Врочек.Ш, Колодан Д. : другие произведения.

Бумажные кости

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Два друга, гениальный механик и неудавшийся оперный певец, подрядились установить в Музее Естественной Истории чудесное механическое чучело белого медведя. Медведь должен вставать на задние лапы, оскаливать клыки и рычать так, чтобы в жилах леденела кровь. "Постарайтесь успеть к празднику Большой Бойни, иначе ни кроны не получите", сказал директор Музея. Казалось бы, что могло пойти не так?.. Все! Фрагмент романа-мозаики "Кетополис" Грэя Ф.Грина в пересказе Шимуна Врочека и Дмитрия Колодана.

Бумажные кости

[]

Annotation

     Два друга, гениальный механик и неудавшийся оперный певец, подрядились установить в Музее Естественной Истории чудесное механическое чучело белого медведя. Медведь должен вставать на задние лапы, оскаливать клыки и рычать так, чтобы в жилах леденела кровь. "Постарайтесь успеть к празднику Большой Бойни, иначе ни кроны не получите", сказал директор Музея.
     Казалось бы, что могло пойти не так?..
     Все!
     Фрагмент романа-мозаики "Кетополис" Грэя Ф.Грина в пересказе Шимуна Врочека и Дмитрия Колодана.

Глава I. Медведь и опера

     Глаз спрута вспыхивает ярко-красным. В рассеянном свете мириады пылинок похожи на рубиновую крошку – кружат вдоль изгибов желтых костей, вьются над стеллажами с чучелами, скользят мимо бликующих колб… Взгляд спрута печален и зол. Заключенный в круг цветного стекла, он царит над холодным залом Музея Естественной Истории. Его видно отовсюду. Руки-щупальца двойной спиралью стремятся к центру круга. Ловкая оптическая иллюзия, не более, но кажется, что спрут вертится в своей клетке из осколков синего и зеленого стекла. Витраж режет осеннее солнце на полосы. Вдалеке колокол кафедрального собора пробил полдень.
     – Но ты, прекраснейшая дева, что сердце ранила мое… – глубокий сильный баритон взметнулся под купол музея.
     Стиснув зубы, Норман Планкет медленно подтянул хвостик пружины к зубчику шатуна. Работа требовала максимальной сосредоточенности. Планкет готов был терпеть пыльную духоту и холод музея, но чудовищные завывания компаньона выводили из себя. О какой сосредоточенности может идти речь, когда прямо над ухом несостоявшаяся оперная звезда устроила репетицию?
     – Любовь моя Аделида, с твоей красою не сравнится, – певец на мгновение замялся. – Пам-пара пам-пара какая-то птица…
     Пружина соскочила, звонко щелкнула по каркасу. В который уже раз. Вздохнув, Планкет снова поддел ее пинцетом. По виску ползла капелька пота, щекотала.
     Перед ним на спине лежало чучело полярного медведя. Зрелище одновременно чудовищное и жалкое: белая шкура мешком обвисла на стальном каркасе; когти обломаны. Клыки длиной с палец выдавали в звере хищника, но в круглых стеклянных глазах застыла вселенская грусть.
     Сквозь дыру в брюхе виднелось таинственное переплетение шестеренок, блоков и ременных передач – механизм, приводящий чучело в движение. Теоретически. На практике же Планкет третий день пытался заставить медведя вставать на дыбы и поднимать лапы, но все без толку. Дальше мерзкого скрипа, раздававшегося всякий раз, когда запускали механизм, дело не шло. Фласк называл эти звуки «несварением», и, как человек, начисто лишенный чувства юмора, находил крайне забавными. Планкет же чувствовал себя словно хирург, пытающийся оживить ветхую мумию посредством удаления аппендикса.
     Вокруг чучела были разбросаны многочисленные инструменты, шестерни и изогнутые латунные трубки гидравлического привода. В прежние времена Планкет никогда бы не допустил подобного беспорядка, однако до торжественного открытия «экспозиции» осталось меньше суток, и он начал нервничать. Если к завтрашнему утру медведь не оживет, на его карьере механика, и без того неудачной, можно поставить крест.
     Планкет провел тыльной стороной ладони по лбу, размазывая пот и масло. Проклятье… А ведь какая хорошая была идея! Даже гениальная – живые чучела в музее Естественной Истории! Настоящее искусство, не чета ржавым автоматонам Механического завода.
     Если не считать завываний компаньона, в зале было тихо. В преддверии праздника, Дня Большой Бойни, музей закрыли для посетителей. Над головой Планкета раскачивался на тросах скелет кита-горбача. Косые тени ребер пробегали из одного конца зала в другой и обратно. Каждый раз, когда эта бесплотная гребенка скользила по его спине, Планкет вздрагивал. Дело было не в неприязни к костям или китам – тени напоминали ему о Невероятной Карусели.
     Впрочем, о Невероятной Карусели напоминали и разбросанные инструменты, и темные пятна вокруг масленки, даже в песне компаньона Планкету чудилась мелодия аттракциона. Стоило закрыть глаза, как он снова видел жадные языки пламени, лижущие бока заводных лошадок; пузырящуюся и лопающуюся краску… Планкет потратил на создание Карусели почти год, влез в сумасшедшие долги – огню же потребовалась всего пара часов, чтобы мечта обернулась грудой золы и оплавленного металла. Все, что у Планкета осталось, – долговые расписки. По удивительному стечению обстоятельств они не соизволили сгореть вместе с аттракционом.
     Теперь надежда только на «экспозицию»: если повезет с медведем, есть шансы получить заказ и на другие экспонаты, быть может, оживить музей целиком. Рассчитаться с долгами… Однако, пока удача и не думала поворачиваться лицом.
     – Но что же ты, Аделида, не даришь мне взгляда…
     Рядом с масленкой лежала толстая книга в потеках, с рваной обложкой. «Охотничьи трофеи, их добыча, обработка и хранение» – на удивление занудное пособие по таксидермии для начинающих. Книга была тяжелой. Планкет едва сдерживался, чтобы не запустить ей в певца. Механик втянул голову в худые плечи, заставляя себя думать исключительно о шестеренках, но в стеклах очков медленно разгоралось пламя.
     В противовес Планкету, его компаньон, Сайрус Фласк, был высок и толст. Черные волосы вихрами торчали во все стороны: прядка вверх, две прядки вбок – по схожей технологии вороны строят гнезда. Фласк никогда не пользовался расческой, – не столько от лени, сколько из страха: стоит роговым зубьям коснуться головы, как разряды статического электричества спалят шевелюру на корню. Его борода походила на ком пакли, измазанной дегтем, фрак лоснился на локтях, под воротником рубашки трепыхался мятый галстук-бабочка.
     Певец с задумчивым видом прохаживался вдоль стеллажей с чучелами тропических птиц. Яркое оперение то и дело вспыхивало россыпью драгоценных камней, но Фласк был бесконечно далек от красот природы. Лишь на секунду он задержался перед чучелом тукана – уважительно кивнул на огромный клюв, но пения не прекратил.
     – И страсть терзает мое сердце, гарпун любви его пронзает… Я спел бы дальше вам немного, но слов, увы, певец не знает…
     Планкет с надеждой посмотрел поверх очков в спину компаньона. Голос у Фласка, надо признать, был отменный. Беда в том, что с чувством ритма у певца отмечались те же проблемы, что и с юмором.
     – Но вспомнил я слова такие: любви моей отрада сердца открыла маленькую дверцу…
     Терпение Планкета лопнуло. Он с размаху швырнул пинцет через весь зал и вскочил на ноги. В медвежьем брюхе что-то взвизгнуло, сорвавшаяся пружина отлетела в сторону.
     – Когда же ты заткнешься, наконец?!
     Фласк вздрогнул и величественно повернулся к механику. На широкое лицо осторожно наползло недоумение.
     – Простите, друг мой, неужели вам не нравится? Я очень люблю эту арию из «Левиафана». Вы послушайте: Любовь сдвигает океаны…
     – Замолчи, – прошипел Планкет. – Займись лучше делом, а не слоняйся, распевая свои якобы арии! Пока все чучела не решили сбежать отсюда куда подальше.
     Фласк скривился.
     – Какая замечательная шутка! Ее, кстати, можно углубить: представьте, если бы я пел на кладбище, то вы могли бы сказать, что сейчас вылезут скелеты и пойдут копать себе новые могилы! Ха-ха! Очень смешно.
     Планкет старательно пересчитал позвонки на китовом хребте. Проблема была в следующем: Фласк прекрасно понимал, что поет плохо, но при этом страшно обижался, когда ему об этом напоминали. Человек гордый и самовлюбленный, он крайне болезненно относился к любой критике. Краем глаза Планкет взглянул на компаньона – щека Фласка дергалась.
     – Я не люблю оперу, ты же знаешь, – примирительно сказал механик. – Ты мог бы спеть… что-нибудь народное?
     Фласк мрачно кивнул.
     – В который раз убеждаюсь, что вы, друг мой, ни черта не смыслите в искусстве. Народное?
     – А еще лучше, – поспешил добавить Планкет. – Займись ревом. Рано или поздно, но медведь у меня заработает. Но если он не будет реветь, какой от него толк?
     Фласк тяжело вздохнул. Всю сознательную жизнь он мечтал петь в опере, но природа, словно в насмешку, наградила его способностями, уместными разве что в цирковом балагане. Фласк стал имитатором – может, не самым лучшим, но ему неплохо удавалось хрюканье и кудахтанье. А одной из идей Планкета, на которую клюнуло руководство музея, было заставить медведя не просто двигаться, но еще и рычать.
     Рядом с чучелом стоял старый фонограф. Помятый раструб покривился в сторону, лак потрескался и облупился, лишь новенький отполированный валик блестел медью. Это была почти антикварная модель, еще с ручным приводом. На более современный аппарат у Планкета не нашлось денег. Привод пришлось наспех мастерить из механизма от часов с кукушкой и каучуковых аптечных жгутов.
     Фласк с опаской подошел к фонографу. Планкет давно заметил, что певец побаивается устройства – видимо, потому, что этому критику ему просто нечего было противопоставить.
     – Готов?
      Планкет раскрутил рукоятку, натягивая резинки. Фласк с шумом втянул воздух. Широкие ноздри затрепетали, как крылья нервного мотылька. Вдох, выдох… Певец нагнулся к раструбу, его лицо постепенно становилось пунцовым.
     – На счет три я включаю запись, – сказал Планкет. – Помни: это должен быть такой рев, чтобы другие медведи испугались. Если услышат, конечно. В нем должна быть вся суть медвежьего рева… Раз, два, готов?
     Фласк кивнул.
     – Три! – Планкет отпустил рукоятку.
     Валик скрипнул под иглой, красный отблеск витража скользнул по отполированной меди. Поползла белесая царапина. Глаза Фласка разве что не выскочили из орбит. Кадык певца дрогнул, и он взревел.
     Крик заметался по залу музея, как огромная неуклюжая птица. Стекла стеллажей отозвались испуганным звоном, вздрогнули чучела; Планкету даже показалось, что скелет кита закачался сильнее.
     Рев был ужасен – в нем слились истеричные хрипы, взвизги и поскуливания. Даже в страшном сне Планкет не мог представить медведя, способного издавать такие звуки. Механик замахал руками, призывая Фласка умолкнуть. Схватился за ручку фонографа, останавливая запись.
     Певец зафыркал, словно тюлень. Утирая пот, он повернулся к компаньону и расплылся в улыбке.
     – Ну, как?
     Механик на мгновение задумался и подвел итог:
     – Это было похоже на рев кашалота, которому дверью прищемили хвост.
     – Кашалоту? Дверью?
     Планкет пожал плечами.
     – Должно быть, это была очень большая дверь. Ну, или не самый большой кашалот…
     – О! – Фласк почесал бороду. – А на медведя совсем-совсем не похоже?
     Планкет покачал головой.
     – Ты хоть раз в жизни слышал, как ревет рассерженный медведь?
     – Друг мой, вы меня удивляете. Если бы я хоть раз в жизни слышал, как ревет медведь, мы бы с вами уже не разговаривали.
     Он достал из нагрудного кармана плоскую фляжку.
     – Будешь? – Фласк щелкнул ногтем по выгравированному портрету Канцлера. – Коньяк, кофе и капелька меда. Очень полезно для голоса. Мое собственное изобретение.
     Планкет глянул на него поверх очков.
     – Я не пою.
     – А то! – ухмыльнулся певец. Он сделал большой глоток и поморщился. – Хотя, может, оно и к лучшему.
     – Попробуем еще раз? – предложил Планкет. – Только на этот раз постарайся быть хоть капельку страшным.
     – Секундочку, друг мой, – прохрипел Фласк, схватился за горло.
     – Чертово пойло…
     Он согнулся чуть ли не пополам, с минуту хрипел и откашливался. Эти звуки были гораздо ближе к медвежьему реву – чем то, что певец пытался изобразить ранее. Фласк поднял блестящие от слез глаза.
     – Мне нужно пройтись, самую малость… Народные средства! Друг мой, вот вам совет – никогда не пользуйтесь народными средствами, добром это не кончится.
     – Только что это было твое изобретение, - напомнил Планкет, но Фласк пропустил его слова мимо ушей. Пошатываясь, он побрел вдоль стеллажей с птицами.

Глава II. Черный человек

     Планкет поднял отвертку и вернулся к чучелу. Руки дрожали. Проклятье! Если у них не получится записать крик… Он прямо видел, как директор музея качает головой, слушая хрипы из медвежьей глотки.
     Планкет повернул винт, но, задумавшись, не рассчитал силы. Медная гайка сорвалась, ударилась о пол с громким «стук!» и покатилась, оставляя на мраморе тонкий масляный след. Механик проводил ее взглядом.
     Для шестигранника гайка катилась на удивление бодро – до тех пор, пока на пути не оказался щегольской ботинок. Наскочив на препятствие, гайка отлетела в сторону и остановилась. Взгляд Планкета, напротив, задержался. Механик вдумчиво рассмотрел лаково-блестящую черную кожу, строгие узлы шнурков и модные каучуковые подошвы.
     В обстановку зоологического зала такие ботинки вписывались с трудом. Планкет поднял голову и вздрогнул.
     Стены музея были украшены керамическими мозаиками, изображавшими различные места планеты – от арктических льдов до песчаных пустынь. А заодно и типичных обитателей мест: красиво и в то же время познавательно. На ближайшей мозаике, художник запечатлел небольшой кусочек тропического леса. Перенаселенный мир, где все только и делали, что пожирали друг друга: тигр волочил тушу оленя, удавы душили мартышек, и даже крошечные муравьи обгладывали чьи-то кости. Зеленый ад – иначе не скажешь; царство убийц. Что удивительно, на фоне этого карнавала смертей Крокус смотрелся совершенно естественно.
     К сожалению, Планкета это не обрадовало. По одной простой причине: Крокус выглядел как убийца только потому, что и был убийцей. Лучшим в своем роде, не чета жалким дилетантам из джунглей.
     Крокус стоял, не шевелясь, засунув руки в карманы, и молча смотрел на механика – негр огромного роста в твидовом пальто и в шерстяном котелке. Белоснежный воротничок, накрахмаленный до остроты бритвы, единым росчерком отделял подбородок убийцы от твидовых плеч. Создавалось впечатление, что голова Крокуса лежит на праздничном блюде. Жутковатое зрелище. Если бы это увидела Саломея, у нее навсегда отпала бы всякая тяга к танцам.
     В глазах негра светился лед, но вовсе не из-за того, что Крокус пришел с холодной улицы.
     Планкет сглотнул и тихо позвал компаньона:
     - Ээ… Сайрус…
     Глаз кальмара полыхнул красным, зажег рубином пылинки вокруг негра. Зловещее предзнаменование. Тихий скрип тросов и бесшумно скользящая по полу исполинская тень… Косые полосы добежали до Крокуса, замерли на долгое мгновение и поспешили обратно. Даже тени боялись связываться с убийцей. У Планкета по спине поползли холодные мурашки.
     – Лицо твое черно, но кровь твоя красна, – неожиданно пропел Фласк.
     Не будь механик лысым, он бы поседел. Худшего отрывка из «Левиафана» Фласк просто не мог выбрать.
     Певец же, ничего не подозревая, брел вдоль стеллажей. Из стеклянных колб на него пучили глаза разнообразные морские гады, взгляд их был холодно внимателен. Но Фласк оставался слеп и глух к знакам судьбы. Время от времени он принимался дирижировать себе руками.
     Губы убийцы чуть дернулись. На мгновение сверкнули белые зубы. Этого Планкет уже не мог выдержать.
     – Сайрус!
     – ...КРАСНА! – Фласк раскатил последнюю ноту так мощно, что задребезжали стекла, а морские гады за гладкой поверхностью колб неодобрительно закачались. Казалось, они оживают и шевелят плавниками и щупальцами.
     Фласк резко обернулся.
     – Ну, что там еще?!
     Увидев твидовую фигуру, он замолчал. Кадык его несколько раз дернулся. Нетвердо ступая, Фласк подошел и встал рядом с компаньоном. К сожалению, даже разделенное на двоих, молчание Крокуса не стало менее зловещим.
     Планкет вежливо откашлялся. О чем говорить, он не знал.
     – Господин Крокус, – начал механик.
     Планкет хотел объяснить, что они не виноваты. Что Невероятная Карусель была почти готова… Что пожар во Дворце Чудес уничтожил все состояние компаньонов, и вешать на них еще и долг нечестно, что бы там ни говорил господин Шульц… Еще Планкет хотел добавить, что деньги они, конечно же, вернут. Совсем скоро, только завершат экспозицию для Музея Естественной Истории. Планкет многое хотел сказать, но не успел.
     Потому что Фласк пришел в себя первым.
     – Рад вас видеть, дорогой Крокус! – пророкотал певец задушевным тоном, предназначенным для соблазнения хорошеньких девушек и кредиторов. – Какими судьбами? Как здоровье многоуважаемого господина Шульца? Прекрасно! Рад слышать, – продолжал толстяк, словно Крокус соизволил ответить. – А мы, видите ли, работаем...
     Фласк оперным жестом указал на гору испорченных медных цилиндров. Планкет мысленно попрощался с жизнью.
     – В ближайшее время я как раз собирался нанести визит господину Шульцу, чтобы лично выразить всю глубину моего преклонения перед этим незаурядным человеком, – разливался Фласк. – И предложить проект, который позволит всем нам...
     Он сдавленно всхлипнул и умолк – потому что в руке Крокуса появился нож.
     Навершие рукояти было вырезано из красноватого слоистого камня – в форме уродливого человечка, который сидит, сложив на груди руки. Планкет уже видел подобное: дикарский божок, трофей из джунглей. Зубы человечка, острые и мелкие, как у каннибалов, щерились в улыбке.
     Если принять как гипотезу, что у каждой вещи есть душа, то у этого ножа душа была исключительно мерзкая.
     В следующее мгновение все сдвинулось. Планкет не успел испугаться, а Крокус уже стоял рядом. Темнота под котелком оказалась напротив широкой физиономии певца. Лицо Фласка мгновенно сменило цвет – будто кто-то плеснул в него белой краской.
     И тут компаньоны впервые услышали голос Крокуса, почти бесплотный, прозрачный – словно из тонкого стекла.
     – Мавр говорит, вы теперь мертвые.
     Планкет повернулся, в очках отразилась капля пота, стекающая по виску. Лезвие ножа, упирающееся Фласку чуть выше галстука-бабочки, казалось огромным. Из-под руки Крокуса скалился дикарский божок.
     По металлу пробежали косые тени, скрипнул трос, воздух тихо загудел, продавливаемый китовым скелетом.
     – Мы... - Планкет сглотнул. – Мы заплатим. Не убивайте его… Пожалуйста…
     Крокус не ответил. Гипнотически медленно, словно исполняя ритуал черной магии, провел лезвием по толстой шее Сайруса, по застиранной жилетке, по объемному животу. Певец замер, боясь дышать. По клинку пробегали огоньки и отражения – красные, желтые, кости и челюсти…
     Наконец, Крокус отпустил певца. Фласк выдохнул. Убийца поднес нож к уху, в глазах его возникло отрешенное выражение – как у человека, приложившего к уху морскую раковину. Словно злобный карлик с рукояти что-то ему нашептывал. Нечто изуверское и жестокое.
     Крокус внимательно выслушал и кивнул.
     – Мавр сказал – вы не врете. Но и не говорите всей правды.
     Компаньоны переглянулись. Планкет постарался придать своему лицу надлежащую солидность.
     – Мы вернем долг, – пообещал он. – Вот доделаем выставку, получим деньги…
     – Мавр хочет знать, когда?
     – Завтра нам заплатят, – сказал Планкет твердо. Если все пройдет хорошо, подумал он. Боже!
     Убийца тотчас уловил флюиды неуверенности.
     – Мавр слышит сомнение?
     – Нет, я... – Планкет сглотнул. – Завтра с утра, да.
     Крокус сдержанно кивнул:
     – Мавр понимает. Но господин Шульц не любит ждать. Завтра Праздник. Если денег не будет…
     – Будут, – сказал Планкет, и, словно это могло подтвердить его слова, широко улыбнулся.
     Крокус не спускал глаз с механика. Планкет продолжал улыбаться, как идиот, но думал лишь о том, что за все это время негр ни разу не моргнул. Будто он не человек вовсе, а машина. Может, так оно и есть на самом деле? Не на пустом же месте возникли слухи о биомеханических монстрах, которых делают по специальным заказам на подпольных фабриках.
     Крокус вновь прижал нож к уху, заговорил, точно по телефонному аппарату:
     – Нет. Да. Да. Нет. Я понимаю. Да.
     Планкет забеспокоился.
     – Вам что-то мешает, – сказал Крокус, перехватил нож за рукоять. – Мавр сказал, мизинца будет достаточно…
     – Нет! - Фласк понял, что сейчас произойдет нечто ужасное. И произойдет именно с ним. - Не надо, пожалуйста! ПОЖАЛУЙСТА!
     Певец попятился. В следующее мгновение его руку сжали в тиски, холодное лезвие коснулось пальца.
     Не раздумывая, Планкет бросился на помощь. Хотя совершенно не представлял, что может сделать профессиональный очкарик против профессионального убийцы. Рассмешить до смерти нелепой кончиной? Планкет наткнулся на что-то твердое, взлетел, запрокидывая голову. Стало легко-легко.
     Прежде чем рухнуть, он увидел раскачивающийся скелет кита. На мгновение почудилось, что горбач свободен и скользит в глубинах мертвого зала, охотясь на рубиновую пыль; мимо проплывают скелеты рыб и пресноводных дельфинов, а на дне лежат высушенные морские звезды…
     Одной из таких звезд Планкет и распластался. Было чертовски больно. Затылок, казалось, треснул напополам. Сквозь пелену, застилающую глаза, механик услышал победный рев освобожденного кита.

Глава III. Соль первой октавы

     Еще никогда в жизни Фласк так не кричал. Перед глазами плясали цветные круги, пол качался, дыхания не хватало… Но голос рвался вперед и вширь, без остатка заполняя пространство зала. Фласк с удивлением понял, что проскочил сразу две октавы и сейчас держит (держит, держит, черт побери!) соль первой.
     Страх сменился опьянением. Крокус стоял, пригнувшись, будто под порывами ветра. Вся фигура негра выражала потрясение – плечи, руки и само тело; только лицо оставалось каменным. Котелок слетел с головы и лежал на полу, освещаемый синими искрами. Остро пахло паленой шерстью и электричеством.
     Фласк эффектно округлил звук – сейчас ему все удавалось, с блеском завершил фразу. Склонился в ожидании аплодисментов. Впервые Фласк почувствовал, что такое «держать зал», когда зрители следуют за каждым движением твоей души, отзываются на мельчайшую интонацию. Вот оно – вдохновение…
     Певец ждал, глядя в пол. Он слышал треск разрядов, видел синие блики на мраморе…
     Аплодисментов почему-то не было.
     Фласк в раздражении выпрямился и увидел Крокуса. Негр смотрел вверх, нож в руке выглядел забытым… Как мимолетна слава, с горечью подумал Фласк и тоже поднял голову.
     Остов кита раскачивался, будто под ураганом, метался от одного края купола к другому. По желтым ребрам пробегали электрические молнии, похожие на липкую ярко-синюю паутину. Тросы скрипели и стонали. В воздухе, заряженном, как лейденская банка, ощущалось приближение грозы. Волоски на руках встали дыбом.
     – Мавр, что это? – прохрипел Крокус голосом из надтреснутого стекла. – Мавр! Предатель! Ты же обещал меня спасти!
     Китовый скелет трясся в лихорадке. Вибрация нарастала. Фласк слышал, как бьются друг о друга пластины китового уса – тук, тук, ту-тук. Сыпалась пыль вперемежку с синими искрами.
     В следующее мгновение кит вздрогнул, словно от чудовищного удара. Протяжный треск заглушил прочие звуки. Окутанный сиянием разрядов, череп горбача плавно, как снеговая глыба, стронулся с места; отломился в районе шейных позвонков. На долгое мгновение череп завис, хотя кит продолжал раскачиваться, а затем рухнул вниз. Полого, как большая желтая птица.
     Полет его был медленным и величественным.
     Фласк невольно пригнулся. Мелькнуло искаженное лицо Крокуса… А потом весь мир превратился в грохот. Брызнули осколки – словно расколотили огромную гипсовую вазу. В лицо ударило белым удушливым облаком. Певец ослеп.

Глава IV. Картина разгрома

     Стеллаж с банками – они сдвинуты, капает бесцветная жидкость; одна колба опрокинута, спирт вытек, черная, похожая на осьминога, тварь лежит в лужице. Щупальца безжизненно распластались по выгнутому стеклу.
     Откуда-то издалека доносится колокольный звон. С крыши музея вспархивают черные птицы – спешат спрятаться в темно-сером небе с редкими просветами. Кетополис простирается до самого горизонта. Словно жирные опорные точки – купол Кафедрального собора и купол Оперы. А между ними громоздятся черепичные крыши; что они, что небо – все едино. Над трубами вьются тонкие дымные росчерки. Холодно.
     Фласк осторожно открыл глаза. В носу и в горле нестерпимо свербело. Певец чихнул, потом закашлялся, затем снова принялся чихать. Все – лицо, одежда, руки – было покрыто белой пылью. Занервничав, Фласк попытался отряхнуться, и тут же вновь оказался в белом облаке. Глаза слезились, отчетливо пахло сухой известью.
     Первое, что Фласк увидел, когда пыль осела, был осколок китовой кости. Рядом лежали огромные куски чего-то, подозрительно похожего на мел. Певец взглянул направо, налево; лицо его с каждой секундой становилось все выразительнее.
     Он заметил лаковые ботинки – в белой пыли, но видно, что дорогие. Справедливо рассудив, что к ботинкам должны прилагаться ноги, Фласк поднял взгляд.
     Ноги обнаружились вместе с хозяином. Фласк даже не предполагал, что когда-нибудь увидит Крокуса в таком виде. Но порой жизнь преподносит сюрпризы.
     Негр лежал, свернувшись, как младенец в утробе, и, похоже, спал. Пыль осела на лице Крокуса, четко разделив его на две половинки – темную и светлую. В чем-то даже забавное зрелище – словно убийца решил сменить цвет кожи. Одна рука была откинута в сторону – поодаль от нее лежал дикарский нож по имени Мавр. Красный божок скалился с рукояти.
     Терзаемый нехорошими предчувствиями, Фласк посмотрел вверх.
     Остов горбача по-прежнему раскачивался на тросах, ребра походили на сведенные в судороге пальцы. Вот только головы у кита теперь не было. Вместо нее – лишь обрывки проволоки с обломками желтой старой кости.
     И никаких молний, что характерно.
     Глаз кальмара с высоты холодного зала смотрит на разгром с недоумением и злобой.

Глава V. Роковые последствия

     Засунув руки в карманы, Планкет метался по залу. В стеклах очков мелькали кости, стеллажи, шестеренки, оперение какаду и снова кости. С той же скоростью в голове пролетали мысли – Планкет не мог сосредоточиться ни на одной. Фласк с беспокойством наблюдал за терзаниями компаньона.
     Механик остановился над одним крупным обломком. На первый взгляд то была старая, вываренная до белизны китовая кость. На второй… Планкет ковырнул обломок носком башмака и уставился на испачканную обувь.
     – Крашеный гипс, – сказал он, сам себе не веря. – В музее была фальшивка?
     Фласку показалось, что механик вот-вот расплачется.
     – Друг мой, ну зачем же так расстраиваться?
     Планкет резко повернулся.
     – Ты видел?
     – Ээ... что видел?
     – Молнии.
     – А! Ну да, – Фласк был не до конца уверен, что видел. Все-таки он, как человек искусства, наделенный воображением и мистическим чувством, мог их просто вообразить.
     А вот упавший череп – другое дело. От знаменитого баса Шаляпина, по слухам, раскалываются стаканы и бьется хрусталь. Но что это по сравнению с невероятной мощью голоса Сайруса Фласка? Певец вспомнил момент, когда на него снизошло вдохновение. Это было прекрасно.
     – Кажется, от моего голоса скелет раскололся, – скромно предположил Фласк.
     Механик совсем не выглядел потрясенным. Фласк обиженно надул губы.
     – Чтоб мне провалиться! – сказал Планкет, снимая очки. Глаза были покрасневшие и усталые. – Вполне возможно, что ты прав, Сайрус. Никогда такого не слышал. Ты ревел, как кашалот на мели. Я чуть не оглох.
     Лицо певца вытянулось.
     – Опять тебя на кашалотов потянуло, – мрачно заметил Фласк.
     Нет, все же истинному таланту сложно пробиться в наше время. Пускай он не всегда попадает в такт, но – голос-то! Голос! Неужели великолепный, насыщенный тембр и соль первой октавы так трудно заметить?
     Механик наклонился, поднял с пола нечто перекрученное, как клубок перекати-поля.
     – Проволочный каркас, – сказал Планкет. – Вот оно что. Статическое электричество? Мне нужны карандаш и бумага...
     Механик шагнул к своим инструментам, но вдруг резко остановился. Огляделся – лицо у него мгновенно стало белым. И без всякого участия пыли.
     – А где Крокус?
     – Мой друг, вы разве не знаете? – Фласк поднял брови. – Кажется, череп упал как раз на нашего криминального друга...
     Театральным жестом он указал на поверженное тело врага – как охотник, хвастающийся трофеем. Странно, что Планкет до сих пор не заметил.
     – Ничего себе… – выдавил механик. Фласк усмехнулся: все-таки ему удалось произвести на компаньона впечатление.
     Планкет осторожно приблизился к негру и сел перед ним на корточки. Крокус не шевелился.
     – Подай нож, – сказал механик.
     – Ты что, собираешься… – начал Фласк, но замолчал. Механик прав, тут действовать нужно наверняка. У него самого рука, конечно, не поднялась бы, но раз уж Планкет берет на себя грязную работу…
     Певец ногой подтолкнул нож Крокуса. Касаться божка руками Фласку совсем не хотелось.
     Планкет вытер лезвие о штаны и поднес к лицу негра. Некоторое время он держал нож у губ убийцы. Фласк хотел было поторопить компаньона – вдруг божок докричится до своего хозяина, и Крокус очнется?
     Однако сдержался. Все-таки шаг непростой…
     – Он не дышит, – сказал Планкет, отложив нож. Поставил пальцы на шею негра, подождал. – И сердцебиения нет. Возможно, он уже мертв…
     – Слава богу, – Фласк вздохнул с облегчением. Убийца пугал его до дрожи. – Что? Как?!
     – Его же ударило черепом.
     – Ээ... логично.
     – Я когда-то читал одну медицинскую книгу, – начал Планкет. Стекла очков блеснули: верный признак очередной дурацкой идеи. – Если ты мне поможешь...
     – Чем именно? – насторожился Фласк.
     – Надо попытаться сделать ему искусственное дыхание. Можно еще поставить пиявок, но здесь они есть только в заспиртованном виде – не помогут…
     При этих словах Фласк чуть не упал. Огромнейшее спасибо, друг мой, подумал певец. От Планкета всего можно ожидать – у него в голове одна гидравлика и шестеренки – но такое предложение было перебором даже для ограниченного механика.
     – Или отворить кровь, – задумчиво продолжил Планкет. – Я не уверен… К сожалению, я очень давно читал ту книгу.
     – Хочешь ему помочь?
     – Конечно! А что тебя смущает?
     – Он собирался меня убить, – напомнил Фласк.
     Механика это не убедило. Взгляд поверх очков был довольно скептическим.
     – Он собирался отрезать мне руку! – певец повысил голос.
     – Всего лишь палец...
     Фласк пригвоздил компаньона уничтожающим взглядом.
     – Действительно, что для тебя какой-то палец... особенно, если он не твой. – Певец театральным жестом указал на нож Крокуса. - Взгляни на это орудие убийства, друг мой! Разве могильный холод не пробегает по твоей спине, когда ты видишь эту мерзость, созданную убивать и калечить?! Разве!.. – Фласк замолчал, пораженный. Божок на рукояти кого-то ему напомнил. – Смотри, Планкет, на тебя похож!
     Механика передернуло. Планкет зло посмотрел на компаньона и схватил нож…
     – Друг мой, что ты собираешься... – Фласк попятился. Похоже, от переживаний шестеренки в голове механика все-таки не выдержали и сорвались.
     Размахнувшись, Планкет зашвырнул Мавра в глубины зала.
     – ...делать? - закончил Фласк.
     Он покосился в сторону, куда улетел нож. Мавра не было видно – клинок скрежетнул по мрамору и затерялся среди скелетов и чучел. Фласк задумчиво запустил пальцы в бороду, поскреб; посыпалась белая пыль. Певец хмыкнул.
     – Так, – сказал он. – С ножом мы разобрались. Что будем делать с трупом?

Глава VI. Что делать с трупом

     – Взяли! – скомандовал Фласк.
     Через минуту Планкет понял, что спина его сейчас переломится. Убийца весил целую тонну, не меньше – словно набит был свинцовыми чушками.
     – Ничего, – пропыхтел Фласк, – Еще немного. Вот, смотрите, друг мой… Разве я был не прав?
     Спрятанный за чучелами пернатых, в тени, припорошенный гипсовой пылью, Крокус был почти не заметен. Механик почесал затылок. Пожалуй, при таком освещении...
     В то же мгновение солнце проникло сквозь витраж и взорвалось фейерверком красок. В этом фейерверке сгорели все надежды скрыть следы преступления.
     Среди экзотических птиц – рубиновых колибри, лимонных канареек, сапфировых ара – среди всей этой россыпи нектарниц-эльфов, вымпеловых козодоев и бронзовых ворон Крокус напоминал булыжник в витрине ювелирной лавки.
     Фласк критически оглядел получившуюся композицию.
     – Нет, – сказал он с сожалением. – Не пойдет. Твоя идея никуда не годится.
     Планкет не поверил ушам.
     – Это была твоя идея!
     Фласк поморщился.
     – Давай не будем придираться. Мы сейчас в одной лодке, и выбираться нам нужно вместе.
     Планкет остро пожалел, что не купил билет на какое-нибудь другое судно. Даже на бирманскую джонку, в конце концов! В затылке тупо пульсировала боль – словно там застрял стальной штырь, на который подвешивают чучело. Представилось вдруг: посетители входят завтра в музей и видят механика – зубы оскалены, в круглых очках застыла грусть, табличка «Infortunatus Vulgaris». Тоже выход. Осталось научиться вставать на задние лапы и рычать.
     – Ты действительно думал, что найдется идиот, который примет Крокуса за дронта? – спросил Планкет. – Или за колибри?
     Демонстрации ради он помахал руками – точно крылышками. Получилось не сильно, но похоже.
     – При некотором воображении... – Фласк замолчал, глядя на Планкета с сочувствием. Затем лицо его просветлело, – У меня великолепная идея!
     - Опять?
     К сожалению, самому механику ничего в голову не приходило. Мысли вертелись исключительно вокруг синих молний. Как? Каким образом вопль Фласка... Акустический резонанс? Структура костей пористая, а значит...
     – По-настоящему гениальная, – сказал Фласк с апломбом. – Поверь мне, дружище.
     Планкет счел за лучшее промолчать, по опыту зная, куда обычно приводят «гениальные» идеи компаньона. Они волоком протащили негра в соседний зал, оставляя за собой широкий след, как от гигантского гипсового слизня. Наконец, Планкет увидел, куда они так стремятся.
     – О, нет, – сказал он.
     – О, да, друг мой. Или у вас есть другое предложение?
     Это был этнографический зал, заставленный восковыми фигурами – маленькие сценки из жизни разнообразных народов. Привлекшая внимание Фласка экспозиция называлась «Аборигены Магаваленских островов (трапеза каннибалов)».
     Скульптор не поскупился на леденящие кровь подробности. Дикарей было не меньше десятка – полуголые, с черепами на поясах, с физиономиями зверскими, как у подвыпивших китобоев; с копьями и каменными ножами; тела ужасающе раскрашены. Они сгрудились вокруг огромного котла, откуда воздета была в последней муке рука (белая). Дикарский колдун, по всей видимости, исполнял обязанности повара.
     Компаньоны затащили Крокуса в центр, опрокинув по пути ограждение. Столбик упал с отчетливым металлическим стуком. Они замерли, пережидая гулкое эхо.
     – Сюда, – сказал Фласк сдавленно. На этот раз Планкет даже не подумал спорить.
     Как ни странно, идея певца оказалась вполне удачной. По крайней мере, заметить мертвого убийцу среди полуголых каннибалов будет не так-то просто. Экспозиция даже стала выглядеть... более законченной, что ли?
     Планкет ощутил прилив странной гордости. Они это сделали! Спрятали труп, как самые настоящие злодеи из самой настоящей банды «Скрюченная рука».
     Планкет обожал этот синема-сериал, хотя в жизни бы в этом не признался. Ему нравился даже горбун с железными руками – гений преступлений, не чета Крокусу и господину Шульцу. Но на первом месте всегда стояла Перл Уизли, Жемчужина Уизли…
     При мысли о ней у Планкета пересохло во рту. Дерзкая, смешная, очаровательная – она окрыляла. Лучшая девушка в мире. В субботу в синема обещана новая серия: Планкет уже видел плакат с надписью: «НОВЫЕ! УЖАСНЫЕ! ПРИКЛЮЧЕНИЯ!!!».
     – НОРМАН!
     – Что? – Планкет очнулся, затряс рукой. – Ох! Зачем щипаться-то?
     – Извини, – сказал Фласк безмятежно. – Но у тебя был такой мечтательный вид – словно ты по уши втрескался. Или побывал в опиумной курильне. Даже не знаю, что хуже, друг мой. Поверь знающему человеку: твое лицо совершенно не предназначено для передачи романтического чувства.
     Планкет сдержался, только мрачно сверкнули стекла очков.
     В натянутом молчании компаньоны вернулись в зоологический зал. Который по справедливости, - подумал Планкет, - стоило бы назвать залом «безголового скелета». Спрятав руки в карманы, он с тоской посмотрел на осколки гипса. Наверное, так смотрит приговоренный к повешению на деревянный брус, заготовленный для постройки эшафота.
     – Нас убьют, – подвел он мрачный итог.
     – Кто?
     – Сначала – директор музея. Потом все ученые по очереди. Потом – посетители, что завтра придут полюбоваться на кита, убитого Канцлером. После дело дойдет до тайной полиции, а уж там обязательно отыщут в этом политическую подоплеку. Затем…
     – Хватит, хватит, – замахал руками Фласк. – Не стоит паниковать, друг мой. Всего-то и делов – склеить пару кусков гипса да повесить на место.
     – Ха! – сказал Планкет и, на случай если компаньон не понял, повторил. – Ха-ха! Интересно, что ты собрался склеивать, если половина разбилась в пыль?
     – Значит, найдем другой череп, и дело с концом, – сказал Фласк. – Из самого безвыходного положения есть выход!

Глава VII. Что делать с черепом

     Этого механик не вынес. Он бросился к инструментам и принялся лихорадочно скидывать их в саквояж. Без разбора, в общую кучу; в прошлом одна мысль о подобном беспорядке привела бы его в ужас.
     – Ты – как хочешь, а я уезжаю! – крикнул он в ответ на вопрос в глазах компаньона.
     – Ээ… Куда это вы собрались, друг мой?
     – В Мексику! – отрезал Планкет.
     Так, не забыть масленку и книгу… За океаном все пригодится. А если ему придется сменить профессию? Гибкий Шульц вполне может направить по следам неудачливого таксидермиста своих «мальчиков». Да и директор музея отставать не будет, не говоря уже о… У Планкета перехватило горло.
     – В Мексику? – удивился певец. – Что ты собираешься делать в Мексике?
     – Жить! – Планкет развернулся и ткнул компаньона пальцем в грудь. Фласк охнул. – Я хочу жить, понимаешь ты – толстый, бездарный, самовлюбленный...
     Механик прикусил язык, но было уже поздно. Фласк отступил на полшага. Лицо его наливалось краской, ноздри широко раздувались, левый глаз задергался… Начал он вполголоса, но к концу фразы сорвался на крик:
     – Ну, скажи, что ты сейчас собирался сказать! Молчишь?! А я и так знаю, что ты собирался сказать!
     – Ничего, – отрекся Планкет.
     – Поздно! Мысль не изреченная, но оставшаяся на языке, потом ужалит, подобно гадюке, затаившейся в дебрях джунглей!
     – Но я молчу…
     – И это поздно! – певец драматически воздел руки. – О, боги, вы создали мир неправильно! За что я должен терпеть все это?
     – Я молч...
     – Раньше надо было молчать! – взревел Фласк.
     Планкет втянул голову в плечи. Он почему-то сразу тушевался, когда на него повышали голос. Должно быть, это из-за неправильного питания, думал механик. Если не хватило в детстве кальция – кости вырастут тонкие и хрупкие. Интересно, а что не докладывали ему, раз теперь в моральном позвоночнике отсутствует необходимая жесткость?
     – Интересно, что подумает господин Шульц, когда узнает о пропаже Крокуса? – сказал Планкет, чтобы сбить компаньона с волны. Разглагольствовать о том, как его недооценивают, Фласк мог часами.
     – Я бы на его месте не стал ломать голову, а просто убил, – буркнул певец. – Камень на шею и в залив.
     Планкет вздрогнул – он терпеть не мог холодную воду. Механик попытался поправить очки, но нечаянно сбил их – руки дрожали.
     – Ну вот, – сказал он печально. Фласк озадаченно почесал бороду.
     – Эй! Ты что, плачешь?
     – Нет, – сказал Планкет, поднимая голову. – Стекло треснуло.
     Певец пригляделся – и правда. Через левое стекло сбегала неровная трещина – будто плачущий водопад.
     Фласк рассматривал механика, наморщившись. Лоб, непривычный к такому упражнению, зачесался. Планкет выглядел, как человек не от мира сего. Это... ээ... пугало. Но Фласк вдруг понял, что у него нет никакого желания разбираться с господином Шульцем в одиночестве. Ну уж нет! Не дождетесь.
     – У нас. Есть. Шанс, – раздельно произнес Фласк. – Ну-ка, повтори. Ну!
     – У нас есть шанс, – тоскливо повторил Планкет. Внезапно его окатила горячая волна стыда – от макушки до пят. Пустобрех Сайрус Фласк собирался бороться до последнего, а он – Норман Планкет, который всегда считал себя разумным и думающим человеком! – поддался панике. Нет, так дело не пойдет.
     – У тебя есть идея? – преувеличено бодро спросил Планкет.
     – Конечно! Все очень просто, друг мой. Я же уже говорил – наши трудности решит китовый череп.
     Планкет подумал, что ослышался.
     – Наши трудности и начались с черепа!
     – Это, друг мой, называется диалектика. Один череп втянул нас в неприятности, другой – из них вытащит.
     – Хорошо, – вздохнул Планкет. – Только где мы его возьмем?
     – Итак, попробуем рассуждать логически, – сказал Фласк. – Если бы вам, друг мой, был нужен череп кита, куда бы вы обратились в первую очередь?
     – В музей Естественной Истории.
     – Действительно… Хорошо, это решает многие проблемы – мы уже в музее Естественной Истории, осталось найти череп. Все просто.
     – Ага, – кивнул Планкет. – Нам даже и искать не нужно.
     Он указал на осколки. Фласк задумался.
     – Ладно, – сказал он наконец. – Этот вариант отпадает. Но Кетополис ведь город китобоев, не забыл?
     – И что? – ехидно поинтересовался Планкет. – Нет не забыл. А еще я прекрасно помню, что китов разделывают начисто, и все кости идут на удобрения. Можно, конечно, набрать поделок из кашалотовых зубов… Правда, я уже не уверен, что зубы эти настоящие. Раз даже в музее Естественной истории, оплоте науки, кит оказался поддельным…
     Он в сердцах пнул кусок гипса, поморщился от боли в ушибленном пальце.
     – Не переживайте так, друг мой, – утешил его Фласк. – Солнце еще не сядет, а мы уже найдем череп! Никто и не заметит пропажи, даю вам слово!
     – Откуда такая уверенность? – кисло спросил Планкет. Мысленно он затоптал чуть проклюнувшийся росток надежды. Имея дело с Сайрусом Фласком, не стоит тешить себя иллюзиями.
     – Знаю я одно местечко, – начал Фласк. – Можно найти, что угодно. Помню, мне потребовался марокканский кальян, весь город обошел, ноги в кровь, – нигде нет. А туда прихожу – пожалуйста…
     – Не вижу связи, – буркнул механик.
     Его так и подмывало спросить, зачем певцу потребовался именно марокканский кальян, но он сдержался. Наверняка, очередное средство для голоса.
     – Раз там был марокканский кальян, значит, будет и череп, – заявил Фласк. Если бы в его уверенность на полном ходу врезался броненосец, корабль бы разбился в лепешку.
     Планкет склонил голову. С другой стороны – терять уже нечего. Сейчас даже в портовых кварталах за их жизнь не дадут и монетки в четверть кроны.

Глава VIII. Розовый кит

     Лавка, которую нахваливал Фласк, находилась на углу бульвара Гарпунщиков и улицы Шаггот. Старое здание высилось на самой окраине парадных районов города. Всего в паре сотен метров начинались бесконечные ряды кирпичных домов, где жили рабочие с мануфактур – те, что побогаче. Узкие проходы затянул желтоватый туман; в воздухе отчетливо чувствовались запахи фабричной гари и мыла. Дальше, за туманной стеной, начинались рабочие кварталы, ближе к океану превращаясь в невнятное скопление грязных лачуг – трущобы, где ютились чернорабочие и прочие бедняки.
     Сам дом служил некоей иллюстрацией собственной пограничной сущности. Трехэтажное здание было украшено вычурной лепниной, атланты с лицами философов уверенно держали ажурный чугун балкона – все указывало на то, что хозяева (или архитектор) стремились подчеркнуть принадлежность к парадной части города. Однако штукатурка запузырилась и полопалась, краска выгорела до цвета жженой капусты, а стекла на верхнем этаже хозяева заменили листами распухшей фанеры. Вывеска над дверью, хоть и напоминала изяществом шрифта о ювелирных салонах на бульваре Канцлера, висела под странным углом. Планкет чуть не свернул шею, пытаясь прочесть:
     «ДЕРЕВЯННЫЙ МИЧМАН. ТОВАРЫ СО ВСЕГО СВЕТА»
     По случаю праздника дом был украшен разноцветными шарами и бумажными фонариками. Эти наивные украшения выглядели скорее жалко, чем торжественно, а флаг Кетополиса на балконной решетке походил на половую тряпку.
     Заметив кислую физиономию механика, Фласк ободряюще толкнул его в плечо.
     – Вот здесь, друг мой, мы найдем все, что нужно, и за хорошую цену. У магазина прекрасная репутация. А если брать большую партию, есть еще и скидки.
     – Нам, кажется, нужен череп кита, – напомнил Планкет.
     – Ну да, – согласился Фласк, как обычно не уловив сарказма.
     Певец бесцеремонно толкнул тяжелую дверь и под переливы электрического звонка ввалился внутрь. Планкет с опаской вошел следом.
     Изнутри магазин был подстать фасаду. Просторное помещение с колоннами освещалось газовыми рожками – как в лучших домах Кетополиса. К сожалению, идиллическую картину изрядно портили лоскутья серой паутины и темные потеки на стенах. Планкет готов был поклясться, что по углам растут грибы, – хотя и не видел их за вязкими тенями.
     Хозяева, стремясь оправдать название, завалили лавку таким количеством хлама, что идти пришлось с крайней осторожностью. Один неловкий шаг грозил обернуться крушением какой-нибудь горы товара. Все смешалось в чудовищном бедламе – ящики стеклянных фруктов, обрезы ткани, свернутые ковры и огромные вазы сиамского фарфора, манекен в подвенечном платье и подшивки графических романов трехлетней давности, похоронные венки и столовые приборы. У дальней стены стоял ржавый автоматон без рук, с головой, похожей на ведро. Планкет механически отметил, что такие перестали делать лет двадцать назад: модель «автоматический дворецкий», предназначенная исключительно для того, чтобы открывать двери. Кому мог понадобиться дворецкий без рук, в голове не укладывалось.
     На звонок из сумрачных глубин магазина выплыл продавец, серьезный как омар. Некоторое время он скептически рассматривал компаньонов: от такого внимания к своей персоне Планкет почувствовал неловкость, Фласк напротив – выпятил грудь. Наконец, продавец расплылся в улыбке.
     – Чем могу быть полезен?
     – Нам ну… – начал Планкет, но певец его перебил.
     – Добрый день! – зубы сверкнули, как электроразряд. – Как чудесно, что мы нашли ваш магазин! Мы и представить не могли, что в нашем городе есть столь удивительное место…
     Продавец покосился на Планкета, тот виновато пожал плечами. Певец тем временем продолжал:
     – И я не сомневаюсь, что здесь, среди этих прекрасных товаров, мы найдем именно то, что нам нужно...
     – Не думаю, – сказал продавец. – Если вы из таможенной службы, то ничего запрещенного у меня нет. Сейчас принесу бумаги.
     – Нет-нет, – поспешил успокоить Фласк. – Мы не имеем отношения к этой службе. Мы самые обычные покупатели.
     – Конечно, – кивнул продавец. – Может, я все-таки принесу бумаги, и не будем попусту тратить время?
     Фласк замахал руками.
     – Не надо, мы самые обычные…
     – Нам нужен череп кита, – сказал Планкет.
     Продавец перевел взгляд на механика. По лицу скользнула тень недоумения.
     – Череп кита?
     – Вот именно! – сказал Фласк, радуясь, что с него сняли обвинения в связях с таможней. – Обычный череп кита…
     – Хм, – продавец поскреб подбородок. – Для Праздника?
     Фласк часто закивал.
     – Да, для Праздника! В столь знаменательный день мы хотели…
     – Решили принять участие в сиамском параде? Дело хорошее. Вот только помочь я вам не могу.
     – Почему? – удивился Фласк. – Мы хорошо заплатим
     Планкет бросил быстрый раздраженный взгляд на компаньона. Механик прекрасно знал, что в карманах певца гуляет ветер, так что «хорошо заплатим» относилось исключительно к тем крохам, что остались в его, Нормана Планкета, кошельке.
     – У меня его просто нет, – развел руками продавец. – Мне держать-то его негде, да и спрос невелик. Шли бы вы лучше в музей, там есть, – сам видел.
     - Боюсь, этот вариант нам не подходит…
     – А вы уверены, что вам нужен именно череп кита? Не спорю, на карнавале это произведет фурор. Но ведь кроме черепа есть и другие, не менее достойные способы выделиться.
     – Это какие? – спросил Планкет. Чем черт не шутит? Вдруг в лавке отыщется достойная замена пропавшему черепу, нашел же Фласк здесь свой кальян? Мелькнула мысль: должно быть, в тот раз певец тоже искал нечто другое, но Планкет решил об этом не думать.
     Продавец перегнулся через прилавок.
     – Специально для вас у меня есть особое предложение.
     Он заговорщицки подмигнул Планкету. Механик нахмурился. За свои четверть века он твердо усвоил правило: если, предлагая товар, начинают подмигивать – жди беды.
     – Ну-ка, ну-ка… – Фласк наклонился к продавцу.
     – Но… – начал Планкет, в тот же момент Фласк с широкой улыбкой наступил ему на ногу. Планкет вскрикнул, однако певец даже не повернул головы.
     – Воздушный шар, – громким шепотом сказал продавец. – Настоящий серый кит, от живого и не отличишь. Ну, поменьше, конечно, и он… розовый. Но все равно – как живой. Если хорошо надуть. Правда, там есть небольшая дырка на брюхе, но я ее заклеил. Совсем незаметно. Я сделаю скидку.
     – Розовый надувной кит? – прохрипел Планкет.
     Фласк схватил его за локоть.
     – Нам с компаньоном надо посовещаться, – он подмигнул продавцу и оттащил Планкета в угол лавки.
     – Это шанс, – зашептал он. – Надо брать немедля. Повесим вместо скелета надувного кита, нам только спасибо скажут – это тебе не какие-нибудь кости. Новое слово в музейном деле!
     – Новое слово? Да проще тебя повесить на место скелета, и то больше похоже. А кое-кто даже заплатит, чтобы на это посмотреть.
     – Ты это… Не спеши с выводами. Я считаю, мое предложение стоит обдумать со всей тщательностью…
     – Разумеется! – всплеснул руками Планкет. В стеклах очков засверкали искорки безумия. – Идея просто замечательная – в Музее Естественной Истории надувной кит с дыркой в брюхе!
     – А что такого? – обиделся Фласк. – Если смотреть в корень, то разницы между этим китом и твоим заводным медведем практически нет.
     – Конечно, – согласился Планкет. – Разве что за медведя нам заплатят денег, а за кита спустят шкуру. Совсем никакой разницы.
     Фласк задумался.
     - Но другого-то все равно нет… - предпринял он робкую попытку, но, наткнувшись на взгляд поверх очков, махнул рукой. – Ладно, будем искать дальше.
     Певец повернулся к продавцу.
     – Прошу прощения, друг мой, но боюсь, ваш, без сомнения чудесный, розовый кит нам не совсем подходит…
     – Треть цены! – мгновенно среагировал продавец. – Четверть?
     – Нет! – поспешно сказал Планкет, пока Фласк не опомнился. Певец громко застонал.
     – Но я пока попридержу его специально для вас, – сказал продавец. – До праздника есть время, так что подумайте.
     Фласк жалобно посмотрел на механика, – розовый кит окончательно завладел его умом и сердцем. Планкет схватил компаньона за рукав и выволок на улицу.

Глава IX. Долгая дорога в Мексику

     – И что теперь? – скорбно спросил Фласк.
     Компаньоны шли по кирпичной набережной канала Махалек. Погода заметно испортилась. Облака окончательно затянули небо; в сыром воздухе висела странная взвесь из сажи и воды. Сквозь мелкие капельки на очках город казался расплывчатым и смазанным, как набросок сепией, который сотню раз стирали и перерисовывали заново.
     Планкет прятал руки в карманах, но пропахший мазутом и солью ветер с океана пробирал до костей. Механик ненавидел холод и дождь, а в этом городе триста дней в году с неба что-то лилось или падало. Нет, определенно, надо бежать в Мексику, час пробил – здесь его уже ничто не держит.
     Планкет обернулся на Фласка – певец едва передвигал ноги. Полдня они метались по Кетополису. Шикарные магазины на бульваре Канцлера, убогие лавочки сиамского квартала – все смешалось в голове механика; уже казалось, что они просто ходят по кругу. Поиски не принесли ничего – даже намека на китовый череп. Механик начал подозревать, что это – настоящий заговор, за которым стоит не иначе, как сам господин Шульц. Планкет бы не удивился, если б выяснилось, что именно глава «желтых перчаток» скупил все китовые кости – с одной лишь целью свести его с ума.
     Второй составляющей заговора был Сайрус Фласк. Певец, не переставая, ныл о розовом ките, а последнюю пару часов – еще и о том, как он устал и замерз. Решено! Ближайший поворот, и бегом в порт. Там он наймется матросом на первый попавшийся корабль и, рано или поздно, окажется в краю опунций.
     Планкет тяжело вздохнул, прекрасно понимая утопичность данного плана. Наймется матросом! Ага – в канун Большой Бойни. И завтра на рассвете прямиком туда, где черепов хватит на все музеи мира. Нет уж – хватит с него китов.
     А если не в порт, а на вокзал? Спрятаться в багажном отсеке дирижабля или где там еще прячутся? Эта мысль выглядела более здравой. Планкет снова посмотрел на Фласка. Конечно, это подло, бросать компаньона в такой ситуации, но в жизни ведь каждый выкручивается как может?
     К несчастью, в тот момент они шли вдоль глухой стены текстильной мануфактуры, и впереди, насколько хватало глаз, не наблюдалось ни одного поворота. Планкет этому не удивился – стоит ему только подумать о каком-то решении, как на пути тут же встают непреодолимые препятствия. По каналу, дыша черным дымом, ползла баржа, груженная ржавым ломом. На флагштоке сидела растрепанная чайка и то и дело громко вскрикивала, словно оплакивая судьбу механика.
     Впереди из стены торчала тумба автоматического газетчика. Антикварный образец – чугунная бочка с суставчатой рукой-манипулятором и одним-единственным окуляром в брезентовом кожухе.
     – Остенвольф у стен Патройи! – чуть заикаясь, с металлическим призвуком заговорил автомат. Там стоял простенький фонограф со сменным цилиндром. Приглашенный актер наговаривал заголовки, цилиндры дублировались и развозились по Кетополису. – На никелевых рудниках мятеж! Покупайте «Кето-телеграф»! Покупайте! Сбежавшая обезьяна еще не найдена!
     Механический глаз чуть двигался, провожая баржу. Раньше Планкет обязательно бы задержался и осмотрел механизм, но сейчас лишь бросил в его сторону полный тоски взгляд.
     – Может, купим газету? – предложил Фласк. – Посмотрим объявления, вдруг кто продает череп?
     – Если тебя интересуют объявления месячной давности, – Планкет дернул плечом. – Сомневаюсь, что ты найдешь у него более свежую прессу.
     – Что-то, друг мой, вы приуныли. Рано еще вешать нос! Берите пример с меня – конечно я устал, ноги мои уже похожи на фарш, но я не падаю духом! Я верю, – скоро наши поиски завершаться таким успехом, о котором мы даже не могли мечтать.
     В Мексику…
     – Вот что я думаю, – продолжал Фласк. – Может, зайдем куда-нибудь и пропустим по стаканчику? Как тебе идея? А после с новыми, так сказать, силами?

Глава X. Политический моллюск

     К цели Фласк вывел их за каких-то полчаса. Стоило только согласиться на выпивку, как певец глубоко втянул ноздрями стылый воздух и зашагал сперва по набережной, а потом по лабиринту узких улочек и грязных проулков. Планкет едва за ним поспевал, думая об удивительных способностях компаньона.
     Фласк нашел бы кабак даже в незнакомом городе, глухой ночью и с завязанными глазами. И путь, который бы он предложил, был бы самым коротким и удобным. Словно система «Сайрус Фласк – место, где можно выпить подешевле» существовала, руководствуясь принципом наименьшего действия Ферма. Эти бы способности на поиски китового черепа… Но увы – здесь удивительный талант певца пасовал.
     Вскоре они уже сидели у камина, в маленьком и грязном кабаке. Еда здесь была отвратительной, выпивка и того хуже, но в системе Фласка этот трактир стоял на первом месте. Здесь ему наливали бесплатно. Иногда.
     – Меня подводит память или на прошлой неделе твое заведение называлось по-другому? – Фласк ладонью пригладил шевелюру в тщетной попытке придать ей хоть какую-то форму. Черные волосы певца блестели от влаги, двухбортное пальто короткого покроя сушилось у огня. Рядышком на вешалке исходил паром штормовой плащ Планкета.
     Кабатчик, которого звали Клов Паландрик, нервно хохотнул.
     – Ты как всегда прав, любезный кузен. И даже, стыдно признаться, вчера днем.
     – Ну, и чего ради ты решил сменить название? – певец был явно озадачен.
     – И не спрашивай. Помнишь, как мы назывались раньше? Мой «Одноногий моллюск» был знаменит на весь квартал. Выпить у «Одноногого», бежим к «Одноногому», драка – опять в «Одноногом». – Паландрик вытер нос засаленным полотенцем, шумно высморкался, пряча скупую слезу. – Это-то его и сгубило.
     – Ээ… Кого?
     – «Моллюска».
     Насколько знал механик, Клов был единственным человеком, которому пение Фласка искренне нравилось. Возможно, дело тут в генетике – трактирщик приходился дальним родственником певцу. Седьмая вода на киселе, но все же… Только у Паландрика вечно не хватало времени, дослушать до конца хотя бы одну арию. Трактирщик всегда куда-то спешил и всегда чем-то был занят. В данный момент Паландрик болтал и одновременно вытирал полотенцем стол, не забывая косится на стойку, где его жена разливала спиртное.
     – Позавчера здесь драка была. Рабочие с Механического чего-то не поделили с китобоями. Ну, знаешь, как обычно. А этот парень...
     – Какой парень? – не понял Фласк.
     – Да самый обычный вроде. Молодой, красивый даже, только бледный, кожа серая, я думал – чахоточный. Сел в угол и стакан воды попросил. Я говорю: позвольте, но воды мы не подаем. А если денег нет, так идите, кальмаром прошу, в другое заведение. Вежливо, без всяких грубостей прошу…
     – И что?
     – А он на меня глянул, как на клопа какого и говорит: я журналист, я тут статью писать буду. Рекламу, говорит, сделаю. Я говорю ладно, будет тебе стакан воды – только рекламу хорошую сделай. Он засмеялся и говорит: по рукам.
     – И сделал? – вяло спросил Планкет.
     – Да знал бы, я бы в воду сразу крысиного яда насыпал. – Паландрик в сердцах швырнул полотенце на стол. – Или еще чего. В общем, слушайте, что дальше было…
     Трактирщик перевел дух и продолжил:
     – Дальше чины пришли, из городской водоуправы, они тут часто бывают. Сидели, беседовали. Тихо все было. Пока рабочие с Механического не заявились. Они навеселе, китобои навеселе, слово за слово и началась драка. А потом они вместе чинов бить начали. Такой скандал, сами понимаете.
     – В первый раз, что ли? – Фласк пожал плечами.
     – Нет, конечно. Только пока они тут кулаками махали, журналист этот глядел внимательно и черкал в своем блокнотике. В общем, что видел, то и записывал. Такая вот реклама…
     – Нам бы твои проблемы, – вздохнул Планкет. – Чаю с ромом, Клов, будь добр. Мы жутко замерзли.
     – А мне виски, - сказал Фласк.
     – Что? Сейчас принесу. – Движения Паландрика напоминали танец с тарелками и полотенцем. – Так вот. А на следующий день, я только открылся, готовлю завтрак… яичницу, кстати, будете? И он стоит.
     – Журналист?
     – Да нет же! Жандарм. Говорит: заведение «Одноногий моллюск»? Я говорю: да, чего изволите? А у самого уже в пятках засвербело. Жандарм говорит: господин Паландрик? Я говорю: он самый. Тогда жандарм и зарезал: прочитайте и ознакомьтесь. Я прочитал, и у меня в глазах потемнело. Закрыть, мол, заведение «Одноногий моллюск» за оскорбление личности Канцлера. Я говорю: какое еще оскорбление? Я Канцлера очень даже уважаю, мне проблем не надо, у меня семья и дети. И знаете, что жандарм ответил?
     – Что?
     – Ничего! – Паландрик взмахнул полотенцем. – Газету мне вручает. И показывает на первую страницу. Только утром вышла газета-то...
     – И? – Фласк наклонился вперед.
     – Язык у меня так к глотке и присох. Там на первой странице написано: «ОДНОНОГИЙ» ОПЯТЬ БУЯНИТ. Официальному лицу дали по морде». Представляете?! Вы бы про кого подумали? Вот честно? – трактирщик оглядел компаньонов. – Вижу по вашим физиономиям, на кого подумали. Жандарм и говорит: закрывать будем. Ну, и я говорю, не будь дурак: господин жандарм, на два слова, будьте так любезны... Договорились, конечно. Но название пришлось сменить. Теперь называемся «Лохматый моллюск». Меня уже высмеяли все посетители. Собственные дети за спиной хохочут.
     Не в силах больше сдерживаться, Планкет прыснул в кулак.
     – Вот и вы туда же, – обиделся трактирщик.
     Планкет решил, что заголовок прекрасный. Он бы тоже сперва подумал, что Канцлер разбушевался и стукнул кого-то из кабинета Его Величества. Сгоряча и сильно. От старика всего можно ожидать. Это как раз прекрасно вписывалось в характер Канцлера. И нога у него всего одна, это все знают. Второй он лишился задолго до рождения Планкета, в схватке с Левиафаном во время первой Большой Бойни. Тем самым Левиафаном, череп которого они с Фласком благополучно расколотили сегодня утром… И если Паландрик каким-то чудом выкрутился из лап жандармерии, то им с певцом, похоже, застенков не избежать.
     Планкет вздохнул и посмотрел на стойку, вырезанную из челюсти огромного гренландского кита. Хороший был кит, наверное. Почти как музейный… Механик толкнул Фласка локтем. Кивнул на стойку. Певец сперва заворчал, потом понял.
     – Слушайте, дорогой кузен, а у вас случайно нет второго такого черепа? – спросил Фласк. – Только чуть поменьше? И целого?
     Трактирщик оторвался от стола, уже блестящего, как зеркало.
     – Что? А, нет. Извини, Фласк, пойду я. Заказ ваш сейчас будет.

Глава XI. Где взять кита?

     – Объясните мне, друг мой, почему в Кетополисе так трудно найти череп? Не понимаю, – сказал Фласк после второго стаканчика. – Их же ловят каждый день!
     – Во-первых: не ловят, а бьют, – сказал Планкет устало. – Во-вторых: их разделывают начисто, я уже говорил... Единственное время, когда китовые туши вытаскивают на берег – несколько дней после Большой Бойни. А праздник был ровно год назад. Даже в сиамском квартале ничего не осталось, можешь мне поверить.
     – Друг мой, похоже вы снова собираетесь впасть в отчаяние…
     – Подумываю об этом, – огрызнулся Планкет. – Но сначала узнаю, как добраться до Мексики.
     – Эй! А как же я?
     – Надеюсь, ты умеешь плавать?
     – Плавать? – Фласк задумался. – Пожалуй, плаваю я неплохо. Ээ... а зачем?
     – Затем, что морем до Мексики ближе всего, - мрачно сказал Планкет. – А попутного корабля не найти – все суда идут на Бойню. Впрочем, тебе достаточно глубоко вдохнуть, и точно не утонешь… Хмм. А, может, действительно использовать тебя как плот? Хоть какая-то польза. Повернись-ка…
     – Э! – Фласк отпрянул. – Это что, такая шутка?
     – Сайрус, здесь ничего нам не светит. - механик снял очки и протер платком. – Конечно, если нам внезапно не подвернется какой-нибудь совсем уж счастливый случай.
     – Джентльмены, – раздался за спиной Фласка незнакомый голос. – А это не вы кита ищете?

Глава XII. Невероятно счастливый случай

     – Я слышал, вы ищете кита? – Перед ними стоял жилистый старик в фуражке с расколотым надвое козырьком.
     Выцветшие голубые глаза окружала сеточка морщин, таких белых, словно они были заполнены морской солью. На старике был лоцманский бушлат, из широких рукавов клещами краба топорщились сухие крепкие ладони. Пахло от него водорослями и ромом, табаком и корицей; кадык напоминал Иону, проглоченного большой рыбой. А еще у старика имелась трубка, короткая и черная, как дымовая труба парового буксира. Судя по отсутствию дыма, котлы на буксире давно не знали угля.
     – Ну, не целиком, – осторожно начал Планкет.
     – Сколько? – перебил его Фласк.
     Старик пожевал трубку, вынул ее изо рта и уставился на певца с таким видом, будто впервые увидел.
     – Печеная разинька, ты меня спрашиваешь? Я-то почем знаю?
     Вот только Фласка было не так легко сбить с толку.
     – Но у вас есть кит?
     – Кит? Откуда?!
     Планкет заерзал на стуле. Ясно, что они имеют дело с сумасшедшим – но вот с каким? Не сказать, чтобы Планкет был крупным специалистом по душевным болезням, но кое-что он слышал. Например, есть умалишенные, с которыми нужно просто соглашаться, какую бы чепуху они не несли – и все будет хорошо. Часто это весьма приятные и симпатичные люди. Напротив, другие требуют, чтобы им всегда возражали – и приходят в ярость, если этого не происходит. Старик же, по всем приметам, принадлежал сразу к обоим классам.
     – Тогда... о чем нам говорить? - Планкет пнул компаньона под столом. У них осталось не так много времени, чтобы тратить его на разговоры с сумасшедшими. Фласк, против обыкновения, спорить не стал. Певец начал подниматься.
     – Но я знаю, где один такой есть, – сказал старик. – Печень трески! Целый левиафан, только без мяса и жира. Как раз для таких сухопутных ослов, как вы.
     Фласк рухнул на стул так, что затрещало дерево.
     – Господин?.. – он заискивающе улыбнулся.
     – Лампиер мое имя. Александр Иммануил Лампиер, если угодно. Но вы можете звать меня шкип или просто Фокси.
     – Фокси, – эхом повторил Планкет, не совсем понимая, чем они заслужили подобное доверие. – И вы действительно знаете, где можно достать кита?
     – Чертова кита? Само собой, стал бы я иначе в такую даль переться.
     Планкет с сомнением оглядел темный зал «Лохматого Моллюска». Даль? До самого далекого столика трактира было не больше нескольких метров. А новый знакомый продолжил:
     – Мученые, печень трески, забыли этого... как его? Но это вам дорого встанет.
     Планкет не сразу понял, что под загадочными «мучеными» имелись в виду обычные «ученые». Но сообщение господина Лампиера от этого понятней не стало. Где забыли? Почему? И какое отношение к этому имеет старый моряк? Фласка подобные умозрительные материи не волновали.
     – И сколько же вы желаете за ээ... нужный нам предмет? – спросил певец.
     – Тыщу пятьсот двадцать крон, – последовал немедленный ответ. – Вареная акула! и ни кроной меньше.
     Это был вызов. Фласк закатал рукава и ринулся в бой. Подперев ладонью голову, Планкет терпеливо пережидал баталии вокруг денег и кита, кита и денег, обстоятельств, тяжелого детства, различных стихийных бедствий, страшных семейных клятв и родовых проклятий. Соперники стоили друг друга – Фласк был уверен, что умеет торговаться, Лампиер, похоже, и не подозревал, что это такое.
     Яростная перебранка убаюкивала. Напористый голос старика и рокочущий баритон Фласка сливались в невнятное бормотание, из которого Планкет вылавливал разве что отдельные слова. Механик подавил зевок. Взгляд его рассеяно блуждал по трактиру: грубые лица китобоев – исключительно прямые линии, пара рабочих с мануфактуры, с кожей, блестящей от машинного масла, какая-то женщина с лицом, скрытым вуалью… В конце концов взгляд уткнулся в ноги нового знакомого.
     Планкет сглотнул. Проклятье! Осень, дождь и снег, иней на камнях и первый лед на лужах… Планкет окончательно и бесповоротно убедился, что они имеют дело с сумасшедшим.
     – Господин Лампиер, – сказал он, поднимая голову. Моряк невозмутимо глянул на него холодным голубым глазом. – Шкип... Фокси, что случилось с вашими ботинками?

Глава XIII. Ботинки Фокси Лампиера

     – Это не ваше дело, – сказал Фокси.

Глава XIV. Вельботы на воду

     – Нам с компаньоном нужно посовещаться, – осторожно сказал Планкет.
     – Валяйте, – сказал старик беззлобно. Однако так и остался стоять рядом со столиком. Планкет же всеми силами старался не смотреть вниз.
     – Ты уверен, – сказал он, тщательно подбирая слова. – Что нам стоит… ввязываться в это дело?
     – А ты можешь предложить другой вариант? – удивился Фласк. – У господина Лампиера, по крайней мере, есть настоящий кит.
     Босые ноги нового знакомого несколько смутили певца, но ничуть не убавили его энтузиазма.
     – Да, но с чего ты взял…
     – Мы же ничего не теряем. И я нутром чую, что на этот раз все выгорит.
     – Да, но…
     – Борода дело говорит, – влез Фокси. Он почесал живот. – Хоть и дуралей дуралеем.
     – Я человек искусства! – возмутился Фласк.
     – Палтус ты, – сказал Фокси. – Хорошо, уговорили, сколько у вас есть?
     Планкет глубоко вздохнул. Ну за что ему это? Что он сделал не так? Однако, в одном Фласк прав – они действительно ничего не теряют. Терять уже было нечего. Другого выбора, кроме как довериться сумасшедшему, у них не осталось.
     – Ладно, – тоскливо протянул он.
     Пришло время собирать камни. Планкет вывалил на стол содержимое карманов: несколько серебряных монет по кроне и бумажную ассигнацию с изображением рыбы-удильщика. Потом высыпал горкой медяки – все состояние компаньонов до последней четвертькроны.
     – Семнадцать крон? – кустистые брови Фокси взметнулись. – Я тащился сюда ради жалких семнадцати крон?!
     – Не хотите, не надо! – терпение Планкета имело предел. – Без вас обойдемся!
     – Сбавь ход, замухрышка, а то котлы взорвутся. Я еще не отказался.
     – Соглашайтесь, – с видом знатока сказал Фласк. – Больше за вашего кита никто не даст.
     Ухмыляясь, певец вытащил из кармана фляжку, но, сообразив, что та серебряная, быстро спрятал. Только от зоркого глаза Лампиера ничто не могло укрыться.
     – Эй! Что там у тебя, толстый?
     – Это для голоса, – сказал Фласк непривычно робко. Планкет впервые видел, чтобы самоуверенный певец так пасовал.
     – Ага, я обычно тоже хорошенько надираюсь, прежде чем орать... Давай ее сюда. Для голоса, рыба-молот в сметане, как же. Давайте, раскошеливайтесь! Никогда не видел таких прижимистых ослов, чтоб мне провалиться, – уличенный в отсутствии ботинок, старик отнюдь не стал сговорчивей. – Что у вас еще есть?
     Ничего нет. Планкет сжал в кармане латунный хронометр – последнее, что осталось у механика со времен Невероятной Карусели. Отдавать его незнакомцу за просто так он не собирался.
     Наконец, после долгих споров они подбили окончательный итог. Фокси становился обладателем семнадцати с половиной крон, отвертки Планкета, фляжки и всех сигар. Компаньоны (теоретически) получали необходимый череп. Почти даром.
     – Ха! – сказал старик, вертя фляжку перед самым носом и разглядывая портрет Канцлера. – А я ведь знаю этого парня!
     – Не удивительно, – буркнул Планкет.
     Лицо Фокси неожиданно стало серьезным.
     – Хорошо, джентльмены, будем считать, мы договорились, – торжественно произнес он и протянул сухую мозолистую ладонь.
     – Ээ... да, конечно! - Фласк вскочил и двумя руками затряс эту жесткую «руку помощи». – Великолепно! Вперед, за черепом! Труби рожок, дозорные на мачтах увидели фонтан! О, Ле-ви-ааа-фан! Левиафаааан! – запел он в полный голос арию Китобоя из любимой оперы. – Вперед, вельботы на воду, вперед! Гарпун уже заточен, гарпунщики, занять места, а где помощники мои... а вот – бегуут!
     На столе от звуков мощного голоса подскочили кружки. Окружающие морщились, зажимали уши. «Эй, заткните его кто-нибудь!». Китобои за столиками беспокойно заворчали – один потянулся к бутылке, явно собираясь швырнуть ее в певца. Планкет увидел, как трактирщик отчаянно замахал руками. Планкет со всей силы пнул компаньона в лодыжку, и ария захлебнулась в хриплом «За что?!». Только драки им сейчас не хватало.
     Один Фокси выглядел подозрительно довольным. Планкет вздохнул. Механик не разделял энтузиазма компаньона, но менять что-либо было поздно. Заключенный таким образом договор расторгнуть нельзя, увы. Они действительно ударили по рукам.
     – У вас точно есть кит? – спросил Планкет безнадежно.
     Старый моряк вынул трубку изо рта. Губы его тронула улыбка; Фокси подмигнул.
     – Доверься мне, юноша.
     Планкет вздрогнул. Худшие его предчувствия начали оправдываться.

Глава XV. Трамваем и не только

     - Чертова жестянка, – сказал Фокси, придерживая фуражку, чтобы не сдуло ветром. Словно услышав его слова, газетный автомат дернул железной рукой, повел глазом и заголосил еще громче:
     - ...вольфа! Обезьяну-убийцу видели в районе порта! Каждого кто...
     Дальше Планкет не услышал. Трамвай накренился и на полной скорости, рассыпая искры, влетел в улочку меж высоких кирпичных домов. В узком ущелье звон стал оглушительным; Планкет видел, как дрожат стекла нижних этажей, в них мелькают огни трамвая – он скользит сквозь занавески, цветочные горшки и, иногда, сквозь белые измученные лица, точно это рыбы, заглядывающие в стекло батисферы.
     Фласк с опаской покосился назад – туда, где остался автоматон.
     - Это про Крокуса? – крикнул он.
     - Что?!
     - Обезьяна-убийца – это ведь Крокус?
     Планкет поперхнулся.
     - Ну, знаешь... Нет никакой обезьяны. Это всего лишь слухи. Прикрытие для полицейских облав.
     Эта дурацкая байка о сумасшедшей обезьяне-убийце, сбежавшей из подпольной биомеханической лаборатории, уже навязла в зубах. Всем известно, что никакой обезьяны не существует, и только газеты с бараньим упорством продолжают кричать: «Видели там, видели сям, а здесь свернула шею торговцу фруктами»…
     Фласк толкнул механика в плечо. Планкет не откликнулся, думая о своем. Его снова толкнули. Механик посмотрел вперед – и ему стало не до обезьян. Планкет вцепился в поручень, чувствуя, как в животе бултыхается кусок льда.
     Трамвай катился под уклон, не снижая хода. Ветер свистел в ушах. Впереди был перекресток, улица пересекала их курс и уходила к океану – закатный свет заполнил ее до краев. Трамвай летел прямо в кроваво-красный квадрат. Свернуть было некуда, дома нависали темными сплошными стенами. В звоне и грохоте они приближались к перекрестку. Впереди выругались, охнула женщина. Фокси невозмутимо сказал:
     – Чертов поворот, – и они влетели.
     Трамвай ворвался в багровое сияние, будто кашалот, выпрыгнувший из воды и теперь возвращающийся в родную стихию; Планкет зажмурился. Тряхнуло, руку чуть не выдернуло из сустава. Когда механик открыл глаза, вокруг было непривычно тихо – трамвай с мелодичным, едва слышным перезвоном катился по широкой улице. «Ул. Погибших кораблей», прочитал Планкет. Сюда уже достигал шум прибоя, резкие крики чаек резали воздух.
     Пахло морем и рыбой.
     Скрежет, остановка, потом снова – звон и деловитое качение. За следующим поворотом Планкет увидел морских пехотинцев в белых перчатках, с карабинами. Морпехи были в парадных темно-синих мундирах – и похоже, порядком мерзли. Командовал патрулем молодой офицер. Он зябко повел плечами и проводил трамвай взглядом. Лицо его бледным строгим пятном осталось позади.
     Трамвай докатился до конечной. Планкет спрыгнул и остановился, поджидая остальных. Дальше начинались глухие районы, примыкающие к Стаббовым пристаням.
     Дальше надо было идти пешком.

Глава XVI. Стаббовы пристани

     В портовом квартале царила вечная сырость, продуваемая всеми ветрами; прохожие кутались в бушлаты и непромокаемые плащи, поднимали воротники, натягивали пониже матросские шапки, оставляя лишь узкие щели для глаз. Воздух, казалось, состоял из мириадов крошечных капелек. Но ожидание праздника чувствовалось и здесь – висели обмякшие флаги Кетополиса, горели окна и фонари питейных заведений. Играла музыка, слышался женский смех.
     Кетополис готовился ко Дню Большой Бойни.
     Окончательно стемнело. Выше по улице горел одинокий фонарь – газовый свет, закутанный в пелену тумана, казался грязно-желтым раздувшимся пятном; остальное пространство тонуло в темноте. Очки Планкета затянуло сыростью; мир почти утратил резкость, приобрел вдруг вогнутость и расплывающиеся стены. Планкету чудилось, что он находится внутри огромного стеклянного шара.
     Фокси невозмутимо шагал впереди, рассекая темноту своей покачивающейся морской походкой. Трубка была задрана, как дымовая труба – сизые клубы вырывались оттуда с искрами; старик казался буксиром, тянущим за собой усталые корабли.
     – Я сейчас умру, – простонал Фласк.
     – Бывает и хуже, – как мог, утешил товарища Планкет. Словно в ответ на его слова снег усилился, с неба повалили влажные белые хлопья, похожие на пух гагары.
     – Что это? – простонал певец.
     – Снег, – откликнулся Лампиер, не оборачиваясь. Пыхнул дымком. – Проклятый снег, жареная селезенка.
     На его плечах и фуражке начали расти белые сугробики.
     – Я так голос потеряю, – пожаловался Фласк в затылок шкипера. Тот не ответил, продолжая шагать.
     Наконец, когда боль в ногах стала невыносимой, шкип остановился. Планкет оглянулся. Позади осталась улочка с далеким пятном фонаря; мостовая выглядела пятнистой, как шкура старого кита. Белесые островки быстро темнели, поглощаемые влагой.
     Лампиер с треском оторвал доску от забора.
     – Здесь, – сказал Фокси. За забором высилась темная громада какого-то здания. Крыша закрывала полнеба, закат окрасил ее по контуру багровой каемкой. Здание казалось монолитным, словно в нем не было ни дверей, ни окон – один тяжелый куб серого камня.
     – Паленая медуза, долго вас еще ждать? – прозвучал из лаза раздраженный голос Фокси. Певец торопливо полез следом, обдирая пуговицы на пальто. Что ж, подумал Планкет, вот мы и на месте, и нырнул вслед за компаньоном в гулкую темноту.

Глава XVII. Одноглазый левиафан

     Темень оказалась такая, что, того и гляди, переломаешь ноги. Даже на расстоянии руки ничего не разглядеть.
     – Вы были капитаном, господин Лампиер? – спросил голос невидимого певца. Уже по одной интонации Планкет понял – Фласк подлизывается.
     – Я был коком, господин осел! Каким боком я похож на капитана?
     – Ээ... не знаю.
     – Вот и я не знаю! – Фокси фыркнул. – Эй, ты, шевели ногами.
     Последнее явно относилось к Планкету, – его невежливо взяли за рукав и потащили вперед. Под ботинком что-то лопнуло со стеклянным треском.
     Планкет нервно оглядывался на ходу. Проклятье! Эти звуки даже морлоков из пещер вытащат. По слухам, именно в таких темных закутках на окраине города они выходят на поверхность. Не хватало еще, чтобы они сползлись сюда посмотреть, что происходит. Бесплатное представление для детей подземелья... Фласку, возможно, и понравится, но у механика не было не малейшего желания связываться с подземными жителями.
     Планкет почти видел, как из темноты за ними следят водянистые глаза морлоков. Расселись кружком и смотрят на их нелепую возню. Механика передернуло.
     – Шкип, что вы вообще тут делали? – спросил Планкет, чтобы отвлечься.
     – Кормил этих чертовых китов. И мученых тоже.
     Фокси громко сплюнул и продолжил:
     – Варил треску да мешал с маслом, свининой и сухарями. Работа не бей гарпуном, сам сдохну. Их было человек двадцать, мученых. Но хуже всего были киты. Эти чертовы проглоты жрали так, что по всему доку хруст стоял. Я закупал кальмаров ведрами, мелкую рыбешку без счета, рачков да креветок – бочками, а им все было мало… Ты вот, очкарик, знаешь, сколько жрет кит?
     – Представляю, – протянул Планкет.
     – Оно и видно.
     Впереди что-то загремело, словно Фокси задался целью разбудить местного сторожа, а тот, обленившись, все не просыпается.
     – Где же свет? – спросил Планкет.
     – Сейчас, сейчас, юноша! – раздраженно отозвался старик из темноты. – У сухопутных ослов совсем нет терпения – одно проклятое упрямство. Как ты собираешься ходить на китобойце, юноша, если ты не в силах помолчать одну минуту?
     – Я не собираюсь ходить на китобойце, – сказал Планкет, но тут темноту разорвала синеватая вспышка, и свет зажегся.
     Планкет заморгал. Сквозь цветные пятна, скачущие перед глазами, механик увидел Фокси. Моряк замер у гигантского рубильника, прищурив глаза. Сейчас шкип сам напоминал «мученого» рядом с хитроумной электрической машиной.
     – Вот и все, - сказал Фокси невозмутимо. – Пойдем, покажу товар.
     Свет, поначалу резавший глаза, шел от единственной лампы, подвешенной на длинном шнуре под потолком. Жестяной конус абажура покачивался из стороны в сторону. Света едва хватало, чтобы выжелтить небольшой участок пола, заваленный мусором – обрезками потемневших медных шлангов, мотками проволоки, кусками кирпича и обрывками каких-то бумаг.
     Под ногой звякнуло. Планкет наклонился и поднял заржавленные хирургические ножницы; лезвия слиплись. Планкет покачал головой. Нынешнее приключение нравилось ему все меньше.
     Он огляделся. Интересно, где они? На каком-то складе? Голоса отдавались в помещении гулким эхом. Почти все пространство занимали два каменных бассейна, со шлюзами и отверстиями в стенах для откачки воды. Ближайший из бассейнов оказался пуст. Планкет на глаз оценил размеры – огромный, здесь могла поместиться, по меньшей мере, канонерская лодка. Больше всего бассейн напоминал сухой док.
     – Друг мой, идите сюда! – донесся голос Фласка. Певец стоял у второго бассейна; лицо его победно светилось. Торопя компаньона, он замахал рукой.
     Планкет отнюдь не разделял энтузиазма друга. Он пошел туда, едва передвигая ноги; перед глазами вставали мрачные картины: в каменной ванне, как в холодной могиле, лежит скелет морского чудовища. Никогда больше не рассекать ему волн, не взлетать победно над волной в солнце и брызгах – кости его обнажились, плоть истлела и высохла, драгоценный жир испарился. От прежней невероятной мощи остались одни кости… кости, да мутная черная жижа на дне. Тяжелый дух разложения, йода и морской соли стоял в воздухе. Планкет поежился.
     Механик осторожно подошел к краю, заглянул. И отшатнулся. Сердце застучало на весь ангар. Озадаченный, Фласк почесал бороду.
     – Друг мой, что же вы?
     – Там, – сказал Планкет. Озноб пробежал по коже. – Там...
     Он заставил себя снова заглянуть вниз.
     Практически весь бассейн занимал голый остов гиганта. На первый взгляд казалось, что левая половина головы у кита не пострадала. Правой не было и в помине – осталось лишь костяное ложе, где некогда находился мозг, жир и спермацетовая сумка; сейчас же там была пустота и тусклое свечение кости.
     И только единственный глаз смотрел на Планкета со дна бассейна. Со всей ненавистью и болью, копившейся многие годы.
     – Киты не летают, – сказал Фласк.
     – Что? – не понял Планкет.
     – Я говорю, есть такая поговорка: киты не летают. Она означает, – не стоит браться за дело, к которому у тебя нет никаких способностей. А ты совсем не актер, прости, Норман. Тонкие переживания и драматические страсти не для тебя. Мне трудно об этом говорить, но... сейчас твое лицо больше напоминает гримасу. Вы переигрываете, друг мой.
     – Уж кто бы говорил, – огрызнулся Планкет. – Лучше посмотри, видишь?
     Размером глаз был с крупный грейпфрут. Планкет покачал головой; работу кто-то проделал филигранную, одна оптика чего стоит. Глаз соединялся с зеленоватыми пластинами, а вокруг – заклепки, винты, система латунных патрубков и калибровочные отверстия… Половина китового черепа была выполнена из меди; «чертова жестянка», как выразился бы Фокси. К черепу механизм крепился болтами.
     Неужели кто-то пытался сделать из животного огромного автоматона? Зачем?
     – Что все это значит? – спросил механик.
     – Наплевать, – Фласк махнул рукой. К нему снова вернулось хорошее настроение. – Сейчас отдерем железки и...
     Но, кроме таинственных механизмов, оставалась еще одна загвоздка.
     – Это кашалот, – сказал Планкет.
     – Вижу, – Фласк фыркнул в бороду. – Не дурак.
     – И у него зубы.
     Певец с шумом вдохнул.
     – Естественно у него зубы! Это же кашалот. Так, я все придумал – ты возьмешься с тонкого конца…
     – Ты собрался прикрутить горбатому киту череп кашалота?
     – Ну, естественно! Другого-то все равно нет.
     Планкет выпрямился и сказал громко, чтобы слышал Лампиер.
     – А у меня стойкое ощущение, что нас надули.
     Фласк повернул голову.
     – Ээ… В каком смысле, друг мой?
     – Это не тот череп, – сказал Планкет. – Понимаешь? Нас провели.
     Под взглядом компаньонов старый моряк вынул трубку и заговорил:
     – Чем вы недовольны, ослы?! Что ж вы не пляшете от радости, как пляшет дозорный на грот-мачте, завидев фонтан – когда даже бочки в трюме китобойца пересохли без сладкого масла, как пересыхают рты в жажду? Когда гарпун ржавеет, алча крови левиафана?! – закончив речь, Фокси внимательно оглядел слушателей. Похоже, его патетика цели не достигла.
     Лампиер переступил босыми ногами.
     – Насчет породы кита вы ничего не говорили, – заявил он.
     Планкет сжал кулаки. Проклятый старый мошенник! Сколько времени они потратили – страшно представить. А если завтра утром черепа не будет в Музее, они пропали. Причем черепа с китовым усом, а не зубами кашалота.
     Фласк же сник, сдулся, точно воздушный шар.
     – А ведь он прав, друг мой, – он посмотрел на механика, но тут же отвел взгляд, словно опасаясь, что молнии из глаз компаньона испепелят его на месте.
     – Уж лучше бы мы взяли надувного кита! – крикнул Планкет.
     Он в сердцах пнул стену бассейна и изменился в лице. Фласк, всю жизнь придерживавшийся правила, что не стоит пинать кирпичи, сочувственно улыбнулся.
     – Ничего не изменишь, друг мой, – сказал певец. Он положил руку на плечо Планкета, но механик отдернулся, как от ядовитой змеи. – Другого черепа у нас нет, а в карманах уже гуляет ветер…
     – Он у тебя гулял там с самого начала, – буркнул Планкет.
     В одном певец прав – другого черепа им уже не добыть. Значит, придется выкручиваться с этим и молиться, чтобы столь явный подлог не заметили сразу. В чем-то череп кашалота даже лучше – кита из музея, по легенде, убил сам Канцлер. Так пусть все увидят, что убил он кашалота, истинного левиафана, а не какого-то жалкого горбача. Главное, убедительно объяснить это сначала директору музея, а потом – тайной жандармерии…
     Все это время Фокси с загадочным видом ковырялся мизинцем в зубах. Над Стаббовыми пристанями пронесся холодный ветер, принеся с собой далекие щелчки ружейной пальбы. Планкет невольно поежился.
     – Ну все, мне пора, – Фокси крутанулся на пятках, и направился к выходу.
     – Господин Лампиер! – крикнул Фласк. – Размеры нашей благодарности…
     – Семнадцать крон и всякого барахла, – махнул рукой шкип. – Так себе благодарность.
     Планкет задумчиво смотрел на череп.
     – Есть кое-что, о чем мы совершенно не подумали, – сказал механик.
     – О чем же, друг мой?
     – Как мы дотащим череп до Музея? Через полгорода?
     Фласк задумался. В тусклом свете за его спиной растворялась жилистая фигура старого моряка.
     – Господин Лампиер! Господин Лампиер, подождите! – закричал Фласк, бросаясь вдогонку.
     Голос отразился эхом, пошел по нарастающей… Ангар зловеще загудел, завибрировал, в углах зашевелились потревоженные тени. Планкет вдруг понял, что боится повернуться к бассейну, где упокоился морской гигант.
     Кит был еще жив. Планкет чувствовал это шеей, лопатками, мышцами спины. Стеклянный глаз наблюдал со дна за дерзкими двуногими, посмевшими разбудить чудовище после стольких лет тишины и безмолвия.
     Вдалеке, за кругом света звучали голоса, искаженные эхом – Планкет не смог бы разобрать ни слова, даже если бы захотел. Мягкий рокот Сайруса и резкий, сварливый тембр Фокси сливались в неразборчивое целое. Но для Планкета все звуки заглушил негромкий, затухающий треск разрядов. И видел механик лишь синие электрические отблески на дужках очков. Он осторожно сделал несколько шагов от края бассейна.
     Фласк вернулся, чем-то очень довольный; принес отвертку. Старого моряка с ним не было. Вдали мелькнул и исчез огонек трубки.
     Компаньоны остались наедине с останками могучего левиафана.

Глава XVIII. Всеобщее равенство и братство

     Сайрус Фласк был убежден: есть некий секрет, тайна, узнав которую, он начнет великолепно играть и блистательно петь, чувствуя себя на сцене как рыба в воде, а не отвратительно деревянным, как обычно. Только вот секрет никак ему не давался. Кого бы певец ни спрашивал – или хранили молчание, или отрицали сам факт существования потаенных знаний. Был этот заговор направлен лично против Сайруса Фласка, или же имел всеобщий характер – певец не знал. Но и отказываться от поиска истины не собирался.
     Возможно, все изменит приезд знаменитого Шаляпина, про которого даже хористы – самая безжалостная и придирчивая публика; неудачники, которые неистово завидуют тем, кто на сцене – говорили с придыханием «Великий артист! Великий!». Это что-то да значило. Этот человек наверняка знает секрет…
     Что-то громко булькнуло. Фласк оглянулся на компаньона.
     Чертыхаясь, Планкет закатал рукава и полез в темную жижу. Он долго шарил рукой в жидкой грязи, брезгливо морщась, пока, наконец, не выудил отвертку. Однако брезгливое выражение не сошло с его лица. Механик ползал по черепу, обстукивая кость и металл, но, похоже, не представлял, с какого конца браться за работу.
     …Шаляпин, наверное, провалится в Кетополисе, очень жаль. Потому что отказался выполнить условия господина Шульца. Фласк вздохнул. Если артист не платит людям Гибкого Шульца, его ждет неминуемый провал. Его освистают. Его закидают тухлой рыбой. Его высмеют. Настоящий талант должен не только поразить силой вдохновения зрителей, он должен заплатить, чтобы спокойно выйти на сцену. Что может быть позорнее «платы за аплодисменты»? Но куда деваться? Певец, знакомый с миром кулис не понаслышке, покачал головой. Господин Шаляпин – герой! Он единственный осмелился бросить вызов людям в желтых перчатках. Его останавливают на улицах, он популярен, ему кланяются незнакомые люди. Местные актеры снимают перед ним шляпы. Дамы в восхищении! Русский великан не терпит лжи – Шаляпин пришел в ярость, когда услышал, чего от него хотят клакеры. «Я за свой успех никому никогда не платил и платить не собираюсь!» - буйствовал артист.
     Все те, кто кланяется и зовет в гости, за спиной дружно предрекают Шаляпину провал. С господами клакерами не шутят, увы, это правда. На вчерашнюю генеральную репетицию не достать было билетов – никого не пускали; на сегодняшнюю премьеру билеты разлетелись мгновенно, за сумасшедшие деньги – потому что сам спектакль выглядит схваткой чудовищ: Гибкий Шульц против непокорного артиста. Можно делать ставки…
     Фласк покосился на механика, который упрямо боролся с винтами. Придумают тоже, железные штуки на кость вешать! Впрочем, Планкет справляется. Хотя он и совершенно не в духе, судя по всему. Стекла очков предупреждающе поблескивали – не тронь. Ну и ладно: все равно эти механические уродцы, киты и медведи были стихией Планкета. Стихией же Фласка была опера.
     ….Он представил, как прямо сейчас, сию минуту, зрители потоком заполняют красный бархатный зал, переговариваются вполголоса, наступают друг другу на ноги, извиняются или не извиняются. Гул подобен приливу, надвигающемуся на красный песок. Сегодня никто не опаздывает, все занимают места заранее – нельзя пропустить пролог «Левиафана», нельзя приехать на «ноту», как имеют обыкновение делать так называемые любители.
     Сегодня схватка гигантов.
     Ложи поблескивают биноклями. Кто победит? Кто из этих двоих настоящий Левиафан – господин Шульц, раскинувший свои щупальца по всему городу, или артист Шаляпин, играющий Левиафана? Посмотрим, увидим, узнаем. И расскажем тем, кому не повезло сегодня попасть в Оперу.
     На улице, у дверей кипит толпа – неудачники, которым так и не удалось достать билета. Звенит первый звонок. Гул нарастает, движение людских волн ускоряется. Почти все места уже заняты, одинокие кресла исчезают, их выбивают, как жестяные мишени в тире. Галерка полна! Сегодня мелкий чиновник сидит рядом с аристократкой; морской офицер рядом с инженером Механического завода; рабочий в лучшем своем костюме – дешевом, в полоску, при шерстяной жилетке и галстуке из ситца, занял место между этими парами. Сегодня они едины. Всеобщее равенство, о котором кричат социалисты, наступило. И причиной тому артист Шаляпин, и причиной тому вызов, брошенный Гибкому Шульцу.
     Среди единого зрительского организма раковыми клетками – господа в неприметных темных костюмах, желтые перчатки как знак касты, как чумные пятна на теле зрительного зала. Их не много, но они везде – на галерке, ярусах, в партере и даже в ложах мелькает проклятый цвет. Господин Шаляпин, вас ждет провал. Господин Шаляпин, берегитесь...
     Второй звонок. Зал затихает – но не поэтому. Зрители чуть привстают, чтобы увидеть, как по проходу в партере идет невысокий человек в сером костюме. У него обычное невыразительное лицо, у него короткие пальцы, у него манеры человека, который не умеет носить дорогие костюмы, но постоянно носит. Единственное яркое пятно – рубиновая капля булавки на лацкане. Этот зловещий глаз повелевает и угрожает, его блеск – эхо блеска глаз повелителя ночной стороны Кетополиса. Его кровавые лучи заставляют людей вокруг замирать и спадать с лица.
     Это идет господин Шульц.

Глава XIX. Подарок от фирмы

     – Вот дрянь!
     Планкет сунул в рот ободранный палец. Болело зверски, как бы заразу не занести. Не хватало еще подхватить столбняк. Придет господин Шульц выяснять, где деньги – а механик уже на том свете. Господин Шульц наверняка расстроится.
     – Что-то случилось, друг мой?
     – Ничего, – механик потрогал позеленевшие медные пластины. Неплохо было бы, как следует покопаться с этой штукой. Два гироскопа – это, по меньшей мере, интересно. Не говоря уже о зубчатом приводе, ведущем к глазу – настоящее чудо инженерной мысли. Планкет заметил клеймо, под пальцами ощущались тонкие изогнутые линии. Но рассмотреть толком мешал слабый мерцающий свет. Кто же тебя сделал, механический кит? Что за «мученые»?
     Он попытался очистить клеймо от грязи. Скрежетнул металл. Отвертка выскользнула из пальцев, брякнула и улетела в жижу.
     – Ну, вот опять! – Планкет посмотрел ей вслед. – Свинство какое-то… Ладно. Ты, кажется, говорил, что проблема с доставкой черепа к Музею у нас решена?
     У Фласка забегали глаза.
     – Ээ... да, можно сказать и так.
     – Не увиливай, Сайрус. Говори как есть.
     – Как скажете, друг мой, – Фласк замялся. Планкет молча смотрел на компаньона.
     – Хорошо, хорошо, – певец выставил ладони, словно защищаясь. – Господин Лампиер предложил свою помощь. – Планкет испытал жгучее желание придушить этого громогласного остолопа. – Он найдет транспорт для нашего черепа. Знаете, друг мой, он выглядит человеком слова... – Фласк помолчал, добавил уже не так уверенно: – Естественно, на этот раз мы заплатим ему после выполнения условий.
     – Этот мошенник – человек слова? – Планкет не верил ушам. – Что ты ему наобещал?
     – Пятьдесят крон, – Фласк виновато улыбнулся.
     – Сколько?! – Планкет ахнул. – Да где мы возьмем такую сумму?
     К счастью, у певца был ответ и на этот вопрос:
     – У Крокуса. Все просто. Надо обшарить его карманы, друг мой, и все будет в порядке.
     Планкет задумался. Действительно – в словах компаньона было здравое зерно. Негр-головорез славился своими заработками. Одни его ботинки чего стоили… Наверняка, и в этот раз у убийцы были с собой приличные деньги. Планкета, правда, совсем не прельщала перспектива грабить покойника, но это был выход.
     – А как быть с самим Крокусом?
     – Я и это предусмотрел, – сказал певец самодовольно. – О трупе позаботится господин Лампиер. Старый прохиндей сказал, что за такие деньги он возьмет сокрытие тела на себя. Подарок от фирмы, как он выразился. Естественно, я согласился. - Фласк сделал паузу. - Друг мой, что вы так странно на меня смотрите? Покажите мне человека, который на моем месте поступил бы иначе?
     – Я, – сказал Планкет.
     – Ты ээ... не считаешься. Вы наивны, как ребенок, друг мой.
     – Я просто честный человек!
     – Палтус ты, – сказал Фласк и осекся. Планкет замер с открытым ртом. В устах Лампиера эта грубость звучала легко и насмешливо, с отеческой теплотой – у Фласка же она превратилась в нечто оскорбительное. Компаньоны посмотрели друг на друга и отвели глаза. Оба чувствовали неловкость.
     – Ээ... – сказал Фласк, побагровев. – Вот... так... в общем...
     – Ясно, - сказал Планкет, глядя в землю.
     Он нашел отвертку и постучал острием по медным листам, оставляя царапины. Половина черепа отозвалась металлическим гулом.
     – Готово почти. Надо снять эту накладку – поможешь?
     – Естественно!

Глава XX. Таинственное исчезновение

     Ощущение праздника звенело в доме Золтаха Гарби. Оно слышалось и в тягучем запахе рыбного пирога, и в гулком перестуке поднимаемых из подвала бутылок, и в приглушенной болтовне женщин, и в детском смехе. Праздник просачивался во все щели, словно морской туман. И с каждым часом напряжение нарастало – того и гляди, в воздухе запляшут искры электрических разрядов. Праздник! Скоро Праздник!
     Во всем доме только один человек не был охвачен радостным возбуждением. И даже наоборот – чем меньше времени оставалось до начала парада, тем больше сил требовалось, чтобы не поддаться панике. Громоподобный бой башенных часов, отмечающий каждую четверть, заставлял его вздрагивать все сильнее и сильнее.
     Раньше Золтах, как и все барбюны, любил День Бойни. Ему нравился вкус праздничного пирога с камбалой, нравилось синее вино, и, черт возьми, он любил парад! Каждый год они соревновались с другими Семьями – на лучшую праздничную тележку и на то, кто дальше пронесет старейшину на тяжеленном церемониальном стуле. Они выигрывали семь раз подряд, и до сих пор никто не побил этот рекорд…
     Однако, с тех пор, как пять лет назад к Золтаху перешли обязанности главы невероятно огромного семейства, праздник превратился в сущий ад. Одно дело, когда ты несешь за ножку стул с верещащим от ужаса и возмущения главой Семьи (можно даже уронить случайно – в отместку за целый год нотаций и запретов), и совсем другой разговор, когда ты сам сидишь на этом стуле, а сыновья и племянники вспоминают обиды.
     – Слушай меня внимательно. – Золтах откинулся на спинку резного стула и сложил руки на животе.
     – Да, папа. – его старший сын, Бартас, понуро опустил голову.
     Парню было давно за тридцать, но, как ни прискорбно, годы ума ему не прибавили. Что ни говори – все как об стенку горох. Стоит, раскрыв рот, внимает, а попросишь повторить, так двух слов связать не может. Из-за таких и пошла за барбюнами слава людей недалеких и, мягко говоря, глуповатых. Дурацкие анекдоты про барбюнскую сообразительность пользовались успехом и в грязных портовых кабаках, и на приемах Кетополийской знати. Говорят, их рассказывают даже сиамцы, а уж им-то грех гордиться умом.
     – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – сурово сказал Золтах и сын послушно поднял взгляд. На лице застыло откровенно идиотское выражение.
     – Надеюсь, ты догадываешься, зачем я тебя вызвал?
     – Нет, папа, – с искренним недоумением ответил сын.
     – Нам надо обсудить Церемонию Тронов, – сказал Золтах. Сын радостно закивал. Интересно, что у него на уме? Неспроста ведь строит из себя идиота, наверное, уже задумал какую-то подлость. В прошлом году Золтаха случайно уронили в мусорную кучу, в позапрошлом – в бочку с сырой рыбой… Хотелось бы знать, что они придумали на этот раз? Воды канала Махолек? Или прямо в Баллену с моста? Но ничего...
     Целый год Золтах думал, как себя обезопасить, и в конце концов нашел выход. Главы прочих Семей будут носить его на руках за подобное изобретение.
     – Все готово, папа, – сказал Бартас. – Церемониальный стул вылизан до блеска, вам не нужно беспокоиться…
     – Погоди, – Золтах остановил его взмахом руки. – Ты помнишь, что означает для нас Церемония Тронов?
     В глазах Бартаса мелькнуло недоумение.
     – Э… Ну, глава Семьи вроде короля, он должен сидеть на троне, а подданные носить его на руках?
     – Молодец, – похвалил его Золтах. – Однако в последние несколько лет наметилась весьма неприятная тенденция. Я замечаю революционные брожения…
     Фразу Золтах вычитал в одной из газет. Основной смысл от него ускользал, но нутром он чуял, что она как ничто иное подходит к сложившейся ситуации. Степень недоумения на лице у Бартаса увеличилась раза в два – рот приоткрылся.
     – Ведь, если вдуматься, падение главы семьи со стула во время парада это призыв к свержению законной власти!
     С нескрываемым удовольствием Золтах смотрел на вытянувшееся лицо сына. Еще бы, подобная мысль ему бы никогда не пришла в голову!
     – Барбюны всегда были законопослушным народом, – продолжал Золтах. – И мы не можем допустить, чтобы наши обычаи были истолкованы превратно…
     – Значит, Церемонии Тронов не будет? – в голосе Бартаса зазвучала тоска.
     – Я бы с радостью отменил церемонию, – вздохнул Золтах. – Но что мы будем за барбюны, если откажемся от своих обычаев?
     Бартас не смог сдержать улыбки. Но ничего, сейчас Золтах ему покажет…
     – Но допустить падения главы Семьи со стула тоже нельзя. Поэтому я придумал привязывать главу Семьи ремнями.
     Довольный собой, он посмотрел на сына. Мысли ворочались в голове Бартаса так, что Золтах слышал гул. Того и гляди, из ушей повалит пар. Парню потребовалось секунд десять, чтобы осознать: тащить стул все равно придется, а вот уронить главу Семьи уже не получится. Ужас черной тенью наполз на лицо бедняги, глаз нервно дернулся. Золтах упивался победой.
     – Но это же опасно… – робко сказал Бартас.
     Золтах фыркнул.
     – Опасно сидеть на стуле без всякой защиты от падений. В наш пресвященный век подобное варварство просто немыслимо. Ты меня понял?
     – Да, папа, – вздохнул сын. Обреченности в этом вздохе хватило бы, чтобы потопить весь Кетополийский флот. Но ничего, вот займет он его место – спасибо скажет.
     – Так, с этим мы разобрались, – удовлетворенно сказал Золтах. – Как обстоят дела с тележкой?
     Праздничные тележки барбюнов славились на весь город – пожалуй, ничуть не меньше, чем их настояное на рыбах синее вино. Повозки украшали пышной резьбой и деревянными фигурами, раскрашивали в яркие цвета – сумасшедшее буйство красок среди желтого тумана. Еще дед говорил Золтаху, что барбюны раскрасили Кетополис, поэтому внук должен гордиться тем, что он барбюн. И Золтах гордился.
     К празднику тележки готовили целый год: вся семья с упоением трудилась над украшениями, раскрашивала их и покрывала лаком. И если в последние годы в украшениях стало намечаться некоторое излишество (отдельные повозки едва могли сдвинуться с места под грузом резного дерева), то только из-за стремления показать, как истинные барбюны любят и уважают традиции Кетополиса. Ну, и самую малость – из-за серебряного кубка, приза в соревновании на лучшую праздничную тележку.
     Использовать прошлогодние повозки – значит, покрыть семью несмываемым позором. Гарби на такое никогда бы не пошли – это Булланы могут лишь подправить резьбу, да заменить пару фигур и думать, что никто не заметит.
     – С тележкой все хорошо, – безжизненно ответил Бартас. – Все готово к параду.
     – Что-то я не слышу радости в голосе, - Золтах попытался подбодрить сына. – Готов поставить полукрону на то, что в этом году кубок будет наш! Люблены и Годси будут локти кусать от зависти…
     – Да, папа, – вздохнул Бартас и, наконец, решился. – Пап, а ты уверен, что надо себя пристегивать?
     – Мы уже обсудили этот вопрос, – буркнул Золтах. – И я не вижу смысла к нему возвращаться. Все! Лучше бы сказал, как там с вином? Созрела уже рыба?
     Всеми силами он старался увести разговор в сторону. Образ неумолимо приближающейся мусорной кучи живо стоял перед глазами, и у Золтаха не было ни малейшего желания снова пережить подобное.
     – Рыба созрела. Но ремни ведь слабые, а вдруг что порвется? Ты же можешь упасть…
     Можешь упасть! Ха! Да без ремней его падение будет просто неизбежно, а так… Золтах специально ждал последнего дня перед Праздником, прежде чем сообщить сыновьям радостную новость. Чтобы они не успели подготовиться. Нет уж, в этом году победа останется за ним!
     В дверь робко постучали.
     – Ну, кто там еще? – с раздражением спросил Золтах.
     В приоткрывшейся щели мелькнул длинный нос Халлека, младшего из сыновей. Парень явно не решался войти.
     – Да входи давай, - махнул рукой Золтах.
     Халлек прошмыгнул в комнату и остановился у порога, теребя в руках церемониальную шапочку. Смотрел он то под ноги, то на стены, опасаясь встречаться взглядом с Золтахом.
     Натворил чего, и мать отправила отчитываться перед отцом и старшим братом? Но что он мог натворить, не малец уже – почти семнадцать. Хотя, говорят, на прошлой неделе его видели в компании Уллики Годси...
     – Что случилось? – сказал Золтах, чувствуя, как в груди заворочалась склизкая змея дурного предчувствия. Они ведь даже не помолвлены…
     – Паапа, – осторожно начал Халлек, и звук его голоса заставил Золтаха вздрогнуть. Когда начинают вот так тянуть слова – жди беды.
     – НУ?!!
     – Тележка, – выдохнул Халлек.
     От сердца отлегло. Золтах широко улыбнулся.
     – Что там с тележкой? – почти радостно сказал он. – Колесо отвалилось? Ну, замените!
     Хеллек замотал головой.
     – Ее украли, пап.
     – О! – Золтах несколько секунд переваривал эту новость. Она была слишком абсурдной и нелепой, чтобы сразу уложиться в голове. – Как украли? Кто?
     Хеллек дернул плечом.
     – Я не знаю, пап. Матрос какой-то, с трубкой. Я увидел, как она заворачивала на Серебряную, побежал, но было уже поздно…
     – Проклятье! – подал голос Бартас.
     – А ты чем занимался?! – крикнул Золтах. – Кто должен был за ней следить?
     Хеллек замялся, опустил взгляд.
     – Ну мы… Разговаривали с Улликой. Про Праздник…
     – Это Годси! – выдохнул Золтах, вскакивая со стула. – Завистники проклятущие! Специально подослали свою девку…
     – Но, пап…
     – Ничего, они у меня еще получат! – пылая праведным гневом, Золтах шагнул к двери. В этот момент его схватили за рукав.
     – Полкроны, пап, - сказал Бартас, протягивая ладонь – Ты поставил полкроны.

Глава XXI. Фокси Лампиер среди мулов и обезьян

     Скрежет ворот прогремел на половину порта. Металлический визг поднялся и застыл на самой высокой ноте, заглушив доносящуюся издалека ругань. Не успел он стихнуть, как на смену ему пришел свист пара и стук шатунов – если судить по звукам, во двор въехал по меньшей мере паровоз. Невидимый паровоз остановился, но еще долго пыхтел, словно кашалот, пытающийся отдышаться после глубокого погружения.
     Спустя несколько минут раздались шаги, и в ангаре появилась знакомая жилистая фигура. Замерла в недоумении.
     – Рыбий пузырь, есть тут кто?
     Молчание было ответом.
     – Ку-ку! – сказал Фокси. – Эй! Копченая разинька, куда делись эти остолопы?
     – Господин Лампиер, это вы? – отозвался, наконец, Фласк.
     Компаньоны вышли на свет. В первый момент, когда раздался скрежет, они запаниковали – особенно самоуверенный певец. Место было не самое приятное, да и нервы расшатались дальше некуда. Мало ли кто мог здесь появиться? Меньше всего певцу хотелось встречаться с таинственными «мучеными» – кто знает, может, они от опытов на китах перешли к опытам на людях? Фласк не собирался обзаводиться механическим глазом и парой гироскопов. Зачем ему гироскопы?
     – А кого еще, жареная селедка, вы ждете? – удивился старый моряк. Он оглядел компаньонов, хмыкнул.
     – Проклятые обезьяны! – сказал Фокси.
     Такого компаньоны не ожидали. Они уже привыкли к ослам, остолопам и дуралеям, но новое прозвище показалось им обидным. Видимо, с непривычки.
     – Мы?
     – Причем тут вы? – удивился старый моряк. – Днем в какую-то шишку бросили бомбу, говорят, обезьяна та беглая. Или анархисты. Как в прошлом году, когда на Канцлера покушались. Ну, не ослы ли? Меня патруль остановил, морпехи. Говорят – документы давай, Фокси, проверять будем. Я им сказал: смотри на мое лицо, юнга. Будто старого моряка трудно отличить по физиономии от всяческой мартышки?!
     – А они что?
     – Лейтенантик ими командовал, говорит: люди произошли от обезьян, ты не знал, старик, что ли? Вроде как срезал. Я ему тогда отвечаю: я-то знаю, от кого я произошел. От крещеных папы с мамой. А вот тебе, сынок, надо у своей мамаши поспрашать, как там дело было... Ну, мне и засветили прикладом, чтоб не умничал, вареная акула. Хотели еще добавить, но их какой-то полицейский чин с собой позвал.
     – Ээ... вам больно, шкип?
     Старик почесал подбородок.
     – По сравнению с чем? Если сравнивать с тем, как линь от гарпуна обматывается вокруг твоей икры, а загарпуненный горбач уходит на глубину? Линь натягивается, пережимает мышцы и жилы, нога мгновенно синеет, тебя тянут твои товарищи, а обрезать линь нет ножа. Горбач набирает скорость и выжимает пятнадцать узлов – эдакая-то махина! Линь режет плоть и скрежещет о кость, ты орешь, бьешься в судорогах, товарищи держат твое выгибающееся тело, в глазах твоих краснеет, кажется, нет муки горшей! Линь наконец ломает кость, брызжет кровь, линь ускользает в воду вслед за китом, ты падаешь на дно вельбота и орешь, как поросенок, а из остатков твоей ноги хлещет красным, заливая все вокруг – и ты сам в своей крови, смотришь, как на дне вельбота, в розовой воде и пене валяется чья-то нога в ботинке, и не сразу понимаешь, что нога эта – твоя... Нет, спасибо, не очень больно.
     Планкету стало дурно.
     – Это случилось с вами? – спросил певец. Он выглядел не лучше механика.
     – Со мной? – сказал Фокси раздраженно. – Вот ослы, я же стою на двух ногах, не видите что ли?!
     В подтверждение шкип попрыгал, демонстрируя голые пятки. Достал из-за пазухи фляжку Фласка, сделал большой глоток, поморщился.
     – Как ты пьешь эту дрянь? Это, слава кальмару, не со мной было... Вот с этим парнем, – он постучал по выгравированному на фляжке портрету Канцлера. – С тех пор он китов терпеть не может.
     Планкет откашлялся. История Фокси как-то мало напоминала официальную версию того, как Канцлер лишился ноги. По той истории, Канцлер в одиночку с гарпуном нырнул вслед за китом… История, в которой не следует сомневаться, если не хочешь иметь дела с жандармерией.
     – Кстати, достал я вам транспорт, - сказал Лампиер. - Во дворе стоит, если кому интересно.
     Фласк подтолкнул механика локтем. Давай, твоя очередь уговаривать.
     – Шкип, я не уверен, что мы вдвоем сможем вытащить череп, – начал Планкет. – Если бы вы...
     – Ну уж нет! – отрезал Фокси. – Эта работа не для моей спины, вареная акула. А вот вы, молодые и сильные... мулы, вполне справитесь сами.
     – Но...
     – Я у машины побуду, – продолжал старый моряк. – Ничего, юноша, я в вас верю. Справитесь. Только не копайтесь тут, гребешок в анчоусах! Я ждать долго не собираюсь. Мне еще с трупом возиться.
     Фласк зло посмотрел на компаньона. Что ни говори, но механик совершенно не умел вести деловые переговоры.

Глава XXII. Фласк уходит за помощью

     – Нам нужна помощь, – сказал Фласк наконец.
     Череп оказался совершенно неподъемным. Два не самых сильных человека, отвесные стенки бассейна и металлические прутья лестницы – не самый лучший вариант, чтобы вытягивать тяжеленную костяную махину. Они провозились больше четверти часа, но за это время смогли лишь немного развернуть череп. Остановились перевести дух, тогда певец и завел разговор о помощи.
     – Ага, нужна. Только где мы ее возьмем?
     – Я сейчас вернусь, – сказал Фласк.
     – Подожди! – механику совсем не хотелось остаться наедине с мертвым левиафаном.
     – Я обернусь в момент, друг мой. Не беспокойтесь.
     Момент растянулся на долгие годы. Или даже столетия, как стало казаться Планкету. Он осторожно, стараясь не шуметь, выбрался из бассейна и остановился на краю. Сердце колотилось так, словно он за раз выпил полсотни чашек крепчайшего кофе.
     Над головой тихо покачивалась лампа; рваная тень абажура волочилась по полу, добиралась до стены, потом ползла обратно. Странный маятник из желтого света… Вдалеке часы на кафедральном соборе пробили четверть одиннадцатого, затем, с легкой заминкой, это же время отзвонил механизм на площади песочных часов. Скоро начнется Праздник. Планкет поежился.
     Он с утра не ел, а чай с ромом, кажется, был в другой жизни. Кроме того механик замерз, как собака. В ботинках хлюпала вода, – так недалеко и до воспаления легких. Стоило, наверное, снять обувь и хотя бы отжать носки, но он так и не решился. В любой момент мог вернуться Фласк – с помощью или без. Но что хуже – могли появиться морлоки или «мученые». А тогда даже промокшие ботинки были бы совершенно незаменимы. В отличие от Фокси, Планкет не мог бегать по снегу босиком.
     - Друг мой! – прозвучал издалека знакомый голос.
     Механик вздрогнул.
     К счастью, это оказался всего лишь Фласк. Как ни удивительно, певец вернулся не один. А Планкет даже не надеялся, что затея компаньона увенчается успехом. Где в такое время ему удалось найти помощника – оставалось загадкой.
     Вслед за Фласком вперевалку шел громила в брезентовом плаще. Капюшон плаща был низко опущен, полностью скрывая лицо – лишь белки глаз поблескивали из темноты.
     Планкету стало не по себе. Не белки глаз! Один. Добровольный помощник был крив – как и левиафан, которого ему предстояло вытаскивать из бассейна. Хорошенькое совпадение...
     – Знакомьтесь, – певец взмахнул рукой. – Норман Планкет, гениальный механик. И господин ээ... пожелавший остаться неизвестным.
     – Добрый вечер, – сказал Планкет. Голос дрогнул.
     Громила что-то пробурчал в ответ – вполне доброжелательно. Но Планкету так и не удалось разобрать ни единого слова, точно рот нового знакомого был набит кашей.
     – Тут у нас небольшая проблема, – сказал Фласк. – Видите, друг мой?
     Добровольный помощник огляделся, задирая голову. Руки у его были здоровенные, а из-за того, что громила сутулился, казалось, что огромные ладони свисают до самых колен. Было в нем что-то от дикого животного. Может игра воображения, но Планкет отчетливо услышал сильный звериный запах.
     Громила огляделся, а затем молча указал куда-то вверх. Планкет прищурился, но света было маловато.
     – Что там?... О!
     Сумрак чуть отступил под напором ползущего светового пятна, и Планкет разглядел массивные детали некоего механизма. На ржавых балках высоко над бассейном виднелись шкивы, блоки, свисал трос – готовая лебедка, которую из-за темноты он не заметил. Но мог бы догадаться! Как-то ведь кита поместили в этот бассейн…
     – Да, – сказал он чуть севшим голосом. – То, что нужно.
     Добровольный помощник ухнул и деловито направился в темноту.
     – Ээ… что он делает? – спросил Фласк. – Эй, дружище!
     Из темноты донесся грохот. Планкет напрягал зрение, но так и не смог ничего разглядеть. А через томительную минуту сверху раздался ржавый скрип.
     Механик задрал голову и увидел на балке черное пятно, немного темнее остального пространства. Только пятно это двигалось. Добровольный помощник? Быстро же он туда забрался… Рядом с механиком упал на землю конец троса.
     – Хорошо, – Планкет уже ничему не удивлялся. Он взял трос и дернул что было силы. Тот выдвинулся на полметра и застрял. Вдвоем с Фласком они попытались вытянуть трос дальше, но без толку. Сверху донеслось вопросительное бормотание.
     – Шкив заело! – крикнул Планкет в ответ. – Заржавело здесь все. Погоди, сейчас что-нибудь придумаем...
     Механизм не помешало бы хорошенько смазать. Планкет с тоской подумал о масленке, которая осталась в Музее. Дорого бы он сейчас за нее дал… На худой конец, сгодилась бы кружка обычного китового жира.
     Планкет задумчиво посмотрел на дно бассейна. По черной жиже вокруг черепа расплылись радужные пятна – верный признак содержания жиров и масел. Думать над составом жижи совсем не хотелось, но, может, она подойдет на роль смазки? Он замахал рукой громиле, призывая спуститься.
     – Нужна какая-нибудь емкость, – сказал Планкет. – Надо поднять немного этой жижи наверх и смазать шестеренки… Сгодится обычная консервная банка.
     – Я умею делать стаканы из бумаги, – сказал Фласк.
     Планкет смерил его взглядом.
     – Пожалуй, я не удивлен.
     Певец насупился.
     – Между прочим, друг мой, – сказал он. – Это древнее сиамское искусство складывания из бумаги. Этой традиции больше тысячи лет, она зародилась еще…
     – Все равно у нас нет бумаги, – перебил его Планкет. – Нашел бы лучше консервную банку.
     Недовольно бормоча по нос, Фласк побрел к дальней стене ангара. Консервную банку! Где, спрашивается? А вот бумагу он здесь видел – какие-то смятые листы валялись то тут, то там. Ничего, он покажет зазнайке-механику, что значит древнее сиамское искусство…
     Долго искать не пришлось. Фласк расправил листок в ладонях. Желтоватая зернистая бумага была исписана фиолетовыми чернилами – чуть подплывшими, но прочитать можно. Певец напряг зрение.
     Строка начиналась с оборванного слова:
      ...ановлено, что колебания … воспринимаются китами всем телом. Особую роль в этом играют костные структуры. В ходе Эксперимента наблюдались электрические … в костях, что позволяет предположить наличие в костной или жировой ткани некоего проводящего элеме… тельцами Брайда.
      …Использование этого феномена… …киты могут оказаться более подходящим материалом для работ по созданию… чем приматы, как на том настаивает Гиллиус.
     Фласк дочитал строчку и пожал плечами. Это звучало слишком уж научно… Отдать обрывок – механику пусть разбирается? Но тогда придется искать другой листок, а время поджимает. Ладно, потом он перескажет все своими словами.
     Певец сложил бумагу несколько раз – получилась вполне сносная чашка. С гордым видом он протянул ее Планкету, но тот лишь пожал плечами. Механик даже не стал всматриваться в слова и буквы на бумажной кружке – просто зачерпнул черной жижи и вручил громиле.
     – Вылей это на блок, – сказал он. Добровольный помощник ухнул и вновь растворился в темноте.
     Какого бы состава не была черная жижа, смазкой она оказалась превосходной. Планкет пару раз дернул трос со всей силы, и тот, наконец, поддался. Наверху оглушительно загремели блоки.
     Планкет подтащил конец троса к черепу и пропустил через челюстную кость. Обдирая пальцы, механик завязал узел – половина дела сделана…
     – Готово!
     Добровольный помощник спустился, сжимая второй конец троса. Фласк почтительно посторонился. Кисти у громилы были крупные, волосатые сверх меры, с темными мозолями на костяшках. Даже сквозь одежду ощущалась мощная волна тепла – словно в грудной клетке у него был скрыт паровой котел, и уголь закидывали лопатой.
     – Раз, два... взяли! – скомандовал Фласк.
     Планкет поднатужился – череп, даже очищенный от плоти и без металлической штуковины, весил все равно немало. Помощник навалился на трос – и череп ощутимо сдвинулся. Пошел, пошел! Планкет уперся плечом, рассчитывая своим весом добавить этой штуке ускорения – но ноги тут же подкосились, и он рухнул коленями в вязкую жижу.
     – Черт!
     – Вы поаккуратнее, друг мой, – посочувствовал Фласк сверху. – Не нужно напрягаться, вы еще молоды. Вот сорвете спину или там почки. Вы когда-нибудь срывали почки?
     Последний вопрос был адресован добровольному помощнику. Тот ответил хриплым "ургх", которое при желании могло означать что угодно.
     – Вот видите, друг мой, даже наш приятель срывал почки. Неприятное, должно быть, ощущение...
     – Помог бы лучше, – выдохнул Планкет. – Почки не срывают.
     Наконец, череп был поднят наверх и снят с тросов. Взмокший механик, проклиная все на свете, ухватился за челюстную кость – даже для троих череп был слишком тяжел. Спина хрустела от перенапряжения. Лицо Фласка багровым пятном маячило справа, слева темнел капюшон громилы-помощника.
     – К во... к воротам, – пропыхтел Фласк.
     С треском, натугой и ругательствами они двигались вперед. Протащили череп через весь ангар и выволокли во двор. В лицо ударил холодный ветер, Планкет жадно глотнул воздуха. Все тело жутко болело, механик чувствовал – еще чуть-чуть, и он развалится на части.
     Во дворе стояло нечто, весьма отдаленно напоминающее грузовое авто. Обещанный Лампиером транспорт.
     – Это то, о чем я думаю? – прохрипел Планкет.
     – Ага, – сказал певец. – Карнавальная тележка.
     За рычагами сидел старый моряк. Фокси извлек из-за пазухи одну из сигар, ранее принадлежавших певцу, и принялся крошить ее складным ножом, набивая трубку. Физиономия Фласка тоскливо вытянулась. Чиркнула фосфорная спичка. Лицо моряка осветилось красным, и тут же скрылось за клубами дыма.
     – Поехали? – сказал моряк. – Всем по местам! А это еще кто?
     В ответ глухо проворчали. Фокси с добровольным помощником посмотрели друг на друга. Потом один хмыкнул, другой переступил с ноги на ногу – и разошлись.
     Фокси сжалился над компаньонами и подогнал тележку ближе. Но все равно, прошло немало времени, прежде чем они подняли череп и закрепили. Все это время Планкет ругал себя, что с самого начала не догадался зацепить трос на повозке – так бы они давно вытащили череп из бассейна и, небось, были бы уже на полпути к Музею. Проклятье… А как они собираются затаскивать череп в зоологический зал? По лестнице на тележке не проедешь… Планкет решил не забивать пока голову – на месте будет видно.
     Наконец, череп был закреплен на кузове. Среди деревянных рыб и раскрашенных морских гадов он смотрелся на удивление естественно, словно всегда там был.
     Добровольный помощник отступил назад, в тень ангара.
     – Уходите? – спросил Планкет.
     Громила что-то пробормотал в ответ.
     – Прощайте, друг мой, – пафосно сказал Фласк. – Примите заверения в моем совершеннейшем к вам почтении...
     Планкет поморщился. Глупости какие! Нельзя же так благодарить за помощь, тем более – такую. Механик шагнул к громиле, шаря по карманам. Пальцы коснулись прохладного металла. Вот оно! На цепочке закачался, отблескивая латунью, старый хронометр.
     – На память, – сказал Планкет.
     Из-под капюшона блеснул единственный глаз – который внезапно показался Планкету мудрым и всезнающим. Добровольный помощник что-то проворчал. Хронометр утонул в его громадной черной ладони.
     – Пожалуйста, – ответил Планкет. – Может, еще увидимся.
     Он проводил взглядом приземистую фигуру в брезентовом плаще и покачал головой. Почему-то случайная встреча больше не казалась случайной. В душе проклюнулся слабый, робкий еще росток надежды. Все будет хорошо. Планкет выпрямился. Все будет...
     – Эй, замухрышка! – раздался сварливый голос Фокси. – Уснул что ли?
     Планкет вздохнул. Пора было возвращаться в Музей.

Глава XXIII. Сиамский парад

     Кит появился из переулка и устремился вниз по бульвару, разбрызгивая на ходу разноцветные искры. В свете газовых фонарей длинное бумажное тело блестело и переливалось самыми невероятными красками. Чудище раскачивалось на бамбуковых шестах, как на тоненьких ножках. Гротескная голова моталась из стороны в сторону. Чтобы с ним совладать, потребовалось человек тридцать, никак не меньше, и все равно казалось, что не они несут кита, а оживший левиафан тащит их за собой. Часть секций порвалась в лохмотья, но веселящихся вокруг людей это ничуть не смущало. Они радостно кричали всякий раз, когда в распахнутой пасти взрывалась очередная петарда.
     Щурясь от вспышек, Планкет смотрел на праздничное шествие. Толпа окружила повозку в считанные мгновения, и ничего не оставалось, кроме как присоединиться к процессии. Фокси хмурился, отстукивая ногой замысловатый ритм. Повозка и раньше двигалась еле-еле, а сейчас механик ничуть бы не удивился, если бы их обогнала черепаха.
     Над толпой расползались запахи Пуэбло-Сиама – вязкие ароматы черного пороха, опиума и жареной рыбы. Треск ракет и хлопушек мешался с лязгом цимбал, криками и песнями. Планкет где-то читал, что истинное назначение карнавального шума – отпугивать злых духов. Механик прекрасно понимал кетополийскую нечисть: от такого грохота он бы и сам давно сбежал на континент.
     Люди восхищенно смотрели на украшенную черепом тележку. Многие указывали пальцами, кричали – голоса растворялись в шуме, сливались в гул. Встав, Планкет разглядел вдалеке еще одну праздничную повозку.
     – Они думают, что мы барбюны! – крикнул Фласк Планкету на ухо. – Вот дураки-то!
     Фласк упивался вниманием толпы. То, что причиной была тележка, а не его персона, певца ничуть не смущало. Лицо Фласка раскраснелось, он просто лучился от счастья, странным образом являя собой живую иллюстрацию волновой теории света. Самолюбование расходилось вокруг него, словно круги от брошенного в воду камня.
     – Дураки, что считают нас дураками? – спросил Планкет. – Очень мило с их стороны…
     Фласк на секунду задумался. Мысль так и не смогла уложиться у него в голове, и он ее отбросил.
     – Люблю я праздники, – улыбнулся певец. – Во всей полноте раскрывается душа народа…

Глава XXIV. Позор и надежда Золтаха Гарби

     Сгорая от стыда, Золтах Гарби сидел на раскачивающемся стуле. Кожаный ремень держал прочно, но чувство уверенности не шло ни в какое сравнение с черными тучами, что лежали у него на душе. Позор! Позор! Он кожей чувствовал насмешливые и осуждающие взгляды, которые бросали в его сторону Люблены и Годси, и даже (стыд и срам!) Булланы. А за спиной ехала прошлогодняя тележка – грязная и облупившаяся. В каждом скрипе колес Золтах слышал бесконечное: позор, позор! Даже летящий над повозкой надувной кит, розовый как поросенок, не мог исправить положение. Память у барбюнов отменная – Золтах не сомневался, что и через сто лет будут рассказывать о том, как Гарби привезли на праздник прошлогоднюю повозку. Выиграй они кубок хоть десять раз подряд, этого уже не изменить.
     Золтах устремил взгляд на парящего над толпой бумажного кита. Три десятка сиамцев несли его на длинных шестах. Кит раскачивался на ветру, жил собственной жизнью, независимо от несущих его людей. Под снежной моросью рисовая бумага размокла и рвалась в лохмотья – эти глупые раны раздражали Золтаха, словно напоминание о его провале. Однако смотреть по сторонам еще хуже.
      В этот момент кто-то дернул его за штанину. Золтах опустил взгляд и увидел раскрасневшуюся физиономию младшего сына. Бедный мальчик! Теперь его надежды на брак с дочерью Годси накрылись дохлой камбалой, считай, вся жизнь разбита...
     – Наша повозка, пап! – крикнул Хеллек. Сквозь треск петард его голос прозвучал на удивление отчетливо.
      Золтах печально покачал головой.
      – Я знаю, – вздохнул он.
      – Там наша тележка! – повторил Хеллек, размахивая руками и указывая куда-то в сторону.
      Золтах повернул голову и от неожиданности подпрыгнул на стуле. Ремень дернул его назад, стул опасно накренился – сыновья и племянники с трудом смогли удержать равновесие.
     – Пфшшш... – выдохнул Золтах. Изумление и гнев вырвались, точно фонтан кашалота в морозном воздухе. Он поднял руку. Все семейство Гарби разом повернулось.
      Сквозь бурлящую праздником толпу двигалась их тележка. В этом не могло быть никаких сомнений – они трудились над ней целый год, помнили каждый мазок краски, каждую резную фигурку. И даже нелепый китовый череп не мог сбить их с толку.
      На тележке стоял какой-то бородатый толстяк, и, размахивая руками, что-то кричал толпе. У его ног примостился лысый очкарик нервного вида.
      – Это же наша повозка! – охнул Бартас.
      Он отпустил ножку стула, и, работая локтями, устремился к похитителям. Оставшиеся родственники еле смогли удержать стул. Перед лицом Золтаха опасно закачалась мостовая, но даже угроза падения не смогла затмить ярости.
      – Держи их! – взвизгнул Золтах, вскидывая руку. Всем скопом Гарби устремились в погоню.

Глава XXV. Беда не приходит одна

     Планкет потянул Фласка за рукав.
     – Думаю, тебе стоит обратить на это внимание.
     – Ээ… В чем дело? – певец взглянул на компаньона.
     Планкет молча показал.
     Усиленно работая локтями, сквозь толпу к ним пробивалось человек восемь барбюнов – механик узнал их по глупым квадратным шапочкам. На лицах застыло отнюдь не праздничное выражение. Злые глаза смотрели на повозку, а в руках – Планкет готов был в этом поклясться – блестели ножи.
     – Это барбюны, друг мой, – сказал Фласк. – Забавная малая народность, родственная то ли туркам, то ли норвежцам – все время путаю. Неужели вы никогда их не встречали? Они делают очень хороший самогон, настоянный на редких видах рыб и травах. Мой вам совет – обязательно попробуйте...
     – Я знаю, кто такие барбюны. Они, похоже, собираются нас убить.
     – Не говорите ерунды, друг мой, – отмахнулся Фласк. – Барбюны совершенно безобидны. Они прекрасные сапожники, гробовщики и краснодеревщики…
     – Гробовщики, – кивнул Планкет. – И как раз собираются нас похоронить.
     Лампиер выглянул из-за черепа и удивленно присвистнул.
     – Вареная акула! Похоже, ребята хотят забрать свою тележку. Ну, надо же...
     Открыв рот, Планкет уставился на шкипера.
     – А это их тележка?
     Лампиер наградил его сочувствующим взглядом.
     – Разумеется, копченая селедка, а где я еще мог взять барбюнскую тележку?
     – Конечно... – вздрогнул Планкет.
     Над толпой на тяжелом стуле плыл круглощекий старик. Выпучив глаза, он смотрел на Планкета, и что-то кричал. Хорошо еще, механик не слышал слов, хотя и догадывался о их значении. Подобного он не пожелал бы даже Фласку.
     От барбюнов их отделяла лишь пара десятков метров; даже с учетом окруживших повозку людей они доберутся до нее за считанные минуты. Планкет огляделся. Из плотной толпы ему не выскочить, разве что... Впереди виднелся ажурный балкон доходного дома. Если залезть на череп, подпрыгнуть и схватиться за ограждение. Потом на крышу, а там уже рукой подать до порта. Мексика звала с пугающей настойчивостью, раз за разом напоминая о своих выжженных солнцем пустынях.
     Планкет безвольно опустил руки. Глупости – никаких шансов. Даже если он сможет зацепиться за балкон... Черт! Неужели было мало Шульца и разбитого черепа? Жизнь казалась несправедливо жестокой.
     – Нужно что-то делать! – не выдержал Планкет.
     Певец смущенно покосился на Лампиера. В глазах шкипера светился нездоровый интерес – похоже, его забавляла сложившаяся ситуация. Выхватив у прохожего бенгальскую свечу, он замахал ей приближающимся барбюнам.
     – Не зли их! – взмолился Планкет.
     – Не дрейфь, как камбала в котле, – весело сказал Фокси. – Это же барбюны. У них мозгов меньше, чем у каракатицы. Тупые, что твой череп.
     Планкет не сразу сообразил, что шкипер говорит о ките.
     Фласк в волнении покусывал нижнюю губу. Певец не разделял энтузиазма Лампиера по поводу барбюнской глупости. Тупые – не тупые, а вот ножи в руках самые настоящие. И выглядели барбюны, мягко говоря, решительно.
     – Шкип, – протянул Фласк. – Эта повозка может ехать быстрее?
     Фокси почесал подборок.
     – Быстрее никак... Разве что по людям. Вот были бы у нас такие круглые пилы, как у мученых. Вжик – и, глядишь, быстрее бы поехали.
     Планкет закашлялся. Для полного счастья им как раз не хватало циркулярных пил и массовых убийств. Это даже не каторга – за такое их живьем скормят кашалотам. Он толкнул Фласка.
     – Кто у нас артист? – голос Планкета срывался. – Тогда сделай так, чтобы толпа расступилась! У тебя это замечательно получится. Спой им – и мигом все разбегутся...
     Фласк застыл, точно Лотова жена. Спеть? А ведь очкарик прав! Вокруг сотни людей, которые могут оценить его талант. Это не зануда Планкет, ни черта не смыслящий в музыке. О подобной публике не мог мечтать даже Шаляпин.

Глава XXVI. Одиночество кальмара

     Прищурившись, Сайрус Фласк оглядел публику. Толпа кипела праздником, взрывалась в блеске хлопушек и петард. Из тумана и дыма выглядывали улыбающиеся лица, и, если бы не барбюны, жизнь была бы прекрасна. Но он ведь настоящий певец? Несомненно! А человеку искусства положено жить на грани, ходить, так сказать, по лезвию ножа. Мысль о том, что, несмотря на все угрозы мира, он продолжает нести знамя истинного искусства, грела как лучший коньяк по двести крон за бутылку. Фласк выпрямился. Налетевший ветер разметал волосы.
     – Любезные жители Кетополиса! – пророкотал певец.
     Кое-кто обернулся, даже помахал рукой. Фласк скрыл улыбку. Ничего, один куплет, и этот зал будет его. Он так споет «Левиафана», что затмит даже Шаляпина. И хорошо, что они выступают в один день – легче будет сравнивать. Вот оно, прямое подтверждение старой истины, что всему свое время...
     Он театрально откашлялся.
     – Опера «Левиафан», ария Китобоя!
     В толпе пару раз хлопнули, и Фласк благодарно поклонился.
     И вдруг понял, что не помнит ни строчки. Ария, которую он так любил, которую слышал, должно быть, тысячу раз, попросту испарилась из памяти. Не осталось ни одного слова, ему не за что было зацепиться.
      В толпе оглушительно свистнули. Что-то ударилось о борт повозки, на лицо попали теплые брызги.
     – Давай уже, толстяк!
     С глазами, полными паники, Фласк повернулся к компаньону, однако тот смотрел исключительно на приближающихся барбюнов. Помощи от механика ждать бессмысленно.
     Проклятье! Фласк почувствовал, как по спине сбегают крупные холодные капли – то ли дождь, то ли выступивший от ужаса пот.
     Но он же человек искусства! Его не может остановить подобная мелочь! Не должна! У Шаляпина есть армия суфлеров, так ведь Сайрус Фласк лучше Шаляпина.
     И он запел, на ходу сочиняя слова.
      – Известно всем, что в океане живут чудовищные твари...
     Толпа (во всяком случае, человек пять, шедших рядом с тележкой) отозвалась радостными криками. В День Большой Бойни никто не стал бы спорить с подобным утверждением.
      – И все, почти без исключенья, способны вызвать отвращенье...
     Эта строчка вызвала еще большие восторги. Фласк кожей чувствовал текущие через него флюиды обожания. Об этом он мог только мечтать – полный контакт с залом. Полный, черт возьми! А после волна вдохновения накрыла Фласка. Новые упругие строчки срывались с языка, и он уже не мог их удержать.
      – А он краснеет и прячет злобные глаза...
     Краем глаза Фласк видел, как вытягивается лицо Планкета. Механик был явно сражен его талантом. Певец удовлетворенно усмехнулся.
     Между тем настроение толпы изменилось. Восторг и улыбки быстро уступили место озадаченности. Кто-то уже попятился от тележки, бросая на Фласка испуганные взгляды. Беспокойство захватывало все большее количество людей. Чувствуя, что начинает терять контакт, Фласк запел еще громче. Однако это только ускорило бегство. Фласк попытался подключить свои актерские способности и весьма живо изобразил кальмара в стеклянной банке – образ, подсмотренный в Музее Естественной Истории. Толпа отхлынула от него, словно от прокаженного.
     К счастью, отступали они в сторону барбюнов и заметно оттеснили их от повозки. Но это уже не радовало Фласка – он успел вкусить славы и не собирался сдаваться.
     – Но тщетны монстровы мечты! – закричал он, дико размахивая руками.
     Тележка дернулась, повернула в сторону. Люди спешили уйти с пути – и спасались они не от колес, а от разошедшегося певца.
     Фласк повернулся к Планкету. Механик был похож на рыбу-телескоп – если бы не очки, глаза бы точно выкатились из орбит.
     – Про кого ты поешь?! - выдохнул Планкет, судорожно цепляясь за череп кита.
     – Про кальмара, – ответил певец. – Он не любит китов, потому что…
     – Про кальмара? – Планкет почти шипел. – Не любит китов?! Ты хоть иногда думаешь, что делаешь?
     – А что такого? – обиделся Фласк. – Это устоявшийся, хрестоматийный образ...
     – Вот именно – устоявшийся! Черт! Только политики нам не хватало... Каторга. А то и виселица...
     – Ты думаешь, что они подумали на Канцлера? – певец озадаченно посмотрел на отступающую толпу. – Это ведь его называют Кальмаром после схватки… О!
     – Надо же! Ваша сообразительность, друг мой, просто не знает границ! – но сарказм Планкета в который раз пропал втуне.
     Фласк обвел толпу взглядом. Люди смотрели на него испуганно и зло. Певец проглотил вставший поперек горла ком – размером с яблоко.
     – Господин Лампиер, – непривычно тихо сказал Фласк. – Но сейчас ведь можно ехать побыстрее?
     Повозка вползла в проулок.
     – Сейчас можно, – усмехнулся старый моряк. Он потянул на себя рычаги. – А хорошая песенка, вареная акула. Прям как в опере. Лихо ты по Одноногому прошелся.
     – Ага... – вздохнул Фласк, глядя на оставшуюся позади лучшую публику мира. Ему стало страшно. Человек искусства всегда идет наперекор власти и государству, наперекор общественному мнению, но Сайрус Фласк никогда не думал, что сам окажется на баррикадах слова. Ему это совсем не нравилось...
     Мотор повозки взревел, повозка рванулась; Фласк едва не свалился на мостовую. Распевая во все горло отрывки из новой арии, Фокси повез их к музею.

Глава XXVII. Молодой Левиафан

     …Третий звонок. Схватка начинается.
     Увертюра. Маэстро Тосканини осторожно поводит палочкой, словно пробует воду, в которую предстоит войти оркестру. Отдергивает руку, и скрипки плачут от боли.
     Палочка начинает свой танец, сплетая музыкальные темы. Океан фаготами вздымает ледяные валы, бьется о скалы. Мучительно вступают альты. Это тема тревоги.
     Тяжелым басом ведет свою линию большой барабан – бух, бух. Биение крови в висках. Эта тема любви и тема смерти одновременно.
     Поднимается занавес. Кажется, что это не тяжелая портьерная ткань уходит вверх – а весь зрительный зал, все, пришедшие в оперу, опускаются на немыслимую глубину. Волны звучат теперь глуше, глуше. Растворяются в толще вод. На такой глубине волнение уже неощутимо. Здесь своя музыка – музыка ледяной пустоты, тоски и холодного одиночества.
     Темная сцена изображает подводный грот. Зеленоватые, застывшие в странных, уродливых позах фигуры хористов. Они неподвижны. Свет софитов окрашивает их лица в мертвенные тона.
     На сцене – пусто. Оркестр расходится, летает палочка маэстро Тосканини; стонут, шипя, тарелки – капли крови, упавшие в холодную воду. Удары сердца в висках. И внезапно, на самом пике – обрыв. Пауза. Тосканини замирает, его палочка неподвижна... оркестр безмолвствует.
     Ожидание.
     Тянется, тянется томительная тишина, взведенная, словно пружина огромного механизма.
     И вот курок спустили. Звучит первая нота – такая глубокая, чистая и мощная, что зрительный зал пронзает насквозь, как разрядом молнии. Это почти физическое наслаждение. Это судорожный вдох после удушья. Это прекрасно.
     – Ааааа-деее-лиии-даа... – набирает мощь голос. Это призыв в пустоте. Это крик под толщей вод. Это отчаяние и боль раненного зверя, который и не знал, что у него есть сердце. Это ария влюбленного чудовища.
     Его еще нет. Шаляпина нет на сцене – но голос его уже здесь.
     В этом голосе звучит рев чудовища и боль любви, темная мрачная страсть и рвущая душу нежность. Шаляпин поет о красавице Аделиде и своей любви... нет. Не может быть!
     Это не голос Шаляпина. Это голос Левиафана.
     Холодные мурашки восторга пробегают по спинам. Зрители забывают дышать – они поняли, с кем имеют дело.
     Маэстро Тосканини смотрит, бледный лоб в испарине. Ничего подобного на генеральной репетиции не было. Шаляпин лепит Левиафана на глазах зрителей, создает его из своей плоти и крови, ваяет из собственной души. Гениальный актер, волшебный голос. Кто видел Мефистофеля в Шаляпинском исполнении в Москве, ничего не видели – дьявол из оперы Гуно – ничто против нынешнего морского чудовища. Ибо Левиафан Шаляпина создание дьявольское и прекрасное.
     Полуголая фигура, задрапированная черной тканью, отбрасывает уродливую пугающую тень. Кажется, она заполняет собой сцену, нависает над залом. Зеленоватые силуэты утопленников корчатся, словно они подвешены на невидимых нитях, которые держит в «руке своей» он – Левиафан. Существо великое, прекрасное и очень злое.
     Левиафан распрямляется, поднимает голову. Надменный. Жилы выступили на шее.
     – Но что же ты, Аделида, не даришь мне взгляда? – вопрошает он насмешливо. В глазах горит огонек. Все его манеры повелителя глубин, все его грубая, чудовищная натура в этих словах. Он смеется над собой – чудовище, которое не может ничего поделать с мучительной болью. Вместо того, чтобы посылать цветы, он поступает, как мальчишка-гимназист, впервые влюбившийся. Он дергает предмет страсти за косу и топчет ее тетради. Насмешничает. Обзывается. Сам себе противен и ничтожен, он изливает на нее все колкости и издевательства, какие только может придумать. И лишь в глазах его, за всей напускной дерзостью, злостью и насмешкой – различим он настоящий, ничего не понимающий зверь. Что со мной? Как это случилось? Как она могла?!
     Зрители замирают. Такого Левиафана они еще не видели.
     Шаляпин срывается с места. Черная ткань струится за ним, словно след китового тела, прорезающего океанскую толщу. Шаляпин движется с какой-то невероятно тяжелой, массивной грацией, словно весит, по меньшей мере, несколько тонн. Сцена стонет под его шагами. А он легок и страшен.
     – Пляшите! – повелевает Левиафан утопленникам. Привычная властность после напускной веселости. Утопленники оживают, дергаются, движения их хаотичны и похожи на ужимки мимов.
     Левиафан смотрит и мрачнеет. Высокая неподвижная фигура на голову возвышается над толпой. В плясках утопленников нет естественности, нет чувства. Нет жизни. Нельзя отвлечься, забыть про мучительную зудящую боль.
     – Любовь сдвигает океаны? – в устах Шаляпина это вопрос, на который нет ответа. Голос звучит тускло.
     Взгляд Левиафана резок и мучителен.
     Вокруг идут хороводом зеленоватые мертвецы. На некоторых богатые одежды, на других лохмотья. В разное время они утонули, разного достатка были. Равные после смерти, они пытаются развеселить своего убийцу.
     Но нет. Левиафану не весело. Резкий взмах – и утопленники застывают там, где застала их повелительная рука.
     Внезапно лицо Шаляпина озаряется надеждой. Но вдруг она, Аделида – его полюбит? Он силен, богат, он властелин океанов, он может ей дать все – от жемчугов до кораллов, от диковинных рыб до парижских нарядов.
     Он пойдет и признается. Он подплывет к кораблю Аделиды и произнесет слова любви. Конечно же, она согласится. Ведь он любит ее так, как никто и никогда в мире и в жизни. Так трепетно и нежно. Так бешено и сильно. И будь что будет. Конечно, она согласится. Конечно.
     – ...с тобоооооой! – невероятное крещендо накрывает зал. Левиафан посреди сцены, подняв голову – он дьявольски велик и чудовищно прекрасен. Такого Левиафана Аделида не может не полюбить.
     Невероятно. Невероятно. Тишина.
     Мгновение кажется, что ничего не изменилось. Что победный взгляд Левиафана напрасен. Что публика – та же Аделида, которой никогда не дано полюбить чудовище.
     И тут – словно здание оперы раскололось напополам. Это грянули аплодисменты. Бешеные. Бешеные. Рев восторга. Зал встает, как единый человек, и устраивает овацию. Словно огромный взрыв. «Браво! Брависсимо! Шаляпин браво!» Можно видеть, как стоят люди в желтых перчатках. Клакеры, рассеянные по залу, аплодируют вместе со всеми. Они тоже любят искусство. Ария исполняется на бис, зал слушает стоя, затаив дыхание. Это триумф Шаляпина.
     Триумф Левиафана.
     Гибкий Шульц после спектакля посылает в гримерку корзины цветов и ведерко, засыпанное вместо льда золотом и ассигнациями.
     И записку: «Это плата за аплодисменты. Спасибо, господин Шаляпин, вы великий артист!».

Глава XXVIII. Возвращение кита

     В тот самый момент, когда Оперу сотрясали аплодисменты, а Шаляпин раскланивался, еще не веря, не понимая своей победы, карнавальная тележка барбюнов выехала на проспект, ведущий к Музею Естественной Истории. Здание музея чернело на фоне неба, освещенное скудно, словно броненосец в боевом походе. Свет газовых фонарей ложился на гладкие спины мамонтов. Мраморные гиганты замерли у входа в Музей, воинственно задрав хоботы и выставив длинные изогнутые бивни. В зыбком свете мамонты выглядели живыми. Впрочем, Планкет почти не удивился. Воображение его потеряло чувствительность – как теряют ее набитые костяшки профессиональных боксеров.
     Чугунная решетка, украшенная тритонами и нереидами, ограждала Музей от вторжения непрошенных гостей. Фокси затормозил у самых ворот, чуть не сбросив череп и пассажиров. Зашипел спускаемый пар, и тележку окутали белые клубы. Фокси крикнул – Планкет не разобрал, что именно, но бросился открывать.
     Из будки ночного сторожа доносился громкий храп. Под ногой звякнуло, и по мостовой покатилась черная бутылка. Запах алкоголя ощущался даже на улице. Похоже, сторож порядком набрался по случаю праздника. Хоть в чем-то повезло, подумал механик, налегая на створку. Ворота заскрипели.
     Когда тележка проползала во двор, Планкета обдало запахом угольной крошки и пара. Оставив ворота распахнутыми, механик побежал следом.
     Фокси остановил повозку перед главной лестницей и спрыгнул на мраморные ступени.
     – Все, приехали, – сказал старый моряк. – Дальше дороги нет, печеная разинька…
     Он сплюнул под ноги, бесчувственный к красотам архитектуры.
     – Но… – Фласк пыхтя слез с повозки. – А как мы донесем череп?
     – А я почем знаю, ослы? – фыркнул старый моряк. Глаза его поблескивали. – Только я тягать эту штуку не собираюсь, соленый осьминог.
     Фокси явно забавляла сложившаяся ситуация.
     – Есть у меня одна идея, – сказал Планкет, подходя к повозке. – Придумал, пока сюда ехали…
     Певец радостно заулыбался.
     – Что мне в вас нравится, друг мой, так это то, что вы всегда думаете о деле.
     – Ну хоть кто-то должен?
     Длинный трос нашелся в одной из рабочих каморок; на таких же тросах крепились скелеты к потолку. Не удивительно, что в Музее был запас – на случай, если Канцлер убьет еще одного кита. Там же обнаружился стальной лом и полтора десятка круглых деревянных чушек – подарок, на который Планкет даже не рассчитывал. Но, похоже, дела действительно налаживались. Не может же невезение быть вечным?
     Лом Планкет закрепил в дверном проеме и перекинул через него трос. Один конец они привязали к черепу, второй – к повозке.
     – Теперь давай задний ход, – сказал Планкет Фокси. – Только осторожно…
     Старый моряк потянул рычаги. Медленно-медленно череп пополз по лестнице, подскакивая на ступенях. Зрелище было жутковатым – если бы проснулся сторож, он бы точно решил, что началась белая горячка. Однако Планкет был готов рассмеяться.
     Когда череп подняли наверх, Планкет подложил под него деревянные чушки.
     Теперь предстояло работать руками. Тяжело, конечно, – даже Фокси сплюнул и пошел помогать. Но все равно катить череп было куда легче, чем толкать его. Так, меняя катки, метр за метром они приближались к цели.
     В залах музея было темно, только из окон под самым потолком падал тусклый ночной свет. Шаги отдавались эхом. Белели кости животных, отсвечивало стекло шкафов и колб. Они свернули вправо, протащили свою ношу через зал геологии и через этнографический зал…
     Фласк прищурился.
     – Друг мой, мне кажется или у дикарского колдуна действительно нет головы? – спросил Фласк светским тоном. Планкет лишь отмахнулся – ему сейчас было наплевать на всех каннибалов мира. Голова болела не переставая, механика бросало то в жар, то в холод. Планкет вытер пот рукавом. Кажется, он простудился – впрочем, это уже неважно.
     Наконец, они вкатили череп в зоологический зал. Планкет со стоном распрямился. Здесь все осталось по-прежнему, как днем. Механик зажег лампы и оглядел картину разгрома. Да, предстоит много работы. Очень много работы.
     Фокси хмыкнул, чиркнул спичкой, затянулся, выпустил клуб дыма. На лице его появилось блаженное выражение. Он с любопытством оглядел чучело медведя с распоротым брюхом и осколки гипсового черепа.
     – Здесь не курят, – заикнулся Фласк, но замолчал под насмешливым взглядом старого моряка. Лампиер вынул трубку изо рта, покачал ей в воздухе, оставляя тонкий дымный след.
     – Где тут телефон? У меня появился деловой вопрос, надо перемолвиться с одним типом.
     – Ээ… кажется, нигде. – Фласк задумался. – Может в кабинете директора Музея? Только он заперт, господин Лампиер…
     – Пустяки, – старик хмыкнул и вернул трубку в зубы. Отправился прочь своей неторопливой качающейся походкой.
     Глядя вслед Фокси, Планкет внезапно подумал, что без этого «буксира» они бы сегодня все еще сидели на мели. Господи, благослови случай! Еще бы и с черепом повезло. Планкет огляделся. Да, работа предстояла большая.
     Но для человека с надеждой нет ничего невозможного.
     – Я так устал, – пожаловался Фласк, усевшись на стул смотрителя и вытянув ноги. – Слушайте, друг мой. Я предлагаю сейчас хорошенько выспаться, а уж затем...
     – Да ты с ума сошел? Если к утру мы не восстановим все, как было, сам знаешь, что будет.
     – Ерунда. Думаю, если поговорить с господином Шульцем, все уладится, – сказал Фласк. – Он разумный человек. Уверен, мы сможем договориться.
     – Этот разумный человек нас убьет.
     Фласк безмятежно улыбнулся.
     – Вы драматизируете, друг мой.
     – Я?! – Планкет чуть задохнулся. – Я драматизирую?
     Фласк в удивлении вздернув брови. Это разозлило механика до последней степени.
     – Вставай, ты – жирный самовлюбленный бурдюк!
     В голосе прозвучала такая сила, что Фласка подбросило. Планкет в порыве ярости шагнул к певцу и ухватил того за галстук-бабочку. Глядя снизу вверх в широкое растерянное лицо, механик заговорил. И с каждым словом Фласк краснел все больше, наливался соком, как помидор.
     – ...сейчас! – закончил Планкет. – Живо, я сказал!
     Фласк молча побрел к стене и взялся за рукоять лебедки. Заскрипели тросы, опуская скелет кита на пол. Тугие ребра глухо стукнули о мрамор – точно рядом с заготовленным черепом. Левиафану предстояла пересадка головы, как бы глупо это не звучало.
     – Хорошо, – сказал Планкет.

Глава XXIX. Кальмаровы слезы

     «Грандиозный триумф Шаляпина! Браво! Брависсимо!»
     Гибкий Шульц вышел из театра с блестящими от слез глазами. Великий артист, великий. Бенедикта Шульца немногое в жизни могло поразить или удивить, но сейчас он чувствовал себя обновленным. Стоило многие годы быть покровителем искусств, вкладываться в упрямцев-артистов, жертвовать временем и силами, чтобы наконец увидеть такое – триумф оперы. Нет, Бенедикт Шульц не злится на Шаляпина. Гению многое позволено, а господин Шаляпин – гений. Поэтому Бенедикт Шульц аплодировал со всеми – стоя, как последний из зрителей. И он даже не станет наказывать клакеров, не выполнивших приказ. Бенедикт Шульц знает, почему. Истинное искусство творит чудеса, надо же. Не видел бы сам, не поверил.
     Из темноты вынырнули двое – в серых пальто, широкие, как портовые бакены.
     – Где Крокус? – спросил Шульц. Ах, да, он же послал его навестить должников в Музей...
     – Кэп, Крокус еще не вернулся, – сказал телохранитель. Соображение как у обезьяны, но человек верный. – Что с вами, кэп, вы плачете?
     Шульц отмахнулся. Этих слез он не стыдился, как не стыдился плакать на могиле отца. Это священная влага. Голос! Какой голос!
     – Простите, кэп, – телохранитель смутился.
     До сих пор нет Крокуса? Шульц помедлил. Мысль была неожиданной. Впрочем, почему нет? Лично съездить в Музей, посмотреть, в чем там дело. Жаль терять такую ночь. Может быть, даже поработать – как в старое доброе время. «Никогда не поручай другому то, что должен сделать сам», говорил Шульц-старший, выкручивая пальцы очередному должнику. Отец тогда ходил сборщиком долгов и взял сына с собой. Маленький Бенедикт многому научился в тот день. «Чтобы дело было сделано хорошо, сделай его лично». Шульц-старший не бросал слов на ветер. По крайней мере, не подкрепив каждое слово чем-нибудь весомым – вроде кулака, а еще лучше – кастета.
     Крокус, наверное, опять увлекся, подумал Шульц с некоторым раскаянием. Зря я его послал. Не понимает он искусства, чокнутый черномазый...
     В это же время еще один человек решил заглянуть в Музей. У главного входа ему почудилась знакомая тележка. По-юношески гибкий и ловкий, он взобрался на забор, напряг молодые глаза. Нет, не почудилось. Она самая.
     Вообще, Халлек был зол. На тележку, по большому счету, ему было наплевать, но грязные похитители влезли в его личную жизнь. Он видел, какие взгляды бросала Уллика Годси на младшего Люблена, этого прыщавого Курха. Конечно, – с их-то тележкой все в порядке... У них не было противных розовых китов. Подобного юноша простить не мог.
     Наша тележка, злорадно подумал Халлек Гарби, вот папа-то обрадуется. А Уллика пусть кусает локти.

Глава XXX. Зоологический зал

     Планкет выпрямил натруженную спину и огляделся: зал сиял чистотой. Загадочно поблескивали колбы с морскими гадами, скелеты крупных копытных в удивлении выставили безглазые морды; в дальних углах, там, куда не доставал свет ламп, вопросительными знаками застыли чучела экзотических птиц.
     Планкет почувствовал прилив усталой гордости. Они это сделали! Даже обломки фальшивого черепа убраны – Фласк постарался. Уже один этот факт достоин занесения в анналы Кетополиса.
     Планкет вытер пот со лба. Полярный медведь смотрел на механика сверху вниз, оскалив желтые клыки; дыра в брюхе исчезла. По белой вытертой шкуре пробежали тени. Даже не поднимая головы, Планкет слышал, как медленно и величественно раскачивается под потолком скелет горб... кашалота. Теперь – кашалота. Если не считать подобной мелочи, все вернулось на круги своя.
     Дело за малым. Планкет шагнул к медведю и потянул за рычажок на подставке. Секунду ничего не происходило.
     Внезапно чучело дернулось. Раз, другой – сердце Планкета упало. И вдруг, с едва слышным «чик-чик-чик» механизмов, медведь поднялся на дыбы, вскинул лапы с коричневыми обоманными когтями. Раскрыл пасть и беззвучно взревел. У Планкета мурашки пробежали по спине. Получилось! Зверь выглядел живым и по-хорошему страшным.
     – Рад за вас, друг мой, – сказал Фласк за спиной механика.
     Планкет повернулся. Певец зевал, широко раскрыв рот. Казалось, в чудовищной пещере его глотки рождается эхо. Стул смотрителя под Фласком надсадно поскрипывал, держась из последних сил.
     – Браво, Планкет! Хорошая работа, – раздался еще один голос. Фласк поперхнулся, взмахнул руками; не удержал равновесия.
     – Господин Шульц? – прохрипел певец, лежа на полу.
     – А ты ждал кого-то еще, Сайрус? – Гибкий Шульц улыбнулся. – Поднимите его, джентельмены, будьте так добры. Мне кажется, моему дорогому другу Фласку сейчас, как никогда, нужна ваша помощь.
     «Да, кэп», – нестройно пробурчали два близнеца в серых пальто. Фласк съежился в тщетной попытке стать невидимым. А еще через мгновение битой тушей повис между громилами.
     – Посадите его, господа. Будьте добры, – Шульц был сама учтивость, и от этого кровь стыла в жилах. Зловещая насмешливая манера Гибкого пугала до полусмерти.
      – Лицо твое черно, но кровь твоя красна... – разнесся по залам высокий, надтреснутый, словно бы стеклянный голос. – ...КРАСНА!
     – Что за черт? – Шульц покрутил головой.
     «Серые» полезли в карманы пальто, в руке одного блеснул короткоствольный револьвер – Планкет зажмурился. Нервы были на пределе.
     В следующее мгновение механик услышал грохот выстрела, и темноту под веками разорвала желтая вспышка. Затем началось жуткое: звук удара, вскрик, металлический скрежет, еще удар и через паузу – звуки падения: раз и два.
     Убедившись, что еще жив, Планкет приоткрыл правый глаз.
     Перед компаньонами возвышался огромный человек; белки его глаз казались огнями Святого Эльма. Твидовое пальто покрывали пятна гипсовой пыли. Человек смотрел на Планкета, опустив руки вдоль тела. Серые громилы резиновыми куклами раскинулись на полу. Рядом Шульц хватал ртом воздух.
     На мгновение мелькнула нелепая мысль, что это вернулся добровольный помощник. Вернулся, пришел в самый ответственный момент, чтобы их спасти… Затем Планкет снова посмотрел на визитера. Изуродованное лицо, темная кожа и белая пыль. Черно-белый человек. Человек из немого синематографа…
     Это был Крокус. Живой.
     Планкет, издав крик раненой чайки, бросился бежать.

Глава XXXI. Монтаж аттракционов

     Стрекот светографического проектора. Луч бьет над головами зрителей и дробится по белому экрану на черные фигурки, занятые чем-то очень важным. Суетливые. Дерганые. Чудесная все-таки штука синема – свет переходит в свою противоположность, в тень. Тень превращается в деревья, в дома, в едущие автомобили, в набегающую волну, в утренние туманы над морем. В короткие черные пальто. В роскошные платья с блестками. В тонкие руки с перстнями. В лица. Особенно в лица. Волшебство, не иначе.
     Перед глазами Планкета белый луч превращается в Пирл, а вернее в Полину, дочь аргентинского миллионера.
      Титр: изображение розы на сером фоне, надпись: Полина.
     Когда на экране впервые появлялась знакомая фигурка, Планкет обычно переставал дышать. Просто забывал, как это делается. И главное: зачем это нужно. Юбочка, берет, палуба броненосца, капитан смотрит с любовью и тревогой... Планкет глядел на экран, стекла очков отсвечивали в темноте, делая его лицо счастливым. Это он был капитаном, глядящим на тоненькую фигурку в легкомысленной белой юбочке. Это он становился горбуном с металлическими руками в пятнах заклепок, который поддавался чарам Полины-Пирл и падал, смертельно раненый, пытаясь защитить ее от дикарей…
     Белый луч творил волшебство. Мужчины в автомобиле, один толстый, другой тощий, с усиками – оба в тропической форме и пробковых шлемах. Губы тощего шевельнулись.
     Черный экран и надпись «Полина!». Ее зовут.
     Белоснежные длинные волосы, крупная грудь, едва прикрытая платьем, надменный профиль. Валькирия.
      Титр: роза на сером фоне, надпись: Поли...
     Громкий треск и обрыв пленки. Зрительный зал возмущенно загудел, по экрану заплясали черные штрихи, слились в целое и превратились в растопыренную черную пятерню…
     Планкет мотнул головой. Черт! Это была какая-то неправильная Полина. Он прыгнул в сторону, уворачиваясь от руки Крокуса. Лихо перескочил через разложенные на полу инструменты, чуть не запнулся о толстенную книгу в грязной обложке «Охотнич...», но сумел удержаться на ногах. Победно выпрямился. И наступил на масленку...
     Но ведь Полину по-прежнему играет Бригитта Амундсен? Разве не ради Бригитты он тщательно оббил тканью искусственного питона?
     Планкет скользил вперед, ветер свистел в ушах. Планкет скользил вперед, ветер свистел в ушах. Стена неумолимо приближалась. На мгновение Планкету показалось, нет! он вспомнил, как должна выглядеть Полина – не рослая нордическая блондинка, а миниатюрная девушка, ловкая, смешливая, с каштановыми кудрями. И зовут ее не Бригиттой. Ее зовут...
     В следующее мгновение он врезался в препятствие всем телом. Стена оказалась на удивление твердой. Добротная стена, облицованная гладким серо-зеленым мрамором… Планкет вяло соскользнул на пол, как брошенная на волнорез медуза. Мир вокруг стал бело-черным, раздробился под лучом проектора.

Глава XXXII. Сцена погони в манере немого синематографа

     Прислонившись затылком к стене, Планкет отрешенно наблюдал за «НОВЫМИ! УЖАСНЫМИ!» приключениями. Только в этой серии не было Полины – очень жаль. Зато были Фласк и Шульц, за которыми гонялся разъяренный убийца. В голове клубился липкий стеклянный туман. Затылок холодило.
     Изображение плоское, зернистое, как в заезженной серии «Скрюченной руки», пленка с царапинами. Невидимый тапер играет веселенькую мелодию на старой пианоле – мимо нот, мимо ритма и откровенно мимо происходящего. Только иногда каким-то чудом музыка сливается в целое с действием – и тогда момент приобретает необыкновенную выразительность.
     И вот этот момент. Господин Шульц, лишившийся телохранителей, оказывается на равных с авантюристом Фласком. Они загнаны в угол среди скелетов и чучел, и оба понимают, что скоро окончательно присоединятся к этому обществу.
     Фласк, побледневший, в засаленной жилетке, с черной бородой, окаймляющей круглое лицо. В глазах его – отчаяние.
      Титр в левом углу: «На помощь!»
     Шульц, который не может поверить, что внезапно лишился всякой власти над происходящим. Булавка на лацкане – красный глаз кальмара, загнанного в колбу. Это злит Шульца больше всего. Ничего не сделать. Не уговорить. Стихийное бедствие, а он даже без зонтика.
      Титр в правом углу: «На помощь!»
     Напротив этих двоих застыл Крокус. Громадный рослый негр, быстрый и сильный. Нет, не человек – дикий зверь, леопард в твидовом пальто! Он весь как выпущенная на полном ходу торпеда…
      Титр в центре: «НА ПОМОЩЬ!!!»
     – Кричи, – прошептал Планкет. Единственное, чем он мог помочь другу в эту минуту – советом. Даже если Фласк его точно не услышит.

Глава XXXIII. Невероятно счастливый случай (II)

     – Крокус, какого кальмара ты делаешь?! – закричал Шульц. – Ты рехнулся? Это же я!!
     – Киты в моей голове, – произнес Крокус. Таким голосом могла бы говорить треснувшая хрустальная ваза. Негр раскинул руки. – Они кричат. Они все время кричат, что мне делать? Мавра больше не слышно из-за этих проклятых криков. Мавр предал бедного маленького Сэмми. Бедный Сэмми, ему плохо.
     Фласк не сразу понял, кто такой Сэмми. Вот эта живая циркулярная пила, черная, как самый закопченный грешник из глубин ада – Сэмми?
     – Мавр ушел, он забыл про Сэмми… А за Сэмми пришли киты, киты забрали его душу. Они хотят и ваши души тоже… Киты говорят Сэмми – лицо твое черно, но кровь твоя красна. А ваша кровь красна? Киты хотят знать.
     Какого черта?! Фласк не понимал. Это же всего лишь строчка из «Левиафана». Опера, признание в любви… Почему же тогда так страшно?
     Потому что чертов Крокус верит. И собирается их убить.
     Фласк сделал осторожный шаг назад. Надо улизнуть, пока негр внимает своим китам… В следующее мгновение что-то пребольно ткнулось певцу под лопатку.
     Нож, успел подумать Фласк, прежде чем открыть рот и издать лучший вопль в жизни. Это проклятый нож по имени Мавр, думал он, крича. А еще у меня отличное долгое дыхание.

Глава XXXIV. Киты не летают

     Шульц почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Второй раз за сегодняшний день он услышал это. Голос! Голос! Такого голоса...
     Господин Шульц стоял и слушал. В мире не осталось ничего, кроме этого темного тембра с прожилками меди. Голос, который овладевал душой...
     И великолепная «соль» первой октавы!
     Фласк же кричал и кричал, пока в груди не кончился воздух. Певец выпрямился, перед глазами все плыло. Он жадно вдохнул. И плевать, что этот вдох будет последним. Он взял, взял лучшую ноту в своей жизни!
     – Киты! – застонал Крокус. – Киты! Они кричат в моей голове… Не надо! Замолчите!
     Зажав уши руками, он попятился. Изуродованное лицо ничего не выражало, но в глазах тлел ужас.
     Опираясь на стену, Планкет поднялся. Получилось… Непонятно как, но Фласк его услышал. А крик должен был сработать – для Крокуса вопль Фласка оказался чем-то вроде электрического звонка; как в тех жутких опытах, что господин Павлов ставил над собаками. Это называется приобретенный рефлекс. Планкет читал статью в одном научном журнале.
     – Чего он орет-то? – спросил рядом сварливый голос.
     Планкет резко повернулся. За спиной улыбался Фокси Лампиер – механик и подумать не мог, что будет так рад видеть старого моряка.
     – Хотел предупредить, но видно, крабовая запеканка, уже поздно. Там барбюны по вашу ослиную душу, – Лампиер оскалился в ухмылке. – С ножами. Надо сматывать лини, а то освежуют на месте, как хренова кита. Я тут... – Фокси задрал нос, принюхиваясь. – Сдается мне, здесь штормом пахнет…
     Вслед за этими словами на мраморный пол хлынул поток синих искр. Планкет чуть не поперхнулся. Будь у него на голове волосы – встали бы дыбом от разлитого в воздухе электричества. Механик задрал голову, уже зная, что увидит.
     Скелет горбача-кашалота, окутанный чудовищным сиянием, раскачивался под потолком. Электрические разряды струились по желтым костям, похожие на мыльные пузыри, лопались, сходились и затем с треском разбегались. Воздух гудел, рассекаемый остовом кита. Долгое движение вперед, пауза, зависание – и так же долго назад. Тросы скрипели. Кит лишь чуть-чуть не доставал до витража с кальмаром, улетал назад в искрах. Кальмар пучил тусклый глаз и выглядел удивленным.
     Проклятье! Как у него получилось?! Что было такого в голосе Фласка, что китовые кости, так реагировали на его вопли? Вопли, похожие на… Планкет беззвучно выругался.
     Он же сам и сказал, в самом начале. Ты ревел, как кашалот на мели. Крик кита, попавшего в беду, зов о помощи… Зов, который слышат сородичи, слышат всем нутром, костями; слышат даже мертвые. Фласк был плохим певцом, он был прекрасным имитатором.
     – Какого кальмара тут вообще происходит? – спросил Фокси, косясь то на скелет кита, то на корчащегося на полу Крокуса. – Нельзя оставить ни на…
     В этот момент негр неожиданно вскочил на ноги.
      – Киты кричат! – расколотый визг заметался по музею. – Лицо Сэмми черно, Сэмми даст китам красную кровь…
     И, прежде чем кто-либо успел опомниться, Крокус прыгнул вперед и вцепился Фласку в горло. Певец захрипел, замахал руками. Удары сыпались на голову и плечи негра, но тот, казалось, ничего не замечал. Крокус пнул Фласка в колено и сбил с ног. Держа певца за шею, он поволок его к центру зала.
     Фокси хмыкнул.
     – Это и есть ваш покойник?
     Фласк упирался и верещал, но ничего не мог противопоставить чудовищной силе безумца. Ноги певца бились по белому мрамору, как две выброшенные на берег трески.
     Планкет бросился на помощь другу, споткнулся и растянулся на полу.
     – Какой-то он у вас чересчур живенький, рубленая китятина. – Фокси нахмурился. – Надо было мне сразу догадаться, форель в кислом соусе! Вот ослы. Вы же ничего толком делать не умеете. Ладно, раз обещал...
     Раздался хлопок, словно лопнул огромный воздушный шар. И сразу – звон бьющегося стекла. На пол посыпались синие, зеленые, красные осколки, разлетаясь драгоценными брызгами. Механик поднял голову и не поверил своим глазам: подсвеченный синими разрядами, в витражном проеме исчезал китовый хвост. Слабо раскачивались лопнувшие тросы, концы у них были взлохмачены.
     Извечные противники встретились, и кальмар проиграл.
     Когда раздался треск, Фласк решил, что это не выдержали его шейные позвонки. Вот и все. Воздуха отчаянно не хватало, горло перетянули металлической лентой. Фласк понял, что сейчас отойдет в мир иной. Перед ним со скоростью пневмопочты проносилась вся жизнь, мешая придумать хоть что-нибудь.
     Крокус же и ухом не повел. Глаза негра горели мрачным огнем безумия.
     В следующее мгновение Фокси ударил его по голове толстенной книгой. Звук был такой, словно штормовым ветром сломало мачту. Но огромный негр лишь моргнул и продолжал душить жертву – даже шторм ему был нипочем. Пальцы сжимали горло певца. Старый моряк крякнул и замахнулся вновь... но ударить не успел. Крокус внезапно обмяк. Глаза негра закатились, он повалился на Фласка.
     Певец, освободившись, судорожно хватал ртом воздух, как большая круглая рыба; лицо его стало багровым.
     - Однако, - сказал Фокси, разглядывая вмятину на обложке. - Крепкие пошли покойнички, чтоб мне провалится.
     Название книги гласило «Охотничьи трофеи, их добыча, обработка и хранение». Впрочем, читать старый моряк все равно не умел.

Глава XXXV. Меньшее зло

     Шульц выскочил на крыльцо, на секунду опешил и метнулся обратно в тень колонны.
     Барбюны!
     Бенедикт Шульц редко чему удивлялся – но не сегодня. Сегодня мир всерьез за него взялся. Мало было Крокуса.
     Полтора десятка разгоряченных барбюнов, размахивали ножами и кричали, вторя своему вожаку – толстенькому человечку в квадратной желтой шапочке. В другое время эта шапочка показалась бы Шульцу смешной. Но не сейчас… Человечек восседал на высоком стуле, который его сородичи несли на плечах.
     – Дети мои! – вскричал главный барбюн. – Покажем этим Годси! Вероломным Любленам! Жалким Булланам! Их коварный план провалился!
     Вооруженные идиоты на ступенях Музея Естественной истории. Сомнений не осталось, – мир катится в пучину.
     Шульц взвесил, кого он опасается больше – барбюнов с ножами или Крокуса без ножа? Пожалуй, одинаково.
     В этот момент толстенький барбюн воздел руку, как адмирал, направляющий флот на Большую Бойню. Указывал он, казалось, прямо на Бенедикта Шульца.
     Это решило дело. Известный дьявол лучше неизвестного. Шульц развернулся и направился обратно в Музей.

Глава XXXVI. Благословение Гарби

     Витраж разлетелся в блеске электрических разрядов, словно взорвался огромный калейдоскоп. Осколки стекла обрушились на мраморные ступени. Перезвон тысяч колокольчиков ударил в уши.
     Золтах Гарби, выпучив глаза, смотрел как из темного проема окна, медленно, как сквозь паковый лед, выплывает скелет кита.
     А потом время решило наверстать упущенное – понеслось точно синема, прокручиваемая на тройной скорости. Кит вырвался из плена и с грохотом рухнул прямо на тележку. Благородное семейство Гарби, вереща, бросилось врассыпную. Только Золтах ни на шаг не сдвинулся с места.
     Он смотрел на дар небес. КИТ. Настоящий скелет кита… Никогда, ни у одного из барбюнских семейств не было подобной повозки. Это истинный триумф. Уперев руки в бока, Золтах Гарби расхохотался.

Глава XXXVII. Лучшая нота

     Горло болело, но Фласку было все равно. Все кончилось, а он жив! Но главное – соль, великолепная соль первой октавы, все еще билась в ушах оглушительным набатом. Его голос... Голос, способный отправить в полет кита. Киты не летают? Ха! И Фласк почувствовал, как его переполняет счастье.
     За спиной раздалось вежливое покашливание. Фласк повернулся и встретился взглядом с Гибким Шульцем. Король преступного мира улыбался. Фласк хрюкнул (звук совсем не подобающий певцу его уровня). Ну вот и все… Слава и смерть всегда ходят рука об руку, лучшие певцы умирают на сцене. Он достиг триумфа, а значит… Жаль, никто так и не узнает о силе его недооцененного гения. Планкет мемуаров не напишет.
     – Это была лучшая нота, что я слышал в своей жизни! – воскликнул господин Шульц. – Соль первой октавы, надо же! Такая чистая и мощная! Господин Шаляпин – великий артист, но он может петь только «ля». Потрясающе, Фласк! Мои аплодисменты!
     Челюсть певца упала.
     – Фласк, мальчик мой, – продолжал Шульц. – Пожалуй, я тебя недооценивал. У тебя золотой голос. Поверь – я разбираюсь в искусстве! Пойдем, дружище, такую ноту стоит отметить.
     Подхватив певца под локоть, Шульц повел его к выходу из музея. Мимо, не обращая на них внимания, пропятился Фокси Лампиер, волоча бесчувственное тело Крокуса. Физиономия Шульца на секунду вытянулась.
     – Куда это он потащил моего негра?
     Фласк тяжело вздохнул. Попробуй теперь объясни.
     – Просто он пообещал нам позаботится о трупе, господин Шульц.
     – Так Крокус еще не труп? – не понял Шульц.
     – Это не важно. Фокси всегда выполняет свои обещания.

Глава XXXVIII. Мамонты в снегу

     Планкет медленно спускался по ступеням музея. Снежинки, кружась, оседали на рукава и плечи, сверкали в свете фонарей алмазной крошкой. За спиной Фласк оживленно ругался с Шульцем – ветер доносил обрывки разговора о нотах и октавах.
     Планкет поднял голову. Снежинки липли к очкам и таяли от дыхания. Сквозь влажное марево, город казался расплывчатым, загадочным и чертовски красивым. Луна прищуренным глазом подмигнула ему, и Планкет подмигнул в ответ. Все-таки, несмотря ни на что, он любил этот город. К черту Мексику!

Эпилог. Человек слова

     Тонкая розовая полоска на горизонте кажется китовой кровью, расползающейся по морской воде. Вскоре пробьет восемь, и начнется День Большой Бойни. Пока же город вязнет в белесой предрассветной дымке. Силуэты домов выглядят размытыми. Зябко. Вдали, в гавани нового порта, броненосцы раскочегаривают топки, гремит железо и уголь. Корабли готовятся к выходу - словно железные киты сонно ворочаются в тесном логове.
     - Ну что, мальчик, поехали за ворванью? - Фокси прищурил левый глаз.
     За его спиной из закопченной трубы поднимался в небо черный дым с искрами. Жилистые руки старого моряка привычно набили трубку, зашнуровали кисет, сунули за пазуху. На Фокси - старый морской бушлат с бронзовыми пуговицами, позеленевшими от времени. На ногах - новенькие лакированные ботинки.
     Большим пальцем с желтоватым ногтем Фокси тщательно умял табак; сунул трубку в рот.
     - Нам предстоит долгое плавание. Тебе, как новому гарпунщику, положена пятидесятая доля - радуйся, мальчик. Капитан здесь чертовски прижимистый.
     Огромный негр в полотняной робе и штанах не по росту, со стоном выпрямился, потрогал затылок. Лицо исказила гримаса. Сидя на палубе, негр огляделся. Китобоец - старый, деревянный - шел в прямой видимости берега. Скрипело дерево, пахло рыбой и горелым жиром. Негр удивленно посмотрел на носовую пушку, закрытую брезентом. Гарпунщик? Он все еще не понимал.
     Взгляд негра вернулся к старому моряку.
     - Это мои ботинки…
     - Теперь мои, - добродушно отмахнулся Фокси.
     - Где я? Что я здесь делаю? - голос звучал тихо, как шелест.
     - Я обещал одним сухопутным ослам позаботится о твоем бренном теле, - сказал Фокси и пожевал трубку. Глаза смотрели с отеческой насмешкой. - А слово свое я всегда держу, вареная акула. Завтракать будешь?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"