(писано со слов Мудня, последнего поморского панка)
Под самую осень это случилось, когда деревья еще не успели сменить красу, листва до сих пор радовала сочной зеленью, но темные ночи становились все длинней, и по утрам в воздухе чувствовалось дыхание приближающихся заморозков. Великая, озорная по весне Онега теперь степенно мелела, загодя готовясь к дождливому сентябрю, и самые умные птицы уже поглядывали на юг и клювом попусту не щелкали. А мы же с Кирлой, что твои лоси, во все лопатки ломились от ярнемских амазонок, решивших вдруг, что наши детопроизводные органы должны служить их светлой идеи тотального феминизма. За три дня безпередышного галопа буераков с буреломами пересчитали неисчислимо, выдохлись как последние проститутки, - прости, господи! - отчаявшись из таежных дебрей выкарабкаться, а тут глядь - под пригорком выяснивается деревенька. Мала не мала, а все ж радость.
Знали б, конечно, чем нам это обернется, ей богу, лучше бы обратно в полон к грозным воительницам возвратились, но в тот момент на уме у нас только одно было: пожрать да поспать. Чувство опасности отупело до предела. А что вы хотели? Панки вам не лошади.
Вот и припустили мы, значит, в сие селение, а там - тишина. Ни души, поверите ли, несмотря на угасающий день, когда все приличные бабки мозолистыми задами полируют лавочки и перемывают косточки соседям. Тишь, гладь, жу-уть! А дома, тем не менее, ухоженные, на огородах морковь колосится, из стойл говном несет; и только хозяев не видать, словно бы, только что все разом ушли, забив на хозяйство. Нездоровая фигня, одним словом.
Кирла, конечно, по простоте своей душевной сразу же предложил позаимствовать еду из домов, но я его быстро образумил. Где ж это видано, чужое за просто так крысить? Мы ж даже не знаем, у кого берем. Негоже!
И вот, угнетенные такими тяжкими помыслами, добрались мы до противоположного края, у Онеги самой, а там баба! Голая, поверите ли! Сидит на бережку, волосы длиннющие золотыми прядями распустила по плечам - сушит. Видно, только из воды выбралась, каплями росистыми еще покрыта. Со спины краше некуда, а как нас почуяла, обернулась - оказалось, спереди еще знатнее.
- Здравствуйте, гости дорогие, - промурлыкала. Смущения ни капельки, но и распутность не чувствуется. - Зачем пожаловали?
- И тебе поздорову, красавица, - поклон я отвесил, тормоза-Кирлу не забыв за собой увлечь. - Умаялись мы по лесу плутать, по очагу домашнему соскучились. Кабы накормил-напоил кто да лавку свободную под задницу на ночь определил - мы бы словом добрым его поминали.
- Отчего ж не накормить-напоить, - красавица ответила. - Можно. Слово доброе оно всегда пригодится. Только кто ж вас таких чумазых в дом пустит? Умыться вам надо.
А сама так приглядывается, лукавством прищурившись.
Ну, смотрю, Кирла уже из портков полез - вовремя остановил похотливую скотину. Люди-то всякие бывают, бывает и глянут искоса, а грязь, знамо дело, от сглаза - лучший оберег. Тем мы, панки, и держимся.
- Нехай, - говорю. - Само отвалится. А то друг мой южанин - простудится еще. Больно уж Онега-матушка нынче холодна.
- Холодна, да приятна, - девка, смотрю, приуныла чуток. Но отошла быстро. - Ну, на нет и спросу нет. Тогда от баньки-то уж отказаться не сумеете...
Не буду врать, от слов этих сердце мое воспарило в высоты непомерные, голова кругом пошла. Баня! Жар душистый, полок ошпаренный, кадка горячая... Не тела - души омовение! Веником березовым по пяткам разве ж только увечья не выхлестываются. Зато болезни телесные и душевные, усталость с грустью - влет! А как после из парилки в речку с гиканьем - ух! - и почитай заново родился.
- А вот от этого не откажемся, - покланяюсь повторно. - А не скажешь ли, где жители ваши? Пустынно как-то - не по себе аж.
- Да кто ж их знает. Шляются, поди, окрест, по лесам. Одни мы с Модемкой во всей деревне нынче.
- А лихих людей не боитесь? - подал голос Кирла.
- Да откуда ж им тут взяться? - удивилась девица. Всплеснула руками. - Ой, что ж мы все разговоры говорим на желудок пустой. Пойдемте в дом ко мне - отведаете картошечки с грибочками.
Накинула она сарафан да свела нас в избу свою, что как раз поблизости располагалась, резным коньком на реку поглядывая. И банька, низенькая, ладненькая, смотрю, тоже рядышком. Знатно: бежать недалеко, выдохнуться да жар растерять не успеешь...
Пришли, значит, за столом расположились, яствами обложились, коих в погребе сыскалось с достатком. Самогона бутыль распечатали, выпили за знакомство. Хозяйка Полифонией назвалась, гостеприимницей, я Велтимом сказался, Кирла тоже не оплошал - на Алрика съехал. Следом и беседу развели. Она нам о своем: урожай ожидается богатый, приплод нехилый, план перевыполняется. Мы ей о приключениях наших: и о анделе петюхинском, и о Культе Кровавой Лошади в селении Конево, и о пуксоозерском чудовище. Да только смотрю я, интерес ее все больше и больше на Кирле сходится. И самогона она ему побольше подливает, чем мне, и глазки строит беспрестанно, и профиль ему постоянно являет левый, самый очаровательный. Ну, а Кирла и рад-радешенек. Расплылся весь, что твой кисель, лыбится, руки распускает, за места самый мясистые бабенку щиплет, а та только смеется заливисто да в ответ щекотаться лезет. Ага, думаю, вот только внезапно вернувшегося мужа в разгар любовно утехи нам и не хватало. Короче, решил напомнить о бане.
Полифония тут же всполошилась, засмущалась, заизвинялась и, решительно оборвав Кирловы приставания, удалилась, оставив нас вдвоем. И я, конечно, не упустил возможности вновь поучить кореша жизненным мудростям:
- Ты, - говорю, - отец, ежели жопа не твоя, не подумавши прежде хорошенько, в нее не лезь. Бабы бывают разные, зачастую опасные. Ты присмотрись, прикинь, прощупай. Взять всегда успеешь.
Но Кирла был уже значительно во власти Диониса, и меня не слушал.
- Да ладно тебе! Что она мне сделает?
- Не знаю. Но не нравится мне эта ситуевина. Чего это тут одна баба на всю деревню? Полночь уже, а никто не появился. Рвать надо отсюда, брат Кирла! Рвать, пока не поздно!
- Ну уж нет! - Кирла не на шутку уперся. - Так и скажи, просто мне весь кайф обломать хочешь!
И полез из-за стола. Я-то тоже хорош оказался - с непривычки нажрался, как скотина, потому и не успел остановить. Пока ножки стола околачивал, кореш мой уже успел хлопнуть дверью.
Дальше все пошло так, что только держись! Не успел я до порога доползти, как слышу, кричит кто-то истошно. Прислушался - матом. Хоть и с трудом, хоть и через хмель, но смекнул: раз матом, значит, Кирла. А раз Кирла кричит матом, то дело дрянь. Схватил я первое, что под руку попалось - веник - и рванул в рукопашную.
Подолетаю, значит, к бане, а там полный Сальвадор Дали: вижу, лежит брат мой Кирла на земле, ногами сучит, а за плечи его держит, не давая подняться, девка Полифония. Но это-то что! А вот ниже, на животе у Кирлы сидит нечто, мигающее лампочками и искрящее проводкой. По формам - чучело. По повадкам - чудовище! Тянет конечности к шее Кирловой, и урчит загадочно.
А Полифония подзадоривает:
- Давай, Модемка! Подключайся!
Ну и что тут поделаешь? Пришлось бить, хоть и противно душе моей рукоприкладствовать по отношению к женщинам.
В общем, оттащил я полуживого от ужаса и мокрого от переживаний Кирлу в сторонку и говорю:
- Говорил я тебе! Уходить нужно!
И только я слова сии своевременные сказал, как чувствую затылком - позади меня что-то нехорошее происходит. Да такое, что волосы мои дыбом встают, но не от страха, а от статического электричества!
Оборачиваюсь и обмираю! Ой, мама! Из леса в деревню входили... Вот то, что на Кирле сидело по сравнению с ними прелесть и очарование. Ржавые, скрипящие, у кого один глаз полыхает красным огнем, у кого вообще глаз нет. Кто на одной ноге, кто на руках... Живой металлолом. И что противное, судя по звукам, шли эти металлоконструкции явно не с одной стороны, а со всех. Плеск раздавался и в Онеге, а, значит, туда путь тоже был отрезан.
- Похоже, нас будут бить ногами, - запоздало чухнулся Кирла. - И хорошо, если только бить.
Я не мог с ним не согласиться. Тем более, зашевелились и, вроде бы, надежно вырубленные Полифония с Модемкой.
Как мы с Кирлой на крыше дома оказались, честно скажу, не помню! Но помню, прижали нас крепко - со всех сторон осадили железяки проклятые. Не слезть, не спрыгнуть. Сами на рожон не лезут, сидят, значит, ждут - когда мы сами свалимся.
Подумал я и решил, хана нам. Попрощались мы с Кирлой, припомнили друг другу все, что было. Что простили, что на суд божий оставили, о чем до самого утра проспорили, так и не придя к решению.
А под утро, когда солнце опасливо показало рожу над лесом, окрасив верхушки деревьев легким багрянцем, нам вдруг поперло. Спасение, как и полагается, пришло из самого неожиданного места - с опушки. Когда мы с корешом уже готовы были свалиться от усталости в лапы гнусных роботов, вдруг в воздухе над деревней пронесся тонкий боевой клич - это, ополоумев от разыгравшихся гормонов, нас таки настигли ярнемские бойцовые бабы во главе с ясноокой доминаторшей Агафьей. Лишь увидав нас и мгновенно просчитав ситуацию, Агафья возгласила: "Не дадим мужиков в обиду!" - и первой вклинилась в ряды супостатов, размахивая над головой здоровенной саблей. Остальные амазонки, выстроившись "свиньей", последовали за ней.
Сеча разразилась на славу, но мы с Кирлой не были заинтересованы ни в одном из возможных ее исходов, поэтому втихаря, под шумок, сделали то, что и полагается делать мужикам в таких случаях - слиняли.
Это уже потом, где-то за окраинами деревни мы наткнулись на покосившийся обветшалый плакат: "Колхоз "Млечный путь" - первый роботизированный колхоз!", по поводу которого у меня родилась такая мысль:
Вот лезем к дедам с рациональными предложениями, вручаем им вместо сохи мотокультиватор, называем это значительным словом "прогресс" и делаем умные лица. И что потом? То-то же! Какой, нахрен, прогресс, когда культуры приличной и той нет!
Дальше додумать не успел, уж извините - не до того было.