Жизнь -- это механизм. Ржавые или золотые шестеренки судеб вращаются на штифтах предначертанного. Блестящие декатроны и невзрачные триггеры отсчитывают такты-сердцебиения. Разноцветные искры разрядов бегут по серебряным шинам, делятся сведениями-мыслями, преломляются сквозь хрустальные призмы и отражаются в пыльных зеркалах. А раскачивающийся анкер отсекает и поощряет, тормозит и подталкивает монотонное движение жизней.
Только непосвященному механизм кажется сложным и непостижимым.
- Зовите меня -- Очкарик. Я лоцман.
Юноша, совсем молодой, выглядел таким бледным, словно никогда не покидал это унылое место, и был спокоен в какофонии из лягания, клацанья, писка, треска и шипения.
А человек-без-имени воспринимался замкнутым, испуганным и уставшим сгустком бездействия. Очень похожий на просто какую-нибудь безымянную тварь.
Очкарик смотрел на своего нового подопечного и недоумевал - как могло получиться, что это существо все еще сохраняет форму, не впивается в чужое горло или не рвет себя на части. Обычно такие идут сами, не задерживаются на месте ни на секунду, но в итоге никуда не доходят.
Лоцман присел на покрытый струпьями коррозии, сочащийся влагой изгиб трубы и близоруко осмотрелся по сторонам. Окружающее представлялось буро-рыжим, крошащимся и зыбким. Труба выныривала из-под решетчатого настила-пола, два раза сгибалась и снова исчезала внизу. Из ничего в никуда, как и миллионы, миллиарды, целая Вселенная труб, похожая на кишечник ржавого монстра. Очкарик четко представлял пульсирующий гной в её внутренностях.
- Очкарик, - повторил он и поднял ладонь.
Человек-без-имени предпочел таковым и остаться, лишенный вдобавок голоса, слуха и мыслей. Но не чувствовать поглощающий его ужас казалось невозможным - Очкарик поежился.
- Хотите задержаться здесь?
Чудо - то, что человек до сих пор сохранял неподвижность. Должный бежать от всего, от себя, из себя, теряя, растрачивая себя, спотыкаясь, бросаясь на стены, срывая тонкую оболочку и выпуская наружу скопившуюся чернильную тьму - он не двигался.
Стоило плюнуть и уйти. Уйти, согласилось все естество - ни к чему хорошему прогулка с таким спутником не приведет. Но оставлять это... его здесь опасно. По многим причинам. Не исключено -- из таких и появляются локации, которые Хромой называет Сфинксами.
- Встаньте, - Очкарик снова прищурился, выискивая в хитросплетениях железного леса гнездо порта, - и идите за мной.
Будь рядом Хромой, он легко нашел бы нужный ритм и необходимое слово. А Очкарик прекрасно знал свое дело и не верил в интуицию. Хромой удивлялся, выживать здесь без этого чувства представлялось невозможным, но Очкарик считал интуицию бессознательной формой применения аккумулированного опыта. На счету Хромого копились годы или даже столетия, если так можно измерять время, Очкарик был новичком.
А еще, в отличие от наставника, он не любил разбираться с нештатными ситуациями. Он предпочитал их не допускать.
Вот - совсем рядом чернел эбонитом разъем. Пока он не нужен, но хорошо, что есть под рукой. Очкарик приблизился вплотную. Человека он не боялся -- пришлось побороть лишь чувство брезгливости. Так охотник или добыча? Добычей здесь становился любой, но будоражащие сознание отметки-метастазы чужих потрясений не оставляли сомнений - падальщик. Ставший добычей.
Хотелось просто вышвырнуть это из своего места, но лоцман знал: его место, в отличие от съежившейся, дрожащей сферы напротив - конечно, но безгранично одновременно. Оно есть везде, но его не существует там, где нет Очкарика.
Но что-то ведь сдерживает эту самую сферу и заключенный внутри её неподъемный груз. Дисциплина? Не самоконтроль Мастера, способного вынести любое духовное бремя, скорее - вбитое или выбитое тренировками умение не рассуждать.
Лоцман собрался с силами - командовать он не умел, а фальшь могла вызвать необратимые последствия.
- Встать! - заорал он и даже трубы вокруг ответили волыночным гулом.
Человек дернулся, еще больше сжался.
- Нах? - он, похоже, удивился своему умению говорить, а лоцман оценил, сколько вложено в этот циничный "нах", выдавленный сквозь пищащий ужас сознания.
Речь - это хорошо, она, как правило, сопутствует мыслям.
- Нельзя останавливаться, оставаться. Будет плохо.
Человек качнулся - сорвется, нет? Очкарик почувствовал, что, вдаваясь в объяснения, теряет внимание. С методами насильственного убеждения он был знаком, разве, по виденным где-то в другой жизни фильмам. Обычно лоцман ограничивался небрежным "не хотите-не надо" и боязнь одиночества вместе со страхом бездействия делали свое дело. Тут был другой случай.
Очкарик сгруппировался и сильно пнул подопечного. Отвращения хватало.
- Быстро!
Подействовало. Муть внутри человека никуда не делась, но ужас перед неизвестностью почти сменился состоянием обреченного согласия.
- Имя! - продолжил лоцман в выбранном тоне.
Недоумение, грусть - имя ушло вместе с прошлой жизнью. Такое случается - люди редко ассоциируют себя с набором звуков. Прозвища вспоминаются легче. Человек зацепился за какой-то далекий призрак, потянул цепочку образов... вздрогнул всем существом и чуть было снова не захлопнулся внутри себя.
Вспомнил.
Не скажет.
По крайней мере - не сейчас.
Хромой крестил опекаемых самолично, без учета их памяти и пожеланий. Засранцев он именовал Засранцами, милашек - Милашками, Очкарика назвал Очкариком. Этого он, не задумываясь, нарек бы какой-нибудь Падалью. Молодой лоцман старался быть более коммуникабельным.
Сложных попутчиков ему встречать приходилось. Хватало всяких - нервных, испуганных, сомневающихся, но это были люди с нормальным людским набором проблем.
- Не... побегу... - неожиданно процедил человек.
Не задает вопросов, какими обычно донимают с первых мгновений и после - на протяжении всего пути. Разговаривает скорее сам с собой. С таким багажом, как у него, бежать должно хотеться невыносимо - здесь даже мелочь порождает нестерпимое чувство затравленности.
- Бежать и идти -- разные вещи, - пояснил Очкарик.
Человек коснулся трубы, пытаясь подняться. Рыжая поверхность стала серой, словно под действием кислоты. Обманываться не приходилось - к нему тянется то, что заключено внутри железных стенок. Странно, как резидентные формы - гончие в классификации Хромого - до сих пор не добрались до такого лакомого объекта. Наверное, все дело в лоцмане. Уйти вновь показалось лучшим решением. Пустоши наплевать, что за твари плодятся в её окрестностях. Этому человеку тоже - на все и на всех, но...
Ему просто повезло с Очкариком. А Очкарику не повезло с пространством и периодом.
- Зачем идти? - поинтересовался человек, равнодушно глядя на курящиеся из-под пальцев струйки хаоса.
Утечка - вещь не такая редкая, но скорость, с которой ему поддалась труба, вызывала уважение. Лоцман сопоставил размеры и форму изгиба коллектора, прикинул объемы и структуру его содержимого. Потом достал коммуникатор. Нелепое устройство - зеленоватая жидкокристаллическая матрица размером с ладонь, несколько рядов металлических кнопок и жгут пожелтевших проводов, заканчивающийся перемотанным изолентой разъемом. Подключился к порту - по дисплею поползли ряды цифр. Ничего хорошего. Очкарик задумался, потянулся к неприметному патрубку, попытался повернуть облезшее, когда-то фиолетовое, колесо задвижки. Безрезультатно. Тогда он вытащил из-за пояса кусок ржавой рифленой арматурины, изогнутой в форме буквы "F", зацепил вентиль поперечинами и резко дернул. Импровизированный ключ лоцман подобрал однажды в куче обычного здесь металлолома. Задвижка пошла.
Потоки нельзя перераспределять или отсекать надолго, они естественны и неизменны, наверное, со времен самого творения. Чем бы это не казалось со стороны, но коллектор не направляет - он только сдерживает всплески и защищает от свободных завихрений. А кран прерывает достаточно важный цикл и сбивает обратное течение в одном из ветвлений. Если непонятно - теперь у них совсем немного времени на то, чтобы унести ноги.
Очкарик повернулся к спутнику - напротив человека уже формировалась из просочившихся невнятных клубов пара кривобокая воронка. Пиявка - ничего серьезного. Для лоцмана. Вытягивает немного, как правило - только лишнее. У обычных. Им она даже бывает полезна.
Человек-без-имени толи заскулил, толи зарычал. С такими излишками, как у него, пиявка обожрется до перерождения. Беги же, - противно шевельнулось у Очкарика, - беги, падаль, избавь меня от проблем. Испуг стал осязаемым, как запах дешевого одеколона -едким и липким. Пиявке, любой твари, такое должно понравиться.
Лоцман наблюдал. Часть его рвалась помочь, защитить, та часть, которая когда-то не дала покинуть это место. Другая часть, мыслящая, оставалась равнодушной. В конце концов груз любого, попавшего сюда - личный, и проходить через это каждому, кому суждено, надо самостоятельно. А он - только помощник, никак не хранитель.
Упрямство, решительность - человек не сдавался. Поджав хвост и скаля клыки - как шакал, окруженный волкодавами. А потом он потянулся и Очкарик вздрогнул. Пиявка цедила от человека, а человек выбирал из окружающего - грубо, бездумно, затрагивая исходные алгоритмы. Так сорвавшийся с кручи бессознательно цепляется за мусор и мелкими камешками тащит за собой лавину.
Человек остановился мгновенно, как будто внутри сработал невидимый предохранитель, а под страхом и упрямством мелькнули безразличие и жестокость сопричастного многим смертям существа. Чужие смерти - не самое тягостное бремя. И не легкое. Ярмо - если носить чужие смерти в себе.
Человек, вспомнивший свое прозвище, вымученно усмехнулся.
- Не думал... что будет... выглядеть вот... так.
Как заброшенный нефтеперабатывающий комплекс?
Это выглядит так только потому, что так этому выглядеть проще. Не надо постоянно искать подобия реальности в бесформенном хаосе Промежутка. Достаточно рассчитать потоки и облечь их в сварную сталь, и пускай там, куда постоянно идет Очкарик, трубы блестят полированными боками. Он этого никогда не увидит - его там еще нет.
Зато там, откуда он возвращается, трубы крошатся в рыжую пыль и рассеиваются во флуктуациях своего содержимого. Но он может об этом только догадываться, потому что там - его уже нет.
Там, где он находится, трубы еще способны отделить "внутри" от "вне". Некоторое время. Трубы здесь - компромисс между незыблемостью и тленом. Незыблемость и тлен. "Еще не начало" и "уже не конец". Промежуток.
Однажды Очкарик спросил своего бывшего проводника - разве окружающее должно выглядеть именно так, как представляет себе Хромой? Тот пожал плечами - это ведь Ничто, а Ничему можно придать любую форму. Если хватит воображения.
Некоторым нравится вести группу по реке, текущей мрачными пещерными лабиринтами, кому-то - тащить подопечных сквозь изнывающую пустыню. Хромой любил лес, говорил - под него легко подстроиться. Потому что лес сам по себе разный. Когда удобно - дубрава, когда получится - роща.
Настраиваемая текстура, самотканое покрывало, наброшенное на скелет первозданного - догадался Очкарик - и придумал свой способ визуализации нереальности. Завернул костяк в трубы. Вышло, почти как задумывалось - нужно было только по ходу движения постоянно следить за манометрами и регулировать давление задвижками. Ничто оказалось внутри, а не вокруг. Очкарику такое пришлось по нраву. Хромой пожал плечами - в этом нет молитвы, песни души. Нет Леса.
Когда погаснет экран, угловатые трубопроводы в никуда заветвятся из ниоткуда...
Разве в таком образе нет поэзии? - удивился Очкарик. Он ведь сам когда-то далеко, но недавно, предполагал, что окончание будет выглядеть, как схлопывание растра после выключения кнопки "сеть" или, в лучшем случае, мерцающим в глубине тьмы пикселем света. Это было раньше, а сейчас то, что некоторые называли Промежутком, а Хромой, например - Безмолвие Любящими Полями, Очкарик определил незнакомым своему бывшему проводнику словом "Скринсэйвер". Уже и ещё. Сон системы, предшествующий отключению дисков.
Поэзии? Во всем сейчас тобой сказанном? Ни на грош, - усмехнулся тогда Хромой. Они с ним жили разными рифмами. Зато в текстуре Очкарика не надо было таскать под рукой "Узи", обшарпанный обрез и кремниевое ружье с серебряными чеканными накладками на прикладе. А твари виделись только в окнах случайно встречающихся терминалов и столбцами расчетов - на монохромном табло коммуникатора. Коммуникатор - оружие, атрибут Очкарика в его мире труб, в котором всё подчинялось закону. Даже Очкарик.
- Ты - бог? - спросил человек. - Или какой-нибудь... ангел?
Тут не бывает богов. Или наоборот: бог - каждый всякий, во всём. Потому что пространство здесь - податливей пластилина, и любой твари дано сотворить под себя эфемерную личную реальность.
Или вот - ангел? Звучит неплохо. Какой-нибудь самозваный херувим.
Очкарик поежился - "херувимами" в бестиарии Хромого были создания, прекрасные настолько, что жертва тащилась, когда её пожирали.
- Я - лоцман. Идем.
Поднявшись, человек чуть больше раскрылся. Оборванными циклами на нем забахромились фрагменты чужих жизней. Мерзость. Ведь ты сам за собой тащишь все эти тени, ты, кем бы ты ни был там и как бы тебя не называли?
- Морг.
- Что? - не понял Очкарик.
Но рассуждать - опять стало поздно.
Совсем рядом, с визгом сработал клапан, стравливая "вне" еще немного первоосновы Скринсэйвера. Человек мгновенно свернулся, как щетинящийся штыками дикобраз, и снова начал бездумно шарить по хрупкому железному миру Очкарика. А зыбь из клапана, вместо того, чтобы рассосаться или застыть окислившимся наростом, как обычно бывает, потянулась дымом на сквозняке к подопечному лоцмана.
Такое никогда не закончится - вдруг понял Очкарик. В каждый свищ, через любой изъян сварных швов, разрывая и скрежеща, оно будет рваться наружу и впитывать этого человека. Оно - не твари, но само естество Промежутка. А человек дотянется и поглотит, заберет никак не меньше, чем придется отдать, преобразует любое подобие порядка в бушующую энтропию.
Хромой! Владелец тысячелетий аккумулированного опыта. Сейчас и здесь тебя не хватает - что сделал бы ты с таким подопечным? Ставшим, наверное, носителем хаоса еще Там. Бросил бы в любящем своем безмолвии? Пустоши - пустошево? Черта с два - волок бы, отмахиваясь зазубренным о бессмертие тварей мачете. Лоцман помнил, как Хромой отбивал когда-то его самого.
Значит, и Очкарик не сдастся. Возможно, прав Хромой, однажды предположивший, что Промежуток - для лоцманов, не для путников. Путники - пройдут, легко или трудно, кому суждено, а лоцманы - останутся. Очкарик иногда соглашался, а иногда нет, но сознавал - Туда, за главный терминал, себя не пускает он сам. А хаосу все равно.
Очкарик иногда соглашался.
Но не сейчас - этот человек пройти сам не мог. Лоцман понимал, что теряет время, наблюдая, как свивается в толстый жгут струящееся из сорванного клапана. Защитить человека от Промежутка. Или, проще, стоит все-таки мир - уберечь от человека? Как и течения хаоса - втиснув в чугунный коллектор Скринсэйвера? Почему бы и нет?
Лист за листом, пластина за пластиной. Из колец тех же труб - сегменты движущихся сочленений. Очкарик безжалостно вгонял заклепку за заклепкой, раскалял формулами тепла, сваривал неровные стыки, не заботился о прячущейся за сталью плоти. Яркий расплавленный металл застывал синими каплями и коробился черной коркой окалины, но человек не сопротивлялся. Ведь плоть - условна. Выдумка настырной памяти. Это пройдет. Выветрится фантомными болями.
Когда все закончилось, человек с лязганьем вздрогнул, поднес к узкой щели глухого забрала руку и попытался сжать кулак. Пальцы коряво застопорились на полпути. Человек промолчал. Очкарику показалось, подопечному так даже удобнее - под грузом стали в нереальном трубопроводе Скринсэйвера.
Лоцман, убедившись, что теперь человек какое-то время сможет продержаться самостоятельно, приказал ждать и снова подключил коммуникатор. Оптимальный маршрут - на основании программных запросов. Место Очкарика предсказуемо, если уметь оперировать данными. Но сейчас - @Error@. Пальцы пробежались по сухо клацающей клавиатуре - @Error@/>. Еще несколько инструкций, вечности, отмеряемые черно мигающим курсором, и снова - сообщение об ошибке. Лоцман потеребил переносицу - система непробиваемо сбоила по всем фронтам.
Решение было. При похожих случаях Хромой молился в своем месте, и слова молитвы Очкарик хорошо помнил.
Анубис! Вестник вечных троп, где я ходил когда-то, в спутники возьми блуждающего в свете и во тьме. Анубис! Подари и древний дар прими. Анубис! Черных рек, белых неб, серых земель скиталец. Пёс хаоса - осанна, Анубис!
Команда Очкарика была сложнее, предусматривала то, что крылось в интонациях и помыслии, но выполнялась намного быстрее, закрепленная за клавишей быстрого доступа. Бессменный бродяга Промежутка, Анубис Очкарика выглядел не так реалистично, как Анубис Хромого - бесформенным набором крупных пикселов на дисплее неказистого коммуникатора, лишь условно напоминающим собаку.
Пять черных квадратов - хвост - приветственно и схематично вильнули из стороны в сторону. Ну что, Помощник, вытаскивай. Программа Анубиса была изначальной, и лезть в неё Очкарик никогда бы не отважился. Боялся, по правде. Уж очень безотказно эта безобидная с виду тварь Пустоши находила выходы из безвыходных ситуаций и так же эффективно взимала за это плату.
А хвост все также дергался вправо-влево под попискивание зуммера, скрытого за обтертым пластиком коммуникатора. На памяти лоцмана Анубис во второй раз был равнодушен к просьбам. Впервые это произошло, когда Хромой вел самого Очкарика. Случайность? В хаосе случайности случаются не в пример чаще, чем в упорядоченных системах, и носят не всегда случайный характер. Только человек, замурованный в железо, никак не подходил на роль будущего лоцмана, да и Очкарик пока не тянул на учителя. Он даже дара еще не нашел.
Лоцман повернулся к своему подопечному. Бесформенная груда уже покрывающейся красноватым налетом стали. Снова, расплескиваясь, как из переполненного сосуда, колыхнулась неуверенность. Отзывчиво загудели трубы и задребезжали настилы, трапы, подмостки. Скринсэйвер, Промежуток, Пустошь, Безмолвие Любящие Поля, Чистилище - ничто не любит сомнений и сомневающихся.
- Держись!
Очкарик с удивлением посмотрел на поданную ему железную руку. Показалось, сам хаос тянется, как из ожившей, смрадной канализационной трубы.
Морг. Догадался - имя. Подходящее - от человека осязаемо, терпко чадило трупами. И неважно, кем он был Тогда - маньяком или палачом, военным или просто заснувшим на автостраде водителем рейсового автобуса - своих жертв он числил за собой. Вспомнилась механическая реакция на приказы. Но неважно - кем он все-таки был, не важно даже - сколькие на нем были. Он еще мог оставаться человеком. Очкарик похлопал по железной ладони - нормально.
Но все складывалось плохо - в подрагивающем месте Скринсэйвера они были уже не одни.
Хромой предупреждал - место не будет вечно послушным своему лоцману. В его березовых рощах не всегда водились хищники. И в черной реке Лодочника, наверное, было время, удильщики не манили бледными огоньками, не тащили трезубыми крючьями в ощерившиеся клыками пасти. Некоторый период Промежутку нужен, чтобы приспособиться к новому образу, а потом он отвечает, и в том, говорил Хромой, нет зла и нет блага. Это экилибр, сомнительное равновесие хаоса.
Очкарик не верил, он попал сюда слишком молодым, чтобы верить старикам. Трубы Скринсэйвера казались оптимальным решением. А кремниевое ружье, полученное в дар от учителя, и само по себе превратившееся в коммуникатор - идеальным инструментом. Все выглядело таким... обманчиво... упорядоченным.
Но хаос неподражаем в своей эволюции.
Любые новые твари, назови их тысячью старых названий - из-за спины Морга полз паук размером с футбольный мяч. Железный - или Промежуток все-таки подсматривает ответы у лоцмана? Теперь ты - часть Промежутка, поздравил бы Хромой. Настоящий лоцман, а не зазевавшийся здесь человек.
Но Очкарику было не до торжеств. Железный паук - не выброс, который можно анализировать напрямую. И на нем, понятно, нет разъемов для подключения коммуникатора. Только цокающие по трубе разнобойные конечности - ноги и жала одновременно. Крэкнешь ли ты такую программу или она крэкнет тебя? Вонзит в твою условную плоть ржавые электроды-заточки, выпьет, высосет, чавкая, информацию о тебе из алгоритмов Скринсэйвера...
Морг не размышлял, он отреагировал пугающе автоматически. Выдернул из-за пояса Очкарика его ключ для задвижек и наотмашь ударил по округлому панцирю. Сталь прогнулась. Еще удар, еще, паук затеребил ножками, из трещин в корпусе поползли струи хаоса, завихрились сигаретным дымком и втянулись в щели между сочленениями Морга. Тот гулко вдохнул. Получилось хрипло и зловеще.
И только потом, насколько можно судить по шевелению груды металла, удивленно уставился на свои руки.
Ты слишком быстро становишься Промежутком?
- Пойдем, - позвал Очкарик, - пойдем.
Движение, девять дней неповоротливого скрипящего движения к конечной точке, наверное, самых трудных девяти дней из всех девятидневок молодого лоцмана. А потом, если они дойдут, все будут свободны.
- Что там... в конечной точке? - прогудел Морг.
Там большой терминал, а дальше, дальше Очкарик не знал, он ведь только помогал дойти.
- Я не смогу.
- Оставаться нельзя, - возразил лоцман.
Бесформенная железная голова согласно качнулась. Нельзя, потому что такой Морг слишком опасен. Для тех, кто сможет оказаться неподалеку, для самих мест - Скринсэйвера или Безмолвие Любящих Полей.
- А что на... другом конце?
- В смысле?
Тебе нечего делать Там, ты, так же, как Очкарик, себя туда ни за что не пропустишь. Но Здесь, в отличие от лоцмана, ты тоже не можешь остаться.
- В начальной... точке?
Начальная точка - сам Промежуток. "Конечная точка" - тоже не совсем правильно. Правильно - "фокусная". Но "конечная" означает - конец пути. Однако... Очкарик слышал и об иных задержавшихся в приделах хаоса. Не тех, кто ведет через Промежуток. В лоцманах нуждаются только часть ушедших. Именуемых скрипяще и безнадежно - скоропостижными.
Кто подготовился, для кого уход ожидаем - их встретят инструкторы. Стражи границ Пустоши. Те, кто впускает.
- Инструкторы? - рыкнул Морг.
Ты не сможешь дойти, ты не можешь остаться, может быть, твое место действительно там, на самой кромке 'уже', у какого-нибудь ржавого турникета. Может быть...
- Тогда прощай.
Морг развернулся и, тяжело переставляя негнущиеся ноги, пошел назад, просто куда-то назад - Очкарик отчетливо понимал, что направление строго противоположно вектору конечной точки. Он так и не выпустил из руки взятый у лоцмана ржавый ключ для задвижек. Ничего, найдется другой. И арматурина, согнутая в виде буквы "F", все больше напоминала топорик со щербатым лезвием и на длинной рукояти.
Очкарик чувствовал себя легко. Не потому, что избавился - оттого, что разобрался.
Кому-то Смерть увидится покрытой черным саваном фигурой с косой.
Очкарик отныне представлял её тонким, угловатым рыцарем в ржавых разнокалиберных доспехах и с неуклюжим топором.
Железным Дровосеком - грустным существом без сердца.