Сегодня Квинтилий Вар, пропретор Великой Германии, чувствовал себя хуже обычного. Утром он не сразу смог прокашляться, горло ныло, словно там прошлись банным скребком, нос заполнен слизью. К тому же Вар подозревал, что из-за недосыпа опять начнет болеть желудок. Если бы не необходимость встать и руководить отправлением легионов, пропретор остался бы в постели. Точно бы остался.
Проклятый желудок.
Проклятый климат.
Проклятые люди.
Сейчас Варглотал горькую слюну, стоя на помосте в центре палатки, пока рабы поправляли складки тоги. Голова кружилась. "Все бы отдал за то, чтобы оказаться сейчас в Риме, в своем доме!"
Проклятые варвары.
Проклятая провинция.
Проклятое тело.
Здоровье пошатнулось уже давно, но он убеждал себя, что хотя бы в этот раз врачи правы, и целебная вода с настоем шиповника поможет. И лечебные притирания -- с приторным запахом камфары, который намертво сцеплен в его памяти с болью в суставах. И желудок. И - остальное. В прошлый раз, когда выходили камни из мочевого пузыря, он думал, что это худшее, что может быть в жизни.
Орал два дня как резаный.
Теперь же - война.
А только пришли хорошие новости из Паннонии...
В Иудее все было проще. Он тогда тоже мучился, не спал толком -- закрывал глаза и проваливался в мутный горячечный кошмар.
Здесь наоборот. Кошмар был холодный. Словно он, Публий Квинтилий Вар, лежит в своей палатке -- а вокруг пустота. И никого рядом, даже верного Солигора. Серое утро, до настоящего рассвета еще час. Орел легиона высится рядом с изображением Августа -- золотая птица и бронзовый диск с лицом юного бога. Ветер свистит. Орел слегка покачивается от порывов. У юноши Августа на диске - саркастическая улыбка.
Вар прикрыл глаза, сглотнул. Горечь с привкусом желудочного сока. Раб поправляет складки тоги на плече... Это раздражает. Невыносимо, мучительно долго.
Ряды палаток. Серые. Ветер треплет грубое полотно. Палатка принципов пуста. Вар идет по центральной улице лагеря, оглядывается, снова идет. Ветер перекатывает перед ним пустую тубу для бумаг, холодит даже не тело, а саму душу. Вар ощущает на ее месте гладкий железный брусок.
В нем - остывшая похлебка, разваренные листья капусты. Куски застывшего жира.
Вар вздрагивает и снова идет. Вой ветра равнодушен.
Между палатками мелькает тень. Кажется, это кошка, думает Вар. Некоторые легионеры, несмотря на запреты, возят с собой любимцев. Наверное, все же кошка. Собаки обычно крупней.
Вар идет. И чем дальше, тем острее понимает -- здесь никого. Лагерь пуст. Все ушли, оставив его одного. Его, пропретора провинции Великая Германия! Не взяли с собой ни еды, ни вещей, ни оружия. Вар останавливается. На лбу выступает холодная испарина.
На земле - лорика и шлем легионера.
В блеске полированного железа мелькает тень. Вар резко оборачивается, сердце замирает. Стучит медленно-медленно. Провал в желудке.
Это кошка. Точно, кошка...
Вар усилием воли передвигает ноги. Сворачивает направо от главной улицы лагеря, шагает между палаток.
Везде остались вещи, словно легионеры только что были здесь, но куда-то ушли.
Я один, думает Вар. Меня все бросили.
Почему?! За что?
Внезапно, без всякого перехода, он снова оказывается на главной площади, рядом с легионным орлом.
То, что он принял за кошку, теперь перед ним.
Это серое существо, похожее на... Вар сглатывает. Сердце бешено колотится. Серый зверек со сморщенным лицом Божественного Августа сидит на четвереньках.
Существо смотрит на Вара мерцающими темными глазами. Оно похоже на кролика.
- Где они? - говорит оно вдруг скрипучим голосом.
По спине Вара бежит отвратительный холодок.
- Кто?
- Мои легионы. - Существо вдруг поднимается на задние лапы. - Где мои легионы?! Верни мои легионы!
Вар в ужасе отшатывается... и оказывается в своей палатке, перед зеркалом. Приторный запах камфары. Раб укладывает складки тоги.
- Господин? - спрашивает раб, в голосе - беспокойство. Он поддерживает Вара.
Всего лишь кошмар, думает пропретор. Слава богам, всего лишь сон.
Внезапно он чувствует слабость.
- Все в порядке, Солигор, - говорит Вар дрогнувшим голосом. - Спасибо.
Он проводит рукой по лбу - тот в холодной испарине.
- Вы побледнели, господин, - Солигор хмурится.
Вар вымученно улыбается.
- Все хорошо. Я всего лишь не выспался.
"Верни мои легионы", вспоминает он слова серого существа. "Верни мои...".
Не стоило на ночь пить то новое лекарство. Верно. Не стоило.
- Готово, господин, - говорит Солигор.
* * *
Рожок поет раз. Звук разносится над лагерем. Другой.
Третий.
Три раза - три легиона.
Марк Скавр, командир второй декурии всадников, вытягивается по струнке. Поздравление легионного орла с новым днем завершено.
Над железными квадратами легионеров сияет неяркое северное солнце. Орел, в последний раз озирающий свои владения здесь, на берегу Визургия, горит мрачным золотом. Гордый, с раскинутыми крыльями, он реет над просторами дикой Германии. Цифра "XVIII" алым с золотом пятном полощется на ветру.
- По центуриям, по манипулам - стройся! - орет префект лагеря. - Слушай мою команду! На-лево! Шагом - марш!
Последнее утро. А завтра - в бой. Марк качает головой, украдкой вытирает нос ладонью. Мокрое. Похоже, опять начинается.
...Хотя, может быть, в бой - уже сегодня.
Вдалеке темнеет лес. На почерневшей от сырости земле лежат листья. Коричневые, желтые, пропитанные увяданием и усталостью...
От земли поднимается в воздух темно-вишневый, холодноватый запах смерти.
* * *
Я въезжаю под полог леса, конь неторопливо ступает по выстеленной влажными листьями земле. Тень бука массивна и прохладна. Я закрываю глаза.
Мимо идут манипулы и когорты моих солдат. Топот отдается через землю.
Я их слышу. Чувствую.
Я - легат Семнадцатого.
Ветер срывает с ветвей и бросает мне в лицо холодные капли. Это след ночного дождя.
Что мне за дело до моего брата?
Мне хочется толкнуть коня пятками, догнать авангард, германскую конницу, - там едет в гребенчатом шлеме друг римского народа Арминий - и хлопнуть по мокрому металлу наплечника.
Я словно наяву вижу мелкие капли на сером железе.
- Друг мой, - скажу я Арминию. А может быть, ничего не скажу...
"Умер мой брат дорогой, брат мой, навеки прощай".
У меня перехватывает дыхание. Это строчка из Катулла, я прочитал ее на похоронах Луция в Риме.
Кто он на самом деле, этот Луций-Арминий? Кто он, мой вернувшийся с того света брат?!
"Пока Арминий рядом, я спокоен за верность германцев". Так я говорил совсем недавно.
А если вместо германца в его личине находится мой брат?
Хороший вопрос.
Очень хороший вопрос...
"Смотри, Гай".
Теперь я неспокоен за верность германцев.
* * *
Человек взял в руки маску. Холодный металл, серебряное лицо, украшенное по краю потемневшей чеканкой. Провел пальцами. Маска смотрела на человека в ответ. И слегка улыбалась, словно знала то, чего человек не знал.
Вот зачем она нужна. Ты можешь хоть рыдать за ней -- люди видят только это спокойное серебряное лицо. И все. В горячке боя, когда паника нарастает, как идущая на берег штормовая волна, спокойствие командира важнее, чем многое иное.
А когда выходишь один на один с противником, его пугает твое лицо, лишенное привычной человеческой слабости.
Словно он сражается не с человеком. А с богом или с титаном.
Человек усмехнулся, отложил маску. Взял отрез ткани и начал наматывать на голову. Аккуратно, не торопясь, чтобы полосы легли ровно, без складок, чтобы потом, когда он наденет шлем -- ничего не натирало. Искусство правильно наматывать повязку переживет века. Закончив, человек взял маску и полюбовался своим отражением в начищенной серебряной поверхности. Неплохо. Провел пальцем вдоль глубокой царапины - от края глазницы. Усмехнулся. "Эх, Гай, Гай".
Оказывается, судьба целого мира может зависеть от одного взмаха меча.
Человек положил маску на стол. Выпрямился, провел ладонями по вискам, чувствуя пальцами завитки волос -- отлично. Осталось надеть шлем. Человек помедлил. Другой шлем вместо утерянного в стычке.
Новый неплохо сидит, но я привык к старому...
Человек усмехнулся, повел плечами. Неплохо сидит? Оказывается, эта метафора применима не только к шлему...
Виски сдавило. Человек затянул кожаные ремешки под подбородком.
Пристегнул маску. Повернулся к выходу из палатки.
- Я жду, - сказал на германском. - Входите!
Они вошли.
В прорези маски смотрели два живых глаза. В зрачках вошедших германцев отражался человек с серебряным лицом...
- Начнем, пожалуй, - сказал человек негромко.
* * *
Однажды мы с братом поспорили. Я сказал, что оставил статуе Юпитера приношение за определенную услугу, а тот не исполнил обещанного, и теперь бог у меня в долгу...
Вообще-то, это была шутка.
Беда людей в том, что боги редко отдают долги.
- Забудь, - говорит Луций.
- Почему это? Юпитер со мной еще не расплатился!
Луций качает головой:
- Не торгуйся с богами, Гай. Окажешься в проигрыше. Всегда.
Это тоже шутка. Но внезапно меня прорвало.
- Что это за боги такие?! - я в бешенстве хожу по атриуму. Не знаю, что на меня нашло. - Боги торгашей. Боги - торгаши.
Их тысячи. Зачем нам столько?!
Если бы был один бог, -- всего один! -- который не торгуется, не продает свою милость за тарелку молока или за черную курицу... Бог, которого нельзя купить.
Бог, который наказывает и милует без оглядки на дары и приношения.
Бог, которому наплевать, кто ты -- богатый или бедный, римлянин или варвар, здоровый или больной...
Бог, который судит по делам и мыслям...
Который... Проклятье, как объяснить?!
Бог, которому не все равно.
Возможно, будь такой бог, я бы верил. Проклятье, Луций! Верил даже не в него... а -- верил ему.
Но такого бога нет.
Одни торгаши вокруг.
Юпитер с мошной ростовщика, Юнона в платье шлюхи, Квирин, оценивающий дверной проем, которому покровительствует, в мерах зерна и кувшинах вина...
Нам нужен другой бог.
Который плюнет на горы золота, что принесет к его ногам убийца и ростовщик, и спросит за каждую каплю слез, пролитую проданными в рабство за долги, за каждый миг страданий, что тот принес людям, за каждую искалеченную мать и сестру... за все и за всех.
Нам нужен бог, который строг и жесток. Неподкупный отец семейства.
А не боги, берущие взятки, как последние чиновники.
- Нет, Гай, - говорит Луций. - На самом деле людям нужен добрый бог.
- Добрый?! Не знаю. Мне лично нужен бог, которым я мог бы гордиться. Как гордятся суровым отцом.
Бог, который не продается.
Когда Луций уходит, я все еще пытаюсь понять, что я сейчас сказал.
Бог. Нам нужен бог, который не продается.
Не продается? Правда? Какие мы все-таки мечтатели...
* * *
На дорогу перед разведчиками выскакивает варвар. Голый мускулистый торс, штаны. Светлые волосы собраны в узел на затылке.
- Мы вас всех убить! - кричит гем на ломаной латыни. - Вы сдохнуть, римляне! Сдохнуть!
Ага, разбежался, думает оптион.
Холодное утро. Влажный туман стелется над болотными кочками, перетекает из одной ложбинки в другую. Фиолетовые поля вереска простираются от кромки леса до дороги.
- Мы вас... - начинает кричать варвар. И что-то совсем неприличное. Из-за дикого акцента не разобрать. Но - обидно.
- Разрешите? - один из легионеров смотрит на оптиона.
- Давай, - говорит тот. - Только аккуратно.
Легионер усмехается. У него шрам на щеке, светлые глаза полуприкрыты - отчего взгляд кажется надменным.
- Сделаем в лучшем виде, - говорит он развязно.
Легионер расслабленно выходит из строя вперед, подволакивая ноги. Кажется, у него все тело болтается, как хочет.
Варвар продолжает приплясывать. Идиот.
Оптион ждет, легионеры с любопытством наблюдают.
Буки, окружающие вересковую пустошь, тонут корнями в утреннем тумане. Германец высоко задирает ноги. Издевается, гад, думает оптион.
Легионер, послюнявив палец, проверяет направление ветра. Надменные глаза щурятся. На самом деле он все давно рассчитал, просто играет на публику. Варвар все еще кривляется. Он высокий и крикливый. И скорее даже забавный, чем раздражающий.
Оптион ждет.
- Давай, не тяни, - говорит он наконец.
Легионер мгновенно отклоняется назад, занося дротик. Р-раз! Легионер распрямляется. Сейчас он быстрый и четкий, как укол мечом. Легкое, почти небрежное движение. А дротик уже летит. Поднимается в небо по дуге...
Вибрирует на лету. И - исчезает в густой кроне бука.
Германец смеется. Даже отсюда видно, как сверкают его зубы. Показывает пальцем и жестами демонстрирует, что сделает с таким метателем дротиков.
Он так и замирает с открытым ртом. Лицо застывшее. Из уголка губ стекает тонкая струйка крови...
Потому что вылетевший из листвы дротик пробил германца насквозь. Несколько оторванных листьев, кружась, опускаются с дерева...
Германец, как надломленный, опускается на колени. Клонится и падает.
Лицо искажено недоумением и болью.
Над его головой ветер тихо качает фиолетовый вереск.
* * *
Квинтилий Вар оглядывает нас и говорит:
- Передовые посты докладывают. Мы столкнулись с сопротивлением германцев. Это марсы?
- Похоже на то, - Нумоний лаконичен.
- И что вы предлагаете, легат?
Нумоний пожимает плечами. Мол, ничего нового. Бить варваров - и все предложения.
- Как обычно.
Зато Гортензию Мамурре есть что сказать:
- Мы уничтожим их войска, пропретор, а каждого десятого мятежника распнем!
Меня бесит его манерный выговор. Так даже в Риме не говорят.
- Верно, верно.
Мимо идут легионеры, на рогатках - фурках - болтаются сковороды и походные мешки. Молчаливые преторианцы окружают нас, словно гиганты - гору Олимп. Преторианцев набирают из варваров - из галлов и батавов, поэтому они выше обычного легионера на голову. Пурпурные плащи развиваются.
- Выступление против власти Августа должно быть подавлено жесточайшим образом! - голос Вара подрагивает.
Мы с Нумонием переглядываемся. Что происходит? Легат Восемнадцатого пожимает плечами. Старый солдат, он привык, что командиров время от времени заносит.
Вар продолжает говорить. На губах выступает слюна, пропретор не замечает.
- Никто не должен уйти от наказания! Никто!
"Иудейский изюм". Восстание в Иудее, подавленное Варом в бытность его пропретором Сирии. Тогда было распято две тысячи мятежников - вдоль дороги к Храму, главной иудейской святыне. Помогло.
Мятеж утих.
Решительность и безжалостность, суровость и следование долгу - основа нашей, римской жизни. Так было всегда.
А Вар уверовал в пользу невероятной жестокости.
Такое бывает.
- Мы превратим их в кровавую грязь под нашими ногами!
Молчание. Даже Гортензий Мамурра, изнеженный легат Девятнадцатого легиона, выглядит озадаченным. Он переводит взгляд с меня на Нумония и обратно. Каштановые волосы падают завитками на бледный лоб.
- Когда мы закончим с ними, вся Германия поймет, что Рим пришел в эти земли навсегда! - говорит Вар.
Без правильного гадания даже обычная фракийская похлебка не сварится. Что уж говорить о таком важном деле, как военный поход.
Жрецу подносят чашку с кормом. Он зачерпывает дрожащей рукой пшено, кожа в коричневых пятнах. Цы-па-цы-па-цып, говорит жрец. Голос дребезжит.
Куры недовольно квохчут - они ленивые и раздраженные в этот ранний час. Начинают подбирать корм. Клюют. Сначала нехотя, затем все лучше. Помощники жреца горстями разбрасывают зерно.
Куры вынесли приговор.
Легионы могут трогаться в путь. Вперед! - сказали боги через безмозглых птиц.
- Вперед! - командует Вар. Вскидывает руку. - Вперед, мои легионы! Боги с нами! Божественный Август смотрит на нас!
Грозный гул. Легионеры стучат по щитам и кричат. Вар оглядывается. Лица, лица, лица. Все они рукоплещут ему, пропретору и военачальнику.
Грохот ударов по щитам становится невыносимым. Бух, бух, бух.
Бар-р-ра!
Возможно, думает Вар, это лучший момент в моей жизни.
...За исключением того, что все лучшие моменты в жизни рано или поздно заканчиваются.
Иногда - вместе с самой жизнью.
Вар с содроганием вспоминает серого кролика с лицом Августа. "Верни мои легионы!"
И его передергивает.
* * *
Привал. Вопли центурионов. Легионеры валятся на землю - с бряцаньем железа и вздохами облегчения.
Пока Эйты готовит мне перекусить (вода, пшеничный хлеб, оливки и отжатый вручную овечий сыр), я со стоном опускаюсь на землю. Ноги словно выдернули из задницы и вставили обратно не тем концом.
Я беру стилус и вывожу на восковой табличке:
Итого: три легиона общей численностью семнадцать тысяч восемьсот пятьдесят три человека.
Я решил вести записи, как мой старший брат. При жизни.
Вдобавок три когорты ауксилариев под командованием префекта Арминия. Одна из херусков, вторая из германцев разных племен и третья смешанная - из галлов, бельгов и батавов. Общее число примерно три тысячи человек, пополам конница и пехота. Вместе с римлянами в распоряжении Вара - примерно двадцать одна тысяча воинов.
Огромная сила. Какие варвары с ней справятся?
К тому же, - пишу я, - германцы не умеют правильно воевать. Они понятия не имеют об искусстве полководца, о стратегии и тактике, о том, как победить лучшую в мире армию.
А кто имеет?
Хороший вопрос.
* * *
Вечереет.
Тиуториг спешился и привязал коня. Низкорослый скакун из породы обычных германских рабочих кляч, только смешной желтой масти. Да уж, куда ему до огромных испанских лошадей римской кавалерии.
Беловолосый варвар вышел на поляну. Сырые после ночного дождя кусты, мокрая трава. Ноги сразу промокли.
Тиуториг ждал.
Серебряная морда редко опаздывает.
То есть -- никогда.
Наконец, раздался топот копыт. Полуконек вытянул морду и заржал, приветствуя знакомую лошадь. Через некоторое время на поляну выехал тот, кого Тиуториг дожидался. На огромной испанской кобыле.
"Что он ее таскает все время?, - подумал Тиуториг, глядя, как блестит серебро. - Эту рожу?"
- Они идут? - спросил однорукий.
- Да.
- То есть, они купились? - Тиуториг засмеялся. Человек в серебряной маске выглядел невозмутимым. Конечно, конечно, по маске-то хрен что прочитаешь.
Он покачал головой.
- Не знаю, что ты имеешь в виду под словом "купились", но, кажется, именно это сейчас и происходит. Легионы выступают.
- Отлично. Что теперь?
- Это ты меня спрашиваешь? - Серебряная маска пожал плечами. - А я думал, спросить у тебя.
Тиуториг усмехнулся. Страшной ледяной улыбкой, от которой даже у человека в серебряной маске пошел холодок по затылку.