-- Степановна! -- зычно позвал кто-то и застучал кулаком в дверь. -- Степановна!
Я оторвал голову от подушки и спросонья не сразу понял, где нахожусь. За дверью услышали скрип кровати, стук прекратился, и экспрессии в басе убавилось.
-- Степановна, просыпайся, помощь нужна!
В темноте размеренно тикал будильник, в комнате было холодно, за обледенелым окном серело. Как минимум, ещё час мог бы поспать... Хотя, вряд ли. Огонь в буржуйке давно погас, и минут через десять сам бы проснулся от холода. Я сбросил полушубок, которым укрывался поверх одеяла, сел на кровати, поёжился, растёр ладонями замёрзшее лицо. Затем нашарил на столе спички, чиркнул и зажёг фитиль керосиновой лампы.
Будильник показывал половину седьмого -- по графику до товарного поезда почти два часа. Значит, вот оно -- началось...
-- Степановна, скоро ты?
За дверью притоптывали, под ногами поскрипывал гравий.
Я не ответил. Спал в одежде, и особо собираться было нечего. Достал из-под кровати валенки, сунул в них ноги в шерстяных носках, надел полушубок, нахлобучил шапку и шагнул к двери.
У порога приплясывал на морозе полноватый мужчина небольшого роста в джинсах, лёгкой курточке с поднятым воротником, вязаной лыжной шапочке. Руки он держал в карманах, голову втянул в плечи, широкоскулое лицо было красным, на вислых усах искрился иней. А посреди переезда тёмной громадой в предрассветных сумерках застыл грузовой пикап с погасшими габаритными огнями и фарами.
-- Наконец-то! -- обрадовался шофёр, шагнул навстречу и осёкся. -- А... А где Степановна?
-- Тебе Степановна нужна или помощь? -- неприветливо буркнул я.
-- Помощь, помощь! -- торопливо заверил шофёр. -- Видишь, на рельсах заглох? Того и гляди, поезд пойдёт, врежется, а мне потом всю жизнь выплачивать за машину.
Судьба машиниста тепловоза его не волновала.
-- И как ты ухитрился застрять именно на рельсах? -- покачал я головой.
-- Что? -- растерялся шофёр, подозрительно посмотрел на меня и неожиданно вскипел: -- Поработаешь с месяц, поймёшь, как здесь застревают! Ты хоть знаешь, что надо делать? Степановна научила?!
-- Невелика премудрость, -- пробурчал я, прошёл к металлическому ящику у переезда, отпер ключом дверцу и поднял жалюзи над лебёдкой. С вопросом, как шофёр ухитрился застрять на рельсах, я перемудрил. Аккуратнее надо. -- Куда машину тащить? Туда, сюда?
-- А тебе повылазило?! -- продолжил кипятиться шофёр. -- Не видишь, что ли, куда ехал?!
Пикап ехал из города на завод, и перетаскивать машину через переезд нужно было от нас.
Я глубоко вздохнул, опустил жалюзи и принялся запирать ящик с лебёдкой.
-- Ты... Ты чего делаешь?!! -- окончательно взбеленился шофер.
-- Запираю лебёдку, -- спокойно пояснил я. -- А ты потом попытайся доказать в суде, что застрял на переезде за час до проезда поезда, а не за пять минут, как буду утверждать я. Для большей достоверности сейчас и шлагбаум опущу.
-- Да ты...
-- Не ори, -- осадил я шофёра и направился к шлагбауму. -- Шестёрок здесь нет.
Он хотел броситься на меня, но, сравнив наши габариты, одумался.
-- Не, мужик, постой... -- принялся увещевать он. -- Извини, что наорал... Замёрз, как цуцик... Помоги машину с переезда сдвинуть, а?
Я сделал вид, что извинений мало, и начал опускать шлагбаум. Глаза у шофёра забегали, лицо стало обиженным.
-- А давай я тебе заплачу? -- неожиданно предложил он.
Вид у него был жалкий. Как бы ни переборщить, отстаивая своё достоинство.
-- Платить не надо, -- буркнул я в сторону. -- За работу зарплату получаю. Будешь по-человечески обращаться, и я буду по-человечески.
-- Буду, буду... -- поспешно заверил он. -- Ещё и заплачу... Сколько ты здесь зарабатываешь... Гроши... Разве не понимаю?
Замёрзшими пальцами он принялся неуклюже копаться в кармане. Я усмехнулся, покачал головой и поднял шлагбаум.
-- Двести рублей хватит? -- заискивающе предложил шофёр, протягивая деньги.
Я посмотрел ему в глаза и раздельно произнёс:
-- Если не спрячешь бумажки, то снова опущу шлагбаум и тогда никакие просьбы и уговоры не помогут. Тебе понятно?
-- Понятно, -- закивал он, поспешно запихивая деньги в карман.
По-моему, он уже ничего не понимал. По глазам было видно, что больше всего ему хотелось побыстрее стащить пикап с рельсов и уехать.
Я снова отпер ящик с лебёдкой, надел брезентовые рукавицы и подал шофёру конец троса.
-- Перекинь на той стороне через блок и прицепи к машине, -- сказал я и не удержался, чтобы не съязвить, возвращая долг сторицей: -- Знаешь, как это делается?
-- Знаю, знаю, -- обрадовался шофёр, и я понял, что мой ответный выпад пропал вхолостую.
Он схватил трос, потащил через пути к блоку, подвешенному на мощной железобетонной треноге, и через минуту крикнул:
-- Готово!
Я покрутил ручку лебёдки, натягивая трос.
-- Отойди в сторону!
-- А что мне сделается? В первый раз, что ли?
Я распрямился и нахмурился.
-- Отойди от греха подальше.
Шофёр понял, что могу снова заартачиться, и поспешно отошёл от троса к обочине.
Поставив на лебёдке самую мощную передачу, я принялся крутить ручку. "Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю", -- утверждал Архимед, но у меня его формула почему-то не работала. Переезд, как и положено, был выше полотна асфальтового шоссе, казалось, подтолкни машину, и она сама скатится, ан нет. Трос натянулся до звона, ручка вращалась всё туже, словно машину тащили не с горки, а в гору, и она никак не хотела сдвигаться с места. Будто примёрзла к рельсам.
Устав, я бросил крутить, перевёл дух, рукавом вытер испарину со лба, посмотрел на пикап. По рессорам никак не скажешь, что машина перегружена.
-- Она не на ручном тормозе? -- поинтересовался я.
-- Обижаешь, начальник! -- отозвался шофёр. -- Ты крути, крути. Сейчас сдвинется!
Я недоверчиво покачал головой и взялся за ручку лебёдки двумя руками. Трос начал позванивать, будто в нём рвались струны, но после нескольких тугих оборотов ручка пошла легче.
-- Двинулась, родимая! -- радостно возвестил из-за переезда шофёр.
Пикап накренился вперёд, сползая с железнодорожного полотна, но всё равно двигался с трудом, будто его кто-то держал. Однако стоило задним колёсам миновать последний рельс, как машину словно отпустили. Трос провис, пикап съехал по уклону и по инерции покатился далее. Загорелись фары и габаритные огни, зафырчал мотор.
-- Ты куда!? -- заорал шофёр, на ходу вскочил в кабину и нажал тормоз. Но мотор на всякий случай не выключил.
Я распрямил натруженную спину, повёл плечами, затем стащил рукавицы и посмотрел на горящие ладони. Н-да, работа здесь не для белоручек...
Шофёр выбрался из кабины, смотал трос и принёс.
-- Ну, спасибо! -- искренне поблагодарил он.
-- Ну, пожалуйста, -- сказал я, пожимая протянутую руку.
-- Игорь, -- представился он. -- Можно просто Гарик.
-- Клим, -- в свою очередь назвался я. -- Можно просто Клим.
Ирония не дошла до шофёра.
-- И каким ветром тебя сюда занесло, Клим? Подменяешь Степановну, или..?
-- Или. Рассчиталась Степановна.
-- Понятное дело, -- покивал Игорь. -- Здесь никто долго не задерживается. И ты тоже не останешься.
-- Не пойму тебя, Клим, -- сказал он, -- что может делать здоровый, крепкий парень в глуши за гроши? Неужели приличной работы найти не можешь? С зоны освободился, и нигде на работу не берут?
-- В тюрьме не сидел, под судом и следствием не был, -- сказал я, закрывая ящик с лебёдкой на ключ. Жёстко сказал, тоном, исключающим дальнейшие расспросы. Небылицы плести не стоило. Лучше не врать по мелочам, можно запутаться.
-- Дело личное, -- поджав губы, согласился Игорь.
-- Вот именно.
-- Посменно работаешь? По неделям?
-- Да. Неделю я, а следующую неделю -- я. И так всё время.
-- Без выходных? -- удивился Игорь, в очередной раз подтверждая, что шуток он не понимал и принимал всё за чистую монету. Да и какие, в общем-то, шутки? Так и было на самом деле.
-- Обещали по воскресеньям подмену присылать, -- сказал я, не став больше иронизировать, -- но только на день. Чтобы мог в город съездить, в баню сходить, продуктов закупить.
-- Степановна тоже так работала, -- покивал Игорь. -- Не позавидуешь...
-- Ты и не завидуй.
Он помялся и неожиданно предложил:
-- Я через день в заводскую столовую продукты вожу. Могу и тебе что-нибудь привезти, меня не убудет. Степановна заказывала...
Отходчив был шофёр фургона и не помнил зла после перебранки.
-- Спасибо, не откажусь, -- поблагодарил я.
-- Что привезти?
-- Кое-чем уже запасся... -- раздумчиво сказал я и посмотрел на служебный домик у переезда, на профессиональном языке железнодорожников именуемый будкой. -- А пару буханок свежего хлеба не мешало бы. И килограмм сахара. Холодно здесь, только чаем спасаюсь.
-- И всё?
-- Пожалуй, всё. Ах, да, банки три кошачьих консервов.
-- Кошек любишь?
Я поморщился и неопределённо повёл плечами. К домашним животным я относился равнодушно.
-- Наследство от Степановны осталось. Не выгонять же?
-- Приблуда? -- удивился Игорь. -- Неужто её Степановна не забрала?
-- Не захотела.
Брови Игоря взлетели вверх, и он недоверчиво уставился на меня.
-- Как это -- не захотела? Да Степановна в Приблуде души не чаяла!
-- Кошка не захотела, -- пояснил я. -- Исцарапала Степановну, вырвалась и на крышу взобралась. Кошки не к людям привязываются, а к месту обитания.
-- Ну-ну...
Игорь скептически скривил губы.
-- Если не сочтёшь за труд, -- попросил я, -- зайди на заводе в железнодорожный цех и напомни, что у меня уголь кончается, топить нечем. Пусть подбросят, а то рассчитаюсь. Я согласился за гроши работать, но не замерзать.
-- Зайду. Ещё чего-нибудь?
-- Пока достаточно.
-- Тогда поеду. -- Игорь махнул рукой. -- Счастливо оставаться, Клим.
-- Счастливо доехать, Гарик.
Шофёр прошёл к пикапу, сел в кабину, тронул машину с места, и я проводил её взглядом. Вот и появился у меня первый приятель на новом месте работы.
Солнце ещё не взошло, но уже рассвело, и перед глазами предстала безрадостная панорама. После долгой оттепели в начале марта снег сошёл, но затем опять ударил мороз, и серая бугристая степь выглядела безжизненной. Но если на юге кое-где виднелись голые редкие кустики да остатки пожухлой травы, то весь север, засыпанный отвалами кирпично-рыжей породы с циркониевого рудника, был похож на мёртвую марсианскую поверхность, на которой никогда ничего не росло со дня сотворения мира. Не зря местность называют Суходольской пустошью. Удручающую панораму дополняли три ветхих полуразрушенных домика вдоль полотна железной дороги, метрах в пятидесяти от переезда. Не удивительно, что поля не вспахивают и здесь никто не живёт: естественный радиационный фон в степи в два раза выше нормы, а на отвалах породы -- в три-четыре. В такой местности хорошо снимать фильмы об атомной катастрофе: есть небо, есть изувеченная земля, есть восход солнца, а человечества нет. По железнодорожной ветке -- подъездным путям к химико-металлургическому заводу редкоземельных элементов -- составы ходили два раза в сутки, а по шоссе проезжало максимум десяток машин. Раньше на переезде шлагбаума не было, и поставили его исключительно потому, что иногда на рельсах у машин непонятно почему глох мотор, а автоматическая сигнализация упорно не желала срабатывать при приближении поезда. Да и поставили шлагбаум только после того, как поезда четыре раза сбили на переезде машины, причём в последний раз заводской автобус с вахтовой сменой.
Я прошёл к переезду, осмотрел рельсы, постучал по ним валенком, но ничего необычного не обнаружил. Трудно искать то, о чём понятия не имеешь.
С юго-востока, со стороны непаханого поля донёсся далёкий рокот, похожий на звук реактивного самолёта. Он то стихал, то усиливался, но ни самолёта в небе, ни инверсионного следа я, сколько не вглядывался, не увидел. Странно, в общем-то, километров на пятьдесят в этом направлении нет никаких поселений и лётных воинских частей. Рокот оборвался на высокой ноте, так и не перейдя в сотрясающий воздух пушечный удар, которым сопровождается преодоление самолётом звукового барьера. Вместо этого налетел резкий порыв ветра и взмахнул над асфальтом промёрзшую пыль.
Я прищурился и прикрыл лицо ладонью, чтобы не запорошило глаза. Вспомнилось: "Вот такие странные звуки, доктор Ватсон, доносятся иногда со стороны дартмутских болот..." Болот в степи не было, да и я не лорд Баскервиль. Но проклятие над Суходольской пустошью висело, правда, оно не имело никакого отношения к мистике. Проклятие как результат бездумной техногенной разработки месторождения циркона.
Пыльный шквал улёгся, я убрал руку от лица и зябко повёл плечами. Надоели холода -- конец марта, а зима что-то задержалась... Пойду-ка, чаю попью, согреюсь, заодно и протоплю будку. Называть домом утлое строение, собранное из частей заброшенных хибар неподалёку, язык не поворачивался.
Угля в мешке осталось максимум на пару дней, но экономить я не собирался. Пусть снабжают, если наняли на работу. Работа, конечно, не пыльная, но и платят соответственно.
Загрузив в буржуйку щепу, я положил сверху пару угольных брикетов, поджёг щепу и закрыл заслонку. Однако когда хотел поставить на плиту чайник, оказалось, что воды в нём на донышке, а в ведре вообще нет. Придётся идти к колодцу. Пора привыкать к жизни без удобств. Предки же наши как-то жили? Авось, выживу и я.
Колодец находился возле заброшенных хибар. От первой хибары остался только фундамент (именно её разобрали на части, когда строили железнодорожную будку), во второй провалилась крыша, были выбиты двери и окна, зато у третьей имелись двери, и даже стёкла в рамах сохранились целыми, хотя и пыльными. Удивительно, как здесь не похозяйничали мародёры. Двери и рамы им не нужны, их добыча -- металлические ручки, навесы, скобы, которые можно сдать в металлолом. И с колодца ни цепь, ни ворот никто не снял. В то, что Степановна смогла бы отстоять у мародёров цепь с колодца, верилось с трудом. Точнее, совсем не верилось. Скорее, всё гораздо проще: для мародёров с машиной слишком мелкая добыча -- пока сюда доберёшься, бензина сожжёшь больше, чем за металл выручишь, а пеша сюда от города далековато -- почти тридцать километров.
Цепь на вороте была длинной, метров тридцать, если не больше, а зеркало воды в колодце из железобетонных колец не просматривалось. Очередная странность -- в колодце любой глубины вода на дне всегда видна... Если, конечно, она там есть. Я бросил ведро в колодец, цепь размоталась полностью, но всплеска воды не донеслось. Однако когда стал крутить ворот, почувствовал, что ведро полное. Очередная странность -- эхо в железобетонном колодце должно быть изумительным.
Доставая воду, я разглядывал уцелевший домик. Степановна рассказывала о нём всякие небылицы, но я, сколько ни всматривался, подтверждений её рассказам не находил. За пыльными окнами было темно, замшелое крыльцо окружало нетронутое сухотравье, а дверь выглядела так, будто её не открывали лет двадцать и она намертво вросла в проём. Не верилось, что здесь мог кто-то жить. Разве что привидения.
На удивление, вода в колодце оказалась чистой и прозрачной. Я вытащил ведро, закрыл колодец деревянной крышкой и понёс воду в будку.
Пока отсутствовал, помещение прогрелось. Долго ли комнатке три на четыре метра прогреваться? Поставив ведро с водой в угол, я снял полушубок, повесил на вешалку. Затем задул керосиновую лампу. Дурные привычки: оставлять свет -- нужно искоренять. Керосин следует экономить...
Взгляд непроизвольно остановился на электрической лампочке, словно в насмешку свешивающейся на шнуре с потолка. Из-за убыточности электрифицировать железнодорожную ветку никто не собирался, тем более тянуть линию электропередачи к будке. Зато телефонную линию провели, но толку от телефонного аппарата с ручкой магнето чуть ли ни времён изобретателя Белла не было никакого. По словам Степановны, разобрать, что говорили на другом конце провода, можно только через пятое на десятое.
Я поставил чайник на плиту, и капли воды зашипели на раскалённом металле. Одеяло на кровати зашевелилось, и из-под него высунулась морда беспородной серой кошки.
"Вот, зараза, -- подумал я, -- всю ночь со мной под одеялом спала, а когда вставал, и не подумала вылезти. Ждала, пока в комнате станет тепло. И как только не задохнулась?"
Кошка выбралась из-под одеяла, уселась на кровати и строго посмотрела на меня громадными недобрыми глазами.
-- Значит, тебя Приблудой зовут? -- спросил я.
При упоминании клички уши кошки шевельнулись, но взгляд по-прежнему оставался пристальным и недобрым. Не желала она привечать незнакомца на своей территории.
-- Нравится тебе, не нравится, -- назидательно сказал я, -- но жильё тебе придётся делить со мной.
В этот раз кошка и ухом не повела, продолжая смотреть сумрачно и неприязненно.
Налив в рукомойник воды, я почистил зубы, умылся. Затем расстелил на столе газету, достал из тумбочки хлеб, колбасу и приготовил пару бутербродов. Кошка принюхалась и уставилась напряжённым взглядом на стол. Но голос не подавала, будто считала ниже своего достоинства выпрашивать еду.
Я отломил кусочек хлеба от бутерброда и бросил на пол. Кошка лениво спрыгнула с кровати, подошла к хлебу, обнюхала, но не притронулась. Пренебрежительно тряхнула лапой, одарила меня уничижающим взглядом и с достоинством удалилась за печку. Мол, пахнет колбасой, но не колбаса. Отнюдь не дура досталась мне в наследство.
-- Какая ты Приблуда? -- усмехнулся я. -- Аристократка...
Хотел дать колбасы, но передумал. Домашним животным потакать нельзя -- от рук отобьются и на голову сядут, как в переносном, так и прямом смыслах.
-- Запомни, -- строго сказал, -- хозяин здесь я, а не ты. Пока не научишься просить, ничего не получишь.
Из-за печки не донеслось ни звука. Насчёт того, кто тут хозяин, у кошки имелось иное мнение.
Засвистел чайник. Я насыпал в кружку растворимый кофе, сахар, налил кипяток. Но только присел за стол и взял бутерброд, как несмело тренькнул телефон.
Я недоверчиво покосился на аппарат, но он молчал. Однако стоило поднести бутерброд ко рту, как телефон тренькнул раз, второй, а затем, разохотившись, требовательно заверещал. Да так, что тяжёлая трубка заходила ходуном на длинных рогах.
Отложив бутерброд, я придвинул старинный аппарат ближе, покрутил ручку магнето, снял трубку и гаркнул фразу, которую до колик хотелось произнести с тех пор, как увидел первобытное чудо:
-- Алло?! Смольный на проводе!
На противоположном конце растерялись.
-- Гм... Какой ещё Смольный? Фамилия такая? Мне Клим нужен.
Слышимость, вопреки утверждению Степановны, оказалась прекрасной, и я сразу узнал голос начальника железнодорожного цеха Евсюкова, принимавшего меня на работу. Но отступаться от розыгрыша не собирался.
-- Вам, батенька, какой Клим нужен? -- скороговоркой выпалил я и для большей убедительности скартавил: -- Во'гошилов? Е'гёмин?
-- Э-э... -- вконец растерялся Евсюков. -- Вас что там, двое? И кто из вас кто?
-- Во'гошилов -- команда'гм Пе'гвой конной а'гмии, Е'гёмин -- ст'гелочник подъездный путей химико-металлу'лгического завода. Тоже нех'геново звучит, не п'гавда ли, батенька?
До Евсюкова наконец дошло, что его разыгрывают, и он сорвался:
-- Ты чем там, на рабочем месте, занимаешься?! Дурью маешься?
-- А что? -- невинно поинтересовался я.
-- А то, что поезд...
Голос Евсюкова неожиданно прервался оглушительным треском, и я непроизвольно отстранился от трубки.
-- ...Тебе понятно?
-- Нет, -- честно признался я.
-- Что непонятно?!
-- В трубке трещит, ничего не разобрать.
-- Повторяю, поезд...
В трубке снова оглушительно затрещало, но я предусмотрительно держал её подальше от уха.
-- ...Ясно?!
И тогда взорвался я:
-- А если ты сегодня не доставишь сюда уголь для печки, то считай, что я уволился. Ясно?!
-- Алло! -- закричал Евсюков из трубки. -- Алло?! Ни черта не слышно! Алло, Клим, куда ты пропал?!
Телефон, будто живой, пропускал пустопорожнюю болтовню, напрочь отсекая полезную информацию. То ли нрав у него был зловредный, то ли обиделся на кого-то за что-то. Не удивительно -- человек на такой работе может волком взвыть, что тогда с аппарата взять?
За окном раздался далёкий гудок тепловоза, и я понял, что хотел сказать Евсюков. Поезд с завода вышёл на час раньше обычного времени. Товарные составы -- не пассажирские, ходят не по расписанию, а по графику, который составляется каждый день.
-- Всё понял, -- буркнул я и, не дожидаясь ответа, понял ли Евсюков, что я понял, бросил трубку на рычаг.
Когда надевал полушубок, телефон зазвонил снова, но я не подошёл. Низкий гудок тепловоза раздался ближе, я схватил со стола кружку с кофе, выскочил за дверь и поспешил к шлагбауму.
Солнце взошло, но не добавило радости в окружающую панораму. Всё та же унылая серая степь на юге, пыльно-рыжие отвалы породы на севере, каменистый косогор за спиной, пустынное шоссе. Я опустил шлагбаум и, прихлёбывая кофе, стал поджидать поезд.
Гудок раздался совсем близко, и наконец из-за рудничных отвалов показался тепловоз, неторопливо тянущий товарный состав. После столкновения с автобусом машинисты теперь сбрасывали скорость у переезда, не очень-то доверяя шлагбауму. Шлагбаум -- шлагбаумом, а береженого и бог бережёт.
Состав подошёл к переезду, и из кабины тепловоза выглянул помощник машиниста. Продолжая прихлёбывать из кружки, я поднял в знак приветствия свободную руку.
-- Принимай уголёк! -- крикнул помощник и один за другим сбросил на насыпь три плотно упакованных мешка. -- Счастливо!
Кричать вслед я не стал, улыбаясь, покивал головой, помахал рукой. Спасибо Игорю, шофёру фургона, оказался на редкость обязательным человеком.
Погромыхивая на стыках рельсов, по переезду катились цельнометаллические пломбированные вагоны. На тормозной площадке каждого второго стоял солдат с автоматом. Стратегический груз. Некоторые сплавы завода редкоземельных элементов многократно превышали стоимость урановых стержней, но мало кто это знал. Вряд ли знали и солдатики взвода сопровождения, а если и знали, то это было им до лампочки. Молодым солдатикам-первогодкам в заношенных бушлатах с поднятыми воротниками и в плешивых шапках-ушанках было холодно. Чтобы согреться, они притопывали на площадках, и глаза у всех были пустые и равнодушные. Им хотелось в тепло, сытно поесть, сладко поспать... Пацаны, что с них взять? Год назад один такой голодный, продрогший до костей солдатик спрыгнул с вагона и подался в степь. Дезертировал. Пётр Семёнович Карпухин. Петя-Петенька, как, причитая, со слезой в голосе называла его безутешная мать, Зинаида Ивановна Карпухина. До сих пор парня найти не могут...
Стоп, оборвал я себя. При теперешней должности знать всё это мне не положено. И в мыслях не имел права держать информацию о Пете-Петеньке, тем более, о содержимом железнодорожного состава.
На тормозной площадке последнего вагона курил сигарету долговязый старшина-контрактник в новеньком офицерском полушубке. Этот знал, что за груз сопровождает взвод. Старшина смерил меня оценивающим взглядом, пренебрежительно ухмыльнулся и щелчком отправил в мою сторону окурок.
Я никак не отреагировал. Назвался шестёркой, терпи. Это для шофёра фургона я не шестёрка, а на железной дороге ниже стрелочника никого нет. Стрелочника, у которого на переезде и стрелки-то отсутствуют... Нет на железной дороге должности смотрителя переезда, но поскольку работать здесь за зарплату сторожа никто бы не стал, а работы путевого обходчика я не знал, то меня определили на должность стрелочника.
Подождав, пока хвостовой вагон не скрылся за косогором, я допил кофе, поднял шлагбаум. На перегоне вновь установилась тишина и статическая безжизненность. Но то ли от выпитого кофе, то ли от взошедшего солнца стало теплее. Весна всё-таки.
Подходить к мешкам с углем я не стал -- никуда не денутся. Да и как нести мешок с кружкой в руке? Позавтракаю, тогда и перетащу. Спешить некуда, времени у меня предостаточно. Вагон... гм... Я посмотрел вслед скрывшемуся за холмами поезду. Вагон и маленькая тележка.
Когда я вернулся в железнодорожную будку, кошка сидела у печки и тщательно вылизывалась.
-- Гостей ждёшь? -- поинтересовался я.
Приблуда и не подумала оторваться от своего занятия. Будто дверь не открывалась, и никто не входил. Явно не для меня умывалась. Я для неё был не гостем, а недоразумением, непонятно почему занявшим место хозяйки.
Сняв чайник с плиты, я налил в кружку кипятку, прошёл к столу... И только тогда понял, какого "гостя" ждала Приблуда. Бутербродов на столе не было. Точнее, хлеб остался, зато колбасу будто корова языком слизала. Знаю я, что за корова тут завелась!
Я резко развернулся к кошке, но удержался и не плеснул кипятком. Сам виноват, что оставил бутерброды на столе, и нечего срывать злость на неразумной твари.
-- Слушай-ка, животное... -- строго сказал я. -- У одного стрелочника была кошка. Он её... гм... не любил. Она стащила кусок колбасы. И он её... гм... В общем, смотри, Приблуда, стрелочник может оказаться ничуть не лучше служителя культа.
Как же, так она и слушала! Закончила умываться, подошла к двери, села и уставилась на ручку пристальным взглядом, как будто пыталась повернуть её посредством телекинеза. Выступать в роли "телекинеза" я категорически не пожелал. Пусть попросит, тогда открою. Надо же контакт как-то налаживать?
Голоса кошки я не дождался. Она посидела-посидела, гипнотизируя ручку, и наконец-то соизволила повернуть ко мне голову. Взгляд у неё был многообещающе мрачный, как у царственной особы, готовой четвертовать слугу за то, что без слов не умеет предугадывать господские желания.
Я торопливо прошёл к двери и открыл. Пусть гадит на улице, а не здесь. С неё станется.
Вальяжной походкой Приблуда пересекла порог и продефилировала за угол. Н-да... На вид -- невзрачная, беспородная, а ведёт себя так, будто чистейших голубых кровей. Неужели придётся быть у неё в вечном услужении? Невесёлая перспектива.
Повесив полушубок на вешалку, я подошёл к столу, брезгливо сдвинул в сторону хлеб, с которого кошка стащила колбасу, приготовил новые бутерброды и сел завтракать. Ко всему надо привыкать -- и к выпендрёжу кошки, и к неторопливой размеренной жизни смотрителя переезда. То бишь стрелочника.
Под лучами утреннего солнца морозные узоры на оконных стеклах начали подтаивать, потекли, и сквозь них проявилась искажённая, меняющаяся на глазах панорама безжизненной степи. Вот такой у меня телевизор, а о настоящем нечего и мечтать -- сигналы спутниковой связи здесь искажаются куда значительней, чем степь за льдистым окном. Естественно, что и компьютер, и мобильный телефон тут не работают. Даже обычная телефонная связь и та...
Стоп, вновь поймал я себя на недозволенных мыслях. Откуда это может знать стрелочник? По статусу не положены ему такие знания. Телефон чудит сам по себе, а как пользоваться мобильником, тем более компьютером, я и понятия не имею! Гм... Не должен иметь.
Позавтракав, я вымыл под рукомойником кружку, свернул газету с крошками и испоганенными кошкой кусками хлеба и засунул свёрток в буржуйку. С мусором здесь проще, чем в городской квартире. Должен я находить хоть какое-то преимущество в жизни на отшибе? Пусть и весьма сомнительное, учитывая, что клозет на улице. В доисторические времена преимущества были ещё сомнительней: "Ну и что, что волосы у нас грязные? Зато сколько в них вшей!" Меня передёрнуло. На вшей я был категорически не согласен. И на блох тоже, которых могла занести кошка, хотя, по заверению Степановны, их у Приблуды отродясь не было. Но я Степановне не верил: блохам всё равно каких кровей кошка -- голубых, не голубых... К тому же, судя по кличке, "отродясь" кошку Степановна не знала. Впрочем, и я Степановну в глаза не видел, только видеосъёмку бесед с ней.
Глава вторая
Полушубок я надевать не стал, шапку тоже. Переобулся, сменив валенки на ботинки, надел лёгкую куртку и вышел из будки. Несмотря на яркое солнце, сквозь куртку пробирал морозец, но таскать мешки с углём в полушубке было бы неудобно. Как и в валенках.
Спустившись по насыпи к мешкам, я поставил их на попа и только примерился взвалить один на плечи, как из-за спины кто-то вежливо поинтересовался:
-- Помощь не нужна?
От неожиданности я замер в полусогнутом состоянии. Словно прострел хватил в пояснице. Мгновение назад никого не только поблизости, но и в обозримом пространстве не наблюдалось. Мужской голос был молодой, доброжелательный, но у меня по спине пробежали мурашки. Когда водитель фургона затемно разбудил меня, и пришлось стаскивать с рельсов непонятно почему застрявший фургон -- это ещё не было началом. Это было предвестием начала. А настоящее начало -- вот оно...
Я медленно распрямился и повернулся.
На щебёнчатой насыпи стоял парень лет двадцати в одних шортах. Голубых и каких-то странных, но что в них странного, с первого взгляда я разобрать не смог. Прямо-таки "морж", решивший с утра пораньше искупаться в проруби. Либо эксгибиционист -- прекрасно сложённый, белокурый, голубоглазый... Однако ни одна из версий не подходила. Для "моржа" никаких водоёмов в округе не было, разве что колодец, а эксгибиционист выставлять на показ своё тело мог только мне. Невелика аудитория.
Сразу слов не нашлось, молчание затягивалось, и мне почему-то показалось, что парень может ждать моего ответа бесконечно долго. Он приветливо улыбался и смотрел на меня небесно-голубыми, под цвет шортов, глазами. И ему совсем не было холодно -- цвет тела был естественным, а не кирпично-красным от мороза; босые ступни стояли на остром щебне так, будто попирали паркетный пол или, на худой конец, ухоженный газон.
-- Гм... -- прочистил я горло, но спросить, кто он, не решился. На сбежавшего из армии в прошлом году Петю-Петеньку Карпухина он не походил -- Карпухин был худосочным, болезненным брюнетом с карими невыразительными глазами. -- Значит, помочь хочешь?
-- Да.
Парень лучезарно улыбнулся, словно оказание помощи было для него единственным смыслом жизни.
-- За деньги, или как? -- не поверил я улыбке.
Тень недоумения скользнула по его лицу, будто он не знал, что такое деньги.
-- Просто так... -- не очень уверенно, растягивая слова, сказал он.
-- Ну, если просто так... -- Я нагнулся к мешку, рывком взвалил на плечо, распрямился. -- Тогда бери.
Парень сбежал по насыпи.
-- Один, два?
Я подбросил тяжёлый мешок на плече, устраивая поудобнее.
-- Получится два, бери два, -- с сарказмом предложил я.
Парень наклонился, опрокинул мешки, приложил к ним ладони, а когда распрямился, мешки оторвались от земли, будто приклеились к рукам. Причем мешки не преломились пополам, свешиваясь концами вниз, как у меня через плечо, а, словно надутые воздухом, висели этакими мини-аэростатами. Создавалось впечатление, что парень не столько держит их на весу, как удерживает, чтобы не взмыли в небо.
-- Куда нести? -- спокойным тоном поинтересовался он.
-- В будку, -- буркнул я, стараясь ни голосом, ни мимикой не показать, что такой способ поднятия тяжести для меня в диковинку. Но во рту пересохло.
-- Куда? -- не понял парень.
-- Туда, -- махнул я рукой.
Парень всем видом продемонстрировал, что из вежливости пропускает вперёд, но мне категорически не хотелось, чтобы он шёл за спиной вне поля зрения. Мало ли какой сброд может ошиваться в степи?
-- Иди. Я за тобой.
Он кивнул и легко зашагал вверх по насыпи, словно нёс не два тяжёлых мешка, а две пушинки, и острый щебень был нипочём босым ногам. Я двинулся следом, увязая в щебёнке, и лишь тогда обратил внимание, что щебень под его ногами не скрипит, не осыпается, словно парень невесом. Чёрные пятки так и мелькали, но чернота не была грязью. Чернота была абсолютной, угольной, из-за чего возникало подозрение, что это необычайно плоская подошва сандалий без ремешков, каким-то чудом прилепленная к ногам. Настолько плоская, что... Стоп. Наконец-то я понял, что странного в его штанах. Ни складок, ни оттенков полутеней не было на голубых шортах, и они тоже выглядели двухмерно плоскими, как в телевизионной передаче, когда квадратами закрывают лица людей, не желающих себя афишировать. Хотел иметь здесь телевизор? Получи!
Когда я выбрался с насыпи на твёрдую землю, парень уже подходил к будке. Брикеты угля ёрзали в мешке, давили на плечо острыми углами, я косился под ноги, чтобы не споткнуться, поэтому не заметил, каким образом он, держа в руках по мешку, открыл дверь. Может, сама открылась? А затем и закрылась за ним... И ещё мне показалось, что парень не отбрасывает тени. Мешки отбрасывают, а он -- нет, будто его тень сконденсировалась под ногами в угольно-чёрные подошвы. Не парень, а этакое привидение, рискнувшее объявиться на людях при солнечном свете. В бестелесности я его подозревать не мог -- привидения мешки не поднимают и не носят. Всё, на что способны привидения -- проходить сквозь стены, двери... Или те же мешки. Это, конечно, если верить в потусторонние силы. Я в загробный мир не верил, зато стрелочник был обязан.
Когда я ввалился в будку, парень, продолжая держать на весу оба мешка, стоял посреди комнаты и с любопытством оглядывался.
-- Куда ставить? -- спросил он.
Я отодвинул его в сторону, прошёл за печку и с облегчением сбросил мешок с плеча. Тяжеловата ноша. Правильно сделал, что надел куртку, в полушубке бы запарился.
-- Ставь сюда же, -- сказал я, выбираясь из-за печки и старательно отводя взгляд. Не хотелось видеть, каким образом он будет обращаться с мешками. Жонглировать, как воздушными шариками, либо...
-- Так? -- поинтересовался он, и я непроизвольно обернулся.
Мешки, включая мой, небрежно сброшенный на пол, стояли за буржуйкой аккуратной шеренгой. И когда он только успел их поставить? Причём настолько плотно -- мне казалось, что все три никоим образом не могли поместиться за печкой.
-- Нормально, -- кивнул я.
Как ни старался удержать себя, но взгляд невольно мазнул по голубым шортам. Всё верно -- ничего мне не показалось. Плоский неровный квадрат, как в порнофильмах, прикрывающий срам и бёдра. Этакая новейшая разработка трусов от Dolce & Gabbana. При виде таких дольчиков вся гламурная тусовка кипятком бы писала, стремясь заполучить аналогичные.
-- И для чего тебе это? -- наивно поинтересовался парень, указывая на мешки.
Меня охватило раздражение. Спрашивал он искренне, будто взаправду был гламурным мальчиком, досконально разбирающимся в белье от Dolce & Gabbana, но понятия не имеющим, что такое печное отопление.
-- Для чего, для чего... Печку топить!
Парень растерялся. Недоумённо повертел головой, остановился взглядом на буржуйке, но понимания на лице не прибавилось. Он нагнулся, открыл заслонку.
-- Эту?
-- Эту!
-- Зачем?
Более глупого вопроса я в своей жизни не слышал.
-- Затем, что на улице холодно. Ты не заметил?
Он как-то странно повёл плечами. То ли непонимающе, то ли стесняясь своего непонимания. Словно извиняясь за то, что... Н-да, если голым расхаживаешь по морозу, то вряд ли понимаешь, что такое холод.
-- Примитивное устройство... -- пробормотал он, закрывая заслонку.
-- Какое есть! -- отрезал я.
-- А хочешь, я тебе новую печку поставлю? Её ничем топить не надо.
Голубые глаза лучились искренним желанием сделать для меня что-нибудь, подарить, облагодетельствовать. Желание было столь безгранично искренним, что невольно напрашивалось сравнение с пациентом сумасшедшего дома. Не просто с умственно неполноценным, а ещё и филантропом.
Не верил я ни в его сумасшествие, ни в искренность его филантропии и потому ушёл от прямого ответа самым радикальным образом.
-- Тебя как зовут? -- наконец-то решился спросить. Прямые вопросы о происхождении не рекомендовались, но другого выхода я не видел.
В глазах парня мигнуло, будто он переключался с одной программы на другую, губы растянулись в несмелой улыбке. Я подобрался, ожидая чего угодно, но ничего особенного не случилось. Напрасны оказались мои опасения. И не только мои.
-- Петюня, -- нараспев сказал он и улыбнулся шире.
Я подобрался, надеясь, что моя настороженность не проявилась на лице. Петюней в раннем детстве называла дезертира Карпухина бабушка по материнской линии. Конечно, мало ли каких Петь называют в детстве Петюнями, да и во внешности голубоглазого парня не было ничего общего с Карпухиным. Но я знал, что в данном случае зрению доверять нельзя.