Annotation

     ЗОЛОТОЙ РАЗБРОС 1 

     СЛЁЗЫ НЕВИДИМЫХ

     Во сне наяву

     По волне моей памяти

     Я поплыву.

     Николас Гильен.

     Предисловие.

     Автоматическое письмо или монолог с подсознанием

     Ну, вот теперь отпустило, и можно дать свои пояснения тому, что читатель найдёт ниже.

     Всё началось до невозможности просто и до полной невозможности неожиданно: решил я купить себе нетбук. Штука полезная, компактная и недорогая. Освоился немного с новой машинкой, привык к клавиатуре. А дальше…

     Дальше набрал эпиграф. Тут всё понятно, текст знакомый. Это слова заглавной песни мега хита 70-х диска Давида Тухманова «По волне моей памяти».

     Подумал: к чему бы это мне вздумалось настучать этот текст, как уже возникло на мониторе название главы «Хорошо знакомый берег». То есть, это я потом понял про эпиграф и главу, когда эта глава написалась, и до меня дошло, что за ней последуют другие.

     О штуковине, именуемой автоматическим письмом, краем глаза приходилось читать и краем уха слышать: медиумы им пользуются. Решил в Сети посмотреть подробнее. Только вот не получилось на буке: уже следующая глава подгоняет. Перешёл на большой компьютер, открыл пару статей и понял, что попал: хочешь ‑ не хочешь, а придётся писать. Порадовало то, что пишу по-русски. Говорят, случается, пишут люди и на незнакомых языках.

     Хотя бы сам смогу прочитать, что написано.

     Взялся набирать дальше, никакого понятия, что будет в следующей строчке, а тем более в абзаце или главе, не имея. Главки появлялись спонтанно, с неравной периодичностью, но чувствовалось, что пока не наберу, не отвяжутся.

     Почему главы имеют такое содержание и порядок — не знаю. Названия глав тоже у меня самого иногда вызывают недоумение. Я бы точно по-другому некоторые назвал.

     Имена персонажей и географические названия, а также события из истории сейчас хотел, было, поправить по своему разумению. Но, почувствовав сопротивление материала, отказался от этой затеи. Ведь не зря так приходило, что иногда названия и имена реально существуют, а иногда заменяются. А иногда совсем неясно — есть такие места и люди, или нет. С событиями то же самое.

     Грешным делом подумал: может это не про нашу историю и действительность говорится, а про какую-то очень похожую, существующую параллельно с нами?

     Но очень уж с нашей пересекающуюся!

     Пусть всё будет в таком виде, как пришло. Решаю только слегка подправить неизбежные опечатки и грамматические ошибки. Но именно слегка, чтобы не сбить общее настроение. Раз так писалось.

     Хорошо знакомый берег

     Хорошо знакомый берег Могучей Реки, с заросшими дикой тайгой берегами, Древний Утёс на противоположном берегу и странная Тёмная Туча над ним. Хотя, что было странного в этой Туче сказать трудно. Знакомая, странная — и всё.

     Всякий раз, когда Туча начинала выкидывать свои номера, Иван был уверен, что всё это видел уже когда-то. И не один раз. Вот дом, вот школа, одноклассники, однокурсники, учителя, коллеги, друзья. Великий Хан, Святилище в лучах солнца, гимназия. Дворянское собрание, тайга и тяжкий путь на Север.

     А ещё эта Туча, этот Утёс! Они ведь и правда были в жизни Ивана в ранней юности, когда он ещё увлекался рыбалкой и охотой и ездил на север области к родственникам мужа своей сестры. Тогда-то впервые и обозначились странные, можно сказать необыкновенные свойства «тучки небесной», мягко выражаясь.

     Навсегда врезались в мозг картины давнего боя. Звон тетивы, зловещее пение летящих стрел, дым, крики нападающих и обороняющихся.

     А место сражения узнавалось сразу. Здесь он жил, рос, учился в школе. Теперь в самом центре территории той давней битвы работает. Так получилось, что вся жизнь Ивана связана была, так или иначе, с Белой Горой и её окрестностями.

     А ещё, очень трудно убедить себя после пробуждения, что всё было не наяву…

     Да, что греха таить, внутреннюю-то уверенность в реальности событий так просто не объедешь.

     По жизни, как теперь говорят, Ваня был музыкантом — преподавателем музыкального отделения местного педагогического училища. Училище это, когда он только начинал свою педагогическую деятельность, располагалось на территории старинного монастыря в монастырских корпусах и храмах.

     До «возрождения» в центральном пределе главного храма был устроен спортзал с уходящим под купол гимнастическим канатом, матами, брусьями, шведскими стенками. А в боковых пределах нагородили классов-клетушек для индивидуальных музыкальных занятий. Там будущие учителя музыки и пения обучались игре на фортепьяно, баяне, аккордеоне, домре и балалайке. Был в училище даже свой академический хор и оркестр народных инструментов, которые репетировали в келейном корпусе, названном по-новому «музыкальным».

     Замечателен и двор монастыря-училища: монастырское кладбище, сровненное с землёй. Когда кладбище уничтожали и подводили к будущему очагу просвещения современные коммуникации, экскаваторы выбрасывали из разоряемых могил множество черепов и костей.

     За отсутствием особых развлечений, Иван и его друзья по школе, расположившейся тоже на костях монастырского кладбища, чувствуя себя крутыми пиратами и страшными лесными разбойниками, замирая от страха, по ночам развешивали на деревьях монастырского сада черепа и кости. Кто-то сказал, что, если вставить сухие гробовые гнилушки в глазницы черепов, они в темноте будут светиться. Теоретически — да, а на практике — не очень. Однако пацаны убеждали себя, что всё круто.

     Со сменой идеологии, всеобщим прозрением и просветлением монастырь был восстановлен, пардон, «возрождён», а училище, переименованное в колледж, загнали в единственный новостройный корпус на монастырской территории. Так что все занятия от математики и биологии до сольфеджио и хора проходили под аккомпанемент колокольного звона. Надо бы отгородить территорию учебного заведения, да у колледжа денег на счету — кот наплакал. В монастыре после разрухи и запустения тоже лишней копейки не было. Были, конечно, деньги, но были и огромные затраты на восстановление. Пока даже кирпичную стену вокруг монастыря было не по средствам привести в надлежащий вид. Зияла стена многочисленными рваными проломами — следами народнохозяйственной деятельности прежней власти.

     А звонарём в ожившей Обители стал Ванин коллега-музыкант, бывший ресторанный барабанщик Колян, на всю голову заболевший колоколами и даже открывший по благословению светских и духовных властей «Городской институт русского колокола», где он был и директором, и научным сотрудником, и консультантом, и звонарём-испытателем.

     Интересно, что на нужды нового очага науки Колян исправно находил спонсоров и жертвователей, а для него это было важно: как мирской служащий барабанщик-звонарь состоял в монастыре на жаловании. А прижимистый игумен Хризостом платил копейки, более радея о хозяйственно-реставрационных нуждах. Тоже можно понять. Вот и приходилось парню в свободное от творчества время заниматься научной работой.

     На задворках монастырской территории, Бог весть каким образом, при безбожной власти возник особняк, в котором проживала дружная семья то ли татар, то ли эвенов. Короче, потомки древнего кочевого коренного населения края, а может и не кочевого. Не могли их выдворить с церковной территории и после возрождения — прописаны были на жилплощади по всей форме. А у кочевников квартировал, тогда ещё молодой и малоизвестный, выдающийся ныне писатель нового поколения.

     Писатель прозрачно намекал соратникам и почитателям таланта, что он установил духовный контакт с неким, захороненным в давние времена на монастырском кладбище, Праведным Старцем.

     Впрочем, тут ясности нет, но Писатель утверждал, что информацию для своих романов-открытий он получает у самого Праведника.

     Хорошо знакомый берег 2

     На берегу могучей Сибирской Реки, к берегам которой вплотную подступала древняя тайга, стоял великий хан Тогизбей. Взор его устремлен был на тучу, нависшую над Могучим Утёсом. Тогизбей велел своим людям возвращаться в становище. Он всегда чувствовал момент, когда туча готовилась выкинуть один из своих номеров. Свите незачем было присутствовать при этом чуде, посланном духами, чтобы уважить его ханское достоинство.

     Сложно жилось Тогизбею. Никто, кроме него, не знал, что прямо на территории охотничьих угодий племени находились эти невиданные сооружения, называвшиеся «буровые». А среди людей, прилетавших на вертолетах, были и его, Тогизбея, соплеменники, с которыми он сам, оставаясь Великим ханом, «работал вахтовым методом» и после вахты летел в Город, где жил и отдыхал до следующего заезда в странном деревянном доме(не в чуме) на территории какого-то святилища чужой веры под названием «монастырь». В доме он жил вместе со своими сородичами, а всем на территории монастыря распоряжались могущественные шаманы, которых здесь называли монахами, во главе с Игуменом Хризостомом — главным шаманом этого святилища-монастыря.

     И вот он, глава племени, хан, лишний раз робел пройти по монастырскому двору, чтобы не столкнутся с монахами или, не дайте Духи Рода, с самим Хризостомом. А священники его как-то и не замечали, что, с одной стороны, радовало, но и наносило урон Ханскому самолюбию.

     Единственным, кто знал и замечал Тогизбея, был странный человек по имени Иван, который приходил в большой дом на территории монастыря, чтобы заниматься нелепой и бессмысленной работой. Целый день стучал по большой чёрной деревянной колоде с узкими чёрными и белыми плашками на одном конце, извлекая из неё то ужасные, то ласкающие слух звуки.

     Они здоровались, как старые знакомые, на бегу, особо не обращая друг на друга внимания. Впрочем, в становище рода Иван вёл себя прилично и выказывал властителю должное почтение. Да вот только в таёжном селении никто, кроме Тогизбея, не замечал этого странного чужеземца.

     ***

     Умный и хитрый шаман Племени Турухан давно заподозрил неладное. В пасмурную погоду Повелитель Тогизбей всегда норовил остаться один на берегу Могучей Реки, а шаман в это время ловил ноздрями странный удушливый запах, и непонятное слово «нефть» звучало в его натруженном мозгу.

     Ещё казалось Турухану, что Хан смотрит на кого-то невидимого остальным и даже, вроде, общается с этим невидимкой, не очень внимательно, скорее, между делом, но общается. А как тут быть шаману — духовному вождю Племени?

     Турухан часто, тайно принеся в жертву Духам пару зайцев или диких голубей, тайком пробирался на берег и взывал к Невидимым, чтобы открыли ему глаза и дали узреть, ведомое хану. Но, Невидимые молчали и не торопились помочь любопытному шаману.

     В особняке «Монастырских татар»

     Известный Писатель затеплил лампаду в красном углу перед бронзовой массивной плитой, в былые времена венчавшей могилу Праведного Старца. Икон он в своём жилище не держал: с одной стороны — не разбирался он в Ликах и не испытывал внутренней потребности, с другой — из уважения к хозяевам дома. Правда, какой они веры Писатель так и не понял. А вот к возжиганию лампадок, живя на территории монастыря, он пристрастился, подсел на это действо. И запах ладана ему был приятен. Благо, прямо во дворе в церковной лавке можно было приобрести и уголь для домашней кадильницы, и ладан, и елей, чтобы заправить лампадку. Ещё Писатель считал, что тонкие ароматы способствуют пробуждению вдохновения, ну, а если повезёт, может и со Старцем сеанс связи получится.

     Одним словом сиди и жди вдохновения — хорошо-то как! Да не ко времени раздался стук в окошко почти на уровне земли. Бывшие кочевники сдавали Писателю жильё в полуподвальном этаже. Верх был густо заселен членами их большой семьи. Ну, так вот, раздался стук, и следом в дверь просунулась улыбающаяся физиономия звонаря Коляна.

     — Бог в помощь! Здрав буди, летописец ты наш!

     — И тебе не болеть, звонила!

     — А вот, чтобы не болеть, есть у меня средство чистое, как Слёза Господня. Шурик-певчий гнал двойной перегонкой, а я на кедровых орешках настоял да на травках собственного сбора. Ты же знаешь, за скудостью дохода церковного, для поддержания бренного тела и души каждый год промышляю боем ореха да сбором трав. А то как концы с концами сводить?

     Надо сказать, писатель никогда не возражал против приёма лишней стопочки: кровь веселит, армейское и геологическое прошлое вспоминается, да и вдохновение опять же…

     — Что ж ты так живёшь в Святом месте, как басурман — лоб в избе не на что перекрестить?— весело потирая руки, изрёк Колян. — Ишь, лампадку к бирке от могилы приспособил!

     — И что с того? Бирка-то с могилы Праведника, выглядит солидно и благообразно. Он не в обиде, а иной раз и вразумляет меня в трудах,— радостно ответил Писатель, протирая стаканы и выкладывая на стол домашнюю колбасу. Во, хозяева угостили, от родни привезли. Как и положено в их породе. Из конины. Раньше-то из оленины делали кочевники, а теперь и коняга за милую душу.

     — Ну, давай, грамотей, по единой. Во здравие тела и души и во Славу Божию!

     — А ты, церковная мышь, молиться перед трапезой и возлиянием не будешь?

     — Да ладно ты, фарисей и книжник! Я молитву внутреннюю творю ежечасно. Вздрогнем!

     Выпили, закусили, ещё налили. Хорошо! И лампадка так мирно горит! И уже время к вечерней службе близится. Стало быть, допивать надо скорее да идти звонарю на колокольню. Разлив по последней, Колян посерьёзнел:

     — Слышь, грамотей, помнишь, мы к тебе как-то с корешем из прежней моей мирской жизни на Пасху разговляться приходили? С Базукой? Его вообще-то Лёха зовут. Так вот, правильный он мужик.

     Бывало, как к нам в кабак, прости, Господи, мя грешнаго, заглядывал, так все официанты и хозяин перед ним на цырлах ходили. Фартовый человек. Я, конечно, теперь при храме, Вон Владыка подрясник благословил, но сана на мне нет — значит, и базар могу с кем хочу держать!

     —Ты к чему это, Колян, так длинно излагаешь? Или надо чего?

     —Нет, ты того… не подумай плохого, только Базука к тебе какой-то интерес имеет. Заглядывал на днях, просил с тобой стрелу забить. Мол, потрещать кой-о-чём надо, а я такому человеку отказать не могу. И тебе не советую…

     — Ну, ты даёшь! То по-старославянски, то по-кабацки изъясняешься! Зови своего Базуку. Помню — хорошо мы в Светлую Седьмицу посидели.

     Трудна ханская жизнь

     Вот и ещё одна вахта завершена. Значит, конец сухому закону. Цивилизация, ванна или банька, водочка…

     Шамиль зашел в бытовку поторопить своего родственника Тогизбея.

     «Странный он какой-то, — подумал Шамиль, — не пойму, кем он мне приходится? И живёт он, вроде, у нас при монастыре, как родной, а вроде и нет его вовсе. А как на вахту прилетаем, будто вдвое больше становится да вдвое сильнее. И мужики в бригаде перед ним робеют, хотя авторитетом не давит, да и видать не очень в нашем деле разбирается»…

     …Тогизбей в последний раз перед отъездом, оглядел родные просторы. До следующей вахты он сюда не вернётся. Но, что всегда его поражало: в Племени, ханом которого он был много лет по древнему праву наследования, его отсутствия никто не заметит. И, вот ещё диво — работа на буровой никак не отвлекала вождя от забот «государственных», и никто из соплеменников не догадывался, что их грозный Хан одновременно ещё и работяга-нефтяник. Как, впрочем, никто из подданных Тогизбея не замечал нефтеразработок посреди своих исконных охотничьих и пастбищных угодий.

     Лишь шаман Турухан после камлания и приёма изрядной дозы отвара мухоморов зрел в зыбких, призрачных снах, посланных Невидимыми, странные жуткие сооружения на землях Племени, да в мухоморном трансе иногда шептал странное слово «нефть». Те, кто слышал сонное бормотание Турухана, думали, что это имя какого-то могучего Духа-покровителя, доступного только шаманам. Но, Невидимые ничего не хотели объяснять Жрецу. Количество выпитого отвара и съеденных грибов не переходило в качество. Прозрения не наступало.

     Тогизбея всё больше и больше тяготило ощущение своей умноженности на два. Он не мог уже различить, где в нём начинается хан, где заканчивается нефтяник.

     — Так пойдёт, скоро и утро с днём путать стану. Бедный мой разум! За что Духи так мучают меня? Тяжко быть ханом!

     Дети Невидимых

     Караван продирался сквозь тайгу уже много дней и ночей. Лошади были нагружены сверх всякой меры. Они испуганно прядали ушами. Люди тоже шли настороженно. Так далеко на Север Племя ещё не заходило. А виной всему были чужеземные люди, именовавшие себя Вольницей.

     Изредка в чаще мелькали пугливо-любопытные лица таёжных жителей. Раскосые глаза с тревогой и любопытством смотрели на неизвестных людей и невиданных животных, совсем не похожих на оленей. Может немного на лосей, но без рогов.

     Гнус изматывал и людей, и животных, воздух звенел от несметных полчищ комаров и мошки. Это не прибавляло спокойствия путешественникам. Злая судьба заставила бросить родную Белую Гору, гордо вознесшуюся над рекой Ушкуйкой, оставить дома, и древнее Святилище — Дом Духов. И, по повелению тех же Духов, спорить с которыми никто в племени не решился бы ни за что, отправиться в дальний путь. Искать спасения от чужеземного войска.

     Племя жило на Белой Горе и окрест её с незапамятных времён: с тех пор, когда Отец-Орёл и Мать-Рысь облюбовали эти места для своего Брачного Пира, после которого и пошло плодиться и приумножаться, смешиваясь с соседями для прилива свежей крови, Племя Любимых Детей Невидимых Владык. Это Владыки устроили, своим промыслом на Небесах, союз Орла и Рыси, так как не было у Невидимых, и не могло быть детей, а они знали, что им начертано на Звёздных Путях управлять могучим Племенем.

     Вот Духи, очнувшись после многовекового сна и увидев, что управлять им некем, и предприняли необходимые действия. Всего-то за две сотни лет, срок Вечным вовсе незаметный, Племя расплодилось и приумножилось.

     И дали Невидимые своим чадам пропитание, силу и богатство невиданные, которые приучили преумножать трудом и защищать от чужаков. И были Дети Орла и Рыси могучи, умны и сильны, как их Прародители. И стали они любимыми приёмными детьми Невидимых Небесных Родителей.

     И подумали Родители: «Нет у наших Детей имён, а как именовать людей мы не знаем. Тут младший из Родителей — Отец Солнце, которому по жребию выпало стать видимым, чтобы освещать Землю, где живут Дети (ночью Мать Луна о свете заботилась), сказал: «Знаю я недалеко от Белой Горы поселение людей. Они сильные воины и хорошие охотники. Возьмём у них имена для наших Чад». И стали звать детей Невидимых, Равилями, Лейлами да Гульнарами.

     Были те люди Сибирскими татарами. К тому времени часть их уже поклонялись Пророку, остальные ещё были приверженцами древнего Шаманского Культа. Заметили они, что, Бог весть, откуда появившееся люди носят такие же, как у них имена, да решили, что на всё воля Божья. И стали окрестные племена и заезжие люди звать Детей тоже Сибирскими татарами — имена такие же, не отличишь.

     Что Дети веровали в Невидимых Духов — Небесных Родителей, в Отца Орла и Святую Мать Рысь инородцам было невдомёк. А Дети не стремились открыть чужакам тайны своей Веры.

     На Чистом Озере

     Ничего не предвещало беды. Этой ночью сын вождя Детей Фируз, что означает Счастливый, и его возлюбленная Лилия решили по обычаю отправиться на ночное купание в священных водах Чистого Озера, провести ночь на Священном берегу, а утром возблагодарить Невидимых, и предстать перед родителями и соплеменниками, объявив себя мужем и женой.

     Озеро приняло жертву молодых людей. Перед Священным купанием они сожгли на жертвенном огне тушу дикого кабана на приготовленном заранее их родственниками жертвенном костре из очищенных должным образом шаманом племени берёзовых дров. И была жертва приятна Небесным Родителям, и спокойны были воды священного Чистого Озера.

     Вода благословила их, и ночь они провели как супруги. Дух Матери-Рыси сошел в лоно невесты, а дух Отца-Орла пребыл на чреслах жениха — значит, потомство их будет сильно и многочисленно. Утром же, осталось только вернуться на родную Белую Гору, почтительно выслушать поздравления, и начать обустраивать новый дом, сложенный, как завещали Родители, из обожженных глиняных кирпичей. Крыша на кедровых стропилах была для тепла залита толстым слоем той же перемешанной с опилками глины. Её в округе было в достатке.

     Дом загодя был построен заботами Племени и уже освящён Огненной Пляской, в которой участвовало по восемь незамужних дев и неженатых молодых охотников, только в это лето впервые добывших своего первого лося. Шаман освятил и возложил на супружеское ложе шкуру хозяина таёжных угодий Отца-Медведя. Ведь каждый знает, что если Хозяин не подарит новобрачным шубу со своего плеча, не бывать доброй семейной жизни. И приплода не скоро дождёшься, если на ложе не будет этой доброй шкуры.

     Фируз и Лилия, держась за руки крест-накрест, чтобы не нарушить  святость союза, начали свой путь к дому…

     Хорошо знакомый берег 3

     В чёрном от сажи котелке ароматно булькала уха. Обласок — долбленый эвенский челнок, на добрую половину был заполнен рыбой и мирно покачивался на речной ряби, привязанный к большой дюралевой лодке.

     Колян и Базука уже уговорили вторую поллитровку, вечер плавно переходил в непроглядную ночь, но спать ещё было рановато, и друзья сидели у костерка со второй закладкой ухи. Есть уже не хотелось, просто ждали, когда доварится, чтобы снять с огня.

     Жалобно вскрикнула неизвестная ночная птица, ей отозвались голоса пернатых сородичей, и всё снова стихло. А на обозначившейся уже лунной дорожке вода приобрела вдруг странный фиолетовый оттенок, и легкая дымка обозначилась в свете Луны.

     — Смотри, Лёха — что за фигню в сумерках на воде высветило!

     — Да, странная какая-то хрень! Вроде на мужика с бородой похоже, мокрого...

     — Твою мать! Там и вправду мужик — мокрый, чертяка. Вода по лохмам и бородище течёт.

     Вот тут, не совсем трезвых рыбаков ждал конкретно сюрприз! Водный мужик стал плавно, приближаться к ним, шагая по поверхности воды, грозя почему-то пальцем.

     — Срывайся, Колян! Шухер! — дурным голосом заорал Базука.

     Однако взгляд похожих на два глубоких омута нечеловеческих глаз, заставил приятелей замереть, а прозрачная рука сделала им знак следовать за собой. Надо сказать, что мысль ослушаться такого серьёзного субъекта даже не рассматривалась.

     Как зачарованные, Колян и Базука двинулись по лунному пути, который вдруг оторвался от водной поверхности и повёл их к площадке из серебристого света, возникшей высоко над Рекой.

     Молодцы, внезапно протрезвев, оглядели с высот чёрный от темноты массив тайги, прорезанный серебрящейся извилистой лентой Реки.

     — Красота! — радостно завопил Колян. Его артистическая натура даже в такой экстремальной ситуации обязана была отреагировать на это великолепие.

     — Чего орёшь, кретин! Ща нам с тобой кирдык будет! Это же явный псих на воле! Такой шутить не будет. Чего спросит — колись по полной! С ним несознанка не прокатит. Как есть, пахан здешний лесной, и прокурор заодно! Знать бы какого ему надо — может, и отмазались бы!

     — Не ссы, Базука! Выкрутимся! Мы же ничё не сделали! — Колян помолчал, затем жалобно обратился к этому Нечто. — Вы на нас не гневайтесь, уважаемый! Вот рыбки немного у вас взяли, но не сомневайтесь — снасть вся законная, не браконьерская. Спросить осмелюсь: Вы кто будете?

     Базука ошалело таращился на это порождение речных глубин. — Интересно, в каком таком тихом омуте такие черти водятся? — про себя подумал он. А вслух почтительно обратился. — Господин Водяной....

     Фразу ему закончить не удалось.

     — Не сметь, — рявкнул странный тип, — Водяные — мои подданные, Я — Великий Хранитель Могучей Реки! А Тайгой по берегам Лесной Дед командует, а у него в подчинении Лешие. Вот так у нас заведено.

     Немного помолчав, Хранитель добавил с непонятной тоской:

     — Ещё у меня тут Русалки — Девы Водные есть... Только этим рыбьим родственницам закон не писан. Никого не слушают, хоть тресни. Что хотят, то и творят. А у Деда Лесного Древесные Девы шалят. Тоже никого не слушают. Беда с ними!

     — А спросить всё-таки осмелюсь: зачем мы Вам понадобились?

     — Есть интерес, да не всё вам знать надобно. Что захочу, расскажу, а что не захочу, не расскажу. А вы, сердешные, мои наказы в точности выполните! Цыц! Не спорить, — прикрикнул грозный старик, хотя спорить никто и не думал.

     — А чего надо-то? Мы завсегда чисто конкретно...

     Тут произошло вовсе неожиданное: Речной Дед выхватил из мокрого кармана живую извивающуюся щуку, и с размаха ловко саданул ею Коляна по лбу, а рыбину бросил в реку.

     — Пускай дурь, которую из башки этого мудрилы набрала, на стремнине вымоет, а то сама одуреет. Что мне с ней в Реке делать? А на вопрос отвечаю: от него мне ничего не надо. Пока не надо.

     — А от меня, стало быть, надо? — отчего-то испугавшись, спросил Лёха Базука.

     — Надо. И сделаешь всё, как миленький!

     На Чистом Озере 2

     И так шли Фируз и Лилия к Чистой Горе. Только стали спускаться в низину, которая разделяла Белую Гору и Гору Чистого Озера (да, озеро, как ни странно, располагалось на горе, и из него даже брала начало коротенькая речка Чистая, которая впадала в реку Ушкуйку). Так вот. Только молодые стали спускаться в низину к Ушкуйке, чтобы, переплыв ее и благословившись ещё и речной водой, предстать перед роднёй, которая уже заждалась начала свадебного пира...

     Тут всё и началось!!!

     В устье Ушкуйки плавно заходили из вод Великой Матери Реки диковинные лодки, совсем не похожие на скорлупки, в которых Племя занималось рыбной ловлей. Невиданных размеров были те лодки, а в них, зорко всматриваясь в берег, стояли крепкие вооружённые люди.

     И просвистела стрела. И, охнув, схватилась за левую грудь красавица Лилия, и упала со стоном на землю...

     И засвистели стрелы вокруг Фируза, приникшего к бездыханному телу жены.

     — Где мой лук? Кинжал? Копьё? — мысленным криком взорвалась тишина в голове мужа-вдовца...

     Но беспощадная правда уже стучала в висках: муж, не уберегший жену в брачный день, не вправе вернуться к Племени. Он покрыл себя вечным позором. Теперь он будет до скончания века бродить неприкаянно по лесам и горам, одичает, быстро-быстро состарится, и превратится в дикого безумного лесного Деда-Бабая, которым матери и бабки пугают ребятишек.

     — Предупредить Племя! — пронеслось в голове Фируза. Но нет! Он не вправе теперь показаться на глаза соплеменникам! А каждый, кто встретит его — должен немедленно убить недостойного, по вине которого Племя не получило новой семьи и их детей — новых охотников и хозяек! Сам же горе-вдовец не имеет права сопротивляться.

     Вот, если бы он прожил долгую семейную жизнь, родил детей для Племени, и потерял жену из-за болезни или ещё по какой причине, то получил бы звание Вдового Орла, и главы семей поочерёдно отправляли бы в его дом своих жён. Чтобы поддержать огонь в его очаге и разделить с ним ложе из медвежьих шкур, чтобы плодилось и приумножалось Племя.

     Каждый из Детей Невидимых знал древнюю историю про то, как после многих лет счастливой жизни Орла и Рыси, Родительница Рысь, ставши старой и уже не очень ловкой, сорвалась с ветви высокого дерева, стоявшего на краю Великого Утёса. И разбилась Родительница насмерть.

     Посмотрели Невидимые на горе Орла — нехорошо ему быть одному! И велели Старшим из родов лосей, бурундуков, белок и всего остального Лесного Народа по очереди присылать к Отцу-Орлу своих жён.

     Все в Племени знают об этом с незапамятных времён. Знают, и посмеиваются над глупостью иноплеменников. А те веками удивляются, что Дети Невидимых такие разные. Иная семья сплошь горбоносые, другая — узкоглазые. Третьи — слишком смуглые. Четвертые — жёлтые. Сосед на соседа не похож! Но, все они — Дети Невидимых. А Отец у них один — Гордый Орёл! И нет Племени дружней и сильнее.

     Опять в монастырском особняке

     Писатель поправил фитиль в начавшей, было, чадить, лампадке, протёр и так уже блестевшую табличку с надписью "Зде покоится..." (Вот бы Хризостом узнал, чем вместо иконы пользуется труженик пера, проживающий на монастырской территории!) А Писатель относился к Святой Обители и к Вере Христовой с полным уважением, но с детства не вразумили — отец его был сильно пьющим атеистом, мать — комсомолкой, хотя и не спортсменкой.

     В институте совсем в голове всё попутал курс научного атеизма. Но, стремилась-таки к высокому душа поэта (прозаика, конечно). Да вот только сильно раздражало и смущало мятущуюся и жаждущую душу то, что чуть ли не самым активным прихожанином монастырского храма был, как раз, его, Писателя, вузовский преподаватель научного, так сказать, атеизма. Заходил Писатель на богослужения, но когда слышал на клиросе козлиный голосок бывшего профессионального научного атеиста, начинал сильно нервничать и потеть.

     А ещё сразу нестерпимо хотелось материться и выпить, а в святом месте, понятно, нельзя. И шёл Писатель домой к своей странной божничке, и зажигал лампаду, и, помаленьку успокаиваясь, ждал вдохновения. Бывало, оно и приходило, если мысли не сбивались на давно мучивший его воображение вопрос: кто же такие его квартирные хозяева — вроде татары, а вроде и остяки, а вроде и на корейцев похожи. Верой — точно не христиане и не мусульмане. И ни в одну схему про религии и секты из того, вузовского, атеистического ликбеза не укладываются.

     Спросить бы у Научного Атеиста, но он всем теперь рассказывает, что дед его был митрополитом, за веру Христову сосланным в эту глухомань безбожными властями, отец его — истинный православный, он сам воспитан в лоне Церкви и все годы гонений был её верным чадом. Спроси тут чего у такого... Да ладно. Короче, затеплил Писатель лампаду, а в окошко-то опять стучат.

     — Ну, заходите, коль пришли! Колян, ты?

     — Ага, да вот гостя привёл. Помнишь, предупреждал?

     — А, крутой, Базука?

     — Кому Базука, а кому — Алексей Иванович! Шучу, шучу, не ершись! Ишь, зазнался после пятнадцатого романа! Кто только читает? И кто издаёт?

     — Базука ты и есть, Алексей Иванович! Поди в библиотеку. Знаешь, что это такое? Да спроси! А издают, не жалуются. Свой навар имеют. И, как хошь, а книги у меня хорошие!

     — Базара нет! А будут ещё лучше. Тут мы с Коляном конкретно такую тему взяли, что ой-ей-ей... К тебе интерес имеем, а тему в довесок получишь. Слушай сюда!

     Слёзы Невидимых

     Караван шел много дней и ночей. Мать Луна сменяла Отца Солнце много раз. Единственно Видимые из Небесных Родителей, как могли, освещали путь своих Детей. Счастье, что хоть кого-то из Родителей можно видеть, хотя бы по очереди, одного днём, другого ночью. Отец Солнце и Мать Луна — младшие из Родителей, потому им и выпала доля стать Видимыми. Надо же, чтоб кто-то светил Детям. Вот пусть Младшенькие и потрудятся. Зато старшие Невидимые дают другие блага своим Детям. Ведь не светом же единым...

     А кроме света давали Невидимые Родители Возлюбленным Детям мясо, дичь, лес, и глину для жилищ, шкуры для тепла и украшения домов, да всего и не упомнишь...

     Но, самым бесценным даром был жёлтый металл, который Родители научили детей добывать в верховьях реки Ушкуйки, и который заезжие торговцы называли словом «золото». Дети же знали: это Слёзы, пролитые Родителями с Небес, чтобы оросить Землю, уплодоносить её и освятить. И чтобы Дети, через Родительские Слёзы, могли всегда связаться с Духами, Невидимыми. А те всегда могли дать своим Чадам силу, и знания, и опыт, и всё, что Любимым Детям может понадобиться.

     И ещё плакали Родители по ушедшим на Вечную Охоту Орле и Рыси — им, Бессмертным, грустно становилось, когда вспоминали они избранных смертных Прародителей своих Детей.

     Великую силу имел этот жёлтый металл. Не говоря уже о том, что Соседи и заезжие торговцы готовы были всё, что угодно, отдать за золото. Глупые купцы готовы были всего за маленький ковшик самородков полностью снарядить молодого охотника и снабдить его самым лучшим оружием. Или за горсть золотого песка продать невесте ткань на свадебный наряд.

     Дети знали, что Слёзы Родителей ничего не стоят. Иди да набирай, сколько надо, Невидимым ничего не жалко для своих Детей, только помни об Их вечной любви. Невидимые же, когда показали Племени залежи своих Слёз, строго-настрого запретили им рассказывать чужакам, где скрыто золото.

     С добытчиков, которые впервые шли за металлом, брали клятву, страшнее которой не ведал мир. Не соединиться им и их потомкам с Родителями в Небесном Селении, если вольно или невольно наведут иноплеменника на запасы Родительских Слёз! Бродить им во тьме между Небом и Землёй веки вечные. А это значит, что ни пиров с Невидимыми, ни Обильной Охоты, ни Вечного Света, который воссияет каждому, пришедшему на Небесное Веселье, на долю отступников и предателей не будет отпущено. Что может быть страшнее: жизнь прожита зря!

     Пробовали лихие люди пленять золотодобытчиков. И пыткам лютым подвергали, ни один не сознался. Зато лиходеев ждала кара лютая. Ни один злодей не ушел от расплаты.

     А Родители заповедали Детям построить на самой вершине Белой Горы Святилище небывалое и назвать его Родительским Домом и беречь пуще своих домов и своего достояния. Каждое Чадо знает, что нет ничего дороже Родительского Дома. За него и жизнь отдать не жалко.

     Бабай

     Каждую ночь прокрадывался Фируз к месту трагедии — туда, где так жестоко оборвала Хозяйка Судеб его только зарождавшееся семейное счастье. Что поделать, с Хозяйкой не поспоришь, какую захочет, такую и отмерит тебе судьбу. Даже Невидимые не берутся с ней тягаться.

     Вот и стал молодой охотник вместо вождя, по праву наследования за отцом, Бабаем. Страшная судьба! Слово это у соседей-татар значит всего-навсего дедушка, а у Детей — страшный перерожденный человек, потерявший разум и человеческий облик. Только за великий грех становятся Бабаями. А что страшнее, как не уберечь самое главное — семью, которая должна усиливать и прославлять Племя? Как жить, если не сохранил в первый брачный день ту, которую Родители дали тебе в жёны?

     Оброс Фируз страшными космами, почти сразу и поседевшими. Борода и волосы спутались и скатались. Набилось в них щепок, когда в припадках злого беспамятства носился он по лесным дебрям. Запутался в космах лесной мох, на котором он спал, измазались некогда прекрасные кудри землёй и глиной, когда от неизбывной тоски катался он с диким нечеловеческим воем по земле. Всё это склеилось, смешалось воедино, когда несчастный бросался в воды Матери Реки, надеясь, что она будет милостива и примет его тело в свои Благословенные Глубины. Как молил несчастный о милосердной смерти!

     Но, удел Бабая — горькое бессмертие. И вот, каждую ночь несчастный пробирался на место гибели своей возлюбленной и изменённым зрением жадно вглядывался в светящиеся в Лунном свете капли крови на месте трагедии. Чужие Воины перекопали землю в этом месте, поскольку была она там тучна и плодородна, и посадили репу да капусту, да и всякий другой овощ, соорудили вокруг изгородь из жердей от праздно шатающегося скота и зверья, и назвали это место «огородом».

     Но изменённое зрение Бабая могло видеть то, что было ранее. И он со сладостной мукой прозревал в прошлое и видел наяву всё, что случилась в тот страшный день. И кровь сияла в лучах солнца, как разбросанные на траве самоцветные камни, которые, он помнил, привозили на Белую Гору торговцы-купцы и продавали на украшения Детям за смешную цену — за малую толику самородков!

     Однако, странное зрение, которое подарила Фирузу его злая судьба, с некоторых пор приобрело ещё одну мучительную для него особенность. Бабай стал прозревать ещё и будущее. Страшнее ничего быть не могло! Как тёмными ночами то молил, а то поносил страшными словами он коварную Хозяйку Судеб, которая по-честному должна была помиловать его безумием, а разум его оставался незамутнённым уже многие годы. И вот теперь, если повезёт, видел Фируз по ночам картины той страшной ночи, а нет…

     ***

     Молодая красавица с лицом, на котором, казалось, навечно застыла маска страдания, нетвёрдой походкой пробиралась вдоль изгороди к рубленному из брёвен большому дому, называвшемуся, Фируз уже знал, «казарма», где её поджидали здоровые мужики в странных одеждах.

     И те, кто был не занят в карауле или не исполнял другой воинской работы, вроде чистки оружия и отработки воинского артикула, подходили к красавице, которая при их приближении начинала дрожать и внутренне вся сжималась, но при этом старалась держаться как можно более развязно. Она была изрядно пьяна: это помогало ей в нелегком ремесле полковой шлюхи.

     Фируз с бессильной яростью наблюдал, как красавица уединяется по очереди с желающими её услуг мужчинами. Те при этом весело смеялись, похлопывали бедняжку по заду, щипали за груди и бока. Некоторые беззлобно давали ей легкого пинка, подгоняя к палатке — её рабочему месту и журили: « Опять напилась лохудра! Смотри ужо, не засни под Ванькой! Не то в воду скинем, а как протрезвеешь — все бесплатно попользуемся!»

     Страшно и жутко становилось Бабаю от этих видений. Лицо, глаза, походка, голос, тело — всё было знакомое, родное. Но, вмешаться, защитить, оградить, обнять не мог несчастный свою утраченную возлюбленную.

     Страшно, жутко было Фирузу. Он знал, что его возлюбленная погибла очень-очень давно: может, и больше ста лет уже прошло — счёт времени для Бабая был недоступен. Но вот она — живая, красивая, пьяная, чтоб заглушить душевную боль, идёт с очередным солдатом в свою проклятую палатку. И знает несчастный, что нет у красавицы иного пути. Чем ещё она прокормится и прокормит детей? Поздними вечерами он видел, как её, совсем пьяную, часто с трудом, вели под руки домой «после работы» мальчик и девочка. Мальчик до боли напоминал Бабаю себя в далёком безоблачном детстве. Девочка похожа на Лилию, такую, какой он увидел её впервые на пороге дома её родителей.

     Вдогонку Лилии (или её призраку?) раздавались издевательские выкрики: «Небось! Тащи мамку до дому. Пусть отоспится! Она нам завтра в свежести понадобится! А ты, девонька, подрастай скорее. Вместе с мамкой нас ублажать будешь! И мальчонке применение найдем — писаный красавец растёт! Не трясись, малец, шутим, содомскому греху не привержены. А бабам завсегда применение найдём!»

     Если счастье смерти недоступно Бабаю, то где же милосердное блаженное безумие! Проклята будь в веках подлая Хозяйка Судеб. Безумие положено несчастному по древним установлениям!

     ***

     Городок Чумск был основан первопроходцами Вольницы в месте слияния Матери Реки и её правого притока реки Ушкуйки. Название новому Острогу, а затем Городу дали те же первопроходцы, от слова «чум» — так назывались передвижные жилища местных кочевых туземцев, часто встречаемые по берегам Большой Реки и Ушкуйки.

     Малоприметные землянки и полуземлянки поселений Сибирских татар разглядели позже, уже освоившись на берегу. Наземные жилища также имелись у этого народа. Но были эти домишки низкими и приземистыми, и мало отличались от полуземлянок.

     Суровый Сибирский край требовал бережного отношения к теплу в жилищах. Каждый решал эту нелёгкую задачу по-своему: кто-то при помощи тёплых шкур, накрывавших чумы, кто-то — за счёт заглубления в землю и малой высоты построек.

     Единственные капитальные строения были только на вершине Белой Горы: что-то вроде крепости с капищем и жилыми домами за общей бревенчатой стеной. Знать, могли себе позволить так роскошествовать обособленно жившие на Горе люди.

     Были дома из глиняного кирпича с глиняными крышами, только народ, их населявший, ушёл неведомо куда от неприятельской осады. И каменная храмина в центре поселения опустела…

     ***

     Из стоявшего неподалеку от казарм экипажа Белую Гору наблюдали почтенного вида господин и дама ослепительной красоты. Что-то азиатское едва уловимо проглядывало в её чертах. На бедного бродягу дама глядела с болью и состраданием. На безобразное действо у казарм с участием пьяной шлюхи вообще не решалась поднять глаза.

     Редкие прохожие удивлённо оглядывались на странную пару: виданное ли дело, чтоб благородные господа обращали внимание на сумасшедшего босяка и подвыпивших солдат?

     Граф Брюханов (а это был, несомненно, он) хмурился, уже сожалея о решении взять в Чумск свою фаворитку Лилиан. Но, дело — прежде всего: необходимо было приглядеться к странному умалишённому, про которого ему отписывал чумский градоначальник.

     Однако зрелище оказалось для мадемуазель слишком сильным. Даже нельзя было компенсировать тягостное впечатление достаточным количеством шампанского: политес следовало соблюдать. Сам факт появления Графа в местном «приличном» обществе с персоной сомнительного происхождения и занятий вызывал ненужные сплетни и кривотолки.

     А в свете предстоящей поездки в Петербург, сплетни были крайне нежелательны. В вечно хмельной головке Лилиан, к тому же, прочно поселилась бредовая идея быть представленной ко двору, что при её статусе являлось полным абсурдом.

     Всё складывалось не так, как мыслили Их Сиятельство. С самого начала поездка задумывалась небольшим этнографически-развлекательным вояжем. Градоначальник писал, что в Чумске появляется временами занятный абориген, к которому местные жители относятся со страхом, уважением и насмешкой одновременно. Кличут аборигена Бабай и, похоже, у местного населения связана с этой кличкой какая-то легенда.

     Однако если начались неприятности, то уж, точно, жди их много. По-другому не бывает. Лев Николаевич и так был фраппирован ажитированным поведением своей подруги (про француженку и думалось французскими словами), которая при первом же визите к казармам устроила истерику и порывалась бежать к Бабаю сломя голову. У него самого нервы взбрыкнули, как лошадь, укушенная оводом. Изрядно похоже было обличье безумного оборванца, несмотря на лохмы и спутанную бороду, на портрет, который показывался Их Сиятельству из зеркала цирюльника во время бритья, завивки усов и прочих, необходимых культурному человеку процедур. («Только бы никто из уважаемых господ внимания не обратил!») Да кому такое в голову придёт — Графа с босяком сравнивать!

     Неприятности стремительно преумножались. Не ко времени черт принес полицмейстера с городовым. Нешто не мог градоправитель прижать ретивого служаку, пока его друг с пассией разъяснят колоритного безумца?

     Ан, нет. Полицмейстер, не добившись от убогого каких-либо объяснений, приказал городовому препроводить нарушителя спокойствия, смущавшего горожан своим диким видом, в участок для производства дознания и следствия.

     Знали бы Их Сиятельство, что главные неприятности с Бабаем ещё впереди! Но, в конце концов, всё решилось. После коммерческих переговоров с жадноватым блюстителем чумского порядка, Граф забрал бедолагу в Верхнеудинск: уж больно диковинны были рассказы того про Невидимых Родителей, плачущих золотом. Надо было спокойно всё обдумать, истину от бреда отделить.

     Так вот, поселился Бабай в графской усадьбе. Подолгу беседовал Лев Николаевич с новым жильцом. Тот даже немного стал в себя приходить. Побрили, помыли, накормили. Стал меньше дичиться. Про свою жизнь бездомную рассказывал. Только плохо понимал Граф его наречие, а Лилиан, «подругу разлюбезную», откуда-то разумевшую сибирские диалекты, звать не хотелось.

     После визита в Чумск девушка запила пуще прежнего. Ругала домочадцев дурными словами. Графа в свою спальню не допускала. Кричала, что дурак, не понял ничего про себя, Гэгээна и Бабая. Через то лишились они общества бродячего бурятского мудреца, сказителя-виртуоза Гэгээна, часто прибегавшего к их гостеприимству. Коренные жители очень уважительно относились к Гэгээну, а просторный двор усадьбы Графа свободно вмещал всех желающих послушать удивительные баллады.

     Дело в том, что едва привезли в Верхнеудинск странного Бабая, Гэгээн попросту исчез. То ли обиделся на что-то, то ли взыграла в очередной раз тяга к перехожей жизни.

     А его соплеменники и Лилиан уверяли, что на этот раз Просветлённый удалился навсегда.

     Граф отмалчивался. Подолгу беседовал с бродягой. Надеясь получить хоть какую-то ценную информацию. Беда: наречием, которое тот понимал, аристократ-этнограф больно плохо владел.

     Тут, к облегчению Их Сиятельства, дворовый человек Лхасарашка, поклонившись хозяину, заявил, что коли освободят его от другой работы, станет переводить барину беседы с Бабаем и ухаживать за ним. Стирать, кормить, следить: сущее, однако, дитя!

     — Полно, да знаешь ли его наречие? Я же его из Чумска привез, а там бурят отродясь не бывало.

     — Знай, все Лхасарашка знай! Мой татарски говори. И другие люди какой говори знаю. Батька мой, однако, могучий шаман был.

     Арса крепкий пил. Саламат кушал — со всеми Духи мира говорил. Мене тоже, мала-мала, учи. Быть бы Лхасарашка шаман и лекарь, да батька помри: арса много пил — Духам мало возливал. Дух обиделся и Батька пьяный с горки кидал. Лхасарашка сирота стал.

     Батька Цэрэмпил звали — Множащий Долгую Жизнь значит. Только обижал Духа: арса сам один пил. Его никто защищать не стал. Духи сердись — Цэрэмпил много жить не дали. А Лхасаран — Защищённый Божеством по-бурятски.

     — Ну, коли не врёшь, будешь при Бабае толмачом.

     Как допустил Граф недоучку-шамана к своей чумской находке, стало совсем всё неладно: Лхасаран Батькович (Цэрэмпилович) понёс по городу слухи, что извёл хозяин Просветлённого Гэгээна, а вместо него привёз поддельного. Вроде похожий, но не Просветлённый. А благодать Гэгээна Граф, мол, себе присвоить хочет: сильно лицом на него похож. Хотя из столицы Империи и рода высокого!

     Лев Николаевич косо смотрел на Защищённого Божеством по отчеству Множащего Долгую Жизнь, но признавал, что с Лхасарашкой Бабай общается более охотно, чем с остальными. Ещё отметил, что у бурята и впрямь талант есть к шаманству и целительству. Заботой, разговорами, какими-то своими фокусами и зельями Лхасаран быстро привёл одичавшего туземца в сносный человеческий вид.

     «А такое сочетаньице имён туземных тоже неспроста. Видно сама Судьба здесь Просветлённого с Защищённым столкнула. И ещё батька-шаман Множащий Долгую Жизнь! Надо поразмыслить на досуге».

     Родительский дом

     И велели Невидимые Родители устроить дивное Святилище — Родительский Дом, чтобы Дети всегда могли прийти в гости к Родителям, рассказать им о своих делах и нуждах, а родители выслушать, помочь, а, если надо, и пожурить своих Детей.

     И велели Родители так построить Дом:

     Длины же ему быть пятьдесят локтей.

     Ширины быть тридцать пять локтей.

     Высоты поднять на пятьдесят локтей

     Под Домом же копать яму великую глубины тоже пятьдесят локтей.

     Яму ту заполнять Слезами Родительскими, пролитыми и от радости за Детей Возлюбленных, и от горести за неправедные дела их, что по глупости Чада совершили, а Родители, за многостью забот своих, от беды и дурного дела не оберегли.

     И наполнять яму ту великую золотом — Слезами Небесными многие и многие годы. И заботиться о прибавлении золота неустанно и Вождю, и каждому из Племени. Ибо, чем больше Слёз Родительских соберётся в той яме великой, тем ближе станут Дети к Небесам, тем святее будет союз с Родителями и крепче связь с ними. А будет сильна связь — будут чудеса небывалые и благо Детям Возлюбленным.

     Золото Божественное расплавлять на огне великом, а как станет жидким, заливать в формы и делать кирпичи равные. И так укладывать в ямину. А будет та доверху наполнена Слезами — рыть по порядку на Юге, Западе, Севере и Востоке ямы меньшие, над ними Святилища Малые устраивать и также золотом заполнять.

     Снаружи и внутри Дом Родительский золотом не украшать. Стены же снаружи и внутри изукрасить картинами дивными. И будет Рука Небесная водить кисти живописцев. И даст им разумение запечатлеть на стенах Лики и Чертоги Небесные.

     А коли хотение есть, в доме своём иметь изображение Ликов и Чертогов, то звать живописцев и давать им доски кедровые сухие и ровные, да напишут на них Святые картины на радость хозяевам и в назидание. И весить картины те Святые в домах — достойно Детей. Живописцам же платить за работу и почёт им оказывать: рукой их Небеса водят.

     Только Золотыми Слезами не платить живописцам и меж собою торг на Слёзы не вести, а одаривать взаимно друг дружку припасом, шкурами и прочим полезным скарбом. С иноплеменниками же можно рассчитываться золотом и приобретать, что Верным Детям потребно. Родителям для своих Чад ничего не жалко.

     Когда же Слёз будет в яминах в избытке, Дети смогут свободно разговаривать с Родителями. И Родители явят через Слёзы свои многие чудеса. Посему ежедневно и неустанно должны самые сильные Дети трудиться на добыче Слёз, а Вождь радеть о плавлении и закладке Слёз в ямы для славы Родителей и процветания Племени. И да не узнают иноплеменники, как золото добывается и как в ямины закладывается. И благословенны будут Родители и Дети их на Белой Горе и по всей Земле.

     Чистая Гора (Ваня шизует)

     Весна благоухала черёмухой и сиренью. Точнее, черёмуха уже отблагоухала, а цвет сирени только набирал силу. То ли от этих терпких ароматов, которыми наслаждаются раз в году, то ли от жары в классе (отопление в колледже к скорби директора всё не отключали, чем платить?) у Ивана вдруг резко заболела голова. Вообще-то он головой почти никогда не маялся. А тут — на тебе. Даже с глазами что-то произошло. Может давление скачет? И погода была распрекрасная. Настоящая весна. И странная тёмная туча не портила весеннего настроения. Если бы не головная боль…

     Воздух стал густым, вдыхать его стало трудно, и в этом густом воздухе в окне первого этажа возникло сначала лицо, а затем вся фигура девушки изумительной нереальной красоты. Бездонные глаза манили обалдевшего Ивана в неведомые дали: «Разве так бывает? — подумал он. — Как в кино, только лучше. И сердце творит что-то невероятное. Точно, давление...»

     Надо сказать, что был урок вокала, и Ваня выполнял обязанности концертмейстера — попросту аккомпаниатора. Так вот, стояла у рояля очередная будущая учительница пения, простая деревенская девушка из далекого северного села, и спокойно так, неспешно осваивала азы исполнительского искусства: ровно столько, сколько нужно для работы с детьми на уроке музыки: не в Большой театр готовилась, а на ниве народного просвещения пахать. Глядь, а пианинщик Иван Семёнович рояль-то свою забросил —  и шасть в окошко. Руки куда-то вперед тянет, глаза чего-то ищут, и как будто за кем-то спешит, отстать боится.

     «Жаль, хороший дядька был. На уроках не напрягал, и под юбку не лазил. Смирный. Но, видать — ку-ку. Весна подействовала. Теперь в дурку заберут, точно. Глаза, вон, совсем остекленели. Видит, однако, чего-то». Мысли непривычно быстро ворочались в головке будущей юной педагогини.

     Тут совсем плохо дело стало…

     Со стороны могилы Праведного Старца стремительно приближалось какое-то Чудо: благообразный старичок, очень, надо сказать, бодрый.

     — Дева! Поведай, куда сей злокозненный скоморох ринулся? Даже гусли свои диковинные бросил! Догоню, пусть пощады не ждёт! Нечего за непорочными голубками гоняться, словно коршун!

     — Это, как бы…и мне, однако, дурка светит? — пронеслось в перегревшемся от непосильной мыслительной деятельности юном мозгу. — Что за хмырь? Как на старинных картинках: длинные седые волосы, бородища до пояса, весь в белом, рубаха длинная, штаны, кажется, моя бабушка Груня такие портами называла. Сапоги дёгтем начищены, как от телеги дедушки Павла пахнет, когда он колёса смазывает. Откуда взялся?

     — Дева! Нешто ты сомлела? Прости, красавица, Не хотел тебя смутить да напугать. Скажи — скоморох ведом тебе?

     — Дак, это ж Иван Семёнович — концертмейстер!

     — Как? Что-то туговат стал на ухо! Квартирмейстер! Убью мерзавца! Знавал я одного квартирмейстера, так он, негодяй, первый сводник в полку был! Сколько невинных девиц с пути сбил. А когда французского супостата били, сию девицу совратил. Модисткой она была, в городе Париже. Походные бордели организовывал! Ой! Прости отроковица! Негоже старому солдату при деве такое говорить! А скомороха порешу! И гусли его бесовские порушу! Но сперва скомороха! Держись, квартирмейстер!

     Златой Телец

     — Так вот, — медленно и задумчиво протянул Базука, подходя к писателевой божничке.— Ты, брат мой книжный, где табличку-то прихватил? Конкретно?

     — А вот лежала неподалёку от входа в колледж. Девки, как на учёбу бежали, об неё подошвы шоркали: перекопано по всей ограде, будто клад кто-то ищет. Да глина сплошная. Я смотрю, дощечка знатная, вроде бронзы. Красивая вещь оказалось, как глину отмыл. А надпись разобрал, понял: негоже такой штуковине в грязи валяться.

     Девкам я доску пошире у хозяев в сараюшке приискал, да на место таблички и бросил. Им всё равно, обо что тапки скоблить.

     — Голова, два уха! Бронза! А вес?

     — Ну, тяжеловата будет, да ведь и не маленькая штука, без малого на полнадгробья.

     — А как ты её домой-то запер?

     — Так кантовал с боку на бок, а потом и установил в красном углу.

     — Слышь? Давай я Борюсика-ювелира к тебе подгоню, он посмотрит, какая такая бронза.

     — А ты думаешь…

     — Я не думаю. Я вот за край поднять попробовал — хрен с два. А бронзовую бы легко.

     — И чё твой Борюсик?

     — Не чёкай, столп культуры. Борюсик мне реально должен. Золотишко-то из ломбардов для его народного высоко рентабельного творчества через меня по бросовой цене имеет. Пусть будет поглядеть, а там решим. Если фуфло, ладно, а нет — задумаемся. Может, и все интерес иметь будем. Однако это только начало. Если тема с надгробным художеством покатит, работаем дальше и, глядишь, все в шоколаде будем.

     — Ну-ка, ну-ка!

     — Для начала с тебя хватит, а там, через Коляна связь будем держать. Позже, может, чего ещё расскажу. Короче, жди Борюсика.

     — Слышь, Лёха, мне звонить пора. Пойдем. Всё ясно. А этот интеллигент всё равно ничего не нальёт. Вот с собой бы принесли, так лакал бы за милую душу.

     Кореша вышли на улицу. Лёха потянул из пачки сигарету.

     — Сдурел: Хризостом увидит, тебе хоть бы хрен, а у меня с ним геморрой будет. Курить на территории монастыря воспрещается!

     — Ладно. Главное, болван не задавал лишних вопросов. Борька посмотрит, если желтяк, то сразу мне свистнет. А Псих Речной ботал, хренова гора тут, на территории, жёлтеньких железок. Ему-то для каких-то своих заморочек это надо, а мы уж себя не обидим.

     — Слушай, а не порвёт тебя старикашка? Он же, вроде, думает, что я ничего не знаю - не помню, а ты мне его инфу сдал?

     — Пусть узнает! Тоже мне, Биг-босс нашёлся!

     — А кто землю, интересно знать, на территории колупает? Давно ведь уже, пройти негде из-за глины.

     — Придурки, вон вся ограда в дырьях: заходи кому не лень. Пусть роют. Речник сказал, что глубоко надо лезть, ходы знать. И, как-то, говорит, связано золотишко здешнее с его Могучей Рекой. Гонит про какие-то Линии Сил. Может, псих конченый, а может что-то тут есть.

     — Колька! Разгильдяй, прости Господи! Нет в тебе радения. Службу начинать без звона, что ли? — раздался из окна келейного корпуса голос Хризостома.

     — А ты добавь червонцев, Отче, я буду загодя приходить!

     — Не добавлять тебе надо, а звонаря нового искать. И водкой, бывает, пахнет. С кобелиной, к тому же, нагло по территории гуляешь!

     — Так это ж редкой породы животное!

     — Редкой! А пёсьим образом своим могилку Старца пометил! Братия и прихожане видели! Срам! А если до Владыки дойдет? Служить мне тогда за Полярным кругом всю оставшуюся жизнь!

     — Не прибедняйся, Батюшка. Все знают — вы с Владыкой друзья-товарищи!

     — Не смей! Он лицо высшее. Иерарх.

     — Короче, Колян, кончай вату катать,— встрял Базука. — Мне ваши разборки по фигу. Иди, звони, а я похрял. Дел много. Пока! И тебе не кашлять, Святой Отец!

     — И кого только на церковный двор ты, Николай, ни приводишь!

     — А это к службе не относится!

     — Искушение мне с тобой, раб Божий!

     На Васильевском острове

     В тихом особнячке на Васильевском острове с окнами на Большую Неву, а значит всегда на ветру, старый человек чего-то мудрил над столом, заставленным спиртовками и колбами, в которых булькали разноцветные жидкости. Был он ещё крепок. Азиатские глаза не утратили молодой блеск. В движениях старика чувствовалась нерастраченная сила и энергия.

     Звали азиата Лхасаран Багмаев. Был он вхож как восточный доктор-целитель во многие влиятельные дома. Поговаривали, что и сам генерал-губернатор с супругой ходят у него в пациентах. Никто бы не узнал в этом вальяжном туземном лекаре замухрышку, пришедшего с рыбным обозом в Петербург с далекого озера Байкал.

     Тот обоз отряжен был в столицу для доставки диковинной байкальской рыбы омуля. Возчики за долгую дорогу насквозь провоняли рыбным духом. Провонял и прибившийся, Христа ради, к обозу узкоглазый басурман, всю дорогу молившийся на свой лад своим басурманским Богам.

     Сидел на краешке телеги, смотрел в одну точку, не мигая, ничего не видя и, ни на кого не обращая в пути внимания. И ещё утробным голосом тянул какую-то туземную молитву на одной ноте. Мужики сначала матюгали дикаря, чтоб не наводил тоску своим нытьём, потом плюнули: пусть себе воет. Всяк народ на свой лад Богам молится.

     А басурман по прибытии в стольный город распростился с обозниками, достал из-за пазухи засаленный кисет, а из него помятую бумажку. Стал пришлый человек совать ту бумажку под нос прохожим, вопрошая: «Куда ходи Лхасаран говорит пжалста, лубезни?»

     Люди, учуяв невыносимый запах тухлой рыбы, махали руками, гнали прочь грязного оборванца.

     Наконец один сердобольный старичок пожалел убогого. Прикрыл платочком нос, взял кончиками пальцев замызганную бумажку, растолковал, куда идти нерусю.

     Так началась новая жизнь Лхасарана. Хозяин дома, где нашел приют инородец, был суров, но справедлив. К письмецу от своего соратника из Забайкалья отнёсся ответственно. Просит соратник сделать из дикаря, найденного в экспедиции на Чумские Холмы, человека — сделаем. Труда много придётся положить — ничего. Судя по письмецу, окупится все сторицей. Перво-наперво, вдолбить русскую речь, чтоб мог сносно изъясняться, научить в обществе себя вести. Потом разобраться с его лекарскими талантами. И уж после самая малость останется — заинтересовать питерский свет в новом лекарском светиле. Ну, и под таким соусом уже приспособить Лхасарашку к настоящему делу, ради которого деньги в его учёбу вкладывались.

     Много сил положил Хозяин. Много трудился Лхасаран. Терпел, бывало, и побои, когда медленно осваивал учение. Но претерпел и вознёсся высоко на Северном небосклоне. Который сезон мода на целителя не спадала!

     И вот, однажды, Хозяин привёл его к запретной двери  в подвале своего особняка, молча повернул ключ, впустил Лхасарана.

     — О! Это же сам воплотившийся Великий Гэгээн! — завопил Лхасаран, забыв вмиг с таким трудом усвоенные светские манеры! — Будь славен в веках, Отец наш.

     В ответ тот, кого Лекарь назвал Гэгээном, разразился страшным звериным рыком.

     — Не гневайся, Великий! Я твой поддельный Просветлённый — Верхний Удинск лечил-учил. Тебя вижу — настоящий!

     Опять рычание.

     — Ты не дикуй тут! Твоя задача — вернуть этому зверюге человеческий облик, да чтоб рычать перестал. Нам от него много чего узнать надо. Верни ему речь человеческую. Озолотим. Сам подумай: ещё сезон-два и осточертеешь ты всем в Питере. На что жить будешь? А через эту образину многие богатства сможем поиметь.

     — Сделаю, всё сделаю, Хозяин! Это же счастье какое — сам Великий! Настоящий бурятский Просветлённый.

     — Дурья башка! Смотри — он масти не вашей. Вообще непонятно какой породы. Граф его где-то в Сибири подобрал одичавшего. В Чумске. Каждый день приходил и садился посреди плаца у казарм. Вшивый, грязный. И корёжило его, как будто видения какие…

     Городовой свёл в участок, а у него полны карманы самородков. Не отдавал: плакал, кричал, что это чьи-то там Слёзы. Мол, они по какой-то Лилии в веках родителями пролиты и её освободят.

     Так вот. Отобрали у него в участке золотишко, а он окончательно рехнулся и речи лишился. Ревёт, как зверь.

     — Нешто городовой за так его отпустил? Как он у вас-то оказался? — удивился туземец, уже разобравшийся в тонкостях цивилизованного ведения дел.

     — Отпустил, как же! Граф всё уладил. Самородки — городовому. И ещё от себя добавил, чтоб ненасытного заткнуть. Слыхал он кое-что, когда в Сибири золото искал, от таёжного люда. Говорят, есть народец в тайге, который каким-то Невидимым поклоняется, а золота у них — пруд пруди. И тоже его Слезами называют. Говорят, пришли с Белой Горы, а там их Родители одаривали. И чего-то там про слияние Таёжных Слёз с Белогорскими глаголют. Вот так.

     — Так я для самого Гэгээна постараюсь, как для Отца родного!

     — Да ты уж постарайся. Всем лучше будет. Надо мною ведь тоже Хозяева есть. Что не так — от них не укроешься! Зря, что ли, на тебя столько денег убухали. Один немчина-лекарь за науку сколько содрал. Да индус ободрал меня, как липку. А учитель словесности и вовсе по миру пустил. Говорил, такого дикаря, как ты, по-русски толком научить, что пуд соли съесть.

     — Посмотрим, какой такой Тыгын-Гыгын!

     «Визит вежливости»

     Не было у Лёхи-Базуки счастья по большому счёту. Бабло водилось, женским вниманием обделён не был, домишком, вон, в элитном коттеджном поселке обзавёлся. Тачка, опять же, не самая хилая в городе. А вот счастья, покоя, душа не чувствовала. Тоска порой нападала смертная. Сам понять не мог: почему так тошно становилось. «Вот поднять бы лавэ  конкретное,  как у Ротшильда, тогда была бы жизнь». — Крутилось в похмельной голове. Хотя, что бы он делал с вожделенным богатством, Лёха представить не мог. От этого ещё тоскливее становилось.

     А в последнее время поводов для тоски добавилось немерено. Вот и сейчас в подвале забурлила вода, и Базука, как ошпаренный, кинулся по лестнице вниз.

     — Стой, Батя, скоро весь дом угробишь! Уже везде грибок да плесень!

     — Помолчал бы. Больно много воли взял. Захочу — совсем твою хибарку смою! — не особенно злобно, но весомо, объявил Речной Дед, он же Дух Хранитель Могучей Реки, штопором выкручиваясь из гейзера, образованного его стараниями прямо в полу подвального этажа базукиного дома.

     — Ну,… Салют, вредитель. Поднимайся в гостиную. Всё равно избе хана.

     — Ты не печалься. Сослужишь мне службу — тыщу таких хибарок построишь. Да с окнами хрустальными и крышей золотой!

     — Поёшь складно. А я и эту жилплощадь непосильным трудом…

     — Будет! — оборвал Дед. ‑ Некогда мне твоё нытье слушать. Пока я тут с тобой, как бы Русалочки мои какого Водяного насилию не подвергли. Скучно Девкам, вот и шалят. А я уж стар. Едва справляюсь с окаянными.

     Сынок мне нужен, а я его только из утопленничка заполучить могу путём законного усыновления. Айда мне в наследники?

     — Тьфу на тебя, Старик. Я в твою бригаду пока не тороплюсь. На земле хоть и тошно, а всё-таки привычнее!

     — Пошутили, и будет, — снова осадил парня Дед. — Давай дело говори!

     — А чего говорить-то. Коляну, хоть и кореш он мой давний, я всё вправил, как ты велел. Мол, долбанул тебя Дух Реки щукой по лбу, своей печатью отметил и, как говорится, в светлое будущее поведёт.

     — Ты яснее говори. Не мудрствуй. Кобелину звонарь принял?

     — Я и не мудрствую. Парень думает, что всё слышал. А то, что мы с тобой перетирали, когда он долбанутым стоял, совсем в его башке не отложилось. А про Кобеля (кстати, сукой оказался) я сказал, мол, редкостной породы — эскимосы для охоты на белого медведя вывели. Он после твоей щуки всему верит. Даже белому медведю в Сибири.

     — Молодец, щучка! Правда, пару дней тогда плавала, как хмельная, да от ельчиков с подъязками бегала: боялась, что проглотят. Сейчас уже одыбалась. А ты следи, чтоб он почаще на монастырской территории собачку выгуливал. И вообще-то, без тебя знаю, что она сучка, только с кобелиными замашками, знаток собачачьих половых различий ты наш.

     — Ну, так вот. Сказал я Кольке, мол, Дед в долю берёт. Клад в подвале у татар, где писака живёт, зарыт, а старик знает, как к нему подъехать, но сам не может от своей реки оторваться.

     — Ха! Я каждой речке, каждому ручейку на земле и под землёй родственник, хотя бы троюродный. Куда хочу, туда и плыву. Вам, щепкам сухим, так путешествовать и не снилось!

     — А с псом Игумен Кольку со двора гонит. Грех — как магнитом к колокольне, да к могилке Старческой тянется.

     — Правильно всё, умненькая собачка! А звонарю надо задание какое-нибудь дать, чтоб умствовать было некогда.

     — Ну, для начала сказал, надо плиточку с могилки Старца разъяснить. Писатель — лопух. Борька-ювелир у него побывал. Странные дела говорит: вся бандура из золота, точно. Пробы какой определить не смог. И ещё не понимает способ, каким её в бронзу сверху закатали. Говорит, как глазурью покрыли. Кондитерия какая-то.

     — Так-так! Уже кое-что! А летописцу про клад не намекали?

     — Подкатывал я к нему с этим базаром. Так он говорит, что Праведный Старец, когда в последний раз с ним на связь выходил — поминал про какие-то богатства несметные на монастырской земле. А литератор понял так, что это Духовное богатство Русского народа, которое надо найти, сохранить и вернуть для использования трудящимся массам! Придурок, блин!

     — Блины в вашей породе на масленицу пекут! Давай дальше по делу.

     — Дело такое: работаем над писателем, водочку с ним кушаем, разговоры разговариваем. А Колян, дурак, всё рвётся полы в писательском подвале повскрывать.

     — Полы отставить! Водочку кушайте, да главное, как-нибудь постарайтесь с кочевниками подружиться. Про историю их Племени разговорить. И очень осторожно разведывайте землю вокруг Храма и татарского дома. Всё отмечайте и записывайте.

     — Нам бы с металлоискателем…

     — Нюхом, нюхом. Копателей с всякими приспособами да металлоискателями тут полон двор. Слухом Земля полнится! Тоньше надо! Тут сам Леший не поймёт, что важно. Даже найдёте клад-другой, хрен с ними! Важно понять, какая связь между жителями моих приречных угодий, здешними татарами и Старцем.

     ‑ Ещё и Старца приплёл! Спасибочки!

     Глаза Духа Реки вдруг стали глубокими-глубокими и начали наполняться водой.

     «Задумался, сейчас опять потоп будет», — подумал Базука. Но, на этот раз пронесло. Дед благополучно вышел из омута своей мысли.

     — Чую, одна это верёвочка. Дух Земли поминал про «линии связующие», да его шибко не разговоришь, вечно рот глиной забит вместо жвачки! Понял только, что окромя этих линий нет пути, такой груз поднять. А как золото в реку возами валили, сам видал сто лет назад…или тысячу? Да мне не важно, а тебе поторопиться надо: людской век короткий. Поможете с дружком исторгнуть из вод сию скверну — всё будет ваше! Мне речная галька милее этих золотых кирпичей. Да вы мозгами, мозгами! Связь здешнего золота и речного поймёте, а дальше разберусь, что делать. Всё. Надо будет, появлюсь!

     Забулькало, зажурчало. Базука нервно матюгнулся. Дед сказал на прощание: « Хорошо-то как! Собачку берегите!» — и растворился в образовавшемся прямо на полу озерце, которое тут же и высохло: пожалел Лехин паркет Старик. На этот раз добрый был.

     — Чтоб те утопнуть, Чёрт Мокрый! — грустно выругался Лёха и достал из-под дивана заначенную от своей половины поллитру. Нервы!

     Белой акации гроздья душистые

     Иван Семёнович шел по знакомой улице. От Белой Горы, где располагалась по соседству с мужским монастырем женская гимназия, булыжная мостовая спускалась вниз к Ушкуйке, на волнах которой застыли лодчонки с рыбаками. Извозчиков  и собственных выездов почти не было в этот час. Время присутственное, со службы ещё никто не разъезжался, визитировать тоже рано.

     «Сегодня же пятница — в Дворянском собрании поёт госпожа Алмазова! Непременно надо быть»,— вспомнилось вдруг.

     Неземной красоты создание в белых кружевах, кокетливой шляпке и перчатках из единственного в городе французского магазина плыло по мостовой, казалось, совсем не задевая булыжника.

     «Что ж я средь бела дня, как тать в нощи крадусь за красавицей? Люди кругом! Не ровён час, дойдет до попечителя гимназии, мигом в отставку отправят с волчьим билетом. Как такому срамнику, что по улице за девицами гоняется, в женской гимназии служить? После такого фортеля и частных уроков музыки никто у меня брать не будет»! Голова Ивана Семёновича шла кругом.

     Иван в ужасе вспоминал глаза Верочки Красоткиной, когда на словах «Белой акации гроздья душистые вновь ароматом полны» он, подхватив полы сюртука, сиганул из-за рояля в окно. Верочкин батюшка вхож и к товарищу прокурора, и в канцелярию самого градоначальника. Перед ним весь попечительский совет на цыпочках ходит.

     Ноги сами несли Ивана вслед за чудесным видением. Девица, пройдя новым Каменным мостом через Ушкуйку, начала, невесомо паря над дощатым тротуаром, подыматься по Ямщицкому взвозу на Чистую Гору к одноимённому Озеру.

     «Дивный сквер, однако, разбили для отдыха горожан вокруг Чистого Озера. Не грех в такую прелестную погоду немного отдохнуть в тени плакучих ив. Эх! Да на травке бы прилечь, а чтоб небесное создание всё время на виду было!

     А может представиться, да завести беседу? Нет, никак невозможно, совсем уж непристойно выйдет. Что я, ловелас какой»?

     — Сударь! Вы наглец и мерзавец! Стреляться немедленно! Через платок! Без секундантов! Позор домогаться честной девицы средь бела дня в общественном месте!

     Сия тирада вмиг разрушила Ванины мечты. Ужас! Он стоял на берегу Чистого Озера без трости, без шляпы, в расстёгнутом сюртуке. Волосы его растрепал ветер, щеки раскраснелись от быстрого шага, дыхание было прерывистым и шумным.

     «Точно маниак!» — пронеслось в Ваниной голове.

     Дорогу ему преградил странный седовласый человек! Белая одежда — и при этом в смазных сапогах. Ничего себе!

     «Невиданный субъект. Быть скандалу! Людей полно вокруг! Одних нянек с младенцами не меньше дюжины!» Иван пригляделся к некстати объявившемуся любителю дуэлей: глаза его были мутны, он в ярости потрясал кулаками перед носом Ивана Семёновича, говорил что-то насчёт стрельбы.

     — Позвольте, сударь!

     — Не позволю! Молчать, фанфарон штатский! Перед тобой офицер гвардии Его Императорского Величества! Смирна-а-а!

     «Бежать! Нет — это позор! А так — отставка, и тот же позор. Ещё растление благонравной девицы припишут!»

     Тут совсем странный оборот стали принимать и так уже ненормальные события. Послышался цокот копыт, прямо на дорожку сквера въехала больничная карета, из неё выскочили два дюжих санитара и тщедушный доктор в очках с золочёной оправой. Санитары накинули на скандалиста какую-то хламиду и тут же скрутили старика её невероятно длинными рукавами.

     «Смирительная рубашка»,— догадался Иван.

     Санитары ловко запрокинули спеленатому человеку голову, а эскулап виртуозно влил ему в рот содержимое какой-то склянки.

     — Пожалуйте, Ваше Сиятельство! Извольте с нами. Вот и кареточка уже подана. Гляньте: лошадки — чудо!

     Эксцентрический субъект в смирительной рубашке для порядка пару раз дёрнулся из рук санитаров. Но, видать, снадобье подействовало быстро, обмяк и позволил себя усадить в карету, которая незамедлительно же и отбыла.

     — В Скорбный дом свезут, не иначе. — Резюмировал тут как тут оказавшийся дворник, так и не успевший свистнуть в свой свисток, чтобы известить ближайшего городового о безобразии.

     — Дас ист нонсенс! Песопрасие! — Крикнула немка-гувернантка, прогуливавшая свою маленькую воспитанницу, но тут же прикусила язык: зашикали няньки со спящими младенцами.

     Бедный учитель музыки ошалело озирался по сторонам. Все вдруг занялись своими делами: кто променадом, кто воспитанием доверенных им чад. А эфемерная девица подошла к берегу озера и спокойно начала снимать с себя одежду. Странно, что никто, даже дворник, на это не обратил никакого внимания. Подумаешь редкость — девица благородного сословия прилюдно, не торопясь, совлекает с себя одежды!

     А красавица-то уже в одних чулках и туфельках! Ужас! Ещё вдруг Ивана Семёновича как будто захлестнуло неведомой горячей волной: было сразу и удивительно, и стыдно, и очень-очень красиво. Чего уж, приятно было до умопомрачения! Дело в том, что почтенный педагог считал себя знатоком женской красоты: бывал в обеих столицах, хаживал в музеи — даже мастеров фламандской школы видывал с их телесным великолепием! И ещё (он маменьке не говорил и на исповеди батюшке не признался) посетил со столичным приятелем новомодную оперетку и смотрел, как девицы под лихую музыку танцуют танец канкан, и машут при этом ножками в ажурных чулках.

     Понял наш герой, что жизни он не знает. И о красоте женской у него представление сложилось, признаться, убогое. Это же надо, чтоб так красива была обнажённая девица, входящая в воды озера! Не на картине, наяву! Ах, какой сладкой истомой наполнилась душа! И петь, и плакать, и молиться хочется одновременно!

     Зыбкая гладь расступилась, открыв песчаное дно. Девица дошла до середины, махнула рукой, и стены воды справа и слева обрушились прямо ей на голову! И вновь Чистое Озеро ласкало взор отдыхающих своей серебряной гладью.

     — Караул! Утонула! Прямо на дно! Спасать надобно, лодку, пожарных, дворника, воинскую команду! Да чулочки с платьицем прибрать надо: спасём, а девице стыдно будет наготы своей!

     — Что случилось? Что вы, сударь!

     — Господа! Человек ума лишился! — кричали все, кому не лень. Покоя на озере как не бывало.

     — Странное дело: среди дня в приличном месте?

     «Яко по суху пешешествовал Израиль, по бездне стопами. Гонителя фараона видя потопляема»!— вопил штатский в сюртуке, который и поднял панику. Кричал, метался, доказывал, что кто-то утонул! Кто мог утонуть, когда ранняя весна и купален на берегах ещё даже не соорудили?

     В странном, замедленном сне Иван Семёнович наблюдал, как его скручивают санитары из знакомой кареты. Как он бьётся и продолжает петь про «яко посуху» и ещё какие-то псалмы вперемешку с популярными романсами. Вот во рту он ощутил отвратительный вкус лекарства из докторовой склянки. Стало мерзко, но тут же он почувствовал, как дух сладко замирает, поднимается над грешной землёй, и… провалился в забвение безмятежного сна, в котором видел себя Царём Морским, а краса-утопленница жива и была Владычицей Морскою. И славно им жилось в водной глубине…

     «А занятия пропали! Из колледжа попрут — только в заводской самодеятельности кормиться…»

     Осада Белой Горы

     Все подступы к Горе заняли чужаки в красных кафтанах. Стрелы градом сыпались на осаждённую крепость. Много было у пришлых людей и ружей. Дети Невидимых не то, что не знали огнестрельного оружия, просто предпочитали обходиться без него. Кто же будет беспокоить Духа Охоты громом и молнией из громоздких пищалей и мушкетов, когда можно, не пугая зверя, добыть все потребное в тайге с помощью самострела, рогатины или ловко поставленных капканов?

     У соседей, Сибирских татар, водились ружьишки, но тоже немного. Для охоты в обильных зверем и дичью лесах они были без надобности — так, игрушка на праздник пошуметь-погреметь ради пущего веселья.

     Вольные люди с невиданных лодок не собирались оставлять дикарей в покое: не затем шли Большой Водой, кормили гнус, мёрзли в промозглом речном тумане в ненастье. Говорили знающие люди, да подсылы из купчишек, что несметные богатства можно обрести в этих диких краях. А золота здесь, мол, тьма-тьмущая.

     Туземцы же, что построили своё городище на горе близ реки, сдаваться не собирались.

     Не то, что лёгкие на подъем их соседи: мигом свернули свои чумы и отошли от греха подальше вниз по Матери Реке переждать лихое время. Оно и понятно — люди кочевые, подвижные.

     Покинули свои землянки и Сибирские татары.

     А эти нехристи стрелы и копья из-за глухо закрытых ворот и высокой городьбы мечут без устали.

     — Год осадой стоять будем! — роптала на Атамана Вольница. — Огнём городьбу палить надо, а как от дыма да огня побегут, перестрелять басурман из пищалей, а после уж проверить, что у них там за злато-серебро!

     Атаман Ерофей хмурился, крутил усы, скрёб затылок и, пока, отмалчивался. Негоже так местный народ огнём привечать. Посланы, дескать, властями новые земли разведать да казну пополнить, а не городища жечь. Коли воевать иноплеменников, так по правилам силой меряться. Но провиант заканчивался, заряды сдуру попалили в первые дни: думали с наскока взять крепостишку — чего тут жмотничать, пали сколь душе угодно, с новой добычи мигом припасы поправить можно!

     А крепостишка-то, совсем малый городок, не простая оказалась. Стрелы у осаждённых не переводились, бочки с горящей смолой катились на осадников со всех склонов Горы непрестанно. Кажется, недостатка в воде и провианте внутри стен тоже не было.

     Атамановым людям, меж тем, уже изрядно поднадоело скудное пропитание из варёной в котлах подмокшей и попревшей за долгий поход крупы и солонины. Не до добычи свежего зверя и дичи было на этой странной войне. Да и распугали пальбой всю окрестную живность. Не отправляться же на охоту к чёрту на кулички в тайгу, когда правильную осаду держать нужно! Пытались подкоп вести под стену — плотная, вроде, глина тут же обваливалась. И откуда ни возьмись, заваленные подкопы заливала вода. Да ещё от обилия образовавшихся ручьёв заболотились все подступы к горе.

     — С такой осады самим бы ноги не протянуть! — возмущались незадачливые вояки. — Где это видано — столько дней под стенами торчать! И могилок другов наших с каждым днём прибавляется: стреляют туземцы отменно, и лихорадка гнилая косит одного за другим…

     Смолить челны, да плыть дальше по Большой Реке. Бес попутал войти в эту малую речушку! Может, и нет здесь богатств великих, а животы положим зазря. Айда на большую воду, на наш век добычи хватит. И земель казне ещё иных откроем!

     В Селении же верных Сыновей Невидимых всё складывалось не совсем так, как виделось вымотанным долгим плаванием и осадой пришлым людям. Еды пока хватало. Стрел, копий, смолы тоже. Вот с водой вышла незадача. Думали Невидимые поскору смыть обидчиков своих Детей в Реку, да осушили всю Белую Гору.

     Даже в самой глубине её ни одного малого родничка не осталось. Воду, запасённую загодя в чанах, давали только смочить губы младенцам и старикам. Что поделать — не приходилось никогда раньше воевать Небесным Родителям. И Детей своих этому дурному делу они не больно-то обучили. Помогали, как умели своим Чадам. Припас и вооружение у них не оскудели бы ещё много-много дней. А с водой сплоховали.

     Тут ведь какое ещё горе: Слёзы, что так обильно проливали для блага Детей Родители, дабы не превратиться просто в вожделенное золото, должны были иметь постоянный союз с Водой. Чудесное сопряжение Влаги Небесной и Влаги Земной давало изобилие и покой каждому из порождённых Невидимыми через Отца Орла и Мать Рысь Племени. А воду сами же Родители по воинской неопытности расточили.

     И собрали совет великий Невидимые в своих Небесных Чертогах. Думали, думали, ничего не удумали, и решили помощи просить у Духа Воды. Протянул свой луч Младшенький из Родителей по имени Солнце, видимый, по жребию ради света, в воды Реки, а с лучиком послание с уважительными словами и просьбой смиренной: подсказать, как вновь повенчать Небесные Слёзы с Его Земной Водою.

     — Вспять воду вам, Небесные Родичи, я поднять не властен. И так в моих владениях чудо великое предержу — Чистое Озеро, что на Чистой Горе стоит и вниз с той Горы не свергается, а изливается малой речкой Чистой легоньким потоком и при том не скудеет. Вдругорядь такого дива мне не сотворить. Ан, есть в тайге глухой, неведомой местность, где моя Могучая Река течёт, имея силу небывалую, а в глубинах Слёзы Земные Горючие скоплены за века многие. Цены им нет, как и вашему золоту. Тамошние Племена без Слёз Земли поклоняться матери своей Земле не могут, как ваши Чада без ваших Слёз. Ибо нет ничего святее Слёз Родительских. На них и завет с Детьми скрепить достойно.

     — А нам что до Земных? Мы — Небесные. И наши Дети Небесными Слезами вразумляются!

     — А вы гордыню свою смирите, да поклонитесь Духу Земли. Будет его благоволение, соединит ваши Слёзы с Горючими Водами: под вашей Горой, да в окрестностях тоже полно Горючих Слёз. Поможет вам сохранить свое Достояние. А как — уж у него спрашивайте.

     Лилия и странный Институт

     А я пруду для Лилии,

     Для Лилии, для Лилии

     Сорвал три белых лилии,

     Три лилии сорвал….

     Несуразное существо, отчаянно молотя задними ластами, рванулось навстречу красавице. В перепончатом кулаке были зажаты три не совсем свежих озёрных цветка.

     — Опять этот оболтус Пончик! — Девушка, смеясь, увернулась от экзотического ухажёра, и, никем не замеченная, вышла из Озера на берег прямо к торговой точке с гордым названием «Мастер Пончик».

     В тени этого павильончика, снабжавшего всех желающих горячими, посыпанными сахарной пудрой калачиками, любил в полуденный зной кантоваться слегка дураковатый Водянёнок. Ещё любил это самое лакомство тибрить у зевак-отдыхающих. За что и получил у Озёрного Люда свое прозвище. Лилии же было удобно проявляться в этой части водоёма, поэтому приходилось воспринимать восторг своего безобидного обожателя как часть процедуры Перехода.

     Водянёнок был ещё по озёрным меркам совсем юным. Его родители — почтенная чета Водяных — вынуждены были скрываться в канализационном коллекторе, когда реставрировался «Памятник природы «Сквер у Чистого Озера».

     Озеро было временно осушено для очистки дна от многолетнего жестокого засорения, начавшегося ещё в сороковых годах прошлого века, когда в самом начале Большой Войны рядом с водоёмом расположился оборонный завод, использовавший озёрную воду в замкнутом цикле своего важного производства.

     Во время скитаний по городской канализации и угораздило чету Водяных зачать потомство. Экология в «каналье» была ужасна для этих чистоводных созданий. Ребёночек получился малость тронутым.

     Впрочем, пока хватит об Озёрных Жителях.

     Красавица, невесомой походкой шедшая берегом Чистого Озера, притягивала взгляды мужской части посетителей многочисленных летних кафе и шашлычных, заполонивших берега ради обеспечения культурного досуга граждан. Была она необыкновенно хороша, загадочна и, к тому же, весьма легкомысленно и провоцирующе одета.

     Не обращая никакого внимания на досужую публику, девушка пересекла сквер, немного прошла Ремесленным переулком до здания старой постройки. Вывеска гласила, что здесь находится Чумский ИИВЖН — «Институт исследования взаимодействий жидкостей недр». Редкие прохожие тихого переулка не обращали на вывеску внимания. Непонятных и непривычных названий в последние годы хватало.

     Прохладным коридором незнакомка проследовала в кабинет с табличкой «Ведущий научный сотрудник Лилия Эльрудовна Чистозерская».

     Вдали от родного дома

     Первая зима в тайге надолго запомнилась Детям. Рассказы о страшных морозах, голоде, лишениях, набегах волков, коварных нападениях рысей передаются с тех пор из поколения в поколение. Так же, как и повествования о Родном Доме на Белой Горе.

     Ещё любят уважаемые Знающие Старики зимними вечерами при свете очага рассказывать молодым охотникам о Невидимых Родителях, Отце Орле и Матери Рыси. О том, как тяжек был Великий Исход. И ещё о том, что Родители пророчествовали Великое Возвращение, если сбережёт Племя Слёзы и жить будет, как заповедали Невидимые, в трудах и лишениях, сохраняя свою Память и Веру.

     К стоянке на Могучей Реке Дети вышли глубокой осенью. Первые снежинки по утрам уже серебрили землю. Прежде всего, надо было по Завету опустить на речное дно Слёзы. Воз за возом выгружались слитки на вечное хранение в водах Могучей Реки. Подношение Слезами должно было умилостивить Духа Могучей Реки и Лесного Деда, чтобы дали они Племени приют, хорошую рыбалку и охоту.

     А ещё знали Дети, что Слёзы, принесённые в дар Речному и Лесному Духам должны помочь Родителям перенести весь огромный запас драгоценного металла к стоянке Племени. Это только невежественные иноплеменные воины считали, что «дикие люди» бросили свое городище и ушли незнамо куда со своими неслыханными богатствами.

     Всем из достигших берегов Могучей Реки ведомо было, что везут они малую часть сокровищ. Слёзы стремятся к объединению. Если исторгнуть их малую долю и перенести на новое место, обильное к тому же водой для союза Небесного и Земного, оставшиеся Слёзы будут стремиться к воссоединению с переместившейся частью. А как части целого соединятся — про то ведомо лишь Родителям.

     Однако что-то не так пошло в Небесных Чертогах. Стало быть, жизнь в достатке и скорое возвращение домой откладывались на неопределенное время. Голод и холод первой зимы были ужасны. Кормов для лошадей запасти не успели: грянули холода. Зато мороженая конина спасла от голодной смерти.

     Монастырские татары

     Семья была многочисленной и шумной. Расплодившиеся Монастырские татары разбрелись по городу, поставили собственные дома, или поселились в городских квартирах, переженились и перемешались и с коренным населением, и с приезжим людом. Но каждый из поколения в поколение помнил родную кровь. И даже на пятнадцатом этаже панельного дома, или в собственном домовладении на другом конце города, каждый гордо говорил: «Я — Монастырский».

     Раз в году, в начале осени, все сородичи Монастырских собирались на праздник Племени на противоположном городу левом берегу Реки. Большое поле вмиг заселялось палатками. Днём полагалось обильное общее застолье, ночью появлялись Шаманы, бубнами, трещотками и общими бурными плясками вводившие в священный транс всех от мала до велика.

     Действо заканчивалось под утро, его участники деловито и быстро свёртывали палатки, собирали скарб и, чего-то немного стесняясь, чувствуя неловкую скованность, по-быстрому разъезжались. До следующего праздника. Весь год никто не вспоминал о Племени. Опять говорили про себя: «Я — Монастырский». Только собственные сны не удавалось обмануть. Да детям на ночь рассказывали дивные сказки о Невидимых Родителях и их Священных Слезах.

     Надо сказать, что и при безбожной власти, и при новой никто — ни начальство, ни милиция-полиция, ни даже просто граждане дачники с Левобережья — не обращал внимания на странные несанкционированные сборища. Поле стояло пустым круглый год. Почему-то никому не приходило в голову устроить там пикник или спортивный праздник. Зимой ни одна лыжня не прочерчивала ровный снежный наст.

     Да! И ещё никогда на праздниках Племени никто не задумывался над тем, откуда приходят и куда исчезают на целый год Шаманы.

     Велика печаль Невидимых Родителей

     Дух Земли — древний Дух. Ворчать любит да поучать. Слушаются все старика. Знают, что ни Духам, ни людям без него никак. Однако вошёл в бедственное положение Небесных Сородичей и их Племени. Так, немного поворчал для порядка — чего, дескать, тревожите старика, но помочь согласился. Выплюнул свою вечную глиняную жвачку, прочистил горло, прокашлялся и сказал такие слова:

     «Гм, гы-ге-кх-кмм! Будут же Дети ваши немедля собираться. И скарб свой и снасть охотничью и рыболовную с собой берут. А пуще того — злата, то есть Слёз ваших, возов числом сотню. В путь же пускаются без задержки. Дорогу не выбирая. Пусть идут в сторону Полуночную — я им незримым проводником буду.

     Да придут к Могучей Реке, да с поклонами и благодареньями опустят те возы в Реку. Более ста возов Водному Духу не надобно: воды Реки его отяжелеют и порядки у Водяного Племени нарушиться могут. Сто же — в самый раз старика потешить.

     А главное — то золото, которое в Реке, с Водной стихией соединившись, силу пуще прежнего обретёт, и тогда я Слёзы ваши, что в недрах под Родительским Домом сокрыты, по путям моих Слёз Земных Горючих в сторону Племени отправлю. Но не в Воды, ибо тяжко тогда Реке и Духу Её будет. Рядом в моих таёжных угодьях недра разверзну и дам место, для Хранилища пригодное.

     И будут Дети ваши в тепле и достатке, а придёт время и Детей, и Слёзы Небесные домой на Белую Гору верну. Только стар я уже — издревле за дела Земные радею. Помогать мне будете Силою своей Небесной. Пуще же Сородич Небесный Солнце постараться должен. Только уж больно молод, горяч, не перестарался бы! О-о-ох! Так длинно никогда ещё не говорил! Отдохну немного — и за дело!»

     Слушали Небесные. Выслушав, возрадовались: « Поможет Земной Хозяин! Мы же ему, как можем, подсобим, да за Солнцем присмотрим, чтоб горячки не было».

     Колян и Базука думают

     — Слышь, Колян! Борюсик совсем крышей поплыл. Увидал столько золота враз, и, точно, парнишке башню снесло!

     — А чего с ним сталось-то?

     — Так напирает на меня: «Давай плиту распилим! И нам, и внукам хватит!». А сам, дурак, даром что ювелир, не понимает: столько желтяка мы никак не реализуем, враз попалимся!

     — А какая, на хрен, разница — если Речной Дед, как обещал, рассчитается, мы всё равно никуда не сунемся с таким богатством. Власти конфискуют и посадят, или криминал голову открутит. За такие бабки не посмотрят, что ты фартовый человек!

     — Не скажи! Речник обещал нам золота сколько угодно и безопасно. Сказал, поможет нам добраться в такие места, где никто нашей казной интересоваться не станет. А с тугим карманом везде хорошо — даже в Африке.

     — И как быть теперь с Борькой!

     — Убей Бог лаптем — не знаю!

     — Не поминай Господа всуе, больно язык свой каторжанский распустил!

     — Ладно, ты! С Борькой надо думать. Беда, если парень не образумится: мочить придется, или всё дело нам завалит. Не видать нам тогда сладкой жизни. Да ещё и Дед в порошок сотрёт, что не помогли ему.

     — Лучше бы без мокрушничества.

     — Да я и сам не по беспределу…

     — А Писатель чего?

     — Блаженный он какой-то. Ему наши поиски по-барабану. Всё о духовных богатствах печется, придурок! Он на Борюськин визит ноль эмоций. Его, мол, Старец вразумляет.

     — Оно и плохо! Так ещё вразумит, что накроются из-за дури писательской все наши поиски. Старец стопудово не так прост. Думаю, много чего знает про местную историю. Да и про металл тоже.

     — Все они хитры да мудры: и Дед, и Старец. Может и Грамотей только прикидывается лохом, а сам по ночам золотишко ищет?

     — Горе с этими искателями! Отец Игумен строго наказал братии бодрствовать да изловить тех пакостников, что территорию обители благолепия лишают, роются, как кроты, по ночам. Только никого не могут поймать, а каждое утро новые раскопки.

     Стена монастырская совсем обветшала, да кирпичи из неё народец ломал на печки и прочие надобности, пока Обитель в разоре была. Не стена — решето: заходи кто угодно и когда угодно. Не укараулить.

     — А ты в ночных поисках с монахами не участвуешь?

     — Хотел встрять, чтоб в курсе быть. Да Хризостом говорит, что беспорядки на территории — дело внутреннее, сами с братией разберутся.

     — Ну, пусть разбираются. А наше дело — золотишко найти, с Дедом поладить, да Борюсику хвост прижать, чтоб не суетился. Дурака сваляли, что ювелира в это дело втравили.

     — А как бы мы табличку удостоверили?

     — Да никак! Ясно и без анализа было, что она из желтяка. Мы, дурьи головы, стопроцентной ясности захотели. Вот и лишние глаза с языком к делу припрягли.

     — Просто надо было на веру принять, что она золотая?

     — Вера твоя спасет тя, — выдал вдруг Базука.

     — Опять суесловничаешь! Наблатыкался тут в монастыре. Слов понахватался, и лопочешь бессмысленно!

     — Ладно, не пыли. Скажи лучше: поднимал собаченцию на колокольню?

     — Трудно: увидит кто — не звонить мне больше в колокола. А я без звона зачахну.

     — Дело сделаем — собственную звонницу себе отгрохаешь и молоти, хоть целый день.

     — Так благолепия не будет звонить вне храма и служения.

     — Там разберёшься с благолепием. Давай лучше про псину.

     — Один раз протащил-таки наверх. Как положено, прочитал «Отче наш» до «Слава…и ныне…»

     — Короче! По делу давай!

     — А не было никакого особого дела. В большой колокол ударил — собака на Север повернулась и выть начала. Хорошо, за звоном не слышал никто.

     — Так он к Могучей Реке тянулся! А ты говоришь, дела не было!

     — Толку-то! Мы и так знаем от Деда про Север — «Страну Полуночную». Там, будь он неладен, и познакомились.

     — А дальше?

     — Ну, сошли со звонницы, а эта зараза опять к Старческой могилке рванула, да, ногу задрав, посикала! Тут, как на грех, Хризостом…

     — На хрен! Разбирайся со своим Игуменом сам как хочешь. Главное дело за собачкой наблюдай: может неспроста она там ссыт? Может место показывает?

     Скорбный дом

     На краю города в Сосновом Бору стояло за высоким забором здание красного кирпича. К нему-то и прибыла карета скорой помощи.

     Иван Семёнович сквозь пелену, застилавшую глаза после микстуры, принятой на Озере, вгляделся в мрачноватый фасад.

     — Боже! Это же городская психушка! Попал, пропади оно всё пропадом! — Сознание помаленьку возвращалось, но уж лучше быть в забытьи, чем понимать, что привезли тебя в психиатрическую лечебницу. Конец всему. Финиш. Что за педагог, коли побывал в сумасшедшем доме.

     «Инвалидность бы дали, а там дворником устроюсь в управляющую компанию! А то подлечат да выпишут со справкой!»

     Деловитые санитары под руки повели пациента к входу. Вдруг двери распахнулись, и на крыльцо стремительно выскочил благообразный азиатского обличья человек в белом халате.

     — Для встречи, смирна-а-а! — прокричал азиат.

     — Истинно дурдом, если так пациентов встречают, — подумал Ваня. Но на него никто не обращал ни малейшего внимания. Весь персонал больницы высыпал на крыльцо и замер в ожидании.

     И вот, на улицу неспешно вырулил тот самый полоумный старикан, что накинулся на Ивана в парке у Озера. Только теперь на нём был старинный мундир с эполетами и сапоги не смазные, а из дорогой кожи.

     Белохалатный привычно взмахнул по-дирижерски рукой и все присутствующие слажено грянули:

     Боже! Царя храни!

     Сильный державный

     Царь Православный

     Царствуй на славу!

     «Ни хрена себе! — прокричал кто-то в больной голове музыканта — Что же это творится? Наверное, я взаправду с катушек слетел».

     Между тем, псих с эполетами привычным движением подал доктору руку для поцелуя. Азиат почтительно к ручке приложился и подобострастно произнёс: «Приятного моциона Вам, Ваше Сиятельство!»

     Присутствующие дружно прокричали троекратно: «Ура! Ура! Ура!»

     «Как Императора встречают, подумал Иван, — а причём тогда «Сиятельство?»

     — Дохтур Лхасаран Цэрэмпилович завсегда так Их Сиятельство встречать велит, словно самодержца, — отвечая на безмолвный Ванин вопрос, сказал пожилой санитар.

     «Самодержец» серьёзно и величественно благословил присутствующих.

     — Ваше Сиятельство! Для Вашего удобства Иван и Пётр с Вами погуляют. Да и по чину положено такую важную персону сопровождать, — подобострастно кланяясь, сказал Лхасаран Цэрэмпилович.

     — Ну-ну, — благожелательно согласился важный старик, — пускай идут. Где дорожка крутая, под рученьки поддержат. Не молод уже, чай.

     Старик величаво поплыл сквозь больничную публику в сторону сосновой рощи. Проходя мимо Ивана Семёновича, всё ещё спеленатого смирительной рубашкой, остановился, пригляделся.

     — Знакомое лицо. В Царском Селе тебя видел?

     — Никак нет Ваше…Благо…Сиятельство, — отвечал ошалелый музыкант, — в колледже педагогическом тружусь… состою в профсоюзе…

     — Чего? Чудной ты малый. А я тебя, точно, где-то видел.

     — Так на Озере вместе изволили гулять, когда я из окошка гимназии женской выпрыгнул!

     — Что этот разумом скорбный глаголет? Ты, доктор, подлечи беднягу. А как лучше ему станет, пришли ко мне в покои. Беседовать с ним желаю. Да балахон этот сними с него. Неудобно человеку в таком ходить. По себе знаю. И микстурами своими погаными поменьше трави, а то вместо беседы мычать станет, как корова.

     — Слушаюсь, Ваше Сиятельство! Только не гневайтесь, а лекарства ему необходимы. Сами понимаете, не первый год лечитесь…

     — А вот ужо велю тебя на конюшню да батогами, узкоглазый!

     — На всё Ваша воля, Ваше Сиятельство.

     Как Дух Земли с Солнцем потрудились

     И видела Вольница, осаждавшая Белую Гору, как засветились изнутри облака в небе. Земля всколыхнулась. Грянул гром, молния и радуга одновременно осветили крепость туземцев. Затем была Тьма Великая более часу. Дождь, цвета золотой парчи из дальних стран, пролился над храминой язычников.

     Стало тихо. Даже комаров не слыхать. Атаман Ерофей дал команду двигаться к крепости.

     Вошли красные кафтаны в ворота — кругом пусто. Ни людей, ни собак, ни захудалой кошки. Будто вымерло городище. Над храминой иноверной золотистая дымка клубится и уже почти истаивает.

     Когда и как ушли защитники Белой Горы никто не видел. Не иначе, как их Боги или Духи глаза осадникам отвели. Пусто кругом. Да и ладно — ушли хозяева, сбежали от нападавших. Значит, можно теперь законно искать трофеи. Слухами земля полнилась о несметных сокровищах этого дикого племени.

     Обошли покинутые дома — мало чем поживились. Видно было, что люди в дальнюю дорогу собирались. Забрали с собой скарб свой да снасти, да припас необходимый.

     В храмину вошли: пусто, ни злата, ни серебра. Искали хранилища тайные, да не нашли.

     — Где сокровища, Атаман? — роптали служивые. — Подсылы с купчишками божились, что достояния здесь видимо-невидимо.

     — Знать, плохо ищем, — отвечал Ерофей, — что в Стольный Град докладывать будем?

     — Надобно всё не спеша да подробно разведать, может, зарыли где?

     — Не могли так вот просто всё унести!

     — Искать будем, братцы. Без казны супротивников нам возвращаться восвояси негоже. Позор на всю Вольницу.

     ***

     А Племя уже покинуло родную Белую Гору. Невидимые Родители постарались. Враг не заметил, как ушёл на Полуночную сторону караван. Было в нём ни много ни мало сто возов золота. Да каждая семья везла с собой и одежду, и одеяла из шкур, и снасти для добычи зверя и рыбы, всё, что могли с собой забрать.

     Родители тем временем взялись с Духом Земли за дело великое. Надо было Слёзы переправить вслед за Детьми.

     Открыл им Земной Дух пути Горючих Слёз Земных. Подвёл к самому Родительскому Дому Горючую Тропу. Родители (сильны были в волшебстве) совместным Небесным камланием обратили Твердый металл в жидкость. Младший Родитель Солнце теперь должен был могучим лучом своим всколыхнуть огромное золотое озеро, образовавшееся под Родительским Домом, и направить его течение на Горючую Тропу.

     Направить-то направил, да всё-таки погорячился. Почти правильно всё сделал, только слишком сильный луч соорудил. Вот Слёзы и пронеслись мимо недр, приготовленных Духом Земли. Попали Слёзы в полый Могучий Утёс да в пустоту бездонную, что из Утёса вела глубоко под речное дно.

     Возмутились воды. Отяжелели ранее лёгкие волны. Беспокойно стало в Реке. Речной Дед вознегодовал и ожесточился душою к Духу Земли: «Совсем Старик из ума выжил. Удумал водную стихию возмутить и Народ Речной смутить да из его, Речного Деда, повиновения вывести!».

     И точно: Водяные и Девы Водные, Русалками прозванные, тотчас начали творить произвол, и мало что Деда за бороду не таскали. Усмирил, как мог, своих подданных Дух Могучей Реки. А Духу Земли молвил: «Злое дело ты, Родич, содеял. Я в твоих владениях не самоуправствовал. Жили, как добрые соседи. Почто же ты спокойствие вод моих смутил? Зачем такое обилие злата в Утёс да под дно речное направил?

     Спору нет — под дном речным твои Земные Недра лежат. И Слёз Горючих целое море. Но был бы добрым Родичем, не стал бы под моими владениями столько Слёз Небесных и Слёз Земных соединять. Иных мест в Земле твоей предостаточно!».

     Дух Леса тоже в обиде, что вблизи его владений Слёзы Земные с Небесными соединились: «Нет теперь порядка в Вольной Тайге! И мой Лесной Народ в непослушании пребывает. Лешие да Древесные Девы чудят и вольничают. Не было прежде такого беззакония! С Водой союз Небесным Слезам полезен, а не с Горючими Слезами! Хорошо хоть, в наших краях Чёрный Горючий Камень не водится, а только Бурый Уголь да торф. Совсем пропали б!»

     Дух Земли рад бы оправдаться, только не верят ему Водный Дед с Лесным. А хуже всего — сам знает Земной, что нельзя надолго соединять эти два вида Слёз. Бедам великим быть в грядущие времена.

     Худо-бедно помирился с Лесным Духом (у него беспорядков меньше было, и скоро он их почти прекратил). Водный Дед на мировую не пошёл.

     Так и жили.

     ИИВЖН

     На полу кабинета снова видны были следы мокрых перепончатых лап. Еле уловимый запах городской канализации и три помятых цветка на столе перед монитором служили визитной карточкой.

     «Опять Пончик чувства демонстрирует, — подумала Лилия. — Хорошо, что этот наследственный канализационный дайвер не понимает, куда забирается. Не то пришлось бы службу безопасности подключать!»

     — Лилия Эльрудовна! Зайди, пожалуйста, ко мне! — В голосе Главного чувствовалось раздражение. Впрочем, небольшое.

     — Вызывали, Лев Николаевич? — с наигранной беспечностью спросила Лилия.

     — Заходи, заходи, радость ты наша водоплавающая! Думаешь, зря охрана деньги получает?

     — А что случилось?

     — Сама не догадываешься?

     — Никак нет, Ваше Сиятельство!

     — Брось эту фамильярность! Знаю, что за глаза Графом зовёте. Но всему предел есть! Зачем этого озёрного юродивого к институту приваживаешь?

     — Ну что вы, Лев Николаевич! Не виноватая я! Он сам пришёл!

     — Ладно бы один раз, а тут система! Как ты в Озере поплаваешь, так у нас «канальей» на весь институт разит!

     — Сам приходит! Надоел уже.

     — Так запрети!

     — Пробовала. И потом…

     — Ну-ну…

     — Папа с мамой его, говорят, много чего видели, когда Озеро осушали. Им подо всем городом поплавать довелось. Могут быть интересные ниточки.

     — Так на то и ниточки, чтобы за них дёргать! А ты только воду мутишь да бедному лягушонку мозги пудришь.

     — То-то и беда. Я б давно с его родителями побеседовала. Только как говорят: седина в бороду, и не знаю кто у Водяных, в ребро. Пончик с нежностями, а папка меня, бедную беззащитную девушку, все за попу ущипнуть норовит!

     — Прояви дипломатию! И от попы твоей драгоценной не убудет. Не девочка! Который уже век живёшь. Или забыла при девичьей памяти?

     — Натерпелась я за свою долгую жизнь от вас мужиков! А сами-то помните, как в Верхнеудинске с ума сходили?

     — Нет теперь Верхнеудинска! А в Улан-Удэ в прошлом году в командировке был, так, будто только вчера не Граф, а я с мадемуазель расстался. Тоска взяла…

     — Лёвушка! Не надо жить прошлым! — каким-то новым, с интимной хрипотцой голосом произнесла Лилия. — Помнишь, я тебе про будущее, про Париж у камина говорила?

     Глаза Льва Николаевича стали вдруг грустными-грустными.

     — Иди уже, Лилия Эльрудовна. И подумай, как Озёрный Люд к нашему делу пристегнуть. Соорудила девицу себе на потеху, да для пригляду за графом Брюхановым, а теперь честный учёный, бюджетник, между прочим, обречён на вековую печаль по прошедшей любви. А за что не понятно. Кто мне этот граф Брюханов? Только по твоим рассказам знаком.

     — Сам знаешь, первый опыт у меня был. Вместе радовались, что за любвеобильным Графом француженка будет приглядывать.

     — А кто тебя просил такую козу взбалмошную соорудить? Или сама такая, и её по своему подобию точно состряпала?

     — Почему непременно надо меня, бедную, обижать? Говорю же: впервые вместо себя «маячок» в своём образе оставила! Сомолично никак в этой дыре прозябать не могла. Дела поважнее были. Опыта не было. Вот и не отфильтровала из головки Лилиан свои знания про другие времена. У меня-то всё по полочкам в мозгах разложено, а у этой чокнутой в голове салат под названием винегрет получился.

     — А шампанское?

     — Тут понятно всё. Сам знаешь, утешалась я алкоголем, когда при полку состояла. Вот и к «кукле» перешло.

     — Всё-то тебе понятно да ясно. Одна у нас такая — самая умная.

     — Так и воистину одна. Кто, кроме меня, из Племени всё как есть помнит и по временам в полном сознании путешествует? Правильно. Никто. А я даже на том свете побывать успела. Недолго правда, пока Сила от Слёз не всколыхнулась.

     У Базуки

     Дух Могучей Реки, удобно расположившись в гостиной Базукинова особняка, с шумом прихлёбывал из расписного блюдца чай и увлечённо хрустел кусочками сахара.

     — Куда в тебя, Дед, лезет! И так всю жизнь в воде да под водой сидишь, а тут второй самовар приканчиваешь!

     — Больно распоясался, Алексей! Уже просто Дедом кличешь. Ладно, я не сержусь. Вроде как товарищи теперь мы стали. Хотя и чудно это.

     — Ты не обижайся. Мне чаю не жалко. И уважаю я тебя. А Дедом зову, чтобы покороче.

     — Вот все так люди сухопутные — спешат, спешат. Больно век ваш короткий. А ты молодец. У вас нынче в городе самовара не найдёшь.

     За окном смеркалось. Редкие тучки вяло пугали граждан дождём, но выполнять угрозу не торопились.

     — Так, что у нас на повестке дня? — Дед успел нахвататься современных оборотов речи и очень этим гордился.

     — Повестка такова: сегодня ночью будем выводить твою собаку Баскервиллей на оперативный простор, — в тон Водяному ответил Лёха.

     — И что?

     — Попробуем пустить её без поводка по территории. Что-то сильно зверюга беспокойная стала, как на колокольню её стаскали.

     — Надо её внутрь большого колокола поместить, да вдарить по нему хорошенько. Я видел, так туземцы на моих берегах делают, когда всё Племя собирается.

     — А зачем?

     — В том и штука. Видел: берут самую крупную псину, садят в золотой чан, переворачивают его. Потом молотят по нему снаружи дубиной. Собака под чаном рычит, злится, и краями чана, прямо пашет землю. А туземцы вслед бегут да по нему хлещут.

     — А потом?

     — Где собака из сил выбьется, там копать начинают. Всегда золотишка по нескольку фунтов поднимают.

     — А как реализуют?

     — Знать не знаю. Не моё дело. Вот только много лет тому, видал, как голодало это Племя страшно в свою первую зиму в тайге. Всю свою живность поели, включая собак.

     — А нынешняя псина откуда? Новую породу что ли туземцы завели?

     — Могу рассказать. Как снег таять начал, да солнышко пригрело из пещеры, что в Утёсе, выбралась на свет сучка беременная. Похожа была на прежнюю съеденную породу. А так-то сильно не приглядывались: пошел завод собачьему роду и слава их пёсьим Духам.

     — А эта…

     — Эту я, стыд на мою седую голову, спёр у своих таёжных постояльцев. Прямой потомок эта собачка той суке будет. И если собачье племя золото в тайге чувствует, думаю и здесь, откуда его приволокли, тоже не оплошает собачонка. А мы будем поглядеть, что из этого сможем поиметь.

     — Ну и базар у тебя, Дедуля, стал!

     — С кем поведёшься…

     Верхнеудинск

     Хороший городок образовался из казачьего острога. Людишек всё прибывало. Вот уже и настоящим городом стал. Надо сказать, новые поселенцы неплохо уживались с местными бурятами. Были и любители экзотической старины. Граф Брюханов Лев Николаевич, к примеру.

     Граф — человек образованный. Любил на досуге археологией да этнографией побаловаться. Всерьёз-то науками заниматься графу вроде и неприлично, а как милое развлечение, даже шарму добавляло. Новомодным английским понятием «хобби» можно было науку объявить.

     В такой глухомани, недавно присоединённой к Империи, сам Бог велел стариной заняться, чтобы от скуки не свихнуться. Аборигены эту графскую блажь сразу раскусили. Не было отбою от разных «калик перехожих» с раскосыми глазами.

     Один особо лохматый и одарённый вообще у графа в усадьбе поселился. Понравились Их Сиятельству сказания, которые мастерски исполнял сей менестрель Востока, аккомпанируя себе на диковинном инструменте хур — бурятской двухструнной скрипке.

     Ещё Графа, немного знакомого с языком и религией бурят, впечатлило имя сказителя — Гэгээн. В переводе — Просветлённый.

     А местные жители таковым Гэгээна и считали. Мол, издревле пророчество известно: воплотится однажды, когда придут на Отчую Землю люди с бледной кожей и подчинят себе местное население, Дух Великого Гэгээна, и просветит, и прославит Землю Отцов.

     Странными были сказания Гэгээна. Вроде и про Забайкалье. А вроде и про другие края, да народ, который себя Детьми Невидимых Родителей прозвал. Да были у народа того богатства несметные, которые Родители дали. Только назывались почему-то эти сокровища Родительскими Слезами.

     Много вёрст отмерил Граф со своими экспедициями по Сибири и Дальнему Востоку. Много легенд слышал. Знал и про местность, именуемую Белой Горой, что ныне на территории города Чумска находится. Жило там, якобы, Племя богатое и славное, да куда-то и откочевало, унеся с собой свои богатства.

     Немало Графу в его изысканиях помогала мадемуазель Лилиан, которую он подобрал по прибытии в Верхнеудинск в одном из трактиров с нехорошей славой.

     Была девица дивно хороша собой. И, хотя за версту видно её французское происхождение, несомненно, в родословной имелись какие-то мавры, то ли турки: наверное, кто-то из предков-крестоносцев в походе в Святую Землю согрешил.

     Пела мамзель за гроши и выпивку для нетрезвой публики французские шансонетки и русские жалобные песни про тоску-кручину и цветочки-лютики.

     Однако, была девица не столь проста, как казаться хотела. И воспитания изрядного, и языки, кроме русского и французского, были этой особе известны. Даже на местных наречиях изъяснялась лучше Графа. Многое непонятное в сказаниях Гэгээна объяснить могла.

     Одна беда: нельзя было с уверенностью сказать, что в её речах, правда, а что пустая болтовня. От жизни кабацкой усвоила пагубную привычку без меры потреблять шампанское. Часто прямо с утра в постели вместо кофию.

     Лев Николаевич даже подозревал, что слегка умом его любезная повреждена была. Не белая горячка, конечно, но всё же…

     «Я, друг мой милый, всё мечтаю тебя с Юликом Бриннером познакомить. Он король. Да-да. Король Голливуда. А как поёт! «Поле, ветер энд огоньки. Дальние-е-е дорога…». Его сам цыган Ванька Дмитриевич учил, который старца Распутина развлекал! А с сыночком его, Алёшкой, Юлик даже альбом цыганских песен записал. Экзотика: Голливуд и семиструнные гитары! А познакомились они в Париже… Париж, Париж…

     Мы с его папкой Жюлем вместе в эти дикие края прибыли из Швейцарии. Но это всё в далёком будущем. А Юлик — мой дальний родственник. И тоже с азиатской кровью. Жюль, слыхать, на монгольской принцессе был женат! Только Юлик в Париж да в Нью Йорк удрал. А я в Верхнеудинске свою молодость гублю. Зато Дюма-сын свой занудный роман «Дама с камелиями» про меня напишет! Фу! Папка Дюма веселее книжки сочинял.

     « Пора-пора-порадуемся на своём веку»... Впрочем, это Максик Дунаевский придумал. Он, точно, не француз…

     Но это всё в далёком будущем! Ещё шампанского подать, в честь Дюма-Отца и Сына!»

     Слушал Граф такую болтовню. Дивился. Порой страшновато ему становилось. Любил он эту беспутную кокотку и боялся искренне за её рассудок. Однако отучить Лилиан от «шампани» не удавалось. Так что приходилось терпеть эксцентричные речи и поведение возлюбленной.

     Беда, только: она и без вина часто стала несообразное нести. Любовь зла. А Лилечка уж больно хороша собою.

     «Господи! Спаси и помилуй! Заступи, Мать Пресвятая Богородица! — взывал Граф.— Что за абракадабру несёт! Откуда и слова такие непонятные! Может, просто путает всё по-русски, вот и получается чушь!»

     Так пытался себя утешить Лев Николаевич. Хотя и знал, что русскую речь девица понимает изрядно.

     ИИВЖН. Недалеко от Северной столицы

     В прибрежной лесной полосе Озера уютно (скорее укромно) расположились корпуса какого-то то ли пансионата, то ли санатория. Однако трудиться и искать таковой в туристических справочниках Ленинградской области смысла не имело. Да никто и не искал.

     Не замечали этого учреждения отдыхающие. Местные жители и вовсе считали, что за высоким забором находится военный объект — что-то вроде ракетной базы.

     Между тем на КПП объекта имелась вывеска, честно извещавшая всех обученных грамоте, что здесь находится «ИИВЖН. Ладожский филиал». Короче, понимай, как знаешь. Всё по-честному обозначено.

     А если попадёшь за ворота КПП — увидишь корпуса, напоминающие больничные. В корпусах и вправду больные лежат.

     Странные там обитают люди. Потерянные. Многие даже не тратят сил, чтобы выйти хотя бы на крыльцо своего корпуса. Оно и понятно: зачем трепыхаться, если безнадёжно болен?

     Название болезни ни больные, ни врачи вслух стараются не произносить, однако слово «онкология» шуршит зловещим шёпотом в больничных коридорах.

     Главный врач, седой благообразный Лхасаран Цэрэмпилович Багмаев дни и ночи проводит в заботах о пациентах. Каждого в лицо и по имени знает, каждому найдёт ласковое слово, каждого ободрит и утешит. Но не скрывает, что все больные безнадёжны. Считает — надо учить больных смотреть правде в глаза. За прямоту его и уважают.

     Только вот никто из больных, да и немногие из персонала, не знают, что основная, официальная специализация Лхасарана Багмаева — это психология и психиатрия. Онколог же он, вроде бы по совместительству.

     По слухам, ещё его прадед практиковал в дореволюционном Петербурге, был модным доктором, вращался в кругах, близких ко двору. Этот прадед, говорят, и основал на берегу Ладоги лечебницу, куда свозили со всех краёв необъятной Империи «интересных» для медицинской науки больных.

     Ныне лечебница приобрела статус филиала «Института исследования взаимодействий жидкостей недр», находившегося в далёкой Сибири в городе Чумске. Почему так случилось, никто особо голову не ломал. А больные и не знали таких тонкостей...

     А тонкость была в том, что для экспериментов с «больными» требовалось особое свойство проистекания этих самых жидкостей недр — наличие водоёма-озера, дающего начало реке.

     Больные подбирались здесь особые. Из тех, кого при переносе Родительских Слёз на Север по временам разбросало. Что говорить, особая публика. И головы у всех отвинченные. Туго про себя и мир соображают. Но обрывками кое-что интересное помнят.

     Умные люди ещё в позапрошлом веке к таким приглядываться начали, после экспедиций знаменитого графа Брюханова. Только немного было тех, что помнили. И те, в большинстве, Жёлтым домом кончали.

     Бесценной находкой для исследователей древних сказаний коренных жителей Белой Горы стала «туземная принцесса Лилия», которая полностью сохранила память и осознание. С её помощью и других «разбросанцев» определяли.

     Впрочем, кто кого нашёл: Лилию исследователи или она исследователей — большой-бааальшой вопрос!

     А «разнесло» эту публику оттуда, где ныне расположен город Чумск и Озеро Чистое небольшую речку Чистую порождает. Мало по стране таких мест. Однако есть.

     Вот и поместили филиал Чумского НИИ на берегах Ладоги, дающей начало могучей Неве. Как под микроскопом хотели все обстоятельства воссоздать: малое озеро и реку великими заменили. Не чета речка Чистая славной Неве.

     Другой филиал соорудили в столице Бурятии Улан-Удэ. Там, хотя и не очень близко, но и недалече, по сибирским меркам, седой Байкал породил Красавицу-Ангару. Буряты же Ангару особо уважают. Даже единственный национальный бурятский балет называется «Красавица Ангара».

     Золотая усыпальница

     В устье Ушкуйки плавно заходили из вод великой Матери Реки невиданные лодки, совсем не похожие на скорлупки, в которых Племя занималось рыбной ловлей. Невиданных размеров были те лодки, а в них, зорко всматриваясь в берег, стояли крепкие вооружённые люди.

     И просвистела стрела. И, охнув, схватилась за левую грудь красавица Лилия, и упала со стоном на землю...

     И засвистели стрелы вокруг Фируза, приникшего к бездыханному телу жены.

     «Скорее, пока разум не накрыл полог безумия, надо спасти тело любимой! Не уберёг жизнь Лилии, так хотя бы прах её спасу от недруга!» — Мысли вихрями проносились в голове несостоявшегося супруга и семьянина Фируза.

     Будущий Бабай, бережно неся свой скорбный груз, спешил к верховьям Ушкуйки, к тайным местам добычи Слёз Невидимых Родителей.

     «Помещу Мою Любовь на ложе из Золотых Слёз и даруют Родители покой моей возлюбленной! Тогда и мне безумным Бабаем скитаться не так горько будет!»

     Знал бы, бедняга, как оно всё обернётся, может, так и не спешил бы. Но что сделано, то сделано.

     Воины Вольницы, меж тем, даже не заглянули на Чистую Гору. Они сразу выгрузились на противоположный берег Ушкуйки, чтобы осадить крепость и городище на Белой Горе.

     Однако с разгону взять укрепления не удалось. Продлилась осада достаточно: Атаман Ерофей, хоть и послан был воевать басурман да прибыль казне доставить, воин был исправный и честь Вольницы соблюдал. За что и уважаем был подчинённым людом.

     Понятно, охота скорей поход завершить. Однако и супротивника честью воевать надо, да по правилам воинским, а не разбойным.

     Пока же осада длилась, Фируз доставил тело возлюбленной к месту её последнего ночлега. Снял с шеи жены медальон в виде цветка лилии на память. Хотя откуда память у Бабая?

     Далее он препоручил с мольбой заботу о Лилии Небесным. Однако невдомёк было несчастному, что забот у Родителей теперь превеликое и скорбное множество. Надо всё Племя от беды спасать. Живых из-под вражьей осады выводить!

     Так и вышло, что за хлопотами о Живых Детях, никто из Родителей не озаботился судьбой убиенной дочери.

     А поток Силы по чрезмерному усердию Отца Солнца с Духом Земли был так велик, что восстала Лилия с Золотого Слёзного Ложа. Память её была жива. Было живым и тело, только новые качества обрело: как-то сразу поняла восставшая дева, что многое может доселе невиданное совершать. В том числе и в разных местах оказываться одновременно, либо в очерёдность.

     Дивно это и скорбно. Поскольку соединиться с возлюбленным Фирузом в новом качестве не получалось. Незримая стена встала между ними. И не было той стены неприступнее. Только издали суждено теперь наблюдать за супругом. Ни приблизиться, ни слова сказать!

     Зато бедный Фируз теперь безумцем не станет. Это Лилия твёрдо знала: её смерть миновала, стало быть, и не уберёгший её муж участи Бабая избегнет.

     Однако не всё так просто обернулось. Прежде чем обрела Лилия в новом своём положении свободу, много горечи испить, бедной, довелось. Много обращений претерпела не по своей воле, пока мука Разброса превратилась в дивный дар Перехода, которым пользоваться по своему разумению и желанию научилась.

     Горше всего была роль полковой шлюхи, когда, чтобы взрастить детей-близнецов, зачатых в ночь любви на священном берегу Чистого Озера, пришлось прибегнуть к такому малопочтенному ремеслу. Правда. уже не совсем в том времени, когда случилось великое несчастье с ней и её Племенем.

     Однако знала несчастная — это исцеляющее страдание, искупительная жертва. Терпела, сквозь пелену лет взирая на страдания возлюбленного. Видела, что Фируз-Бабай страдает и томится своим бессилием, но эти страдания очищают его мятущуюся душу и спасают от подлинного безумия.

     «Теперь у нас впереди вечность. Ради детей и супруга обязательно найду выход! Мы ещё будем счастливы всей нашей семьёй. И Племя наше возродится. И будем все несчастья считать страшным сном!» Так утешала себя Лилия. А годы шли…

     А годы шли, и закончилось тяжкое испытание для Лилии. Научилась она переходить в другое время и другое состояние по собственному разумению. Раньше, чтобы переместиться, ей необходимо было заново проходить, как через врата ада, сквозь роль шлюхи. Роль постыдная и тяжкая, но давала привязку и подключение к Силе.

     Но годы шли, и стало достаточно лишь мимолетного образа-воспоминания, чтобы перейти в намеченное время-состояние.

     Много путешествуя по миру в разных точках времени, Лилия многому научилась и многое узнала. Получила образование (раньше и слова-то такого не знала), учёной дамой стала. В закрытом НИИ служила Лилия Эльрудовна Чистозерская.

     Отчество в какой-то книжке вычитала. Фамилию такую сама себе изобрела, на память о своей единственной настоящей жизни, в которую поклялась, во что бы то ни стало, вернуться. И Родителям помочь обрести вновь своих Детей. Конечно, страшновато было представить себя в роли спасительницы и помощницы самих Духов-Родителей. Но кто же Им и Детям тогда поможет!

     Иван в дурдоме

     «Внимание! Пациент Козловский Иван Семёнович! Через пятнадцать минут у вас процедура электросон. Не забудьте посетить санузел. Во время сеанса перерывы не предусмотрены. После электросна — личное время. К услугам больных тихие игры, шашки, шахматы. Книги можно выбрать у дежурной сестры. Также приветствуются прогулки на свежем воздухе». Эту громкую связь, преследовавшую каждого больного, Иван Семёнович воспринимал как насмешку судьбы над своим нынешним положением.

     «Нельзя смеяться над больными людьми». Фраза-лозунг из известной отечественной комедии вертелась в голове у Ивана Семёновича. А никто, собственно, и не смеялся. Все были подчёркнуто вежливы. Старались проявлять максимальное внимание и чуткость к помрачившимся головою гражданам.

     А Ваня в этом видел скрытое издевательство.

     Внимание вниманием, а распорядок дня, лечебные процедуры, беседы с лечащим врачом и прочие безобразия происходили с небывалой точностью и пунктуальностью.

     «Внимание, внимание! Говорит Германия! Сегодня ночью под мостом поймали Гитлера с хвостом!» Сам не заметил Иван Семёнович, что произнёс эту чепуху вслух. Зачем он это сказал, тоже было непонятно. Видно, запарило требование всё время быть внимательным к исполнению правил социалистического общежития, принятых в учреждении.

     — Что я говорил! Явное депрессивное расстройство на фоне обрывочных искажённых знаний истории Отечества. К психоаналитику больного немедленно! — возопил, как назло, оказавшийся рядом, Лечащий, — и Лхасарану Цэрэмпиловичу непременно доложить!

     И, кстати, пусть аналитики покопают поглубже, насчёт ассоциативных связей образа хвоста, суеверных пережитков и отношения к теории Дарвина. Возможно, про хвост — это подсознательный протест против идеи происхождения человека от обезьяны! Каков, однако, прохвост! Ха! Задал нам задачу!

     — Чего к человеку привязались? — вступился за музыкального педагога Вельможный Старик. — Знавал я во Французскую компанию одного по фамилии Гитлер. Так у него имение под Таганрогом душонок в триста было. Земелька кой-какая. Однако служил исправно. Полный Георгиевский кавалер. А что друг наш Иванушка про хвост бормочет, так, может, знакомы они. И в юношеских игрищах и забавах шутили так по-товарищески!

     Кажется, у Лечащего внезапно заболели все зубы. Скривившись, но при этом ухитряясь почтительно улыбаться, он елейным голоском проговорил:

     — Вашсиясство! Иван Семёнович многими годами младше Вас будет. Другое-с поколение... Да-с! «Печально я гляжу на наше поколенье!» Кхе-хе-с! А Гитлера-с вы другого знать в свои года изволили-с.

     — С-с-с! Сыкаешь тут, а я говорю Гитлер — таганрогский помещик — стало быть, знаю!

     — Ни секунды в этом не сомневаюсь!

     — То-то же! А Гитлер Адольф Иваныч золота и ювелирных дел знаток был первостатейный! Даже собачка у него на драгоценности нюх имела. Получше, чем у иного столичного ювелира! Коллекцию его сам Император Александр Павлович хвалил. Смотреть изволил, будучи в Тагароге, незадолго до своего таинственного преставления.

     Говорили приближённые люди, что большое впечатление на Их Величество произвели те драгоценности. Сказать изволил: «Быть не может! Золото партии! Собака, Борман!». За сердце схватился и вышел. Не с кем в тот день говорить не желал. А вскорости преставился, то ли исчез из дворца. Всякие слухи ходили…

     «Немедленно Лхасарану доложить! Казус какой с собакой гитлеровской, однако! Старика — тоже к аналитику! Только в лхасарановом присутствии. Я такую ответственность на себя не возьму! Поди ж ты — опять «золотая собака» всплывает, а мы уж думали, знаем, где она (в смысле золото) зарыта.

     А Старик каков! На кривой козе не объедешь. Сколько лет прошло. До сих пор кто таков, понять никто не может. Ан, и вовсе не таков! А каков? И на Старца больно похож, так тот давно преставился. А с самим Старцем ещё непонятнее».

     Да-с, жизнь такая, что одними каламбурами изъясняюсь. Скоро-скоро, чую, самому аналитик понадобится. И терапевтик, чёрт его дери! «Фюр психотерапевтик унд психоаналитик! Хайль…Боже-е-е! (Царя храни!)».

     А собаке было скучно…

     «Кто такую чушь изрёк, что собака друг человека? Человека вот как раз другом собаке сделать можно. Если правильно его воспитать. А мои вековечные «хозяева», Дети недоделанные Невидимых, хоть и пытались мы их воспитывать многие поколения, никуда не годные друзья оказались.

     Подумать только: кушать зимой бедненьким хотелось! Всё семейство наше в котлах сварили. Мы, собаки, животные хищные, нам мясо подавай. А охоты никакой не было в ту зиму, когда с обозами среди тайги зазимовали...

     Что ж нам было, «хозяев» кушать! А нам и котелок не нужен. Настоящий пёс только сырое мясо признаёт. Мы их даже и не подумали к обеду подавать.

     А эти поели всех собак, да самим туго стало без нас. Куда им без псарни на охоту. Да ещё в тайге!

     Меня Дух Земли от ножа живодёрского спас. Спрятал в Утёсе. Худо-бедно перезимовала. Кобелишку мне подогнал. Правда, странного какого-то, из своих подземных владений. Этот женишок так, ничего себе был, видный.

     Впрочем, сильно видный — в темноте светился! Говорил, под землёй иначе трудно жить.

     А Дух Земной пожалел Племя. Позаботился, правда, за счёт моих детородных органов, им собачье поголовье восстановить. И так, дескать, рамсы попутал (у Базуки теперь живу, от него словечек и набралась). Так вот, попутал Дед рамсы, да не так переселил людей. Да ещё и бабло их не в тот банк скинул. В смысле лоханулся с малиной, то есть хранилищем.

     Теперь люди, конкретно, на деньги попали. А без лавэ не срастается у них. Домой с этого пикника вернуться не могут. Слыхала, тут и Солнце с Дедом в подельниках. Оно и понятно. С подземным кобелём пожила, так объяснил, что дневной свет — потёмки.

     А дурачьё, то есть, простите, Дети Невидимых (бред!!!) всё деньжонки ищут. Шаман их смекнул, что через меня можно с капиталами закантачить, раз из Недр Земных вышла. Вот и устраивают камлания с принятием мухоморного зелья. Да меня вокруг становища гоняют.

     То есть они так думают, что каждый год свежую сучку из лучшего помёта берут. А на самом деле я сама всегда им мозги компостирую. Я ведь после зимовки в глубинах Утёса не старею. Только лучше и красивей с каждым годом делаюсь. Могу без дублёров работать.

     Золото давно бы им показала. Мне подземный любовничек всё о переброске этих самых Слёз доподлинно рассказал. Он ведь любимый придворный кобель у Духа Земли. Могла бы стать главной придворной сукой. Дух Земли аж плакал, когда меня обратно к людям отпускал. Скучно под землёй. А я его развлекала своими рассказами. Он же Земной — все языки понимает: и лай, и вой, и рык. Даже все человеческие языки знает.

     Но за свинство людское в первую зимовку шиш на постном масле они у меня получат! Нечего родню мою было есть. Так, ошмётки, отлетевшие при переброске казны, им показываю, а основной склад — не дождутся!

     А дурак Дед Водяной меня у Племени стибрил, как мелкий воришка. Золото под Рекой да около в таких объёмах ему хуже, чем солдату вши.

     Естественно, я сама с ним пошла: люблю приключения.

     Попробовали они меня звонарю монастырскому Коляну подарить. Удумали тоже. Где хочу, там и живу. Такой характер показала, что сразу к Базуке в коттедж переселилась. Лучше там, чем в городской квартире.

     Кольке разрешаю гулять со мной. Нравится мне в монастырь ходить. Понимаю — тоже к золоту подбираются. Могла бы поспособствовать. Нефтяной путь чую легко. Но фигушки им. Одно не понятно: Тогизбей на монастырской территории часто ошивается. Какой-никакой, а нефтяник. Мог бы сообразить. Или ему всё похрену? В его роль не впираюсь. С Монастырскими у него, кажется, порода общая. Только люди до собачьего понимания не дотягивают.

     У нас хоть тридесять поколений с дворнягами путайся, зерно породы остаётся. Даже, если случайные родственнички куцым хвостом и кривыми ногами наградят. А у людей — «связи случайные — результаты печальные».

     А музыкант здешний, Ванька, глаза на меня пучит, пытается вспомнить, где видел. Я ж его по берегу реки гоняла, рыбака-самоучку. Думал, на волка налетел, недотёпа.

     Лучше бы на музыке своей играл. Тут хоть складно получается. И девки ему подвывают ничего себе. Не как добрая сучка на Луну, но слушать можно.

     Жаль, что у таких умных животных своей письменности нет. Люди вон, куда глупее, а всё записывают. Мы же только на досуге мемуары составляем, да потом потомкам пролаиваем. (Может, я поэтесса?) Хорошая строка «потом потомкам». Можно добавить «Полканам и Фомкам». Рифма будет. И стишок бодрый, жизнеутверждающий!

     Как ни верти, всю жизнь в голове держать собственные воспоминания для назидания потомков утомительно. Но надо же как-то передавать знания и моральные нормы молодежи. А то мельчать наша собачья философия будет. Так недолго и до уровня людей опуститься.

     Жаль, что мои воспоминания только лаять можно, а записать — никак. Таким красивым языком ни одна собака ещё не лаяла.

     И истории такой поучительной ни в чьём лае не слыхивала. (Может, одна лишь Собака Качалова лучше могла). Базука всегда, если кто гусей погонит, её поминал. Дескать: «Дай, Джим, на счастье лапу мне». Умная, видно, была, если лапу на счастье просили.

     В тайге мои детки уже все выросли. Свои мемуары гавкают моим внукам и правнукам. А здесь не с кем повязаться: одни сявки.

     Хотелось бы всё-таки для потомков труд своего разума увековечить…

     Мониторинг недр

     Структура «Института исследования взаимодействий жидкостей недр» была мощна, разветвлена и многогранна. Сотрудничество осуществлялось с невероятным количеством лиц и смежных организаций.

     В числе смежников был и Институт Русского Колокола. Директор его, Николай Обвалов, выиграл грант на разработку темы «Особенности русского православного колокольного звона в различных регионах Российской Федерации в зависимости от прилегающих акваторий и жидких природных ресурсов (водные пласты, нефть)».

     Тему придумали на посиделках в писательском полуподвале за бутылочкой: Писатель помог сформулировать. Думали ради хохмы подать на рассмотрение. Сюрпризом стал неподдельный интерес руководства Института недр.

     Без бюрократических проволочек выделили средства, и немалые. Намекнули, что в отчётности бюрократизма не будет. Важны конкретные результаты. Желательно при минимальных сроках.

     Раз так, то Колян незамедлительно предпринял поездку в Сочи, а затем в Гагры и, естественно, в Новый Афон. Там и море, и монастырь, и апостол Симон Зилот в былые времена труждался и мученичество претерпел. Опять же, влажность высокая. И до кавказской нефти не очень далеко.

     Для серьёзных исследований требовался серьёзный штат. Алексей Иванович Базукин срочно был оформлен научным сотрудником-специалистом по драгметаллам, их содержащим сплавам и картографии (Базука всегда в поездках имел при себе достаточное количество свежих карточных колод).

     Приняты в штат были и две лаборантки — Светочка и Леночка. Им предстояло «решать технические вопросы пребывания».

     Шашлычок в прибрежных ресторанчиках был хорош. Море манило. Светочка и Леночка были обворожительны…

     ***

     Минул курортный сезон. Пора было идти в ИИВЖН с отчётом о проделанной работе…или с повинной головой.

     Пошел Колян. Крепко трусил, но минувшей ночью Писатель помог соорудить какой ни на есть отчёт про жидкости недр — вода-водой, но в том духе, что, мол, работа была проведена большая. Безусловно, Жидкости недр на звон влияют.

     Но требуется длительная обработка данных. Применительно к условиям Западной и Восточной Сибири и Забайкалья, с учётом их природных ресурсов и водоёмов. Не даёт, понимаете ли, Чёрное море ясной картины без сравнения с реками Обского бассейна, Прииртышья, Байкальского озера.

     Пришёл Коля Обвалов — думал, бить будут. А в Институте какой-то расширенный учёный совет. С участием коллег из регионов (Бурятия и Ленинградская область).

     Обрадовался Николай. Всё-таки отсрочка катастрофы. Сел тихонечко под дверью конференц-зала. Стал прислушиваться — Оба-на! Интересные вещи услышал! Потихоньку в зал, на последний ряд просочился. Никому до него дела не было.

     С Отчетом выступал сам Главный, Лев Николаевич. Речь шла о результатах мониторинга состояния жидких сред в недрах Чумска.

     Суть была в том, что технари выдали результаты, ставящие в тупик теоретиков и аналитиков. Водный пласт под Чумском, известно, очень богатый, город чистой водой обеспечивает. Уникальный пласт.

     Необъяснимо уникальный. В тех же самых местах, где отмечены значительные объёмы подземных вод, согласно результатам исследований, зафиксированы приборами крупные месторождения нефти. А вот пробы из тех мест, где приборы указывают на нефть, дают отрицательный результат. Нету нефти в тех местах. Зато в центре города каким-то мудрёным современным исследованием, диких деньжищ, между прочим, стоящих, фиксируется немыслимое количество золота. Сплошная жила, чуть ли не на всю историческую часть города.

     И опять же — по факту там золота нет. Не обнаруживается и всё тут!

     — Я и в Африке, и на Севере, и в Узбекистане, и даже в Чили при Луисе Корвалане, да по всему миру в разведке золотых месторождений участвовал. А в вашем Тьмутараканске с полной дичью столкнулся, брешут ваши технари! — выкрикнул с места, не сдержав эмоций, приглашённый из столицы Спец.

     — Безусловно, специалист вы авторитетный. Но поймите и нас. Технический персонал Института — высококвалифицированные работники. Их подбирали не один год. Они за результаты своих проб головой готовы ответить.

     — В воде вашей Ушкуйки явно повышенное содержание золота. В норме 4 на 10-9 грамма на литр, а у вас в разы и разы выше. Точную цифру привести не могу, простите. Не у всех присутствующих есть необходимый допуск.

     — Так что же Ушкуйка? Помилуйте! Ведь всем известно, что в её верховьях в прошлом веке от старателей прохода не было!

     — То в прошлом веке. А результаты исследования сегодняшние!

     — Но ведь официально признано, что золото в верховьях Ушкуйки есть. Просто добыча экономически нецелесообразна, слишком мало его.

     — Всё равно такое превышение говорит о значительных запасах. Ищите!

     — Да мы только этим и занимаемся…в смысле, как оно с жидкостями недр взаимодействует.

     — Ну-ну…

     — Перерыв, господа! К вашим услугам буфет, комната отдыха. Желающие могут пройти в курительное помещение, — Главный понял, что срочно нужен таймаут. Слишком страсти накалились. Технари исполнились праведным гневом на заезжего столичного Спеца. Тот стоял на своём. Как на беду в зале присутствовали сотрудники, занимавшиеся узко ограниченным кругом вопросов и не посвящённые в истинный смысл исследований Института.

     Главный почти бегом ринулся к выходу. Хотелось скрыться, как в крепости, в своём кабинете, чтобы избежать вопросов и перепалки. Отдохнуть хотя бы несколько минут, а потом попытаться разрулить ситуацию.

     ***

     — Лев Николаевич! Добрый день. А мы вот, с Божьей помощью, из командировочки вернулись. Отчётик вот…

     — Не до тебя, Коленька! Пощади! Потом про твой трезвон поговорим. Видишь, что творится. В твоём колокольном институте таких баталий точно не бывает. Иди, отдыхай.

     Коляна будто ветром сдуло. Ура! Пока пронесло!

     — Кто пустил? С ума все посходили? Не хватало, чтоб по городу сплетни о нашей работе пошли! — Прорычал в рацию начальнику охраны Главный, как только спровадил Коляна, — поувольняю к чёртовой матери дармоедов!

     «Миллионные дела здесь делаются! — думал Колян, выходя из НИИ, — наша с Базукой поездочка для них копейки. Может, прокатит. Сильно не будут наезжать. Однако надо руку на пульсе держать.

     Чую, как-то с нашими поисками их деятельность пересекается. Слава Богу, начальник охраны — Леночкин брат двоюродный. Сейчас Главный меня выпер, не вернёшься никак. А в следующий раз Ленке скажу, пусть братец свистнет, когда у них совет. Послушать стоит».

     Париж, Париж!

     В салоне мадемуазель Лили по вечерам бывало шумно. А с недавних пор русские господа офицеры посещать её вечера стали. Большинство знатного рода были. Лишь парочка младших офицеров из захудалых дворянских семейств захаживали. Но тоже герои.

     Хозяйка — само очарование. Мило картавя, пыталась говорить по-русски. Забавно, но откуда-то знала довольно много русских слов. Только постоянно путала русских с татарами. По её понятием это почти одно и то же. А если достаточно много шампанского выпивала, непременно исполняла для дорогих гостей «русскую» песню. Поручик Гитлер из таганрогских помещиков шутки ради научил:

     Нам татарам — что война?

     Как война — мы вжик в тайга!

     Кедра лазим, шишка бьем

     Шкурка бурундук сдаем…

     Гитлера по-товарищески журили: что ж девице такую чушь в голову вбил! И что за песенка несуразная? Однако герой он был известный. К тому и на дуэль вполне мог пригласить. Тихо злословили по поводу того, что Гитлер, фамилия, подозрительно напоминающая еврейскую. Но стрелял он лучше самого Вильгельма Телля. И в дворянстве его не было сомнения. Фамилия — тьфу. Человек главное!

     А уж коли совсем барышня опивалась, рассказывала про какую-то семейку Дюма Отца и Сына. Говорила, что писатели известные. Сынок в неё без памяти влюблён, а папа, против. Приезжал, уговаривал оставить мальчика в покое.

     Только непонятно было, кто такие. Уж как российское дворянство французскую словесность любило, а никто их книжек, отродясь, не видывал.

     — Так папа Дюма совсем ребёнок ещё. А сынишка покуда и не родился, — не терялась Лили, — а подрастёт сынок, про меня книжку сочинит. Только очень скучную. Вот у отца книги весёлые:

     Пора-пора-порадуемся на своём веку

     Красавице и кубку, счастливому клинку…

     Впрочем, это не Сын и не Отец. Эту песенку Максик Дунаевский сочинил. Но он точно не француз…и тоже пока, шельмец, не родился, — грозила пальчиком неведомому Максику изрядно выпившая куртизанка.— Он потом на Мерри Поппинс женится. Она англичанка, но славная девушка.

     Мало кто прислушивался к болтовне легкомысленной парижанки. Мила, красива, в обществе приятна. И Господь с ней. Пусть фантазирует. Шарму добавляется и пикантности.

     Только Их Сиятельство Лев Николаевич, явно в мадемуазель влюблённый, защищая свою пассию утверждал, что чего-то такое про Отца и Сына с такой фамилией слыхивал. Беда только, точно не упомнит, где. Но право слово, слыхал.

     С Их Сиятельством спорить не решались. Авторитет имел. Да и Лили была необыкновенно мила. Неужто будет истинный кавалер к красивой девушке придираться из-за такой безделицы.

     Мадемуазель Лили, почувствовав покровительство Льва Николаевича, начинала доказывать, что всё про Дюмов правда.

     Сам Лев Николаевич тоже великий литератор. Но он пока об этом не знает.

     — Вот я тебе первая об этом и скажу по дружбе. Но ты тоже ещё не родился! Шампанского скорее! Заболталась я что-то. Но ты ведь, Лёвушка, милый друг, простишь меня? Правда-правда? О, ты такой душка!

     — Помилосердствуйте! Что же это такое? Как литератор или музыкант — так непременно не родился ещё. И я в эту компанию нерождённых попал. Так я же вот он ‑ сижу у Вас в салоне. Очень даже рождённый. К тому и родителей почтенных имею. Графского достоинства!

     — Ерунда, Лёвушка! Или ты меня совсем, нисколечко не любишь?

     Нервно передёрнув плечами, Граф подозвал лакея и, взяв с подноса большой бокал шампанского, залпом выпил. Потом ещё, ещё, и снова. Наконец ему стало хорошо-хорошо.

     — Всё, всё! Да капо аль финне эт кода! Пусть я литератор, но всё равно — ты чудо! Прелесть!

     — Так-то лучше. А то, что ты сказал «да капо…» — это, дружочек не по-французски. Была и я когда-то приличной девушкой и воспитание получила. И на фортепьяно обучалась. А учитель был само-собой итальянец. Вот он так говорил.

     — О-о-о-о! Господь с ним. А что ты, радость моя, скажешь, если я тебя назавтра прогуляться на Шан-зелизей приглашу.

     — Если я правильно твоё коверканье французского поняла, — чуть помедлив для приличия, ответила прелестница, — то на Елисейские поля непременно с тобой отправлюсь. Хотя, лучше в тайгу. Охотничий сезон как раз открывается. А может в Ясную Поляну?

     — Такая красота ‑ и безумна! Сам с ума сойду. Но люблю без памяти. Всё стерплю ради чувства высокого! — Лёва принял ещё бокал.

     Стало уже вовсе хорошо и весело. И можно было вполне представить француженку с ружьём в Сибирской тайге.

     Впрочем, Сибирские татары тоже в Булонском лесу нормально себя чувствовали в хмельном понимании Графа.

     Совещание на высшем уровне

     Выше уже забраться не представлялось возможным. Монастырская колокольня была самой высокой точкой на Белой Горе.

     Колян, Базука и Дух Могучей Реки серьёзно и сосредоточенно оглядывали окрестности. Забраться на верхотуру велел Речной Дед. Он считал, что оттуда легче будет оценить передвижения, привезённой из тайги собаки.

     Накануне Николай опять выпустил номинально принадлежащую ему Собаку, на монастырскую территорию, пользуясь отсутствием Игумена, отбывшего по делам епархии на Север области.

     Собачка бодро нарезала круги по двору. Иногда старательно обнюхивала редкие уцелевшие надгробья, иногда, задрав морду, глядела в небо, театрально при этом подвывая. То вдруг поворачивалась на Север и, замерев, принюхивалась к какому-то, человеческому обонянию недоступному, аромату.

     Колян во всю месил в колокола, удивляя малочисленных, в будний вечер, прихожан: «Что за благовест, как на Пасху?».

     Базука трусил вслед за псиной, отмечая её маршрут заранее припасёнными коротенькими прутиками.

     « Пусть побегает, урод. Мне умный вид принять ничего не стоит. Я всегда была талантливой лицедейкой. Буду делать вид, что гоняю по двору и принюхиваюсь с ба-аль-шим смыслом. Пусть дурачьё голову поломает. Одно жаль: похулиганить и пометить углы на этот раз не выйдет. Перебор будет. Мужички в прошлый раз сильно удивились, как я на камень помочилась — не кобель ведь!

     А Кольку даже жалко. Вижу, к собакам и прочим зверям хорошо относится. Пришлось от него съехать. Так видела, точно, расстроился. Но, опять же, он в одной компании с Дедом и этим уголовником. И ещё: лучше жить у Базуки. Тогда буду в курсе всего, что они с Дедом затевают».

     ***

     Вот и сейчас троица искателей жемчуга, золота, конечно, прости, Господи, сверху разглядывала вчерашние вешки на пути следования Северной Собаки. Сколько глаза ни пялили — ничего умного и стратегического на ум не приходило.

     — Ироды запойные! Нашёл себе помощничков. Никаких результатов. Всё-таки утоплю я тебя, Лёха, прямо в твоей избе да перетащу к себе в Реку. Но уже не бывать тебе моим сыном. Раздумал усыновлять. Писарем-счетоводом поставлю. Перепись лягушек проводить у меня будешь! Как раз по твоей тупости работка. А с тобой, колокольный музыкант, пока не решил, что делать. Но…

     — Ты чего, Старый! Вместе дело делаем. Ты меньше нашего тупишь разве?

     — Умные больно да смелые. Если бы можно было с Духом Земли консенсус найти, я бы с таким отребьем не связался! Только который век переговоров с ним не получается. Да и обижен я на него сильно.

     — Батя, а может, ты нам с ним стрелку забьёшь? Мы перетрём и общие интересы обозначим.

     — Будет он с вами разговаривать! Это я от безвыходности докатился, что с такими связался.

     — Какими-какими?

     — Не мазанными простыми. Уже одно, что люди плохо.

     — А нам ничего! Посмотри на него, Колян, — Туз болотный прямо! Хмырь мелководный!

     — До чего я докатился! Терпеть приходится. А толку нет. Собаченция, подозреваю, с ними заодно. Хотя, нет. Уже гоню. Собака — тварь неразумная.

     ***

     «А за это ответишь, — решила Собака про себя, — засадили в подвал со вчерашнего дня. Меня выгуливать положено. А больно умные говорят — тварь я неразумная. Ответят за базар! Я всё, что они говорят, слышу. Даже из подвала. Под землёй любовничек со странным именем Борман научил прослушку ставить: чтобы в курсе быть, что там Детишки замышляют, да как поживают.

     А Дух Земли ничем им не поможет. Он, когда с Солнцем по золоту делаварил, контроль над ситуацией потерял и цепочку отследить не сможет. А я, когда беременной сидела под Утёсом, разобраться смогла. Я сейчас, наверное, одна во всём мире знаю, как перемещениями Слёз управлять. Другое золото не по моим зубам, а Слёзы, они меченые Разбросом. Я их чувствую, и каждый разбросанец у меня на виду. Так что, ребятки, советовала бы вам меня не только терпеть, но любить и уважать. Когда-нибудь, возможно, за хорошее поведение и помогу… хотя это вряд ли».

     На берегах Ладоги

     «Летнее содержание контингента» по технологии главврача Лхасарана Цэрэмпиловича Багмаева основывалось на возможно более тесном контакте больных с водными ресурсами Озера. Это с одной стороны. С другой — «потенциально перспективных разбросанцев» надо было лишить всякой надежды и возможности заняться хоть какой-нибудь деятельностью.

     По теории Багмаева разбросанцы, прошедшие обработку безысходностью и глобальным бездельем вкупе с невозможностью чем либо заняться, даже при большом желании, должны рано или поздно либо сорваться в пике полной апатии, либо, закалившись и очистившись от шлака Разброса, осознать своё положение.

     В этом случае наиболее сильные особи могут «вспомнить» подробности собственно Разброса и переброски золота, к таковому приведшей.

      «Ключик к подсознанию надо искать, или отмычку. Или лом на худой конец. А содержание у воды в сытости и полном безделье из года в год при правильной расстановке акцентов может стать отличным ломом». Так любил вещать главный доктор филиала.

     Теория — это хорошо, даже такая непонятно из чего выведенная. С практикой воплощения её в жизнь, однако, не все сотрудники Института соглашались безоговорочно. Некоторые её вообще не принимали. К примеру, Ведущий специалист головного офиса Института в Чумске Лилия Эльрудовна Чистозерская. А к её мнению приходилось прислушиваться.

     Она одна из сотрудников могла с точностью определить, разбросанец попал в сферу интересов НИИ или просто больной физически либо психически человек. Неудивительно — сама Лилия тоже была из разбросанцев. Только особых. Так случилось, что в момент разброса она была мертва и находилась стараниями Бабая-Фируза в его эпицентре. Посему воздействие Золотого Разброса и Перемещения не коснулись её сознания.

     Она помнила всё произошедшее. Другое дело, что тогда она была необразованной девчонкой, сражённой случайной вражеской стрелой. Сегодня известная в своей отрасли науки Лилия Эльрудовна должна была опираться на несовершенный и неподкреплённый научной базой опыт юной туземки.

     ***

     В этот раз переход из Чумска в Ладожский филиал опять не обошелся без ЧП. Лилия была взвинчена и кляла последними словами радио РетроFM, которое постоянно вещало на территориии парка отдыха «Чистое Озеро».

     Есть в графском парке черный пруд

     Там лилии цветут.

     Там лилии цветут, Цве-е-ту-ут!

     На этот раз трубадурил папаша Пончика. Торпедой ринулся он из глубин Озера, нацелившись в корму Лилии и протягивая клешню к её мягкому месту.

     ‑— Свинья, хоть они в воде и не живут, — выругалась девушка, — наслушался песенок! А, как Водяной, должен лучше меня знать, что здесь не пруд, а о-зе-ро! Что, если я сейчас супруге твоей на твоё аморальное поведение глаза открою? И как вас с сыночком вода терпит! Тот хоть по молодости и дурости, а ты безобразничаешь осознанно, из-за порочности натуры. Ну-ка живо греби в сторону вашей двуспальной норы!

     Лилия ухватила Водяного-ловеласа за скользкое ухо и потащила в глубину.

     — Стой, Лилька! Моя, если что такое пронюхает — придётся на старости лет новый водоём искать. А я привык, чтобы тапочки, хоть и мокрые, всегда у родной коряги стояли. Не губи семейного счастья.

     — Что за счастье, когда за каждым русалочьим хвостом гоняешься. Каждый малёк в Озере знает. Только твоя Водяниха думает, что замужем за приличным человеком. Чёрт! Какой же ты человек!

     — Ну не человек — водяной, а без семьи что делать буду?

     — Вставай на путь исправления. Если кидаться на меня прекратишь, не стану твою супругу расстраивать. Но одно условие есть.

     — Ты о чём?

     — Побеседуем с тобой о подводном мире и о твоих путешествиях по подземным источникам и канализации. Ещё расскажешь о жизни Озера в старые времена, когда поблизости Племя жило. Надеюсь, понимаешь, что мне интересно услышать?

     — Да каждый головастик в этом Озере знает, чем вы в вашем Институте занимаетесь!

     — Что ты мелешь, чего вы там знаете?

     — Так считай, если через каналью-то ваш институт — как комната в коммуналке с нашим Озером сообщается. Скучно здесь стало. Всех развлечений — радио послушать да по соседним домам через коммуникации побродить. Посмотреть, послушать, что там у людей творится.

     — Через канализацию? Там же экология для…

     — А как ваш институт образовался, у нас веселее стало. Вы же про близкое и родное нам рассуждаете. Про воду, озёра-реки. Мы даже детишек по праздникам к вам на советы берём. Вода в Озере теперь тоже не такая чистая. Адаптировались. — Водяной гордо произнес мудрёное слово. Знай наших, и на учёных советах бываем!

     — И ты сынка с собой таскал?

     — Было дело. Но Пончик ведь дефективный. До адаптации родился. Ничего не понял. Только что баба ты больно справная сообразил. Тут и дурак смикитит.

     — Рот закрой и слушай. Некогда сейчас с тобой, поганцем, разговоры говорить. Вернусь, встретишь без песен и рукоблудия. Говорить будем. И помни: теперь судьба твоих домашних тапочек в моих руках. А если такой умный да древний, должен помнить, почему я таких ухажёров как ты терпеть не могу.

     — Бу-а-га-га-га! Ты же и на наших берегах с солдатнёй промышляла! Ай-яй-яй-аа-аа! Больно! Отпусти, прости! Нем, как рыба!

     — Замолчи, маньяк! Это Лилька-потаскушка тут с солдатней миловалась. Ей, бедняжке, деток поднимать надо было. А ты, наглец, приличной девушке про возраст намекаешь!

     — Ничего я не намекаю! Ай, всё, молчу!

     На берегах Ладоги (продолжение)

     Очень неприятные чувства испытывала Лилия. Ладожская вода, довольно чистая («после закрытия ряда целлюлозно-бумажных комбинатов и снижения интенсивности сельхоз деятельности на прилежащих территориях») по сравнению с городским парковым водоёмом, через который она обычно осуществляла переход, на этот раз казалась невыносимо грязной и вонючей.

     На самом деле, Лилия могла войти в любой водоём с любым санитарным состоянием, фактически не контактируя с загрязнённой средой. Благословение Чистого Озера в ту единственную брачную ночь надёжно её защищало.

     Ощущение грязи шло от встречи с Водяным-маньяком. Напомнил ведь, подлец, про горькие времена. Кажется, давно научилась отключаться от ненужных воспоминаний, а какое-то озёрное чудо-юдо смогло вывести из равновесия. «Работать надо над собой» — одёрнула расшалившиеся нервы девушка. Но всё ещё госпожа Чистозерская была на взводе, когда пригласила для отчёта Главврача.

     — Что за дичь вы тут устроили с взаимодействием контингента и природных жидких сред? Какой болван придумал кровати с больными в воду поставить? Уйму денег на воду пустили!

     Один проект летней площадки с тонким равномерным разлитием ладожской воды космических денег стоил. И что даёт, по вашему мнению, что бедняги, словно стадо коров, спасающихся от гнуса, лежат на своих койках посреди водной равнины?

     — Смешно, но корова, вы не поверите, тоже есть! Мы её священной коровой прозвали. За больных не тревожьтесь, их специальная система защищает от комаров и мошек…

     — Господи! Во сколько же она нам обошлась? Всё до копейки проверю!

     — Сделайте милость. Деньги, конечно, не малые, но, как говорится, для пользы дела. А корову гнус жучит немилосердно. На животных наша система не действует. Она и бродит по мелководью. Мы среди людей слух распространили, что она счастье и исцеление приносит. У чьей койки чаще коровьи лепешки остаются — тот получает надежду на исцеление. Только запашок от воды, доложу я вам…

     — Сил моих больше нет! Я же тебя, чёрт узкоглазый, сейчас собственными руками придушу! Пончиков папаша дерьмом на всё Озеро измазал. От него не отмылась, тут ты со своей дрисливой коровой! Говно жизнь!

     — Лилия Эльрудовна! Может чайку? Вы что-то там про пончики…или корвалольчику? Ну, зачем так расстраиваться! Необычно немного моя практика выглядит. Однако, поверьте — опыт многолетний имею.

     Если забыли, напомню. Именно моя необычная во все времена практика пробудила из зверского состояния Великого Гэгээна, которого вы своим любимым то ли Фирузом то ли Бабаем зовёте.

     — Уж лучше бы кто другой с ним поработал. Тебе, крыса больничная, не понять! Люблю я его. Любила и всегда любить буду. А ты придурка из него сделал.

     — Ну что вы! Вполне приличный человек получился.

     — Воистину! Только, когда он зверем рычал, больше в нём человеческого было. А уж когда он в Верхнеудинске в обличьи Гэгээна появлялся, то многое верно в своих былинах излагал. Я же все его сказания через мадемуазель Лилиан знаю.

     — Так не осознанно это у него получалось, а я его вплотную к осознанию подвёл! Он теперь ценный кадро…

     — Дурак не может никого к осознанию подвести. Ты из него нечто по кличке Граф соорудил. Пришлось в Институте пригреть. Осознания у него — ноль и ноль десятых. Думаешь легко мне каждый день с ним видеться? Хотя костюмы с галстуками носить научился. И говорить может наукообразно. Даже мною и Институтом руководить пытается.

     — Зачем вы так сразу?

     — Сам посуди: каким идиотом должен быть шаман племени, чтобы за такую долгую жизнь не разобраться, что из себя Хан Тогизбей представляет? Последние мозги мухоморами отравил. А Хан на виду у него за копейки на буровой вкалывает! Ладно, простым не понятно, а ты же шибко учёный, а, Турухан?

     — Не имею чести знать господ Тогизбея и Турухана. Предки мои из других краев, из Забайкалья в Северную Столицу прибыли.

     — И правда! Как же я забыла? То-то тухлой рыбой от тебя до сих пор воняет! А может и нефтяной запашок имеется?

     — Простите, не понимаю.

     — Я и сама уже ничего не понимаю, Турухан.

     — Ещё раз простите?

     — Ладно, ладно. Толку от нашей встречи не будет. Я действительно сегодня сама не своя. Отдохнуть надо. Закажите мне билет на ближайший рейс до Чумска. Переходом не хочу возвращаться. Тошнит. А вы, Лхасаран Цэрэмпилович, ещё раз хорошенько продумайте свои действия, затраты и их обоснование. Позже к этому вопросу вернёмся. Может, в главный офис Вас пригласим для беседы. Да, только не надо через Пулково. Через Москву, будьте любезны.

     — Что же так? Не любите наш аэропорт?

     — Аэропорт хороший. Золота в недрах не люблю, а в Ленинградской области оно имеется. У нас, сам знаешь, у всех отношения с этим металлом сложные. У меня особенно. Вот речки вокруг Домодедова люблю. Одни названия чего стоят! Северка, Гнилуша, Рожайка. А вокруг ни одной родительской Слезиночки. Ни наших Невидимых, ни иных племён Духов-покровителей. Лёгкость от этого небывалая. Без самолета бы так и полетела.

     «Мне снился сон, что я масон…»

     Внушительных размеров домовладение скрыто было от любопытных глаз высокой стеной, словно крепость. На «оград узор чугунный», как изволил выразиться поэт похоже не было. Но чего только не увидишь в Северной Пальмире.

     Сам дом тоже удивил бы петербуржца, которого, вообще-то, удивить трудно. (Если б смог тот прозреть сквозь четырехаршинную изгородь). Какая-то дикая первозданная красота была в этом строении. Казалось, Восток и Запад, Юг и Север соединились по прихоти неведомого архитектора.

     Дом принадлежал Ложе. Ложа была вездесуща. Какие только темы не обсуждались на собраниях Братства! Бывали здесь и весьма известные люди. Политики, писатели, артисты, учёные.

     Сегодня вот с докладом выступал известный исследователь недр Сибири и Дальнего Востока Лев Николаевич Брюханов. Впрочем, известным ученым он был только среди собратьев по Ложе. В свете Граф слыл чудаком, влюбленным в Сибирь, тратящим бешеные деньги на свои экспедиции. Что ж, хобби это очень даже комильфотно. Есть фамильные капиталы, можно и побаловаться.

     Хорошо поставленный голос докладчика равномерно разносился в зале, стены и потолки которого украшали роспись и барельефы, конечно же, с непременным изображением Бафомета, которому, якобы, поклонялись Тамплиеры. Братья тоже его почитали.

     «Итак, Братья, не стоит забывать, что девиз, начертанный на руках  Великого Бафомета гласит: «Solve et Coagula — Растворяй и Сгущай». Алхимическая наука всех времен считала это положение краеугольным камнем своих изысканий.

     В нашем случае данный постулат особенно актуален. В недрах нашей Матери-Планеты существуют многие жидкости и твёрдые субстанции, как находящиеся в антагонизме, так и в гармонии друг с другом.

     В случае с интересующим нас перемещением золота необходимо, прежде всего, объяснить и сопоставить трансмутацию данной субстанции. По легендам аборигенного населения Сибири и восточных окраин Империи некое Племя в баснословные времена получило от своих Невидимых Родителей некие Слёзы, материализованные в видимом мире уже в качестве золота, то есть твёрдой субстанции.

     Далее, по прошествии веков, осуществился в природе обратный процесс. Согласно легенде, Золото-Слёзы, в целях спасения последних, были по просьбе Невидимых стараниями Духа Земли и Солнца конвертированы в жидкую форму, и при использовании каналов движения подземных вод и Горючих Земных Слёз перемещены на значительное расстояние на Север для спасения от захвата священного для Племени металла неприятелем.

     Воистину Перемещение явилось самым великим алхимическим экспериментом всех времён. Однако отмечу перед высоким собранием, что грандиозной трансмутации сопутствовал не менее грандиозный побочный эффект.

     Из-за досадной десинхронизации действий Духа Земли и Солнца предполагаемое согласие золота (твёрдой субстанции) с одной стороны, и нефти, подземных и наземных вод (жидкостей) с другой, обернулось неразрешимым противоречием растворения и сгущения.

     Вместе с золотом должно было произойти перемещение Племени, символически толкуемое как растворение, переход в текучее состояние и  затем сгущение на новом месте обитания. Однако сгущение людской массы было неполным. Часть Детей, как и золото, захватил процесс Разброса. Но не в пространстве, а во времени. Причем, у каждого с разными последствиями и разной степенью осознания.

     Наиболее сложный и ёмкий результат был получен у одной из представительниц Племени, которая была на момент Разброса мертва, но, оказавшись в эпицентре перемещения, получила небывалое количество энергии, достаточное для возрождения в физическом теле. После возвращения к жизни Лилия, таково имя этой туземной дамы, получила ряд специфических возможностей. Так, она — единственная из выявленных разбросанцев (простите вульгарный термин, другого пока нет) имеет полное осознание своего Перемещения. Также может свободно, по своей воле двигаться во Времени и Пространстве.

     Идеальным решением для Ложи явилось бы глубокое исследование данного феномена Перемещения и Разброса и разрешение противоречия. Не за горами те времена, когда наше Братство станет контролировать не только банки, но и новую формирующуюся  сверхперспективную отрасль — мировую добычу нефти.

     Остро встаёт вопрос конвертации богатств недр в денежный эквивалент и адаптации золотого запаса Племени, влияющего недопустимым, для целей Братства, образом на мировой золотой запас, в пригодный для денежных расчетов формат. Связка Деньги-Золото-Нефть должна стать ключом к возвышению Братства.

     Однако на сегодняшний день прямой обмен добываемой нефти на денежный эквивалент — золото, несёт в себе мощный деструктурирующий заряд. Две основных ценностных категории современного мира в своём антагонизме грозят самому порядку мироздания.

     Земля — живой организм. Нефть — кровь этого организма. Вода — его пасока (лимфа). Золото — кристаллизующее начало. Катастрофа неизбежна в случае длительного со- и противопоставления жидкостей организма и его структурно-кристаллической основы. Планете грозит быть разорванной, подобно сосуду с водой, оставленному на морозе.

     С другой стороны, катастрофа неизбежна для Ложи, если мы не найдём способа обойти данное противоречие: наши интересы и долгосрочные проекты требуют колоссальных материальных вложений, причём потребность в капиталах возрастает год от года с неимоверной быстротой. Очевидно, что экономя на вложениях в развитие и углубление знаний Братства, мы рискуем потерять ключевые позиции, достигнутые нашими предшественниками во многих сферах.

     На сегодняшний день пока удаётся покрывать наши потребности за счёт мировых разработок проявленных на сегодняшний день месторождений, запасы которых те же Слёзы, но принадлежащие Духам-Покровителям неизвестных нам исчезнувших цивилизаций, возможно внеземного происхождения.

     Данные запасы, в силу особенностей этого своего происхождения, пока проявляют сравнительно меньшее сопротивление обмену на нефть. Однако с течением времени, активность противодействия неуклонно возрастает. Грядут времена новых видов топлива и новых областей использования нефти. Сырая нефть и керосин — объёмы мизерно малые по сравнению с будущим использованием интересующего нас сырья.

     И ещё отмечу: золотодобытчикам всё равно, какие жилы разрабатывать. Контроль разведки полезных ископаемых поглощает катастрофически для нас высокие суммы, что не даёт, однако, стопроцентной гарантии случайного неподотчётного нам обнаружения нежелательных на сегодняшний день для разработки месторождений в Сибири.

     Итак, господа, я проинформировал вас о положении дел на текущий момент. Как видите, положение сложное. Исследования ведутся. Сотрудники моего сектора, занятые непосредственно в регионе предполагаемого залегания пласта собственно Родительских Слёз, резонирующего с прочими запасами благородного металла планеты, неуклонно продвигаются по пути решения проблемы.

     Новым и перспективным направлением, уверенно набирающим потенциал, является попытка, повторю: пока только попытка, создания межвременной исследовательской коалиции с привлечением людей — современников и очевидцев Золотого Разброса. Таким образом, остро встаёт вопрос выявления и соединения в единую группу перспективных разбросанцев. В этом неоценимую помощь может оказать упоминавшаяся ранее госпожа Чистозерская и сотрудники Ладожского филиала ИИВЖН. Однако данный вопрос требует отдельного заседания и доклада.

     Напоминаю присутствующим господам банкирам о необходимости своевременного перечисления средств на исследовательские нужды. Особенно в Чумский филиал Ложи, который, вы знаете, единственный является обладателем образцов золота, несомненно, принадлежащих к так называемым Слезам.

     Образцы были изъяты чумским полицмейстером у разбросанца Бабая, во время Разброса поместившего свою убиенную возлюбленную Лилию в центр месторождения. При разбросе и воскресении Лилии месторождение переместилось вместе с запасами уже добытого золота.

     Пока же осмелюсь предложить высокому собранию перейти к обсуждению изложенных перед ним тезисов.

     Дураки копают, Монастырские охраняют

     — Черти бы забрали этих треклятых копателей! Что, Колян, твоё начальство не может уследить за территорией, что ли? — яростно выдал Базука, угодив начищенным ботинком в свежеразрытую канавку, уже заполненную дождевой водой.

     — Не поминай здесь, кого не следует. А братия каждую ночь дежурит. Ловят придурков немало. Да всех не словишь. Успевают наковырять земли. Слухи ползут о сокровищах. Даже золото Колчака сюда некоторые ухари приезжают разведывать.

     — Иди ж ты!

     — А один болезный так и золото Третьего Рейха копать явился. Хризостом его допросить велел, прежде чем ментам сдать, тот совсем больной на голову оказался. Говорит, в Сибири всегда настоящие арии проживали. Сейчас тоже имеются, только в секрете. Вот Борман сюда с партийной кассой и нарезал, а не в Южную Америку. В дурдом его в итоге отвезли. А он их беглый кадр оказался. И, юмор в том, что с большим почтением дурдомовцы его приняли, vip кадр, блин. У них там какой-то туз козырный сидит. Он этого чокнутого с лопатой, опекает.

     — Речной Дед базарил, золото и драгоценные камни сами к себе притягивают внимание. Они заботы требуют. Когда здесь капище было, почёт и уважение к металлу проявлялись. Священным его почитали.

     — Дед про внимание всё знает. У него Водяные с Русалками старательскую артель организовали, драгу соорудили. Теперь пытаются добычу наладить. Золото им само по себе без надобности. Это оно их на бесчинства подвигает чтоб, опять же внимания добиться. Залежалось в глубинах. Ха! Истинно залежи.

     — Этот Дед, утопнуть бы окаянному, нас в беспонтовое дело втравил. А сучку свою северную как подсунул, так вообще лишнее внимание нам обеспечил.

     — Надо бы к Писателю наведаться, да квартирного хозяина его, Аманджолу, пригласить посидеть. Их семейка с баснословных времён на территории проживает. Думаю, много чего интересного расскажет, если правильно беседовать. И налить, само собой, надо.

     — Ясно, на сухую много не наговоришь.

     — Тут дело такое, Дедок на днях ко мне на хату приплывал, так приволок порошочек. Из желчи осетровой и русалочьей мочи соорудил. Говорит, если кто примет его с любой жидкостью, тормоза отказывают. Всё, что ни спросишь, расскажет.

     ***

     Пацан сказал — пацан сделал. Водочки припасли, закусочки. В подвальчик к литератору явились. Аманджола  куражиться не стал: с хорошими людьми чего бы и не посидеть.

     Выпили. Закусили. Пора тему брать.

     — Слышь, Аман, а правда ещё при Царе Горохе твоя родня здесь построилась?

     — Мы всегда здесь были. Я Игумену сколько раз объяснить пытался: мы — Монастырские татары! Мы раньше монастыря это место облюбовали. Предки наши Белую Гору священной считали. Сюда нас Невидимые Родители поместили после сотворения много веков назад. А Хризостом говорит, негоже посторонним на территории монастыря проживать. Вопрос решает с аннулированием прописки.

     — Вот гонит! Вроде выпили немного! И что же вы все века здесь делали?

     — Слёзы своих Невидимых Родителей приумножали и охраняли.

     ‑—И где эти ваши Слёзы? (С чем их едят или пьют?)

     — Слёзы — это золото высокой пробы.

     — Твою!

     — Сейчас Его здесь нет. Вернее совсем мало, только чтобы с главным запасом связь не терялась.

     — Сколько же это мало?

     — Тонны полторы, не больше.

     — Твою! Твою! Растуды ж твою! Твою!

     — Тебя, Лёха, никак заклинило!

     — Заклинит тут. А где эти тонны тебе известно?

     — Зачем бы нам здесь стоять столько столетий, если не знаем где?

     — Покажи, как до Слёз добраться. По дружески: больно нам интересно.

     Аманджола встрепенулся, мгновенно протрезвел.

     — Засиделся я тут с вами, мужики. Дел полно.

     — А Слёзы как?

     — Кто-то плачет? — удивился Монастырский татарин. — Пойду. Забегайте, если что. В следующий раз с меня бутылка. С обратным приветом. Он поднялся в свои верхние апартаменты.

     Писатель вопросительно глядел на дружков-собутыльников. Ждал разъяснений: его жилплощадь использовали явно для раскручивания гостя на откровенный разговор. Писательское чутьё подсказывало — тема интересная, повесть, а то и романчик вытанцовывается.

     — Ты, Сочинитель, нас глазами не сверли. Дырок навертишь. Не совсем, вернее, совсем не наш секрет.

     — А пользуетесь для своих сомнительных целей моей жилплощадью!

     — Ну не твоей, аманджолиной. Ты у него только арендатор, так что мы вроде к нему в гости пришли.

     — Какая наглость! Ко мне больше ни ногой в таком случае!

     — Не кипишись! Шутим. Как мы без твоей территории к Аману подкатим?

     — Тогда делитесь информацией. У меня кризис жанра. Достойной моего пера темы не нахожу.

     — Так мы — ни-ни. Скрывать от тебя, кореш, ничего и не собирались.

     — Ну?

     — Один знающий человечек, вообще-то и не человечек вовсе, наколку дал. Мол, имеется бабла немерено в виде золотых слитков. А дорожка к нему через территорию монастыря пролегает. Можно здорово подняться, если ту дорожку разведать.

     — А татарин причём?

     — Так он из породы тех, кто эти богатства веками копил! Дед говорит, эти татары-не-татары тут всегда жили для пригляда. Да никто на них внимания не обращал. Золото, что здесь зарыто, надёжно от своих Хранителей глаза отводило.

     А когда свистопляска в стране пошла, да Союз разваливаться начал, Хранители и проявились, как добропорядочные граждане согласно прописке и регистрации. Такой беспредел пошел, что из тени никак ситуёвину не проконтролируешь. Слава Богу! Монастырь возродили, а то совсем бы все плохо было. Вон, даже и сейчас кладоискатели, как мухи на мёд прут.

     Писатель стал задумчив. Вдохновение подкрадывалось к нему нежно, сняв тапки, чтобы не топать и не ранить хрупкую душу литератора.

     — А мы Амана чуть не спугнули. Выдержки не хватило. Нельзя было так в лоб. Ты, Базука, привык со своими уркаганами всё нахрапом решать! — укорил друга звонарь.

     — Я-то, нахрапом?

     — Ладно, не парься, все пучком. Татарин же нас не выгнал, не наезжал. Даже проставиться обещал. Только базар свернул по-быстрому. А так, считай, нам шибко везёт. Нутром чую, близко уже до денежек!

     «Как хороши, как свежи были розы…»

     Оранжерея при психиатрической лечебнице города Чумска была законной гордостью главного врача Лхасарана Цэрэмпиловича. Здесь проходили сеансы трудотерапии и релаксации больных. Не всех, а только неподверженных припадкам буйства: буйным недолго и цветочки попортить.

     Иван Семёнович Козловский буйным не был. Более того, имел несомненный талант цветовода. Натура тонкая, музыкант, так что чувство прекрасного помогало замечательно ухаживать за растениями. И заняться больше нечем было.

     Много раз пытался Иван убедить врачей, что абсолютно нормален. Только невольно стал свидетелем самоутопления Прекрасной Незнакомки.

     «Разволновался, понятно, пошумел немного. Бывает. Виноват. Но сейчас-то спокоен. Нельзя ли отпустить на волю? Больше пользы будет, чем в заточении. Можно спасательные работы организовать. А если окончательно утопла за время пребывания моего в лечебнице, надо водолазов организовать для поисков и выемки тела».

     Убедить персонал музыканту не удалось. Только стали больше давать пилюль и микстур. Особенно на ночь. Особенно, когда бедняга начинал планировать погребение Незнакомки:

     «Саван белый, как снег — символ непорочности. Она же Хозяйка Белой Горы, А не Медной! И непременно цветы: розмарин для памяти. Анютины глазки, чтобы мечтать и далее, согласно тексту шекспировой трагедии «Гамлет», весь букет Офелии. Они ведь обе утопленницы. Коли отпустили б меня, хотя в первую неделю по утоплению, я уж постарался бы, а теперь столько времени прошло, что точно не спасти. Букет Офелии надобен к погребению. Смысл великий Великим Шекспиром в его описание заложен».

     По причине рассуждений о цветах и была работа в оранжерее признана для Ивана наиболее подходящим видом трудотерапии. Да и цветочки при таком трепетном отношении точно не повредят.

     Только вот Их Сиятельство, испугавший беднягу предложением немедленной дуэли на берегу озера, взял за обыкновение сопровождать садовода-любителя на трудовую вахту. Они на удивление всей больнице подружились и были неразлучны. Сиятельство требовал, чтобы врачи и персонал оказывали почтение его молодому другу: он под его личным высоким покровительством.

     А старый вояка мог и без умысла чего-нибудь вытоптать или сломать. Вышагивал по больничному двору, словно на плацу.

     Но пока всё обходилось. Их Сиятельство ничего в цветнике не нарушили. Всё больше у порога сидели, покуривая трубочку, беседы беседовали. Велел главный врач санитарам всё подробно записывать. Однако диву давался, читая эти записи.

     А погодя Сиятельство сподвигнул Ивана Семёновича на побег. Да не куда-нибудь, а на территорию монастыря. Захватить велел с собой лопату из оранжереи.

     Изловившим больного монахам, Иван охотно пояснил, что пришел откопать золото Третьего Рейха. На вопрос, что это такое, честно ответил: «Не знаю. Меня послали копать, я и пошёл. Хороший человек просил. Только очень вспыльчивый. Лучше копать, а то стреляться опять потребует».

     Толку добиться от умалишённого не удалось. К тому же утверждал, что раньше, до лечения, работал в монастыре пианистом. Когда монастырь педучилищем был, а монахи студентами. Потом им студентами быть надоело. Они и постриг приняли, чтобы не учиться.

     Справились в педагогическом колледже, и в правду находившемся по вине почившей безбожной власти на территории монастыря. В администрации учебного заведения сообщили, что некоторое время назад у преподавателя музыки Ивана Семёновича Козловского случилось внезапное помешательство. Вследствие которого последний препровождён в психиатрическую лечебницу, где находится по сей день.

     Дело ясное. Коллеги сочувственно повздыхали. Братия обещала молиться за болящего. Вызвали сгоряча наряд полиции. По размышлении решили наряд заменить. На карету скорой медицинской помощи.

     Ученый совет 2

     — Уважаемые коллеги, — председательствующий поднял глаза от листочка с повесткой дня. — Следующим и основным пунктом программы будет отчёт руководителя Ладожского филиала нашего НИИ. Его представитель выступит также с обоснованием методики работы с контингентом лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса. Далее последует обсуждение методики. Прошу, Доктор Багмаев. Вам слово.

     Место за кафедрой занял внушительного вида человек восточной наружности в строгом костюме. Разложив перед собой тезисы выступления, доктор уверенно начал:

     — Господа, уважаемые коллеги! Сегодня передо мной стоит нелёгкая задача: не только изложить вам основные положения методологии Ладожского филиала, но и убедить присутствующих в необходимости продолжать работу по рекомендуемой нашим филиалом программе.

     Итак, всем вам известна специализация Ладожского отделения. Это, в первую очередь, психологические и психиатрические исследования лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса.

     Не стану утомлять высокий совет изложением сути воздействия огромной массы золота на Племя, этот металл почитавшее. Все присутствующие на сегодняшнем совете, какова бы ни была ваша специализация, владеют достаточной информацией по данному вопросу.

     Что касается Ладожского филиала, вернее будет назвать наше учреждение клиникой, то исследования человеческой составляющей Разброса у нас перекликаются с работой, проводимой в психиатрической лечебнице вашего города под руководством моего уважаемого однофамильца директора Чумского НИИ психических заболеваний и психосоматического здоровья профессора Багмаева.

     Несомненно, личностный масштаб исследуемого материала в Чумском НИИ несопоставим с человеческим ресурсом исследований на Ладоге. Думаю, одного примера, пациента, прозванного «Их Сиятельство», достаточно, чтобы пояснить наглядно эту разницу. Наш филиал работает с людьми, вовлеченными в Разброс волей случая.

     Сознание людей масштаба Их Сиятельства — он же Гэгээн и ряд других не менее масштабных личностей — обременено, хотя и обрывочными, бессистемными воспоминаниями, родственными маниакально-депрессивному психозу. Что, впрочем, не умаляет их научную ценность, а даже наоборот, придаёт ещё большую важность получению из их памяти ценной информации.

     В Ладожском филиале, как вероятно вы уже поняли, внимание направлено на активацию подсознания подопечных и создание условий для перехода их древней памяти на сегодняшний сознательный уровень.

     Отметим, что большинство из случайных разбросанцев страдает теми или иными видами онкологических заболеваний, обусловленных, очевидно, воздействием Разброса на генетику. Но генетические исследования не входят в нашу компетенцию.

     С точки зрения пользы для разработки нашей тематики больший интерес представляют люди с навязчивым состоянием убеждённости в наличии у них злокачественных новообразований. Данное состояние характеризуется как индуктивное, полученное при контактах в течение более чем длительной жизни разбросанцев с истинно больными людьми из Племени.

     Для пробуждения памяти наших подопечных мы посчитали наиболее целесообразным метод погружения. Имеется в виду полное погружение больных в свою проблему со здоровьем и приведение их к осознанию безнадёжности своего состояния. Возможно, кто-то обвинит нас в негуманном отношении к людям. Возражу, что погружение для части больных может стать первым толчком к исцелению через осознание.

     Нас же интересует, в первую очередь, ключ к подсознанию исследуемых, получить который наиболее вероятно у индивидуума при экстремальной нагрузке на психику за счёт активации защитных функций древнего сознания. В случае успеха из глубин подсознания больного можно будет достать знания о тех вещах и событиях, свидетелем и участником которых данный человек был, но никогда об этом сознательно не задумывался.

     Таким образом, имея достаточное количество человеческого материала, можно объединить мозаику памяти и получить доступ к необходимой информации. Напомню, что такая методика предполагает обследование значительного количества пациентов. Отсюда — важность постоянного выявления максимального количества людей, подвергшихся воздействию Разброса, и препровождение последних в нашу клинику.

     Голос докладчика звучал уверенно. Психотерапевту было не привыкать выступать перед аудиторией. Но в головном офисе были люди скорее с техническим и прагматическим складом мышления. После уверенного и, как надеялся доктор Багмаев, эффектного вступления, прошло каких-то десяток минут, однако, чутьём опытного оратора специалист с берегов Ладоги понял, что его выступление обречено на провал и непонимание.

     «Жаль. Вышестоящее руководство явно увлечено техническими способами решения вопросов. И склоняется скорее к авантюре, чем к кропотливому научному исследованию. Даже не пригласили на совет коллегу из НИИ психического здоровья. Он, вероятно, смог бы оценить нашу работу.

     А для этой публики приходится адаптировать изложение, что приводит к сумбурности и граничит с профанацией». — Горестно было осознавать собственное бессилие. Однако доклад, пусть скомкав и упростив ряд положений, надо было заканчивать.

     «Надеюсь, что со временем меня поймут». — Оставалось утешиться ученому.

     ***

     А собравшихся и успевших заскучать слушателей более интересовало обещанное руководством развлечение — облава на незваную публику: Водяных из близлежащего Чистого Озера.

     Лилия Эльрудовна, горя понятным негодованием, доложила руководству Института о проделках водной публики. (Развратный Водяной от объяснений и беседы уклонился, чем ещё более разозлил молодую женщину). Специально и был поставлен в повестку дня отчёт Ладожского филиала: Лилия уверила начальство, что утечка информации по Ладоге наиболее безболезненна для общего дела. Всё равно придётся там всё менять, в сегодняшнем виде это учреждение бесперспективно.

     Итак, все с нетерпением ждали весёлой облавы на Водяных. Охранный контур, установленный после случайного признания Пончикова папаши, уже зафиксировал появление незваных гостей.

     «Вода, вода…Кругом вода…»

     В Северном краю великое озеро Ладога породило в своей неизреченной мудрости могучую реку Нева.

     На Востоке Азиатского материка седой мудрый Байкал стал отцом красавицы Ангары.

     Между Байкалом и Ладогой, в Земле Сибирской, малое озерцо Чистое породило малую речку Чистую.

     ***

     Берега Чистого Озера в стародавние времена украшали белоствольные берёзы. Посередине водоёма был ныне несуществующий островок, тоже обильно поросший берёзками. Поэтому самое древнее, первое название Озера было Белое. С годами люди стали звать его Чистым за удивительные свойства воды, действительно необычайно чистой и целебной.

     Прошли годы, века, и не стало ни первозданной белизны, ни чистоты. А Озеро по-прежнему манило к себе горожан. Люди ощущали на его берегах обновление, прилив сил и бодрости. Неважно, что о купании давно не могло быть и речи, а из рыбы водились только хищные прожорливые ратаны.

     Во времена Иванова детства почти прямоугольному от природы водоему придали круглую форму. Остров сравняли с дном, а на его месте возвели фонтан, надо сказать хронически не работавший. Для культурного отдыха трудящихся были созданы все условия. К услугам отдыхающих после трудовой вахты были: летний кинотеатр с деревянными, выбеленными известью, как у плохого дачного сортира, наружными стенами, пивная с обильно льющимся бочковым пивом местного пивзавода, аттракционы, включающие непременную карусель и призовой пневматический тир.

     Эстетические чувства трудящихся масс ублажались парковыми скульптурами «Пограничник и Собака», «Женщина с веслом», «Пионер Павлик Морозов» и другими шедеврами членов Чумского отделения Союза художников. Недостатка в материалах для ваяния не ощущалось.

     А с постаментами было просто шикарно: рядом со сквером располагалось закрытое и приговоренное к сносу во имя технического прогресса кладбище, так называемый «Католический некрополь», надгробья которого, зачастую из ценного камня, шли на народно-хозяйственные нужды. В том числе камень щедро выделялся по заявкам творческих организаций для развития искусства в духе социалистического реализма.

     Чиновникам не было дела до разорённых погостов старого режима. И уж точно предположить связь разрушенного православного монастырского кладбища и планово упраздняемого католического никто не мог. Как никто не мог предположить возникновения новой энергетической Линии Силы, соединившей две главных горы Чумска — Чистую и Белую.

     В наивном и безоблачном детстве хорошего советского мальчика Вани Козловского каждый пацанёнок мечтал быть таким же героем, как Павлик Морозов, про самоотверженную борьбу которого со злобными и жадными кулаками трогательно рассказывали на пионерских сборах старшие товарищи. Иметь такого пса, как у настоящего пограничника тоже все мечтали. А уж женщина с веслом, в силу своих внушительных пропорций, производила на неокрепшие подростковые умы отнюдь не детское впечатление.

     Ловля мелких карасиков, чудом выживших в заражённых оборонной промышленностью водах (ратаны появились позже), была в списке малочисленных развлечений провинциальной детворы. В ту пору родители ещё не боялись отпускать своих чад из дому с наступлением темноты.

     Городок был тихий, маньяков, сотовых телефонов и всемирной паутины ещё не изобрели. Дети спокойно могли с вечера остаться тёплой летней ночью на берегу до первого клёва, который и начинался, едва в рассветных сумерках становился различим поплавок.

     Естественно, в ночном бдении в ход шли страшилки и пугалки местного производства. Особенно популярны были рассказы про так называемые Чумские трущобы. С обязательной ссылкой на то, что, вот этот-то рассказ самый правдивый, потому что папка (дядя Вася, Петя, Коля) сам там был и точно знает, где вход, но ни за что не скажет.

     Под городом действительно располагался удивительно разветвлённый рукотворный лабиринт. Говорили, что местные купцы в разгар навигации доставляли таким образом контрабандные товары со своих пристаней. Старожилы утверждали, что на этих подземных дорогах запросто могут разъехаться две тройки. Для непонятливых малолеток поясняли: «Это как два автомобиля «ГАЗ 24».

     В дореволюционном Чумске некий служащий телеграфа даже сочинил и издал роман под названием «Чумские трущобы», чем создал новый повод для муссирования темы в местном провинциальном обществе.

     Рукотворность подземных сооружений подвергалась законным сомнениям. Слишком велики были объёмы. Когда в старом городе стали массово сносить «деревяшки», и началась эпоха многоэтажек, требовавшая предварительных геологических изысканий и большого объёма земляных работ, на месте возведения «дворцов для пролетариата», некоторые, шибко умные специалисты, натыкавшиеся на старинные ходы, выдвигали теорию о древних руслах нефтяных рек.

     Купчины же только расширили, подравняли и приспособили эти русла для своих коммерческих нужд. Им было на руку, что все тоннели проложены были природой или людьми по направлению к Реке.

     Учёных заклеймили как агентов империализма. (Так и до генетики можно докатиться! Где же нефть?). Обнаруживаемые входы в подземелья предписывалось наглухо бетонировать. Информацию не разглашать, как идейно невыдержанную и не отвечающую требованиям эпохи развитого социализма.

     Что касается юного поколения, оно всегда готово было предпринять самые отчаянные изыскания лишь бы хоть краем глаза увидеть чудесные подземелья, полные тайн.

     Говорят, некоторым удавалось. Например, Ванечке Козловскому, пропавшему на целых три дня, затем объявившемуся голодным и грязным. Был он с пристрастием допрошен родителями, выдран как сидорова коза и посажен до конца каникул за изучение литературы, рекомендуемой для самостоятельного чтения. Пропали каникулы!

     Но не выдал паренёк своего главного секрета: в  щели постамента «Пограничника с Собакой» надёжно спрятал он свой подземный подарок. И ещё: хоть и знал, что будут пороть, решил про свой маршрут под землёй ничего не рассказывать. Заблудился, ничего не помню, есть хочу. И всё тут.

     ***

     Великое озеро Онтарио порождает реку Святого Лаврентия. А там и Клондайк с его золотой лихорадкой недалеко! Джек Лондон — не из разбросанцев ли? А Чингачгук? А Следопыт?

     И коренное население Аляски весьма этнически близко к остякам, издревле населяющим берега Могучей Реки (не всё так просто, если хорошенько подумать…).

     Суров Север

     Там, где начинались владения Духа Леса и Духа Могучей Реки, Племя Детей Невидимых Родителей поставило свои чумы. Ничего не скажешь, пришлось попотеть, прежде чем переняли у лесных жителей хитрую науку возведения жилищ из оленьих шкур.

     Родители ведь заповедали им жить в удобных домах в городе, обнесённом надёжной стеной от лиходея и зверя лесного. Однако шаман и знающие люди посмотрели и решили: нет удобнее жилища для зимовья в дикой тайге, чем у кочевника-оленевода.

     Минули годы, и вот уже казалось новым поколениям Детей, что их народ всегда жил в уютных, тёплых, пропахших дымом и звериным лесным духом чумах. Красота!

     Трудно было в первые годы без любимых скакунов и тягловой силы. Голод не тётка. И не дядька. Лошади тоже голодали и всё равно бы пали от отсутствия кормов. Жизнь заставила, и Дети обучились искусству разведения и хозяйственного использования оленей, получившему столетия спустя научное название «оленеводство таёжного типа».

     Да и колбаса из оленины оказалась не хуже конской. Почти. Даже стали считать оленье мясо своим национальным продуктом. А малочисленные этнические сородичи на Белой Горе, совсем запутавшись в племенных традициях, сокрушались, что не имеют возможности питаться, как заповедали родители. Оленину подавали только в дорогих ресторанах и недёшево.

     Да не в оленине с кониной счастье. Главной мечтой, целью, о которой не давали забыть хранители памяти шаманы, было возвращение на Белую Гору, воспетую во множестве народных сказаний.

     Не беда, что нынешние поколения Детей очень смутно представляли, что это за вожделенная Гора. И Невидимые Родители были слишком уж далекими и неясными фигурами. Но именно заботливые Родители и устроили во благо чад своих так, что жили они особняком от всего мира. Не вкушая скверны и пороков современной цивилизации, не усваивая пагубных нравов иноплеменников.

     Давно были организованы оленеводческие и охотничьи колхозы и совхозы. Потом они канули в небытие. На Север пришла большая нефть. Слава Духам Рода! Никто не замечал Племя и не мешал ему. Дети тоже не ощущали присутствия соседей. Разве только Хан Тогизбей. Ну, ещё Шаман о чём-то смутно догадывался.

     В общем и целом жизнь после переселения наладилась довольно быстро. Особенно хорошо пошли дела, когда из «зимнего подземного путешествия» возвратилась Великая Собака, принесшая во чреве щенков для возрождения поголовья. И были те щенки умны, выносливы и на удивление приспособлены к таёжной жизни.

     А ещё по наставлению Родителей, преподанному через Шамана, стали выводить Собаку в окрестности стойбища и, накрыв большим золотым котлом, камлать и стучать призывно по этому котлу. Собака под котлом, лишённая света, своим чудесным даром, полученным от Невидимых, приводила Детей к месту, на котором следовало копать, и всегда там находилась изрядная порция разбросанного в баснословные времена Великого Перехода золота.

     Следовательно, появилась у Племени казна, необходимая для покупки провианта, одежды и охотничьих припасов в ближайшей фактории. Совсем даже не бедно зажили Дети. Многие завидовали диким старателям. Шаман велел говорить, что нашло Племя золотую жилу. Оттуда и золотишко. А чужим хода к богатству нет. Его Духи Племени охраняют.

     К счастью Детей, Невидимые предусмотрели, что обмен золота будет всегда происходить лишь с современниками Переселения. Люди в те времена были ещё чисты душой. Начни менять крупу и порох на золотые слитки в более поздние времена — вырезали бы добрые люди всё Племя ради Тельца Златого.

     А уж заправилам нефтяного бизнеса и их подручным на местах совсем не полагалось знать о богатстве обитателей чумов.

     Только последний Хан попал в водоворот современности. Отведал однажды снадобья шаманского, которое те давали правителям для мудрости и предвидения, да много, видать, хватил зелья. Вот и вынесло его прямо на буровую. Со всеми вытекающими последствиями. Пришлось осваивать бессмысленную для его первобытного сознания профессию нефтяника.

     Но не дано понять смертному помыслы Великих. Думал, что к буровой попал по случайности. А оказалось таким путём указали Тогизбею Родители путь к далёкой Родине на Белой Горе. Теперь, окончив вахту, Тогизбей вертолётом добирался до Чумска.

     Останавливался у коллеги по нефтепромыслу Шамиля, который сразу признал в нём соплеменника и родственника.

     — Здорово, братан! Смотрю ты никак тоже из Монастырских татар? Далеконько же тебя занесло! Мне как сказали мужики, что из местных парня взяли на работу — что-то в сердце ёкнуло. Пойду, думаю, посмотрю. А сердце правильно подсказывало. Монастырского монастырский где угодно разглядит.

     — А что такое монастырский? — озадаченно спросил Хан.

     — Ну ты, братишка, совсем в тайге одичал. Ничего, прилетим в Город, я тебя с роднёй познакомлю. Поживёшь. Оклемаешься.

     — Птицы летают. Людям не дано.

     — Да-а-а! Дикий, первобытный человек. Ничего, очухаешься, родственничек.

     ***

     Как-то поздним вечером, Хан, томимый бессонницей, вышел на монастырский двор. Мирно мерцали звезды. Луна заливала ровным светом храм, келейный корпус, надгробье Праведного Старца.

     В свете Луны двор и все окрестности казались удивительно знакомыми.

     «Я ведь жил здесь когда-то. Точно помню!», — успел подумать Тогизбей. Тут его внимание привлёк крадущийся в темноте человек. В руках у того была лопата, которой он не преминул воспользоваться. Комья земли разлетались в стороны с необычайной быстротой. Ночной землекоп явно торопился. Он то и дело нервно оглядывался.

     «Боится. Не иначе, злой умысел имеет. Надо вмешаться: волей-неволей, а хозяин территории Игумен. Надо уважать и блюсти его интересы Он ведь родственникам приют даёт. Хоть и неохотно, но и на улицу пока не выгнал».

     — Стой, разбойник! — зычно проревел Тогизбей, рванулся к незнакомцу, на ходу прихватив за неимением другого оружия метлу, оставленную каким-то нерадивым монахом-уборщиком.

     — Пошёл ты! — услышал Хан совсем уж возмутительный ответ.

     — Да я тебя голыми руками! — сообщил Тогизбей злоумышленнику, в ярости отбрасывая метёлку — Как смеешь так разговаривать со мною. Знаешь, кто Я?

     — Чего орёшь! Сейчас вся братия повыскакивает. Жалко, видишь ли, если немного у них во дворе покопают интересующиеся люди!

     — Не дело чужой двор лопатить! А что ищешь-то?

     — Не твоё дело! Пошёл…

     — Опять грубишь! Точно пришибу, — нахватался на нефтепромысле Хан светских манер, — Или рассказывай. Или…

     — А сам не догадываешься? Только ленивый не знает, сокровищ тут зарыто неисчислимо в каждом углу. Только подступиться не дают.

     — Правильно делают. В чьей земле лежит, того и богатство.

     — Да не их это. Историки в университете говорят, жило здесь когда-то до монастыря Племя богатое. От них клады и остались. А монахам они до лампады. Конечно, не прочь благосостояние поправить, но пока не хотят внимания привлекать, и так не бедствуют.

     — А откуда про Племя ваши шаманы-историки прознали?

     —Так не они. Ещё в старые времена граф Брюханов — исследователь Сибири надыбал какие-то материалы по Племени. С тех пор и ищут люди. Только, говорят, защита положена на эти богатства. Вернётся когда-нибудь Племя на свою Родину. Ещё и поэтому монахи копать не дозволяют и сами не берутся за поиски.

     «Духи! Что же не объяснили мне, убогому, сразу! Теперь понимаю Вашу неизреченную мудрость. Теперь и на буровой вкалывать не обидно. Хвала Вам, Мудрые! Я — избранный, который приведёт народ свой в Землю Обетованную! «Кто взыдет на Гору Господню? Или кто станет на месте Святем Его?»

     Сам собой тихо, но предупреждающе звякнул маленький колокол на звоннице.

     «О, Духи! Что за дивная песнь в голове моей вдруг зазвучала? Такую, точно, не слышал от наших шаманов. Но всё правильно: давно заповедано было народу моему вернуться на Гору. И место здесь Святое! А песнь дивная, точно о нашем гонимом Племени, — «И тамо путь, им же явлю ему спасение Мое!».

     — Любезный, так я пойду? Поздненько уже. Детишки дома, супруга беспокоится. («Врёт. Нет у него семьи»).

     Тогизбей совсем забыл, что пленил неизвестного злодея. Только теперь он уже понял, что никакой тот не злодей. Духи его послали, чтобы возвестить Благую Весть о Великом Предначертании и Миссии Хана.

     — Спасибо тебе, добрый человек! Мир дому твоему и всем и всему, что в доме твоем!

     — А я, кажется, к психическому в плен попал!

     — Скажи имя твоё, добрый человек!

     — Иван, Иван, Ваня я! Всю жизнь при Белой Горе прожил.

     — Не ты ли здесь на музыке играешь? Не разгляжу лика твоего при ночном свете.

     ‑—Точно я! Ещё к Могучей Реке на рыбалку да охоту с родственниками ездил. Я теперь тоже Вас признал, Великий Хан. Значит и вы тоже сумасшедший, как и я? Больно странно разговариваете.

     ‑—Чудное говоришь. Объясни, не то прогневаюсь. Надо же Меня, Хана, сумасшедшим назвал и не боится. Сам, точно, головой болен!

     — Так я ведь видениям стал подвержен. Вашу соплеменницу как увидел утопляющейся, так и заболел. Вернее, она вроде и не ваша соплеменница, а дама из общества, но сейчас понял, что и с вами в родстве. Старец предрекал, что ещё люди из Детей Невидимых появятся, чтобы воцариться на Белой Горе.

     — Что за Старец, Прости, Господи?

     — Их Сиятельство. Он мне ещё про золото арийское в недрах Горы сокрытое поведал.

     — А где он, этот твой Старец?

     — Так мы оба с ним лечимся. От головного недуга.

     — Вот теперь всё понятно.

     — Не всё, Хан. Я иногда такой вот лунной ночью вспоминаю, как мальчишечкой спускался в городские катакомбы. У нас их трущобами зовут. Так вот, много интересного там узнал. И видел кой-кого. И золото ваше не ищу. Понял, куда оно делось. Вот золото Рейха, дело другое. А из-под Горы я и подарочек с собой принёс. Только когда Пограничника с Собакой сломали, он пропал.

     «Опять в безумие впал! Какого-то Собачьего Пограничника вспомнил. Ну, да ведь известно — Духи часто глаголят устами тех, кого мы в неразумии своём безумными почитаем». Тем Тогизбей и утешился. Зато теперь знал о своём великом предназначении.

     Ваня, оставленный в покое бдительным Ханом, подался восвояси. Давно уже Их Сиятельство показали ему, как преодолевать охрану лечебницы.

     «Сам уже лет сто, а то и поболее, этой дорожкой хожу. На выходе и входе ни разу не ловили. Только в городе, если шум устрою. Вроде того, когда тебя, Иван Семёнович, стрелять хотел!» — гордо сообщил Старец. — «А ты и струхнул. Где же я пистоль возьму в этой богадельне?»

     Ване было грустно. Вспомнилась давняя утрата. Тогда, в далёком и почти безоблачном детстве подарила ему Хозяйка Белой Горы чудесную золотую статуэтку, изображавшую Рысь, и словно обнимающего её распростёртыми крыльями Орла.

     «Это Родители! ‑ больше ничего не объясняла. Придёт время, вспомнишь о них. А может и встретишься. Коли будет их воля».

     Прошли годы, статуэтка сгинула вместе с разрушенным шедевром паркового искусства. Забылось и путешествие по тёмному подземному ходу, дорога под руслом Ушкуйки к Белой Горе, где женщина в ослепительно белой одежде встретила его, не сердилась, не ругала. Подарком одарила и вывела наружу в знакомом месте рядом со школой на Белой Горе.

     «Обратно ты тем же путём пройти не сможешь. Точно заплутаешь, хотя по верху здесь совсем недалеко. Этими подземными путями в давние времена Золотые Слёзы Родителей нашего Племени покинули Гору вместе с Горючими Земными Слезами, чтобы спастись от вражьего разграбления. Дух Земли эти подземелья соорудил. А Атаман со своей Вольницей голову сломали, гадая, куда казна наша делась.

     Торговцы многие годы спустя подземелий малую часть нашли, и ворованные товары по ним в свои лабазы доставляли. Да ещё здесь лихие люди скрывались. Иди. Придёт время — вспомнишь и меня, Хозяйку Белой Горы, и Мать Рысь с Отцом Орлом.

     Да, за твою стрелу шальную, что жизни меня лишила, я совсем не в обиде. Не насовсем же она меня убила. Покуда расти да ума набирайся, учителей слушай и папу с мамой! Время придёт, всё вспомнишь!

     А Племя помнить всегда будет храброго Атамана Ерофея, который честно воевал. Дали Духи ему победу, так им виднее. Прощай, Ерошка! Подрастай скорее. Может, и встретимся ещё».

     Старатели старались…

     Долгий путь из Пышмы через Туру, Иртыш и далее до самой Могучей Реки проделал молодой бойкий Окунь. Звала его через водные просторы дальняя родственница Щука. Как специалиста по добыче драгметалла. В послании, доставленном рыбьей почтой, родственница звала его переселяться из Пышмы в Могучую Реку. Здесь срочно требовались специалисты.

     «Чего тебе, любезный Окунёк, бездельничать в своей речушке? Рыбалка у вас год от года всё хуже. Рыба дохнет. Золото с незапамятных времён только люди добывают. (Впрочем, как и везде).

     А у нас первая в мире артель Водяного Народа организуется. При участии Рыбьего Населения. Я у них коммерческим директором служить буду: шандарахнул Речной Дух моим хвостом по роже одного городского жулика, да сбросил в Реку. Думал, информация, что с башки этого жулика в момент удара считалась, водою смоется полностью.

     Однако не так вышло. Многое я запомнила. И главное: связались наши головы. Теперь всё, что этот парень знает, мне известным становится. А знает он, что золота под нашей Рекой видимо-невидимо. Водяным рассказала. Они промысел решили открыть. Такой добычи нигде в мире больше не будет: сразу готовые слитки высшей пробы поднимать станем. Откуда они, я тебе при личной встрече объясню.

     А технических специалистов катастрофически нету. Не людей же приглашать! Моментально под себя наш бизнес подомнут. А на вашей Пышме, слыхали, знатная драга стоит. Таких уже не делают. Ты поплавай вокруг, присмотрись. Мы здесь ещё лучше заделаем, потому как для нас законы людской физики не писаны. И энергию вечную запустим. И не то что со дна, а из-подо дна слитки добудем».

     Одно не писала хитрющая рыбина, что все в Реке знали — веры ей после столкновения с человеческой физиономией не было. Правда, это не помешало Щуке взбаламутить Водяных на коммерческую деятельность.

     Была у неё могучая сила убеждения. И. больно скучно жилось в глубинах Могучей Реки. Не то, что в лесу. Где Лешие хотя бы имели возможность развлечься, пугая одиноких охотников и гоняя по деревьям шустрых белок и бурундуков. Да и ещё были на суше развлечения.

     «А в воде — мрачная скука, которая воцарилась много лет назад, когда Дух Земли в свои закрома под нашей Рекой золото загрузил. Сначала оно много веселья принесло. Да только нравы в Реке больно свободные стали. Стерлядь с чебаками путаться стала. Потомство дурное пошло. Ихтиологи из Чумска приезжали, исследовали. Дали заключение, что это мутанты. Вероятно от прорывов нефтепровода и загрязнения вод. Дурачьё! Спирту опились да диссертации свои понастряпали.

     Водяные Девки стали блудить с Лесными Парнями. И тоже потомство краше не придумаешь вышло. На суше жить не могут — хвосты вместо ног ходить не дают. А в воде плавать — дышать нечем, жабры отсутствуют.

     Лесной Дух с Речным это дело пресекли, да только всё равно постоянно ослушники появляются. А ещё людей из местного населения совратить и Русалки, и Девки Лесные норовят.

     Я как патриот своей Реки считаю долгом решить проблему занятости Водяного Народа. Тогда и баловать перестанут. И, само собой, благосостояние населения расти должно. Мы, если дело пойдёт, ещё и берега райскими садами украсим. А в садах тех бассейны прозрачные сделаем с водой незамерзающей. Будем на мир смотреть и детям показывать. Глядишь, за хорошие деньги и людей-строителей да водолазов наймём, чтобы дно речное благоустраивали. Да ‑ и ещё художников со скульпторами. За свои кровные заработанные сможем позволить себе жить красиво.

     Чувствую, ни хвоста, ни чешуи ты Брат-Окунь не понимаешь. Ты приплывай, на месте всё поймёшь.

     Моя беда — мудрость великая. Нет больше таких среди рыб. Меня единственную родила удачно Мама-Русалка от Пьяного Ихтиолога-Папы. А на мелководьях, где мои родители весь поисковый сезон ворковали, застали они нерест и щучий, и окуня. Мама во чрево свое ещё и рыбью икру приняла.

     Выходит, мать она мне суррогатная. От этого мои знания людские и пошли. Ничто человеческое мне не чуждо. Русалочье тоже. И рыбью грамоту постигла, как никто до меня во всех водах Вселенной. А пишу об этом, чтобы ты не сомневался в нашем родстве: во мне и от человека, и от русалки, и от щуки, и от окуня чуть-чуть есть.

     До встречи.

     Мудрая Щука (Ираида Романовна по-человечьи).

     ***

     Грустил в своих чертогах Славный Дух Могучей Реки. Мимо прозрачных хрустальных окон, мутным потоком проплывали, гонимые подводным течением, ошмётки ила, тины, пучки придонной растительности. Даже мелкий галечник частенько стучал по драгоценному хрусталю.

     «Такую красоту попортят, черти мокрозадые! Нет таких окошек больше нигде в мире. Уж я-то поплавал по свету, посмотрел. Драгу, извольте видеть, апробируют. Намутили. Дурацкая у них машина вышла. Одни ковши чего стоят: посмотреть — обхохочешься! Знахарь Пышминский в технические директора пристроился. Знает, подлец, что с его родными берегами и руслом сталось. А артель на Пышме уже по второму разу реку перемывает. Совсем угробили, а остановиться не хотят. И у нас то же самое от жадности будет. Уж чьей душой жажда золота завладела, хоть людской, хоть водянской, хоть рыбьей — не отпустит.

     Так вот: не до смеха нынче. Настоящая-то машина всё русло искалечить может. А эта бандура самодельная ещё и много глубже роет. Знают откуда-то, мерзавцы, что подо-дном искать надо.

     А моей власти, кажется, совсем уже конец пришёл. Боролся, боролся да вот напоролся на полное непонимание. Уйду к Базуке в нахлебники. На себя водичку у него в подвале обеспечу, будем плотно сокровищами Племени заниматься. Повезёт — найдём золото и обратно на Белую Гору исторгнем. Попляшут тогда неслухи, всё припомню!

     А не повезёт, я долго в стоячей подвальной водице не протяну. Зачахну. Но пока сдаваться не собираюсь. Надо же! Сижу в своём Дворце и пикнуть не смею. Вернее смею, только никто не послушает. Не то, что в былые времена. Спасибо родственничку, Духу Земли. Низкий поклон!».

     Нежданная беда

     На долгие годы растянулась тяжба семейства Аманджолы Алимбаева с монастырским начальством. Вернее, ещё администрации педагогического училища не давал покоя факт проживания на казённой территории посторонних. Но поделать ничего не удавалось.

     Проявился особнячок на ставшей после революции бесхозной монастырской территории и в скорости был узаконен под жильё по всем правилам. Заявление от представителей трудового коренного населения, подвергавшегося угнетению в тяжкие годы царизма, о предоставлении прописки было удовлетворено.

     А когда на территорию, ранее принадлежавшую служителям культа, въехала вновь созданная кузница педагогических кадров, давать обратную силу решению Городского Совета рабочих и крестьянских депутатов никто не стал: негоже было ущемлять права трудящихся масс Сибири.

     С возвращением монастыря пришлось потесниться и самому педучилищу, хоть и не виноваты были педагоги и учащиеся, но ведь совсем не по праву корпуса Обители заняли. Возвращать время пришло.

     А вот с татарами заковыка выходила. С одной стороны — они, опять же, представители народа, которых очередная новая власть опять от прошлых «властителей лукавых» освободила. С другой — негоже, когда на Святом месте мирские люди проживают.

     То, что люди эти здесь свой долг исполняли из поколения в поколение, по понятным причинам не могло обсуждаться. Значит, семья Монастырских татар лишалась главного аргумента в споре с духовной властью и городской администрацией. Тайну Белой Горы раскрыть было никак нельзя. И так слухи один другого несуразнее ползли.

     Пришлось подчиниться решению администрации. Чтобы окончательно не погубить дело, которому Монастырские служили столетия. Хорошо хоть благоустроенным жильём из первичного фонда всех обеспечили согласно нормативам.

     ***

     Не весело было в этот раз на ежегодной встрече Монастырских Татар. Теряли они последнюю привязку к земле предков. Вроде и называться дальше Монастырскими не годилось.

     Пессимисты говорили, что при таком раскладе даже Шаманов ждать не следует. Однако те появились, как всегда. Было и камлание, и сказы древние.

     Ещё на этот раз пришёл с Шаманами человек доселе невиданный. Певец великий. Сказания свои пел на чужом языке, аккомпанируя на невиданной среди татар скрипке из дерева и кожи с двумя струнами. А каждый понимал, что поётся о великой скорби. И непонятным образом, надежда поселялась в душе каждого, возрождалась вера людей в грядущее величие Племени.

     Разъезжались уже не в таком похоронном настроении. Певец же, закончив последнее сказание умолк. Так до конца и просидел у костра, глядя на языки пламени.

     Главный из Шаманов, обычно не вступавших в разговоры, а лишь вдохновенно творивших Обряд, обратился к людям с просьбой:

     «Гостя нашего, Благословенного Гэгээна, укрепившего своим искусством и своей неисчерпаемой духовной силой наши сердца, просим доставить на железнодорожную станцию и посадить на поезд до Улан-Удэ. Ни по-русски, ни по-татарски он не говорит. Трудно ему в чужом городе разобраться будет самому.

     ***

     Провожать гостя вызвались хорошо всем знакомые близнецы, брат и сестра Озерские, Роза, действительно прекрасная, как цветок, и Гильфан, что означает «золотых дел мастер». Изрезанное морщинами лицо певца озарилось улыбкой, когда он взглянул на своих юных провожатых. И много грусти было в той улыбке.

     На видавшем виды «япошке» Гильфана добрались они до вокзала. С билетом у загадочного гостя был полный порядок. Дождались посадки. Переговорили с проводником, за умеренное вознаграждение убедив того взять шефство над необычным пассажиром.

     Молодые люди испытывали некоторую неловкость. Неясно было, как прощаться с гостем, каких обычаев он придерживается. Хотелось сказать ему что-то необыкновенно приятное. Брат и сестра заметили, что и старик к ним очень даже расположен.

     Вокзальная неловкость стояла между ними невидимой стеной. Да только не очень прочна была эта стена и рухнула мгновенно, стоило Гэгээну по-родительски обнять девушку и парня. Слово «Отец» само непонятно почему вырвалось у них одновременно. Понимали, что это не просто вежливое обращение к старому человеку.

     Загадочный Старик словно помолодел, распрямился. Вынул из кармана старинный кожаный кисет и протянул Розе. Чувствовали молодые люди, что хочется Старику что-то сказать. Да не знает он языка. Это песни его в переводе не нуждались. А тут он, великий сказитель, был беспомощен. Опять неловко!

     Помолчали неловко, как-то виновато глядя друг на друга. Неловко и расстались. Поезд двинулся на Восток. Брат и сестра решились, наконец, заглянуть в кисет Гэгээна. Медальончик в виде маленькой золотой лилии искоркой блеснул на утреннем солнце.

     Личностно-психологические особенности

     Людей Разброса

      (Аналитическая записка)

     Сегодняшний этап исследований лиц, подвергшихся воздействию Золотого Разброса, требует систематизации накопленных знаний. Дело в том, что в поле нашего внимания в течение достаточно протяжённого временного отрезка попали люди, зачастую внешне имеющие очень мало общих черт, разных национальностей, разного уровня образования, разных временных пластов. Общее у них одно — все они разбросанцы, люди, на чью личность, психологию и судьбу решающее влияние оказал Золотой Разброс.

     Чтобы проиллюстрировать данный тезис в основном разделе записки последовательно будут изложены характеристики наиболее ярких представителей изучаемой общности. Итак, приступим. Примеры были выбраны по степени их важности для нашей дальнейшей работы.

     Фируз, Бабай, он же Гэгээн, Старец, Их Сиятельство, Глава ИИВЖН.

     Данный персонаж уникален тем, что он один из первых в Племени испытал на себе воздействие Разброса и воздействие, в данном случае, обусловлено нахождением данного субъекта в эпицентре Силы Родительских Слёз. Он в безутешном горе поместил туда тело своей убитой возлюбленной.

     На процесс Разброса в данной группе огромное влияние оказало то, что Фируз находился под воздействием мощнейшего стресса от гибели своей молодой супруги.

     Судьба Фируза меняется коренным образом. По вековым установлениям он должен был стать Бабаем — отверженным безумцем, изгнанным из Племени, так как допустил гибель жены в первый день брака. Это многократно серьёзней воспринималось в племенном обществе, чем может представить современный человек. Ведь кроме всего прочего, Племя лишается потенциального прибавления новых охотников, защитников с одной стороны, и жён, хозяек, работниц с другой.

     Но факт нахождения внутри мощнейшего энергетического поля Слёз магическим образом разрушил первоначальное предопределение: Фируза не постигло полное безумие. Бабаем до конца он не стал, сохранив способность критического восприятия мира и своего положения в нём.

     Моральные страдания, безусловно, закаляя и усиливая его, расшатывали и без того травмированное сознание. Был период, когда несчастный почти провалился в пучину подлинного безумия.

     Фируз-Бабай обрёл в своих мытарствах способность вначале прозревать будущее, а затем его личность подверглась фрагментации и реальному Разбросу в разные временные пласты, причём данный объект трансформировался рекордное количество раз. И каждая трансформация уникальна.

     Напомним, первым проявлением его был образ Неполного Бабая, имеющего способность двигаться во времени и сохраняющего память о произошедшем. Хозяйка Судеб, Дух, отвечающий в Пантеоне Племени за участь людей, позволила ему наблюдать горькую участь возлюбленной и детей, именно это обстоятельство подвело его вплотную к реальному безумию.

     К счастью, на этот момент уже выделился в самостоятельную личность граф Брюханов, своевременное вмешательство которого позволило сохранить Бабая как объект дальнейшего изучения.

     Идеальным результатом, в данном случае, явилась бы полная реконструкция личности Фируза — современника и, отчасти, виновника Разброса. Ведь, не доставь он тело Лилии, вероятно, явившееся своеобразным катализатором Процесса или фактором, изменяющим движение Сил на золотые копи, и мы бы имели иные последствия данного явления.

     Следующая ипостась — Праведный Старец. Личность-загадка. Человек из высшего света и, предположительно, из высшего эшелона власти своего времени. При этом имеет своеобразное представление о запасах золота, не связывая его с Невидимыми.

     Его изменённое сознание порождает сумбурное представление о сокровищах нацистов, как-то связанное с соратником по Французской кампании поручиком Гитлером и его странной собакой по кличке Борман, неравнодушной к драгоценным металлам. Имеет стойкую пространственную привязку к Белой Горе. В старости проявил склонность к аскетизму, не оставляя при этом барских замашек.

     Однако война с Наполеоном, современником которой он являлся, отложилась в его сознании лишь в экстравагантных воспоминаниях о Париже, где он вёл достаточно разгульную жизнь.

     Далее в этой своеобразной галерее идёт также весьма неординарная личность Их Сиятельства графа Брюханова, перекликающаяся со Старцем. Отличием является вовлеченность в общественную и научную жизнь.

     Их Сиятельство — единственный в этой сцепке может контактировать с остальными персонами своей ипостасной группы: участвует в судьбе Бабая, покровительствует бурятскому сказителю Гэгээну. Одновременно он — вельможа-исследователь, великосветский лев, армейский служака-ветеран, функционер Тайной Ложи. Себя как разбросанца не атрибутирует.

     При наличии достаточного объёма знаний не может провести параллель между собой и другими членами группы. Исследует их отстраненно, как самостоятельные единицы. Даже очевидное внешнее сходство с Бабаем и Гэгээном считает случайным.

     Разбросанец Неполный Бабай, якобы частично «излеченный» доктором Багмаевым и возглавляющий ИИВЖН воспринимает своих «близнецов» лишь как часть истории. Граф и Старец для него объекты — исследования.

     Считает себя автором идеи создания «куклы» Лилиан в Верхнеудинске для контроля деятельности графа Брюханова. При этом сам себе не может объяснить влюбленность в эфемерную француженку. К Лилии Чистозерской, работающей в том же НИИ личных чувств не испытывает. Отношения к коллеге — в рамках Трудового кодекса.

     Лечение Бабая — катастрофическая роковая врачебная ошибка, в которой виновен доктор Багмаев.

     Дополнение 1: 

     Важной особенностью является при таком разнообразии времён, языков и национальностей удивительно множественное решение проблем языка:

     Бабай-Брюханов знает всё, что положено образованному дворянину, включая языки. Но не силён в бурятском. С Собой-Бабаем вынужден общаться через переводчика.

     Гэгээн не понимает ни одного языка, кроме бурятского.

     Бабай-руководитель института говорит по-русски как на родном языке. После лечения у доктора Багмаева не воспринимает себя как представителя Племени. Родного языка не помнит.

     Их Сиятельство или Старик из Чумска — русский язык родной. В молодости сносно владел французским.

     Данная группа самая многочисленная, важная и трудная для понимания.

     ***

     Следующая по значимости ячейка — Шаман, Турухан, Лхасаран, Доктор из Скорбного Дома. Переходим к рассмотрению её представителей и особенностей их взаимосвязей…

     Облава на Водяных

     Сигнал тревоги прозвучал, наконец, к удовольствию учёных мужей (и жён). Над входами замигали тревожные лампочки. Охрана и активисты-добровольцы кинулись ко всем «потенциально возможным местам проникновения нарушителей режима». Краны, раковины, унитазы были взяты под контроль, более надежный, чем почта, телеграф и мосты в октябре 1917 года. НИИ, конечно, не Зимний Дворец, но тоже важный объект.

     Скоро появились первые задержанные. Их сводили в конференц-зал и рассаживали, как почётный президиум, на сцене. Не для почёта, естественно, а чтобы на виду были.

     Парочка вульгарного вида Русалок, явно нетрадиционной ориентации (в городском парке у людей с нравами было свободно, почему бы и Русалкам не идти в ногу (в хвост) со временем?)

     Стайка совсем ещё зеленой (в буквальном смысле) молодежи: особы, явно успевшие хлебнуть человеческого пивка, от чего их кожные покровы приобрели синеватый оттенок.

     Особняком держался свежеотловленный Пончик, которого совсем не волновало пленение: он искал глазами предмет обожания. Наконец засёк Лилию среди облавщиков, радостно заквакал и попытался спеть про «в пруду три лилии». Получив затрещину от соседа по «президиуму», обиженно втянул голову в плечи и замолк.

     Старая Водяниха, гордо отстранив охранников, сама взошла на трибуну с видом Марии Антуанетты, шествующей на эшафот.

     Последним приволокли отчаянно упиравшегося Пончикова папашу. Он истошно орал:

     — Лилька, курва, сама со мной шуры-муры завести хотела! А я устоял, мне семья дороже! Стал бы я свою любовь разменивать на сушеную сухопутную воблу! И мальчик наш не виноват: он вообще женщин боится! А про «три лилии» он радио лишка переслушал. «Ретро FM»,треклятое, покоя не даёт ни днём, ни ночью.

     Лилия, казалось, в один прыжок взлетела на сцену. Взгляд её был тяжёл.

     — Лилия Эльрудовна! Держите себя в руках! Право, можно ль обращать внимание на подобные инсинуации? Ваша репутация безупречна! — Голос Главного остановил занесённую для удара руку девушки.

     — Его первым допросить следует. Тут ничего личного. Утверждаю, что задержанный обладает интересующей нас информацией, успокаиваясь и возвращаясь на своё место в зале, сказала Чистозерская.

     — Ха-Ха восемь с половиной раз! А на каком основании вы нас задержали? Гражданских правонарушений за нами нет. Мы вправе вести водный образ жизни. А значит передвигаться по любой воде в любом направлении. В канализации и водопроводе, слава Богу, пока не бензин и не спирт течёт! И сами подумайте — куда вы нас денете? Для органов и властей нас просто не существует! Требую вызвать наряд полиции для подтверждения или опровержения легитимности нашего задержания! Сами под статью попадёте «О незаконном лишении свободы одного или нескольких лиц»!

     — Несуществующих, как сам изволил отметить лиц! А раз вас нет, то и воды вам отпускаться не будет. Или отвечайте на интересующие нас вопросы, или засушим да в кунсткамеру сдадим, ‑ опытного Главного было не так-то просто взять на понт, — с тебя, скандалист, и начнём. Но сначала проси прощения у уважаемой Лилии Эльрудовны!

     Опять собачка заскучала

     «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды.

     Если в кране есть вода, значит жид нассасл туда!

     Евреи, евреи, кругом одни евреи!

     Евреи, евреи, кругом одни евреи!

     — Козырная песня. Вот это радио! — «Шансон» называется. Не эти сопли, которые на Чистом Озере гоняют. Мой хозяин только его слушает. Ещё он любит «Шёл «столыпин» по центральной ветке…». А вот спросить, что кто такие евреи, которые то пьют воду из крана, то ссут туда не у кого. Интересно: а кто такой этот Столыпин, который по веткам ходит словно белка?

     Вот так, докатилась, Базуку хозяином зову. А куда деваться? Собаке без хозяина труба. Охранять кого-то надо, заботиться, на охоту водить. А Базука ничего себе мужичок оказался. Может, стоит помочь? Теперь, когда монастырскую хатку с землёй сровняли, татар по городу расселили — совсем у кладоискателей наших депресняк начался.

     А насчёт воды очень даже могу подсказать. Вернее про нефть с водой. Лопухи! Не псину бедную-несчастную-бездомную-голодную-холодную по монастырскому двору гонять, а головой думать надо. Только информации к размышлению у них маловато.

     А я и подскажу. Может быть. Если расположение поимею. Мой светящийся дружок, что придворным кобелем у Духа Земли работает, кой-чего мне пролаял. Когда золотишко на Север тягали, Светящегося назначили главным наблюдателем. Нет у них, понимаешь, в штате Зоркого Сокола, обходились Зорким Псом. Точнее Нюхучим. Он движение нефти и воды на нюх брал, и действия Солнца и Деда Земного координировал.

     А те, лопухи, всё равно напортачили. Дружок мой милый мне потом дорогу, по которой Слёзы под Могучую Реку приплыли показывал. Там пополам нефть и золото смешаны были. Что характерно, без всякого участия ртути. Вредно, говорят, теперь так делать стало. Даже ртутный градусник разбить — и то скандал. А здесь — тысячи тонн золота амальгамировать надо. Это ж и ртути тысячи тонн!

     Ну, они в те времена про вредность ртути вряд ли знали. Дух Земли и при помощи Земных Горючих Слёз что угодно сотворить мог. А мне мой кобелёк показывал, где те речки протекали: по руслу рек подземных. Только воду в них временно Дед на нефтезолото заменил (Может, кто-то из людей что и прознал. Ведь придумали название «нефтедоллары»! (Сами, точно, не могли додуматься).

     Ладно, пёс с ними. А мой-то Пёсик в любовном томлении всё разгавкал. Я как на территории монастыря оказалась, сразу истоки тех речек учуяла. Пометить пришлось по-кобелиному. Срам мне, порядочной сучке, ногу задрав мочиться. Но по-другому как помечу? А Игумен осерчал. Говорил, пакощу во дворе. Особенно за Старческую могилку переживал.

     А что делать. Если там главный подводный рукав нефтезолотой реки начинается?

     А Хризостом, точно, что-то заподозрил. Слишком упорно держались Монастырские за свою хибарку…

     Как только особняк татарский снесли, начали на месте этом археологи чумские раскопки производить, котлован рыть. Игумен — человек передовых взглядов, образованный. К достижениям науки относится уважительно. Ведь говорят, что настоящая наука никогда не опровергала религиозных мировоззрений. Только подтверждала. ( Слышала, как Колян с Писателем на эту тему беседовали.)

     Копнули, а там кладка каменная. Думали, фундамент старый. Ещё пару метров прошли — это стена оказалась. Какого-то подземного древнего строения. Ещё метр вглубь — снова стена. И вода, со всей дури откуда ни возьмись, словно в низине, а не на горе! Пока суть да дело, развернулись археологи так, словно Генрих Шлиман ещё один древний город Троя ищет, и методы раскопок такие же, как у немца, несовершенные.

     Нашли пару гробов и зависли по причине поднимающегося уровня воды. Говорят: результаты уже есть — старинное захоронение нашли. Чего тут искать на месте кладбища: где ни копни — везде на кости наткнёшься.

     Приказал Хризостом раскопки остановить. Мол, разобраться надо. Теперь территорию громадная ямища украшает. Осушать да застраивать как-то надо. А не принять мер вовремя — в котлован птички на лапках икру притащат и ратаны расплодятся. Ладно бы карп: он рыба в монашеском быту полезная. Особенно в пост. А вода всё поднимается…

     Ученые бегают: согласования да обоснования составляют. Статьи в свои научные журналы шлют об открытиях. Хотят еще копать. Только кто им позволит?

     Колька говорит: Хризостом задумал Институту мелиорации и гидрологии проект осушения котлована заказать. Если надо, даже бурение отводных скважин на территории разрешить грозится. И отводной дренажный канал к Ушкуйке оплатить готов. Была бы смета предоставлена. Негоже болото с руинами на дворе иметь. Мол, уже и вороньё, и публика сомнительная на дворе бродит…

     Гав!.. По-нашему, собачьему, это значит приплыли!!! Гав! У-у-у-у-у!

     Нельзя глубокие раскопки здесь допустить. Тем более бурение. Катастрофа это для Племени, и для Могучей Реки, и для Деда Речного, и много-много ещё для кого. Веками хранили Монастырские свою тайну, века Дети надеялись, а теперь всё прахом пойдёт!

     Надо бы с нужными людьми связаться. Да кто собаку слушать станет? Жалостливая становлюсь здесь в благоустроенном коттедже. За всех поплакать уже готова. Это к материнству. Всех любить хочется.

     И вообще: `надо быть добрее. Базуку вот уже за хозяина почитаю, хотя изначально он меня просто Коляну втулить хотел, но теперь, чую, и сам ко мне стал неравнодушен.

     Может, намекнуть про то, что в здешних побасенках трущобами называют. Да будет ли толк? Без Духа Земли Водяной Дед такое дело не подымет. Кишка тонка. И ещё без Солнца никак. Где столько мощностей взять? А учитывая их многовековую ссору, консенсуса ожидать трудно…

     Вот и ещё глава моих мемуаров готова. А пролаять некому. Сколько я уже рассказов в голове держу, а нового поколения, достойного передачи опыта не наблюдаю!

     Можно, конечно, ненавязчиво подтолкнуть Лёху к клубу собаководов, но там, точно, мне партнёра для вязки не подберут. Нет здесь такой породы. Найду сама. Пусть не знатного, но достойного. С ним и повяжусь. А щеночки родятся — целые дни лаять им буду. Пока всё не передам.

     Зря я тогда про Гитлерову собаку у Светящегося поподробнее не разузнала. Что-то, помнится, он про неё говорил, да мне не до того было. Не о кобелях думала, о щеночках. Но вдруг где встречу. А может у этого Гитлера тоже сучка? Тогда ни-ни. У меня ориентация правильная, и деток в таком союзе не сделаешь».

     Без собственного угла

     Заводская общага — не самое лучшее жилище на Земле. Но, за неимением, на безрыбье сгодится. Только не для Хана.

     Как расселили монастырский особняк, дали всем жилплощадь по действующим нормам. Считай, все жильцы получили благоустроенные квартиры. Только с Ханом была загвоздка: прописки не имел никакой. Хотели административное правонарушение впаять, да выслать в сельскую местность. Потом мудро решили, что если одного из этой Орды тронуть, устроят свистопляску. Опять тяжбы пойдут да призывы к общественности защитить представителей коренного трудового населения.

     — Вы, гражданин Тогизбеев, без прописки, без регистрации существовать изволите. Паспорта, опять же, предъявить не можете. Ну и что, что в связи с утерей? На основании чего новый документ будем оформлять? — начальник райотдела не на шутку рассердился. Потом вспомнил пословицу, что «на сердитых воду возят».

     Отделался Тогизбей символическим штрафом. А под эту лавочку с регистрацией, впихнули его в общагу судоремонтного завода, который к тому же ещё и за городом находился. Совсем оторвали от привычной среды. Хоть и непонятные, но всё-таки родственники в Аманджолиной семейке имелись. Быт налаживали неприспособленному Хану.

     Первая суровая встреча с действительностью пригородного общежития произошла уже наутро первого дня пребывания Тогизбея по новому месту жительства.

     — Слышь, паря! С новосельицем! Помоги сколько можешь по-соседски. Трубы с утра горят!

     — С удовольствием, уважаемый сосед. Я как раз в трубах и разбираюсь. На нефтепромысле тружусь, ремонтными и аварийными работами заниматься приходилось.

     — Ха! Шутник! — залился похмельным булькающим смехом новый знакомый, — нет бы, просто сказать, что тоже в опохмелке нуждается, а он как загнул! Ну, если бабульки есть, пойдём трубы чинить!

     ***

     Починили…

     Аманджола полдня провёл в отделении полиции посёлка судоремонтников. Новый жилец и так проблемной общаги сказал новое слово в истории пьяных дебошей посёлка: когда совсем ужрались с собутыльником, начал требовать шамана с бубном и лучших танцовщиц племени. Танцовщиц для прикола изобразили две бойкие бабёнки непонятного возраста, но понятного рода деятельности. Шаманом с кастрюлей вместо бубна скакал хромоногий алкаш из соседней общажной секции.

     Это бы всё ладно. Так ведь произвёл нового друга с горящими трубами (имя спросить не догадался) в почётного старейшину с правом совещательного голоса и велел всем присутствующим присягнуть новому «чиновнику» Племени, и в знак верности поцеловать его сапог.

     Сапог у пропойцы не было. Были драные китайские кроссовки. Зато драка получилась грандиозная, всеобщая драка.

     «Эти два огрызка нас совсем опустить решили! Западло ботинки лизать! Даже за халявную выпивку!» — Вопль народного гнева прокатился многодецибельной волной по окрестностям.

     Понятно, что когда Аманджола с супругой прибыли в полицейский участок, для опознания и решения проблем, опознание было затруднительно: рожу Великому Тогизбею простые труженики разделали по-простому, демократически. До полной неузнаваемости. Зажила бы до следующей вахты!

     Аналитическая записка (продолжение)

     Следующая по значимости ячейка — Шаман Турухан, Лхасаран, Доктор из Скорбного Дома. Переходим к рассмотрению её представителей и особенностей их взаимосвязей.

     Турухан — Шаман Племени во многих поколениях: это родовое имя всех Шаманов Детей Невидимых Родителей. Так Родителями было заповедано. А по сути, просто каприз скучающих Небожителей. Имя нарекли по названию реки, на берегах которой Детям и бывать-то не приходилось.

     Последний Турухан Белой Горы был в служении усерден. Обладал несомненными способностями врачевателя. Как тела, так и души. Уважением пользовался безграничным и заслуженным. Во время нападения неприятеля и осады Горы активно занимался организацией отпора. Как с бубном в руках у жертвенного костра, так и с мечом лицом к лицу с неприятелем.

     После Разброса на сцене, если так можно выразиться, появляется маргинальный персонаж — бродяга, недоучившийся шаман Лхасаран. Его отец Цэрэмпил в своё время известен был среди бурят как авторитетный специалист своего дела. Но беда многих шаманов не миновала и его: Цэрэмпил страдал тяжкой алкогольной зависимостью и погиб от несчастного случая, не успев завершить образование и воспитание сына.

     В становлении будущего великого восточного целителя Лхасарана Цэрэмпиловича Багмаева сыграл решающую роль исследователь Сибири и Дальнего Востока граф Лев Николаевич Брюханов-Толстый. Впоследствии граф отказался от двойной фамилии: части Брюханов и Толстый на его взгляд по смыслу дублировали друг друга. Вторая часть фамилии с сохранением титула «граф», но изменением буквы «ы» на более благозвучную «о» отошла к дальнему родственнику и тёзке Льва Николаевича, проживавшему в Тульской губернии. (Впоследствии известному литератору).

     По ходатайству и при поддержке Графа Лхасаран получил в Петербурге блестящее образование и сформировал в светских кругах обширную практику как модный целитель.

     Неполным было бы представление о данной группе без упоминания известного доктора тибетской медицины Петра Александровича Бадмаева, пользовавшего императоров Александра Третьего и Николая Второго и примыкавшего к оппозиции против Григория Распутина. Сходство фамилий и бурятское происхождение говорят сами за себя.

     Сложное сочетание имён бурятских представителей Разброса требует привлечения к исследованию специалиста в данном вопросе.

      Гэгээна — Просветлённого, врачевал Лхасаран — Защищённый Божеством, Цэрэмпил, отец Лхасарана — Множащий Долгую Жизнь.

     Добавим сюда и Жамсаран — бурятское имя Петра Бадмаева до крещения. Он был крестником императора Александра Третьего. Жамсаран — Божество Воина.

     Фамилия Бадмаев восходит к бурятскому имени Лотос. Багмаев, вполне может быть искажённой формой. Но, повторюсь, здесь требуется отдельное исследование специалиста, выходящее за рамки данной записки.

     Более поздние «модификации» Турухана: Доктор из Скорбного Дома города Чумска и руководитель Ладожского филиала ИИВЖН Лхасаран Цэрэмпилович Багмаев.

     Межличностные отношения в данной группе характеризуются полным неотождествлением себя ни с одной ипостасью. Даже ладожский профессор Багмаев Л.Ц. считает своего коллегу профессора Багмаева Л.Ц. из Чумска всего лишь однофамильцем и полным тёзкой, отмечая при этом некоторую курьёзность такого совпадения. Про внешнее сходство и говорить излишне. Не обращают внимания господа врачи.

     О существовании исходного варианта — Турухана как своего «родоначальника» Лхасараны даже не подозревают.

     Дополнение 2.

     Языковой статус: Лхасараны имеют прекрасное образование. Помимо знания родного бурятского языка знают английский, немецкий, французский. Естественно, как представители докторского сословия разбираются и в латыни.

     Заслуга Лхасарана-петербуржца — воспитание и обучение, в том числе и языковое, Бабая-Фируза в Петербурге.

     Продолжим нашу систематизационную характеристику фигурантов Золотого Разброса. Следующая группа ‑ русское трио: Иван Семёнович Козловский — педагог женской гимназии, Иван Семёнович Козловский — преподаватель педучилища, впоследствии педколледжа города Чумска. И, как возможно вы уже догадались, вершина треугольника — Атаман Ерофей, возглавлявший набег Вольницы на владения Племени и он же, в составе казачьего отряда, заложившего Удинский Острог (затем Верхнеудинск и Улан-Удэ).

     Колян, Писатель, Базука, Водяной Дед и прочие

     В особняке Алексея Базукина было шумно. Провожали Писателя, который отбывал вслед за полётом вдохновения, летевшего на этот раз в Кострому. Там ему каким-то чудом удалось обнаружить старожила, служившего вместе с его дедом в армии адмирала Колчака.

     Дед иногда в подпитии намекал, что знает секрет колчаковского богатства, но связан клятвой, нарушить которую никак невозможно. Но есть, мол, в Костроме однополчанин Архипка Незванов, который клятву не давал: некому стало клясться, когда до него очередь дошла.

     Тот Архипка иногда на Пасху или Рождество присылал деду открытки. Адрес, стало быть, имелся. Вот и решил Писатель новую тему разрабатывать. Тоже о золоте. Много ведь наработок и сцен интересных сочинил. А помещать их оказалось некуда. Сыпался на глазах сюжет о Монастырском сокровищах. И с территории выселили. Но не тот человек был будущий известный Писатель, чтобы хоть одну, в муках рожденную, строчку просто так выбросить.

     — Ну, за здоровье выпили, теперь давай дорожку погладим.

     — Да по полной. Чего руки-то трясутся? Ещё возьмем!

     — Мне жалко, что ли? — оправдывался виночерпий Колян, — сами порубитесь раньше времени, если так частить да полнить будем!

     — Правильно мужики, не гоните лошадей, а то гусей погоните! — поддержал друга Писатель. Послушайте лучше. Что я вам скажу:

     — Днями сон приснился мне престранный. Будто стою я в подземелье глубоком, а стены из жёлтого металла отлиты. Пригляделся — не стены это вовсе, а штабеля из брусков золотых от пола до потолка. Так что только проход свободным остаётся. А сколько эти штабеля в глубину понять никак нельзя.

     В конце прохода сидит седой старик. Слепой видать, потому глаза его золотыми кружочками прикрыты размером с советский рубль с Ильичом.

     — Вижу я тебя, парень, — говорит. Только видение моё не земное. Мне глаза не нужны. Века в темноте просидел: внутренним светом золота пользоваться научился. А в нём больше видно. Вот и тебя насквозь зрю: хороший ты человек, но алчность уже пытается запустить свои щупальца к тебе в душу. Не книгу новую мыслишь людям дать как духовное богатство и пищу. Сам норовишь Золотому Идолу поклониться. Остановись, пока не поздно. Поезжай в Кострому. Там, если образумишься, да с Архипкой — дедовым дружком подружишься, может, и напишешь сказ, людям полезный.

     А за богатством не гонись. Всё равно всю жизнь нищим проживёшь. Не для тебя это. Сказано: гений должен быть голодным!

     — Так прям и сказал про голодного гения? Что-то ты слишком загнул! — Базука недвусмысленно покрутил пальцем у виска.

     — Ваше дело, верить или нет. Я врать не стану. И Златому Идолу даже мыслей не было поклоняться.

     — Ну да — это у вас, писателей, не враньё, а творчество называется. А денег голодному гению, ясно, что не надо.

     — Ладно, пошумели и хватит. Друзьями расстанемся. Поди ещё доведется встретиться. — Колян пригасил слегка разгоревшуюся дискуссию.

     На том и порешили.

     ***

     — Дед, слышь-ка ты чё, а? — Дух Могучей Реки оглядел подвальное помещёние Базукина дома. Здесь до выяснения обстоятельств и перспектив на дальнейшую деятельность выторговал он себе согласие домовладельца на организацию озерка для временного проживания. Не озерка, так — лужи. Сдаваться пока Дед не собирался. А на Могучую Реку тошно было при нынешних там безобразиях возвращаться.

     «Сдаваться не собираюсь, а голова сдаёт. Отдыха требует. Уж из пустых углов голоса слышу. Собака, вон, ничего не слышит».

     — А потому и не слышу, что это я с тобой говорю. Ну, не пялься ты так на меня, старик. Жил давным-давно в ваших краях знаменитый конокрад Мишка Смоктунович. Ходил в надраенных дёгтем сапогах, а подпоясывался кнутом. Любил он эти края и Могучую Реку. Да только бежать пришлось от властей да хозяев лошадей украденных.

     А знаменит он не тем, что коней воровал. Он отец артиста великого — Иннокентия Михайловича Смоктуновского, который, правда, тоже воровством промышлял: «Волги», тибрил и продавал. Поймали. В тюрьме сидел.

     Так что воровством в дамки не выйдешь. А ты и не конокрад, и не машинокрад. Ты собакокрад. Собаку у бедных таёжных жителей спёр, и разбогатеть на том задумал! Мелко плаваешь в своей Могучей Реке!

     — Больно много знаешь! — огрызнулся Дед.

     — Да уж умом да знаниями Духи не обидели. А ты про меня ровным счётом ничего не знаешь. Иначе не тронул бы. Я самого Духа Земли протеже. Ты с ним и так в ссоре, а если ещё я пожалуюсь, он тогда вовсе обратный путь тому золоту, что тебе поперёк горла и фарватера стало, заборонит!

     — А говорить где научилась?

     — Неважно где. Важно — как и о чём. На самом деле все порядочные собаки умеют. Это собака Павлова при свете лампочки слюной истекала, а пожрать попросить не догадывалась. Тупая псина старичку попалась.

     А путные всё умеют. Только нам это без надобности. Мы телепатически можем общаться. А менее развитые виды млекопитающих, (понимаешь о ком я), обязательно словами да звуками мысли передают. Мы лаем только, когда свои воспоминания потомкам передаём (пустолайки подзаборные не в счёт). Так это — высокое искусство. Ты за меня держись. Слушаться будешь — не обижу.

     — Дожил!!!

     — Не причитай, как баба! Слушай мою команду!

     — Ну?

     — Загну! Я за словом в карман не полезу. Будешь хамить, тебе же проблем больше. Я теперь грамотная и образованная, благодаря вынужденному переселению. По твоей, кстати, вине.

     — Ну, говори, не томи. Всё равно деваться мне некуда. Хоть в собственной Реке топись.

     — Так ты же не можешь утонуть!

     — То-то и оно! Говори уж.

     — Короче, я временно пост оставляю. Ты за старшего. Я пока переселяюсь в приют для бездомных животных. Нашла там себе достойного спутника жизни на ближайшее время.

     — Совсем плохо! И что мне делать?

     — Наблюдать, наблюдать и наблюдать. Без анализа. Видали мы, какой из тебя аналитик. Вернусь — всё расскажешь подробно, выводы буду сама делать. И дальнейшие указания тогда получишь. А сейчас извини. Эту течку я так бездарно пропустить не могу. Мемуары собственные скоро забывать начну.

     Лёхе, хозяину моему названному, скажи, сбежала. Пусть лихом не поминает и не расстраивается!

     — Чёрт-те что! — Дух Могучей Реки выглядел совсем немогуче. Скорее наоборот…

     Аналитическая записка (продолжение 2)

     Продолжим нашу систематизационную характеристику фигурантов Золотого Разброса. Следующая группа: трио Иван Семёнович Козловский — педагог женской гимназии на Белой Горе, Иван Семёнович Козловский — преподаватель педучилища, впоследствии педагогического колледжа города Чумска. И, как вероятно, вы уже догадались, вершина треугольника — Атаман Ерофей, возглавлявший набег Вольницы на владения Племени и он же в составе казачьего отряда, заложившего Удинский Острог (затем Верхнеудинск и Улан-Удэ).

     «Основоположник» данной тройки в исходном состоянии прожил обычную жизнь служивого человека. Только ощущение прикованности к Белой Горе, на которую он всё-таки в старости вернулся доживать свой срок, не покидало его всю жизнь. И снился один и тот же сон: полёт звенящей стрелы в знойном летнем воздухе, который ему нестерпимо хотелось прервать. Об этом он на смертном одре поведал. Роковая стрела навсегда связала Атамана с Племенем.

     Привязка Ерофея к Горе породила феномен Разброса людей, не принадлежащих по крови к Племени, но кровью с ним объединённых.

     Иван Семёнович Козловский, родился в 19 веке в семье разночинцев. Получил музыкальное образование. Служил педагогом-музыкантом.

     «Одновременно» во временном пласте середины 20 — начала 21 веков появляется на свет Иван Семёнович Козловский, человек сходной судьбы и профессии, только в другой общественной формации.

     Характерная черта этих разбросанцев: пожизненная постоянная привязка к Белой Горе — и жили, и учились, и работали Иваны в одном районе ‑ Белой Горы.

     Дополнение 3

     Языковой статус группы не представляет особого интереса, однако для полноты изложения следует отметить:

     Ерофей в Чумске — знание родного русского языка, приобретенные поверхностные знания языка и обычаев коренного населения.

     Ерофей в Удинском Остроге — русский и азы бурятского.

     Иваны Семёновичи — родной язык, плюс гимназический курс и, соответственно, школьный, иностранных языков.

     Следующая, если так можно назвать, группа — Лилия, мадемуазель Лили, Лилиан, Лилия Эльрудовна Чистозерская…

     Вакханалия

     Сразу после неудачной попытки вырыть котлован на месте снесённого особняка Монастырских татар и в монастыре, и в педколледже начали происходить странные события. По ночам повадилось слетаться на деревья вороньё, оглашая окрестности мерзким карканьем.

     Какой-то доморощенный юморист-всезнайка из расположенной неподалеку от монастыря многоэтажки тут же повадился ставить по ночам диск с романсом на стихи Пушкина. Пушкин бы ладно! А вот музыка композитора Верстовского представлена была в стиле «Трэш метал»:

     Ворон к ворону летит,

     Ворон ворону кричит:

     «Ворон, где б нам отобедать?

     Как бы нам о том проведать?»

     Злобного шутника изловить никак не удавалось. Из многочисленных окошек многоэтажки раздавалось радостное ржание ценителей тонкого юмора.

     Братия приходила в смущение. Молились ночью сугубою молитвою и читали Псалтирь. Особенно проникновенно получался у Игумена Псалом 101:

     Уподобихся неясыти пустынней,

     Бых яко нощный вран на нырищи…

     Неясыть, понятно ‑ сова. Нырище — развалины старого дома или старое засохшее дерево. Страшновато выходило. Это если не задумываться, что был здесь когда-то Родительский Дом исчезнувшего Племени. А так некоторые, духом слабые, даже дерзали думать, что в Псалме сокрыто пророчество о разрушении Обители…

     За стенами монастыря упорно пытался обосноваться цыганский табор. На сооруженных из обломков кирпичей очагах бурлили котлы с варевом. Смуглые ребятишки купались в латанных-перелатанных надувных бассейнах, спасаясь от летнего зноя.

     «Куплю золото! Продам-куплю сотовый», ‑ вопили женщины в длинных пёстрых юбках чуть ли не на паперти.

     Непременный в такой обстановке звон гитар тоже присутствовал.

     Резко убавилось количество прихожан: молодежь ещё держалась, а вот пожилые люди побаивались пробиваться через цыганские кордоны.

     В колледже в одну ночь лопнули с оглушительным грохотом деки на двух фортепьяно. Шум вызвал очередной ночной переполох. Колледж понёс невосполнимые убытки. Вызвали настройщика Ильича, но тот только кряхтел и разводил руками: «Восстановить невозможно. Это не деки лопнули, а чугунная рама, которой оснащены эти пианино фабрики музыкальных инструментов «Кузбасс». Могу только профилактику дать уцелевшим инструментам».

     А вода все прибывала. Чуть — и по всему двору разольётся!

     В геометрической прогрессии к росту уровня воды усилилось рвение копателей и кладоискателей всех мастей. Но даже из самого мелкого раскопа начинала тут же сочиться вода. Одержимые поисковики бросали свежую ямку и тут же рыли новую. Двор приобрел плачевный вид.

     «Срочно мелиораторов и бурильщиков пригласить! — распорядился Хризостом. — Пока ямину не вырыли, ещё терпимо было. Если копателей не считать! Сейчас же форменное безобразие. Пусть хоть насквозь Гору пробуривают, только б двор осушили!

     Скоро под воду уйдём! На возвышенности против естества уставов. Господи, прости, новый невидимый град Китеж образуется!»

     ***

     Звонарь Николай Обвалов категорически отказывался исполнять свои обязанности. Когда его всё-таки урезонили, поо6ещав долгожданную прибавку к заработной плате, он на колокольню поднялся…и, к ужасу братии и прихожан, очень ловко, с чувством исполнил на колоколах мелодию песни «Подмосковные вечера».

     После чего спустился на землю, поклонившись поясным поклоном Игумену, Братии и народу, попросил у всех прощения и удалился со двора.

     Не успели утихнуть пересуды по поводу эксцентричной выходки звонаря, как к парадному педколледжа подкатил микроавтобус с надписью «Киносъемочная. Экскурсии».

     Бойкий паренёк в бейсболке из бересты, вероятно очень неудобной, выскочил из машины, волоча за собой промостойку с надписью «Экскурсии на могилу великого русского поэта М. Ю. Лермонтова». Парень ловко разложил на стойке стопки билетов, распахнул ноутбук и врубил запись декламации стихотворения «На смерть поэта»:

     Погиб поэт! — невольник чести —

     Пал, оклеветанный молвой,

     С свинцом в груди и жаждой мести,

     Поникнув гордой головой!..

     Не вынесла душа поэта

     Позора мелочных обид,

     Восстал он против мнений света

     Один как прежде... и убит!

     На фоне скорбного речитатива юноша тоном профессионального то ли зазывалы, то ли тамады приглашал учащихся колледжа, гостей города и всех желающих совершить научно-познавательную прогулку к месту захоронения великого поэта:

     «Выезд через двадцать минут. В пути вам будут предложены прохладительные напитки и свежая пресса. Первая остановка — дорожный указатель «Пятигорск ‑ 5 км»: девочки налево, мальчики направо. Вам будет предоставлена уникальная возможность принять участие в съёмке документального фильма о творчестве поэта!»

     Из окна второго этажа высунулся взлохмаченный настройщик фортепьяно Ильич. Почесав камертоном затылок, он воззвал к агитатору:

     — Побойся Бога! Святое место рядом! Какой такой Пятигорск в Сибири! Дурят народ всякие проходимцы! И вообще, Лермонтов похоронен в родовом имении Тарханы!

     — Там его насовсем похоронили! А временная могила в Пятигорске была. Плохо в школе учились, дядя!

     — Ладно, пусть в Пятигорске. А Сибирь причём?

     — На Спасский тракт сгоняй да посмотри. Дорожный указатель на выезде из города стоит: Пятигорск — 5 км. Мемориальный комплекс «Могила М. Ю. Лермонтова — 5,5 км».

     — Ладно заливать: ночной клуб «Пять Горок» на повороте с тракта стоит! Что, одни дураки кругом, что ли?

     — Сам посуди: вчера на Центральном рынке работали — четыре экскурсии за день сколотил! — откровенно похвастался прохвост. — А здесь у нас ещё в рамках изучения творчества Михаила Юрьевича слёт археологов-любителей. Немного краски — и «Пятигорск из «Пяти Горок» готов! У каждого свой бизнес!»

     Учёную беседу прервало появление тройки с бубенцами, влетевшей на двор. Ряженые цыгане с гитарами за незнанием подлинного цыганского фольклора самозабвенно заорали:

     Мохнатый шмель

     На душистый хмель,

     Цапля серая в камыши…

     Но голоса ряженых оборвались как по команде, так как в проломе стены показались недовольные физиономии цыган настоящих.

     — Господа! — не смутившись конфузом с поддельными цыганами, проорал в микрофон с передовой тройки мужичонка в смокинге. — В наш город прибыл с презентацией своего нового блокбастера выдающийся режиссер современности Никита Сергеевич Суриков! Только в кинотеатре «Минимакс» — творческая встреча со съёмочной группой и премьерный показ! Поприветствуем господина Сурикова!

     Вальяжный господин, сидевший на облучке рядом с кучером, привстал и слегка поклонился публике, приподняв щёгольскую белую шляпу.

     Однако долго удержать внимание народных масс режиссёру и его команде не удалось.

     Под марш из оперы Джузеппе Верди «Аида» во двор педколледжа, браво маршируя, вступил симфонический оркестр в полном составе, играя на ходу. Арфу, литавры, рояль и другие громоздкие атрибуты лихо двигали на специальных тележках вместе с исполнителями специально обученные люди.

     За оркестром плыла разноцветная толпа клоунов, жонглеров, акробатов, заклинателей змей с удавами на плечах и прочего циркового люда.

     Двое на ходулях несли над толпой лицедеев транспарант: «Бродячий Китайский симфонический оркестр и цирк Тао Линя». Более мелким, но приметным шрифтом было приписано: «Всего один концерт в Чумской филармонии в поддержку забастовки местных коллег-оркестрантов. Играем классику на слух».

     Учёный цирковой медведь как-то сразу почувствовал симпатию к Режиссёру и, расталкивая толпу зевак, словно ледокол, двинулся к последнему брататься, широко разведя лапы.

     Но заключить в объятия Никиту Сурикова топтыгин не успел.

     Перед носом животного со свистом пролетела стрела с ярким оперением, выбившая камертон из руки всё ещё глазеющего из окна настройщика.

     Окрестности огласились воинственными криками. Люди в красных кафтанах с кремневыми ружьями и пиками ожесточённо нападали на граждан в белых домотканых рубахах, лихо отстреливавшихся из больших луков.

     Наиболее рьяные уже сошлись в рукопашной и в сабельном бою.

     Из окна колледжа высунулся краснокафтанный субъект. Отмахнувшись длинной саблей от неуёмного в своём любопытстве настройщика, кафтан ловко вывесил на фасаде учебного заведения баннер: «Привет участникам Турнира Сибири по историческому фехтованию и реконструкции!»…

     Меж тем, широкий фронт самодеятельных любителей археологии с лопатами и ситами для просеивания грунта уже решительно пытался вспахать многострадальный монастырский двор, ловко уворачиваясь от реконструктивных фехтовальщиков.

     Всеобщее безобразие дополнила влетевшая на двор колонна байкеров на ревущих мотоциклах.

     За спинами мотолюбителей пристроились их боевые подруги, размахивающие на ходу предметами женского туалета.

     Надписи на вымпелах, развевавшиеся за машинами, гласили: «Если за спиной у байкера подруга — она ему нравится!»

     Перекрывая общий гам, во двор ввалилось стадо крупного рогатого скота (коров). Предводительствовал пегий бык с колокольчиком на шее и кольцом в ноздрях. Они уверенно устремились к котловану на месте особняка и попытались организовать там водопой. Но оказалось слишком для этого глубоко. Часть животных пустилась вплавь.

     — Сбёгли, итить твою мать! — неожиданно громогласным голосом посетовал плюгавый мужичишка-пастух, — мать их коровью туда-сюда! С краю города вдоль Ушкуйки чесали. Где ж мне за ними поспеть?

     — Господи, милосердный! Говорят, ведь коровы плавать не умеют! — обескураженно выдал Хризостом, не обращая внимания на вопли пастуха.

     — Ничто, Отче! Я в мальчонках пастушил: могут, коли захочут, — утешил Игумена юродивый Валерик. — Люди сказывают, в Новом Афоне коровки беспрепятственно на территории монастыря пасутся и травку пожинают! Не беда, коли у нас — водички изопьют!

     — Истинно вакханалия! — возопил несчастным голосом Игумен, — только вакханок с Бахусом не хватает!

     Сказал, и тут же пожалел о сказанном. Весьма.

     На двор вкатилась пулеметная тачанка, где наряду с пулеметом почётное место занимала пузатая жестяная бочка с надписью «БАЛТИКА».

     Верхом на бочке восседал революционный матрос в бескозырке с надписью «Крейсер «Аврора».

     Где «Балтика» — там Россия! — вещал в микрофон представитель сознательных революционных масс.

     За тачанкой, предводительствуемые особой женского пола, но в галифе и рваной тельняшке, выплясывали огненный танец не к добру помянутые вакханки в коротких белых туниках и с бутафорскими пивными кружками в руках.

     Казалось, дальше уже некуда, но вдруг со стороны колледжа ветерок принёс запах нафталина. Во двор выскочили воспитанницы среднего специального учебного заведения. На девушках были юбки с многочисленными кружевами и оборками, позаимствованные, явно, в запасном фонде костюмерного цеха Театра Драмы (они-то и источали нафталиновый дух). Под бодренькую минусовку девицы грянули:

     Без женщин жить нельзя на свете! Нет!

     Одновременно наблюдалась попытка исполнения канкана с демонстрацией нижних конечностей в неправдоподобно ярких чулках и подвязках.

     Сменилась музыка, и вперёд выступила студенточка Вера Красоткина, прозванная за скромность гимназисткой. Однако на сей раз скромница одета была в бальное платье с обнажёнными плечами и спиной. При этом пышный бюст её все время пытался покинуть тесный корсет.

     Со знанием дела Верочка повела густо накрашенной бровью, стрельнула чёрными бриллиантами глаз и запела:

     Частица чёрта в нас заключена подчас.

     И сила женских чар

     В душе творит пожар…

     Арендованное платье, понятно, никто не подгонял по фигуре и девушка свободной от микрофона рукой упорно препятствовала выскальзыванию девичьих молочных желез из непривычного наряда. Процедура усмирения непокорной молодой груди превратилась в отдельное шоу. Явно эротического характера.

     Верочке на смену опять выдвинулся женский коллектив с конечностями. Стройность и красоту ног и того, откуда они росли, не могли скрыть даже нелепые наряды. Взлягивая и ещё выше подобрав пёстрые юбки, девчонки дружно завели бессмертное:

     Красотки, красотки

     Красотки кабаре…

     — А-а-а-а-а!!! — возопил в ужасе Отец Игумен. К нему уже с поклонами вприпрыжку спешил директор колледжа.

     — Виноваты, Святой Отец! Накладочка вышла. Мы вот самодеятельность возрождаем, во Дворце Профсоюзов выступать будем на конкурсе. Коллектив у нас женский: надумали попурри исполнить из оперетт.

     У нас даже кастинг прошёл: самых хорошеньких отобрали. Европейская музыка, понимаете ли! А сценка у нас в колледже крохотная, вот и решили прогон во дворе сделать. И погода замечательная! Простите, не знали, что у вас тоже мероприятия запланированы!

     ***

     Так уж природа распорядилась, что после выступления женской самодеятельности с конечностями, подвязками и творящим произвол бюстом, многие миряне, послушники, семинаристы и даже монашествующие испытали жестокое плотское искушение.

     Кажется дальше уже некуда, но невиданное нашествие было последним штрихом дополнено появлением группы в оранжевых одеждах.

     «Индусы» расселись на газоне близ новообразовавшегося водоёма и под аккомпанемент ситара, барабанов и ручной фисгармонии завели: «Харе, Кришна! Харе, Рама!»

     — Люди! Это воды Великого Озера Радхакунд — самого священного места во Вселенной — явили себя в нашем краю. Вот и коровы священные в нём омовение принимают!

     Плюгавый пастушок, яростно матюгаясь, выгонял бичом стадо из воды, тянул бедных животных за рога, крутил хвосты: вдруг какая бурёнка утопнет — не рассчитаешься!

     Тем временем девицы в сари по-быстрому разложили на травке кришнаитскую литературу на продажу. Для желающих приобщиться, так сказать.

     Воздействие неожиданного дикого сборища на братию, прихожан, коллектив педагогического учебного заведения и просто прохожих описанию не поддавалось.

     Прибывший к месту происшествия наряд полиции ничем помочь в устранении безобразия не смог: оно само закончилось неожиданно и в один момент, как и началось.

     ***

     Такого просто не могло быть! Быть такого просто не могло! Не могло!!! Просто не могло!!!

     Епархиальное собрание вынесло определение «Об искушении и впадении в прелесть (ложное духовное состояние, заблуждение) части мирян и духовенства». В заключительной части документа постановлялось: «Особам духовного звания служить ежедневные молебны об освобождении от напасти. Усомнившимся и слабым духом совершить паломничество в Северный монастырь, где и пребывать в посте и молитве. Территорию Обители, наконец, полностью отгородить от территории педагогического колледжа, невзирая на безлепие ломаной линии забора. Девиц же, обучающихся педагогическим наукам, просить соблюдать сугубое целомудрие в одеждах в учебное время.

     Просить администрацию колледжа не проводить впредь танцевальных, физкультурных и прочих искусительных мероприятий на открытом воздухе.»

     ***

     А между тем…

     Название имения Тарханы Пензенской губернии, где воспитывался М. Ю. Лермонтов, очень даже созвучно с названием притока Енисея Турухан и с именем Турухан.

     Тархан по-монгольски — кузнец, мастер.

     В «Хрониках Нарнии» английского писателя К. Льюиса «тарханы» — вельможи в государстве Тархистан.

     ***

     Родоначальник рода Лермонтовых — легендарный шотландский бард-пророк, возлюбленный Королевы Эльфов Томас Лермонт, предсказавший смерть шотландского короля Александра Первого.

     Пращур поэта, шотландский дворянин Джордж Лермонт, поручик польской армии был взят российскими войсками в плен при захвате крепости Белая. В числе «бельских» немцев поступил на службу к царю Михаилу Феодоровичу.

     ***

     Не любят Слёзы являть свое могущество чужакам.

     Не могут, однако, Слёзы терпеть забвения и невнимания.

     В Могучей Реке терпели веками. Правда от скуки дразнили и смущали Речной Народ да Лесную публику.

     В Обители — уважали веру новых хозяев городища. Хватало Слезам внимания Хранителей — Монастырских татар.

     А вот после сноса особняка и выселения Монастырских пришлось явить свою Силу.

     ВОТ И ЯВИЛИ…

     Аналитическая записка (прдолжение3)

     Следующая, если так можно назвать, группа — Лилия, мадемуазель Лили, Лилиан, Лилия ЭльрудовнаЧистозерская.

     Группой данную общность сложно назвать уже потому, что центральное её звено — Туземная девушка Лилия после своей трагической смерти и воскресения под воздействием Золотого Разброса приобрела ряд необычных личных особенностей, в силу которых получила возможность влиять на формирование и состав своей ячейки.

     Отметим, что данные способности оформились не сразу, а по прошествии длительного времени. Вероятно, требовались значительное усилия на перестройку психофизиологической структуры личности.

     На сегодняшний день Лилия — единственная представительница разбросанцев, полностью осознающая свой статус. Мало того, она активно влияет на формирование своей ячейки. Имеется даже опыт произвольного тиражирования: Мадемуазель Лилиан, которую она произвела как замещающую себя единицу для пригляда за графом Брюхановым. Правда, постепенно функции содержанки графа несколько были расширены, исходя из конкретных целей. Например, ей доверено было сопровождение Графа в Чумск для опознания и доставки в Забайкалье Бабая.

     Важной для исследовательских целей способностью Лилии является способность атрибутировать «разбросанцев» в любом временном пласте и социальной среде.

     Дополнение 4:

     Языковой статус практически неограничен.

     ***

     Обзор был бы не полным, если не отметить большую общность разбросанцев — простых представителей Племени. Здесь, так же, как в вышеописанных группах, имеются существенные индивидуальные отличия воздействия «Золотого Разброса» на каждого отдельно взятого представителя исследуемой категории лиц.

     Общая черта — отсутствие осознания своего происхождения.

     Языковой статус — в зависимости от социальной и временной среды.

     В особую группу следует выделить, так называемых, Монастытских татар и многочисленную семью Алимбаевых, поскольку их функция на протяжении многих поколений — охрана и поддержка существования части оставшихся на Белой Горе после Разброса Родительских Слёз, нуждавшихся, как мы знаем, во внимании, поклонении и охране от случайного обнаружения.

     И, уже совсем обособленно, стоит тандем Тогизбей-Хан и Тогизбей-нефтяник. Роль их и отношение к Разбросу ещё предстоит уточнить, поскольку они находятся в одном временном пространстве. Непонятно даже одно это физическое тело или два: На вахте и в Племени обязанности работяги и Вождя исполняются исправно.

     Дополнение 5

     Примечателен языковой статус Тогизбея: попав на буровую, сразу стал говорить по-русски.

     ***

     «Ну вот. Вроде всё, что интересовало господ учёных изложено подробно и верно. Только ведь тут всё дело в расстановке акцентов и высвечивании деталей. Исследуйте, господа! Флаг вам в руки! Всё равно ни черта не поймёте без меня. А со мной поймёте, но только то, что я сама посчитаю нужным открыть.

     Я, господа, всё честно и подробно изложила. Не подкопаешься. Нам ведь волей-неволей пока по одной дорожке идти надо.

     Цели у нас с вами совсем разные. Вы к золоту тянетесь. А я этого золота хлебнула столько, что и умереть, и воскреснуть, и на осколки разлететься, и снова собраться хватило.

     Духи с ним, Видимые и Невидимые, с этим золотом!

     Мне бы семью мою несчастную восстановить. Детей с родителями воссоединить.

     Бедный Фируз! Какие страдания он принял! Как у него сердце не разорвалось, когда он наблюдал за казармами? Слишком жестокая пытка послана была Хозяйкой Судеб взамен безумия…

     А я? Как он меня примет, когда всё закончится? Как я смогу посмотреть ему в глаза? Ведь и с меня дорого взято за жизнь: шлюха, содержанка, кокотка. Потаскуха во всех временах и состояниях!

     Да! Надо же ещё как-то Фируза освобождать от гадских воплощений. Отродясь в Племени графьёв не было!

     А детям как объяснить? Они уверены, что выросли в детдоме сиротами. Откуда возьмутся вдруг добрые папа с мамой у взрослых состоявшихся детей?

     Золото, конечно, вещь нужная, но мне, лишь, как рабочий материал потребно»…

     ***

     Аналитическая, с позволения сказать, записка, выполненная ведущим научным сотрудником ИИВЖН Лилией Эльрудовной Чистозерской, вполне устроила руководство и заинтересованных лиц. Хотя, какой интерес может быть у исследователей жидких недр Земли к судьбам каких-то непонятных «разбросанцев»?

     А вот в Санкт-Петербурге, в доме, сокрытом от случайных прохожих четырехаршинной стеной, куда «Записка» была доставлена незамедлительно, нашлись пытливые умы, отметившие сомнительный и даже ёрнический характер данной «исследовательской работы». Умные, видно, люди там собирались…

     Недремлющая Ложа

     В зале собраний дома за высоким забором было жарко, несмотря и не из-за ненастного питерского утра. Так рано собираться присутствующие явно не привыкли. Обильно разносимый лакеями крепкий кофе мало помогал.

     — Итак, господа! Сегодня мы вынуждены были внеурочно собраться по всем уже известной причине: равновесие в сфере решения золотого и нефтяного вопросов грозит перейти в состояние обвального хаоса и деструкции. Неожиданное выселение с территории древнего городища его Хранителей и масштабная выемка грунта на данной территории чуть было не привели к катастрофе. — Голос докладчика выдавал крайнюю усталость. Понадобились почти все наши резервные возможности, чтобы переключить внимание общества в нужное нам направление.

     По крайней мере, все в Чумске будут ещё долго пытаться понять, что же, собственно, произошло.

     Особая благодарность — непосредственным организаторам великолепной акции, метко названной Игуменом Хризостомом вакханалией. Думаю, все понимают, почему мы сегодня не благодарим героев дня поимённо. Расточительно выводить из тени таких квалифицированных исполнителей.

     Задача собрать в один момент времени массу совершенно несовместимых людей на одной территории выполнена была поистине виртуозно. Так же, как и оперативное, почти мгновенное свёртывание мероприятий. При этом задействованные массы народа не смогут дать вразумительного объяснения своим поступкам.

     Но не всё так прекрасно, как бы хотелось. Главная наша потеря — исчезновение надгробной плиты, хранившейся у Писателя. Ценность данного артефакта — прежде всего не в золотом эквиваленте, а в информации, скрытой в орнаменте. Вернее в том, что до недавнего времени считалось таковым.

     Наши специалисты-графологи убедительно доказали, что мы здесь имеем дело с не имеющей аналогов орнаментальной письменностью. Славянская надпись была сделана соответственно году на ней выбитому. А плита намного старше. Орнамент лишь послужил готовым украшением.

     К сожалению, попытка скопировать изображение потерпела неудачу из-за замкнутого образа жизни Писателя и неожиданного цейтнота, вызванного выселением Монастырских Татар.

     Писатель отбыл на новое место жительства. Плита при нём не обнаружена. Надо приложить усилия для возможно более скорого её розыска, так как присвоение и вывоз с территории монастыря данного предмета делает Писателя виновным с точки зрения закона в хищении в особо крупном размере, о чём этот представитель творческой интеллигенции, скорее всего, не задумывается. Интерес правоохранительных органов нам нежелателен.

     Таково краткое вводное слово перед обсуждением. Прошу ваши вопросы, господа!

     — Насколько реально прочтение упоминавшейся орнаментальной письменности? — вопрос представителя банковской системы Западного полушария.

     — Прочтение более чем реально. Есть предположение, основанное на информации проверенных агентов, что в настоящее время существует живой носитель этой грамоты: Лилия Эльрудовна Чистозерская.

     — Под проверенными агентами вы имеете в виду Льва Николаевича Брюханова из Чумского НИИ?

     — Не будем уточнять, что касается господина Брюханова — он находится на крайне низкой ступени собственного осознания, как разбросанца. И, кстати, о нём весьма заботится интересующая нас госпожа Чистозерская. О своём реальном статусе в процессе он имеет лишь смутные догадки.

     — Вероятность привлечения Чистозерской?

     — Добровольно — практически исключено. Но, известно, что сия особа имеет свои интересы в игре. Вспомните никчёмный анализ персонажей Разброса! А она — умнейшая и весьма образованная дама. Если понять её побудительные мотивы, можно поставить её в положение вынужденного честного сотрудничества.

     — Если она при этом действительно владеет необходимыми знаниям и информацией! — скептическая реплика со стороны представителей зарождающейся нефтяной индустрии.

     — Справедливое замечание. Но пока это наиболее вероятный путь расшифровки. А специалистов, которые смогут поставить интересующую нас особу в безвыходное положение и привести к сотрудничеству у нас достаточно.

     Возможно, такое письмо она в состоянии прочесть лишь в статусе аборигенки Лилии. Проблема в том, что в эту ипостась она категорически избегает входить. Не хочется ей обратно в солдатские казармы.

     — Альтернативный расшифровке путь?

     — К сожалению, на сегодня имевшиеся гипотезы отработаны. Но мы не стоим на месте. Тому подтверждение — история нашего Братства.

     Что касается возможностей госпожи Чистозерской: Лилия Эльрудовна сделала пока единственный, но серьёзный шаг нам навстречу, правда обоюдовыгодный: по её ходатайству некая Хозяйка Белой Горы, предположительно Божество Пантеона Племени, прекратила затопление Горы и монастыря.

     — Возможность решить проблему антагонизма материй и приведение мирового баланса интересующих нас субстанций к принципу «Solve et Coagula» не находя, непосредственно, Слёзы?

     — Попытки работы в данном направлении малоутешительны по своим результатам.

     Предложение: «форсировать процесс осознания Главного в Чумском ИИВЖН»…

     Реплика с места: «Наши заседания с каждым разом всё более похожи на формальные производственные совещания времен «развитого социализма»! Слова, слова… Прискорбно наблюдать измельчание и вырождение Братства!»

     Председательствующий: «От лица высокого собрания заверяю Вас, Брат, что вы заблуждаетесь. Наш потенциал как никогда велик. Тому примером — грандиозная акция в Чумске, последствия которой ещё предстоит наблюдать и оценивать, не только нам, но и нашим потомкам».

     Кто не спрятался…

     Колян нарочито медленно поднимался на Белую Гору. Спешить не хотелось. Предстоял совсем неприятный разговор с Игуменом Хризостомом, который хотелось хоть чуть-чуть, но отсрочить. Хотя бы на минутку.

     «Надо же! Как такая хохма вышла в последний раз на колокольне. Да, слышал от людей, мир повидавших, что в Европейских городках люди собираются на площадях перед соборами послушать концерт колокольной музыки. Мечтал и у нас такое обыкновение на праздники завести.

     Какого рожна перед Богослужением-то прохватило? Да не чего-нибудь благолепное, а «Подмосковные вечера» отзвонить! Песня хорошая, но не к месту совсем. Надо каяться, да прощения просить. Отмаливать свой грех буду. Господь милостив: может и Архимандрит простит».

     ***

     Какая-то навороченная тачка прямо перед носом звонаря заложила крутой вираж, выскочив на тротуар. Капот машины замер в нескольких сантиметрах от шедшей навстречу Коляну молодой женщины весьма приятной наружности. Открылась задняя дверца, и сильные руки втянули сопротивляющуюся из последних сил девушку в салон автомобиля.

     «Чикаго! Ни дать ни взять! Что, у нас теперь и в Сибири средь бела дня людей похищают? Помочь бы!»...Однако прежде, чем парень успел обдумать в чём, собственно, должна заключаться его помощь, машина уже исполнила виртуозный поворот, задев при этом развевающиеся полы Колянова подрясника и, газанув, умчалась в сторону городского Парка отдыха.

     «А я бабёнку эту раньше уже видел. — Вспомнил специалист по колоколам. — Она частенько по Белой Горе ходит. И во дворе церковном тоже! Куда в таких случаях сообщать полагается?»

     — Алло, Лёха! — торопливо набрал он номер своего многоопытного дружка. — Тут бабу у меня под носом в тачку затолкали и увезли. — Чего? — Точно насильно! — Куда позвонить надо? — Я же свидетель!

     — А бабу ты знаешь? ‑ Спросил Базука.

     — Мелькала в нашем районе. Лицо знакомое.

     — Тогда дождись выпуска новостей или «Дежурной части», только на наших местных каналах. — Будут про это происшествие тереть, сообщишь. А так — если она с мужиком своим поссорилась? А «милые бранятся, только тешатся»! Ты в семейную разборку влезешь, и от них же и получишь. Может, они уже шампанское пьют, замирение отмечают?

     — Лады! Всё понял. Пойду сдаваться на милость монастырского начальства.

     — Иди! Кто тебя дёрнул на рабочем месте хулиганку учинить?

     — Он: не иначе — лукавый!

     — А может просто глюк?

     — Ты что? Я специалист. На звоннице заглючить не мог. Это искушение!

     — Удачи!

     — Смирения мне лучше пожелай.

     — Больно смирный стал. Как в кабаке работал, не больно смирялся.

     — Путь жизненный прошел и ценности осознал. Понимать надо!

     — Ну-ну. Давай…

     ***

     «Кажется, меня похищают! Валяйте: посмотрим, какие вы профессионалы. А то, если какие любители необученные, так я тому похитителю, что их послал, глаза выцарапаю. За неуважение. Пусть пока ребятишки думают, что они всё классно провернули. Так и быть, похищусь. Надо же узнать «а чё это было»? Может даже полезно и интересно окажется!»

     — Лилия Эльрудовна! Простите великодушно! Мы вам вреда не причиним.

     — Тогда останавливай машину, и я пошла!

     — Простите ещё тысячу раз! — Бугай в довольно приличном костюме виновато развёл руками. — У нас приказ. Начальство. Очень серьёзные люди. Хотят с Вами пообщаться.

     — Надеюсь, не по интимной части?

     — Что Вы, что Вы! — Бугай протестующе замотал коротко стриженой башкой.

     — А если женщина сама попросит?

     — А???

     — Два! Юмор на твоей работе отдельно не оплачивается?

     — Не! У нас контракт. А женщина вы даже очень ничего себе!

     — Умненький ты наш! Даже комплименты говоришь. «Птица Говорун отличается умом и сообразительностью!» Куда едем?

     — Простите, не уполномочен. А что за птица?

     — Птица Говорун! Неясно? Я же спросила тебя, куда мы едем!

     — Простите! Я Вам ответил: не уполномочен.

     — Прощаю. Я сегодня добрая.

     Бугай нажал какую-то хитрую кнопку на приборной панели, и кабина погрузилась в непроглядную темноту. Темнота была и за окнами.

     — А ГИБДД не остановит? Это ведь даже не тонированные стекла. Это полный мрак.

     — Не беспокойтесь, никто нас не потревожит. Снаружи картинка, будто в кабине один водитель и стёкла совершенно прозрачные.

     «Ладно — побуду пока похищенной. Заманили наивную слабую девушку в машину! Как быть бедняжке?

     Так и быть, как быть. Поеду, посмотрю на серьёзных людей! Будто я всю жизнь с клоунами провела!»

     Чумск, сентябрь 2013.