позиция всего ректората, - подытожил Линберг.
ПРАВДА_____________________21 сентября 1946 года
...18 сентября 1946 вписан красными стоками в историю нашей великой страны. Благодаря огромному трудовому вкладу рабочих, крестьян, в сообществе с учеными с разных уголков Союза, стал известен ответ на главный вопрос "Одни ли мы во Вселенной, товарищи?" Группа ученых, подвела итог многолетним наблюдениям и кропотливой работе. Собравшись на семинар, который состоялся в колонном зале Дома союзов, они высказали единое мнение о том, что мы во вселенной не одни. Работая по сути независимо друг от друга, блестящие союзные умы пришли к одному результату. Данная проблема была поднята достаточно давно, инопланетный разум сам заставил заявить о себе. И проявления его отнюдь не были мирными. Примечателен также тот факт, что одновременно с нашей страной об инопланетном разуме начали задумываться и говорить и капиталистические страны. По их свидетельствам, инопланетные существа относились к ним исключительно дружелюбно, предлагали помощь. Это может говорить в частности, о том инопланетный разум враждебен только к нам, советским гражданам. И что самое страшное, инопланетный разум вошел в сговор с тем, кого мы считали своими союзниками в победе, одержанной над мировым злом - фашистской Германией. А поэтому, товарищи, граждане Союза должны готовить себя к встрече с инопланетным агрессором, который уже завладел и без того испорченным сознанием жителей капиталистических стран. По мнению товарища Брутевича, профессора...
- Не удивительно, что Брутевичу этот отрывок по душе. Смотри, он сам принимал участие в этом, ну как его, семинаре, - скривившись в улыбке сказал Алексей. - На доске гордости, наверное, повесил. Что ж, мой диплом - дело решенное. Перелом он, как ни крути, перелом. Кстати, через неделю преддипломная.
- Интересно, куда нас направят? - между делом поинтересовался Бекетов, хотя в принципе догадывался, куда.
- На всю округу есть только одно место, вероятно туда. В бывший первый корпус, в больницу скорой медицинской помощи. Я сегодня был в ней, там мрачно, не до смеха.
- Без смеха, я думаю, к нашей работе относиться нельзя, а может и без еще чего, у меня это еще осталось. Будешь?
Бекетов достал из глубины шкафа флягу с самогоном и потянул Линбергу.
- Эх, наливай, пропади все пропадом, э, - пропел Линберг, швырнув газетный листок на стол.
16.02 5 марта 1946 года Фултон, Соединенные штаты Америки
Я не имею никакой официальной миссии или статуса любого вида, и говорю только за себя лично", - говорил перед многочисленной аудиторией человек, которому было суждено дать старт новой коловерти глобальных человеческих отношений. Его только и ждали, чтобы дать оценку всего происходящего "третьими устами", "устами младенца". Благо тогда Уильям Черчилль уже не находился на посту премьер-министра Великобритании.
"Соединенные Штаты стоят сейчас на вершине мировой мощи", - продолжал этот грузный, величественный человек, чье спокойствие подкупало своей неуместностью. - "Это - торжественный момент для Американской демократии" Далее Черчилль сказал слова, которые стали смыслом миссионерского проклятия Нового Света, которым будут забиты головы всех последующих поколений:
"С этой мощью должна сочетаться страшная ответственность за будущее".
Он довольно долго говорил, казалось бы, о хорошем, ведь так приятно об этом говорить. Но один из людей в зале Вестминистрского Колледжа так пристально взглянул на него, немного приподнявшись, что Черчилль вспомнил о цели всего происходящего. Он много раз представлял этот момент до сегодняшнего дня. Все шло к тому, чтобы сказать главное.
Черчилль еще раз взглянул на аудиторию (как же пестр был ее состав - от наивно-невинных студентов колледжа, до сотрудников спецслужб из разных стран), констатировал реальность происходящего и принял судьбу во всей ее красе.
"Тень упала на место действия, в последнее время освещенное победой союзников. Никто не знает, что Советская Россия и коммунистическая международная организация намерены делать в непосредственном будущем, или каковы пределы их экспансии и тенденции обращения в свою веру", - с обреченной уверенностью сказал он.
Дело сделано. По пути следования бывшего премьер-министра Англии к месту своего грандиозного доклада он мог быть теоретически убит около 10 раз более 20 различными способами. Однако не было ценнее человека в тот момент, чем У. Черчилль. Его безопасность была, несомненно, на высоте.
Уильям вышел из здания колледжа в сопровождении своей стандартной свиты. Каким искусственным и надуманным все показалось ему в этот момент! К его ногам подкатил блестящий черный автомобиль и унес его в своем чреве, как грузную шахматную фигуру, скормленную противнику и удаленную с поля, уносит рука победителя.
"Черт возьми, этот толстый буржуй сделал это, подписал себеподобным смертный приговор", - шептал на русском языке губастый мужчина в очках в черепаховой оправе, выходя из здания колледжа.
7.09 11 марта 1946 года, центральная площадь, Город 100.
Бессонная цитадель, бывшее имперское здание ГОССТРАХА вышла из полумрака, слабые признаки рассвета осветили ее. Количество окон в ней, в которых горел свет, не изменялось с течением суток, - она не наблюдала времени.
"Старик, видимо сильно призадумался, я уже испугался, не передумал ли он, но потом он осмелился и сделал это. Его карта бита", - говорил Цеверт, ухмыляясь и теребя в руке свои черепашьи очки.
- Пока свободен, можешь идти, пределы здания не покидать, - грозно, исподлобья кинули Цеверту три полковничьи звезды, - Карта его бита, говоришь?! Ну-ну, иди, тебя проводят.
Цеверт, кланяясь, вышел.
- Петерского ко мне, - так же грозно кинули они в телефонный аппарат.
Тут же на пороге явился готовый к приказаниям чекист.
- Цеверт все, отработал
- Вас понял, товарищ полковник
- Свободен.
Полковник повертел на столе забытые Цевертом очки, потом стукнул по ним кулаком так, что они разлетелись на кусочки. "М, крыса" - подумал он.
Очень примечательным свойством обладала цитадель: количество входивших в нее людей не было равно количеству выходивших. Это, на первый взгляд, напрямую противоречило всемирному закону: ни что не появляется ни откуда и не исчезает в никуда. Однако здесь были свои законы. Законы большей частью неписанные, подразумевавшиеся, шедшие в разрез со всеми высшими канонами. Есть они и по сей день.
7.31 6 декабря 1946 года, Больница скорой медицинской помощи, города 916 (район "Химиков")
Здесь все напоминало о прошедшей войне, табличка "Эвакогоспиталь 4358" еще висела на въездных воротах. Подъездную дорогу не прокладывали, она была грунтовой. В довоенное время в здании из красного кирпича находился один из двух корпусов медицинского института города 916. Само здание больницы было построено в далеком 1916 году австро-венгерскими военнопленными. Это было делано накануне великой смуты, благо здание сдали как раз в канун нового, 1917 года. Иначе его бы вообще не существовало, кому в то время было дело до какого-то недостроенного обломка империи. А медицинский институт был как раз кстати, начавшаяся революция быстро определила его роль - приют, лечебница и тюрьма для неугодных, одним словом это здание стало причалом для душевнобольных. Но сумасшедшим домом оно не называлось, слишком мрачно и вызывающе это звучало для здания, находившегося в черте города. Оно называлось всего лишь Институтом психиатрии и психологии, институтом, в котором окна от первого до последнего этажа были зарешечены, рамы и стекла отличались невероятной прочностью. Единственным неразрешенным вопросом являлось то, для чего или для кого империя строила такое здание, пребывая в предсмертной агонии? Как бы то ни было, новой власти, данное учреждение пришлось очень даже по вкусу, оно, если так можно выразиться о чем-либо советском, процветало. Через его стены прошел весь неугодный и чрезвычайно разношерстный контингент, который большей частью состоял из тех, кто был наделен очень немодной в то время способностью - думать. Прошел и сгинул. Горе от ума, цитируя слова писателя прошлого.
Война, начавшаяся внезапно и вероломно по отношению к Советам, ворвалась в тихий омут Института, сюда привезли раненых, безруких и безногих, обугленных войной, привезли в надежде на спасение. Областная больница и другие госпитали не справлялись с потоком изувеченных солдат, буквально захлебываясь в их крови. Профессура Института первое время разводила руками, падала в обморок при виде крови, однако за короткое время психиатры были переквалифицированы в хирургов, с фронта специально для адаптации коллектива на должность главного возвратили полевого врача. В итоге Институт был разделен на 2 части: большая отдана под эвакогоспиталь, для этих целей был отведен центр и правое, ближнее к стальным воротам, крыло здания. Левое крыло так и осталось за "мозговиками" (как их называли), в числе которых оставили наиболее непереносивших вида крови. Опять же возникает вопрос: как решили, кого из докторов в какое крыло определить? Ходили слухи, что этот вопрос решался не докторами, а сотрудниками госбезопасности. Но с чего бы вдруг? Гэбэшники - ряженые доктора что ли и компетентны в вопросах медицина и подбора кадров? Нет, все намного сложнее. Два отделения Института так и стали называть: правое крыло и левое крыло.
Правое крыло очень скоро обзавелось автопарком, который главным образом состоял из побывавших на войне ГАЗ-АА, зажаренных в ее пекле и еле унесших колеса с фронта. Почти все они подлежали списанию, как и их водители и теперь вроде как на пенсии по инвалидности, которую им приходилось отрабатывать. Машин с шоферами залатали, отмыли, почистили и поставили на службу в тылу. По иронии судьбы боевые товарищи - водители и автомашины оказались снова вместе, "на задании".
Левое крыло жило своей жизнью, в нем была гробовая тишина, только изредка в него привозили умалишенных. Где их выискивали, непонятно. В стране, где все и вся работали для фронта и для победы, кто-то таки умудрялся сойти с ума, не погибнув при этом от голода, болезней или изнеможения от адского труда без сна и отдыха. Для этого левому крылу по указанию свыше было выделено несколько автомобилей из автопарка БСМП. Водители, закрепленные за автомобилями, были, однако, заменены на других, пришедших не с фронта, а не известно откуда.
"Арефьева, левое крыло, 402 кабинет, Бекетов - левое крыло, Бугров - правое крыло, 451 кабинет, Васильев - левое, Гопштейн - левое, Горобцова - правое, правое, левое, правое, Линберг - правое..." - оглашал список практикантов декан, один из старейших профессоров Института. Профессор оглядел еще раз взращенное им новое поколение докторов, задумался, засмотревшись в одну точку на стене.
- У меня все, теперь вы поступаете в распоряжение главврача Больницы скорой медицинской помощи, всеми уважаемого доктора, профессора Зеленского Бориса Евграфовича, прошу любить и жаловать, - сказал декан, отступая и указывая взглядом на большую, тучную фигуру в больничном халате, до этого скрывавшуюся в неосвещенной части коридора.
- По местам, товарищи. Назначенными в правое крыло руковожу лично я, назначенными в левое руководит мой заместитель, заведующий психиатрическим отделением Нестерец Леонид Павлович, коротко и совершенно без эмоций произнес главврач. - Кабинеты обозначены, Леонид Павлович в курсе, вперед. Николай Николаич (так звали декана) пойдемте в мой кабинет.
В кабинете Зеленского пахло стерильными бинтами и спиртом. Посреди помещения около окна стоял огромный дубовый письменный стол, как в приемной у какого-нибудь президента. Он полностью соответствовал гонору своего хозяина, был такой же непотопляемый. На стене висели римские часы с боем, каждые четверть часа подававшие признаки существования. Шкаф из черного дерева молча стоял в стороне, храня в своем чреве среди всего прочего вещи Бориса Евграфовича и макет человеческого скелета.
Зеленский с размахом уселся на кованый стул с деревянными резными ручками и кожаным сиденьем и спинкой. Стул со стоном выдержал мощь главврача и покорился. Зеленский, стал со стула дотягиваться до секретера, стоявшего в углу. В этот момент рука Бориса Евграфовича была похожа на пожарный гидрант, который тянулся...за медицинским спиртом. Рука стукнула по секретеру, и он тоже подчинился, разинув дверцу от страшнейшего удара.
Звякнул графинчик, затем звякнули две пробирки.
- За медицину, - буркнул декан
- За товарищество, - прогремел главврач.
Тут же, не закусывая (из ящика стола он достал куски хлеба и селедку), Зеленский налил еще по одной и задушевно произнес, глядя сквозь стенку шкафа (видимо на скелет)
- Они такие зеленые, Николаич
- Других не держим. Ты каждый год мне это говоришь, - отозвался Николай Николаевич
- Да ведь каждый год они всё зеленые...такие, - глядя в пробирку сказал главврач.
И кабинет задрожал от хохота. Наверняка, скелет судорожно затрясся в шкафу и застучал зубами.
Бекетов с однокурсниками прошли около ста метров, прежде чем оказались в правом крыле. Даже при первом и беглом осмотре крыло отличалось от остальной больницы. Прежде всего, было неуютно тихо, тишина была звенящая, звуки правого крыла сюда не доходили. Видимо стены были выкрашены шумопоглащающей краской. Звуки собственных шагов звучали иначе, эхо отсутствовало. В конце коридора, во мраке одиноко мерцала бликами бледно желтых ламп дверь зам. главврача Нестерца. Других дверей не было. За ней как будто все вымерли. Бекетов и товарищи долго не решались, кто будет стучать и заглядывать за дверь. Казалось, все берегло здесь тишину. Наконец Витя Васильев не выдержал и постучал, со страхом. Из-за двери никто не отозвался. Витя постучал снова. Снова тишина. Затем дверь тронулась и медленно, с ужасно противным скрипом стала открываться. Толпа практикантов, сбившаяся в кучу, неподвижно наблюдала за ходом двери.
В кабинете за столом, прямо напротив двери сидел лет 50 человек, с большой залысиной, в квадратных очках с большой диоптрической силой и гадкой козлиной бородкой. Внешне напоминал слеповатого сатира. Закончив скрипеть, дверь остановилась. Нестерец голосом продолжил скрип:
- Та-ак, так, товарищи практиканты, - бегая глазками протянул он.
Кабинет его играл роль некоего коридора, потому как в нем находилось еще четыре двери (две по правую руку Нестерца и две по левую, то есть напротив). У зама был необычайно длинный стол, тянувшийся от кресла Нестерца до входной двери. Стул, между тем стоял один и в конце стола. Таким образом, севший на него соблюдал приличную дистанцию от Леонида Павловича.
- По одному, начиная с лева, заходь, - прогнусавил он.
Как ни странно, слева оказался Бекетов. "Как у врача на приеме, ой, я же действительно у врача" - рассеянно подумал Бекетов и шагнул в неизвестность.
- Этот Палыч, то есть Леонид Палыч, сущий черт, рогов только не хватает, - позже вечером, после первого дня практики рассказывал Коля Бекетов Линбергу. Поблизости от него начинаешь ощущать себя не в своей тарелке, словно попадаешь под действие какого-то поля.
- Вроде ауры, что ли ? - уточнил Алексей.
- Вроде, только такая аура над кладбищем обычно зависает. Он не от мира сего, видимо настоящий психиатр. На мне дырку высверлил, родственников до седьмого колена переворошил, родовые болезни его интересовали.
- Да, а может, еще чего интересовало...
- Ты к чему это ? - насторожился Николай.
- Да так, просто. Да, Палыч не наш человек, короче. А главврач мужик нормальный, что надо. Они с деканом ка-ак зашли в кабинет, все затряслось от звона стаканов, мы в соседнем сидели, друг друга не слышали. Потом они вышли, Евграфыч к нам, декан ушел. Ну, он нам с три короба про то и про это, короче доктор - самая лучшая профессия, а если он еще и бывший фельдшер, то лучше вообще не может быть.
- Да, от скромности он не умрет. Кстати, угадай, кого я у Палыча видел?
- Кого?
- Брутевича собственной персоны.
- НИЦ (научно-исследовательский центр- прим. авт.) пошел в народ, за знаниями ?
- Сомневаюсь, он сам принес что-то этому сатиру. Может, очередную статеечку. А может что другое, ладно, отдыхаем, завтра выходные.
- Ну все, ты у меня, без возражений, - подытожил Алексей.
- Как фатально, - с улыбкой сказал Николай.
12.53 7 декабря 1946 года, район "Химиков", дом 5 по улице Железнодорожной
"Мне надлежит теперь быть как можно более осторожным, они охотятся за мной, им нужен я. Они снова прилетят оттуда. Мои покровители и только они - мой единственный оплот в этом страшном мире, я должен доверять им во всем. Что бы они ни делали, это единственно правильно и возможно для меня. Пусть даже если я принесу себя в жертву, то только своим покровителям, а не инородным завоевателям. Если я буду говорить это себе, покровители защитят" - шептал кто-то, сидя в темной кладовке в одной из квартир на Железнодорожной. Он повторял эту фразу каждые полчаса, начиная с того момента, как проснулся. Ему приснился очень страшный сон. И еще: он не помнит, как попал вчера домой.
Несколькими часами раньше...
...-Федь, заканчивай.
- Уже иду, только стамеску приберу.
Токарь выключил станок, убрал стамеску и как обычно пошел в душ, который был к тому времени уже пуст; все на редкость быстро ушли сегодня. Заводская душевая со временем совершенно отсырела, черепица, которая была на стене вместо плиток, прогнила и издавала болотный запах. К нему уже все привыкли. Но сегодня пахло по-другому, в воздухе стоял аромат, какой бывает только в цветочном саду. Он включил воду, намочил голову. Обратил внимание на оставленное кем-то мыло. Оно лежало на стойке, прикрепленной к черепичной стене. Оглядевшись и взяв мыло, он обратил внимание на его цветочный запах, это от него так приятно пахло в душевой. Намылился, смыл пену, потом, когда уже хотел выходить из душа, заметил, что потолок душевой весь покрылся трещинами. Федор вышел на середину помещения, чтобы рассмотреть поближе, протер глаза, отметил, что это ему не кажется.
И тут... раздался страшный грохот, потолок разверзся над ним, кирпичи и обломки плит стали падать вокруг него, от стен доносился мерзкий металлический скрежет, хотя стены были кирпичные. Опомнившись, Федор упал на пол, закрыл голову руками. Сердце лихорадочно билось, хотело покинуть его. Все тело трясло от нечеловеческого страха.
Через некоторое время всякий шум утих, настала полная тишина. Федор лежал, не поднимая головы. Вдруг он ощутил на себе и около себя сильный световой луч. Словно солнце сконцентрировало на нем всю свою мощь и хотело изжарить, предварительно ослепив. Луч ослаб, вместе с этим поднялся механический гул, какой издает низколетящий самолет. Любопытство пересилило страх, Федор поднял голову и...замер. Прямо над ним, двумя-тремя этажами выше в открытом небе неподвижно завис округлой формы предмет. Он был внушительных размеров, в диаметре все пятьдесят метров. Неожиданно летающий предмет приподнялся и с визгом обрушился на испуганного до смерти человека. Все исчезло, стало до боли в глазах светло, хотя он от страха зажмурился.
Потом, свет стал уходить, все успокаивалось. В тишине раздался протяжный, убаюкивающий мужской голос.
"Тебе надлежит теперь быть как можно более осторожным, они охотятся за тобой, им нужен ты. Они снова прилетят оттуда. Твои покровители и только они - твой единственный оплот в этом страшном мире, ты должен доверять им во всем. Что бы они ни делали, это единственно правильно и возможно для тебя. Пусть даже если ты принесешь себя в жертву, то только своим покровителям, а не инородным завоевателям. Запомни это и повторяй. Покровители защитят. Спи, спи...,спи..."
Постепенно чувство страха притупилось, ослабло и ушло в глубину. Человек, сидевший в кладовке, покинул ее, оделся и вышел на улицу.
08. 31 9 декабря 1946 года, город 916.
...Океаны слез,
Ночь погасла без сомнений,
Не осталось больше грез,
Лишь повсюду только тени.
Оно пришло с востока, как приходит каждый день с завидным постоянством. С постоянством и принципиальностью, которых не хватает многим из людей. Утро пришло в заснеженный город, нет, ворвалось в него, застав врасплох всех его жителей. Если ночью, особенно лунной, каждый был оставлен наедине с собой, то утром все опять сливались воедино. В одну большую, мерзкую кучу. Если символ ночи - индивидуальность, то символ дня - коллективизация в городе 916. Но природе нет дела до людских причуд, она живет своей постоянной жизнью. И если какое-то явление природы означает нечто для жителей одного города, то оно же может означать совсем другое для других жителей. Не потому ли мы обращаемся к природе, когда ищем постоянства и успокоения?
Что значил свет, а заодно и день, рассвет, полдень и все с ними связанное, для жителей этого странного города? Прежде всего, свет приходил после ночи (но никак не наоборот!), свет забирал то, что давала ночь - сон и покой, безмятежность и безбрежность. Свет, проникая в комнаты людей, срывал ширмы, уничтожал иллюзии, делал контуры предметов и границы помещений видимыми, в то время как ночь скрывала их - свет ограничивал. Ночью каждый имел право на все, он даже умел летать, и еще...Ночью, обычно, не приходили и не тревожили. Ночью ничто никому не угрожало. Но приходил день, лишал всех прав, ставил всех на место и снимал с небес на землю. И, что самое ужасное, заставлял сливаться в кучу.
В этот день Бекетов встал раньше Линберга и зашел за ним домой, что случалось крайне редко. Коле плохо спалось в это утро, странное волнение охватывало его при мысли о левом крыле БСМП, о предстоящей практике, а возможно, и работе там. "Зачем я выбрал эту мутную специальность, отчего не пошел вместе с Лехой?" - терзал он себя. Линберг уже вовсю собирался, в его действиях чувствовался энтузиазм и последствия хорошего сна. Да, он пожалуй, правильно выбрал специальность. Хирургу нужна, прежде всего, энергия и решительность в ее направлении.
- Тебе на спалось что ли? Круги под глазами - бросил Линберг Бекетову, засовывая ногу в ботинок.
- Есть немного, неохота было куда-то сегодня идти, а тут практика. Да еще и Нестерец, неприятный тип, - пробормотал будто сам себе Николай.
- Да ладно, есть неприятности в этой жизни, поэтому ищи хорошее и отсеивай плохое, - весело и бойко сказал Линберг, когда они спускались по лестнице.
- Да, только не все так просто, порой не поймешь, где зерна, где плевелы, - невесело ответил Бекетов, понурив голову. Спустя несколько секунд он добавил:
- У меня нехорошие предчувствия, Алексей.
Но Линберг бодро шел впереди, звук его шагов заглушил слова Бекетова.
Они шли к больнице через болото по протоптанной снежной дорожке. Примерно на том месте, где несколько месяцев назад они видели странного человека, обливавшего себя грязью, Бекетов опять вспомнил о нем.
- Интересно, что стало с этим сумасшедшим, ну, помнишь, ты его спугнул в камыши, хотел помочь, - нарушил молчание Бекетов
- Да я как-то не думал, вообще такие, как он, ваши пациенты, не мешало бы тебе это узнать. Если он, конечно, прошел через Нестерца. А то, может, гуляет еще. Черт, - поймал себя на мысли Алексей и остановился, - Я еще одного такого видел, вроде не в своем уме. В субботу, позавчера, когда ты от меня ушел.
- Ну? - Бекетов сосредоточился и ждал продолжения.
- Я сижу, книжку читаю, слышу с улицы крики какие-то. Подхожу к окну и вижу. По путям бежит мужик, потом сворачивает и в подъезд соседнего дома. Вроде кричал: "Они прилетят снова".
- Пьяный, может, выходные были, вспомнил фронт, товарищей, самолеты немецкие. Не вижу ничего такого, - засомневался Николай.
- Да только я потом узнал его, это Федор Степанович, токарь с фабрики. Он вообще не пьет и на войне не был, - ответил Алексей.
Когда они пришли на место, главврач с заместителем уже стояли перед толпой их сокурсников и о чем-то оживленно беседовали. У главврача была необычайно развитая жестикуляция, он махал руками, вплескивал ими, сопровождая этим колебания интонации собственного громоподобного голоса. Нестерец периодически отходил в сторону, когда ему грозило быть задетым разгоряченным Зеленским. Ровно в 9.00 Зеленский попросил студентов построиться на планерку и начал.
- Товарищи, у нас заведение медицинское, но специфическое. Это больше полевой госпиталь, чем какая-либо из больниц. Мы ориентированы на оказание помощи на месте, только после этого пациент доставляется сюда, в больницу. Не можем же мы везти человека нетранспортабельного! Случаев, в которых пациент умирает во время пути, очень много. И это очень прискорбно. От каких-то нескольких секунд зависит целая жизнь из миллионов секунд. Поэтому мы, скорая помощь, вырываем человека из лап смерти, опережаем время и делаем подчас невозможное.
Итак, вы разделены на две группы, на правое и левое крыло. Вы должны быть готовыми к постоянному движению, ибо все вы, как мы решили с вашим деканом, товарищем Бурцким, определены в бригады скорой медицинской помощи. Остальное вам скажут на месте. Вопросы есть?
Студенты переглянулись, стоя в нерешительности. Всем хотелось знать, в первую очередь, в чем заключалась их задача в бригаде, не будут ли они путаться под ногами и глупо выглядеть из-за неопытности. Главврач терпеливо выжидал, оглядывая новое поколение докторов. Он пробежал глазами по толпе студентов. При взгляде на Бекетова тот почему-то протяжно сглотнул и потупился. Зеленский слегка усмехнулся и уже хотел сказать последнее напутствие. Но тут Света Горобцова, собравшись, выдала главврачу:
- А на правах кого мы, студенты, собственно поступаем в бригады мед. помощи? Что мы должны делать ?- сказала она и пристально посмотрела сквозь линзы очков на Зеленского.
Зеленский ожидал это и ответил сразу и не задумываясь:
- На правах тех, кто спасает людей, следуйте указаниям старших, смотрите, учитесь и рисуйте звездочки на доске спасенных. А теперь все, вижу, вопросы иссякли, все на первый этаж, в комнаты дежурных бригад.
Глава 2. Чужое зло.
Сейчас смотрю в окно
И думаю о берегах и странах.
Пока мне остается лишь одно -
Смотреть, как льется дождь
И как сгущаются туманы...
Передо мною вижу двор,
Давно забытые качели.
Я слышу за стеною разговор, -
И все это рисует дождь
Цветами синей акварели.
(строки, нацарапанные на стене палаты левого крыла БСМП)
11.43 15 декабря 1946 года, Больница скорой медицинской помощи, города 916.
Конструкция больницы предполагала великое множество комнат, она была изначально оборудована для содержания большого количества людей, ее можно было бы назвать гостиницей, если бы все не было так замкнуто и мрачно. Желтоватые потолки были слишком высоки для гостиного дома, парадных подъездов было несколько, однако не все они вели в холл первого этажа, окна которого больше напоминали бойницы, сквозь них проникало очень мало света, придавая холлу сумрачный вид. Окна второго и выше этажей вообще мало походили на рамы со стеклами, скорее это были железные формы, залитые когда-то жидким стеклом и застывшие, вечно искажавшие в мертвенно-бледные очертания дневной свет.
В настоящее время комнаты холла, располагавшиеся в нем по периметру с большим квадратным коридором в центре, были отведены для дежурных бригад скорой медицинской помощи. Всего их было 12.
"Внимание! Десятая бригада на вызов" - в холле раздались звуки из громкоговорителя, закрепленного на потолке в центре. Из двери бригады первым выбежал водитель, за ним через некоторое время спешным шагом направились двое в белых халатах. Последний из них спешно по привычке дернул дверь, и она с треском начала закрываться и захлопнулась, если бы не...
- Ой, черт, вот тебе на, хорошо же день начинается, - простонал Линберг, потирая лоб. С этого дня он был причислен к десятой бригаде, которая, видимо, еще не привыкла к стажеру.