Аннотация: Ехал Грека через реку, видит Грека, в реке -- рак... Юность Кастора ди Тулла. Рассказ из сборника "Танго железного сердца"
ОДИССЕЯ ГРЕКИ
1
В числе молодых людей, приговоренных военно-морским судом Пнедории к повешению, находился и Кастор ди Тулл, сын дворянина из Лютеции.
Кастор родился под Альбой - несчастливой звездой, называемой также звездой бродяг. В его жилах смешалась кровь варваров и цыган; в характере юноши мирно соседствовали холодная жестокость севера и пылкое обаяние юга. Наружность Кастора привлекала внимание: он был высок, худощав и нескладен, как многие в его возрасте. В скором будущем ди Тулл обещал превратиться в сильного, статного мужчину, пока же больше напоминал борзого щенка, у которого лапы растут быстрее туловища. Последнее обстоятельство доставляло молодому человеку немало огорчений - ибо кто в семнадцать лет не желает выглядеть взрослым и умудренным жизнью? Добавим, что лицо Кастора еще не утратило юношеской мягкости, а взгляд голубых глаз - мечтательности, которая, как известно, является верным спутником романтических устремлений.
Заседание суда проходило при полном зале, что случалось нечасто. Причиной тому послужило следующее: кроме восьми молодых людей, обвиненных в пиратстве, но неизвестных никому, девятым был некто Филипп Кроше, известный всем. Этого человека с загорелым лицом, отмеченным печатью распутства, привели в суд четверо солдат. При его появлении зал загудел, на галерке бешено зааплодировали и закричали: браво! На что Кроше, закованный в кандалы, ответил надменным поклоном. Тигриные глаза его сверкали. Это был легендарный Золотой Крюк, пират и разоритель Сартарены. Печально знаменитое "Братство Каракатицы" называло Кроше одним из самых удачливых своих предводителей.
И самым привлекательным.
Свирепая, жестокая красота его произвела впечатление; аве, цезарь! Народ шумно приветствовал корсара как триумфатора, не как осужденного. Женщины ахали, теряли дыхание и бросали цветы; алые лепестки устилали пол; каждая вторая мечтала сложить к ногам непобедимого корсара свое сердце. О, женщины! О, дщери Евы. О вас я умолкаю...
Звеня железом, он пробрел мимо восьмерых наших героев и был посажен в особую, приготовленную для него клетку; бегства Кроше опасались. Ходили слухи, что товарищи корсара постараются его выручить, для чего проникнут в зал суда и начнут пальбу. Во избежание этого у стен стояло полсотни солдат с заряженными мушкетами; стволы смотрели в потолок; солдаты зевали. Кастор этого не знал, но цепкий ум его, готовящийся принять науку военных хитростей и маневров, уже многое выводил из немногого. Побега ждут, умному достаточно. Молодой человек грезил наяву: вот он помогает пирату освободиться; вот, напротив, подняв шпагу убитого офицера, приставляет ее к груди Золотого Крюка. Минуты летели; воображение Кастора разыгралось. Когда, уже седой, одноглазый и увенчанный славой, принимал он из рук Его Величества маршальский жезл, в зале суда появился распорядитель.
- Всем встать! - раздался его звучный голос. - Достопочтенный судья входит.
Кастор очнулся. Зрители послушно встали, подождали, сели; затем поднялся шум и успокоился лишь после того, как судья, заняв свое место, дважды хватил молотком по столу: хва! тит! Наступила тишина. Выдержав паузу, слово взял прокурор; дело стронулось.
Описание преступлений Филиппа Кроше напоминало увлекательный рыцарский роман - с той поправкой, что повествовал он вовсе не о рыцаре; о жестоком убийце, но с нежным сердцем; неудивительно, что ближе к финалу многие дамы утирали слезы. Во вдохновенной речи обвинителя флибустьер предстал жертвой рока, козней завистников и собственного нетерпеливого нрава. Вина его была доказана. Несомненно, Золотой Крюк заслуживал виселицы - но виселицы, увитой плющом и розами.
- Виновато общество! - уносился в патетические дали прокурор.
Когда с далями, в которых блуждал прокурор, было благополучно покончено, подсудимому предложили высказаться. Корсар встал - цепь, соединяющая кандалы на руках его и ногах, легко качнулась.
Вины своей Кроше не отрицал. Пиратство, разбой, прелюбодеяние, насилие над девицей, работорговля без лицензии, контрабанда големов, осквернение святынь (в том числе связанное с пиратством, разбоем и насилием над девицей). Более того, в свойственной корсарам развязной манере он признался в очередном преступлении: за день до ареста тяжело ранил мужа одной из своих пассий. Ревнивец даже не успел вытащить оружие; да, какая глупость с его стороны; се ля ви, как говорят в Лютеции.
- Как вы это сделали?
- Проткнул его насквозь. Вот так, - с ленивой грацией фехтовальщика продемонстрировал корсар; звякнуло железо, цепь натянулась до предела. - Но должен заметить, это была самозащита.
- Разве? - желчно осведомился судья. - У вас была шпага, у вашего противника - нет. В чем вы видите самозащиту?
Корсар улыбнулся:
- Я был... не совсем одет.
На галерках радостно вздохнули.
- И что же? - настаивал судья. - Что из этого?
- Сейчас объясню, ваша честь. - Золотой Крюк поднял руки, насколько позволила цепь, и растопырил пальцы. - Видите? Он был настолько рогат, что у меня язык не поворачивается назвать его безоружным!..
Но вернемся покуда к Кастору и его друзьям.
Деревянные перила ограждали их от общего веселья, подобно тому, как рвы и частокол военного лагеря ограждают античную цивилизацию от дикого варварства, бушующего вокруг. На обреченных правосудию никто не обращал внимания. В стане их царило отчаяние; для обороны хуже не придумаешь - прежде чем начался первый приступ, гарнизон уже готов был капитулировать.
- Похоже, вы приуныли, - заметил, подходя к ним, человек. Он снял парик; обнажилась блестящая от пота лысина. - Уфф. Жара!
- Что? - откликнулся Кастор.
- Я вижу кислые лица. Восемь зеленых кислых лимонов.
- Еще бы! - воскликнул Кастор с досадой. - Вот уж не думал, что меня повесят за компанию с пиратом.
- Дело в том, что вы для них скучны, мой друг, - пояснил человек, надев парик на руку и поправляя пальцами другой завитки. - Поэтому присяжные не станут тратить время на ваше оправдание - ведь оно требует усилий. Повесить вас гораздо проще. Фуу! - человек дунул на парик и окутался облаком пудры.
Дальнейшие события показали, что слова эти были пророческими.
Нахмурив лоб, Кастор оглядел присяжных. Он искал в их лицах признаки злобы или дурных намерений. Нет, это все были добрые люди: капитаны, лейтенанты и два контр-адмирала королевского флота. Кирпичного цвета кожа выдавала в них опытных моряков, с привычкой к ветру в лицо и к рому в глотку. Неужели они не поймут меня? - думал молодой человек и, что весьма естественно, заблуждался.
Как часто в жизни мы основываем свою уверенность на сомнительных выводах! Кастора извиняли его молодость и неопытность. Он не учел следующего. Увиденные им капитаны, лейтенанты и адмиралы, несомненно, были людьми честными. Но им дьявольски наскучило сидеть в суде! Они не могли дождаться конца процесса, чтобы, наконец, вернуться на родные корабли. Черт возьми! - думали они. Якорь в глотку! И пятнадцать человек на...
Для завершения судебной тягомотины офицерам нужно было вынести решение: виновен или не виновен. Единогласное.
Так решается судьба человека.
2
- Разумеется, вы знаете, что вам положен адвокат? - спросил все тот же человек с париком.
Молодые люди переглянулись. Анри Вилье, самый нетерпеливый, воскликнул:
- И где же тогда?! - ему зажали рот ладонью. "Тишина!" - ударив молотком, крикнул судья.
- ...этот безмозглый, ленивый бездельник, когда он так нужен? - продолжал Вилье яростным шепотом.
Человек внезапно закашлялся. Криво водрузив на голову парик, он поклонился; запахло мучной пылью. Парик тут же сполз ему на лоб.
- Должен с прискорбием сообщить, - сказал человек, - что вышеназванный "безмозглый и ленивый бездельник" - это я, собственной персоной.
- Вы наш защитник? - спросил дрожащим голосом Ион, хрупкого сложения юноша из семьи торговцев кофе. - Вы добьетесь нашего оправдания?
- Хотел бы я, чтобы это было возможно, сынок, - неожиданно мягко ответил человек в парике. - Но, боюсь, я буду здесь более полезен в качестве поверенного.
- Чьего же?
- Ваших наследников.
- Ох! - Ион замолчал, подавленный. Кастору стало жаль юношу, но сейчас было не лучшее время для утешений.
- Как ваше имя? - спросил он человека.
- Джон Такреди, адвокат. Вот моя карточка.
- Думаете, на том свете мне это пригодится? - сказал молодой человек, разглядывая кусок картона с надписью "ДЖОН ТАКРЕДИ".
- Что? Хмм. - мистер Такреди свел брови. - Пожалуй, вы правы. Вы позволите? - не дожидаясь ответа, он с необыкновенной ловкостью извлек карточку из рук Кастора и спрятал в карман. - Она стоит полпенса за дюжину, - пояснил адвокат смущенно. - Кстати, мой друг, не хотите завещать мне свои башмаки?
- Непременно.
- Правда? - поразился Такреди.
- В следующий раз - непременно.
Кастор хотел было приправить сухость тона здоровой затрещиной, но вовремя вспомнил слова отца. "Кулаки - это для лакеев, сын мой" - "Да, батюшка" - "Вы слушаете меня?" - "Конечно, батюшка" - "Сын мой, вы дворянин. Сегодня вы отправляетесь в дальний путь. Помните: человек хорошего рода выражает свое мнение о другом человеке хорошего рода не иначе, как втыкая в него - по доброму согласию и для взаимного удовольствия - два фута отличной закаленной стали. Это мой последний вам совет, и надеюсь, вы будете ему следовать. Прощайте, больше мы с вами не увидимся".
- Осел! - сказал мистер Такреди и прищелкнул пальцами. - Несомненно, осел... и жернов.
- Что?! - Кастор сжал кулаки; кровь его вскипела.
- Это самые удачные образы для метафоры.
- Знаете, в чем парадокс нашей судебной системы? Вам труднее всего доказать свою невиновность, если вы действительно невиновны. Скажем, если вы кого-нибудь ограбили, или, не приведи бог, убили, система прекрасно работает; у вас есть все шансы, вы сражаетесь на равных - и можете победить в трудной, изматывающей борьбе. Лучше сказать, что здесь слияние единомышленников. Вы выполняете свою функцию, система выполняет свою, все довольны.
Но упаси вас только бог не совершить ничего противозаконного!
Система сотрет вас в порошок. Я не шучу. Каждый винтик, каждый мелкий зубчик судебного механизма ополчиться против вас; чистая нерассуждающая ненависть будет сопровождать любой ваш шаг, движение или слово. Да будь я проклят! чтоб меня разорвало! Самый закоренелый преступник не подвергается у нас таким унижениям, как невинный человек.
Запомните главное: пока вы чувствуете себя невиновным, вы совершенно беззащитны.
- Какой же совет вы нам даете, мистер Такреди?
- Почувствуйте вину. Неважно, какую, неважно, за что. Главное, чтобы система распознала в вас своего. Перестав быть жертвой, вы становитесь соучастником и, соответственно, обретаете свободу действий. В определенных пределах, конечно.
Кастору не очень понравилось слово "соучастник", которым наградил его мистер Такреди, однако следовало признать: совет был дельный.
- Теперь вернемся к метафоре, - продолжал вдохновленный адвокат. - Осел не виноват, когда его заставляют крутить мельничное колесо. Конечно, он мог бы воспротивиться и заявить ослиным своим голосом: нет! не буду! хоть режьте меня! я не виновен! Но чего он добьется? Всего лишь того, что ему испортят шкуру и настроение.
Дело это бесполезное. Мельничное колесо (как и колесо правосудия) должно вертеться. А чтобы оно вертелось, его, простите за прямоту, нужно вертеть.
Мистер Такреди сделал паузу и добавил:
- Осел виновен уже в том, что способен это делать.
- Я понял вас, мистер Такреди, - сказал молодой человек, - и благодарен вам за помощь. Однако, - продолжал он, сделав значительную паузу, - сейчас же я прошу вас отойти и позволить мне действовать так, как я считаю нужным.
Объявив так, он не стал медлить ни секунды.
- Ваша честь! - Кастор выпрямился во весь рост. - Ваша честь! Я желал бы выступить свидетелем.
Зрители зашумели. Судья поднял сонный взгляд.
- Вы хотите говорить?
- Да, ваша честь, - дерзко заявил молодой человек. - Или здесь дают слово только разбойникам и убийцам?
Золотой Крюк вскинул голову, помедлил и захохотал; белые зубы его сверкали. Смех его был груб и вульгарен, но непонятным образом он распространился на весь зал: хихикали ложи, хохотали ряды, стонали галерки. Даже сонные солдаты проснулись и едва сдерживали усмешки.
- Молодец, парень! - крикнул пират.
При звуках этого веселья судья Мордрейд вздрогнул и точно проснулся. Теперь он смотрел на молодого человека с откровенной, ослепляющей ненавистью.
- Вы получите свое слово, - сказал судья медленно. Казалось, ему стоило больших трудов разжать стиснутые зубы. - Но сейчас время обеда. Мы продолжим сразу после перерыва. Вы получите возможность высказаться... мистер как вас там?
Молодой человек не дрогнул.
- Кастор ди Тулл к вашим услугам.
- Вы получите свое слово, мистер ди Тулл. Объявляется перерыв! - судья с силой ударил молотком по столу. Под всеобщий шум присяжные покинули зал.
- Похоже, мы все-таки привлекли их внимание, друг мой! - произнес мистер Такреди, утирая лоб платком; вокруг царил хаос. - Уфф. Ну и духота здесь... Однако не думаю, что вам это поможет. Публика здесь ничего не решает. Зря вы разозлили судью, ох, зря. Этот добрый человек как раз славен тем, что отправляет на эшафот всякого, кто попадет к нему в зубы. Посмотрите, как развиты его челюстные мышцы. Видите, видите? Само совершенство. У несчастного, перекушенного напополам лиссайским диким аллигатором, больше шансов остаться в живых, чем у вас.
- И как же зовут сего злобного аллигатора? - Кастор посмотрел на судью внимательнее. Тот медленно направился к выходу, шаркая ногами. Действительно, на лицо была некая гипертрофия означенных мышц.
- Достопочтенный Оллджин Мордрейд-третий. Говорят, он уничтожил больше людей, чем чума.
Кастор вздрогнул.
--
Чума? - переспросил он. - Вы сказали: чума?
--
Да, сказал, - удивился адвокат, глядя на молодого человека с сочувствием; мистер Такреди решил уже, что рассудок Кастора помутился от жары. - А что?
--
Ничего.
Мистер Такреди покачал париком и чертыхнулся, когда тот снова свалился.
Время тянулось медленно - как всякое время в ожидании. Кастор несколько раз принимался вдыхать и задерживать дыхание на счет, это был старый солдатский способ успокоить нервы. Еще можно было жевать табак и сплевывать на пол. Этот способ действовал еще лучше, но молодой человек отмел его сразу, как неприличный. Несмотря на все усилия, Кастора трясло как в лихорадке. В следующие мгновения должна была решиться не только его жизнь, но и дальнейшая судьба. Он готов был принять смерть, но только за то, что совершил сам.
Наконец, порядок был восстановлен и суд продолжился.
* * *
- Я виновен, - начал свою речь Кастор. У судьи Мордрейда отвисла челюсть. "Неплохое начало" - шепнул адвокат и отошел, а молодой человек продолжил, обращаясь к присяжным: - Повторяю, господа, я виновен...
3
Спокойным и ясным голосом начал излагать Кастор свою историю.
- Я родился, - сказал он, - от честных и благородных родителей в имении Штрогейм 3021 года апреля 2 числа и первоначальное образование получил от нашего слуги, старого однорукого солдата. Он выучил меня обращаться с оружием и фехтовать так, что даже с завязанными глазами и притянутой к поясу рукой я мог отбиваться от двух противников разом. Вольное образование мое завершили чтение по книгам и басурманский язык, каковой солдат выучил, будучи в плену, и которым я владею в совершенстве.
Возможно, вы слышали имя моего отца, майора Гвидо ди Тулла. В молодости своей служил он в алхимическом полку, вышел в отставку в начале 1628 года, уехал в свое имение и с тех пор оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, моей матери, которая умерла в родах, в то время как он находился в лаборатории. Так получилось, что... Научные упражнения скоро его утешили. В своем имении построил отец мастерскую по изготовлению механических игрушек, утроил тем свое состояние и почитал себя умнейшим человеком в округе. На меня он мало обращал внимания, чему, впрочем, я был только рад. Наукой я не увлекался. Механика и алхимия - нет, все это было не для моего ума. Меня привлекали совсем другие материи...
Помню, отец показал мне свою тайную комнату. Там рос сад. Все цветы и побеги там были сделаны из различных металлов: бронза, серебро, медь, даже золото. Каждый листок шевелился, улавливая лучи солнца, проходящие сквозь потолок, собранный из хрустальных плит. В комнате той жили две птицы. Они были совершенно одинаковые - до перышка.
"Одна птица - настоящая. Другая - механическая копия", - сказал отец. - "Угадай, где какая?" Я не сумел.
Так беззаботно протекала моя юность. Все изменилось однажды в начале лета.
Мне исполнилось четырнадцать лет, когда отец женился во второй раз.
Не знаю, откуда она появилась. И никто не знает. Я пробовал расспрашивать, но...
Ее звали Ясмин.
Вы бы не смогли оторвать от нее глаз. Никто бы не смог. Черные косы, золотистая кожа, синие глаза - цвета неба над выжженной пустыней. Она была...
Пленная басурманка. Верно.
Отца она словно заворожила. Дня и часа не мог он прожить, чтобы её не видеть, не говорить с ней, не молчать с ней, не целовать её рук и ног. Весь он был в ее власти, с потрохами...
Как, собственно, и я.
Отец дал мне последние наставления и велел не возвращаться, пока он жив.
Я написал Ясмин записку, умоляя прийти ко мне ночью в сад, попрощаться...
Она не пришла.
Все было кончено. Таким образом, пятнадцати лет от роду, с разбитым сердцем и пустым кошельком, вышел я из отчего дома.
* * *
На прощание старый мой воспитатель обнял меня единственной рукой и заплакал. Честный старик! Где он сейчас, жив ли? Не знаю. Подаренную им книгу (по ней я прежде учился разбирать буквы) я бережно хранил, пока однажды мои вещи не украли... Впрочем, это случилось уже на третий день моего путешествия.
Между страницами книги я вложил сохраненный мной бутон красной розы.
Я уезжал все дальше от дома.
Чтобы не видеть больше прекрасную мачеху свою...
Чтобы забыть ее и отца.
Путь мой лежал на юг, в границы, где кипела вечная схватка креста и полумесяца.
* * *
Возможно, отец меня и ненавидел (или ревновал?), но он сделал все от него зависящее для моего будущего.
У меня было рекомендательное письмо к его старому полковому приятелю, доктору алхимии Федерико Мессине. В письме он рекомендовал меня как оболтуса и тунеядца, который, однако, недурно (для идиота) фехтует.
И, возможно, этот лодырь и оболтус сгодится хотя бы на то, чтобы убирать лабораторию.
Или на опыты.
Нет, я не шучу. Отец так и написал. Я вскрыл письмо в первой же гостинице, в которой остановился, потом расплавил воск и запечатал письмо заново - собственным перстнем. По опыту я знал, что обычно ученые люди несколько рассеяны... так и оказалось.
Если вы спросите, почему я не написал письмо заново, с более приличным текстом...
А зачем?
Хорошее письмо. И вообще я собирался записаться в какой-нибудь гвардейский полк.
* * *
Доктор Федерико Мессина и отправил меня к Кобленц. Да, повезло. Как раз тогда, когда там началась...
Но он же не мог знать, верно?
* * *
"Помогите!" - закричал человек и упал к моим ногам без чувств. Я попятился в страхе.
Наутро над городом развесили черные флаги. Чума! Мортусы в смоляных одеждах шли за скорбными телегами. Город стоял мертвый и пустой; черные столбы дыма от сжигаемых тел поднимались к серому, словно запорошенному пеплом небу.
Это действительно была чума.
Через три дня, пощупав себя за ушами, я обнаружил там свежие нарывы. Не буду рассказывать, что я пережил... нет, не буду.
Я понял, что обречен, если буду мешкать. В тот же час я оседлал механического коня, подаренного мне учителем, и бросился в бегство. Это было нелегко. Ворота я открывал с боем, размахивая шпагой и почти ничего не видя. Дальше помню только стук копыт. Мир вокруг плавился в дымке жара. Я надеялся: если доберусь до моего ученого покровителя раньше, чем чума убьет меня, его целительные умения окажутся сильнее болезни. Как видите, это была очень слабая надежда...
Но все же это была надежда.
Конь мчался. Я быстро слабел. Жар сжигал меня, слабость овладела всеми моими членами. Мне пришлось привязать себя к седлу, иначе бы я неминуемо свалился и сломал себе шею. В полном бреду я добрался до... не знаю... обрывки... камни мостовой... чье-то лицо... мрачные тени...
Помню только, что я все время хотел пить.
Мне повезло.
Прежде чем провалиться в беспамятство, на мгновение я увидел лицо Ясмин.
* * *
Зрители затихли, пока тек безыскусный рассказ молодого дворянина.
Один судья смотрел на него, не мигая.
- Вы хотите сказать, что излечились от чумы? - скрипучим голосом спросил он.
Кастор спокойно пожал плечами.
- Я не знаю, что ответить. Что меня спасло? Врачебное ли искусство доктора Медины, воля божья или моя собственная жажда жизни?.. Не знаю. Но я выжил. Кстати, вы знаете, что такое "мумиё"?
* * *
Мумиё - кровь земли, желтая и густая, с резким приятным запахом, который с непривычки можно счесть неприятным. Мой покровитель (мой спаситель, мой второй отец) покупал мумиё за султанское золото; каждый кусочек снадобья стоил в двадцать раз больше своего веса.
Из мумиё делают топливо для механических кукол. Тот конь, что вынес меня из чумного города... ну, вы поняли.
Все-таки хорошо быть живым.
* * *
Хорошо быть живым, думал я, поднимаясь с ложа болезни.
Видение лица Ясмин в пламени я приписал лихорадке.
В комнату врывалось солнце, и плескались на теплом ветру белые занавеси.
Глядя на светлый контур окна на полу, я принял решение. Я постановил себе ехать к Ясмин, и просить ее составить мое счастье; если же нет, то проститься с ней навеки и записаться в экспедицию в Чинчан, где, конечно, меня рано или поздно съедят дикие чинчанцы, рассчитавшись, таким образом - раз и навсегда - со мной и с моей тоской.
Но я был молод и силен.
А когда ты молод и силен, тело не может долго грустить, и улыбка невольно возвращается на твое лицо.
К сожалению, радость моя была омрачена. Когда я проснулся окончательно, ко мне подошел мой покровитель.
- Крепись, сын друга моего, - сказал Мессина. - Пока ты лежал в горячке, я получил известие от твоего отца. Вот оно.
Он протянул мне письмо, уже вскрытое. Я сразу узнал почерк отца. Но слабость и волнение так подействовали на мое ослабленное после болезни тело, что читать я не мог. Строчки прыгали у меня перед глазами, сознание мое помутилось. Я откинулся на подушки, не в силах сдержать стон. Тогда наставник мой, сжалившись, вынул письмо у меня из руки и начал читать вслух. Вот оно, я помню его до слова:
Друг мой старинный, Федерико.
Умираю.
P.S. Оболтусу моему передай (ежли он не сбежал еще), что пускай едет меня навестить (ежли ему не совсем недосуг навещать дряхлого родителя своего), ибо времени осталось немного, Федерико. Вот такая у меня нынче шутка. Прости, старый друг
Кланяюсь,
С готовностью ко услугам майор Гвидо ди Тулл
Я поднял голову и посмотрел на доброго доктора:
- Мой отец...
- Он умирает, - кивнул Мессина. - Сегодня прилетела птица, к ее лапе было привязано это письмо.
- Что с ним?
- Кажется то, чего ты так удачно избежал.
Я похолодел.
- Чума?
* * *
Зная, что я должен спешить, доктор Мессина приказал слугами приготовить для меня карету. Я еще был очень слаб после болезни, и это пришлось как нельзя кстати. Я удивился, когда увидел доктора, влезающего в карету в дорожном плаще и с саквояжем в руках.
- Вы поедете со мной? Почему?
- Ты мне как сын. Гвидо желал увидеть тебя перед смертью. Поторопимся же!
И мы помчались, точно ветер. Но как бы ни было сильно мое желание снова увидеть отца, тело меня подвело. Увы и ах. Уже на подступах к родительскому замку я потерял сознание, был оставлен на постоялом дворе - доктору пришлось дальше ехать одному. Но вскоре он вернулся.
Доктор Мессина опустил голову.
- Я опоздал.
Все было кончено. Так против воли я исполнил последнее повеление отца - не возвращаться, покуда он жив.
- А Ясмин? - спросил я у доктора.
--
Кто это?
Удивлению моему не было предела. Я надеялся, отбросив ревность и зависть, что к смертному одру отца провожала прекраснейшая из земных женщин. Мысль о том, что отец умер, покинутый женщиной, которую он любил, и сыном, который любил его - была мне совершенно невыносима. Но что случилось с Ясмин? Покинула ли она отца? Или он сам отослал ее? Или... Страшная догадка поразила меня.
--
А среди умерших от чумы?
Доктор внимательно посмотрел на меня.
--
Все может быть. Расскажи мне про нее.
Выслушав мой сбивчивый, горячечный рассказ, доктор Мессина покачал головой.
- В доме твоего отца не было такой женщины. Ты ошибаешься.
Вне себя от горя, вернулся я с доктором в отчий дом - сейчас холодный, неухоженный и опустошенный болезнью. Мессина сочувствовал моему горю и многое сделал, чтобы мое наследство осталось в целости и сохранности. Первым делом мы обошли замок. В нем было всего несколько человек - половина слуг умерла от чумы, другие разбежались. От этого он казался заброшенным.
- Чума пощадила тебя, но не пощадила твой дом.
- Моего отца убила чума, - сказал я.
Доктор покачал головой:
- Твоего отца убила не чума, хотя симптомы схожи. На самом деле я обнаружил на его теле следы хитроумного яда. Такой обычно применяют на востоке.
Три дня я не находил себе места. На четвертый день я пришел к доктору.
- Научите меня!
- Что ты хочешь? - спросил доктор Мессина.
- Хочу научиться отличать живое от искусственного. В доме моего отца есть две птицы...
Долгие минуты я рассматривал птиц, подмечая каждое движение, каждую повадку, силясь найти искусственность в оперении и или наклоне птичьей головы. Доктор Мессина терпеливо дожидался моего вердикта. Наконец, я решился.
- Вот эта!
Доктор Мессина печально покачал головой.
--
Ты ошибся, мой сын.
Это было крушение всех моих надежд.
- Как же мне научиться отличать живое от мертвого, если я не понимаю?! - воскликнул я в отчаянии.
- Ты действительно хочешь это знать?
- Да, отец мой.
--
Если твое желание настолько велико... Будь по-твоему, - сказал он, наконец. - Возьми камень.
- Но что я должен с ним делать?
- Очень просто. Убей птицу.
--
Но...
Он покачал головой.
- Делай, как я говорю.
Не зная, как это понимать, я повиновался. Я схватил с земли камень. Когда я размахнулся, собираясь его бросить, одна из птиц взмахнула крыльями и заметалась по комнате, отчаянно вскрикивая. Другая продолжала сидеть на ветке и чистить перышки. Вид у нее был безмятежный. Я остался стоять, так и не бросив камень.
- Вот и все, - сказал доктор. - Что и требовалось доказать.
Я молчал, потрясенный. Простота решения наполнила меня стыдом.
- Только механическая птица не знает страха, - пояснил Мессина. - Даже самые храбрые люди испытывают страх. В умении его преодолеть и заключается сила человеческой природы. В мертвом нет духа.
Бывает, что тело превращается в тюрьму и только дух, яростный, неукротимый, живет в нем и иногда посылает записки на свободу.
Судья вдруг ударил молотком по столу. Бум!
- Откуда вы знаете мистера Кроше? - обратился он к Кастору.
Пират встал и отвесил публике издевательский поклон.
- Мой названный отец и учитель остановился в гостинице в городе. Я шел к нему, когда увидел мистера Кроше, выбегающим на улицу полуодетым - в одной рубашке и с окровавленной шпагой в руке. Я сразу же узнал его. Это был Золотой Крюк.
- То есть вы его узнали?
- Да, сэр.
- И вы знали, мистер ди Тулл, что этот человек из себя представляет?
- Конечно. Он пират - кровожадный и опасный.
Судья помедлил.
- А теперь тщательнее подбирайте слова - от них зависит ваша жизнь. Зачем вам понадобилось гнаться за кровожадным и опасным пиратом, мистер ди Тулл?
Молчание.
- Мне казалось, ваша честь, - сказал Кастор, - это долг каждого честного человека -- сделать все, чтобы вор и убийца оказался в руках правосудия.
- Браво!
Первым зааплодировал сам пират, затем захлопал весь зал. Браво! Браво!
- Вдруг я увидел лодку с молодыми людьми, здесь присутствующими. Я объяснил, за кем гонюсь, они благородно предложили мне свою помощь - хотя и были слегка навеселе. Наша шлюпка гналась за лодкой мистера Кроше. Мы гнались за ним до выхода из гавани, но там отстали. Через мгновение фрегат береговой охраны выстрелил поперек курса шлюпки и велел нам лечь в дрейф. Что мы и исполнили в точности. И оказались здесь, обвиняемые в пиратстве - что несомненная ошибка. Думаю, все дело в том, что нас неправильно поняли.
Бум. Судья опустил молоток.
- Сейчас это к делу не относится, мистер ди Тулл, - проскрипел он.