Вылегжанин Владимир Яковлевич : другие произведения.

Сыны древних Богов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   Владимир Вылегжанин
  
  
  
  
  
  
   С Ы Н Ы Д Р Е В Н И Х Б О Г О В
  
  
  
  
  
   Трудно, невозможно поверить современному человеку в битву Богов, происходящую, как гласит древнее предание, на небесах. И у меня это представление тоже вызывает скептическую улыбку. Боги - это не только и не столько метатели молний, как Зевс или, по русски, Перун, не куст неопалимый, как Иегова. Боги - это дух народа, то, на что откликается душа каждого его члена. Представления о достойном образе жизни, понятия героизма и нравственности, красоты и добра, ума и таланта олицетворяются в образах Богов. Существуют ли Боги в реальности? Они ли вдохнули душу в человека или люди выдумали их, я не знаю. Верить ли в них в таком случае? Если чувствуешь Их присутствие и поддержку - верь.
  
   Создателю Русской империи от моря Хвалынского до моря Варяжского и от моря Варяжского до Понта Эвксинского, русскому князю Святославу посвящаю я эту книгу.
  
  
  
   В Е Л И К И Й К Н Я З Ь С В Я Т О С Л А В
  
  
  
   Глава вводная
  
  
  
   Князь Игорь с немногими людьми охотился на оленей возле городка Смоленска. Охота была в меру удачной, но начало темнеть, все устали, и решили переночевать в Смоленске. На краю города, возвышаясь на живописном берегу Днепра, стоял большой двор. Подъехали к воротам, и ловчие стали колотить в дверь. Через некоторое время внутри послышался топот ног. Мелькнул свет лампады. Голос из-за ворот недовольно, но не злобно спросил:
  
   - Кто стучит? Кого надо?
  
   - Открывай! Князь Игорь с охотой. Хотим переночевать!
  
   - Князю Игорю всегда рады. Подождите малое время. Мы уже спать легли. Сейчас оденемся и встретим.
  
   Через короткое время ворота заскрипели, и молодая красивая боярыня, низко поклонившись, встретила гостей. Дворовые люди выглядывали из дверей и низко кланялись.
  
   - Благодарю, хозяюшка, - покровительственно похлопал по плечу русоволосую красавицу князь, - А где хозяин?
  
   - Горе у нас. Пропал хозяин - боярин Ратко. Прошлую осень и пропал. Поехал на медведя охотиться. Конь прибежал, а его нет. Всем городом искали. Иль медведь задрал и утащил. Съел. Или навии схватили.
  
   - А ты кто ж?
  
   - Вдова боярина Ратко.
  
   - Соскучилась, поди, по мужикам?
  
   Глаза молодой хозяйки загорелись гневом, румянец на щеках стал виден даже при свете лампады:
  
   - Вольно вам, князь, над женщиной, одинокой не по своей воле, шутить.
  
   - Прости, хозяйка. Очень уж ты хороша - не сдержался. Примешь ли гостей?
  
   - Приму, светлый князь.
  
   - Как ты выражаешься. Грамотная?
  
   - Да, князь, грамотная. Отец учил. Пойду я распоряжусь насчёт ужина и постелей. Распрягайте коней. Верхушко, принеси коням овса. Собак во дворе привязывайте. Заходите, гости, в палаты.
  
   Из дома стали доноситься громкие приказы слугам готовить ужин, стелить постели и зажигать свечи в Большой палате. Послушно и быстро слуги внесли квас, медовуху, ягоды и поставили на столы перед гостями. Подали свиной окорок, сладкую кашу, хлеб, пряники и напоследок жареных кур.
  
   - Извините, князь, не ожидали увидеть вас. Не приготовились.
  
   - Вкусно всё. Как это у тебя быстро и ловко получается? И слуги выучены.
  
   - Нужда заставляет, князь.
  
   - Садись с нами, хозяюшка, развесели нас.
  
   - Я петь и танцевать не училась. А с князем чарку вина мне лестно выпить.
  
   - Как тебя звать-то? - спросил княжий боярин Тутош.
  
   - Любавой кличут.
  
   - А дети есть? - спросил Игорь.
  
   - Не было ещё. Мы и жили-то с Ратко недолго. С весны, с берёзозола до конца лета. В рюен он и пропал, - пригубила вина Любава, - Вы тут пируйте, а я пойду. Слуги вам постели покажут. Если не понравится что, простите. Не готовы были.
  
   Наутро Игорь не торопился на охоту, разговаривая с молодой хозяйкой. Ловчие и выжлятники с немым вопросом несколько раз заглядывали в палату. Но князь распоряжений не отдавал.
  
   - А мы думаем на тот берег переправиться. Перевезёшь ли?
  
   - Лодки у нас есть.
  
   - Река не широка: бояре и ловчие на конях переплывут. А меня перевезёшь?
  
   - Если попросите, перевезу. Я лодкой сызмала управляюсь.
  
   - Тогда едем. А не боишься, что увезу.
  
   - Я сильная, отпор дам. Да и что за любовь насильно?
  
   Князь засуетился, закричал:
  
   - Эй! Люди, собирайтесь. Плывите через реку, а я вас догоню. Большую олениху оставьте хозяйке.
  
   - Благодарю, князь.
  
   Охотники загоняли лошадей в воду, и, покряхтывая от холодной поутру воды, шумно переправлялись на другой берег, на заливной луг. Любава подождала, когда Игорь сядет на корму лодки, и, оттолкнувши лодку, вскочила в неё. Ладно и умело гребла молодая женщина, а Игорь поглядывал на её грудь, выступающую при сильных гребках, отводя взор, когда встречался с её глазами.
  
   - Быстро переехали, - сказал молодой князь, будто сожалея об этом.
  
   - Удачной вам охоты. Ай... Ни пуха, ни пера, - спохватилась Любава.
  
   - Ну, ладно, - вздохнул князь, когда лодка врезалась в прибрежный песок. И вдруг решившись, - Дай-ка я тебя поцелую за твоё гостеприимство.
  
   Они стояли на мокром прибрежном песке. Закручивая воронки проносилась мимо река.
  Солнце уже поднялось над ивовыми кустами, освещая двух молодых людей, нечаянно встретившихся и расстающихся. Князь неумело взял в руки плечи женщины, потянул её на себя, но она в последний момент отклонила лицо, и он поцеловал её в щёку, почти в ухо. Но ему был сладок этот поцелуй.
  
   - Не надо, князь. Я не хочу случайных поцелуев, глядя на него насторожённым и испытующим взглядом, сказала Любава. Игорь сник под этим взглядом.
  
   - Я ещё встречусь с тобой, - произнёс он, то ли угрожая, то ли сообщая ей свою мысль.
  
   Она кивнула ему, ловко впрыгнула в лодку, прошла, раскачивая лодку, руками устанавливая равновесие, и села на гребное сидение. Попросила князя оттолкнуть лодку, и быстро и ловко стала грести вёслами. Игорь уходил, всё время оглядываясь на свою перевозчицу.
  
   - Хорошая баба, - встретил князя, заговорщически улыбаясь, Тутош. Князь грозно посмотрел на него, и тот замолк, поперхнувшись не сказанным словом.
  
  
   Умная, молодая и красивая, ловкая в движениях вдова приворожила князя Игоря. Он стал ходить как подвыпивший человек, не замечая окружающих, подолгу задумчиво сидя неподвижно, улыбаясь видению околдовавшей его женщины. Князь Олег стал замечать странное поведение Игоря. Олег всегда говорил, что он Игорю заместо отца, и молодой князь не удержался и рассказал о встрече с Любавой. Вообще-то Игорь был законным князем, сыном Рюрика, а Олег занял место опекуна Игоря по предсмертному наказу Рюрика при малолетстве Игоря. Но Олег был удачливым правителем. Он захватил Киев, сделав его столицей княжества, убив прежних киевских князей Аскольда и Дира. Объединил почти все земли русичей. Брал дань с Константинополя. И в его планах было много новых свершений. Воеводы и наместники были поставлены им, и мало кто в княжестве искал его свержения. Олег не хотел расставаться с княжеской властью; косвенно, как старший в роде, имея на это право. Но детей у него не было, и он держал Игоря наследником, вполне понимая щекотливость подобного положения. Спонтанного народного недовольства своим правлением Олег не ожидал, так что всё сводилось к компромиссу с Игорем. 'Женить Игоря было бы удачным выходом из неловкого положения, сложившегося между нами. Любимая жена заняла бы его мысли и время', - подумал старый князь. И Олег предложил Игорю быть его сватом. Заодно он хотел присмотреться к невесте Игоря, не будет ли она слишком хитра и не принесёт ли новые трудности в киевский дворец.
  
   И Олег, приехав в Смоленск, скрыл вначале своё имя, изучая невесту. Но Любава очаровала и старого князя. Очаровала своей неприступностью и одновременно умением выходить из сложных положений. 'Будь я помоложе', - сказал себе князь Олег, но на никакую открытую в этом случае вражду с Игорем он не пошёл. Наоборот, он дал ей своё варяжское имя Нельга, по русски звучавшее как Ольга, чтоб подчеркнуть её высокое положение и своё одобрение выбору Игоря.
  
   Свадьбу сыграли со всем блеском. Долговязый Игорь с трудом сдерживал свою радость, любуясь женой, от чего она краснела и опускала глаза. Ладную, пригожую, умную жену князь Игорь - человек не очень удачливый - полюбил всей своей надорванной этими неудачами душой. Она успокаивала его, утешала своей верной любовью, дельными советами. Когда неожиданно от укуса змеи умер князь Олег, и Игорь стал полноправным князем, Ольга разделила с ним труды правления, став умной советчицей, заменяя его во время военных походов и длительных полюдий. Одно стояло горькой грустью в их отношениях: отсутствие детей. Много находилось в окружении Олега людей, обвинявших княгиню в бесплодии и предлагающих князю других женщин. Но ни одна из них от Игоря не беременела. И он стал винить в бесплодии себя. И вдруг, через тридцать с лишним лет бесплодных надежд и упований Ольга забеременела. Ребёнка ей нагадала её новая подруга - волхова Нива. Она долго не говорила мужу о беременности, боясь ошибиться, но он сам догадался, увидев её круглеющий животик. Осенью в тёплые дни рюена Ольга родила четвертьпудового, не крикливого крепыша, полностью похожего на мать. Счастливый Игорь незаметно ронял слезу, целуя мать и сына. Воспитание малыша Святослава - Светика, так звала его мать, она вначале не доверяла никому. Кормила его своей грудью до трёх месяцев, и с сожалением уступила своё место по рекомендации знахарок кормилице. Ребёнок радовал окружающих полной неплаксивостью при падениях, когда учился ходить, и внимательным взглядом голубых материнских глаз. У всех во дворце этот резвый добродушный шалун вызывал добрые чувства.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1
  
  
  
  
  
  
   Глаз открывать не хотелось. Розоватый сладкий туман сохранял очарование сна, и не хотелось с ним расставаться. Как только княжич решил не открывать глаз, как туман стал блёкнуть. Во сне ему виделась колеблющаяся фигура, наклоняющаяся над ним и целующая его. И он знал, что это мама. 'Может, она пришла разбудить меня', - открыл он глаза. В покое никого не было. Цветной полумрак, создаваемый цветными витражными окнами, заставил его, как всегда, вглядеться сквозь слегка колеблющийся тонкий шёлк полога в изображённую на окне фигуру богини Лады, чем-то неуловимо напоминающую ему его мать княгиню Ольгу. Рисунок на другом окне от колебаний шёлка как будто ожил и привлёк внимание мальчика. Богатырь с поднятым мечом словно бы бросался в погоню за врагом, пришпоривая своего коня. Княжич скакал вместе с ним, воодушевлённый отвагой. И сразу вспомнилось, что предстоит ему сегодня. Асмуд сказал, что пора ему учиться ездить верхом, если он хочет стать воином. Вообще-то постриг его прошёл уже давно, в три года, и на коня его посадили сразу после пострига. Святослав дёрнул коня за повод, как делали все взрослые всадники, конь встал на дыбы - еле успели подхватить вцепившегося в гриву малыша. Ольга, видевшая всё это, запретила сажать княжича на лошадь, пока не подрастёт. Святослав не успел даже испугаться, и очень огорчался, что ему не дают погарцевать на лошади, но Ольга была непреклонна. Наконец, понимая необходимость и неизбежность отмены запрета, желая порадовать недовольного её запретом мужа, когда он вернётся из похода, она, скрепя сердце, согласилась на просьбу Асмуда - дядьки княжича поучить княжича ездить верхом на спокойной лошади.
  
  
   Святославу очень хотелось прокатиться на лошади, и в тоже время он понимал, что это пропуск во взрослую жизнь, а ещё столько оставалось интересного, недоигранного в его прежней детской жизни. Княжич ускользнул от дядьки, шедшего одевать его, и пробрался в свой заветный утренний уголок. Это были ступеньки беседки, выходящие на рассвет солнца и не видимые из окон дворца. 'Сейчас начнётся беготня. Будут искать меня. Я - настоящий неуловимый воин, вышедший на разведку, как учил меня Асмуд. Ему тоже придётся побегать, чтоб найти меня. Он моего 'места' не знает.
  
   Солнце приятно согревало тело княжича, прикрытое одной ночной рубашкой. Трепетали под лёгким ветерком листья каштанов. Шуршали вырезные листики винограда, обвивавшие беседку, гудели шмели и пчёлы, тычась в чашечки цветов. Дрёма без сна охватила мальчика, но мысли разбудили его. Всё, что твердил ему вчера на уроке, заставляя запоминать наизусть, старый жрец Даждьбога по имени Светлый, вдруг ожило в душе мальчика, наполняясь смыслом. 'Бог - Солнце - Даждьбог, - как говорил Светлый, - согревал и давал жизнь и цветам, и травам, и людям, и животным. Мы - внуки Даждьбога, а он тоже сын главного Бога - Рода, давшего жизнь и Богам и людям. Раньше люди пировали за одним столом с Богами, - говорил жрец, - а нынче только достойная жизнь даст после смерти место в Ирии на вечном пиру с Богами'. И Святослав, обласканный солнцем, увидел как бы воочию это единство в солнце, заливавшем своими лучами сад со всеми его растениями и насекомыми, с людьми и животными на земле. Он захлебнулся радостью от своей близости к Богу, от единства со всем миром и сидел восторженный и счастливый этим чувством. Вскоре Асмуд нашёл его на ступеньках.
  
   - Умывайся и одевайся, княжич. Нас ждёт очень важное дело, заговорщически улыбнулся Асмуд, - урок езды на коне. Княгиня очень боялась за твою жизнь. Ты единственный сын и князь - ласково положил он свою руку на плечо Святослава.
  Вместе с Асмудом он прошёл к княгине, и та обняла его, и поцеловала бритый череп сына.
  
   - Мама, я могу сегодня сесть на лошадь?
  
   - Да, Светик, можешь. У тебя будет свой конь. Асмуд, будь внимателен. А вечером мы отпразднуем твой выезд верхом. А сейчас можешь идти на конюшню.
  
   - Как я тебя люблю, мамочка, - обнял княгиню маленький князь.
  
  
   Асмуд шёл позади, но слышно было, как ударяются о его сапог ножны с тяжёлым мечом. Асмуд уже полгода как был приставлен воспитателем, 'дядькой' к княжичу Святославу. Ходил дядька с непокрытой головой, волосы выгорели, так что казались соломенно-седыми, хотя было ему чуть за сорок. Родился Асмуд в Киеве в семье варяга, женившегося на дочери боярина, из местных, из племени полян. Ребёнок он был поздний. Когда погиб отец в одном из походов князя Олега, ему шёл двенадцатый год. Мать ненадолго пережила мужа. Мальчика записали в дружину. Узнав, что он умеет читать и писать, его приставили к посольскому дьяку. После вокняжения Игоря Асмуд попросился обратно в дружину. Участвовал в первом неудачном походе Игоря на Византию. Был среди тех немногих, храбрых и хитрых дружинников, которые сумели спасти князя и вернуться в Киев. Ещё относительно молодым воином за заслуги был переведён из гридей в старшую дружину и стал призываться на княжеский совет. Узкое лицо с прямым носом и высоким лбом, с добродушной улыбкой, но твёрдыми складками в углах рта внушало невольное уважение.
  
  
   Ворота в конюшню были полуоткрыты. Порыв ветра охладил голый стриженый затылок и распушил чуб - оселедец. Неожиданное волнение, граничащее со страхом, вызвало слабость в ногах княжича. Он оглянулся, не заметил ли дядька его состояние, но тот улыбнулся ему ободряюще, и княжич шагнул в открытую дверь. Пахнуло лошадьми, сеном, навозом, заржала в ближнем стойле, взволновавшись, вороная кобылка. Княжич и раньше заходил в конюшню, но сегодня всё было по-другому: он шёл выбирать своего коня. И скоро он, как богатырь на окне, станет скакать к приключениям и победам. Они шли по деревянному настилу между стойлами. Солнечные лучи проникали через отдушины в стойлах, освещая лоснящуюся кожу лошадей, их насторожённые красивые глаза, раздутые ноздри.
  
   - Я могу выбрать любого коня? - часто дыша, спросил мальчик.
  
   - Нет, княжич Святослав. Матушка подарила тебе белого мерина по кличке Пуф. Он невысокого роста, и тебе будет удобнее на него садиться.
  
   - Какая странная у него кличка.
  
   - Когда он сосал мать, после еды он отдувался. Вот так: пуф - ф - ф, - засмеялся Асмуд, хотя я слышал, как конюх называл его Пухом, думаю, за его белую шёрстку, напоминающую летний пух тополей.
  
   Молодой князь выехал впереди воспитателя. Первый страх и неудобства, вызванные широким для маленьких ног всадника крупом лошади, уже проходили, и приходило на смену чувство единения с огромным животным и радость владения им. Не выдержав наплыва переполнявших его чувств, Святослав повернулся к подъехавшему сбоку Асмуду, и счастливая улыбка озарила его лицо. Вся суровая уравновешенность воспитателя отлетела, и он ответил такой же радостной понимающей улыбкой. Асмуд , участвуя в походах и полюдьях князя, не успел обзавестись семьёй. Редкие случайные связи с женщинами вызвали у него стойкое презрение к ним. Только княгиню Ольгу, мать своего воспитанника он выделял из женского пола, и на замечание своего приятеля, что она тоже женщина, ответил: 'Она - не женщина, она - княгиня'. Семьи Асмуд не имел, но сына очень хотел иметь, и нынче молодой князь вызывал у сурового воина чувства, которые, как он думал, он испытывал бы к своему родному сыну.
  
   Все встреченные всадниками жители города невольно улыбались, глядя на неумело, но гордо восседающего на лошади молодого князя, и низко кланялись ему. И княжич, и воспитатель отвечали наклоном головы. За городскими воротами открылся большой луг. Святославу захотелось помчаться по нему, простор звал его. Воспитатель почувствовал его желание и перехватил повод его лошади. 'Не торопись, княжич. Верховая езда - не простое искусство. Если ты свалишься с коня, можешь поломать руку или ногу, и не станешь великим воином, как Александр Македонский, про подвиги которого мы с тобой читали'. Мальчик кивнул головой, соглашаясь с воспитателем. Опытный наездник, как все знаменитые воины того времени, Асмуд стал учить княжича управлению лошадью. Святослав был от природы ловкий ребёнок, и, несмотря на свой возраст (ему не было ещё и шести лет), очень упорный и увлекающийся мальчик. Асмуд показал, как посылать лошадь рысью, как поворачивать её направо или налево, как останавливать её, как преодолевать непослушание лошади. Глаза ребёнка горели от счастья, когда ему удалось не свалиться с лошади при её резкой остановке. Дядька похвалил его, но просил быть осторожнее при езде. 'Как это замечательно, быть взрослым', - радовался княжич. Мерин был спокойной и послушной лошадью, и первый выезд прошёл без падения. Возвратились домой по приказу княгини Ольги, пославшей слугу звать княжича к обеду.
  
   Утром Святослав рассказал маме, как ему понравилось скакать по лугу на белом красивом коне со смешной кличкой Пуф.
  
   - Матушка, сегодня я тоже хочу покормить хлебом Пуфа и покататься на нём.
  
   - Сегодня, Светик, этого не получится.
  
   - Почему, мама?
  
   - К нам приехали послы от князя Харальда из Полоцка. Отец, князь Игорь в походе на Царьград. Ты единственный мужчина из нашей семьи, находящийся в Киеве. Ты должен помочь мне.
  
   - Я ещё не знаю, что делать? ... что говорить?
  
   - Твой наставник боярин Асмуд всё тебе скажет. Он бывал послом в разных государствах. Я буду сама принимать посольство. Не бойся. Тебе надо учиться обхождению с послами. Когда-нибудь и ты станешь великим князем.
  
   - Хорошо, матушка. А после послов я смогу покататься на Пуфе?
  
   - Конечно, Светик.
  
  
   Палату приёмов в загородном дворце Княгини Ольги в Вышгороде осветили факелами, развешанными по стенам. Княгиня сидела на троне, стоявшем на двухступенчатой площадке, выделяясь своим светлым сосредоточенным серьёзным лицом на фоне обтянутой голубым бархатом спинки трона. Рядом на невысоком резном кресле, не доставая ногами пола, ёрзал Святослав. Ступенькой ниже сидел Асмуд. Воеводы и бояре расположились, стоя с двух сторон от княжеских особ. В отдалении послышался шум, в палату вошёл княгинин дворецкий и, стукнув посохом об пол, громко провозгласил: 'Посольство полоцкого князя Харальда'. Вошли три саженного роста светловолосые богатыря. За каждым шел слуга. Вошедшие, сняв шапки, низко поклонились княгине и молодому князю. Княгиня и Святослав наклонили головы, а все остальные встречающие сделали ответный низкий поклон. Главный посол, стоявший впереди посольства седой мужчина с многочисленными шрамами на лице, заговорил. Голос его звучал по-русски с сильным акцентом:
  
   - Приветствуем Тебя, великая княгиня народа Рус, желаем, чтоб Боги были благосклонны к Тебе, держава твоя процветала, здоровье и счастье не покидали Тебя. Чтоб сын твой, молодой князь Святослав радовал Тебя. Но более всего мы желаем удачи, долгих лет жизни мужу твоему великому князю Ингвару! Да будет счастлив вовеки. Из большой дружбы князя нашего Харальда к вашему семейству и вашему государству прислал он вам немалые дары. Внесите дары! - приказал посол.
   Слуги внесли в залу связки из шкур зверей, ларец с серебром и золотом и на досках два ожерелья: одно из крупного жемчуга в серебряной оправе, другое из не менее крупного янтаря в золотой оправе. Княгиня подозвала слугу, внесшего ожерелья, опытным глазом оценила их красоту и поблагодарила за подарки проникновенным взглядом и наклоном головы.
  
   - Такие прекрасные подарки укрепят дружбу между нашими государствами, - сказала княгиня, - Мужа моего зовут по-русски Игорь, - добавила она.
  
   - Извини, княгиня, у нас твоего мужа зовут Ингвар: я и оговорился. Приношу свои извинения. Во дворе стоят три телеги с вяленой рыбой треской, какая не водится в вашем могучем Днепре. Я, Рёрик - посол великого князя полоцкого Харальда задержался в дороге, обходя большой отряд язигов, пытавшийся перехватить наше посольство. Наши лазутчики передали нам, что язиги собираются в конце лета, после жатвы напасть на наши княжества. Я вёз эту весть твоему мужу, чтоб мы вместе, объединив наши дружины, разбили злых и хищных язигов, уничтожили всегдашнюю опасность от этих дикарей. Не соизволит ли великая княгиня послать своему мужу весть об ожидающей наши княжества опасности.
  
   После некоторого раздумья княгиня ответила:
  
   - Жена - мужу не указчица. Пять дней прошло со дня выхода войска. Догоняйте и расскажите об опасности, известной вам. Я пошлю вперёд вас гонца к мужу. Но, боюсь, вы опоздали. Князь Игорь, мой муж, идёт требовать дани с Царьграда, которую задерживает император греков, нарушая заключённый давнишними годами договор. Когда дань вернут, тогда и с вами соединимся против язигов. Дружба с полоцким княжеством для нас вечна и нерушима.
  
   - Наш князь и все его поданные берегут и лелеют нашу совместную приязнь.
  
   - Чем мы могли бы помочь вам, кроме помощи войском?
  
   - Не дадите ли нам камнемётных машин?
  
   - Машин у нас нынче лишних нет, печенеги в степях собираются. А мастеров дам. Они вас научат машины делать. Трёх лучших мастеров дам. Чай, брёвна и камни и всё другое и у вас есть, - улыбнулась Ольга, - В чём ещё нужда?
  
   - Мечей и сабель бы. Ваши кузнецы - мастера знатные.
  
   - Дадим. Воевода Претич, распорядись выдать сто мечей и щитов и пятьдесят сабель из склада на Подоле. Передавайте наш поклон великому князю Харальду, а вечером в дружинном доме ждём вас на пир, - поклонилась Ольга, отпуская посольство.
  
  
   В детских покоях княжеского дворца в Киеве слышались громкие голоса: голоса взрослых, мужской и женский, и перекрывающий их детский недовольный голос Святослава.
  
   - Асмуд, ты обещал мне, что сегодня будем снова учиться верховой езде. Я припас хлеб для Пуфа, а нянька говорит, что после завтрака я буду учиться греческому языку с монахом. Я не хочу.
  
   - Это распоряжение княгини. У тебя умная мать, она знает, что языку и всяким другим премудростям надо учиться на свежую голову. А когда голова устанет, очень приятно поскакать на резвом коне.
  
   - Ты так же учился, Асмуд?
  
   - Я же не был княжичем. Я сам учил греческий язык, когда ходил с посольством в Царьград.
  
   - Ты много языков знаешь, Асмуд?
  
   - Русский, греческий и варяжский.
  
   - Учил бы ты меня.
  
   - Я умею говорить и читать на греческом, но письмо знаю плохо. На славянском я и говорю, и читаю, и пишу.
  
  
   Учителя грека звали Матвей. Быстроглазый, с длинной чёрной бородой и большой лысиной, в чёрном же платье, с суровым слегка презрительным выражением лица он показался Святославу страшным, как служитель Чернобога, которого все боялись, поминая в молитвах в жестокие зимние холода. Когда учитель, неестественно улыбаясь, погладил княжича по рукаву, не рискнув тронуть его волосы, Святослав похолодел, боясь неизвестно чего. Но ничего не произошло, и урок продолжился. Резче всего в память мальчика врезались слова гречина о том, что только два языка: греческий и латынь (римский) - письменные языки от древних времён. На вопрос мальчика: 'А наш язык?' - грек извиняюще развёл руками и добавил: 'Славянский письменный язык сто лет назад по божескому наущению дали моравам и русичам два брата грека Кирилл и Мефодий. Это показалось княжичу обидным. Он не забыл свой вопрос и во время обеда обратился к матери с этим же вопросом. Присутствующая на обеде давняя подруга матери жрица богини Макоши Нива ответила просто, опередив замешкавшуюся княгиню:
  
   - Врёт гречин. По преданию русское письмо раньше латинского и греческого появилось. Так давно это было, что прадеды наших прадедов не помнят. Латины разбили славян, которых тогда звали этрусками и рассеяли по лесам. А в лесах какое письмо? Живыми, дай Боги, остаться. А древнее письмо, двоицей называется, в наших хоромах сохранилось. Да, не все жрецы-то письменные. И грамот мало сохранилось в неспокойное время.
  
   - Сама-то знаешь? - перебила княгиня.
  
   - Отец учил.
  
   - А ты сына моего научи. Будешь учиться у тёти Нивы?
  
   - У тёти Нивы буду, а у этого грека не хочу учиться. Он холодный и чёрный, как Чернобог.
  
   - Что ты говоришь, Светик! Он учёный человек. Приехал из Константинополя от самого патриарха. Он быстро, умело тебя научит читать по гречески. Ты что не хочешь учиться?
  
   Святослав прижался к материнскому плечу:
  
   - Найди другого учителя. Этого я не хочу, - набычив голову, заявил Святослав.
  
   - Упрямый ты, сынок. Ладно, найду другого учителя, - недовольным голосом произнесла княгиня.
  
   - Благодарю, мамочка. Я тебя люблю, - приласкался Святослав. Улыбка расцвела на лице Ольги.
  
   - А у тёти Нивы завтра начнёшь учиться. Можешь идти к себе играть, - погладила бритый затылок сына княгиня. Княжич вежливо поклонился матери и её подруге и вышел.
  
   - Если позволишь, княгиня, я его буду учить в храме.
  
   - Асмуда и ещё двух дружинников для охраны придётся взять. Время шальное нынче, - озаботилась княгиня.
  
   - Ещё, Ольга. Я сына своего, Вышату, тоже учить хотела. Вместе пусть учатся. Им веселее будет.
  
   - И я тебя о сынишке твоём хочу спросить. Как он растёт?
  
   - Ростом он со Славика будет. Чуть повыше, так он и старше на пять месяцев. Хороший мальчик, послушный.
  
   - У хороших матерей нет плохих сыновей.
  
   - Тебе бы, Ольга, песни сочинять.
  
   - Некогда, Нива, за тем приглядеть надо, за этим. Да, я не жалуюсь. Знала, куда замуж шла. Меня отец с матерью не неволили.
  
   - Чай, угоном бы взял.
  
   - Мог и угоном. Да мне люб показался. И гонористо княгиней быть.
  
   - Макошь любит тебя, потому и судьбу тебе такую определила. А у сына твоего судьба тоже будет завидной. Я на него гадала. Будет он всему миру известен. Да и нынче уже видно.
  
   - Что видно?
  
   - Твой Светик, какой- то летящий как птица, как сокол. Я так горда, что мой Вышата будет дружить с ним.
  
   - Ты стала льстицей?
  
   - Нет, Ольга, его ждёт необыкновенная судьба. Скажи, не приходил ли к тебе Бог в спальню?
  
   - Приходил. Мой Бог - князь Игорь. Ты снова хочешь польстить мне?
  
   - Я ведунья. Твой сын станет великим человеком. Я это знаю. Он восхищается Александром из Македонии?
  
   - Да. Он просит читать десятый раз книгу о подвигах Александра.
  
   - Я вижу его великую судьбу. Надо беречь его.
  
   - Мы все в детстве готовы к великим судьбам.
  
   - А разве твоя судьба - не пример. Дочь боярина из обыкновенного города стала княгиней, о которой уже песни поют.
  
   - Это ты мне песни поёшь. Я не люблю этого.
  
   - Я хочу одно сказать: твой Светик - необыкновенный ребёнок.
  
   - Рано ещё его величать. Рада тебе всегда, Нива, - простилась с давней подругой Ольга.
  
  
   У деревянного забора, окружающего хором Макоши, кибитка остановилась. Ехавшие следом всадники спешились с коней. Кучер соскочил с облучка и открыл дверцу кареты. Подоспевший Асмуд предложил руку выходящей из кибитки Ниве. Она с улыбкой воспользовалась его любезностью. Следом показалась светловолосая головка Святослава. Он ловко, обогнув руку воспитателя, выскользнул из экипажа, всем своим видом показывая, что не нуждается в помощи. Второй мальчик, это был Вышата, тоже без поддержки выпрыгнул из экипажа. Пока дружинники и кучер привязывали коней к столбам, Нива отворила ворота и ввела всех во внутрь огороженного пространства, в центре которого возвышался хором - круглое одноэтажное помещение двух саженей в диаметре, увенчанное поверху снопом пшеницы, перевязанном лентами. Нива открыла широкую дверь хорома, и стали видны вышитые на большом холсте три женские фигуры, с опущенными вниз руками, окруженные по краю холста цветами, колосьями злаков, птицами и зверями. Рядом с холстами понизу стояли корчаги с живыми цветами, кувшины с колосьями злаков, и стол для жертвоприношений. Нива предложила вошедшим садиться на дубовые плахи, расположенные по стенам хорома. Дружинники внесли горшок с кашей и большие медовые пряники на расписанных цветами полотенцах. Тарелку с кашей и медовик поставили, подложив полотенце, на жертвенный стол перед изображением Богинь, а другие полотенца с медовиками и кашей расстелили перед княжичем и сопровождающими его лицами. Наступило торжественное молчание. Нива вышла вперед, встала перед изображением Богинь, низко до земли поклонилась им и произнесла взволнованным голосом:
  
   - Тебе, Богиня Макошь, приносим мы наши дары. Да не оскудеет рука твоя, дающая нам пищу. Да будет удачен наш кош-судьба наша и нашего народа. Молим Тебя и верим, что не оставишь Ты народ свой, любящий Тебя.
  
   Снова низко поклонилась жрица и продолжила:
  
   - Тебе, Богиня Лада, наша жертва. Пусть играется много свадеб, пусть молодые любят друг друга и рожают много детей. Да не оскудеет лоно русских женщин, и детский смех заполняет наши улицы.
  
   Третий раз поклонилась Нива:
  
   - А Тебе, Богиня Леля, затейница и шалунья, наш медовик. Пусть сладкими будут поцелуи парней и дев, счастливо любятся они и будут здоровы и веселы. Позвольте нам, Богини, присоединиться к вашей трапезе. Мы - свободный народ, каких Богов любим, таким и кланяемся и приносим жертвы.
  
   Святослав, погружённый в торжественность и благолепие, создавамое жрицей, поразился мыслью, что она тоже Богиня, но укрепиться в этой мысли не успел, увидев рядом самого обыкновенного мальчика Вышату, сына Нивы. Тем не менее ощущение близости к чему-то возвышенному, божественному не покидало его во всё время молитв.
  
   Нива вернулась к стоящим в мистическом оцепенении гостям и жестом предложила им сесть на плахи. Каша казалась святой и вкусной, медовики, запиваемые ягодным сбором, таяли во рту. Трапеза проходила в благоговейном молчании.
  
   После трапезы Нива прошла в глубь хорома за изображения Богинь и вынесла три глиняные таблички, испещренные какими-то знаками.
  
   - Эти таблички перешли ко мне от прадеда, а ему от его деда, а когда они были написаны, знают только Боги. Предание говорит, что наш народ именем славяне, русы или, по другому, этруски писал буквицы ранее латинов и греков. Несчастлив был наш путь в последующих веках. Много бед перенесли наши предки, пока достигли града Киева. Другие народы, как греки, смогли книжными стать, но чужим языком к родным Богам не обратишься и не напишешь на нём хвалу своим Богам, - Нива переменила тон на более сдержанный и стала рассказывать, как читать то, что написано на табличках.
  
  
   Слуга бежал рядом с княжичем, пытаясь иногда забежать перед ним, чтобы остановить его, но Святослав с широко открытыми остановившимися глазами и крепко в трубочку сжатым ртом отстранял его рукой, и, ничего не говоря слуге, чтоб не расплакаться, шёл вперёд. С трудом отворив тяжёлую дверь в зале приёмов, мальчик успел увидеть гримасу неудовольствия на лице княгини.
  
   - Я же сказала, никого не пускать, - крикнула она, но, увидев сына, улыбнулась и тут же посуровела, заметив его выражение лица.
  
   - Великая княгиня, я сказал княжичу, что велено Вами не пускать никого, но...
  
  Ольга жестами отправила делегацию города Любеча из зала, проговорив им в спину:
  
   - Ждите, приму.
  
   На попытку слуги снова начать оправдываться, выгнала и его со словами:
  
   - Нет у меня дела важнее сына.
  
   Прижав маленькое тельцо сына к себе, Ольга, целуя его головку, спросила:
  
   - Что случилось, сынок?
  
   - Мамочка, ко мне во сне Змей Горыныч прилетал и хотел меня съесть - всхлипнув, сказал сын. Ольга погладила его по головке:
  
   - Во сне он не съест. Не бойся. Кто тебе про Змея Горыныча рассказал?
  
   - Мамка- сказочница. Я шалил, спать не хотелось, она и рассказала. А Змеи Горынычи где живут? В Змеевых горах?
  
   - Не знаю. Может быть. Вот вырастешь и убьёшь их.
  
   - А нынче или завтра как? - снова вздрогнул княжич.
  
   - Я прикажу Асмуду выдать тебе кинжал в ножнах. А ты учись сражаться на мечах.
  
   - Мы с Вышатой завтра на деревянных мечах будем биться. Асмуд так сказал.
  
   - Вот и хорошо, - крепко прижала к себе сына княгиня, и горючая слеза капнула ему на голову.
  
   - Мамочка, не плачь. Я научусь сражаться и убью Змея, - посмотрел в лицо княгини сын.
  
  
   Дядька повёл княжича в оружейную палату и выбрал ему небольшой кинжал в красивых инкрустированных голубой эмалью и серебром ножнах. Святослав был поражен видом блестящих доспехов, висящих на стенах рядом с колчанами оперённых стрел, грудами мечей на полу, связками копий, торчащих из бочек. Он почувствовал, что это оружие, если понадобится, будет защищать его. Спокойствие, уверенность в себе вернула княжичу оружейная палата. Асмуд показал воспитаннику, какой острый у него кинжал, дав проткнуть насквозь свиной окорок, а напоследок позволив отрезать кусок вкусного пахнущего дымом окорока. Святослав больше не расставался со своим кинжалом. Оружие, казалось, прибавило ему лет. На прогулке, когда он начал играть своим кинжалом, втыкая его в землю и пытаясь воткнуть его в ствол дерева с разных расстояний, мамки испуганно отходили от него, больше не надоедая ему своей опекой. Ему хотелось, чтобы ночной Змей Горыныч почувствовал его бесстрашие и навсегда улетел на свои Змиевы Горы.
  
  
   Утром княжич полетел на конюшню к Пуху. Лошадку вывели на двор, и мальчик, поставив ногу на ладонь высоченного конюха, взлетел в седло. Улыбнувшись своему новому товарищу Вышате, уверенно сидящему на гнедой кобылке, в сопровождении дядьки Асмуда и молодого гридя, нагрузившего свою лошадь несколькими перемётными сумами, Святослав помчался во главе кавалькады на своём Пухе на поляну. Держаться в седле он начинал всё уверенней и уверенней. Сегодня его занимало предстоящее интересное дело. Его одели поэтому в кожаную рубашку и в кожаную же толстую шапку. Гридь, видимо, вёз в суме мечи. Конечно, обидно было, что мечи деревянные, но Асмуд сказал, что все начинают учиться на деревянных мечах. На поляне они сначала погарцевали на конях, учась останавливать их, натягивая узду и громко крича 'Тпру-у'. Затем учились нагибаться, проезжая под низкими ветками редких ракит, растущих по краю поляны, и, наконец, слезли с коней и получили с Вышатой по тяжёлому для маленьких мальчиков деревянному мечу. Они сразу бросились друг к другу и суматошно стали стучать мечом по мечу.
  
   - Стой! Стой! - закричал Асмуд, - Если вы без щитов вступили в битву, значит ваши мечи двуручные. Двуручный меч - тяжёлый меч. Берите его двумя руками и старайтесь рубить сильно, со всего маха, стремясь пробить защиту врага. Даже если враг сумел подставить свой меч или щит, всё - равно надо прорубать его защиту не с первого, так со второго или третьего удара. Двуручный меч для боя богатырей. Не столько ловкость, сколько сила здесь важна. Конечно, если чувствуешь, что враг сильнее, тяжелее тебя, можно и не принимать удар, а уклониться.
  
   - Ну-ка, бей, - приказал он гридю. Тот вынул стальной меч и, легонько размахнувшись, нанес Асмуду удар. Старый воин легко уклонился и обозначил свой меч на груди гридя.
  
   - Дак, я просто показывал, - пожал плечами рыжий детина - гридь.
  
   - Спать не надо, муха в рот залетит, - ухмыльнулся воспитатель.
  
   Мальчики вошли в азарт. Вышату, более взрослого и длинного, он подталкивал к победе, но, плотный и ловкий, Святослав уворачивался от ударов и не давал себя поразить. А когда Вышата устал наступать и потерял бдительность, ушёл от его удара и приставил свой меч к его груди, повторив только что виденный приём Асмуда. Дядька довольно улыбнулся. Гридь, соскучившись, вынул из сумы кривую саблю и стал рубить ей головки высоченного репейника. Вышата попросил и ему дать порубить. До головок мощных растений он не дотягивался и рубил стволы. Скоро он устал, и ему надоело это занятие. Святослав занял его место и тоже порубил тела растительных 'врагов'. Так провели они половину дня, и усталые, но довольные поехали домой.
  
   Княжич ехал рядом со своим новым другом. Вышата повернулся к нему и произнёс:
  
   - Завтра я постараюсь победить тебя на мечах.
  
   - Ты обиделся? ... Я же не обижаюсь, когда ты лучше меня читаешь.
  
   - То читать. Я с мамой ещё раньше учился читать.
  
   Они замолчали. Въезжая в город, Святослав сказал:
  
   - Приходи на дворцовые качели после обеда. Поиграем.
  
   - Если мама отпустит.
  
   - Хочешь, я прикажу?
  
   - Не надо. Я у неё один. И других не будет. Волховы замуж не выходят.
  
   - А как же ты родился?
  
   - Мама стала волховой после смерти отца.
  
   Княжич склонил голову на бок, так лучше думалось, и после недолгого молчания сказал:
  
   - Я тебя буду ждать.
  
  
   Святослав сидел в окружении мамок, не отвечая на их вопросы и предложения, что-нибудь съесть или выпить, или построить башенку в песке. Он делал вид, что не слышит их, а сам ждал появления Вышаты. И пропустил его появление. Вышата пришёл по аллее, а не со стороны главных ворот дворца. Увидев так близко долгожданного друга, Святослав расцвёл в радостной улыбке. Мамки захлопотали, ожидая какого-нибудь подвоха со стороны мальчиков. Святослав глянул на них, недовольно поморщился и прошептал в ухо другу:
  
   - Давай будем разведчиками.
  
   - Я не умею, - огорчённо ответил Вышата.
  
   - Вот за теми каштанами прячутся печенеги. Мы должны их увидеть и сказать своим, сколько их.
  
   - Давай, - согласился Вышата.
  
   - Беги! - крикнул Святослав и бросился бежать по направлению к каштанам. Вышата помчался за ним. И как потревоженный курятник с криками: 'Куда! Куда!' - понесся за ними пёстрый караван мамок и нянек. Мальчикам удалось спрятаться в кустах за каштанами. Шум и беготня нянек здесь не так были слышны. Из укрытия мальчикам была видна их суета под деревьями. Княжич показал на мамок:
  
   - Я вижу печенегов. Надо быстро сказать об этом воеводе. Побежали.
  
   Они выскочили из кустов и побежали в сторону главных ворот. Мамки увидели их, и не хуже мальчишек, по команде организовали цепь, в которую и попали мальчики. Мальчишки отбивались, но няньки стали их слегка щекотать, и те не выдержали и тоже засмеялись. 'Сдаёшься?' - кричала рослая нянька, в руках которой извивался, хохоча, княжич. 'Нет! Нет!' - смеялся тот. Толпа нянек привела шалунов на качели, и стала раскачивать их, напевая весёлые песни. Вскоре пришёл Асмуд и увёл Святослава.
  
  
   В месяц Изок поздно садится солнце над Киевом. Допоздна слышны смех и песни, выводимые молодыми голосами в каштановых купинах и вишнёвых садах отдыхающего города. Переклички ночной стражи у ворот и на стенах Киева вносят в песни и смех ноту острой печали и преодолевающей её бесшабашности. Во дворце в детской спальне витражные окна закрыты толстыми шторами из красного бархата. Горит восковая свеча, озаряя лицо княжича. Он улыбается: видно снится ему что-то хорошее. В прихожей на жёстком топчане примостился дядька. Его чуткий сон был нарушен звуком приближающихся шагов. Асмуд сел на топчан, ощупал ладонью рукоять меча, настороженно вслушиваясь в шаги. Дверь в прихожую отворилась, показалась рука, несущая подсвечник, и осветилось лицо княгини Ольги с высоким узким лбом, прикрытым сверху светлыми кудряшками, выбивающимися из под чепца, чуть курносым носом, с насторожённым и строгим взором голубых глаз. Дядька убрал руку с рукояти меча.
  
   - Спит? - шёпотом спросила княгиня.
  
   - Спит, - так же шёпотом ответил Асмуд.
  
   - Отдыхай, - сделала успокоительный жест в сторону дядьки княгиня и, осторожно открыв дверь, вошла в детскую. Встала у постели сына, с умилением вглядываясь в него. Святослав улыбался во сне, чуть шевеля головкой. 'Светик мой' - беззвучно прошептала Ольга. Поставила подсвечник, встала на колени перед кроватью и нежно поцеловала сына в лоб. Он слегка завозился, не просыпаясь, и снова улыбнулся ещё шире, чем прежде. Княгиня поклонилась изображениям предков, стоящим в углу, и вышла из спальни сына. Кивнув охраняющему сына воспитателю, княгиня, легко ступая, быстро ушла.
  
  
   Асмуд оставался в отсутствии Свенельда главным воеводой в Киеве. Княгиня Ольга призвала его к себе и спросила:
  
   - Не трудно ли ему быть и воеводой, и дядькой княжича?
  
   - Не переселить ли княжича в дружинный дом? - ответил Асмуд, - дружина сейчас в Киеве небольшая. Все ушли с князем на Царьград. Для надёжной охраны города и дворца людей не хватает. А в дружинном доме я бы и за ним приглядывал и учил его вместе с молодыми дружинниками.
  
   - Он ещё мал, воевода. Он-то бы согласился. Да и с мужем надо посоветоваться. Усиль охрану дворца.
  
   - Повинуюсь, княгиня.
  
   - Обязанности дядьки на время можешь передавать кому-нибудь из дружинников. Выбери его сам, - княгиня ласково кивнула Асмуду на прощанье.
  
   Долговязый светлорыжий дружинник Морила был весело встречен мамками и няньками, окружающими княжича на прогулке.
  
   - И нам женишка прислали, - весело встретила его старая мамка Изола, бывшая нянькой ещё у князя Игоря. Парень смутился. Заметив его смущение, заулыбались молодые няньки, чем окончательно ввели в смущение молодого парня. Лицо его стало краснее его волос. Сбиваясь в словах, он проговорил:
  
   - Вы скорее прогулку кончайте. Мы поедем на лошадях кататься.
  
   - С тобой бы я прокатилась, - снова подначила его Изола. Морила отступил на несколько шагов от весёлых женщин и пошёл сзади. Молодые няньки оглядывались на него. Святославу нравилось веселье, хоть он и не до конца понимал его причины. И улыбался вместе со всеми, оглядываясь по сторонам, стремясь понять, что вызывает такой смех у мамок и нянек.
  
   После прогулки княжича с шутками передали Мориле, и они с присоединившимся к ним Вышатой пошли на конюшню. За пределы города сегодня не выезжали, а в сопровождении Морилы и ещё двух дружинников ездили по городу. Спустились к днепровской пристани по крутой дороге Подола, вернулись назад, прогарцевали по улочкам вокруг дворца, где встречные жители кланялись, улыбаясь, весёлому малышу, одетому в красный бархатный костюмчик. Верховая езда на поляне была интересней, чем езда по городу, и Святослав потребовал привести ещё мальчиков для игры. Привели четырёх мальчиков, детей дружинников. Было им лет по пять-шесть, среди них выделялся ростом только один Фарлоф. Решили играть взятие города. Фарлоф и ещё два мальчика должны были защищать кучу песка, а трое других во главе со Святославом водрузить флаг на вершине песчаного холмика. Святослав придумал план: Вышата должен подойти к 'крепости' и начать дразнить защитников, а княжич с другим мальчиком напасть незаметно сзади и водрузить знамя. Вышата, когда увидит Святослава и его помощника, должен попытаться взобраться на горку, нападая на защитников, чтоб отвлечь их. Вышата начал дразнить 'защитников', заставляя их гоняться за ним, а Святослав со своим помощником, смугловатым черноглазым мальчиком по имени Колт, стали подползать по за кустами к куче песка. Вышате было видно их движение, и он не стал больше убегать от противников, а вступил с ними в бой. Один мальчик не смог с ним справиться, и тогда на помощь ему побежал второй. Княжич прошептал своему помощнику: 'Бежим!' Они выскочили из-за куста и стали взбираться на песчаную горку. Там стоял только один защитник, но это был рослый Фарлоф. Колт смело бросился к нему, но был сбит сильным толчком. Знамя нёс Святослав. Он бросился на Фарлофа и толкнул его. Толчок не получился сильным, так как княжич толкал снизу. Фарлоф тоже толкнул Святослава, тот ответил ударом в грудь, заняв более выгодную позицию. Фарлоф озлился, и хотел стукнуть княжича по носу. Святослав увернулся, и удар пришёлся вскользь. Размахнувшись, Святослав двинул противника по скуле, тот потерял равновесие и сделал несколько шагов вниз. Княжич вытащил из-за пазухи флаг и воткнул его в вершину песчаного холмика. Обиженный Фарлоф двинулся на Святослава, желая отомстить за удар, но подоспевший Морила растащил драчунов. Победа осталась за княжичем и его воинами.
  
   Тем не менее под левым глазом у княжича посинело. Мамки пожаловались на мальчиков, приглашённых Морилой. У Фарлофа под обоими глазами посинело, и его объявили виновником княжеского синяка. За обедом, увидев синяк сына, Ольга спросила:
  
   - Кто тебя ударил?
  
   - Я сам ушибся, - ответил мальчик, закусив губу. Княгиня посмотрела на присутствующего за обеденным столом Асмуда, но тот покачал одобрительно головой, и княгиня прекратила розыск виноватых.
  
  
   Новый учитель греческого языка не вызвал у Святослава недоверия и чувства опасности, как первый. Илиодором звали немолодого совершенно седого грека бывшего настоятеля храма Ильи Пророка в Киеве. Святославу он запомнился низкими поклонами при случайных встречах в городе и широкой хитроватой улыбкой. Обратно в Константинополь после отставки он не вернулся и остался в Киеве. Купил домик и жил тихо.
  
   Неглупый грек быстро понял, что его ученик способен впитывать знания во многих состояниях, и, желая сильнее подчинить его своему влиянию, стал присоединяться к выездам княжича с его друзьями и Морилой для обучения ратному делу. Там он исполнял и роль учителя греческого, обучая всех словам разговорного греческого языка, и исполнял роль официанта во время трапез, и просто отдыхал на природе под охраной Морилы и двух дюжих дружинников. Мальчики посмеивались над неловким полноватым греком, неумело сидящим на старом тихоходном мерине, но легко и быстро усваивали греческую речь в такой непринуждённой обстановке. Учитель, помня наказ княгини, старался быть не надоедливым. Но и с этим учителем греческого всё быстро закончилось и очень трагически.
  
   Это был обычный выезд на поляну. После джигитовки и схваток на деревянных мечах уставшие дети собрались вокруг ковра, на котором отец Илиодор расставил тарелки с едой и баклажки с ягодным взваром, и как всегда разрешил приступить к еде только после того, как мальчики произнесут или названия блюд на греческом языке или выученный по-гречески короткий стишок. И в этот раз всё шло как обычно. Тарелка пододвигалась тому мальчику, кто просил об этом на греческом языке и знал название блюда, а последнему приходилось читать короткий стишок. Игра забавляла всех, хотя Морила стал торопить учителя, показывая на тёмную тучу на горизонте, от которой набегали сильные порывы ветра. Грек не изменил своим правилам и заставлял по несколько раз произносить греческие слова, чтоб добиться правильного выговора. Наконец, все успешно выполнили задания, и трапеза началась.
  
   Туча в скором времени приблизилась, и её серый край навис над сидящими за ковром, заслонив солнце. Порывы ветра загибали углы ковра, опрокидывая кубки с питьём. Морила стал торопить всех. Дружинники скатали ковёр, приторочили дорожные мешки к сёдлам, помогли княжичу и мальчикам забраться в седло. Морила вскочил на своего солового жеребца, крикнул весело:
  
   - Не копошиться, а то промокнем до нитки.
  
   И будто в ответ на его слова сверкнули одна за другой две молнии, и загрохотал гром. Все пустили коней к спасительным стенам Киева. Святослав испытывал необыкновенный прилив сил. Будь у него крылья, он полетел бы сейчас на этих порывах ветра, ему казалось, что волосы у него на голове шевелятся не только от ветра. Эта гонка с тучей, будто вызов и дружеская игра с пославшим эту тучу Богом, электризовали его. Он что-то кричал, споря с гуденьем ветра. Иссиня-чёрная туча играла с ними, гналась за ними, пугая частым блеском ветвистых молний, круша грозными, как падение скал, обвалами грома. Ветер заставлял пригибаться к шее Пуха, который, будто почуяв состояние всадника, перешёл на галоп большими скачками.
  
   Первые крупные капли дождя догнали неподалёку от стен города. Последним трусил на своей лошадке старый Илиодор. Молнии стали бить всё ближе. 'За что на нас гневается Перун?' - пытался понять Святослав. Ему захотелось не убегать от тучи, а повернуть ей навстречу, но догнавший его Морила крикнул:
  
   - Отсидимся в башне у ворот от большого ливня. Грек отстаёт.
  
   Были совсем близки ворота города, когда раздался скребущий оглушающий треск и осветивший всё неестественным светом блеск молнии и почти сразу же молотом по голове удар грома. Святослав обернулся. Невдалеке на зелёной траве поля под чёрной клубящейся тучей дрыгала ногами вверх серая лошадь грека, а рядом с ней лежало почти голое тело, и серый дымок отлетал от этого лежащего. 'Грека убило молнией, Перун убил!' - понял после некоторой оторопи Святослав. Он остановил своего коня и повернул назад. Все стали поворачивать коней и медленно подъезжать к убитым, твердя негромко заклинания. Запах горелого мяса ощущался, несмотря на припустивший дождь. Илиодор лежал в обгорелых кусках одежды, почти голый. Левая нога была прижата уже неподвижным крупом лошади. Морила приказал дружинникам перевезти тело Илиодора в церковь, а остальным ехать во дворец.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
  
  
  
  
  
   Весел и доволен был князь Игорь, подъезжая к Киеву, после второго своего похода на Царьград. Позор первого похода можно было забыть. Тогда он с остатками войска ночью потиху вошёл в Киев, предупредив только ночную стражу о своём возвращении. Ольга тогда не спала, чувствовала, что он близко. Ждала его. Успокоила его, обняла. За жену он был благодарен князю Олегу. Одобрил Олег его выбор. Устроил свадьбу по княжески. Не поскупился. Иногда Игорю приходила в голову мысль, не хотел ли Олег занять его семейными заботами, чтоб не пытался Игорь вернуть трон отца своего Рюрика.
  
   А впервые увидел Игорь Ольгу, её звали тогда Любава, в Смоленске в доме боярина смоленского Ратко, пропавшего без следа на медвежьей охоте. Хоть и не варяжского она была роду, но, стройная, высокая, ни в чем она не уступала варяжским женщинам, а во многом и превосходила их. Волос только русый, не как у варяжских женщин соломенный с рыжинкой, но косы толстые, венцом уложены. Взгляд внимательный, внутрь человека заглядывает. Нос чуть курносый, но это Игорю даже понравилось: не заносчива. Но хоть и не княжеского рода, а себе цену знает. И покой от неё идёт. А Игорь тогда неспокоен был. Князю Олегу она тоже понравилась. Он ей своё имя дал, чтоб её ранг повысить. Не ошиблись родичи в невесте. На неё и княжество можно оставить. Управится. А наследника родила: большелобого широкоплечего крепыша. По-русски назвала Святослав. 'Светик' она его называет. А первый поход на Царьград забыть надо. Я очень завидовал Олегу, его славе, его удаче. Не хотел он мне княжение отдавать. Правда, меня как наследника держал: своих-то сыновей у него не было. А Боги рассудили справедливо. Хоть и удачливый он князь был, а Боги по-своему решают. Конечно, первый поход я плохо подготовил. Поторопился. Спешил показать, что я правитель не хуже Олега. Да и хорошего воеводы, Свенельда, не было. Зато нынче мы на коне. И золото и паволоки, и договор с Византией не хуже Олеговых. И без битвы и без потерь.
  
   - Эй! - закричал князь своим ближним воеводам, - Поторопись! Надо засветло в Киев войти.
  
  
   Киевляне узнали о приходе войска, и стены города расцвели одеждами встречающих. На улицах перед воротами и за ними стояли жёны и дети, матери и отцы воинов. Вести об удачном на этот раз походе были неведомым образом уже принесены в город. Игорь ехал впереди на гнедом жеребце. Он делал вид, что спокоен, привычно принимает возгласы восторга и радости. Он нарочно дал жеребцу, возбуждённому толпой встречающих, пританцовывать, зная, как это красиво выглядит. Стройная колонна всадников стала понемногу рассыпаться. Воины съезжали в сторону, увидев своих жён и детей и других родственников. Кто-то плакал в толпе. Понятно, от радости. Никто уже не командовал. После объятий и поцелуев многие отправлялись к себе домой. На обширной поляне у южных ворот встали лагерем конные отряды кривичей, новгородцев и других племён, ходивших в поход за удачей. Запылали костры. Надо было ждать подхода стругов. Через днепровские пороги все племенные отряды шли вместе. Тащили струги, охраняли подходы к стоянкам: могли и печенеги напасть и хазары баловались. После же последнего порога, конные не выдержали и ушли на рысях к Киеву. Гребцы на стругах за ними не поспевали. Всю походную добычу везли на стругах.
  
   Ольга стояла на крыльце теремного дворца, держа за руку сына. Тот крутил головой, полный любопытства и ожидания чего-то чудесного. Заржал, возможно, почуяв знакомый запах конюшни, запах овса и отдыха, жеребец князя. Игорь, сопровождаемый отрядом дружинников, въехал во двор. Отдал повод подбежавшим конюхам, молодецки спрыгнул с коня и пошёл к крыльцу. Дрогнула рука княгини, высвободил свою руку из её ладони Святослав и побежал навстречу отцу. Ольга, соблюдая чинность, пошла следом. Святослав, подброшенный вверх отцом, ухал от восторга, а князь видел лицо жены, взволнованное, румяное, приближающееся к нему. Он посадил сына на руку, а другой рукой прижал к себе жену, ища её губы для поцелуя. Поцелуй не получился долгим, но был очень сладок. Обняв княгиню и неся на руках мальчика, Игорь вошёл во дворец.
  
   Нахлеставшись в бане вениками, разомлев в ароматном пару, охладившись имбирным квасом и медовухой, князь в малой трапезной просмаковал тушёных в сметанном соусе нежных рябчиков, запив трапезу фряжским вином. Разомлевший и умиротворённый, лежал Игорь на пуховом ложе. Ольга положила голову ему на плечо и обняла его одной рукой.
  
   - Походы нужны не только для завоеваний, а и для того, чтоб потом насладиться отдыхом. Как я нынче разомлел, - откинув свободную руку, произнёс Игорь.
  
   - А разлуки нужны, чтоб острее чувствовать любовь, - сказала Ольга и потянулась губами к лицу Игоря. Князь обнял её свободной рукой, притянул к себе, и вдруг оба будто потеряли волю. Тела расслабились, глаза заволоклись сладкой истомой, губы будто увеличились, став нежными и сладкими, тела сомкнулись. Сознание вернулось после криков предельного наслаждения. Игорь благодарно поцеловал жену мелкими поцелуями, и она отвечала ему нежными трепетаниями губ, глубоко и радостно вздыхая.
  
   - Чем сын радует? - после длительного молчания спросил Игорь.
  
   - Учителей ему приставила и по русскому чтению и письму и по греческому. Ещё по древнерусскому чтению и письму согласилась научить Нива.
  
   - А это зачем?
  
   - Волхвы славянские по этим древним табличкам учат читать и писать, так пусть знает. Ему интересно Ниву слушать.
  
   - Что ему жрецом быть, что ли?
  
   - Князем ему быть. Больше всего ему с Асмудом интересно. На Пухе уж рысью трусит.
  
   - Наконец-то, преодолела свой страх за Светика.
  
   - Этого было не миновать. Он уж, по словам Асмуда, крепко сидит в седле. На мечах учится сражаться. Весь в тебя. Воин будет. Да, приезжали послы от князя полоцкого. Язиги собираются и на них и на нас осенью напасть. Просили помощи. Я им мечей и копий дала, а дружиной помогать не могла.
  
   - Нападут, так тогда и будем помогать. А нынче своих забот хватит. Печенеги перешли Волгу. Не держит их каган хазарский. А с наших славянских земель дань берёт. С нас, с Киева, войском берёт. По его подсылам я ходил в прошлый раз греков воевать. А в нынешний поход пошли, чтоб неудачу прошлого похода исправить. И греки, увидев наше войско, без боя дань согласились платить. Хорошо б было, если бы и каган ослаб? - зевнул Игорь.
  
   - Спи, княже, - поцеловала его в щёку Ольга.
  
  
   Когда приплыли струги, поделили добычу, привезённую из похода, уладили споры, и назавтра объявили пир.
  
   Такого пира ещё не видели стены Киева. Устроили его на площади перед теремным дворцом. Пригласили киевскую дружину, всех именитых киевских людей, князей и воевод из тех земель и племён, что ходили в удачный поход: варяжскую дружину, призванную из-за моря, северян и кривичей, новгородцев и дреговичей, из чуди и веси и других земель. Воинам, что стояли станом у южных ворот, вывели двух быков и без счёта баранов и коз. Выкатили бочки с медовухой и пивом. И там запылали костры, и запахло жареным мясом. Перед теремным дворцом стояло четыре длинных ряда столов, обставленных скамьями. На столах в изобилии стояли вазы с фруктами и ягодами, тарелки с рыбой и сладкими заедками, бутылки с вином, бочонки с медовухой и пивом. Ближе к дворцу стоял пятый стол, также ломящийся от яств и обставленный скамьями. Во главе того стола стояло тронное кресло киевского князя. В отдалении пылали костры, где на огромных вертелах крутились туши быка и баранов, из дворцовой кухни тянуло запахом жаркого. Когда скамьи заполнились гостями, на крыльце появился князь в окружении ближних воевод. Шитый золотом парчовый кафтан и парчовая же шапка, украшенная драгоценными камнями, сверкали на солнце. Величественная поступь, гордое выражение лица, вызвали всеобщее восхищение. Гул одобрения разнёсся по столам. Только сжатые от волнения губы Игоря чуть портили впечатление. С левой стороны от князя Игоря шёл Святослав, сияющий, гордый за отца, радостный от предстоящего торжества. Справа от князя в длинной красной рубахе шествовал жрец Бога войны Перуна - Дид, одетый в длинную до пят красную рубаху, голову жреца украшала корона с головой орла, отстранённо смотрящего вперёд красными рубиновыми глазами. В руках жрец держал посох с навершием в виде орла, распускающего свои крылья. Следом, чуть сбоку двигался Велкий - жрец Велеса - Бога богатства и загробного мира, одетый в медвежью шкуру, с пришитыми к ней золотыми и серебряными монетами и надетыми на шею массивными золотыми ожерельями.
  
   Оба жреца по очереди восславили своих Богов, принёсших победу князю и воинам, устрашивших врагов и без большого боя и жертв, принёсших себе славу и богатую добычу. Князю и жрецам подали блюда с дымящимся мясом, и они поднесли их к стоявшим на теремном дворе деревянным кумирам Перуна и Велеса. Поставили перед ними, дав почувствовать запах мяса и, измазали кумирам губы, дав почувствовать вкус пищи. Затем принесли кружки с медовухой. Жрецы дали пробовать её кумирам и стали изливать медовую брагу перед ними и поставили её в больших кружках на скамеечку у ног Богов. По знаку князя все гости, стоя, выпили свои кружки вместе с Богами. Выпили первый кубок и приступили к трапезе в торжественном молчании. Постепенно языки развязывались. Шли рассказы о походе, о прежних походах в другие земли. Святослав прислушивался к рассказам, воображал себя среди врагов, стоящим бок о бок с рассказчиками. На лице его отображались все перипетии битвы: неожиданные удары противника и мастерские отражения этих ударов рассказчиком. Восхищённо смотрел княжич на лица дружинников, разукрашенные шрамами прежних битв.
  
   Святослав сидел рядом с отцом, с обожанием поглядывая на него. Пирующие выпили уже немало медовухи и греческих вин, шум за столами усилился. Скоморохи почувствовали, что пришло их время, выскочили перед столами и стали изображать бестолковую бабу и упрямую злую козу. У одного на голове были рога, у другого женский платок. 'Коза' не давалась 'хозяйке', несмотря на все её упрашивания, стала бодаться, гоняться за 'хозяйкой'. В конце концов 'коза' села на 'хозяйку' верхом и с гиканьем унеслась. Пирующие хохотали до слёз. Князю понравилось представление, он тоже громко хохотал. Весело было и княжичу. Отец обнял его и пьяным голосом спросил:
  
   - А с кем ты играешь и борешься, сынок.
  
   - С Фарлофом, отец, и с Колтом.
  
   - А, покажи-ка нам свою силу.
  
   Сидевший напротив боярин хохотнул, ожидая новую забаву.
  
   - Я не хочу, отец, - ответил Святослав. Ему вдруг представилось, что и их борьба будет встречена хохотом, как и представление скоморохов. Он сжал губы и бросил взгляд на мать. Та встрепенулась, но ничего не сказала, наблюдая за ними.
  
   - Иди, сынок, покажи свою силу, - снова заговорил князь. Княжич сжался, уже не ожидая помощи ниоткуда, и только отрицательно мотал головой. Упрямая складка пересекла его лоб, чувствовалось, что он ни за что не пойдёт бороться.
  
   Княгиня тронула руку мужа:
  
   - Оставь сына, милый. Пусть дружинники ратятся. Он не хочет отходить от тебя. Соскучился. Долго тебя не было.
  
   Игорь улыбнулся ей, обнял и её и сына. Пир закончился затемно. Последних запировавшихся гостей уводили слуги.
  
  
   Дали знать греческие императоры Роман, Константин и Стефан о желании заключить вечный мир. Послал Игорь своих послов в Константинополь, и заключили мир и клялись императоры именем Христа в главном соборе Константинополя в вечной дружбе с русичами. Через месяц приехали послы от императоров взять клятвы с русичей о нерушимости заключённого мирного договора с империей. И взошли князь Игорь с боярами на Перунов холм и клялись именем Бога войны Перуна и Бога богатства и хозяина загробного мира Велеса и именем отца Богов и людей - Бога Рода.
  
  
   В первые заморозки ушла дружина Свенельда собирать дань с северян и чуди. И принесла дружина Свенельдова дань: поимела немалую добычу и мехами, и мёдом, и рыбою, и прочим всем. Позавидовали игоревы дружинники свенельдовым и сказали князю:
  
   - Мы Киев сторожили, одним прокормом и сыты, а свенельдовы отроки все изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдём, князь, с нами за данью, да и добудешь и ты.
  
   Выслушал их Игорь и ничего не сказал. Ночью передал их слова Ольге.
  
   - Я тебя, княже, не хочу отпускать. Но не объявился бы бунт в дружине. Зависть - плохой советчик. Решай сам, ты своих дружинников лучше знаешь.
  
   - Бунта не будет, но многие могут к другим князьям в службу уйти. Варяги особливо. Наша кровь легко обидой загорается. Ладно, завтра решу, - поцеловал он супругу.
  
  
   Уж снегу нападало по колено, когда собрался Игорь в полюдье. Пошёл он к древлянам в их города и селенья. Наложили на древлян дань тяжелее прежней. Отводили данники свои взоры от него и его дружинников, но перед силой надо гнуться, если жить хочешь. Поворотили в обратную дорогу своих лошадей киевские сборщики дани. Отъехали уж далеко, когда остановил своего коня князь. Всю обратную дорогу он что-то считал в уме, даже говорил вслух отдельные слова, спрашивал у писаря, сколько всего денег собрано, сколько шкур взято, и, наконец не выдержал. Приказал всем идти в Киев, а сам с двадцатью отборными дружинниками повернул назад.
  
   - Я ещё немного похожу. Нужно посмотреть, отдали ли они нам треть всего или спрятали в лесных землянках и скот и шкуры, - объяснил он свое решение.
  
   После первого же села, куда вернулся Игорь, весть о его новом походе за данью, разнеслась по городам и селеньям древлян. В городе Искоростене собрали совет князья и бояре древлянские. А княжил в Искоростене князь по имени Мал. Он и открыл совет.
  
   - Снова идёт Игорь обыскивать наши погреба и скотные дворы. Как примем его?
  
   - Дак, ведь уж отдали ему больше прежнего. Человек он или волк, что всё стадо зарежет, а сам у телёнка только бок один выест? - заговорил боярин Хлёст.
  
   - Хорошо сказал Хлёст. Волка надо убить, а то жизни от него всему стаду не будет, - проговорил старый или, точнее, древний волхв, помнящий ещё времена до Рюрика.
  
   - Все согласны? - спросил Мал.
  
   - Ты тоже князь, и он князь. Убьёшь его и можешь жену его взять, а она, говорят, красавица, - поддержал других самый молодой из собравшихся боярин Тучко.
  
   - Надо послать к нему посыла, сказать, чтоб не ехал, всю дань ему сполна отдали, - сказал Мал, - а если не послушается, сделаем засаду, - подытожил Мал.
  
  
   Дорога поворачивала к лесу. Неспешно гарцевали князь и дружинники, несмотря на приближающуюся морозную ночь. Селенье, где они собирались заночевать, располагалось сразу за лесом. От опушки леса навстречу дружинникам отделился всадник и поскакал навстречу. В некотором отдалении за ним трусили ещё два конных. Всадник в меховой накидке и в медвежьей шапке остановил коня, не доезжая князя. Остановился и князь.
  
   - Чего дорогу загораживаешь? - крикнул князь.
  
   - Князья и бояре наши послали меня спросить, зачем снова едешь? - крикнул древлянин. Конь под ним сделал несколько шагов назад, выгибая шею, но он осадил его.
  
   - Куда хочу, туда и еду. Никого не спрашиваю, - презрительно раздул ноздри Игорь.
  
   - Забрал, ведь, уже всю дань, против прежнего большую. Оставь нашим детям пропитание, - продолжал усовещать князя посыл.
  
   - С дороги! Грязный смерд! - закричал Игорь, посылая коня вперёд. Посыл развернулся и погнал коня. Загикали княжеские дружинники, не став догонять его. Лес встретил густым заснеженным ельником, кони стали вязнуть в снегу. Дорогу перегородила огромная ель, судя по всему, недавно срубленная, так как хвоя на ней была ярко зелёная. След древлянских всадников уходил в лес и появлялся снова за елью.
  
   - Не ходить бы князь дальше, нет ли засады, - проговорил, оглядываясь по сторонам, пожилой дружинник Овсюта.
  
   - Вы, славяне, потому и служите варягам и дань платите, что осторожны и боязливы. Спешиться! - крикнул князь. Все слезли с лошадей. И тут заскрипела, падая, новая громадная ель, закрывая дорогу назад.
  
   - Луки к бою! - прокричал князь, но луки были приторочены к сёдлам, и мало кто из дружинников добрался до них, - Закрывайся щитами! Спина к спине! - снова скомандовал Игорь. И во время. Тучи стрел со всех сторон вылетели из укрытий за деревьями, поражая не защищённые щитами части тел. Упало несколько дружинников. Стали видны толпы, одетых в медвежьи шкуры рослых воинов. Они стали выходить из-за густых елей, держа в руках кожаные щиты и короткие мечи. Кони дружины метались по дороге, раненные стрелами, и вдруг, ринулись в одну сторону, сминая древлян.
  
   - В прорыв! - крикнул князь, и дружинники бросились за конями, но брешь была сразу же закрыта новой толпой древлян. Дружинники снова встали спина к спине. Из строя древлян выступил огромного роста воин, вооружённый длинной дубиной, окованной на конце острыми железными бугорками. Он размахивал своей палицей, вызывая противника на бой. От дружинников вышел Овсюта. Древлянин взмахнул своей палицей, и в подставленном Овсютой щите появилась небольшая дыра. Второй удар Овсюта отразил мечом, но удар был так силён, что он едва не выронил свой меч. От третьего удара Овсюте удалось уклониться, и он ткнул мечом древлянского богатыря. Укол был не сильный, так как глубокий снег не дал Овсюте возможности подскочить близко к противнику, и тот смог отмахнуться своим оружием. От следующего удара Овсюта не смог уклониться, из-за того что увяз в снегу. Дубина проломила щит, уронила его в снег, и, пока он пытался встать, новым ударом настигла его, смяв шлем. Схватка была недолгой. Через короткое время все дружинники были убиты. К ещё живому князю Игорю, лежащему на снегу без шлема, подошёл древлянский князь Мал.
  
   - Не убивайте. Я дам выкуп. Большой выкуп, - пытался опереться на руку князь Игорь.
  
   - Говорил я тебе, не ходи больше к нам за данью. Не послушал. Жадный ты очень, - мотнул головой Мал. Победитель Овсюты взмахнул своей палицей и размозжил голову князя. Ноги ещё шевелящегося Игоря привязали к двум согнутым молодым берёзкам и отпустили их. Тело взлетело вверх, что-то хряснуло, и разорвалось тело Игоря на две части, залив снег алой кровью.
  
  
   Весть о гибели князя Игоря принёс в Киев чудом выживший и спасшийся Овсюта. Он очнулся под грудой тел. Нестерпимо болела голова. Казалось, сердце переместилось в голову и бухало там, вызывая страшную боль в левой половине головы. Правой рукой больно было пошевелить. Отталкиваясь левой рукой, превозмогая стоны, дружинник выбрался из-под груды тел. Стянул с головы шлем, сдерживая стоны. Сумерки сгустились. На дороге спереди и сзади слышались голоса и двигались люди. Овсюта понял, что они расчищают дорогу. Тихонько он пополз в сторону от дороги. Темнота уже скрывала его движения. Сумел он только отползти за ближнее дерево, как к трупам подъехали на трёх санях и стали грузить их.
  
   - Что их возить? Похоронили бы здесь.
  
   - Похороним с честью, какой ни есть, а человек, - ответил ему другой голос. Погрузили тела на телеги и поехали по расчищенной дороге. Когда стихли голоса, Овсюта подтянулся за ствол дерева и встал. Правая рука двигалась плохо, голова раскалывалась. От большой слабости идти он мог, только держась за деревья левой рукой. Выйдя из леса, Овсюта через некоторое время заметил впереди силуэт лошади. Масть её показалась ему вороной, как у его Ворона. Он тихонько позвал: 'Ворон'. Лошадь остановилась, но не спешила подходить к нему. Забраться в седло он сразу не смог. Ему удалось только лечь на седло. Лошадь пошла вперёд. Через некоторое время Овсюта всё-таки смог забросить ногу на круп лошади и угнездиться в седле. Он терял сознание, но неторопливое движение Ворона спасало его от падения на землю. Утром он немного пришёл в себя, вытащил из седельной сумы кусок копчёного мяса и сосал его, откусывая маленькие кусочки. Во время новой потери сознания он потерял и мясо. В суме была ещё сушёная репа, и он положил её кусочки в рот и жевал их. Было очень холодно и раскалывалась голова, но постепенно сознание всё отчётливей рисовало ему реальность. Вскоре он въехал в небольшое селение, и ему было всё равно, кому оно принадлежит. К счастью для него, это была деревенька киевского княжества. Там он и рассказал о смерти князя и дружинников.
  
  
   Ольга весть о гибели мужа выслушала молча. Отослала всех, вошла в свою спальню, и более не в силах совладать с собой, упала на кровать, собираясь завыть и заплакать, как воют все русские женщины, потерявшие своих близких. Но слёзы высохли. Вошла мысль последовать за любимым мужем в загробный мир. Но невозможно было совершить тризну. Лежало его холодное тело в краю мохнатых древлян. И запеклась чёрной кровью на сердце злоба к убийцам её лады. Вырвался из груди крик боли и злобы. Постельная боярыня было сунулась в спальню, но была выставлена одним бешеным взглядом княгини. Странные звуки привлекли внимание княжича. Он вбежал в спальню, и, увидев лицо матери, подбежал к ней и спросил:
  
   - Что с тобой, мама?
  
   Княгиня судорожно обняла сына, прижала к себе, стараясь прекратить свои беззвучные рыдания глубокими вдохами воздуха, и тут прорвались они слезами уже не только над погибшим мужем, но и над сыном, безвременно оставшимся сиротой.
  
   - Что случилось, мама? - спросил мальчик.
  
   - Отца убили, сыночек, - ответила Ольга и снова разрыдалась. Это слово 'сыночек' и то, как произнесла его мать, показали мальчику всю боль, испытываемую матерью.
  
   - Совсем убили? - задал он нелепый вопрос. В ответ послышался новый всплеск плача. Княгиня крепче обняла сына, и он тоже заплакал вместе с ней.
  
   - Кто его убил? - сквозь слёзы спросил Святослав.
  
   - Древляне! Мохнатые! Дикари! Я отомщу им, - княгиня отёрла слёзы, лицо приняло жестокое, непривычное для неё выражение, - Попомнят они своё злодейство. Эй! - крикнула она в сторону двери. Вбежала горничная, - Пусть позовут Асмуда! - приказала княгиня.
  
   - Мама, я тоже буду мстить им, - Святослав отстранился от матери и сжал кулачки. Ольга снова обняла его:
  
   - Светик мой, будь сейчас очень осторожен. Мы остались одни без защиты отца. Ты сейчас уже не княжич, а князь, могут найтись такие люди, которые захотят тебя убить. Не ходи один без охраны. Увидишь чужих людей, уходи в дом. Я знаю, ты у меня смелый мальчик, но сейчас не геройствуй, слушайся меня. Если что увидишь непривычное, опасное, приходи ко мне сразу и рассказывай. Слушайся маму и охрану. Надеюсь, Асмуд будет нам верен.
  
   - Конечно, мама, он будет верен. Он очень хороший, - поднял головку Святослав.
  
   - Я очень надеюсь на него.
  
   Не постучавшись, вошёл теремной боярин, но прежде чем он начал говорить, заговорила княгиня:
  
   - Почему не стучишь? - непривычно грозным голосом спросила она. Боярин опешил, грохнулся на колени:
  
   - Прости, матушка княгиня, князя-голубчика убили, так я и голову потерял.
  
   - Потеряешь, если забываться будешь. С чем пришёл?
  
   - Воевода Асмуд ждёт.
  
   - Зови.
  
   Вошёл Асмуд. Поклонился княгине и Святославу, приложил руку к сердцу и проникновенным голосом произнёс:
  
   - Разделяю вашу скорбь, князь и княгиня. Князь Игорь был моим благодетелем, взял меня на службу, учил боевым искусствам, поставил меня воеводой, назначал послом. Я всем ему обязан. Клянусь Перуном также верно служить его жене и сыну. Охранять князя Святослава от врагов.
  
   - Садись, воевода, - тяжело вздохнула княгиня, - Я тебе всегда верила, сына я тебе доверяю. Ты просил меня поселить его в дружинном доме. Нынче я согласна.
  
   - Хорошо, княгиня, есть небольшой покой рядом с моей комнатой. Прикажу его обустроить. Охрана дома круглосуточная, так что он будет в надёжном месте. Хочешь в дружинный дом, князь?
  
   - Очень хочу, и раньше хотел.
  
   - А что ты скажешь о дружине? Не взбунтуется она без мужа моего?
  
   - У Свенельда не взбунтуется.
  
   - А сам Свенельд надёжен ли? - блеснула взглядом Ольга на воеводу.
  
   - Свенельд - человек чести. Он был главой ватаги викингов, а князь Игорь ему поверил, сделал воеводой после его побед. Он ему всем обязан. Да и женился Свенельд недавно на славянке. Она ему дочку Мстишу родила. Он нынче счастлив, не придёт в голову измена. А слово он всегда держал.
  
   - Садись, Асмуд, - вытерла непрошенную слезу Ольга, и, вздохнув, спросила - Что делать будем с древлянами?
  
   - Мстить, чтоб неповадно было. Собрать силы надо до весны. Нынче помёрзнем в осаде, надо ждать тепла. Собери совет... или, как знаешь.
  
   - Завтра собирай совет в тронном зале. Решим с походом.
  
   - Я в тебя всегда верил, княгиня. Держись, - сжал кулаки Асмуд.
  
   Совет порешил так, как и говорил Асмуд. Весной идти большим войском на древлян. Собирать большую дружину. Искоростень сжечь и пепел разметать по ветру.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
  
  
  
  
  
   События развернулись неожиданно. Не дождавшись немедленного гневного ответа киевлян, многие древляне стали предполагать испуг оставшихся без предводителя людей.
  
   ' А чтобы нам помириться с полянами киевскими. У нас князь Мал да удал, ихнего князя убил. И жену его может взять за себя, как полагается победителю. По согласию взять, без урона чести. Когда наш-то Мал станет мужем, и у них родится мальчик, так со Святославом что хотим, то и сделаем. Как князь наш пожелает', - говорили самые решительные. Мнение распространилось, и князь Мал ему не противился. Решили всё сделать по чину: послать посольство именитых людей. Выбрали из бояр и именитых горожан двадцать человек. Желающих было много. Надеялись в случае удачного сватовства на дорогие подарки и подношения от жителей богатого города.
  
   Ладья со сватами причалила под Боричёвым подъёмом. Приняла Ольга послов и спросила, сдержав гнев свой:
  
   - Зачем пришли, гости добрые?
  
   - Послала нас деревская земля с такими словами: 'Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, порядок в нашей земле ввели. Пойди замуж за князя нашего, за Мала'.
  
   Навела Ольга глубокомысленный вид на своё лицо и, выждав время, ответила:
  
   - Мужа своего мне не воскресить. Трудно женщине одной с маленьким сыном. Но посольство будущего мужа величаться должно перед киевлянами. Утром я пошлю за вами, а вы говорите:
  " Не едем ни на конях, ни на козах, ни пеши не пойдём, но понесите нас в ладье".
  
   Утро было весеннее солнечное, ветерок сгонял остатки тумана с днепровской глади. Распахнулись ворота города, появился большой отряд легковооружённых киевских дружинников. Продрали заспанные глаза послы, сели величественно и воинственно, выпячивая большие нагрудные бляхи.
  
   - Зовёт вас Ольга для чести великой, - произнёс старший дружинник. Вспомнили послы слова Ольги и, путаясь, повторили их: 'Не едем ни на конях, ни на козах, ни пеши не пойдём, но понесите нас в ладье.
  
   - Нам неволя: княгиня хочет за вашего князя.
  
   Подбежали дружинники к ладье, вытащили её на берег, подняли на плечи и понесли в город. Рано проснувшиеся жители остолбенело наблюдали, как несут ладью с людьми вверх. 'Умеет княгиня принять послов', - сказал один из послов, подбоченившись и гордо озирая большой город. Принесли ладью с послами на теремной двор, где была ночью вырыта большая яма и, раскачав, не давая им спрыгнуть, бросили их в неё. Подошла к яме княгиня и, не скрывая злобы, спросила барахтающихся в яме людей:
  
   - Хороша ли вам честь?
  
   - Пуще нам игоревой смерти, - крикнул один из них. ' Засыпай!' - послышалась команда. И засыпали яму вместе с людьми.
  
  
   И послала Ольга к древлянам и сказала им: 'Если вправду просите, то пришлите лучших людей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди'. Древляне на совете предложили князю Малу самому ехать за невестой, но он отказался:
  
   - Негоже мужу за женой ходить. Пусть жена приходит в его дом, - важно произнёс он.
  
   Послали лучших мужей: главных старшин из разных сёл и городков и сведомых бояр числом тринадцать. Ольга распаляла себя, вспоминая мужа, готовясь к новой мести. Для прибывших новых послов она приказала натопить дворцовую баню и предложила им вымыться с дороги перед приёмом. Когда они стали париться, дверь заперли и зажгли от двери, и сгорели послы. Слышно было как лопались то ли брёвна бани, то ли кожа на посольских телах.
  
  
   И всё сильнее гневом распалялась княгиня. Послала она к древлянам со словами: 'Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и устрою ему тризну'. Небольшую дружину, присланную навстречу Ольге, Свенельд окружил своими воинами и перебил всех до единого древлянских воев.
   А Древляне свезли много мёда и заварили его. Ольга же, взяв с собою малую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле и оплакала мужа. 'Счастливо мы любились с тобою, лада мой, князь - краса. Оставил ты меня одну. Придти к тебе не могу. Кто сына будет ростить? На кого землю киевскую оставлю? Мстить буду за тебя, как бы ты хотел. Исполню волю твою. Жди меня. Свидимся ли ещё?' - горевала княгиня по мужу своему. Потом отёрла слёзы и повелела насыпать над могилой холм и совершила тризну на его могиле. После того сели древляне за столы и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. Спросили у Ольги:
  
   - А где же дружина наша, посланная за тобой?
  
   - Идут с дружиной мужа моего, - нимало не смутясь, ответила Ольга. Чувствовала она в крови своей, будто чёрная злоба бьётся в голове и во всём теле, и легко с ней делать самые страшные и немыслимые ранее дела. Когда опьянели древляне, отошла княгиня прочь и велела дружине рубить древлян, и иссекли их пять тысяч.
  
  
   Вернувшись в Киев, стала собирать Ольга большое войско для похода на деревскую землю. Собравши двадцать тысяч человек, двинулась Ольга в поход на древлян. Взяла с собой сына, а воеводами были Свенельд и Асмуд. Вышло навстречу им у города Искоростеня войско древлян. Всё большое поле перед городом заняли их толпы. Одетые в меха и кожу, угрожающе выглядели их ряды. Числом они превосходили киевлян, но доспехи были не из металла, а у большинства из кожи. Щиты тоже кожаные, Орудием нападения были копья, палицы и короткие ножи. Виднелись и рогатины. Киевское войско сверкало доспехами из железа и меди. Всем войском командовал Свенельд, Асмуд руководил пехотой и защищал Ольгу с сыном. Конницей командовал молодой воевода Ватко. Свенельд приказал Ватко, не привлекая внимания, уйти на левый фланг в лощину и ждать сигнала.
  
   Святослав сидел на своём белоснежном Пухе, сжимая в руках копьё. Рядом с ним ехал Асмуд. Они выехали впереди войска, и следом за ними тесными сверкающими на солнце рядами, выставив вперёд копья, двинулись отряды киевлян. Всё ближе и ближе мохнатые ряды древлян. Глаза их горят, рогатины упёрты в землю, руки сжимают копья. Святославу кажется, что все смотрят на него, от него зависит исход боя. Вот уже совсем близко вражеские ряды. Мальчик чувствует, что страха, с которым он начинал бой, нет. Какое-то вдохновение охватывает его. Он весь дрожит от странной радости. Асмуд кричит ему: 'Бросай!' Святослав сжимает копьё и бросает его во вражеский мохнатый строй. Излишнее волнение помешало мальчику, копьё полетело слишком низко между ушей коня и, задев задним концом голову Пуха, вонзилось перед ним в землю. 'Эгей! Князь начал, мы продолжим', - крикнул Асмуд, выхватив меч из ножен. Обернувшись к Мориле, он приказал увезти Святослава к княгине. Ольга стояла у опушки леса, где строились первоначально ряды киевского войска. Святослав ехал к матери с двумя раздирающими его чувствами: гордостью от участия в бою и недовольством плохим броском копья.
  
   - Я горжусь своим смелым сыном, начавшим бой, - встретила Святослава Ольга. Мальчик посмотрел ей в лицо и, нахмурившись и набычившись, сказал:
  
   - Копьё задело голову Пуха и упало, не долетев до мохнатых.
  
   - Ты - герой. Ты начал бой. Ты мстишь за отца. Ты, ведь, любил его, - потрепала его волосы Ольга.
   Святослав немного успокоился и, глядя на разгорающийся бой, снова почувствовал то воинственное возбуждение, которое он испытал, приближаясь к рядам врагов. Киевское войско смяло передние ряды древлян, но тех было так много, что битва стала выравниваться, а кой-где древляне стали возвращаться на прежние позиции. Середина киевского войска во главе с Асмудом продвинулась далеко, а фланги стали отставать или даже отступать под давлением древлян. Свенельд послал нарочного к Ватко. Через несколько минут из лощины в тыл древлянскому войску вылетела рысью с дикими криками конница Ватко и врезалась в слабые боковые отряды врага, сминая их. Казалось, она сейчас прорвётся в тыл и станет крушить неповоротливое войско древлян. И древлянские воины дрогнули перед угрозой окружения, и многие побежали к городским стенам. Толпа их уже вбежала на мост, когда из городских ворот начали выскакивать конные отряды древлян. На мосту конница столкнулась с пешими, и многие полетели с моста, крича и ругаясь, но это ещё больше усилило панику. Конники Ватко врубались в дезорганизованные ряды противника, и пешее войско древлян побежало, сталкивая и своих конных и своими телами наполняя ров. Ворота закрыли раньше, чем все защитники вбежали в город. Оставшиеся бегали вдоль рва, стремясь прорваться к ближнему лесу. Их нагоняли киевские конники, и вода во рву кроваво алела всё гуще и гуще. Во всё время битвы Ольга стояла со сжатыми зубами, и только когда стала ясна полная победа, тяжело задышала, взобралась на коня и поехала в сторону города. Впереди двигалась группа тысяцких во главе со Свенельдом. Увидев княгиню, он подъехал к ней.
  
   - Победа, княгиня, - приветствовал он её.
  
   - Победа, воевода. Я плохо понимаю в военном ремесле, но манёвр конницей сделан был очень во время.
  
   - Меня учил отец, знаменитый конунг. Я был его пятым сыном, но он уважал меня.
  
   - Победа достойна награды, Свенельд, но награды будем раздавать после успеха всего похода.
  
   - Воля твоя, княгиня.
  
   - Вечером соберём совет у меня в шатре. Большие ли потери у нас?
  
   - Совсем маленькие. У них очень большие, много пленных. Посылать пленных в Киев?
  
   - Да. Хорошо накорми воинов.
  
   - И браги не пожалею.
  
   - Ладно, еду к сыну, он расстроился из-за неудачного броска копья.
  
   - Он ещё очень мал, но, мне кажется, в нём есть уже сейчас бесстрашие, необходимое для воина.
  
   - Рано об этом говорить. До вечера.
  
   Княгиня развернула коня и поскакала, умело держась в седле.
  
   На совете решили: основную часть войска оставить для осады города, а пятитысячный отряд отправить воевать другие непокорные городки и сёла древлян.
  
  
   За лето большинство деревских сёл и городов сдались киевской дружине. С них брали большую дань. Сопротивляющиеся городки захватывали лихим штурмом или жгли, так как стены везде были деревянные. Жителей непокорных городков брали в полон и везли в Киев. Один только Искоростень не сдавался. Деревянные стены его были снаружи обмазаны глиной и не горели. Войска в городе было много. Вода в городских колодцах была, но еды оставалось всё меньше и меньше. Наступала осень, и непокорный город надо было покорять до больших дождей и морозов. Собрали совет. Открыл совет Свенельд:
  
   - Стены у города крепкие, и нам трижды не удалось их пробить. У них в достатке воды и какой-то запас зерна, так что до зимы они, похоже, смогут продержаться. Прямые штурмы были неудачны: войска у них достаточно. Несколько раз обстреливали город большим количеством зажженных стрел. Они успевали тушить начинающиеся пожары. Что предлагает совет?
  
   - Мне мой слуга предложил такое: потребовать от них дань в виде голубей и воробьёв с каждого двора и вечером привязать к лапкам зажженный трут и отпустить их, - заговорила княгиня Ольга. Никакой слуга княгине ничего не предлагал. Она сама придумала этот способ, но была не уверена, что его одобрят воеводы, потому и выдумала умного 'слугу'. Так и оказалось. Ответил мудрый Асмуд:
  
   - Слуга ваш зело хитёр, но древлянские мужи, скорей всего не поверят. Предложить можно, но готовиться надо к обстрелу города зажженными стрелами. Рано утром, когда горожане спят.
  
   - Согласен, - поддержал воеводу Свенельд, - Ждать, когда утром будет дуть сильный ветер в сторону города. Он сможет раздуть даже небольшой пожар.
  
   Асмуд оказался прав. Давать какую бы то ни было дань, осмелевшие за время длительной безрезультатной осады, жители не согласились. Осаждающие стали готовить смолу, пропитывать ей обмотанные паклей стрелы, и ждать сильного утреннего ветра. Такое утро наступило. Ещё с вечера задул сильный ветер, и утром не ослабли его порывы. С первой зарей подошло на близкую к городу позицию великое множество лучников. Загорелись костры. Огненные стрелы красивым фейерверком взвились в воздух и полетели через стену, освещая редкие фигуры стоящих на стене защитников. Зазвонил колокол, призывая жителей к обороне, но всё новые фейерверки взмывали над стенами. В полутьме стали высвечиваться отдельные очаги пожаров, быстро набирающие силу из-за сильных порывов ветра. Новые тысячи зажженных стрел снова осветили стены города с мечущимися на них людьми. Пожар в городе набирал силу, стало очень светло, но длинные тени от людей и строений делали картину зловещей.
  
   - Лестницы! На штурм! - закричал Свенельд. И к стенам города пошли отряды дружинников.
  
   Святослав проснулся от шума вокруг. Выглянул из шатра, и, не одеваясь, застыл на месте. Картина штурма горящего города, последний залп горящих стрел заворожили его. Казалось, самые его яркие и выразительные сны ожили наяву. Он еле дышал от необъяснимого восторга. Чья-то рука обняла его плечи, и, хоть это была рука любимой матери, он высвободился от неё. Картина штурма так сильно втянула его в свой водоворот, что он был весь в ней, и ничто не могло претендовать в эти мгновения на какое-то значение.
  
   Город был взят, жители выбегали из пылающего города, боясь огня больше, чем врагов.
   Днём захваченного князя Мала и нескольких старшин казнили перед войском и толпой связанных пленников. Простых жителей города Ольга милостиво освободила, наложив тяжёлую дань, а старшин повели связанными в Киев. Древлянский бунт был жестоко подавлен. Ольга поехала по деревской земле, устанавливая дани, строя погосты для сбора дани и для суда, уставляя ряд в этой земле, определяя границы ловищ зверей для киевских и местных хозяев и границы тоней для тех и других. Дани устанавливались подъёмные и долгосрочные. Определялись границы волостей. После жестокой мести Ольга показала себя рачительной хозяйкой. Святославу было неинтересно вникать в нынешние заботы матери. Он послушно присутствовал на её советах с деревскими старшинами, но как только выдавалась минута, скакал на лошади, срубая высокие ветки кустарника. Занимался делами, которыми должен заниматься, как он считал, мужчина и князь. Но матери он слушался безоговорочно. С полным пониманием он ощущал свою незащищённость после смерти отца и такую же незащищённость матери, и очень хотел стать взрослым и защитить мать от всех угроз.
  
  
   Ольга не была воительницей, но она была решительной женщиной, и свой темперамент она тратила на установление порядка, 'уряжала' землю, доставшуюся ей в управление. На следующий год княгиня поехала по новгородским и псковским землям, уряжая и тамошние земли, определяя, где охота и рыбная ловля княжья и княжьих людей, приставленных смотреть за порядком, а где местных жителей. И пусть сами делят ловища и тони, и землю под росчисти - под пашню. В этот раз сына княгиня не взяла. Он остался под присмотром Асмуда и Морилы.
  
  
   К девяти годам Святослав вырос, окреп. В играх к Святославу кроме верного Вышаты присоединялись ещё Фарлоф и Колт. Весёлой компанией под присмотром Асмуда или Морилы они скакали по улицам города, распугивая кудахтающих кур и испуганно хрюкающих свиней. Неслись на любимую поляну, на заливные днепровские луга. Сражались тупыми мечами двое на двое, и всегда побеждал Святослав, с кем бы он не объединялся в пару. Дольше всех ему сопротивлялся неуступчивый Фарлоф, но и он, уставая, совершал какую-нибудь ошибку, и меч князя оказывался у его горла. Но самых значительных успехов достиг Святослав в метании копья. Он дольше и упорнее всех учился этому искусству: неудачный бросок копья в начале битвы у Искоростеня долго язвил его самолюбие. Фарлоф иногда бросал своё копьё даже дальше княжеского, но никогда он не был так точен в дальних бросках как Святослав. Нынче ещё одно упражнение захватило их - борьба. Плотный крепко сбитый князь был вместе с тем и очень ловким и вёртким и не давался более высоким и тяжёлым Фарлофу и Вышате, но маленькому и тоже ловкому Колту иногда удавалось, поставив подножку, оказаться верхом на князе. Борьба на время стала любимым занятием отроков. В ней как нигде реализовалось их желание надёжно проверять свои силы, самоутверждаться, бороться за первенство. Через год князь уже побарывал всех членов своей команды, даже вызывал иногда молодых гридей, и не сразу им удавалось положить на лопатки вёрткого и сильного не по годам князя. В этот же год научился он читать с русским учителем греческие книги и грамотки на русском языке. Любимой книгой оставалась книга о подвигах Александра Македонского. Он не давал её трогать без своего разрешения, хранил её в особом ящичке под окном. Витязь на витражном окне стал называться Александром. Появилась у Святослава новая страсть. Ко всему тайному. Сильно склоняли к этому мальчика моления и жертвоприношения Богам. Когда они проходили на теремном дворе, он часто на них присутствовал. Однажды мать взяла его на Собутку. Тогда все жители Киева и окрестных городов и сёл пришли на совместное моление и жертвоприношение Богам на Лысой горе недалеко от Киева, где стояли кумиры Рода, Перуна и Велеса. Но главная причина подобного увлечения была другая.
  
   Баба Миланя, бывшая нянькой ещё у матери его, княгини Ольги, знавшая множество сказок и былин, по старости ни к какой работе стала не годна и попросилась к сыну своей бывшей воспитанницы сказки перед сном рассказывать. Ольге показалось, что её Светик стал плохо засыпать, и она при Милане это сказала. Та и напросилась. Сказки у неё были захватывающие и страшные, как будто ночью в тёмный лес входишь. Мальчик очень переживал, боялся за героев и сам дрожал, но без сказок отказывался засыпать. Миланя рассказывала сказки, не так будто это давно происходило, а будто совсем недавно, и есть люди, и Змея Горыныча видевшие и сражавшиеся с ним, и с Богами сражавшиеся по неведению или от излишней лихости. Так что вечером, слушая сказки Милани, Святославу казалось, что всё это происходило недавно с героями и может произойти и с ним. Он допытывался у Милани, а бывало ли то, что она рассказывает на самом деле. Миланя делала таинственное лицо и отвечала:
  
   - Люди сказывают. Знать, видели сами.
  
   Сказку о заветном цветке папоротника - разрыв-траве она рассказала по случаю в аккурат в вечер перед Янкой Купалой. Святослав знал о сегодняшнем ночном празднике, но княгиня считала, что рано посещать ему такие праздники. После ухода Милани он решил не спать и узнать, что принесёт ему купальская ночь, но очень быстро уснул. Спал он недолго, и проснулся от испуга, что пропустил всё самое важное. 'Найдут цветок папоротника и сорвут его без меня, и не будет у меня волшебной силы открывать клады, зарытые в землю, и набрать большое войско, и, конечно, поделиться этими кладами с мамой или друзьями', - понял юный князь. За окном была полутьма, как бывает в белые ночи. Князь нащупал шкаф, где висела его одежда. Тихонько оделся, с замирающим сердцем на цыпочках прошёл мимо спящего Морилы и вышел по коридорам на задний двор, таясь часовых. Быстро перебежал освещённое факелами пространство до ближайших деревьев в парке. Перелез через ограду. Городские ворота были открыты: на Днепре слышались песни, горели костры, через которые перелетали парами маленькие лёгкие как тени люди. Князь подобрался к кострам и услышал чей-то клич: 'Пошли искать цветок!' Группа парней и девушек отделилась от костров и, произнося испуганными голосами заговоры против навий, пошла в ближний лесок. Мальчик, прячась за кустами, пошёл за ними. Он был в каком-то полусонном и вместе с тем внутренне возбуждённом состоянии. В лесочке дивчины стали вскрикивать от испуга, натыкаясь на поваленные стволы деревьев, боясь отстать от остальных. Святослав пошёл в более густой и тёмный лес, где уже трудно было увидеть, что у тебя под ногами и надо было двигаться ощупью.
  
   Пока рядом были люди, он не чувствовал большого страха. Оставшись один, он ощутил себя беззащитным и маленьким. Тогда он нащупал рукоятку ножа и вытащил его из ножен. Что-то заухало в лесу, захохотало, и затрещал валежник. Святослав приготовился к отпору, сжимая рукоятку ножа. Ничего не произошло. Глаза постепенно привыкали к темноте, и мальчик смог разглядеть под ногами листья папоротника. Он увидел горящих в траве светлячков, но заветного горящего цветка не было видно. Снова что-то заухало совсем рядом, сердце выпрыгивало из груди, рука крепко сжимала рукоятку ножа.
  
   Святослав проплутал по лесу достаточно времени, чтоб на востоке стала проступать закраина зари. Он пошел на зарю. Лес стал редеть, что-то плескалось неподалёку, и оттуда несло свежей сыростью. Лес совсем кончился, и можно было различить высокий берег и плещущий внизу Днепр. Святослав сильно устал. Он сел на речной обрыв, свесив ноги вниз. Потом прилёг отдохнуть и мгновенно уснул, выпустив из рук нож.
  
   Нашли его поздно утром. Княгиня Ольга, узнав о пропаже сына, подняла дружину и дворцовых слуг, грозя им всяческими карами. Морила был посажен в яму, и сказано, что если с князем что-то случится, то его накажут жестоко. К счастью для него, всё обошлось. Князя долго расспрашивала мать, и он ей рассказал, как хотел получить волшебную силу, и, получив её, и ей помочь. Княгиня расцеловала Светика, приказала не наказывать строго Морилу, но отослала его в дружину.
  
  
   Лето прошло спокойно, не нападали печенеги, пшеница уродилась отменная, наросло много репы и гороха, в ульях набиралось много мёда. Встали на крыло молодые гуси и утки.
  
   Безмятежный сон князя был нарушен чьим-то настойчивым трясением его за плечо. Недовольно открыв глаза, он увидел улыбающееся лицо Асмуда и услышал его слова: 'Вставай, едем на охоту'. Князь сразу всё вспомнил: как вчера обсуждали предстоящую охоту, как он загадал на своего сокола добычу: утку или даже гуся, и как пораньше ложился спать, предвкушая замечательную забаву. Потянувшись от удовольствия, юный князь быстро вскочил с кровати, отстранил слугу, собиравшегося одевать его, и быстро оделся, выхватывая из рук слуги штаны, рубашку, охотничью куртку; кой-как умылся, поплескав на лицо воды из кувшина, и побежал в столовую.
  
   - Мама, я не буду есть. Возьмём с собой, а то все уже собрались на охоту, - торопясь проговорил князь.
  
   - Подождут. А пока съешь кусочек дичины, как полагается охотнику, и выпей стакан молока, как полагается послушному сыну, - с улыбкой заявила княгиня.
  
   - Давайте, только быстро.
  
   - Князя подождут. Ешь спокойно, - покачала головой княгиня.
  
   Пух встретил хозяина ласковым ржаньем. Святослав поднёс ему кусочек хлеба с солью, и, поставив ногу в ладонь конюха, взлетел в седло. Предводимая Асмудом княжеская охота поскакала к городским воротам. Дорога вела к заливным днепровским лугам. Было раннее утро, солнце только-только стало подниматься над горизонтом, ночная прохлада таилась и в сосновом лесу и прилетала с лугов, когда подъехали к их простору. Пестрая одежда охотников, разнообразные масти лошадей и окраска небольшой своры вислоухих собак бесконечно нравились, казались очень красивыми Святославу. Цветы приветливо махали головками, но самым восхитительным был простор лугов, приветливо машущих травами и цветами до самого Днепра, голубой лентой извивающегося вдали. Над заливными озерцами курился лёгкий туман. Там - там его ждала удача. Эти туманные испарения скрывали тайну сегодняшнего дня, тайну несомненной удачи, так как они были так красивы.
  
   Святославу одели толстую рукавицу, посадили на неё сокола в смешной шапочке с бечёвкой и он вместе с дядькой Асмудом поехал к этим курящимся паром озёрам. Егеря с собаками объехали ближнее озерцо, и оттуда, крякая, поднялась стая уток.
  
   - Пускай! - крикнул дядька. Святослав уже сдёргивал колпачок. Ещё три сокола были пущены другими охотниками. Княжеский сокол как бы растерялся, не зная за какой уткой лететь, но тут же нацелился на добычу и, обгоняя других птиц, с маху ударил ближнего селезня, сбил его, так что тот, кувыркаясь, полетел на землю. Сокол догнал его у самой земли и опустился в траву, держа добычу в когтях. Сердце Святослава запело, он окрылённый радостью полетел к соколу. Спрыгнул с коня, посадил сокола на его место на луке седла, одел колпачок на его голову, взгромоздился на Пуха и подъехал к дядьке, победно держа в руке селезня. Асмуд осмотрел добычу, похвалил воспитанника, пожелал ещё раз, как принято, неудачи, и довольный Святослав присоединился к группе. Вскоре все разбились на небольшие группы, чтобы не мешать друг другу и разъехались по необъятным просторам лугов.
  
   Утки в озёрах, а потом и тетерева в кустах попадались в изобилии. Черезседельные мешки заметно тяжелели. Святослав радовался охоте и добыче. Как вдруг всё смешалось. Из кустов, окруживших озерцо, появился матёрый волчина, видимо, также охотившийся на лугах, и неторопливо потрусил в сторону дальнего леса. 'Волк!' - закричал кто-то из охотников. Святослав услышал крик, увидел неторопливо бегущего зверя и пустил Пуха наперерез ему. Высвободив копьё и сжимая его в правой руке, он едва держал поводья левой рукой, подгоняя мерина шпорами. Конь увидел зверя, когда до него было не более десяти сажен. Святослав к этому времени выпустил сокола и уже приготовился метнуть копьё, когда Пух, учуяв зверя, резко остановился, так что князь едва не перелетел через его голову и выронил копьё. В следующее мгновение конь встал на дыбы, и князь удачно спрыгнул с него и побежал к волку, доставая из ножен свой нож. Волк глянул на него угрожающим тяжёлым взором и потрусил от него. На бегу князь метнул свой кинжал и попал зверю в бок. Тот остановился, сверкая злобными глазами, попытался дотянуться пастью до кинжала, но только клацнул зубами, не дотянувшись. Послышался приближающийся лай собак, и волк с торчащим в боку кинжалом побежал к ближнему леску. Неожиданно сверху на него метнулась серая тень. 'Сокол мой', - подумал Святослав, но сокол делал вверху круги, высматривая добычу, а серая тень, вцепившаяся в голову зверя, оказалась беркутом. С такой птицей охотился Асмуд. Он вскоре подскакал к волку, отбивающемуся от беркута, спрыгнул с коня и вонзил свой нож в бок зверя.
  
   - Ты хорошо попал в него ножом. Не зря мы занимались с тобой. Не будь он ранен, он бы успел добежать до кустов, и птица была бы бессильна, - тяжело дыша, сказал дядька князю, - Держи свой кинжал. Волк - твоя добыча. А Пух не обучен охоте на волков. Надо его отхлестать за непослушание. Для науки. Думаю, пора сделать привал, - затрубил он в рог.
  
   На привале, жадно уплетая взятую с собой еду, охотники делились своими впечатлениями.
  
   - Мой сразу двух уток сбил. Сначала одного селезня: тот вниз кувыркнулся, а тут второй подлетел, он и его сбил, - делился своими впечатлениями Вышата, - Но разве это добыча. Вот волк это добыча. Повезло Асмуду.
  
   - Волк - добыча князя, - поправил Вышату Асмуд, - Князь его смертельно ранил кинжалом, не испугался, когда мерин на дыбы встал. Спрыгнул с него и кинжалом волка ранил. А мой беркут только добрал волка. Жаль медовухи не взяли. Выпьем пока квасу.
  
   И дальше раздавались увлекательные рассказы о прошедшей охоте. Непонятно было, что интереснее: охота или рассказы о ней.
   Святослав жил в дружинном доме, но мог спать и во дворце. Мать он видел часто, хотя она была вседневно занята свалившимися на неё заботами об управлении огромным государством. В дружине он стал своим. Дружинникам он был как родной сын. Многие сами жили в дружинном доме, не имея семьи, и маленький мальчик - князь стал для них заменой семьи. Они с удовольствием учили его военным приёмам, болтали с ним. И для него их шрамы и рассказы о битвах были увлекательней всего. С лёгкой руки князя завёлся обычай перед сном собираться в большой спальне, и делиться своими воспоминаниями о сражениях и битвах. Асмуд часто бывал вынужден разгонять эти поздние заседания.
  
   Князь подрастал. Его стали интересовать серьёзные вопросы.
  
   - Мама! Это правда, что мы данники хазарского каганата? - вопросил Святослав, вбегая в комнату княгини.
  
   - Да, Светик, - улыбнулась Ольга.
  
   - Мама, я уже большой. Мне уже двенадцать лет, а ты называешь меня Светиком.
  
   - Для матери ты всегда ребёнок, но больше не буду, если ты недоволен.
  
   - Но мы же не платим хазарам дани. Я не слышал об этом, - удивлённо развёл руками Святослав.
  
   - Если б они не страдали от набегов печенегов, они бы сделали набег на Киев за данью.
  
   - Они сильнее нас?
  
   - Нынче, может, и не сильнее. Были сильнее. Под Киевом стояли огромным войском. Город грозили сжечь. Давно это было, при Аскольде и Дире.
  
   - Послать им гонца, что не будем никогда платить.
  
   - Зачем? И так не платим. Один умный грек, я в книжке читала, говорил: 'Не трогай собаку, которая хорошо лежит'. Когда сам поведёшь войско, тогда и посылай гонца.
  
   - И пошлю, мама, - пообещал сын.
  
   - Волосы у тебя спутаны. Дай я их расчешу, - взяла гребень княгиня, и, усадив сына на диван, стала расчёсывать ему волосы.
  
   - Мама, это же слуги делают, - удивился Святослав.
  
   - А мне это тоже приятно, ответила Ольга, - Скоро ты совсем вырастешь и станешь сам расчёсывать свои волосы или жена станет это делать.
  
   - Я не женюсь, мама. Девицы часто плачут, а я не люблю слёз.
  
   - Я же не плакса.
  
   - Ты - другое дело.
  
   Княгиня нежно поцеловала его вихры.
  
  
   А вечером этого же дня князь разговорился со своим воспитателем. Они сидели на высоком берегу Днепра на грубой скамье, установленной на обрыве. Святослав любил это место. Стремительная река несла внизу свои могучие воды, мощные струи закручивали воронки, спеша где-то там далеко влиться в необъятное море, и там успокоиться, разнежиться, изредка показывая свой нрав в неистовых штормах.
  
   - Асмуд, я люблю сражаться, мне нравится побеждать. Но когда я стану старым, меня смогут победить и это неизбежно, как наша смерть, - с неожиданной грустью проговорил князь.
  
   - Ты что-то грустен сегодня, князь, - обнял его за плечи воспитатель, - Это наша судьба. Если ты будешь славным воином, ты попадёшь в Ирий и будешь пить из одной чаши с богами, - мечтательно произнёс Асмуд, и его обезображенное шрамом лицо посветлело.
  
   - Но я не найду на этом пиру самого любимого человека, моей мамы, - высвобождаясь из-под руки воспитателя, возразил Святослав.
  
   - Это правда, женщины не пируют с богами. Но там будут богини, с которыми ты насладишься, мой князь.
  
   - Я потеряю мать и своих близких, а будет ли пир, никто не знает наверняка, - глубоко задумался юный князь. Воспитатель с уважением следил за князем. Тот через некоторое время возвратился к реальности.
  
   - Я знаю, как прекратить войны, чтобы близкие не теряли воинов, не плакали над ними, - глядя в необъятные дали за Днепром, проговорил Святослав, - Надо создать на земле единую империю, как создавал её Александр. Тогда прекратятся войны, и на земле воцарится вечный мир.
  
   - А если этот император окажется злодеем и насильником? - усомнился Асмуд.
  
   - Злодей и насильник не сможет осуществить такое дело. Боги не дадут ему сил и отваги.
  
   - Ты хороший мальчик, князь. Пойдём, начал дуть холодный ветер.
  
   Они шли, перебрасываясь редкими фразами, очень открытые друг другу. Их можно было принять за отца и сына. Да и не молодой бездетный воин во многом заменял мальчику отца.
  
   Любознательность юного князя была неистощима. На следующий день он допрашивал Свенельда:
  
   - Воевода, я с детства помню, как неожиданно и во время была тобой применена конница в битве с древлянами. Всегда нужно иметь в засаде свежие силы?
  
   - Лучше всего иметь умную голову, правильно оценивающую свои силы и силы врага. Тогда тактика станет ясной, князь. Конечно, если веришь, что твои воины не побегут, пусть их будет меньше, тогда можно держать в засаде резерв, и лучше всего конный. Они быстрее придут на помощь. Враг, как бы он ни был силён, всё равно устанет от битвы, и появление свежих конных отрядов может заставить его отступить. Но главное, я повторяю, верно оценивать возможности врага и свои силы. При любых условиях какой-то резерв всегда должен быть. И никогда не нужно бежать, даже если попал в засаду или у противника в десять раз больше сил. Никогда не показывай спину врагу. Ты оправдываешь надежды матери, княгини Ольги. Из тебя должен выйти хороший военачальник. Опыта ты успеешь набраться, печенеги и хазары не оставят нас в покое, - воевода поклонился князю и ушёл.
  
  
   Вышата был самым близким другом Святослава. Его авторитет у Святослава создался ещё в то время, когда разница в возрасте на полгода, серьёзность и кристальная честность товарища дали Вышате как бы роль отсутствующего в реальности старшего брата. И часто уединившись, выслав слуг, они обсуждали самое - самое важное. Сегодня они сидели на той самой дубовой скамье над Днепром, и Святослав рассказал Вышате свой разговор с Асмудом о прекращении войн созданием всемирной империи. Вышата задумался, потом ответил:
  
   - Войска и воинов можно найти. На земле много людей готовых воевать за добычу, за новые земли, но где найти столько верных великому князю управителей для завоёванных земель?
  
   - Это должны быть родственники и близкие друзья. Верные воины. Я сейчас подумал, как хорошо бы узнать, что будет с нами через десять лет, - положил руку на плечо друга Святослав, - Как хочется быстрее вырасти!
  
   - Да. И мне тоже, - стукнул по скамье кулаком Вышата.
  
  
   В год 954 в большой тронной зале собрали совет. Пригласили верховных жрецов Рода, Перуна, Велеса и Макоши. Приехали воеводы из порубежных со степью городков, наместник князя из Новгорода, наместник из деревской земли, воевода от кривичей. Призваны были и несколько больших бояр киевских. Сидели за большим пустым столом. На краю стола в больших креслах ближних к тронам находились воеводы Свенельд и Асмуд, с другой стороны стола восседали верховные жрецы. На небольшом возвышении с торца стола на обитых парчёй и шёлком тронах сидели князь Святослав и княгиня Ольга.
  
   - Что скажут воеводы из южного порубежья? - начала совет Ольга. Несколько человек, сидевших в самом конце стола, запереглядывались, не зная кому говорить. Наконец поднялся дородный муж с каштановыми, начинающими седеть волосами:
  
   - Матушка княгиня, знай я, что приведётся первому речь вести, я бы приготовился...
  
   Княгиня прервала его:
  
   - Говори по делу. Как звать тебя?
  
   - Звать меня Быстр. По делу: шалят печенеги. Больших набегов покамест не было, но табуны и стада угоняют. Если человек одинокий идёт: или пастух или рыбак, то в плен берут и продают или выкуп требуют. Конные заставы наши малы, не успевают за всем. Мыслю, хазары большое племя печенежское пропустили через свои земли, чтоб нам вред наносили. И сами хазары набеги делают. Дань требуют. Пришла одна невеликая ватага, и стала будто дань собирать. Отбирали и скотину, и другую живность, и меха брали. Если б от кагана, так в Киев бы сначала пришли, а эти сами по себе. Каган, видно, с другими печенежскими племенами воюет, а эти просто грабители, а не сборщики. Похватали мы их, пятки начали жечь, так всё рассказали. Порешили их, а новые придут..., слаб нынче каган.
  
   - И дальше так делайте, - одобрил воеводу Свенельд.
  
   Все сразу вразнобой заговорили, но княгиня прервала шум:
  
   - Что язиги делают? Знаешь ли, воевода? - обратилась к Свенельду княгиня.
  
   - Мне донесли, что язиги, как узнали, что у нас в княжестве всё по ряду делается, так перестали на нас собираться. Войско ихний князь на запад повёл. Думаю, нынче не опасны они. Опасность у нас с юга может нагрянуть. Надо набрать войска тысяч десять и отправить на южные границы. А если набегут печенеги или хазары большим войском, то послать против них тогда всю Старую дружину.
  
   - Кто южное войско набирать будет? Кто кормить его будет? - озаботилась княгиня.
  
   - Есть у меня молодой воевода именем Скандр. А кормить на местах будут, да и мы дадим муки, скота и, немного денег. А там и сами охотой и рыбной ловлей разживутся, - ответил Свенельд.
  
   - А не лучше ли набрать ещё воинов и не ждать, когда печенеги нападут, а самим на них наступить, да и разбить это племя разбойничье? - рассудительно задал вопрос Асмуд.
  
   - Лучше. Но это не дёшево, - ответил Свенельд, - но, как княгиня решит.
  
   - Вам бы только воевать, а где на всё деньги брать, - сокрушённо покачала головой Ольга.
  
   - Коней у них отобьём, другую добычу, - осмелевши, вступил в разговор порубежный воевода Быстр.
  
   - Что вы скажете? - обратилась княгиня к киевским боярам.
  
   - Лучше разом закончить, - ответил за всех боярин Войнич.
  
   - Когда успеете к выступлению? - спросила княгиня.
  
   - За месяц успеем, - ответил Свенельд.
  
   Ворвался в обсуждение радостный голос молодого князя:
  
   - Я пойду с вами, - обрадовано заявил он. Наступила напряжённая пауза. Ольга заметно взволновалась. Ей не хотелось отпускать чересчур смелого тринадцатилетнего отрока в поход. Самой ей было невозможно оторваться от дел и надзирать за сыном в походе. Выручил жрец Перуна Дид:
  
   - Князь! - обратился он к Святославу. Через два месяца ты войдёшь в возраст юноши. Тебе, княже, предстоит повелевать княжеством и войском в будущем, а ты ещё не прошёл посвящение в отроки, чтоб стать полноценным воином. Осенью ты должен показать себя перед Богами, пройти испытание, которое проходят все мальчики, вступившие в возраст четырнадцати лет.
  
   Княжич посмотрел на мать, на воспитателя, но они вопросительно смотрели на него, и он кивнул согласно головой.
  
  
   Испытание Святослав проходил вместе со своими тремя друзьями. Среди дремучего леса возвышалась выщербленная ветром скала. Это и была скала Пещер. В пещеры вели почти отвесные ходы, в которые опускали испытуемых на верёвочных лестницах. Жрец Перуна обратился к Святославу:
  
   - Князь, твоё происхождение служит порукой твоей избранности Богами. Ты можешь не опускаться в пещеру.
  
   - Нет! Нет! Я не боюсь, - слегка обиделся княжич. Я хочу проверить себя. Я пройду посвящение.
  
   - Хорошо, опускайте.
  
   Пещера, в которую опустили князя, была тёмной с нависающим потолком и выдолбленной в стене нишей, где лежал ворох сена. Лестницу подняли. Опустили на верёвке кувшин воды и каравай хлеба. Точно также опустили в соседние пещеры Вышату, Фарлофа и Колта. После опускания последнего испытуемого верховный жрец Перуна Дид произнёс своим звучным голосом необходимые заклятия, делая пасы руками над каждой пещерой. Затем охрана князя и жрецы удалились в просторную пещеру с другой стороны скалы. Ночью началась гроза. Гром разрывал небо, свет молний неестественным мистическим блеском озарял темень пещер, струи воды падали в пещеру, уходя в щели в полу. Казалось, Перун гневался на неоперившихся юнцов, осмелившихся пойти на испытание. Жрец предупредил, что в ямах говорить и кричать нельзя. Но когда ливень стих, и в просвете неба над пещерами пролетела большая белая птица, Колт не выдержал и закричал: 'Князь! Князь! Ко мне прилетал кто-то: птица Дива или сам Перун. Что это значит?', - и замолчал, вспомнив наказ жреца не произносить вслух слов во всё время инициации. Птицу эту увидел и Святослав, но ему она показалась крупной ночной совой. Святослав слышал крик Колта, но не разобрал его слов.
  
   Сумерки сменились ночью. В пещере стало совсем темно. Только небольшая площадка под лазом еле-еле светилась, и, если стоять на ней, то были видны рваные клочья туч, проносящихся по небу. Какое-то чувство одиночества, заброшенности охватило юношу, будто и нет нигде никаких людей, и он один в целом мире, и никому не нужен. В разрыве между тучами мелькнула звёздочка и закрылась. Где-то там, в небе грелись у огня, жили Боги, но в эти мгновения он, Святослав, никому не был нужен. В этих ощущениях была тоска и какая-то сладость. Он с необычайной отчётливостью чувствовал существование своих ног, рук, головы: всего своего тела вместе с мыслями и переживаниями, проносящимися в голове, - всего себя, отдельного от людей, Богов, от этих камней, окружающих его. Эта отдельность взрослила и возвышала его в собственных глазах. Так он стоял, тоскуя и наслаждаясь этими необычными переживаниями своего одиночества и своей силы.
   Утром бледный свет проник в пещеру. Какой-то шум послышался князю со стороны лаза. Он поднялся с убогого ложа, и, поёживаясь, (в пещере было сыро и холодно), согнувшись, пробрался к площадке, на которой стоял ночью. Шум издавали резкие порывы ветра в камнях и невидимых отсюда деревьях. Всё так же по небу неслись смятые разорванные тучи, и свистел ветер. Моросил дождь. На камни площадки, на которой стоял князь, с громким плеском падали в небольшую лужицу капли воды. Святослав подставил руки под падающие капли: вымыл руки и лицо. Несмотря на тёплый кафтан, было холодно. Князь вернулся на свою постель, завернулся в плащ и попытался уснуть. Захотелось есть. Отрезал горбушку хлеба, и съел, запив водой. Ночные переживания ещё были свежи в памяти, и бессознательно он ждал кого-нибудь вверху, но никто не приходил. Уснуть не удавалось. Повернувшись несколько раз с боку на бок, Святослав встал. Чуть посветлело в пещере, между тучами стало появляться чистое небо. Защебетали птички. Святослав жадно ловил звуки жизни. Стало проглядывать солнце, и высоко в небе появился, делая круги, орёл. 'Он всегда такой же одинокий, как я нынче', - подумал юноша, - Одинокие должны быть сильными' - пришла в голову вызвавшая печаль мысль. Он долго, не отрываясь, следил за полётом орла, пока тот, кружась, не улетел. 'Быть как орёл одиноким и сильным, не боящимся, любящим одиночество... А друзья? Вышата? Мама? Асмуд? Дружина? ... Они как семья у орла. Мы орлиная семья', - обрадовался пришедшему сравнению юный князь.
  
   Опять заморосил дождь, и Святославу удалось уснуть на какое-то время. Проснувшись, он ощутил сильный голод, и, забыв о том, что другой еды кроме хлеба у него нет, набросился на каравай и вспомнил о необходимости экономии, когда от каравая осталась совсем немного. Ему стало стыдно за свою жадность и невоздержанность, за утрату контроля над собой. 'Кажется, Боги оставили меня', - с горечью подумал он. И снова лёг, завернувшись в плащ. К вечеру ветер утих, и юноша стал думать о своей 'семье'. Но мысли не спасали, хотелось вернуться во дворец или в дружинный дом, или встретиться с друзьями. Вчерашнее отъединение от всех, вызвавшее такой подъём чувств не приходило. Святослав и не хотел его. Одному было тоскливо до слёз. Но возможность слёз была исключена всем его дружинным воспитанием. Слёзы были бы высмеяны, а это посильнее осуждения. Не обращая внимания на моросящий дождь, князь стоял на площадке лаза, бессознательно надеясь, что лишения тела смогут вывести его из тоскливого состояния, или люди, или Боги помогут ему. Окончательно замёрзнув, так что стали стучать зубы, мальчик лёг в нишу, завернулся в плащ, пытаясь согреться. Через какое-то время он уснул.
  
   Спал он неспокойно. Снился ему страшный тяжёлый сон. Утром он с трудом встал: болело тело, бил озноб. Преодолевая боль, Святослав начал двигаться, делая упражнения воина перед боём. Дрожь постепенно проходила, он сбросил плащ, стал отжиматься на одной руке от пола. Стало тепло, и возвратилось привычное спокойствие. Вчерашние и позавчерашние мысли помнились по прежнему остро, но он владел ими, а не они им. Разделив остатки хлеба на две части, съел половинку, затем сел на постель. Пришла мысль, что больше ему не надо здесь находиться, так как он понял очень многое. Боги не всегда опекают тебя, ты должен сам о себе заботиться. И ещё, главное - детство кончилось. Поняли ли это мои друзья? Больше не будет игры для игры. Будет подготовка к настоящим битвам, где могут и захотят тебя убить враги Руси. А их много: хазары и печенеги, язиги и вятичи. Грозно нависает мощь греческой империи. Мы станем в ряд с Асмудом и Свенельдом, сравняемся с ними. У меня будет жена и дети, и они когда-нибудь также почувствуют свою взрослость. Летом я пойду в поход, и никто не сможет остановить меня. Может, придётся отражать их нападение. Надо создать полк таких же, как я, повзрослевших мальчиков. Мы будем, как один человек чувствовать друг друга. Можно ли, как я думал раньше, прекратить войны созданием единой всемирной империи, как её создал Александр? Вряд ли. Слишком много кочующих воинственных племён, которые не обуздаешь, как норовистого коня. Этой всемирной империей должны будут править женщины. Больших войн не будет. Пусть правят такие женщины, как моя мать. Целый день мысли не отпускали юношу. От них разболелась голова. Он съел остаток хлеба, запивая водой. Голова перестала болеть. Он вышел на открытую площадку. Небо прояснилось, слышалось щебетанье птиц. Успокоенный, пошёл он спать в свою нишу.
  
   Утром он был разбужен голосами, зовущими его. Он выбрался на площадку. Верёвочная лестница опустилась перед ним. Он полез по ней вверх к наблюдающим за ним лицам. Не принимая помощи, спрыгнул на камни. Возле соседних пещер тоже суетились люди. Мальчиков посадили на телегу, а их коней повели в поводу.
  
  
   Торжественный обед, устроенный княгиней для юношей, прошедших инициацию, проходил в трапезной дворца. Святослав сидел рядом с матерью за широким торцом стола. Рядом сидел верховный жрец Перуна Дид, за ним Асмуд, а с другой стороны стола находилась жрица Макоши и рядом с ней её сын. За ними Фарлоф с отцом и Колт. Юноши сидели серьёзные, неразговорчивые: сказывалась и усталость после пещер и ощущение пройденного рубежа, за которым начнётся новая, пока неизвестная взрослая жизнь.
  
   - Испытание все прошли хорошо, - заговорил Дид, - будут хорошими воинами и мужами. Дождь, холод, совы; навьи собрались со всей округи, а они всё выдержали. Я горд за наших будущих защитников.
  
   - Не перехвалите, старче, - улыбнулась Нива.
  
   - Ну, что ж, выпьем за новых юношей, будущих мужей, за наших любимых сыновей, - подняла кружку княгиня. Все тоже подняли кружки с медовухой, и вместе с ними и юноши. После выпитого у Святослава немного закружилась голова. Он посмотрел на своих друзей и встретил ответные взгляды: усталые, но радостные полуулыбки. Улыбнулся в ответ и с аппетитом начал есть подносимые слугами кушанья. Матери и отцы сдерживали улыбки, глядя на проголодавшихся детей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
  
  
  
  
   В год 956 Святослав пошёл на печенегов. Вторую неделю преследовали русичи большое кочевое племя печенегов. Печенеги пограбили несколько небольших славянских городков и селений на южных рубежах княжества, и уходили с добычей. Сначала печенеги шли вдоль Днепра, но, почувствовав погоню, небольшой конный отряд продолжал двигаться по берегу реки, а племя след в след, пряча следы коней и угнанного скота в воде неглубокой речки, ушло по её руслу в сторону от Днепра и двинулось степью на Дон. Пока искали следы, потеряли целый день. На другой день повернули следом за печенегами в степь. Ковыльная степь сменялась солончаковыми проплешинами, а те в свою очередь песчаными барханами. От солнца несло жаром, как от прокалённых камней в парной бане. Вода подходила к концу. Благо, встретили в глубокой низине колодец с проточной водой. Целый день отпаивали людей и лошадей, и вечером пустились в путь. Возле колодца были обнаружены следы недавней стоянки печенегов. Остановку сделали в кромешной тьме. И только посветлело, пустились в погоню. Следы становились всё свежее, но до вечера догнать не смогли. Сделали короткий привал, и ещё до восхода солнца седлали коней. Жара выжимала из людей остатки пота, запекала губы так, что те трескались.
  
   Святослав ехал во главе своего полка, набранного им из молодых гридей. Сотниками в его полку были Вышата, Фарлоф и Колт. Он сам всю весну обучал и готовил свой полк. Воины беспрекословно подчинялись ему. Руководил погоней и всем войском Свенельд. Помогал ему Асмуд. Полк Святослава шёл во главе войска сразу за следопытами. Святослава догнал на своём мохнатом огромном жеребце Свенельд.
  
   - Князь, - обратился он к юноше, - вы устали. Сзади едет кибитка. Можете немного отдохнуть.
  
   - А для дружинников моего полка хватит кибиток? - язвительно спросил Святослав.
  
   Воевода, ни слова не говоря, повернул коня к головному полку. На лице его распускалась одобрительная улыбка. К вечеру стало видно огромное облако пыли впереди. Сразу остановили погоню. Остановились на отдых, стали готовиться к бою. Послали дозорных следить за печенежским войском. Те вскоре вернулись. Печенеги стали разбивать лагерь в лощине за холмом.
  
   Ночью перед рассветом окружили лагерь печенегов. Караульные в лагере уснули, и киевское войско близко подошло к кибиткам. В последний момент кто-то из печенегов всё же увидел киевлян и завопил что-то по своему, но Свенельд уже махнул рукой, и сотни всадников ворвались в лагерь, рубя головы выбегающих из шатров врагов. Пасшийся неподалёку табун понесся по кругу, сбивая жерди временной ограды, пытаясь сбросить с ног путы, нелепо по игрушечному прыгая со связанными ногами. Непривычные к пешему бою воины врага пытались убежать на холм, но и там их ждали безжалостные мечи нападавших. Святослав во время боя схватился с большого роста печенегом в кожаной одежде. Тот на его глазах, подкравшись, зарубил русского воина, так что кровь фонтаном брызнула из разрубленной шеи. Святослав взмахнул мечём, печенег отпрыгнул, выставив саблю. На непомерно широком лице печенега хитростью и злобой горели маленькие узкие глазки. Князь пошёл на него, преодолевая его защиту сильными беспрерывными ударами меча. Отступая, печенег споткнулся об кочку, потерял равновесие, и удар меча раскроил его голову. Женщин в стане не было, кроме нескольких сотен полонянок, сбившихся у загона, где они спали на голой земле. Бой кончился, когда солнце выглянуло из-за холма. Сдавшихся в плен печенегов вязали и ставили в загон, в котором ночевали русские пленники. Свита князя нетерпеливо поглядывала на него, и он хорошо понимал смысл этих взглядов. Наконец он отпустил их всех добивать сопротивляющихся врагов, задержав двух дружинников, которых послал на вершину холма проверить, нет ли печенегов в соседней лощине. Посланные долго не возвращались, и Святослав направил коня на холм, посмотреть, что задерживает молодых гридей. Резвый конь быстро вынес его на вершину холма.
  
   Выветренная скала закрывала половину лощины, и князь обогнул её. Небольшая кучка печенегов копошилась над лежащими на земле гридями князя, снимая одежду с их безжизненных тел. Чёрными воронами копошились они над убитыми. Ненависть захлестнула князя, и он послал коня на врагов. Занятые грабежом, они не сразу увидели его. Выставив кривые сабли, они пытались защититься от князя, но он дважды взмахнул мечом, и хлынула кровь из двух обезглавленных тел. Остальным удалось вскочить на коней. Осталось их четверо. В памяти Святослава вспыхнуло воспоминание о давнем разговоре в дружинном доме. Сотник по кличке Орёл тогда завёл доверительный разговор с молодым князем:
  
   - Знаешь, князь, чем отличаемся мы, воины, от смердов и от всех остальных людей?
  
   - Чем?
  
   - Мы знаем высшее чувство наслаждения опасностью. Конечно, мы не бежим ей навстречу, но когда она приходит, и смерть глядит нам в глаза, Боги дают воинам испытать счастье преодоления окружающих смертельных опасностей, чувство равенства с ними, с Богами. Настоящий человек, настоящий воин испытывает необыкновенный подъём чувств, которого не знают смерды и рабы.
  
   Тогда эти слова врезались в память, и юный князь долго обдумывал их. Нынче времени для размышлений не было, и Святослав приготовился к бою. Солнце вставало за его спиной, ослепляя врагов. Печенеги ощетинились копьями, запела первая стрела, которую князь отразил щитом. Святослав чувствовал как каждая его жилка, каждая мышца - всё его тело полны какого-то удивительного напряжения, будто поют какую-то глубокую печальную, но вместе с тем победную песнь. Весь он собран, внимателен, но отражает удары и наносит их, подчиняясь какому-то наитию. Удары его точны, движения молниеносны. Словно какая-то посторонняя сила помогает ему. Легко уклоняясь или подставляя щит от стрел и копий, он бьётся с врагами, находясь в каком-то необычном, доставляющем острые ощущения печально-восторженном состоянии. Это состояние вызвано смертельной опасностью, впервые с такой очевидностью переживаемой им, и, конечно этой песнью без слов, звучащей в нём. Мелькает обрывком мысль о помощи Бога, и это даёт новую силу видеть, какие опасности грозят со стороны ещё не убитых врагов. Они выстроились в линию и наступают на него. Вот ближний из них начинает доставать из-за спины лук и вытаскивать стрелу. Святослав посылает коня прямо на него, и печенег выхватывает саблю, бросая мешающий ему лук, но длинный меч князя обрушивается на его плечо, выбивая искру из подставленной сабли, разрубая кожаный доспех, выбивая поздно подставленный щит. Печенег падает с коня, что-то крича. Оставшиеся трое всадников с воплями: 'Святослав! Святослав!' - поворачивают своих коней, спеша умчаться и не видеть его грозного и сосредоточенного лица, его сверкающих доспехов, разящего меча и копья. Святослав с некоторым даже разочарованием следил за убегающими врагами и скачущим ему на помощь Асмудом с дружинниками. Чувства, испытанные им, были столь необычны и столь полны, как никогда ранее он не переживал такого. Он смог дать им хоть какое-то объяснение, подумав: 'Я бы смог стать берсерком'. Более всего его волновала мысль об имени Бога, помогавшего ему в этой битве. Он снова в памяти увидел солнце, слепившее врагов, и воскликнул безмолвно: 'Даждьбог! Александр - солнце. Вот мой хранитель'.
  
   Асмуд подскакал к князю.
  
   - Негоже оставлять князя одного твоим дружинникам, - покачал головой Асмуд.
  
   - Разве я плохо усвоил твои уроки? - ответил Святослав.
  
   - Некоторые - хорошо, а вот тот урок, что военачальник не должен оставаться в одиночестве - плохо. Если б врагов было больше?
  
   - Пойдём поищем их, учитель. Где они?
  
   - Нельзя быть излишне смелым, князь. Надеюсь, это пройдёт со временем.
  
   Объезжая войско, Святослав подъехал к сотнику Орлу. Тот, улыбаясь, спросил:
  
   - Что, княже, испытал 'счастье боя'?
  
   - Испытал, - улыбнулся Святослав, вскидывая голову.
  
   - Тебя любят Боги, князь. Не каждому это даётся. Но будь осторожен, - тронул руку князя старый воин.
  
  
   Киев восторженно встретил победителей. Особо выделяли молодого князя, ему звучали самые громкие здравицы. Несправедливость эта неожиданно взволновала Святослава. На торжественном богослужении, где славословия продолжились, он, перед тем как поднести чашу с жертвенной кровью кумиру Перуна, произнёс небольшую речь:
  
   - Я благодарен всем, кто хвалил меня. Воины моего полка не оплошали, но главная заслуга в успехе похода принадлежит моим учителям и наставникам: Свенельду и Асмуду, всей дружине. Непобедимым нашим богатырям. Слава Руси! - закончил молодой князь. Присутствующие сначала с удивлением, а затем и с глубоким чувством уважения восприняли его слова.
  
  
   Дружина князя росла быстро. Кроме молодых воинов он стал к ним набирать и опытных бывалых старых дружинников. Со своей конной дружиной он делал быстрые дальние походы. Святослав легко обходился и своих воинов приучил не снаряжать обозов с припасами. 'Хороший воин должен быть хорошим охотником', - таков был девиз молодого князя. Гнали рядом с дружиной небольшой табунок лошадей. Вот и весь припас для войска. Да ещё то, что в перемётных сумах поместилось. Передвигалось войско князя с невероятной быстротой. Набеги печенегов на южное порубежье русского государства прекратились. Возмездие за набег настигало очень быстро. Иногда по просьбе княгини Ольги, Святослав отправлялся в полюдье - собирать дань. Княжеские тиуны трепетали перед юным князем. Он строго наказывал тех, что драли три шкуры с податных смердов. Узнавши, что один из княжеских тиунов приказал забрать последнюю корову у многодетной вдовы погибшего на медвежьей охоте смерда, он приказал высечь тиуна принародно и вернуть корову вдове. Его стали бояться не только печенеги.
  
  
   Всё же более всего молодой князь полюбил воинские походы. Чем трудней был поход, чем больше лишений необходимо было преодолеть, чем серьёзней был враг, тем ярче вспыхивали голубые глаза князя. Ему казалось, что в этих трудностях он приуготавливает себя к пути, повторяющем путь великого Александра. Приученный с детства к лишениям дружинной жизни, здесь в походах он досадовал на своих дружинников, не способных по двое суток не слезать с коней, и поневоле питаться сухим мясом, запивая его водой. Дружина обходилась без обоза и шатров. Ели добытое охотой и рыбной ловлей, спали на попонах, положив голову на седло. Скоро все они пообвыклись в такой жизни. Тогда князь, испытывая себя и свою дружину, по два-три дня, как бы волею случая, оставлял всех без крошки мяса или хлеба. Не выдерживающие проверок выбывали из дружины. Их отправляли охранять города. Но к смелому и удачливому военачальнику всё равно шли и шли новые люди. Он начал отбирать, невзирая на возраст, самых умелых и сильных. Скоро численность его отборной дружины достигла десяти тысяч.
  
  
   В это время самые большие хлопоты княжеству доставляли набеги печенегов. Печенеги нападали на небольшой пограничный город, грабили его, и быстро исчезали на своих мохнатых лошадях. Дружина князя сразу бросалась в погоню, как только узнавали о таком нападении. Следопыты вели дружину по следу врагов, и после нескольких дней погони настигали их, так как двигались мстители, не отягощённые обозом, быстрее неприятеля. Краткие жестокие стычки кончались тем, что недавние погонщики и охранники рабов, сами становились рабами, а счастливые освобождённые русичи с ненавистью поглядывали на своих недавних мучителей.
  
  
   Отдыхал от трудов молодой князь на охоте. Поздней осенью устраивали большие загонные охоты, в которых участвовало множество народа. Князь любил эти охоты за тот дух товарищества, который естественно возникал среди охотников. Многих близких людей из дружины приглашал он на эти охоты. Распорядителем, тоже по традиции, был его дядька Асмуд. Набирали загонщиков из горожан, и золотой осенью нарядные охотники на лошадях и пешие загонщики с палками в руках разделялись на два отряда, и начиналась охота. Охотники занимали места в редколесье, на просеках, стараясь выдержать неразрывную линию, а загонщики, поднимая шум, двигаясь тоже линией, выгоняли зверей на затаившихся охотников.
  
   Святослав занял позицию на краю леса и небольшого поля и, опустив поводья, поглаживал своего солового жеребца по шее левой рукой. В правой руке он держал копьё. Отдалённые, еле слышные вначале крики загонщиков становились всё громче, стук палок по стволам деревьев всё отчётливее. Святослав стал поглаживать голову коня, чтоб тот не заржал. Охотничий азарт начинал сладко напрягать его тело. И вот впереди среди дубов влево от князя мелькнула тень. И вскоре показался большой матёрый секач, остановившийся у шершавого ствола дуба, принюхиваясь и прислушиваясь к шуму загона. Недовольно хрюкнув, мелкой трусцой перебежал он под сень куста. Снова остановился, втягивая воздух и прислушиваясь к шумам. Солнце осветило его: стали видны его огромные клыки и маленькие злые глазки на большой голове. В нескольких саженях от князя стоял ловчий Псёл. На него и шёл кабан. Молодая кобыла Псёла, ухватив ноздрями запах зверя, не выдержала и фыркнула. Кабан сразу повернул и побежал вдоль линии, стоявших в засаде охотников, и линии загонщиков. Зверь почти поравнялся с князем, когда один из загонщиков вынырнул из чащи леса и стал подкрадываться к зверю, снимая лук и накладывая стрелу. 'Эх! Сорвёт охоту', - сжал копьё князь. Азартный горожанин прицелился и спустил стрелу. Стрела попала в шею вепря. Тот завизжал, и ещё громче закричал загонщик, то ли от страха, то ли от азарта. Зверь увидел своего противника и, мотая головой, чтоб убрать стрелу, бросился на обидчика. Тот побежал, пытаясь спрятаться за ствол огромного дуба, но зверь догонял его; всё-таки в последний момент загонщику удалось увильнуть от него и забежать за ствол дуба. Визжал раненый вепрь, орал, убегая, неудачливый охотник. Наконец, кабан нагнал человека, подбросил его, так что тот перелетел через ствол упавшей берёзы, и стал топтать его, норовя подцепить его тело на свои огромные клыки. Святослав резко послал коня вперёд, сжал копьё в правой руке и, прицелившись, воткнул его под левую лопатку огромного вепря. Тот тонко завизжал, повернулся к новому противнику. Святослав не удержал копьё, резко осаживая коня. Он спрыгнул с седла, и пошёл к зверю, вытаскивая короткий меч из ножен. Хотя спина вепря заливалась тёмной кровью, и он стал неподвижен, но ушки его были прижаты, это означало для опытного охотника, которым мог назвать себя князь, что зверь жив. Вепрь вскочил на ноги. Древко воткнутого в него копья мелко задрожало. Загонщик стал отползать от него, зовя на помощь. Обезумевший от боли зверь снова бросился на свою жертву, качаясь на слабеющих ногах и спотыкаясь. Святослав в три прыжка подлетел и рубанул кабана по шее своим мечом, а сам всем весом, ухватясь за копьё, стал давить на него, одновременно рубя шею зверя мечом. Подоспевшие ловчие добили кабана. Молодой загонщик горожанин только глазами благодарил князя за своё спасение. Вся спина его была залита кровью. Лекарь князя перевязал его раны. Святослав вскочил на коня и поскакал на шум продолжающейся загонной охоты.
  
   Охота выдалась удачной. Около десятка крупных вепрей, не считая мелочи, два сохатых, медведь и без счёта зайцев и косуль. Раненного загонщика отвезли в город и, когда княжеская охота подъехала к городским воротам, несколько горожан упали на колени перед проезжающим князем. Немолодая женщина стала благодарить князя за спасение её сына, её кормильца. 'Благодарите Богов', - улыбаясь довольной улыбкой и жестом приглашая подняться с колен родственников спасённого им человека, произнёс князь. Позволил матери спасённого поцеловать ему руку. Махнул дружине и охотникам продолжать путь.
  
  
   Боги и природа благоволили в этом году киевлянам. Снова выдался хороший урожай на полях. Молодой князь вошёл в возраст мужчины и решительно отражал набеги неприятелей: и печенегов и других племён, желавших поживиться за счёт русичей. Вчера последние снопы пшеницы были свезены под крышу для обмолота, а как раз сегодня и подошёл срок праздника урожая, прославления и Велеса и Макоши за овины, полные снопов. С утра на большое поле под Киевом повалил народ. Большой чан с пивом, сваренным из ячменного зерна нового урожая, вызывал всеобщее изумление своей величиной. Слышались одобрительные возгласы по поводу его содержимого. 'Вёдер сто будет', - восхищался высокий худой горожанин, прозванный за свой рост и худобу Оглоблей. Радовало и его восхищение, и яркое и уже не такое жаркое солнце, и предчувствие весёлого праздника, подаренного Богами. Из киевских ворот выскочило человек пять в ярких смешных костюмах с намазанными свёклой и сажей рожами, с бубнами в руках. 'Скоморохи', - загудели в толпе голоса. Те били в бубны, приплясывали; кувыркались, не касаясь земли и не выпуская бубнов из рук. Один из скоморохов подбежал к толпе, стал всматриваться в людей, преувеличивая свои чувства, чтоб было смешнее. 'Ай, кого нашёл?' - удивилась наивная бабёнка, глядя на скомороха. Он, преувеличенно обрадовавшись, подбежал к ней, раскрыл объятья. Баба опешила. Народ расхохотался. Скоморох нарочно неловко стал ловить её. Она уже не смеялась, зато окружающие валились на землю от хохота. Чмокнув бабу в щёку, скоморох вернулся к своим. Снова шум прошёл по толпе: появился улыбающийся князь Святослав. Ему низко кланялись и слуги расчистили место в большом кругу у деревянных изваяний Велеса и Макоши. 'Тихо! Тихо! Жрец идёт!' - пронеслось в толпе. Появился в окружении служек высокий полнотелый, но ладный мужчина в дорогой одежде из парчи с рогом у пояса и золотой гривной на шее. Новый верховный жрец Велеса Бер. Народ стал перемещаться за ним. Он остановился в конце поля возле нескольких несжатых колосков и, протягивая руки к сжатому полю и к подошедшим людям, громко и торжественно стал говорить, обращаясь к Богу Велесу, находя его в убранном поле, в небольшом озерце, сверкающем недалеко от кромки поля, незримо присутствующим здесь. 'Велес! Благодарим Тебя за урожай, дающий нам богатство и полный желудок во все дни этого года. Людям на новый богатый урожай, а Тебе, Велес, на бородку', - радостно закончил жрец и стал завязывать не сжатый сноп в косичку. 'Велесу на бородку!' - поддержали жреца стоящие вокруг.
  
   Но это было только начало. Из берёзовой рощицы показался экипаж. Два снежно- белых коня везли арбу с огромной корзиной, к краям которой были прикреплены колосья, тянущиеся к небу. Вся корзина была увита цветами, а в середине её стояла в венке из васильков, в лёгком полотняном платье с пришитыми к нему колосьями пшеницы жрица Макоши Нива. Святослав широко улыбнулся, отыскал глазами своего друга Вышату сына Нивы, и тот тоже заулыбался, слегка смущаясь. Лошадей подвели к помосту рядом с огромным пивным чаном, и величественная жрица взошла на помост по ступеням и воздела руки к небу: 'Возблагодарим Богов за милость к нам, за богатый урожай этого лета! Возблагодарим старых Богов: прародителя Богов и людей Рода великого, Бога неба Сварога и Бога ветров Стрибога! Благодарим Перуна за дожди в начале лета! Благодарим Велеса за подземную влагу! Слава Даждьбогу и Хорсу за свет, дающий жизнь колосьям и Яриле, оплодотворившему всё жаждущее рождения! Благодарим наших достойных предков, пирующих в Ирии с Богами и просящих за нас. Особую славу Богине Макоши, которой я служу. Она уряжает Богов, ткёт нити судеб для богов и людей, и напряла нам нынче изобилие. Пейте и веселитесь, жители Киева и окрестных деревень и все русы: и поляне, и древляне, и северяне, и словене новгородские! Боги с нами!' - опустила руки Нива.
  
   У чана с пивом разбили крышку и стали разливать ячменное пиво по берёзовым туесам, подвезённым на телеге и прихваченным с собой празднующими. Перед тем как выпить пиво, его каплями обрызгивали пашню. Девушки и парни составляли хороводы, пожилые тоже приплясывали под их песни. Праздник разгорался и закончился поздно вечером. Святослав танцевал с девушками. Многие из них хотели встать с ним в пару. Целовали его после танца, и он не отворачивался, был на редкость спокоен.
  
   Княгиня Ольга встретила его словами:
  
   - Побесился, сынок?
  
   - Опять ты с попами говорила, мама.
  
   - Я и с попами, сыне, говорю, и с тобой, и с подругой моей Нивой. Со всеми. И ты бы с попами поговорил. Они умные. Правду они говорят, что все дела наши нам припомнятся на том свете. Я за отца твоего мстила и нынче бы не оставила его не отомщенным. Но, как кожа лопается на сгорающих в бане деревских послах, я и нынче слышу.
  
   - Ты устала, мама.
  
   - Устала, а ты всё в походах да в походах. Женись. Хоть внуков понянчу.
  
   - Вот вернусь из похода на Волгу и женюсь.
  
   - Нашёл что ль кого?
  
   - Не лежит у меня сердце к современным девам.
  
   - Других же нет. Богиню что ль ждёшь?
  
   - Не знаю.
  
   Ольга ушла к себе в спальню рассерженная, недовольная сыном. 'Что я древлян этих в бане жгла для одной себя, что ли? Знаю, знаю, мне архиерей сказал, что в аду мне гореть, если не замолю Иисуса. Ведь не только ради любимого мужа месть моя была, но и ради людей киевских. Чтоб чужие их не насиловали. А больше всего я за тебя боялась, Светик мой. А ты мою веру отвергаешь. И я бы отказалась от неё, если б во сне и наяву мне не слышна была эта лопающаяся кожа. А ты мне не веришь, сын. Тебе великую судьбу пророчат. Ты её стоишь. Люблю я тебя. Слушайся ты меня. Игорь не послушался - пошёл к древлянам и погиб. И всё счастье мое в тебе. Пойду, помолюсь и за тебя, сын мой!' - стала истово креститься княгиня.
  
  
   Летом Святослав, уставши от очередного похода, любил отдыхать в материнском дворце в Вышгороде. На высоком берегу Днепра, где река делала крутой поворот, выплывали резные терема дворца. Обнесённый дубовой стеной, он выглядел и внушительно и изящно, как молодой красавец воин. Князь часто в одиночестве бродил по берегу реки, спускаясь по крутым спускам к самой воде. Он мог долго любоваться мощным неостановимым бегом водного исполина, будто заряжаясь от него энергией. Однажды, задумавшись, князь ушёл далеко от дворца. И здесь-то это и случилось. Князь был ещё девствен. Не от страха перед женским телом, а из пренебрежения, с некоторой долей презрения, к женщинам. Ко всем, кроме матери. Презрения за их физическую слабость, за их неспособность жить высокими мечтами.
   Скала подходила очень близко к реке, так что не было видно, что там за поворотом, и князь уже подумал, не вернуться ли назад, но плеск воды за поворотом заинтересовал его, и он ступил на камень, обходя скалу. Песчаный пляж, представший его взору, не был пуст. Из воды на берег выходила, он сначала не понял, кто она. Мелькнула мысль о русалках, и нечеловеческая белизна тела, лишённого одежд, гордая походка поразили юношу. Его пронзила и захватила мысль, что это Богиня, пришедшая на землю, купание которой он подсмотрел. Ему захотелось шагнуть с камня на песок, узнать, кто перед ним. Смелости у него бы хватило. Но она подошла к палке, на которой висели какие-то ткани, и стала расправлять рубашку. Стало понятно, что это человек - это девушка. Несмотря на её юность, формы её уже округлились, кожа была какой-то немыслимой сливочно-молочной белизны, и только голова и шея, да руки до локтя темнели от загара. Она стряхнула воду с тёмнорусых густых волос резкими поворотами головы. Все сложившиеся у юноши критические взгляды на женщин не успели защитить его от обаяния внезапно возникшего прекрасного обнажённого божественного женского тела, и он стоял заворожённый этим чудом. Хотелось бежать, чтоб не быть застигнутым в подглядывании; позвать девушку, но стыд мешал ему это сделать, и он стоял, потеряв контроль над собой и досадуя на себя за это. Девушка повесила снова рубашку на палку и упала со всего маху на песок, подгребая его, чтобы согреться. Святослав вышел из оцепенения, отступил назад с камня и быстро пошёл назад, стараясь не шуметь, не обнаружить себя.
  
   Душевное равновесие Святослава было нарушено. Он пытался изгнать образ купальщицы из своей головы, вспоминал все свои критические мысли о женщинах, но стройное расслабленное горделивое тело выходящей из воды девушки всплывало в сознании независимо от воли. 'Может, это колдовство, и она действительно русалка, - пришла в голову мысль, - но она не видела меня, и как же она могла заколдовать? Если только она не дочь какого-нибудь Бога или Богини'. На другой день пораньше, надев самый простой костюм, избавившись от охраны, князь пришёл на речной пляж. Разделся, поплавал в быстрых прохладных днепровских струях и лёг на песок загорать. Девушка появилась, легко прыгая вниз по тропинке. В руках у неё была дубинка, на которой вчера висела её одежда. Остолбенев, но не испугавшись при виде неожиданного гостя, она быстро пришла в себя и, недоверчиво с вызовом глядя на юношу, спросила:
  
   - Что ты делаешь на нашей земле?
  
   - Река не может быть чьей-то. Она для всех, - поднимаясь и одевая рубаху, проговорил Святослав.
  
   - Наш дом стоит на верху, - показала она пальцем на косогор, - Отец мой ловит здесь рыбу. Его лодка за тем кустом в заводи. Мать полощет здесь бельё. Я здесь купаюсь летом. Это наш берег. Уходи. Река большая, купайся, где хочешь, - она подняла угрожающе дубинку.
  
   - Так ты богатырка. А я думал, поленицы уже перевелись, - шутливым тоном ответил Святослав.
  
   - Увидишь, перевелись или нет, - угрожающе взяв дубинку двумя руками, заявила девушка.
  
   - Ты хочешь убить меня? - с деланным ужасом произнёс Святослав.
  
   - Уходи, я не хочу тебе зла, - снизила тон девушка.
  
   - А если не уйду.
  
   - Пеняй на себя. Этой дубиной я многих отвадила.
  
   - Девушка, я воин, - попытался урезонить её Святослав.
  
   - Все вы воины - с бабами. Уходи с моего песка.
  
   - Ты мне нравишься, я не хочу уходить, - заявил князь.
  
   Юная поленица снова подняла своё оружие, так что прорисовались под платьем контуры её тела и пошла на Святослава с поднятой дубиной. Махнула дубиной слегка без злости, и юноша легко отскочил назад.
  
   - Уходи, тебе говорю, - разжигала в себе злость к красивому парню юная богатырка.
  
   - Я никогда не уклоняюсь от сражений. Нападай.
  
   - Ах, не хочешь подобру, - разозлилась юная рыбачка и стала приноравливаться, как ловчее огреть пришельца дубинкой. Святослав несколько раз отпрыгивал от дубинки, уклонялся от ударов, и, наконец, устав от этой игры, проскочил под дубинкой вплотную к нападавшей и уронил её на песок. Та вывернулась, но дубинку потеряла. Вскочив на ноги, она как опытный борец, выставив вперед руки, отступала по песку от наступавшего князя.
  
   - Давай помиримся, - протянул ей руку князь. Она схватила руку, дёрнула её на себя и, подставив ногу, попыталась уронить князя на песок. Тот, падая, потянул и её на себя и, вывернувшись, оказался наверху. Бурное сопротивление было укрощено захватом рук.
  
   - Оставь меня. Я отца позову, - выворачивалась от сильных рук юноши воительница.
  
   - А кто твой отец?
  
   - Он был сотским в дружине киевского князя.
  
   - Не зови, я не хочу тебе сделать ничего дурного. Просто вчера я, поверь мне, случайно увидел тебя купающейся, и захотел познакомиться с тобой, - выпуская девушку из своих объятий, сказал Святослав. Лицо девушки покрылось густым румянцем, она села на песок, отвернувшись от него. Она поняла, что он видел её голой.
  
   - А у какого князя служил твой отец в дружине?
  
   - А где ты живешь и что ты делаешь, гуляя по берегу реки? - попыталась опередить его в вопросах девушка.
  
   - Я служу в замке в Вышгороде.
  
   - А, понимаю, захотелось сладкого.
  
   - Ты же не знаешь меня, а ведёшь себя, будто я твой враг.
  
   - Я не знаю тебя. Не знаю, чего ты хочешь?
  
   - Я не люблю женщин, кроме своей матери, а ты мне показалась ... необыкновенной... хорошей. Не знаю почему?
  
   - Почему же ты меня не слушался?
  
   - А как бы я тогда познакомился с тобой.
  
   - Пришёл бы в наш дом...
  
   - И посватался бы, - закончил за неё Святослав. Она весело засмеялась удачной шутке.
  
   - Как тебя зовут? - спросил Святослав.
  
   - Леля, - ответила она.
  
   - Леля-поляница
  
   - Отец иногда учит меня драться, чтоб я могла защититься.
  
   - А тебя как зовут?
  
   - Слава.
  
   - И много у тебя славы?
  
   - Пока мало.
  
   - Ой! Забыла! Отец должен придти сети снимать. Уходи!
  
   - Не обманываешь?
  
   - Нет. Иди.
  
   - Я приду завтра.
  
   - Приходи. Только быстрей уходи.
  
   - А, может, я хочу с твоим отцом познакомиться.
  
   - Уходи! Он может убить тебя.
  
   - Хорошо. До завтра. Дай руку.
  
   - На, возьми, - она пожала руку Святослава, торопя его. Тот, почувствовав её испуг, быстро пошёл по берегу.
  
   Возвращаясь в замок, Святослав снова переживал те восхитительные чувства, испытанные им, когда они боролись с девушкой. Казалось, его руки и тело навсегда запомнили эти сладкие ощущения.
  
   На следующий день в то же время, что и вчера, князь пришёл на место встречи. Шёл он торопливо, боясь опоздать и вызвать неудовольствие красавицы. Она уже ждала его. Волосы у девушки были мокрые, успела искупаться до его прихода.
  
   - Здравствуй, - он протянул ей руку. Она засмущалась, но подала свою точёную загорелую руку. Они сели на песок.
  
   - Жарко. Ты уже искупалась?
  
   - Да. Я рано пришла на берег. Отец велел развесить на просушку сети.
  
   Сети надувались от ветра, наброшенные на верёвки, привязанные к высоким шестам. Святославу показалось, будто какая-то сладкая бессловесная песня звучит в шуме ветра.
  
   - Я уже плавала. Если хочешь искупаться, я отвернусь, - проговорила девушка, несколько смутясь.
  
   - Я одел под одежду купальные порты, - тоже смутившись, проговорил юноша.
  
   - Ну, иди, - произнесла она.
  
   Вид стройной широкоплечей, с хорошо прорисованными мышцами фигуры юноши поразил её. Ей не приходилось видеть таких красивых тел. Глаза её непроизвольно заволоклись туманом, она глядела, не отрываясь на него, когда он шёл к воде, и загорелые мышцы красиво напрягались и слабели.
  
   - Подожди! - крикнула она, и стала снимать платье, под которым оказалась рубаха, прикрывавшая её тело. Только ноги слепили своей белизной. Оба, стараясь не смотреть друг на друга из-за вспыхивающего от этих взглядов румянца, вошли в воду, слегка охладившую их смущение. Князь поплыл, высоко выбрасывая руки из воды, девушка старалась не отставать. Они отплыли далеко от берега, испытывая мощь реки, и радостные, довольные своей силой и красотой в такой тёплый ласковый солнечный день медленно поплыли обратно, оборачиваясь друг на друга, как будто каждый мог раствориться и исчезнуть в этой реке или в воздухе.
  
   Река унесла их далеко от пляжа. Они выходили на берег, испытывая ту, мгновенно исчезающую от краткого отдыха, усталость молодых тел. Вдруг Леля, идущая впереди, обернулась и брызнула водой на юношу. Он мгновенно ответил тем же. Хохоча, отворачивая лица от брызг, они сходились в тучах брызг. Святослав прорвался сквозь брызги и обнял девушку, мешая ей обливать его водой. Она рванулась, точнее сказать взбрыкнула, и вдруг отяжелела в его руках. Он поднял её, вынес на песок и неопытно и неумело поцеловал её. Губы девушки расслабились навстречу его губам. Она только вскрикнула от боли, когда он вошёл в неё, и тут же благодарно поцеловала его, требуя новой сладкой боли. Обессиленные, ошарашенные небывалыми чудесными новыми ощущениями и переживаниями, они лежали, тесно касаясь друг друга, счастливые этой близостью.
  
   - Ты возьмёшь меня в жёны такую, потерявшую девственность до свадьбы, - спросила Леля, осознав случившееся.
  
   - Конечно, ведь это я был твоим первым любимым. Я тебе должен кое в чём сознаться.
  
   - В чём? Ты уже женат?
  
   - Нет. Я ещё молод, чтоб быть женатым. Ты моя первая женщина. Я думаю, я люблю тебя. Но я должен сообщить тебе, что я не Слава. Я Святослав - киевский князь.
  
   - Ты шутишь, - Леля поднялась и села, глядя на него, - Где же твоя охрана, твоя дружина?
  
   - Зачем они мне в это время.
  
   Девушка испытующе со страхом вглядывалась в его лицо, потом тяжело вздохнула, опустив глаза. Видно было, что она борется с желанием расплакаться. Наконец она снова посмотрела на юношу и грустно, будто прощаясь с ним, произнесла:
  
   - Тогда ты бросишь меня, дочь простого рыбака.
  
   - Нет! Не брошу. Я принёс тебе подарок. Он там, в одежде.
  
   - Ты хочешь откупиться от меня неразумной, потерявшей голову.
  
   - Леля, я тебя никогда не оставлю. Я влюбился в тебя.
  
   - А твоя мать, княгиня Ольга?
  
   - Я её очень люблю, она поймёт меня. Я - князь. Она правила, когда я был ребёнком, а сейчас я решаю. Ничего не бойся, Леля. Завтра в это же время встретимся и всё обдумаем.
  
   - Я не дождусь завтра, любый.
  
   - Я буду спешить. Меня могут начать искать во дворце. Прощай, русалка. Скажи мне, как зовут твоего отца?
  
   - Его зовут Орич. А зачем тебе его имя?
  
   - Я хочу знать о тебе больше. Я люблю тебя, - они не могли оторваться друг от друга, целуясь до боли в губах. Сделав несколько шагов, Святослав вернулся и вынул из кармана золотой медальон на цепочке с ярко красным рубином в середине. 'Чтоб ты не забывала меня', - нежно поцеловав Лелю, одел он на её шею украшение. Она ещё долго стояла, глядя на скалу, за которой исчез её возлюбленный. Подходя к дворцу, Святослав согнал с лица счастливую улыбку, чтоб избежать ненужных расспросов.
  
   Губы к вечеру распухли, и долго скрывать это Леля не смогла. Сказала матери, что её укусила пчела. Ей очень хотелось поделиться с матерью своими переживаниями, но она понимала, что об этом узнает отец, а его реакции она боялась.
  
   - Мама, а почему мы не живём в Киеве? Отец ещё сильный и не старый человек.
  
   - Когда придёт время, тебе всё расскажем.
  
   - А когда оно придёт?
  
   - Спроси у отца.
  
  
   После ужина, оставшись наедине с матерью, Святослав признался ей, что влюбился.
  
   - Кто она? Где ты мог найти достойную тебя в этой глуши?
  
   - Она - дочь рыбака, но она так красива. Когда я её увидел, я подумал, что это Богиня. Её и зовут как Богиню - Леля. Она красива, она умна. Я пропал, мама.
  
   Княгиня встревожено поглядела на сына:
  
   - В этом возрасте многие кажутся прекрасными. Возьми её во дворец, пусть она помогает постельничему стелить тебе постель.
  
   - Мама, я возьму её в жёны, - твёрдо заявил Святослав.
  
   - Не торопись. Любая девушка в нашем княжестве почтёт за честь стать твоей женой, а ты выбираешь рыбачку. Ты же знаешь, что рыбаками становятся люди самого низкого происхождения. Бывшие рабы.
  
   - Нет, мама, ты не торопись. Когда ты увидишь её, ты полюбишь её, как и я. Её отец был сотским в дружине моего отца, но за что-то был изгнан из Киева. Его имя Орич.
  
   - Хм-м, дочка пошла по следам отца.
  
   - Что ты знаешь?
  
   - Её отец был сотским у тысяцкого Погляда. Погляд высватал в Новеграде дочь у боярина, не помню, как его звали. Красавицу Рату. И послал Орича привезти невесту в Киев. По дороге Рата и Орич спознались друг с другом, и Орич не стал её отдавать Погляду. Тот вызвал его на поединок. Орич победил, Рата стала его женой. Оричу по закону должны были отрубить голову, но твой отец помиловал Орича, но выгнал их из города, и вот где они оказались. Яблочко от яблоньки не далеко падает.
  
   - Мама, не говори так, она очень хорошая. Это я был настойчив.
  
   - Не будем ссориться, сынок. Я хочу тебе счастья. Возьми её отца снова в дружину, и познакомь меня с ней, - последнее слово она произнесла чуть брезгливо.
  
   Святослав вздохнул свободнее. Он не хотел ссориться с матерью и был рад её уступчивости.
  
   Орича вернули в дружину. Он был очень удивлён новым поворотом своей судьбы, но приглашение принял без ломанья. Они переехали в Киев, и стали рубить дом в пригороде. Княгиня нашла время встретиться с Лелей. Они долго беседовали, и девушка понравилась княгине. Она не заискивала, складно выражала свои мысли. Знала счёт и чтение. И была очень красива. В-общем, встреча порадовала обеих, хотя княгиня и ловила себя на непроизвольной зависти к невесте сына.
  
   Святослав на время забросил свои хлопоты с дружиной, передоверив всё воеводам: на конец лета собирались в поход на Волгу в земли вятичей. Святослав стал торопить свадьбу. Перед свадьбой в Киеве пронёсся слух, что невеста - дочь Борисфены - речной Богини и бывшего сотника - богатыря Орича, покорителя женских сердец. Слух дошёл до Святослава, и он передал его Леле. Та посмеялась и сказала, что материнскую любовь не подделаешь. А мать её Рата любила её беззаветно, тряслась над ней, сказки на ночь рассказывала, ласкала, целовала, учила её всему, что сама знала, и чтению и письму, будто предчувствовала, что быть ей княгиней.
  
   Свадьба прошла скромно. Княгиня Ольга ещё лелеяла мечту выдать своего Светика за дочь императора или князя. Многожёнство у государей было обычным явлением. Но все обычаи были соблюдены: молодые принесли жертву Богам на теремном дворе, жрецы Рода, Велеса, Перуна, Макоши и Лады благословили их. Затем князь с молодой княгиней проехали по Киеву, разбрасывая в толпу серебряные и золотые монеты, а жители осыпали молодых зерном и цветами. Три дня во дворце шёл пир, и на улицах Киева стояли столы с кружками и бочонки медовухи и пива. Молодого князя любили за смелость и удачливость: рассказывали, как он, когда медведь сломал рогатину, шагнул вплотную к медведю и пронзил его сердце ножом. И мать его княгиню Ольгу любили за справедливость, за спокойствие, царившее в княжестве при её правлении.
  
   После медового месяца, проведённого в новом дворце князя, построенном рядом с дворцом матери в Вышгороде, Святослав с Лелей переехал в Киев и стал готовить поход на Волгу. Вечером изнывшая от ожидания жена обнимала его, кормила, помогала мыть князя в большом чане, и вела в беседку в саду, увитую виноградом, где в углу стоял стол с фруктами, а за стеной из цветочных гирлянд и виноградных лоз играли музыканты. Усталый князь возрождался в эти вечера, ласкал жену и был вполне счастлив. Но однажды музыкантов возле беседки не было, и в лице Лели была какая-то торжественная печаль.
  
   - Что случилось, любая? - ласково спросил князь.
  
   - Я тебе должна сообщить очень важную новость, - сказала Леля и поцеловала его. Сердце Святослава ворохнулось.
  
   - Что случилось? - выдохнул он.
  
   - Да! Да! Любый, ты угадываешь. Я говорила с повитухой. У нас будет ребёнок. Я понесла от тебя ещё тогда на реке.
  
   Сердце будущего отца счастливо забилось. Он думал, что, может, правы все эти слухи о том, что она дочь речной богини. С ней всё так удачно получается, что только помощь богов может объяснить всё это.
  
   - Ты не рад, князь? - испуганным голосом вопросила жена.
  
   - Я счастлив так, как никогда не был, - поглядел он на неё таким светлым взглядом, что она прильнула к нему и сладко-сладко поцеловала его в губы. Он лелеял её на груди, как бы оберегая и жену и будущего ребёнка. Так они долго сидели в надвигающихся сумерках, пока не стали зажигать ночные факелы у стен дворца.
  
  
   Установились в Киеве тёплые вечера с нежными набегами лёгкого ветерка. Лето перевалило свой зенит. В княжеской беседке видны были три человека. Гостем был Вышата. Они вели со Святославом увлёкший их разговор. Леля слушала их, отмахиваясь от мошкары. Князь увидел её жест, подошёл к ней и спросил:
  
   - Не устала ли ты от нашей болтовни, любая? Может, пойдёшь отдохнуть?
  
   - Нет! Нет! Мне очень интересно. Я не мешаю вам?
  
   - Как ты можешь помешать, - чмокнул её в ухо Святослав.
  
   Леля довольно поёжилась. Разговор продолжил Святослав:
  
   - Я что хочу сказать самое главное: очень много беспорядка, лжи и нечестия в жизни людей. Смерд хочет обмануть господина, господин ограбить смерда. Одно племя делает набег на другое: грабит, уводит в рабство людей. Злоба нарастает. Наши прадеды жили честнее, спокойнее. Так говорят легенды.
  
   - Легенды говорят, как вырезали целые народы прежние завоеватели, - ответил Вышата.
  
   - Это делали степняки, совсем дикие, живущие по-звериному племена. Я о них не говорю. Если даже удастся когда-нибудь создать всемирное княжество, степняки станут его естественным противником. Их нужно будет усмирять, учить их человеческим порядкам. Нам, знающим справедливых Богов, надо вводить свой порядок. Вот идёт война. Надо выявить не самого хитрого, а самого сильного, потому что только сильный будет справедлив. Я собираюсь больше не нападать на своих врагов исподтишка, а посылать им знак, что иду на Вы.
  
   - Этим ты ослабишь своё наступление.
  
   - Пусть. Лишь бы ввести в неизбежные пока войны понятие чести. Пусть народы и их правители вспомнят о ней. Тогда и войн будет меньше. Многие войны возникают от недоверия к другим народам. Сильные не только войском, но и духом должны подать пример. Гораздые к хитростям, подлые не должны иметь первенства.
  
   Леля с обожанием смотрела на своего любимого и такого благородного избранника, хотя эта смелость ещё неосознанно пугала её, так как предполагала большой риск для его жизни. Разошлись, когда стало светать. Закрыв дверь в спальню, Святослав поднял жену на руки и донёс до кровати.
  
  
   Примеру друга своего последовал и Вышата. Давно приглянулась ему дочь боярина Воя Алёна. Полнотелая, видная боярышня. Очень скромная с виду, но взгляд её загорался истомой, когда глядела она на Вышату. Ей высокий, стройный и чувствовалось, очень надёжный человек - Вышата казался идеалом мужа. Вой был польщён предложением от друга князя, а Алёна, узнав о сватовстве, покраснела до макушки волос, потом заулыбалась и целый вечер плакала счастливыми слезами.
  
   Со свадьбой не стали тянуть, подготовка к выходу войска шла полным ходом. Лучшим своим другом назвал Вышату, благословляя молодых, Святослав. Приглянулась сноха и Ниве. Много сыновей и дочерей пожелала она молодой паре. Только неделю и миловались молодые, как протрубили выход войску. Казалось, взглядом хотела вернуть своего милого Алёна, провожая войско с крепостной стены, а Вышата стремился не выказывать слабости, но всё поворачивался и поворачивался взглянуть на молодую жену и ободрить её своим взглядом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
  
  
  
  
  
   Впервые Святослав решился возглавлять всё войско, а не только свою молодую дружину. И это было обдуманное решение. Все прежние походы были вынужденными: или печенеги нападали - надо было дать отпор, или выходил из подчинения какой-нибудь местный князёк, или шайки викингов делали набег на богатую Гардарику - Русь. Нынешним походом Святослав впервые, ещё очень робко, начинал осуществление своей мечты о мировой империи. И первым шагом был выход Руси в число великих мировых государств. Для этого надо было с молодого усиливающегося государства снять заржавевшие цепи хазарского ига, данничества каганату. Один Вышата был знаком с мыслями князя. Свою мечту о всемирной империи он только намёком поведал ему, сам ещё неуверенный в её осуществимости. Святослав ехал впереди, а следом за ним следовали Асмуд и Свенельд. Княгиня Леля, заливаясь слезами и пытаясь остановить этот слёзный поток, прикладывала платок к глазам, но тут же начинала снова взмахивать им, пока новый поток слёз не заволакивал зрение. Князь видел свою любу, и улыбался ей в ответ на её прощальные взмахи. Войско прошло перед дворцом и спустилось по Боричёву спуску на дорогу, идущую вдоль реки. Стены города уменьшались, уходя в даль.
  
   У последнего пограничного городка на Днепре переправились на левый берег, запаслись рыбой: частью купили у местных жителей, частью наловили и завялили сами, и двинулись в земли вятичей, до которых путь был не малый. Старались идти по границе лесов и степи, и через месяц пути вышли к большой реке Ра - или Волге, как называли её вятичи, на которой и сидели племена вятичей. Святослав приказал передать их князьям свой вызов 'Иду на вы!', и двинулся вниз по реке к главным городкам вятичей.
  
   Славянское племя вятичей жило охотой, рыбной ловлей, собиранием ягод и других даров природы, потому больших городов у них не было. Получив вызов, старшины вятичей собрали сход, где решили послать к киевлянам послов с дарами и просить не зорить их землю.
  
   Посольство вятичей возглавлял жрец Велеса Любомудр, маленький седой старик с длинной ниже пояса бородой и лентой на голове, закрепляющей длинные седые кудри его в кружок. Посольство составляли ещё три длинноволосых, начинающих седеть мужчины.
  
   Любомудр обратился к Святославу:
  
   - Приветствую великого славянского князя Святослава, известного своими победами над печенегами, которые грабят и наши деревни. У нас общие враги, и нам лучше быть друзьями, а мы готовы дружить с благородным князем киевским и помогать ему. Много мы помочь нынче не способны. Год был плохой, и только-только с трудом дань собрали и отвезли в Итиль, где сидит каган хазарский.
  
   - Чем же вы свою дружбу к нам покажете?
  
   - Большие дары приносим тебе мехами медведей и куниц, соболей и белок.
  
   - За дары благодарю вас, но дань вы хазарам платите?
  
   - Испокон века им платим. Знал я, что и киевляне платят хазарам.
  
   - Давно уж не платим. И вы им не платите. Платите нам.
  
   - Ты, князь, уж победил, что ль, кагана хазарского?
  
   - Когда победим, тогда и вы дань будете в Киев возить, - вступил в разговор Свенельд.
  
   - Силён каган, а более всего хитёр, - грустно произнёс Любомудр, - трудно его одолеть.
  
   - Помогите нам, припасы у нас поистратились, - снова заговорил Святослав.
  
   - Мяса сушёного, рыбы вяленой и ягод можем дать. И сетей, чтоб сами половили рыбки. У нас рыбка вкусная в реках водится.
  
   - Посмотрим, какие вы союзники, - строго сказал Свенельд.
  
   - Мы люди не обманные, как и вы славянского племени, - ответил обиженным голосом Любомудр.
  
   - Верим! - остановил спор Святослав, - воевать вас не будем. А припасы, чтоб немедля прислать. До зимы надо кагана повоевать.
  
   - Каган у них не главный. Он у них вроде идола. Если у них падёж скота, неурожай, или военная неудача, его и убить могут. А главный у них - царь. Он и дань себе берёт и раздаёт должности и войском командует. Столиц у них две: в одной каган живёт, в другой царские палаты. Первая столица на острове посреди Волги. В ней каган живёт, хотя и царские палаты есть. Итиль её называют. А вторая столица на реке Дон - Саркел называется. Её печенеги защищают. Им золотом платят, но могут их убить, если они приказа не выполнят.
  
   - Да с Итилем у хазар хитро придумано, и рва копать не надо, - покачал головой Святослав, - Вот вы нам лодки или струги и дадите.
  
   - Нам лодки нужны, рыбу ловить. Лодку потопить легко.
  
   - Мы подумаем, - отпустил послов князь.
  
   После ухода послов провели совет. Свенельд, подумавши, стал выступать за наложение дани немедленно. Но Асмуд возразил:
  
   - Они обещали нам припасы и ещё упряжь возьмём. А как у нас с хазарами выйдет, не надо до срока загадывать. Побьём кагана или царя, они сами под нашу руку перейдут, а если не побьём, нечего лишнюю вражду разжигать.
  
   Князь согласился с Асмудом.
  
   - Теперь главный вопрос! План дальнейшего похода.
  
   - Стругов у нас нынче нет. Строить их - не быстрое дело. Итиль в этом году, я думаю, не надо брать, а захватить надо Саркел. Главную и богатую их крепость. На следующий год по весне построить струги и воевать Итиль. До зимы захватить две столицы мы не успеем, - рассудил Асмуд.
  
   - Если и захватим Саркел, а Итиль оставим, не собрались бы они с новыми силами, - заговорил Свенельд.
  
   - Говорят, Саркел греки строили, и крепость неприступна, - покачал головой опытный тысяцкий Важа.
  
   - Неприступных крепостей нет, - произнёс Святослав, - Пословицу про двух зайцев все знают. Идем на главную крепость - Саркел, а там посмотрим, - завершил совет князь.
  
  
   Стены крепости Саркел казались неприступными. С одной стороны стены выходили на реку Дон, и в них были ворота для пропуска судов с реки; с трёх других сторон они были огромной высоты, на которую и лестницы должны готовиться великанские. Никаких хвойных лесов поблизости с длинными стройными соснами, используемыми для штурмовых лестниц, не наблюдалось. Под закрывающимися от реки воротами стояла металлическая сетка, и проплыть под воротами было невозможно. На совете многие не представляли, как можно завоевать такую крепость.
  
   Сетка под воротами толстая, её не сломать, а если и сломаешь, днём они её заделают, - разводил руками воевода Фарлоф.
  
   - Вижу только один путь, - заговорил Свенельд, - копать подземный ход.
  
   - Надо со стороны реки копать, там меньше опасности наткнуться на камни, - объяснил Свенельд. Если отдельный камень, а не скала, его можно обкопать.
  
   - Ты хочешь сказать обойти камень? - Поправил его князь.
  
   - Да, обкопать, обойти, - тряхнул головой главный воевода.
  
   - По-моему, дело говорит воевода, - поддержал Свенельда Асмуд.
  
   - А чтоб не заподозрили в городе, да и на случай неудачи готовить штурм стен, - согласился со своими ближайшими воеводами князь, - Поставить сверху над входом палатку, и землю выносить по ночам. Делать лестницы из прямых ровных берёз для штурма стен. Повоевать все пригороды. Может, войско ихнее выйдет на открытый бой. Сегодня караулы выставить из многих воинов. Отдыхайте, воеводы, - завершил совет князь.
  
   Предусмотрительность князя оправдалась: первой же ночью осаждённые сделали попытку вылазки. Открыли в предрассветных сумерках ворота, и несколько сотен всадников на невысоких лохматых лошадях напали на лагерь русичей. Их загодя заметили, протрубили тревогу, и сотни русских лучников, укрываясь за телегами, поразили многих хазарских наездников. Шум и крики, свист стрел, лязг мечей разбудили рассветную тишину.
  
   Святослав быстро оценил обстановку и приказал Вышате с его конной тысячей захватить открытые ворота крепости. Охраняющие вход печенежские сотни были смяты, порублены, но ворота успели закрыть и мост поднять. Увидев закрытые ворота, хазарские конники, участвовавшие в вылазке, прекратили нападение и ушли в степь, что-то злобно крича на своём языке. Потери у них были даже больше, чем в русских войсках. Святослав стал опасаться, что они приведут на подмогу новое хазарское войско со стороны Волги и выставил на дорогах к Волге несколько конных застав.
  
  
   Рыть подземные ходы было нелегко. Верхний слой земли был чёрен и рыхл, легко сползал в лаз. Пришлось опускаться до слоя глины, и осторожно идти вперёд. Один из ходов наткнулся на большой валун, и пришлось обходить его сбоку. Наконец, работая день и ночь, удалось в первом подземном ходу дойти до стены. Когда подрыли под стену и стали рыть вверх, уткнулись в гранитный пол. Предположили, что это пол залы одного из дворцов, и прокопали ещё сажен пять параллельно поверхности земли. Осторожно по ночам роя ход наверх, оказались в саду. Это была удача. Замаскировали лаз в подземный ход, и стали готовиться к штурму. Второй подземный ход прекратили рыть, так как пошли дожди, похолодало, и тянуть со штурмом становилось опасно. Ещё когда подрыли стену, чтоб отвлечь внимание осаждённых, проверить их боевой дух, устроили штурм стены. Гарнизон крепости состоял из нанятых на службу печенегов и хазар. Сражались они отчаянно и умело: лили расплавленную смолу и кипяток на головы наступавших, отталкивали длинными шестами лестницы от стен. Погибло немало воинов, так что успех проникновения в город через подземный ход становился решающим в кампании этого года.
  
   Перед штурмом приказано было спать днём. Вечером провели краткое богослужение: у каждой тысячи был с собой небольшой кумир Перуна. Ему и принесли жертвы и просили помощи для победы. Самых отчаянных храбрецов под командой Вышаты числом триста направил Святослав в подземный ход. Фарлоф командовал тысячей, которая должна была штурмовать стену со стороны, противоположной расположению ворот, которые должны были захватить проникшие в город через подземный ход воины Вышаты. Асмуд руководил конницей, должной войти в город через открытые ворота. Князь и воевода Свенельд руководили всем боем.
  
   Вышата первым вылез в сад и подал руку следующему воину. Одеты его храбрецы были в одежду убитых хазар. Дождавшись появления из-под земли толмача, Вышата приказал ему встать у выхода из сада на улицу на случай появления кого- нибудь из хазар. Тёмная южная ночь вступила в свои права. Когда двум сотням удалось выйти на поверхность, Вышата построил их и, встав во главе вместе с толмачом, повёл их к видной на фоне неба надвратной башне. Третья сотня должна была придти им на помощь, а пока организовать охрану подземного хода. Ещё раньше было условлено, если хазары не поймут, откуда появляются русичи, посылать новые сотни в город. Навстречу Вышате и его воинам шёл, бряцая оружием небольшой отряд хазар. Они закричали что-то взволновано на своём языке. Толмач отвечал им в той же тональности. Сердце Вышаты колотилось в груди как колокол, правой рукой он вцепился в рукоятку меча. Разошлись мирно.
  
   - Что они спрашивали? - наклонился Вышата к уху толмача.
  
   - Куда мы идём, спросили. Я сказал, приказано усилить охрану ворот.
  
   - Так и говори, когда подойдём к воротам.
  
   Хитрость удалась и при подходе к надвратной башне. Вышата повёл свою сотню по левой винтовой лестнице, а вторая сотня пошла по правой. Ярко горели факелы на лестнице и на площадках, где стояли печенежские охранники. Старались убирать их без шума. Так добрались до большой площадки перед подъёмным механизмом ворот, вступили в бой с охраной и почти всех порубили. Справа появились дружинники второй сотни. Остатки охраны отчаянно защищались, громко крича. Казалось, захват ворот удался. Но тут боковые двери стали раскрываться, и из внутренних помещений башни стало появляться огромное число печенежских воинов.
  
   - Не пускайте их из дверей! - закричал Вышата, а сам бросился к поворотному механизму и с помощью подоспевших на помощь дружинников стал поворачивать его.
  
   Лазутчик, находившийся недалеко от ворот услышал скрип цепей и сообщил Асмуду. Конный отряд приготовился к броску. Подъёмный мост стал опускаться. Вдруг он застыл на половине пути. Прошло несколько мгновений, и снова заскрипели цепи моста, и тот ухнулся на землю. Взмахом руки Асмуд послал дружину вперёд. Въехали на мост, но ворота не открывались. Но смолы сверху тоже не лили. 'Охрана сопротивляется', - определил Асмуд. Ему хотелось самому оказаться там, в башне. Такие же чувства испытывал и Святослав, представляющий тяжёлое положение воинов Вышаты. Ворота начали скрипеть, но, не приоткрывшись, остановились, и даже щель в них закрылась. ' Не давайте воротам закрываться!' - крикнул Асмуд. Ворота опять заскрипели и остановились. Наверху шла отчаянная битва. Закрыться совсем им не дали воины Асмуда.
  
   А наверху остатки двух сотен Вышаты геройски сопротивлялись превосходящим силам печенегов и хазар, но поворачивать механизм ворот они не могли, на каждого пришлось по три противника. Какой-то шум послышался снизу. Это была пробившаяся к ним третья сотня дружинников. Превосходство хазар стало не так велико. Вышата снова добрался до колёс поворотного механизма ворот и стронул ворота. Воины Асмуда снизу помогали ему, давя на створки ворот. Ворота не до конца, но всё же раскрылись. Вышата снова был вынужден отражать удары напавших на него двух огромного роста печенегов. Сквозь ворота можно было пройти человеку, но осталась только решётка за воротами. Два богатыря дружинника протиснулись в ворота и стали пытаться с налившимся кровью лицом поднять её. Асмуд и ещё один силач сумели протиснуться в ворота и придти им на помощь. Решётка поддалась и стала подниматься вверх. 'Несите брёвна!' - крикнул Асмуд, но уже тащили два обрубка стволов и подставили их под решётку. 'Спешиться первым сотням! На помощь воинам Вышаты! Открыть ворота!' - командовал Асмуд.
  
   Помощь подоспела вовремя. Вышата истекал кровью, от его сотен живыми оставались едва ли десятки. Ворота распахнулись, решётка поднялась, и конные тысячи Асмуда прорвались в город. Тревога в городе поднялась уже давно, но всё-таки организация отпора запоздала, воины русского князя Святослава сумели войти в одну из самых неприступных крепостей тогдашнего мира. В городе каменными были только дворец царя и синагога, потому начавшиеся пожары предотвратить было трудно, да никто этого и не делал. Как только начались пожары, сопротивление печенежских и хазарских войск почти прекратилось. Каждый стал сам за себя искать пути спасения. Святослав велел всех не сопротивляющихся безоружных держать в ограде дворца. У князя были точные сведения, что войсками в Белой Веже командовал сам царь, но найти его среди пленников не удавалось. Дружинники нашли во дворце тщательно замаскированный подземный ход, ведущий к реке. Царь, видимо, скрылся через этот ход. Дворец был богато расписан яркими узорами и надписями на иврите. Лёгкие колонны удерживали потолки, серебряные светильники с масляными лампами поблёскивали на стенах, в спальнях стояли огромные кровати, закрытые балдахинами. Несколько бассейнов манили чистой прозрачной водой в многоцветьи мраморной облицовки. Всё говорило о жизни в неге и роскоши.
  
   - Человек, спящий в таком дворце - не серьёзный противник для того, кто спит на лошадином потнике, - сказал, глядя на все изыски дворцовой жизни, Святослав.
  
  
   Святославу доложили, что какие-то всадники стали появляться на горизонте, но быстро исчезали, как только за ними выезжала погоня. Святослав предположил, что это хазарские разведчики, и надо ждать хазарского войска. Приказано было поймать их. Вечером привели двух чернобородых 'разведчиков'.
  
   - Кто такие? - спросил князь.
  
   - Купцы мы из Багдада, - ответил старший 'разведчик', - мы и в Киеве торговали, когда княгиня-женщина была князем.
  
   - А что вам здесь надо?
  
   - В Саркеле у нас лавка. Ехали торговать.
  
   - Саркел и все его базары сгорели. Если замечу ещё ваши посты, можем и вас поджарить.
  
   - Не надо жарить. Мы хотим торговать.
  
   - Я ж сказал - рынки сгорели.
  
   - Мы с вами хотим торговать. Не ехать же назад попусту. У вас много добычи.
  
   - А! Слетелись вороны на падаль. Вон отсюда.
  
   Когда купцы вышли, присутствовавший на встрече с купцами Свенельд горячо заговорил:
  
   - Княже, может, не стоит их гнать. Куда мы повезём всё, что нам досталось в городе. Продадим им рабов, и всё, что им нужно.
  
   - Много ли купят двое.
  
   - Уверен, их там много. Вороны чуют падаль. Вели, князь, вернуть купцов.
  
   - Видеть их не хочу. Делайте, как хотите.
  
   И на пожарище города завязался торг. Дёйствительно, купцов оказалось очень много, и они всё прибывали. С киевской стороны торговать вызвались привычные к этому делу варяги. Продавали мужчин и женщин, скот и украшения. Звенели и сверкали золотые и серебряные арабские диргемы, византийские монеты, драгоценные камни.
  
   - Ты был прав, вернув купцов. Куда бы мы ушли с таким обозом. Хоть я и не люблю эту купеческую породу, - сказал своему воеводе Святослав.
  
   - Надо разрушить и сжечь Саркел, чтоб хазары не смогли восстановить его и своё могущество.
  
   - Чтоб потомки наши забыли, что мы были их данниками. Немедленно начинайте. До зимы надо успеть в Киев, - сказал князь, и в памяти всплыло лицо Лели.
  
  
   На завтра назначили выступление домой. Святославу не спалось. Он вышел из шатра. Южная сторона неба набухла чёрной грозовой тучей, с нижних лохматых краёв которой срывались к земле, освещая поздние сумерки, короткие ветвистые молнии. В их мистическом свете видны были шатры русского войска, сверкали шлемы ночных дозорных, и вырисовывалось нагромождение камней на месте разрушенных стен крепости. Туча казалась неподвижной, лёгкий освежающий ветерок задувал с её стороны. На другой стороне неба было чисто от туч. Месяц словно наблюдал происходящее на земле. 'Боги пришли приветствовать нас, - неожиданно вошла ясная энергичная мысль в сознание князя, - Мы освободились от унизительного рабства, и они приветствуют нас'. И Перун и Месяц были с нами в этом победном для нас походе. И нынче освещают, приветствуют нашу победу. И, может быть, хотят дать какой-то знак'. Новый всполох молний, ярче и продолжительней других, будто подтвердил его догадку. 'Всё-таки это настоящая большая победа русичей. Не чета другим моим победам, - подумал Святослав, - Неужели осуществляются мои детские мечты продолжить дело погибшего Александра'. Святослав очень любил свои детские, да и взрослые мечты продолжить завоевания Александра, но этими мечтами, иногда казалось ему, он только тешил себя, не вполне веря в их осуществимость. И вот нынешняя грозовая ночь, ощущение присутствия Богов, сломали ещё не затвердевшее недоверие, и молодой князь чувствовал себя способным совершить предназначенные ему подвиги. Удары грома, трепетание молний будто ковали в нём эту решимость продолжить дело его кумира Александра, давали ощущение его равенства с Богами. Это было необыкновенное переживание, доступное Героям. Долго стоял в ночи молодой киевский князь, наслаждаясь грозой и своими мыслями. Не столько в битвах и испытаниях рождаются герои, прежде они должны родиться в своей душе.
  
   В Киев пошли напрямик степью. Шли дожди, и обременённое обозом войско пришло в русскую землю, когда уже закружились первые снежинки. Падение каганата, пусть пока не окончательное, вызвало мировую бурю. Все, оказавшиеся в Киеве люди из других государств, спешили выразить своё восхищение этой победой. Прибывший по поручению короля франков посол уверял княгиню Ольгу, что всегда ненавидел каганат, обиравший франкских купцов на своих границах непомерными пошлинами. Греческие попы тоже изъявляли радость, неизвестно насколько искреннюю, по поводу победы над агарянами.
  
   Святослав этим восторгам предпочёл нежные ласки своей располневшей после рождения сына жены. Она сама кормила сына, не доверяя кормилицам. Святославу в жене и это нравилось. 'Как моя мама', - улыбнулся он. Спокойный основательный малыш по желанию отца назван был Ярополком.
  
   Никому не рассказал Святослав о мыслях той грозовой ночи, только однажды, сидя с Лелей и Вышатой в тёплом натопленном покое дворца за поздним ужином у камина, он проговорился о некоторых своих планах. Леля, всегда безоговорочно верящая ему, испугалась их грандиозности и стала молить его не так часто уходить от неё и сына в походы.
  
   - Мать не обижает тебя в моё отсутствие, - спросил Святослав.
  
   - Нет. Она так любит внука, что я ревную её к нему. Я её, скорее, обижаю, отнимая Яра.
  
   - Да. Мать у меня замечательная, - и, чуть замешкавшись, добавил, - И жена тоже.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
  
  
  
   Новый поход на каганат был необходим как можно быстрее, пока они не оправились от первого поражения. И в начале лета киевская дружина с воинами из деревской земли, северянами и чудью направилась знакомым путём на Волгу к вятичам. Снова пополнили у них запасы продовольствия, срубили двенадцать стругов. Каждая тысяча рубила один струг, а воинов северян и древлян этому непростому ремеслу обучали старые киевские дружинники. Поклажу повезли на стругах, и часть пеших воинов тоже поместилась там. Марш был настолько быстрым, что за две недели оказались невдалеке от Итиля. Выслали разведку. Как и говорил вятичский волхв Любомудр, взять Итиль с суши было непросто.
  
   Святослав осаждать столицу хазар не захотел. Город, расположенный на острове в дельте Волги, был удобен для обороны. Осаждённые всегда могли создать численное превосходство и осложнить высадку русских. Для нападения с воды требовалось намного больше стругов, чем было у воинов Святослава. Стены Итиля не были неприступны, но защищаться хазары могли долго. И Святослав использовал другую тактику. Его отряды нападали на небольшие хазарские селения вдоль Волги, отнимали скот, припасы. Особенно много стад коров, лошадей, коз и овец захватили на западном берегу реки. И хазары не выдержали. Их войско вышло из крепости по мосту на западный берег Волги навстречу киевской рати. По количеству воинов войско каганата превосходило русское войско. Прежде всего за счёт конных отрядов, применяющих тактику неожиданных нападений и быстрых отходов в случае организованного отпора. Но эти конные отряды плохо взаимодействовали с полководцами хазарского войска, и действовали чаще по своей инициативе. Об этом тоже знал Святослав.
  
   Хазары переправились через Волгу и встали на высоком отлогом берегу, плавно спускающемся к небольшой речке - притоку Волги. Русское войско стояло на другом берегу речки. Упускать возможность сражения Святослав не хотел, и в первых сумерках перешли речку. Хазары зашумели, стали строиться, но воевать ночью не решились. Зажгли новые костры, выставили дополнительных часовых и угомонились. Русское войско правым своим флангом остановилось у лесистого оврага. Быстро нарубили щитов для защиты лучников, и вырыли перед щитами небольшой ров. Конное войско остановилось сзади пеших. Левый фланг и середину загородили повозками.
  
  
   Утром в виду русского войска со стороны хазар появилось на большом коне невероятно толстое существо в рогатом шлеме, окружённое блестящей свитой из вельмож в шелковых халатах, напудренных женщин и длиннобородых мужчин в чёрных шапках. Существо что-то крикнуло, сопровождающие слезли с коней и низко поклонились.
  
   - Кто это? - удивлённо спросил толмача Святослав.
  
   - Каган ихний, - ответил тот.
  
   - Он у них полководец?
  
   - Нет. Он у них вроде бога. Но если каганат или войско постигнет неудача, его могут свои убить. И нового назначить.
  
   - А кто же у них вождь?
  
   - Царь. Малк по ихнему.
  
   - А Малка, значит, царица?
  
   - Да.
  
   - Что он говорит?
  
   - Отдельные слова я различаю... Он призывает своего бога покарать нас.
  
   Русские воины проснулись позднее обычного и смотрели на удивительного противника, грозившего им кулаками и странными колдовскими пассами и злым голосом. Кто-то ещё дожёвывал утреннюю еду, другие проверяли оружие. Святослав стоял в окружении своих молодых сподвижников - 'ближней дружины', как он их называл и военачальников : Свенельда и Блуда. Верный дядька Асмуд остался в Киеве защищать с малой дружиной город в случае опасности.
  
   - Такой каган нам не страшен, - внимательно вглядываясь в лицо князя, чтоб понять приятна ли ему его полушутка, подхихикнул воевода Блуд, высокий дородный мужчина, недавно взятый на службу, и, несмотря на его предупредительную исполнительность, не очень уважаемый Святославом.
  
   - Мы не знаем их силы. Лучше не торопиться с оценками, - отрезал недовольно князь и крикнул:
  
   - Всем построиться в боевые порядки!
  
   И во время крикнул. Ещё ратники занимали места в строю, как со стороны степи раздался всё усиливающийся рёв сотен глоток: - А-а-а!
  Небольшие лохматые кони несли две или три тысячи конников. Подскакавший к правому флангу воевода Свенельд приказал копейщикам встать между щитами и выставить копья. Лучники приготовились к стрельбе, и прежде чем конный отряд доскакал до щитов и наткнулся на выставленные копья, многие всадники вскидывали вверх руки, падая с коней, а раненные стрелами лошади, не слушая понуканий всадников неслись кто куда, мешая ряды. Второй и третий залп стрел принёс ещё более серьёзные потери, но первые ряды уже доскакали до щитов, которые по приказу Свенельда успели сомкнуть, а копейщики отбивались от спешившихся всадников, пытающихся разметать щиты. Прорыв не удался, и тогда хазары стали заворачивать к центру, но охранявшие центр русского войска с фронта телеги и град стрел сбили и этот их порыв. Пометавшись перед фронтом русичей, неся ощутимые потери, конники, подчиняясь какому-то приказу, развернулись и ускакали обратно в степь.
  
  
   Ещё во время налёта конницы на правый фланг началось какое-то движение в хазарском войске. Вперёд вывезли несколько устройств, в которых угадывались катапульты, мечущие большие камни. Строй хазарского войска спустился чуть ниже по склону на равнину, где стояли русские войска. В центре хазарского войска гарцевали, блестя доспехами, лучшие воины, богатыри. Из их среды, небрежно развалясь в седле, выехал всадник на огромной чёрной лошади и сам по размаху плеч и размеру фигуры под стать своей лошади. Длинная чёрная борода елозила по броне доспехов, большой нос и широкие брови над злыми, презрительно сощуренными глазами дополняли его облик. Он что-то выкрикнул и картинно подбоченился.
  
   - Поединщика зовёт, - объяснил Святославу толмач, как приклеенный следующий за князем.
  
   - Вижу. Кто у нас против выйдет? - спросил Святослав подъехавшего Свенельда.
  
   - Желающих много, но нужен такой, чтоб победил, - перебирал в уме русских богатырей Свенельд, - Выбирайте, князь: или Никиту - кузнеца или варяга Эйснера. Никита посильнее, а Эйснер поопытнее.
  
   - Давай Эйснера!
  
   Одетый в блестящую кольчугу широкоплечий высокий Эйснер подскакал к князю и воеводе.
  
   - На силу он тебя переломит. Вымотай его сначала, - посоветовал Свенельд.
  
   - Достоинства не теряй, - напутствовал единоборца князь.
  
   Выворачивая комья глины, белый жеребец Эйснера приближался к стоящему на месте противнику. В двадцати саженях Эйснер остановил коня. Хазарский богатырь что-то крикнул своим. Послышался хохот из рядов их войска. Святослав кивнул толмачу.
  
   - Какого-то жука блестящего прислали. Давить надо, - перевёл тот.
  
   - Эй! Йа! Зеведей! Эй! Йа! Зеведей! - закричали, подбадривая своего, хазары.
  
   Хазарский богатырь поднял копьё и, дико закричав, поскакал на Эйснера. Тот тоже поднял копьё и пустил коня галопом навстречу. Не доезжая саженей пяти хазареянин, с криком выдохнув воздух, бросил копьё в Эйснера. Тот наклонил голову к шее коня, и копьё пролетело мимо. Тут же, уперев своё копьё в седло, Эйснер направил его в Зеведея. Хазареянин отбил его щитом, но конец копья, скользнув, вонзился в плечо и приподнял Зеведея над седлом. Древко копья не выдержало огромного веса и сломалось. Хазареянин плюхнулся на круп лошади позади седла, а Эйснер, проскакав дальше, повернул коня. Зеведей смешно карабкался по крупу лошади, пытаясь сесть в седло. Наконец, ему удалось взгромоздиться на седло и схватить уздечку. Он круто повернул коня, отцепил пристёгнутую к поясу булаву и с диким звериным криком, подняв булаву, встретил Эйснера. Тому удалось снова уклониться от бешеного удара, но острые шипы булавы прошлись по крупу коня, сразу окрасившемуся кровью. Эйснеру удалось достать бедро противника остриём своего длинного меча. Зеведей завопил от боли и от злости, соскочил с коня, вынув меч. Правила подобных поединков потребовали и от Эйснера спешиться, и он спрыгнул с коня. Зеведей, прихрамывая и захлёбываясь руганью, пошёл на него. Старый опытный хитрый воин Эйснер увидев, что рана противника кровоточит, изменил свой план и стал убегать от хазареянина. Киевское войско примолкло, а хазарское стало кричать, хохотать, издеваться над варягом. Эйснер подпускал хазареянина, отражал его мощные удары мечом или щитом и отбегал снова, заставляя того бегать за ним. Наконец, Зеведей остановился, тяжело дыша, но Эйснер не дал ему отдохнуть. Он тут же налетел на него, и уже больше не убегал, а только отскакивал от бешеных наскоков противника. Наконец, хазарский богатырь остановился, переводя дыхание, и тут варяг сделал резкий выпад, и острый меч задел шею между шлемом и грудным доспехом. Кровь брызнула на доспехи. Глаза испуганно расширились, рот немо раскрылся, белая злобная пена окрасилась кровью. Он закачался и упал. Эйснер быстро ещё раз рубанул его по шее и стал снимать доспехи с него. Киевское войско ликовало.
  
   Со стороны хазар начали метать камни из катапульт. Большие камни чаще всего не долетали. Но поменьше стали наносить урон: покалечили нескольких лучников, распугали коней. Один удачно выпущенный камень попал в гущу копьеносцев, появились жертвы.
  
   - Обезопасить правый фланг от налётов из степи. Перевезти туда повозки и оставить четыреста лучников, - приказал Святослав.
  
   Когда повозки стали выстраиваться по правому флангу, пешие воины в центре расступились, и вперёд вышла конница. Святослав с молодой дружиной выехал вперёд.
  
   - Отомстим за русичей, угоняемых хазарами в плен! Отомстим за их набеги на нашу землю! Покажем русскую силу! Слава Руси! - размахивая мечом, прокричал Святослав.
  
   - Слава! Слава! - грохнуло войско. И разворачиваясь широкой лавой, поскакали конные полки славянские на хазар, которые навстречу им пустили свою лаву. Сначала два свистящих роя стрел встретились в воздухе , а вскоре сшиблись и два войска. Далеко пролетели передние всадники. Святослав основной удар нацелил в центр и разделил хазарскую конницу надвое. Отчаянно бились хазарские богатыри, но уже новая конная тысяча, введённая Свенельдом в разрыв, добралась до самого центра хазарских позиций. Здесь хазары создали завалы из стволов деревьев, за которыми хазарские лучники стали осыпать всадников дождём стрел. Пришлось отступить, и ввязаться в поединки с хазарскими наездниками.
  
   Святослав видел заминку, но оставалось ждать. И вот, наконец, на реке снизу по течению появились струги. В хазарском войске стало заметно замешательство. Неясно было, чьи это корабли. Когда высаженные со стругов воины развернули флаг Перуна и, громко стуча мечами по щитам, пошли на приступ укреплённого с фронта, но не с тыла, командного центра хазарского войска, хазары побежали к мосту, по которому они вывели своё войско из Итиля. Их нагоняли и рубили русские воины. Хазарская конница из степи налетела на правый фланг, но было уже поздно. Лучники отразили их налёт, а стоявшая в резерве конная тысяча вступила с ними в сечу. Через несколько часов битва была закончена.
  
  
   Погибло из русской рати почти две тысячи человек. Хазар было побито раз в пять больше. Вышата предложил Святославу преследовать хазар, не дать им придти в себя. Мои воины только разгорячились, не устали, - пояснил он.
  
   - У тебя всего тысяча. А сколько у них в городе? Даю тебе ещё тысячу конных. Они не участвовали в битве. Пусть напоят свои мечи хазарской кровью. Слава Руси!
  
   - Слава!
  
   Вышата направил своих ратников по мосту, а конный отряд пошёл вплавь, держась за сёдла. Тысяцкий, прозванный Горой за большой рост и дородность, ждать не стал. Конные вылетели к стенам города, но ворота успели закрыть. На стенах стояли лучники и стреляли в наступавших. Вышата вместе с тысяцким взобрались на небольшой холм, с которого можно было видеть весь город. Широкий ров был залит водой, на стенах стояли воины.
  
   - Дома-то у них крыты соломой, - заметил Вышата.
  
   - Зато дворец каменный.
  
   Дворец выделялся невысокими полукруглыми куполами с шестиконечными звёздами наверху. Во все стороны от главного здания шли каменные же флигели, оканчивающиеся колоннадами. Парк или сад окружал дворец. В нём угадывались ещё какие-то строения. Дворец окружала ещё одна каменная стена.
  
   - Что предлагаешь, Гора?
  
   - Прикрыться щитами и бревном разбить ворота.
  
   - Так быстрее, но побьют многих. Давай-ка зажжём город. Все дома в нём деревянные и крыты камышом.
  
   - Закат уже скоро.
  
   - Огонь будет хорошо виден.
  
   Первые стрелы с зажженной паклей на конце взвились в воздух и огненным дождём стали падать на камышовые крыши Итиля. Остров хорошо продувался ветрами, и огонь быстро перекинулся с крыш на стены, охватывая целые улицы. Заскрипел и опустился подъёмный мост, и открылись ворота. Вышата послал гонца Святославу с одним словом: 'Сдаются!' К ночи ветер утих, и пожар удалось потушить. Русское войско вошло в город.
  
   Дворец странным образом был пуст. Царя опять не было. В отдельном здании нашли мёртвое тело кагана. 'Царь его убил, потому что каган вас не победил', - объяснил слуга, знавший славянский язык. Во дворце остались только старые наложницы царя и часть слуг. Они и показали подземный ход, которым ушёл царь и его главные жёны и приближённые. Подземный ход вывел к замаскированному каналу. Зарево пожара высветило паруса нескольких небольших кораблей, уплывающих вниз по реке. Тысяцкий Гора сокрушённо проговорил: 'Эх, упустили! И казну, верно, увёз'. Святославу донесли о бегстве царя. Он приказал трём сотням конных и стругам преследовать корабли. Если взять не удастся, на четвёртый день вернуться. Навстречу русскому войску выходило много рабов, угнанных из пограничных с каганатом славянских земель. Они радостно плакали, благодаря за вызволение из рабства. Часть жителей - хазар разбежалась, молодых баб и мужиков взяли, надеясь получить за них выкуп. Если же выкупа не последует, то использовать на работах год или два.
  
  
   На следующий день выкопали большую могилу, установили над ней деревянный помост, уложили на него тела погибших русских воинов и обложили всё сооружение хворостом. Вперёд вышел жрец Рода, сопровождавший войско. Воины, собравшиеся на тризну, замолкли.
  
   - Вы были смелыми и сильными, - обратился он к лежащим на помосте, - вы погибли, защищая наш народ от набегов хазар, и Бог Род наградит вас блаженством в небесном Ирии. Ваша храбрость будет примером для ваших детей и всего народа. Будьте спокойны - мы помним вас и прославляем. Спите спокойно и возрождайтесь в новых богатырях, - жрец отступил на шаг назад. Вперёд вышел жрец Перуна. Он потрясал копьём, выкрашенным в жёлтый цвет:
  
   - Слава Руси! - закричал он.
  
   - Слава Руси! - ответили сотни голосов.
  
   - Чьи Боги сильнее? Мы это видим. Мы обожаем наших Богов! Мы исполняем их волю! Наш Бог - громовержец Перун, он привёл нас к победе! Наши погибшие герои скоро будут пировать с Богами. Их подвиги в битве с коварными врагами, курящими фимиам ложному богу, никогда не будут забыты. Не забудем вас!
  
   - Не забудем! - эхом откликнулись голоса воинов.
  
   - Ваш пример породит новых героев! И пусть ваши души быстро попадут в Ирий. Слава Богам!
  
   - Слава!!! - громко откликнулось войско.
  
   - Слава героям!
  
   - Слава!!! - загремело над Волгой
  
   Вперёд торжественно вышел князь Святослав. Шкура рыси украшала его спину. Шлем его сверкал на солнце. Ослепляло его вдохновенное лицо:
  
   - Здесь много воинов из Новгорода, из северской и деревской земли, с Роси и Тясмина, Днестра и верховий Днепра, много воинов из киевской земли, с нами смелые воины -варяги. Все мы русичи, все мы один народ. Власть жадного и вероломного каганата, угонявшего наших людей в плен, уничтожена. Вы видели, сколько наших братьев славян мы освободили в Итиле от рабства. И других врагов мы разобьём так же, как и хазар. Здесь на Волге или на Ра, как звали эту реку наши предки, будет навсегда наша земля. Много воинов, наших братьев погибло за землю русскую. Пусть души их поднимутся в Ирий, а мы будем их всегда помнить! Слава Руси!
  
   - Слава!!! Слава!!! - раскатилось по острову, так что большая стая лебедей поднялась с Волги, закружилась, затемняя небо, будто готовились сопровождать души воинов. Князь взял факел у дружинника и подошёл к краде, приглашая жестом волхвов Перуна и Рода за собой. Костёр запылал. Крада великая, горькая и величественная. Все молча стояли, не отводя глаз от огня, а потом углей. Пепел с крады собрали в несколько кувшинов, и поставили их в вырытую в центре яму. Положили сверху полевые цветы, и стали насыпать курган над местом захоронения праха воинов. А рядом с крадой ближе к реке уже расстилали ковры и рогожи для лежания, расстилали полотна и ставили на них еду и питьё: жбаны с заваренным мёдом, жареную дичь и ягоды, заедки и запивки, целые туши печёных быков и баранов. Дружинники в праздничных рубахах без доспехов украсили весь берег. Выскочил откуда-то даже скоморох и прокричал: 'Не плачьте, ребята, мы ещё живы. Нам веселиться пора! Ура!' Курган поднимался всё выше и выше, и поднималось веселье. Сытые и хмельные воины пили медовуху, отрезали ножами мясо, брали горстями ягоды. Зазвучали песни. Самые азартные из дружинников уже протискивались к ровной площадке для кулачного боя или сражения тупыми мечами.
  
   Два молодца из молодой дружины князя, переполненные желанием отличиться, похаживали по площадке, задирая стоящих вокруг зевак. Наконец один из глазеющих не выдержал и вошёл в круг.
  
   - Сила из новгородского ополчения, - открыл его имя один из зрителей.
  
   - Один против нас двоих будешь? - удивился молодой дружинник.
  
   - Почему? Ещё мне кто- нибудь поможет. Кто хочет?
  
   - А, давай! - вошёл в круг молодой парень тоже из Новгорода. Он пошёл на войну, собираясь потом записаться в княжескую дружину.
  
   - Новгородские против киевских, - загоготал кто-то в толпе.
  
   Невысокий плотный киевский дружинник с именем Хват остановил гогочущего:
  
   - Великий князь Святослав сказал, что мы все русичи. Здесь не киевские с новгородскими стыкнулись, а здесь, кто из русичей лучше врагам вдарит, - показал он свой крепкий кулак, - Боги и деды наши заповедали нам биться на кулачках, чтоб сильными быть и врагам не поддаться.
  
   - Давай начинай! - закричали из толпы.
  
   Противники скинули фуфайки, закатали рукава рубах, и, сжав кулаки, начали сходиться. Второй киевлянин по имени Остап в красивой вышитой белой рубахе, опоясанной кушаком, среднего роста, но как и его напарник плотный и крепкий, вперёд не выскакивал, но по его внимательному взгляду было ясно, что он опытный боец. Хват шёл впереди, широко расставляя ноги. Молодой новгородец обогнал своего товарища, и откуда-то сбоку ударил Хвата в плечо. Тот даже не пошатнулся, но когда новгородец махнул второй рукой, Хват наклонился, пропустив кулак поверху. Новгородец даже крутнулся на месте, и тут же получил по зубам от своего противника, так что зашатался и попятился назад. На губах его появилась кровь. 'Стой!' - закричал кто-то, - кровь у молодого. Он проиграл.
  
   - Так что же, мы проиграли? - удивлённо-обиженно спросил Сила.
  
   - А вы с Остапом один на один схлестнитесь, - сказал знаток правил.
  
   Сила измерил Остапа взглядом и, оценив его комплекцию, как своё явное превосходство в силе, пошёл на него. Размахнувшись со всей мощью, Сила норовил ударить Остапа в грудь, но внимательный Остап отскочил на шаг назад, и удар получился не сильный, вдогонку. Тут же Остап сделал шаг вперёд с ударом, стараясь попасть в челюсть Силы, но тот тоже был опытный боец и уклонился от этого удара, и кулак Остапа саданул его в лоб. 'Добре' - проговорил кто-то. Зрители затаили дыхание. Опытный боец Сила как будто протрезвел от этого удара. Он выставил вперёд левое плечо, будто защищаясь от новых ударов, и, резко развернувшись, нанёс могучий удар правым кулаком. Остап упал. Быстро вскочил, встал в позицию, но его пошатывало. И знаток правил боя, пролезший вперёд, провозгласил победу новгородца.
  
   - Побед поровну, - кричал он.
  
   К площадке подошли новые бойцы. С ними шёл и великий князь в окружении молодой дружины. Предстоял не кулачный бой, а бой тупыми мечами. И противниками выступали самые главные герои прошедшей битвы: дружинник Эйснер и новый знаменитый воин Никита-кузнец. 'Удар мечом по руке или ноге или любой части тела не вскользь считать победой', - громко заявил воевода Вышата, командир молодой дружины. Щит Никиты отсвечивал красной медью, шлем Эйснера сверкал холодноватой сталью. После нескольких ударов по щитам и клинок в клинок Эйснер вдруг крутнулся на месте и, оказавшись сбоку от Никиты, хотел поразить его неожиданной сменой позиции, но тот успел подставить свой щит под удар меча викинга. Ещё несколько вольтов и наскоков продемонстрировал Эйснер. Никита успевал всё отразить. Противники стали уставать, и тут Никита начал наносить мощные беспрерывные удары по щиту и мечу Эйснера. Тот парировал их, но когда противники сошлись вплотную, Никита вдруг толкнул уставшего от его беспрерывных ударов викинга, и тот, поскользнувшись упал, и хотя умело защищался и лёжа, князь поднял руку, останавливая схватку. Сконфуженный Эйснер, поднимаясь, выговаривал Никите:
  
   - Такому наскоку я тебя не учил.
  
   - А если б я делал то, чему ты меня учил, я б не смог победить. Этому приёму я научился ещё в детстве.
  
   Святослав наградил обоих бойцов серебряными кубками, выпил с ними за победу русского войска.
  
  
   На совете решили перетащить струги на Дон, и идти к морю. Из-за удалённости устья Волги от русских земель пока войска русского в городе не оставлять, так как в случае нападения быстро придти на помощь было невозможно. Решено было Итиль уничтожить. Обоз с тяжелоранеными, с частью драгоценностей и тканей под охраной небольшой дружины во главе с Колтом отправить в Киев обратной дорогой. На сборы и отдых отвели три дня. Снова в окоёме княжеского глаза стали появляться и исчезать всадники на горизонте. Купцы снова узнали о возможной поживе. Святослав приказал звать их. Боярин Греч, отвечавший за припасы для войска, стал уговаривать Святослава не продавать рабов и лошадей нынче, а продать их подороже в греческих колониях. Раз идём к Понту Эвксинскому, - пояснял он.
  
   - Сколько раз я говорил, что доблестью считаю победить врага, взять его в плен, но делать человека рабом мне претит. Конечно, я не собираюсь их отпускать. Они как сорняки: заведутся снова и будут угрожать Киеву. Продай всех и поскорее, - завершил свой разнос Святослав.
  
  
   Струги тащили к Дону больше двух недель. Уставшие от зноя и безводья дружинники, не раздеваясь, бросились в прохладные воды Дона. Скоро струги закачались на воде. Плыть вниз по течению не трудно, на струги посадили легкораненых, погрузили часть припасов, и войско двинулось вниз по течению реки. Скоро показались руины Саркела. Сделали стоянку. Ночью Святослав встал, будоражащий душу свет луны, вызывал мечты. Он вспомнил свои мысли здесь на развалинах год назад. Он хотел снова пережить их. 'Кто мешает объединению народов, способных выполнять волю умных Богов? Византия? Да. Из оставшихся крупных государств именно Византия, старая, дряхлая, не желающая новых земель и едва способная удерживать старые завоевания, поклоняющаяся распятому Богу, призывавшему подставлять правую щёку, если ударят по левой, и бежать женщин, бежать будущих своих детей и делать другие глупости. Такого бога хорошо навязать недружественным народам, и потом владеть ими без усилий и крови. Скучная жизнь для человека, любящего опасности. Греки выродились за время после смерти Александра. Как бы презирал он нынешних своих соплеменников, которым привилась кличка 'хитрый грек'. Что-то я сегодня горазд ругать греков, а у самих полно трусов и предателей, если не в войске, то в городах. Пойду проверю посты', - переключил свои мысли князь.
  
   Изнуряющая жара постепенно спала. Стали накрапывать дожди, потом они усилились. Каждая речка, каждый ручеёк превратился в бурный поток, который сбивал с ног пешего воина. Шатры промокли, а молодая дружина вообще обходилась без шатров. Лица дружинников стали хмурыми. Желанного моря всё не было и не было. По берегам Дона стало ещё труднее идти из-за обилия низин и болот. В войске появилось много больных.
  
  
   С утра сквозь гряды облаков стало просвечивать солнце, и настроение в дружине улучшилось. Послышались шутки и смех среди воинов. Сквозь шум от сильных порывов ветра стал прорываться всё усиливающийся ещё какой-то шум. Почти все поняли, что это за шум, но никто не называл причину, боясь, вероятно, ошибки. И вот за новым поворотом дороги открылось это. Вызывающее шум. Шумело море. Оно открылось в своей не имеющей берегов необъятности, величии, сравнимом с величием неба. Гряды волн, с завивающимися поверху гребешками, с вольным полётом чаек, шумно обрушивались на песчаный берег, чтоб дать место новой гряде. С десяток вольных как чайки парусов то закрывались волнами, то взлетали на их гребень. Это струги учились плавать по морю. В дальней дали море соединялось с небом и казалось, что небо притягивает море к себе, что дальний видимый край моря выше, чем прибрежный. Святослав читал в книгах о море, но воображение не рисовало такого его величия и чистоты. Несколько минут он не мог оторваться взглядом от глубоко поразившего его вида. Прервал его оцепенение Свенельд:
  
   - Неподалёку должно быть греческое селение, - доложил он Святославу.
  
   - Там заночуем, и чтоб жителей не трогали. С греками у нас мир, - сказал князь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
  
  
  
  
   Большое греческое селение всполошилось, увидев огромное войско. Затворили ворота, стали загонять через дальние ворота пасшуюся на лугу скотину. Шансы сопротивляться были так малы, что получив заверения в мирных намерениях русичей, ворота открыли. Войско встало на лугу в шатрах. Святослав вызвал к себе в шатёр греческих старшин и попросил помощи в лечении больных.
  
   Старшина селения кудрявый седой грек по имени Василопулос объяснил, как они лечат лихорадку. Мёдом, чесноком, сырыми куриными яйцами и растертым корнем одной травы.
  
   - С греками у нас нынче мир. Всё будем покупать у вас за деньги, - сказал Святослав.
  
   - Скота у нас много. Излишки можем вам продать, - добавил присутствовавший на встрече хозяйственный Греч.
  
   Глаза греков засветились интересом. Страх и скованность их прошли.
  
   - Предлагаем дома свои для князя и его полководцев, - с истинно посольской вежливостью обратился старшина селения. Его поблагодарили.
  
  
   Дожди снова зарядили, и море глухо и беспрестанно стало шуметь вдали. Святослав часто наведывался в шатры для больных, ободрял своих орлов, требовал выполнения их просьб от лекарей и слуг. Через несколько дней у князя поднялся жар, он стал кашлять и пошатываться при ходьбе. Сильно болела голова. Эти новые ощущения сильно занимали Святослава. До этого он не мог припомнить, чтоб когда-то болел. Странный привкус во рту от тех выделений, которые он выплёвывал и высмаркивал из себя, слабость и ломота во всём теле, какое-то легкомысленное гудение в голове. Лекарь назвал его болезнь белой немочью. Прописал тёплую одежду, есть мёд и делать компрессы на лоб. Пригласили местного знахаря. Он потребовал не выходить на улицу, лежать в постели в тепле и съедать не меньше трёх зубчиков чеснока в день. Святослав выслушал все советы, рассмеялся и сказал, что не намерен выполнять их. Вышата уговорил его переехать в избу к грекам и выполнять все назначения лекарей. Он обращался к авторитету княгини Ольги, спрашивая сына её, как бы она поступила. Святослав дал себя уговорить и переехал в избу главы селения. Изба была двухэтажная, и Святославу выделили две комнаты во втором этаже. Лекарю стали помогать жена и дочь Васипулоса, старая Ликия и её дочь Елена. Елена была очень пугливая, даже диковатая, Святослав не успевал её рассмотреть. Но когда жар стал спадать, и ещё ослабевший, но уже выздоравливающий князь захотел поблагодарить девушку и взял её руку, та затрепетала в его руке, как пойманная птичка, не вырывая её, и князь рассмотрел правильные горделивые черты лица, чёрную косу, обвившуюся вокруг головки, подвижный лёгкий стан: увидел прелесть и красоту девушки; а её огненный взор сказал ему, что он ей небезразличен. Святослав сразу выпустил её руку. Елена убежала.
  
  
   Выздоровевший князь не стал снимать лагеря, а с небольшой дружиной объехал морское побережье, объявляя жителям о переходе их под руку Киева, и, требуя помощи войску. К самому большому селению Таматарху подъехали, держа руки на мечах, но никто из жителей не выказал желания сопротивляться. В Таматарху жили и греки, и славяне, и варяги, и, конечно, хазары. В нескольких селениях жили славяне и ославянившиеся варяги, в других - греки и хазары - никто не осмелился оспаривать права победителя каганата. Названия новое приобретение Киева не имело. Однажды за весёлым застольем в холодный ноябрьский вечер разговор перешёл на отсутствие названия у присоединённой к Киеву новой дальней области.
  
   - Меня с пятью сотнями дружины хотят здесь оставить, а этот дальний глухой угол даже названия не имеет, - заговорил обиженным голосом Фарлоф.
  
   - Да какое название можно дать такому глухому углу. Живут здесь люди в глуши, в темноте, как тараканы за печкой.
  
   - Да, этого добра здесь в каждом доме целые полки. Так и шуршат. Тьма тараканов, - подтвердил Свенельд.
  
   - Вот и название придумали новому княжеству, - весело хохотнул Святослав, - Тьмутаракань.
  
   - Как? Как? - переспросил Фарлоф.
  
   - Тьмутаракань, - захохотал Вышата.
  
   Весёлые, чуть хмельные русичи хохотали до изнеможения, достаточно было кому-нибудь повторить 'Тму...тьму... таракань'. Расходясь спать, кто-нибудь вспоминал название их нового княжества, в котором они нынче жили, и удержать хохот было невозможно.
  
   Лихорадка в войске после прекращения дождей пошла на убыль. Море стало замерзать, и струги вытащили на берег. Море то замерзало ночью у берега, то на следующий день с южным ветром лёд таял.
  
   Чернобог всё меньше и меньше света пропускал на землю. Отчаянно боролся с ним Белбог и победил. День стал прибывать. Пришло время Коляды. Колядовать без снега было непривычно и не так весело. Греки относились к колядующим как к малым детям, но в котомки к ним всё же выносили и рыбу, и ватрушки, и сладости.
  
  
   Снега не было и не было, даже и в месяц Стужень. С вечера были объявлены на утро большие военные игры. И, будто готовя чистую площадку для этих игр, пошёл густой снег. К утру снег прекратился. Степь сверкала под солнцем сотнями тысяч снежинок. Ветра почти не было. Море затихло, воду сковало льдом. В играх участвовало по тысяче конных и по пятосот пеших с каждой стороны. Командовал нападающими Фарлоф, а защитниками - Вышата. Пешие воины Вышаты уже сложили стену из начинающего подтаивать снега, когда воины Фарлофа на конях проскакали возле них, задирая их словами. Пешее войско Фарлофа ушло раньше. Когда нападающие проскакали мимо защитников, несколько конных воинов защищающейся стороны выдвинулись вперёд и стали, спешившись, что-то прилаживать к редким деревьям, росшим перед их позицией. Святослав со Свенельдом и несколькими старыми воинами, выделенными следить за соблюдением правил обеими сторонами, выехали вперёд и звуком рога дали сигнал к началу схватки.
  
   Никакого движения ниоткуда не последовало. Прошло немало времени. Повисла странная пауза. Вдруг из ближнего конца балки, полумесяцом охватывающей селение, с громкими воплями стал выезжать конный отряд Фарлофа, втихомолку прошедший по оврагу, и, строясь на ходу в лаву, полетел на стоящих перед снежной стеной лучников. Те выпустили тучу стрел, лишённых для игры наконечников, Урон был небольшой. По правилам, если в кольчугу воина попадала стрела, он считался убитым. Обман не допускался. Всадники, что-то делавшие в редкой рощице перед снежной стеной, в панике вскакивали на коней и летели под защиту снежной стены. Лава настигала их. И вдруг конные, скакавшие впереди, стали падать вместе со своими конями, цепляясь за тонкие верёвки, натянутые между деревьями. Задние уже не могли осадить лошадей, да и поздно поняли причину падения первых и, догнав их, в свою очередь цеплялись копытами своих коней за хитроумно натянутые верёвки. Началась паника и неразбериха, и тут из-за стены вылетел конный отряд защитников и, размахивая деревянными мечами, напал на сгрудившихся воинов противника. Пешие защитники продолжали осыпать всадников Фарлофа стрелами. У Фарлофа были опытные воины, и они быстро организовали круговую оборону, поджидая своих копейщиков и лучников. Конники Вышаты стремились рассечь своих замешкавшихся пеших противников, но те снова смыкали ряды, несмотря на град стрел лучников Вышаты. Вот - вот подбежит пехота на выручку. Но из-за стены селения, галопом вылетела вторая полутысяча защитников и напала на пехоту Фарлофа. Через некоторое время защитников поздравляли с победой. Зрители - греки шумно выражали восторг представившимся зрелищем, поздравляя и победителей и побеждённых.
  
   Вечером шумные компании, одетых в волчьи и медвежьи шкуры и маски, оставшиеся с недавних колядок, гуляли по селению и возле шатров войска. Среди колядовщиков замечены были и греки. В некоторых избах от бесовского представления отплёвывались, а из некоторых выносили нехитрые лакомства. Мало кто остался трезв от хмельной медовухи, виноградного греческого вина и огненных пугливых взглядов, встречающих и одаривающих колядовщиков выпивкой и печениями молодых гречанок. Самая подгулявшая компания пела песни аж до рассвета. 'Дикари! Настоящего бога не знают', - ворчали отцы греческих семейств, но греки - южный весёлый народ, и азарт новогодних праздников, справляемых их гостями, не оставлял их равнодушными.
  
  
   Несколько раз, выходя из избы, Святослав сталкивался с Еленой. Она, похоже, пересилила свою пугливость и стала искать встречи с ним. Святослав в полутёмных сенях не выдержал искуса и взял девушку за руку. Она вся дрожала. С трудом построив греческую фразу, Святослав сказал, что 'Елена - очень красивая девушка'. Она стояла, замерев, только огромные её глаза нежно светились. Их встречу прервала мать Елены, вошедшая в избу. Она, похоже, обо всем сразу догадалась. Она догнала князя, шедшего к шатрам, на окраине селения. Упала на колени и стала просить, с трудом находя понятные Святославу греческие слова, не губить её дочь. 'Кто возьмёт обесчещенную в жёны?!' - голосила она негромко, чтоб не вызвать постороннего внимания. 'Нет. Нет', - произносил Святослав, прижимая руку к груди, известное ему греческое слово. Этим он, похоже, обнадёжил несчастную мать, и она прекратила преследовать его. Мысли его вернулись в Киев, во дворец, где кормит грудью спокойного задумчивого малыша, сына его Ярополка желанная Леля. Он знал, что она скоро родит ему второго ребёнка. Он успокоился, Леля с чмокающим, потерявшим грудь и снова нашедшим её ребёнком было умильное воспоминание, но тут же князь вспомнил и нежное пожатие руки робкой Елены, и слёзы её матери. Припомнил, как глядел на Елену его посыльный молодой гридь Воля и приказал немедленно позвать его.
  
   - Тебе нравится дочка моих хозяев? Елена? - спросил он его.
  
   - Нет. Совсем не нравится. Чернявая и пугливая.
  
   - А глаза у неё какие?! О-о-громные.
  
   - Вижу, великий князь, вам она тоже нравится.
  
   - А! Признался. Тебе она нравится. Давай, женим тебя.
  
   - Мне рано жениться. Если б я был не гридем, а хотя бы дружинником.
  
   - Ради этого я сделаю тебя дружинником.
  
   - Не шутите, князь. У меня есть невеста. Я соскучился по ней.
  
   - Да. Сильно может увлечь такая Елена.
  
   Князь ушёл к себе в покой и закрыл дверь. Вечером в сенях Святослав снова столкнулся с Еленой. Девушка попыталась проскользнуть мимо него, опустив глаза. Он снова поймал её руку, и она вся затрепетала, как птичка и замерла, опустив свои огромные глаза, опушённые длинными ресницами.
  
   - Мой дружинник влюблён в тебя, - сказал князь неожиданные для себя слова.
  
   - А ты?! - подняла свои божественные глаза девушка.
  
   - Я женат недавно. У меня большое войско.
  
   Кто-то стал открывать тяжёлую входную дверь в дом, и князь отпустил руку девушки. Та мгновенно исчезла.
  
   Вечером Святослав пошёл на берег моря, где вытаскивали из-подо льда сети.
  
   - Сколько рыбы приготовлено про запас? - спросил он руководившего рыбалкой Греча.
  
   - Одной вяленой рыбы почти на месяц. А быков и коров и овец тоже на месяц должно хватить, - отвечал, обдумывая каждое слово, боярин, - Да, у греков лук можно купить, - вспомнил он.
  
   - Надоело сидеть здесь?
  
   - Да. И домой хочется. Скоро лёд растает, реки не перейдёшь.
  
   - Давай, боярин, готовься к походу. Через неделю уходим.
  
   - Куда?
  
   - Не твоё дело. Сколько денег в казне?
  
   - Тысяч пятьдесят в диргемах. Ещё есть золото и камни.
  
   - Завтра днём военный совет.
  
   Князь, сопровождаемый десятком гридей, пошёл в селение.
  
  
   Единодушия на военном совете не было. И хотя последнее слово было за князем, Святослав всегда выслушивал членов совета. Свенельд выступил первым:
  
   - Нужно ждать, когда кончится ледоход на реках и в лугах появится трава для лошадей.
  
   - Это сколько же ждать? Два месяца, поди. Что есть-то потом будем. Муки останется чуть-чуть. У греков много не купишь. Коров и быков съедим. Что есть-то тогда будем? - снова вопросил Греч, - У нас один путь - идти к большим городам. Там и купить или забрать можно.
  
   - Дел нынче - одна рыбалка да готовка еды. Военные ученья - это хорошо, Настоящее ученье в бою идёт. Я за поход, - выступил Вышата.
  
   - А струги здесь бросим? - удивлённо спросил Блуд.
  
   - Не бросим. Оставим пять сотен или тысячу. Как снег сойдёт, они на другой Понт поплывут, на Эвксинский. А там, где условимся, там и встретимся. Можно и на устье Днепра встретиться, и через пороги вместе их перетащим, - стал объяснять Вышата.
  
   - Телеги по снегу не пройдут, - вставил своё слово Греч.
  
   - Поклажи брать немного. На остающиеся телеги, пока снег не сойдёт, лыжи наладить, - объяснил Святослав, - Вернёмся к Дону, перейдём его по льду, и дальше пойдём по направлению к Понту Эвксинскому на юг. Там и трава для лошадей найдётся. Несколько возов сена придётся взять. Снег неглубокий, лошади до травы дороются. Пять дней на подготовку. Кто ещё хочет сказать? - чувствуя в себе подступающий к горлу восторг, как бывало у него всегда, когда начинался новый поход, но стараясь не показать своих чувств воеводам, людям тёртым, ко всему привыкшим, закончил изложение своего плана Святослав.
  
   Все молчали, представляя в воображении предстоящий путь.
  
   - Ну, тогда собираться. Завтра выслать разведку. И всё время пути разведка должна идти на треть дня впереди. Местных проводников нанять несколько человек, хотя бы на начало пути, - быстро отдавал приказания князь.
  
   - Великий князь, обратился к Святославу начальник стражи хазарских пленников, - знатные хазарские воины, батыры, жиды, в основном, говорят, раз каган убит, а царь убежал, они хотят служить тебе. Я видел их в бою. Они неплохие воины.
  
   - Сколько их?
  
   - Жидовинов человек тридцать и хазарских беков с оруженосцами сотни две.
  
   - У нас были потери. Хорошие воины нам нужны. Отбери сам нужных и вводи в свою тысячу. Будь строгим.
  
   Это решение Святослава не обошлось без последствий. За день до выхода войска греки привели одного из взятых на службу жидовинов. Крик стоял суматошный. Жидовина
  обвиняли в том, что он пытался изнасиловать мальчика. Чернобородый носатый жидовин с испуганной бегающей по лицу улыбкой что-то горячо и бессвязно объяснял. Позвали толмача.
  
   - Он говорит, что мальчик сам хотел. У греков мужчины любятся с мальчиками, - перевёл толмач. Заголосили греки.
  
   - Греки говорят, что он насильно его утащил за сарай и бил мальчика, и снял штаны с него, порвал их. Мальчик кричал, и они прибежали на крик.
  
   - Отрубите ему то, что его соблазняло, а потом голову.
  
   Жидовин стал что-то говорить, вырываясь из рук держащих его. Он протягивал руки с просьбой к Святославу. Повторял с акцентом одно русское слово 'отслужу, отслужу'.
  Святослав брезгливо поглядел на ревущего мужчину, и, уходя, смилостивился:
  
   - Дайте ему помолиться и отрубите голову.
  
  
   Наставления Фарлофу, остающемуся посадником тмутараканским, были деловыми: на получаемую с жителей дань набрать войска ещё хоть с тысячу. Столицей княжества сделать Таматарху, но греков и другие народы не притеснять, брать на службу, если понадобится. Посылать в Киев гонцов не реже трех раз в год, чтоб знали, как здесь идут дела. Ещё одного гридя я хочу тебе оставить, но я ему обещал сделать его боярином, то есть взять в старую дружину. Парень он смышлёный. Хочет жениться на местной гречанке. Звать его Воля. Ещё один помощник тебе будет. С гонцами подробно пиши, как идут дела. Удачи тебе, друг, - обнял Фарлофа Святослав. Ему было жаль расставаться с другом детства, с этим ославянившимся варягом, будто он снова в который раз прощался с детством и юностью.
  
   Войско выстроилось и, получая команды, уходило в путь. Впереди шла конница, пехоту охраняли спереди и сбоку тоже конные отряды. Жители селения вышли провожать войско русичей, многие с явным облегчением. Елена стояла отдельно, не отрывая глаз от фигуры князя, гарцевавшего на белом жеребце. Лицо его с тёмно-рыжей бородой строго выступало из золочёного шлема, будто из оклада иконы. Елена не могла отвести глаз от этого лица. Мать увидела остановившийся взгляд дочери, поняла, на кого она смотрит, и повела её поскорее домой, говоря, что она простудится на сильном ветру.
  
   Оставшись одна, Елена видела вокруг мрачные намёки на смерть и могилу. Крестовина слюдяного оконца показалась ей намёком на её скорую смерть. Ей стало жаль себя, такую молодую и красивую, что слёзы брызнули из глаз. Сдерживая громкие рыдания, она заливала слезами отвергнутой любви жёсткую девичью подушку. А мать караулила у двери, не решаясь заглянуть в комнату своей гордой дочери.
  
  
   Дон перешли по крепкому льду, но дальше погода стала портиться, пошёл снег с дождём. С трудом разжигали на стоянках огонь, дрова дымили, и воины ложились спать в непросохшей одежде. Мелкие речки становились бурными потоками ледяной воды, и после каждого такого ручья приходилось вставать на привал и сушиться. Большую речку переходили по потрескивающему льду. Разведка перешла её, и показала, где зимой была наторенная зимняя дорога. Пехота с большими интервалами между людьми перешла спокойно, лишь вымочив ноги. Перешёл и обоз, но когда пошла конница, и осталась последняя сотня, сотник отдал приказ идти рысью, чтоб не отстать от остальных. Всадники сгрудились, и лёд не выдержал. Около двадцати всадников провалились в образовавшуюся полынью. Слава Макоши, их товарищи не растерялись. Они спрыгнули с коней и вытащили провалившихся, бросая им арканы. Лошадей спасти не удалось. Они жалобно ржали, выбрасывая на лёд передние ноги, но течение стаскивало их со скользкой и ненадёжной тверди льда и затаскивало под лёд. Утонуло два человека. Сотника, не уберёгшего людей и лошадей, перевели в простые воины. Вскоре вышли к морю. Лёд от края берега уже отошёл, только отдельные льдины колыхались в волнах, можно было ждать струги. Вскоре показались их лебединые шеи. Приказано было стругам плыть вдоль берега в Понте Эвксинском до впадения Днепра и дальше грести к порогам, а войско пошло через степь к порогам.
  
   Все дружно захотели домой, и князь не противился. Он боялся, что не успеет к рождению своего нового ребёнка. Но без происшествий сухопутный поход не обошёлся. Разведчики донесли о большом становище печенегов на пути движения. Видимо, одно из племён выгуливало скот на весенних пастбищах.
  
   - Надо остановиться и захватить их утром врасплох, - посоветовал Блуд.
  
   - Я воюю без 'расплохов', - отрезал Святослав. Но печенеги тоже разнюхали приближающееся войско, и смелые до безрассудства напали на лагерь остановившихся на ночлег русичей ранним - ранним утром. Часовые успели предупредить, и нападение отбили. Тут же бросились в погоню. Святослав со своими молодыми дружинниками был первым. Нападавшие привели прямо к успевшему переместиться племени. Схватка была короткой и жестокой. Лишь печенежский князь и несколько его слуг успели ускакать в степь. Огромное стадо овец и стада лошадей стали добычей киевлян. Захватили повозки, но мало ценного нашли там. Только в шатре печенежского князя было найдено золото и серебряная посуда. Несколько ночей оставшиеся в живых печенежские конники нападали на лагерь киевлян, пытаясь отомстить или вернуть потерянное, или освободить своих пленных сородичей. Как только получали отпор, тут же скрывались, пользуясь темнотой. Наконец, Святослав приказал устроить засаду. Побили почти весь нападавший отряд. Ночные налёты прекратились.
  
  
   Шум порогов тихим безветренным днём стал слышен издалека. Прискакала разведка: у порогов нет ни наших стругов, ни печенежских засад. Широкий могучий Днепр вольный и спокойный после порогов и грозный и бурливый на камнях был для русских воинов будто частица родного дома. После почти годичного похода он нёс привет из родных мест. Спрыгивали с коней, бежали к реке, пили родную воду, благодарили Богов за сохранение жизни. Вечером волхвы принесли жертвы Богу Роду и Перуну. Кровью жертвенных животных Святослав и волхвы окропили огонь, а каждый воин отрезал от бычьей туши куски мяса, с благодарностью кропил кровью пламя и жарил освящённый кусок мяса на священном огне. Трапеза во славу Богов и людей весело гудела на берегу великой реки под шумный рёв кипящей на камнях воды.
  
   Уже целую неделю стояли у порогов. Терпение иссякало. Наконец гонец от посланной к устью реки разведки донёс, что струги вошли в устье. Радостный Святослав послал гонца в Киев. Перетаскивали струги через пороги быстро: соскучились по дому. Перед самым трудным порогом Неясытцом, когда уставшие люди устраивались на ночлег, из Киева прискакал с малой дружиной воевода Асмуд. Недоброе предчувстие прочитал Святослав в хмуром лице своего бывшего дядьки и учителя.
  
   - Что с Киевом? - спросил, чувствуя своё колотящееся сердце, князь.
  
   - Хорошо с Киевом, - ответил Асмуд, и стал рассказывать какой урожай нынче хороший на полях, будто оттягивая время главного сообщения.
  
   - Что случилось? Говори! Ребёнок умер? - испытывая печаль и грусть, спросил Святослав.
  
   - Нет. Ребёнок жив и княгиня Ольга жива.
  
   - Леля? - холодея всем телом, тихо спросил Святослав.
  
   Асмуд кивнул головой, отводя взгляд, будто сам был виноват в её смерти.
  
   - Как? Когда? - с трудом проглатывая слюну, спросил Святослав.
  
   - При родах. Очень трудные были. Крови много потеряла. Пожила ещё неделю и скончалась. Всё привет тебе передавала. Ребёночка целовала. Она в Ирий пойдёт, - изо всех сил сдерживая непривычные ему слёзы, проговорил Асмуд.
  
   Князь погладил по плечу своего учителя и вышел из шатра, будто что-то потерял и пошёл искать. И быстро-быстро пошёл вдоль реки в сторону от лагеря. Асмуд пошёл за ним, держась на большом расстоянии. Князь шёл быстро, убегая от лагеря, от людей, от своих мыслей, даже оглядываясь, не идёт ли кто за ним, но не замечая Асмуда. Берёзовая роща влекла его, будто та безысходность, которую он нёс, там будет разрешена. Он вошёл в рощу, прошёл несколько шагов, и, обхватя берёзку руками, прижался к ней. Слёзы кипели в нём, но он не умел, разучился плакать, и какой-то рёв вырвался из его груди. Он отпустил берёзу, прошёл несколько шагов и опустился на землю. 'Где ты, моя богиня, видишь ли ты меня? Это я виноват в твоём уходе. Боги отомстили мне за моё невнимание к тебе. Я всё в походы ходил, не миловал свою Богиню. Они дали, они и отняли. Я же люблю её, Боги. Это ты, Богиня Лада, так жестока ко мне. Может, ты позавидовала ей. Верните её или я прокляну Вас. Нет. Нет, я буду чествовать Вас всегда, не обижайтесь на слова, вырвавшиеся у меня, - пытался вернуть свою любу Святослав, моля Богов, зная, что оттуда никто не возвращался, - Как же я буду без тебя? К кому мне возвращаться?... Не забывай, у тебя есть двое детей, есть умная мать, которая поддержит тебя. Дети тоже осиротели. У меня не было отца, у них не будет матери', - застонал Святослав, перевернулся несколько раз на земле, сдерживая стоны, и сел, собрал свою волю, вскочил на ноги и пошёл обратно в лагерь, и ничто не говорило о тех страданиях, которые он переживал, кроме широко раскрытых зрачков его глаз.
  
   Сразу после порогов войско переправилось на правый киевский берег, и ускоренным маршем покатилось к родным домам. А молва обгоняла спешащих домой воинов. После речки Рось в каждом селении их встречали кашей и молоком, медовухой и мясом. Селения, построенные по Днепру ниже Киева, больше всех страдали от хазарских набегов. Правда, нынче всё чаще стали угонять стада печенеги. И вот, наконец, Киев. Неприступный на своих горах с каменной стеной во всех опасных в случае нападения местах, он сиял белым песчаником стен, на которых толпы ярко одетых женщин, снующих между ними детей, сверкающие кольчуги стражи - всё говорило о радости встречать победителей. Известия о победах привёз после взятия Итиля обоз с ранеными. Счастье, что наши победили, воодушевляло всех. В Киеве успели сочинить былину о схватке с хазарами, и распевали её на всех торжествах.
  
   Княгиня Ольга встречала сына в праздничной одежде и в чёрной траурной шали на плечах. Бояре и слуги окружали её. Няньки несли на руках двух маленьких детей: совсем маленького княжича Олега и годовалого улыбающегося княжича Ярополка - наследника Святослава. Святослав спрыгнул со своего белого жеребца и обнял мать.
  
   - Прости, сынок, не уберегли мы твою жену', - заливаясь слезами, проговорила она.
  
   - Боги её забрали, мама, - склонил голову Святослав, - Где её похоронили?
  
   - Она захотела быть похороненной на берегу Днепра, где вы впервые встретились. Волхвы были против, но я исполнила её волю.
  
   - Благодарю, мама, - тронул её руку сын.
  
   - Дети здоровы, - сообщила княгиня, - Пир будем устраивать?
  
   - Да, будем, люди не виноваты. А кто виноват? - тяжело вздохнул князь.
  
   На пиру прославляли Святослава - победителя хазар, и он сам выступил, славя Богов и принося им жертвы. Волхвы в своих речах выражали сочувствие князю и его детям из-за смерти его жены. Он благодарил за сочувствие, но как только чествования закончились, Святослав удалился. Он поспешил к могиле Лели. Заранее туда пришла Нива с помощницами, и поставили кумиры Богинь: Макоши, Лады и Лели над могилой молодой княгини. Здесь у скалы на песчаном берегу под тяжёлым камнем возле одинокой огромной берёзы лежало тело любы Святослава. Он принёс ей большой букет её любимых цветов - нежно пахнущего душистого горошка, зарыл в песок возле могилы её любимые платья из шёлка, украшения из золота и драгоценных камней, принёс жертвы Богиням, что-то бормоча про себя неслышное другим. Потом обряд почитания покойной совершила жрица Макоши Нива со своими помощницами. Помянули покойную, вылив на могилу часть содержимого кубков с вином, и в молчании выпив остальное. Святослав сидел у могилы лицом к реке, в какой-то далёкой думе. Нива уже отослала всех помощниц и собиралась и сама уйти, оставив князя одного, но Святослав отреагировал на её прощальный поклон вопросом:
  
   - Ты не думаешь, что она пришла из того мира?
  
   - Не знаю, Слава. Раньше, говорят, Боги приходили к людям. А нынче Они видят, как часто славяне ставят кумирни чужих богов - церкви, оскорбляя своих. Она была необыкновенной женщиной. Может, правда, из другого мира. Она влюбилась в тебя, ослушавшись Высших Богов, которые наложили запрет на встречи Богинь с людьми. Всё-равно, ты избранник, ты уже совершил чудо: разбил каганат. Ты сможешь встретиться с ней Там. Не спеши, соверши предначертанное тебе. Докажи, что русичи великий народ, и тогда Боги снова будут встречаться с людьми. Я хочу так думать. Горе твоё велико, но не восставай против Богов. У них высшие неизвестные нам цели. Когда погиб мой муж, я хотела вместе с ним лечь на костёр, как служанка, наложница или рабыня, но другой была воля Богов, отнявших у меня мужа, и я с ней смирилась и стала служить им. Пошла служить Макоши - Матери судьбы и Богине растительной силы. Смирись, князь, перед волей Богов.
  
   - Ты хороший друг, Нива. Я ещё посижу здесь. До свидания.
  
   Долго сидел князь у могилы своей любы, разговаривая с ней, хотя и не слышал ответа.
  На обратном пути ему в сознанье, как удар мечом по шлему, вошла мысль о том, что Леля, как ведунья, узнала о его любовании другой женщиной - Еленой и не вынесла измены. Он говорил себе, что это глупости, как она могла узнать, что ничего же не было с Еленой. 'А твое желание видеть её, обнять её и поцеловать? Этого она могла не перенести', - растравлял себя князь, - Нет, это было бы слишком мелко для неё. И я никогда не смирюсь перед волей Богов, отнявших мою любу. Я верно служил Вам, Боги, а Вы отняли её у меня. Я не буду свергать ваши кумиры, но более не буду раболепствовать перед Вами. Я не хочу Вас ненавидеть, я ещё надеюсь свидеться в Ирии с Лелей, но и полной воли над собой не дам. Не будете мне вредить, будете помогать, отдам и я Вам честь, не будете - перестану служить. Так и знайте. Слышите меня, - испытывая странное ощущение бесстрашия, любопытства и всё- таки какой-то боязни, - крикнул Святослав. Никто не ответил ему.
  
   Целую неделю Святослав уходил от людей, закрывшись в своём дворце. Потом пересилил себя и стал заниматься делами княжества, чем очень обрадовал свою стареющую мать княгиню Ольгу, уставшую от дел управления. Святослав набросился на работу, стремясь вернуть себя к обычной жизни, уйти от раздирающих душу мыслей. Через месяц он снова стал похож на прежнего Святослава, только глубокая морщина вертикально перерезавшая его лоб, стала часто появляться на его лице. Работать он стал очень много: готовил войско, разбирал жалобы, судил. Много времени тратил на объезд владений, хотя наезды его были быстры и разбирательства споров о местах охоты и рыбной ловли категоричны.
  
   Однажды после четырёхдневного путешествия к северянам, князь затемно вернулся в Киев, и направил лошадь к дворцу матери, желая поговорить с ней. Вместо слуги вышла к нему ключница княгини Малка и сообщила, что княгиня легла опочивать. Святославу вдруг захотелось с кем-то говорить, отвлечь себя от внезапно нахлынувших тяжёлых мыслей. Он захотел есть и приказал подать ему еды. Малка поклонилась и ушла. Была она молодая, крупная женщина с неглупым или, как говорили тогда 'хитрым' лицом. Двигалась она очень легко и не без грации. Святослав знал, что Малка была приближённым лицом княгини Ольги, и пользовалась немалым доверием, потому он относился к ней как к своему человеку, хранящему интересы семьи. Вскоре она принесла ветчину, солёные грибы, печёных диких голубей с оливками. Чувствовалась, что она хорошо знала вкусы князя. Вернулась снова и поставила на стол медовуху и виноградное вино и ещё одну бутылку, закрытую пыльной пробкой. Вообще, Святослав, мы знаем, был неприхотлив в еде, но в эту позднюю минуту забота о нём вызвала у него тёплое чувство к любимице матери.
  
   - Я пойду, - спросила она разрешения.
  
   - Садись, - сказал князь, - мне одиноко сегодня.
  
   - Я схожу, переоденусь, я собиралась уже опочивать.
  
   - Иди, - отпустил её Святослав.
  
   Через некоторое время Малка вернулась, переодевшись в лёгкое розовое шёлковое платье с глубоким вырезом и чёрную обтягивающую юбку. Князь одобрил наряд, покачав головой, и пригласил её сесть. Она улыбнулась, гордясь оказанной милостью. Но князь сразу и забыл о ней, думая о чём- то своём. Потом встряхнулся, вернулся к действительности и приказал налить бокалы. Она отбила сургуч с пыльной пробки, налила в бокалы тёмный напиток, и посмотрела на князя. Он выпил одним глотком напиток, передёрнулся от его крепости, и стал есть. Малка слегка пригубила и сидела в неловкой позе.
  
   - Ешь, - подвинул он ей блюдо с голубями. Она отломила ножку и стала есть.
  
   - Этот дом успокаивает, - произнёс Святослав и выпил ещё бокал, налитый из пыльной бутылки.
  
   - Знаете, все мы смертны, не надо так убиваться, - ласково произнесла девушка.
  
   - Ты умная девушка. Благодарю, - вздохнул князь. Она налила ему ещё один бокал и подняла свой. Святослав выпил. Она ещё подливала ему крепкое питьё, а он сидел, сжимая кулаки, сдерживая слёзы, как он это умел. Она пересела к нему, и низко наклоняясь, так что её полные груди обнажались перед его глазами, ласково успокаивала его, говоря, что его все любят. Прижимая свою ногу к его ноге. Потом повела его в один из ближних покоев. Святослав был сильно пьян. Уложила на кровать, стала раздевать его. Имела ли она какой-то план? Думаю, он созрел по мере его опьянения. Она раздела пьяного князя, и стала восхищаться его телом, его силой, обнимая его и заставляя и его обнять себя.
  
   - Зачем? - вяло сопротивляясь, спросил князь.
  
   - Ты должен выздороветь, - поцелуем закрыла ему рот дева. Она с трудом взгромоздила его на себя, и стала целовать его, шепча нежные слова. Святославу в хмельном полусне показалось, что он снова со своей любой. И он испустил своё семя и тут же заснул. Так что Малке пришлось выбираться из-под него. Она выкарабкалась и легла рядом, не одеваясь и обняв князя. Утром Святослав увидел обнажённую женщину рядом с собой на кровати и кровь на простыне. Он потрогал её, жива ли она. Она открыла глаза и стала натягивать одеяло на своё обнажённое тело.
  
   - Откуда здесь кровь? - спросил, мотнув непривычно тяжёлой головой Святослав.
  
   - Я не виновата. Вы сами захотели. Я была девственница, - и она заплакала.
  
   - Успокойся. Оденься. Придёт княгиня. Уходи. Я сделаю тебе подарок. Уходи.
  
   Чёрные до синевы волосы, большой нос делали женщину, по мнению князя, некрасивой. Ему нравились славянские черты в лицах женщин, светлые волосы и светлые глаза. Он удивлялся себе, выбравшему такую некрасивую черноглазую и черноволосую любовницу, списав всё на усталость и крепкое вино. Но двигалась она грациозно. Быстро оделась, поклонилась и исчезла.
  
   В следующий раз он увидел её во дворце матери перед праздником Коляды, в студёный месяц Грудень. Она увидела его, выходя из двери, и, увидев, вернулась обратно, закрыв дверь. Разговаривая с матерью, Святослав спросил:
  
   - Отчего твоя ключница такая пугливая?
  
   - Тебя боится, сынок. Ты её обрюхатил и спрашиваешь.
  
   - Это мой ребёнок?
  
   - Она мне призналась, что твой.
  
   - Устал я тогда, и вино было очень крепкое. Да, ничего. Может, девочка будет.
  
   - Может, и девочка, - укоризненно покачала головой Ольга.
  
   - Откуда она родом, скажи, мама.
  
   - Говорит, из Любеча. Мать с отцом погибли от печенежского набега. Поневоле пришлось идти в люди, искать работу. Нанялась ко мне в ключницы, по закону рабыней моей стала. Но о чём ни спроси, всё знает, порядок у меня в амбарах навела. Брат у неё есть. Высоченный. Богатырь. Звать, она сказала, брата - Добрыня.
  
   - А её, Малка. Знаешь, мама, когда я допытывался в Итиле, где царь ихний. Хазары его Малк или Малх называли. Она, значит, царица.
  
   - Говорили мне, что она дочь Любечского раввина, но она отрицает это. Если и дочь, - развела руки княгиня, - сам Христос был евреем.
  
   - Пойду детей проведаю, мама.
  
   - Ярополк ничего, кроме кормилицы не признаёт, А Олег уже сейчас хлебную тюрю есть стал.
  
   Весной ребёнок у Малки родился. Княгиня велела назвать его Владимиром. Надеясь хоть этого окрестить, так как Святослав, любящий мать, христианства её не терпел, и церкви в Киеве строить запретил. Есть у нас одна церковь и хватит. Это религия для отживших своё стариков, а воину, защитнику родины она вредна. На материнские увещевания сын отвечал, что если он крестится, дружина над ним смеяться будет. Вожжи управления, когда он возвращался в Киев, Святослав уже держал крепко.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
  
  
  
  
  
   Император Никифор Фока, император самой крупной и могучей империи конца первого тысячелетия после рождения Христа, находился в большом затруднении. Его южным провинциям грозили арабы, а на севере докучные угры вторгались в пределы империи, грабили поданных и жгли греческие города. Болгары, с которыми был договор о защите границ империи, договора не исполняли, и сами способствовали уграм. Войск набрать на все направления было невероятно трудно, империя постоянно воевала. Непререкаемый закон империи гласил: 'Разделяй и властвуй!' Ему и решил последовать император. Северное княжество Рус вдруг стало знаменитым, как и его князь Святослав, после победы над второй по силе тогдашней державой - хазарским каганатом. 'Новую силу следует использовать в интересах империи. Пусть вместо нас накажут хитрых болгар. Пообещать большие деньги, если согласятся, и убить одним выстрелом двух зайцев, - размышлял вслух император, поглядывая на свою красавицу жену, на свою Феофану. Уму её он доверял, но побаивался её прекрасного знания ядов. Она сделала его императором, отравив своего мужа - императора Романа. Предпочла ему своего старого любовника Никифора. Ходили слухи, что прежде и отца Романа Константина Багрянородного она же отравила, чтоб сделать его сына, своего первого мужа, Романа императором. Феофано внимательно слушала, кивая головой. Комбинация с князем русов казалась Никифору безупречной:
  
   - Наказываем болгар и дружим с русским каганом, - продолжал свои мысли вслух Никифор.
  
   - Для такой комбинации необходим очень хитрый человек, - прервала своё молчание императрица.
  
   - Ещё он должен быть верным мне. А кто мне верен? ... Владетель Херсонеса.
  
   - Он стар, но у него умный и взрослый сын. Как его звать? Вспомнила - Калокир, - заговорила Феофано.
  
   - Надо обсудить это дело на императорском совете, - осторожно заключил свои размышления Никифор.
  
   - Завтра созываем совет, - сообщил он вызванному звонком начальнику стражи императорского дворца, - Пригласи членов совета.
  
  
  
   Калокир впервые попал в императорский дворец. Его долго вели по многочисленным лестницам вверх и вниз, по галереям, служащим для прогулок членов семьи императора, по залам, с иконами при входе, смотрящими на входящего строгим жестким испытующим взглядом, с потолками, исчезающими в вышине, сверкающим паркетным полом и скульптурами умерших императоров. Наконец, его ввели в маленькую комнату без окон, где сидел владыка полумира. Ярко горели свечи в золотых подсвечниках. Император в лёгком платье, под которым позвякивали вериги, после всех приветствий и пожеланий со стороны Калокира долго и внимательно смотрел на него, как будто стремился почувствовать его мысли, и пригласил его сесть.
  
   - Я принимаю тебя в секретной комнате для того, чтоб никто не услышал нашего разговора. В этом дворце и стены имеют уши. Тебе, может быть, неизвестно, но враги наши усилились и на севере и на юге. Мне нужны верные и умные люди.
  
   - Я готов пожертвовать жизнью ради императора, - пылко высказался Калокир.
  
   - Не надо жертвовать жизнью и не перебивай меня. Я хочу назначить тебя послом с особыми полномочиями. Ты готов служить православной империи?
  
   - Да, - еле слышно проговорил и кивнул головой Калокир.
  
   - Твой отец верно служил императорам Константину и Роману, преемником которых я являюсь, и очень помог мне в одном важном деле - он опять долго смотрел на Калокира. Тот наконец закивал головой от неловкости.
  
   - Миссия твоя склонить князя русов воевать болгар. Болгары нам не верны, тратить на них наши войска неосмотрительно при очевидной угрозе с юга. Заодно пусть потратит свои силы новый успешный варварский полководец князь русов. Имя его Святослав. Обещай ему золото. Твой предел - пятнадцать кентинарий и не более.
  
   - А что ещё я могу ему обещать? - обрёл голос Калокир.
  
   - Нашу вечную дружбу... нашу помощь, когда ему будет трудно. Помощь против печенегов. Они всем досаждают. Дикари. Когда сможешь отправиться в Русию?
  
   - Как только соберётся посольство.
  
   - Это хорошо. Посольство - не твоя забота. Его соберут быстро. Готовься послужить империи, - вяло помахал рукой уставший император.
  
   Одно дело осталось Калокиру - ждать. Но он усиленно думал, бродя по городу. Был он невысок ростом, один глаз у него всё время был полузакрыт. Девушки не любили его. Любовь он покупал в специальных заведениях. Одевался он вызывающе роскошно, тратил деньги легко. Но успел выучить несколько языков, много читал и хотел многого, даже страшно подумать чего, а не только сказать, рискуя лишиться головы. Всё в его жизни было подчинено этому желанию: стать выше всех. Он чувствовал своё умственное превосходство над большинством людей и готов был на многое, чтоб обрести власть. Именно сейчас судьба давала ему такой шанс - войти в число людей, решающих судьбы государств, и он твёрдо решил воспользоваться этим шансом прежде всего для себя, а не для этих подозрительно часто меняющихся императоров. Нужно было понравиться князю русов. И он не остановился бы ни на мгновение обмануть и его, если будет нужно.
  
   В начале осени посольство выехало в Киев. Столица русов Киев стоял на высоком берегу Днепра, белея своими стенами. Большой орёл появился в небе и, размахнув свои крылья над головами греков, полетел к городу. 'Хорошая примета!' - подумал Калокир, и напряжение, связанное с неясным исходом предстоящих дел, ослабло. Посольство разместили в палатах рядом с христианской церковью. Выслушивая советы и информацию местных попов, обязанностью которых, кроме крещения язычников, был и сбор сведений, Калокир одевался, готовясь к приёму у князя. Он одел тонкую батистовую рубашку, короткие штаны и чулки, примерил шляпу с широкими полями.
  
   - Вы можете одеть сутану. К таким костюмам мы их приучили. Ваш костюм может вызвать неприятие во дворце.
  
   - Я сам знаю, что мне одевать. Я приехал сюда не крестить князя. Прошу не давать мне глупых советов. Уходите. Вы мне больше не нужны.
  
   - Разве мы не войдём в посольство.
  
   - Нет. Вам там делать нечего. У меня особая миссия, - небрежным жестом выставил Калокир священников.
  
   Зал приёмов был богато убран: На окнах висели затканные золотом и серебром занавеси, на полу расстелен роскошный ковёр. Стражники в кольчугах стояли в проёмах окон. В центре возвышались два трона: в одном сидел великий князь Святослав, в другом княгиня Ольга. На Святославе красовалась золотая корона, а на княгине - серебряная. Святослав с интересом вглядывался в изящно кланяющегося посла в необычном костюме, идущего к трону после объявления его персоны. Остановившись в полутора саженях от трона, посол поклонился низко-низко, а шляпой коснулся пола:
  
   - Великий князь земли Рус, ударом своего меча уничтоживший хазарский грабительский каганат. Государь, расширивший границы своего княжества от моря варяжского до моря Хвалынского и от моря Хвалынского до Понта Эвксинского, властвующий над десятками племён и народов, тебе привёз я приветствия и поздравления от великого императора греческой империи Никифора Фоки и его заверения в нашей вечной и неизменной дружбе.
   Снова поклонился посол:
   - Вам, великая княгиня-мать, приветствия и поздравления от императора и его благодарность за рождение и воспитание такого замечательного сына! Слуги, внесите дары!
  
   Внесли большой сундук, открыли его и увидели внутри грызущего решётку барса. Внесли коробки с украшениями и множество тканей. Святослав с любопытством смотрел на посла и подарки, и, наклонившись к княгине, тихонько спросил:
  
   - Чего просить будут? Как думаешь?
  
   - Военной помощи.
  
   - Я так же думаю. Но посол очень забавный.
  
   - Кривые - опасные люди.
  
   - Я не боюсь опасностей.
  
   - Не зарекайся. Отвечай послу.
  
   - Мы ценим дружбу императора Византии Никифора Фоки и заверяем его в нашей вечной и неизменной дружбе с империей. Что подвигло императора снарядить посольство в нашу глушь? - спросил Святослав.
  
   - Об этом я получил указание передать князю в личной беседе наедине. Соизволите ли принять меня? - вздёрнул слегка нос Калокир. Святослав переглянулся с княгиней, она еле заметно кивнула ему головой, и он обратился к ней с просьбой дать им с послом удалиться в ближний покой. Она кивнула головой.
  
   Оставшись наедине с князем, Калокир изменил свою посольскую велеречивость на обычный язык:
  
   - Буду краток, император хочет, чтоб вы за плату в золоте расправились с его врагами.
  
   - Какими?
  
   - Речь идёт о болгарском царстве. Болгары не выполняют условия договора с империей и пропускают угров для нападений на наши провинции.
  
   - А какой интерес нам нападать на болгар - наших братьев славян. Император обязуется хорошо заплатить? Сколько?
  
   - Десять кентинарий золота.
  
   - Двадцать.
  
   - Остановимся посередине - четырнадцать. Буду откровенен, больше не дадут.
  
   - Я обдумаю предложения, и вскоре дам ответ, - князь вышел из комнаты.
  
   Через день, чтоб убедить посла, что он не рвётся выполнять просьбу императора, Святослав вызвал Калокира на беседу. В том же уединённом покое они встретились. И первым заговорил грек:
  
   - Великий князь, не боитесь, что нас подслушают?
  
   - Не боюсь. Слуги мне верны, чужих нет во дворце. Не боюсь. А почему ты спросил?
  
   - Император принимал меня в подвальном помещении во избежание подслушивания. Они в Константинополе всего боятся.
  
   - Ты не очень жалуешь своего господина.
  
   - Он господин над моим временем, моим кошельком, но не над моей душой. Если б ты знал, князь, сколько интриг, воровства, злобы в императорских дворцах и вокруг их, ты бы ужаснулся. Там ото всего несёт затхлостью, немощью и старостью. Извини, князь, я разгорячился.
  
   - Перейди в другую службу.
  
   - Куда? Мой отец начальник в Херсонесе - я подведу его. Здесь мне платят, но мне хочется, пока я молод, вымести всю эту затхлость из некогда великой Греции, родины Александра. Ты знаешь о нём?
  
   - Знаю. Что же ты предлагаешь?
  
   - Это будет стоить мне головы, если наш разговор услышат, но ... Я предлагаю оставить все обещания Никифора Фоки, взять четырнадцать кентинарий золота. Завоевать Болгарию и помочь мне вымести из Константинополя этих узурпаторов и отравителей, оскорбляющих звание грека. Взамен ты получаешь огромные дары от меня и Болгарию в вечное владение. Вместе мы завоюем весь мир. Дуумвират наш будет править вселенной.
  
   Святослав сузил глаза, впиваясь взглядом в разгорячённое воодушевлением лицо Калокира во время откровений того. Восторг на лице грека убеждал в его искренности. Будто тот подслушал тайные мысли Святослава о всемирной империи. 'Его предложение созвучно с моими мыслями. По крайней мере, пока', - подумал князь.
  
   - Мне предложение нравится, но где гарантии?
  
   - Я буду сообщать тебе, князь, обо всех планах империи, которые я узнаю.
  
   - Я должен подумать.
  
   - Здесь нельзя думать. Или ты соглашаешься, и мы вместе завоюем всех, или я скажу, что пошутил, чтобы проверить тебя.
  
   - Ты очень смелый.
  
   - Мы молодые должны быть смелыми, иначе когда ситуация созреет, у нас уже не будет хватать решимости.
  
   - Я согласен. Продолжим дело Александра, - князь обнял Калокира, так что у того затрещали кости.
  
   - Ты очень сильный. Это хорошо.
  
  
   Несколько раз Святослав уединялся с Калокиром и обсуждал детали будущей компании. Калокир послал императору письмо, подтверждающее согласие Святослава выполнять план императора. Калокир писал, как ему удалось сбить цену в двадцать кентинарий золота на предельную - в пятнадцать кентинарий. Нужно посылать золото, так как князь намерен нанять много воинов из подвластных ему областей. Начало положено.
  
   Вскоре под большой охраной прибыла первая партия золота. Пытаясь успокоить мать, Святослав рассказал ей подробности договорённости с императором, не делясь с ней своими договорённостями с Калокиром. Во-первых, потому что это были пока прожекты, во-вторых, ей и так было бы беспокойно от его ближайших планов. Князь решил в этот раз не добиваться побед одной своей храброй и хорошо вооружённой и обученной дружиной, а набрать войско, подавляющее противника численностью.
  
   В один из вечеров к нему зашла мать его друга Вышаты Нива. Она стала редко появляться во дворце после поездки княгини Ольги в Константинополь и крещения её там патриархом. Княгине тоже, видимо, было трудно встречаться со своей бывшей подругой, по прежнему служащей ложным, по её мнению, богам. Прежняя откровенность заменилась пытливым высматриванием промахов и ошибок подруги.
  
   - Я не по просьбе княгини говорю с тобой. Вышата тоже не знает о моём визите. Я хочу поговорить о твоём новом друге - греке. Я его знаю мало, но у меня есть опыт ведания людей, и я наблюдала за ним.
  
   - Что же видно в нём издалека.
  
   - Не смейся, но ничего хорошего мой взор не нашёл в твоём новом друге. Опять говорю: Вышата не знает о моём визите. Твой новый друг зол и честолюбив, и не остановится перед предательством друга. Он кажется себе очень умным, но плохо чувствует волю богов. И, ещё, он кажется мне неудачником. Он похож на посланца Чернобога или по ихнему, по христиански Дьявола. Не поддайся его пути. Вот всё, что я почувствовала в нём.
  
   - Я хорошо чувствую свой интерес и интерес людей, которыми я командую, интерес нашего народа. Мы храбрые воины. Вероятно нет сейчас на свете более храбрых, чем мы. Наши Боги, ты это знаешь, хотят новых людей, поклоняющихся им. Нам нужен свободный выход в Понт Эвксинский для торговли и мореплавания, нам нужны книжные умные люди. Нам нужен простор для объединения многих славянских государств в одно, где будут поклоняться нашим, настоящим Богам. Ты же это чувствуешь, Нива. Я тебе верил всегда не меньше, чем матери.
  
   - Я хочу сказать одно, ты мне как сын, сумей удержаться от вредного чужого влияния.
  
   - Успокою тебя: я слушаю Калокира, но поступать буду, как велят мне наши Боги.
  
   - Пусть дадут тебе Боги мудрости и твёрдости. Дай, я поцелую тебя. Неспокойно у меня на душе.
  
   - Мы всегда побеждали, моя дорогая Нива, - попрощался с ней Святослав.
  
  
   Приготовления к походу шли быстро и потому напряжённо. Лес в окрестностях Киева повывели: рубили тысячу стругов вместимостью шестьдесят человек в каждом. Шили паруса из парусины, поставляемой Константинополем в счёт платы за услугу. Обучали новобранцев военному и морскому делу. Зима была мягкая и малоснежная, а весна ранняя и сухая. К месяцу Изок флотилия была готова. Она не помещалась возле Киева, и передовые струги чалились в низовых городах. Струг Святослава отчалил от киевской пристани под громкий женский плач и не менее громкие пожелания удачи и успешного плавания. Через пороги перетащились быстро. Катки ранее перетащенных стругов подкладывали под новые суда, и работа кипела здесь небывалая. Испуганные печенеги даже близко не подходили к порогам, несмотря на то, что с ними был заключён мир, и они обещали помогать громить болгар. Наконец флотилия длиной в несколько километров вытянулась вдоль русла Днепра, внушая ужас и восхищение редким в тех местах жителям низовий реки.
  
   Море открылось неоглядным простором, мелодией вечности, звучащей над ним. А струги всё подплывали и подплывали, в глазах рябило от их количества. Деревянные морды зверей и птиц хищно взирали на окружающее с носов кораблей. Попутный ветер бойко погнал струги, вслед за княжеским, по заливу, в который кроме Днепра впадают другие реки. Плыли мимо многочисленных греческих селений на левом берегу залива к устью Днестра, затем Дуная. Многоводный Дунай при впадении в море разделялся на три большие русла. Пошли по восточному руслу.
  
   Болгары, увидев флот, закрывали ворота своих селений и городов, но впечатлившись его многочисленностью, выбрасывали белый флаг. Три дня сопротивлялся Переяславец со своими высокими стенами, но русы высадились возле него со всех своих стругов, и на третий день штурмом взяли город. Предвидя неминуемое поражение, болгарский царь Пётр умер от переживаний. Но Святослав не казнил защитников города, сдавшихся с оружием в руках, а миловал их, и вербовал в свою армию. Победа оказалась лёгкой, и Болгария с её горами и реками понравилась Святославу. Сыну царя Петра князь возвратил знаки царского достоинства. Это не понравилось Калокиру, но мысли его были заняты другим событием. Пока они готовили захват Болгарии и произвели его, всё изменилось в Константинополе. Никифора Фоку убили, и новым императором Византии объявил себя полководец Иоанн Цимисхий. Калокира опередили. Он был в бешенстве, посылал новому императору беззвучные проклятья. Но прибыл в Константинополь, выразил Иоанну Цимисхию свою лояльность и представил захват Болгарии как победу империи, но стал жаловаться на Святослава за его властолюбие и, якобы, за его требования новых денег, на которые он сам и подговорил Святослава. В случае невыполнения его требований Святослав мог грозить Константинополю остаться в Болгарии навечно.
  
  
  
   У судьбы есть одна закономерность: чем ближе человек к желанной цели, тем больше неожиданных препятствий она ему подставляет. Легко завоевал Святослав Болгарию, и был готов к походу на Константинополь, где плёл свои интриги кривой грек. Но новое препятствие встало перед Святославом. Пришла пугающая весть с родины от киевских граждан. Святослав сразу же, оставив вместо себя верного, как он думал, болгарина по имени Василий, отбыл на родину в Киев со всей своей дружиной.
  
   Киев осадили печенеги. Узнав о местонахождении князя, предполагая и правильно предполагая, что в Киеве осталась малая дружина, одно из племён печенежских, решило пограбить богатый город. Княгиня Ольга с тремя своими внуками была в городе. Остатки дружины и городское ополчение закрылись в высоких стенах города. Но выйти на открытый бой с многочисленным противником сил не было. Жатва еще не начиналась, и запасов продовольствия в городе было мало. Через короткое время начался в городе голод. Сил у защитников города не оставалось. Печенеги со всех сторон обступили город, так что дать весть не было возможности. Звучали голоса с требованием открыть ворота - всё равно умирать. В это время дозорные со стен города увидели и опознали на той стороне Днепра киевскую дружину воеводы Претича, ходившую в полюдье к северянам. 'Надо дать им знать, что мы умираем с голода, и если они не придут завтра, то сдадимся', - решило стихийно собравшееся вече. 'Как же дать им знать?' - ломали голову осаждённые. 'Я им скажу', - неожиданно крикнул высокий крепкий юноша, слушавший обсуждение веча. Широкоскулый, со свешивающейся на лоб чёлкой он мог сойти за печенега.
  
   Скинув рубашку и взяв уздечку в зубы, он по верёвке спустился с высокой неприступной стены в густой кустарник и вышел в стан печенегов, загораживающий выход к реке. Он знал печенежский язык, так как его бабка несколько лет провела в молодости в печенежском плену, пока её не выкупили. 'Пегого жеребца не видели? Сбежал, гад', - спрашивал этот смелый юноша у встречных печенегов. Те в ответ пожимали плечами. Подойдя к воде, юноша сбросил обувь и кинулся в реку. Заподозрив неладное, осаждающие стали стрелять из луков по пловцу, но тот уже уплыл далеко. Навстречу ему с другого берега реки выслали лодку. Претич из рассказа юноши понял, как тяжело положение осаждённых, и какое наказание ждёт его от князя, если он не поможет, и приказал готовиться завтра к переправе.
  
   Наутро струги с дружиной Претича выплыли на реку. Со стен города их приветствовали громкими радостными криками осаждённые. 'Святослав плывёт', - закричали в стане печенегов, и они в панике бросились к своим лошадям и ускакали, освободив город. Но их вождь, увидев малое число стругов, вернулся и спросил у Претича:
  
   - Ты князь?
  
   - Князь идёт следом, а мы передовой отряд.
  
   Печенег предложил Претичу дружбу. Они обменялись оружием, и печенеги отошли от города, но встали на реке Лыбеди рядом с городом. Тогда и появилась возможность дать весть Святославу. Написали ему с сердцем: 'Ты, князь. Ищешь чужой земли, и о ней заботишься, а свою покинул. А нас едва не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придёшь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?'
  
   Тогда-то князь с дружиной поспешили на родину.
  
  
  
   Иоанн Цимисхий, захватив трон, не стал наслаждаться радостями неограниченной власти, а попытался прежде всего прочно утвердить её. Войско было в плачевном состоянии. Он начал набирать новое войско и требовать жёсткой дисциплины в нём. За малейшее неповиновение казнил ослушников, но восстановил разрушенное коррупцией снабжение войска. Невероятно сильный физически, смелый и умелый воин, он сам сражался в первых рядах, восстановив этим веру своих воинов в военачальника. Святослав со своим войском, будто бы требующий дополнительной платы за захват Болгарии, становился серьёзной угрозой для императора. Цимисхий правильно оценил угрозу. Он знал об успехах Святослава в разгроме каганата, и знал, или, скорее, догадывался о его настоящих планах. Только бестолковый актёр, изображавший из себя святого, увешанного веригами, прежний император Никифор Фока мог нанять его на усмирение болгар. Это было всё равно, что класть голову в пасть медведя. Требование Святославом недополученных денег означало войну. И Цимисхий стал к ней готовиться, собирать войско.
  
  
   Святослав же прогнал печенегов от города и не приученный к мирной жизни, через короткое время двинулся на Волгу и покорил Волжских болгар, посылая к ним своих послов со словами: 'Иду на вы!' На обратном пути взял под свою руку и наложил дань на вятичей - последнее славянское племя на востоке, неподвластное Киеву, предупредив и их о своём наступлении. Отдохнув после похода, Святослав на пиру в теремном дворе сказал матери и боярам своим: 'Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае - там середина земли моей, туда стекаются все блага: из греческой земли - золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мёд и рабы'. Бледная худая княгиня Ольга ответила сыну: 'Видишь - я больна; куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся, куда захочешь'. Святослав уверил мать, что говорил свои слова не потому, что хочет нынче уйти куда-нибудь в поход.
  
   Болезнь в эту же осень обострилась, и Ольга умерла. Святослав не одобрял крещения княгини, но в точности выполнил её волю: не справлял тризну, а похоронил её по христианскому обряду. У княгини был свой духовник. Святослав тяжело переживал смерть любимой матери, даже долго не давал зарыть её в землю, сидя у её открытого гроба. Столько жизни ушло с её смертью, столько любви стало некуда девать. Он сидел у её гроба, будто надеясь, что Боги оживят её, и только сыновья смогли увести отца, и похороны состоялись. 'Вот я остался в нашей семье самым старым и должен быть самым мудрым, а мне хочется снова услышать её обращение ко мне как в детстве: 'Светик', - понуро сидя на кровати, уже раздевшись, чувствуя вкус подавленных, не пролитых слёз, прощался с матерью сын.
  
   После смерти матери, по её слову, ничто уже не держало князя в Киеве. Дети подросли, им уже надо было самим осваивать жизнь, как делал в своё время он сам, в гораздо более нежном возрасте начиная битву с древлянами неудачным броском копья. Он любил своих детей как всякий нормальный человек, но знал, только собственный опыт по-настоящему чему-нибудь учит. Старший Ярополк был оставлен княжить в Киеве, младший - у древлян. Но потребовали своего князя новгородские послы, уставшие от произвола наместников. Ярополк и Олег в одно слово заявили: 'Не потягнем, отец'. У Малки матери Владимира - незаконного сына Святослава был брат по имени Добрыня, как он называл себя. Умный, расчётливый человек, дядя пусть незаконного, но всё же сына великого князя, он, служа в охране дворца, прознал о требованиях новгородцев, и, собрав все наличные диргемы в кошель, вечером пришёл к новгородским послам. Напоив обоих, он, раскрыв кошель, стал уговаривать их просить в Новгород на княжение третьего сына великого князя, Владимира. Послы, взяв подношение, пообещали просить Владимира. На их просьбу Святослав не сразу ответил. Незаконный сын не имел прав на наследство отца наравне с сыновьями от законной супруги. И Святослав нарушал правила, если б выделил ему часть княжества. Добрая бабушка княгиня Ольга старалась не делать большой разницы между внуками. Владимир жил не во дворце, но постоянно находился там вместе со своей матерью. Святослав сначала воспринимал мальчика как напоминание о своём неприятном приключении, но затем подобрел к нему. Святослав сделал так, чтоб Малка не попадалась ему на глаза, но с сыном разговаривал, хотя тот дичился его, возможно, из-за обиды за мать. Письму и чтению Владимира учили вместе с братьями. Он показал неплохие способности. Посомневавшись, Святослав определился, когда ему пришла в голову, скорее, не мысль, а чувство, что Владимир его же кровь. И князь ответил послам: 'Берите его'.
  
  
   Дружина, верная своему предводителю, как и он нетерпеливо ждала похода. Двенадцатитысячное конное войско русичей уходило от города к новым битвам и приключениям, неся в сердцах надежду на победы и завоевания, на славу и богатство. Уж скрылись белые стены Киева, не слышно рыданий жён, пожеланий счастливого возвращения и удачи. Встречный ветер обвевает лица. Их путь в страну Болгар. Сон под открытым небом и покрывалом из звезд, когда молодые воины перед сном представляют себе будущие свои поединки и битвы, а старые вспоминают те, в которых они чудом избежали смерти, а их мечты о будущем перемешаны с воспоминаниями о прошлом.
  
   И вот он желанный Дунай. Кони напоены из его вод. Вот она столица нового княжества Святославова - Переяславец.
  
   Ворота города закрыты, на стенах воины, но в прошлом году, когда войско русичей подошло к городу, оно было (это войско) впятеро больше, чем нынче, Тогда были струги, и болгарские города завоёвывали и с суши и с воды. Наместником своим в Переяславце оставлял Святослав болгарина Василия. Послал Святослав громкоголосого дружинника выкликать Василия. В ответ услышал смех со стен города. Построили дружину в боевые порядки. И вовремя. Отворились ворота Переяславца, и вылетело оттуда мощное конное войско и врубилось в передовой отряд русичей. Будто два железных тарана врубились друг в друга, высекая искры. Окружила болгарская конница передовой полк русичей, так что нападали и спереди строя и сзади, не давая основным силам киевского войска помочь передовому полку. Одолевали болгары. Ещё новые их отряды выходили из ворот - кто-то хорошо подготовил встречу русского войска. Много раненных в передовом полку, а возможности перевязать раны нет. Истекают кровью русичи. И громко крикнул своим дружинникам Святослав: 'Братия и дружина! Здесь нам и помереть выпадает кош. Будем мужественны. Мёртвые сраму не имут'. Предусмотрительно Святослав оставил часть старой дружины в резерве, и дал им знак начинать, боясь только одного, чтобы болгары не ответили новым свежим полком. Но не было этого полка у болгар, и хоть и сопротивлялись они отчаянно, отвернулось к вечеру от них везение, и стали отступать они в город, но ворота уже закрыли, и разбежалось болгарское войско, сберегая свои жизни. А Святослав приказал штурмовать стены, знал он слабые места в обороне города. Вскоре бой продолжился на стенах, а затем заскрипели и ворота, открываясь. Город был взят. Не стал Святослав наказывать простых болгарских воинов: только разоружал их. Зато всю старшину посадил под замок. Признались они тут же, что подговорили их сопротивляться русичам греки именем нового императора Цимисхия. И оружие им дали и золото. Казнил Святослав только самых главных подкупленных греками воевод, помиловав и царя болгарского и вельмож.
  
   Все болгарские города сдались без боя. Набрал много новых воинов из болгар русский князь в свою дружину. Болгария была снова покорена. И последний крупный город Доростол сдался без сопротивления. Открыли ворота, и группа граждан вынесла на блюде каравай хлеба и соль. Но не обошлось без серьёзного происшествия. Из ворот города с белым флагом в руках верхом на белом же жеребце, будто догоняя старшин, несущих хлеб, появился всадник. Казалось, он нёс старшинам белый флаг - символ покорности. Процессия уже остановилась перед князем Святославом, но хлеба не вручила, стала что-то кричать этому всаднику. Флаг у него был обкручен вокруг древка. Доскакав до процессии, всадник, не останавливая коня, располосовал флаг, спрятанным внутри флага мечом, и двинул коня на Святослава. Мгновенно, закрывая князя, выросла перед всадником рослая фигура русского воина и отразила удар его меча своим мечом. Меч болгарина, соскользнув, задел открытую шею русского воина, но он успел ещё воткнуть свой меч снизу в живот противника, и тот, обливаясь кровью, упал с коня.
  
   - Лекаря! - крикнул князь, но кровь уже густо изливалась из раны русского богатыря. Святослав зажал её рукой.
  
   - Держись, Медведко, - зажимая рану и будто пытаясь взглядом удержать верного воина, сжимая зубы, проговорил Святослав.
  
   - Не смогу, князь... Чувствую смертный холод... Прошу... сын у меня есть... один. Никита... Возьмите в дружину..., - преодолевая предсмертную слабость, произнёс воин и закрыл глаза.
  
   - Жизни своей не пожалел для меня. Боги! Место героя в Ирии, - наставительно произнёс князь. Горько вздохнув, закрыл он остановившиеся глаза Медведки.
  
   С первого взгляда понравился Святославу этот добродушно улыбающийся богатырь, когда он осматривал в Киеве прибывших новгородских воев. В битве под Переяславцем Святослав восхитился Медведком, когда тот, освободившись от убитого стрелой коня, принял на плечи прыгнувшего на него со своего коня с желанием добить русича здоровенного болгарина и, не дав тому замахнуться саблей, за ноги сбросил его с плеч и, размахивая им как палицей, продолжил битву. Отвага, ловкость и сила Медведки покорили князя, и он ввёл его в свою ближнюю дружину. С последним гонцом в Киев он передал наказ о сыне героя.
  
  
   После перехода Доростола под власть Святослава снарядил князь гонца в Царьград с решительными словами: 'Иду брать Царьград, как взял Переяславец'. Знали его клич греки. И послали хитрые греки к нему письмо, и согласились платить ему дань на всю его дружину. И просили уточнить, сколько дружинников у русичей, чтоб на каждого исчислить дань. У Святослава осталось десять тысяч, но он передал, что в его дружине двадцать тысяч. Злобно усмехались умный и коварный император Цимисхий и его военачальники и не дали дани, а выставили стотысячную армию против русичей. И пошёл Святослав на греков, и вышли те против русских. И было греков по десять человек против одного русского. Но греков уже ослабила и разложила христианская проповедь, а русичи были сильны духом, смелы и умелы в воинском мастерстве. Но стотысячное море греческих полков испугало многих из русских воинов. Святослава предстоящие исключительные трудности заставляли полностью собраться. Он встал перед своим войском и зычно, но с дружеской проникновенностью произнёс: 'Братия и дружина! Нам некуда уже деться, хотим или не хотим - должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мёртвые срама не имут. Если же побежим - позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь'. И зашумели воины, и вышел вперёд один и как перед совестью общей сказал: 'Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим'. И исполчились русские, и была жестокая сеча, и не выдержало греческое христианское войско и побежало. И пошёл Святослав к Константинополю, воюя и разбивая греческие города. И запросили греки мира, предлагая Святославу золото и паволоки, но он не взглянул на них, приказав забрать. Когда поднесли ему со следующим посольством оружие, он очень заинтересовался им, и даже поблагодарил императора за подарок.
  
  
   Битвы и единоборства лишили войско Святослава многих воинов, и ослабла дружина русичей, а болгары, видя малое число русичей, стали убегать из войска. А греческое войско росло. Даже на киевских базарах появилось в разговорах много повидавших торговых людей новое имя: Цимисхий. Его стали употреблять почти так же часто, как имя Святослав. Огромное греческое войско под водительством этого нового смелого и талантливого императора стало теснить уставшее и голодающее войско русичей. Ни отчаянная храбрость и полководческое умение князя Святослава, ни опыт воинов из ближней дружины, где каждый стоил десятков греческих воинов, не спасали Святослава. Конного войска у русичей почти не осталось, и Цимисхий умело пользовался этим. Но знал константинопольский император, что русские не сдаются, что дорого продадут свои жизни загнанные в угол русские воины, почитая высшей доблестью погибнуть в бою. Он знал, что русские считали - достойная гибель в бою открывает воину двери рая - Ирия, как они его называли. Этот талантливый предводитель христианского войска, человек необыкновенной личной силы и хитрости завидовал своим варварским, как он их называл, противникам. Его войско побеждало только подавляющей численностью. Семитысячное русское войско под командованием Вышаты, оставленное Святославом в Переяславце, отчаянно сражалось со стотысячным войском греков, нанося им серьёзный урон. Вынужденное отступить в царский дворец, оно выдерживало осаду, пока разъяренный Император не приказал зажечь дворец. Так и погибли русские воины, сгорев заживо. Не было у них сообщения с князем, и не успел он придти к ним на помощь. Гибель войска и смерть друга потрясли Святослава. Он с вечера заперся в своём покое и не пускал никого к себе.
  
   Основной крепостью в Болгарии остался у Святослава Доростол. Там он принял бой с греками, и два дня сражались они, не уступая друг другу, пока в лицо русским воинам не полетели облака пыли и песка от сильного ветра, и тогда отступили они в город. К осаде город не был готов, очень быстро подходило к концу продовольствие. В глухую дождливую ночь с ураганным ветром вывел Святослав две тысячи своих дружинников из города на стругах. Обошли они окрестности, собирая в деревнях и городках продовольствие, а на обратном пути, встретив у воды отряд греков, напали на него и отняли и жизни и оружие. Скережеща зубами, приказал Цимисхий усилить наблюдение за городом. Снова вывел своё сильно поредевшее войско русский князь против огромного войска греков. И бились они целый день, и хотел Цимисхий выманить русичей на открытое поле, где греки бы смогли использовать своё численное превосходство эффективнее, но не поддался Святослав. Ни те, ни другие не праздновали в этот день победу. Трудно было русским, но не легче было и Цимисхию. Больших потерь в войске он не мог допустить, слишком тревожные вести приходили из Константинополя. Город интриг и интриганов полнился слухами о заговорах против него.
  
   Позвал к себе в походный шатёр император Цимисхий своего самого доверенного советника Афиногена. Во время захвата Цимисхием власти в Константинополе оказал Афиноген ему неоценимую услугу: привёл патриарха под конвоем в императорский дворец, где тот и провозгласил Цимисхия Императором и Богоподобным и помазал его на трон, невзирая на то, что распространялись слухи о спасении и бегстве прежнего императора Никифора Фоки.
  
   Полулёжа на мягком, обитом парчой диване, делился своими мыслями с советником император:
  
   - Если бы мы имели время на долгую осаду Доростола, нас ждала бы полная победа над Святославом. Хотя я восхищаюсь этим полководцем варваров. Он сражается как наши древние герои.
  
   Внимательно, сощурив глаза, выслушивал его Афиноген.
  
   - Позвольте сказать, Богоподобный.
  
   - Говори.
  
   - Хорошо бы переманить его на свою сторону, чтоб он громил наших врагов.
  
   - Ты наивней, чем я думал. Он бы нынче, я думаю, согласился б, чтоб потом собрать большое войско и разгромить нас. Но у меня нет к нему злобы. Каких воинов он воспитал. Львы! Я бы гордился такими героями. В последней битве их было меньше десяти тысяч против нашего с лишком стотысячного войска. И мы не смогли победить.
  
   - Знаете ли вы, Богоподобный, что его любимой книгой была книга о подвигах нашего царя Александра из Македонии?
  
   - Вот как. Эта книга вдохновляла и меня, - император глубоко задумался. Прервав молчание, он произнёс:
  
   - Если они согласятся на перемирие, я тоже соглашусь.
  
   - Я получил известие, император: в Константинополе снова плетут интриги. Патриарх открыто выражал недовольство усилением влияния военных.
  
   - Именно потому я вынужден выпустить этого льва из города. Надо возвращаться в столицу. Как бы не было поздно. А со Святославом лучше всего расправляться чужими руками, чтобы в случае неудачи покушения, не приобрести смертельного врага. Я начинаю учиться коварству, - хохотнул император.
  
  
   Святослав собрал совет. На совете воеводы и бояре поддержали князя, когда он
  предложил им мириться с греками, так как мало нас осталось. Возьмём дань с греков и вернёмся на Русь, так решил совет. И стали мириться. Цимисхий согласился на мир и выпустил струги с русской дружиной из Доростола. Получили дань, и заключили не очень выгодный мирный договор. Слишком далеко от родной земли ушли русские полки. Погибли многие в битвах. Слава им, слава. Чести и славы искали они для своей земли, и многие полегли на чужой земле. Погрузили русичи дань в струги свои, и поплыли по могучему Дунаю в Понт Эвксинский. А Цимисхий поспешил в Константинополь.
  
  
   Остатки конной дружины во главе с воеводой Свенельдом Святослав направил по суше, приказав им через месяц соединиться с ним в устье Днепра. А сам, посадив войско на струги, нагрузив их богатой добычей, поплыл вниз по Дунаю к морю и по морю на Днепр. Высокий худой и жилистый викинг Асмуд - старый верный дядька князя, первым посадивший младенца Святослава на коня, учивший его владеть тяжёлым мечом и копьём, другим премудростям воинского искусства, нынче советник и охранник князя, стоя на палубе струга, на которой был разбит великокняжеский шатёр, убеждал Святослава принять дополнительные меры безопасности:
  
   - Князь, коварство греков всем известно. Думаю, Цимисхий отступил от Доростола, почувствовав опасность для своей власти в неспокойном Царьграде. Ты благоразумно поступаешь, высылая дозоры вдоль реки. Греки могут неожиданно напасть или натравить на нас кочующие в низовьях Дуная или Днепра племена.
  
   Святослав задумался, сделал несколько шагов по помосту, обернулся к викингу и, отбросив кивком головы назад толстую кудрявую чуприну, росшую из середины бритого голого черепа, заговорил:
  
   - Я уважаю тебя, Асмуд. Нет, люблю. Ты во многом заменил мне отца. И я выполню твой совет, наставник. Но вот что мне хочется сказать: мы воевали с ордами диких кочевников, с войском хитрых греков- христиан, или ещё более хитрых и изворотливых хазар. Те и другие, и третьи хотели нас убить или хотя бы завоевать. Мы знаем, иногда злоба и внезапность налёта дают победу кочевникам, иногда богатство и коварство империи побеждает. Но мне всегда хотелось, чтоб побеждала честная сила и мудрый расчёт. Чтоб побеждал Белбог, а не Чернобог или навии с их кознями против людей, чтоб люди не уподоблялись злыдням и упырям, а были достойны богов, истинных богов русичей: Рода и Перуна, Велеса и Макоши, Лады и Лели. Люди часто слабы и трусливы, им нужен пример. Он нужен и коварным грекам и диким печенегам. Я хочу и врагам и союзникам давать пример честного боя. Конечно, мы смертны, а нам на этом свете ещё нужно защищать наших детей и жён, нашу землю, а для этого мы должны быть осторожны. Но благородство возвышает людей до Богов, равняет с ними, и землю таких народов славит. Пока мы благородны и смелы, мы будем побеждать наших врагов, если даже их хитрые боги и дадут им временный перевес. Не предавать своих Богов, стремиться быть им равным - вот высшая мудрость. Разве не этому ты учил меня?
  
   - Я согласен с тобой, великий князь, но у нас много раненных и больных, у нас мало хлеба и скота для пропитания, воины устали, потому я и призываю к осторожности, зная хитрости греков.
  
   - Жаль, что ты не понял меня до конца, - Святослав потрепал викинга по плечу и ушёл в шатёр. 'Я понял одно: ты слишком смел и слишком любишь битвы и потому беззаботен, мой князь' - подумал Асмуд.
  
   Благополучно спустились по Дунаю. И в море обошлось без большого ветра. В месяц Листопад струги вошли в устье Днепра. И здесь опасения Асмуда оправдались. На левом берегу реки гарцевали небольшие отряды всадников. Это были сторожевые отряды печенегов. Через три дня изнурительной гребли против течения и на правом берегу реки тоже появились всадники. Обрадовались, когда разглядели своих. Это была конница, ведомая воеводой Свенельдом.
  
   - Где новые стада или табуны, воевода? Я же велел тебе раздобыть продовольствия. Воины истощены, - недовольно щуря глаза, наступал на Свенельда Святослав. Тот испуганно оглянулся назад. Они стояли на высоком обрыве над Днепром.
  
   - Не пугайся, я не убиваю своих воинов и своих воевод. Только за измену.
  
   - Я не боюсь умереть, великий князь. Я думаю, Один и Фрея возьмут меня в Вальгаллу.
  
   - Мы погибнем не в бою, а от голода.
  
   - Во всей земле между Дунаем и Днепром уже второй год засуха. Хлеб не уродился снова. Трава высохла. Наши кони не успевали насытиться за ночь. Городки и селенья не пускали нас за свои стены. За огромные деньги продавали нам немного еды. На осаду у нас не было времени. Мы спешили соединиться с тобой, великий князь. Табун в сорок голов мы захватили уже здесь на берегу Днепра. Лошади необъезженные, полудохлые, часть из них мы съели, князь. Пока ждали вас. На том берегу всё время появлялись дозоры печенегов. Струги перетаскивать по этому берегу очень тяжело. Надо послать наш дозор в разведку по тому берегу.
  
   - Посылай. Пусть узнают, далеко ли стоят основные силы печенежских племён, - приказал князь.
  
   - Я думаю, нам нужно садиться на коней и скакать в Киев, - твёрдо заявил Свенельд.
  
   - А струги и добычу бросить? - с неожиданным ехидством спросил Асмуд.
  
   - Будем живы - отомстим и грекам и кочевникам. Вернём потерянное сто раз. А нынче у нас половина воинов раненные или больные.
  
   - Ты предлагаешь бросить их? - с затаённой угрозой в голосе спросил Святослав.
  
   - Кто сможет сесть на лошадь, возьмём, а остальных в Белобережье оставим. Стены там прочные, печенеги зубы обломать смогут, - убеждал Свенельд.
  
   - Воинов своих я не оставлю. Они, что дети мои. Завтра придём в Белобережье, там окончательно обдумаем, что нам делать. От боя я не бегал и не побегу.
  
  
   В Белобережье затворили ворота при появлении конного войска и подплывающих стругов. Но замятня длилась недолго. Узнали великого князя и распахнули ворота. Воевода белобережский по прозвищу Знатко, поставленный на эту работу лет пять назад княгиней Ольгой, слёзно жаловался Святославу:
  
   - Засуха у нас небывалая нынче. Во всё лето ни одного дождя. Хлеб не уродился
  совсем. Скотина не нагуляла жира. Весной оголодаем. И ваше войско нечем кормить. Печенеги лютуют. Хоть бросай дома и уходи. Недавно табун лошадей угнали. Вокруг селения вся трава жухлая и вытоптана, и пастухи погнали табун подальше, а тут отряд печенегов и напал на них. Один пастух, Тоньша зовут, вырвался от них и прискакал в селение. Мы, сколь под рукой было, поскакали наперерез. У реки догнали, полтабуна отбили, а на другой берег не поплыли. Там их толпа большая гарцевала. А которых лошадей они в воду успели загнать, те им достались. Весной и пахать-то не на чем будет. И сена мало запасено.
  
   - Что думаете, воеводы? - обратился князь к Асмуду, Свенельду и трем тысяцким, окружившим его и Знатка.
  
   - Я по-прежнему считаю, надо на конях идти в Киев, - первым ответил старый Свенельд.
  
   - Я думаю, надо отдохнуть войску. Если печенеги не уйдут в ближайшие дни, то втащить струги за стены и ждать весны. Рыбу ловить и коптить. Греков мы в этот раз не разбили, но и они нас не победили. Много наших дружинников погибло в этом походе, много раненных и больных. Если мы оставим их здесь, бросим струги, оставим добычу, мы признаем поражение, которого не было, - возразил Свенельду гордый Асмуд.
  
   - Если князь разрешит, я скажу, - вступил Знатко. И, повинуясь поощрительному жесту Святослава продолжил, - Если вы останетесь в Белобережьи, печенеги не осмелятся осадить нас, но голода нам не избежать. Рыба уже плохо ловится, а скоро река замёрзнет, ещё труднее будет ловить. Скота совсем мало, и зерна тоже. Решайте, великий князь.
  
   - А что тысяцкие скажут? - спросил князь.
  
   - Мы за тобой пойдём, князь, куда скажешь. Скажешь, умереть нужно - умрём. Мы в тебя верим, - все трое закивали головами, поддерживая сказавшего.
  
   - В бою надо за мной идти, а на совете думать нужно, други мои, - недовольно махнул рукой Святослав. Он отвернулся от членов совета и, глядя вдаль на Днепр и за реку, чуть склонил голову, обдумывая состояние, в котором находилась дружина, и необходимые действия для достойного выхода из непростого положения. Резко повернувшись к воеводам, Святослав заговорил быстро, не допускающим возражений голосом:
  
   - Возвращаться, как побитые собачонки, бросив струги, оставив добытые в бою трофеи, мы не будем. Асмуд прав. Какой пример я подам своим юным сыновьям? Мы не были побеждены, и столица русского княжества ещё будет утверждена на Дунае. Ждём неделю или чуть больше и, если печенеги не снимут свой стан, ты, Свенельд, уведешь конную дружину в Киев. Останется меньше едоков. Как только река вскроется весной, будем ждать тебя с конным отрядом тысяч в десять обратно. С завтрашнего дня занимаемся заготовкой продовольствия на зиму. Если сможем перетащить струги через пороги в ближайшие дни, оставим часть запаса Знатку. Поставить охрану у стругов, шатры натянуть внутри селения. Всё!
  
  
   Русские дозоры, следившие за печенегами, сообщали о разрастании их становища, так что Свенельд увёл конницу по берегу в Киев. Струги втащили внутрь ограды. Святослав, организовав охрану селения, всю свою энергию направил на рыбную ловлю и охоту. Охотники возвращались, заполевав несколько зайцев или подстрелив пяток тетеревов. Лоси, зубры и даже кабаны откочевали из высушенных засухой полей и лесов. Возможно, они откочевали из-за лесных пожаров, охвативших засушливый край. Рыбалка шла немногим лучше. Рыба уже залегала в глубокие ямы и клевала очень вяло. Хороших больших сетей в селении не было. Больших запасов на зиму сделать не получалось. Приходилось за золото скупать продукты у местных жителей. Цены всё росли, пока после праздника Коляды - Нового года купить у местных жителей меру зерна или голову овцы не удавалось даже за золотую монету. Знатко раздобывал для дружины то полудохлую худую неотелившуюся тёлку, и две тысячи человек хлебали дня два жидкую похлёбку с редкими распаренными зёрнышками и малюсенькими кусочками мяса. Охотникам повезло, они нашли медвежью берлогу. Огромный старый медведь поломал двух воинов, но наткнулся на рогатину и был проколот копьями набежавших охотников. Медведя растянули на неделю, сварили и съели даже шкуру.
  
  
   Холода прекратились, снег начал подтаивать. Запахло весной. Голодные люди вылезали из дымных изб и грелись на солнце. Снег начал таять, на лугах засверкали озерца, по ночам покрывавшиеся корочкой льда. Полетели долгожданные перелётные птицы: утки, гуси, лебеди. Захоркали на зорях длинноклювы. Князь отводил душу на охоте. Ждал, когда пройдёт ледоход, торопил с ремонтом стругов. Дозоры объявляли об отсутствии печенегов на месте прежней стоянки и не находили их ни на том ни на этом берегу. Святослав рассылал дозоры по всем направлениям, но никого, кроме небольших групп всадников где-то на горизонте, они не находили. Ждать было нельзя, хотя Свенельд с войском не появлялся. Нарубили катков для перетаскивания стругов, и, дождавшись, когда последние льдины, размолотые порогами, поплыли по реке, решили на военном совете предстоящей ночью перетаскивать струги к реке и переплывать Днепр на низкий левый берег, где заливные луга облегчали волок. Повелел князь готовить молебен и жертвоприношение в святилище Перынь.
  
   Святилище располагалось на холме рядом с селением. Оно было окружено двумя рядами невысоких валов. В центре святилища рос огромный дуб. Дуб Перуна. Бог войны и победы, бог грозы и молнии был самым насущным помощником и спасителем здесь на краю степи, этой коварной, часто засушливой равнины, всегда и неожиданно грозящей вражеским набегом живущим в Белобережьи людям. Моления о даровании победы русичам были самыми частыми молениями в этом святилище. И нынче вокруг дуба горели костры. Изваяние Перуна, вырезанное из камня и вкопанное в землю, отрешённо взирало на дружинников, сидевших и лежавших на коврах и подстилках вокруг низких столов, поставленных между внешним и внутренним земляными валами святилища. Совсем близко к священному дереву внутри малого вала поставлены были столы и скамьи для самых храбрых и сильных воинов. На отдельных столах стояли бочонки с пивом и вином, кубки и блюда. Появился князь в кроваво красном полукафтане и шароварах такого же цвета, с непокрытой головой, где только в верху гладко выбритого черепа красовался подвязанный снизу алым шнурком светлорусый чуб. В левом ухе на золотой серьге зажигались солнцем и сверкали рубин и алмаз. Рядом с князем шёл жрец Перуна седобородый и седовласый муж по прозвищу Озима в белом шерстяном платье почти до пят, затканном кружками гранатового цвета, символизирующими шаровую молнию. В одной руке жрец держал посох с головой Перуна наверху, в другой руке нож. Князь поднял руку, призывая внимание сидящих:
  
   - Други мои! Завтра может случиться битва. Многие могут погибнуть за Русь. Жрец Озима будет молить Перуна помочь нам. Я тоже вместе с вами, братья мои, буду молить Перуна, но перед этим я хочу обратиться к Отцу нашему, Отцу всех Богов и отцу славян-русичей, подателю жизни, верховному Богу Роду.
  
   Святослав вскинул руки вверх и начал молиться:
  
   - О! Родитель богов и людей и всего живого! Помоги русской земле пережить трудные времена - засуху и недород, гибель сынов её в трудных походах. Помоги земле разродиться и зерном и другими дарами, сделай так, чтоб тучные стада и табуны коней паслись на нашей земле, чтоб много младенцев родилось в наших городах и сёлах, и слышен был детский смех по всей Руси. Помоги нам вернуться к нашим семьям, попроси своего могучего сына Перуна даровать нам победу, если нападут на нас завтра враги. А мы тебя чтим и приносим тебе в жертву коня.
  
   Князь махнул рукой, и четверо слуг подвели к большому камню высокого худого вороного жеребца, держа его под уздцы с двух сторон. Стоявший за спиной князя жрец вышел вперёд, подошёл к жеребцу, держа в руке длинный нож и, убедившись, что слуги крепко держат коня, быстрым движением полоснул его по горлу. Конь вздыбился, струя алой крови брызнула из горла, но слуги повисли на уздечке и опустили его, а подбежавший с широкогорлым глиняным горшком служка мог собирать брызжущую из горла кровь в свой сосуд. Князь отпил несколько глотков из поднесённого ему сосуда и, облил сверху статую бога горячей дымящейся кровью. Окропив статую и камень кровью, Святослав поднял сосуд вверх к небесам, затем отдал его слуге, который поставил её на стол для почётных воинов. Все по очереди отпивали глотки крови.
  
   Князь отошёл в сторону, тогда приступил к священнодействию жрец Озима. Он ударил посохом в камень, лежащий перед изваянием бога, и возопил:
  
   - О! Перуне! Грозный Бог! Восстань, отведи от русичей погибель. Не торопи нас на встречу с тобой в светлом Ирии! Защиты требует русская земля, малы наши дети, беззащитны жёны и старики. Дружина русская изнемогла этой зимой, укрой нас от врагов туманами, сделай для них непроходимыми пути наши! Молим тебя, боже всесильный. Раньше молили о победах, а нынче о защите. Дух наш по-прежнему тверд, но слабы тела наши, и потому не хотим срама иметь перед тобой, метатель молний! Приносим жертвы тебе, Перуне!
  
   Озиме подвели барана, и он полоснул его по шее острым кривым ножом. Полилась кровь, собираемая в сосуд. К жертвеннику подвели ещё двух баранов.
  
   Святославу в молитве Озимы не хватило храбрости, воодушевляющей воев перед боем. И он вынул свой кинжал и, схватив одного из баранов за рога, произнёс: - Тебе, Перуне, воодушевляющему нашу храбрость и нашу силу, приносим мы эту жертву! Всегда будем мы достойны тебя! У тебя учились мы смелости и напору на врагов! С тобой вместе ударим мы на них, если выпадет нам это счастье!
  
   Кровью и туком жертв насытили русичи Богов. Костры пылали, вспыхивал жир, капающий в огонь с запекаемых на вертелах туш. Служки разносили пиво и вино. Не жалели дорогих греческих вин. Принесли Богам мясо и положили перед ними. Дымящееся мясо разносили в больших тарелях и ставили на столах. Воины сидели, торжественные и гордые, вкушая вместе с богами трапезу, обоняя такие вкусные после голодных дней запахи мяса и вина, и пива. Глаза оживились; после первого насыщения, прошедшего в благоговейном молчании, зажурчали разговоры. Молодой, набравшийся опыта в последнем походе воин, спешил рассказать своему соседу о том, как он добыл свой харалужный меч в последней битве под Переяславцем. 'Меч свой я взял у убитого болгарина, когда они нам изменили и в Переяславец не пускали. Рукоятка меча вся изукрашенная, гравировка возле рукоятки. Богатый меч. А сошлись с греками под тем же Переяславцем. Здоровенный грек как рубанёт, как рубанёт по болгарскому мечу своим харалужным мечом. Смотрю - на моём зазубрины и от одной большой зазубрины вроде трещинка начинается. Ну, думаю, треснет меч, грек меня зарубит. Он мечом махнул, я уклонился и под шлем ему свой вонзил. Кровь хлынула, а он стоит, не падает, меч выронил, захлёбывается кровью. Я его оттолкнуть хотел, а из-за него новый грек подскакал на коне. Норовит меня копьём достать. Я за убитым греком от него хоронюсь, того держу, подставляю под копьё. Потом копьё-то ухватил, а первого мёртвого гречина на конного толкнул. Конь на дыбы, а я его с коня и стащил. Копьё вырвал, он и вскочить не успел после падения, я его этим копьём и проткнул. Вот его меч-то харалужный у меня теперь. Крепкий, надёжный'. Сидевший рядом сивоусый старый дружинник расправил плечи, готовый рассказать много таких историй, чуть пренебрежительно посмотрев на рассказчика, но сидевший напротив уже знаменитый своими подвигами богатырь по прозвищу Варяжко предупредил его: ' Я твоё сражение с двумя греками видел. Из тебя добрый воин выйдет'. Воспоминания о битвах, грустные рассказы о ждущих на Руси жёнах и детях заняли воинов перед предстоящими битвами.
  
  
   Спать легли, когда солнце перешло зенит. Подъём всему войску был назначен на поздние сумерки. Ещё днём конный дозор переплыл реку разведать, нет ли поблизости печенежского войска. В день, когда перестали ждать Свенельда и получили приказ готовиться к волоку, исчез грек Иван. Пошёл рыбачить и не вернулся. В Белобережье он жил уже три года. Говорил, что его преследует большой греческий боярин за то, что он помог русскому купцу избежать разграбления этим боярином. Прижился гречин Иван в Белобережье и даже женился по местному обряду. Исчезновение это насторожило Святослава, но отменять волок он не стал. Грек мог и утонуть на рыбалке.
  
   Первый сон у Святослава был очень тревожным. Сначала во сне его преследовал, охотился на него страшилище его детских снов - Змей Горыныч. Тогда в детстве мальчик, почувствовав свою уязвимость, стал всегда на прогулках носить с собой кинжал и посматривать на небо, не летит ли Змей Горыныч. Ему даже стало нравиться это ощущение опасности, которое давало это ожидание. Наконец, юный князь преодолел свой ужас перед Змеем. Хотя после этого несколько раз страшный Змей прилетал к ребёнку во сне. Раскрывал огромную пасть, а кинжал никак не нащупывался, и не двигались ноги и руки во сне, и крик к дядьке Асмуду о помощи был беззвучен. И сегодня то же ощущение беспомощности таким же беззвучным криком рвалось изнутри, но ужас усиливался тем, что на чешуйчатых покрытых грязной слизью шеях угадывались головы его недавних врагов. Будто одна голова походила на отрубленную голову хазарского кагана, какой её показали Святославу после взятия крепости на острове Итиль. Но во сне голова с мёртвыми закрытыми глазами щерила зубы, готовая укусить. Вторая голова смотрела холодным стальным взглядом Цимисхия, менявшимся на злорадную улыбку. Головы приближались к горлу спящего... . Пробуждение нынче, как и в детстве, спасло от кошмара. Сумерки за окном ещё не сгустились до черноты, и Святослав усилием воли заставил себя провалиться в глубокий сон. Ночь и день предстояли трудные.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
  
  
  
   Разбуженный Асмудом Святослав отдал приказ перетаскивать струги к реке, соблюдая тишину. Облачившись в кольчугу и шлем, князь позвал Озиму. Седовласый жрец, бывший сотник в дружине князя Игоря, отца Святослава, чудесным образом получив дар пророчества, отговаривал Игоря второй раз ходить к древлянам за данью. После убийства Игоря стал волхвом Перуна. Святослав доверял Озиме, слушался его советов, однажды предложил помочь ему стать верховным жрецом Перуна в Киеве, но тот ответил, что жрец Перуна должен быть вместе с войском и князем-воителем. Озима поверх белой длинной шерстяной рубахи опоясался ремнём, на котором в ножнах висел длинный меч и вышитый магическими знаками кисет. В правой руке он, как и во время жертвоприношения, держал посох с головой Перуна. Держался Озима очень почтительно к князю, хотя был по натуре человеком независимым. Князь пересказал ему свой сон. Выслушав, волхв вынул из кисета щепотку бледно жёлтого порошка, положил его на язык, закрыл глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону, всё убыстряясь. На губах начала выступать пена. Тогда Озима остановился, постоял, раскачиваясь, с закрытыми глазами. Прекратил раскачиваться, будто испугавшись чего-то, открыл глаза, испуганно огляделся. Увидев князя, опоминаясь, стал приходить в себя. Видения, потрясшие волхва, соразмерились с вопросом Святослава, и он вдруг упал на колени и стал, торопясь и захлёбываясь словами, вещать:
  
   - Князь, страшное видение было мне. Не переплывай Днепр. Вели отменить сегодняшний поход. Если ты переплывёшь Днепр, даже твой всегдашний защитник - Перун не спасёт тебя.
  
   Святослав, проверявший легко ли вынимается меч из ножен, так и остановился с обнажённым мечом:
  
   - Уже струги тащат к реке. Мы не можем здесь оставаться. Припасов нет ни у нас, ни у жителей. Оставшись здесь, мы умрём с голоду. Так не лучше ли нам погибнуть в бою. Ты всегда говорил, воины, погибшие в бою, идут прямо в Ирий.
  
   - Каждый воин дорог мне. Со многими я сражался бок о бок ещё при жизни отца твоего. Но твоя жизнь стоит дороже. Княгини Ольги, матери твоей, уже нет. Дети твои малы. Что насоветуют им взрослые советники? Я предвижу: Русь ждут страшные времена.
  
   Святослав вложил меч в ножны, подошёл к волхву и задал вопрос:
  
   - А как же наше моление и жертвоприношение богам?
  
   - Всему, что напряла богиня судьбы Макошь, подчиняются не только люди, но и боги. Люди же могут избежать, если заранее узнают веления судьбы. От простых богов это скрыто. Только Род может всё знать, но он никогда не нарушит своё же веление.
  
   - Я же от тебя узнал, что меня ждёт, буду осторожен и смогу избежать злого жребия.
  
   - Молю, отмени волок.
  
   - Поздно, друже, судьбы не минуть, - Святослав вышел из светлицы.
  
  
   Грек Иван запустил руку в дупло дуба и вытащил сломанную стрелу. Раздражённо бросив стрелу на землю, он начал топтать её ногами, выкрикивая: 'Дикари! Дикари! Хуже русичей!' Так он выразил своё недовольство печенегами, не удосужившимися за прошедшие четыре дня забрать из дупла его тайный знак, предупреждающий о решении русичей отплывать к порогам. Иван был константинопольский лазутчик, пойманный три года назад белобережскими дружинниками осматривающим укрепления поселения. Его рассказу о преследовании его большим константинопольским боярином за помощь русскому купцу не поверили. Решено было принести его в жертву Перуну в благодарность за защиту от врагов. Спас его славянский обычай: сохранять жизнь врагу, если славянка согласится взять его в мужья. Вдова, утонувшего в Днепре рыбака, по имени Онежка добродушная полноватая баба поверила словам грека и прокричала его в мужья. Так он и остался в Белобережье. Вскоре через греческих купцов он сообщил о своём местонажождении в Константинополь. Ему поручили сообщать о передвижениях русичей и печенегов в низовьях Днепра. Последнее задание ему - сообщить печенегам о выходе русской дружины из селения - оставалось невыполненным. 'Дикари эти не взяли мой знак, а мне отвечать придётся. Что там в Царьграде подумают? Скажут, обрусел или подкупили, - испуганно соображал грек. - Коня моего русская дружина съела. Конечно, хорошо заплатили. Золотом. Но как я здесь в степи без коня кочевников этих диких найду? Еды на два дня может не хватить. Не найду через два дня, вернусь домой. И останешься там навсегда. Онежка, конечно, добрая баба. Спасла меня. Но гнить в глуши среди дикарей! Хочу в Царьград! '- дёргал свою редкую бородку Иван. Успокоившись, он наметил себе путь на вершину ближнего холма, чтоб оглядеть окрестности. 'Если через два дня не найду печенегов, вернусь в Белобережье. Лучше жить в деревне, но остаться живым', - принял решение грек и, оглядевшись по сторонам своими чёрными близко поставленными глазами, зашагал к холму. Целый день он провёл на вершине холма, надеясь увидеть в окрестностях какой-нибудь печенежский отряд. Ночью никаких костров, показывающих место кочевого становища, не зажглось. Ночь он провёл, страшась диких зверей, в развилке огромного дуба, росшего на склоне. Страшно замёрз, и утром развёл костёр, чтоб согреться и зажарить рыбу, пойманную в Днепре. Не справившись с голодным аппетитом, он съел целиком большую щуку, половину которой хотел оставить на вечер, и тут же, насытившись, немедленно уснул у костра. Разбудили его пинки меховых сапог по его телу. Открыв глаза, Иван увидел косматые нечёсаные бороды окруживших его людей, злорадные выражения их лиц. Больше десятка человек окружили догораюший дымящий костёр и испуганного грека. Неподалеку стояли их лошади, и несколько человек держали их за уздечки. Получив ещё один пинок в бок, грек Иван вскочил на ноги. Два человека схватили его за руки, а третий расстегнул шубу, обнажив пояс с висящим на нём длинным кинжалом и колчаном со стрелами. Руки ему связали и стали привязывать на шею длинную веревку, чтоб тащить взятого в плен человека. 'Я - посол греческого императора!' - закричал грек на своём языке и повторил свои слова на русском. Лица замерли, будто окаменев от удивления, и это длилось довольно долго. Наконец, человек в куньей шапке что-то спросил у другого, одетого попроще. Тот, видимо, дал примерный перевод сказанного пленником. Последовало новое длительное молчание, после которого предводитель приказал верёвку с шеи грека снять. Его посадили на свободную лошадь, привязали к седлу, связав руки, и отряд поскакал к становищу.
  
   Шатёр по стенам и по полу украшали яркие ковры. Хан сидел на кресле с высокой спинкой, обитой шкурами двух барсов так, что их головы щерили свои пасти с верхних краёв кресла - трона. Два богатырского вида воина стояли по краям трона. Лицо хана выражало злобу и презрение ко всем и всему происходящему. Искривив губы, хан произнёс несколько слов:
  
   - Лазутчик русичей. Рублю голову, - перевёл слова хана толмач.
  
   - Я - Иван. Греческий лазутчик. Стрелу в дупле дуба я оставлял, предупреждал, что Святослав с дружиной на стругах с богатой добычей идёт к порогам. Дружинников мало - двенадцать раз по сто. Я же всё уже передавал вашему человеку.
  
   - Моему не передавал. А хана Кучума я прогнал. Здесь мои пастбища.
  
   - Мой император отдаёт тебе всю добычу русичей, раз ты самый сильный здесь. Русь - твои враги и враги моего императора, - быстро соображал хитрый грек новые обстоятельства.
  
   Хан вскочил, вынул саблю и, вцепившись в волосы грека, начал водить саблей у его шеи, бешено крича:
  
   - Хан Куря не будет спрашивать разрешения у императора нападать ему на Русь или не
  
  нападать, - хан опустил саблю.- Поедешь с нами. Соврал - убьём.
  
  
   От селения к берегу Днепра вёл пологий спуск. Струги легко стаскивались вниз. На борт клали помост, заводили по нему двух-трёх лошадей, взбегали дружинники. С громким плеском убирали помост, весла вставлялись в уключины, и, повинуясь командам старшего, равномерно начинали грести. Один за другим струги отплывали от берега, исчезая в густом тумане. Святослав, руководивший переправой, на прощание обнял воеводу Знатка, помогавшего со своими воинами грузить корабли, поцеловал его:
  
   - Если нам удастся без боя обойти пороги, печенеги отомстят вам. Будьте на страже, - предупредил он его.
  
   - Знаю, великий князь. Плохо, что с оглядкой-то и в поле выходить придётся. Дай Макошь вам удачи! Тогда и мы будем защищены или отомщены.
  
   Легко взбежал князь по помосту в ладью, махнул рукой, и помост шлёпнулся в воду. Заскрипели уключины, и последний струг растворился в тумане и непогоде. Ветра почти не было, и паруса не поднимали, налегали на вёсла. Туман густел. С кормы не было видно носа корабля. Что-то зловещее чувствовалось в наползающих клубах тумана. Звуки глохли, неясные силуэты людей пугали, будто плыли они по какой-то реке из загробного мира. Наконец сбоку показался неясный силуэт другой ладьи. Порывы встречного северного ветра стали разгонять вязкий туман. Впереди вдали на реке гребли вверх другие струги. К вечеру доплыли до первого порога. Там уже ждал конный дозор. Печенегов они не встретили. Выставили дозорных на берегу и спать легли в ладьях.
  
   Утром Святослав позвал лоцманов на совет и задал им вопрос:
  
   - Можно ли пройти некоторые пороги без волока, по руслу?
  
   - Это очень опасно, великий князь. Воды много и некоторые камни скрыты под водой. Течение быстрое, если не справимся с ним, сядем на камни. Струг может перевернуться, - ответил старший и опытный лоцман по кличке Весло.
  
   - Если б вниз плыть через пороги, легко бы прошли по такой воде, великий князь, а вверх, против течения разобьём струги, - заговорил рыжий высокий мужик по кличке Карп.
  
   Князь задумался на несколько мгновений и, вскинув голову, стал излагать свой план воеводам:
  
   - Вся старая дружина будет стоять в заслоне на берегу. С ними половина гридей, тех, кто искусный лучник. Коней отдать в старую дружину. Варяжко, организуй дозор на дальних подступах к заслону. В каждом струге, готовом к перетаскиванию и стоящем у берега, оставлять по четыре гребца и на руле лоцмана или рулевого. Всем остальным перетаскивать струги. По четыре струга за один раз будем перетаскивать. Да будут нам помощниками Перун и Макошь! Кто хочет добавить?
  
   - Любо! Великий князь! Любо! - раздались крики.
  
   Святослав появлялся везде. Его исхудавшее лицо светилось среди вцепившихся в струги гридей и радовалось вместе с ними, когда очередной струг, поднимая брызги, возвращался в реку, покачиваясь на волнах в заводи за порогом. Князя на его боевом коне видели расставляющим старых дружинников на прибрежном холме за огромными валунами, защищающими от стрел. И вместе с конным дозором объезжал он вершину холма, высматривая врагов. Ещё засветло приплыли русичи к следующему порогу, но перетаскивать струги сегодня не стали.
  
   На следующий день прошли ещё один порог. Во все дни по берегу посылали два конных дозора. Один шёл недалеко от берега, и в случае опасности дозорные готовы были броситься в воду и плыть к стругам. На крупе их лошадей были привязаны ремни, за которые можно было втащить на струги и лошадь. Второй дозор, составленный из пяти воинов старой дружины во главе с сообразительным дружинником Варяжко, отходил далеко от реки. Коней они оседлали самых резвых. Днём они прятались в перелесках, а вечером выезжали на разведку, влезали на господствующий над местностью холм и высматривали костры печенежских становищ. Пока всё было спокойно, и дозор возвращался к реке, сообщая князю и воеводам обо всём увиденном. Так прошло ещё несколько дней, и стал уже слышен шум самого длинного и коварного порога, называемого Неясытец.
  
   - Род хранит нас. Полпути пройдено, - заслышав шум порога, радостно сообщил Святославу рулевой.
  
   - Ты тоже думаешь, Асмуд, что, если печенегов предупредили, они будут ждать здесь на Неясытце? - обратился князь к своему воспитатаелю.
  
   - Да, Слава.
  
   - И гречин из Белобережья неспроста исчез?
  
   - Да, Слава.
  
   - Завтра всё и узнаем.
  
   Носы стругов вытащили на прибрежный песок. На ночь назначили усиленную охрану во главе с воеводой Претичем. Глаз было приказано не смыкать, так как шум порога мог скрыть шаги подкрадывающихся врагов. После скудного ужина дружинники расположились кто в корабле, кто прямо на песке, подстелив ковёр или попону, сняв металлические доспехи. Громкий храп раскатывался над берегом, вызывая весёлую улыбку у князя, обходящего сонный лагерь с Асмудом и жрецом Озимой.
  
   - Я никогда не замечал у Вас, великий князь, страха смерти, привычного для простого человека. Его у Вас нет?
  
   - Есть. Если бы не было, меня легко было бы убить, Озима.
  
   Луна, прячась за легкие облачка, вдруг выкатывала из-за них, освещая реку, дробясь на её ряби и сказочным прозрачным туманом накрывая струги и берег со спящими воинами. Вот лежит на ковре молодой светловолосый дружинник, раскинув руки. Луна освещает белый шрам на его щеке, лежащие рядом кольчугу, меч и шлем, сверкающие под луной драгоценным блеском. Чему-то улыбается во сне светловолосый богатырь. Волшебным неожиданным покоем веет от сонного царства. Божественная Лада насылает весенние сладостные сны. И стойкий Озима ушёл спать, со Святославом остался один Асмуд.
  
   - Я давно хотел спросить тебя, Слава, почему ты не послушался княгини Ольги матери своей, когда она уговаривала тебя принять христианство? Ведь не смеха же дружины ты боялся, как ты ответил ей? Я знаю, ты любил её. Признаюсь, я её тоже любил. Она была мудрая, необыкновенная женщина.
  
   - Я был непослушным сыном, но маму я очень любил. Она хотела воспитать из меня воина, и мне понравилась такая судьба. Она сделала тебя, искуснейшего из воинов, моим наставником. Ты научил меня блестяще управляться с мечом раньше, чем я научился хорошо говорить. Ведь так? Когда я вырос и стал величаться великим князем, я часто оставлял её в Киеве управлять княжеством. Я воевал, а она правила. Вечная ей благодарность и любовь. В детстве ты читал мне книгу об Александре Македонском. Это была моя любимая книга. Я обожал Александра, молил богов сделать меня похожим на него. Восхищался греками - воинами Александра. И очень удивлялся тому, что мои предки - князь Олег и отец мой Князь Игорь - брали дань с огромной греческой империи. Когда мать моя стала присылать ко мне христианских священников для обращения в христианство, я стал догадываться, почему греки стали плохими трусливыми воинами. Их такими сделало христианство, превратившее их в уступчивых овечек. Я убедился в этом прошлой осенью под Доростолом. У нас было меньше десяти тысяч воинов против стотысячного войска Цимисхия. Они не могли победить нас в открытом бою и с радостью заключили с нами мир, не забыв предупредить печенегов о нашем возвращении. Такими сделало христианство потомков воинов Александра, тысячу лет назад героически завоевавших весь мир не очень большим, но смелым и умелым греческим войском.
  
   - Им боги помогали.
  
   - Озима говорил, что имя Зевс - другое имя нашего Перуна. И сейчас мы перенимаем славу древних греков. Посмотри вокруг, какую красоту этой ночью показывают нам Боги. Спать не хочется.
  
   - Завтра трудный решающий день, князь. Надо отдохнуть.
  
   - Ты моя вечная нянька, Асмуд.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
  
  
  
  
  
   Утром вернулся дальний дозор, и Варяжко сообщил тревожную новость: на дальних лугах видны следы от большого числа всадников и от полозьев кибиток. Следы трёх-четырёхдневной давности. Следы поворачивали в степь и, пройдя по ним несколько вёрст, дозорные вернулись на берег Днепра к началу порога с нехорошим именем.
  
   Первые четыре струга закачались на воде выше порога, когда чёрные точки всадников стали появляться на дальнем краю прибрежного луга. Печенеги! Холодной дрожью перед предстоящим неминуемым сражением пронеслось это слово среди дружины князя. Всё больше и больше чёрных точек появлялось на лугу, всё ближе и ближе, укрупняясь, так что всадника и лошадь можно было разглядеть отдельно, подъезжали они к княжескому заслону, хоронящемуся за валунами. Уже среди рассыпавшихся по лугу печенежских всадников стал виден центр, где гуще было конных, доспехи богаче и один из конных размахивал знаменем. За знаменоносцем ехал всадник в роскошных доспехах, отсвечивающих на солнце. Печенеги, видимо, давали отдохнуть своим лошадям после долгой скачки. Святослав приказал всем своим конным воинам собраться вокруг него. Стругам приказывалось отплыть от берега на длину полёта стрелы. Остальное войско получило приказ, укрываясь от стрел за валунами, двигаться по мере возможности к оставшимся ниже порога стругам. Святослав с небольшим отрядом конных дружинников, всего десятка в четыре, с развевающимся княжеским знаменем неторопливой рысью двигался в сторону печенежского князя. Навстречу им подскакал, отделившись от свиты печенежского князя, молодой воин, в лице которого видны были славянские черты.
  
   - Что хочет князь Святослав? - спросило это дитя степного набега.
  
   - Хочу вызвать вашего князя на поединок, - крикнул Святослав, чувствуя в себе подъём духа, предшествующий битве.
  
   - Надо спросить князя Курю, - ответил толмач и поскакал обратно.
  
   - Надо убить князя Курю во что бы то ни стало. Тогда они уйдут, пока не найдётся новый князь - прокричал своим Святослав и пришпорил коня.
  
   Слуги, окружавшие печенежского князя, стали испуганно поворачивать своих коней, с мистическим ужасом выкрикивая имя 'Святослав'. Печенежский князь пытался их остановить, но поток увлёк его. Лишь несколько печенежских богатырей из свиты князя поскакали навстречу русским. Завязалась короткая битва. Печенежских воинов было не больше дюжины, но они задержали русских, и князь Куря ускакал с поля боя. За ним исчезли и другие печенежские воины.
  
   - Это победа! - радостно прокричал молодой воин Варяжко.
  
   - Нет, - покачал головой Святослав. - Они вернутся. Куря жив.
  
   Но сегодня печенеги больше не беспокоили, и удалось перетащить ещё шесть стругов. Пришлось разделиться. Князь остался с большей частью дружины ниже порога, а десять стругов с воинами, находящиеся выше порога, переплыли на правый берег Днепра и спали в полглаза, ожидая нападения. В самое глухое время ночи и произошло это нападение на нижнюю стоянку. Отряд печенегов напал на заслон, пытаясь угнать небольшой табун пасшихся лошадей русской дружины. Отбились, потеряв трёх пастухов. Святослав тут же снарядил бывший дозор во главе с Ватяжко попытаться раздобыть лошадей у врага. Ранним утром они пригнали табун голов в шестьдесят. Лошади оказались объезженными. Сбитые холки и следы седельных ремней, вытертая шерсть на спинах вызвали радостные возгласы. Сбруи было достаточно, так как много коней было съедено из-за голода.
  
   Поутру над становищем русичей растекался запах жареного мяса. Святослав вместе с дружинниками стоял у костра и как и они держал в руках вертел с кусками нанизанного на него мяса, ожидая когда оно сжарится и слегка подгорит сверху. Большинство насыщалось молча с сосредоточенными лицами, но иногда можно было услышать и весёлый голос, произносящий шутливые слова. Трапезу закончили быстро. По мановению руки князя вытащили четыре струга на берег. Вокруг них, подкладывая катки, засуетились гриди и слуги. Заслонная дружина, ощетинившись в первых рядах длинными копьями, с лучниками внутри строя, готовыми стрелять, с конной сотней сбоку, готовой придти на помощь в трудный момент, медленно двинулась, хоронясь за глыбами камней, разбросанных по прибрежному холму. Струги тащили у самой воды. Враги не заставили себя ждать. Казалось, их стало ещё больше, чем вчера. С дикими криками они подскакивали к русской дружине и пускали стрелы. Камни и щиты защищали русских воинов, но потери раненными и убитыми всё равно были. Пострадавших относили в струги. Русские лучники тоже не отдыхали. Близко подскакивающие толпы печенегов осыпались стрелами. Своих стрел не хватало, подбирали вражеские стрелы и пускали их обратно. Медленно продвигался русский отряд к самому опасному месту волока у порога Неясытец, где река текла быстро и шумно из-за большого перепада.
  
   Впереди лежала ложбина сажён сто шириной, с ручейком, извивающимся посередине, с болотистой кочковатой землёй, лишённой камней и других естественных укрытий. Здесь-то и готовили основное сражение печенежские воеводы, понял Святослав. Оба войска остановились. Вдруг из-за валунов, которые недавно прошла русская дружина, выбежал человек и побежал в сторону печенегов. 'Это же один из наших слуг!' - мелькнуло в голове у Святослава. Но уже один из конных дружинников погнал своего коня за беглецом. Печенеги некоторое время наблюдали эту сцену, но с их стороны навстречу беглецу тоже поскакали конные. Русский дружинник незначительно опережал их. Обскакав беглеца, он ударил его плашмя мечом по голове и, подхватив не успевшее упасть тело, сильной рукой втащил его на круп лошади и поскакал к своим, уворачиваясь от стрел. Лучники заставили печенежских всадников вернуться назад.
  
   - Почему ты решил бежать? - спросил князь пойманного беглеца.
  
   - Я хочу жить. Печенегов так много, что мы все погибнем. А если б я нынче сдался, они бы могли меня простить.
  
   - Сейчас не мы погибнем, а ты умрёшь, предатель, - взвился дружинник Бойко, поймавший беглеца. Он обнажил меч.
  
   - Не будем убивать его, - поднял руку Святослав, - был слугой, станет рабом. Прикуём его к веслу. Гребцы нам будут нужны. Отведите его к лодкам. В этом месте печенеги готовят главное нападение. Сейчас нужно бегом, пока они не заняли ложбину, выстроить наш заслон и быстро - быстро на руках тащить струги. Копейщики и лучники вперёд! И сразу тащите струги.
  
   Копьеносцы и лучники рванулись выполнять приказ, но опомнившиеся враги тоже поскакали занимать ложбину. Конная сотня с князем во главе опередила печенегов. Отбиваясь от вырвавшихся вперёд печенежских всадников, она дала возможность копьеносцам занять ложбину и ближние к ней валуны. И тогда вся многотысячная конная громада ринулась на копьеносцев. Стрелы выбивали всадников. Они падали, преграждая путь другим, но масса катилась вперёд. Заболоченная ложбина не позволяла лошадям разогнаться до неостановимой скорости, и заслон из длинных копий остановил лавину. Лишь несколько десятков вражеских всадников прорвались сквозь копья и луки, и здесь с ними ратоборствовали конные дружинники Святослава. Сам князь сшибся с огромным печенежским богатырём, сидевшим на гигантском лохматом жеребце. Сверкнули, высекая искры, мечи. Кони пронесли всадников дальше. Святослав развернул коня быстрее своего огромного и неповоротливого противника и, когда тот стал поворачивать своего коня, метнул короткое копье в незащищённую шлемом полоску шеи. Тот схватил смертельное копьё, будто пытаясь вытащить его, и упал со своего лохматого коня, облив его горячей дымящейся кровью. Всех прорвавшихся конных врагов уничтожили быстро и, не давая себе передышки, по жидкой грязи ложбины перетащили струги. Дальше шли, неся потери от стрел, летящих тучами, от наскоков конницы, волоча по песку, а где-то и неся на руках тяжеленные струги. Вдруг степняки прекратили нападения и ускакали.
  
   Оставив на каждом струге по десятку воинов - гребцов, погрузив всех раненых и убитых и немного отдохнув, дружина двинулась выручать оставшиеся струги. Обратно шли, не встречая сопротивления. Даже в ложбине их никто не атаковал.
  
   - Не нравится мне такая тишина, - повернул голову к Асмуду Святослав.
  
   - Они что-то придумали, - кивнул тот головой.
  
   Перекрывая шум порога, всё громче стали слышны шум и крики странного боя. Оказалось, печенеги на конях вплавь пытались захватить оставшиеся ещё не перетащенные струги. Копьеносцы стали вытеснять наскакивающих на них печенегов, столпившихся на берегу. Увидев подмогу, два струга вырвались из окружения пытающихся забраться на них степняков, и полетели к берегу. Святослав кликнул нескольких копейщиков и лучников и, вскочив в один из стругов, полетел на выручку своего флота. Печенеги, увидев шлем князя и ощетинившиеся многочисленными копьями плывущие на них два струга, стали поворачивать своих коней к берегу. Три струга им удалось захватить и перебить малочисленную команду. Теперь они гребли на этих стругах к противоположному берегу, используя течение реки, чтоб оторваться от преследования. Гнаться за захваченными стругами не стали. Захватили около сотни мокрых печенегов и с полсотни коней. 'Не холодно им в ледяной воде плавать. Дикари', - связывая бечевой руки очередного пленника, удивлялся молодой гридь по кличке Кудрявый, тот самый, сном которого любовался князь в полнолуние.
  
   Выбора не было: оставлять струги на реке в малом числе без охраны значило потерять их. Волочь все шесть значило растянуть заслонную дружину в тонкую линию, что грозило прорывом её рядов и потерей управления войском. В заслонной дружине были большие потери за два дня боев у порога Неясытца. Тысячи воинов не набиралось. На волок стругов приказано было оставить те же четырста человек. Сделав эти распоряжения, Святослав приказал пленённых печенегов со связанными руками выставить перед дружиной, надеясь, что враги по своим стрелять не будут. Первая же туча стрел, пущенная вражескими лучниками, убила или ранила почти всех пленных. ' Да! Дикари. Когда прорвёмся к Киеву, надо будет собрать войско и очистить степи от них и на восход солнца от Киева и на закат. И это нужно будет сделать раньше, чем предпринимать захват Константинополя', - решил Святослав. Заслонная дружина, прячась за валунами, стала растягивать свои ряды вдоль берега. Гриди и слуги впряглись в верёвки и равномерными рывками потащили первые струги. Странным было отсутствие наскоков вражеских всадников на дружину. Только тучи стрел, от которых не всегда спасали и прочные щиты. Разгадка такого поведения стала понятна, когда поднялись на возвышение. В ложбине стояло всё многотысячное войско врага. Кавалерийские наскоки по фронту русского войска прекратились, но начались нападения по тылу вдоль берега реки. Медленно шаг за шагом продвигалось русское войско к ложбине, где, казалось, ждала его неминуемая гибель.
  
   - Под Доростолом было не легче, а мы выстояли. Сломим вражескую силу. Смелее, други мои, - перекрывая звуки боя, шум разыгравшегося ветра крикнул князь своим воинам. Они приветствовали его, поднимая мечи и копья, потрясая луками. Князь что-то сказал стоящим рядом с ним воеводам. Через некоторое время лучники, зажигая клоки пакли на своих стрелах, начали пускать их в сторону печенежских конников, стоящих в лощине. Едкий дым вызвал беспокойство, а потом и испуг диких степных лошадей. Началась паника, неуправляемые кони с горящими на крупах стрелами создавали хаос, и крайние стали отъезжать от массы лошадей. И следом за ними всё печенежское войско понеслось прочь от реки, увлекаемое взбесившимися конями. 'Быстро! Вперёд!' - прокричал Святослав и стал помогать тащить струги. Нужно было быстро проскочить это проклятое открытое место, и все, даже воины из заслонной дружины, бросились перетаскивать струги через лощину. Впрягали в эту работу лошадей, из последних сил волокли тяжеленные корабли, сдирая кожу на ладонях, хрипя от перенапряжения, подгоняя истошными криками лошадей. Степняки, умеющие обращаться с конями, быстро успокоили их и повернули обратно к реке. Богатая добыча, о которой они мечтали, причмокивая языком, к которой стремились после рассказа грека о богатствах, которые везет в своих ладьях русь, уходила на их глазах. К этому времени уже три струга было перетащено через лощину, и гриди бежали к оставшимся трём, а дружина пыталась выстроиться в боевой порядок.
  
   Конная печенежская лава затопила лощину, прорвала фронт копьеносцев, не успевших построить плотную цепь даже в два ряда, и отделила немногочисленную молодую дружину и несколько десятков слуг, помогавших тащить оставшиеся три струга, от основной дружины.
  
   - Погибнут гриди, если им не помочь, - произнёс Святослав, вглядываясь в происходящее возле последних стругов.
  
   - Дозволь, Слава, (Такое обращение к своему воспитаннику позволял себе Асмуд только наедине, но в трудную минуту люди забывают условности. ) я возьму часть нашей конницы и постараюсь пробиться к гридям.
  
   - У нас слишком мало конницы, чтоб делить её. За мной, конные витязи! Выручим братьев! - и, снизив голос, обратился к воеводе Претичу, - останешься здесь направлять войско, пока я не вернусь. За мной!
   И понеслись русские витязи на многочисленных врагов. Впереди развевался алый плащ Святослава, блистал на солнце его меч. Как всегда неожиданными для печенегов были действия русской дружины и дрогнули они и только отдельные богатыри преграждали дорогу смельчакам, падая от их разящих мечей и копий. Отогнали врагов от стругов, а то уж вот-вот ухватят ящики с оружием, тюки с тканями, укладки с золотом и серебром, полученные у греков в знак примирения и союза. Союза, сейчас уж понятно, преданного
  или самим Цимисхием или враждебной ему партией при константинопольском дворе.
  
   - Асмуд, обратно со стругами нам не прорваться. Волоките струги к реке. Саженей сто в этом месте на реке без камней. На тот берег уйдём. Мы вас прикроем.
  
   - Не рассыпаться, держаться в одном кулаке! - крикнул князь воинам. Струги легко пошли по уклону к реке. Кричащая, визжащая озверевшая толпа вражеских всадников бросилась на полусотню русских богатырей. Казалось раздавят, задушат массой своей, но продолжали сверкать на солнце мечи, вылетали из толпы испуганные кони без всадников или волоча мертвого печенега за застрявшую в стремени ногу. Струги с ходу, разбрызгивая воду, влетели в Днепр. Гридям Святослав приказал садиться в струги и отплывать от берега на полёт стрелы. Сам же с уцелевшими остатками конной дружины продолжал отбиваться от врагов, одетых в шкуры, меховые шапки, из под которых выбивались длинные пряди чёрных волос, с лицами, обросшими, будто на смех, клочковатыми бородами и усами. 'Пробиваемся вперёд, к основной дружине', - крикнул своим воинам Святослав, а сам застыл, вглядываясь в лицо одного из врагов. Хоть и одет он был в костюм степняка, но бритое лицо выдало его. 'Гречин из Белобережья, - узнал его князь, - от него печенеги и узнали о нашем раннем походе к порогам. Шпион.' Святослав опустил щит, и стрела, направленная в него, была замечена им в последнее мгновение. Инстинктивным движением опытного воина Святослав поднял щит и стрела, ударившись о край щита, потеряла силу и, кувыркнувшись за щитом, оцарапала щеку. Едко защипало щеку, но нападавшие не дали опомниться, и новый искатель славы направил своего мохнатого коня на князя. Размахивая топором и истошно крича, он несся на князя. Святослав тронул своего коня навстречу. Не доскакав сажён пяти, печенег бросил свой топор в князя и, увидев, что тот уклонился от топора, стал поворачивать коня. Жеребец мгновенно догнал противника, и князь рассёк его до седла. Последнее
  усилие вызвало волну слабости в теле Святослава. Он с трудом повернул коня к берегу, где бились последние воины конной сотни. В глазах темнело, оскорбительная слабость сковывала движения. Увидев испуганно - удивлённое лицо Асмуда, Святослав, собрав все силы, только и смог прохрипеть: 'стрела отравлена' и упал лицом на золотистую гриву коня. Осторожно опустили его на траву, встали полукругом, не подпуская врагов к князю. Жрец Озима вливал какие-то снадобья в подёргивающиеся губы князя. Асмуд подкладывал плащи под голову князя и боролся с тем, чтоб первая слеза в его жизни не выкатилась из глаз. Святослав лежал лицом к Днепру, могучему и непокорному здесь на порогах. Он видел плывущие к берегу струги, но его вдруг перестали волновать заботы людей. Сознание Святослава начало тускнеть. Тогда он усилием воли сосредоточился на двух тонких полосках облаков на почти безоблачном небе. 'Мне знак - свастика на небе. Боги со мной. Они меня не бросают'. Он в горячечном бреду, преодолевая его, снова вглядывался в мистический знак на небе, и ясно увидел, что один конец не загнут. 'Это не свастика. Это сломанная свастика', - прошептал он. 'Что ты говоришь, князь?' - обратился к нему Асмуд. 'Свастика сломана, - беззвучно прошептал Святослав - Свастика сломана'. Старый воин, отражая щитом летящие стрелы не расслышал слов князя. Угасающий взгляд князя нашёл в небе орла, парящего над полем боя. 'Это мой провожатый в Ирий', - проплыла последняя мысль. Он начал обдумывать слова, которые скажет Богам, когда придёт в Ирий.
  
   Печенеги не поверили своим глазам, когда исчез плащ Святослава. Но постепенно известие о гибели или ранении наводящего мистический ужас на них человека распространилось как огонь по сухой траве в ветреный день. Радостная злоба загорелась на их лицах. Откуда-то появился прятавшийся после кавалерийской погони Святослава за ним хан Куря и стал воодушевлять степняков на захват его тела. Но и русичи бросились на помощь и выручку князя. В нём была их сила и непобедимость, в нём была их надежда на спасение и возвращение к детям и жёнам. Прикрываясь щитами от стрел, высаживалась на берег молодая дружина со стругов. Оставив небольшой заслон прикрывать перетащенные через ложбину струги, врубилась клином во вражеское войско, выставляя ряды копий, прыская стрелами, Старая дружина. Как два островка, в бушующем море косматых всадников, затопляющем как прилив эти островки, бились до самого вечера две горстки русских дружинников. Помнили завет Святослава: мёртвые сраму не имут! Не спасли князя, но вечной славой покрыли себя верные други святославовы. Увезли тело Святослава на другой берег. Ночью подул сильный ветер, временами шёл крупный дождь, луна еле угадывалась меж туч. Будто Боги, наблюдавшие за этой битвой, за смертью своих любимых героев, печалились, бессильные бороться с Роком, предустановленным людям.
  
   Горько заплакали деревья и травы, тяжело вздохнули мудрые волхвы, призадумались селяне и горожане. Тяжела потеря для русской земли такого богатыря и храбреца, умного и благородного князя, властелина русской земли от корня её. Родится ли когда-нибудь на Руси такой полководец и рыцарь?!! Погиб наш русский Александр в расцвете лет. Плачь земля русская!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   К Р Е Щ Е Н И Е Р У С И
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В Е Л И К И Е К Н Я З Ь Я Я Р О П О Л К И В Л А Д И М И Р
  
  
  
  
  
   И вечный бой! Покой нам только снится
  
   Сквозь кровь и пыль...
  
   Летит, летит степная кобылица...
  
   А. Блок
  
  
  
  
   Глава вводная
  
  
  
  
  
   Дул не по-летнему холодный ветер. Ильмень-озеро волновалось, било в борта лодки невысокими волнами. Сверху заморосило. И клёв прекратился. Поплавки безжизненно прыгали на волнах. Ряса намокла, и сквозь душегрейку уже проникал сырой холод к самому телу. Болело горло, когда Никита глотал слюну. Но отступали все эти мелочи перед тем наплывом чувств, который вызывали встающие в памяти воспоминания. Будто спал он все последние годы, а нынче проснулся и вспомнил всё дорогое. Так бывает, когда человек возвращается в родной дом после долгого отсутствия. Сюда на берег с детства знакомого Ильмень - озера приезжал он с отцом и матерью ловить рыбу 'мамке на пироги'. Здесь впервые посадил его отец верхом на лошадь, и захватило дух от пугающе огромного расстояния до земли. Умная старая лошадь бережно прошагала с легким, почти невесомым, судорожно вцепившимся в уздечку всадником по прибрежному лугу. Какую гордость он испытывал от отцовской похвалы. Потом они пекли в остывающем костре пойманную щуку. Мать и отец счастливо улыбались друг другу, а Никита закутался в полушубок, ощущая с одного бока блаженное тепло костра.
  
   Отца его уважали в Новгороде как непобедимого силача зимних кулачных боёв и спокойного рассудительного человека. Прозвище его было Медведко. Он возглавлял охрану главных ворот города. Никита вспомнил, как уезжал на войну отец. Он ехал в первом ряду новгородской дружины, отправляющейся на помощь князю Святославу для удержания завоёванных им на Дунае земель. Огромный золотистой масти боевой конь Ястребок взыгрывал под ним, видимо, чувствуя волнение хозяина. Наконец, отец взглядом нашел Никиту. Лицо озарилось улыбкой, сменившейся любовной грустью прощания с сыном и ещё каким-то значением, будто хотел дать сыну безмолвный наказ. И сейчас Никита вспомнил тот взгляд, но не решился бы словами сполна определить его содержание. Долго бежал он тогда за войском, пока не скрылось оно в густой пыли.
  
  
   И ровно через год в жаркий августовский вечер пропылила к княжескому дворцу крытая повозка великокняжеского боярина в сопровождении отряда конной охраны. Рано утром у стен дворца уже стояла разноцветная немалая толпа жителей города. Никита держался за руку матери. Дворцовые ворота открыли и пустили людей к крыльцу. После долгого ожидания на крыльце появились три человека. В середине шёл высокий юноша в богатом кафтане и шапке, затканными золотом и украшенными драгоценными камнями. Губы кривила заносчивая улыбка, хотя взгляд был насторожённый и внимательный. 'Княжич Владимир', - зашептали в толпе. Справа от княжича, внимательно посверкивая глазами, двигался высокий дородный мужчина, с выбивающимися из-под шапки прядями иссиня-чёрных вьющихся волос. 'Добрыня', - зашелестело в толпе. Третьим был великокняжеский посол. Княжич и его спутники остановились на верху лестницы. Боярин ступил шаг вперёд и громко торжественно возгласил: 'Мы, Святослав, великий князь киевский, великий каган хазарский, князь новгородский и северский и волынский, правитель болгарский сообщаем своим поданным о нашей победе над болгарским и византийским войсками в славных сражениях на реке Дунай и присоединении к нашей державе многих земель и городков на Дунае. Помощью богов наших Перуна и Рода, дающих нам доблесть и силу, богини удачи Макоши, давшей нам удачный жребий, одолели мы врагов наших, и впредь по вере нашей не оставят нас отчие боги. С великими почестями совершены тризны по погибшим воинам. Сегодня они пример мужества и доблести, и пируют в светлом Ирии с богами, и видят нашу печаль по ним. Женам погибших воинов великий князь жалует по пять золотых дирхемов. И ещё: великий князь передает жене и сыну храброго воина новгородского Медведки, закрывшего своим телом и тем спасшего великого князя в битве под Переяславцем от коварного нападения болгарского богатыря, его предсмертную просьбу и пожелание . Медведко поразил этого коварного болгарина смертью, но и сам, истекши кровью от глубокой раны, ушёл от нас в светлый Ирий. В предсмертном завещании хотел Медведко видеть сына своего Никитку, когда тот подрастёт, дружинником княжеским. Великий князь до возраста назначает Никитку в молодые гриди и, буде приедет в Киев, милостью не оставит'. Рука матери, во время сообщения о смерти мужа и его предсмертном завещании больно сжимавшая руку Никитки, вдруг разжалась. Лицо её искривила гримаса непереносимой боли, как если бы она не осознавала или не верила в то, что говорил боярин, и только тогда, когда он перестал говорить, она поняла - муж погиб. Мать закричала каким-то диким нечеловеческим криком, упала на колени, потом повалилась на землю. Её подняли и, произнося какие-то успокаивающие слова, унесли в садовую беседку неподалеку. Никитка смотрел, как бабы хлопочут над лежащей на лавке матерью. Слёзы у него ещё не высохли, но взгляд стал взрослым и одновременно испуганным. Равнодушная жестокость жизни, приносящей такие ужасные известия, вдруг широко открылась ребёнку, и преодоление этого ужаса взрослило его, как если бы его поставили на край пропасти, и он заглянул вниз.
  
  
   Мать Никиты хворала долго. Сильно болело у нее слева в груди, и силы в теле стало немного. Даже работа по дому была ей тяжела. Знахарка назвала её болезнь тоскливой немочью и лечила её отварами трав, но помогало мало. Последний работник ушёл осенью, и жить они стали совсем бедно. И всё-таки к весне следующего года здоровье чуть поправилось, и мать сразу засобиралась в Киев. Продали дом, корову и мелкую живность и стали ждать большого купеческого каравана в Киев. Караван собирался долго. По весне на ярмарку в Киев возили дорогие товары: заморские вина, меха, рыбий зуб, янтарь, шелка и бархат, потому собирали большой караван, чтоб отбиваться от разбойников или конных летучих отрядов кочевников, далеко забирающихся в славянские земли. Знакомый купец за небольшую плату согласился дать им место в своём обозе.
  
  
   Завтра обоз отправлялся в Киев, и Никитка выбежал на улицу, чтоб в последний раз поиграть с приятелями. Все последние дни, как только выпадало свободное от сборов время, он самозабвенно играл с друзьями. Играли в горелки, в лапту, в прятки. Когда Никитка выбежал на лужайку, где собирались для игр кончанские парни и девчонки, игра уже началась. Все бежали прятаться, а Никиткин друг Хорив стоял у берёзы, собираясь водить.
  
   - Я опоздал, давай я буду водить, - крикнул Никитка другу.
  
   - Не надо. Прячься. Я знаю, ты завтра уезжаешь, - ответил тот.
  
   Никитка побежал к зарослям разросшейся сирени, где он любил прятаться, так как увидеть человека там можно, только подойдя вплотную. А дальше всё зависело от бега, а бегал Никитка быстро и часто обгонял водящих. Но место оказалось занято. Там уже пряталась девочка из большого купеческого дома с их улицы. Звали её Лада, у неё были длинные белокурые локоны и голубые глаза. Она нравилась Никите, потому что не ревела как другие девчонки, когда больно попадало мячом или падала во время игры.
  
   - Я могу уйти, - сказала она Никитке.
  
   - Не надо. Места хватит, - ответил мальчик. И, помешкав, добавил, - Я завтра уезжаю.
  
   - Жалко... Я знаю, - поправилась девочка, но непрошенный румянец уже заполыхал на её щеках. Никитке тоже стало почему то жарко, и он стоял, глядя на девочку, ожидая чего-то. Она не выдержала, подняла глаза, и Никитка увидел улыбающееся лицо и огромные глаза, в которые было так сладко смотреть. Девочка опустила голову, скрывая выдавшие её глаза, но не утерпела. И снова они, улыбаясь, смотрели друг на друга, погружались в глаза, стыдясь, опускали их и снова поднимали, получая несказанную радость от этого погружения. Послышались шаги, и подкрался Хорив. Никитка бросился бежать, чтоб водящий не заметил Ладу. Бежал он легко и опередил своего друга. И всё время, пока продолжались игры, Никитке было очень хорошо и почему-то грустно и не хотелось уезжать в Киев. Ладу позвали домой обедать. Позвали вскоре и Никитку собираться. Больше он Ладу не видел, но стал часто вспоминать её улыбающееся и как бы плачущее сквозь улыбку лицо.
  
  
   Ехали в Киев почти целый месяц. Спали Никитка с матерью на сене, укрываясь попоной. Никитке нравилось в караване. Светловолосый мальчишка с приветливой чуть застенчивой улыбкой был самым юным членом этой торговой деревни на колёсах, и его привечали все: и прижимистые купцы и суровые ратники из охраны каравана. Ему же очень нравились лошади. Он с удовольствием подкладывал им сена или овса, если его просили об этом. Любил гладить морду соловой кобылы Желтушки, которая везла их телегу. Кобыла тыкалась мордой в его ухо и трогала губами его волосы. Становилось щекотно и приятно, и он как большие покрикивал на Желтушку: 'Не балуй!' Но самую большую радость он переживал, если во время отдыха у придорожного озера ему доверяли искупать её. Ему помогали взобраться на лошадь. И он, ухватившись за её гриву, стиснув её бока коленями, восторженно счастливый, направлял её в озеро. Ноги всё глубже погружались в холодящую воду, дрожь пробегала по телу. Крик матери: 'Осторожней, Никита!' - прибавлял ещё больше восторга в его душу, как будто он, купая лошадь, становился взрослее и сильнее и скоро сможет стать защитником матери. На мать Никиты неизбежные трудности путешествия подействовали плохо. Обострилась болезнь. Она снова начала кашлять, болело в груди, и, когда караван увидел стены Киева, она с трудом слезла с телеги, и нездоровая бледность лица чуть- чуть окрасилась слабой улыбкой.
  
   У стен Киева и догнала их печальная весть. Киевский житель, гнавший коня на пастбище, был спрошен о новостях. Он долго вглядывался в усталые лица обозников и, наконец, резко погрустнев, произнёс: 'Не знаете ещё? Великий князь Святослав погиб! Печенеги в днепровских порогах подкараулили',- и, видимо, боясь показать свою слабость перед незнакомыми людьми какой-нибудь непрошенной слезой, махнул рукой и повёл свою лошадь в сторону от обоза на луг. Новость ошеломила новгородцев. Святослава любили во всей стране. При его княжении не только Русь никому дани не платила, но сама собирала выкупы с соседних государств и даже империй. Да и сама фигура первого строителя всеславянской империи очаровывала современников: неприхотливый в привычках, друг и брат каждого воина дружины и в битве всегда рядом или впереди. И вместе с тем глубокий стратег, о действиях которого со страхом или восхищением говорили современники и писали все летописи того времени.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1
  
  
  
  
  
  
   Остановились Никитка с матерью на постоялом дворе. Матери место не нравилось. Хоть она и похудела от болезни, но оставалась всё ещё красивой молодой женщиной, и откровенные взгляды приезжающих и отъезжающих постояльцев смущали и тяготили её. Она ещё не свыклась со своей вдовьей участью. Будь она рядом во время похорон мужа, она, как многие русские женщины того времени, взошла бы вместе с ним на костёр. Сейчас забота о сыне давала ей силы бороться с болезнью. Нужно было устроить его, как завещал муж. Как это можно было сделать после смерти Святослава, она не знала. Помог случай. На улице Киева они встретили боярина, приезжавшего в Новгород с известием о смерти мужа и чудесном спасении великого князя. Он узнал жену и сына героя и пообещал помочь им встретиться с молодым князем Ярополком.
  
   Никиту с матерью провели по дворцовым коридорам. Войдя в тронную залу, они поклонились, как их научили, низко-низко почти до полу. На троне сидел красивый юноша с добрым и внимательным лицом, одетый в роскошный белый жупан, затканный серебром и шапку, отороченную белым мехом. Рядом на низком стуле сидел свирепого вида муж, седые волосы которого обрамляли лицо, исполосованное шрамами. Воевода Свенельд, а это был он, повернулся к великому князю Ярополку и что-то ему сказал. Тот кивнул головой, выслушав воеводу, и обратился к Никитке и его матери:
  
   - Мы разобрали ваше прошение. Воля отца моего великого князя Святослава для меня священна. Ты, отрок Никита, будешь дружинником, но сейчас в дружине нет наставников для твоего возраста, - князь посмотрел на воеводу и, увидев одобрительный кивок, продолжил, - Подрасти, Никита Медведко, наберись сил, а пока поживите у монахов в Берестове, в поместье моей покойной бабушки княгини Ольги, в монастыре, построенном княгиней. Отец Диомид, - позвал князь. Откуда-то из-за трона показался одетый в чёрную рясу черноволосый человек с необыкновенно крупным носом.
  
   - Нужно их приютить, святой отец.
  
   - А кто они есть, великий князь?
  
   - Гости, отец Диомид.
  
  
   Монастырь находился в загородном дворце покойной княгини, где она любила отдыхать от трудов правления. Под монастырские кельи переделали старый дворец, а новый Ольга построила рядом. Оба здания защищала высокая дубовая стена на каменных
  
  
  
  
  столбах. На флигель старого дворца водрузили крест, и молебны совершались в этой импровизированной церкви. В рясах и клобуках монахи и послушники за пределами ограды не появлялись. Исключение составлял греческий священник отец Диомид. На монастырских полях монахи работали в такой же одежде, как и селяне. Великий князь Святослав христианство не любил и считал лживой разлагающей русский народ религией. Потому княгиня Ольга и прятала своих монахов от сына. Ярополк, воспитанный бабушкой, крещёный ею в Берестовской церкви, после смерти отца перестал скрывать своё крещение, чем вызывал недовольство киевлян и, в особенности, жрецов.
  
   Никите с матерью отвели две маленькие смежные келейки. Обедали они в монастырской столовой вместе с монахами. Мать даже стала помогать стряпухе, чтоб не сидеть без дела. Но тоскливая немочь вновь обессилела её, и она слегла. Её светлое 'золотое', как всегда казалось Никите, лицо похудело, стало тёмным. 'Мамочка, выздоравливай быстрее, - просил Никита, - Скоро я стану дружинником, куплю тебе большой дом в Киеве или где захочешь. Буду тебе всё делать, чего бы ты, мамочка, ни пожелала'. Мать гладила Никиту по вихрастой голове и улыбалась.
  
   Похоронили мать на берестовском кладбище. Хоронили её монахи в деревянной домовине. Никитка в смерть матери до конца не верил, всё надеялся, что она ещё оживёт. Но никому об этом не говорил. Потому и слёзы у него проступали, только когда её начинали оплакивать по старому обряду с воплями и причитаниями служанки княгини. Но мать всё не оживала. Никитка бросился её целовать, но мать лежала неподвижная и холодная. Никитку оттеснили, закрыли крышку, и на домовину стали бросать комья земли.
  
   Князь Ярополк, узнав о смерти матери Никитки, пожалел его, подарил ему новый кафтан и велел учить его грамоте. Никиту окрестили и стали учить молитвам. Он стал помогать отцу Христофору во время службы в церкви. За год он подрос, тонкие кисти рук далеко выставлялись из кафтана. Прежняя весёлая ласковость исчезла, взгляд стал пуглив и недоверчив. Ему шёл девятый год.
  
  
   Кию сыну Вышаты и Алёны минуло семнадцать лет. Молодая мать его, получив весть о смерти мужа, порывалась вначале покончить с собой, но через некоторое время отошла и, с трудом перенося своё безмужество, стала привечать заглядывающегося на неё соседа, похоронившего свою жену. С детства парень был влюблён в Алёну, и, не появись Вышата, посватался бы к ней. Кий не переносил своего нового предполагаемого отца и стал всё время проводить в доме бабушки. 'Я твою мать не могу осуждать. Я, ведь, тоже не покончила с собой, когда погиб твой дед, осталась воспитывать сына, твоего отца. Оставайся у меня пока, дом большой', - обняла внука Нива. Она предложила Кию пойти в купальскую ночь на берег Днепра развеяться.
  
   Цветущая поляна на берегу Днепра, окружённая вековыми соснами, загоралась праздничными кострами. Край солнца утонул за дальним лесом, оставив огонь зари и сгорающие в нём белые облачка. Девичий смех вспыхивал то тут, то там. Ждали Купалу. Девушку выбрал совет парней и молодых мужчин. Она появилась в белом сарафане с искусно затканными по белому красными розами, с тяжёлыми каштановыми косами, уложенными вокруг головы, на которых красовался венок из ромашек, с победительной, но ласковой улыбкой, освещавшей точёные черты её лица. Она казалась олицетворением невинности, готовой полюбить. Одобрительные улыбки парней провожали её движение.
  
   В центре поляны возносил ветви к розовеющему небу тысячелетний огромный дуб. Его уже украсили разноцветными лентами и венками наиболее нетерпеливые участники таинства. Девушка, представлявшая сегодня Купалу, подошла к дереву. Двое парней подставили свои спины, чтобы она вспрыгнула на нижнюю развилку гигантского дерева. Девушка раздула поданный ей факел, и смолистый огонь, искрясь, стал разгораться на лёгком ветру.
  
   - В честь Купалы костры разжигай! Купала, любовь и вечное счастье нам дай! - прокричала девушка, и костры стали разгораться, сгущая темноту за своими пределами. Два юноши метнулись к дубу, помочь 'Купале' сойти. Кий был первым. Он подставил свои плечи и, обняв за талию, опустил 'Купалу' на землю. Зло посмотрел на него давний знакомый, сын жреца Перуна Дрот. Ему, видимо, самому хотелось помочь девушке сойти с дерева.
  
   - Пойдём прыгать через костёр? - спросил Кий 'Купалу', знакомую ему под именем Любавы.
  
   - Пойдём, Кий, - улыбнулась та.
  
   - Какая ты красивая! Как сама Купала! - вдруг выпалил юноша.
  
   Девушка смущённо опустила глаза, но лёгкая улыбка светилась на её лице.
  
   Костры разгорались всё ярче, пламя стало высоким, и уже не каждый рисковал прыгать через них.
  
   - Я прыгну первый, а ты - за мной, - предложил Кий. Любава согласно кивнула головой. Юноша разогнался и легко перескочил через костёр сквозь мгновенный жар огня. Любава чуть призадумалась, глядя на высокое пламя, набрала воздуха и перескочила прямо в руки Кия, испугавшегося, что её лёгкий сарафан загорится. Они побежали к другому костру и прыгнули через него, держась за руки. С раздражённым лицом, что-то бормоча, подошёл Дрот.
  
   - Ты обещала встретиться со мной в купальскую ночь.
  
   - Я выполнила обещание. Я с тобой встретилась. Что ты за мной ходишь? Прыгай.
  
   И Любава перепрыгнула через довольно большой огонь. Дрот прыгнул за ней. Кий следом.
  
   - Что ты под ногами путаешься?! - злобно закричал на Кия Дрот.
  
   - Мне кажется, это ты путаешься под ногами, - оборвал его Кий.
  
   - Что? Что? Повтори!
  
   - Пойдём в лесок, - решительно прервал его Кий.
  
   - Пойдём!
  
   Они шли друг за другом, недавние вполне миролюбивые друг к другу знакомцы, готовые уничтожить один другого. Любава, взволнованная каким-то неясным упоением, издалека следила за ними.
  
   Дрот догнал Кия и наотмашь ударил его по уху. Кий упал на одно колено, но тут же вскочил и уклонился от второго удара Дрота. И сам вдруг резко стукнул того по животу кулаком. Дрот только ойкнул и согнулся. Отец Дрота Черноус учил сына драться, и тот резко выдохнул воздух и бросился бить Кия. Кий уворачивался от ударов и больно отвечал резкими не размашистыми ударами кулаков. Дрот терял контроль над дракой. На глаза ему попалась сухая сосновая палка. Он схватил её и попытался ударить ей Кия. Один раз ему это удалось. Кий схватился за руку, но при следующем взмахе палки пружинисто отскочил. В конце концов Кию удалось схватить руку противника, в которой была палка, вывернуть палку из руки и стукнуть ей Дрота по голове. Тот упал, из ссадины на голове показалась кровь. Кий рассматривал противника, весь в пылу боя, готовый к отражению атаки, если Дрот встанет. Но тот не вставал. Подбежала Любава:
  
   - Бежим. Может, ты убил его.
  
   Они влились в поток юношей и девушек, спешащих охладить себя после горячих купальских костров. Раздевшись донага, парами и поодиночке входили юноши и девушки в нагретую за день и всё же охлаждающую воду реки. Смех стал интимней, нежней. Кий и Любава держали друг друга за руки, не разговаривали, испуганные возможной смертью Дрота. Вдруг среди купающихся Кий увидел человека в одежде, обмывающего свою голову. Он показал Любаве на него. Она тоже узнала в нём Дрота. Успокоенные, они, стараясь не привлекать внимания, прячась в темноте, ушли по пляжу вверх по течению реки в пустынное место.
   Небольшие волны набегали на песок. Дальше могучий Днепр величественно и быстро стремил своё течение. Вся река и отмель, облитые лунным светом, призывно голубели. Кий и Любава подошли к краю отмели и, взявшись за руки, вошли в тёплую воду. Любава оступилась в ямке, и Кий подхватил её, обняв за талию. Она прижалась к нему. Счастливое лицо её было прекрасно. Кий сильно обнял её тело и, зачем-то закрыв глаза, поцеловал её щёку. Через некоторое время их губы нашли друг друга. Пробегавшая мимо пара закричала им: 'Побежали к кострам, греться'. Они вышли из воды и пошли к кострам, не удерживаясь от жарких поцелуев. Вдруг из прибрежных кустов появился Дрот. Голова его была повязана белой тряпкой с расплывшимся по ней кровавым пятном. В руке он держал дубину.
  
   - Уходи, Дрот. Ты портишь купальскую ночь, - смело направилась к нему Любава, - Я не хочу тебя больше знать.
  
   - Уйди с дороги, потаскуха, - грубо оттолкнул её Дрот, так что она упала.
  
   Но не успел он взмахнуть своей дубиной, как его свалил на землю, бросившийся на него Кий. Юноша обхватил горло противника и стал душить его, не обращая внимания на удары дубиной по спине. Удары стали слабеть. Поднявшаяся с земли Любава с трудом оторвала руки Кия от горла его врага. Дрот тяжело с хрипом задышал. Девушка увлекла парня от его противника в сторону реки. Они отошли далеко от костров и сели над обрывом реки, прислонившись к стволу дерева. Любава стала целовать юношу всё горячее и горячее. 'Ты женишься на мне?' - успела спросить она, тяжелея в его руках. 'Да', - ответил он, опуская её на траву.
  
   Возвращаться домой Кию было опасно. Его могли обвинить в попытке убийства Дрота. Любава предложила ему жить у неё в летнем домике, построенном возле их загородного поля. 'Бабушку твою Ниву я сегодня же попытаюсь предупредить, - погладила на прощанье своего милого Любава.
  
  
   Молодой князь Ярополк, старший законный сын Святослава, поставленный Святославом на княжение в Киеве, притеснений христианам не делал. Он был воспитан бабушкой, княгиней Ольгой, принявшей к старости христианство, и её заветы были ему ближе и понятнее, чем отцовские. Отца он любил и побаивался, но отец редко приезжал в Киев, занятый своими любимыми ратными делами, увлечённый созданием великой славянской империи. Киевляне называли христианских священников и монахов чёрными воронами. Их отношение к новой религии сильно отличалось от дворцового. Ярополка поэтому многие не любили. Волхвы были недовольны малым радением Ярополка об исконных русских богах. К тому же разлад в отношениях русских людей к молодому князю сильно преувеличивали его советники, чтоб подчеркнуть перед неопытным юношей свою верность и нужность ему.
  
   - У нас много богов. Почему бы и Христу не стать одним из них? - спрашивал у волхва бога Рода, крепкого широкогрудого молодого мужчины по имени Родиа-молния, юный Ярополк.
  
   - Нигде, великий князь, ни у греков в Византии, ни у немцев, ни у римлян христиане старых богов не оставили, а гнали их, жгли и ломали их статуи, убивали жрецов. Волки в овечьей шкуре - это про христиан.
  
   - Почему же они везде побеждали?
  
   - Люди любят добрые сказки, но природу человека обмануть или переделать трудно.
  
   - Поэтому и мой отец не любил христиан?
  
   - Твой отец был необыкновенный великий человек, равный богам. Он был умён и честен.
  
   - Бабушка мне говорила, чтоб был порядок в государстве, должен быть один великий князь. Чтоб был порядок в головах, должен быть один Бог.
  
   - Жизнь разнообразна: в воде господин - водяной, в лесу - леший, а над ними главные Боги: Перун и Велес, а выше всех прародитель жизни - Род.
  
   - Я подумаю над твоими словами, - отпустил жреца князь.
  
  
   Четвёртый день жил Кий в небольшой избушке Любавы за пределами Киева. Дрот выздоровел, но продолжал носить повязку. Бабушка Нива добилась встречи с великим князем Ярополком, убедила его в невиновности внука. Непростые отношения Ярополка с волхвами привели к решению великого князя отправить Кия с дипломатической миссией к ятвягам. Любава принесла эту весть в избушку.
  
   - Да, тяжела была бы жизнь мужей без женщин. Кстати, давай проведём скромную свадьбу до моего отъезда. Мало ли что?
  
   - Не наговаривай, злые духи услышат.
  
   - Вот им, - показал кулак Кий, - Пойдём на реку.
  
   Вдоволь наплававшись и наигравшись в любовные игры, они разлеглись на горячем песке согреться, когда юноша услышал шум шагов. На всякий случай Кий бесшумно спрятался в ближних кустах. Любава не послушалась его и осталась на песке. Из кустов появились два приземистых кривоногих печенега. Первый, увидев полуобнажённую вскакивающую девушку, бросился ей наперерез, чтоб заставить её бежать на своего сотоварища. Любава, увидев, что первый печенег перерезает ей путь, побежала на второго, где в кустах прятался Кий. Тот не мог сразу подыскать подходящей дубинки, появился в самый последний момент, когда Любава метнулась к кустам, где прятался Кий и где её перехватывал второй печенег. Тот весело заржал, перехватывая девушку, но не сумел досмеяться сбитый ударом палки подскочившего Кия, и свалился на песок, издав булькающий хрип.. Второй налётчик уже мчался со всех ног к Кию, но тот выхватил саблю из ножен у сбитого печенега и был готов к нападению, прокричав Любаве: 'Свяжи этого'. Печенег сделал своей саблей быстрый устрашающий вольт. 'Хорошо владеет саблей', - отметил для себя Кий. Юноша медленно отступал, уводя противника от Любавы. Печенег осклабился, оценив юность и вероятную неопытность противника. Он не торопился, то ли продлевая удовольствие, то ли обдумывая план нападения. Но не зря на берегу Днепра много лежит камней. Один такой булыжник и бросила в него переборовшая свой страх Любава. Он быстро обернулся, но Кий успел махнуть саблей и попал по руке врага. Сабля у того выпала из руки, но он быстро подхватил её левой рукой и, размахивая саблей, стал сам отступать. Кровь явственно выступила на правой руке. Печенег вскочил на привязанного к дереву коня, отрубил саблей кончик повода и ускакал, что-то прокричав на своём языке. Связав покрепче раненного печенега и погрузив его на лошадь, Кий и Любава повезли его в Киев. После очень скромной свадьбы Кий в составе посольства отбыл к ятвягам.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
  
  
  
  
  
  
   Никитке дали в наставники монаха Никодима. Никодим, несмотря на старость и седину, ещё сильный человек, широкоплечий и высокорослый, имел послушание в заготовке грибов и ягод. Никитка с удовольствием ездил с ним в лес, где они собирали ягоды, грибы, даже иногда ставили петли на зайцев и глухарей. Никодим учил мальчика стрелять из лука. Был он в молодости воином, но ранение левой руки прекратило его службу. Княгиня Ольга дала ему приют в своём монастыре, и впоследствии он постригся в монахи, выучился читать и стал одним из старожилов монастыря. Семьи у него никогда не было, и умный послушный мальчик ему очень пришёлся по сердцу. Никитка тоже привязался к доброму старику, только внешне выглядевшему суровым. Никодим одобрял желание Никиты стать дружинником, как завещал отец. 'Если б у меня рука не висела плетью, разве б я пошёл в монахи, - говорил он, - Но ты об этом никому не говори', - добавлял он. Никита привык к монастырю, но ждал, когда ему исполнится двенадцать лет, чтоб попроситься к молодому князю в дружину.
  
  
   Наступило лето 980 года от рождества христова. Князь Ярополк в несчастное это лето поддался требованиям своего опекуна Свенельда, главного воеводы покойного отца и отправился с дружиной в древлянскую землю, где княжил брат его Олег, восстанавливать единоначалие в русских землях. Свенельд же жаждал мести за убитого слугами князя Олега сына своего Люта. Олег не захотел подчиняться старшему брату и вывел навстречу на широкое поле под Искоростенем, столицей древлянской земли, свою дружину. Хитрый и опытный Свенельд послал лесом большой конный отряд. Когда древляне увидели у себя в тылу противника, то, не начиная битвы, опасаясь, что их отрежут от города, бросились бежать обратно в город, давя друг друга на узком мосту. Юный князь Олег был сброшен с моста и погиб задавленный падающими сверху людьми и лошадьми. В Киеве недовольство жителей терпимостью Ярополка к христианству привело к единодушному осуждению его за смерть брата. Даже Никодим, выслушав слова отца Диомида, пытающегося оправдать князя Ярополка, обвиняя Олега в непослушании старшему брату, недоверчиво качал головой, передавая слова Диомида Никите.
  
  
   Стало известно, что после смерти Олега покинул свой новгородский удел и третий брат Ярополка по отцу Владимир. Уплыл за море вместе с опекуном и дядей своим Добрыней. Вернувшись в Киев, Ярополк закрылся в княжеском дворце и никого не пускал в покои, пытаясь разобраться в произошедшем. Понять себя и других людей, и как надо вести себя в нынешней обстановке. Ни родных, ни наставников у него не осталось. Последний наставник, воевода отца Свенельд и был настойчивым инициатором похода в древлянскую землю. Когда нашли мёртвого Олега, Ярополк с горечью сказал Свенельду:
  
  'Ты этого хотел!' - и перестал звать его во дворец.
  
   Юный князь Ярополк стоял у окна, глядя на заходящее солнце. 'Бабушка учила меня быть добрым. Я выполнял её наставления, а из этого получилось безначалие. Русь разделилась на уделы. Когда я захотел под уговоры Свенельда вернуть Киеву главенство, а Руси единство, то погиб любимый брат мой, погиб Олег. Свенельд жаждал мести и толкал меня в поход', - подумал юный князь. Отвернувшись от окна, он с горечью в душе возопил: 'Отец, зачем ты так рано покинул меня. Я ещё не умею княжить. Что мне делать? Христос говорит, подставь правую щёку, если ударят по левой. Так учила меня любимая бабушка, а ты смеялся над этими словами. Надо ли править, как бабушка правила?' Такими мыслями терзал себя юный князь. Наконец он понял свой выбор: 'Я хочу править, как бабушка, княгиня Ольга правила'. И это решение успокоило его, и он открыл дверь из своего добровольного заточения.
  
   Первым, кто встретил князя, был воевода Блуд, троюродный брат его матери, умершей во время родов Олега. Ярополк её не помнил, он был слишком мал тогда. Блуд осуществлял охрану дворца ещё со времён княгини Ольги. Кличку свою он получил за неудержимую любовь к женскому полу. Всегда роскошно одетый в бархатные кафтаны, завитой и напомаженный, он умел легко входить в доверие к людям, умел понять по их лицам, что им нравится.
  
   - Великий князь, мы ждём ваших приказаний.
  
   - Завтра собери бояр и воевод на совет.
  
   - Будет исполнено, великий князь.
  
  
   После трапезы и нескольких кубков медовухи с величанием великого князя Ярополка перешли в тронную залу. Здесь Ярополк и изъявил свою волю послать посадников в Новгород и Овруч древлянский. 'Как бабка моя, княгиня Ольга делала', - добавил он. Назначили посадников. Больше всех говорил, опережая других, Блуд. Изъявлял пылкое желание помочь молодому князю, обгоняя неговорливых и тугодумных бояр. Задали князю вопрос:
  
   - Кто станет главным воеводой киевской дружины?
  
   Ярополк задумался, потом лицо его искривила гримаса ненависти, и он ответил:
  
   - Свенельд стар и больше не будет главным воеводой.
  
   - А кто же будет?
  
   Ярополк оглядел бояр и воевод строгим взглядом, как это делала на совете княгиня Ольга, но ответа у него не было. Только улыбающееся услужливо лицо воеводы Блуда, просяще, преданно глядящее на него, заставило его произнести:
  
   - Блуд будет. Временно, - добавил он.
  
  
   Дружиной Блуд занимался мало. Ссылался на то, что казна пуста, и платить новым дружинникам нечем. Зато старался услужить молодому князю. Устраивал пирушки, приводил на них красивых и ласковых девок. Ярополк, чтоб заслужить симпатию и доверие молодых бояр, чтоб страшный и несправедливый для него титул братоубийцы перестал читаться в глазах ближних бояр, участвовал в пирах, но такая жизнь ему не очень нравилась. Блуд уверял его, что так живут все князья и императоры по всему свету. ' Я - не все', - ответил ему Ярополк. Блуд решался противоречить ему. 'Молодому - это всласть. Мы молодые', - весело говорил он, но азарт пиров поубавил. Реже стал их устраивать. Слуг и служанок для князя Блуд подбирал сам. Горожане знали об увеселениях в княжеском дворце, и общий приговор был таков - убил князь брата и старается забыться.
  
   Настоятель Диомид протиснулся к князю на приём и убеждал его креститься.
  
   - Если ты крестишься, станешь другим человеком, и Бог простит все твои прегрешения.
  
   - Княгиня Ольга - бабушка моя крестила меня. Зачем мне снова креститься? - удивился князь.
  
   - Записей в церковных книгах о вашем крещении нет. Мог и раскольник какой крестить, а это - верная дорога в ад, - пояснил Диомид.
  
   Ярополк обещал креститься. 'Я подумаю, - сказал он настойчивому греку,- но не завтра, а потом. Я скажу когда', - закончил он приём.
  
  
   Слухи о развесёлой жизни в княжеском дворце убедили Никодима в его правоте - в виновности Ярополка в смерти брата, в не случайности этой смерти. Никитке было жалко такого хорошего князя. 'Князь Олег сам упал в ров по неловкости или слабости. Наш князь его не убивал', - оправдывал он Ярополка.
  
  
   Весёлая жизнь во дворце продолжалась всю зиму и кончилась поздней весной. Из Новгорода прискакал княжеский посадник, чудом, как он говорил, спасшийся от варяжской дружины, которую привёл Добрыня и племянник его Владимир.
  
   - Опять Русь на уделы делить будем, - с горечью произнёс Ярополк.
  
   - Нет, великий князь, - боярин Смысл долго жевал губами, боясь произнести слово, которое могло вызвать гнев князя, и, наконец, сказал,- похвалялись его лазутчики, ещё струги не приплыли, что Владимир метит на киевский стол. Верный человек это подслушал.
  
   - Да как же он может стать великим князем? Мать его рабыней была у моей бабушки. Да и неизвестного она племени, чернявая, не как русские или варяги. Мы-то все светлого волоса. Русы. Дядя его Добрыня - чернявый, большеносый как хазарский каган или печенег.
  
   - Говорят, отец-то у Добрыни и Малки в Полоцке попом иудейским был, - вступил в разговор постельничий князя Ярополка.
  
   - Что ж, дружина-то у тебя худая? Кто воевать-то будет? - укорил Блуда Ярополк.
  
   - Денег же не было. Я говорил.
  
   - А на пирушки находил денег.
  
   - Унынье - плохой друг. Начнём строить дружину. Как только войско соберём, киевляне к нам хорошо относиться будут.
  
   - Не подведи, Блуд, я тебе верю
  
   Отослав всех, кроме Блуда, Ярополк, таинственно оглянувшись, заговорил:
  
   - Я жениться надумал, и покраснел от своего признания.
  
   В планы Блуда не входило делиться с кем-то своим влиянием на молодого князя.
  
   - Не рано, великий князь. Разве мои девицы плохи?
  
   - Я, не шутя, говорю. У полоцкого князя Рогволода дочь на выданьи. Рогнеда. И хороша собой и умна. Мне рассказали. Если породнимся, а вдруг война, так полоцкий князь всегда дружину пошлёт на помощь. Я не без государственного расчёта, не думай. Не маленький, чай.
  
   - Надо сватов посылать и пускай парсуну с княжны спишут, - поддакнул Блуд.
  
   - Я твёрдо решил. Посылай сватов в Полоцк.
  
   Когда уж и соловьи отпели и зацвели днепровские луга голубыми колокольчиками, вернулось посольство сватов из Полоцка. Получили полное согласие отца и матери невесты на женитьбу. Привезли парсуну невесты. Рогнеда, статная и чернобровая, приветливо и скромно улыбалась с портрета. Свадьбу по обычаю решили справлять в теремном дворце после обмолота урожая.
  
   Но тут же выискался и второй претендент на руку полоцкой княжны. Владимир послал своих сватов в Полоцк. Ответ им был быстрый и оскорбительный.
  
   'За сына рабыни я, родовитая княжна, не пойду замуж. Руби сук по себе', - написано было в письме. Взбешённый Владимир всё своё немалое войско, набранное в Новгороде, в Чуди, во главе с варяжской дружиной двинул к Полоцку. Рогволод затворил ворота и выставил воинов на стенах.
  
   Первый приступ, когда осаждающие по приставным лестницам карабкались на стены, был отбит. Осажденные отталкивали от стен лестницы вместе с нападающими длинными шестами, лили сверху расплавленную смолу, осыпали стрелами идущих на приступ. На следующий день в дело вступила варяжская дружина. Срублено было много вековых сосен. Человек тридцать подтаскивали пятнадцатисажённое бревно к стене, поднимали его вершину и быстро вставляли её между зубцов стены. Оттолкнуть такое бревно было почти невозможно. Отчаянные храбрецы - викинги взбегали по наклонному бревну на стену и, издавая бешеный воинский клич, рубились с защитниками, а новые и новые десятки храбрецов взбегали на стену. И вскоре бой уже продолжился в городе. Заскрипели, открываясь, ворота, и конные сотни устремились в город. Полоцк запылал. Крики людей и лязг оружия смешивались с дымом и языками пламени. Кричали женщины, уводимые в плен и насилуемые. Слышался детский плач. Охрана княжеского дворца сопротивлялась отчаянно, но к вечеру она была перебита.
  
  
   Владимир и Добрыня с варяжской охраной двигались по покоям дворца к главной зале, где стоял княжеский трон. Войдя в залу, Владимир устремился к трону и воссел на нём, развалился на троне. Подвели связанного князя Рогволода, двух сыновей его и княжну. Князь Рогволод пережил уже пятый десяток, но был полностью сед. Из кровоточащей резаной раны на лбу капли крови, окрашивая бороду, капали на пол. Поражало лицо княжны: красивое с правильными чертами оно казалось застыло, будто рубленое из мрамора. Старший её брат был сильно ранен, и его посадили к стене, чтоб не поддерживать. Младший, мальчик лет двенадцати, зло смотрел на врагов своих.
  
   - Ты не хотела выйти за сына рабыни. Не хотела добром, так выйдешь неволей. Пойдёшь за меня теперь?! - крикнул Владимир. Его круглое с крупным носом лицо раскраснелось, исказилось нетерпением. Рогнеда стояла всё с таким же мраморным неподвижным лицом. Владимир побагровел, Рогнеда даже каменная была соблазнительна для него. Он поднялся, подошёл к ней, улыбнулся или, скорее, оскалился, рванул ворот её рубашки, обнажил девичью грудь. Выражение её лица стало презрительным, и он не выдержал этого. Махнул рукой двум слугам и указал на кушетку. Те схватили княжну и прижали её к кушетке. Владимир поднял сзади её платье, сорвал с неё кружевные панталоны, и, не обращая внимания на окружающих, навалился сзади на княжну, вошёл в неё, испытывая от её боли и позора только большее насаждение. Слуги держали княжну за плечи, он жестом приказал перевернуть её на спину и торжествующе произнёс: ' Вот мы и поженились,... княгиня. Ну, что, всё ещё не хочешь быть моим тестем?' - скаля зубы, обратился Владимир к князю. Тот плюнул ему в лицо кровавой слюной.
  
   - Убейте их! - взвизгнул Владимир. Сверкнули мечи, и кровь залила пол тронной залы полоцкого княжества.
  
  
   Через несколько дней в этой же тронной зале полоцкого дворца собрался военный совет. На троне по-хозяйски развалился Владимир, рядом с ним на резном стуле Добрыня. На скамьях сидели варяжские воеводы, воеводы из Чуди.
  
   - Введите перебежчика, - приказал Добрыня.
  
   Ввели низенького рыжебородого человечка, одетого в бархатный кафтан, и поставили перед Владимиром.
  
   - Как звать? Почему убежал из Киева? - спросил Добрыня.
  
   - Звать меня Мураш. Из Киева я еду по своим купецким делам в город Гдыня.
  
   - Что в Киеве не знали, что мы в Новгород вернулись? И с братоубийцей Ярополком ратиться будем? И чего в Полоцк пожаловал?
  
   - Князь, это твои семейные дела, - обратился купец к сидящему на троне Владимиру, - а у меня свои простые дела. Про Полоцк в Киеве ничего не знают. У меня брат здесь в Полоцке, честной купец. Зовут Малый Мураш. Дом его наполовину сгорел, амбары открыты. Жив ли?
  
   - Сначала ты нам скажи, а потом мы ответим, - перебил купца Добрыня, - Скажи, велика ли дружина киевская? Умелые ли воины, хорошо ли вооружены? Кто воевода?
  
   - Я не военный человек, но старых-то дружинников, что под Святославом ходили, не больше двух тысяч. Новых набрано тысяч пять, или около того, не знаю. Говорят, обучены плохо и оружия настоящего им не выдано. В ополчение киевлян и из окрестных деревень людей зовут. Сколько назвали, не знаю.
  
   - А Свенельд что делает?
  
   - Свенельда князь Ярополк в опале держит. Да и плох он стал, как сына его убили на охоте слуги Олега, брата твоего.
  
   - И кто ж главный воевода? - раздражённо спросил Добрыня.
  
   - Воеводой Блуд стал, что дворец раньше охранял.
  
   - Блуд - воевода. Я его знаю, - хохотнул Добрыня, - павлин заморский, а не воевода этот Блуд. Кличка его верная.
  
   - А как киевляне к Ярополку относятся? - спросил Владимир
  
   - Осуждают его за смерть брата. Нехорошо это. Многим, и мне тоже, не нравится, что он к старым богам не приветлив. Жертв им мало приносит. И в церкви греческой христианской его видели. Попу кланялся и крестился. А так-то тихий князь.
  
   - Великий князь Владимир, думаю, отпустить его надо. Пусть в Гдыне оружие нам купит. А брата его, если жив, отыскать. Далеко не уходи. Мне с тобой ещё поговорить надо, - сказал Добрыня.
  
   - Иди, купец, с миром, - поднял руку Владимир.
  
   - Благодарю, князь, - кланяясь, выскочил Мураш.
  
  
   В уединённом покое дворца Добрыня один на один договаривался с Мурашом.
  
   - Брата твоего нашли. Все потери ему возместим, если мы с тобой договоримся и пообещаешь помочь нам. Брат пока у нас поживёт, а тебе лучше вернуться в Киев. Дескать, испугался - не разграбили бы. Дам тебе денег, чтоб ты не зазря съездил. А как в Киеве что произойдёт, нам знать дашь. Сам или через кого, тебе лучше знать. Поможешь, ещё одарю. Не беден я.
  
   - Лучше арабскими дирхемами, они в Киеве хорошо идут.
  
   - Получишь. Не болтай лишнего. В Киеве у меня верные люди есть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
  
  
  
  
  
   Лицо Ярополка, исполненное муки, казалось, готово было пролиться слезами. Блуд внимательно, с затаённым ехидством слушал князя.
  
   - Я его, Владимира, никогда не обижал, когда мы в детстве играли. Олег его норовил толкнуть или обозвать как-нибудь, а я его защищал. А что он в Полоцке натворил?! Печенеги так не бесчинствуют. Вот она кровь-то материнская проявилась. Бес в нём живёт. Отродье дьявольское. Пусть и брат мне.
  
   - Великий князь, дружина у него небольшая. В Полоцке их побили немало. Надо послать нашу дружину и разбить их.
  
   - Где наша дружина? У старой дружины доспехи поистёрлись, помяты. Ополчение не обучено, не вооружено. Как воевать?
  
   - Доспехи у нас в кладовых есть. И добротные. До поры не трачены были. А их ополчение не больше нашего. Да наши мужички пообломают их. Дружина наша всё равно в полтора раза больше ихней. Победим супостата, великий князь. Кривичей, полоцких он много не наберёт. Так что разобьём насильника.
  
   - Хоть он и брат мне по отцу, я не дам ему удела. Деревеньку какую-нибудь худенькую, и чтоб не видно и не слышно его было. Сам поведёшь войско, воевода?
  
   - Войско пошлём, а Киев-то без охраны останется. Надо новую дружину готовить. Лучше мне в Киеве остаться. А вы не пойдёте с войском, великий князь?
  
   - Ты знаешь, я не люблю крови и насилия. Я тоже в Киеве останусь. Кого из воевод пошлём?
  
   - Думаю, Облыню, Утка и Рандольфа.
  
   - А где же Варяжко?
  
   - Ополчение в южных городках и селениях собирает. А Уток, Рандольф и Облыня - смышленые воины. Я на них надеюсь. Наше войско посильнее будет, хоть варяжская дружина у Владимира и храбрецы. Может, нам переманить их, послать тайно дары?
  
   - Если мы сильнее, зачем ещё покупать?
  
   - Как знаешь, князь.
  
   - Иди, готовь войско, чтоб через пять дней выступить.
  
  
   В раннюю тихую зорю месяца Изок, когда сон под утро сладок, и снится всё хорошее, вонзился надоедливый шум и крик. Слуга разбудил в неурочное время князя Владимира.
  
   - Нарочный на крыльце. Шумит. Беда, кричит. Будить князя и Добрыню требует.
  
   - Язык ему отрезать, что ль? - злясь спросонья, ругнулся Владимир, выходя на крыльцо.
   Нарочный упал на колени перед крыльцом:
  
   - Князь, беда!
  
   - Что блажишь? Говори, язык отрежу, - взбеленился Владимир.
  
   - Меня Мураш послал. Из Киева большое войско идёт. Бают, вся дружина княжеская и ополчения видимо-невидимо.
  
   - Сколько ополчения? Знаешь?- заорал на мужика появившийся сзади Владимира Добрыня.
  
   - Тысяч восемь и дружины старой три тысячи. Дружина вся конная, а ополчение пешее.
  
   - Что ещё велено передать?
  
   - Больше ничего. Дня через два или три здесь будут.
  
   - Накормите его и дайте денег, - распорядился Добрыня.
  
  
   Владимир быстро ходил по тронной зале, морща лоб, взмахивая руками и бормоча какие-то слова. Наконец остановился, вызвал слугу и приказал готовиться к выходу из города.
  
   Через некоторое время в залу вбежал с налитым кровью лицом Добрыня. Такое лицо у него выражало крайнюю озабоченность.
  
   - Ты приказал готовиться к выходу из города? Ну, это правильно, - тряхнул головой Добрыня.
  
   - Я считаю, нужно бежать в Новгород. Новгородцы киевлян не любят. Там отобьёмся.
  
   - А если не отобьёмся?
  
   - Уйдём опять к варягам. А потом снова вернёмся.
  
   - С кем вернёмся? Денег нанимать варягов снова у нас уже не будет. Варяги не любят побежденных.
  
   - А что ждать? Когда он меня как Олега во рву задавит?
  
   - Если сейчас проиграем, не видать нам Киева. Есть у меня одна мысль.
  
   - Говори.
  
   - Киевляне упрекают Ярополка в небрежении к Перуну и Велесу, Роду и другим старым богам.
  
   - А нам-то что?
  
   - Упрекают в склонности к христианству.
  
   - Так ты и сам говорил, что нам надо будет христианство вводить, крестить славян, чтоб народ послушней был. Так хорошо ли нам на это напирать?
  
   - В политике нет 'хорошо' или 'плохо'. Есть 'выгодно' или 'невыгодно'. Надо послать дары киевским воеводам, которые с войском, и сказать, что мы за древних богов, а Ярополк за Христа. Что он брата убил, а ты вооружился, чтоб себя спасти, а то он тебя, сына Святослава, тоже хочет убить. Не пожалеть денег. Одним из воевод у киевлян Рандольф, а у нас его брат Свен новгородский. Его и пошлём с дарами. Он смышлён, хоть и молод. Давно на Руси живёт, хорошо объясняется по-русски. А выйти из города надо. Если что сорвётся, тогда и побежим в Новгород. Согласен?
  
   - Согласен, дядя.
  
  
   Рандольф по просьбе брата собрал в своём шатре воевод Утка и Облыня и отпустил слуг. Свен передал воеводам приветствия от князя Владимира сына Святослава и дары от него.
  
   - Чего хочет твой князь? - спросил Облынь, - Мира?
  
   - Мира! Не Владимир войну между сыновьями Святослава начинал, а Ярополк. Когда он Олега убил, тогда и Владимир, чтоб его не убили, начал вооружаться. Человек же, всё-таки, не жертвенная овца, - хохотнул Свен, - Смуту Ярополк начал, он за неё и отвечать должен.
  
   - А что Владимир в Полоцке сотворил с Рогволодом и его сыновьями? - спросил Уток.
  
   - Погибли они, когда дворец свой защищали. Вот и всё! А ещё скажу вам, воеводы, говорят, что Ярополк хочет древних богов свергнуть, а всех киевлян крестить, - перевёл разговор на другую тему Свен.
  
   - Говорят, ходит в церковь. Бабка, видно, его окрестила, княгиня Ольга. А крещёные - плохие воины. Это все знают. Христианство из воина раба делает, - с неожиданной яростью произнёс Облынь, - Не буду креститься. Великий князь Святослав крещёных не любил, церкви в Киеве снёс, так он и воин был, не чета нынешним князьям. Хазарский каганат разгромил, так что следов не найдёшь, болгар завоевал и шёл Константинополь брать. Если б его через предательство печенеги не убили, и Константинополь нам бы доселе дань платил. Говорят его на небо Боги взяли.
  
   - Вот, вот, - поддакивал Свен, - Так что, воеводы, не выдадим древних богов, а как передадитесь князю Владимиру, тоже сыну Святослава, ещё много даров получите.
  
   - Ополчение будет трудно убедить, они за киевского князя идут биться, а Владимир он больше к Новгороду тянет, - сказал Уток.
  
   - Передадитесь если, так и Владимир киевским князем станет, и вы в почёте будете.
  
   - С дружинниками надо побалакать, что они думают, - сказал Облыня, - а мы с тобой согласны, Свен. Чего зазря жизни губить.
  
  
   Через три дня на реке Друче сошлись два войска. Неширокая река разделяла их. Два пологих склона, заливаемых весной талыми водами, сходились в этом месте к реке. Со стороны новгородского войска к реке подъехал на белом коне князь Владимир.
  
   - Киевляне, други мои! - начал он, - Неужто, русскую кровь будем лить на нашей земле?! Все вы знаете, что не я начал распрю, и я брата Олега не убивал. Чужим богам я не кланяюсь и не крестился как брат мой Ярополк. Неужели ради чужих богов отвергнем своих, отчичами и дедичами почитавшихся, и обагрим братской кровью наши мечи?! Братья! Обнимемся и прекратим злобную распрю!
  
   - Опустите копья! - закричал своим Рандольф и поддержал его Облыня.
  
   Копья были приторочены к сёдлам. Со стороны новгородцев сделали то же самое.
  
   - А если кто не хочет передаваться? - прозвучал вопрос из рядов киевского ополчения, стоящего сбоку от конной дружины.
  
   - Пусть идёт с миром, - закричал подскакавший к князю Добрыня.
  
   И часть ополчения, пошумев, повернула назад вместе с воеводой Утком.
  
  
   Год выдался урожайным на жито и на ягоды. Скот не болел, и рыбы навялили и насолили довольно. В киевских дворцовых покоях запахи браги и пива перемешивались с запахами цветов позднего лета и запахами яблочных и смородинных настоек, заготавливаемых княжескими поварами впрок. Запах достатка и покоя резко контрастировал с возбуждёнными испуганными лицами, собравшихся на княжеский совет. Они выслушали оправдания воеводы Утка в том, что произошло на реке Друче.
  
   Что же ты не передался как Рандольф и Облынь? - подскочил к невысокому воеводе и навис над ним Блуд. Казалось, даже его сияющий затканным золотом кафтан сверкает от возмущения.
  
   - А что я мог сделать? Мы в ополчении с топорами, с рогатинами, а они конные и обученные разному бою. Могли и не отпустить, а там, на месте всех положить. Но киевские дружинники своих бы убивать не стали, а если б новгородские это начали делать, могли и заступиться за нас. Так они нас отпустили с миром, а те передались. В измену пошли.
  
   - Подсылы к вам были?
  
   - Были. Дары присылали.
  
   - Ты брал? - наступал на Утка Блуд.
  
   - Брал. Они о мире говорили. Я подумал, они хотят в Новгород вернуться, а мы бы их там осадили и заставили сдаться. Я же не главный воевода был. Рандольф был главный.
  
   - Вся дружина перешла? - спросил с надеждой в голосе Ярополк.
  
   - Вся. И из древлянского ополчения многие. Если кто и вернётся из киевских дружинников, так не сразу.
  
   Ярополк нахмурился и не стал задавать новых вопросов. После непродолжительного молчания он спросил:
  
   - Что думаете, что посоветуете делать, воеводы и бояре?
  
   - Дозволь сказать, великий князь, - поднялся воевода Варяжко, бывший воевода князя Святослава.
  
   - Говори.
  
   - Я привёл из южных городков более тысячи искусных в бою воинов. Ещё три тысячи ополчения. Этих вооружить надо получше, а подучить их есть кому. Ещё сотник Микула приведёт людей. Надо готовиться к осаде. Запасать мясо и рыбу и хлеб.
  
   - Припасов у нас много нынче, - вставил своё слово княжий ключник Вавила.
  
   - Князь, я тебе по секрету после совета что-то хочу рассказать, - наклонился к уху Ярополка Блуд.
  
   По словам советников картина выходила неплохая. Припасов, оружия было достаточно. Нужно было запасать скот и сено для него, втаскивать бочки со смолой и котлы на стены и готовиться к осаде. По окончании совета Блуд попросил Ярополка остаться с ним наедине. Оглядываясь, негромким голосом, почти шёпотом, заговорил:
  
   Великий князь, можно ли верить киевлянам, когда они изменнически передались брату твоему? Говорят одно, думают другое. У предателей в Киеве дети, родственники остались. Как бы они в спину нам не ударили, когда Добрыня пойдёт на приступ.
  
   - Что ты говоришь, воевода?! Варяжко разве изменник?
  
   - Варяжко - другое дело. Он не изменник. Он добрый воевода. Ещё у отца твоего служил.
  
   - А в ком не уверен?
  
   - Не знаю, но и веры большой нет. Измены боюсь. Думаю, поразведать надо, но...
  
   - Поразведай, воевода.
  
  
   Укрепляли городские стены и башни на стенах, подтаскивали к бойницам бочки со смолой и котлы. Опытные воины обучали ополченцев боевым приёмам с копьями и мечами, стрельбе из луков. Оружейные кладовые и кладовые доспехов пустели всё больше. И всё же какая-то непонятная немочь подрывала силы и рождала страх в душе Ярополка. Сердце его томилось пугающей неизвестностью. Наблюдая за воеводой Варяжко, командующим дружинниками, обучающими ополченцев, Ярополк успокаивался, но низко кланяющиеся при встрече с ним горожане казались ему таящими недобрые мысли, и он снова начинал тревожиться. Вечером всегда приходил Блуд. Он стал одеваться в более строгую и тёмную одежду, и всегда приносил плохие вести. Сегодня он пришёл какой-то загадочный. Долго не начинал разговор о важном, спрашивая о заготовках настоек, о росписи витражей в спальном покое греческим мастером. Только потомив князя в ожидании, торжествующе заявил:
  
   - А мне подсыл был.
  
   - От кого?
  
   - От Добрыни.
  
   - Кто подсыльный?
  
   - Пастух из Берестова. Он передал мне, что меня ждут завтра на берестовской дороге. Ехать ли?
  
   - Ты что? Ехать! В измену тянешь! Казню!
  
   - Стой! Стой! Я же не против тебя, великий князь. Я тебе всё рассказал. Не скрыл от тебя. Я бы сходил на встречу и всё тебе передал. Пусть бы думали, что я с ними заодно. Мы бы их хитрости все узнавали.
  
   - А если они догадаются о твоих хитростях?
  
   - Как они догадаются? Я ж на их подсыл прихожу.
  
   - Как всё страшно. Меня обвиняют, что я крещёный. Так я же их веру, их идолов не рушу, а крещён я был во младенчестве бабушкой.
  
   - Не бойся, князь. Если что, уйдём на юг, там нас не предадут. Уйдём в Родню, и там будем стоять. Стены там высокие и крепкие.
  
  
   Ярополк с небольшой свитой появился утром у городских ворот, через которые гнали скот, ехали на подводах семьи с детьми и стариками из ближних сёл и городков, гоня за подводами небольшие стада коз и овец; огромные стога сена тащили на волокушах мрачные быки. Всё это кричало и плакало, мычало и блеяло, и предвещало вскоре большие бедствия. Брат восстал на брата. Но в шумном движении этом была и какая-то целеустремлённость, деловитость, успокоившая бы сознание цельного не мятущегося человека. Понаблюдав за этим массовым шествием, и дав указание, сено в стогах у домов не оставлять, чтоб не подожгли зажжёнными стрелами, князь отправился к дружинному дому, на поляну, где обучали ополченцев. Народу там набралось густо. Подошли киевские городские ополченцы, и Варяжко уже посылал многих на укрепление стен. Тем не менее, обучение боевым приёмам с мечами и копьями не прекращалось. Понаблюдав за происходящим, Ярополк похвалил подбежавшего воеводу за наводимый им порядок.
  
   - Всё будет хорошо, великий князь. Отобьёмся. Плохо, что на деревянной стене, выходящей на Подол, глина кое-где пооблетела. Надо бы потом каменную стену, как везде, и на Подоле возвести.
  
   - Сделаем, как отобьёмся, - пообещал князь.
  
  
   Возвращался князь к дворцу киевскими улочками. Проезжая мимо знакомого дома, где жила верховная жрица Макоши Нива, князь был остановлен быстро сбежавшей с крыльца своего дома жрицей. Дородная, немолодая, но ещё красивая женщина, с уложенной на голове целой короной светлорусых кос, с поднятой рукой быстро шла навстречу князю. Ярополк остановился, слез с коня и пошёл навстречу Ниве. Он хорошо знал её. В детстве с княжичами играл её внук, Кий. Нынче он был отправлен к печенегам заручиться их дружбой и, может быть, помощью. Княгиня Ольга, крестив внуков: Ярополка и Олега, прекратила их игры с Кием. Ярополк, став князем, Кия приблизил к себе, доверяя ему некоторые дела с окружающими племенами и государствами.
  
   - Великий князь, я помню тебя младенцем. Я успокаивала тебя, когда няньки не могли справиться с твоими детскими слезами. Вы играли с моим внуком, с Кием. Я и сейчас чувствую в себе материнские чувства к тебе. Есть люди, осуждающие тебя за измену древним богам, но я не вижу измены. Если ты был крещён младенцем, то в чём твоя вина? И княгиня Ольга никогда не устраивала гонения на нас. И ты не рушишь наши святилища во имя Христа, хоть бы ты и перешёл душой в христианство. Пусть в нашем пантеоне будет ещё один Бог, Бог для слабых и убогих. И отец твой Святослав хоть и не любил христиан и воли им не давал, но гонений и убийств не позволял. Слышал ли ты, говорят, что видели отца твоего в облаках летящего.
  
   - Говорили мне. Сам бы увидеть хотел.
  
   Ну, вот видишь, отец тебе помочь хочет. Благословляю и я тебя, и знай, киевляне тебя не предадут. Она обняла князя и поцеловала его в лоб. Ярополк расцвёл в улыбке: воспоминания детства растрогали его. Он вспомнил, как завидовал он Кию, у которого была мать и бабушка, да ещё такая красивая и добрая и таинственная. И ему казалось, что все матери ласковые и красивые, если они не умерли. Его мать умерла при родах Игоря, и он её не помнил. У них осталась бабушка, умная и любящая, но вечно занятая делами управления княжеством. 'А про отца мне поп сказал, что некрещеного на небо не взяли бы. А это бесы чужие обличья принимают', - перекрестился князь.
  
  
   В это время на берестовской дороге Блуд увидел впереди замаскировавшихся за деревьями всадников и остановил своих спутников.
  
   - Вернитесь назад сажён на пятьдесят. Если крикну, скачите на помощь, - сказал он и, отделившись от своих сопровождающих, повернувших назад, проехал несколько сажён вперёд и помахал рукой. От прячущихся за деревьями всадников отделился один. Это был уже знакомый нам Свен. Года два назад они встречались в Киеве на пиру. Свен подъехал к Блуду и поприветствовал его, подняв правую руку.
  
   - Мой господин Добрыня от имени князя Владимира посылает тебе привет и уверяет тебя в том, что ты, передавшись князю Владимиру, ни в чём не потеряешь, будешь ему как отец. Да что я болтаю, Вот письмо тебе от Добрыни.
  
   Блуд взял письмо и начал его медленно читать. В письме подтверждалось то, что говорил Свен.
  
   - Какие у вас планы? - спросил Блуд.
  
   - Брать Киев приступом.
  
   - Трудно будет. Успели подготовиться. Князь наш - размазня, а воеводы - неплохие.
  
   - А что же ты?
  
   - Не мешать же подготовке к обороне города. Голову отрубят.
  
   - Открой ворота, как мы на приступ пойдём.
  
   - Это опасно для меня. А без меня вы с Ярополком не сладите.
  
   - Может, сладим, может - нет. Что ты предлагаешь?
  
   - Надо Ярополка из Киева вывести. Я его попытаюсь уговорить. А вы послезавтра с утра обложите город, будто готовитесь к приступу. Может и удастся его уговорить бежать из Киева.
  
  
   В покои Ярополка вошёл воевода Варяжко. Поклонился князю.
  
   - С чем пришёл, воевода?
  
   - У меня два слова, и я ухожу на стену. Там дел много. Мой друг дружинник Ясник передал мне, что главный воевода Блуд сегодня встречался с варягом новгородским Свеном на дороге в лесу. Что-то они горячо обсуждали. Ясник в охране Блуда был. Блуд их близко не подпустил, чтоб слов не слышно было. Но встреча была не враждебная.
  
   - Спасибо, верный Варяжко. Я знаю об этой встрече. Блуд мне говорил. Ты о ней не говори никому больше.
  
   - Это же измена.
  
   - Нет. Это хитрость. Помни, никому ни слова. Иди, Варяжко. Ценю твою верность.
  
   Воевода вышел, едва разминувшись с Блудом. Тот вошёл очень расстроенный с виду.
  
   - Великий князь, я только что виделся со Свеном. Убедил его, что во всём с ними. Он просил, чтоб я открыл им ворота во время приступа. Я отказался, сказал, что это очень опасно и охрана ворот не даст их открыть. Тогда он попросил, чтоб я побольше дружинников от северных ворот увёл, а их люди киевские сами откроют. Я спросил, что за люди и много ли их? Ответил, что мне незачем знать, а сколько их, увижу во время штурма. Не доверяют мне. В Киеве измена, и как я понял, киевляне восстанут во время приступа. Сколько изменников в Киеве и кто они - неизвестно, и я не знаю, что нам делать.
  
   Блуд тяжело опустился на кушетку, не спросив разрешения у князя. Тот удивлённо воззрился на него и промолчал.
  
   - Я спросил, в какой день пойдут на приступ? Он сказал - послезавтра.
  
   - Что предлагаешь? - после продолжительного молчания спросил князь.
  
   - Надо бежать из Киева на юг. Там нас не предадут. Отсидимся в Родне, и в следующем году, объединившись с печенегами, выбьем Владимира из Киева. Бежать надо завтра, но если ты хочешь остаться и погибнуть в своём княжеском дворце, я тоже остаюсь. Я с тобой до самого конца, великий князь.
  
   - Хорошо. Завтра утром я объявлю тебе своё решение.
  
   - Бог разгневан на нас, пойду молиться, чтоб пощадил нас, - произнёс Блуд и, отвесив низкий поклон, вышел из покоя.
  
   Оставшись один, князь кликнул слугу и приказал накрыть на стол и удалиться. 'Это мне наказание за грех убийства Олега. Боже, я не думал его убивать. Его столкнули в ров его же воины. Ты это знаешь, Боже. Я виноват, что поддался уговорам Свенельда и затеял поход на Олега. Я хотел единства Руси, чтоб не было как сейчас: брат на брата. Прости меня, если я достоин прощения', - молился до поздней ночи великий киевский князь.
  
   Проснулся Ярополк от страшного сна. Будто во дворе его дворца вырыта большая яма, и он точно знает, что эта яма могильная. И сомневаться не приходится: рядом с ямой крест христианский могильный запасён. Чья эта могила? Кого хоронят? - пытается спросить Ярополк у людей, но рот не раскрывается и слов не слышно. А люди, которых он спрашивает, отворачиваются, будто не хотят говорить, хотя и вопрос его беззвучный понимают, и ответ, видимо, знают. И эта беззвучность и неизвестность - самое страшное во сне. Князь закричал во сне и проснулся. Под впечатлением сна ему стало страшно. 'Это мне могилу во дворе выкопали, потому и молчали. Это предзнаменование. Прав Блуд, надо бежать из Киева', - он приказал немедленно позвать Блуда и, когда тот появился, взволнованным голосом произнёс:
  
   - Я видел вещий сон. Ты был прав. Надо бежать из Киева. Уходим сегодня днём в Родню. Выводи войска из Киева.
  
   - Правильно. Добрыня уже обложил город. Стоит на всех дорогах. Одна южная ещё не занята. Торговцы кучками стоят у некоторых ворот. Что им там делать? Может, они Владимира ждут? И жрецы со служками стоят там же. Чего стоят? Пойду распоряжусь войсками, - энергично ударяя в пол подковками сафьяновых сапог, Блуд вышел. Ярополк остановился в раздумье. Что-то его забеспокоило в происходящем. Выражение радости, мелькнувшее на лице Блуда, когда он объявил своё решение уходить из Киева. 'Нет! Нет! Я слишком подозрительный. Он обрадовался, что я послушался его, а мне всё чудится измена', - успокоился князь. Доложили о приходе Варяжко. Ярополк догадывался, что скажет воевода, когда он объявит своё решение. Варяжко, услышав приказание князя, бурно запротестовал.
  
   - В Родне нет запасов. Чем кормить дружину будем? Киев хорошо укреплён. Начнут Владимир с Добрыней осаждать город, все жители нас станут поддерживать. И если был кто чем недоволен, всю злость на наших врагов направят. Не беги, князь, в Родню. Кий же привёз обещание хана Кибука на помощь. Привёл же Владимир варягов, а мы печенегов против них поставим.
  
   - Противно мне дикарей на русских натравливать. Решение моё твёрдо. Готовь дружину к выходу из Киева.
  
  
   В доме Нивы обрадовались посещению внука. Но тот после вчерашнего приёма у князя выглядел мрачным и озабоченным.
  
   - Что случилось, Кий? - погладила его по плечу бабушка..
  
   - Я договорился с ханом Кибуком о помощи Киеву против Владимира. А нынче, когда Ярополк бежит из Киева, Кибук не захочет помогать. А начнёт грабить наши городки по своему обыкновению.
  
   - Да, внуче, человек, потерявший веру отцов, как трава без корня летит по ветру, ни к чему не прирастая. Да и брат его Владимир неизвестно во что верует. Настоящего радения о вере отцов у него не видно.
  
   - У него, скорее, радение к вере матери.
  
   - Не понимаю я тебя.
  
   - Поймёшь после, мама.
  
  
   В берестовском монастыре испугано ждали исхода междуусобицы последнего года. Рассказывали ужасы о бесчинствах варягов, пришедших с Владимиром, об особой, никем не сдерживаемой жестокости насилий и убийств, совершаемой ими. Участь обители на разграбление и сожжение с мучениями и убийствами иноков была предопределена в случае её захвата войсками князя Владимира. Когда известия о приближении этих войск к Киеву стали реальностью, братия, нагрузив телеги необходимым скарбом, двинулась в Киев. Присматривать за оставшимся имуществом до последней возможности согласился Никодим. Никитка остался с ним. Высокий худощавый мальчик проживал одиннадцатое лето. Смеяться громко он уже разучился, но добрый и заботливый Никодим любил незамысловато пошутить и посмеяться своей шутке. Никитка тогда застенчиво улыбался вместе с ним, и всегда в такие мгновения лёгкой тенью проходили воспоминания о матери или отце, лица которых постепенно стирались из его памяти. Они с Никодимом решили по очереди караулить ночью, чтоб избежать неожиданного нападения. Телегу они нагрузили зерном, и готовы были быстро впрячь в неё молодую гнедую кобылу Ласку, оставленную им братией.
  
   В одно прохладное утро сон сморил Никиту, и только неглубокий старческий сон Никодима потревожился странными звуками из конюшни. Взяв саблю, он спустился во двор и, открыв дверь конюшни, увидел местного берестовского жителя Ерёму, пьяницу и забулдыгу, опустившегося нынче до воровства, что по закону каралось смертью. Увидев вооружённого саблей Никодима, Ерёма схватил дрожащими руками палку и встал в оборонительную позицию. Ласку он успел отвязать, но лошадь не хотела слушаться незнакомого человека и вырвала у него из рук повод.
  
   - Зарубить меня хочешь? С собой на тот свет не заберёшь. Войско Владимира уже под Киевом. И сюда придут, и всех вас тут поубивают. Отдай лошадь, я тебя у себя в доме схороню.
  
   - Я тебя вот этой саблей схороню. И никто не узнает, - взмахнул саблей Никодим, сделав страшное лицо. Ерёма упал на колени и стал просить:
  
   - Не убивай, старик. Это грех. Вам убивать нельзя. Я знаю. Я окрещусь, если надо и никогда ничего не возьму чужого, - запричитал Ерёма.
  
   Прибежавший на шум Никита тоже стал просить не убивать забулдыгу. Никодим поднял воришку и вытолкнул его на двор, наподдав напоследок ногой. Тот отбежал и, грозясь кулаком и что-то громко бормоча, побежал в сторону деревни.
  
   - Давай собирайся. Уезжаем. Киев в осаде. Скоро и здесь будут. Если не войско, то местные недоброхоты.
  
   Быстро запрягли Ласку в телегу, положили соленья в кувшинах, семена бобов, репы и другие. Взяли топоры, косы, соху, тёплую одежду и направились по пыльной дороге в Большой лес, где стояла заброшенная избушка и рядом с ней небольшое поле. Во время своих лесных походов за ягодами и орехами Никодим и Никита набрели на нее. Только через два дня по еле заметной, заросшей деревцами дороге добрались они до избушки. Избушка вросла в землю, обросла травой и репейником вровень с крышей, солома на крыше кое-где сгнила, и нужно было заново перекрывать её. Но печная труба гордо возвышалась среди соломенных снопов, и брёвна выглядели прочными. Неподалёку от избушки зеленели кусты смородины и несколько яблонь, со стволами, обгрызанными понизу зайцами.
  
   - Поработать придётся, - покачал головой Никодим. Трава выросла даже на глиняном полу избушки. Усталые путники, привязав лошадь, легли спать. Спали они до утра следующего дня. Наскоро поев и покормив захваченную из монастыря живность: кобылу Ласку, петуха и четырёх кур и щенка по кличке Брехун, кличка которого не соответствовала его поведению: лаять он ещё толком не научился, и только иногда взлаивал, увидев прыгающую лягушку.
  
   - Надо будет мне вернуться обратно, - покачав головой, вдруг решительно заявил Никодим.
  
   - Зачем? - испугался остаться в одиночестве Никита.
  
   - Затем, что корову оставили, а без молока нам не прожить, - объяснил Никодим, - Ты не пугайся, я быстро. Я Ласку оседлаю. Седло я взял. И быстро в монастырь. А ты запрись покрепче и никому не открывай. А днём сходи на озеро. Оно недалеко, вот в той стороне, - показал он рукой направление, - Не заблудись. Нарежешь камыша и возвращайся. Я тебе саблю оставлю. Потом научу тебя сражаться саблей. Как отец будешь.
  
   Никодим ускакал. Ночью Никита не спал, вслушивался в шорохи и шумы леса. Под утро уснул. Днём сходил на озеро, принёс охапку камыша, и всё вслушивался, не едет ли Никодим. Никодим появился, когда солнце начало заходить. Измученный, голодный.
  
   - Еле успел. Только корову из хлева выгнал, до леса успел доехать - смотрю, от селения толпа идёт к Ольгиному дому - к монастырю, то есть. Что за люди, не стал разбирать. Верно, громить пришли. Я быстрей в лес. И сюда. Зорька на ходу траву хватает, а я проголодался, устал. А ты молодец, Никитка, справился один. Камыша нарубил. Мы тут с коровой-то заживём. Надо будет хлев для Зорьки и конюшню для Ласки строить. Дел много. Иду спать. Есть не буду, устал.
  
  
   Узнав о нечаянной радости: бегстве Ярополка с войском из Киева - Добрыня приказал окружить Киев со всех сторон и вступил в переговоры с жителями, не открывшими ему ворот.
  
   - Ждёте, чтоб приступом взяли город. Наш князь - законный князь, сын Святослава.
  
   - У нас князь - Ярополк, старший сын Святослава, ответил ему со стены скорняк Сила, старшина киевских скорняков.
  
   - Что ж он вас бросил и убежал?
  
   - Ты его догони, тогда и с нами переговаривай.
  
   - Догоню, а сначала тебе, олуху, наподдам. Думайте крепче, думайте. Если не надумаете, как солнце в зенит войдёт, возьмём вас приступом. В Полоцке долго думали - чай, знаете, чем дело закончилось.
  
   Киевляне застучали в била, собирая давно не собиравшееся при правлении князей вече. Народ собрался на площади.
  
   - Открывать ли ворота Владимиру? - задал вопрос рыжебородый купец Ставр.
  
   - А ты кто? Посадник что ли? Не помним такого. Не сажали, - закричал скорняк Сила, поигрывая мускулами рук, выпячивая грудь под дублёной безрукавкой.
  
   - Стариков надо слушать, - поглаживая рыжую бороду, ответил Ставр.
  
   - Ты в старики не рано собрался? - вступил в прения худой жилистый рыбак с Подола.
  
   - Не балагурить собрались. Войско скоро на приступ пойдёт, - вышел вперёд седобородый боярин Куча.
  
   - Так грабить же будут, - выкрикнули из толпы.
  
   - Если не откроем, так и убивать будут. Продержаться нам, думаю, долго не удастся. Ярополк нас предал. А в войске у Владимира наши, киевские. Надо идти по домам и прятать всё самое ценное, а потом и ворота открывать.
  
   - Владимир в церкви не крестился. Он нашей веры. Пусть княжит, - стукнул жезлом о землю чернобородый могучий верховный жрец Перуна Черноус.
  
   Томительное ожидание закончилось скрипом открываемых ворот, и, насторожённо поглядывая по сторонам, въехали несколько конных варягов. Послышался сначала нестройный, а потом всё более ритмичный стук мечей о щиты, и в ворота въехали Владимир с Добрыней, и следом стало въезжать и входить многочисленное войско.
  
   Встречали победителей хлебом - солью боярин Куча и купец Ставр. Отведав хлеба - соли князь Владимир направился к княжескому дворцу. Варяги первыми, нарушив строй, кинулись в переулки Киева, откуда вскоре послышались крики и плач женщин и детей. Киевская дружина, передавшаяся Владимиру на реке Друче, несколько раз вступала в стычки с варягами, защищая своих родственников и соседей. Пришлось вмешаться Добрыне. Он позвал варяжского воеводу Скуле и пообещал заплатить варягам из княжеской казны, если они прекратят грабежи и насилия.
  
   - Мы взяли этот город. Он - наша законная добыча. Надо взять дань с каждого дома по пять дирхемов. Ладно, прикажу своим идти в казарму, - недовольно бурча, ушёл Скуле.
  
   Тем не менее до ночи продолжались, постепенно утихая, грабежи и насилия.
  
   - Надо выводить войска из Киева, вдогонку за Ярополком, а то киевляне и восстать могут из-за грабежей, - Добрыня дёргал правым плечом как всегда во время сильного волнения.
  
   - Утихомирим их, дядя, - Владимир пил вино, прислушиваясь к звукам, доносившимся из ближнего покоя, где находился сейчас его походный гарем, - делай, как знаешь. Я тебе доверяю, - и встал, уходя на звуки женского смеха, доносящиеся из покоя.
  
  
   Через день отдыха войско Владимира выступило вдогонку за Ярополком. Осадили Ярополка в Родне. Ватяжко был прав: припасов в Родне для такого большого войска не нашлось. Голод начался уже через неделю. Стали есть лошадей, и съели их быстро. Добрыня знал через посыльного от Блуда о тяжёлом положении осаждённых и не торопился с приступом, изредка осуществляя небольшие вылазки. Ватяжко с самого начала предлагал открытый бой с противником.
  
   - А здесь мы ослабеем от голода и сдадимся, - убеждал он. Блуд возражал и для доказательства своей правоты дважды выводил по две тысячи пеших за стены города. Не выдержав напора конных и пеших войск Владимира, оба раза пришлось в спешке отступать и прятаться за стенами города. Но не эти неудачные вылазки определяли настроение осаждённых. Голод, тяжёлый голод, превращающий закалённых в тяготах, сильных мужчин в покачиваемые ветром привидения, небывалый голод царил в Родне. Съели всех кошек и собак, ещё раньше лошадей, кроме княжеских. Призрак людоедства появлялся в воспалённых головах отдельных людей. Зима уже сдавалась весне, и любимым занятием воинов стала ловля тёплых лучей солнца.
  
   Блуд выбрал момент, когда положение стало критическим: умерло от голода несколько старых и верных дружинников, и предложил князю возобновить свои переговоры с Добрыней.
  
   - Они поверят тебе? - усомнился князь.
  
   - У нас нет выбора. Наши дружинники падают от сильного порыва ветра, - с горестной интонацией произнёс Блуд.
  
   - Ты притащил меня сюда, - вдруг со злостью ответил Ярополк.
  
   - В Киеве погибли бы наверняка. Смотри, как киевляне сразу сдались.
  
   - Ладно, ладно. Узнай, на каких условиях они примут моё поражение?.
  
  
   Навстречу Блуду выехал, как и раньше, Свен.
  
   - Вы ещё не все сдохли от голода? - захохотал он, встречая Блуда.
  
   - Скоро сдохнем. Мой старый господин готов сдаться моему новому господину великому князю Владимиру.
  
   - На каких условиях?
  
   - Я приехал обсуждать условия. Ярополка всё же надо убить, тогда и великий князь Владимир будет спокоен и я тоже.
  
   - Заботишься о себе. Как мы сможем это сделать?
  
   - Я его приведу к князю Владимиру, охрану оставлю за дверьми, а вы уж сделайте быстро. Я не хочу, чтоб он остался жив. Это опасно для нас всех.
  
   - Сделаем. Приводи. Как ты его убедишь?
  
   - Это моё дело.
  
   Вечером при свете двух восковых свечей в покое Ярополка Блуд передавал князю совсем другую версию своего разговора со Свеном:
  
   - Я ему сказал, великий князь Ярополк согласен уступить своему брату стольный город Киев, и просит себе небольшой удел. А он мне в ответ: 'Может, несколько деревенек Владимир и отдаст брату, а уж удел вряд ли. Да пусть они сами уговариваются', - закончил их посол. Свен его зовут.
  
   - А если всё-таки выйти на открытый бой?
  
   - Наши дружинники от ветра упадут. Надо было не торчать в изменническом Киеве, а уходить оттуда раньше, пока они не окружили город, и припасы бы успели с собой взять.
  
   - Что ж ты тогда не настоял?
  
   - Я в полной вашей воле и сейчас и тогда был, великий князь.
  
   - Уже не великий. Подбери дружинников покрепче силой. Поедем завтра в Киев к брату.
  
   Ясным солнечным весенним утром, обещающим благо и счастье, небольшая группа всадников собралась выехать за ворота Родни.
  
   - Не езди, князь. Убьют тебя. Уйдём к печенегам. Вместе с ними Киев себе вернём, - взял княжеского коня за повод Ватяжко.
  
   - Поздно, мой верный воевода. Не хочу я от убийц моего отца зависеть. Владимир же брат мне.
  
  
   В Киеве у великокняжеского дворца Ярополка встретила варяжская сотня охраны, ощетинившаяся копьями при виде Ярополка со своими конниками.
  
   - Расступитесь, откройте ворота, кричал на варягов Свен. Те открыли ворота. Свен слез со своего коня и низко поклонился Ярополку. Потом схватил его коня за повод. Ярополк слез с коня. Тоже сделал Блуд, а за ним и дружинники Ярополка. Варяги из охраны дворца обступили их.
  
   - Не ходите за нами, не дразните их, - обращаясь дружеским тоном к дружинникам, сказал Блуд, - Братья договорятся.
  
   Свен открыл входные двери, а идущий за князем Блуд закрыл их. В коридоре было темно. Свен открыл двери в залу, за которыми стояли два варяга охраны с обнажёнными мечами. Ярополк подозрительно глянул на них, а Блуд закрыл за ним дверь. За дверью послышались звуки борьбы и крик Ярополка: 'Блуд! Предатель!'
  
   Будто поражённый бешенством выскочил Свен в коридор и заорал кому-то:
  
   - Разоружите охрану Ярополка! Можешь быть спокоен, - восстанавливая дыхание, выдохнул Свен - Он тебе уже не отомстит. Разве что на том свете, когда и ты туда попадёшь.
  
   - Хватит слов. Веди меня к Добрыне, - тяжело дыша, произнёс Блуд.
  
   Дверь снова открылась, и убийцы потащили за руки тело Ярополка. Голова его запрокинулась, и пряди волос касались пола, борода нелепо торчала вверх, обнажая острый кадык. Кровавые полосы тянулись по полу за телом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
  
  
  
  
  
   Избушка, приютившая беглецов, находилась на краю векового соснового леса. С другой стороны поле возле избушки выходило на берёзовую рощицу с мелкими сосенками - остаток лесного пожарища. И этот лесок тянулся до озера, где в первый день резал камыш Никита.
  
   - Если мы хотим пережить зиму, нам надо сделать два дела, Никита, - Вечером, растапливая печку и глядя на огонь, тяжело вздохнув, сказал Никодим.
  
   - Всего два? - удивился Никита.
  
   - Всего два. Срубить хлев и конюшню для Ласки и Бурёнки, и подновить крышу на избе. А второе - заготовить на зиму еды для нас и для живности.
  
   - Так мы не справимся.
  
   - Не справимся - умрём с голоду, - разозлился Никодим.
  
   - Тогда - справимся.
  
   Никодим не выдержал, расхохотался, - У тебя то одно, то - другое. То - умрём, то - выживем. Работать много придётся до зимы, жилы тянуть, а я, считай, однорукий.
  
   - Я помогу, дядя Никодим.
  
   - И тебе придётся помучиться.
  
   Ласку и Бурёнку привязывали верёвками на поле, густо заросшем травой. Первым делом Никодим сплёл из ивовых прутьев рыбацкую снасть - морду и поставил её в узкой протоке, идущей из озера к речке, и каждое утро посылал Никиту проверять её. Попадались окуньки, ерши и сороги. Так что на обед у них всегда варилась уха на костре. Однажды Никита, подходя к морде, увидел вокруг неё какое-то бурление воды, и испугался неведомого зверя, но оказалось, что это стаи тёмных с полосками рыб шли по протоке в озеро. Морда была полна ими. Никита не смог её вытащить. Тогда поймав руками прямо из протоки одну рыбину, он побежал к Никодиму, который рубил лес недалеко от избушки.
  
   - Дядя Никодим, рыба! рыба! - запыхавшись, выговорил мальчик.
  
   - Что рыба? - удивлённо спросил Никодим.
  
   - Полная морда рыбы. Я не смог её вытащить. А эту я руками в протоке поймал. Протока кишит рыбой.
  
   - Линь на нерест пошёл, взглянув на рыбину, крикнул Никодим, - Быстро неси мешки, я пойду Ласку седлать.
  
   Лини шли сплошным косяком. Узкая протока шириной чуть больше полусажени была забита рыбой. Некоторые рыбёшки, вытесняемые другими рыбинами, выпрыгивали на берег и, изгибаясь, подпрыгивали в траве, стремясь вернуться в воду. Из морды, которую еле вытащили на берег, сразу набрался целый мешок рыбы. Снова поставили её в протоку и стали ловить рыбу, идущую плотными стаями, руками и выбрасывать на берег. Наловили ещё мешок. В морде тоже стало темно от рыбьих спин. Наконец набили все четыре мешка, привязали их к седлу, опасливо косящейся на шевелящиеся мешки лошади и пошли к избушке.
  
   - Эх, соли у нас мало. Посыпай рыбу золой и развешивай её на верёвках в тени. Прикрывай ветками, и мух отгоняй, - приказал Никодим Никите. А сам стал разводить костёр, бросая в него гнилушки, от которых шёл густой дым и развешивал рыбу над этим дымом. Зажгли печь и обвешали её гирляндами рыбы. Печь топилась по-чёрному, и изба наполнилась дымом, выходящим через открытые щели под потолком и просачивающимся через камышовую крышу. К этим щелям тоже повесили рыбу.
  
   - Сохранить бы рыбу, завялить, засушить - нам бы на всю зиму заедок был, - озабоченным и довольным голосом говорил Никодим, весь закопчённый, измазанный сажей. На следующий день часть подвяленной рыбы Никодим вывесил на ветерок в тень, прикрыв от мух ветками и рубахами. Высушенную рыбу сложили в короба из бересты. Наконец, через три дня вернулись к протоке. Нерест кончился, но морда была полна рыбой.
  
   - Ну, зиму переживём, - улыбнулся отмывший сажу с лица Никодим.
  
  
   Понемногу вплотную к избе стал подниматься хлев. Приволокли от озера много крупных булыжников, на них положили толстые обожженные снизу брёвна и стали понемногу рубить стены. Никодим левой изуродованной рукой мог поддерживать топор, Он подрубал ствол дерева, а ветки обрубал Никита. На Ласке подтаскивали брёвна к дому, ошкуривали их, рубили пазы и, положив на нижнее бревно мох, поднимали следующее бревно на сруб. Когда очень уставали, устраивали отдых и шли в лес собирать ягоды и грибы. Вдоль опушки соснового бора все кочки закраснелись брусникой. В сенях стояла рассохшаяся бочка. На неё надели новые обручи, налили воды. Дождавшись, когда бочка перестала течь, вымыли её и, насыпав полную бочку брусники, залили её водой.
   Зорька давала много молока: стали и масло сбивать и творог делать, но Никодим ухитрился изготовлять небольшие головы сыра и творога. Но этот сыр быстро портился .
  
   - Если б у меня был кусочек настоящего сыра, - горевал он, разрезая белый молочного цвета комок, часто уже насквозь проплесневелый, - В нём закваска на долгое хранение.
  
   - Зачем нам сыр? Зорька же будет давать молоко и зимой.
  
   - Зимой коровы дают мало молока. Сено - не трава, а у нас и хлев холодный.
  
   К концу лета поспела лещина. Орехи собирали три дня подряд. Заполнили ими полати в доме. На полатях скопилось много сажи, и орехи прятали в короба. К концу августа сруб закончили. Выход из хлева и избы сделали общим через пристройку. Так было удобнее проверять скотину зимой, не выходя на улицу. Все постройки закрывались изнутри на массивную щеколду. Замков не было. Крышу хлева покрыли камышом и сделали два стойла: одно - для лошади, другое - для коровы. Для кур поставили клетку в новых сенях в пристройке. Два стога сена поставили недалеко от избы и ещё над стойлами нависали два сенника с запасом сена.
  
   - К зиме мы подготовились прочно, - с удовольствием оглядывая плоды напряженных трудов своих, проговорил Никодим, - С голоду не умрём. Клюква поспела. Надо клюквы набрать.
  
   Клюкву на время пришлось отставить. Надо было не опоздать с севом озимых. Никодим со своей рукой пахать не мог, а Никите приходилось наваливаться на соху всем своим весом, и он быстро уставал. Пришлось укрепить на сохе камень, но вспашка задернённого поля всё равно очень тяжелый труд. За три дня вытянувшей все жилы работы вспахали только половину поля. Засеяли его пшеницей. Другую половину решили пахать позже. Она и нужна была для весеннего сева и хотелось подготовиться заранее. В протоке рыба стала плохо ловиться, и морды ( их уже стало две) Никита ставил в речке или в озере. Приносил щучек, налимов и вездесущих ершей. Однажды вернулся с заплывшим глазом.
  
   - Кто это тебя? - спросил Никодим.
  
   - Пчела. Их возле дуба очень много летало, и все в дупло большое залетали. Я подошёл посмотреть, а она как даст с размаху по глазу. Больно.
  
   - Она сладкий мёд охраняла от тебя. Надо их дымом выкурить и взять часть сотов с мёдом. То-то питьё зимой будет. Запомнил, где она тебя стукнула?
  
   - Запомнил.
  
   Через день, приготовив дымящие факелы и закутавшись так, что только глаза были открыты, пошли к пчелиному рою. Никита с факелом залез на дуб, отгоняя пчёл дымом. Подставил факел к дуплу, и, когда пчёлы вылетели, просовывал руку в дупло, вынимал ароматные соты и складывал их в берестяной короб.
  
   - Всё не забирай, - крикнул снизу Никодим.
  
   - Тут ещё много, - ответил Никита и, наполнив короб, стал спускаться вниз. Что - то сильно ударило его в веко здорового глаза. Чуть короб не выронил. И второй глаз начал заплывать.
  
   - Видишь, и пчёлы себя защищают.
  
   - Дядя Никодим, а вы саблю повесили над лавкой, где спите. Если нападут, вы убьёте разбойника?
  
   - Убью, если он меня не убьёт.
  
   - А вы же мне читали, что если ударят тебя по правой щеке, поставь левую. Так Иисус говорил.
  
   - Так это когда все христианами станут, тогда так и надо будет делать. А сейчас надо всем объяснить, чтоб они тоже в христианство крестились. Такое дело, чтоб людей переделать, только Богу под силу, а не нам слабым людишкам. Бог всех вразумит, а мы ему последуем. А сейчас, если щеки подставлять, нас всех перебьют, и у Бога не будет его паствы, как говорил наш настоятель отец Диомид. Зимой книжку будем читать. Есть у меня ' Жития святых'.
  
  
   Киев притих как завоёванный город. Варяги, чувствуя свою силу, понимали, что никто
  не осмелится наказать их за 'шалости'. Обещанных денег они не получили, потому грабили киевлян. Началось ещё в Полоцке, а в Киеве, несмотря на запрет князя, продолжилось. Требовали с богатых купеческих домов выкуп за 'ваше спасение от христиан', ловили девок и женщин на улицах и насиловали их.
  
   - Надо варягов из Киева убрать, а то киевляне передадутся любому, кто пообещает это сделать, - в уединённом покое дворца Добрыня убеждал своего племянника.
  
   - Варяги требуют дань с киевлян для оплаты своей службы. Ко мне уже приходили с этим требованием.
  
   - Знаю. После этого нам в Киеве не усидеть.
  
   - Что же им ответить?
  
   - Скажи, через месяц пусть приходят. Деньги будем собирать.
  
   - А через месяц что?
  
   - Всем заплатить, мы разоримся, а они снова потребуют. Надо заплатить их воеводам и богатырям, и оставить их на нашей службе, а остальных отправить в Константинополь. Император греческий просит помощи против восставшего своего полководца Варды Фоки.
  
   - Мы же без дружины останемся.
  
   - Набираем дружину из киевских, новгородских и полоцких мужей. И кто из варяжских воевод в этом успеет, тем и заплатим.
  
  
  
   Через месяц варяги, лишившись своих предводителей, возглавивших новонабранные войска, согласились идти в богатый Константинополь. Там-то заплатят сполна. Стоя на крепостной стене, Добрыня провожал взглядом нестройные ряды варягов, уходящих в Грецию.
  
   - Удачно вышло с варягами, - говорил он вечером Владимиру, наполняя кубок золотистым греческим вином, - Ещё неплохо бы знать, о чем нынче наши воеводы и бояре думают. Людей верных к каждому не подставишь.
  
   - Я знаю, что нужно делать. Раз в неделю или в две недели будем звать всех на пир во дворце. У пьяных языки развязываются, по себе знаю. Жаль, девок нельзя будет на эти пиры звать. Слава пойдёт нехорошая. А девки у меня хорошие. Дядя, бери любую. Кроме Нины. Она сегодня моя.
  
   - Спасибо, племянник. Вино у тебя доброе. Ещё одно надо решить. Ко мне приходил жрец Перуна Черноус. Предлагает поставить кумиров на киевских холмах. Перуна, Стрибога - отца Богов и Бога ветров, Даждьбога- воплощением которого был завоеватель древний Александр из Македонии, Макошь - богиню удачи и урожая и Семаргла - бога растений. Он очень хочет объявить своего бога - Перуна - верховным богом. Бог воинов должен стать верховным. А то рядом с ним, говорит, и скотьего бога - Велеса поминают и бога Рода в виде мужского фаллоса.
  
   - Бог дружины и войны - верховный бог. Это правильно. И кумиров поставить не только в Киеве, но и в Новгороде. Везде.
  
   - Ещё одно. Появился ученик твоего деда - новгородский проказник или грабитель - Исаак. Хочет открыть синагогу. И мы могли бы молиться Богу твоей матери и деда.
  
   - Не разобьют её?
  
   - Охрану поставим. Исаак - очень хитрый, умный иудей. Будет нам полезен.
  
  
   В парадной палате княжеского дворца накрыли столы. Поставили меда стоялые, вина заморские в бутылях узорных, на блюдах краснели ягоды и белели орехи очищенные, лежало на тарелках мясо и колбаса нарезанные, рыба маринованная и солёная, соусы в крошечных кувшинчиках и пиво пенилось в корчагах, стоящих на полу. Ждали гостей, и повара уже заканчивали тушить оленину и готовили главное украшение стола - запечённую дикую свинью.
  
   - Садитесь, дорогие гости. Великий князь сейчас выйдет. Что-то я не вижу верховного жреца Волоса.
  
   - Он не придёт. Он хотел своего Бога изваять таким же большим как Перуна. Он, говорит, всегда с Перуном наравне стоял даже в договорах с греками. А Волос, говорит, самый древний Бог после Рода. Рода вы в пантеон не берёте, и я не пойду.
  
   - Как можно Роду поклоняться? Он изображается фаллосом. Над нами все князья и императоры смеяться будут. Через него не только детей зачинают, но и малую нужду справляют. Мы хотим своих богов прославить на века, а тут..., - сморщил нос Добрыня.
  
   - Люди поклоняются Роду. На Руси он - первый Бог. Выше Перуна,- начала защищать своих Богов жрица Макоши Нива.
  
   - Жёнам, может, и нравится бог Род, но..., - Добрыня остановился из-за хихиканья кого-то из приглашённых бояр, - но мы со времени князя Святослава - отца нашего великого князя - одно из первых государств в мире, и выставлять себя на смех не нужно. Никто веру в Рода не отменяет, а рядом с дворцом великого князя фаллос - не у места. А ваша богиня - Макошь - богиня плодородия, рождений - она пусть заменяет Рода. Для приличия, для политики.
  
   - Я против.
  
   - Да, правильно всё Добрыня говорит, - заговорил жрец Перуна Черноус, - Мы Рода не свергаем. Как без него детям рождаться? Мы его не даём поднять на смех. У нас в пантеоне будет и Макошь - Богиня плодородия и Семаргл - Бог семян и первых побегов. У христиан Бог Иегова - отец Иисуса людей без жалости убивает за грехи, а наш Бог-отец - Стрибог - Бог неба и ветров. Дажьбог - Бог солнца и света. Хорс - Бог солнечного диска, от него все князья наши свой род ведут. Надо поставить всем этим Богам кумиры. Что нужнее всего нынешней Руси? Боевая дружина! Кто её главный Бог? Перун! Кто сейчас самый важный из Богов? Перун! Ему приносить жертвы за победу над врагами нашими: и печенегами, и хазарами, и греками - если хотим детей и жён наших защитить! - закончил свою речь Черноус.
  
   - Так и порешим. Вы согласны, прорицатели воли Богов, - торжественным голосом обратился к жрецам Добрыня. Все закивали.
  
   - Приговариваю - быть, как решили - торжественно произнёс князь Владимир, - Эй, слуги, вносите вепря! Прошу за стол, дорогие гости.
  
  
   На другой день после пира в княжеском дворце Кий постучался в дверь бабушкиного дома. Бабушка выглядела усталой, и её моложавость будто слегка потускнела.
  
   - Что случилось, бабуля? Много тостов подняли во дворце?
  
   - Пир устроили небывалый. Столы ломились от вин и закусок. Но на пир не позвали жрецов Рода и Волоса.
  
   - Почему?
  
   - Изображение Рода, как сказал Добрыня, вызовет насмешки всех князей и императоров. А верховный жрец Волоса не пришел из-за того, что его поставили ниже Перуна. Черноус всех переболтал, и скоро на площади перед княжеским дворцом поставят кумиры. Главный - Перуну, потом отцу Богов - Стрибогу по правую руку от Перуна, по левую - Даждьбогу. Ещё Макоши и Хорсу - как предку князей русских. Отдельно псу моей богини- Семарглу.
  
   - Всё поменяли. Изгнали Рода и Сварога из главного пантеона, изгнали Велеса. Много нового получается.
  
   - Черноус старался. Я возражала, но Добрыня и Черноус всех переговорили. Я уверена, Род не потерпит своего умаления и отомстит.
  
   - Перуну?
  
   - Нет, - улыбнулась волхова, - Черноусу, а, может, и Перуну. Почему не вразумил своего жреца.
  
  
   Осенью Никодим с Никитой с азартом занялись охотой. Никодим согнул для Никиты можжевеловый лук, сделал несколько стрел с острыми костяными наконечниками. Научил Никиту стрелять. Тому эта наука шла в радость. Первой добычей Никиты - стрелка стал зазевавшийся тетерев, которого он, полный гордости, положил на стол перед Никодимом.
  
   - Ну, Никита, с почином тебя, - обрадовано поздравил Никодим, - Будешь добрый стрелок, - с непроизвольно прорвавшейся грустью добавил он.
  
   Дичи вокруг водилось немало. Страшил крупный медведь, появившийся возле озера, когда созрела рябина. Наши охотники старались о нём не думать, ставя петли на зайцев и глухарей. Два раза медведь съедал пойманных в петлю зайцев. Никита теперь ходил с саблей на боку, а Никодим предпочитал копьё. Когда стали падать жёлуди с дубов, росших возле озера, появилось стадо кабанов. У охотников: и старого и малого - заблестели от азарта глаза. Возле одного из дубов чернела глубокая яма. Закрыли её сверху сучьями, набросали на сучья мха и листьев и разложили для приманки много жёлудей. На следующее утро Никита, ходивший проверять морды в озере и петли, услышал визг свиней и подсвинков и хрюканье, скорее, рёв, перемежаемый визгом, крупного зверя. Он побежал за Никодимом. Тот схватил копьё и топор. Никита прихватил свой лук.
  
   В яме сидел крупный вепрь. Увидев людей, он стал бросаться на стены, но выпрыгнуть не мог. Он уже подрыл одну стену ямы, и мог скоро выбраться наружу. Никодим долго ждал, когда беснующийся зверь остановится, и немедля вонзил ему копьё в шею. Вепрь завизжал, подпрыгнул, вырвал копьё из руки охотника и прыгнул вверх почти до края ямы, полный злобы и желания отомстить. Никита изловчился и пустил две стрелы в беснующегося зверя. Тот упал набок, стремясь избавиться от стрел и копья.
  
   - Стреляй под лопатку в сердце! - кричал Никите Никодим. Слюна белела у кончиков его губ. Никита прицелился под лопатку лежащего на боку кабана с огромными устрашающими клыками, и, натянув тетиву, пустил стрелу. Вепрь вскочил на ноги, кровь обильно потекла из последней раны. Он постоял, как будто задумавшись, и упал на согнувшиеся передние ноги и затем завалился на бок. Целиком огромного зверя даже из ямы не могли вытащить. Привели Ласку, и с её помощью притащили вепря к избушке. Надо будет вырыть погреб, и зимой накидать туда льда, а сейчас только коптить остается. Зажигай печку, Никита, будем окорока коптить. Два дня и две ночи коптили старик и мальчик окорока из вепря. Натопили жира. Истратили остатки соли, но в кладовую в сенях подвесили пудов пять окороков.
  
   - Какое вкусное мясо. Я никогда такого не ел, - облизывая губы, говорил Никита.
  
   - Зимой бы хорошо ещё одного добыть, но поменьше, а то устал я с ним до смерти, - поддержал его Никодим.
  
   Выброшенные неподалёку от избы кости унюхал медведь. Услышав истошный лай Брехуна, медведь схватил одну кость и убежал. Кости пришлось унести подальше от избы.
  
   - Как бы он за коровой не пришёл, - озаботился Никодим.
  
   - А если ему яму вырыть, как кабану, и поймать.
  
   - Медведь - зверь Волоса, а, говорят, сам Волос иногда в медведя превращается. Потому и имя у него Волос.
  
   - Дядя Никодим, ты же крещёный.
  
   - На крещёного Волос ещё злее будет.
  
   Но зверь до морозов их не беспокоил, а как выпал снег, вероятно, лёг в берлогу.
  
  
   Несколько раз Никодим оставлял Никиту одного и уезжал на целый день в поисках деревни Рябки. Жители её приезжали в Берестово, и Никодим знал, что дорога в Рябки шла сначала в ту же сторону, что и дорога к их нынешнему дому, но потом отворачивала вправо. На этот раз он предупредил Никиту, что может не вернуться к ночи.
  
   - Запирайся на щеколду и выпускай Брехуна. Он уже подрос, и лаз у него в сени есть. Пусть караулит.
  
   На этот раз Никодим добрался до Берестовской дороги и поехал до развилки, где угадывалась другая дорога. Дорога была мало езженная, но Никодим пустил по ней Ласку, и не успело солнце перейти зенит, как увидел с десяток изб и большое поле рядом с избами. Селение было окружено забором. Никодим ещё не доехал до ворот, как их затворили. Два мужика: один старый и морщинистый, а другой - молодой, улыбчивый, чуть дурковатый, но с добрым лицом - встретили его, сидя на заборе. Над забором виднелось остриё копья, прислонённого к забору.
  
   - Здоровы будьте, приветствовал Никодим селян.
  
   - И тебе того же желаем, ответил старик, - Кто такой будешь? Зачем пожаловал?
  
   - Хутор мы построили у озера. Соседи ваши. С утра до вас добираюсь. Соль у нас кончилась.
  
   - Соль - это плохо. Мы не торговцы, у нас лишней соли нет. Поезжай в город.
  
   - Я бы вам масла дал в обмен. Рыбы.
  
   - Это у нас, путник, и у самих есть.
  
   - Кабаний окорок бы привёз.
  
   Старик закачал головой, кабаньего окорока ему захотелось попробовать.
  
   - Так, где у тебя окорок?
  
   - Завтра привёз бы. А муки не выменяете на зерно?
  
   - Зерно есть, сам и мели. Мельничка у нас на речке есть. Мельник свою часть возьмёт.
  
   - Так я завтра приеду.
  
   - Приезжай, если ты не тать какой, а то мы татей смертным боем бьём.
  
   - Какой я тать. С мальчишкой я живу вдвоём. До свиданья, дедушка, - наклонил голову в поклоне Никодим.
  
   - До свиданья, добрый человек, - ответил дед.
  
   - А ещё: кто нынче в Киеве князь?
  
   - Вот те на! Он и у тебя князем будет. Владимир - младший сын Святослава. Войско у него буйное: грабят, сильничают. В Киев не ездим. Где-то я тебя видел?
  
   - Завтра, дедушка, я приеду.
  
   - Масло тоже вези. Если хорошее, купим. За соль.
  
   - Хорошо, дедушка. До свиданья.
  
   - До свиданья.
  
   На другой день с двумя мешками, набитыми маслом, свежим сыром и двумя окороками, Никодим въехал в ворота селения. Выменял он и соль, и новый кремень с трутом, и закваску для сыра. Муки тоже намолол. Дед Онька на прощанье сказал ему:
  
   - Я вспомнил, где тебя видел.
  
   Никодим похолодел внутри. Онька же сказал спокойным голосом, без какого-то еще значения:
  
   - В Берестове, в княжеском доме, в монастыре. Крещёный, что ль?
  
   - Княгиня окрестила, когда я руку изувечил.
  
   - А где изувечил?
  
   - В дружине княгини я был.
  
   - То-то я тебя узнал. Ваш тут один приходил. Михаилом звать, но не грек. Пожил три дня и ушёл. Если снова придёт, к вам послать?
  
   - Пошли, дедушка. Он мужик смирный. Спасибо, дедушка. Нынешнюю зиму с вашей помощью переживем. До свиданья.
  
   Расстались с жителями Рябков по-дружески.
  
   С самого начала зимы повалил снег. Он несколько раз начинал таять, но оттепели длились недолго, и морозы строили твёрдую ледяную корку. В лаптях ходить зимой холодно, и Никодим стал мастерить из шкуры кабана сапоги. Раньше Никиту удивляла странная фантазия Никодима тратить драгоценную муку на то, чтоб мазать тестом шкуру кабана. Сейчас из этой, как он думал тогда, причуды выходила новая обувь получше лаптей. Сегодня Никита шёл проверять петли на зайцев и глухарей в новых сапожках. Они были великоваты ему, 'на вырост', плохо гнулись, но в них было теплей чем в лаптях, и сапоги очень нравились Никите, несмотря на то, что они были не очень мягкими, спасал только толстый слой онучей, навёрнутых на ногу.
  
   - Ты растёшь, они тебе ещё малы будут потом, - успокоил Никиту Никодим. Он уже кроил сапоги для себя.
  
   Возле первых петель остались те же старые следы зайцев, но, когда Никита добрался до дальних петель, он увидел на снегу клочки заячьей шерсти, петли были перекушены, и снег истоптан собачьими лапами.
  
   - Брехун, это ты съел зайца, - разозлился Никита, но собака ощетинилась шерстью, тявкнула на следы и поджала хвост между ног. 'Волки', - почуял опасность и Никита. Он быстро побежал к дому, оглядываясь назад. Брехун нёсся впереди. Узнав о приходе волков, Никодим убрал подальше от дома лавку, стоявшую у хлева, очистил от снега подступы к дому и хлеву.
  
   - Самое опасное место - крыша. Через крышу они в хлев и в дом могут пробраться. Пришлось закрыть и лаз для Брехуна. Волки пришли только через неделю. В свете луны через смотровую щель отчётливо виднелись серые тени с горящими безжалостной злобой глазами. В стае насчитали до десятка зверей. Никодим и Никита, вооружившись саблей, мечом и копьями, выскочили в хлев. Волки рыли снег, грызли брёвна хлева, пытались запрыгнуть на его крышу. В мычаньи Зорьки, пронзительном и непрекращающемся, звучал смертельный ужас. Ласка вдруг вскидывалась в стойле и била копытом по брёвнам, будто готовясь к последней схватке. Одному из волков всё же удалось запрыгнуть на крышу. Это был крупный зверь: весь хлев, казалось, качнуло. Крыша выдержала, но волк начал разрывать камыш лапами. Никите неудержимо захотелось бежать из хлева в дом за запертую дверь, но он видел сосредоточенную решимость Никодима и перебарывал свой страх. Никодим осторожно подошёл под то место на крыше, где разрывал лапами камыш волк. Вот показалась одна лапа, вот вторая. Казалось, зверь через мгновение провалится в хлев. Никодим изогнулся и ткнул копьём в грудь волка. Зверь взвыл, рванулся, вырвал копьё из руки Никодима и покатился по крыше вниз. За стеной послышался звук падения волка. Потом звуки схватки между волками.
  
   - Разорвали они раненого, - пояснил звуки за стеной Никодим. Он взял копьё у Никиты. Через некоторое время за стеной не стало слышно никакого движения. Снова открыли смотровую щель. Волков не было видно. Лошадь и корова тоже успокоились. На следующую ночь волки снова пришли, но, видимо, такого прыгуна у них уже больше не нашлось. Больше волки не приходили. Когда Никодим с Никитой осмелились выходить из дома, по волчьим следам они определили, что защитило их от новых нападений: волки отыскали стадо кабанов и начали их преследовать.
  
   - Эх, прогнали наших "кормильцев" поганые волки, - имея в виду кабанов, выругался Никодим.
  
  
   Ранняя весна враз завоевала Киев. Зазеленела трава, дни и вечера потеплели, хотя по Днепру плыли ледяные поля. Ещё пролетали последние стаи лебедей и гусей, а их уже догоняли вёрткие шумливые утки. Хоркали на зорях длинноклювы. По огородам важно выхаживали петухи, сзывая кур к найденному червяку. В тесных закутах мычали коровы, в муках разрожаясь новым приплодом. Но не весенние заботы занимали сегодня киевлян. На дороге, что шла на Боричёв спуск, рядом с теремным княжеским двором выстроилась вся киевская дружина. Сверкали шлемы и кольчуги, блестели наконечники копий. С обеих сторон от строя дружины на улице стояли бояре и другие велии мужи. Дальше теснились жены и дети, и прочая городская толпа. Перед дружиной на противоположной от теремного двора стороне дороги торжественно и величественно возносили к небу свои главы кумиры Богов. Первый и самый большой стоял в центре. Вырубленный из дуба - волшебного дерева Перуна - он сиял на весеннем солнце серебром своей головы и золотом широких усов. Огромная его фигура вглядывалась в людей голубыми как небо камнями очей. Глаза тех, кто впервые видел такого кумира Перуна, поневоле начинали блестеть восторженно и испуганно перед величием Бога. По краям от Перуна стояли мраморные кумиры Стрибога и Даждьбога, Макоши и Хорса, а сзади них тянулись ростки растений из языка и лап пса Семаргла - покровителя семян и побегов. Никогда раньше на одном капище не стояло рядом столько Богов. Иностранное греческое слово - пантеон - реяло в воздухе.
  
   Зазвучали военные трубы, распахнулись ворота теремного двора, и появился князь Владимир на красном жеребце в шёлковом красном плаще, развевающемся от ветра. Золотой шлем сиял как солнце. Вздох изумления и восхищения пронёсся в толпе. Дружина расступилась перед князем и его свитой, где были видны Добрыня в сияющих латах, ближние бояре в бархатных кафтанах с золотым шитьём, воеводы в кольчугах. Князь Владимир слез с лошади. Его сразу окружили жрецы, среди которых выделялся, блестя латами, верховный жрец Перуна Черноус. Князь вытащил из ножен длинный меч и поднял его над головой. То же сделали и все дружинники. Владимир ударил мечом по щиту, и дружина ответила ему звоном щитов. Князь положил свой щит и меч на землю, встал на одно колено перед Перуном. Дружина повторила за ним. Вперёд выступил жрец Перуна:
  
   - Перуне великий! - возопил он, - Помоги нам защититься от врагов, сделай нашего великого князя Владимира неуязвимым, наполни наши нивы зерном, стада наши увеличь вдвое, в лесах размножь зверей и птиц, в реках дай множество рыб, всели в души наших воинов - защитников Руси - храбрость и мужество. Пусть жёны рожают много детей. Слава тебе, Перуне великий и могучий! - и Черноус встал на колени. Тогда раздался громкий голос князя:
  
   - Перуне великий, могучий Бог воинов, клянёмся тебе всей дружиной быть тебе верными сыновьями и всегда поступать по заветам твоим, защищая землю и народ твой, живущий на ней. Клянёмся!
  
   - Клянёмся! - подхватила дружина, стуча мечами о щиты. И второй и третий раз прогремело над Киевом многоголосье воинов. Князь встал с колен и вложил меч в ножны. Поднялась и дружина. Черноус махнул рукой, и десять крепких служек потащили упирающегося большого быка. Подгоняя его палками и, таща на верёвках, подвели к кумиру Перуна. Владимир подошёл к быку, которого не удалось служкам поставить на колени перед ним, и, вынув меч, резанул жертвенное животное по горлу. Брызнула кровь, бык поднялся на задние ноги как конь и сбросил передних служек с себя. Рассвирепевший бык кинулся на них. Владимир сумел отбежать. Его прикрыли, и тут же два дружинника из переднего ряда, вынув мечи, бросились к быку, придавившему одного из служек и норовившему проткнуть его рогами. Один дружинник отвлёк быка на себя, кольнув его мечом, а другой резким движением вогнал свой меч в горло быку. Тот остановился и, постояв, упал, ещё глубже вонзив в себя меч. Черноус подбежал к быку и, наполнив серебряный кувшин его кровью, начал мазать ей губы и лицо Перуна, затем стал мазать своё лицо и лица других жертвенной кровью. Разожгли костры на капище, стали разделывать тушу быка и приносимых в жертву другим Богам животных. Из дворца несли пиво и брагу, вино и хлеб, сладости и заедки детям и жёнам. Пир разгорался.
  
  
   Весной Никита допахал вторую половину поля, и посеяли оставшиеся семена овса, гречихи и проса. Посадили лук для зелени и на семена. Вымененные в Рябках семена репы и гороха посадили на грядках вблизи дома. Так как мог пахать и сеять только Никита, то охотился и рыбачил в эти дни старый Никодим. Нерестящиеся язи и щуки выплывали на мель и тёрлись о траву, вымётывая икру и молоки. Ловить их можно было руками. 'Хоть на рынок вези - щуки да язи' - острил довольный уловом монах. Зайцы о весне совсем одурели, выбегали навстречу, услышав шаги. И нехотя, неторопливо удалялись, увидев двуногое существо вместо желанной зайчихи или зайца. Наконец, выпустили на свежую траву Зорьку и Ласку. Вечером холодного ветреного дня услышали наши отшельники человеческий голос. Схватились за оружие и подбежали к окошечку, затянутому бычьим пузырём. Перед избушкой стоял худющий высокий человек в монашеской рясе с котомкой за плечами, с посохом в одной руке и небольшой корзинкой в другой.
  
   - Иона, - узнал странника Никодим, Он вышел на улицу, поклонился пришедшему. Тот ответил ему таким же поклоном. Они обнялись. Никита выскочил на улицу, и тоже поприветствовал гостя. В монастыре он его побаивался. Говорил Иона очень громко и не терпел возражений. Глаза у Ионы, когда он был возбуждён, казалось, горели. 'Как у волка в зимнюю ночь',- подумалось Никите.
  
   - Примите ли странника? - загудел голос Ионы.
  
   - Примем, примем, мы по людям соскучились, - улыбался Никодим, - Проходи, мы к ужину готовимся.
  
   - Благодарствую, - с характерной для него горделивостью ответствовал Иона.
  
  Увидев тушёного в горшке зайца, он втянул в себя его аромат и изрёк:
  
   - Скоромитесь в великий пост. Я мяса не буду.
  
   - Так у нас зерна чуть осталось. А заяц протухнет. Рыба есть сушёная и молоко.
  
   - Я щавеля да лугового лука у речки насобирал. Да рыбку сухую можно. Её и апостолы вкушали. А мясо в пост грех есть.
  
   - Грех-то, грех, но работа тяжёлая. Так и скоромимся. Не обжились ещё. Запасов-то нет.
  
   - Перед Господом предстанете, что скажите: не обжились?
  
   - Ты такой же остался. Кремень.
  
   - Я о жизни вечной думаю.
  
   - Никита, принеси рыбки да оладушки утренние захвати. Молочко-то можно?
  
   - С дороги-то можно.
  
   - Я думаю, Иона, если не для ублажения себя ешь, а чтоб мочь трудиться, так любая еда - не грех.
  
   - Любая? И мясо в пост? И другое всё?
  
   - Так не морить же себя. Сказано: живите и радуйтесь.
  
   - Иногда и для примера нужно смирять себя. Телесному не давать первенства над духовным. А у тебя вьюнош на воспитании. В монахи пойдёт?
  
   - Ну, это, как он сам решит. Молодой он. Морить его жалко. Сам должен решить. Я ему жития читаю. Он уж их наизусть знает. Грамотен. Я научил.
  
   - А ты что скажешь, вьюнош?
  
   - Отец мой мне говорил: у хороших людей любая еда на здоровье.
  
   - Не истинному Богу, а бесам твой отец поклоняется.
  
   - Зачем вы, дядя Иона, отца обижаете. Он князя Святослава от смерти спас. Себя под удар подставил. Отец у меня очень...очень хороший был, - Никита выбежал из избы.
  
   - Ты зачем парня обидел?
  
   - Сказано Иисусом: Оставь жену, отца и мать и детей! И иди за мной!
  
   - Ну, этого я не понимаю. Нет у меня ни жены, ни сына, но этого я не понимаю.
  
   - Вот, когда гореть в адском пламени будешь, поймёшь. Ладно, спать я буду.
  
  
   Пробыл Иона у отшельников неделю. Работал истово, но быстро уставал. Садился отдохнуть на короткое время, и снова набрасывался на работу. Видя, что гость замаялся, Никодим начинал с ним разговоры, чтобы он побольше отдохнул, да и интересно было, что в мире делается. Рассказал он им, что новый князь киевский Владимир построил возле дворца своего блудилище бесов. Шесть бесов во главе с Перуном. А шестой так совсем собака с языком длиннющим, на котором листья растут. Листьями прельщать, а языком в утробу свою бесовскую затягивать. И такое непотребство новый князь по наущению бесов творит, что страшно. Верные христовой вере его за грех братоубийства Каином кличут. Девок, жён в свои дворцы набрал, и пьёт с ними, и блудодействует. Жён замужних на улице лавливал и в свои блудилища притаскивал. В одном дворце триста жён и девок, в другом - двести и ещё есть. Близок час Страшного Суда! Внемлите. Сатана появился именем Владимир! Наречён миром владеть!
  
   Иона стал креститься и молиться. И Никодим с ним.
  
   После работы Никодим не удержался и спросил, что сейчас в их монастыре делается.
  
   - Я же говорил, Владимир из монастыря сделал своё блудилище. В Берестове у него триста девок и жён. Он туда ездит со своим дьявольским дядей Добрыней обжираться и блудить.
  
   - Где ж наша братия?
  
   - Кого побили в Киеве, кто схоронился, как вы, а видел вживую я только Петра. Он в Киеве тихонько живёт. У бабы приживалом. Не говори, что я крещёный, просил. Я плюнул и ушёл от него.
  
  
   Хоть и неуживчив был брат Иона, а жалко было с ним расставаться. Взял он рыбы, немного зерна, яиц и туесок молока. Помахал Иона рукой и пошёл, разговаривая сам с собой, размахивая свободной рукой. От Ионы в конце лета пришла 'весточка' - он прислал им ещё одного бывшего монастырского жителя Андрея. Андрей - совсем старый человек - служил у княгини Ольги в привратниках. Она его окрестила и определила в монастырь, когда он состарился. После бегства из монастыря он вернулся в дом сына, ушедшего вместе с Ярополком в родненское сидение, и там погибшего. Невестка, узнав о смерти мужа, стала тяготиться его отцом. Андрей ушёл из негостеприимного дома, и случайно встреченный Ионой, был послан в лесную избушку. Андрей прижился в лесной избушке. На тяжёлую работу он уже стал неспособен, но привести корову или лошадь с пастбища, задать им корму он ещё мог. И нынче Никита и Никодим могли уходить вдвоём на охоту или рыбалку. А вечером перед сном они слушали сказки, рассказываемые дедом Андреем. Знал он их много. Его отец был известным сказителем, и кое-кто из киевлян говорил, что он и сам придумывает сказки. Об этом Андрей говорил с гордостью за своего отца. Особенно понравилась Никите сказка об Колоксае. Колаксай был младшим из трёх братьев - царевичей. И упали с неба на землю их царства плуг с ярмом, обоюдоострая секира и чаша. Не смог поднять секиры старший брат, не смог и средний, а младший Колаксай поднял секиру и смог ей рубить врагов. Плугом он научил людей пахать землю и ... От имени его Коло - Круглое - Солнце, Ксай - царь, стали звать его Солнце - царь, и зажили люди на той земле, не умирая по тысяче лет.
  
  
   Хозяйство отшельников росло. Прибился ещё один житель из монастырских - Фёдор. Замкнутый малоразговорчивый человек с узкими прорезями глаз, похожий на печенега. Молился он даже усерднее всех, и работник был хороший. С его приходом стали рубить новую избу рядом со старой. Печь сложили так, что дыма как в старой избе в дом не выходило. Фёдор видел, как клали такие печи. Печь всё равно в начале топки дымила, но разгоревшись, и на сухих дровах, дыма почти не пускала в дом. Он уходил в специальные щели. Зимой в большие холода в старой избушке было теплее, и все ложились спать в ней. Перед сном вечером собирались на молитву. В одном из углов дома прибили крест и кланялись ему, а Андрей начинал молитвы. Однажды разгорелся спор. Начал спор Никодим. Он стал говорить, что хотя он и крещёный, но старых Богов он не считает бесами.
  
   - Они же людям помогали до Христа. И в бою и в охоте. Их молили об урожае, и люди выживали. Просто Христос - главный Бог, а они помощники.
  
   Неожиданно обычно молчаливый Фёдор заговорил.
  
   - Помощники? Христос учит 'не убей', Перун твой говорит 'убей'. Какой он помощник? Он враг.
  
   - Христос говорит: 'никого не убей', а если на моего ребёнка нападут, я разбойника разве не убью, - разгорячился и Никодим.
  
   - Какой ты христианин, если человека убиваешь?
  
   - Какой он человек, если он ребёнка убить хочет. Да хоть Никитку.
  
   - Бог для жизни создал человека, а Дьявол его с пути сбивает.
  
   - Вот это Фёдор- молчун, а как заговорил, - засмеялся Андрей.
  
   - А ты что, дедушка, думаешь?
  
   - Мне добрые больше нравятся. Княгиня Ольга, хоть и строгая была, но добрая. Я и покрестился. Но и раньше люди жили, и, вряд ли, хуже нынешних были.
  
   Время было позднее, легли спать. Ворочался долго на лавке Фёдор, что-то бормоча.
  
  
   Уже третью зиму прожили в лесу Никита и Никодим. Наступила новая весна. Опять пахали, сеяли, ловили рыбу. Летом стали вырубать часть березняка - делать росчисти для новой пашни. Корчевали пни, жгли срубленный лес, готовили землю под озимые. В жаркий вечер начала осени и появился новый человек. С коня он слез и, поправив суконный шлем на голове, прокричал:
  
   - Здравствуйте до ста лет, хозяева. Можно к вам?
  
   - Здравствуй, проезжий человек. По какой нужде к нам пришёл?
  
   - Был в Рябках. Я - торговый человек. Мне сказали, вам нитки и иголки нужны.
  
   - Проходи, купец, показывай товар. На что меняешь? У нас денег нет.
  
   - На шкуры, на мёд, на рыбу сушёную. Что ещё можете предложить?
  
   - Шкуры лис - пять штук, две рысьих. Мёд-то рано качать, а старого совсем мало осталось. Самим не хватит. Рыба есть. Язи, лещи сушеные, щуки.
  
   Торговец был неуступчив, следил за своей выгодой, но нитки и иголки, полотно на рубахи, соль были очень нужны, и отдали шкуры и рыбу. Позвали купца отужинать и переночевать. Купец оказался очень разговорчивым и любопытным. Всё высматривал, выспрашивал. Никите он сразу не понравился. Левый глаз у гостя был меньше правого, и как-то криво повёрнут на лице. И левая половина лица тоже была меньше правой. За ужином гость стал спрашивать, не страшно ли им в лесу.
  
   - В городе страшнее бывает, - ляпнул Фёдор.
  
   - Вы из города, что ль? - поинтересовался гость.
  
   - Кто откуда.
  
   - Да вы меня не бойтесь. В Рябках мне намёк дали, что вы из Берестовского монастыря. Я и крест в углу вижу. Я христиан не гоню. Я не за Перуна и Волоса. Они бесы. Я в синагогу хожу, а наш Бог - Яхве - отец вашего Иисуса. Нам вместе держаться надо против бесов. Как думаете, мужи?
  
   - Да, вместе, - пробормотал Никодим, - Спать надо. Солнце уже село, - прекратил он не понравившийся ему разговор.
  
   - А кто у вас старший? - хотел продолжить Исаак.
  
   - Все у нас равные, - закончил Никодим.
  
   Утром Исаак уехал. Просил заказывать, что надо привезти в следующий раз. Он привезёт. Никто ничего не сказал.
  
   - Какой-то он непонятный. Не прямой человек, - подытожил характеристику гостя Никодим, - Хотел, чтоб мы в Яхве верили, как хазары, а мы тех хазар так побили, что от них и духу не осталось. Сам, видно, из хазар или иудеев. Да, ладно, спасибо за товары. Это нам нынче надобно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
  
  
  
  
  
   В пятый год Владимирова княжения в Киеве на главном рынке города на Подоле, возле кумира Волоса собралась большая группа купцов и любопытных горожан. Ещё горел жертвенный костёр перед кумиром Волоса. Облизывали губы вкушавшие жертвенную пищу купцы, и жадно дожёвывали последние куски бедняки и убогие, когда верховный жрец Волоса Бер, встав на возвышение возле Волоса, начал взволнованно говорить:
  
   - Жители торгового града Киева: и купцы, и рыбаки днепровские, и бортники, и скотники - худо стало жить в Киеве. Скотина болеет, рыба ловится плохо, пчёл мало в лесах, а торговлишка совсем захирела. Разве на Подоле раньше столько лавок стояло? Столько столов пустовало как нынче? Столы без товаров, лавки закрыты. Где на нашем рынке товары от древлян, чуди и веси? А Киев без торговли, что голодный без еды: худеет и умереть может. Что же довело нас до этого? Раньше наш старейший после Рода Бог Волос - Бог торговли и богатства, Бог вод подземных и наземных, Бог скота и прибытка, Бог загробных подземных жилищ наших предков был почитаем и поставленными кумирами и жертвами ему. А нынче его даже в пантеоне нет. Нет его на Владимирской горке. Не приносят ему жертв в русской земле. Мы отвернулись от Бога, и Бог от нас отвернул лицо своё. Говорят древние старцы, что люди произошли от медведей - любимого обличья Волоса. Не знаю, верить ли, но нет зверя больше похожего на человека, как медведь. Негоже нам предка своего божественного забывать. Клич надо крикнуть в Киеве и других городках, и собрать народ на собутку на Лысую гору за Киевом, как в старину заведено было. Там и решим, как нам восстановить почитание нашего древнего Бога, как наладить торговлю и бортничество, рыбную ловлю и знахарство, увеличить стада скота и наполнить леса дичью, а дворы птицей. Зову и жрецов Бога Рода на собутку. Мало младенцев пищит в зыбках, мало рожает земля, а домашний скот ходит яловый. Всех зову на собутку. 'Добро!' - закричали в толпе.
  
   Вперёд пробрался именитый купец Пестрило и крикнул:
  
   - Зову всех купцов на собутку. Торговле нашей большой урон наносят дружинники княжеские. Берут всё, что им надобно, и сами цену назначают. Где это видано? И больше всех безобразничают варяги крещёные. Мы для них - скот бессловесный. Всех зову на собутку. Пусть там не только собутка, но и вече будет.
  
   Народ снова одобрительно зашумел. Весть о собутке на Лысой горе быстро распространилась по городу и городкам. Дошла она и до княжеского дворца. Принёс её давний шпион Добрыни - Мураш.
  
   - Готовят собутку на Лысой горе. И о вече заговорили. Так как торговля плохая и дружинники балуют. И скота мало.
  
   - Кто затеял? - строго спросил Добрыня.
  
   - Жрец Волоса Бер. Весь Киев собрался идти. Завтра и пойдут.
  
   - Иди и завтра будь на горе. Можешь понадобиться.
  
   Когда Мураш ушёл, Добрыня вызвал воевод Рандольфа и Свена и приказал подготовить дружину к завтрашнему утру с легким вооружением. Узнав, что великий князь лёг после обеда спать, послал за Черноусом. Вдвоём и вошли в покой великого князя. Добрыня рассказал о завтрашней собутке.
  
   - Надо пресечь, они и вечем грозят, - сказал он. Черноус не согласился:
  
   - Ну, поговорят. А что из этого? Всегда в Киеве и Новгороде, вы знаете, вече собирали. Таков обычай на земле Русов. Не князя менять, а хотят своих Богов в пантеон поставить. Ну и пусть. Не главными же их поставим, а с краю. Так всё и успокоится. Придут печенеги, и снова Перун, мой Бог, станет самым нужным. Надо войну затеять, и всё успокоится.
  
   - Какую войну?
  
   - Да хоть с греками, как ваш отец воевал. Можно Болгарию под себя взять. Славяне всё ж.
  
   - Хорошо, мы подумаем, Черноус. Ты иди.
  
   После ухода волхва Добрыня дал волю своей злости:
  
   - Не нравится мне собутка и такой её противник, как Черноус. Войну ему надо. Бунтуют жрецы, мутят народ. Я приказал дружине завтра выступить на Лысую гору.
  
   - Дядя, не пылай злобой, остудись.
  
   - Я столько сил потратил на твоё восхождение на киевский стол. Не хочу унижения твоего.
  
   - Я должен успокаивать великого мудреца. Завтра с утра всё решим. Сейчас спать.
  
   - Мы будем разгонять собутку, Владимир?
  
   - Я хочу спать.
  
  
   Поздним вечером в дома киевлян стали стучаться вестники и под большим секретом сообщали удивлённым жителям: - Завтра на Лысой горе на поляне Рода собутка. Сообщите своим родным. Нам не хватит времени всех оповестить. И новые люди сообщали о завтрашнем событии, 'собутке', как назывался этот сбор.
  
   В доме волховы Нивы слышался громкий спор. Кий убеждал бабушку придти завтра на собутку.
  
   - Завтра весь Киев будет там. Бабуля, ты выступала на совете у князя против умаления Рода и Волоса.
  
   - Я не хотела, чтоб люди ссорили Богов. И сейчас я боюсь этого. Ссора Богов может привести к их гибели.
  
   - Но справедливость, древние установления не должны нарушаться.
  
   - Я не пойду на собутку. Я отдам тебе мой посох и венец. Наденешь их на волхову роженицы - Лады. А я не пойду. Это твёрдо.
  
   Собутка назначалась на полдень. С утра Киев двинулся в путь. До поляны Рода на Лысой горе был час пути. В княжеском дворце по своему тоже готовились к событию. Дружина была поднята по приказу Добрыни, и ждала в полном вооружении. В зале великокняжеского престола раздавались громкие голоса:
  
   - Разогнать собутку. Это вызов мне. Восстание против моего решения. Нельзя этого допустить, - шумел князь Владимир.
  
   - Мы же ни в чём не сможем их обвинить, - пытался утихомирить страсти воевода Блуд.
  
   - Собутку собирали испокон века. Это древний обычай, - поддержал его Черноус.
  
   Выслушав сообщение своих шпионов, вошёл в залу тяжело задумавшийся Добрыня:
  
   - Я поддержу воеводу и верховного жреца, племянник, но не потому что древний обычай, а потому что сейчас мы не готовы. Часть дружины на сборе дани у северян, оставшиеся по большей части жители Киева. Как бы не передались, если жители забунтуют. Весь Киев идёт на собутку.
  
   - Накажем их.
  
   - Ты смел, великий князь Владимир. В тебе говорит кровь Святослава, твоего отца, но не будь безрассуден. Притуши гнев. Не ставь на кон всё из-за оскорбления твоей гордости. Поезжай с малой дружиной на собутку, племянник. В этом храбрости больше, чем в налёте на мольбище. Будь хитрее, Владимир.
  
   - Великий князь, ваш мудрый дядя всё разумно и верно сказал, - стукнул себя в грудь в знак восхищения Черноус.
  
   Владимир, выслушав всех спорящих, сел на трон и приказал всем замолчать:
  
   - Поедем малой дружиной с лёгким вооружением на собутку, и поймём: это - бунт или всего-навсего поклонение обиженным нами Богам. Мы застигнуты врасплох. Всё. Седлайте коней.
  
  
   Казалось, весь Киев двинулся на поляну Рода. Стоящий посередине огромной поляны четырёхгранный фаллический идол Рода возвышался над людьми. Рядом поставили кумир Волоса. Люди тесной толпой стояли в некотором отдалении. Возвышались над толпой, стоя на украшенных цветами открытых возках, жрецы Рода и тех Божеств, которые были изображены на всех сторонах огромного фаллического кумира Рода: возвышались молодая жрица Макоши и жрица Лады, жрец Даждьбога, жрец Волоса. Не было только жреца Перуна из всех Богов, изображённых на скульптуре Рода.
  
   - Внимание, славяне! - зычно заговорил верховный жрец Рода, сверкая глазами, будто оправдывая своё имя Родиа - молния, - Поклонимся нашим Богам и попросим у них прощения и попросим не гневаться на нас, что не смогли отстоять присущий нам от века порядок. О! Род! Прости нас! Не обижай нас! Не лишай нас потомства и пищи. Мы твои сыновья и дочери. Мы любим тебя!
  
   Сразу же вступили жрицы Рожаниц: Лады и Лели:
  
   - О! Рожаницы! Не оставьте нас без хлеба и молока. Мы поклоняемся вам, Богиням - детям могучего Рода.
  
   - Зарокотал низким басом жрец Волоса Бер, одетый в инкрустированный золотом и драгоценными камнями наряд.
  
   - О! Великий древний Бог вод: рек, ручьёв и родников; Бог подземных жилищ наших предков, Бог бесчисленных зверей и стад наших скотов, не оставь нас, брат могучего Рода, преумножь наши богатства, Бог скота!
  
   Жрец Рода махнул рукой, и десяток быков и коров замычали, ведомые прислужниками волхвов. Животные, чувствуя приближение смерти, упирались, не желая подходить к старым кострищам, где их ждала смерть. Жрец Волоса вдруг крикнул какое-то непонятное слово, и глаза ведомых на заклание животных обратились на него. Он крикнул ещё одно слово, и стадо жертвенных коров как заворожённое пошло к нему, стоящему среди кострищ. Слуги вонзали длинные ножи в шеи обречённых на заклание животных, собирали кровь, освежёвывая быков и коров. Все, пришедшие на собутку, подкладывали хворост под разложенные на кострищах брёвна, разрубали туши животных и насаживали большие куски мяса на толстые жерди над кострищами. Жрец Рода вынул огниво и подпалил трут. Вскоре запылали костры, и люди расселись на земляных ступенях возле костров. Пьянили запахи жареного мяса, вплывающие в запахи наступающей осени. Пьянило ощущение братства с людьми и Богами. Мясо изжарилось. Жрец Рода налил в окованный золотом рог какую-то жидкость и, провозгласив здравицу Богам и верным им людям, выпил из рога огромный глоток, пустив рог среди жрецов. Потом налил в рог свежую кровь быка, намазал себе лоб и щеки этой кровью, отпил глоток и, пустив рог среди жрецов других Богов, начал экстатический танец, издавая крики восторга, победные кличи, кличи восхищения силой Богов. К нему стали присоединяться жрецы и жрицы других Богов. По рядам, сидящих на ступенях людей, передавались рога с сомой - возбуждающим священным напитком, настоянным на мухоморах, и рога с жертвенной кровью. Люди присоединялись к пляске волхвов. 'Боги! Мы с вами!' - неслось торжественное признание воодушевлённо пляшущих людей, выплёскивающих в этой пляске восторг соития с Богами. Прошёл первый восторг, и люди в изнеможении вернулись на свои места на ступенях. Служки рубили мясо и разносили сидящим. Торжественная тишина, нарушаемая шелестом листьев от набегающего ветерка, повисла над поляной. К возкам волхвов подбежал дозорный и что-то шепнул верховному жрецу Рода. Он кликнул остальных волхвов:
  
   - Мне передали, князь с небольшим отрядом едет сюда. Как примем князя?
  
   Кий поднял руку:
  
   - Я скажу. Не будем слушать нарушителя иерархии древних исконных Богов наших. Он убил родного брата Ярополка, Богов в нашем пантеоне переставил по собственной воле. Чего ждать от такого?!
  
   - Послушаем, что скажет. Сила на его стороне. Дружина ему подчинится, - отрицательно покачал головой Родиа.
  
   - Не верь ему, Родиа. Обманет, как обманул брата своего Ярополка и убил его. Весь Киев за нас.
  
   - Сначала выслушаем. Хоть нас и много, но оружия у нас нет. Если и прогоним Владимира из Киева, то начнётся пря за престол. Растащим Русь на уделы.
  
   - Русь погибнет не нынче, так при наших потомках, если мы позволим торжествовать лжи, братоубийству и небрежению душой русского человека, его Богами.
  
   Подбежал купец Пестрило:
  
   - Князь подъезжает. Мы можем убить его. Дружина у него малая.
  
   - Мы будем в сто раз хуже его. Нельзя пачкать собутку, - твёрдо заявил Родиа.
  
   Сквозь шелест ветерка послышалось фырканье лошадей княжеской дружины. Всадники спешились у края поляны. Владимир и несколько дружинников вступили в круг и подошли к возкам волхвов, стоящим вокруг кумиров Богов. Родиа сошёл с возвышения, и другие жрецы последовали за ним. Они поклонились князю, он ответил таким же поклоном. Ещё раз низко поклонившись, Родиа пояснил князю:
  
   - Мы обеспокоены, великий князь, нарушением порядка, установленного самими Богами. Бог войны Перун стал верховным Богом Руси. Нарушился порядок и верховенство между Богами, и мы хотим умягчить обиды Богов жертвоприношениями.
  
   - У князя не верховенство между Богами главная забота. Это ваша забота. Вы разве не знаете о нападениях на Киев печенегов. Они убили отца моего - отважного Святослава. Они угоняют скот наш, грабят малые городки, и Киев хотят захватить. Какому Богу должны приносить жертвы киевляне? Перуну!!! Верховенство между Богами - забота жрецов, а забота князя - защита Руси, защита людей, молитвы Перуну о помощи.
  
   Люди вслушивались в речи князя и жрецов, одобряя и тех и других. Жрец Рода, обрадованный примирительным тоном князя, поднял жезл и прокричал:
  
   - Да продлят Боги дни нашего великого князя Владимира!
  
   Он взял нож, и отрезал кусок мяса и с поклоном передал его князю. Тот с поклоном принял, и с аппетитом стал есть мясо. Остаток отдал слуге. Поклонился народу, который встал со своих мест, наблюдая за князем и волхвами. Люди, улыбаясь, кланялись князю. Во все века не любили русские люди в большинстве своём долгой злобы и обиды, и в других людях предполагали подобные чувства. Твёрдости в людях не хватало, а, может, мудрость высшая в этом была. Кто знает? Великий князь уехал. Собутка ещё более весёлая (появились меды стоялые) продолжалась затемно.
  
  
   Владимир собрал совет и кратко сообщил:
  
   - Все осталось по - прежнему, открытой ссоры нет. Ты, - обратился он к Черноусу, - через день - два проведи жертвоприношение Перуну в пантеоне, где поставлены мной Боги.
  
  
   В покои Рогнеды в киевском дворце поздно вечером, покачиваясь, вошёл Владимир. Улыбаясь известной Рогнеде улыбкой, означающей с его стороны блудливую игру в насилие, он скинул одеяло с нее, сорвал ночную рубашку и грубо, делая намеренно больно, навалился на нее. Вскоре он уснул, а оскорблённая Рогнеда не могла уснуть, слыша его храп, хмельное дыхание. Он был таким с ней всё время, кроме краткого времени после рождения их первенца- княжича Изяслава, наследника. Владимир перестал грубить, и её даже посетила мысль о том, что всё его зверство с отцом её и братьями, насилие над ней, а затем и убийство Ярополка случилось потому, что он был сильно влюблён в неё, и убивал всех, кто их соитию мешал. Время близости быстро кончилось. Она узнала о его оргиях в загородных дворцах. Окончательно поняла, что он никого не любил, кроме покойной матери своей и, возможно, из благодарности и зависимости своей от него мог любить Добрыню. На исходе бессонной ночи, когда за шёлковыми китайскими занавесками стало светлеть, и голова непонятного, не злого китайского дракона стала видна ей, бросился в глаза и блеск ножен меча Владимира. Оскаленная пасть дракона, освещённая восходящим солнцем, показалась ей сполохами пожара в окнах полоцкого дворца, когда Владимир насиловал её и убивал её братьев и отца. Гнев хлынул в душу дочери и сестры викингов. Она резко поднялась, подбежала к кушетке с одеждой Владимира, выхватила меч. Шум её шагов разбудил Владимира. Он открыл глаза, и тут же сделал вид, что спит, глядя через полуприкрытые ресницы. Для него оставалась надежда уклониться от удара мечом непривычной к оружию Рогнеды. Решимость Рогнеды закончилась вытаскиванием меча. 'Если я убью его, Добрыня убьёт и меня и моих деток. Убьёт все, ради чего я ещё жила. Я люблю их маленьких, нежных, единственную радость моей жизни'. Она опустила меч, вставила его в ножны, и Владимир одним прыжком оказался рядом с оружием.
  
   - Не вздумай выйти из покоя, - с ненавистью, вызванной пережитым страхом, рявкнул он.
  
   Рогнеда сидела на смятой кровати, лихорадочно перебирая в памяти и плохие и хорошие, начиная с детства, события своей неудачной жизни. За дверью послышались голоса, какой-то шум. Услышав голос своего старшего сына, она открыла дверь. Дружинник, охранявший дверь, в замешательстве, не зная, что делать, пытался не пустить старшего княжича Изяслава к матери.
  
   - Я отрублю тебе голову, бездельник, - крикнул мальчик.
  
   Увидев мать, он бросился к ней. Она обняла его и стала жадно целовать его щёки, глаза, лоб.
  
   - Мама, что ты, что? - спрашивал мальчик.
  
   - Меня убить хотят. Сходи, сыночек, принеси меч.
  
   - Будем защищаться?
  
   - Нет. Тогда нас обоих убьют. Отдашь меч отцу. Пусть меня убивает, а ты смотри. Свидетелем будешь, как и я была, когда он дедушку твоего убивал - отца моего и двух братьев моих, твоих дядей.
  
   Не успел мальчик принести меч, как в коридоре послышались шаги многих людей. Дверь распахнулась. Князь и его верные слуги вошли в покой. Один из них уже обнажил меч.
  
   - Ты заслужила смерть, - зло выкрикнул Владимир, - ты хотела убить меня спящего.
  
   Рогнеда прижала к груди испуганного сына. Слёзы высохли на её глазах. Она отпустила мальчика. Тот обнажил меч и протянул его отцу:
  
   - Ты не один здесь. Я тоже буду свидетелем.
  
   Владимир до белизны кожи сжал рукоять меча. Желваки выступили на скулах,
  
   - Кто знал, что ты здесь! Выслать их в деревню. Для княжича построить дом.
  
  
   Тёплым вечером в начале осени в большой беседке, увитой виноградными лозами, за столом, уставленным винами, закусками и фруктами сидели Добрыня и князь Владимир. Слуг они отослали, и, невзирая на обилие нерешённых дел, наслаждались тихим вечером. Идиллию разрушил голос Исаака. Ему был разрешён беспрепятственный вход во дворец через боковую дверь.
  
   - Великий князь, Добрыня! На меня напали. Саданули по больному глазу, ногой ударили. Я еле убежал. Три мужика на улице. Они кричали: Вот Добрынин друг! Свернём ему голову. Княжеский фискал. Князь, пошли стражу поймать их.
  
   - Ты их узнаешь, Исаак?
  
   - Темнело уже, и они сразу напали с кулаками.
  
   Князь крикнул Блуда, и Исаак ушёл с ним. Посидели некоторое время молча. Владимир выпил бокал вина и, покачав головой, сказал: - Знаешь, что самое печальное, дядя?
  
   - Что?
  
   - То, что нас не любят. Это после того, как мы побили ятвягов и берём с них дань. Победили камских болгар и заключили с ними мир на все времена и союз. Отразили набег печенегов. Размазня Ярополк такого бы не сумел сделать. Всё договаривался бы, увещевал всех. Правильно ты сделал, что на мечи его поднял.
  
   - Ладно, племянник, возьму на себя это давнее дело. Ярополк - размазня. Но мог придти в разум и печенегов на нас привести. Дело давнее, забывать надо. А любовь по приказу не рождается. Волхвы мутят воду. Черноуса сделали первым волхвом, а он нос задирает, вровень с нами хочет.
  
   - Да, это так.
  
   - Есть у меня одна мысль, племянник. Она мне давно понравилась, но, казалось, всё и так образуется. Ты знаешь, я учился играть на гуслях у сказителей Всеслава, Прона и Жеча. Я их хорошо наградил. Люблю музыку. Они сами и былины могут сложить и старые былины поют. Про Вольгу и Микулу Селяниновича, про Святогора и другие. А пусть про тебя сложат, племянник.
  
   - Нет, не только про меня, но про тебя, про наших дружинников. Про Илью из Мурома.
  
   - Он христианин, но, я думаю, нам всем когда-нибудь придётся креститься и крестить подданных. Посмотри, как волхвы мутят людей. Христиане смирные. Не зря всех греков и немцев, и римлян крестили их короли и императоры.
  
   - Я сын Святослава. Я не могу креститься. Отец бы этого не одобрил.
  
   - Ты сын Малки. Ты иудей по рождению. Ты сын избранного народа божьего. Яхве отдаст нам весь мир, если будем верны ему.
  
   - Мы не о том говорим. Исаака побили.
  
   Добрыня недовольно хмыкнул, видя, что племянник не внимает его словам.
  
   - Ты одобряешь моё предложение о создании новых былин и их распространению. Старые былины можно переделать, имена богатырей поменять.
  
   - Да, Добрыня. Набери ещё сказителей.
  
   - Новгородских думаю позвать. Там найдутся сказители. Да и я могу тряхнуть стариной.
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
  
  
  
  
  
   Никите этим летом пошёл семнадцатый год. Худоба осталась, но плечи расширились, грудь раздалась, длинные девичьи ресницы прикрывали глаза. Он обогнал по росту всех лесных затворников. В нём виделся уже сын Медведка и в намечающейся богатырской стати, и в спокойном осознании своей силы. В прошедшую зиму Никита, никто уже не звал его Никиткой, прославился двухдневным отсутствием. Ранив оленя стрелой, он два дня преследовал его, пока не настиг в небольшом перелеске и поразил метким выстрелом из лука. Копна волос на голове летом выгорала до белизны. Он выучился бегло читать, и единственную книгу знал наизусть. Вечером после молитвы, когда начинались обсуждения религиозных вопросов, он внимательно слушал, но ему всё равно казалось, что и сами спорящие не во всё верят из того, что отстаивают. Путаются в объяснениях. Христос казался ему добрым дедушкой, вроде Андрея, который, обладая божественной силой, примирит всех людей, и не будут убивать отцов и нападать друг на друга народы и отдельные люди.
  
   Второй раз в этом году Никиту с Фёдором отправили в Рябки менять рыбу, зерно, и шкуры на соль, полотно и другие необходимые вещи. Фёдор умёл торговаться, а Никита помогал ему носить грузы. Никита мало говорил от стеснительности, и сын деда Оньки спросил у Фёдора:
  
   - Немой, что ли, парень-то?
  
   Никита замотал головой и с трудом выдавил из себя:
  
   - Нет..., не немой я.
  
   Всех это развеселило, а он, обидевшись, ушёл от торга и зашёл на дальний конец деревни, где и увидел её. Она шла с подойником, полным молока, босая, заткнув край подола за пояс, обнажив чуть выше колена белые стройные ноги. На её девственном румяном лице бродила улыбка от какого-то сладкого воспоминания. Увидев вперившегося в неё взглядом красивого парня, она вспыхнула ещё более ярким румянцем, ойкнула, закрыла лицо свободной рукой, и испугано и заворожено глядя на парня из-под руки, побежала в дом. Никита так и остался стоять столбом, усиленно пытаясь повторить своим лицом её улыбку, но ничего не выходило. Постояв, глядя на дверь, где исчезло видение, Никита очнулся и пошёл за деревню, глупо улыбаясь. Долго ходил по опушке леса, боясь смотреть в сторону дома, где скрылась девушка. Фёдор еле нашёл его
  
   - Что с тобой? - спросил он, удивившись сладкой улыбке юноши.
  
   - Ничего. Она молоко несла, и чуть не пролила, - пояснил Никита.
  
   - Ох, подрос жених. Ты же в монахи готовился. Ах, монашек. В девку, что ли, влюбился? Ха-ха-ха! У девок чёрт сидит под юбкой.
  
   Никита вдруг рассвирепел. Насмешка его оскорбила. Его будто из сказки вернули в обыденную жизнь. Он сжал кулаки и двинулся на Фёдора. Тот испугался, парень был очень силён.
  
   - Охлынь, охлынь. Я пошутил. Не буду больше.
  
   Возвращались молча.
  
   Несколько дней Никита уединялся, чтоб никто не мешал ему вспоминать голубые глаза девушки, её внезапный румянец и этот испуг, совместимый с торжеством, причину которого он не понял. Но от воспоминания ему становилось жарко, и Никита уплывал на плоту в тихие заводи озера, и сидел, блаженно улыбаясь, забывая про поплавки, безнадёжным прыганьем вверх - вниз не могущие привлечь его внимания. Скоро заботы об уборке урожая потеснили образ девушки из Рябков. А осенью после очередной поездки Фёдора в Рябки, тот передал ему, что присутствовал на свадьбе в крайнем от леса доме. Никита догадался, что невестой была его голубоглазая доярка, и ему стало грустно. Слёзы приблизились к глазам, и он крепко сжал зубы, чтоб успокоиться. Не то, чтоб он хотел жениться на ней, а то, что думать о ней как раньше стало невозможно. Была она для Никиты далёким и недоступным явлением, чем-то вроде сказочной царевны, но ему было очень грустно.
  
  
   Сначала послышалось цоканье копыт и тяжёлое дыхание запалённого коня, громкий разговор во дворе, затем лёгкий стук в дверь. Так стучал постельничий.
  
   - Чего надо? - крикнул князь, недовольный тем, что его оторвали от продумывания планов на завтрашнюю пирушку в Берестове.
  
   - Князь, великий князь, гонец прибыл. Срочная весть.
  
   - Опять какая - нибудь пакость. Веди гонца. От кого он?
  
   - От Волчьего Хвоста.
  
   Вошёл усталый запылённый дружинник. Поклонился низко.
  
   - Я от воеводы. От Волчьего Хвоста. Мы с тиунами дань собирали у радимичей. А они дань отказались платить. Вече племенное собрали и порешили, чтоб больше нам, Киеву дань не платить. Тиунов прогнали, и всех дружинников наших, что в городках стояли, бить не стали, а выгнали прочь. Они к нашей дружине прибились.
  
   - Что ещё известно?
  
   - Известно, они войско собирают.
  
   - Всё?
  
   - Всё.
  
   - Эй, кто там, на дежурстве, собрать совет. Немедленно!
  
   Совет собрался к закату солнца. Кроме неизменного Добрыни сидели воевода и тысяцкий из дружины; боярин Сыч, ведающий делами с радимичами и древлянами; дьяк Силин. Все уже знали причину созыва совета.
  
   - Что думаете, советники? - начал Владимир.
  
   Никто не решался говорить первым. Наконец заговорил воевода Блуд:
  
   - Какой бешеный волк их искусал? Они же давно дани платят.
  
   - С княжения Олега ещё, - подтвердил Сыч, - Я имя этого волка знаю. Может, ещё и волчата появились, но этот всегда Киев ненавидел. Посадник ихний Шелепа. Он спит и видит отделиться и князем тамошним стать.
  
   - Войско собирать, что ли? - спросил Владимир.
  
   - Там уже стоит с пятью сотнями дружинников воевода Волчий Хвост. Он и местность знает и тамошних радимичских воевод. А опыта и хитрости ему не занимать. Одно слово - Волчий Хвост. Ему добавить тысячи три из старой дружины, он радимичей укоротит. И двойную дань с них возьмёт. Вторую часть дружине за труды, - вступил в разговор тысяцкий Охлупа.
  
   - Волчьего Хвоста мы ещё по рати с ятвягами хорошо знаем. Этот справится, - поддержал тысяцкого Добрыня.
  
   - Сколько радимичи смогут набрать в свою дружину? - спросил Владимир.
  
   - Тысячи две опытных воинов, да тысячи три ополчения. Хотя ополчения могут и больше. До десяти тысяч, - ответил Сыч.
  
   - Нам надо Волчьему Хвосту прислать не меньше пяти тысяч, раздумчиво прикинул Добрыня.
  
   - Верно, - поддержал его Владимир, - и сделать это поскорее, пока они не обучили ополчение. Блуд, через три дня выслать войска к границе! Охлупа, ты поведешь их! По вечерам сообщать о подготовке и о новых известиях. Дьяк, вышли шпионов в землю радимичей. Но сначала пусть встретятся с Волчьим Хвостом. Всё! - встал с кресла Владимир.
  
   Воевода Волчий Хвост оправдал ожидания совета. Он потребовал ночных тайных переходов от прибывающего четырёхтысячного войска. Приказал им замаскироваться на лесистых склонах над неглубоким узким ущельем, а сам со своим полутысячным конным отрядом вторгся в землю радимичей, направляясь к столице, смяв несколько малочисленных застав. Шелепа, собрав трехтысячное войско, вышел навстречу храброму киевскому отряду. Небольшие победные стычки раззадорили радимичей, и они погнались за безрассудным, по их мнению, воеводой. Тот, отбиваясь, отступал, делая смелые вылазки, и к концу недели привёл свой отряд к ущелью. Здесь они построили перед линией отряда засеку из деревьев, делая вид, что собираются принять решительный бой и больше не бегать от Шелепы. Тот поверил и направил передовой пеший отряд лучников и копейщиков на защитников засеки. Отряды радимичей сдавили с двух сторон позицию киевлян, и те стали отступать в ущелье. Дружина радимичей с победными кликами преследовали их. Киевляне ещё ночью увели коней, и отступали пешим строем, выставив копья. Победа радимичей казалась полной. Всё войско вступило в ущелье, и вдруг обратный выход из ущелья был перекрыт многочисленными воинами, преследуемый отряд начал активное сопротивление, а со склонов полетели тучи стрел и покатились камни. Шелепа понял, что попал в ловушку, и не стал пытаться вернуться назад, а сделал то, чего от него не ожидали. Прорвался с частью конных дружинников по склону ущелья и сумел спасти около тысячи воинов. Победа киевского войска всё равно была полной. Радимичи прогнали Шелепу из посадников, и он, говорили, ушел за море. Бунт радимичей был подавлен.
  
  
   Кий ещё оставался советником великого князя по сношениям с иностранными государствами, но больше года никто к нему за советом не обращался, и он не стал ходить в княжеский дворец за содержанием. Занялся Кий торговлей. Покупал шкуры и мёд у древлян и продавал им зерно и ткани, выделываемые полянами - основными насельниками Киева и окрестностей. Ходил Кий с караваном и в Новгород и к ятвягам. Сегодня Кий пришёл на рынок на Подоле узнать цену пшеницы и овса перед поездкой в Искоростень на базарный день к древлянам. На рынке он встретил знакомого боярина Сыча, дальнего родственника его жены Любавы. Они дружески поприветствовали друг друга. Боярин спросил Кия: - Почему тебя во дворце не видно? Не болел ли?
  
   - Нет, не болел. Торговлишкой занят. Да и звать перестали. А какие новости во дворце?
  
   - Тебе скажу по секрету. Еду с Добрыней в Царьград. Вот кое-что для себя и для подарков выбираю. Братья императоры военной помощи у князя просят. У них два полководца восстали: Варда Склир и Варда Фока, и всю, почитай, империю захватили. Один Царьград у братьев и остался. Без нас им конец, а нам у них свой интерес надо соблюсти.
  
   - Что же они Болгарию нам снова отдадут, как при Святославе было?
  
   - Да у нас не о Болгарии думают. У братьев императоров есть сестра молодая. Анной зовут. Владимир-то жёнок любит. Как раз и попросит её в жёны. С императорами породниться - большой почёт.
  
   - Императоры-то - христиане. Гонор у греков большой. Сестру не станут отдавать. Я греков знаю.
  
   - Дак, князь и окрестится ради жёнки.
  
   - Легковесен язык твой, Сыч.
  
   - Я сам-то креститься не собираюсь. До свиданья.
  
  
   В уединённом покое Добрыня и князь Владимир обсуждали, что требовать с братьев - императоров за помощь и на что соглашаться, когда они выдвинут свои требования.
  
   - Я хочу породниться с властителями самой сильной империи в мире. Мы им поможем войском, если отдадут царевну Анну за меня.
  
   - Согласятся ли?
  
   - Если не согласятся, мы Болгарию у них отнимем, как отец мой Святослав отнимал.
  
   - После болгарского похода он и погиб.
  
   - Болгария - это для испуга, а царевну Анну я хочу в жёны. У меня гречанок не было и царевен тоже не было.
  
   - Потребуют, чтоб ты крестился, Владимир.
  
   - Неизвестно, потребуют ли. Скажи им: некрещёные мои предки - князь Олег, князь Игорь, Святослав - отец мой - дани и откупы с Царьграда имели.
  
   - Ты знаешь, племянник, я за крещение. Волхвы, жрецы вольно себя ведут, и людей приучают к тому же. Боги у них с людьми говорят, даже в сражения вступают. И жёны по преданию от ихних Богов детей рожают. Любой смерд полубогом смотрит, а у христиан - человек - раб божий. Ты крестись понарошку, а у смерда спесь собьёшь. А наш Бог - Яхве - настоящий Бог. Иисус - сын его. Выполняет особую миссию.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
  
  
  
  
  
  
   Усталый, но радостный ввалился Добрыня в тронную залу, где уже ждал его, улыбаясь ему с трона, Владимир.
  
   - Радуйся, великий князь! Согласие императоров Василия и Константина на твой брак с Анной получено. Бунтующие полководцы припёрли их, и они согласились.
  
   - Сын рабыни, как называли меня, женится на сестре императоров. Хотел бы я в глотку этим болтунам гвоздями забить эти слова. Я всем покажу. Заставлю немецких королей первыми шляпы снимать.
  
   - Хорошо принимали нас. Сначала я с дьяками ихними и воеводами говорил, а потом с императорами всё обговорили. Есть с их стороны обязательное требование.
  
   - Войско? Сколько?
  
   - На пяти тысячах сошлись. И ещё одно: ты должен креститься. Тогда венчание пройдёт в христианском храме.
  
   - Я же говорил тебе, я не хочу креститься.
  
   - Это обязательное требование императоров. Крестись понарошку.
  
   - Хороша ли Анна?
  
   - Молода. Такая важная как богиня. Худая. Глаза большие и волосы чёрные-пречёрные.
  
   - Худых я люблю.
  
   - Она очень гордая.
  
   - Обломаем. Чай, снизу лежать будет. Ха-ха-ха! От крещенья, говоришь, не уйти?
  
   - Ты тайно ходил в еврейскую синагогу; приносил жертвы деревянным истуканам русичей, называемым Богами. Что тебе стоит постоять в церкви? Мы тогда сможем смердов крестить. А ты станешь главный христианский жрец. Кто к тебе в душу осмелится заглядывать?
  
   - Кроме тебя, дядя.
  
   - Я свой.
  
   - Ты меня скоро уговоришь.
  
   - Надо посылать гонца в Царьград с твоим согласием на их условия и войско собирать.
  
   - Куда войско поведём?
  
   - Херсонес на Чёрном море стал сноситься с восставшими, с Вардой Фокой. Надо его вернуть империи.
  
   - Отдыхай с дороги, Добрыня. Дела предстоят серьёзные.
  
   - Ты, вижу, совсем стал взрослым, племянник.
  
  
   Осада Херсонеса русским войском длилась уже четыре месяца. Отбившие не одну осаду жители города умело защищались. Подкопы рушили, земляной вал, возводимый русскими, тайно ночью срывали и землю уносили с собой. На вызовы русских богатырей сразиться на поединках не отвечали. Посол братьев - императоров Фома всё неприветливей вёл себя с Владимиром и Добрыней. Варда Фока стоял на том берегу залива под Константинополем, готовясь к захвату столицы империи. Хмурый, не выспавшийся князь Владимир недовольно крикнул на шум у входа в шатёр:
  
   - Кто там? Гони!
  
   Но проситель продрался сквозь охрану, показывая князю стрелу.
  
   - Что тебе надо?
  
   - К стреле грамота прикреплена, великий князь.
  
   - Ну-ка, давай сюда.
  
   На берестяной грамоте по гречески было написано: 'Выше города вырыты колодцы. Из них вода идёт в город. Найдите эти колодцы и перекройте воду. Меня зовут Анастас. Я не грек, я - армянин. Анастас'. Через три дня жители Херсонеса, оставшись без воды, открыли ворота. Озлобленная долгой осадой дружина разграбила город. Город загорелся, и почти весь сгорел. Посол Фома позаботился, чтоб церковь не сгорела. В разрушенном, дымящемся в развалинах городе победитель крещён был в храме святого Климента. Братьям - императорам он поставил условие: послать русское войско на помощь Царьграду только после прибытия царевны Анны в Херсонес. Плачи и истерики царевны не смягчили братьев - нужда их заставляла соглашаться на этот брак, и её пышный поезд из множества карет прибыл в Херсонес.
  
   Жених и невеста встретились у входа в шатёр князя. Царевна, обмирая, ожидала увидеть бородатого нечёсаного мужа. Но борода оказалась подстрижена, завита в кольца, как и усы, локоны тоже были искусно завиты; он был в лёгком затканном серебром платье: всё это уменьшило первоначальный ужас царевны. Сразу же после торжественного венчания в церкви среди руин разрушенного города, нетерпеливый муж овладел девственной женой своей в походном шатре. Было больно, но страха уже не было.
  
  
   Кий и Любава, оба взволнованные, быстро вошли в дом Нивы.
  
   - Здравствуй, Любавушка, здравствуй, внуче. Что такие торопливые? Почему деток не привели? Будешь мне сегодня помогать, Любава. Я пойду молить Макошь и Перуна об обильном дожде для посеянных озимых хлебов.
  
   - Подожди, бабуля. У нас страшное известие. Князь Владимир окрестился в Корсуни и возвращается с женой гречанкой, сестрой императоров в Киев. О том, что он собирается привезти жену христианку, было известно, но о том, что сам будет креститься, не говорил. Но, видно, готовился к этому. Уходя в поход, оставил в Киеве много дружинников христиан из варягов и других мест, а дружинников русских, нашей веры взял с собой. И сейчас они сражаются с восставшими греками за императоров. Я этому удивился, но подумал, что христиане не очень хорошие воины, потому князь так и поступает. Но, видимо, замысел был другой. Сейчас князь в силе. Дружине хорошо платят. Большинство в ней христиан и не местных. Думаю, князь и Добрыня могут осмелиться насильно окрестить киевлян. Добрыня давно этого добивался. 'Христианами легче управлять', - так он говорил своим близким. Я всё это сказал Черноусу. Он мне ответил, что я рано испугался, что Иисус будет одним из Богов и будет включён в пантеон. В этом, говорит, большая политика. Юг оставим грекам, а сами будем двигаться, расширяясь на север и восток. Так ему Добрыня говорил.
  
   - Все воины умны в бою, а в мирной жизни они часто бестолковы. Перун его не наставляет. Черноус не видит очевидного. Грустно,- 3апечалмлась волхова.
  
   - Что делать, Нива?
  
   - Боги уже давно стали отворачиваться от нас. При Святославе они снова поверили в русичей, но если мы откажемся от них, они могут нас покинуть. И пока их Дух будет жить в наших душах, народ наш будет силён и могуч. А когда и Боги и люди окончательно потеряют друг друга, народ погибнет. Чужие Боги не спасать приходят, а губить. Через десять ли лет, или через сто или даже через тысячу лет - гибель народа неизбежна.
  
   - Мама, что же делать?
  
   - Борись, сын мой. Пусть Боги дадут тебе удачу. От борющихся за них людей они не отвернутся, - она поцеловала внука, отстранилась, с любовью глядя на него, погладила по плечу Любаву и вышла из дома.
  
  
   Поезд великого князя Владимира с молодой женой неторопливо продвигался вдоль правого берега Днепра. Цветущие степи, полноводный Днепр не восхищали молодую гречанку. Привыкшая к строгой дисциплине, она не показывала своего отношения к 'дикой' стране, так не похожей на ухоженную цветущую Грецию. Для остановок выбирали живописные места, разбивали шатры, охотились, ловили рыбу. Владимиру новизна юной, пугливой, ребячливой царевны нравилась. Он вспоминал свои ранние детские влюблённости, и был очень доволен всем. На ломаном греческом Владимир признавался жене в любви. Та улыбалась в ответ, стараясь быть величественной, чтоб он, хотя бы днём на свету не наваливался на неё и не терзал её поцелуями и последующим сопением налитого кровью лица. Она поняла, что сможет привыкнуть, но сейчас ей было очень трудно. Она была тайно влюблена в одного из молодых чтецов, Варсонофия, читавшего ей книги перед послеобеденным сном. А Владимир так был непохож на хрупкого, нежного Варсонофия, что она подумывала о нечаянном своём самоубийстве, но дисциплина гнала эти мысли прочь. Только в молитве находила она отдохновение. Владимир старался молиться с ней вместе, и она чувствовала своё менторство над ним в эти мгновения. Братья ей тоже твердили, уговаривая её на необходимый брак, что она должна нести слово божье в дикую страну.
  
   Стали накрапывать первые предосенние дожди, и Владимир позвал Добрыню на разговор.
  
   - Мы ещё немного погуляем в медовый месяц, а ты бы, дядюшка, ехал в Киев и приготовил всё к крещению киевлян.
  
   - Ты не слишком торопишься, племянник. Хочешь порадовать молодую жену, но мы не совсем готовы.
  
   - Ты меня торопил крестить Русь, а сейчас я 'слишком тороплюсь'.
  
   - Где крестить будем? Церква у нас всего одна. Днепр уже холодный, а будет ещё холоднее. Надо набрать ещё варягов-христиан. Священников из Константинополя надо бы побольше. Я бы перенёс крещение на следующее лето. Подготовились бы. За волхвами установить наблюдение, чтоб восстания не было.
  
   - Какой ты предусмотрительный, дядюшка. Даже скучно с тобой. Пусть твои бояны начнут славить богатырей - христиан: Илью Муромца, Алёшку хитрого.
  
   - Еду сегодня в Киев. И по жене соскучился.
  
   - По какой? Смеюсь. С богом, дядюшка.
  
  
   Уже начал изредка выпадать снежок и стаивал днём. Волки выли в сумерках. Лесные затворники готовились к зиме. Ещё прошлой осенью водили Зорьку и Ласку в деревню на случку и дождались: у Зорьки родилась бодливая тёлка, а у Ласки - ласковый жеребчик. Стали строить новый сарай. В старом оставили Зорьку с телёнком, а в новый поместили Ласку с жеребчиком. Утепляли стены изб, вялили рыбу, забивали сеновал сеном. Никита охотился. Глухарей развелось в округе множество, и он почти каждый день приносил больших птиц. То удавалось подстрелить из лука, вылетающего из-под ног с громким хлопаньем, глухаря, то вынуть из петли зазевавшегося косача. 'Вот наш кормилец вернулся', - встречал Никиту дед Андрей. Сегодня, возвращаясь с охоты, обвешанный утками Никита услышал незнакомый голос. У ворот стоял давно не заезжавший к ним Исаак. Все обитатели хутора что-то живо с ним обсуждали.
  
   - Переезжайте снова в монастырь. Монастырь не в Берестове будет, а в другом доме. Скоро ваш настоятель отец Диомид вернётся из Греции. Великий князь Владимир крещение принял. Вернулся к вере бабушки своей великой княгини Ольги. Смело возвращайтесь. Гонений не будет.
  
  
   Наутро Исаак уехал. Очень торопился. Жители лесного хутора вечером заговорили о переезде. Никодим от переезда отказался сразу:
  
   - Я здесь прижился, соблазнов у меня здесь немного. Отсюда я скорее в рай попаду. В городе на людях больше греха выйдет.
  
   - И у меня с людьми не ладится. В городе я на них злюсь, а это грех, - сказал Фёдор.
  
   - И я тогда останусь, - поддержал их Андрей.
  
   - Нет, Андрей, ты стар и болен, а мы не умеем лечить как надо. Тебе лучше к людям, Там и знахари и знахарки есть, - рассудил Никодим.
  
   - Знахарок мне не хватает, - пошутил Андрей.
  
   - И я остаюсь, - заявил Никита.
  
   - Никитушка, мне с тобой расставаться, ой как горько, но ты молод, не жил среди людей. Здесь в лесу, что ты постигнешь? Молодой человек должен среди людей пожить. Ты грамоте обучен, и ведь самому хочется мир увидеть.
  
   - Я с тобой не хочу расставаться.
  
   - Я же не вечный. Умру. А ты здесь в лесу как медведь будешь жить. Поезжай и Андрея возьми. Поможешь ему, пока там не обживётесь. К нам по весне и осени приезжать будете. А уж мы вам всегда рады останемся.
  
   - Сейчас ехать несподручно. Летом следующим поедем, - сказал, подумав, Андрей.
  
   - Дело, - согласился с ним Фёдор.
  
   Так и порешили. После весеннего сева и поедут Никита с Андреем в новый монастырь.
  
  
   В потайной комнате княжеского дворца собрались князь Владимир, Добрыня и Исаак. О встрече чрезвычайной важности попросил Исаак. Перед встречей он потребовал хранить полную тайну обо всём, что он скажет. И князь, и Добрыня согласно кивнули головой. Их заинтриговало такое начало. Стены комнаты были обиты шёлком с затканными шестиконечными звёздами, привезённым ещё Святославом из дворца кагана в Итиле. Окон в комнате не было. Добрыня зажёг две свечи, и вопросительно поглядел на Исаака. В здоровом глазу Исаака отразилось пламя свечи. Он торжественно и серьёзно заговорил:
  
   - Я понимаю, пришло время передать вам, братья мои, давнее (ему почти тысяча лет) и секретное решение иудейского синедриона в Иерусалиме, когда чернь израильская взбунтовалась и начала исповедывать и проповедывать добрые, но неисполнимые для нынешних людей заповеди Иисуса распятого. Синедрион постановил: жесточайше преследовать распространение учения Иисуса среди иудеев. Избранный Богом народ должен сохранять свою особность и избранность. Всех замеченных в исповедании не казнить, а высылать в земли гоев. Ибо учение Иисуса привлекательно для гоев и лишает их воинственности, делает их ручными, как телят или щенков. Сейчас иудеи рассеяны Богом по миру, но христианство распространилось по всей Европе, и наше время придёт и исполнится воля Иеговы, сказавшего: 'Я дам вам во власть всю землю с её богатствами'. Сохраните это решение синедриона в строгой тайне, караемой смертью за выдачу её гоям. Так что я рискую, если я ошибся в вас, и вы со мной будете не согласны.
  
   - Я обещаю хранить в тайне сказанное тобой, Исаак. Я это всё слышал от отца своего, твоего друга, но он не посвящал меня во всю тайну из-за моей молодости. Про решение синедриона он не говорил, - взволнованным торжественным голосом ответил Добрыня.
  
   - Дед ваш умер безвременно. Я ввожу вас в число посвящённых, - сказал, обращаясь к Владимиру Исаак.
  
   - Но отец мой, князь Святослав, великий воин, завещал мне веру предков в Перуна, и Стрибога, и других Богов русов.
  
   - Но мать твоя покойная, благословляла тебя именем Яхве, а закон наш определяет племя и религию по материнской линии. Не захочешь же ты нарушить волю Бога нашего Яхве, создавшего землю и небо, ради идолов. Выбора у тебя нет. Нынче ты стоишь перед лицом Бога, и имя ему Яхве.
  
   - Да, я ваш, ваш, и Бога Яхве исповедую, но так сразу мне трудно.
  
   - Племянник, ты совершил много великих и ужасных дел, и только в вере в единого Бога нашего Яхве твоё оправдание.
  
   - Отрекаюсь от своей неуверенности, и вместе с вами иду молить Яхве о поддержке наших дел.
  
   - Помните о соблюдении смертельной тайны нашего собрания, - напомнил Исаак, - и клянитесь никому из гоев её не сообщать, - поднял он правую руку. Владимир и Добрыня переглянулись и подняли правые руки.
  
   - Клянусь, - начал Исаак,
  
   - Клянусь, - повторили Владимир и Добрыня,
  
   - Не выдавать тайны сегодняшнего сообщения никому из непосвящённых, и покорно понесу усекновение правой руки, и языка, и головы моей за выдачу этой смертельной тайны. Боже, единый и вечный, храни нас!
  
   Оба новопосвящённых благоговейно повторили слова клятвы. Все трое начали молиться.
  
   После молитвы Владимир стоял, задумчиво глядя на пламя свечи.
  
   - О чём задумался, великий князь? - подошёл к нему Исаак.
  
   - Кланялся я Перуну, Стрибогу и Макоши, пока мать и дядя, не посвятили меня в тайну иудейской веры, и стал я поклоняться Яхве, а чтоб на принцессе жениться, ещё и окрестили меня. Сегодня же мне ещё и у поданных моих, надо богов отнимать.
  
   - За твои хитрости Бог Яхве наградит тебя неслыханной славой. А если хотим на Руси хозяевами быть, надо народ крестить, - твёрдо произнёс Исаак.
  
  
   Широко полетели по русской земле слухи о рождении нового Бога. Говорили, что взяли на небо Святослава верховные Боги русичей. Старый дружинник из Родни рассказал, как
  ночью во время великой грозы видел он на туче воина в золотистом плаще. 'А плащ Святослава я всегда узнаю. Он в битвах впереди нам светил', - утверждал, блестя глазами, увенчанный шрамами воин. И другие видели всадника в золотистом плаще. Среди жрецов начались споры: ипостасью какого Бога избран Святослав - Даждьбога ли, как Александр Македонский, или даже самого Перуна. Но в смутные времена трудно определиться духовному запросу. Кий с радостью воспринимал эти слухи, в них была надежда сохранения веры отцов на Руси. Но он ясно понимал, что культ ещё не утвердился, и надо помочь этому самозародившемуся движению. Сильно мешали споры за первенство, начавшиеся среди волхвов Даждьбога. Два старых волхва боролись за звание верховного волхва после смерти прежнего верховного. Ни один не смог убедительно победить, и в результате взаимных уступок верховным жрецом избран был молодой жрец со странным для жреца именем Малой.
  
   Малой сидел на скамье внутри капища. Ворота изгороди, окружающей капище, он закрыл. Ему хотелось остаться одному и сидеть под лучами тёплого солнца, переживая то чудо, которое произошло с ним. Он был уверен, что судьбу его решила помощь Бога, ипостасью которого было и солнце - Хорс, приятно согревающее его. Негу Малого нарушил стук в ворота. Требовательный и настойчивый.
  
   - Кого несёт Чернобог? - ругнулся про себя Малой, - Что надо? - спросил он недовольным голосом.
  
   - Открой! Это я - Кий - Внук Нивы.
  
   - Заходите, дядюшка, - отворил ворота Малой.
  
   - Неотложное дело, Малой.
  
   Малой уже научился величественно кивать головой, как и подобало верховному жрецу, и он наклонил голову, разрешая говорить.
  
   - Беда нас всех ждёт. Узнал я, что сговорились Добрыня с Исааком и князя Владимира уговорили крестить всех киевлян и всех русичей, а древних Богов наших оскорбить и выгнать. Отказаться от них. И новая княгиня - гречанка того же требует от мужа.
  
   - Дак, она уж с осени в Киеве за мужем живёт, А пока ничего не произошло.
  
   - Зимой не крестят - Днепр подо льдом, а как потеплеет, будут крестить.
  
   - Кто хочет, и нынче крестится. Нашлись уже такие. Князь покрестился, так и они за ним. Нет, не посмеют наших Богов тронуть. Боги не позволят. А вы, дядюшка, что предлагаете?
  
   - Собутку надо собрать и твёрдо за Богов наших встать. А нынче наше спасение возможно через нового Бога. Многие люди видели в небе князя Святослава в золотистом плаще. Знать, Богом он стал. Взят на небо. Ипостасью Даждьбога его кличут.
  
   - Мы его статую нашим резчикам заказали.
  
   - Этого мало. Надо ему отдельное капище создать. Великий князь Владимир против отца не решится пойти. Не поймут его русичи.
  
   - Так быстро этого сделать нельзя. Всех волхвов Даждьбога надо собрать. Да чтоб они согласились.
  
   - Время бы не упустить, - прощался с Малым Кий.
  
   Оставшись один, Малой затворил ворота и стал обдумывать сказанное Кием. Пришла мысль, не отнимет ли культ Святослава часть положенную Даждьбогу. И хоть и отогнал он эту мысль, но она спряталась недалеко.
  
  
   Исаак и Добрыня закрылись в потайной комнате дворца.
  
   - По какому делу позвал меня, Исаак?
  
   - Надо срочно крестить киевлян. Слухи об обожествлении Святослава рапространились по всей земле. Волхвы Даждьбога собираются решать вопрос о создании ему капища.
  
   - Да, понимаю. Если Владимиру придётся разрушать капище отца, он может и отказаться. И весь замысел крещения разрушится. Что предлагаешь?
  
   - Есть у меня одна мысль, но нужно ваше одобрение.
  
   - Говори, не тяни.
  
   - Надо распустить слух, что печенеги невозбранно издевались над телом Святослава. Голову ему отрубили, плевали на него.
  
   - Хитро придумал..., но, думаю, нужно, чтоб и нынче они над ним издевались.
  
   - Правильно. Говорят, печенеги из черепов врагов чаши делают. Все поверят.
  
   - Распоряжусь, чтоб мои дармоеды-певцы былин этот слух рапространили. А к Малому человека надо подослать, чтоб до сбора всех жрецов он этот слух ему до уха довёл. Надо торопиться с крещением.
  
   Собрание жрецов Даждьбога раскололось. Те, кто поверил в якобы виденное очевидцами - купцами: чашу из черепа Святослава - засомневались в необходимости возведения капища. Подлая ложь победила величие мифа. Одно из последних препятствий к крещению Руси исчезло.
  
  
   Кий продолжал бороться. Он стал часто ходить на торг на Подоле не только по торговым делам. Русские люди собирались возле кумира Волоса и обсуждали события в княжестве. Они называли это 'торговое вече'. Действительно, иногда страсти захлёстывали спорящих, и доходило до мордобития. Жрец Волоса Бер стал неизбранным 'посадником' этого вече. Кроме Кия часто заглядывал богатый купец Мураш. Говорил он мало, но соглашался с речами киваньем головы. Кий попытался заговорить с Мурашом после одного из общих споров, но тот так ничего и не сказал, только мотал головой, соглашаясь или осуждая. Кию это стало подозрительно, и он послал мальчика-слугу проследить, куда заходит Мураш. Мураш регулярно посещал княжеский дворец с того крыльца, который вёл в покои Добрыни. Кий рассказал Беру о посещениях Мурашом Добрыни.
  
   - Да что ж мне Добрыня запретит видеть и думать, запретит говорить? - побагровел лицом Бер, раскачиваясь, как медведь из стороны в сторону, - Киев князей сам звал, нанимал, как стражу, а нынче они всю волю забрали. Богов наших не почитают. Надо вече собирать и гнать этого князя-братоубийцу.
  
   - Успокойся, Бер. Сила у них: в дружине, почитай, половина христиан-иноземцев. Вече надо собрать, но тайно. Думаю, как киевляне управятся с севом и посадкой овощей, объявить собутку, а на ней и вече проведём. Если народ нас поддержит, тут же в Киеве соберём ещё одно большое вече. Надо бы вооружить слуг и молодых волхвов на всякий случай.
  
   - После сева объявим загонную охоту на кабанов и оленей, вытаптывающих посевы. И вооружимся. За семью-то не страшно, Кий?
  
   - Ушлю их подальше.
  
   - Надо, чтоб Мураши наши задумки не разведали.
  
   - Разговоры и споры на торге надо продолжать как раньше, а о действиях - молчок.
  
   - С Черноусом надо бы поговорить.
  
   - Черноус как бык упёртый. Христа ему Добрыня обещал только в пантеон ввести, а Перун как был верховный Бог, так и останется.
  
   - Ему бы объяснить, что это обман. Надо с ним заново подружиться.
  
   - Трудно это. Попробуй.
  
   - Да хранят тебя Боги, Кий.
  
   - Пусть помогут нам Волос и Даждьбог.
  
   На следующий день Кий на рынке переговорил со старшиной небольшой артели днепровских рыбаков, у которых покупал обычно рыбу для стола. Тот пожаловался на большую дань, которую брали княжеские слуги с рыбаков. И ещё их обирала верхушка дружины для своих нужд. Деньги обещали заплатить, но никогда этого не делали. Долг их был так велик, что рыбаки перестали его считать. Старшина сам предложил собрать вече. Кий попросил его разузнать мысли других рыбаков, и если они тоже недовольны, тогда и подумать о созыве вече. Материальные интересы купцов княжеский двор опасался сильно ущемлять, но всё равно дань собирали немалую. Купечеству был оскорбителен отказ от почитания древних Богов, и появление большого числа греческих священников. 'Новые дармоеды на Русь нахлынули', - говорили на Подоле. На боярство рассчитывать можно было в самой малой степени. Они все зависели от князя, и с ним соединяли свои интересы. Часть дружины не христианской мог подвигнуть только отказ от привычных Богов. Надежда на их помощь была небольшой. Самыми ярыми сторонниками стали бы землепашцы, но лето они проводили на полях вне Киева, и народ этот по природе был не очень воинственный.
  
  
   Добрыня после сообщения Мураша сильно озаботился намечающейся собуткой, и потребовал, чтоб Мураш узнал, когда, и где, и кто соберётся на неё. Мураш вечером посетил своего бывшего приказчика, которому помог стать купцом, за что тот был ему навеки, как он говорил, благодарен, и попросил его ходить на 'торговое вече'. Скоро во дворце узнали о попытке собрать и собутку, и вече.
  
   - Надо их опередить, - напряжённо сжав губы после этих слов, сказал Добрыня, - Иначе, они нас прогонят из Киева.
  
   - Крестить надо было раньше, - вскипятился князь.
  
   - Кто ж знал, что немой заговорит? - ответил Добрыня.
  
   - Какой немой?
  
   - Подданные твои, племянник.
  
   - Что делать?
  
   - Разделим дружину на христиан и других. Христиане - дружинники помогут попам крестить киевлян, а остальные будут ловить заговорщиков.
  
   - А если не пойдут креститься?
  
   - Силой заставим.
  
   Кий догадался, что их планы стали известны по фигуре соглядатая, начавшего ходить за ним по пятам и делавшего вид, что он ходит тут по делам.
  
   - Любава, тебе придётся на время уехать с детьми из Киева. Поезжай в наш дом в деревне. В Киеве неспокойно.
  
   - Я хотела быть на вече.
  
   - Сейчас опасно для вас в Киеве. Уезжай немедленно.
  
   - Не кипятись. Собираюсь. Я и сама хотела в деревню детей увезти. Скоро ягоды созреют.
  
   - Вот и хорошо, Любавушка, - поцеловал жену Кий.
  
   Отправив жену и детей с верным слугой, Кий, посмотрев в окно, увидел намеренно безразличную морду своего соглядатая, прячущегося за забором соседского дома. Мужчина пошёл на конюшню, оседлал вороную кобылку, и прорысил мимо растерявшегося 'наблюдателя'. На рынке Бера не было. Кий нашёл волхва в его огромном доме, срубленном из вековых сосен.
  
   - Слежку я и за собой заметил, - не удивился сообщению Кия Бер. Его густо заросшее волосами лицо выразило презрение.
  
   - Бер, они пронюхали о нашем замысле созвать киевское вече. И с охотой мы опоздали.
  
   - Надо созывать собутку. Завтра не успеем собрать, всех оповестить не успеем сегодня. Назначим на послезавтра на поляне Рода.
  
   - А что Родиа?
  
   - Он нынче болен. Встречусь с ним сегодня, и всё расскажу.
  
   - Я поеду, пока соглядатая нет, к Черноусу. Может, одумается.
  
   - Да, его поддержка очень нужна. Дружина его боится и слушается.
  
   Кий выглянул из ворот, но своего соглядатая не обнаружил. Пустил коня галопом к княжескому дворцу. У пантеона Богов сразу за кумирами построили крытую галерею, защищающую от непогоды, где могли поместиться несколько сот человек во время жертвоприношения. Предчувствие не обмануло Кия - Черноус был там, хотя таинства не проводилось. Подъезжая к пантеону, Кий увидел своего преследователя в обществе ещё одного, чем-то похожего на него человека.
  
   - Что хочешь сказать? - первый начал Черноус.
  
   - За тобой соглядатай ходит?
  
   - Ну, ходит. Может, его для моей охраны поставили.
  
   - А тебе не сказали. Ты всё ещё хочешь верить крещёному князю? Он с попами целый день, а тебя, я знаю, не принимает. И соглядатая за тобой приставил. А второй за мной следит. Уже дней пять. Над Богами нашими они надругаются, и тебя, Черноус, не пожалеют. Послезавтра собутку созываем на поляне Рода. Приводи своих жрецов и, если сможешь, дружинников.
  
   - Меня в дружину не пустили сегодня.
  
   - Боятся тебя. Значит, какую-то пакость затевают. Чего тебе ещё надо? Посылай верных людей к дружинникам на дом. Пусть знают, что Добрыня решил всех насильно крестить.
  
   - Сам-то берегись. Поразмыслю я о твоих предупреждениях. Иди. Да хранят тебя Боги!
  
   - Да хранит тебя Перун, Черноус!
  
   Кий поскакал на Подол. Оповестить киевлян удалось не полностью. Конные отряды княжеских дружинников разъезжали по городу и били палками ночных прохожих, называя их бунтовщиками. Всех дружинников, имеющих дома в городе, оставили в дружинном доме, и волхвы Перуна, посланные Черноусом, возвращались ни с чем.
  
   День выдался хмурый, ветреный, изредка выпадал мелкий дождик. Солнце выглянуло посреди дня. Всё вокруг сразу повеселело, цветы потянулись к свету, люди стали выходить из домов. Вдруг на солнце стала надвигаться круглая тень, постепенно закрывающая солнце с одного края, всё больше и больше захватывая его диск. Испуганные люди в страхе начали прятаться по домам. Заголосили жёнки, и следом послышался детский плач. Многие люди побежали к пантеону Богов, прося их смилостивиться и не лишать их солнечного света. 'О! Хорс! Вернись к нам, не скрывай лицо своё', - кричали в исступлении многие. Кий и Бер, взволнованные происходящими необъяснимыми событиями, стояли у кумира Волоса.
  
   - Надо нести Волоса к пантеону и требовать его постановки рядом с Перуном, - нашёл выход неопределённости Бер.
  
   - Это можно сделать, но нам надо в Киеве немедленно собирать собутку и вече. Боги наши гневаются за измену в пользу чужого Бога, в пользу Исуса.
  
   - Поставим кумира Волоса и Рода в пантеон и начнём собирать людей. Дружинники нашей веры должны нам помочь.
  
   Оба поспешили к своим сторонникам. Улицы Киева были полны княжескими дружинниками в полном вооружении.
  
   Во дворце снова сошлись князь Владимир, Добрыня и Исаак
  
   - Чей гнев так ясно виден на небе, - тяжело дыша, спросил Владимир.
  
   - Бог наш, создатель неба и земли, солнца и звёзд, Яхве даёт нам знак своей немилости из-за нашей трусости и нерешительности, - с остекленевшими от мистического ужаса глазами, произнёс Исаак.
  
   - Надо свергнуть их богов, бичевать их, показать, что они слабы и бессильны. Не бояться сделать то, что мы задумывали на будущее, - сжимая кулаки, произнёс Добрыня.
  
   - А волхвы скажут, что это гнев их Богов, - нерешительно произнёс Владимир
  
   - Лучше погибнуть в битве с Богами гоев и самими гоями, чем подчиниться их Богам, - всё с теми же остекленевшими глазами сказал Исаак.
  
   - Отдавай приказание дружинникам - христианам привязать Перуна к конскому хвосту! - неожиданно твёрдым голосом приказал князь.
  
   Волнение в Киеве нарастало. Вдруг отряд дружинников во главе с воеводой Блудом окружил пантеон. Подняв мечи вверх рукоятью, изображая ими крест, что было знаком христиан, они окружили кумиры Богов. В это время толпа, ведомая Бером, приблизилась к пантеону, неся кумир Волоса. Блуд приказал конной сотне окружить толпу.
  
   - Вы разве не видите, - показывая на небо, закричал Бер, - Боги разгневаны.
  
   - Бог наш Иисус гневается на ваших Богов и на вас, - крикнул в ответ на ломаном русском языке греческий поп, сидящий чёрным стервятником на коне среди дружинников.
  
   - Как ты смеешь, враг, чёрная крыса, - двинулся на него Бер.
  
   Два дружинника выставили копья против него. Он прыгнул вперёд, схватил оба копья и свалил обоих всадников на землю. Зазвенела тетива, и стрела попала в грудь Бера. Он подбежал к лучнику, стащил его с коня и крутнул его голову назад, так что послышался громкий треск позвонков. Несколько копий вонзились в богатыря. Он вытащил два из груди, но кровь, уже залившая рубаху, брызнула струёй, и, пытаясь устоять на ногах, он схватился за третье копьё и медленно осел в дорожную пыль. Безоружные киевляне бросились ему на помощь, но силы были не равны, и многие поплатились жизнью. Греческий священник размахивал мечом, рубя голову Волосу. В это же время ещё одна большая толпа киевлян двигалась к княжескому дворцу. Навстречу им из ворот выехал Добрыня, за спиной которого зловеще блестели копья дружинников.
  
   - Привязать Перуна к хвосту лошади и стащить на землю, - приказал Добрыня.
  
   Привязали бога к хвосту чёрного жеребца и уронили его. Он лёг параллельно земле, но не оторвался от подножия. Опять тот же вездесущий священник мечом стал отрубать деревянную статую от постамента. Вспотел, отрубая ноги. С гиканьем потащили Перуна под охраной вниз к Днепру. Добрыня подозвал Блуда:
  
   - Поезжай к Черноусу. Возьми сотню дружинников и двух варягов по кровавым делам. Разберись с Черноусом. Он не должен бунтовать киевлян.
  
   - Прикончить его?
  
   - Ты сам сказал. Действуй.
  
   Кий с рыбаками был настигнут дружинниками на берегу Днепра. Удалось отплыть на лодках и спастись от стрел.
  
   - Вы ещё вернётесь в город, бунтовщики! - кричал им вслед Свен, возглавлявший отряд.
  
   С противоположного берега реки было видно, как бросили в реку статую Перуна, и она закружилась в водовороте. Целый отряд во главе с Блудом сопровождал её, отталкивая от берега копьями. Кий с двумя рыбаками на лодке, прячась за прибрежными кустами на противоположном берегу, плыл за процессией до самых порогов, где они, оттолкнув кумира от берега в последний раз, повернули в Киев. За первым порогом догнать Перуна не удалось, но перед Неясытцем его вытащили на берег.
  
   - Знаете, други, - с горечью произнёс Кий, - недалеко отсюда погиб великий русский человек, великий полководец, поклонявшийся нашему Богу Перуну. Князь Святослав. Не было защитника у наших Богов, равного ему. Не было на Руси князя храбрее и умнее Святослава. Он - наш Александр Македонский.
  
   - Кто такой? - спросил молодой рыбак.
  
   И Кий рассказал о древнегреческом царе, приносившим жертвы Перуну или по гречески - Зевсу, завоевавшем весь мир и погибшем от измены как Святослав. Говорят, после смерти он превратился в Бога Солнца. Это его предостережение мы видели на небе.
  
  
   Исаак и Добрыня, разгорячённые происходящими событиями, вошли к Владимиру, разговаривающему с вернувшимся от порогов Свеном. Князь отослал Свена, и вся троица села за круглый стол, наливая в кубки искрящееся в свете свечей тёмнорубиновое греческое вино. Утолив жажду, Добрыня с немым вопросом переглянулся с Исааком, и тот заговорил:
  
   - Великий князь, мы с твоим дядей поняли, что неотложно сделать завтра.
  
   - Что же?
  
   - Крестить киевлян.
  
   - Нам нельзя упускать момент, племянник. Волхвы придут в себя. Мы уничтожили самых главных, но остались помощники, тоже волхвы, и они захотят вернуть всё как было. Нельзя упускать момент, - снова повторил Добрыня.
  
   - Я вас хорошо понимаю, но христиане - не лучшие воины, а опасностей для княжества много: печенеги, камские болгары, и, что скрывать, греки, хоть я и породнился с императорами. Воины нужны храбрые, - раздумывал князь.
  
   - Племянник, ты же сам меня торопил с крещением.
  
   - Я остаюсь сторонником крещения, но надо придумать, как сохранить хорошее войско.
  
   - В дружину можно набирать людей из разных языков. Когда мы приносили жертвы Перуну, много дружинников было из христиан. А теперь сделаем наоборот, - настаивал Добрыня.
  
   - Убедили! Я зову грека.
  
   Через некоторое время вошёл одетый в чёрную сутану большеносый надменный грек. Двигался он легко и быстро. Услышав причину своего вызова, он гордо вскинул голову и стал объяснять:
  
   - Крещение происходит в воде, освящённой опущенным в воду святым крестом. Церквей на такое великое дело у вас... у нас, - поправился он, - нет. Можно крестить в реке, как Иоанн Креститель крестил Иисуса в реке Иордан.
  
   - Так вода же течёт, и неосвящённая всё время притекает. Что тут делать? - недоумённо спросил Владимир.
  
   - Держать крест всё время в воде, выше по течению, - довольный своим ответом заявил грек.
  
   - А бабам догола раздеваться? - облизал губы Владимир.
  
   - Им можно в рубашках, - пояснил Варсонофий.
  
   - Рубашки вымокнут, - снова облизал губы Владимир.
  
   - Великий князь, что прикажете делать? - спросил Добрыня.
  
   - Мокрые рубашки на бабах надолго запомнятся, - широко улыбнувшись, сказал князь, и, посерьёзнев, приказал - Готовить дружину к завтрашнему дню. На крещение отрядить дружинников - христиан. С утра объезжать дворы и гнать людей к Днепру! Капище Волоса на Подоле сжечь вместе с идолом!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
  
  
  
  
  
   С утра светило солнце, пели птицы, и только крики дружинников, тычками выгоняющих людей из домов, спугивали птиц и, казалось, хмурили небо. Стали наползать тёмные тучи. На отлогий песчаный берег Днепра согнали несколько тысяч киевлян, не успевших скрыться из города или спрятаться в потайном месте.
  
   - Именем Христа, раздевайтесь для крещения в новом Иордане, - охрипшим голосом кричал Варсонофий, размахивая крестом. Воинство его в чёрных сутанах стояло, держа в правой руке кресты и в левой - вёдра с водой. Раздеваться киевляне не спешили. Тогда дружинники по приказу Добрыни стали стаскивать с них рубахи. Голые мужики, закрывая руками срамное место, сами стали прятать его в воде. Женщины завопили, когда с них потащили платья. Их оставили в нижних рубахах, и они пошли в воду следом за мужиками, держа обнажённых детей на руках. Детский и женский плач, крики разносились над Днепром, целеустремлённо и вместе с тем отрешённо несущим свои воды вниз к морю. Солнце зашло, чёрная туча надвинулась на Киев. Заблестели молнии, подул резкий ветер, ливень вспенил воды реки. Многие мужики побежали из реки, крича: 'Перун гневается на нас. Не хотим креститься'. Их ловили и загоняли снова в реку, лупя обнажёнными мечами плашмя по голым спинам. Мокрые, в прилипших к телам сутанах греческие попы крестили киевлян святой водой из вёдер, окуная в них большие деревянные с позолотой кресты, добавляя ещё воды на головы крестников. Затем окунали оглушённых, продрогших людей три раза в воду, произнося: 'Во имя отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!' - и протягивали крещёному небольшой крестик и выпускали его на берег. 'Эти хуже печенегов. Те только грабили, но в душу не лезли', - прошептал купец Пестрило своему соседу по несчастью.
  
   Три дня крестили киевлян в воде Днепра греческие попы и дружинники, выискивая тех, кто не мог предъявить крестик.
  
   - Ты видишь, Анна, Я не только сам крестился, но и окрестил своих поданных. Твоя заслуга, красавица, ущипнул княгиню Владимир. Та улыбнулась, пересиливая себя, и игриво потупила глаза.
  
   - Ох, хороша, - подумал Владимир. Сегодня днём был им назначен объезд Киева. Охрана уже выстроилась у крыльца. Чмокнув княгиню, Владимир вышел на крыльцо, впрыгнул в седло чёрного смирного мерина, и во главе отряда выехал из ворот. Прохожих на улицах почти не было. Редкие встречные задолго до приближения князя снимали головные уборы и кланялись. Князь направил коня вниз к Днепру. Торг на Подоле тоже был почти пуст. Головешками торчали разрушенные полусгоревшие брёвна на месте капища Волоса. Вдали Днепр сверкал бликами на воде. Зазвенела тетива спущенного лука, и стрела ударила в грудь Владимира, порвав кафтан, закрывавший доспехи. Князь покачнулся. Лучник накладывал новую стрелу, не собираясь бежать, но уже налетели на него варяги из свиты князя, сверкнули мечи. Кровь брызнула из отсечённой от головы шеи.
  
   - Дружинником был, на жертвоприношениях Черноусу прислуживал, - рассказывал князю Свен, главный охранник Владимира. Ездить по Киеву больше не захотелось. Князь повернул во дворец.
  
  
   Ночью перед отъездом Никита спал мало. Его и влекла эта новая жизнь с её неизвестными ему и ожидаемыми удивительными событиями, но до слёз было жалко всех, кого он оставлял. Никодим был его не столько духовный, сколько человеческий отец. Родной отец давно уже стал больше легендой. Никита много раз вспоминал все оставшиеся в памяти случаи их общей жизни, становящиеся всё туманнее и туманнее. А Никодим был живой, умный и добрый, и любящий его. Наконец, утром, услышав, что Никодим встал, Никита оделся, и вышел на крыльцо. Никодим умывался, отфыркиваясь, рассыпая жемчужные в солнечном свете капли воды. Юноша подошёл к нему, поздоровался и, когда старик повернулся к нему, быстро, слегка смущённо, но радостно оттого, что не застеснялся и может сказать то, что хотелось выразить, сказал:
  
   - Никодим, я тебя никогда, никогда не забуду. Ты мне как отец был. Я буду приезжать к тебе. Никогда, никогда не забуду, - и уткнулся лицом в его плечо, всхлипнув. Никодим обнял его, погладил по голове, отстранил слегка и троекратно поцеловал. Слезы выступили на его глазах.
  
   - И ты мне как сын был. У меня не было жены и деток, а ты был мне вместо сына. Поезжай с Богом. Будь добрым человеком, - старик отвернулся, недовольный своей слёзной слабостью, и пошёл в дом.
  
   Никита зашёл в конюшню попрощаться с жеребчиком, который тихо заржал, увидев своего хозяина. Никита гладил его, прислонив голову к тёплой шее коня, бесслёзно плача обо всей уходящей от него прошлой жизни.
  
   Запрягли в телегу старую Ласку, поцеловались со всеми, долго махали руками, отъезжая. Дом скрылся за деревьями, пропал в гуще леса.
  
  
   Киев удивил Никиту своей какой-то болезненной пустотой. Он помнил свои детские впечатления от шумного, разноцветного, весёлого города. Сейчас он стал меньше и будто заболел. Они ночевали в деревеньке в трёх верстах от города, чтоб въехать утром. Открыты были ворота только на Подоле, и торг со сгоревшими столбами от капища Волоса, редкими купцами, открывающими лавки, тоже не напоминал прежний торг, который видел когда-то Никита.
  
   - Печенеги что ли на Киев нападали, - тоже с трудом узнавая прежний шумный Киев, сказал Андрей, правивший лошадью. Подъехали к Десятинной церкви, но она была закрыта. Со двора к храму прилепилась пристройка. Там кто-то жил. Постучали в дверь. Вышел высокий босой мужик. Стали рассказывать ему, откуда они.
  
   - Поезжайте к отцу Диомиду, он живёт в доме на дороге возле теремного дворца.
  
   Отец Диомид удивился их появлению, а потом обрадовался.
  
   - Вырос ты, - оглядывая Никиту, снова удивился отец Диомид, - Ты можешь пригодиться, - вслух подумал он, - Молитвы помнишь?
  
   - Да, меня и грамоте выучили.
  
   - Вот и хорошо. Стойте пока у меня на дворе. Потом я скажу вам, где жить.
  
   Никита и Андрей стали первыми насельниками воссоздаваемого монастыря. Монастырь временно разместили в доме убитого волхва Бера. Спали Андрей и Никита в верхней просторной горнице. Но через три дня жизнь Никиты снова изменилась. Диомид принёс ему рясу и подрясник, и чёрную круглую шапочку на голову.
  
   - Готовься, Никита, сделать богоугодное дело. Хоть ты и не монах, но крещёный отрок. Через два дня поедешь с воеводой Добрыней крестить Новгород. Будешь помогать греческим священникам. В отряде скажут, что делать.
  
   - А дедушка Андрей тоже поедет?
  
   - Он уже старый. В Киеве оставим. Лошадь у тебя есть. Овса я тебе дам. Ещё сена возьми. Столоваться будешь с нашими греческими братьями.
  
   - Я не знаю, как нужно крестить.
  
   - Ты помогать будешь, а крестить будут священники.
  
  
   Через два дня войско выступило из Киева. Конные обгоняли пеших, тянулись обозы, с привязанными к телегам коровами и быками, везли клетки с курами. Впереди на вороном жеребце в окружении воевод гарцевал Добрыня. Греки ехали в крытых возках. Блестели копья и кольчуги войска, развевались флаги. Над возком отца Иоакима - новоназначенного епископа, развевался шёлковый штандарт с вышитым ликом Христа. Этого Иоакима мы уже встречали под именем Анастаса, сдавшего Корсунь.
  
   Никиту удивило, как изменились дорога и лес, по которым он ехал из Новгорода в Киев с матерью, только - только войдя в отроческий возраст. Некоторые речки, где он купал тогда лошадь, заболотились, так что и к берегу не подойдёшь, другие снесли деревянные мосты. Непроходимость лесов, высота деревьев больше не страшили его. Он по хозяйски прислушивался к звукам леса, различая и треск сучьев от убегающего зверя, и хлопанье крыльев взлетающего тетерева. Ехать с греками было не интересно. Заносчивые и привередливые они вызывали в нём ответную неприязнь. Язык они знали очень плохо. Постоянно на плохо понятном русском давали Никите поручения, смысл которых он скорее разгадывал, чем понимал в их произношении. При первой возможности юноша шёл к дружинникам киевской тысячи, понятным ему, грубоватым, весёлым насмешникам, готовым посмеяться по любому поводу и спокойно относящимся к шуткам даже над собой. Они учили Никиту владеть мечом и копьём, закрываться щитом. И были очень удивлены его мастерским умением стрелять из лука. Он оказался лучшим лучником, чем многие из них. Он попадал стрелой в отметку на дереве сажён за пятьдесят. Добрыня, случайно увидевши мастерство владения луком Никитой, спросил, чем он занят в отряде и откуда он родом. Ему показалось подозрительным новгородское происхождение юноши, и он приказал отцу Иоакиму не использовать его при крещении и присматривать за ним. Через три недели пути войско подошло к городу.
  
  
   Над древним Новгородом разносился звон вечевого колокола. По торговой стороне Новгорода быстро шёл высокий худощавый мужчина с начинающей седеть тёмно-русой бородой и стройная светловолосая девушка, легко, с грацией молодости, здоровья и силы идущая рядом и внимательно слушающая мужчину. Сходство черт их лица говорило о родстве. Звуки колокола будто подгоняли их.
  
   - Лада, - обратился к дочери Богомил или Соловей, как часто называли его, верховный жрец на Перыни - месте поклонения новгородцев Перуну. Тщанием его и его деньгами, бывшего богатого купца, обустроилась Перынь, когда после трагической смерти жены он стал жрецом Перуна, желая наказать убийц жены и ища помощи в этом у Бога воинов, - Лада, утром дозорные сообщили о подходе к Новгороду киевского войска. Киевлян насильно загнали в жидовскую веру - окрестили, и нас хотят на колени поставить. Будем вече собирать. А ты съезди на наш остров, отвези муки, мёда и два окорока. Возьми сеть и удочки и шнур для петель. И быстро возвращайся. Если пролив обмелел и можно перейти его, то лодку оставь на острове. Всё, дочь, завтра жду тебя.
  
  
   В Новгороде узнали о подходе киевского войска, и вечевой колокол будил тишину с самого утра. Весь город, даже дряхлые старики и вездесущие дети, собрался на вечевую площадь. Поставленный из Киева посадником невысокий рябоватый боярин по кличке Воробей, одетый в богатый, отороченный собольим мехом кафтан, открыл вече:
  
   - Я не крещёный, крестика на мне нет, но, если великий князь Владимир порешил крестить русских, и в Киеве, как известно, так приговорил: 'Кто не крестится, тот враг мне!'. Мы не должны своего князя срамить. Надо креститься.
  
   Его перебил своим звучным красивым голосом уже знакомый нам Богомил:
  
   - Горожане! Сыны Господина Великого Новгорода. Знаете, почему Владимир крестился? Потому что в жёны взял греческую царевну Анну. А без его крещения выдать её за него императоры греческие не хотели. А завтра он женится на царевне из камских болгар, так нам в мусульманство за ним перебегать. Князь Владимир - известный бабник: нам на каждую его похоть Богов менять. Наши Боги из древней древности нас хранили, а чужие, как ещё будут. Своё доброе потеряем, а чужое - неизвестно каким боком выйдет. Мы ж христиан не били, не гоняли, церковь у них не громили, а почему они всё насильно хотят сделать? Говорят о доброте, о милосердии, а в Киеве насильно баб и мужиков голых вместе загнали в реку и крестили, а священные кумиры Богов наших рубили; к хвосту конскому привязав, в воде топили.
  
   - О великом князе так говорить срамно, - снова начал Воробей.
  
   - Да лучше нам помереть, чем от наших Богов отказаться - перебил его широкоплечий высоченный богатырь тысяцкий Угоняй, - А ты, Воробей, хвостом вертишь как лиса, убегающая от собаки.
  
   - Да, как ты смеешь! - завопил посадник.
  
   - Гнать такого посадника! - крикнул кто-то стоящий в толпе.
  
   - Гнать! - послышались гневные голоса
  
   - Иди вон! Лижи зад у Добрыни, - крикнул кто-то из толпы. Воробья толкнули, дали подзатыльник и заехали кулаком по носу. Слуга его прикрыл, и под гневные крики собравшихся на вече и под их смех посадник засеменил с площади, пугливо оглядываясь.
  
   - Надо оружие доставать! Проверить пороки - камнемёты. Быть готовым постоять за веру, за наших Богов. Мужи, сегодня разбиться на сотни и готовиться к обороне. Крепостные стены у дворца проверить. Дружине собраться завтра во дворце. Припасы нести на случай осады. Пороки к мосту через Волхов подтащить. И камней к ним побольше собрать, - командовал Угоняй.
  
   - Новгородцы! Братья! Постоим за исконных старых Богов! - прозвенел голос Соловья,
  - Мужи, подчиняйтесь во всём Угоняю. Слава Новгороду, - завершил вече Соловей.
  
   - Тятя, ты так хорошо всё сказал, - счастливо блестя глазами, обняла отца Лада, - Я всё слышала. Я успела на вече. Лодку я на острове оставила.
  
  
   Ночью в шатёр Добрыни привели человека в сером плаще и серой вязаной шапке, надвинутой до глаз. Добрыня выслал всех из шатра, и тогда таинственный человек снял шапку и согласно кивнул на предложение хозяина выпить стакан вина.
  
   - Что в городе говорят о нашем походе?
  
   - Вече вчера собирали. Приговорили, не креститься. Богомил - Соловей распелся и великого князя помянул: дескать, бабник и завтра на камской болгарке женится, и нас в мусульманство потащит. И тебя не добрым словом помянул.
  
   - Хватит болтать. Кто ещё бунтует?
  
   - Почитай все.
  
   - Кто в заводилах?
  
   - Богомил - жрец Перуна, Угоняй - тысяцкий и многие бояре.
  
   - Воли много дали. Будем забирать. А где дружина новгородская?
  
   - Завтра во дворец ей велено придти.
  
   - А что посадник?
  
   - Уговаривал креститься, так выгнали его с вече и морду окровянили.
  
   - А купцы что?
  
   - Наше дело - выгода. Кто с Киевом торгует, те опасаются, а кто морскую торговлю держит или с древлянами и северянами торгует, те против крещения.
  
   Сразу после ухода тайного человека Добрыня вызвал воевод.
  
   - Завтра с рассветом наступаем. Дружина у них ещё не собрана. По домам спят.
  
  
   Серыми тенями появились разведчики на окраине города. Махнули рукой, и бесшумные колонны войска стали втягиваться в улицы на Торговой стороне. Светлело, и мрачно поблёскивали щиты и кольчуги. Когда показались конные сотни, заржали кони, и город проснулся, но киевское войско уже втянулось в город. Добрыня торопил занять мост через Волхов. Дозорные разбудили Угоняя. Он приказал тащить пороки к мосту и созывать дружину. Послал звонить в колокол. В передовой отряд киевлян, вбежавший на мост, полетели огромные камни, выбивающие сразу по несколько человек из наступавших и повредившие мост. Киевляне отступили. Угоняй приказал разобрать среднюю часть моста. Быстро разметали доски топорами и ломами. Путь через мост на Софийскую сторону города был закрыт. Колокол разбудил всех до последнего человека из горожан Господина Великого Новгорода. Вооружившись, они выбегали на улицы. Те, кто жил на торговой стороне, на плоскодонках тайно переправлялись на Софийскую сторону. Подходили, махали рукой, и охотники отправлялись в рискованное путешествие на вражеский берег перевозить новых сторонников.
  
   Попытки набросать досок на опоры моста, и по ним прорваться на ту сторону, успеха киевлянам не принесли. Камнемёты работали исправно, сметая нападавших. Тех же, которым удавалось перескочить через сломанный мост, принимала на копья и мечи новгородская дружина и помогающие ей жители. Дружиной командовал беззаветный храбрец Угоняй. Его блестящий шлем с развевающимся поверху соболиным хвостом сверкал в первых рядах новгородской дружины, когда отрядам киевлян удавалось перелезть через мост. Его весёлый клич: 'Гони христовых зайцев!' - разносился по берегу, вызывая радостные улыбки у новгородцев. Во главе ополчения как-то само собой оказался жрец Перуна Богомил. Ещё в бытность свою купцом он не раз отбивал атаки пиратов на свои суда, и военное дело знал не понаслышке. Он собирал из прибывающих новгородцев небольшие отряды и высылал их на охрану берега реки от переправляющихся с того берега на лодках и плотах киевских 'добрынцев' или 'добряков', как стал звать киевских воев весёлый воевода Угоняй. Лада не отходила от отца. Она останавливала кровотечение у раненых, перевязывала раны, организовывала их переноску по домам. Битва озлобляла людей. Рассвирепевшие в бою новгородцы начали крушить дома христиан. Приступали к дому Добрыни, но слуги отбили наскок. Весь день шли стычки.
  
   На захваченной киевлянами Торговой стороне попы с помощью воев ловили новгородцев и, угрожая карами небесными, но не забывая про немедленные земные, сумели несколько человек окрестить. Произошло одно знаменательное происшествие, о котором говорили все жители города: сброшенный в Волхов кумир Перуна, проплывая под мостом, швырнул на него свою палицу, которую сумели схватить и унести новгородцы. Богомил торжественно потрясал этой палицей, воодушевляя защитников города.
  
  
   Никиту оставили помогать кашевару - греку. Потери с обеих сторон были невелики, но они разжигали страсти. На сегодня решающее столкновение было отложено. Наступил вечер. Добрыня подозвал молодого и ловкого воеводу Путяту.
  
   - Что предлагаешь на завтра? - спросил он его.
  
   - Плоты сделать и переправиться на ту сторону и мост захватить.
  
   - Дело. Попробуем. Прикажи рубить лес.
  
  
   На следующий день плоты с киевскими дружинниками попытались переплыть Волхов выше города, но были замечены новгородцами и их дружинники расстреливали киевлян из луков, укрывшись за деревьями. Добравшихся до берега рубили мечами, кололи копьями. Угоняй успевал везде: отдавал распоряжения и врубался в горстки киевских воев, сумевших переплыть Волхов. И этот день не принёс победы ни тем, ни другим. Новгородская дружина была невелика. Им приходилось сражаться и у моста и у вражеских плотов.
  
   - Устали люди. Надо дать им отдохнуть, - подошёл к Угоняю сотник Дыгайло.
  
   - Расставь посты, а остальным к раннему утру вернуться, - распорядился воевода.
  
   Сам он тоже крепко устал, и, проверив посты и наскоро перекусив, свалился на общую кровать рядом с другими боярами и воеводами, ночующими во дворце.
  
  
   Добрыня вызвал в свой шатёр нескольких воевод обдумать план завтрашнего нападения.
  
   - Я заметил, сторожевые посты у них оставлены небольшие, из двух - трёх человек, - заговорил воевода Лукач, - Отдыхают. Устали. Можно ночью на тот берег переплыть незаметно. На лодках, что нашли в затоне, выше города.
  
   - Кто поплывет? - ястребом поглядел на членов совета Добрыня.
  
   - Я поплыву, - вызвался Путята.
  
   - Мост хочешь взять?
  
   - Как решите, а я бы на дворец напал. Дружинники на ночь по домам расходятся, можно всю верхушку ихнюю захватить, если повезёт и нас не заметят.
  
   - Если сделаешь, награжу, - сверкнул глазом Добрыня, - Кого возьмёшь?
  
   - Сотни четыре из древлянской тысячи, охотников, умеющих бесшумно ходить и сотню хазар жестоких и безжалостных.
  
   - Действуй, - согласился Добрыня.
  
   Двое древлян с ножами у пояса и луками за плечами снесли к реке сучковатое бревно, и, ухватившись за обрубки веток, поплыли на тот берег. Замаскировавшись в прибрежной траве, они ждали, когда новгородские дозорные пройдут мимо них. Бесшумно ступая меховыми сапогами, они почти вплотную подобрались к не ожидавшим дозорным, и одним прыжком одновременно повалили обоих на землю, зажав им рот, чтоб не крикнули. Сверкнул в лунном свете металл ножей. Условным свистом позвали остальных. Отряд переплыл на лодках, и никто их не заметил. Возле дворца их остановил большой дозор из нескольких десятков человек.
  
   - Кто такие? - спросили из дозора.
  
   - Свои. Велыжане. Почти новгородци. По зову Господина Великого Новгорода пришли на помощь, - быстро нашёлся Путята.
  
   - Где ночевать будете?
  
   - Здесь, у дворца нам определили.
  
   - Спокойной вам ночи.
  
   - И вам того же.
  
   - Проходите, - махнул рукой старший.
  
   - А Лавра среди вас нет? - поинтересовался один из дозора.
  
   - Нет, - ответил Путята, - Он дома остался. Животом занемог.
  
   Новгородцы рассмеялись.
  
   Охрану дворца порубили, не дав ей поднять тревогу. Угоняй, безоружный, разбрасывал вцепившихся в него воев, как медведь собак, пытаясь вырваться в ночную темноту. Удар сзади дубиной сбил его с ног. С десяток врагов навалились на него, связали руки и ноги верёвками, и так спелёнутого понесли к реке вместе с десятком других вождей новгородского восстания.
  
  
   Весть о ночном нападении разнесли по городу люди Богомила. Лада вместе с ними колотила в окна домов, и кричала о подлом пленении воеводы. Это вызвало гнев горожан. Несколько тысяч их, вооружившись, напали на отряд Путяты, так что тот еле сдерживал их у берега, где высаживались основные силы киевлян во главе с Добрыней. Разгневанные новгородцы снова напали на дом Добрыни. Убили живущую в доме одну из его жён и нескольких его родственников, крушили дома христиан, и победа ускользала из рук Добрыни. Но не зря звали его 'хитрым'. Добрыня приказал зажигать дома новгородцев. Пожар в деревянном городе страшнее вражеского набега. Спасение детей, жён, стариков неотвратимо встало перед гордыми новгородцами. Все бросились тушить пожары, и сопротивление прекратилось. Жестокая 'дьявольская' усмешка показалась на лице Добрыни.
  
   Богомил, увидев убегающих тушить пожары новгородцев, понял неотвратимость поражения. Собрав своих помощников, он условился с ними о еженедельных встречах в конце каждой шестидневки возле святилища Перыни. Ладе он приказал немедленно вернуться в дом на озере и ждать его приезда. В Новгород ни в коем случае не возвращаться. 'Я скоро за тобой приеду', - поцеловал он дочь. Отец был спокоен и сосредоточен, и Лада постаралась не проронить ни слезинки, но что-то сжимало её грудь, мешая вздохнуть, когда она смотрела на быстро удаляющегося отца. К ночи девушка добралась до избушки.
  
  
   В боях Никита не участвовал. Он готовил еду для греческих попов. Узнать у них о происходящем было невозможно из-за плохого знания ими русского языка. Никита не чувствовал и не видел в своих земляках врагов. Он даже сочувствовал им. Больше всего раньше ему хотелось, чтоб они без всякого боя окрестились, и всё стало бы мирно и дружественно. Он же крестился и остался тем же Никитой. Ещё ему хотелось увидеть свой дом. Мать продала его перед отъездом в Киев, но Никита продолжал называть его своим. Ещё он очень хотел увидеть тётку Маруню - сестру матери и бабушку Тату, если она жива. В Киеве он расспрашивал новгородских купцов, но те были немногословны и плохо понимали путаные объяснения христианского послушника. Тётка была точно жива, а про бабушку он не смог разузнать ничего достоверного. 'Кажись, нонече померла, ...а, может, и жива. Я давно в Новеграде не был', - сказал ему один из купцов.
  
   Наконец, Никиту нарядили везти к реке телегу с опресноками (хлебцами, испеченными без дрожжей) для обряда крещения и варёными курами для попов. На реку возле наспех восстановленного моста согнали огромные толпы горожан и, разделив их на мужскую и женскую половины, заставляли раздеться, немилосердно толкая и сдёргивая одежду с не желающих это делать. Голых мужчин загнали в воду выше моста, а женщин в нижних рубахах с детьми на руках ниже моста. Стоял крик дружинников, попов и детский плач. Никита сочувствовал и тем, кого крестили, и тем, кто крестил. Он понял, что ему невозможно долго выдержать, переживая и за тех и за других. Рядом с ним семья новгородцев: муж, держащий за руку жену и трое мальчиков, цепляющихся за мать, пытались убедить греческого попа, что они уже крещёны, неумело крестясь перед его лицом. Грек позвал другого попа, видимо, лучше знающего язык. Тот послушал отца семейства, которого всё время перебивала жена, хватая за руки попов и крестя себе лоб. Наконец, второй поп понял, в чём дело и, хитро улыбаясь, стал кричать: 'крестики, крестики...', показывая на шею и делая движение, будто хочет удавить человека. Крестиков не оказалось. Довольный раскрытием обмана поп приказал дружинникам раздеть и гнать семью в общую толпу в реку. Никите врезалось в сознание, ставшее вдруг злым лицо старшего мальчика, вынужденного подчиниться силе оружия. Он пошёл с отцом, а два младших братика ухватились за мать. Крестили, три раза окуная в воду с головой, перед этим обрызгивая святой водой из вёдер, освящая воду блестящими на солнце золочёными крестами. После трёх погружений в воду крещёному надевали на шею крестик и выпускали на берег к одежде. Крики поутихли, только детский плач не умолкал. Задолго до заката солнца всех согнанных на берег окрестили, и Никита, задав Ласке сена, смог уйти в город искать тётку и бабушку.
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
  
  
  
  
   'Я вырос, потому дома и кажутся мне меньше. Как обрадуются бабушка и тётка, увидев меня', - предполагал Никита. Прошло столько лет, но Никита уверенно шёл к своему дому и дому тётки, стоящему неподалёку. Стали видны кусты вдоль реки. Дом тётки стоял близко к реке, весной в большие разливы его фундамент подтопляла река. Но крыши тёткиного дома не было видно, а на том месте, где, как помнил Никита, стоял дом тётки, дымили какие-то остатки брёвен и копошилась в них вымазанная в саже старуха.
  
   - Бабушка, - обратился Никита, - а где здесь дом тётки Маруни?
  
   Старушка обернулась. Она была, как оказалось, не так уж стара, скорее, она походила на сумасшедшую: волосы беспорядочно торчали из-под платка, лицо измазано в саже.
  
   - Проходи, змеёныш, - зло заговорила женщина, - Вот дом тётки Маруни. Ты уже сжёг его. Иди, жги дальше, змеёныш.
  
   Что-то в её голосе и виде напомнило Никите мать, и он шёпотом сказал:
  
   - Я - Никита, сын Любы, племянник ваш.
  
   - И ты сжёг мой дом, христианский змеёныш. Уходи отсюда или я прокляну тебя.
  
   - Я не поджигал дома, я кашеварил.
  
   - Ты приехал с войском злодея Добрыни?
  
   - Да, но я ничего не поджигал.
  
   - Уходи, змеёныш. Только память о моей сестре удерживает меня от того, чтобы проклясть тебя.
  
   - А где моя бабушка Тата?
  
   - Хорошо, что она не дожила до этого дня. Убирайся, я не могу видеть тебя. Ненавижу вас, христиан.
  
   Никита потеряно пошёл прочь. Все его надежды на радостную встречу с родными обернулись какой-то немыслимой оскорбительной стороной. Но он не оскорбился, не обиделся на сломленную горем женщину. Вероятно, кто-то погиб у неё в этом пожаре. Он ещё надеялся объяснить ей свою невиновность потом, когда-нибудь потом. Но что-то сжималось в груди и опускалась боль ниже, и было что-то в рожденном этой болью чувстве что-то непоправимое, какая-то неотменимая больше никогда неизбежность. Свой дом он не стал искать.
  
  
   Скакал Родион через Медвежий Бор одному ему известными тропинками, переплывая небольшие речушки, загоняя коня своего. Да, любимого коня Сокола, красавца цвета топлёного молока. Уж конь весь в мыле, а Родион всё гонит его. И только услышав особый непривычный храп у Сокола, остановил коня. Далеко от Новеграда держал свою пасеку молодой богатырь Родион - сотник новгородской дружины, ладный и весёлый парень, разбивший трепетные сердца не одной новгородской девушки. Не на свадьбу и не на праздник спешил Родион, спешил посмотреть в глаза воеводе Добрыне, которого за три года до сегодняшнего дня спас от неминуемой смерти на медвежьей охоте. Хотел спросить, за что тот свергает Богов наших дедов и прадедов, за что жжёт дома гордых новгородцев ради чужого бога. Только вчера узнал Родион от бежавших из города отца и матери о том, что творится в городе. Каждый год по весне уезжал он в свою дальнюю крохотную избушку бортничать, ловить рыбу и охотиться. Только к вечеру принёс его запалённый конь в город. Запах гари, обгорелые брёвна на месте красивых домов, пустые безлюдные улицы производили гнетущее впечатление. Родион направил коня к княжескому дворцу.
  
   Не внушил опасений у охраны усталый путник, требующий пропустить его к Добрыне. Услышав его имя, воевода вышел во двор.
  
   - А, Родя-спаситель. Вишь, что натворили бунтовщики. А ты где был?
  
   - Бортничал я.
  
   - Вот и хорошо. Останешься пока сотником в новой дружине, а потом посмотрим. Устал я. Потом поговорим.
  
   - Нет, я спросить хочу.
  
   - Ну, говори, - устало качнул головой Добрыня.
  
   - Ведь этих Богов на площадях ты и ставил, а нынче их жжёшь.
  
   - Э-э-э, - поднял палец Добрыня, - так князь приказал.
  
   - Так Боги - то не княжеские и не твои - они всего народа.
  
   - Тоже бунтовать, - вскричал Добрыня. Стражники схватили Родиона за руки. Один занёс меч над его головой.
  
   - Оставьте его, - махнул рукой Добрыня, - За твоё прошлое геройство я тебя прощаю. Одумаешься, возьмём в дружину.
  
   - Мне твоего прощения не нужно. Ты у меня прощения проси за то, что ты с городом сделал, - рванулся вперёд Родион. Снова схвативших его дружинников он скинул с себя, как медведь скидывает вцепившихся в него собак. Одним прыжком он подскочил к этому служителю Чернобога, свалил Добрыню на землю и стал душить его. Удар палицей по голове ослабил хватку Родиона. Пальцы разжались. Добрыня столкнул с себя тело новгородца, отирая кровь, брызнувшую на него из раны 'спасителя', как недавно называл он Родиона.
  
  
   Усталые после крещения новгородцев, но довольные, чуть захмелевшие и потому не злые попы слегка попеняли Никите на отсутствие. Никите в его состоянии нахождение среди этих чужих людей было невыносимо. Он обратился к отцу Варсонофию с предложением съездить наловить рыбы для братии. ' О! Харашо!- ответил тот, - Рыба надо. Лови много рыба. Будет пост. Здесь рыба много, харашо'.
  
   Утром Никита, найдя две сети и удочку, уплыл на реквизированной киевлянами лодке в знакомое ему по детским воспоминаниям Ильмень озеро. Долго грёб против течения. Наконец, выплыл в озеро и поплыл вдоль берега. Широкий заросший камышом залив понравился ему. С заполошным кряканьем поднялось несколько стай уток. Он нашёл небольшую песчаную площадку на берегу рядом с заливом. Среди камней и песка росли кусты шиповника. Аромат цветов плавал в воздухе. Никита поставил одну сеть у входа в залив, вторую у впадения в озеро небольшого ручейка. Отплыл от берега и стал ловить на удочку. Ему хотелось любыми занятиями заглушить воспоминания о встрече с последней известной ему родственницей и о встрече с городом детства. Клевало очень хорошо, и на нитке возле лодки плескалось несколько крупных сорог и подлещиков. Что-то в его неприхотливом организме происходило необычное. Ломило в костях и жарко пылало лицо. Телу было то жарко, то знобило. Он вспомнил, что на озноб в теле жаловался ему повар - грек, которому он помогал. 'У нас в Греции зимой теплее, чем у вас весной', - пожаловался он Никите, объясняя своё недомогание. Он послал Никиту принести бутылку вина и выпил с жадностью большую кружку. Воспоминания вызвали жажду. Никита напился озёрной воды. В монастыре в Берестове Никита впервые выпил кружку вина. Её заговорщически предложил ему другой послушник Симон. И Никита долго болтал с ним о всяких пустяках, чего никогда раньше он не делал. И было легко и приятно это делать. Правда, утром болела голова. Нынче в его состоянии было что-то похожее на то опьянение. Быстро и часто вторгались воспоминания, не всегда он до конца в них вживался, как наплывали новые. Но сейчас болели глаза, чего не было после кружки вина.
  
   Дул не по-летнему холодный ветер. Ильмень-озеро волновалось, било в борта лодки невысокими волнами. Сверху заморосило, и клёв прекратился. Поплавки безжизненно прыгали на волнах. Болело горло, когда Никита глотал слюну. Но отступали все эти мелочи перед тем наплывом чувств, который вызывали встающие в памяти воспоминания. Будто спал он все последние годы, а нынче проснулся и вспомнил всё дорогое. Так бывает, когда человек возвращается в родной дом после долгого отсутствия. Никита опять прошёл в памяти горький круг своей жизни, и слёзы, невыплаканные слёзы, накипали на глазах... или начинающий моросить дождь попадал на ресницы. И всё-таки близость свою к земле отцов и дедов, радость сквозь влагу на глазах он чувствовал каким-то неожиданным спокойствием в душе. Глубоким спокойствием, преодолевающим то горькое, надрывное, припомнившееся ему из прежних его потерь и нынешней жалости к землякам. Спокойствием, заставляющим автора думать, что слова о корнях человека в родных землях не одна только метафора, а и есть в них что-то действительное. Словно вся жизнь его в Киеве была не настоящей, во многом случайной, а вот детская жизнь была настоящей, весомой. Будто помогла земля воспоминаниями о минутах счастья здесь на озере рядом с обожаемым отцом и любящей матерью. Вспомнилось вдруг, как мечтал он стать таким же сильным и смелым как отец и победить даже Кащея и всех врагов, подступающих к городу. И как хотелось ему повзрослеть и покоить жизнь отца своего и матери, когда они станут старыми. Не довелось.... Вспомнил он, превозмогая подступающие слёзы, как с отцом и матерью он приезжал на Ильмень - озеро в первый раз, и был восхищён и подавлен огромностью его. Нынче он будто вернулся на неласковую в эти минуты, но такую родную землю, где возродились самые дорогие воспоминания, где он будто питательные корни какие-то от этой земли ощутил в себе. Ему стало вдруг спокойно. 'Тётка простит меня, я смогу ей всё объяснить', - понял он в мгновение всепонимания, вызванного этим опьяняющим подъёмом чувств.
  
  
   Незаметно пришла ночь. Прекращался и опять начинал сеяться мелкий - мелкий дождь. Стало легче дышать, но похолодало, и Никита, соорудив ложе из сена, укрылся овчиной и, согревшись, уснул. Проснулся он ранним, пасмурным утром. Наскоро поев, начал вытаскивать сети, наполняя садок рыбой. Днём засверкало солнце, потеплело. Никита заплыл в залив, забросил удочки и ... уснул. Когда он проснулся, снова моросил дождь, а над озером чернела грозовая туча. Овчина и ряса промокли, и озноб начал бить его. А туча, сверкая молниями, заполонила всё небо и надвигалась на берег, где провёл ночь Никита. Поблизости шелестела листвой берёзовая роща, и Никита, вытащив лодку на берег и привязав её к большому камню, пошёл к роще. Никита вырос за последние годы, раздался в плечах и фигурой стал напоминать отца. Только худ был не по-отцовски. Мокрые светлые волосы налипли на лоб. Редким, а, может быть, и никогда не виданным было явление в этом месте человека в одежде монаха. Берёзовая рощица показалась ему ненадёжным местом для спасения от намечавшегося ливня, и Никита двинулся к стройным рядкам елей и сосен, росшим чуть дальше. И тут он увидел избушку, скрытую густыми лапами елей.
  
  
   Домик был небольшой, но во втором этаже или чердаке были прорезано окошечко, закрытое деревянной ставней. Внизу одно окно было слюдяным, а второе закрыто деревянной ставней. Дом не выглядел жилым: нижние брёвна поросли мхом, высокая трава росла под стенами. Однако дорожка к двери была протоптана, и ступени не замшели. 'Рыбаки, верно, ночуют в этом доме', - решил молодой послушник и открыл не запертую дверь дома. Внутри всё было жилое: пол подметён, у печи стояли ухваты, чугуны и висели две сковороды. 'Есть кто в доме?' - подал голос Никита. Никто не отозвался. Почти рядом с входной дверью, за печью шла крутая лестница наверх. Никита стал подниматься по ней. На самом верху, на последних ступеньках, где на лестнице становилось темно, он остановился, осматриваясь, и какая-то тень метнулась к нему из-за ларя и толкнула его. Не успев схватиться ни за что, от сильного толчка Никита полетел вниз, кувыркаясь через голову. В самом низу, где ступенька была сломана, нога Никиты попала в дыру между ступеньками, и что-то хрустнуло в ноге. Дикая боль пронзила его, так что он взорал как раненый зверь. Головой он стукнулся со всего маха об пол, и потерял сознание.
  
   Чёрная тень, столкнувшая Никиту, материализовалась в красивую решительную девушку, вооружённую копьём и ножом и осторожно спускающуюся вниз по лесенке к неподвижно лежащему противнику. Это была уже знакомая нам Лада - дочь жреца Богомила - Соловья. Она увидела непрошенного гостя, когда он подошёл к дому. Одетый в чёрное платье - не платье, какой-то тёмный балахон он выглядел на взгляд девушки очень странно. 'Монах, - наконец поняла она, - Значит, отца схватили, а этот за мной приехал', - и она затаилась за ларём. После успешного нападения на монаха, спускаясь по лестнице, Лада решала, что делать с 'гостем'. 'Надо убить его, как они новгородцев убивали, а, может, и отца убили', - решительно определилась она. Монах лежал лицом вверх. Лада старалась не смотреть на врага, но всё же увидела молодое лицо с рыжеватой только начинающей пробиваться бородкой, длинные светлые чуть вьющиеся кудри. 'Такого молодого послали, - подумала она, - Похож на наших парней. Надо копьём в сердце ударить, - решалась девушка, - Может, он не один приехал. Надо быстрее ударить и бежать'. Но трудно впервые убить человека не в азарте битвы, даже если это враг. Увидев же его человеческое, не вражеское в это мгновение, лицо, вдвойне трудно убить. 'Может, он уже убился. Надо сердце послушать. Если дышит, руки свяжу. Узнаю, жив ли отец и зачем он приехал', - она отложила нож и копьё и приложила ухо к его груди. Парень лежал с закрытыми глазами, но он уже пришёл в сознание и сдерживал стоны, а сам, чуть приоткрывая незаметно веки своих глаз, наблюдал действия противника. Он искал путь спасения. 'Если копьём ударит, попытаться откатиться и схватить копьё, а если ножом - руку перехватить', - соображал он. Но противник вдруг отложил копьё и нож, встал на колени и приложил ухо к его груди. Никита схватил руку противника, превозмогая боль в ноге, перевернулся и навалился сверху. Сопротивление было бурным, но сил у врага было поменьше, и Никите удалось завернуть его руки назад и связать их кушаком своей рясы. И только сейчас он заорал от сильной боли в ноге.
  
   - А, крыса чёрная, досталось тебе, - со злостью высоким голосом крикнул связанный человек. Никите засвербило стукнуть его. Он повернул его на спину и раскрыл удивлённые глаза.
  
   - Ну, убивай меня, чёрная крыса, - с ненавистью проговорил противник.
  
   - Баба, - в изумлении выговорил Никита.
  
   - Не баба я, а дева, - вся наполненная гордой ненавистью произнесла девушка.
  
   - А чего ты на меня набросилась? - недоумённо спросил парень.
  
   - Я вас - убийц, поджигателей города, насильников, жгущих наши храмы и обличья богов наших в реку бросающих,- ненавижу и убивать вас буду.
  
   - Тебя бы, бесовку, утопить. Ногу сломала, ведьма, - парень поднял рясу и начал, тихонько подвывая, поднимать исподние шаровары на левой ноге. Нога повыше щиколотки и на щиколотке на глазах опухала и становилась фиолетовой.
  
   - У, гадина, бесовка, - не выдержав боли, ткнул девушку кулаком Никита.
  
   - Жаль, не убила тебя, - презрительно сжав губы, отозвалась та.
  
   - Вот как тебя бесы-то научают.
  
   - Это вы бесы - христиане, а мы с Богами живём.
  
   В это время за окном сверкнула молния, и почти сразу прогрохотал гром. Снова ослепительно засветилась молния.
  
   - Смотри, как Перун-то гневается. Заступник мой, порази нечестивых!
  
   Парень испуганно посмотрел на окно и неуверенно проговорил:
  
   - Попы говорили, бесы это мечутся.
  
   - А чего побледнел?
  
   - Я не боюсь. Когда отец в поход ушёл, мы с мамкой Перуну жертвы приносили. Тогда я боялся. Но я сегодня крещёный, меня Христос защищает.
  
   - Здесь ваших церквей нет. Чего ты сюда приехал?
  
   - Я рыбу ловить приехал.
  
   - Рыбу!- Презрительно раздула ноздри девушка, - Так я тебе и поверила.
  
   - Рыбу. У меня лодка с удочками и сеть я поставил.
  
   - И в избу за рыбой зашёл?
  
   - Дождь собирался. Думал пересидеть под ёлками, а потом дом увидел. Решил, что дом для рыбаков, и никого в нём нет. Я же звал хозяев. А ты набросилась, ведьма.
  
   - Не верю я тебе. Лжецы вы, как ваш воевода Добрыня.
  
   - Я не вой, я послушник. Христом - Богом клянусь в правде своей.
  
   - Не погань этим именем стены моей избы. Знаю я вашего добренького Христа, с именем которого вы Новгород сожгли. И отец мне рассказывал про христиан. Таких лжецов как греки - христиане на белом свете не народилось ещё. А имя вашего самого хитрого воеводы - Потята - убийца.
  
   - Что тебе отец ещё рассказывал? Кто он?
  
   - Всё вынюхиваешь?
  
   - То же мне. Рыбак какой-нибудь.
  
   - Это ты рыбак.
  
   - Ух, двинул бы тебе, не будь ты баба.
  
   - Не баба я.
  
   - Будешь бабой.
  
   - Насильничать хочешь?
  
   - Грех это с бабами...э... с девками, а я к постригу готовлюсь.
  
   - Только подойди, убью.
  
   Ладе хотелось зубами вцепиться в горло врага, обманувшего её своей беззащитностью, но она пересилила себя. Не за себя она в эти мгновения волновалась. 'Что с отцом? Жив ли он?' - вот о чём она хотела узнать. С детства отец и мать, пока была жива, учили её честности. Но в прошлом году отец стал учить её военным хитростям, необходимым воинскому уму. И нынче она пошла, как она считала, на хитрость. Кроме того, как видно, враг не собирался её немедленно убивать. Он опять начал обследовать повреждённую ногу, сжимая зубы и громко втягивая через них воздух, когда становилось невыносимо больно.
  
   - У тебя щиколка вывихнута, а выше, может, и кость сломана или треснула.
  
   - Всё ты, бесовка.
  
   - Не надо в чужой дом, как тать, влезать.
  
   - Я тебе татя покажу. А-а-а, - снова закричал парень.
  
   - Развяжи мне руки.
  
   - Ничего и так полежишь. Руки развяжи, а ты топориком - тюк. Что ты тут делаешь одна?
  
   - Вот отец за мной приедет, он тебе тюк сделает. Дура я, что тебя копьём не проткнула.
  
   - Добренькая ты. Неужели убила бы?
  
   - Не знаю. Хотела убить, а не смогла. Я думала, ты за мной приехал. В юбке этой.
  
   - Не юбка, а ряса. Монастырские все в рясах.
  
   - Как бабы.
  
   - Как девки. Ха-ха-ха. А-а-а! Бесовка! - снова вскрикнул парень.
  
   - Чего ты ругаешься. Я тебе помочь могу. Тебе надо травы прикладывать, а то чёрная кровь застоится и загниёт, и ногу или отрезать надо будет или весь умрёшь. Да и к доске надо голень привязать, чтоб кость срасталась. А так болтаться будет и отгниёт.
  
   - Ты что лекарка?
  
   - Меня отец и мать учили. Я уже большая. Рука у меня лёгкая. Развяжи. Больно.
  
   - Ведьма ты, я тебя боюсь.
  
   - Конечно, ведьма. Я ведаю лечение. Меня мой отец учил. Мне отец про вас говорил, что вы почитаете самых глупых и больных людей,... Как же они у вас зовутся?... А...а, юроды. Юроды у вас, христиан, самые святые, а ведающих вы убиваете.
  
   - Устами юрода Бог говорит.
  
   - А, может, его дурной ум?
  
   - Не богохульствуй, они чудеса творят.
  
   - Ты эти чудеса видел?
  
   - Сам не видел, но говорят люди.
  
   - Почему же самых глупых и больных ваш бог выбирает?
  
   - Ты, больно, умная, - застонал от боли парень. - Где у тебя травы?
  
   - Наверху здесь есть. Сушёные. На зиму. А сейчас можно и свежих набрать.
  
   - Нет. Давай сушёных.
  
   Парень доковылял до стены. Снял висящую на ней верёвку, привязал её к ноге пленницы особым узлом, и затем развязал руки девушки. Лада полезла наверх, а он стравливал верёвку. Некоторое время наверху было тихо.
  
   - Ты что там делаешь?
  
   - Траву отбираю нужную. Подорожник-то нужен бы свежий.
  
   - Давай спускайся, а то стащу.
  
   - Сей миг. Как тебя звать-то, парень?
  
   - Не парень я тебе. Звать меня Никита. Слезай, а то за верёвку стащу, - потянул за верёвку Никита, взяв на всякий случай в руку копьё.
  
   - Сей миг.
  
   Девушка спустилась сверху с охапкой сушёных трав и цветов. Парень присмотрелся к узлу.
  
   - Ты хотела развязать узел?
  
   - Да разве такой развяжешь. Не давала верёвка под потолок дотянуться. Ты моряком был, что ли? Такие узлы вяжешь.
  
   - Моряк научил. Ну, смотри, бесовка, если залечишь.
  
   - Не ругайся, а то не буду лечить.
  
   - Ну, всё, всё. Не буду. Как тебя зовут?
  
   - Лада - моё имя.
  
   - Имя беса.
  
   - Лада - это Богиня любви и свадеб, устраивающая на небе и земле порядок. Лад. У многих народов есть богиня с таким именем. И у ляхов, и у болгар, и у всех славян.
  
   - Не надо мне наговаривать. Бесовка против истинной веры.
  
   - Ой! Ты как долдон. Всё своё долдонишь. Повернись-ка на спину. Давай я тебе помогу. Да отвяжи ты эту верёвку от меня. Надо взять тряпицу.
  
   - И так возьмёшь.
  
   Никита не стал развязывать свой узел на ноге девушки. Лада вытащила из ларя свёрток чистых тряпок и положила на одну подорожник, а на другую несколько разных травок. Обмыв ногу, привязала тряпицу с травами к голени. Сняла со стены небольшую расписанную цветами досочку.
  
   - Сейчас тебе будет очень больно. Надо вывих в щиколке вправить, а потом уже кость на голени закрепить на доске.
  
   - Давай, мучай.
  
   Девушка нахмурилась, решительно взялась за пятку и, придерживая внизу голень, резко дёрнула пятку. Что-то щелкнуло. Никита заорал от боли:
  
   - Ведьма. Бесовка.
  
   - Всё. Всё. Встала щиколка на место. Сейчас кость закрепим.
  
   После мучительной, трудной операции оба, утомлённые, лежали: он на кровати, она на полу. Он оглядывал комнату. Внимание его привлекла узкая дверь в углу, закрытая на щеколду.
  
   - Куда ведёт эта дверь? - спросил парень.
  
   - Я тебе в поводыри не нанималась, - устало произнесла Лада.
   Никита скрипнул зубами, и, опираясь на древко копья, доковылял до двери. За дверью обнаружилась небольшая комнатка, половину которой занимал деревянный ларь. В ларе хранилась мука и немного крупы. На полках стояли туески с солью и сушёными травами, на стенах висели связки сушёных белых грибов. Под прорезанным крошечным окошком стояла скамейка в одну широкую доску. Отвязав верёвку, которой он привязал пленницу к кровати, Никита связал ей руки и закрыл её в кладовке, а сам улёгся на кровать, трясясь от мгновенно подступившего озноба. Боль в ноге то накатывала, так что хотелось кричать, то отступала, медленно противно щемя. Стиснув зубы, парень положил ногу на кровать, и, не выдержав нового всплеска боли, застонал.
  
   - Монах, не спишь? - спросила девушка.
  
   Ответа не было, только послышалось какое-то шевеление. Через некоторое время Никита подал голос:
  
   - Я же велел тебе спать. Чего надо?
  
   - Не спится. Да и ты, я слышу, не спишь.
  
   - Уснёшь тут с такой ногой. Говори, чего?
  
   - Когда вы всех бунтовщиков поймаете, вы в Киев вернётесь?
  
   - Я не знаю, я кашу варю греческим попам. Мне не говорили ничего. Думаю, когда всех окрестим, тогда и начнём возвращаться. А бунтовщиков, почитай, всех поймали. Воеводу Угоняя в подвал поместили и других воевод новгородских под охраной держат. Одного жреца Перуна, звать Соловьём, не поймали. Его Исаак кривой ловит со своим отрядом.
  
   Лада чуть не вскрикнула от радости, но сумела сдержаться и некоторое время лежала молча, боясь, что голос выдаст её радость и волнение. Потом всё же продолжила разговор:
  
   - У Исаака левый глаз меньше правого и расположен не вровень с правым глазом?
  
   - Не нравится он мне. Противный. Всё вынюхивает. Но князю Владимиру и Добрыне он верно служит. Всё. Спи.
  
   - Как спать со связанными за спиной руками? Развяжи хоть руки-то, - узнав о том, что отец на свободе, она стала вести себя вызывающе.
  
   - А мне с моей ногой сладко спать.
  
   - Вас никто в Новгород не звал. Сами приехали. Жечь, грабить, убивать. Приехали к добрым людям, которые вас спасали, защищали, воевали за вас. Поубивали многих из этих добрых людей новгородских. Богов наших, - которые нас спасали, защищали, учили, - свергли, в воду побросали. И хотят, чтобы мы уважали, а, может, любили таких 'гостей'.
  
   - Я никого не жёг и не грабил. Христос - добрый Бог.
  
   - Христос - добрый, а слуги его злые. Как же так?
  
   - Ангелы господни бывают жестоки, вразумляя неверующих.
  
   - Ты - ангел? - презрительно оттопырив губку, произнесла девушка.
  
   - Мы вас от бесов спасали, а вы, неразумные, ерепенитесь.
  
   - Вы сами хуже бесов. Нет, ты скажи, я помню, я уж не маленькая была. Тот же Добрыня по велению князя Владимира приехал в Новгород, и Перуна - Бога нашего, и Макоши, и других Богов хоромы и обличья вырезанные по всему городу наставил, как и не было раньше, и все его приветствовали и ласкали. Это я вьюницей была, а как мне стать девой, много ли годков прошло, тот же Добрыня по велению того же Владимира как дурной, бешеный стал обличья Богов наших, многие из которых сам и поставил, в Волхов метать и храмы разорять и нового бога константинопольского или иудейского нам навеливать. Князь, видите ли, женился на сестре константинопольского императора, так и сам крестился и нас с боем крестит. Так в кого он верует-то? И верует ли? Или навьи они? Черти, по-вашему.
  
   - Великий князь - помазанник божий, так мне диакон наш говорил.
  
   - Кто его мазал и когда? Разве гречка в постели?
  
   - Не богохульствуй, а то я тебе....
  
   - Ты - дурак, что ли? Что я неправду говорю?
  
   - Молчи. Спи. Голова болит.
  
   - Правды не приемлете.
  
   - Спи, девка, а то....
  
   - Что, а то?
  
   - Спи, - закашлялся Никита.
  
   Через некоторое время парень засопел ровнее, и Лада стала пытаться ослабить узел. Сразу ей это не удалось, и она, утомившись, уснула на какое-то время.
  
  
   Проснулась она от страшного сна. Во сне она стояла с женщинами и мальчиками возле моста через Волхов, а на мосту шла борьба. Мужчины - новгородцы, и впереди всех отец, руками удерживали высокую деревянную стену, перегораживающую мост. Чернобородый, уродливый и страшный человек, ростом со стену, 'Добрыня', - понимала спящая, давил на стену с другой стороны, хохоча от сознания своей силы. И стена заваливалась, грозя раздавить защитников. Лада не могла оторвать свои ноги с места, будто они налились железной тяжестью, и никто из стоящих рядом с ней тоже не мог придти на помощь, и стена всё сильнее кренилась в сторону защитников, грозя раздавить их. Надо было отбежать от стены отцу и другим, но они упрямо стояли, и стена опускалась всё ниже и ниже. Лада хотела закричать, но звуков изо рта не выходило. 'Папа, уходи', - беззвучно молила она отца и проснулась, тяжело дыша. Все переживания сна и воспоминания о прошедшей недавно реальной битве на мосту горячечно охватили её. 'Надо убить монашка', - осознала она. С новой силой стала она продолжать свои попытки развязать верёвки. И узел поддался. Девушка освободила сначала одну руку, затем другую. Парень вдруг заговорил. Лада похолодела, но тут же поняла, что говорит он во сне. Слов она не разобрала. Свернувшись пополам на лавке, Лада сумела отвязать и ноги. Парень завозился на своей лежанке, и девушка замерла, вытянувшись на лавке. В комнате всё затихло, и Лада, тихонько опустив ноги на глиняный пол, медленно, в полной темноте ощупывая ногами пол, подошла к ларю. Повозившись, нащупала в одном из ящиков ларя длинный ножик. Ощупью же нашла дверь, и длинным ножом, засунув его в щель, понемногу отодвинула засов. В комнате было чуть светлее, и Лада, подойдя к лежанке, схватила в руки прислонённое к стене копьё. Юноша застонал, видимо, от боли в ноге, и Ладе показалось, что он проснулся. Она затаилась за спинкой лежанки, задерживая дыхание. Юноша повернулся на спину, и вскоре опять задышал ровнее. Сейчас он был в полной её власти. 'Надо попасть копьём прямо в сердце. Они нас не жалели', - набиралась злости Лада. Парень снова заговорил во сне. Сквозь неразборчивость звуков вдруг ясно и как-то по-детски и с тоской прозвучало слово 'мама'. Ладу будто молнией поразила печаль в его голосе и в угадываемом выражении лица. Лишившаяся ещё девочкой своей милой любящей матери, она вдруг в тоне, каким произносил больной враг её слово это, услышала те же чувства, что часто вызывали слёзы и у неё. Бессилие сковало её мышцы. 'Тоскует без матери, как и я, - подумала Лада, - Он же меня не пытался убить. Я слишком зла, напряжена, и, возможно, несправедлива. Не все же киевские - воспитанники Добрыни. Обманное имя Добрыня у такого злыдня. А этого Боги берегут. Верно, правду говорит, что никого не убивал. Надо бежать из дома, пока он спит'.
  
   Она тихонько открыла дверь и вышла из избы. Северная летняя ночь кончалась. Начинало светать. Копьё она спрятала в лопухах, и отправилась на берег озера. 'Монаха мне не убить. Боги не хотят его смерти. Где-то, он говорил, у него лодка оставлена', - оглядывала берег девушка. Ветер разгонял клубы тумана. Стало совсем светло. Лодку она вскоре увидела. Возвратиться на ней в город, как она вначале хотела, было опасно. Отец строго - настрого наказал ей этого не делать. Но могли начать разыскивать монашка, и лодку надо было спрятать. Обнаружив на берегу палки, к которым были привязаны сети, Лада с трудом вытащила сети. Они были полны рыбы. Увидела она и садок. И щук и лещей и другой рыбы набралось не меньше пуда. Взяв лодку за бечеву, она повела её вглубь залива в укрытие из ивовых кустов. Замаскировав лодку, Лада, нагруженная уловом, вернулась к дому.
  
   Боль в ноге разбудила Никиту. Он с испугом обнаружил, что девушки нет. Исчезло и копьё. Превозмогая боль, он, держась за стену, подошёл к двери и увидел девушку, несущую полный садок рыбы. Как мог быстро вернулся на лежанку и притворился спящим.
  
   - Вставай, уж солнышко вышло, - будила Никиту девушка.
  
   - Куда копьё дела? Напасть хочешь?! - с угрозой произнёс Никита, ощущая под здоровой ногой холодное лезвие ножа.
  
   - Хотела, так давно бы заколола.
  
   - А чего отвязалась?
  
   - Плохо учат киевских вязать узлы.
  
   - Я не киевский.
  
   - А какой же ты?
  
   - Я в Новеграде родился. И отец и мать здешние.
  
   - А как же ты в Киеве-то оказался?
  
   - А тебе не всё равно?
  
   - Не всё равно.
  
   - Отец мой в войске Святослава погиб. Князя Святослава от смерти спас. Князь меня по предсмертной просьбе отца учеником в дружину определил. И в Киев меня с матерью вызвал. Мы с мамкой в Киев приехали, но князь Святослав погиб. Князь Ярополк временно определил нам жилище в монастыре. А потом все умирать стали. Сначала мамка моя умерла: или с печали по отцу или заболела чем в дороге. Я так и остался в монастыре. А когда Владимир-то брата своего Ярополка убил и кумиров в Киеве наставил, мы в лес убежали. Потом Владимира-то Бог наставил на правду, и он крестился и, бичуя, истуканов тех бесовских в Днепр побросал, мы вернулись, и церкву стали строить в Киеве. А потом и к вам идолов бесовских свергать пришли.
  
   - Какие же это идолы? Это наши древние Боги.
  
   - Кому Боги, а кому идолы.
  
   - Ох! Благодарствуем. Ты отца своего помнишь, любил его?
  
   - Мал я был, но, чай, я не зверь; конечно, любил, - парень задумался, вспоминая, и продолжил потеплевшим голосом: - Он сильный был, с рыжей бородой и смеялся, когда я его за бороду дёргал. А потом помню: я у матери на руках сижу, а он нас целует: и меня и мать, и мы все смеемся. А, может, я и придумал это. Кажется мне, что это было.
  
   - Так что же твои взрослые отец и мать бесам поклонялись и им служили?
  
   - Что ты такое на моих наговариваешь.
  
   - А они в церковь христианскую ходили?
  
   - Не знаю. Может, по этому случаю сказано в Писании: 'Оставь отца и мать свою и приди ко мне'.
  
   - Плюнь им в лицо и в душу, - презрительно выговорила Лада.
  
   - Плевать, там не написано.
  
   - А, по сути - плюнь на всю их заботу и любовь.
  
   - Смущаешь ты меня. Попы говорили, бесы людей смущают.
  
   - Попы-то и есть бесы.
  
   - Да уж.... - не зная, что возразить, отвернулся к стене Никита.
  
   - В церковь твои родители не могли ходить. Князь Святослав все церкви закрыл и попов из Киева выгнал, а в Новгороде их и не было тогда. Князь Святослав врагов Руси убивал, не как твой новообращенный князь Владимир, что брата родного - Ярополка - убил. Про них с матерью и дядей, когда они из Новгорода от Ярополка бежали, много чего слуги дворцовые баяли.
  
   - А чего баяли-то?
  
   - По ночам слуг отсылали и свечи особые зажигали и не на нашем языке молились.
  
   - Может, Христу молились?
  
   - Нет. Не Христу, а какого-то Ахве поминали.
  
   - Дак, Яхве - это отец небесный Христа.
  
   - По-другому они молились, не как христиане. Кузяй с Людина конца, и сейчас жив старик, истопником работал во дворце. Он подглядел и отцу рассказывал: они не крестились и поклонов земных не клали, и не икон и не статуй не ставили. Отец сказал, что так у иудеев молятся.
  
   - Кто же твой отец?
  
   - Отец мой - самый умный и честный человек из всех людей, которых я знаю.
  
   - Не хочешь сказать, кто он? Ну, и не говори.
  
   - Вы, христиане, похожи на охотничьих собак. Всё вынюхиваете.
  
   - Я, правда, охотником был, когда мы в лесу жили, но на людей я никогда не охотился.
  
   - Небось, Добрыня или Исак потребуют, так будешь.
  
   - Не люблю я этого кривого Исака. Когда мы в лесу жили, он у нас за нитки и иголки большую медвежью шкуру выменивал, а за небольшую штуку полотна связку соболей или куниц брал. Как и разузнал о нашем хуторе. Вот этот вынюхивает получше собак.
  
   - Исаак - страшный человек. Если б люди узнали, какой он, не жить бы ему.
  
   Лада о чём-то тяжело задумалась, стоя у стены. Никита не спускал с неё глаз. Вдруг она словно очнулась, с интересом посмотрела на него, и какой-то намёк на улыбку осветил её лицо.
  
   - Вы в каком конце жили в Новгороде? - спросила девушка.
  
   - В Неревском.
  
   - И отца твоего звали Медведко?
  
   - Ты откуда знаешь? Я тебе не говорил, - расширил испуганно и удивлённо глаза юноша.
  
   - А меня не помнишь?
  
   Никита по-прежнему, с некоторым испугом вглядывался в девушку. Он покачал головой, показывая, что не узнаёт. Лада с укоризной произнесла:
  
   - Мы же рядом жили, играли в прятки в рощице.
  
   Лицо юноши ожило улыбкой, но тут же потухло, и снова ожило.
  
   - Лада! Лада! Ты - Лада - дочь купца Богомила? - всё ещё не веря себе, спросил юноша.
  
   - Узнал?
  
   - Я тебя долго вспоминал в Киеве. И когда в Новгород ехали, встретить хотел. Но нынче ты такая..., - замялся Никита, не находя слов, чтоб выразить своё впечатление.
  
   - Какая? - взволновалась и Лада.
  
   - Взрослая и ... баская, - выдохнул подходящее слово юноша.
  
   - Монахам же нельзя на женщин смотреть.
  
   - Я ещё не монах, я - послушник. Я на тебя не смотрю.
  
   - И связывать меня не будешь?
  
   - Не буду. А ты?
  
   - Что?
  
   - Убивать меня не будешь?
  
   - Не буду. Если ты меня насильно крестить не станешь.
  
   - Не стану, - закашлялся юноша долгим изнуряющим кашлем. Откашлявшись, он в изнеможении откинулся на подушку, блестя воспалёнными глазами. Девушка вгляделась в него и, отбросив осторожность, подошла к кровати.
  
   - Дай, потрогаю лоб, - с вопросительной интонацией обратилась Лада.
  
   - Трогай, - шевельнулся Никита. Лоб у парня был горячим и влажным. Она сочувственно посмотрела ему в глаза, и он спросил:
  
   - Это из-за ноги?
  
   - Нет, - покачала головой девушка, - Ты сильно остудился.
  
   Лада принесла одеяло, укрыла парня и пошла за дровами. Растопила печь, заварила какие-то травы, заставила Никиту выпить их. Сварила уху, хотела накормить Никиту сама, но тот отказался от её помощи. Вяло, нехотя черпая ложкой, похлебал уху и вскоре забылся то ли в горячечном забытьи, то ли в сновидениях. К вечеру парень стал бредить, изредка приходя в сознание. Просил пить, жадно припадал к кружке. От еды отказывался и снова возвращался в мир непривычных чуждых образов и переживаний. Ему казалось, что в его тело проникло какое-то существо, хозяйничающее в нём, пышущее жаром, пытающееся вонзить в его мозг раскалённое лезвие меча бесконечной длины. Усилием воли Никита отталкивал конец раскалённого меча, но тот снова безостановочно наползал на него, грозя расплавить, разрезать его мозг. Уставая от борьбы, Никита терял сознание или засыпал. Так продолжалось всю ночь, а наутро, очнувшись, он сотворил молитву, но существо это осталось в нём - жар и воспаление продолжалось. Тогда Никита решил, что его не чёрт мучает, как он поначалу думал, а другая нечистая сила. Навья её называла мать. Он попросил Ладу принести ветку дуба и ветку берёзы. Та с охотой выполнила его просьбу. Всё время она поила его отварами лечебных трав и ягод, накладывала на его горячий лоб мокрое полотенце, мазала настоями трав его ногу. На третий день утром жар спал. Проснувшись, Никита почувствовал, что навья перестала душить его, покинула на время или навсегда его тело. Полному ощущению выздоровления мешала только вспыхивающая боль в ноге. Откинув одеяло, юноша увидел распухшую и почерневшую голень ноги, ярко выделяющуюся на фоне белой повязки.
  
   - Пальцами пошевелить можешь? - услышал он голос вошедшей с улицы хозяйки.
  
   У Никиты шевеление пальцев вызвало боль в ноге, и он, не сумев сдержаться, застонал.
  
   - Всё! Всё! Хватит. Нога у тебя перестала сильно опухать, скоро на поправку пойдёт. Кость, верно, не сломана. Трещинка разве. И жар у тебя спал, - сняла руку со лба юноши Лада, - Выпей-ка ягодного взвара с мёдом. Я сварила. И укройся одеялом, - захлопотала возле больного девушка.
  
   - Что ты со мной как с ребёнком, я уж большой, - встряхнул головой юноша. - Тяжелая у нас вышла встреча. В Киеве крестили без таких убийств и пожаров, а здесь зверствовали и наши, и ваши.
  
   - Мы защищались, - махнула рукой девушка.
  
   Парень не стал больше спорить, поудобней устроил голову на подушке и закрыл глаза. Но через короткое время встрепенулся, отыскал глазами хозяйку и попросил её проверить поставленные им сети и перегнать его лодку.
  
   - Давно перегнала. Откуда рыба-то была?
  
   - Ах, так мы мою рыбу ели.
  
   - Когда мне было ловить? Когда я связанная лежала или тебя, непрошенного гостя, лечила.
  
   - Я же не жадничаю.
  
   - Накормлю я тебя. Чай, не нищие.
  
   - Не хотел я обидеть.
  
   - А вы, христиане, такие: не хотите, а обижаете.
  
   - Первая заповедь Христа: ударят по правой щеке - подставь левую.
  
   Лада сделала шаг к парню и звонко ударила его по щеке.
  
   - Ты чего дерёшься!? Я встать не могу, я б тебе дал.
  
   - А как же левая щека?
  
   - Так что я тебе, ангел что ли?! Это когда все христианами станут и все заповеди выполнять будут, тогда и дерись. Быстрая какая!
  
   - Тогда вас хитрые ловкачи оседлают.
  
   - Не оседлают.... Никита задумался под её взглядом и, покачав в раздумье головой, сказал:
  
   - А, могут и оседлать, пока все не проникнутся заповедями господними.
  
   - А, если не все проникнутся, а некоторые, самые хитрые и злые, будут
  
  с радостью ждать всеобщего оглупления.
  
  
   Нога у Никиты стала подживать, да и пообвыкся он с болью. Стал он садиться на кровати и начал мастерить себе костыли из сухого приятно пахнущего вереса. И нынче он обстругивал ножом костыль, когда сквозь шелест листьев на ближней к дому берёзе и дальний плеск волн в озере вдруг услышал голоса. В дом вбежала Лада и закрыла дверь на засов. Она не скрывала своего испуга. Порыв ветра донёс голос, выкрикивавший его имя: 'Ни- ки-и-и- т-а-а'.
  
   - Ищут меня. Не бросили, - довольный сообщил Никита. - А зачем ты дверь закрыла? - спросил он.
  
   - Не открою, - взяв в руки нож, решительно проговорила Лада.
  
   - Я о тебе им не скажу, а потом вернусь сюда, - суетливо проговорил Никита. Ему ещё очень хотелось посмотреть, кто за ним приехал.
  
   - Не пущу.
  
   - Я в плену, что ли?
  
   - Они догадаются, где ты был. Убьёшь меня, тогда выходи, - протянула ему нож девушка.
  
   - Что ты! Что ты говоришь! - замотал головой Никита.
  
   - Они про отца выпытывать будут. Я тебя не задержу, когда они уплывут. Ты сможешь уехать, как нога заживёт.
  
   - Кто ж твой отец?
  
   - Я тебе скажу, когда они уедут. Посмотрю сначала, как ты себя поведёшь.
  
   Никите не понравилось ограничение его свободы, но и желания отказаться от новых обстоятельств своей жизни не возникало. После короткой внутренней борьбы, в которой осознавался и страх божьей кары за его отступничество, и новое чувство родства с землёй детства и её людьми, он прекратил и в мыслях попытки взглянуть на тех, кто искал его. Голоса слышались всё слабее. Девушка положила нож на стол и вышла из дома. Никита глубоко задумался, пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах, но ясного ответа не нашёл, и погрузился в какую-то долгую прострацию, лишённую всяких мыслей. С улицы вошла Лада. В открытую дверь подул сильный ветер. Полотенца на стене заколыхались. Послышался отдалённый грохот, раскатывающийся по небу. В проёме двери запечатлелась иссиня- чёрная туча, наползающая со стороны Ильменя, заполняя всё небо. Дверь плотно закрыли, но грохот становился всё громче и ближе, засверкали молнии, но дождя не было.
  
   - Перун гневается на твоё отступничество от него, - испуганным голосом произнесла Лада.
  
   - Я всегда грозы боялся. С детства, - признаваясь в своей слабости, потерянно проговорил Никита.
  
   - Молись Перуну, - шёпотом подсказала Лада
  
   Никита стал что-то бормотать про себя. Лицо его озарялось сполохами молний. Сильный порыв ветра распахнул створки обоих окон. В одном захлопали крыльями спрятавшиеся от грозы горлинки. Они гнездились на чердаке и не боялись людей. Но через другое окно вплыл лилово-красный шар, потрескивая и вспыхивая искрами. Никита хотел отползти от него, но Лада крикнула ему: 'Не шевелись!'. Он замер, чувствуя, как волосы на голове стали вставать дыбом и тянуться к этому шару. Лицо Лады, полное ужаса, скрывающего восторг, или восторга, скрывающего ужас, отразилось в его глазах. Он приготовился к каре за отступничество, моля беззвучно о прощении. Голуби в окне захлопали крыльями и стали сниматься с окна. Шар дрогнул и поплыл в сторону окна и вылетел следом за последней птицей. За окном послышался громкий взрыв. Вершина старого тополя, закрывавшая дом, закачалась и полетела вниз, оставив обугленный и дымящийся конец ствола. Лада вскрикнула и, дрожа, с белым от страха лицом обхватила плечи Никиты, стремясь то ли спрятаться за него, то ли спасти его от гнева богов. Он лежал бледный и обессиленный. 'Ты спасла меня, дева', - прошептал юноша. Она быстро пришла в себя и убрала руки с его плеч. 'Тебя Перун хотел наказать за богохульство. А потом смилостивился', - выдохнула девушка. Он поймал её руку, и она не отняла её, села на кровать. И так они переживали происшедшее, держась вместе, объединённые пережитым.
  
  
   Никита проснулся, когда солнечные лучи стали дробиться на слюдяном окне. Нога ныла, но острых болей не было. Юноша распахнул окно. Утренняя летняя свежесть впорхнула в комнату. В окно был виден луг с васильками и ромашками, то сверкающий в лучах солнца, то укрываемой лёгкой тенью облаков. Ему почудилось, что его хозяйка идёт по этому лугу, но, видимо, ветер заиграл ковром душистых цветов. И вдруг голова его закружилась, невыразимое счастье наполнило всё его существо. Счастьем был этот луг, по которому могла идти Лада, счастьем была его жизнь, потому что он сейчас увидит её. Какая-то бессловесная песня раскачивала его как на волнах, и луг с цветами был морем. Никогда он не переживал такого, и чтоб это длилось вечно, нужно было только присутствие Лады. И она появилась, а он боялся смотреть на неё. За завтраком его влюблённые взгляды заставляли смущаться их обоих, румянец заалел на щеках. Лада, переборов сладкую неловкость, сообщила, что собирается проверить: обмелел ли пролив, отделяющий остров от материка и подсохли ли болота на том берегу, и можно ли без лодки добраться до Новгорода.
  
   После её ухода Никита долго находился в сладком забытьи. Ему казалось, что его душа улетает за девушкой и кружит вокруг неё. Но солнце стало клониться к закату, вечерние тени удлиняться на ярко зелёном лугу, разукрашенном цветами нежных голубых колокольчиков, ромашек, розовыми островками Иван-чая и рассыпанных повсюду жёлтых лютиков. За лугом сквозь прибрежные деревья синело озеро. Тёмные тучи стояли над ним грозно и неподвижно. Всеобщее ожидание. Замерло и в природе и в душе юноши. Недавний его восторг влюблённости казался нелепым и смешным, и страх грустной неизвестности медленно поселялся в сознании. 'Кто я ей?! Враг, которого лучше не трогать. А она мне зачем, если я в монахи готовился? Она права, моё послушничество случайно. Не погибни князь Святослав, я был бы дружинником, а не послушником. Мне не очень хочется в постриг. Сейчас не хочется. Может, меня бес соблазняет? А кто бес? Она? Какой она бес! Она ангел, а не бес. Птица Сирин, как она сказала. Приедет её отец, и улетит твоя птица'. Странными бы показались ему такие мысли ещё два дня назад, но только не в этот грустный час. 'Что же она не идёт? Она может уехать на моей лодке, а я умру здесь один. Нет, не потому что один, а потому что без неё', - мучился, сдерживая подступающую слезу. Так накатило на парня.
  
   А Лада в это время собирала травы, и мысли её естественно соскользнули к её неожиданному жильцу. 'Он так смотрит на меня, как никто не смотрел. Соседский Рябко, когда сватался, помощницу для большого хозяйства выбирал, а этот так и светится. Но ведь он послушник, монах будущий, киевский. Отец их проклял, если увидит - убьёт. В детстве, когда играли, Никитка был самый отважный и умный. Я тогда хотела, чтоб он стал моим женихом. А нынче не хочешь? Не знаю', - залилась лёгким румянцем девушка.
  
  
   Вечером у них прошёл важный разговор. Сквозь смущение и страх получить неприятный и окончательный ответ Никиту будто кто-то подталкивал к этому вопросу. Лада назвала ему имя своего отца и сказала, что тот должен приехать со дня на день. И тогда юноша спросил, неудержимо покрываясь краской стыда, могла ли бы она выйти замуж за христианина. Она тоже залилась густым румянцем и, боясь, что голос выдаст её смущение, отрицательно качала головой.
  
   - Я не про себя спрашиваю, - начал оправдываться Никита, вспоминая мысли, что сладко грели его целый день сегодня. - Мой монастырский покровитель, Никодим, считал, что надо Христа принять в наш пантеон вместе с другими русскими богами: Родом, и Перуном, и Макошью, и Велесом. Он для стариков и увечных, и детей - очень хороший', - закончил Никита.
  
   - А ещё назови рабов и дураков. Для них он ещё лучше. С Христом граждан в рабов превратить очень легко.
  
   - Он добрый.
  
   - А почему войско злого Добрыни не испепелил?!
  
   - Не знаю. Может, потому что добрый.
  
   Больше не говорили, и молча, легли спать.
  
  
   Наутро после завтрака Лада помогла Никите выбраться на завалинку, в это время дня закрытую от солнца тенью дома, а сама села на низенькую скамейку и стала вышивать разноцветными нитками конную фигуру на полотняном полотенце.
  
   - Что ты вышиваешь? - поинтересовался Никита.
  
   - Не что, а кого. Макошь - богиню судьбы, дающую счастье человеку - счастливый кош и урожай знатный, а рядом будут Лада и Леля вышиты.
  
   - В-общем, идолы.
  
   - Сам ты идол, - оборвала девушка неприятный разговор.
  
   - Я за тебя боюсь. Попадёшь в ад.
  
   - Никакого ада нет. Все души умерших в Ирии будут жить, а если плохой человек, то его душа в навьи перейдёт и будет вредить людям, живущим на земле.
  
   - А что как Ад есть?
  
   - Для вас, христиан, выдумавших Ад, он уж и на земле страхом воздвигнут, а для мирных добрых словен его не будет.
  
   - Вот умрёшь, так узнаешь.
  
   - И ты тоже не бессмертен.
  
   - Я хочу после смерти в рай попасть.
  
   - Рай, по- нашему, Ирий. Хватит меня наставлять в твоих верованиях.
  
   - О тебе забочусь. Ты мне снова очень нравишься.
  
   Лада переборола смущение и продолжала вышивать. Тень от дома передвинулась, и солнце осветило девушку, и его жар заставил её переставить скамейку в тень. Передвигая скамейку, Лада потревожила незамеченную в траве небольшую змейку. Та поднялась из травы и зашипела, намереваясь броситься на девушку. Лада замерла скованная ужасом. Никита увидел змею, медленно встал, поднимая костыль, и, подскочив на шаг на здоровой ноге, ударил змею с размаху костылём. Равновесие было потеряно, и парень упал вперёд вслед за костылём. Спасла его точность его удара. Змея, получив удар по голове, несколько раз изогнулась и затихла. Лада от пережитого волнения окаменела на несколько мгновений, но, увидев корчившегося от боли, валяющегося на траве Никиту, бросилась помогать ему встать на ноги. Усадила парня на скамейку, осмотрела его ногу, закрепив сдвинувшуюся доску. Боль отступила, и Никита, видя возбуждение девушки, стал её успокаивать:
  
   - Хорошо, что мы её убили. Это медянка. Её укус смертелен. Страшней, чем у гадюки. Спасибо, что помогла мне.
  
   - Это ты меня спас. Нога болит?
  
   - Немного. Пойдём в дом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
  
  
  
  
  
   Вторую неделю жил Никита в избушке на озере. Опухоль на ноге пожелтела и стала спадать. Доску с ноги Лада сняла, и хотя наступать на пострадавшую ногу было больно, кость, возможно, была цела, только пострадала от сильного удара о ступеньку. Никита старался быть не в тягость своей хозяйке: топил печь, помогал готовить еду, растирал зёрна пшеницы на зернотёрке, ловил удочками рыбу на озере. Он был счастлив близостью к Ладе, с трудом отводил глаза от её лица, чтоб не быть надоедливым. Ладе нравилось внимание этого начинающего матереть богатыря, но его христианство воспринималось ей как порча. Она не понимала, как можно жить в мире, полном опасностей, полном злобы и хитростей врагов и недавних друзей, и не защищать себя, своих близких, надеясь на помощь Бога, склонного всех прощать, игнорирующего естественную природу человека. Как мог этот Бог, появившийся из стран - соперниц Руси, заменить Богов - защитников Руси, исконних и верных подателей благ её народу. Лживость, лицемерие культа этого бога особенно были видны в насильственном его насаждении. Она пыталась снять с Никиты эту порчу своими увещеваниями, и Никита легко поддавался её усилиям, но долгое нахождение с юного возраста в монастыре и строго определённый круг духовных интересов, не имеющий альтернатив, въелись достаточно глубоко в его сознание, и он часто и невольно заговаривал с ней как с заблудшим человеком. Ладу оскорбляли эти его попытки, она снова видела в нём врага. Видя её реакции, он старался оправдаться, примириться с ней, говоря, что он согласен с мыслями своего учителя Никодима о включении Христа в пантеон русских Богов наравне с другими Богами. Лада, выслушав его, переставала с ним разговаривать. Удивительна была ей своя быстрая отходчивость: всё-таки парень с его немым обожанием и добродушием силача становился ей небезразличен, хотя она и не осмеливалась признаться себе в этом.
  
  
  
   Напросился Никита вместе с Ладой собирать ягоды. В не густом берёзовом колке на кочках краснели крупные кисти спелой брусники. Войдя вглубь ягодника, они спугнули выводок глухарей. Крупные птицы, с треском ломая ветви деревьев, улетели, пробудив у Никиты охотничий азарт. На следующий день он взял тонкую бечёвку и поставил петли на глухарей. А вечером уже нёс в избушку большущего глухаря.
  
   - С тобой не пропадёшь, - обрадовалась добыче Лада.
  
   - Мы в лесу несколько зим от князя Владимира прятались. Там я охотиться научился, - говорил Никита, довольный своим успехом. Сегодня он не чувствовал себя нахлебником, и это ему нравилось, ставило его вровень с хозяйкой. Он начал подшучивать над ней, когда у вынутого из печи глухаря с одного бока чуть пригорела кожица. Девушка улыбалась, нисколько не обижаясь. Никита попросил её рассказать ему об их знакомце-Исааке. Лада переменилась в лице. Что-то непереносимо тяжёлое и отвратительное вспомнилось ей. Она поднялась из-за стола, сделала несколько шагов, как будто стремясь уйти, но остановилась и стала, прерываясь, рассказывать ему:
  
   - Собрался отец к свеям торговать. Мать не хотела его отпускать, но он посмеялся над её страхами. Уехал. Время осеннее было: ночью ветер гудел, и дождь стучал по крыше. Слуги спали, а мать услышала ночью, кто-то ходит в отцовой горнице. Свечу зажгла, будить никого не стала, и пошла посмотреть, не ветер ли окно открыл. А в горнице -разбойник. Успела саблю отцовскую со стены схватить. Смелая была. Слуг крикнула, да те в такую погоду крепко спали, не услышали. Одна няня старая проснулась. Когда в горницу-то вошла, мама уж кровью истекала. Успела сказать, что татем был дворцовый человек, она ему глаз саблей повредила, отметину поставила. Тут и жизни лишилась. Нас с отцом одних оставила. В Ирий душа её улетела, - горячечно, сбиваясь, рассказывала Лада. Никита сопереживал, вовлечённый в её страдания. Он помнил красивую и добрую к нему мать Лады. Щемило в груди у пережившего смерть матери человека.
  
   - Исак был этим татем? - не выдержав, спросил он. Лицо девушки передёрнулось, налилось ненавистью:
  
   - Да! - почти выкрикнула она, - Исак! Он убил голубушку нашу, - слёзы брызнули из глаз дочери. Никита взял её руку в свою, успокаивая Ладу.
  
  
   Вечером они пошли к озеру на закат солнца. Солнце садилось в воды озера, тонуло в нём, пуская по его глади длинные мечи из солнечного золота. А на небе окантовывало белые облачка нежными золотыми мазками, разливалось по небу пурпуром и золотом зари, будто космами своих кудрей. Лада вдруг вытянула руки к солнцу, вся потянулась к нему и стала молиться:
  
   - О, великий Даждьбог, податель света и жизни нивам и плодам! Дарующий мужество воинам! Соратник Перуна! Тебя молю я, отведи беды от моего отца - твоего верного почитателя, не дай упасть волосу с его головы, защити его! Защити и меня, я всегда поклонялась тебе и служила! Сохрани в это трудное время всех, кто дорог мне, в ком есть природное мужество и твёрдость в вере!
  
   Никита тоже вытянулся, готовый лететь следом за ней к солнцу, и шевелил губами, повторяя забытые им слова моления к Божеству. Солнце утонуло в водах озера, расплескав зарю на полнеба, а юноша и девушка стояли, будто ожидая знака. И стая лебедей с трубными кликами вырисовалась на закатном небе, совершила круг над нашей парой и растаяла в ночи востока. Никита взял девушку за руку, и она не отняла её. Так они шли в летних сумерках к избушке.
  
  
   Как только Никита смог передвигаться, он постелил себе кровать на чердаке, разбросав по полу небольшую копну сена. Попрощавшись с хозяйкой, он поднялся на чердак и долго не мог заснуть, вспоминая её молитву и нежную и сильную её руку в своей руке; весь душистый вечер с ароматом цветов и подступающей к горлу грустью. Юноша заснул со счастливой улыбкой на губах. Что-то разбудило его среди ночи. Он повернулся на другой бок, но уснуть не смог, какой-то звук услышал он в темноте ночи. 'Птица или зверь?' - сквозь полусон попытался понять юноша, но звуки шли снизу, где спала Лада. Ознобом по телу прошло понимание того, что это рыдания, еле слышные, сдерживаемые, и это плачет Лада. Отбросив одеяло, ощупью, стал Никита спускаться по лестнице. Плач остановился.
  
   - Лада! Голубица! Что с тобой? - сдерживая частое дыхание, спросил юноша.
  
   - Ни...чего, - ответила, сдерживая плач, Лада.
  
   - Я же чувствую, тебя что-то обижает, что-то не так происходит. Скажи мне, я помогу, ты мне люба, Лада.
  
   Она вдруг залилась громким плачем, уже не сдерживаясь больше. Никита погладил её волосы, но это вызвало новый взрыв рыданий. Он прижал её голову к своей груди, успокаивая её, но у самого голос не слушался, стал громким, так что в ушах звенело.
  
   - Мне во сне видение было. Я почувствовала, отцу грозит опасность, смерть ходит с ним рядом, а я не могу ему помочь. Я во всём всегда на него полагалась. Он мне отцом и матерью был, - снова тяжело вздохнула Лада, сдерживая слёзы.
  
   - Хочешь, поедем в город? Я тебя защищать буду, - зазвеневшим голосом заявил Никита. Лада высвободилась из его объятий:
  
   - Тебя самого защищать надо. Нога-то не зажила. Иди. Спи. Я успокоилась, сон плохой был, - вытирая мокрые щёки, сказала Лада.
  
   - Я ещё посижу, - просительно проговорил юноша, найдя её руку своей рукой. Она не отняла руки. Так они сидели некоторое время, пока Лада не высвободила свою руку и не стала отправлять его спать.
  
  
   Утром Лада подчёркнуто холодно встретила юношу. Вчерашняя её слабость, неверие в силу отца, в поддержку его Богами показались ей сегодня изменой её любви к отцу, и она неосознанно винила в этом Никиту. Никита же холодность девушки воспринял как какую-то свою вину, и стремился исправить неизвестную оплошность. Он захлопотал по хозяйству: наколол дров, разжёг печь, принёс рыбу из погреба - стремился предугадать желания хозяйки. Его виноватый вид почему-то тревожил её чувства, и после обеда она решила уединиться: взяла корзинку и пошла за ягодами. Переходя луг, она вдруг восхитилась красотой окружающих её цветов, остановилась, вдыхая их благоухание, сорвала несколько крупных ромашек и васильков, сломила стебель иван-чая и стала набирать в корзинку к уже сорванным цветам синие колокольчики и солнечно-жёлтый чистотел. 'В комнате станет светлее от цветов', - объясняла себе свой каприз девушка. Она поставила букет в деревянное ведёрко на середину стола. Поглядела вопросительно на Никиту. 'Красиво', - одобрительно сказал юноша. Она улыбнулась ему, забыв свои утренние страхи. 'Поедем на лодке по озеру покатаемся', - сказал Никита и запнулся, боясь её отказа. Она глянула на его вопросительно-испуганное лицо и согласно кивнула. Лодка стояла недалеко от устья залива за разросшимся ивовым кустом. Никита сел на вёсла, но, проплыв несколько сажен, сложил вёсла и стал собирать белые кувшинки. Сплёл из них венок и одел его на голову девушке. Она наклонилась с борта, вглядываясь в своё отражение, и улыбнулась юноше ласковой, таящей для него какую-то загадку улыбкой. Он выгреб в озеро и, загребая одним веслом, заставил лодку кружиться, любуясь Ладой то на фоне зеленоватой воды безбрежного уходящего за горизонт озера, то её головка скользила среди белых кувшинок, покрывавших залив. Откуда-то налетела тучка, брызнул дождь, хотя солнце светило. Подгребли к берегу и, смеясь, добежали до одинокой могучей ели и спрятались в её тёмной пахнущей смолой духоте. Никита осторожно обнял плечи Лады. Она вздрогнула, тело под мокрой рубашкой напряглось, но отстраняться не стала. Тучка пролетела, солнце стало прорываться яркими полосами света на прибрежный песок, а в промытом небе зажглась яркая семицветная радуга, будто ворота в Ирий открылись.
  
   - Если б я умела летать, - тяжело вздохнув, проговорила девушка.
  
   - Не улетай от меня, - попросил юноша.
  
   Она нежно тронула его за руку, и они пошли по берегу, изредка касаясь друг друга локтями, и Никите тело его казалось невесомым, словно он уже готовился к полёту в эти сказочные радужные ворота. Незаметно опустились сумерки. Луна будто поджигала кроны сосен на восточном берегу озера, продираясь сквозь ветви. И, наконец, выкатилась и повисла над берегом озера, протягивая длинные тени от предметов и людей и погружая воды озера и деревья на берегу, и людей на песке в волшебный туман, вызывая сладкую и болезненную тоску по несбыточному. Для влюблённых несбыточное сбывается в образе любимой или любимого, и Лада остановилась, оборотилась лицом к Никите, встретилась с ним взглядом. Глаза притягивали, казались бескрайними как озеро, и когда он сделал шаг навстречу девушке, в них, казалось, загорелись две маленькие луны. Он сделал ещё шаг на зов этих глаз, обнял напряжённые девичьи плечи, коснулся губами влажных девичьих губ, переживая сладость поцелуя. Лада обняла его, и он задохнулся в новом долгом поцелуе. Он целовал её глаза, щёки, шею, снова губы, их объятья становились крепче. Вдруг он почувствовал, что девушка обвисает в его объятьях, тяжелеет, увлекает его к земле. Он осторожно опустил её на песок, губы её стали мягкими и большими. 'Ты будешь любить меня всегда?' - спросила она. 'Да! Да! Всю жизнь! И после земной жизни, в Ирии', - хотел крикнуть он, но губы только прошептали, задыхаясь, его слова. Она вскрикнула и обняла его. Обоим казалось, что они куда-то летят, не чувствуя земли. И полёт этот кончился громкими одновременными криками блаженства. Опустошённые и счастливые, лежали они, глядя на пульсирующее серебро луны, завистливо глядевшей на них.
  
   Два дня прошли в ненасытимой истоме. Видели они только друг друга, и, насытившись спознаванием, ласками и поцелуями, истово молились Макоши - Богине судьбы, прося у неё длительного счастья, молились Перуну, надеясь на его защиту, обращались к Ладе - Богине любви с благодарностью, поминали и Велеса - Бога охоты и богатства. Любили друг друга при свете солнца и свете луны, не смущаясь их взорами, будто равные Богам. На третий день почувствовали они сильный голод, и Никита стал разжигать печь, ощипывать глухаря, пролежавшего два дня в погребе, а Лада чистила рыбу, облизывая синяки на губах. И будто сразу вернулись к реальности.
  
   - Если отец не приедет за мной через три дня, мы поедем в город, - сказала Лада, - Ты ему не показывайся, я ему всё про тебя объясню. Он, конечно, помнит тебя отроком, но, узнав, что приехал с киевлянами, может сгоряча убить тебя. И закопай свою рясу в болотине.
  
   - Хорошо, - кивнул Никита.
  
  
   Тайные волхования Перуну совершал Богомил на дальних лесных полянах. За ним охотились как за зверем слуги и воины Исаака и Добрыни. Ночевал он у верных старым Богам людей, спал в полглаза. Много раз ночью приходили за ним по навету стражники, но вовремя будили его, не смыкавшие глаз дозорные, и удавалось ему незаметно уйти в другой дом и спастись. Вещая душа его дочери не зря чувствовала смертельную тревогу за отца. Богомил тоже не бездействовал. Поставил он доверенных людей следить за Исааком. И угадал. Донесли ему, что вышел Исаак из дворца без охраны в старом кафтане и направился в сторону южных ворот. Хоронился в это время Богомил в пригородном доме. Вскочил он на коня и понёсся вдоль городской стены, рискуя встретиться со стражниками. Но смелому везёт. Доскакал он до южных ворот и увидел вдали на дороге одинокую фигуру. Поехал, не торопясь, за этим человеком. Вскоре Исаак свернул с дороги на зарастающую тропу. Она вела к избе Бобыля. Богомил поворотил коня в кривую прогалину, и там привязал его, позаботившись, чтоб он не был виден с дороги. Дальше он преследовал Исаака, прячась за придорожными кустами.
  
  
   Бобыля привели из похода на мерю новгородские ушкуйники. Продали его слугой в княжеский дворец. Но выкупа от его родственников не дождались, и пришлось отпустить его на свободу. Бобыль не ушёл в родные края, а стал недалеко от города делать росчисти под пашню и рубить избу. Жил он в небольшой осиновой бане, а избу рубил из огромных сосновых брёвен. Денег у Бобыля было немного: он экономил на помощниках, и сам ворочал огромные брёвна. Подвёл он дом под крышу и слёг. Видимо, надорвался и сгорел за несколько дней. Мёртвого нашли его охотники и похоронили рядом с домом. В Новгороде ходили слухи, что Бобыль в ненастные дни выходит из могилы и громко стонет, сокрушаясь о своей судьбе. Дом без окон и дверей стоял несколько лет неприветливый, нахохленный, но стал рассыхаться, и дожди доканали его. Крыша провалилась, и огромные брёвна покрылись мхом и трухлявели всё сильнее. Баня же оказалась на редкость крепкой, и в ней иногда ночевали лихие люди. Оглядевшись по сторонам, Исаак открыл дверь бани. Оставив входную дверь открытой, он проверил, нет ли кого в самой бане. Убедившись в отсутствии людей в бане, ещё раз выглянул из двери, не подглядывает ли кто за ним снаружи. Богомил вжался в ствол смолистой ели. Вынув длинный широкий нож, Исаак подцепил им узкую половую доску в углу предбанника. Заскрипел вытаскиваемый гвоздь, так что звук этот услышал Богомил. Он незаметно подошёл к двери и увидел Исаака, жадным горящим взором здорового глаза разглядывающим драгоценные камни, вынимаемые им из сафьянового мешочка. У ног его стоял глиняный горшок, вынутый из тайника. Кроваво горели крупные рубины на ожерелье, ласкаемом руками Исаака. Богомил узнал камни: он купил их любимой жене в стране норманов хакана Гаральда. Воображая план мести убийце жены, он хотел быть холодным и жестоким судьёй и палачом, но в этот миг ненависть и гнев вспыхнули так остро, что он еле справился с порывом броситься на убийцу и задушить его руками. Сжав зубы, Богомил встал на пороге.
  
   - Ты кто такой? Что тебе нужно? Я сейчас слуг позову! На помощь! - закричал Исаак, пряча сафьяновый мешочек в карман.
  
   - Ты не берёшь с собой слуг, когда идёшь сюда любоваться награбленным тобой. Не надо обманывать перед смертью, - с омерзением глядя на Исаака, проговорил Богомил.
  
   - Не надо смерти, - завизжал Исаак и, схватив лежавший на доске нож, бросился на Богомила. Тот перехватил его руку и, резко вывернув её, выбил нож. Исаак изловчился, вывернулся, укусив руку волхва. Тот ударил его своим огромным кулаком по голове, и Исаак обмяк. Придя в себя, он тут же стал, захлёбываясь, упрашивать Богомила не убивать его:
  
   - Я дам тебе много денег, - молил Исаак.
  
   - Ты дашь мне деньги, украденные тобой у меня и у других людей, - презрительно морщась, произнёс Богомил.
  
   - Что я тебе сделал?! - взмолился Исаак
  
   - Ты меня ещё не узнал?
  
   - Я тебя первый раз вижу. Клянусь, - выкручиваясь из рук Богомила, визжал Исаак.
  
   - А купца Богомила помнишь?
  
   - Нет. Не помню. Ты обознался.
  
   - Вынь камешки из кармана, - железным тоном приказал Богомил.
  
   - Возьми их, - залебезил еврей.
  
   - Вынимай!
  
   Исаак вынул рубиновое ожерелье. Богомил взял его и прижал к губам.
  
   - Я купил это ожерелье у одного татя, - затараторил Исаак, - Дорого купил. Возьми его, если оно твоё.
  
   - Я знаю имя этого татя. Его зовут Исак. Это ты!
  
   - Нет, я купил его, - снова вывернулся и бросился бежать Исаак.
  
   Волхв догнал его и прижал к стене.
  
   - Я не хотел убивать. Она испугала меня. Зачем было женщине драться за побрякушки. Она чуть не убила меня. Глаз мне повредила. У нее в руках была сабля. Я защищался и случайно попал ей по шее. Это было случайно. Я очень люблю камни, а у тебя их было много.
  
   - За камни я бы, может, не убил тебя, а за Ольгу, жену мою, я уничтожу тебя.
  
   - Это несправедливо. Это нечестно. Пусть боги рассудят, я не хотел её убивать. Дай мне мой нож и выходи на честный бой. Ты не веришь в помощь своих богов.
  
   - С таким подлым татем мне срамно сражаться.
  
   - Боишься, волхв Перуна. Боишься моего Бога.
  
   - Ну что ж, пусть Боги рассудят, - потемнел лицом Богомил.
  
   Он бросил Исааку его длинный нож и вытащил из ножен свой короткий меч. Меч волхва был такой же длины, как и нож, но чуть шире. Богомил вышел из помещения и приготовился к нападению Исаака. Тот вылетел из двери и азартно напал на Богомила. Отбив с десяток отчаянных наскоков противника, Богомил сам перешёл в наступление. Мощными ударами он стал теснить Исаака, отступающего к лесу. Приблизившись к лесу, Исаак метнулся к деревьям и попытался, петляя, убежать от волхва. Тот догнал его и ткнул мечом в спину, так что противник полетел носом в землю и выронил меч.
  
   - Бери меч, сражайся! - крикнул Богомил.
  
   - Не буду, - завозился на земле Исаак, словно пряча что-то за спину. Жрец наступал на него, подталкивая ему ногой его оружие. Исаак встал и демонстративно спрятал за спину правую руку, отказываясь брать свой меч. Богомил навис над ним, требуя сражаться. Они стояли рядом, и вдруг Исаак выкинул из-за спины свою руку, вооружённую узким кинжалом, пытаясь поразить сердце волхва. Богомил в последнее мгновение сумел парировать удар, и кинжал вошёл ниже сердца, задев ребро. Исаак успел схватить свой меч и напал на противника. Тот отразил его нападение, корчась от боли, вытащил из раны кинжал, несколько раз ударил мечом отчаянно защищавшегося противника, сделал ложный выпад и поразил злобную гадину прямо в сердце. Оторвав рукав рубашки, перевязал свою обильно кровоточившую рану. Привёл лошадь, вынул из седельного мешка кусок полотна. Отрубил острым мечом голову врага и положил её в мешок. Взгромоздился на лошадь и, объезжая город, поехал в сторону Ильмень - озера.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 11
  
  
  
  
  
  
  
   Они лежали рядом, не касаясь друг друга, изнеможённые, наблюдая, как багровый диск полной луны заплывает в окно, наполняя комнату серебристым туманом. Долгое молчание прервал Никита:
  
   - О чём ты думаешь, милая?
  
   - О том же, что и ты, любый. Луна будто говорит мне, что нам придётся расстаться. Когда приедет отец, спрячься на сеновале, а потом уходи в бор, где мы бруснику собирали. Я к тебе приду. Там обо всём условимся.
  
   - Может, всё-таки рассказать ему о нас?
  
   - Он нынче в запале боя, он очень вспыльчив, не надо торопиться. Он откажет тебе, и мы не соединимся никогда. Когда мы с ним будем в безопасности, я выберу момент и всё ему расскажу.
  
   - Знай, я буду искать тебя.
  
   - Я тоже. Нас Боги связали навечно, - она нашла рукой его лицо, наклонилась над ним и стала мелкими нежными поцелуями осыпать его лицо, грудь и живот. Он тихо млел, наслаждаясь лаской, потом не выдержал, обнял её плечи, впился губами в её губы, ... .
  
   Они вышли из дома и сели на скамейку, сразу погрузившись в лунный туман, обнявшись, и увидели как знак судьбы движущуюся со стороны протоки конную фигуру.
  
   - Отец! - прошептала Лада, - Уходи. Он нас не видит, - она пошла навстречу всаднику. Всадник остановил лошадь, всматриваясь в приближающегося человека.
  
   - Лада, это ты? - задал он вопрос, сдерживая радость из-за неуверенности, созданной темнотой.
  
   - Отец! Отец! Я так ждала тебя! - крикнула девушка и бросилась к всаднику. Богомил слез с коня и стоял, ожидая дочь. Лада крепко обняла отца, так что тот не удержался от лёгкого вскрика.
  
   - Небольшая рана, - объяснил он.
  
   - Пойдём в дом. Я посмотрю, - потянула его за руку Лада.
  
   - Ты как мать, настоящий лекарь - поцеловал дочь Богомил. Он разнуздал коня, привязал его на длинную верёвку, чтоб он пасся на лужке, и пошёл за дочерью в дом. Никита, спрятавшись за дерево, из темноты наблюдал за встречей. Когда в окне засветилась лампа, он тяжело вздохнул и, ощупью выбирая дорогу, направился к прошлогоднему стожку сена на берегу озера.
  
   Утром Никита уже был на брусничной поляне. Лада появилась, когда солнце стало подходить к зениту. Никита сначала не двинулся с места, когда она появилась, измученный ожиданием. Наконец не выдержал и побежал ей навстречу. Обнял её, крепко прижал к себе, потом отстранился, поглядел на девушку с невыразимой тоской. Она прильнула к нему и прошептала срывающимся голосом:
  
   - Сегодня мы уезжаем. Опасность стала ещё больше. Отец казнил убийцу матери - Исака. И теперь его будут искать все киевские ратники.
  
   - Куда вы едете?
  
   - В Северскую землю. Там ещё сохраняется старая вера.
  
   - Я еду за вами.
  
   - Не надо. Тебя примут за соглядатая верные отцу люди и могут убить. И ногу тебе надо долечить. Отец собирается вернуться в Новгород, когда меня отвезёт. Через месяц или раньше. Тогда ищи его в городе, я ему всё расскажу. Он тебя найдёт.
  
   - Я тётке буду помогать дом строить. Она в Неревском конце жила, недалеко от пристани.
  
   - Знаем её. Прощай, любый мой, я отпросилась петли посмотреть. И поесть тебе принесла.
  
   - Глухаря возьми, я утром снял одного.
  
   - Нет, не надо. Дай, посмотрю на тебя. Запомню на всю разлуку.
  
   Она нежно, пряча закипающие надрывные слёзы, глядела на юношу, впитывая в память его лицо, фигуру, все его начинающие мужать черты, его стать - всего целиком. Он почувствовал, как слеза накипает где-то внутри, обнял её крепко, с трудом оторвался от неё, схватился за ствол берёзы, удерживая себя от недостойной мужчины слабости. Лада подошла к нему, нашла губы и с болью поцеловала его. Отвернулась и пошла, не оглядываясь. Юноша сел на кочку и сидел, раздавливая в руках ягоды брусники, пока ладони не окрасились красным как кровь соком.
  
   Хоронясь за деревьями и кустарниками, провожал Никита свою любу. С трудом сдерживался он, чтоб не обнаружить себя, но останавливала высокая строгая фигура Богомила, шагающего впереди с конём в поводу. Вот переправились они через протоку, и углубились в редкий лесочек за ней. Будто почувствовав его присутствие, последний раз обернулась и махнула рукой Лада, и стройная и милая фигура её исчезла за пушистой ёлью. Долго стоял Никита, словно надеясь на возвращение её силуэта. Нога сразу разболелась, а палку он бросил, и ему даже нравилось, что нога болит, отвлекая от грустных мыслей. Медленно брёл он к дому, и, когда увидел входную дверь, на мгновение остановился, ожидая, что дверь откроется и как всегда покажется Лада. После этого мгновенного и невозможного ожидания стало ещё горше, и неотвратимость одиночества охватила его.
  
   Вечером Никита ходил на берег Ильменя и молил Богов не разлучать его надолго с его ладой. Обращался и к Перуну, и Даждьбогу, и Ладе с Лелей, и Макоши с одной просьбой - не погубить их любовь, вернуть их друг другу. Бессознательно он надеялся на чудо внезапного возвращения Лады, но чуда не происходило. Ложась спать, парень стал украдкой молиться. А вдруг Христос по доброте своей снизойдёт к его просьбе, но в ответ кричали ночные птицы и громко ухал филин.
  
  
   Увёз Богомил Ладу к северянам, оставил её в доме у друга своего Вышеслава - жреца Перуна. Отдал ей драгоценности и деньги, а сам, стал собираться вернуться в Новгород, как обещал. С печалью в эти дни смотрел на дочь отец, и тогда поведала она ему о своей любви к бывшему послушнику и другу детства Никите. Потемнел лицом Богомил, готовый проклясть своё единственное дитя, но сдержался, умерил гнев свой. Стала объяснять ему дочь, что вернулся её избранник к старой вере и молился вместе с ней русским Богам, что попал он в монастырь ещё ребёнком, оставшись без отца и матери.
  
   - Отец, найди его, мне без него жизни нет, скажи ему, где я живу, - умоляла Лада.
  
   - Во имя памяти его отца и матери, с которыми я дружил, и если он с нами против христианских насильников, я скажу ему, где ты, - сменил гнев на милость Богомил. Лада поцеловала руку отца и обняла его, прижавшись к его груди как в детстве.
  
   Через два дня провожала она отца. Перед отъездом Богомил и два молодых жреца, едущие с ним, при большом стечении народа принесли жертвы Перуну, прося у него помощи против киевских супостатов: Владимира князя - братоубийцы и дяди его клятво- преступника Добрыни. Обнял Богомил любимую дочь, расцеловал её крепко-крепко, попрощался с Вышеславом, поручил ему смотреть за Ладой как за собственной дочерью, и во избежание долгого прощания пустил рысью своего коня и скрылся вместе со спутниками из виду.
  
  
   Только неделю смог выдержать Никита, оставшись один. Всё ему напоминало о Ладе. Ему снились сны, в которых он чувствовал её присутствие. Просыпаясь, он тянулся рукой, надеясь обнять любимую, но рука натыкалась на холодную подушку. Опухоль на ноге спала, остались только фиолетовые пятна, и он подолгу ходил по берегу озера, провожая солнце, обращая к нему немые просьбы. В хмурый дождливый день ему стало совсем невмоготу, и он, быстро собрав свои вещи, поплыл на лодке в Новгород. Приплыл он в город поздно вечером и, вытащив лодку недалеко от сгоревшего дома тётки, пошёл на пепелище. Дожди смыли пепел, полусгоревшие венцы дома были скинуты с фундамента. Немым укором торчала в небо печная труба. Рядом с остатками дома был сооружён шалаш.
  
   - Есть кто здесь? - неожиданно задрожавшим голосом спросил Никита.
  
   - Кого навьи принесли? - послышался недовольный голос из шалаша. Плетёная дверь отворилась, показалось лицо тётки Маруни.
  
   - Тётя, это я к вам пришёл, Никита.
  
   - Что, выгнали из монастыря?
  
   - Я сам ушёл. Земля родная не приняла моего крещения.
  
   - Эвон, как! А здесь все стали христианами. Если креста на груди нет, то в подвал посадят.
  
   - А я свой выбросил.
  
   - Крест нательный нынче вместо охранной грамоты. Где живёшь-то?
  
   - Жил на Ильмень-озере, а сейчас встретиться хочу с волхвом - Богомилом.
  
   - Соловья поймать хочешь?
  
   - Какого соловья, тётушка?
  
   - Жреца нашего Богомила- Соловья. Нешто клички его не знаешь?
  
   - Я дочь его ищу. Ладу. Он её с Ильменя увёз. А я её ищу.
  
   - Недалеко здесь копёшка сена стоит. Держи тулуп. Укроешься им. Утром поговорим, племянничек, - кинула ему тулуп тётка.
  
   Утром Никита рассказал тётке всё, что с ним произошло с тех пор, как его увезли из Новгорода. Тётка даже прослезилась. Вообще, она уже отошла от того жуткого состояния, в котором находилась после пожара и смерти мужа. Так люди, близкие к помешательству от горя, бессознательно стремятся к другим людям, чтоб не уйти окончательно в безвозвратную сумасшедшую тоску. Но всё равно тётка Маруня была плоха.
  
   - Тётушка, - спросил Никита, - А как же ты зимой будешь жить?
  
   - Не знаю, племянничек. Пока лето, тепло - не страшно, а зиму не пережить. Да зачем мне жить? Для кого?
  
   - Тётушка, давай дом построим снова. Я помогу, - горячо заговорил Никита, не выдержавший такого её настроения.
  
   - Кто ж дом-то рубить будет?
  
   - Я буду, я умею, я уже рубил конюшню и хлев. Лошадь нужна - брёвна вывозить.
  
   - Лошадь есть, у соседа в конюшне стоит. Дак, я ему столько должна, что лошадь отдать придётся.
  
   - Не отдавай, тётя Маруня.
  
   - А тебе верить-то можно? Вон, смотрю, прихрамываешь.
  
   - Можно. Рубить смогу, а нога, уж, проходит. Мне в лесу спокойней, поди, ищут меня.
  
   - Чего есть-то будем, племянник. Я уж одну корову и лошадь продала.
  
   - Сети у меня есть, петли на дичь поставлю.
  
   Работать решили, не откладывая. Обмерили фундамент, привели лошадь, запряжённую в одну переднюю колёсную пару, и отправились выбирать делянку. Рядом с городом строевой лес был повырублен, только через полверсты пошли березняки с одинокими сосенками, но вскоре вошли в молодой сосновый бор со стройными соснами, какие и наказывала выбирать тётка Маруня. Никита работал с утра до ночи. Возил брёвна, ошкуривал их, вырубал в них пазы, но строительство дома, постав первого венца тётка Маруня определила только после новолуния. Так и сделали.
  
   Работой Никита старался заглушить своё нетерпеливое желание снова встретиться с Ладой. Никаких сведений о ней он узнать не мог. Вскоре Никита оброс рыжей клочковатой бородой и не брил её. Тётка достала ему крестик, чтоб его не схватили стражники Добрыни, и выдавала его за нанятого на строительство дома работника. Из леса Никита иногда приносил пойманных в петли глухарей и зайцев. В небольших протоках между озерками он ставил сети, и рыбы хватало даже на продажу. Тётка Маруня ожила: ходила на рынок продавать рыбу и молоко, помогала набирать мох.
   К началу осени, когда сруб был готов, и надо было разбирать его и закладывать в пазы мох, пришёл сосед по имени Щур, давний знакомый тётки Маруни и сказал ей, что соседи приговорили завтра устроить им помочи, и пусть она готовит назавтра большой обед. Назавтра пришли пятеро мужиков с жёнами и детьми, и работа закипела. Две семьи отправились рубить камыш, а все остальные разобрали сруб и стали споро собирать его, прокладывая между брёвнами мох. За два дня дружной весёлой работы поставили и сруб, и потолок из тонких сосновых брёвен, покрытых камышом. Стропила врезали в брёвна последнего венца на срубе и покрыли камышом. На пол принесли синеватой глины, разровняли её, смочив водой. Также камышом закрыли и фронтоны крыши. Много хлопот вызвала навеска двери. Петли и оковку двери взяли от старой двери. Железо, побывавшее в пожаре, сохранило прочность благодаря своей толщине. Дверь навешивали последней, когда уже наползали осенние сумерки. Скатерть постелили во дворе возле разожженного костра. Маруня весь вечер запекала рыбу, тушила дичь, раздобыла медовухи и мёда. Догадливые хозяйки принесли свои тарелки и ложки, и при свете костра все устроились вокруг скатерти со снедью.
  
   - Дорогие мои соседи, спасители мои! - дрожащим голосом обратилась к сидящим тётка Маруня, - замёрзла бы я в эту зиму без вашей помощи. Жить мне не хотелось после смерти моего старика. Спасли вы меня своей добротой. Отхожу я, оживаю. Спасибо племяннику и вам. Печку я завтра побелю и вычищу всё в избе, а пока не обессудьте - здесь принимаю.
  
   - А домового, что не зовёшь в дом?
  
   - Печка-то цела, дак, чай и не уходил. Да, я позову, позову. Домовой! Домовой! Приходи ко мне домой! - почти пропела Маруня. Все заулыбались.
  
   - Прости, что поздно пришли на помочь, - остановил её Щур, - сама знаешь, надо было урожай собрать и ягод и грибов и мёда заготовить на зиму. Заплошали все нынче, как бы не умереть с голоду да холоду, думаешь. Времена тяжёлые. Но тебе ещё трудней было. Помощник у тебя хороший. Брёвна-то сыроваты у тебя - на следующий год заново надо будет мох подтыкать. Поможем. И ещё, Маруня: причелины на фасад я тебе вырежу со всеми знаками, чтоб от навий защититься, и конька на крышу тоже сделаю. А на печку я полушубок вывороченный тебе дам, чтоб Велес вам помогал и вернул бы прежнее богатство. Мы новгородские завсегда друг за друга стоять будем. Пусть живёт Господин Великий Новгород. Выпьем, други! - закончил Щур.
  
   Зазвенели бокалы, заулыбались после крепкой медовухи усталые лица.
  
   - Дай я тебе руку поцелую! - пошла тётка Маруня к Щуру, обходя гостей.
  
   - Зачем руку, Маруня, давай так обнимемся. Я тебя помню молодой и красивой и певуньей первой, - убирая свою руку и обнимаясь с хозяйкой, говорил Щур. Все улыбались, женщины смахивали нечаянные слёзы. В свете костра колебались на светлых стенах избы огромные фигуры людей. Щуру принесли гусли, дружная компания сначала запела, а потом стала танцевать в присядку, с выкриками. Но усталость брала своё, дети стали засыпать, и у костра скоро остались Никита с тётушкой.
  
   - Устал ты, племяш. Отдохни, развейся. Завтра праздник жертвоприношения Яше - Ящеру, что в воде живёт.
  
   - Тётушка, я такого праздника не знаю.
  
   - Это старый праздник. Он речной Бог. Ему курицу надо приносить в жертву. В реку её бросать. Я тебе дам завтра петушка. Гудошники на реку собираются, песни, пляски пойдут, а я стара, не дойду. Сходи, Никитушка, принеси жертву.
  
   - Да я и песен не знаю и плясок. В монастыре за них наказывали. Схожу, раз просишь, тётя.
  
   - Да завтра весь народ там будет. В церковь мало кто идёт. Попы за всё мзду берут в своих церквах. Понастроили их, а в них одни варяги из дружины и ходят, да киевские тиуны, а новгородцы на Перунов день - на Купалу все в лес, да на реку идут, игрища устраивают, песни поют, зимой колядуют всем городом. Весело! Баско! Попы злятся, а мы их не звали, - разразилась Маруня длинной речью, - Пойдёшь на реку, Никита. Не обиделся на меня за что-нибудь?
  
   - Пойду, тётя. А попов я и сам не люблю.
  
   Утром Никита, взяв петушка, пошёл на Волхов вместе с другими молодыми и старыми людьми. Молодёжь, выйдя за пределы города, запела песни. Какая-то девушка подмигнула Никите, поводя плечами, и залилась звонким смехом. Что-то в её лице напомнило юноше его любимую. Он остановился, праздновать уже не хотелось. Мешал только петух, зажатый в руке. Никита остановил пробегающего мимо мальчика и отдал ему петушка. Тот удивлённо посмотрел на него, но не нашёлся что сказать, и побежал дальше. Остановился, и кивнул несколько раз головой, благодаря Никиту. Тот удалялся от веселья.
  
  
   Тётушка Маруня узнала через друзей о приезде Богомила. И Никита встретился с ним. Строго и внимательно вглядывался в него мудрый старик, так что Никита сначала чувствовал неловкость, а потом готов был обидеться на предполагаемого тестя, но тот вдруг улыбнулся ему светлой, не лишённой грусти улыбкой, и, положив на плечо юноши свою руку, сказал:
  
   - Знал я отца твоего и мать. Достойные люди были. Похож ты на них. Рассказала мне Лада о вашей встрече, - снова впился взглядом в лицо Никиты Богомил, - Любишь ли ты её нынче?
  
   - Люблю ещё больше. Даже во сне она ко мне приходит. Не могу без неё. Прошу у Вас руки вашей дочери, батюшка.
  
   Мгновенная грусть на лице отца сменилась улыбкой. Он снова положил свою тяжёлую руку на плечо юноши и, глядя ему в глаза, ласково произнёс:
  
   - Будьте счастливы. Пусть дети ваши будут красивыми и светлыми.
  
   Дрогнули ресницы на его суровом лице, но снова улыбнулся Никите Богомил. Постоял, задумавшись, Богомил и, глядя своим пронизывающим взглядом, задал вопрос юноше:
  
   - Крепок ли ты в вере отцов?
  
   Со стыдом вспомнил Никита свою недавнюю молитву ко Христу о встрече с Ладой и, опустив глаза, произнёс:
  
   - Не знаю.
  
   - А кто создал русских людей?
  
   - Род великий.
  
   - А кто их защищает испокон века?
  
   - Перун могучий.
  
   - Готов помочь мне в схватке с христианскими супостатами?
  
   - Готов.
  
   - Клянись.
  
   - Клянусь памятью отца и матери, клянусь землёй родной, клянусь хлебом и водой служить нашим Богам и людям нашим.
  
   - Боги! - воздел руки жрец Богомил, - примите недавнего отступника! Да не уподобится он слабым в вере, да поддержите его и защитите от злых навий и чужих лживых богов.
  
   Привёл Богомил Никиту в небольшой тайный хором, поставленный верными Перуну новгородцами на поляне в глухом лесу. И молились они и принесли жертву Богу каплями своей крови, сделав порезы на большом пальце левой руки. Стал Никита помогать Богомилу в проведении молений на глухой лесной поляне. Много раз Богомил ночевал в новосрубленном доме Маруни. Главнейшим же делом считал жрец общегородское моление в старом хороме на Перыни. 'Тогда Бог покарает отступников и возьмёт верных в Ирий', - говорил Богомил. Не называл он времени собутки, выжидая только ему известного момента. Небо изливалось дождями, будто оплакивало кого-то. Но вот по ночам стало подмораживать, и дожди прекратились.
  
   Назавтра объявил Богомил новгородцам тайно вечером идти на Перынь, а сам с четырьмя помощниками стал сооружать двенадцать костров по окружности Перыни и два костра в центре: один небольшой, а второй - с помостом, обложенным хворостом, и лестницей на помост. Никита был среди помощников. В конце дня поехал Богомил к тайному месту, где хранилась голова Исаака и отрубленные головы киевских дружинников, убитых в первые дни осады города. Дурно пахли разлагающиеся головы врагов, но превозмог отвращение жрец Перуна, приторочил мешки к седлу и вернулся на Перынь. Головы дружинников водрузили на шесты вокруг малого костра, а голову Исаака Богомил надел на шест рядом с большим костром. Мушиные личинки ползали по начинающему разлагаться мясу, и только яблоко подслеповатого глаза вывернулось вверх и удивлённо вперялось в небо. Поставили на прежнее место деревянное изваяние Перуна, выловленное из Волхова. Тогда махнул рукой Богомил - жрец Перуна зажигать костры на святилище и воздел руки к небу. И, будто услышав его мольбу, блеснула молния, загрохотало в осеннем небе. Упали на колени испуганные новгородцы, пришедшие на последнюю службу Перуну огненному. И было их немало.
  
   - Встаньте! И стойте гордо! - призвал Богомил, будто с громом тягаясь громкостью. Могуч Бог наш, но милостив к верующим. Любит он гордых людей! Такими и были новгородцы всегда. Разве что не будут потом. Тогда и Перун от вас отвернётся. Берегите землю нашу и любите Богов наших: И Перуна, и Рода, и Макошь, и Велеса, и Ладу. Здесь святилище Перуна, но беда нависла над всеми русскими Богами. Силой их свергли, и варварского бога, отнимающего у нас силу, превращающего нас в рабов, чтоб легче было владеть нами, Иисуса распятого нам навеливают, чтоб исчезла непобедимая сила русичей, прославленная подвигами князя Святослава и его богатырей, чтоб стали мы как греки непостоянными и лживыми, трусливыми в бою и пугливыми в жизни.
  
   Со стороны города начали взблёскивать кольчуги движущейся киевской дружины. Богомил увидел их и, тяжело вздохнув, показал рукой собравшимся на приближающуюся опасность:
  
   - Не удастся нам сегодня почтить наших Богов общей трапезой. Видно, есть и среди новгородцев доносчики. Никита! Зажигай краду ! - крикнул он своему помощнику.
  
   - Спускайтесь, - позвал Никита волхва. Богомил отрицательно помотал головой.
  
   - Зажигай и уходи! - грозным, исключающим возражения голосом приказал Богомил юноше. Никита двинулся поджигать факелом сучья в местах, удалённых от лестницы, оставляя выход для волхва. Богомил видел, что невооружённые горожане не смогут противостоять многочисленным дружинникам, и скомандовал своим громовым голосом:
  
   - Новгородцы! Уходите! Рассеивайтесь по лесу! Я буду молить Богов за вас. Вспоминайте нашу последнюю неоконченную собутку.
  
   Толпа вооружённых горожан выдвинулись навстречу дружинникам, но были сразу окружены превосходящими силами и, встав спиной друг к другу, сражались в плотном кольце врагов. Трое рослых дружинников направились в сторону крады, на которой стоял Богомил. Впереди бежал высокий, одетый в блестящую кольчугу дружинник, лицом с узкими глазами похожий на степняка. Никита сунул факел в сучья, схватил толстую длинную палку и напал на него. От удара по шлему тот не смог уклониться и упал на землю. Никита ударил его сверху своей дубиной, но подоспевшие двое других дружинников свалили Никиту с ног и оглушили его ударом по голове. 'Слезай!' - закричали они стоящему на помосте жрецу. Богомил не отвечал им, уклоняясь от клубов дыма начинающего разгораться костра. Подбежали ещё несколько дружинников, за ними подскакал воевода и, увидев Богомила, приказал дружинникам стащить его с помоста. Тот поднял лежащий у его ног меч и стоял, ожидая врагов. Невольно он внушал ужас нападавшим своим длинным холщовым платьем, высокой шапкой с крыльями сокола по краям, жезлом с изображением молнии в левой руке и мечом в правой. Невысокий подвижный дружинник, размахивая мечом, полез на помост по лестнице. Жрец стоял, не двигаясь, ожидая врага. Когда дружинник влез на помост, подбежал к жрецу, тот размахнулся мечом, нанеся мощный удар, и ткнул острым навершием жезла выше верхнего края кольчуги. Резко выдернул жезл. Хлынула струёй кровь, дружинник постоял, как бы раздумывая, и упал лицом на помост. Пока шла схватка с первым противником, ещё два дружинника успели вскочить на помост. Клубы дыма мешали дышать и видеть врагов, Богомил неожиданно для них вынырнул из клубов дыма и поразил мечом здоровенного детину, шедшего первым. Второй в страхе спрыгнул с помоста. Языки огня уже пробивались над одним краем помоста, дыма стало меньше, и фигура волхва на фоне языков пламени высветилась величественная и неподвижная. Сражение между горожанами и дружинниками прекратилось, все смотрели на Богомила. 'Проклинаю князя Владимира и всех слуг его!' - крикнул Богомил, - До встречи в Ирии, верные новгородцы!' Порыв ветра раздул пламя, и вспыхнул хворост со всех сторон. Пламя взвилось высоко, закрывая жреца. На мгновение снова показалась его фигура. Превозмогая боль и жар, он пытался выпрямиться. Огонь гудел вокруг него. Волосы на голове вдруг вспыхнули, будто венок из огненных цветов. Потом очевидцы говорили, что видели как он улетал на небо вместе с пламенем и дымом. Крада начала рушиться, и ещё сильнее разгорелось пламя.
  
  
   Остатки вооружённых новгородцев теснили иногда дружинников, но силы были слишком не равны, и всё меньше оставалось храбрецов, заведомо идущих на смерть во имя веры. Никита очнулся и смог видеть жертвоприношение и Богомила и его врагов. Помост рухнул, разбрасывая снопы искр. Никиту со связанными руками притащили в амбар и бросили на пол. Ночью зубами развязал Никита узел на руках соседа, а тот развязал его. Освободили от верёвок других пленников в амбаре и стали руками делать лаз под стену. Счастьем пленников было то, что амбар находился за стенами города. Боялись стражники, что в городе их освободят жители. На исходе ночи сумели пленники прокопать достаточно широкую дыру и ползком уйти в соседний лесок. Среди пленников находился купец, хозяин судна, стоявшего под погрузкой в гавани. Он предложил своё судно недавним пленникам для бегства в норманнские земли. Сильно ушибленная голова и головокружения заставили Никиту принять предложение. В его состоянии он бы легко попал в руки дружинников Добрыни. И пропало судно. Узнала Лада о самосожжении отца и исчезновении Никиты, вернувшись в Новгород. Пробралась Лада на Перынь и, стоя на пепелище крады, молила с каменным неживым лицом: 'Накажи, Перун, извергов Добрыню и Владимира, погубивших моих милых, испепели их, уничтожь, а я буду до смертного мига служить Вам, древние Боги', - поклялась, верная отцовым заветам дочь.
  
  
   Прошло два года с тех трагических событий. Сыну Никиты уже исполнился год. Назвала его Родиа - молния.Ждала Никиту Лада, не выходила замуж, хотя сватались к ней многие. Стала она известной в городе лекаркой. Говорили, что знает она и приворотные зелья, и теряющие любовь мужей жёны часто просили её помочь им. Поп соседней церкви грозился сжечь её за колдовство, но презирала она его угрозы, хотя в споры не вступала. Когда через много лет после описанных событий восстали новгородцы и стали громить церкви, выделялся среди них немолодой волхв по имени Мечислав и по кличке Соловей, внук Никиты и Лады.
  
  
   Щедро наградил князь Владимир своего дядю Добрыню. Назначил его своим наместником в Новгороде с правом преимущественного кормления: большую часть податей мог он забирать в свою казну. Жил он в княжеском дворце со всеми своими жёнами и наложницами. Был он, казалось, в полном расцвете сил: высокий, толстый, краснолицый. Громовой его голос с раннего утра слышался во дворе и залах дворца. И вдруг вся эта физическая мощь и сила лопнула как проколотый бычий пузырь. С самой важной после князя фигурой в княжестве случился удар. Ближние люди видели, как захрипел он и упал, схватившись рукой за голову от нестерпимой боли. Когда подняли его и уложили на кушетку, силился он что-то сказать, двигал губами, мычал, но понять его было невозможно. По городу разнеслась весть, что наместника отравили. Но сразу он не умер, и горожане стали, осторожничая, с опаской передавать другую причину внезапной болезни всесильного воеводы: заколдовали жрецы. Многие граждане с затаённой радостью передавали эту новость. Больной был неспокоен, тужился что-то сказать, смотрел на окружающих слезящимся взглядом. Иногда злоба искажала его лицо, он брызгал слюной, громко мычал. Ему подносили питьё и еду, он отталкивал их не потерявшей способности двигаться правой рукой, издавал громкий крик, что-то вроде '.. а-а....я-я..' и замолкал, с ненавистью глядя на окружающих. Через несколько дней он умер, изогнувшись всем телом, так что с трудом смогли его распрямить, чтоб положить в гроб. Похоронили Добрыню в Новгороде в ограде церкви.
  
  
   Князь Владимир был в походе на норвежского принца Эрика, захватившего Старую Ладогу, когда узнал о смерти дяди. Отношения между ними в последний год ухудшились. Владимир не смог простить своему родственнику покровительственного отношения к себе, великому князю, уже взрослому человеку, отцу более десятка детей, победителю многих врагов княжества. Даже на пирах гусляр и певец, желчный остряк Добрыня временами затмевал князя. Пока была жива мать, тоже сознательно или бессознательно признававшая умственное первенство брата над сыном, Владимир сдерживался. Мать умерла больше года назад, и Владимир снова отправил Добрыню наместником в Новгород. Но продолжать мысленную войну за первенство с мёртвым Владимир не стал. Напротив, он ощутил, как ему будет не хватать его хваткого и жестокого родственника.
  
   Выгнав всех из шатра, князь велел принести вина, и не тревожить его, не входить в шатёр. 'Мать-покойница всегда наставляла меня держаться дяди... - осушил бокал вина князь, - А как они друг друга держались. Чужаки в Киеве, а первыми людьми стали. Без них я бы князем никогда не стал. В лучшем случае деревеньку или городишко бы получил в удел. А всё-таки и они бы без меня никем не стали. Мать рабыней была, а стала княгиней, а дядя стал главным воеводой и главным советником в княжестве. Тяжело без него будет, а всё же, как будто и облегчение я получил. Надзор его надо мною тяжек мне был. Он мне строгого отца заменял. Великий князь Святослав меня не любил, да и я его не жаловал. Из-за матери. Бабушка одна, княгиня Ольга, меня и любила, признавала меня внуком своим. Я, бабушка, теперь тоже стал крещёный. Ты бы обрадовалась, - продолжил свой разговор с умершими князь, - Ты, бабушка, нынче в раю, а со мной тебе не встретиться. Мне в аду гореть за убийство Ярополка. Мне это убийство приписывают, а я не приказывал его убить. Добрыня приказал. Я его мог остановить, но боялся, что Ярополк меня потом сгонит с престола и убьёт. Не проклинай меня, бабушка. Слышишь ли ты меня? Живы ли души-то после смерти, или врут попы? Допрашивал я их. Один только Иоанн, митрополит, признался, что сомневается, но просил никому того не сказывать. Вот я с ними разговариваю, как живые перед глазами стоят, а ни слова не скажут. Да, нет никакой жизни за гробом. Хочется, чтоб была. Это да. Но нет её. Ну, расчувствовался я, - налил себе новый бокал великий князь, - жаль, похороны без меня провели. Поглядеть бы в последний раз. Сам Добрыня перед смертью распорядился сразу похоронить'.
  
  
   К схватке с дружиной принца Эрика подготовились капитально. Ждали только схода талых вод. Принц Эрик, лишённый престола у норвегов, винил в этом русского князя. Не без оснований. Как только к концу лета ему удалось собрать войско из скандинавских удальцов, он высадился на восточном берегу Варяжского моря в славянских землях, и, грабя и сжигая деревеньки, дошёл до Старой Ладоги и после недолгой осады взял эту крепость. Зимой великий князь Владимир собрал войско, и, как только на лужайках стала пробиваться трава, отправился в поход. Новгородская дружина выставила заслоны ещё осенью, но одна идти на варягов не осмелилась. Ждала киевскую дружину.
  
   Незадолго до выступления русского войска дозорные донесли, что принц Эрик собрал своё войско, покинул Старую Ладогу, пошёл на берег моря и отплыл неизвестно куда. Оставленный город, разграбленный и наполовину сожжённый, встретил противным кислым запахом мокрой гари, криком ворон и пустотой улиц. Пир устроили в сохранившейся просторной избе княжьего посадника. В верхней просторной горнице вымыли полы и стены, поставили длинные столы и позвали всю дружинную верхушку. Много пили, провозглашая тосты и здравицы, орали песни, клялись в следующий раз не упустить принца Эрика, и напоить свои мечи его кровью и кровью его приспешников.
  
  
   Владимир допьяна напился, и утром проснулся от боли в правом подреберье. Во рту держался отвратительный привкус. Вызванный лекарь назначил кровопусканье и красное вино помалу. От вина снова заболело под рёбрами. Князю казалось, что тело его увеличилось, и в этом большом теле он чувствовал, как с шумом, толчками пульсирует кровь. Небольшая светёлка, где лежал князь, тоже, казалось, раздвигала свои стены и потолок. Усилием воли князь возвращал окружающее к первоначальным размерам, но тут же снова потолок будто начинал подниматься, а боль в правом боку усиливалась. Лекарь и греческий поп рекомендовали отдых от переутомления и лучше в тёплых краях. 'Завтра едем в Киев!' - приказал великий князь.
  
   До Новгорода князь ещё ехал верхом, но в тело прокрадывалась предательская слабость, и в Новгороде он пересел в карету. Благо, дороги начали подсыхать. Весна дружно поворачивала на лето, и самочувствие князя стало улучшаться. Вернулся аппетит и боли в боку ослабели. Не заезжая в Киев, повернул князь в Берестово. 'Там я отдохну. В баньке попарюсь', - пояснил князь начальнику своей охраны Свену.
  
   Берестовский дворец зашевелился как муравейник, узнав о приближении великого князя. Все его приезды всегда ознаменовывались разгульным праздником. И сегодня всполошённый княжеским приездом старый воевода Облынь, отправленный в Берестово доживать, охраняя княжеский дворец и беспокойных его жительниц, приказал немедля топить баню для князя. Соправительница берестовского дворца бывшая киевская сводня Хрутня, выслушав пожелания великого князя, приказала готовить любимые князем запечённые кабаньи окорока и тушёных уток, вынимать из погребов фряжские вина и медовый квас, оттаивать замороженные в подвалах ягоды, а сама отправилась в 'девичий' дом, где жили в ожидании княжеских наездов княжеские наложницы. В 'девичьем' доме жили молодые 'девки', а те, что постарше переходили в соседний дом, где их учили плести кружева, ткать и вышивать. Князь редко посещал своих 'старых курочек', предпочитая молодых. Хрутню встретили вопросительными взглядами. 'Чего сидите в затрапезе! Одевайтесь! Румяньтесь! - закричала соправительница на девок, - Господин ваш приехал. Ты! Ты! И ты! - ткнула она пальцем в трёх крупнотелых розовощёких девок, - Пойдёте в баню князю услужать. Будете в одних рубахах, а там, как скажет'. Девки закраснелись, но начали оживлённо собираться.
  
  
   Когда Облынь плеснул на каменку второй ковш воды, всё помещение парной заволокло паром. Еле виднелись сквозь пар фигуры Свена и Облыня. Владимиру стало душно, он отступил назад и сел на нижний полок. Заболело под нижним правым ребром, и горячий пар обжёг губы и гортань. Надежда попариться, отдохнуть и избавиться от хвори не сбывалась. 'Позвать, что ли, девок?' - спросил Облынь. 'Зови!' - крикнул Свен и испуганно глянул на князя. Тот мотнул головой, соглашаясь со Свеном. Подталкивая друг друга, вошли три девицы. 'Снимай рубахи. Здесь жарко!' - хохотнул Свен. Девы уставились на князя. Тот махнул рукой: снимай. Девицы, стыдясь и вместе с тем выставляя полные груди, сдёргивали с тела тонкие шёлковые рубашки, обжигая мужиков своей наготой. Князь посадил самую полногрудую из девиц себе на колени, огладил её спину, но острая боль снова пронзила его тело, и он столкнул её с колен. 'Попарьте меня', - приказал князь и лег на полок на предупредительно расстеленное толстое одеяло. Удары веников больно отдавались по всему телу, и Владимир приказал отставить. Отпил из ковша брусничной воды с мёдом, и вышел в предбанник. Прилёг на скамью, застеленную мягкой медвежьей шкурой, и задремал, слушая шум в ушах, напоминающий шум прибоя.
   Посланная Облынем грудастая девка осторожно прилегла рядом с уснувшим князем, накрывшись одеялом. Вскоре и она уснула, истомлённая жаром. Во сне она толкнула князя, и он проснулся немного освежённый сном. В парилке слышались голоса Свена и девиц, хлопки веников по телу, сдерживаемый хохот. Князь посмотрел на лежащее рядом
  обнажённое женское тело, и привычное желание зажглось в нём. Но тело отказывалось повиноваться его желанию. Казалось руки, ноги и всё тело увеличилось в размерах. Раздвинулось и помещение: потолок поднимался, и требовалось усилие вернуть его в прежние размеры. 'Устал я', - подумал князь и столкнул лежащую рядом девку, испытывая к ней одну только злобу и раздражение. Крикнул слугу, оделся и пошёл в покой, прогнав приглашающую его на пир Хрутню. Спал он плохо, снились страшные сны: за ним гонялись какие-то крылатые существа без лиц.
  
   Утром Владимир долго лежал в постели, обдумывая происходящие в нём перемены: боли, мешающие ему наслаждаться жизнью. Больше же всего его уязвляло потеря им мужской силы, которой он очень гордился, гордился своей неутомимостью, небывалым количеством жён(восемь), детей( больше десяти от законных жён) и двести наложниц в Берестове, триста в Белгородке близ Киева, триста в Вышгороде. Он очень любил похвастаться, а вчера так позорно мужская сила ему изменила. Мысль, что его околдовали, пришла ему внезапно, испугала его. Он начал напряжённо решать, кто мог наслать на него порчу. 'Рогнеда - она давно выслана из Киева, и давно проклинает меня. Её Боги бессильны. Это что-то другое. Анна! - вдруг пронзила его мысль, - но я немного боюсь её, никогда не оскорблял её. Эта сестра греческих императоров, сумела внушить мне уважение к себе своей начитанностью, своими манерами. Она могла наслать гнев своего Бога на меня. Я давно не заходил к ней. К старости она потеряла очарование. Её Бог силён. Не одна Византия, а все страны Европы перешли под его руку. Но Бог моей матери - Яхве - отец Христа - самый сильный Бог! А есть ли Боги, или всё выдумки попов? Есть и мстят мне за неверие, - почувствовал Владимир острую боль в боку, - Надо ехать в Киев и к Анне зайти. Надо пожертвовать на церкви и не забыть помолиться в них, - принял решение князь.
  
  
   По дороге в Киев великий князь успокоился и кроме молений и жертв в христианские храмы решил и воинов своих не обижать и велих людей, для чего организовать большой пир перед дворцом и одарять и простых горожан снедью и брагой. Ему пришла мысль, что Добрыня мог посмеяться над его решениями, а потом, может, и одобрить их.
  
   Многое из своих задумок не выполнил князь, но пиры его остались в памяти потомков. Как и последний его пир, на котором он услышал непотребные слова своего сына Ярослава, переданные ему податным дьяком, изгнанным из Новгорода. 'Новгород - Киеву не данник. Платить не буду', - крикнул Ярослав, изгоняя дьяка. Услышав эти слова, побагровел лицом великий князь, рука потянулась к неразлучному мечу с острым желанием зарубить дьяка, принёсшего эту весть и не сумевшего отстоять интересы великого князя. Сдержал себя Владимир, убрал руку с рукояти меча, только ещё сильнее побагровел. 'Отозвалась кровь Рогнеды. Злыдень, на отца руку поднимает. Утоплю в Волхове', - бухали в голове тяжёлые мысли. Великий князь стукнул по столу кулаком, вскочил и заорал: 'Собирать войско! Новгород восстал! Дани не платит! Утоплю в Волхове!' - внезапно закачался и сел от пронзившей его острой боли в сердце. Князя увели, вызвали лекаря. Боли не прекращались, на утро лицо пожелтело. Какое-то безразличие стало охватывать князя, только слышно было во всём теле, как тяжело бухало сердце, перегоняя кровь. Пришли воеводы спросить, собирать ли войско. 'Собирать! Собирать!' - закричал князь. Лицо его исказилось, рука потянулась к левой снова пронзённой острой болью стороне груди. Боль стала невыносимой, и больше ничего уже не слышал и не видел великий князь киевский Владимир, прозванный крестителем Руси. Отпели его и похоронили в ограде Десятинной церкви.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Эпилог
  
  
  
  
  
  
   Прошло почти сто лет со времени событий, описанных в нашей книге. Воздвигли новгородцы новое восстание в защиту старых Богов. Вождём восстания был волхв Перуна Мечислав - правнук волхва Богомила и внук его дочери Лады и Никиты. Много волхвов и кудесников сопровождали Мечислава - сильна была в народе старая вера. Долго ждал Мечислав, наставляемый любимой бабушкой Ладой, всенародного возврата к вере прадедов. Готовил этот миг: тайными радениями в глухом лесу с верными сторонниками, молитвами к Богам - да вразумят они заблудших новгородцев, насильно крещёных, пасомых чернявыми хитроватыми сребролюбивыми греками. И дождался! Во многие последние годы не видели жители помощи от Христа: хозяйничали в русской земле половцы, разбившие объединённые силы русских: и грабили, и убивали, и насиловали. И природа стала недоброй к русичам: то дожди зальют пашню, то засуха всё сжигает. Зверя и рыбы стало мало. Торговля обложена огромными княжескими пошлинами. А попы вымогают свой налог - десятину. Житья не стало в Новеграде. Сразу все вспомнили старые времена и исконих русских Богов, дававших защиту от врага и всякое пропитание и обзаведение, покой и силу духа. Помогла очнуться и тайная преследуемая проповедь сохранившихся волхвов и мудрых старейшин. Изгнали новгородцы творящих насилие греческих попов вместе с митрополитом сыном Акима(Анастаса) корсунянина, а потом и церкви хотели сжечь. Ненадолго возрадовались новгородцы. Княжеская власть всегда не любила самовластия веча. Выступила она в защиту попов, укрощая новгородскую вольность железом. 'Живота своего не пожалеем в защиту наших Богов!' - призывал новгородцев на вече Мечислав. Погиб он во главе своей паствы. Погиб как воин в бою, повторив подвиг прадеда волхва Богомила. Не одну сотню лет бунтовали русские люди, защищая и призывая в помощь Рода и Перуна, Велеса и Макошь, Ладу и Даждьбога, борясь с навязываемым им христианством, но очень выгоден был властвующим людям призывающий к всепрощению Христос. Оскорбились древние Боги и стали покидать Русь.
  
  
  
   Конец
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"