Заболотников Анатолий Анатольевич : другие произведения.

Малыш. Апокалипсис от Ивана Антихриста

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Издан. 2012-10-25

   С О Д Е Р Ж А Н И Е
   Часть первая. РОДДОМ...........................................................3
   Глава 1. Мертвая Мадонна.....................................................3
   Глава 2. Убийственные роды.................................................14
   Глава 3. Дары экзорцистов....................................................29
   Глава 4. Откровения монахини..............................................40
   Глава 5. Да будет тьма?..........................................................................61
   Глава 6. Узница светлицы.....................................................69
   Глава 7. Послание Светы......................................................79
   Глава 8. Страна Черного Ангела.............................................87
   Глава 9. Бродячие псы..........................................................94
   Глава 10. Путь Савки..........................................................101
   Глава 11. Две матери...........................................................119
   Глава 12. Полет Маргаритки................................................125
   Глава 13. Малыши..............................................................130
   Часть вторая. ПРИШЕСТВИЕ................................................139
   Глава 1. В девственном лесу................................................139
   Глава 2. Вольный философ..................................................145
   Глава 3. Святые... бездетные Отцы.......................................161
   Глава 4. Подвалы свободы...................................................168
   Глава 5. Выход в свет Ивана.................................................183
   Глава 6. Три Грации............................................................193
   Глава 7. Покров матери........................................................204
  
   Глава 8. Маньяк самоубийца.................................................210
   Глава 9. Генерал на поводке..................................................219
   Глава 10. Гора, с которой не сойти..........................................228
   Глава 11. Лабиринт Мамоны.................................................237
   Глава 12. Тупики Атлантиды................................................263
   Глава 13. Секреты Вавилонской башни...................................271
   Часть третья. АПОКАЛИПСИС.............................................285
   Глава 1. Разведка с боем........................................................285
   Глава 2. В сердце Красного Лабиринта....................................300
   Глава 3. Три трона...............................................................308
   Глава 4. Заказное аутодафе.....................................................316
   Глава 5. Пассажир членовоза.................................................324
   Глава 6. Притча о жнеце плевел..............................................329
   Глава 7. Бой под Москвой......................................................341
   Глава 8. Заговоры генералов против........................................350
   Глава 9. Иван и Малыш.........................................................355
   Глава 10. Исцеление экзорциста.............................................362
   Глава 11. Теледебаты с Антихристом.......................................374
   Глава 12. Конец Анти-информации..........................................391
   Глава 13. Сидящий на престоле..............................................398
   ЭПИЛОГ. ЛЮДИ В БЕЛОМ..................................................407
  
  
  
   Часть первая. РОДДОМ
     
     Глава 1. Мертвая Мадонна
     
     Это все и могло начаться лишь на этой мрачной, внешне уже апокалиптической, улице провинциального, почти постперестроечного или все же опять недоперестроечного, городка, хотя в России с ее полусуточным циферблатом и вечным отставанием от мира где-то на век, в лучшем случае, говорить в каком-нибудь населенном пункте о точном времени: Григорианском, Юлианском, Гринвичском, Горбачевском... - смысла нет никакого, так как все может измениться за 5 минут до Нового Года, через несколько метров, за пределами какого-нибудь кольца, стены, но и не меняясь совсем, сколько бы о том ни говорили...
   Тут уж точно, если кто скажет: "Смотри это ново...", - то это и означает, что не прошло и века, как оно уже было там..., хотя справляли и тысячелетние юбилеи неповторимого, и даже конец второго тысячелетия потом отметим так, что до него еще были с похмелья, но уже совсем иначе, почти со всем человечеством в обнимку, приготовив для этого и самые неожиданные, но долгожданные сюрпризы под одноименной елкой, но опять же ассоциируемые с далеким, грозным прошлым, откуда был возвращен и старый новый праздник второй как бы "Независимости", хотя тоже не понятно - от кого и чьей... Конечно, на "идеалистическом", почти идеальном, как считалось до перестройки, Западе хотя бы материальные преобразования постоянно на лицо, но, если вы там коснетесь сферы их идеального, тот тут тоже в поисках абсолютно нового особо не стоит доверять всякого рода авангардистам, философам, которых хлебом не корми - дай сначала опровергнуть Экклезиаста с его суетой сует, почти что с нашим отрицанием отрицания, которые просто неизбежно протекают в парнокопытном варианте, а то и тройным тандемом отрицаний, раз уж масть пошла, отчего все опять и повсюду возвращается на круги своя, под тройственную Фигу, под то самое злополучное Древо, где все и началось, даже эта история...
     
     Покосившиеся, местами щербатые заборы, похожие на мехи гармони пьяного гармониста, толстые стволы корявых, грубо, но щедро обрезанных деревьев и даже кособокая театральная тумба с единственной, слегка посеревшей, афишей оригинального "Гол-гёрл-шоу "Анти-Мадонна"" - все было заклеено яркими, цветастыми предвыборными плакатами с самыми разными физиономиями кандидатов, чаще скалящих в сытых улыбках зубастые пасти недавно реанимированных и у нас "акул капитализма", но с человеческим - по старой памяти - лицом. "Если ты избираешь - ты существу-Ешь!" - гласил огромный транспарант местного Избиркома, натянутый через улицу.
   Все это, конечно, скрашивало наследственную серость за заборами, на фоне которой в глаза сразу же бросались, выпячивались редкие, но весьма пестрые киоски, витрины которых рябили множеством пачек доступной всем колумбовой(не клубневой) отравы, всевозможными этикетками и самыми немыслимыми прежде обложками журналов с почти голыми для нашего климата телесами, так и просящимися в начитанные руки недавно еще самой грамотной нации.
   Даже странно, что вся эта пестрота могла показаться кому-то этаким ярким зимним мусором, оттаявшим после схода многовековых снегов в стране, где ничего подобного никогда не было в таком количестве и сразу, почему она под этот духовный мусоропровод и не перестроилась, оставшись все той же серой, не дразнящей взгляды, которых словно бы стеснялась чуть, почему и пряталась за неброской вуалью простеньких заборов, за которыми вряд ли кто мог ожидать что-либо примечательное, почему и шествовал равнодушно мимо, привычно считая про себя, что повсюду, в окрестностях его кармана, "хорошо!". Совсем еще недавно, то бишь в прошлом тысячелетии, перед приездом высоких персон местным чинушам приходилось подкрашивать и эти заборы, и даже пожухлую траву на газонах той специальной, почти авангардистской, экспрессионистской даже, сине-зеленой краской, которая им тогда идеологически ошибочно казалась привлекательней самой соцреалистической действительности. Сглазили, что называется. Но сейчас, во время постоянных перемен, это было и не нужно, сейчас тоже все скрашивали, но яркими предвыборными плакатами за счет и руками всевозможных кандидатов.
   Одна беда, среди оных было крайне мало фотогеничных прото- и просто типов, но ведь теперь совершенно изменилась и сама кадровая политика "КПСС", во-первых, потому что ее не стало официально, а, во-вторых, потому что она опять как бы ушла в подполье, почему ей и не нужны были лица со слишком броскими, узнаваемыми бровями, с непомерными лбами и слишком блестящими лысинами, которые невозможно прикрыть даже кепкой, то есть, хоть чем-то отличающиеся - особенно по интеллекту - от серой толпы обывателей. Да, особенно по интеллекту, что стало слишком важным во времена новой научной революции на Западе, опять синхронной нашей революции, но только опять политической. На интеллект все сразу бы обратили внимание и у нас, но традиционно лишь посочувствовав человеку с его рудиментарными признаками. "Ага, карету, карету ему! Ясно, какую - скорую!" - ехидно заметили бы при этом люди за сорок. Нет, нужны именно такие, лучше даже похотливые и мелкотравчатые, банально пьющие и откровенно ворующие, но, значит, честные...
     Странно, что мы об этом вообще заговорили, но дух этого разговора просто витал над той улочкой, хотя там и не было никаких спорщиков, и он просто сам по себе бесновался среди всякого вздрагивания необрезанных веток, среди хлопков плохо наклеенных плакатов... Он, дух этот, был в страшной нерешительности, даже когда хлестал порывами ветра по ее щекам, по спине, пониже, пытаясь то ли образумить, то ли наоборот, вразумить, подстегнуть - он не знал, что делать, этот дух времени перемен. Он словно сам казался себе пошловатым и мелкотравчатым...
     
     По островкам асфальта среди сплошных ям дороги она брела куда-то вперед, словно на автопилоте, потому что думать о чем-то еще ей бы не позволили ни весенний холод, шарящий бесцеремонно у нее под легкой одеждой, где ему вздумается, ни судорожные воспоминания о совсем недавнем прошлом, которое еще нельзя перестроить, потому что все и случилось в это проклятое время лживых надежд и обещаний... Нет, она и не хотела бы вспоминать сейчас тот момент, и если бы не кровь на рукавах...
     - Боже, как я могла... Эдик, Эдик, ты же любил меня, - судорожно пыталась о чем-то ином думать беременная женщина, бредущая в каком-то лишь ей известном направлении. - Но, Эдик, он ведь мог быть нашим ребенком? Эдик, кому я еще так отдавалась, как тебе? Эдик, остальные же были твоим жалким подобием, это лишь были деньги, да, сладкие порой, но лишь деньги, как ты и говорил же сам? Милый, от кого бы еще я могла? Неужели ты думал, что хотя бы от одной из этих богатых, мерзких тварей я бы захотела ребенка? Эдик, ведь их было так много, но ты все равно был один!...
     Ей было очень тяжело идти, хотя шестимесячный живот не так уж отягощал ее. Она устала, она все ненавидела, она ненавидела даже своего любимого сутенера Эдика, хотя больше никого и не любила в этой жизни, кроме него, хотя бы потому что с ним лишь она не работала, ради него лишь не раздвигала банально ноги, куда все это впихивали те, кого она ненавидела, но с кем вела себя так же, как с ним, потому что та гадость доставляла ей и удовольствие, которого ей всегда хотелось...
     - Да, дорогой, но я тоже ведь хотела денег? - вдруг язвительно спросила она кого-то, хотя была одна на этой пустой улице. - Что бы ты мог дать мне без денег? Любовь? Милый, подстилая меня под каждый торчок? Ха, не считай меня совсем дурой, я еще в совковой школе училась, там нас умными хотели сделать, справедливыми, хоть и бедными...
     - Дорогой мой, прости, но я не такая дура, чтобы вообще ничего не понимать, - продолжала спорить эта женщина, пробираясь по улице. - Тебе нужны были для нас якобы деньги, эти деньги давала моя бездумка на прокат, но зачем ты сунул меня к этим, вот к этим, в зверинец? Ты хотел чего-то большего, я понимаю... Тебя другой мир поманил с моими деньгами, но я сама уже там была лишней...
     Нет, даже говорить об этом ей было крайне трудно в окружении этих рож, хотя в чем-то и перед кем-то оправдаться интерес и был вроде, но не у беременной ведь женщины, да еще и только что убившей своими руками своего же сутенера, которого застала в постели с одним из этих... Да-да, на плакатах он был еще совсем как живой, у него и на роже не было ни царапины. Тут бы все отретушировали, заретушируют ли потом, потому что он и тем, оказывается, а не только Эдику, невероятно нужен даже мертвый, каким он и был, потому что у него все было мертвым, все было ледяным, и он млел лишь от ее живого тепла, заставляя греть себя со всех сторон, как якобы Ганди, который тоже добился героически всей своей жизнью дешевой соли для сотен миллионов нищих, отстояв их право на свободу нищеты, на свободу от чужой цивилизации, которая не нужна нищим...
   - Да, тварь, да, не считай меня полной дурой, словно я не понимаю, чего и ты для нас добивался, пудря мозги нам грошовыми подачками! - судила она, пытаясь перекричать голоса других, невидимых судий, прячущихся за киосками, заборами. - Сам-то ты, тварь, не был ни нищим, ни голодным, ни тогда, ни сейчас особенно, когда борьба за нищих стала таким доходным бизнесом. О, да, их дешевле всего купить - за щепотку соли их собственных слез... Да, Эдик, как и меня, я это понимаю, я вообще была для тебя чистой прибылью, мне кроме этого вообще в рот можно было ничего не совать, меня даже выгоднее было вообще не одевать никогда, чтобы те не тратили на это свое время-деньги! Смена смене на смену идет! Или мне есть что скрывать от взглядов, может, я уродина? Чего же ты, милый, сам бросался на меня даже после них, даже когда я была во всем этом, чего ты даже не вытирал? Нет, вытирал, но собой... Да, пока не появилось это уродство, я согласна. Это ужасное уродство... Я не спорю, это уж точно не прибыль, это чистые расходы, особенно, если бы родился такой же сученок, как ты, от которого вообще никакой пользы!... Ненавижу!
     Это она почти кричала всем тем плакатам, рожи на которых не сводили с нее своих поросячьих глазенок, а кривые, то есть, улыбающиеся рты что-то насмешливо пытались сказать ей, но так, словно это не они говорили, словно это она сама приняла самое правильное решение, которое надо лишь исполнить. В некоторых глазенках так и светилась озабоченность, ну, словно бы о народе, понятно, потому что тот еще верил в это частично, то есть, одним партиям еще верил, а той - уже нет, раз ее не было, или, наоборот, ей только и верил по той же причине. Оскал этого сученка прямо и вопил ей со всех заборов, тумб, даже с пеньков и вслед, и в лицо: "Долой! Долой! У-Дали! У-Дали!"... Нет, это у него, кажется, был Ночной клуб "У-Дали!", где черточка имела самый разные значения, поскольку название писалось в две строчки... "Черт, как же дойти, пока совсем не сошла с..?"
     - Доктор, я хочу немедленно удалить это из себя! - резко, даже брезгливо заявила она, добравшись до роддома, новой ли гинекологической клиники, странным образом и расположившейся в конце этой серой и непривлекательной улицы, куда бы вряд кто устремился без особой необходимости. Ее уже ничто не смущало: ни месяцы, ни кровь на рукавах ее одежды. - Я ненавижу это! Готова сдохнуть, чтобы во мне этого не было!
     - Так, сделайте полные анализы этой дамы, хоть она к нам никакого отношения и не имеет! - все же оговорившись, заявил доктор Смерковин, немного как бы ошарашенный встречей с обыкновенной, хоть и весьма даже привлекательной, если не сказать больше, проституткой, на что-то еще вполне могущей рассчитывать. Но он всегда был словно слегка ошарашенный, как и многие в это время странных, затянувшихся перемен. Странных перемен, конечно, поскольку выходило вроде, что переменить и означало только ухудшать, ломать, разрушать и опять "до основанья", после чего только и могло последовать то "а затем... мы наш, мы новый мир пост...", еще и в прошлый раз не последовавшее окончательно. Но многие, видимо, неверно понимали тут притягательное местоимение "наш...". Они, наверняка, надеялись, что оно имело прямое отношение и к не поющим сей гимн "Интер..." не только девочек, как сейчас, но всех - как раньше.
   К ним Смерковин и относился, так как был критического склада ума, но не настолько все же, чтобы вовремя не одуматься, если это, правда, было вообще возможно задним числом. Но к материалистам, к коим он по профессии принадлежал все-таки, это вполне имело отношение, потому что и время, как некая объективная характеристика все той же материи, тоже никуда не исчезало бесследно, из ничего не возникало, и все хранилось либо в архивах, либо в памяти, причем на материальных носителях, в виде каких-то там комбинаций молекул, клеток, синусоидальных окончаний... У него в студенчестве даже была своя теория на счет того, как наше прошлое можно было бы ретушировать, подчищать не только на официальной бумаге, но даже в памяти очевидцев, свидетелей... Это во время Гласности и без него было почти сделано, так как патент он не оформил, но опять же с помощью бумаги, которую - по его идее - тоже можно было использовать, но все же сразу после горшка Фрейда, а не...
   - Черт, как же я про Фрейда, про горшок-то забыл? Или тогда его еще не было?... Нет-нет, сейчас не буду об этом думать, сейчас не до этого.., - сказал он решительно, потому что кровь на рукавах ее платья не могла не вызывать у него каких-то подозрений, к тому же, шесть месяцев - это уже был другой срок, не уголовный...
     - Вы что, свихнулись?! - резко заявила ему главврач роддома Добролунова, когда он еще о чем-то размышлял в дверях. - Это уже полноценный ребенок! Это уже вообще убийство!
     - Черт, простите, Сталина Сергеевна, я даже не подумал об этом, я думал только о состоянии мамаши...
     - Как вы могли думать о состоянии мамаши, если бы вы никогда не смогли в нем побывать? - снисходительно спросила та, хотя сама давно уже не представляла себя в подобных сюжетах этой жизни. - Вы хоть понимаете, что ребенок уже совсем живой?
     - Я? Сталина Сергеевна, простите, но до сего момента я бы и не мог об этом подумать, - все еще растерянно пытался тот что-то сказать. - Просто я также подумал и о новомодных ныне правах человека, о правах феминистки, ну, то есть, этой женщины, данных и ей с рождения. У нас эти права и так везде нарушают, почему же и мы должны... Но насчет состояния женщины вы правы, это пробел для меня, как для гинеколога и как для...
     - Меня ничего не волнует - только состояние ребенка, иначе бы мы ее не взяли к себе, - категорично оборвала его та, потому что не хотела полностью выходить из себя, ставить ли окончательный диагноз нынешним якобы мужчинам. - К тому же, Альберт Елизарович, вы-то больше других должны были бы думать о правах еще не родившегося ребенка, которые сейчас вообще ставятся под сомнение, если верить рыжим демократам. Да и вообще кто когда говорил о правах дитя, я что-то не припомню. Но для нашей профессии, по крайней мере, он уже имеет равные с ней права! Нет-нет, я никогда не была верующей, но я бы вам посоветовала лишь поставить себя на его место: представьте, что такой бы вопрос возник в отношении вас во время оно, что бы вы сейчас мне смогли сказать на это оттуда, ну...
     - Сталина Сергеевна, вы хотите сказать, что моя мама... - с некоторым даже возмущением начал было тот, но от возмущения и не мог закончить фразы.
     - Я хочу сказать, что все бабы - бляди, но лишь некоторым из них везет на мужиков! - с юмором ответила она ему на это, потому что и по профессии своей всю жизнь была связана с последствиями первородного греха. Хотя она бы лично из того рая выгнала лишь одного Адама, снабдив его к тому же достаточным количеством презервативов. - Все, закончили, а эту шлюху кладем на сохранение, и пусть только вякнет! Завтра мне и доложите все. Ясно? А сейчас меня церковники ждут, они прямо кстати у нас, будто сглазили...
     
     - Нет! - дико завопила та, услышав это, и даже вскочила с койки, хотя там было так тепло, так уютно, и никто там к ней не приставал, не заставлял ее изображать из себя дурочку, умеющую лишь раздвигать ноги. Она в детстве тоже хотела стать космонавткой, второй Валентиной, если уж не Зоей Космодемьянской, что было реальнее в последние годы, когда все рухнуло, а на родину ее и на нее саму навалились враги, особенно этот, кто и был наверняка... - Вы не имеете права, это я решаю! Уберите из меня эту гадость, или я сама...
     - Больная, успокойтесь, - как можно мягче, очень понимающе, но разводя руками в стороны, пытался ее успокоить Смерковин, в целом пребывая на ее стороне, ну, за исключением лишь того, что он сам сейчас был по другую сторону кровати, почему и не мог отечески положить ей руку на плечо. - Ваше состояние вполне объяснимо, вы потом сами будете смеяться, если вспомните. К тому же, милочка, вас никто не заставит потом забирать ребенка отсюда, сейчас многие оставляют... это государству, не все стремясь приватизировать...
     - Вы не понимаете, что он мне сейчас уже не нужен? Он ненавидит меня, он бьет меня постоянно ногами, хотя я ему еще ничего не сделала, - та даже не пыталась его слушать, да и не смогла бы, пребывая почти в горячке, а, может, и в привычном для себя состоянии полузабытья, потому что помнить все это было бы невыносимо, для нее все это было каким-то кошмарным сном, в котором она вдруг проснулась и уже не могла вырваться из него. Все ведь должно было быть иначе: карьера модели, мировые вояжи - для чего надо было лишь немногим пожертвовать, ну, совсем мелочью, а уж там новое время раскрыло бы перед ней такие дали... Но оно только закрыло перед ней все двери, оставив распахнутыми лишь окна, давно ее не пугавшие, а даже манившие иногда своей синевой, и если бы у нее было хоть сколько-то времени задуматься... Но эти позорные волки, эти мерзкие скоты обложили ее со всех сторон, не оставляли ее одну ни на миг... - И я его тоже ненавижу, чтобы еще хоть день быть с ним вместе! Если вы не вырежете его из меня, я сама его убью!
     - Простите, но я не вижу причин для такого отношения к собственному потомству, - немного смущенно возразил доктор. - Это ведь как бы плод любви, которая разной, конечно, бывает...
     - А что ты мне еще мог бы сказать, если ты и сам - мужик, если ты и сам только и думаешь, как бы залезть мне под юбку и засунуть в меня это, думаешь, я не вижу? - презрительно усмехаясь, и даже с каким-то прояснившимся взглядом сказала та, искоса поглядывая на дверь. - Я вас, мужиков, и ненавижу, и он там - тоже один из вас, я это знаю. Последний раз спрашиваю: вы уберете это из меня?
     - Нет, - с печалью в голосе, но довольно твердо ответил доктор, даже не пытаясь ей объяснить, что это не его личное решение.
     - Что ж, тогда сами виноваты, а мне без разницы - двое или трое, - зло бросила та и, резко вскочив, направилась к двери. Выйдя из палаты, она уже бегом, хоть ноги и не очень слушались ее, пустилась бежать к большому синему окну, к ведущей к нему лестнице, на первой же ступеньке которой и оступилась, сознательно ли бросилась вниз по лестничному маршу, но только не совсем так, как ей хотелось, а наоборот, даже не задев животом ни одну из ступеней, ни перила, ни угол чугунной батареи, в которую врезалась лишь свой курчавой головкой, дивные, белокурые локоны на которой вмиг начали покрываться краплаком. Последнее она уже шептала самой себе, погружаясь в сладкое забытье, так похожее на сахарную вату, которую она сильно любила в далеком детстве, почему даже есть ее не решалась, только прижимала к ней губки, словно целуя. - Эдик, Эдик, зачем ты меня заставлял сделать это? Я ведь не хотела, я бы, может, хотела и... Нет, не хотела! Это такое мерзкое слово, оно само от тела... Не бей меня, я прошу тебя... Спасибо... Извини...
     Глава 2. Убийственные роды
     
     - Доктор, она мертва, - растеряно пробормотала акушерка Лена, естественно оказавшаяся у трупа прежде него.
     - Так, Леночка, позови еще кого-нибудь, ну, как свидетелей, ты понимаешь, - немногим более огорошено пробормотал тот, ласково пожимая ее руку, когда бережно помог подняться с колен, одернуть халатик. - А я подумаю, что делать...
     - Алик, но ты ведь помнишь? - шепотом намекнула она на что-то, убедившись, что пока свидетелей вокруг все же нет.
     - Иди, я всегда все помню, - даже спокойно сказал он ей, с некоторым вздохом сжав ее пышную грудь и подтолкнув к лестнице. - Но ты хотя бы покричи для приличия...
     - Прости, я что-то совсем забыла, - тепло улыбнувшись ему, но тут же спрятав улыбку, сказала она и громко затопала по лестнице. - Боже, девочки, какое несчастье!...
     - Молодец, - прошептал он ей вслед и тут же задумался. - Черт, черт, нам же так этот плод нужен. Сука стальная, я бы тебя... Так, а что нам сейчас помешает? Точно, дурень, сейчас еще проще... Так, Лена Семеновна, больную в операционную, будете мне ассистировать!... Ну, мертвую, понятно...
     - Да, доктор, ступайте, успокойтесь, мы с девочками все сделаем, не переживайте, - она единственная из всех прибежавших знала, что надо делать, держала себя в руках, не позволяла себе расслабиться в трудную минуту, думая далеко наперед, - лед тоже приготовить?
     - Да, Лена, вы все знаете, - расстроено, почти как все сестры, ахающие и охающие вокруг столь неожиданно скончавшейся от собственной глупости, сказал он ей и пошел в ординаторскую готовиться к операции.
     Ассистировала она ему с самого начала с огромным удовольствием, потому что он делал операции клиенткам с такой нежностью, почти с любовью, словно бы не резал их, а гладил, ласкал ли, не говоря уж о приеме родов. Ей даже самой иногда хотелось оказаться на месте пациентки, ну, живой, понятно.
   На месте этой... она бы никогда не хотела оказаться, почему и думала о будущем заранее, читала медицинские новинки, разговаривала с подружками из уже продвинутых клиник, потому и знала, куда можно использовать негодный вроде бы человеческий материал, которого теперь было и достаточно много, раз намного больше стало проституток и ненужных детей.
   После того, как она наладила все нужные связи, всю цепочку, самым трудным для нее было вовлечь в это дело Алика, которого она, правда, обрабатывать начала с самого начала, постоянно оставаясь с ним дежурить, ну, и все прочее. И не зря, потому что он сразу все понял и сразу же согласился.
     - Леночка, неужели ты думаешь, что я не читаю журналы, не смотрю фильмы? - мягко улыбаясь, сказал он ей, прервав на полуслове и как бы даже избавляя ее от необходимости вообще говорить вслух такое. - И, конечно же, Леночка, это все имеет научную подоплеку, а не только коммерческую, хотя последняя сейчас и самая главная в стране, как ни странно...
     - Алик, но что странного? Почему это там, на Западе, врач может хорошо зарабатывать, проводить отпуск на Канарах, на Багамах, на..., ну, как и его пациенты, а для нас мечта - хотя бы ремонтом не заниматься в отпуск? - все же пыталась она пояснить свою позицию и как бы подчеркивая, что это все же она тут организатор, но при этом как бы и ответственность с него снимая некоторую. Прямо заявить ему последнее она бы никогда не смогла даже потому, чтобы не уточнять, чего касается та ответственность.
   На всем этом изначала было негласное табу. Все остальное сделать без нее он бы сам и не смог, тут она тоже не опасалась... Одна проблема все же возникла, причем из главных: как-то вдруг завис в воздухе вопрос об оформлении их отношений, теперь не всплывая даже в виде намеков ни с одной из сторон. И домой вместе они стали ходить все реже, хотя здесь занимались этим с прежним удовольствием, ну, словно бы больничная обстановка больше к этому располагала.
     Даже на этом столе он ее брал несколько раз, а однажды прямо во время операции под наркозом, при которых, как она давно заметила, у него всегда была сильная эрекция, как и сейчас. Конечно, ничего не скажешь, баба эта была невероятно красивой, хоть и мертвой, да еще и с животом, теперь уже вскрытым. Даже то, что она была повернутой, ее не портило, так как и красота ее была, как говорят, почти безумной. Даже странно, что она не на подиуме где-то оказалась, не на обложках, а на грязной панели. Но ведь это еще было только начало, а там кто его знает, что бы могло случиться...
   Лена знала его маленькие слабости, поэтому вообще не стала ее накрывать простынями, а ноги ей даже раздвинула пошире, обнажив эту перламутровую раковинку, с улыбкой сразу же заметив, что на него подействовало, да и саму ее эти гладко выбритые, розовые губки тоже чуть смущали, она даже потрогала их пару раз, чуть раздвинула, пока они еще не закаменели, испытав какую-то истому там, куда теперь страстно хотела заполучить его. Да, она не прогадала...
     - Лена, я не могу... Ты, надеюсь, раздета? Дай мне, милая, - он тоже не выдержал, когда добрался уже до матки, и отложил скальпель. Руки его чуть подрагивали, когда он брал ими ее берда сзади, раздвигая ей ягодицы, слегка наклонив над операционным столом так, что лицо ее почти касалось губ той, нет, даже несколько раз коснулось, когда он начал входить в нее все сильнее и быстрее, а в конце, когда он опустился обессилено лицом на ее спину, она даже уткнулась губами в слегка прохладное уже, но все равно очаровательное лоно той, незаметно лизнув его языком, пытаясь даже проникнуть вглубь. - Милая, спасибо, так хорошо... Теперь можно и продолжить. Ты как?
     - А я бы и продолжала, и продолжала, - пошутила она, потому что тоже кончила вместе с ним, и ноги ее даже слегка подрагивали от усталости. Тут они с ним тоже просто невероятно подходили друг другу, хотя она вообще всегда кончала вместе с партнерами, но уже со второго раза. А с ним это получилось сразу, меж ними возникла некая гармония, словно у них была одна резонансная частота, даже независимо от того, сколько у него эти колебания продолжались. - Шучу, дорогой, ты же знаешь, я бы сейчас могла только уснуть, потому что ты меня сегодня что-то так необычно отлюбил, что лишил всяких сил.
     - А мне так больше всего нравится тебя любить, смотреть на твою талию, на твою гладкую спинку, на сладенькую шейку, сразу входя и туда и к попке твоей, такой мягкой и нежной, прижимаясь, - ворковал он, оторвавшись неохотно от нее и берясь за скальпель уже вновь твердой рукой и быстро вскрывая раздутую, еще горячую, даже словно разогревшуюся, матку. Понятно, что он бы никогда ей не сказал, что в этот раз просто оторвать не мог взгляда от лежащего на столе тела, в которое даже чуть специально пытался ткнуть ее лицом, хотя это ему самому ужасно хотелось лизнуть то, поцеловать, что при ней он, ясно, не стал бы делать... Говоря об этом, он споро вскрыл матку и вскоре уже достал... живого ребенка, кстати, и прежде подававшего признаки жизни, что до него дошло лишь сейчас и весьма его огорчило. - Так, и что же нам теперь делать, а, милая? Реза...
     - А, может, ты это совсем не меня трахал, а ее, мертвую, через меня, ну, как через презерватив? - такого вопроса и такого полного слепой ненависти взгляда от нее он просто и не мог ожидать после такого парного финиша, хотя в словах ее доля правды и была.
   Тела мертвых женщин его не отталкивали еще с первой практики в студенчестве, где он был самым усердным, даже занял первое место на конкурсе по препарированию, из-за чего чуть было не пошел в патологоанатомы...
   Он передумал после первых приемов родов, хоть там все происходило как бы и наоборот, но зато так зримо, что он просто не мог в это, в них ли, не влюбиться, не боготворить их всех после этого, не смотря ни на кровь, ни на всякие там звуки - он ничего не слышал, не чувствовал иного, кроме... И сейчас его совсем не смущала даже эта огромная, зореобразная, хоть и не кровоточащая сильно рана в ее животике, который можно было уже не особо жалеть... Нет, сейчас он не просто растерялся, оторопел ли, а все же положил уже заурчавшего ребенка на стол к матери, на ее чуть отодвинутую руку...
   Но он все же опоздал, не заметил, когда она схватила его личный скальпель, сделанный по спецзаказу.
   - Получай, сука, некромант! - он даже не понял, кому Лена сказала, точнее, крикнула это...
     - Ты что делаешь, глупышка? - задал он еще по инерции глупый же вопрос, пытаясь перехватить своей окровавленной, потому скользкой рукой ее руку, уже раза три ударившую его скальпелем в грудь, пока та сама не задержалась там, не успев быстро выдернуть из него смертоносное жало. Скальпель настолько глубоко зашел в его уже на сей раз тело, что он наконец-то почувствовал и страшную боль и какую-то тошноту, которая, конечно, была понятна...
     - Мразь, я-то думала, что ты меня все же любишь, а ты... Ты потому лишь меня здесь и трахаешь, чтобы на них смотреть, на этих ледяных тварей. О, дура! Думала, что и деньги, и любовь... Точно, дура! Но теперь ты сам сдохнешь и будешь лежать с ними в морге круглые сутки, может, даже с ней рядом, - она даже не понимала, что говорила, что делала, что вдруг на нее нашло, когда вроде бы попыталась лишь подумать, а что же надо будет сделать с ребенком, который им живым совсем не был нужен...
   Она тоже совсем не чувствовала боли, когда уже он, вырвав из себя скальпель, с яростью вонзал его в нее, стараясь попасть ей в груди, пока вдруг не рухнул на пол, потому что ему она попала прямо в самое сердце, так как знала прекрасно, где же оно должно было находиться, а оно там все же и оказалось, на удивление, даже у такой сволочи...
   Голова ее вдруг пошла кругом, ее затошнило слегка, как от невесомости, в памяти что-то замелькало: детсад, мальчишки на горшках, школьная раздевалка, где она впервые отдалась тоже дежурному, пионерлагерь, вожатый..., сморщенный старик профессор, очки которого постоянно падали ей на грудь, а она их опять ему...
   Последнее, что она заметила, был взгляд того младенца, которым тот либо прощался с ней, либо прощал ей что-то, когда она медленно опадала прямо на труп своего еще недавно любимого...
     
     - Боже, девчонки, да что же это такое?! - завопила от ужаса другая акушерка Люба, прибежавшая в палату в некотором волнении от услышанных криков спасенного все же младенца, который оказался все-таки живым, да еще и кричал на удивление, хотя все уже оплакивали его вместе с дурой мамашей... Нет, это все не помешало ей оперативно завершить то, что не успел сделать перед невероятной смертью доктор, под ее ногами заливаемый и своей и Ленкиной кровью, ручейки которой стекали с них, смешиваясь в один поток, свиваясь в одни струйки.
   До них словно что-то дошло, они ли и не заблуждались совсем в чем-то, что свойственно лишь не очень крепким мозгам чересчур решительных людей, слишком торопящихся переводить свои незрелые мысли в обычные двигательные команды, в рефлексы, считая, видимо, эту связь вполне естественной, раз происхождение сознания шло обратным путем, с чем отечественная медицина была совершенно согласна, ну, правда, втайне сомневаясь в правильности классификации той палки, которую будущий мыслитель взял в свои руки главным побудителем, будильником разума... Но теперь-то, после перестройки, это и вообще все устарело, хотя насчет палки сомневаться тут не приходилось, слишком уж откровенен был и ее халатик, да она и сама ей не раз говорила, чтобы та все же пораскинула мозгами, прежде чем раздвигать и свои ноги...
     
     - Это что за б... Боже, это что такое? - со смешанным вместе с радостью при виде живого младенчика диким изумлением от вида уже более невероятного..., на что главврач никогда бы не позвала посмотреть этих заморских святош, воскликнула Сталина Сергеевна, войдя в палату. Но в подтверждение даже своего имени она постаралась держаться дипломатического лексикона, который теперь проник и в ее клинику, словно по заказу прихватив с собой еще и тот чудный бокс, который как раз и был кстати для этого недоношенного. - Простите, господа, но наша личная жизнь у нас все же была, и была она не такой простой, как могло показаться и партии, и...
     - Дорогая, не оправдывайтесь, - мягко заметила ей, умильно глядя на несчастных влюбленных, сестра милосердия из какого-то Ордена при Красном Кресте, которая была урожденной дворянкой из старых кровей, почему и разговаривала на вполне литературном языке, переводя все так же литературно и своему коллеге, какому-то отцу Джону из другого, кажется, Ордена, - пути Господни неисповедимы, а мы все ходим по ним, пусть даже кто-то считает иначе и не смотрит под ноги...
     - Это что же, мама мертва, два доктора тоже мертвы, но ребенок все-таки жив? - невероятно озадачено, хотя и не показывая этого, спросил тот отец Джон, которого у нас правильнее было бы называть Иоанном... Нет, просто Иваном наша церковь не решилась бы его назвать, специально и придумав облагороженный, немного акающе-окающий вариант, видимо, считая, что в этом случае Иван, Ванька ли никак не являются адекватным переводом их библейского банального Джона, а не Джоана, Джуана, Жуана. Нам тут нужно было нечто более возвышенное, не от печки-лавочки. Да, и правда, не смешно ли даже предположить, что наш Ванька-дурак мог называться точно так же, как их автор Апокалипсиса, одного ли из всего-то четырех Евангелий? Какой бы дурак тогда поверил и в остальные три, если это самое загадочное и заумное? Даже странно, что у тех и святого апостола, и какого-то Кеннеди называли одинаково, совсем не стесняясь самого распространенного у них имени, в отличие все же от нашей современности, которой все эти сказки отбили охоту давать своим вундеркиндам столь глупые имена. Нет, в обычной жизни, в политике ли Джон и Иван - это как бы общепринятые синонимы, но только не в религии, не в житие святых, и без того полном всяких искушений! Сам-то отец Джон, конечно, думал и про все это несколько иначе. - Да, это невероятно странно, но вы, сестра Света, этого не переводите, они этого не поймут пока...
     - Уважаемый отец Джон, забудьте об этом несчастье, оно ужасно, хотя это и... любовь, сами понимаете, Кармен там всякие, тореро. Но сейчас мы должны с вами думать только о вашем инкубаторе, ну, о боксе ли, или еще как его, потому что он и нужен этому Малышу, который слишком слаб для этого мира, чтобы выжить, - благодарно глядя тому в глаза, ворковала Сталина, взяв из рук акушерки крошечного, уже обмытого, младенца, с каким-то даже интересом поглядывающего на них своими совсем еще вроде бы мутными глазенками, но почти небесного цвета, хотя тот еще вполне мог измениться. - Да, уважаемый, да, мы должны его скорее подключить... Вы - просто наш спаситель, я бы так сказала, даже в том смысле... А на это вы не смотрите, я тут сама пока ничего не знаю, что же я буду делать... А, пусть с этой... хренью милиция разбирается. Нет, Светик, это не переводи, прошу тебя...
     - Голубка, неужто я - не русская женщина? - с понимающей улыбкой заметила ей та, но уже очень серьезным тоном переводя остальное святому отцу, которого, похоже, это и не очень интересовало, хотя он полностью согласился - он тут был как нельзя кстати, поскольку пока никого, кроме спецов по экзорцизму, в эту страну посылать и нельзя было. Не зря их, едва только переставшая оглядываться на КГБ, церковь пыталась в штыки принять его приезд, хотя официальной силы пока не имела для того, чтобы помешать их чисто благотворительной миссии с чисто гуманитарной, то есть бесплатной, помощью, от которой вряд бы мог отказаться их... Иван. - Да, отец, в их глазах вы и должны стать тем Спасителем, вы понимаете?
     Конечно, он это прекрасно понимал, хотя тут политика и религия в нем сошлись в неразрешимом противоречии, как это он думал, ну, потому что младенец ждал совершенно иного... Он даже удивился слегка, когда тот спокойно перенес его скрытые крестообразные движения. Возможно, из-за того православного святоши, всюду сновавшего за ними, как хвост, он и перепутал лево с правым, чет и нечет, хотя как это можно даже представить себе, он не понимал.
   Когда они с православным попом перекрестились при встрече, отцу Джону ведь показалось, что он крестится перед зеркалом, отчего и движения руки того показались ему вполне естественными, и он даже несколько удивился его одеяниям и, особенно, невероятной бороде, почти как у Карла Маркса, но только не столь завитой. Нет, конечно, в общеполитическом плане он был рад, что теперь у этих красных такие бороды попы носят с не меньшей гордостью, чем те нехристи в камне...
     
     - Черт, черт, подождите, стойте, у меня ничего в голове не укладывается! - действительно тряс своей стриженой и мокрой от пота головой немолодой следователь Прокуркин, прибывший в клинику с некоторым лишь опозданием, поскольку все, во-первых, были задействованы на каком-то стихийном митинге сторонников правого руля..., тьфу ты, правого, наоборот, крещения, где, понятно, и без них могли обойтись, но на митинги им самим нравилось ходить в наряды, как и раньше - на спортивные мероприятия типа футбола... Да он просто и не ожидал увидеть в их провинциальной клинике сплошной Голливуд, как он выразился, потому что, во-вторых, прибыл сюда еще и с места другого происшествия, куда его направили перед этим, поэтому для самого ребенка у него уже не хватало серого вещества. - Нет, конечно, это как бы важная улика, но за смертью преступницы необходимость в таковой отпадает вроде...
     - Какой еще преступницы? - не меньше его изумлялась Сталина Сергеевна, даже потом вспоминая все с недоумением, но все же не скрыв это от подруги и после намеков святого отца. - Разве это преступление?! Это же...
     - Гражданка, то есть, товарищ главврач, извините, я не об этом совсем! - ошалело пытался объяснить ей следователь, в этом еще совсем не разобравшись. - Перед тем, как направиться к вам, чтобы, как вы сказали, еще и избавиться от этой улики, хотя это и странное выражение, согласен, у нас как бы своя диагностика событий... Так вот, перед тем эта милая гражданочка, наша бедная Лиза, замочила... кровью еще парочку товарищей, но уже непосредственно собственноручно... Ну, одного своего сутенера как бы, работодателя то есть, и вполне всем известного кандидата, которого вы теперь только на предвыборных плакатах и сможете увидеть, пока его и оттуда не сняли, хотя на них он и живой, и одетый до сих пор... Точно, его самого! Вы правильно подумали...
     - Так это их кровь была у нее на рукавах, а не ее собственная?! - тут уже Сталина Сергеевна не просто изумилась, а похолодела вся, поняв, почему это она сразу же интуитивно встала на сторону Малыша и даже немного ополчилась внутренне против той б..., то есть, преступницы. - Простите, я не смотрю эти ваши детективы и такого я даже подумать не могла, почему мы только потом сообщили вам, когда она уже и себя того.., хотя, как вы говорите, хотела лишь избавиться от улики. Да, точно, сначала даже угрожая этим, хотя я не придала тому значения, списала на обычное полубредовое состояние некоторых беременных, могущих по разному защищать свое потомство...
     - То есть, вполне обычное? Ну, это я для себя, на заметку взять, потому что уже не мы - ей судьи, - и следак не переставал изумляться, созерцая при этом следы и другой кровавой бойни, когда уже сфотографированных со всех сторон влюбленных разлучили наконец-то, положив рядом, обнажив и ее растерзанную грудь, а также свидетельство довольно близких отношений между как бы и врагами, но уже после этого. Что ж, следователь тут вполне мог понять доктора, которому рядом с такими двумя... работать было крайне непросто, он даже сейчас мог сказать такое. - На счет того вы и не переживайте, к вам это не имеет никакого отношения, к тому же, как я уже понял, ее просто загнали в угол и в том углу пытались... О, извините! Если честно, сам я о женщинах все же лучше думаю, даже о проститутках, потому что знаю биографии многих, и вы все равно слабее, как пол, так сказать, поэтому я бы особо и не стал ее осуждать, хотя там зрелище, я вам скажу, куда примечательней, особенно, если касаться некоторых частей тела убитых на люстре, как бы и явившихся главным объектом мести... Тут же это прямо точно любовь, как вы говорите, хотя и... Простите меня, Сталина Сергеевна, но у меня голова не просто кругом, а какими-то зигзагами ходит и ходуном, хотя в последнее время подобное и не редкость...
     - Что же вы сразу не сказали? - почти с материнской заботой заметила ровеснику та, уведя его в свой кабинет и достав из сейфа волшебную склянку с мензуркой, прихватив все же и вторую, потому что ее голова была не в лучшем состоянии. - Это я вам как лекарство от головокружения предлагаю, не подумайте... Я бы сейчас и монашку пригласила, она наша до кончика...
     - О, нет! Они вообще так не вовремя! Что их коллеги, соотечественники подумают, вся мировая общественность, - замахал тот руками, но не на склянку, естественно. - Хотя пусть знают, ведь это же их демократия тут расцвела буйным цветом калины! Ладно, за упокой, как говорится... Чистый? Нет, еще не разобрался... О, чистяк! Другое дело... Ей богу, сейчас бы лучше спеть! Шучу, тут скоро запоешь, как я чувствую нутром... Бедное дитя, теперь даже трудно позавидовать тому, что оно выжило... Мальчик? Тем более. Знаете, Сталина Сергеевна, я даже не знаю, легче ли от этого ему будет...
     - Пойдемте, посмотрим все же на виновника, Олег Минасович? - разлив остатки, предложила хозяйка заведения. Лечебного!
  
     - Это что, он так мне обрадовался? - и сам обрадовался не меньше того капитан, заметив бурную реакцию этого крохи, который казался еще меньше в прозрачном боксе, сквозь стекло которого тот словно хотел дотянуться до капитана малюсенькой ручонкой, не сводя с его звездочек своего ясного взгляда. - Не поверите, уважаемая Сталина, но чем больше я любуюсь детками, тем больше поражаюсь, откуда же в них потом берется все то остальное. Ну, никак ведь наша семья и школа их такому не учили, не говоря уж о комсомоле, о пионерии, которых теперь, правда, нет уже, хотя комса эта, я вам скажу... Ведь всего несколько лет прошло, а людей просто не узнать, для них уже нет ничего, ну, кроме денег, денег, которые теперь для многих и бог, и судья. Или раньше мы не давали им высунуться с этим на люди, но теперь это никак обратно не засунуть, это для них и не грех совсем, а ведь мы раньше этого словца-то и не знали, не партийное оно совсем. Они теперь и нас вовсе не боятся, не то что смерти или еще чего. Они и нас тоже считают товаром, переводя на баксы. А что дальше будет по мере всеобщего продвижения к развитому капитализму, когда подрастут уже совсем новые детки, у которых будут совсем другие авторитеты, у которых в памяти будет только это? Конечно, милиция без работы не останется, но боюсь, что этой работой вся жизнь станет. Что будем делать, Малыш?
     - Вот так, вот так, так мы им, так, правильно, Ванечка! - одобрительно прокомментировала главврач его слабенькие еще взмахи кулачками, которыми он уже комментировал свой слабенький же, но настоящий смех, просто поражая ее. - Но почему так, Олег Минасович, происходит, ведь даже Сахаров, Собчак не об этом же совсем говорили? Царство им небесное, конечно...
     - Ну, говорили, это понятно, - в чем-то он и не спорил с ней, - но что делать, если наши-то лидеры, отличники политучебы, сами и избрали для нас не какой-то, а чисто бандитский капитализм, ну, как бы строго в соответствии с Марксом, по которому иного и не бывает. Ну, понимаете ли, они подумали, видно, что без бандитов им коммунистов, самих себя ли, не одолеть, хотя сейчас уже не всегда сразу поймешь, кто среди них бандит, а кто коммунист, ну, комса ли бывшая. Конечно, я-то понимаю, что тогда коммунисты тоже были в основном из каторжан, отсидка, ходка одна-другая, были как бы даже необходимы им для дореволюционной биографии, чтобы стать профессиональным революционером, имеющим, как и порядочный гангстер, столько-то сроков. Но зачем же было все начинать заново? Думаете, они зря начали с реабилитации репрессированных, то есть, новых уже, Сталинских каторжан? Да, а где бы они еще набрали доморощенных бизнесменов, как ни в наших тюрьмах, зонах, попутно и этих освобождая? То-то, а тех тоже надо было втихую, под общий шумок, реабилитировать и в глазах международной общественности, мол, это были вовсе не уголовники, а сплошь политические, хотя бы соседи тех по зоне! Вряд ли международная общественность это воспримет, но мы, похоже, уже проглотили. Про тех репрессированных уже позабыли, а эти теперь повсюду в первых рядах, но не на тех скамьях, а в креслах, на тронах, уважаемая Сталина, кстати! Понимаете, почему я до сих пор капитан? Потому что я был уже майором, но когда один из моих бывших подопечных за год стал официальным милиционе..., простите, миллионером, я опять вдруг стал капитаном, даже, вон, сам себя почти наголо побрил, словно поменялся с ним ролями... Нет, это не юмор, а я просто хочу, чтобы они наелись и не замечали меня, иначе ведь работать не дадут совсем, на пенсию просто отправят. Пусть радуются, теперь Прокуркин - как уголовник, а не вы, новые русские в малиновых мундирах! Меня эта сторона не волнует, я не из гордых, а из преданных делу, скорее... Ну, и спирт же у вас, так развязал мне сегодня язык...
     - Не спирт, голубчик, это просто доктор располагает к откровенности, - с улыбкой заметила ему главврач, возвращаясь с ним в кабинет, потому что сестра пришла кормить Малыша. - А фамилия у вас примечательная, и что-то от прокурора, и что-то от курка!
     - Да, и что-то от урки, и что-то от старого, прокуренного насквозь сыскняка, - с довольным даже смешком добавил тот, потому что давно не слышал в свой адрес не только похвал, но даже намеков на них. Даже эти два дела и-то ему всучили как два потенциальных висяка, то есть, опять же как в наказание, хотя сам-то он тут почти во всем разобрался, хотя и просто придумать какие-либо человеческие мотивы преступлений был не в силах, но этого-то с него и не требовали, он и так перевыполнял план. - Ладно, спасибо, уважаемая Сталина Сергеевна, за добрый прием, и я вас особо больше и не стану тревожить, поскольку для официальных версий у меня почти все есть, но...
     - Да-да, я всегда буду рада вас видеть, дорогой Олег Минасович, - поправила она его с теплотой в голосе. - Заходите, когда мои гости уедут...
     Она потом даже пожалела, что Светик ей еще не подарила власяницу, а-то бы она ему наверняка ею похвасталась, мол, она не из такого уж и слабого пола, как он сначала заметил...
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 3. Дары экзорцистов
     
     - О, как жаль, что я не смог с ним побеседовать! - расстроился тогда отец Джон, вернувшись со Светой с вынужденного ланча, потому что ему было что сказать стражам закона. - Я бы и спросил его, что он думает по поводу целой серии убийств вокруг... этого.
     - Святой отец, я словно знала, что это вас интересует, и спросила, - довольно заметила ему на это Сталина. - Капитан сказал, что это некая цепная реакция, когда одно преступление порождает последовательность, этакую цепь других, взаимосвязанных между собой...
     - Да, но чем связанных - вот вопрос! - с улыбкой заметил на это тот, высоко подняв два перста в небо, где только и мог быть ответ. - Но, если позволите, уважаемая доктор, я все же буду и вам иногда писать, и у вас интересоваться, ну, как работает наш... бокс, как поживает и наш... первый его пациент? Спасибо, я напишу обязательно.
     Ему больше ничего и не оставалось делать, поскольку через два дня они уже должны были уезжать со Светой. С местными священниками, хоть и с собратьями по кресту, ему вряд бы удалось встретиться. Они вроде бы и были лишь жителями двух разных частей одной Империи: Восточной и Западной, - но в этой, Восточной, даже в этаком их Третьем Риме, с большим пониманием относились к иноверцам, нежели просто к католикам, ну, и к протестантам, тоже якобы к собратьям во Христе, хотя к тем он и сам не очень...
   Но что поделать, если различия меж ними были столь кардинальными, устранимыми лишь в зеркале? Да, они считали себя выше любого суетного государства, а своего Папу - выше любого императора, которых, правда, у них больше не было, а православные же считали себя, как почти египтяне, немного ниже или чуть-чуть наравне с фараоном, с царем, с властью, выше которой тут ничего не могло быть, даже в лице, правда, не бога, но грешного человека. Но и тут ничего нельзя было поделать, поскольку одно их государство до сих пор было больше всей их Европы, и справиться с таковым, как считал сам отец Джон, мог бы только сам Господь, потому что даже двадцать миллионов их людей не сумели, хотя любой из них выскочка считает шапку Мономаха чуть ли не своей кепкой, шляпой ли, тюбетейкой.
   Но разве мог он убедить в этом вчерашних атеистов, да и вчерашних ли? Нет, креститься они смогли быстро научиться, но разве можно было так же легко отказаться от материалистического уже антропоцентризма, утверждавшего человека самым высшим созданием во всей Вселенной, пусть даже и произошедшим от обезьяны, но все же собственноручно, с помощью простой палочки. Этакие кудесники!
     К удивлению отца Джона их аппарат как бы искусственной жизни сразу же включился сам собой, да еще и оживив целый ряд лампочек, приборных панелек, едва его крайний "терминал", то есть штепсель, наконец-то замененный на их отечественный, отрезанный в спешке от электрочайника, воткнули в розетку, после чего все, что в нем могло светиться, с радостью это и сделало, и продолжало делать до сих пор даже вопреки его некоторым сомнениям, хотя в ином случае он бы мог только гордиться творению их уже кудесников...
     - Да, не зря отец Мэтью советовал взять лучше лишнюю тысячу экземпляров Библии, - думал он про себя при этом, ясно, без переводчика, поскольку все произошедшее и сам младенец продолжали смущать его зоркое сердце. Увы, этот кроха, казалось, совсем не пострадал от всех перипетий, уже выпавших на его долю, и не особо мучился и без самой важной для него части тела Мадонны, которая даже в таком виде была прекрасна, словно ее и звали Лиза, чего, правда, никто не мог вспомнить. - Абсурд, отец, конечно, мог быть неизвестен, но чтобы мать?! Как они могли и этого не узнать? Боже милостивый, прости меня, но я не знаю, что будет дальше с этой страной... Я тут ничего не могу контролировать, ничего не могу гарантировать, потому что это не просто страна, это дом сумасшедших, где вдруг всех сверху разом объявили здоровыми! Но, боже праведный, я не уверен, к тому же я и не могу тут быть ни в чем уверенным, у меня нет такого задания, и я не знаю, что делать: испортить прибор, придушить его, пожертвовав этим всем остальным, но стоит ли он такой жертвы? Ой, стоит, мне кажется, ой стоит!... Прости, Господи, но я словно бы сам слегка схожу при этом - нет, не с пути веры - с ума!...
     Это так и было, почему отцу Джону даже пришлось спешно бросить все попытки мыслить дальше, так ему вдруг страшно захотелось полетать, но не в палате, а там, за окном, словно у него и впрямь отросли за спиной крылья архангела... О, нет, нет, себя держать в руках он умел, у него было надежное лекарство, поэтому он тут же переключился на Псалтырь, где ничего подобного вроде бы и не было... Нет-нет, подальше от этих окон!...
      - О, милочка, не обращай на него внимания! Мужчины, особенно там, все повернуты на деле, на бизнесе, да, сами его ради этого же и придумывая, поскольку им больше нечем полезным заняться! А я, признаться, сама всю жизнь мечтала родить какому-либо царю Салтану богатыря, этакого Ивана царевича, но почему-то только этим, вроде бы, и обделил меня Господь... Нет, Сталя, не думай, я очень мужественная женщина, я тоже как сталь, даже про вашего уже Павку читала специально, хотя мне он и нашим тоже показался... Хочешь посмотреть на мою власяницу, которую я вообще почти не снимаю? - хлопоча вместе с той вокруг бокса, Малыша, с этаким восторгом ворковала монашенка, когда святой отец удалился в коридор для размышлений. Она даже чересчур поблескивала при этом глазками, особенно, когда вдруг поставила ногу на стул и задрала свое платье до самых трусиков, обнажив ту самую власяницу, сразу же заинтересовавшую новую подругу. - Да, видишь, прямо как кружавчики, это тебе не просто резинка какая, я сама ее заказывала... Нет, дорогая, больно, конечно больно, но в чем же еще тогда прелесть? Мне даже тут не было больно вообще, честно скажу... Увы, милая, увы, принц мне не попался, а мелочиться я бы не стала - отдала себя Господу, а от него я все снесу, как и народ его снес и сносит до сих пор... Ты почитай, сама все поймешь. Я этим почему удивляюсь немного, для них все это словно нечто из ряда вон выходящее, как будто они Ветхий Завет ни разу сами не читали! А уж сколь претерпел им же избранный народ, так не стоило бы удивляться и поведению толпы при распятии... Для тех это словно семечки, из них бы каждый был готов, но не все избраны, сама понимаешь... Но мальчик, я тебе скажу, дорогая, из числа избранных, ты это учти... Сталя. А ты и назови его Иваном, а?
     - Светик, странно, но я сама так бы и назвала его, - все еще даже с некоторой завистью любуясь ее власяницей, сказала главврач, трогая ту осторожно, поскольку прикосновения отзывались явно у той на нервной системе, нога так и вздрагивала.
     - Нет, Сталя, мне не больно, мне просто приятно, когда ты трогаешь, у тебя такая докторская ручка, - успокоила та ее, даже прижав ее руку для пущей убедительности к стальной оплетке вокруг ноги там, где как раз и должна была быть резинка для чулок, и даже чуть ее подвинув выше, но словно машинально, как бы не замечая. - Сама понимаешь, нас и медосмотрами не очень балуют, а некая ласка любой женщине нужна... Не подумай чего...
     - Голубка, не мне же это говорить тебе? - тепло сказала ей Сталина, сама скользнув рукой ей в трусики и погладив там иссохшее уже томление. - Знаешь, милая, я хоть и насмотрелась баб в самом непростом положении, но кроме них никого больше не люблю в этой жизни... Ты бы хотела сегодня поговорить об этом..., ну, у меня, дома? Так, по-сестрински...
     - Конечно, милочка, очень бы хотела, потому что у нас с тобой такое сродство душ сразу возникло, - тоже слегка заплетаясь языком, согласилась та мигом, потому что и сама сразу хотела напроситься к ней домой, чтобы познакомиться и с бытом будущей потенциальной паствы, а теперь уже готова была начать знакомство прямо здесь, так ей все это закружило голову, особенно эти пухлые, но крепкие пальцы опытного гинеколога, так глубоко проникающие в душу... - Взгляни, милочка, мальчишка словно наблюдает за нами, у него даже эта штучка... поднялась... О!
     - Извини, дорогая, я не смогла удержаться, меня так эта твоя власяница смутила, - смущенно сказала на это та, неохотно вновь возвращая ладонь на теплую сталь. - Ты мне не подаришь такую?
     - Я тебе ее отдам, - шепнула ей та на ухо, лизнув его язычком и тоже с неохотой одергивая платье, потому что эта кроха и точно не сводила с них глаз, хотя не понятно было даже то, в чем у него вообще держалась его душонка, хотя в этой огромной колбе ему было явно неплохо. - У меня же на второй ноге другая надета. А тебе понравится, ты увидишь... Что же с Малышом дальше будет? Если бы это было возможным, я бы даже забрала его у вас, даже усыновила бы!
     - Милочка моя, тебе бы я отдала его, не раздумывая, но я должна узнать вначале, - огорченно вздохнув, ответила ей главврач. - У меня там есть один знакомый, я сейчас и узнаю, кстати, но только если это реально, если тебе это можно...
     - Если и нельзя, я бы все бросила! - безапелляционно заявила монахиня, для верности прижав ее руку к себе, как бы убеждая ее, что у нее и вторая власяница на месте. - Пойдем звонить? О, нет, с аппаратом вообще ничего не может случиться, потому что это он поддерживает жизнь, а не ему надо ее поддерживать - тут ты, милая, даже не сомневайся! Пошли, пошли... Миленький Ванечка, не скучай, мы скоро вернемся, может, даже твоей мамочкой вернемся, ватюсечка мой сладенький!
     
     - Сталиночка, я не думаю, что есть проблемы, ну, теперь, когда их вообще не стало, но я все же узнаю, - очень важно, поскольку был уже новым, почти демократическим, Советом утвержден на свою старую должность, заявил ей ее знакомый Вениамин Кукушкин, едва понял с полуслова, что та от него просит. - Ну, я хотя бы цену вопроса узнаю, теперь только в этом проблемы... Голубка, или ты мне когда отказывала? Мы же в одной лодке. У нас они рождаются, помирают, проходят по спискам, оплачиваются... Шучу, ластонька, но я тебе домой перезвоню. Пока, целую! Да, поцелуй от меня и свою монашку! Кстати, даже интересно было бы... Милая, шучу! Опять шучу! Время такое нешуточное наступило, что только шутить и остается! Хотя признаюсь по секрету, я еще со школы больше всего и любил перемены, это было самое сладкое время во всей жизни, это была такая свобода! Это уже не шутка!...
     Да-да, именно он, Вениамин Кукушкин, и был здесь с давних пор заведующим этих самых записей актов гражданского состояния, как говорили, главным бракоделом, в том числе, и по расторжению брачных договоров с той же самой жизнью. Это, кстати, было, если не самой тонкой, прямо-таки трансцендентальной, частью взаимоотношений граждан с бюджетом, то уж точно самой доходной, поскольку сами они при этом и становились этакими трансценденталиями, которых никакая уже эмпирика не волновала, хотя как и любая материя, та еще долго могла быть неуничтожимой!
   Нет, Веня не просто так штудировал разные философии, особенно, материалистическую, то есть, нашу, поскольку она снимала много вопросов с повестки дня, даже те, которые касались морального облика советского человека будущего. Материализм тут был объективно верен: раз нет человека, то и нет никаких проблем и вопросов, умерла, так умерла!
   Однако, при этом материя-то оставалась неуничтожимой, что касалось и пенсий, и пособий тех уже беспроблемных товарищей, их квартир, имущества. Он даже посмеивался иногда, мол, почему это мы, материалисты, их самих считаем умершими, если там... они продолжают хотя бы занимать конкретное место в самом таки материальном пространстве? Конечно, ко всяким там реинкарнациям, привидениям он относился не просто с недоверием, но даже и некоторыми опасениями, побороть которые ему и помогал материализм!
   Что вы, своим друзьям и подельникам, чиновникам ли из крайздрава, пенсионного фонда, соцобеспечения, для которых те оставались благодаря ему живыми лишь на бумаге, он бы этого всего не сказал, потому что там философов не было, там были и остались сплошь совковые эмпирики, для которых даже смена слов, к примеру, коммунизма на демократию - ничего не меняла в их практике, критерии истины...
   И сейчас для него сплавить этого Малыша за кордон, но оставив его здесь, естественно, на бумаге же, не представляло никакого труда, но почему-то он вдруг решил сперва посоветоваться с вице-губернатором, со своим куратором, а почему и зачем - сам не очень понимал. Более того, он даже удивлялся слегка, почему это он просто не позвонит тому, а надевает плащ, топает к тому на прием, словно у них все это не оговорено с давних пор.
   Но что-то его прямо-таки толкало в спину, помогало даже сзади надеть этот куцый плащик слуги народа, чуть ли ни щекоча его при этом! Нет, понятно, вицик выбивал для них для всех эти деньги, особенно те щедрые ветеранские, премиальные, юбилейные, но что бы и тот смог сделать без него, творца тех самых мертвых душ, которому бы позавидовал сам Чичиков? Не удивляйтесь, философски он это все понимал, даже с точки зрения некоего бессмертия души, почему демократия их всех не только не отпугнула, а просто вдохновила на новые деяния, раскрыв новые горизонты.
   Особенно они зауважали этих социал-демократов, настаивавших на увеличении именно социальной части бюджета, до чего не сразу дошли губернатор и большинство Совета, но тоже одумались, когда до них дошло. Он даже одному из тех социал-демократов, которых, правда, было всего трое в Совете, пытался внушить мысль, что стоит поднять вопрос и о материальных правах мертвых граждан, но тот его не совсем правильно понял...
   Не понимал он сам сейчас только одно, зачем он куда-то поперся, если через час должна была начаться шикарная свадьба нового русского уже миллионера, его приятеля из бывшего Крайкома комсомола, с кем они и в школе еще вместе собирали металлолом, что тот теперь поставил на международные промышленные рельсы, даже новую фамилию заполучив в их ЗАГС под стать тому - Ржавинович, хотя и старая Тачкин была тут вполне под стать.
     - Нет-нет, я еще успею, я мигом! - все же пытался он себя слегка успокоить, хотя и припустил бегом через улицу к Крайкому, точнее, теперь к Белому дому, на ходу еще и пытаясь вспоминать, а что же он скажет такого нового, демократичного молодоженам, хоть приятель его уже второй раз женится, естественно, но на этот раз на совсем новенькой, то есть, на молоденькой внучке бывшего первого... - Что это?!
     Что бы он ни думал, как бы он ни философствовал диалектически, но такой встречи со своим приятелем, точнее, с его свадебным кортежем, выскочившим под рев музыки из громкоговорителей из-за угла, он совсем не ожидал, как и те, спешившие еще совсем не с ним на встречу, а мчавшиеся фотографироваться к памятнику павшим революционерам же, к своим идейным пращурам, могильщикам буржуазии, за дело чего они и пали как бы... За что же пал он?
     Увы, этот вопрос так и остался немым в его глазах, поэтому и отвечать как бы не на что было, особенно этому ошалелому толстячку с комсомольским румянцем на уже обвисших щеках, пытающемуся себя успокоить хотя бы тем, что теперь тому уже не надо будет отдавать этот пухленький конвертик с мелочовкой... - в сравнении с жизнью его боевого товарища... Он даже не думал, что по старой, комсовой памяти зачем-то сам сел за руль, хотя ему бы сейчас следовало держаться совсем за другое... Тут уже конвертиком не обойдешься, это было ясно...
     Старший оперуполномоченный Петров, тоже его бывший уже теперь приятель по комсомолу, тоже сильно расстроился из-за того, что все это произошло прямо перед носом, но не только у него, а еще и у других милиционеров, у множества других граждан новой России, которой он теперь верно служил, почему он только разводил в стороны руками, с немым укором поглядывая из-под козырька на незадачливого молодожена, как бы даже забыв про пострадавшего...
     
     - Голубка моя, боюсь, что у нас с тобой ничего не получится, - огорченно произнесла вдруг Сталя, уже вечером неожиданно взглянув на экран, где показывали свежие новости с улицы, когда ее новая подружка, стоя перед ней на коленях в одной уже только власянице, пыталась одеть ее во вторую хотя бы, все-таки пустив ей капли две крови для пущего эффекта, чем даже озадачила ту.
     - Сталечка, уже получилось, что ты, - она-то подумала совсем про другое, даже прижала ее к себе с таким видом, что теперь ей ничто не помешает...
     - Нет, Светик, я о другом, я о Малыше, - совсем не противясь ее сестринским объятиям, даже прижав ее головку к себе, сказала та. - Тот, ну, мой знакомый... Понимаешь, он погиб... Посмотри, это его показывают по телевизору...
     - Пресвятая Дева Мария! - испугано воскликнула та, когда до нее дошло, что же она увидела на экране из-за бедра своей подруги. - Сталя, а, может, отец Джон прав? Понимаешь, что-то странное происходит вокруг мальчика... Ну, это ведь уже четвертая смерть, даже шестая, за один только день, а отец Джон ведь как раз специалист по этим делам, ну, по бесовским как бы...
     - Достоевского начитался... Светик, брось ты, разве Малыш похож? Он словно ангелочек какой, - все же не очень уверенно, то есть, довольно уверенно для атеистки пыталась возразить подруга, от некоторого испуга даже опустившись на пол, отчего власяница резко впилась ей в бедро, но она даже не вскрикнула, а лишь поморщилась...
     - Милая, ты уж не забывай про нее, - заботливо заметила та, размашисто поглаживая больное место и о чем-то напряженно думая. - Может, и хорошо, что не получилось? Ну, ему все же лучше у вас остаться, где пока нет этих спецов... Если честно, Сталя, я им сама не очень верю, потому что во времена Инквизиции они в основном нас, женщин, и обвиняли в этом, причем весьма странно пытались изгнать из нас якобы дьявола... Да, милочка, по их мнению мы вообще - как бы главные виновницы греховности сего мира, раз уж с нас и начался первородный грех, словно это мы их благочестивого и невинного Адамчика совратили, обманули, чуть ли не от змея и родив Каина. Хотя Ева честно призналась, что ела яблоко, а Адам давай валить вину на нее, да и на самого Творца, который, мол, ее ему и дал, а он и не просил как бы, и та яблоко дала, а он только ел. И сейчас мы их постоянно раздражаем, поскольку у нас-то святым отцам нельзя даже попробовать стать просто отцом, кандидатом ли в отцы, ну, ясно, что с женщиной. У православных попов хотя бы обряда безбрачия нет. А там, представляешь, Папа - это совсем никакой не папа в том смысле, он даже быть им не имеет права, почему они так и мстили бедным женщинам, мне кажется.
   - Это почти как их же крестные отцы? - уточнила Сталина. - Я ведь до конца фильма так и не поняла его названия...
   - Ты только не скажи никому, что я такое говорила, - тихо попросила ее Светлана, - ведь это же просто святотатство. Хоть я и родом из православных, но меня пленил культ самой Девы Марии, ведь не смотря ни на что, она у нас просто истинное совершенство, чего зримо не хватает в православии, здесь преобладают повсюду они же. Но, хоть он и вряд ли ошибается, я бы все же, милая, постаралась этого Малыша как-нибудь понадежнее упрятать, чтобы о нем не просто забыли, но и вспомнить потом не смогли. Мне он почему-то и самой все же сильно нравится, хоть я и не понимаю, почему, но я буквально влюбилась в него... Ты меня поняла? И больше никаких параллелей!...
     
  
  
  
  
  
  
     Глава 4. Откровения монахини
     
     - Милая, но ты бы мне все же рассказала, ну, про Антихриста, про Апокалипсис ли сам, откуда вообще все это, в той книге? - попросила ее Сталина чуть позже и встревожено, потому что даже как врач должна была знать почти все о болезни, стремиться ли к тому, и не только из любопытства, но и в целях какой-то самозащиты.
     - О, Сталя, ты, может, слишком много ожидаешь услышать от простой монахини, хотя я, конечно, всегда испытывала некое любопытство к таким темам, поскольку в светской жизни успела кое с чем столкнуться, и это было для меня не просто книгой, - немного скованно начала Светлана, пытаясь что-то припоминать, хотя ей самой стало вдруг интересно. - Есть такая легенда, что в Риме в средние, христианские уже века хранилась тайно какая-то дивная античная, языческая статуя, которую приходили втайне прямо-таки лобызать люди. И, вот, однажды от таких любовных объятий с камнем и родился якобы Антихрист. Да, это было давно, но, сама знаешь, что и Русь не зря, видно, прозвали Третьим Римом, хотя тут я что-то не заметила ничего подобного среди этих серых и отталкивающих монументов, перед которыми можно лишь разродиться от страха. Особенно перед тем, в шапке, летом... О нет, опять я делаю поспешные выводы... Но в том же Риме Антихристом считали цезаря Нерона, гонителя христиан, поставленного в 17... лет на трон своей матерью злодейкой, которая сделала его до этого почти и отцеубийцей. Он присвоил себе и имя Нерона, хотя был лишь Луцием Домицием Агенобарбом.
   - А что, звучит, прямо агент варваров какой-то, - усмехнулась Сталина, припомнив что-то из латыни.
   - Да, и это был умный, талантливый во многом, но зверь, не просто серый человечек на троне, а, я бы сказала, даже слишком пестрый и яркий в том...
   - Да, Светик, это я читала или слышала, - кивнула подруга.
   - Но я начну все же с другого, очень меня смутившего, - перешла та вдруг на шепот, оглядываясь даже по сторонам. - В его время это языческое царство Сатаны, Вавилон ли, как тогда называли Рим евреи и христиане, первым посетил сам апостол Павел. Два года своего успешного проповедничества он провел в темнице, в цепях, ожидая суда кесаря, когда, кстати, и нашел больше всего взаимопонимания именно среди язычников, особенно среди домашних Нерона, но не найдя этого среди отвергавших его евреев. Ведь он же был римский гражданин, почему его евреи и не судили, как Христа, хоть он был из их фарисеев.
   - Не зря у нас Петропавловскую крепость так и назвали, видать, - тоже почему-то шепотом подметила Сталина.
   - Конечно! Замечу, милая, что одной из первых в Европе им была основана Филиппийская церковь и именно в нашей, славянской, как я считаю, Македонии, где я тоже успела побывать, - еще тише, едва сдерживая восторг, продолжила Светлана. - Ну, греки, правда, думают иначе, для них и белокурый Александр - тоже грек. Вообще Павлом больше всего церквей и было основано, и особенно в будущей Византии, поэтому появление Второго Рима не удивительно. И уже следом за ним прибыли апостолы Марк и Петр. Петр, кстати, везде следовал за Павлом, как бы исправляя нанесенный тем вред. Да, и в Рим тоже, где Петр и стал главой нашей церкви.
   - Да, исправлять чужие ошибки всегда проще, почетнее, - вставила Сталина хмуро. - Но вот делать их...
   - В Риме же, и называемом евреями и христианами Вавилоном, они и предвещали первый конец света, причем вопреки мнению властей и плебса о якобы возрождении, расцвете, - продолжила Светлана. - И поэтому, как Павел и Петр ни проповедовали там публично подчинение властям, смирение, на христиан неизбежно начались ужасные гонения. Но об этом потом...
   - Тебя что-то смущает, Светик? Успокойся, у нас теперь все можно говорить, - погладила ее Сталина.
   - Нет, просто тут есть некоторые странности и для меня, - та все равно волновалась, с каким-то испугом поглядывая уже на потолок, - ну, хотя бы в том, что апостол Иоанн, автор Апокалипсиса, вроде бы тоже сильно не любил Павла, как и многие другие. И его, Павла, он вроде бы и представил в своем Откровении под именем Антихриста, Лжепророка, как писал Ренан, которого я все же прочла тайком. Из Иерусалима ему вслед шли послания церквям, им основанным, но с предупреждениями против его учения, ну, против его проповедей о бесполезности дел и о спасении только в вере. Странно, да, ведь именно он, фанатик Павел и представлял, и сделал Иисуса из сына человеческого богочеловеком, Господом, богом всех обращенных народов. И в самом Новом Завете именно его деяний и посланий разным церквям намного больше, чем у всех остальных. Удивительно и то, что все же апостол Петр стал главой нашей римской церкви язычников, хотя у него нет к ней даже посланий. Они все писали лишь соборные, как бы вообще всем. Ведь не зря, я думаю, столько много делает для мира и наш папа Павел, но Иоанн, кстати.
   - Да, мне он тоже очень нравится, - улыбнулась Светлана.
   - Увы, Сталя, апостол Иоанн прямо писал в своем соборном послании, что "...теперь появилось много антихристов... Они вышли из нас, но не были наши. Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это - антихрист, отвергающий Отца и Сына. Всякий отвергающий Сына, не имеет и Отца. Многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист", - закрыв глаза, словно читала что-то в памяти Светлана. - Иаков же, глава Иерусалимской церкви, брат Христа, писал "Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру; а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?" Но о каких делах писал он там, в Иерусалиме, вслед создателю стольких церквей в империи? Странно все... Ведь кому слал якобы Соборные послания сам Иоанн? Избранной госпоже, возлюбленному Ганю, просто короткие записки... Сталя, я ничего не хочу сказать, но это же все святая правда, все это в Новом Завете, на котором мы молимся! Там любое слово свято!
   - И написав мало, они писали в основном против него? - поражалась Сталина некоторым аналогиям. - А он, столько написав, столько сделав, не ответил им? У нас Горби тоже столько говорил, якобы, но и делал же! А тут молчит...
   - Нет, почему не ответил.., - неуверенно пожала Светик плечиками. - В ответ на все эти обвинения Павел, того и не скрывая, уже писал в послании римлянам: "Праведный верою жив будет... Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не в плоти, но по духу... Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?". Много раз он писал про обвинения его. Конечно, может быть, у тех апостолов были несколько иные дела, планы ли, которые ни мы, ни он не знали, и планы, касающиеся не только самой веры? Да, и по Библии у этих апостолов были разные роли: Петр был ловцом душ, брат его Иоанн - чинителем сетей его, а Павел шил палатки, то есть и возводил церкви. Еще есть странность: в Деяниях Павел был юношей, но его потом так же сделали стариком, хотя в Риме он уже был таким, конечно...
     - Да, планы Горби мы слышали, а что эти про себя думают, увы, никто не знает. Только потом, по утру, с итогами аукционов сталкиваемся! Но как они-то своего апостола могли назвать антихристом? - возмущенно спросила Сталина, хотя тоже не очень удивилась и этому по отечественному опыту.
     - Мне трудно судить, Сталя, я даже боюсь этого, но лишь апостол Павел как бы и был апостолом всех нас, тогда еще язычников, то есть, нынешних христиан, - отвечала Светлана не очень уверенно. - Но, возьми то же Откровение Иоанна, так там печать Божья уже была поставлена лишь ста сорока четырем тысячам избранных, по двенадцать тысяч от двенадцати же колен Израилевых, в основном старцам. Нет, далее вскользь вроде бы упоминается о множестве других народов и языков у трона Господня, но в 14 главе вновь говорится лишь об этих ста сорока четырех тысячах, искупленных от земли. И сам Павел писал коринфянам: "Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я. Христовы служители? в безумии говорю: я больше". И Петра он прямо обличал в Антиохии в лицемерии: "если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-Иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-Иудейски?". Он же, Павел, говорил для всех: "где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос".
   - Господи, и тут обрезание, и у вас? - удивилась Сталя.
   - Ну, милая, вопрос о плоти - это больше вопрос именно об обрезании, о принадлежности к роду Давидову, - смущенно поясняла подруга. - Павел же и говорил: "За что же гонят меня братия, если я и теперь проповедую обрезание?" Но там же пояснял: "Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа... Берегитесь злых псов, берегитесь злых деятелей, берегитесь обрезания... Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями". Да, милая, прости меня, но кто же распял Христа? Конечно, они, может, хотели это сделать и верой иудеев, а те Павла не принимали, как чужака, да, и Христа тоже не приняли, и Завет Его, но мы-то их Ветхий приняли. А ведь писал Павел евреям: "Говоря "новый", показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению"... А я тебе скажу, что как раз Ветхий-то Завет - это действительно религия дела, а не просто веры, это религия господства, подчинения, множественных страданий их же народа. Да, милочка, якобы господства избранного народа, но коим самим как раз ради этого столько жертвовали! Взять хотя бы сорокалетнее вождение его по пустыне Моисеем, пока все недостойные не вымерли. Но ведь это же религия не любви, а страха? Но это и есть для них Закон Моисеев! Павел же был последователем только Христа, Нового Завета как бы, что для тех и не являлось главным делом. Возьми даже, чем закончен Новый Завет: миролюбец Христос, призывавший всех к братской любви, вернулся уже судить и карать, вернулся с мечом, как то делал в Ветхом Завете Отец его, Создатель наш... Господь мой, прости мне и мысли таковые!
     - Кто писал Апокалипсис, ты бы спросила? - с усмешкой заметила Сталина. - У нас после двадцатого Съезда тоже разоблачили якобы Антихриста, Сатану, обвинили его одного во всех репрессиях, но кто остался среди избранных? Его же соратники по репрессиям и остались, даже не покаялись, все свалив на него одного, мертвого! Те сраму не имут! Хотя, как я помню, это он лишь во время войны и церковь поднял на врага. Они же, исполнители его якобы воли, и стали судьями его, свои же грехи тем лишь и искупив как бы. Или, скажешь, сам народ не был ни в чем виновен? Но уж он-то себе все простил, да и рад был, что так легко все обошлось! Теперь опять на него молится, второго пришествия ждет! Ой, а сейчас что происходит, кто опять в первых рядах перестройщиков или уже просто реформаторов, рыночников якобы, судей уже своей бывшей партии, своей как бы веры? Опять же они! Вначале мелькали новые имена, даже у нас, но куда-то пропали вдруг, хотя их успели тоже во всем обвинить... Меня это, Света, ничуть не удивляет. Кто пишет, тот и прав. И то, что Павел больше всех сделал, это их и злило, как злит сейчас всех тот же Горбачев, уж столько сделавший для всего мира, но не для них, ясно, почему его врагом и объявляют втуне, тем же Антихристом с отметиной на челе. А народ и верит, он только насчет изверга, моего тезки как бы, им не верит, а про этого - во всем, с полуслова. От любого плебея только и слышишь: Горбач, Горбач! А в чем его винят? Да, очень много говорил, но холодную войну прекратил и большую даже войну закончил, и войска слишком спешно вывел, и народы подневольные освободил... Но, увы, лишь не нас самих - от самих же себя, в чем, ясно, не мы же сами виноваты. А теперь, вот, деловые пришли к власти, еще вообще ничего не сделавшие для людей, видно, разрушение и считая делом своим, тот самый Апокалипсис, но его, зачинателя, уже отвергнув, да еще и так унизив напоследок, хотя только что кричали: "Горбачев с нами!" Так все похоже, Светик...
     - Да, это я немного знаю. Ведь они же и останки царя бросились разыскивать лишь потому, что денег без этого не дают им там, - кивнула Светлана. - А Горбачев же, наоборот, как архангел Михаил, и открыл вам врата в цивилизацию, не скажу, что в рай, но все равно к свободе... Все это так отвратительно, у нас там это все понимают, особенно наши соотечественники, почему уже сильно разочаровались, хоть и не теряют надежд, как и все семьдесят лет...
   - Им там ее проще не терять, - усмехнулась Сталя.
   - Вот, но вернемся к теме, - смутилась слегка Света, тоже одна из них. - Тогда как раз распространялось много всяких апокрифических апокалипсисов, грозящих и огненным потопом, и прочим, чего и в Ветхом Завете много, но тут уже обещающих и второе пришествие, которому и должны были опять предшествовать почти Христовы страдания и муки, как то и проповедовал апостол Петр... И тут-то Нерона словно специально, по провидению, и постигло безумие. А ведь во власти этого безумца был весь тот мир, потому что его наемные воины германцы были ему преданы бесконечно, в отличие от здравых римлян, презиравших его. Он же был этаким тщеславным романтиком, художником, артистом, комедиантом, помешанным на всяческих поэтических якобы идеалах, считающим лишь искусство серьезным делом, устраивавшим себе ложные триумфы, присваивающим себе все венцы Греции, Античности...
   - Да, прямо как наш четырежды герой с Малой земли, - усмехнулась Сталя.
   - Точно! И тот искал, жаждал популярности во всем, - подхватила уже громко Светлана, - но при этом добродетели считая злом, а добродетелей - лицемерами, мятежниками, злодеями, поскольку те врать же не могли ему в глаза, не рукоплескали его чудовищным выходкам. Жизнь же всех плебеев он превратил в сплошной, крайне зрелищный праздник, в вакханалию, в основном ночную, хотя, понятно, цезарь и вообще у них должен был развлекать народец, но не только же. Как и Сталин, и Гитлер, он страдал и гигантоманией. Для того, чтобы перестроить Рим по-своему, сделать его своим уже творением, он поджег его, спалив при этом треть города и даже свой новый дворец! Но, пожар этот из-за недовольства римлян он и свалил на угрюмых христиан, давно вещавших повсюду о скором конце света, якобы даже угрожая тем Риму. Огромное количество их было арестовано и предано жутким казням и судилищу в цирках, амфитеатрах, да еще и в виде развлекательного зрелища. В августе 64 года их публично распинали, жгли на крестах, зашивали в шкуры животных и травили собаками, бросали на съедение диким зверям, ими в виде живых факелов, окунув в масло, освещали все эти празднества, аллеи! А казни, насилие над дамами совершались в виде театральных сцен из мифов, целых драматических представлений, с изображениями адских мучений, уже заимствованных у египтян Нероном, почитателем Востока, его зла. Женщин просто привязывали за волосы к рогам быков...
   - Прямо ужасы нашей Гласности! - воскликнула Сталя.
   - Да, это даже трудно произносить вслух, хотя и нельзя такое забывать! - грозно добавила Светлана. - Близорукий Нерон наблюдал за всем этим сквозь свой изумрудный лорнет и сам участвовал в публичном насилии девственниц, одетый в звериные шкуры. Представь лишь себе сочетание его изощренных талантов и злодейства! Да, казненные неизбежно стали святыми мучениками, а Рим, переполненный их мученичества, стал святым городом, освященным их страданиями, обретя свою Голгофу. Все это послужило во славу веры, но какой ценой и какой же тогда веры! Нерон же и стал для всех Антихристом, распявшим и самого Петра и вроде бы обезглавившим Павла. На месте мученической гибели Петра возник Ватикан, его главная базилика. Казнь и страдание после этого стали словно неизбежной участью добродетели, а зло - земной платой за добро, что, правда, и наш век не опровергает даже в мирное время. После их гибели главой христиан стал уже Иоанн, автор Апокалипсиса. Ну, а смерть, распятие Иисуса и стали важнее для нашей религии, чем сама его жизнь, его невероятно мудрые и светлые притчи. Однако семь веков символом Христа был все же ягненок, Агнец, а не распятие. Как писал Павел коринфянам: "А мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие". Вскоре последовали избиения евреев в Египте и в Сирии, и повсюду. На них уже как бы сваливали вину и за гонения христиан, как только они поссорились с Римом, что, похоже всегда случается в такие времена, включая инквизицию, фашизм... Кара не минула сказаться, конечно, сама империя восстала на Нерона, бежавшего из Рима все тем же комедиантом, балаганным шутом, каким он и был любим плебсом, ради почитания которого и стал таким, приняв и смерть шутовскую ... Но, как пишет Ренан, именно развращенный народ, безнравственная толпа и были главными авторами и виновниками всего этого чудовища. Чернь ждала даже его второго пришествия, в угоду ей появилось много и лже-Неронов. Она не могла без него, словно она и была он, он ли был ее олицетворением! Да, милая, было и высокое искусство Греции, Рима, но был и темный плебс, который и возрадовался назло аристократии сперва военной диктатуре Юлия Цезаря, а потом и прочих Калигул, Неронов, приведших Римскую цивилизацию к гибели. Я уже не говорю о многих природных катаклизмах во времена Нерона: голоде, римской чуме, наводнениях, землетрясениях, ураганах, вдруг набросившихся в те времена на Землю, что народные суеверия и пророки смешали в одну апокалиптическую картину. Даже Везувий проснулся в 63 году, незадолго до страшной кончины Помпеи, тогда лишь испуганной землетрясением. Так вот, милая, в это время и был написан Апокалипсис апостола Иоанна, очевидца всех тех ужасов, ну, наиболее мистического апостола, в отличие от Павла, тоже весьма странного. Но потому Апокалипсис так и отличен от простого и светлого жизнеописания Христа, редко прибегавшего и к чудесам в угоду неверующих, которые только этого и ждали от него, мало что запомнив из Его слов любви и добра. Понимаешь, для нашего ордена милосердия все это было очень важно, мы-то стремились руководствоваться именно его жизнью и верой, его милосердием, в чем апостолы были нам небольшой подмогой. Я только поэтому и пыталась понять все то, во всем нашем миру видя столько страданий и несправедливости...
     - И что же случилось через тысячу лет? - поинтересовалась Сталина. - Ну, после того, как Нерона изгнали, а Рим стал центром христианства?
     - Если судить по векам, то как раз через тысячу лет и началась инквизиция, хотя в этом я уже не очень сильна, - ответила ей подруга. - Знаю, что в основном опять жгли евреев, главных еретиков и ведьм. Один за одним шли крестовые походы на Восток, но, очевидно, уже не считая Нерона Антихристом, раз поступали так же, как он.
     - А апостола Павла? - спросила Сталина.
     - Что ты, даже Ренан в своей книге потом уже писал, оправдываясь, что никто, мол, и не знает, а кто же подразумевался под Лжепророком? - с усмешкой ответила Светлана. - Вначале вроде намекнул, что я и сама увидела из текстов посланий апостолов, а потом вдруг передумал словно, ведь имен-то, понятно, не называлось. Но слов из песни не выкинуть, в священных текстах я и сейчас вижу, кого же под ним подразумевали апостолы Иоанн, отец Иаков, хотя, кроме тебя, я бы этими мыслями ни с кем не поделилась. Сама подумай, кто еще мог быть так близок к язычникам, ко двору того же Нерона, как ни апостол Павел, даже по Библии выходящий самым деятельным из всех, но парадоксально осуждаемый именно за бездеятельность? Знаешь, мне иногда даже страшно от таких мыслей, я просто боялась, что Господь покарает меня за них, но не могла не думать, иногда эти мысли мне приходили во снах, словно кто-то подсказывал их мне...
     - Милая, какая же ты - умничка! Я ведь представляю, в какой обстановке, среди какой цензуры ты об этом всем думала! - воскликнула Сталина с восхищением. - Не думала даже, честно, что может быть что-то подобное нашим злоключениям и у вас, забыв, что на Западе, кроме свободы, есть церковь, этакое святое политбюро!
     - О, нет, разве я одна, разве я первая об этом думала?! Европа давно пыталась освободиться от такой религии, от инквизиции. Ведь уже чеха Яна Гуса церковь сожгла именно за то, что он пытался оспорить мнение святого Августина о новых "избранных", входящих в церковную иерархию, обвинял папу в том, что тот и намерен занять место Христа! Для него главным чудом веры была любовь Христа к ближнему, а главным в религии он считал разум и понимаемое им Евангелие, но не мнение даже соборов иерархов, которых Ян считал равными всем верующим. За это ему и отомстили, сожгли, хотя уже с британскими вольнодумцами того времени не могли этого сделать... Потом пришел Лютер, который подобно апостолу Павлу тоже считал, что оправдание и спасение человек может заслужить только верой в милосердие Божие, а не делами, и даже не просто соблюдением заповедей, что без веры - ничто. Но здесь он уже был больше продолжателем святого Августина, в отличие от Гуса, уповавшего на разум. У Лютера вера, даруемая только самим Богом избранным, даже покрывает всякий грех их, который у верующего является как бы минутным падением! Увы, он мерил людей на свой аршин, но быстро потерял всякое доверие к простому народу, который иначе воспринял и это учение о христианской свободе, как почти дозволение грешить!
   - Да уж, свобода - для них вседозволенность! - усмехнулась Сталина. - Потому ее сами и боятся, свободу других..
   - Да, поэтому Лютер и назначение пастырей отдал в руки мирских властей, чем уже разочаровал паству, - продолжала Светлана. - Но и далее у нового проповедника были проблемы. Вслед святому Августину и Лютер ведь учил, что сама святая вера не зависит от человека, которому она де дается только как некий дар Господа, что вообще лишает того свободы воли. Он вроде и не может сам в себе воспитать этой веры, что люди воспринимали уже как обреченность, как фатум, рок. Существует, мол, только воля Божья. Зачем тогда дерзать, если ты уже приговорен?
   - Если не в партии, то и не суйся, - усмехнулась Сталя.
   - Почти так! - согласилась Света. - Но отсюда же выходило, что Бог сам и является источником и автором зла, творимого тем безвольным человеком, которого Бог наказывает за собственное же зло. Одних Бог определил к спасению, других к гибели, но человеку не надо в это вникать, надо лишь слепо стараться... Полная сумятица! Оправдать свои противоречия Лютер пытался уже упованием на благость Творца, не желающего смерти грешникам, сотворившего оптимальный мир для всех как бы... В итоге он, запутавшись, пришел и к несовместимости веры и разума, отрицая право толковать писание, где якобы все сказано. Надо лишь читать. То есть, вопреки Павлу, он веру подчинил слову! И ведь это все легло в основу новой церкви, боровшейся за независимость от нашей, католической...
     - Что ж, я понимаю, вера в партию, которая если уж тебе доверила, оправдывает все твои грехи, а партия, Отец ли народа, сами решают, кого миловать, кого карать... Там вера, тут партийная правда, партийная совесть... Это нам немного знакомо, - заметила Сталина. - Никакой свободы выбора! Ну, или же нынешняя вседозволенность, раз уж за тебя никто ничего не решает...
     - Да, но самым странным образом такое же божественное предопределение, исходно как бы делившее людей на избранных и обреченных, у Кальвина ведь не обернулось тем фатализмом, как у лютеран, а наоборот, побудило многих к энтузиазму. Никто не хотел считать себя обреченным, пытался доказать всей жизнью обратное, но более обращая внимание на дела свои, как и сам этот очень деятельный проповедник, - продолжила Света. - Кроме этого, Кальвин проповедовал еще и право каждой общины решать свои вопросы веры независимо ни от кого, что и породило в основном реформацию, все эти революции в Европе, и даже способствовало созданию Соединенных Штатов английскими пуританами. Полная свобода и предопределение не просто компенсировали друг друга, но дали как раз сильный толчок человечеству, как две крайности, хотя, конечно, здесь главную роль играла свобода, но все же сдерживаемая необходимостью учитывать в своих делах и мнение Господа, проявляя и в этом рвение.
     - Ну, свобода, как осознанная необходимость рабства, нам знакома, - заметила подруга. - Предопределения тоже особого ранее не было, кто был ничем, наоборот, тот у нас все же мог стать кем-то, если не лезть, конечно, в заоблачные высоты, в избранные, где уже партия предопределяла все для своих, где партбилет исключал тебя в последнее время, после двадцатого же Съезда, из числа и грешников. До этого же правили инквизиторы, и сами перепуганные порой насмерть. Тут они уже стали, скорей, избранными лютеранами, потому что и все немецкое нам было ближе, хотя, если честно, это все так странно переплетается в один клубок и с марксизмом...
     - Но был еще и швейцарец Цвингли, который даже первородный грех не считал окончательным приговором для человека. Тот только оставил в нас некую предрасположенность ко злу и греху, а сам грех по нему был как бы некой болезнью, - продолжила с улыбкой Светлана. - Только сознательно творимое зло влечет осуждение его Богом. Отрицая исходную испорченность человека, он возвращает тем ему и свободу воли, свободу выбора. Бог по Цвингли из своей Божественной мудрости и благости предоставил всем людям без исключения эту свободу выбора. Он никого не карает просто как нехристей, язычников, имеющих и право заблуждений. У него христианство - именно как учение божественной любви, что мне было так близко, когда я с этим втайне познакомилась. И Павел ведь писал галатам: "Ибо весь закон в одном слове заключается: "люби ближнего твоего, как самого себя"". Но по Цвингли и разум имеет божественное происхождение, и не может противоречить откровениям, что уже сближало его и с Яном Гусом, но разделяло с Лютером. Цвингли бы защитником не только общинной, но и индивидуальной свободы духа, права разума на свободу мысли. Но все это нашло отзвуки лишь сегодня в сердцах верующих протестантов, правда, больше внимания уделяющих все же делам мирским, нежели самой любви и вере. Он же пытался лишить всех земных наместников права объявлять себя посредниками с Богом, утверждая, что любой верующий сам напрямую общается с Христом, единственным посредником, что тоже сближало его с Павлом. Церковь же Цвингли стала похожей на простую, обычную школу с голыми стенами, где вам лишь читалось и разъяснялось Евангелие. Увы, но его даже Лютер считал исчадием Сатаны... из-за вопроса причащения, есть ли то сама кровь и плоть Христа! Абсурд? Да, милая... Его, раненного в бою, отказавшегося от исповеди, добил неприятельский солдат с криком "Так умри же, проклятый еретик!", а пепел его, смешанный с пеплом свиньи, развеяли по ветру католики, мои братья. Но его последние слова при этом были: "Они могут умертвить лишь тело, но не душу".
     - О, милая, но это мне вообще незнакомо! - воскликнула невольно Сталина. - Знаешь, я тут случайно прочла и про нашего реформатора Никона, так там, кроме возврата от нового двуперстия к старому византийскому троеперстию, а также нового правильного перевода древних греческих книг вместо неверно переведенных доселе, ничего и не было боле, ну, кроме его, обычной для нас, борьбы со всем иноземным, но западным, ясно, в одежде, еще в чем-то... Нет, еще патриарх Никон, из деревенских мужиков родом, тогда стал именоваться самим Великим государем, пока это самому царю Алексею не надоело. Странная реформа, не правда ли? Реформатором стал опять лишь Петр, который вообще убрал сан патриарха после того, как его богобоязненный братец Федор простил низложенного отцом Никона. Но судя по некоторым проповедникам, уже появившимся среди людей, к нам возвращается та же самая церковь, Никоновская, от государства отделенная, но и его отдаляющая опять от Запада...
     - Да, но его, зато, вряд ли можно было отнести к Лжепророкам, как предыдущих, ведь он хотел, как и Ватикан, быть выше светской власти, - скептически заметила Светлана. - Он лишь подтверждает слова Экклезиаста о том, что все новое - это хорошо забытое старое. Но ты представляешь, сколько миллионов невинных жизней за это время было загублено, в том числе, наместниками бога на земле, во времена якобы торжества нового небесного царствия тут? Не зря впоследствии об этом забыли, замолчали, вновь и вновь ожидая Апокалипсиса. Иногда я даже задумывалась, а не повторяется ли это все у нас каждое тысячелетие, не были ли отцы инквизиции и сами Антихристами. Такие же люди, как апостол Павел, Цвингли, они ведь так редки, их вера уж точно дар от самого Господа. Не зря же они тут так одиноки, каким был и сам Христос, любовь которого тут никто и не понял, даже среди близких учеников, предававших его, отрекавшихся от него. Ведь только Павел в послании сказал коринфянам: "Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто...", далее написав чуть ли не поэму об этой любви, что потом уже примерно говорил и Цвингли... Но примет ли таких и наш народ, до этого принявший железных большевиков? Что-то сомневаюсь...
     - Спасибо, милая, ты все же меня немного успокоила своим рассказом, - благодарно сказала Сталина, тоже немного удивленно поглядывая на внимательно слушавшего их Малыша. - Хотя, признаю, такой путаницы у них я не ожидала... Вряд ли все они и настолько тверды были в своих словах, в своих определениях среди общей сумятицы, чтобы это можно было воспринимать на веру от них, да и вообще что-то от них - на веру. Не веру, конечно, но сердце свое надо слушать... Нет, ну, какая я верующая, что ты? Но Евангелие какое-то читала, так там так просто все казалось, такой Он хороший там... Но я и не удивляюсь этим путаникам нисколько, хотя про Антихриста ничего так и не поняла, если честно... Не они ли сами и были им?
     
     После всего этого сумбура предыдущих дней, пока еще пребывавшего в памяти в виде этакого хаоса слов и событий, последнюю ночь подруги провели почти всю в слезах, потому что расставаться, только лишь обретя друг друга, не было никаких сил. Нет, легкая физическая услада тут играла далеко не первостепенную роль, в отличие от того взаимопонимания, от той душевной близости, которая вдруг вспыхнула между этими двумя одинокими, чистыми сердцами, не имевшими до этого в жизни никакой другой привязанности, кроме как к богу или же к работе. Они бы никогда и не поняли, что же вдруг толкнуло их в сердечные объятья друг к другу, но теперь их души уже невозможно было разлучить. Поэтому под утро Сталина даже попросила подругу каким-либо образом причастить ее заочно к их Ордену, делу которого в реальности она и так отдала почти всю свою жизнь, исполняя самую милосердную работу на Земле, не исправляя, а даруя чужим людям жизнь, но тоже так и не сумев подарить ее хотя бы одному родному человеку. Увы, Сталина сама не знала своих родителей, поэтому вообще была совершенно одинока под небесами, как и ее подруга. Теперь же у нее появилась не просто любимая, а как бы родная сестра во Христе, с которой они породнились и кровью, сознательно поранив себя своими власяницами, которые поклялись теперь не снимать до следующей встречи... Света тоже была последней из рода, на ней он вроде бы и прерывался, почему она и хотела так усыновить Малыша, сделать его потомственным дворянином, князем, поскольку сама-то была княгиней. Но она и не отказалась до конца от этой задумки, просто они решили с этим повременить, много чего распланировав на будущее...
     Утром они вместе направились к Малышу и протянули к нему свои две руки через эти огромные резиновые перчатки, и тот, словно бы понимая их, тут же ухватился своими ручонками за их пальцы и, притянув их к себе, как бы и соединил их вместе, и они обе поклялись теперь не расставаться хотя бы духовно, а он был этому свидетелем, если не сказать больше...
     - Милые, как же я теперь буду без вас? - растерянно улыбаясь, сказала после этого Света, пытаясь все же улыбаться Малышу. - Ей богу, мы все так надеялись, что ваш Горбачев и здесь уберет всякие границы, барьеры, но почему-то главное для вас он и не успел сделать, опять не дали, как и в ту смуту Дмитрию. Тогда, правда, родич будущего царя Михаила отгородил Русь, русского мужика, от Европы. Ну, может, этот, хоть и Борис, но сделает что-нибудь полезное, не только же по броневикам и барам ему лазать? Но, увы, родная, ему там никто не верит, а Горби, вот, сразу поверили, и он не обманул ожиданий.
     - Э, родная, у нас как раз о Горби говорят обратное, у нас почему-то его и ненавидят все, хотя только он что-то для мира и сделал, - вновь согласилась с ней Сталина. - Наверно, беда в том, что он слишком мягкий был, а у нас таким почему-то не очень доверяют, у нас для этого надо либо сажать всех, либо хотя бы стращать пересадить половину. Тот же обещал всех разом освободить, но, как видишь, мы и не согласились на это, его и освободили самого. А этому..., нетрезвому, я совсем не верю. Заметь, у него и взгляд-то какой-то неуловимый, он словно бы на тебя и не смотрит, а у того был открытый. У этого же - почти как у Жириновского...
     - И как же я тогда вас тут оставлю? - совсем расстроилась та, обращаясь опять к Малышу, который уверенно размахивал на это ручонкой. - Неужели ты, Ванечка, ради этого всего и преодолел столько преград на пути к своей жизни, просто же невероятных преград, как я только что подумала? Про тех двух я отцу Джону и говорить не стану... Неужели у нашего сыночка судьба такая? Сталя, я это серьезно, я даже думать бы так не хотела, но не могу, эти мысли сами у меня в голове рождаются, словно это и не я говорю... Боже, как же я теперь буду за вас молиться! Понимаешь, милая моя, такие испытания просто так не выпадают людям, да еще и младенцам, поэтому ты учти, родненькая, это и не пугайся в случае чего, просто смирись с судьбой, хотя и не сдавайся, естественно. Остальное тебе и говорить не стоит, ты и сама знаешь, что наше главное оружие - это любовь, против которой ничего нет у врагов наших. В твоей же любви я даже не сомневаюсь, это просто какое-то чудо, это дар божий, родная, который ты, возможно, и берегла для Малыша, раз не нашла никого достойного ее. Не скромничай, любимая, я тебе не комплименты говорю, а божью правду. Если кого послушать, то нас с тобой можно было тоже по всякому назвать, но это все пустой звук перед тем, чем переполнено и мое сердце отныне и присно... Я бы даже ни на миг не усомнилась, если бы мне надо было признаться в любви к тебе! Но теперь нам этого не надо всем, да, нам троим, потому что пока это и есть наше единственное оружие в борьбе с окружающим злом, против которого мы со злом выступать не будем, у нас нет его, нам Господь дал только это, хотя тут и вообще неуместно слово оружие, но это в переносном смысле. Меньше всего я ожидала здесь встретить такую любовь, в чем невероятно счастлива ошибиться, потому что это лишь переполняет меня надеждой и верой. Поверь, никто сюда не привезет к вам любовь извне, потому что таких и не примут здесь, раз и своего изгнали. Поэтому - я говорю это на крайний случай, пойми - больше всего любовь и храни, я сама лишь за счет любви к Господу выжила, о чем и не хотела даже говорить. Да, милая, меня Господь поднял из грязи, из дорожной пыли, куда меня швырнул один старый негодяй, где я хотела лишь одного - умереть, потому что дальше так жить не хотела, пусть даже не по своей вине... Я была еще юной, мне некому было помочь, кроме Него, и Он помог - дал мне шанс полюбить себя. Да, себя, то есть, и Его, и саму себя - это неразделимо, хотя не все так считают. Но подумай, как можно любить Господа, если ненавидишь и презираешь себя? Велика ли тогда любовь этого презренного? Я это все сама поняла, хотя себя вновь полюбила позже. Теперь ты сможешь представить, что такое для меня еще два любимых человека, которых я встретила там, где совсем не ожидала, куда ехала со страхом? Теперь нас, любимая, четверо, а это не мало! Отец Джон, великий инквизитор, меня бы никогда не понял, но я бы ему об этом никогда и не сказала, потому что женщине и не обязательно признаваться в своей любви. Да и при чем тут он, ведь я уже успела разглядеть со стороны, сколько всего вас тут поджидает. Конечно, и там все несладко, ведь никто не знает, что же нас ожидает в следующем тысячелетии после такого ужасного века. Но здесь-то мы никогда особо и не видели радости, здесь я хоть дворянкой и не жила, но историю-то знаю все же и историю не только дворянских родов. Меня не обманешь тем, что тут и до революции был этакий рай земной. Даже сердце мне иное подсказывает. Но что будет сейчас, я и озвучивать вслух свои предчувствия боюсь, хотя они и смутны пока. Поэтому еще раз умоляю тебя, родная сестра моя, никогда лишь не забывай про любовь нашу, потому что вряд ли что еще поможет, хотя будем все же стараться делать и что-то еще... Но ты сама уже увидела, что его судьба намного сильнее, чем наши с тобой желания изменить ее, поэтому никогда не опускай руки, раз это выше твоих сил, а просто смирись... Все, любимые, начинаю повторяться, сейчас опять плакать начну, хотя не хочу, чтобы вы меня такой вспоминали... До встречи, я ухожу! Обниму лишь вас еще раз и ухожу...
     Сталину, конечно, прощальная речь ее сильно потрясла, и даже не сами слова, а то, как сверкали ее глаза, так и не обронив до двери ни слезинки, потому что сердце ее боялось расплакаться, так как истекло бы все, а оно уже принадлежало не только ей, но им всем, и они теперь должны были это помнить. Да, со стороны этот высокий пафос слабой женщины кому-то бы мог показаться и смешным, но серьезней всех ее слушал и воспринимал именно Малыш, хотя и не знал слов их, но сосредоточенное выражение его крохотного личика и огромных глаз небесного цвета говорили словно бы об обратном. Она не могла оторвать от него взгляда, так в нем читались ее собственные мысли и переживания. Она даже забыла проводить их, хотя и не успела бы, потому что Света слишком быстро убежала из клиники на улицу, где ее уже ждал в машине отец Джон, которому она объяснила, почему же доктор не смогла выйти их проводить...
     - Отец Джон, ей слишком тяжело прощаться с нами, она бы и не хотела прощаться, - скомкано сказала Светлана, и тот все прекрасно понял по ее глазам, тут же вспомнив и выражение лица доктора при последней встрече, что его меньше всего и удивило в этой ужасной стране, которая всеми силами отказывалась от спасения своей души, видимо, боясь, что может обнаружиться ее отсутствие, что ли... Нет, за одну эту неделю он бы и вряд что понял, тем более, сейчас его больше тревожило совсем иное...
     
     
     Глава 5. Да будет тьма?
     
     А Сталина после их отъезда только и поняла, что же подарил их клинике отец Джон, поскольку уже на второй день осознала, что у них никто бы ничего не смог сделать, если бы этот Чудо-бокс вдруг сломался. Никто даже розетку не поменял! Но тот и не собирался ломаться, только однажды сердито мигнув всеми лампочками, когда во всей сети произошел перепад электроэнергии, из-за которого кое-что на кухне даже вышло из строя. Она тут же в страхе подумала, а что бы могло и его вывести из строя, вспоминая при этом те ужасные отключения света, которых вообще не было уже несколько дней.
   Да, у бокса был какой-то запас, как говорил отец Джон, автономности, но вдруг бы опять свет отключили на весь день, что было вполне обычным явлением. От этих мыслей у нее даже все опустилось куда-то вниз, до самой власяницы, которая, кстати, ей тут же напомнила кое о чем и вернула в нужное состояние... Она твердо решила переехать на это время жить сюда, потому что оставить Малыша даже на своих самых верных помощниц не могла. Те не могли ее подстраховать на случай высшего головотяпства...
     Странно даже, откуда у нее вдруг взялись дополнительные силы, но в сутки теперь ей хватало часа полтора для сна, и ночью она могла спокойно дежурить в палате, еще и помогая сестрам по другим делам. Стальные кружавчики невероятно ее взбадривали, постоянно напоминая ей о самой себе: ты жива, ты бодра, ты сильна, сестрица, так держать!
    
     Конечно, и она бы не смогла перестраховаться от электрического начальника Альберта Хряща, которого недавно поставили над их краем, а точнее, последний год он все пытался поставить над краем себя и свое ведомство в своем опять же лице, демонстрируя этакий ведомственный патриотизм. Первым делом он начал подминать под себя мэра их города, одновременно пытаясь поссорить того с губернатором, поскольку порознь с ними справиться было все же проще.
   Сначала он просто обесточивал здание мэрии, надеясь, что там все через час уже придут в ужас и падут перед ним ниц, хотя только потом понял, что это надо было делать во время трансляции какого-нибудь матча, когда он сам не мог оторваться от телевизора, мигом забывая обо всем. Но он же не мог представить себе, что там все чинуши без исключения чтят себя примерно равного с ним уровня, так же относясь и к своим служебным обязанностям, вовсе не считая работу даже волчонком, сигающим по лесам. Ту же игру в шахматы с компьютером во время таких перерывов, оказывается, можно было вполне заменить обычной игрой на старой доске и т.п.
   А уж как была рада незапланированным перерывам в работе большая и лучшая половина мэрии, тут же бросавшаяся знакомиться с реальным соотношением спроса и предложения в современных бутиках, он даже представить себе не мог, сразу же прослыв еще и лучшим другом адвумэн, как их тут называли в пику чересчур деловым бабам! К тому же, теперь было чем оправдываться и перед настырными избирателями, которые, всего раз проголосовав за их мэра, после этого каждый день по очереди приходили требовать с того исполнение обещаний. Они бы и на его похороны только за этим пришли, чтобы потребовать прощального отчета!   Но самого мэра ему все же удалось столкнуть лбами с губером, поскольку весь остальной край, кроме мэрии, от света не отключался, причина чего недавно избранному мэру не сразу стала ясна в темноте.
   После этого, совершенно оставив мэрию в покое, Хрящ начал планомерные, этакие веерные отключения от света разных городских учреждений, которые в основном были на краевом бюджете, а потом и заводов, целых поселков, что в крае уже воспринималось как реализация угроз мэра перекрыть и остальному краю кислород. Ну, просто смешно было на фоне сверкающей всеми огнями мэрии наблюдать за погруженным во мрак зданием бывшего крайкома КПСС, над чем не уставал погогатывать и московский хозяин Хряща, видя подобные контрасты по своему телику.
     - Жми, жми его, Алик, пущай реформу стране дает, а-то он разве реформу дает! Ни хрена не дает нашим - только своим, - довольно потирал тот руки, поскольку с губером был в страшном скандале. Тот его какими только цветами не обзывал при всех, а он его в ответ мог обозвать лишь красным, что уже вновь звучало совсем не оскорблением, а даже в некоторой ностальгической тональности. Кое-кто был не прочь и государственный флаг сменить на "Красно-Черный", но хозяин света в стране хоть и был одного из цветов царского флага, но не черного, почему проект и не прошел.
   Понятно, что один Белый дом не отключали, тут бы всем все стало ясно, но если в общем веере, да еще и с жилыми районами, то это было как бы закономерно, издержками, мол, устаревшего производства. Да и электорату не так обидно было страдать не в гордом одиночестве, а с чинодралом за компанию. Вскоре край их с легкой руки Альберта Хряща почти во всем мире и прозвали Потемкинской деревней, хотя, во-первых, совсем с другим смыслом, а, во-вторых, считать такой себя вскоре могла и вся Россия за пределами МКАД, куда порой было даже на поезде страшно выехать, словно ты попадал на обратную сторону Луны, которая в полнолуние и должна была быть совершенно черной, ну, с той лишь разницей, что Россия таковой была теперь каждую ночь, особенно в новолуние.
     - Мы что, все еще над Потемкинской деревней пролетаем? - иногда удивленно спрашивали стюардесс интуристы, уже который час не видя за иллюминатором ни единого огонька, кроме разве что пылающих повсюду газовых факелов. - Неужели и сама страна у вас во столько же раз больше? Бедные, как же вы друг к другу в гости ходите? Ну, разве что хи-хи... 
   Тут они попадали в точку, некоторым людям, таким, кстати, как Хрящ и губер, вообще нельзя было ходить друг к другу в гости, на чай. У того не было света, а тому губер отключал воду...
    Но Сталина и не могла знать, почему же это в последние дни свет перестали выключать, хотя она по старинке подумала сперва, что это из-за иностранной делегации, забыв, видимо, что теперь иностранцев и не надо было стесняться, они как бы совсем своими стали, в отличие от бывших братьев, причин стесняться которых было не меньше. Она же просто, не отходя от его бокса по ночам, молила неведомого ей Господа, чтобы свет не отключался...
     Только потом она случайно узнала, что их губер, не смотря на опасения и предупреждения интуристов, все же пришел в гости к Хрящу и после пятиминутного разговора, точнее, после разборок его охранников с хрящевскими, собственноручно вышвырнул того сквозь окно где-то так с девятого этажа, но, к сожалению, не успел ему что-то договорить, почему и сам не отпустился, досказав остальное до момента приземления...
   Самой большой загадкой для журналистов тут, правда, осталось то, как они вдвоем, летя этаким пропеллером, а не бумерангом, ухитрились не попасть в вахтера, выскочившего за угол справить маленькую нужду как раз под окном начальства, но после этого даже справившего и большую, поскольку он никак не ожидал, что то, прервав такие важные двухсторонние переговоры, выйдет собственнолично, чтобы только застукать его на месте должностного преступления? Да, буквально застукать, потому что тот с губером и стукнулись оземь совсем около него этаким крестом, сбив с него лишь форменную кепку с чересчур длинным козырьком. Журналистам, кроме этой версии, он больше ничего не мог сообщить, но, возможно, им стоит подождать его мемуаров. Население удивительное спасение вахтера не только рассмешило, но и вдохновило на что-то:
     - О, че бы эти суки ни вытворяли с нами, а мы все равно выживем, врагу не сдается наш гордый броненосец Потемкин, пощады никто не дождется! - так многие и заявляли друг другу в общественном транспорте и с таким видом, словно уже направлялись на одноименную лестницу с соответствующими намерениями и даже с детскими колясками, ну, чтобы следующему Штейну не изобретать опять виртуальные велосипеды, а снимать все вживую.
   Однако, одна из необходимостей идти туда отпала, потемки на какое-то время закончились, потому что из-за Московского блокадного, огненного ли кольца в край понаехали всякие комиссии, чтобы пролить свет и на само население на это время. После этого хозяин бывшего Хряща, хоть и пользуясь отсутствием губера, все-таки пошел на некий компромисс, перестал как бы мечтать о поднятии авторитета своего ведомства в крае, а поднял лишь тарифы на свет... Больницы и роддомы, еще до этого обворованные фондом медицинского страхования, первыми оказались... Но формально, поскольку по какой-то невероятной, но весьма закономерной случайности жены, дочки, невестки, внучки и даже тещи нового краевого электрического начальства стали одна за другой попадать в родительные дома города по самым неотложным женским делам, как и сами начальники - в разные больничные учреждения. Пролить свет на происходящее никто не мог, и его решили пока не отключать...
       Увы, не смешно от этого было лишь Сталине. Иногда она почти часами сидела возле чудо-бокса и с каким-то тревожным интересом разглядывала спящего Малыша, который за все это время еще ни разу не заплакал, а только улыбался или даже тихонько смеялся, хотя и голосок его креп с каждым днем. Конечно, она была умной женщиной, поэтому заранее все постаралась оформить, чтобы сразу забрать Ванечку домой, избавив его от лишних случайностей...
     Увидав случайно пару фильмов, где с некоторыми мальчиками происходило что-то подобное, мистическое, она и сама немножко впала в мистику, первое время внимательно озираясь по сторонам: вдруг откуда выскочит огромный пес, претендуя на роль его защитника, появится ли какая-нибудь экзотического вида мадам с подобными же претензиями. Но ничего похожего ни вокруг, ни в нем самом, она и близко не замечала, почему сначала спокойно отвечала и на письма отца Джона, стараясь развеять всяческие его подозрения, и только Светику в приписке сообщала некоторые факты, которые тоже вряд ли могли затенить ее в целом радостное настроение...
     - Знаешь, миленькая моя, занимаюсь выпиской из роддома(родного дома), я все же собираюсь быть при родах на природе, чтобы и Ванечку растить на свежем воздухе, на парном молочке, а тут мне новые власти уже все равно подыскали достойную, застойную ли замену, - все же сообщила она той свое главное решение, уже продав квартиру, купив в деревне домик с курочками, козочками, доить которых мигом научилась, ну, а работы теперь у нее там было совсем мало, что-то перестала деревня рожать. - Ой, совсем забыла язык, который до Киева доведет! Адрес? А какой адрес у вечности, сестра моя? Туда и пиши - В/ч 66...
     Как она могла сообщить иной адрес, если совсем недавно назначенный новый начальник крайздрава, ее давний конкурент, прежде снятый с ее должности за пьянство и разврат, не хотел пускать ее на работу даже в райбольницу, хотя там и нужна была акушерка... Нет-нет, что с ним случилось сразу после этого, она даже вспоминать не хотела, хотя в то время удивить подобным мало кого можно было бы... Но скажи она правду, ее тут же сочли бы умалишенной, намекни лишь она на нечто подобное! Увы, тогда всякие карьерные вопросы решались или на простых стрелках, или неким медицинским, фармакологическим способом, которых в арсеналах разведок мира было огромное множество - не ленись только, изучай наследие Страны Советов одной! Но тут медицина была ни при чем, скорей, уж милиция, потому что этот начальник сам вроде бы врезался на свой машине в огромный мусоровоз, погубив свою пассажирку, но не жену, ясно, а как раз ту, которая заняла ее место в машине, а место Сталины - в роддоме. Сам же он так круто несколько раз повернулся вместе с машиной в воздухе, что обратно не вывернулся, а вернулся в прежде им же возглавляемый дурдом, но уже пациентом с окончательным и бесповоротным диагнозом... Нет, тут она ошиблась, так как через полтора года их дурдом распустили, потому что кормить душевнобольных одной духовной пищей было невозможно, а другой тоже не было, и того вновь часто видели возле Белого дома, куда его, видимо, влекли некие ассоциации, цветовые галлюцинации, забытое ли что в сейфе... Но его самого там уже упорно не узнавали.
     
     - Любимая моя сестра Сталечка, я понимаю, я все понимаю, именно поэтому и не стала пробивать вопрос по орденам предков, - витиевато отвечала ей подруга на тот адрес, которого как бы и не было, раз это был адрес в/ч, канувшей в вечность. Да-да, воинской части, от которой одна почта, тот самый почтовый ящик, да еще их больничка и остались странным образом. Закрыть их никто из местных чинуш просто не успевал, хотя все сразу с этого начинали, но этим вдруг и заканчивали свою карьеру, даже не успев разобраться, что в той глухомани жителям соседних деревушек больше и податься было некуда, в отличие от самих чинуш, половина которых в ту вечность и отправлялась разными путями, но по одной причине, именно из-за неразборчивости в адресах своих жизненных устремлений. - Да, не стала, Сталечка, потому что они тоже вышли бы на другой бок: не на правый, но на левый - но это уже их проблемы, как можно путать божий дар с солдатской яичницей, хи-хи? Шучу, милая, теперь мне над этим только шутить и остается, потому что много серьезного вокруг я раньше просто не замечала, хоть больше ничего и нет! А твой отец неужели так и не оставил своего гнусного занятия? Конечно же, нет, это я тебя хотя бы в вопросе решила порадовать, потому что и сама уверена в обратном. Как вообще можно оставить гнусное занятие, если это занятие - ты сам? Жаль, что ты и фамилию с милым поменяла, но все же пишу тебе на старую, хотя ты уже вряд ли получаешь мои письма, раз это не ты отвечаешь... Да, гражданочка, стыдно не только чужие письма читать, но и отвечать на них, уже не стыдясь своего бесстыдства! Вы нагло пользуетесь тем, что я ничего не знаю о переменах, потому что не знала ничего и о том, что изменено, но вы бы уж хотя бы врали тоже неправдоподобно, а-то даже смешно становится, почему я и пишу с таким весельем, а так бы могла просто поплакать и успокоиться навсегда. Нет, за веселье спасибо, я благодаря вам даже сметаны стала меньше кушать, тоже предпочитая ей молочко, поскольку оно компенсирует острую воздушную недостаточность, когда есть... Так что, пишите еще, веселая гражданочка, вы - моя последняя ласточка из кукушкиного гнезда бывшей родины. Ждите за пятой целую за пятой каплю монеты! Да будет Свет!"...
   Больше ничего в письме не было, только тоже странный обратный адрес другим почерком.
     - Миленький сынок, что же это с нашей ластонькой там происходит? - встревожено спросила его Сталина, все же разобрав слегка, что к чему, но отказываясь в это верить. Но Ванечка даже вместе с ней не стал плакать, потому что и не умел этого, а только вдруг заукал громко и замахал ручками, словно комариков отгоняя...
     Глава 6. Узница светлицы
     
     Да, Сталина не ошиблась, Света писала им письмо в самой верхней, так называемой светелке их монастыря, единственное узкое окно которой, к счастью, выходило на узкую улочку за стеной, где почти не было дверей, но по которой как раз и ходил городской почтальон, которому под ноги она и сбросила свой конвертик с купюрой, а уж тот-то давно знал, что надо делать с письмами монастырских узниц, за такие деньги не поленившись съездить и в соседний городок, отправив письмо уже оттуда...
     Конечно, ордена у них были совершенно разные, но после грозного послания из самой Папской резиденции их настоятельница и сама взволновалась, поскольку этого-то предтечу из них никто не мог поджидать в нетерпении, кроме, разве что, нескольких верных подруг Светланы, которые тоже начинали замечать вокруг себя всякие странности, хотя сами и не привыкли думать над этим, во всем спрашивая совета только у Него, своего извечного. Но Он пока опять отмалчивался, да и не на всех же нисходят откровения.
   Однако, потихоньку они начали откладывать для нее деньги на билет и на всякий случай, который опять же был в Его только воле. Надо сказать, не самая легкая проблема для монахинь, так как невесты Христовы за свой титул деньги, калым ли от Святого жениха не получали... Но спешить им было и некуда, поскольку вызволить ее оттуда им было еще труднее, а против одного из главных бесогонов папства вряд бы кто осмелился выступить, не боясь оказаться среди его же клиентуры. Да, ведь бесов не просто изгоняют, но их еще и находят сперва...
      Поэтому Светлане и самой приходилось прятаться даже на потайных тропах беллетристики...
     - Дорогая моя сестра, - начал отец Джон спокойно и как всегда издалека, наконец-то лично посетив ее в этой светлой темнице, расхаживая медленно перед нею, стоящей на коленях, - я не удивляюсь твоим заблуждениям, как представительницы нашей цивилизации, последние годы и обитающей словно бы в земном раю. Да, таких уж мы достигли невероятных научных успехов и процветания, таких уж и космических высот, где, однако, ни дьявола, ни даже самого Творца не застали. Как будто последний только и ждал, когда же мы, наконец, возвысим Вавилонскую башню чуть выше облаков, правда, тут же утверждая бесконечность всей Вселенной, что, конечно, и под стать Извечному... Но я сейчас не об этом, даже не о часто справедливых упреках в адрес нашей косности, консерватизме. Но скажи сама, а что изменилось в восприятии обычного человека, когда, к примеру, устарела и модель Ньютона? Ведь даже многие высокомерные ученые еще не очень-то понимают, а что они сами-то видят вокруг себя очками Теории относительности. Разве не то же самое он видит, что и дикарь из своей пещеры, или тот же легионер у подножия святого Креста? Да, намного ли и сам человек изменился за эти времена? Что нынешнему массовому человеку важнее: что предполагают в своих теориях ученые, или что он сам видит, чему только и может верить, потому что нет у него других авторитетов среди живущих? Назови мне хоть одного такого, кому бы все поверили? Битлз? Двери? Боже, но чему там верить? Нет, и не может быть, потому что все это преходящее, тленное, скоропортящееся, что можно лишь знать, но верить во что веками невозможно, как мы уже почти два тысячелетия верим в Господа нашего, которого послал нам сам Отец, как до того и Адама, и Ноя... Я не спорю, у каждой большой религии и свой Ной даже есть, у больших народов и свои боги покровители существуют... Но, голубка, открою тебе маленькую тайну о том, что новый потоп, которой вскоре грядет в ряду других бед и кар небесных, уже и грянувших, как Звезда Полынь в одноименном Чернобыле, всех разом коснется. Всех! Конечно, и ты знаешь, что почти каждый новый век все с тревогой ждали Страшного Суда, поскольку знали, что достойны его. Но, сестра моя, этого не достаточно для Творца, поскольку саму жизнь на Земле грешники такую устроили, что она им уже как кара. Но Он ведь не в райские кущи нас изгонял. Я тебе могу привести и предсказания масонов, слуг Сатаны, по которым Антихрист уже родился в 62 году 29 сентября. Да, а в 95 он должен явиться и миру всему. И даже имя прабабки его, одной из них, ясно, известно им было, хотя должен заметить, что тут арифметика не в нашей власти, как и сама судьба этого грешного человечества. Я опять напомню Эйнштейна, тоже уже доказавшего, что на кончике нашей иглы могут уместиться те 10 000 ангелов, и что у нас с Творцом несколько разные и времена. Он в свои шесть дней создал весь наш мир, а мы самонадеянно и это пытаемся перевести в свои земные лишь мерки, в свои цифры, даже не осознавая, что для нас все это может длиться и век, и больше, что его день - это наша тысяча лет, что весь наш век - это почти сплошь уже Апокалипсис, чуть затормозивший в конце на полях сражений, но не в культуре, не в душах людей! А так они, то есть, масоны, ничего помимо евангелиста Джона и не сказали нового, перепевая лишь все на свой лад, своих Антипап, Антихристов везде расставляя. Уже радуясь и той краткой победе в Армагеддоне, которая им и была предсказана изначала, чтобы они сами себя окончательно раскрыли, чтобы еще раз решили для себя, где же они, с кем, поскольку Творец не настоль жесток, чтобы сразу выносить окончательный приговор. И это они сами сделают, имея полное право выбора. И делают, увы! Думаешь, случайно родился в 19-м, кажется, этот дикий, просто звериный Чарльстон, за десять лет до якобы рождения мамы их Антихриста, ну, если учесть, что и главное их капище находится в Чарльстоне? А если район 62-го вспомнить, кто и что тогда появилось на свет, просто сведя массы молодежи с ума? Космос, жучки, порнография и прочее... Но я не хочу даже вспоминать все то, что они сами и делают, подгоняя под свои же прогнозы - один из способов якобы пророчеств, хотя не учитывать это не стоит, я согласен. Это как коммунистическое плановое хозяйство: сам планирую, сам исполняю в срок. Не могу не вспомнить и Карибский кризис, когда мы реально встали перед проблемой всеобщего уничтожения, ядерного Армагеддона, что, к счастью, тогда не допустил и мой тезка католик. Но кому-то же этого сильно хотелось именно в 1962-м, и разве не тем же русским нехристям!? А случаен ли их Чернобыль, радиоактивная звезда "Полынь", взорвавшийся по чьей-то якобы оплошности? Оплошность, умысел - это одно и то же, когда не известно... Не просто все, сестра, очень не просто... Именно поэтому меня так и взволновал тот мальчик, с рождением которого было столько связано ужасных смертей, причем ты видела, чьих, даже больше меня видела, не могла не заметить, что уж это-то все было не подстроено кем-то из этих самонадеянных, самозваных игроков, не понимающих, с чем же они играются. Это уже не была игра!... Согласен с вами, сам Малыш тут был ни при чем, не он же это все делал, но какая же невероятная сила его самого при этом охраняла?!... Не просто отвела руку убийц, а жестоко их уничтожила. Хотя была ли таковой та бедная, заблудшая Лиза? С чьих это слов, того доктора, той сестры, которые и помогли ему появиться на свет? Я тебя не осуждаю, что ты ничего не чувствовала, женское сердце совсем другое. Но я там сразу оказался не в своей тарелке, это я и не скрываю, я сразу почувствовал жуткий антагонизм между нами и даже немного жалею, что не принял там верного решения из-за тактических соображений всяких там дипломатий. Хотя ты сама увидишь, что это все такие мелочи в сравнении с тем, что случится впоследствии, случается уже у них же, взять если тот же Чернобыль, август... Я же понимаю, из-за чего случился и ужасный конфликт у их губернатора с их начальником света. Света! Но я просто знаю, что эти темные людишки, вчерашние атеисты, безбожники, меня банально поднимут на смех, хотя меня тут и не это совсем волнует... Пресвятая Дева Мария, порой я в полной растерянности от такой их слепоты, поскольку сам-то не всемогущ настолько, насколько - он, как я уже это понял! Мы с ним в его первые часы жизни были не на равных, разве ты не заметила? Разве ты не поняла хотя бы то, что мы сами почти служили ему, заранее привезя для него тот бокс, именно час в час?... Нет, сестра, я опять не к твоему женскому сердцу обращаюсь, и даже ни то чтобы к вере твоей, но к разуму, чтобы ты вспомнила все и обдумала, а что же там реально происходило! Прости, конечно, за эти меры, но как еще заставить тебя, как побудить тебя всерьез об этом подумать, дать тебе время на это? Самое легкое ведь - это предаться сладкому заблуждению...
     - Святой отец, я об этом постоянно думаю, - тихо промолвила она, когда он сделал паузу, - но почему вы считаете, что все то - это его вина, а не самих тех людей, которые не имели права посягать на его жизнь, как то уже пытался сделать однажды... Ирод? Кто тогда заблуждался - Дева Мария? А кто не заблуждался и знал, что хотел сделать? Нет, я даже говорю не про нашего Господа, а про всех остальных младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, кого некому было спасти. Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет, о чем плакал и сам Иеремия...
     - Девочка моя, я и тут тебя понимаю, всегда знал о твоем милосердии, почему и взял тебя туда с собой, а не кого-то из сестер, - горестно продолжал тот, заламывая руки и поднимая взгляд к небу. - Конечно, и мне бы хотелось считать, что Антихрист появится сразу в облике чудовища, чтобы сразу все его разглядели, но ведь и самые ужасные тираны появляются на Земле обычными как бы детками с невинными улыбками и ясными глазами. Хотя сейчас, сама знаешь, начали появляться изначала несколько иные дети, как говорят, иного цвета. И почти одного из таковых я и разглядел в нем. Да, разве Христос сам покарал Ирода, хотя всемогущий Вседержитель мог бы сделать для него что угодно со всей Иудеей? Нет, Ангел Господень велел Иосифу лишь бежать в Египет. Или Христос не мог бы сам покарать своих мучителей, палачей? Нет, он сам просил: "Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят". Небо покарало Ирода, сожрали его черви, но уже и за апостолов. Увы, сестра, многое за Него, искупившего все грехи наши, приходится делать и нам, потому что Создатель нам нашу Землю отдал в удел, прокляв ее за нас, самим повелел жать свой хлеб в поту тяжком, отдавая душу не за себя, а за него... Или отцам Инквизиции не хотелось бы остаться этакими пушистыми в глазах бесовствующей черни, которую теперь все равно не спасет ничто уже? Да, голубка, дали-то они свободу не просто человеку, личности ли, а ведь толпе их, стаду, теперь для этого стада создав и его массовую, стадную культуру, средства ее массового же распространения, и что творится в той же Голландии, не мне тебе рассказывать. Не зря же эти новые Содом и Гоморра изначала тоже ниже уровня моря..? Нет, я не стану пророчествовать. Но с чего бы это меня вдруг взволновал какой-то мальчишка в стране, еще недавно уничтожившей не просто все свои церкви, а и двадцать миллионов своих граждан, да еще и гордясь этим? В стране, которая и сейчас на грани этого, поверь мне, потому что никак не может сама, и некому ее у них вернуть на путь праведный, как бы они сами в этом ни заблуждались, как бы ни спешили возрождать материалистически же лишь стены своих храмов, которые пусты, если нет там души, которую они продолжают убивать и ныне, из-под красного молота швырнув ее под ноги Золотому тельцу... Но, увы, я вдруг и увидел в нем не Христово семя, угрожающее уже всему человечеству, всей нашей вере! Это он, сестра, это точно он, и я только из-за нашей же доброты, из-за того же проклятого бокса, и не смог... хотя бы рассмотреть его поближе, что я и хотел бы попросить сделать тебя - только и всего! Больше ни о чем, я не могу тебя обманывать, это ты знаешь... Только это!
     - Святой отец, но если он такой всемогущий, то почему бы ему и в этом нам не помешать, раз уж он заставил нас помочь ему? - спросила она, даже чуть пожалев, что дала в этом "нам" слабину.
     - Он уже помешал мне! - недовольно буркнул тот. - Я же говорю, что я там вообще ничего не мог сделать, ну, может и взаимно, хотя я не настоль самоуверен и тут. К тому же, я бы и другое заметил, что он уже начинает мешать, но в глобальном плане, поскольку все начатое их Горбачевым, вновь начинает сворачиваться, откатываться хоть и незаметно, но назад. А там, внутри, ему противников нет, это весь век со всей очевидностью показал. Они его последние лет сорок только и ждали вновь, как мне кажется, но так и не дождались, почему и пошли на эти уступки, начиная уже с самого Берии, который, правда, только обмолвиться успел, как сам был ничтожен. Хрущев еще был какой-то личностью, но не для них только, они его сами втоптали в грязь, потому что нутром звериным чуяли, чем все то могло им грозить! Ты же знаешь, что они с миротворцем Горбачевым сотворили, а теперь пытаются нас убедить, что они де куда большие миролюбцы, прямо не хуже Брежнева самого! Идиоты! И нас такими же считают, словно мы пьяный бред от дел отличить не можем! Нет, мы все равно будем продолжать помогать, так как голодный зверь еще страшнее, но здесь... Сестра моя, здесь уже не они нам противостоят, здесь уже дипломатия уступок бессильна, здесь только сама вера может помочь, да Господне провидение.
     - Святой отец, но я даже не знаю теперь, где они живут, - честно призналась сестра Светлана, хотя словам его и не верила.
     - Голубка, я даже не против тебя и совсем отпустить на твою историческую родину, но только с одной просьбой - попытаться переубедить меня в этом, - смиренно ответил он ей на это, склонив голову. - Ты не представляешь, какой камень с моей души ты сняла бы этим, хотя на это я почти уже не надеюсь? Да, только одна единственная просьба: сообщить мне результат осмотра, а остальные обязательства я с тебя просто снимаю, оставляю тебя в них наедине с Господом, ты уж с ним советуйся... Ты можешь отправиться хоть завтра, хотя это будет невероятно трудно, почему я бы все же дал тебе миссионерские полномочия и прочее в помощь, потому что сейчас у них повсюду такие мздоимцы приходят, возвращаются ли к власти...
     - Что лучше туда поехать нищенкой, - с улыбкой согласилась она, - пусть даже дворянского происхождения.
     - О, сестра моя, теперь там все изменилось: раньше там друзьями были негры, безработные, теперь - только богатые! Поэтому нищую они уже могут и не принять, хотя там у них выжить, да, нищей будет проще... Спасибо, сестра моя, что ты не отказала мне в просьбе, - поцеловал он ее в лоб, подняв с колен. - Мне дать распоряжения?... Хорошо, тогда собирайся... Да поможет тебе Господь!...
     
     - Бог мой, или вы ее такой воспитали, сестра, или это и есть русская женщина! - не без восхищения заметил отец Джон, зайдя в кабинет настоятельницы и обессилено упав в жестковатое для этого кресло. - О, че... Я к тому, что, даже родившись и воспитавшись у нас, она таковой и осталась! Нет, я это сразу в ней заметил, когда нашел ее там, ну, вы знаете, где... Она готова была умереть, но только не сдаться! Нет, и не приспособиться под обстоятельства. Смерти она предпочла только самого Господа. Нет, она не обманет, а большего я с нее не смог бы потребовать, даже попросить, потому что перед сердцем, вы знаете, все просьбы бессильны, а то лишь вопрос ее чести... Все остальное - это уже мое дело, моя вера, моя борьба... О, нет, только вместе, ибо борьба без веры - это нечто ужасное, что наш век наглядно продемонстрировал, особенно в их стране. Ужасная страна, сестра, вашему ордену ей не помочь, к тому же всех помощников они ненавидят, презирают, сразу же начинают подозревать в самом плохом, абсолютно противоречащем сути самой помощи. Нет, и там я встретил женщину невероятно достойную, но... она тоже во власти заблуждений, как и наша сестра, к сожалению. Но это лишнее доказательство его силы... Ей богу, сестра, ведь даже это решение я принял, идя ему на уступки, я это чувствую, я это знаю даже, но я и не хочу противоборствовать с ним в деталях, во всем остальном, что его лично не касается... Но только в этом!
     - Святой отец, и тебя это немного страшит? - заботливо спросила его собеседница, которая и внешне была олицетворением самой заботы, не зря всю жизнь и посвятив милосердию, невероятно страдая до этого, что ей пришлось заключить в темницу одну из своих самых любимым сестер. Она даже подошла к нему сзади и возложила свои мягкие, теплые, хоть с виду и сухие, грубоватые ладони на его преждевременно поседевшую голову, отчего он даже закрыл глаза, позволив себе немного расслабиться.
     - Понимаешь, сестра, я просто не отделяю этого страха от своей веры, ведь даже перед самим Господом я тоже испытываю благоговейный страх, как всего лишь его верный слуга, немного лишь осознающий все Его величие, - отвечал он ей тихо, словно в некоем сне. - И перед Дьяволом невозможно не испытывать страха, поскольку он все же и сам был высшим Ангелом, по силе в одном только уступая самому Создателю - в него не может быть такой же сильной веры, для службы ему нужна еще корысть, алчность, низость души ли, просто ли заблуждение... Да, сестра, две эти женщины и тут меня сильно поколебали в моих выводах, заставляя даже пересмотреть мои прежние взгляды, потому что просто заблудшими мне их тоже трудно счесть. Однако, священный страх этот - это и есть стихия моей борьбы, и отказаться я мог бы только от них одновременно. И ты права, сестра, сейчас это даже не просто страх, это даже некое благоговение перед чем-то непостижимым, с чем я еще не сталкивался. Да, ныне Дьявол вроде бы обмельчал, распылился среди огромных толп, уже не выглядывая оттуда в лике Ленина, Сталина, Гитлера, в открытую вершивших судьбы человечества, при чем и с великими идеями на устах. Сейчас это примитивная корысть, пусть и с огромным количеством нулей, но все же нулей, из которых никто уже не может сложить даже какой-либо эпохальной фразы. Но все равно ведь эта огромная серая масса существует, она лишь дожидается некоего олицетворения, она готова выплеснуть в него все свое многомиллиардное содержание. Многоязыкая речь ее только и ждет чьих-то уст, чьего-то чела, чтобы короновать его. Конечно, то там, то здесь постоянно прорезаются чьи-то голоса, слышимые всем человечеством уже, сколь повсюду этих некоронованных королей, поп-звезд и прочих, пока еще владеющих лишь умами толп, но не телом ее. Но что будет, когда это тело вдруг почувствует непреодолимый страх смерти, когда против него восстанут вдруг все стихии, ныне столь ласковые ко всем? Тогда это будет уже высшим ужасом, но пока еще - это не тот еще страх, который бы мог остановить меня. Пока это лишь его предтеча как бы. Потом я бы уже был бессилен, я это осознаю, сестра, а это как раз и самое страшное для меня. Да, сестра, пусть я и не сомневаюсь, что сам при Апокалипсисе удостоюсь участи избранных, но для меня не это главное, и там мой долг не дал бы мне никакого удовлетворения. Увы, я - воин Христов, я - крестоносец, а не просто старец в белых одеждах.
    
     Глава 7. Послание Светы
     
     Да, еще совсем недавно Светлана была бы во всем согласна с отцом Джоном, но теперь была лишь просто благодарна его решению отпустить ее, хотя и осознавала мотивы этого. Они были слишком значительны, что можно было оценить даже по тому гуманитарному грузу, которым ее сопроводили в путь, снарядив целый самолет лекарств, продуктов, что было бы под стать самой матери Терезе, как и заметил не раз сопровождавший ее бизнесмен Карл, и на нее поглядывая соответствующим образом. Однако, не смотря на все это, рада она была только скудной помощи своих сестер, от которой не могла отказаться, поскольку только это и шло от чистого сердца, что для нее было столь важным во всей ее миссии, понимаемой ею тоже только сердцем. Даже обращаться с вопросами к разуму ей было страшновато - не находил тот нужных слов для ответа.
     - Прости, сестра наша, мы сами не очень понимаем, что делаем, - сказала от всех ей сестра Джулия, незаметно передав ей маленький платиновый крестик с бриллиантами, - но мы тоже не можем не верить своим сердцам, как и твоему, поэтому будем лишь молиться, чтобы сам Господь подсказал тебе все ответы... Видишь, и это не просто драгоценность, которую мы для тебя избрали...
     И она это понимала, потому что крестик, который она спрятала на груди, словно бы согревал и успокаивал ее сердце, даже когда ей приходилось поволноваться...
     
     Встречали их самолет тоже не самые последние люди столицы, хотя какой-то странноватый блеск в их глазах ей сразу не понравился, словно они пытались уже в аэропорту переоценить этот гуманный дар по иному, своему курсу, больше консультируясь с Карлом, нежели с ней, но сердце ее оставалось и к этому равнодушным.
     - Я, как вы знаете, сама урожденная русская, поэтому я бы хотела и остаться на родине навсегда, ну, с некоторой духовной миссией, поэтому мне бы лично хотелось получить лишь право жить среди моего народа, - она сразу же заявила об этом главе встречающей делегации, который сразу ухватился за ее просьбу, словно был рад поскорее избавиться от ее присутствия, и тут же дал какие-то распоряжения своим помощникам, через несколько уже часов выдавших ей нормальный паспорт гражданки России.
     - Но как же, сестра, а мне что одному дальше делать с этим грузом? - растеряно спрашивал ее Карл, что-то явно не договаривая.
     - Карл, что и должен делать бизнесмен, попавший к бизнесменам, как я уже поняла, - с улыбкой ответила она, словно бы отпуская ему все грехи в обмен на расставание, которое его смущало.
     - Да, но разве и тебя тут совсем ничто и нисколько не интересует? - порозовев от смысла слов, спросил он, потупив глаза.
     - Абсолютно! - заверила она его. - У меня совсем иное задание от святой церкви, о котором я даже тебе ничего не могу сказать, партнер. Деньги меня уж точно не интересуют.
     - Но, может, ты бы все же подождала, пока мы все тут быстро закончим? - он так и разрывался между своим интересом и неким долгом, хотя уже не мог отказаться от первого.
     - Карл, скажешь там, что я просто от тебя сбежала, - подсказала она ему ответ перед тем, как действительно сбежать от него лишь со своими командировочными, к которым он все-таки щедро добавил и свои... Как бы в обмен на это она оставила ему свои одеяния монахини, которые он и взял на память, по вечерам даже вдыхая некий аромат их, потому что в целом она ему нравилась и как женщина, хотя все же не больше денег...
      Родину свою на этот раз она уже немного не узнавала. Нет, не потому лишь, что та вдруг стала чуть меньше, а Москва осталась теперь только одной столицей. Вместе с новыми выбоинами на дорогах на ее улицах появились и какие-то яркие детали интерьера, даже мусор стал немного другим, хотя раньше она его почти и не замечала тут. Какими-то другими стали сами люди, хоть и оставались все еще в том же сплошь сером, но некий шальной, алчный ли блеск появился в их глазах, которыми они теперь разглядывали не только витрины вокруг себя...
     - Вау, черт! Вау, черт! Покупаю, продаю! - этот крик в подземном переходе ее даже испугал вначале, как и сам продавец черта с яркой рыжей шевелюрой и каким-то плакатиком на груди, чем он был похож и на других таких же граждан с плакатиками, размахивающими пачками, видимо, индульгенций.
     - И что, сейчас у вас черта можно запросто купить, продать? - все же поинтересовалась она у этого рыжего парнишки, ответившего ей сперва слегка недоуменным взглядом сквозь яркие ресницы.
     - Девушка, у нас теперь можно купить что угодно, даже этого джентльмена, но за этим вам не ко мне, - улыбаясь всем конопатым лицом в подтверждение своих слов, ответил он ей наконец, - я продаю и покупаю лишь родину, но по частям. Видите, у нее теперь даже флаг похож на слоеный пирог, от которого, кстати, я бы и вам мог отрезать кусочек. Кстати, недорого, всего три с половиной тысячи за кусок стоимостью в целых десять... Вот, видите, ва-у-чер!
     - Ах, ваучер, извините, - ей даже стало немного смешно, едва она разглядела эту цветастую бумажку, на которой издалека было видно нечто похожее на глаз, - мне послышалось нечто иное.
     - А почему иное? Правильно вам, милая, послышалось, это черт и есть! - поддержал ее старикашка в настоящем пенсне под облезлой норковой папахой и с зубами российского интеллигента. - До последней черты низости надо пасть, чтобы народную родину продавать по кускам, резать по живому!
     - И чего же ты, Плеханов, сам-то продаешь? - насмешливо спросил его рыжий.
     - А того, что я и есть та самая продажная интеллигенция, которой почему-то тоже кушать иногда хочется, а не только постовать, но как атеисту, уже круглый год, - сердито буркнул на это старикашка. - То лысый какой, то твой чубчик кучерявый меня вынуждает это делать. Не Библиотеку же мне продавать? Да, мальчик, даже в блокадном Ленинграде мы не стали топить книгами буржуйку, предпочитая мерзнуть!
     - Возьмите, вот, покушайте, - стыдливо сунув ему двадцатидолларовую купюру, сказала она, чуть отведя его в сторону.
     - Извините, барышня, я не могу так просто взять... - смутился от этого не меньше старик. - Возьмите хотя бы три ваучера?...
     - Нет, спасибо, дедуся, мне три куска родины не надо, мне она нужна целиком, - улыбнулась ему в ответ Светлана и быстро пошла дальше, к Бульварному кольцу, бросив робкий взгляд на понуро потупившегося поэта... тоже с какой-то бумагой в руках.
     И тут повсюду были какие-то толпы, и это, конечно, мешало ей насладиться тем щемящим чувством, что она наконец-то дома, который, кстати, где-то здесь и был неподалеку, хотя теперь уже был чужим, да она бы и не стала никогда на что-то претендовать - теперь для нее родным домом была вся Москва златоглавая, хотя сама она и родилась далеко от нее...
     - Госпожа, не проходите мимо, примите участие в строительстве великой пирамиды? - перебил ее мысли еще один лохматый парнишка в очках и с какой-то приплюснутой сверху физиономией, стоя на подставке над толпой, обступившей небольшой столик, на котором все по очереди расписывались под какой-то, видимо, петицией, получая взамен тоже какие-то бумажки. - Это вам говорю я навроди...
     Она даже передернулась от такой неграмотности, хотя тот и был похож не на интеллигента, а, скорее, на какого-то купеческого, кухаркиного ли сынка, просто ли на чертенка, почему она и удивилась вполне интеллигентному его окружению и тем доверчивым глазам, какими эти светлоликие старушки буквально поедали своего кумира, ее же проводив весьма осуждающими за непослушание взглядами.
     - А еще и приличная с виду! - даже заметила ей одна из старух, похожая на бывшую учительницу...
     
     Нет, искать свой дом ей вдруг расхотелось, чтобы и тут не встретить какого-либо разочарования, чему бы теперь она не удивилась, как и виду этих размалеванных девиц в слишком уж нелепых одеяниях, чтобы не понять сразу же смысла их вызывающих, зазывающих ли взглядов, какими они рассматривали идущих мимо них мужчин...
     - Барышня, а вы бы не хотели часок с девочкой побаловаться? - вдруг и ее спросила одна из них, вполне миловидная на личико. - Да, с девочкой, потому что я только тетушек люблю, с дяденьками не балуюсь, это так пошло... Вы удивлены? Сейчас же свобода, сейчас любовь свободная! Попробуй, дамочка, тебе очень понравится, ты даже удивишься...
     - Милая девочка, я уже ничему не удивляюсь, - с усмешкой ответила ей Светлана, но не стала останавливаться, потому что та бы тогда вообще от нее не отстала, да и соседки уже начали цепляться за нее взглядами, слишком высокой была конкуренция у жриц любви, слишком их было много вокруг...
     - Боже, о какой Голландии он говорил? - спрашивала она себя, немного ошалев уже от всего увиденного вокруг хотя еще и сквозь розовые очки встречи. - Ведь это же почти центр столицы, ведь это же почти под красными звездами, а не под фонарями?
     Нет, сама такая любовь ее совсем не удивила, но это ведь все было не любовью, а порнографией, докатившейся и сюда через тридцать лет, о чем свидетельствовали и витрины газетных киосков, просто раздевающихся на глазах у прохожих, и ничуть не краснея от этого откровенного бесстыдства...
     - Дамочка, а, может, вам это больше понравится? - вдруг остановил ее совсем маленький мальчишка, показав ей из-под полы эту огромную штуку. - Не бойтесь, это не мой, что вы, это резиновый красавчик, прямо из Африки...
     - Нет-нет, скорее отсюда, в аэропорт скорее, - решительно свернув в сторону, сказала она себе и остановила такси...
     - В аэропорт? Понятно... А к мальчикам не хотели бы заехать перед полетом? - между прочим поинтересовался водитель, прищуренными глазками рассматривая ее в зеркало заднего вида. - Нет-нет, не подумайте, я не настаиваю, просто, так сказать, полный сервис, все для клиента, раз уж у нас рынок, шоковая терапия и все прочее... Честно скажу, я и сам против всего этого, но как-то надо жить, надо же зарабатывать на семью, а теперь пока лишь это самый доходный бизнес. А что, стопроцентная рентабельность, это и понятно, приятное с полезным. Нет, и раньше это все было, и на Красную площадь иностранцы за тем и ходили, чтобы снимать не Мавзолей, а мальчиков с девочками, но раньше и другая работа была, а теперь, увы, теперь люди не работают, а страну делят, родину продают, себя. А что мне продать? То-то!
     - Видите ли, я не иностранка, - попыталась было возразить Светлана, тоже не желая с ним спорить.
     - Хорошо, хорошо, только вы, простите, совсем не похожи на нашу, - с мягкой улыбкой все же заметил водитель. - У вас взгляд другой совсем, как у монашенки. Ну, чистый какой-то, без подозрительности... Мы же тут иностранцев сразу различаем, хоть и говорите вы очень чисто, я замечу, и на русскую даже слишком похожи, прямо как с картинки. Все равно лицо у вас другое, это вы учтите, хотя сейчас это мало кого и волнует. У нас как будто бы вся страна вдруг сдвинулась слегка, но не с мертвой точки, а с ума, естественно. Я и себя самого порой не узнаю, не понимаю, что со мной произошло, как я не похож на себя, бывшего честного пионера, всем примера. А уж про власти я и вовсе молчу, чего один Гайдарушка стоит, Плохиш наш потомственный. Конечно, во всем этом Горбачев виноват, нельзя было народ распускать, позволять ему расслабиться, потому что нас надо только в кулаке, только в ежовых рукавицах держать, поскольку добра мы не понимаем, сразу борзеть начинаем. Если честно, сам-то я - сталинист, как и многие таксисты. Видите портрет его? Но жизнь свои законы и нам диктует, зарабатываем тем, за что сами бы расстреливали... Шучу, но это у нас как бы фирменная лейба, профессиональное кредо, ну, и типа самозащита...
     
     Он и дальше что-то говорил, говорил, что для таксистов было и не удивительно, но она уже не слушала, рассматривая новые окраины Москвы с огромными пустырями, даже по ним уже начиная осознавать, насколько же огромной была ее страна, где душа чувствует себя так привольно, что ничего больше и не надо было, никаких прикрас, недостаток которых повсюду лишь сначала ощущался, не хватало какой-то ухоженности, заботливой руки для всего этого. Но потом она и поняла, что тут бы и всех рук планеты не хватило, хотя изрыть все, исковеркать нашлось кому. Но зато в самой природе не чувствовалось ничего искусственного, настолько девственной, диковатой была ее красота, что она совсем не казалась заброшенной, и даже становилось понятным, почему она терпит своего совершенно бесхозяйственного жильца, умеющего только разглагольствовать о всеобщем бардаке, за который, ясно, должны были отвечать все другие, те самые враги, дураки ли, которые тут, похоже, не переводились во все времена. Так же она вдруг поняла, и почему там все так не любят ее родину, так как с их узостью взгляда, с углубленным самокопанием, те никогда бы и не смогли просто принять и понять ее, как в этот раз она и сделала, что даже таксист заметил...
     - Надо же, вы так изменились за время поездки и теперь почти не отличны от наших, ну, взгляд совсем другой стал, - изумленно пробормотал он, прощаясь.
     - Вы правы, на нашу страну надо по-другому смотреть, - улыбнулась она ему и направилась в здание аэропорта, и его, и все внутри воспринимая как-то в целом, не замечая уже и мусор, и серость одежд большинства пассажиров, среди которых почти не было иностранцев, если не считать этих шумных азиатов, еще недавно всем тут бывших соотечественниками...
     - Скоро буду. Света, - чиркнула она по простецки на открытке, хотя и представления не имела, куда же та отправится из этого синего почтового ящика, что ее особо и не волновало...
     
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 8. Страна Черного Ангела
     
     - Любуетесь страной Черного Ангела? - деликатно улыбаясь, спросил ее пожилой сосед с профессорской бородкой и в золотых очках, которые он надел уже тут, в самолете, вообще как-то преобразившись, расслабившись, тут же сунув ей и свою самодельную, правда, визитку с адресом. - Буду рад видеть вас у себя в любое время...
     - Наверно, если бы сейчас был день, все было бы наоборот? - спросила и она его с улыбкой, оторвав взор от иллюминатора, за которым и впрямь была абсолютная темень.
     - Да, днем тут края Белого, но такого же холодного Ангела, - тут же ухватился тот за ее интерес. - Однако, сами понимаете, что такое день в полярную ночь, когда солнца нет. Потом вдруг, не выглянув еще из-за горизонта, оно начинает ходить по кругу, когда круглые сутки заря, а вскоре и часть диска выглянет и все так же кругами, кругами ходит все нескончаемое утро, когда невольно начинаешь тосковать по ночи. Знаете, в пустынной Африке, в так называемом Красном поясе, атланты Геродота даже ненавидели солнце, встречали рассвет бранью. В Египте солнечный бог Сэт был сначала одним из высших богов, а потом, после 21 династии, стал олицетворением зла, откуда, видимо, и наш Сатана имя берет, ведь на Саксрите Сат - хороший, а Сатья - вообще истина, ну, а Сатор римлян так тот и вовсе сеятель. Не странно ли, что у древних англов Settan было размешать, строить, почти как и у норманнов? Ну, а у шумеров Сату - это была гора, вершина... Да, скорее всего, Сатана тоже явился к нам из Египетского плена, потому что у персов, откуда у римлян с культом Митры как бы и появились боги зла, Сатэна - это все же защита. Да, барышня, прежде, до христианства, в античности не было явно злых божеств, даже демонов, хотя, как и люди, они там все были весьма противоречивыми натурами. Восток, самая вроде бы гуманная религия, подарил европейской цивилизации зло, дьявола. Не было такового и в нашем языческом пантеоне, хотя и наши боги были чем-то похожи на эллинских, ну, и на человека, естественно, не видевшего вокруг себя много зла, многое считая просто естественным, чаще пребывая в трудах или в весельи... А ведь у евреев в их Ветхом завете и сам Бог - это не просто Создатель, но это и ревнитель, и мститель, часто несправедливый, обложивший свой избранный народ таким количеством запретов и законов, что эти избранные должны были жить в постоянном страхе, постоянно же и греша, потому что остаться безгрешным было невозможно в реальной жизни. Просто страшновато читать всех их пророков, которых, простите, и невозможно любить в своем отечестве, если они только беды и кары господние и вызывали на головы соплеменников. Даже отцов инквизиции это невероятно смущало, почему они так и раздули культ Сатаны, чтобы оправдать столь гневное божество свое, которое якобы не с людьми, а с дьяволом в них борется их руками. Еще в 800 каком-то году сам Карл Великий обвинял церковь в чрезмерном запугивании дьяволом людей, но из корыстных, мол, соображений...
     - А вы считаете, что дьявола нет? - осторожно спросила Светлана, старясь не показывать своей просвещенности в этих вопросах, хотя была согласна с ним, и даже вспомнила опять слова Павла "Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит... Но умы их ослеплены: ибо то же покрывало поныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом".
     - Милочка, а зачем он, скажите, был нужен России в этом веке, если сами люди, красные инквизиторы прекрасно обошлись без него, насочиняв столько новых человеческих грехов, за которые можно было карать всех подряд? - с усмешкой спросил мужчина. - Подобная изобретательность наших партийных инквизиторов, от признаний жертв которых волосы встают дыбом, многое объясняет из того, что происходило и в 13 веке. Другое дело, что в католической Европе церковь и была выше государства, а в православной России все было несколько наоборот даже до того, как красные вообще низвели ее ниже некуда. Был момент при Никоне, но быстро все кончилось. У нас, как в Египте, да и в Шумере, царь, фараон был если не богом, так его наместником на Земле, став потом просто Отцом народа, но ясно, что тоже по церковно-приходскому лексикону. Подумайте лишь, какую просвещенную свободу могли принести России эти якобы революционеры, но воспитанные не словом и духом Вольтера, Руссо, а на катехизисе, на Торе, эти варвары, которые и смогли только создать новую религию взамен ими свергнутой, первым делом и обратившиеся к опыту инквизиции. Им даже не нужны были оправдания кознями дьявола, им хватило собственного круга подозреваемых, где и были сплошь Иуды. Согласен, из всех них единственным просвещенным человеком был все же Ленин, но он недолго был, они его-то первым делом и вознесли на божничку новой сатанинской веры, сами сделали из него Антихриста, создав его целое учение, где уже Маркс как бы считался новым Моисеем со своим буквально обезьяним ангелом Энгельсом. Марксизм-ленинизм - это была чистая религия Антихриста со своими догматами, не подлежащими обсуждению, это надо было лишь заучивать, в это надо было свято верить, как и в цитатник Мао! Если вы возражали - вас уничтожали, если вы не очень верили, то вас ссылали в эти края, куда мы и летим, кстати, где теперь и моя вторая родина, духовная родина, я бы сказал, потому что здесь, в неволе как бы, я и обрел свободу мысли, да и свободных людей здесь относительно больше.
     - Теперь же, вроде, всех реабилитировали? - вспомнила кое-что Светлана, но не очень уверенно.
     - Кто же это нас реабилитировал? Сами палачи? - с язвительной усмешкой заметил он. - Спасибо, дорогая, мне от них прощения не надо! К тому же, после Горбачева это и стихло вдруг, превратилось в рутину, потому что партия, орден ли палачей бросился в объятья Золотого тельца, хотя и стал похаживать в церковь, ну, в роли менялы, видно, поэтому как-то неудобно стало все это вспоминать, как-то недемократично - они все и забыли, простили нам.
     - Но разве возможно такое просто забыть? - усомнилась Светлана, роду которой тоже было бы что вспомнить.
     - Конечно, нет! Но я поэтому и начал со страны Черного Ангела, - загадочно улыбаясь, продолжал старичок. - Понимаете ли, мы ведь имели дело еще и с материалистами, которые не просто сочиняли свой кодекс Антихриста, но они и строили согласно ему этот мир, естественно, и сподобившись лишь до земного Ада, потому что иной и не может быть страна Сатаны. В каждом коллективчике, в каждом поселке были у них свои адские котлы, сковородки партийных, месткомовских ли кружков, на которых они постоянно поджаривали своих грешников, антигрешников ли, точнее. Иногда у меня создается впечатление, что наша Земля, в целом, это и есть некое огромное чистилище, а отдельные страны - так просто места, отводимые для земного ада. Не таким ли местом была средневековая Европа, в той же Германии потом и пытавшаяся возродить древние варварские традиции? А что можно сказать об извечно крепостнической Руси, где лишь 47 лет и была какая-то зачаточная свобода, правда, в столыпинских галстуках? Да, пытались во время смуты вольные казаки и поляки освободить холопов, но разве бы наши баре позволили, разве и сам Иван Сусанин хотел этого? Нет, купцы освободили народ от поляков, закабалив под Романовых на века! И сейчас, милочка, если дух не раскаялся, а просто как бы замолчал о содеянном, то уж материальное-то все и в целом осталось тем же. А думаете, наша православная религия, вечно служившая царям, привнесет в страну хотя бы свободу совести? Как, каким образом, в каких своих канонах, заветах, запретах? Чем она лучше, скажите, той же католической церкви, отцы которой поддерживали фашистов, поскольку сами уже не в силах были вернуть времена инквизиции? Естественно, что для христианской церкви куда более страшным врагом был еврейский коммунизм Советов. Даже Черчилль только в 20-м перестал вслух отождествлять коммунизм и евреев. Кстати, в год, когда впервые на английский и были переведены Протоколы сионских мудрецов. Вы не знаете, как по-китайски будет Ватикан? Фан-Ди-Ган, что буквально означает "Санскрит - плодоножка холма", может, чуть наоборот. Да, здесь китайцы - сторонние наблюдатели. Но дело и в том, милочка, что весь этот якобы рынок, капитализм - это же все зиждется на их же Капитале, на их религии Антихриста, где лишь теперь плохое стало хорошим, зло стало добром, враги - друзьями, коммунист, каторжник - капиталистом, секретарь - президентом, ну, и кое в чем наоборот, хотя ум так и остался горем.
     - Боже, неужели все так безнадежно? - расстроено произнесла Светлана, о многом этом тоже часто думавшая, потому что для нее не религия, а сама вера, Христос - все это было чем-то другим, не от мира сего.
     - Милая барышня, человек уже пять тысяч лет живет среди подобного и ничего, все еще поет, пляшет на карнавалах, полон оптимизма, - все же попытался скрасить мрачные тона старичок. - И тут дело даже не в самом человеке... Понимаете, просто само человечество вдруг потеряло некий смысл, вошло в невероятное противоречие с наукой, за этот век свершающей уже вторую революцию! Как, скажите, со всем этим сопоставить хотя бы и наше, уже разворачивающееся вовсю возвращение к средневековому мракобесию? Вы заметили в столице, что мы начали воспринимать у Запада: его достижения, успехи, или же порнографию, бандитизм, разврат, как бы неизбежных попутчиков свобод, вседозволенности? Россия уже в начале века разминулась с первой научной революцией, и сейчас вернувшись вновь к этой же ошибке! Но я ничуть не обожествляю и продвинутый Запад, социум, политика, массовая культура которого тоже вступают в жуткое противоречие с достижениями информатики, которые могли бы стать основой новейшего человечества, но... без самого этого человечка. А что говорить тут о мрачном Востоке, пребывающем поныне в сетях своей религии? Я уж молчу о полудикой, голодной, но все же языческой где-то Африке, хотя, надо заметить, новый человек уже не однажды именно там объявлялся, потом расселяясь по всей Земле. В целом информация, как таковая, вступает в кардинальное, глобальное противоречие с обществом частной собственности и власти, да, а мы как раз в этот момент и решили отказаться от системы, где хотя бы собственность не имела никакого значения. В одном я тут вижу смысл: все это должно дойти до полного абсурда. Хотя Сартр, Камю вроде бы и отошли от своего экзистенциализма, стали гуманистами после мировой войны, но от этого мир совсем не стал менее абсурдным, просто творцы его философии сами несколько испугались своего детища. Да и легко ли признать, что абсурд-то должен быть как-то разрешен, а механизм-то пока известен один - Апокалипсис, Страшный суд над этим человечеством? Не хотелось бы и вас пугать, милая барышня, но мне кажется, время его приближается, и наша страна - это как некий барометр надвигающейся бури. Я бы и сам не хотел так думать, но я, кстати, возвращаюсь со Съезда нашей партии, так вот, наши главные демократы, либералы ли, похоже, не ведают, что творят, либо слишком хорошо знают это, потому что и сами были коммунистами, да и были ли. Их вовсе не пугает грядущий потоп и прочее, потому что это не их личная проблема, потому что этот народишко и так обречен на вымирание, и чем то быстрее произойдет - тем лучше для них, для прогресса якобы. По ним, по бывшим, ясно, коммунистам, я и понял, что Ленин вполне пошел бы на уничтожение сотни миллионов россиян ради своей мировой революции...
   - Все это ужасно, но реально., - заканчивал он уже другим тоном, будто опровергая и себя, - и я, атеист, с интересом даже поджидаю явления Антихриста, который должен будет поставить точку. Нет, скорее, запятую, потому что это не конец эволюции, ведь кроме человеческих есть вселенские законы, вселенский смысл всего, а то не может просто так закончиться, не могло и просто так, бессмысленно, развиваться, иначе мы давно бы канули в вечности, как ошибка эксперимента. Но это же не так? Значит, ничего не потеряно, кроме того, что и не жалко. Исходя из этого, замечу, что лишь по Библии Антихрист - нечто ужасное, страшное для кого-то, а на самом деле это может быть вполне естественным феноменом, явлением, знаменующим некую глобальную революцию, смену этапов, коих на Земле было уже очень много, чтобы удивляться очередной...
     Конечно, после этого представиться ему миссионеркой, да еще и католического ордена, было бы глупо, да она и не хотела себя считать католичкой, и вообще... Что-то сложное вокруг происходило, на что в прошлом не было ответов, и ей самой бы хотелось во всем разобраться, слушая лишь свое сердце... И старичок, к счастью, вдруг заснул, еще более постарев и сморщившись, проспав до самой посадки. В суматохе он поглядывал на нее как-то чуть напугано, искоса, словно бы стараясь не узнавать, а сойдя с трапа, и вовсе вдруг куда-то исчез, растворился в толпе, терзаемый противоречиями...
     Глава 9. Бродячие псы
     
     Город она сразу же узнала, хотя и он сильно изменился за это время. На автовокзале появилось много странных личностей в лохмотьях, с небритыми и немытыми лицами и странными взглядами. Казалось, что они вообще не замечают вокруг себя людей, но зато очень зорко высматривают случайно забытые кем-нибудь бутылки, огрызки беляшей, особенно часто изучая содержимое урн, мусорных баков.., как и шныряющие среди прохожих псы с теми же ищущими взглядами. И люди, казалось, их тоже совсем не замечают, равно как и вообще никого вокруг, все как-то стали сами по себе, углубились в себя, в свои проблемы, словно вокруг все равно им никто ничем не мог помочь. Толпа, раньше казавшаяся чем-то т сплоченным, единым, рассыпалась, каждый стал одиночкой. Только грубо размалеванные девчонки с вызовом и некоторым интересом выглядывали кого-то в толпе, особенно за стеклами иномарок, которых в городе появилось очень много, хотя дороги стали еще более разбитыми...
     - Боже, да это же не псы?! - даже в ужасе каком-то воскликнула она про себя, вдруг заметив, что среди толпы слепцов шныряет множество оборванных, грязных ребятишек, тоже выискивающих, что плохо лежит, огибая взрослых, как чугунные столбы, о которые можно лишь набить шишек. Сунув некоторым из них какие-то деньги, она дождалась в ответ только недоуменные взгляды, словно те смотрели на сумасшедшую, ведущую себя неадекватно, хотя кое-кто из Малышей озорно, панибратски подмигнул ей, тут же устремляясь к лотошницам, к ларькам, торгующим пирожками, сигаретами... На панелях, кроме проституток, было много побирущек с разными табличками, взывающими о помощи, милосердии. Тут же кто-то продавал с рук, как говорится, хоть что-нибудь, сразу же пряча все от милиционеров, вальяжно, вразвалку расхаживающих среди них с тоже ищущими, пронырливыми взглядами. Грязь всюду была неимоверная, и она поспешила отсюда, удивляясь, как можно среди всего этого жить, не замечая ничего, словно все так и должно быть. Какой-то дворник, судя по метле, бестолково расхаживал по привокзальной площади, не зная, видимо, с какого же конца начать...
     - Да, мадам, когда я впервые вернулся на родину уже навсегда, меня тоже многое тут поразило, но я не думал все же, что придется еще раз пережить более страшное разочарование, - с улыбкой прокомментировал на чистейшем итальянском ее слегка оторопелый вид какой-то длинноволосый мужчина, одетый как хиппи, о которых она, конечно, была больше наслышана. - Извините, сестра, просто я помню ваше лицо по одной из телепередач о вашей прошлой миссии, а не потому, что провидец какой-то... Теперь трудно сказать, к счастью или нет, но сам я почти все детство провел в остальном мире, даже немного пожив в Италии, в первом Риме, прекрасно запомнив Колизей... Легче все же не сравнивать. Однако, теперь я могу сравнить и саму Россию, и россиян, главное, тогдашних и теперешних - это словно разные люди. Но не они тут виной, их просто вышвырнули из их жизни, из их клеток, к которым сперва приучили, на грязную улицу, как тех мальчишек, чье детство трудно назвать таковым. Даже в нищей Индии оно было другим.
     - В принципе, сеньор, - машинально ответила она ему тоже на итальянском и немного смутилась, - я тоже приехала сюда ради одного Малыша, судьба которого меня волнует... Но такого я не ожидала, за год страна так изменилась, что даже страшновато, ведь это и моя родина. Такое отношение к людям можно встретить в воюющей Африке, но не в цивилизованной, да еще и державе.
     - Что вы хотите, если ее захватили полуграмотные звери, у которых прежде все было партийным: мораль, совесть, честь, даже ум - но вдруг самой-то партии и не стало, они от нее сами освободились, избавились, - горько усмехнулся он. - Это те самые ницшеанские звери, бестии, у которых нет национальности, как и бога, которого они сами давно убили вслед уже за его сыном, и наш народ они и не считают своим, что я сам слышал из их уст. Раньше для них весь мир был вражеским, теперь для них этим стала подвластная им страна, потому что мир с ними уже просто не считается, даже как с врагами. Все это ужасно... Я вам очень сочувствую, хотя, мне кажется, знаю, о каком Малыше вы говорите... Что ж, возможно, ваш Господь подсказал вам верное решение... Извините, не буду вас задерживать...
     
     Эта минутная встреча немного взбодрила ее, да и остальной город был относительно чище, хотя было заметно, что люди в какой-то оцепенелой гонке просто не успевали еще и убрать за собой мусор, дойти ли до урны, потому что им надо было хотя бы успеть выжить, а уж потом когда-нибудь... Эти уличные торгаши, лоточники были повсюду, как и самые разные на вид и цвет ларьки, киоски, заслонившие даже стены старинных домов, кое-где украшенных феерическими вывесками и предвыборными плакатами, физиономии на которых явно считали себя достойным украшением родного города. Особенно забавно на этих голливудских улыбках смотрелись золотые фиксы, которых теперь не стеснялись, но на искусственный фарфор еще не заменили, еще шло только первоначальное накопление капиталов среди тех, кому гайдаровской халявы не досталось. Тех же, кому досталось, в толпе не было видно, они носились по городу на дорогих Мерседесах, огромных джипах, поскольку тут и нужны были внедорожники, броневики...
     В этом она тут же убедилась, потому что один из таких джипов двое темных личностей среди бела дня расстреляли около кафе из автоматов и, бросив те на тротуар, спокойно скрылись в проулке... Из распахнувшейся дверцы джипа вывалился такой же, совсем темный, хватаясь за все руками, сплошь покрытыми синими наколками и золотыми перстнями... Он пытался что-то сказать, но из простреленной груди только слышался сип и бульканье...
     - Бубу хлопнули, Бубу! - послышался знающий крик в толпе, едва лишь замедлившей ход перед ним, поскольку всем было некогда, они должны были спешить выжить, а это происшествие всем лишь подсказывало, что теперь это не так-то и просто. Она было дернулась к тому, чтобы помочь, но он уже распластался на тротуаре чуть ли не в позе причастия и затих навсегда...
     - Бог мой, что тут происходит? - ошалело спрашивала она себя, чуть ли не бегом направляясь к той улочке, где была клиника...
  
     В клинике она застала делегацию в малиновых пиджаках, молча и чуть туповато выслушивающих ту вторую акушерку, которая теперь стала главврачом и как раз показывала их бокс, а те лишь что-то подсчитывали на калькуляторах, да оценивающе цыкали...
     - Боже, голубушка, да вас не узнать, - заметила ей та, отойдя ненадолго в сторону, пока гостям поднесли какую-то выпивку. - А, это у нас как бы намечается приватизация, будущие хозяева... Нет, милочка, Сталина Сергеевна даже адреса не оставила, совсем как-то тихо исчезла с Малышом, едва тот окреп. В крайздраве спросите, они-то должны знать... Неужто к нам насовсем? Ой, я бы подумала сначала, хорошо бы подумала, потому что все так не понятно, так странно, а деваться некуда...
  
    - Сталина Сергеевна? Да, помню, помню, но только та больница у нас теперь не стоит на балансе, потому что там как бы живых больных и не осталось вокруг, а поэтому вряд тут кто и адрес найдет, - озадачено отвечал ей заместитель крайздрава, на двери которого как раз меняли вывеску. - А это вы опять к нам гуманитарную помощь привезли? Да, и до нас дошло, дороговато, правда, но все такое ценное... Ну, так что ж, что гуманитарная, теперь у нас ничего бесплатного нет, даже сыр в мышеловке теперь платный. Вы бы знали, сколько наши сами накрутили процентов..! Но это не ваша вина? Вы не расстраивайтесь, вы свое дело сделали, только спасибо можно сказать, потому что я все же врач, понимаю, что это такое, хотя остальное, конечно, и трудно понять, но разве кто спрашивает. Я тут никак вот не мог понять, что такое этот новый фонд медицинского страхования, если там на край уже пятьсот человек штата, если он сам все эти страховые деньги проедает, то кого же он страхует, спрашивается? Но стоило мне у начальника поинтересоваться, как видите, мою вывеску уже меняют... Даже слушающий у нас не должен ничего слышать... Да, а вы думали, меня только назначили? Нет, меня просто уже пару раз забыли заменить, не успевали, кому-то и работать надо было. Вот, такая у нас перестройка вышла, как пошутил уже новый премьер, мол, хотели как лучше, а получилось как всегда. Но если честно, я что-то не верю, что лучше хотели. Да, это мы хотели, но нам и хотеть вредно, оказывается...
     
     - Барышня, а вы - не шпионка, случаем? - с интересом и знающе разглядывая ее простую вроде бы одежду, спросила какая-то начальница чего-то уже на почте, куда она в конце концов добралась после множества незнаек. - Нет, я это в хорошем смысле... У нас теперь, знаете, и все словно бы шпионы и диверсанты в своей стране. Но я к тому, что в/ч - это адрес закрытой воинской части, ну, в том смысле, что теперь ее вообще закрыли, хотя адрес все еще у нас в секретных числится. Как-то забыли исключить, потому что некогда, потому что сейчас все приватизацией занимаются, приватизаторами. Нас только не собираются приватизировать, поэтому мы и работаем...
     - Извините меня, милочка, я не шпионка, но там живет моя подруга, оттуда я письмо получила от нее, а она мне очень нужна, поэтому извините еще раз, - густо покраснев, Светлана пододвинула той стодолларовую купюру, которая мигом исчезла под каким-то конвертом.
     - Голубушка, осторожнее надо, - шепотом упрекнула ее та, озираясь по сторонам. - Меня же за это могут просто посадить... Да, если бы мне миллион дали, то не посадили бы, а за сотку - запросто, учтите. Теперь можно завод украсть - не посадят, но за булку хлеба только так по этапу пойдешь. Почему? Ну, милочка, не поделитесь же вы с прокурором, с судьей ли половиной буханки, это же как оскорбление, а план-то они все равно должны делать по раскрываемости и прочему, но и жить при этом должны тоже... Ладно, я тебе только по секрету скажу адрес, потому что вид у тебя располагающий какой-то, а не из-за сотки этой, хотя и спасибо...
     
     - Вот, это где-то здесь, - водитель такси высадил ее на опушке густого леса, тоже немного озадачено поглядывая вокруг, потому что нигде никакой боковой дороги не было видно. - Но это же была какая-то ракетная часть, они там только летали, почему, видно, дороги и не надо было. Я точно знаю, что это вон там, где-то за лесом.... Не подумайте лишь, что я обманываю, что сейчас и не редкость, и вы вообще не очень осторожно поехали с незнакомым мужчиной за город. Если честно, я бы сам не поехал, будь это не вы, потому что уже столько наших не вернулось... Как вы ничего не боитесь?
     Он не зря спрашивал об этом после их недавней встречи с гаишниками, слишком пристально и плотоядно разглядывавшими его пассажирку даже после того, как он им сунул сотку ее баксов, выданную авансом на всякий случай. Казалось, что те баксы только разожгли их аппетит, им захотелось и чего-то большего, раз уж они получили аванс. К счастью, их бело-синий Жигуленок так и не завелся после этого, даже сигналка и рация вдруг сдохли, и он никого не заметил позади на пустынной дороге...
     - Вы знаете, а я просто об этом не думаю, - с улыбкой ответила она ему. - Если только о таком думать, то ведь и жить будет невозможно.
     - Э, барышня, но мы-то сейчас как можем об этом не думать? Сейчас люди боятся вечером на улицу выйти, мусор вынести, просто какой-то дикий страх пробирает, словно там зверь какой рыщет в человеческом облике, - попытался и тот ей в ответ усмехнуться, но не очень получилось. - Конечно, в пятьдесят третьем тоже подобное было, когда уголовников пачками из тюрем выпускали, но все равно такого страха не было, хоть и поножовщина повсюду началась, грабежи. А сейчас это, правда, что-то неестественное, что-то чуждое совсем, не наше, да и государство на всех наплевало, ему теперь не до нас, оно теперь любимым делом занимается - все делит, делит, как Попандопуло. А мы для него - это лишние рты, только мешаем. Когда была работа, мы были рабочими руками, были нужны, а теперь все лишними ртами стали... Ладно, тогда я все же постою пока, если что, крикните?
     - Нет, спасибо вам, поезжайте себе, не волнуйтесь, - успокоила она его и смело направилась к лесу, размахивая большим пакетом с игрушками для Малыша, у самого леса лишь оглянувшись и помахав водителю, так и стоявшему на обочине пустынной дороги...
   Когда он проезжал мимо тех гаишников, то ни их, ни Жигуленок он уже не мог узнать, так они основательно обработали его, а потом, видно, принялись и друг за друга... Его они, видно, не смогли узнать - нечем было, хотя что-то такое мелькнуло в их заплывающих синевой глазах...
  
   Глава 10. Путь Савки
     
   Савелий же, случайно встретив Светлану на вокзале, передумал вдруг уезжать, даже вздохнув с какой-то легкостью.., поскольку он и не знал, а куда бы сейчас можно было уехать от всего этого... Нет, он знал, но теперь это было уже невозможно ни по деньгам, ни по убеждениям. Потому он и сидел в тоске и нерешительности на площади, перебирая в голове недавно пережитое, адреса прошлого...
   Он, в детстве и в юности познав не блеск и не содержимое витрин западной экономики, как другие сынки совковых выездных, ставшие банальной фарцой, а некую суть того мира, многим и там недоступную, вначале ничего не мог понять, что же происходит здесь, в его стране, хотя, скорей всего, его самого тут никто не понимал и не хотел понять...
     Это было и не удивительно, потому что родился и вырос он как бы в семье дипломатического работника, но отец его, еще в войну служивший в разведке, был всегда лишь простым водителем в разных дипломатических представительствах, то есть, относился к категории лиц, на которых меньше всего обращают внимания разные спецслужбы, следя лишь за его пассажирами. Он мог спокойно мотаться по городам на своем авто, посещая заправки, мастерские, магазины, почту и прочие заведения, где тоже работала всякая обслуга, мало кого интересующая в том мире, словно они точно были некими невидимками. Даже главы представительств, послы не знали об оборотной стороне жизни его отца. И Савелий среди детей дипработников был лишь сыном обслуживающего персонала, поэтому там среди сверстников у него и не было друзей. Но отец, зная все это, и его приучил к спартанскому, аскетическому образу не только жизни, но и мышления, поскольку и сам был вынужден жить внешне совсем не той жизнью, которой был достоин по званию. Этим он отличался и от тех разведчиков, которые "вынуждены" были жить там под обличием мелких буржуа, служащих их контор, поскольку отец-то всегда был мелким работником и нашей конторы, и в семье, по вечерам позволяя себе посещать лишь самые дешевые забегаловки, где, выпив и пару литров крепкого, мог лишь изображать пьяненького русского мужичка, вмиг трезвевшего, едва лишь оказывался дома...
     Савелию тоже приходилось жить как бы двойной жизнью, ну, то есть, настоящей-то жить только в своих мыслях, мечтах, из солидарности с отцом стараясь излишне не демонстрировать даже свои способности в школе, где совсем не хотел прослыть выскочкой. Но и это он сумел использовать для того, что бы при среднем уровне требований к нему, попутно заниматься гораздо большим. К примеру, живя в разных странах с отцом, он успел в совершенстве овладеть и многими языками...
     Однако, будучи сыном невидимки, имея, благодаря отцу, возможность более свободно блуждать за стенами представительств, он и заводил себе друзей именно там, среди врагов, где эта дружба была уже без всяких условностей, иерархий, совершенно чуждых для настоящих детей. Их глазами, с их подачи он и узнавал тот неведомый мир, в разных уголках которого им приходилось проживать, чего были напрочь лишены эти задаваки, воспринимавшие окружающее через стекла очков преподавателей, высокопоставленных родичей, хотя те их готовили именно для дипломатической работы, для поступления в зарубежные университеты, с целью уже настоящего вживания в чуждый мир.
     Никто из них не понимал, что мир глазами ребенка - совсем иной, настоящий, что различия во взглядах на него возникают уже у взрослых, даже живущих в одной стране, в то время как дети всего мира смотрят на него всюду одинаково, говоря лишь на разных языках. Ему было совершенно не важно, из каких семей были те его друзья, с которыми он знакомился совершенно случайно, но сразу же находя общий язык, полное взаимопонимание, часто достигаемое и без слов, поскольку даже знакомились они друг с другом только взглядом, словно сразу же разглядев, узнав в чужих глазах своего друга. Нет, конечно, кроме обычного времяпрепровождения любых мальчишек, им как раз было о чем поговорить, потому что прибыли они сюда, на встречу, как бы из разных миров, с разных планет, читали разные книжки, разговаривали с разными отцами, учителями, поэтому владели и разной информацией, хотя одинаково ее оценивая. С друзьями он и совершенствовал свои языки, чего бы никогда ему не дали учителя, разговаривавшие настолько правильно, насколько никто в этих странах никогда не разговаривал, кроме иностранцев.
     
     - Эх, Савелий, жаль, очень жаль, что не тот ты человек, зря я тебя Павкой не назвал, - иногда говорил ему отец, видя все это, умея опытными глазами разведчика разглядеть в нем почти туземца, так быстро его сын не только обучался местным языкам, но в целом впитывал в себя дух тех стран. Но он понимал и другое... Павкой он ведь и хотел назвать его в честь Корчагина, своего кумира, которого ценил куда выше Джека Лондона с его жаждой жизни. У Павки ведь это была не просто борьба за собственную жизнь, это была некая высшая борьба за благо других людей, целого народа, чьим пророком он был как бы. И сам ведь отец мирился со своей внешне никчемной ролью, с косыми, пренебрежительными взглядами, не понимающими лишь одно, какая же мохнатая рука засовывает к ним в штат этого мужлана. И жил он там, в отличие от них, тоже не ради самой загранки, где всегда чувствовал себя в тылу врага, а именно во благо Родины, лучшей части человечества, ясно, что социалистической, а то и вовсе во имя торжества на Земле некоего коммунистического рая, хотя, понятно, сам он такими словами даже не думал. Так уже его переводил для себя сам Савелий, размышлявший понятиями доброй части этого человечества.
   Но, увы, Савка его был совсем другим человеком, похожим больше на свою мать, мягкую, добрую, хоть и любвеобильную немецкую полячку, с которой отец познакомился в конце той войны, сразу же влюбившись в нее. Это, кстати, тоже было предметом непонимания со стороны других сотрудников, потому что все равно ведь она была не нашей, которой нельзя было доверять полностью... Они ведь тоже не знали, кто был и ее отец.
   Вот, и Савелий его был слишком мягким, добрым, доверчивым, так его она и назвала, но, главное, он не был целеустремленным, его словно бы вообще все интересовало и волновало в этом мире, словно он и был тем самым космополитом, из-за чего при всех своих невероятных способностях, так нужных именно для разведчика, он бы вряд им смог стать. Ну, а этаких миссионеров у нашей религии, идеологии ли, совсем не было, партия ограничивалась созданием своих партячеек, партий, но из числа туземцев, а также материальной помощью им, но не более. Потом не стоило и удивляться, что сторонников коммунизма на Западе осталось больше не среди бывших коммунистов, а среди простой толпы, молодежи ли, богемы, но которые предпочитали Троцкого, Мао, Че, а совсем не миролюбца Брежнева, столько на них якобы потратившего...
   Отец был прав, Савелий был совсем другим человеком. И на Западе, и на Востоке он видел совсем иное, не то, что тогда показывали по телевизору миллионам советских граждан там, в родной стране. Так, в Индии со своим другом Сингхом, сынишкой мелкого лавочника, они чаще всего ходили в тот табор, но не цыган, а тех необычных хиппи, съехавшихся со всего мира в этой рай, в края Божественной любви, как они и воспринимали некую расплывчатую религию индусов, в которой не просто проводили часы, минуты молитв, медитаций, а словно бы и жили согласно ей, в ней, может, даже не задумываясь, а соответствует ли это неким канонам, догматам. Иногда они с Сингхом подолгу наблюдали за йогами, недвижно сидевшими на пыльной улице, но пребывавшими в это время душой в каких-то неведомых небесах, в нирване ли, что они и сами пытались сделать, и это даже получалось...
   Но больше их интересовали хиппи, которые не просто медитировали, раз это положено, не походя жили согласно убеждениям индусов, а именно пытались всецело погрузиться в тот мир любви, стать жителями ее рая, и душу свою представляя райскими полянками, цветы которых распускали свои лепестки на их щеках. Там, в Индии, никому не казались необычными их драные джинсы, запашок от немытых тел, хотя кое-кто и воспринимал это все лишь за чудачества белого человека, в основном-то приезжавшего к ним совсем с иными целями. Но им с Сингхом это не казалось чудачеством, они и смотрели на них как на неких небожителей, вдруг решивших устроить свой рай на земле, вполне для этого подходящей в отличие от нынешней Месопотамии с ее совсем иной религией, о чем им тоже рассказал их новый приятель из хиппи Джон, чем-то похожий на взрослого ребенка, который очень много знал, но ко всему этому относился несерьезно, как к неким сказкам, фантазиям ли про иные миры, чьей-то волей вдруг собранные на одной планете. Особенно нелепым казался ему его собственный мир, куда он сам попал совсем по нелепой случайности, просто по ошибке, почему он и был так рад сбежать оттуда сюда, где мог начать все сначала, вновь став дитем любви...
     - Да, ребятки, и я здесь не случайно, и мои друзья, и даже наши кумиры Битлз - все это совсем не случайно вдруг объявилось здесь, - мечтательно улыбаясь и покуривая свою травку, рассуждал он возле своего шалаша, где жил с юной, смешливой женой и маленьким сыном Полем. - Тот мир старых маразматиков, особенно ваших, Савл, уже дошел до полного абсурда, едва сам себя не сжег в земном огне, уже устав дожидаться огня небесного, хотя чем-то их ядерные бомбы и напоминают последний. Думаете, они успокоились, испугались Карибского кризиса? Нет, наши людишки перепугались, да, заволновались за свое благополучие, им жалко все это потерять, но именно из-за этого они опять будут готовы на ту же ядерную войну, как и ваши бедные, Савл, готовы на нее от нищеты, от того, что терять нечего. Парадокс, друзья, но они с гордостью провожают сынов на бессмысленную войну, а потом также с гордостью ходят на их могилы, но только не улыбаясь, а плача. Кто это как ни сыноубийцы, ни детоубийцы? Чем они лучше Ирода? Уже забыли десятки миллионов жертв той войны, забыли Хиросиму, Нагасаки, эти две первые Звезды Полыни! Вы бы посмотрели их сопливые, патриотические мелодрамы про героев войн, про их сильную любовь к своей жизни! Да, брат, только к своей! Или вы там встретите пацифистов? Думаешь, вы там встретите Христа, который бы обличил лжецов и призвал всех к всеобщей, братской любви? Нет, скрепив сердце, любовники, друзья ли, разойдутся по разные стороны баррикад, паля из своих пушек, не видя, в кого, а потом вновь в слезах бросятся в объятья друг друга, возлюбив вновь единственного врага своего... Понимаете, какое зло они протаскивают в наши души под маской той любви? Думаете, мы просто так рисуем на лицах наших любимых, наших деток эти цветочки? Нет, друзья, мы и хотим этим показать, что их лица - это не маски той лживой любви, а это сами ее лики! Конечно, о свободе той любви с вами еще рановато говорить, если вы ее еще не испытали, а то вы еще и что-то иное за нее примете, но поверьте, настоящая любовь, которая к вам придет, она и станет той свободой, но которую уже надо будет беречь, как и саму любовь, не позволив превратиться ей в служанку того пошлого и корыстного мира. Почему они пытаются извратить нашу свободную любовь, пытаются ее опошлить? Потому что их тут и страшит сама наша свобода, сама свобода этой любви, которая не признает никакого рабства, которая готова даже умереть, чем смириться и пойти в их служанки. А свобода для нас это самое главное, братцы! Свобода от того гибнущего мира, от этого корабля дураков, перегруженного всяким барахлом, из-за которого он неизбежно вскоре пойдет на дно небытия. Поэтому наше спасение от этого - именно в свободе от него, но которую мы и можем лишь обрести в божественной, братской любви, которая всегда, и при Шекспире, обретала свободу от этого мира и дарила ее влюбленным. Да, эту свободу дает и творчество, но не все же способны на это, а любить все люди способны, но только мир тот и пытается в них сразу же похоронить этот божественный дар. Твоя земля, Сингх, совсем иная, и все у вас прославляет эту любовь, и боги, и ваше искусство, и сами люди, которым лишь еще немного надо свободы, чтобы обрести совершенство. Да, йоги ваши сами ее обретают, являя лишь пример другим, указывая, что это может каждый, и здесь он, действительно, может... В твоей стране я не уверен, Савл, как и в своей собственной, пусть и более богатой. Мы там - изгои, из нас уже пытаются сделать банальную потребительскую моду, такую же маску, но вряд ли какой лицемер, надев драные джинсы, нарисует на своей щеке цветок любви, дабы не прослыть хиппи по убеждениям, а не просто по одежке. Нет, некое вольнодумство, свободу взглядов там допустят, это даже выгодно и нужно их экономике, но только не саму истинную свободу от их мира, от их Золотого тельца! Потому мы и здесь, в раю любви, где мы никому не нужны, кроме нее самой! Наши апостолы Джон, Поль, Джордж, Ринго уже явились к нам, провозгласив о ее пришествии, и это все, что и нужно нам... Не знаю, Савл, что тебя ждет у вас дома, но разве это важно? Важно то, что у тебя в душе, что в твоем сердце, что нарисовано на твоей щеке, пусть и невидимыми другим красками. Ты, я вижу, понимаешь, что я говорю, не спутай лишь это с чем-то другим, ведь, как и в любом учении, тут тоже будет много лжепророков...
     
     Странно, но именно те беседы с этим оборванцем хиппи Савелий и запомнил больше всего из огромного множества подобных встреч, хотя друзья знакомили его порой и с очень колоритными личностями. Джон все говорил сам от себя, слышав обо всем том только из простых песен своих кумиров, но его слова наиболее глубоко запали ему в душу, где их потом и приходилось даже скрывать по возвращении домой, когда пришла пора ему учиться дальше, обретать профессию, хотя сам бы он и остался там, в Индии, среди хиппи, чей табор, спустя какое-то время стал потихоньку таять. В мире их движение, обеспечив высокий спрос на ношенные джинсы, выходило из моды под звуки тяжелого, злобного рока, пусть тоже протестующего, но настроенного уже на борьбу за ту жизнь, которой хиппи просто жили. На смену им приходили бросающие злобный вызов этому злому же миру панки, или подчеркнуто деловые и прагматичные юппи, от хиппи все же перенявшие некую свободу, но не в любви, а просто в морали, цинично относясь ко всякому братству людей, к чужой свободе, вообще ко всему, думая лишь о своей материальной независимости и свободе досуга. Но этих он уже не знал, проходил мимо, хотя и понимал, что и таким образом молодежь рвется к собственной свободе среди дряхлых руин патриархальности, не пытаясь уйти из них на лужайки, но взять их себе, чтобы потом, может, и переделать, если сами не успеют постареть. Старый мир прекрасно знал, как их сделать своими, как не потерять их души - надо было им лишь просто сдаться, полностью отдаться через ту же поп-культуру, стать для них своим, а уж что люди делают со своей собственностью, мир давно знал. Иного же пути в будущее стремительно меняющегося мира у былого и не было, так же и дух Рима уже без всяких войн завоевал всю Европу, и далее, просто отдавшись в собственность этим варварам, которых сам и вскормил. Увы, ни Халифат, ни Коммунизм этого не смогли сделать, пытаясь навязать свое, которое бы сам никто не взял у них, имея гораздо больше своего.
     
     Домой он приехал один, не имея никаких представлений о своей стране, да и сразу же попав в один из студенческих городков, на все остальное не похожий, полный такой же наивной и слегка ошалевшей от вольницы молодежи из числа абитуриентов. Он тут же разодрал на коленях свои новые джинсы, снял туфли и только, понятно, на экзамены ходил в приличной одежде, поскольку босиком его туда не пустили. Конечно, по официальным сведениям о стране, по рассказам отца, он никак не ожидал, к примеру, увидеть на стенах общежитий такие надписи черной краской, как "Свободу Гинзбургу!", и довольно быстро сошелся с ребятами из провинции, не отягощенной официальной идеологией, не имеющей и своей, почему те мыслили невероятно свободно, фривольно обо всем, хотя они и не были избалованы джинсами, пластами, которыми заслушивались и приторговывали уже местные меломаны, фарцовщики из сынков разных высокопоставленных выездных, но для которых все эти разговоры о свободе были уже бесплатным трепом. Их больше интересовало качество пластов, дисков ли, чем духовный смысл песен тех же Битлов, хотя они спокойно переводили слова, знали их наизусть. Увы, здесь все это и было модой, даже потертые джинсы были предметом роскоши, ну, как и для тех же сынков дипломатов, которые везли домой западные свободы и культуру в раздутых кожаных чемоданах, но с высокомерными усмешками на лицах. Они были детьми материалистов, достойными своих родителей и воспитателей, сразу восприняв западный вещизм, но и только. О, но в том застое они вполне тут могли сойти за буквальных носителей западных свобод, на которых сам он вскоре перестал быть похожим и внешне, поскольку отец его этим совсем не баловал по принципиальным соображениям, догадываясь, чего он тут нахватался и без этого...
     Все это объяснялось и тем, что вернулся домой он уже после той краткой оттепели, естественно, попав в среду не поколения "шестидесятников", чьи песенки здесь тоже распевали под гитару, но в основном на гулянках, как подобие шансона, но только другого пошиба, не дворового, не камерного, хотя с той же томностью в глазах и голосах. Во взрослую жизнь он входил в ритме тяжелого, забойного рока, но под который тут тоже просто жевали тяжелую пищу повседневности. В основной массе все это было лишь некоей вальяжной вольницей, расслабухой между занятиями, не имея под собой никаких убеждений, взглядов, поскольку ни у кого вообще не было никаких реальных представлений о жизни остального мира, за исключением их катаклизмов, забастовок и трущоб, чему просто не верили. Савелий понял это и по тому слащавому и нудному, наоборот ли, чересчур оптимистичному якобы року, машина времени которого под свой стук вагонных колес уже не могла перенести его назад, в то будущее, откуда он вернулся домой навсегда. Здесь его сразу поразило отсутствие самого смысла рока, ну, а сами ритмические пародии были ниже уровнем даже африканских. Бытовуха же Высоцкого, полная чуждых ему, чересчур взрослых, смыслов, его тоже не тронула, он совсем не хотел опускаться на еще и грешную землю, которая и без того была тут неустроенной и серой.
     Но его поразило то, что отсутствие смысла никого не озадачивало, всю новую музыку тут и слушали, лишь как западную именно музыку, не зная языка и совсем от этого не страдая, просто впадая в некий транс от самих звуков, словно бы бубна шамана. Любые его попытки поговорить о смысле того почти мирового движения к свободе гасли в основном в пустоте взглядов. Никто не понимал, о чем он говорит, что вообще серьезного могло стоять за этими драными джинсами, за их дырками. Он догадывался, что невероятное изобилие официальной лжи даже в некоторых преподаваемых предметах напрочь отучило людей доверять слову и вслушиваться в его смысл. При необходимости их можно было просто заучить наизусть, что и в школе с них, оказывается, в основном и требовали, но от чего в этом университете все же пытались отучить, заставляя мыслить самостоятельно, но лишь по спец-предметам. Когда он попытался продемонстрировать то же и на экзаменах по политэкономии социализма, по научному коммунизму, то лишь с большой натяжкой заработал трояки с минусом в уме! Приятели же его, демонстрировавшие невероятный полет иррационального мышления в высшей математике, точнейшей из наук, как-то сразу тупели в философских, политических беседах, опускаясь на уровень таблицы умножения.
     Гораздо понятнее в начале семидесятых им были свои отечественные, доморощенные "юппи" из элитных семей, невероятно целеустремленно делавшие карьеру, уже начиная со студенческой скамьи. Это и убедило его, что тут-то, в поколениях, и нет никаких системных, государственных границ, отставания ли на столетия и так далее, проявлявшихся лишь в материальной стороне жизни обществ, в самой науке, в технологиях...
   Поколениями, особенно молодыми, еще не ставшими взрослыми, во всем мире руководило нечто надсистемное, что вряд ли учитывали наши власти, самостоятельно творившие совсем иного, советского человека из этих аморфных, глиноподобных, пластилинообразных деток, уже которое поколение якобы контролируя их наследственный материал строго по Дарвину, Энгельсу, ну, и Павлову с его собачками.
   Не зря и всем выездным партия разрешала ввоз в страну импортного барахла, но только не литературы, особенно русской. Видимо, ее идеологи понимали, знали, что русский человек потенциально более ориентирован на слово, нежели на рефлексы, поэтому к нему и применили этот дубовый материализм, чтобы переиначить, а тем же Соцреализмом напрочь отгородили от живого слова, предугадывая, как он будет реагировать на всю эту мертвечину, красивую полуправду, и не прогадали... Вся страна и была неким подобием натюрморта, где вместо цветов в кувшине застойной воды были живые люди, порой очень яркие, но занимающие строго отведенное им место в общей композиции, притом лишенные всякого объема, внутреннего содержания, которое уже нельзя было разглядеть на холсте. Было, было то содержание - на холсте его не было, прорывалось оно иногда наружу в эскизах, сделанных жидкой краской, акварелью попоек, от которых на утро оставался лишь серый ватманский лист похмелья. Да, пристрастился он тогда к дружеским попойкам, потому что не хватало ему живого общения, да и сам мог только тогда выглянуть наружу, прорваться сквозь эту холстину...
     
     Да, все то лишь и искупалось бесшабашностью, еще не обремененностью материей самой их молодости, что и проявлялось во время гулянок, когда душа русского человека раскрывается, как меха гармоники, открывает ли сама в себе много неожиданного, что тут же спешит показать всем от своей щедрости в таковом, дармовом, всем доступном. Поэтому доучился он без особых проблем, потом вспоминая те пять лет, как самые лучшие из прожитых на родине. Но распределился он, отказавшись от протекции отца, как можно подальше от центров этой странной холщовой цивилизации, в глухую почти провинцию, где побывал однажды на практике и встретил там много независимых, брошенных всеми, людей, нашедших свою волю среди природы, хотя, увы, не в самом том городе, где был его институт.
   Здесь ему снова пришлось прятаться уже в занятиях вполне интернациональной наукой, дожидаясь того года, когда новый секретарь вдруг заявит, что так дальше жить нельзя, что, оказывается, у страны есть не только отдельные недостатки, но еще и самые разные соседи, а не просто враги, с которыми, не воюя, и не стоит постоянно пребывать в состоянии войны, боевой готовности...
     Нет, сразу он и ему не поверил, потому что в последнее время их много тут поменялось, и в газетах что-то слегка менялось, и в информационных выпусках, но только не в самой жизни. Не верил, пока в конце восьмидесятых на весь мир чуть ли не лавиной хлынули настоящие, системные изменения, убедив его, что действительность куда серьезнее слов и заявленных намерений, в смысл которых опять же мало кто вникал по привычке... Многим тут было трудно понять, представить даже, что хотя бы означал один только снос Берлинской стены, в 61 году, на его глазах, поделившей буквально весь мир на два противоположных мира же, так и не сумевших объединиться после войны, после смерти тирана. Но он-то знал, чем был тот мир, где прошло его настоящее детство, и чем он отличался от этого мира, где ему приходилось жить взрослым и в полном одиночестве, потому что друзей детства у него здесь не было... Да, он осознавал роль именно детских впечатлений, которые всегда отличаются от восприятия взрослого, но сам-то он тут так и не стал этим взрослым, потому что его детство не могло принять чуждого ему. Он просто спрятался от всего в мирке студенчества, науки, который был все же и преднамеренно, как сфера неизбежного и даже нужного стране свободомыслия, отделен, изолирован от окружающей жизни, что Сталин делал в полностью закрытых институтах, а Хрущев - уже в изолированных Академгородках. Сами же ученые прятались от нее либо в работе, либо в книгах, либо в пьянстве в краткие часы досуга, потому что по духу она, эта жизнь, была им совершенно чужда, что Солженицын, не ученый, видимо, не очень понял, представив некий идеал мира ученого-затворника в виде этакого сплошного ада. Если бы им еще иногда, как гладиаторам, привозили туда женщин, то вряд бы все из них с тоской поглядывали в окна на "вольный" мир уж точно настоящего ада, где надо было еще и бороться за такую ужасную жизнь с большим количеством совершенно чуждых тебе по духу и по разуму людей. Стереотипом же ученого и был всегда тот самый алхимик в своей пещере...
     
     Но другие, даже единомышленники поначалу, не могли его понять, почему для него главным было именно то, глобальное, всегда далекое и недоступное для нас, а не конкретные, деловые вопросы, до которых так и чесались у всех руки. Ну, и свалила Восточная Европа, Прибалтика на Запад, так сами еще обратно и попросятся, потому что они де там наподобие тех же арабов, латинос, годных только на черные работы, а тут они еще и гоношились перед нами, раз уж были сильно нам нужны, как братья! Там конкуренция, там своих жаждущих хватает, кому много надо. Из тех ведь, кто прежде уехал, далеко не все хорошо устроились, не все получили тепленькие местечки и уютные гнездышки, что здесь имели. Тут в кабак ходили, а там посуду в них моют..! Нам же от них ничего не надо, нам надо только свое, нам хватит своего, но всем теперь! Странно все это было слышать даже от своих коллег ученых, знавших и о мировом научном прогрессе, и о том, какой век грядет - многих из них это вдруг перестало волновать, а кого, мол, волновало - тот уехал, хотя чаще в поисках лишь благополучия, по национальным ли соображениям. Спешно уезжали знакомые евреи, понимая и то, что кончаются льготы полит-беженцам, что вроде бы уже и не из тюрьмы народов бегут, ведь далеко не все из них рвались на землю обетованную, то и дело сотрясаемую войнами и терактами. Еще бы, для евреев весь Запад как дом родной, везде они найдут хороших соседей, но что делать русским, у которых из бывших братьев только Фидель и остался, которому мы уже и не совсем родные!
   Оставалось лишь идти в бизнес, либо ложиться на дно вместе с начавшей опускаться туда наукой, что делалось словно бы сознательно, поскольку этому новому и неведомому бизнесу системно требовалось много грамотных, свободомыслящих людей, которых, особенно последних, в науке и было больше всего. Его же разговоры не волновали ни тех, ни других. Парадокс, но наука, как и якобы свободное студенчество, не поддержали в основной массе ни перестройку, ни последующие реформы, словно бы предчувствуя, что туда всем скопом рванет эта армия бывших и настоящих каторжан, которым уже лично шибко умные и не были нужны. Никто не поддерживал и его...
     Да, Сахаров тоже говорил о большем, нежели его соратники на Съезде, нежели слышали от него, повторяли ли за ним. Савелий же и среди своих новых знакомых демократов, либералов даже, чувствовал в основном лишь тот же материальный, просто корыстный интерес, который затмевал все остальное. Да, и зачем свобода слова, если уже есть доставшая всех Гласность, но нет лишь денег на свою газету, на свою телекомпанию? Ну, а какая еще свобода совести, если теперь все дело в средствах на восстановление и строительство храмов? Партий уже много, но опять все без штанов! Свобода выезда? Пожалуйста, но что она без счета в западном банке?... Свобода предпринимательства? Ну, есть ведь уже куча кооперативов, но что они без самих заводов, нефтяных вышек, хотя бы просто без пакета акций на все это? Твою свободу даже на кусок хлеба не намажешь, мы и в Союзе были свободными от благосостояния!
     - Друзья, но никто просто так свободу не дает, поэтому ее еще и нет, о чем вы вообще говорите! - пытался он образумить их, но крича в пустоту. - Даже отменой своей статьи они дали свободу только своей партии, своим коммунистам - участвовать с чистой совестью в капитализме, и только! Те сейчас с чистой совестью, якобы обидевшись на предательство, могут порвать партбилет и уйти на стройку капитализма, ну, тоже вынужденно, что они и делают, но неся туда с собой весь свой партийный багаж неволи! Нельзя объявить свободу в тюрьме, и стать там свободными, за колючей проволокой! А мы ведь все еще там остаемся?..
     
     Увы, он это не просто понимал, чувствовал ли, многое из этого он услышал от отца, но, правда, совсем в ином изложении, поскольку отца-то как раз это и устраивало, оставляло надежды на неизбежный реванш. Отец все еще надеялся, что это лишь ловкая игра, временный шаг назад спецслужб, чтобы потом опять сделать два шага вперед в прежнем направлении, но уже дальше!
     - Сынок, ты же и по мне мог бы догадаться, что не так много у нас там дураков, чтобы все не просчитать, тем более, обладая всей информацией, которой больше нет ни у кого, даже у той же партии, - с отеческой усмешкой говорил отец ему. - Ты прав, не зря же все это и начал Андропов, который и поляков не стал останавливать. Конечно, он бы действовал не так поспешно, как этот..., он бы за вывод армии одной, за тут же стенку много бы чего с них взял, но не успел. Да, этому и приходится спешить, так как Штаты сильно кочевряжатся, хотя их сейчас больше Персидский залив волнует, чем сама Европа, не зря же они торопились и Китай сделать деловым партнером...
     Он много еще рисовал ему прожектов, но Савелия это как раз раздражало, ему не хотелось верить, что все это дешевая игра, потому что итог ее был бы тогда чересчур печальным, особенно для России, которая бы просто осталась одна и без всего, если уж не говорить о возможной атомной катастрофе, и он даже напрочь поругался с отцом из-за этого.
   Но тот и без того в нем сам разочаровался, считая, что сын его просто похоронил все свои таланты, не вступив даже вовремя в партию, которая дала бы ему продвинуться...
     - Ты просто слабак, поэтому и надеешься лишь на перемены, на случайный успех, на то, что тут-то, в твоей социал-демократии, всем дадут, но тут-то ты и заблуждаешься, уж социал-демократии в нашей стране точно не будет, будет либо левое, либо правое, но никаких середин, у нас их не бывает! - выкрикивал он уже вслед сыну. - А уж в капитализме-то как раз такая жуткая конкуренция, где мало партбилета и способностей, там-то и нужны клыки и когти, которых у тебя, увы, нет, к несчастью, которых ты там своим детским взором и не заметил! Да, Савелий, я бы, может, тоже предпочел бы ему социал-демократию, но это фантастика, всем тут нужна либо та, либо другая диктатура, либо царь, либо фюрер даже, потому что не может наш народец без царя в голове, раз она пустая у него. Сожалею, что ты и это не понял и не хочешь, все халяву ищешь...
     Савелий понимал, что этими словами он хотел больше его образумить, нежели обидеть, потому что отец хорошо его знал, но теперь они уже не могли бы найти с ним общего языка... Увы, и здесь он оставался один, да, как и отец, поскольку матери, которая могла бы еще их как-то примирить, уже не было...
   Отец даже не успел ее похоронить на ее родине, которая стала уже другой, не нашей Германий, где его бы теперь не приняли как своего освободителя, особенно, в бывшей Восточной, где и первые нежданные разочарования все как раз связывали с сорокапятилетним советским игом, забыв даже предыдущие годы поражений, фашизма. На что и тут мог надеяться кто-то, кроме Горбачева, сказать было трудно. Конечно, с канцлером Боря мог и обниматься, и целоваться, но к народам это не имело никакого отношения. Берлинская стена словно бы сама понемногу начала воссоздаваться, но уже где-то в районе Бреста, Брянска ли, да и внутри России Красная стена опять начала делить ее на две страны согласно своему предназначению...
     К тому же, он понимал, что отец-то, может, гораздо больше него потерял, ведь тут была его страна детства, которую у него отобрали... А Савелий знал этому цену. В том же, что потерял, отец после того бездарного августа уже точно был уверен, лишь благодаря стальной воле пережив позор собственных спецслужб...  
   Однако, сам он оказался в еще более сложной ситуации, у него не было даже отцовской убежденности в своей правоте, своих устойчивых взглядов. В своей стране, пока еще так и не определившейся с направлением движения, он оказался на распутье, на развилке ста дорог, которых в реальности уже и не было...
   Поэтому, видно, возвращение Светланы его вдруг остановило..., хотя и возвращаться ему уже практически было некуда... Но ей он поверил!
  
  
  
  
  
  
   Глава 11. Две матери
     
     А Светлана очень скоро отыскала заросшую одуванчиками тропинку, и та ее и вывела прямо к распахнутым железным воротам, на зеленой краске которых все еще виднелись две большие, но выгоревшие на солнце звезды, бывшие раньше наверняка красными... Впереди на широкой асфальтовой дороге она и увидела Мадонну.., то есть, Сталину с Малышом на руках. Та словно поджидала ее...
     - Ей богу, милая, меня прямо что-то подтолкнуло в спину на улицу, - призналась она, отдав ей Ванечку и проводя к слегка покосившему зданию брошенной больницы, вид которой был, однако, вполне обжитой. - В деревушке почти никого не осталось, вот мы и перебрались сюда с сынком, с козами и курками. А тут такая ферма! Тут вообще есть все необходимое для жизни, кроме людей. Эти словно отступали, бежали отсюда, столько всего побросав, что тут вполне можно жить... Не удивлюсь, если они и ракету свою тут бросили в шахте, но я, правда, не заглядывала... Как же ты-то выбралась, ведь из последнего письма я поняла, что не просто было?
   - Ой, Сталя, а я думала, что уже все..! - рассказала та.
     - Да, я сразу это почувствовала, почему и уехала с ним подальше от всех, - с печалью выслушав ее рассказ уже в просторной комнате, накрывая на стол, сказала Сталина. - Не хочу даже ломать голову, почему все это, но я все равно Ванечку никогда не брошу...
     - Я за этим же и приехала, - призналась ей Светлана, наконец-то расслабившись после не столь легкой дороги, которую она преодолела на одном дыхании. - А то, что нет людей, так это и хорошо. Там с людьми что-то такое происходит, что они, конечно, и сами понять не могут. Но зачем это нам. Все пытаются найти кого-то виновного во всем, потому что человек не привык, давно ли уже отвык брать ответственность, вину на себя, вот и уповая все время на кого-то, на предопределение, на дьявола. А что, милая, это так просто: пошел, помолился, исповедался и свободен, ни за что не отвечаешь, никому не должен. А если власть плохая, то совсем здорово, даже дьявол не нужен. Жизнь растения, ей богу, пусть и занятая очень, и суетливая, но все равно ты максимум только за себя, за свой кусочек отвечаешь, а на все остальное тебе глубоко плевать. Конечно, Сталя, попадаются и неравнодушные люди, но они так редки и несчастны, потому что всем лишь мешают жить, портят жизнь своим нытьем, своей правдой, как ваш Сахаров. Но среди них много и таких маньяков, как отец Джон, который свято уверен в своей правоте, в правоте своего дела, сколько бы горя оно ни принесло другим, но это для них не аргумент. Как и для красных были свои и чужие, так и для верующих, особо истово. Верные и неверные, праведники и еретики, добро и зло. Если не касаешься реальности, это все настолько верным кажется в теории, ведь и логика на том же строится: истина и ложь! Но стоит лишь подумать, а что же и в логике может быть истиной или ложью - ужас берет. Стоит во фразе переставить местами две ее части, как она может из ложной, стать вдруг логически истинной! Я даже не говорю о схоластике, о догматах, которые и проверять нельзя, потому что в них только надо верить! Да, до пятнадцати лет я получила хорошее образование, пока не оказалась на улице, буквально в грязи, после этого уже попав под сладкий гипноз святой веры, за что я, конечно, благодарна церкви. Но для того ли сама вера, чтоб жить ею можно было только в изоляции от жизни, уже как бы избранным? Как бы она помогла мне, останься я там, на улице, как миллионы и миллионы? Для кого эта вера, для чего? Чтобы запугать остальных, что и протестовать не надо, нельзя, что надо смириться, раз уж сама жизнь тебе досталась, как кара авансом, из-за одного лишь неудачно получившегося Адама? Никто даже соврать не пытается, что это кара за прошлую жизнь, что просто, ну, не понравился ты богу, не нашлось у него для тебя ничего, как и для тех детишек, что живут сейчас в толпе наподобие бродячих псов. Конечно, наша церковь старается помогать этим людям, обедами бесплатными их кормит, а сюда нас просто не пускают ваши собаки на сене. Но что и тем дает сама вера, как она может оправдать эту божественную несправедливость! Никак. Терпите и обрящете, хотя даже по Библии ясно, что обрящут очень немногие избранные. Но это вопрос не к богу, а к отцам церкви, к апостолам - это их слова. Странно, милая, после стольких лет в монастыре богу я продолжаю верить, но в самой вере разуверилась. Того ли это бога вера? Нет, теперь я уже уверена, что нет. Я не знаю, кто ты, наш Малыш, но тебе я верю, как дитя... Да, миленький, да! Ты меня понимаешь, я знаю! Боже, Сталя, как же я счастлива наконец-то оказаться с вами... Как же вы тут жили все это время вдвоем?
      - Ну, не все время вдвоем, - смеясь, отвечала подруга. - Сначала и нас тут все хотели приватизировать, приезжали разные молодчики в кожанах, толстые дядьки, ходили тут, руками размахивали, но потом вдруг исчезали куда-то, пока совсем не исчезли. Три или четыре главы района сменилось за это время. Больницу хотели то прикрыть, то продать с молотка, но, сама видишь, мы здесь. Нет, в деревне люди не выдерживают, почти все, кто мог работать, уехали в город, а старики повымирали от заброшенности и ненужности. Что-то никто на землю не рвется особо. И городок военный взять-то все хотели, но никто не хотел в него вкладывать, а кому он просто так нужен. Был вначале бзик. Слишком их ведь много, каждому хоть что-то хотелось урвать у родины, но постреляли друг дружку, стало поменьше, и уже на все подряд перестали бросаться. Теперь гоняются за тем, что сразу деньги приносит, я так думаю. Сама же слышала раньше, как они про землю спорили, чтобы не давать, а-то все иностранцы скупят. Время прошло, но никто что-то не скупает, никому не надо, только пустырей повсюду больше стало. Не знаю, я хоть и баба, но такой бестолковщины не могу понять...
     - Милая, это не бестолковщина, я бы сказала, - задумчиво произнесла Светлана. - Земля их не хочет, не станет она для них родить, лучше бурьяном зарастет на время. Она и не подскажет им, что же надо делать, а уж воровать они сами умеют. Конечно, это все ужасно для страны, но та ли это страна, разве их власть - это страна, сама Землица наша? Не в этом ли секрет? Видела я в городе, как эти, видимо, бывшие пионеры, грязный металлолом свозили отовсюду, так этого мусора и не жаль, пусть берут, но земля им не по зубам...
     - Да, но зато какая земля! Семечко стоит бросить, как все само вырастает, - похвалилась Сталина, кивая на стол. - Это все с нашего огорода, я ничего не покупаю, да и негде. Я ж девка была почти деревенская, к такому труду привычная, детдом наш в селе был...
     - Ничего, и я привыкну, - уверенно заявила ей Светлана. - Мы, между прочим, разным людям помогали, так мне и коров доводилось доить и с мотыгой в поле работать, да не на нашей земле. Да, милая, наш орден много людям помогает, но это меня только больше удручало. Почему же, помогая, не попытаться все сделать так, чтобы всем людям просто жилось хорошо? Не по-божески Земля устроена, но никто этого не хочет замечать, все стараются лишь поддержать таковой порядок, потому что избранных он устраивает. Не знаю, как тут прежде было, но сейчас что-то страшное происходит.
     - Трудно мне оценивать, но раньше, Светик, была у нас и какая-то справедливость, и равенство людей было, никто никого не чурался, - пыталась припомнить Сталина. - Да, в некоторой бедности равенство, но что эта бедность, если застолье было, если весело было, если никто завистью не страдал к другому? Любой мог выучиться на кого угодно, если мозги были, любую профессию мог избрать, только трудиться надо было. Добрые люди были, помогали друг другу...
     - И зачем вы все это сломали? - искренне удивилась Светлана.
     - Но разве не было и тех, кого жаба давила, кому все мало, мало было? Конечно, такие были, но тогда бы им никто не позволил высунуться, люди не любили таких. А тут вдруг все разрешили, и откуда ни возьмись все то и выползло из-под подворотен, а теперь и править стало, - язвительно поясняла свою точку зрения Сталина. - Ты же видела, какая нечисть в этих иномарках разъезжает, двери везде пинком раскрывает, но нас за людей не считая? Теперь ты - чужой, если не из их воровской шайки. Послушай одни их фамилии: Пентюшкины, Фигушкины... Нет, Светик, я тоже рада спрятаться ото всех тут, ведь даже рожать в последнее время стали только их жены, да пьянь с наркоманами. Конечно, тоже люди, но ты сама видела их деток... Кого из них улица вырастит? Какие у них будут идеалы, убеждения? А какое у них детство? Да, раньше нам подобное про ваш запад показывали, про голодающую Африку. Даже не верилось, что людей могут в таком скотском состоянии держать, пока у себя своими глазами не увидала. Понимаешь, мы ведь еще верили, что будем жить при коммунизме, потом детишки фантазировали, как они будут жить в новом двадцать первом веке научных чудес... И во что теперь этим верить? Что завтра он тоже покушает, что не замерзнет в подвале, не заснет навеки с мешком на голове, но хоть со счастливой улыбкой? Нет, как ни давили из нас слезу всей этой гласностью, но новая реальность настолько страшней оказалась, что если бы я верила, то я бы знала, кто тут в стране Антихристы беспалые, хотя, точнее, просто нелюди, потому что даже противопоставлять их вашему Христу - слишком большая честь для них! Дурость и доверчивость наших людей лишь и позволяет им верить в таких, да еще и чуть ли не обожествлять их, как моего почти тезку. Если бы я и поверила, так тоже бы лишь в того бога, про которого ты говоришь, но не в поповского только! Я этим замполитам с крестами еще меньше верю.
     - Как же нам Ванечку нашего воспитать? - озадачено спросила Светлана.
     - Ты надеешься его воспитать? - с улыбкой спросила ее Сталина, кивнув на кроватку, где тот сосредоточенно играл ее новыми игрушками, но все же иногда посматривал на них. - Мне часто кажется, милая, что он уже все сам знает, даже зачем он появился здесь. Иногда у него такой умный и глубокий взгляд, словно он сразу видит весь мир и тебя всю насквозь.
     - Да, я слышала у нас про подобных детей Индиго, для них даже специальные школы повсюду открывают, потому что они не совсем обычные, - вспомнила что-то Светлана. - Они совершенно независимые и словно действительно знают, зачем они здесь. Но они, говорят, могут быть и ужасными, если пытаться их сломать, подчинить.
     - Но не мы же будем это делать? - рассмеялась Сталина. - Светик, я уже вкусила прелести этой жизни, и ты сама, мне кажется, убедишься, что здесь, на природе, и невозможно думать о чем-то плохом вообще. Если даже нам здесь помешают, поедем еще дальше, сейчас много заброшенных деревень, но не вернемся в город, пока он вдруг сам этого не захочет, когда подрастет. Я готова даже в лес уйти, я и там выживу, потому что смысл есть. Ты согласна?
     - Да, Сталина, сил я своих не знаю, но с этим я полностью согласна, - твердо заверила ее подруга. - А власяницу я так и не сняла! О, и ты тоже? Что же нас может сломить? Ничто! Ой, он заснул...
     Ванечка и правда уснул... Выражение его лица стало вдруг серьезным, но постоянно менялось, словно он видел что-то во сне, иногда вдруг взмахивая ручками, словно крылышками...
     
  
     
     Глава 12. Полет Маргаритки
     
     Белокурый Малыш шел по сумрачной улице, освещенной щербатым рядом желтоватых фонарей и всякими завлекательными неоновыми вывесками, искусственные цвета которых тут никого не смущали. Здесь и гуртовался в основном ночной народ, начиная с этих тоже ярко раскрашенных ночных бабочек, только ему улыбавшихся просто, без всякого смысла, потому что он не был их клиентом, а его невозмутимость и приветливое выражение на удивление мужественного лица их даже приободряли, напоминали о чем-то напрочь забытом. Он и глазом не моргнул, когда на него чуть не налетел качок, спешащий из ночного клуба к своему черному джипу...
     - Ты что, малявка, под ногами путаешься?! Я тебе, бл... Блюк! - раздалось вместо последнего, когда качок врезался в фонарный столб и рухнул около него. Из джипа мигом выскочили два таких же здоровых напарника и, испуганно озираясь, заволокли его в машину, с визгом сорвавшуюся с места под негромкий смех проституток.
     - А ты силен, Малыш, - с деланным восхищением заметила на это самая старшая из них, все же чуть расстроившись, что потенциальные клиенты так бездарно, хоть и смешно исчезли...
     - А, что, Малыш, ты бы не хотел полетать с ночной бабочкой? Бесплатно. Ну, не зря же нас хотя бы называют так, - предложила ему совсем молоденькая путана в коротеньком, ярко-красном платье с большими розами, потому что ей почему-то сильно хотелось ему что-то сказать, сделать что-то приятное из того хотя бы, что она умела.
     - Ночные бабочки? Полетать? А ты бы сама не хотела полетать? - вдруг вполне серьезно предложил он ей, с каким-то странным интересом разглядывая ее, что она даже чуть смутилась.
     - Нет, Малыш, я этим еще не балуюсь, хотя, видимо, уже пора, потому что так на все это смотреть тошно, - ответила она печально, так, словно ей вдруг стало неуютно в ее наряде.
     - А ты даже не знаешь, что у ночных бабочек тоже есть крылья? - с улыбкой уже сказал он, беря ее за руку и как-то странно поглядывая ей за спину. - Нет, полетать серьезно, но только потом ты уже не сможешь не летать, так что, подумай.
     - Малыш, я это тоже знаю, что потом уже не откажешься, поэтому и боюсь пока, - мягко улыбнувшись ему и чмокнув в щеку, отвечала она, но не отнимала у него руки. - Если бы по-настоящему полетать, тогда бы я улетела отсюда навсегда и хоть куда...
     - Маргаритка, дура, не отказывайся на халяву, это же такой кайф, - подначивали ее соседки постарше, с интересом рассматривая этого странноватого Малыша, пока не замечая, что с ней происходит.
     - Я знаю все только настоящее, - сказал он ей, не сводя с нее глаз и вдруг сильно потянув за собой... и вверх.
     - Боже, Малыш, что ты со мной делаешь? - изумленно воскликнула она, почувствовав, что ее ноги оторвались от земли, а за спиной что-то затрепетало, издавая легкий шум... Но больше всего ее и подружек удивили его черные крылья, неожиданно распластавшиеся за спиной, с шумом загребая ночной воздух. И сам он изменился, стал большим, хотя его мужественное и без того лицо все же оставалось чуть детским. - Это, это... все правда? Малыш, но этого не бывает...
     - Маргаритка, не возвращайся только, не будь дурой! - только и успела крикнуть ей вслед самая взрослая путана, нервно доставая из сумочки папиросу, и уже сквозь слезы наблюдая, как их переливающиеся силуэты растворялись, теряясь между звезд. - Я же говорила, что это не просто глюки... Не просто!
     - Маргаритка, у тебя даже имя такое красивое, - кричал он, уже отпустив ее руку, чтобы не мешать ей самой научиться летать, точнее, не мешать ее крыльям, которые у нее и были похожи на огромные, полупрозрачные крылья бабочки, украшенные переливающимися в свете звезд цветами. - Ты не хочешь посмотреться в зеркало?
     - В последнее время и это стало для меня работой, - печально призналась она, но вдруг глаза ее распахнулись от изумления, когда он взял с неба Луну и протянул ей, задернув землю занавеской призрачного облачка. - Малыш, что же ты со мной сделал такое?!..
     Она не могла налюбоваться своим отражением, потому что на нее из этого большого серебристого зеркала смотрела та самая фея, какой она себя иногда представляла в далеком детстве, которое даже вспоминать в последнее время ей было противно. Глаза ее и сами светились как звезды, и одета она была в другое, легкое серебристое платьице... Но крылья, они были совсем настоящими, но такими волшебными, и с ними было так легко, словно она превратилась в свою лишь душу, которую давно уже прятала подальше, едва просыпалась, да и спала она после ночной работы почти без снов...
     - Ты, правда, не хочешь туда возвращаться? - спросил он, возвращая Луну на место, подлетев к ней ближе и взяв ее за руку.
     - Нет, ни за что! Я лучше просто сложу свои крыла и разобьюсь! - решительно сказала она, потому что теперь ей уже было, что терять, но потерять это было уже невозможно. - Мне и не к кому возвращаться, если уж честно...
     - Тогда полетели скорее, мне-то надо будет еще вернуться, - уверенно предложил он, чему она уже не удивлялась, а просто позволила взять себя на руки, потому что его крылья были гораздо больше и мощнее ее легких крылышек феи, не предназначенных для далеких ночных полетов. К тому же она испытывала такую нежность от его крепких объятий, что готова была лететь так всю вечность, осторожно целуя цветочными губами его крепкое плечо и что-то шепча ему.
     - Ты мне сразу показался каким-то необычным, сильным, и мне просто захотелось тебя полюбить, хотя ты и был Малышом, - тихо шептала она, стараясь не мешать его полету. - Но я еще никогда не любила, не знаю даже, что это такое, поэтому я тебе и предложила то... Но я все же знаю, что не то любовь, что настоящая любовь совсем другая, наверное, и что она похожа на этот полет...
     - Да, это так, но я хочу, чтобы в душе твоей вначале зажили все раны, к тому же, настоящая любовь вечная, и тебе не надо спешить познать ее, ты даже не познала до конца свое детство, Маргаритка, - улыбаясь ее восторженно сияющим, словно звездчатые сапфиры, глазам, отвечал он, стараясь не так сильно прижимать к себе ее горячее тело, источающее такую негу, что у него слегка кружилась голова. Она, может, даже испытала уже какое-то удовольствие от любви, но не ведав ее саму. - Начинай все забывать, просто засни ненадолго, пока мы не прилетели в страну детства...
     - Милый, я забыла сказать, что я.., - она с трудом призналась в этом, потому что и сама не хотела разрушить это нежданное счастье, - я обречена, у меня уже неизлечимая болезнь, которой меня...
     - Это не так, это вообще ничто, это даже не болезнь, - успокоил он ее, губами прикрыв ей глаза.
     Она и правда тут же закрыла их, стук его близкого сердца ее успокоил, и ей вдруг приснился самый настоящий сон, где она отчетливо видела себя порхающей над цветочной поляной среди подобных себе фей и эльфов, смеющихся звонкими детскими голосками, похожими на журчание ручейка...
     Она и очнулась из сна на такой полянке на склоне огромной изумрудной горы с далекой белой вершиной, с которой мимо нее и струился этот хрустальный ручеек с холодной водой, свежестью которой он и разбудил ее, смыв с лица все мрачные воспоминания...
     - Неужели мы так долго летели? - спросила изумленно она, опускаясь из его объятий на мягкую траву и разглядывая над собой ярко-синее небо с белыми, пушистыми облачками.
     - В земном времени совсем недолго, но теперь его нет для тебя, Маргаритка, - улыбнувшись, ответил он ей, расправляя ее слегка помявшиеся крылышки. - Прости, у тебя здесь пока совсем немного друзей, но разве в детстве нам было не достаточно и одного друга, самого детства? Я пока вынужден буду тебя покинуть здесь, но тебе не будет скучно...
     Говоря это, он нежно поцеловал ее в щечку, на которой сразу же вспыхнул цветочек, и махнул кому-то рукой. Тут же из рощицы к ним прилетели несколько фей и эльфов, похожих на тех, виденных во сне и сразу же начавших с ней знакомиться, пытаясь и с ним играться, теребя его огромные черные крылья, но он был слишком серьезен, хотя и не мог не улыбаться им в ответ.
     - Простите, ангелочки, я вынужден вас покинуть, но теперь у вас есть и Маргаритка, цветок которой украсит вашу жизнь, - отвечая им скупыми ласками, сказал он, и, глубоко вздохнув, вновь взмыл в синее небо, вскоре превратившись в маленькую черную точку.
     - Где тебя нашел наш Черный Ангел? - с интересом начали все ее расспрашивать, тут же увлекая в полет над поляной, над рощицей, чтобы показать ей свою страну.
     - Я уже ничего не помню, - растерянно призналась она, хотя совсем об этом не жалея.
     - О, это очень здорово! Значит, он тебя и нашел в детстве, - сказал на это один из эльфов, любуясь нежной Маргариткой на ее щечке, чувствуя при этом, как начинает звенеть синий колокольчик и на его щеке...
  
  
     Глава 13. Малыши
     
     Озабоченный чем-то Малыш, выйдя из сквера, пошел дальше по мрачной улице, где уже почти никого не было, даже фонари все были разбиты, и их поникшие усики только иногда вдруг начинали искрить приветливо, словно отзываясь на легкий гул его шагов, отдающихся дрожью в стеблях фонарных столбов. Он издали заметил тонкую полоску синевато-фиолетового света, пробивающегося сквозь щель в железной двери подвала огромного дома, в котором светились несколько окон, образуя подобие креста...
   Огромный подвал был перегорожен серыми, покрытыми плесенью, перегородками на множество мрачных тупиков, чем-то напоминающих собой один из этажей самого дома, но только без дверей и окон. Лишь в самом начале подвала светились две тусклые лампочки, освещая большое помещение, вдоль стен которого стелились, словно толстые змеи с потрепанной шкурой, всевозможные трубы, внутри которых журчала вода и еще что-то. Стены подземелья были исписаны какими-то знаками, стилизованными рисунками, под которыми на трубах, на ящиках, просто на кучках грязного тряпья сидели те самые беспризорники, которых днем в толпе легко спутать с бездомными псами. В самом теплом углу на большом деревянном кресле, похожем на трон, восседал самый старший и, похоже, самый сильный из них, что сразу же выдавал и его взгляд из-под насупленных бровей.
     - Ну, и что ты пришел? - выждав паузу, спросил он Малыша, презрительно сплюнув тому под ноги.
     - Да, я пришел, - спокойно ответил Малыш, мельком разглядывая всех остальных, так, оказывается, не похожих друг на друга, если приглядеться.
     - Кто тебя звал сюда, я спрашиваю? - властно, но достойно, не теряя спокойствия, спрашивал тот дальше.
     - Меня никто никогда не зовет, я прихожу сам, - глядя ему прямо в глаза, отвечал Малыш, стоя в самой середине этого мрачноватого, но вполне теплого помещения.
     - Я тебя и не звал, - насмешливо обронил тот, кивнув двум своим ближайшим соседям, которые были даже крепче его с виду, но в их взглядах не было такой уверенности в себе. Они покорно встали и, чуть набычась, вразвалочку направились к Малышу, поигрывая на ходу под лохмотьями худыми, но невероятно крепкими мышцами. Однако, не дойдя до Малыша, один из них как-то неудачно подставил второму подножку, и тот рухнул прямо на грязный пол.
     - Ты что, щен?! - грозно сказал тот, вставая и вдруг набросившись на обидчика, тут же повалив его на пол, по которому они и стали кататься, яростно нанося друг другу короткие, но хлесткие удары.
     - Эй, ты, тут я решаю, кого кому бить! - вдруг понимающе сказал их главарь Малышу, бросив в дерущихся обломок биты, которую держал в руках, словно царственный жезл.
     - Да, ты все решаешь сам, но за себя, - спокойно ответил ему Малыш, не двинувшись с места и не опустив взгляда, - за меня же никто никогда ничего не решает.
     - За нас за всех все решили наши родители, хотя мы не просили их об этом, - как-то печально заметила вдруг маленькая девчонка, сверкнув в его сторону огромными голубыми глазами из-под соломенной пряди волос, выбивающихся из-под вязанной шапочки.
     - Нет, мы все решаем сами, ты заблуждаешься, - мягко сказал на это Малыш, ответив ей таким же взглядом... Но он не успел объяснить смысл сказанного, так как в это время дверь вновь со скрипом распахнулась, и в нее ввалились несколько поддатых ментов с резиновыми дубинками в руках.
     - Ну, что, шпана, попались?! - грозно прорычал старший из них, направляясь в середину, где стоял Малыш, не дрогнувший и не отступивший ни на шаг, отчего мент даже замер не месте, никак не ожидая такой наглости...
     - Нет, гражданин сержант, мы не можем никуда попасться, потому что мы - вольные пташки, - еще более неожиданно заявил Малыш твердым голосом, с какой-то усмешкой взглянув на его погоны.
     - Это ты кого, шкет, назвал сержантом? Я - капитан! Или ты ослеп? - зарычал тот почти обиженно, с сомнением поглядывая на свои погоны.
     - Что вы, я вашему капитану и слова не сказал, - уже не скрывая насмешку, заметил ему Малыш, кивая на погоны другого мента, который тоже как-то заволновался под его взглядом.
     - Ты это что, специально подстроил? Или ты все же уболтал майора?! - на миг даже растерявшись от увиденного на плечах того, зарычал первый, надвигаясь уже на своего. - А ну, пошли на улицу, разберемся!
     - Что вы, товарищ... сержант? - слегка испуганно пытался что-то объяснить тот, заворожено глядя на его погоны. - Ну, то есть, я хотел сказать...
     - Ах ты, гнида, ах ты, подсидыш, а ну, пошли! - тот уже схватил его за руку, хотя второй был покрепче с виду, и поволок его к двери, чтобы не разбираться тут при мелюзге, а за ними следом устремились и другие, как-то странно пихаясь и даже озлобленно толкая друг друга...
     - Да, а ты, как я погляжу, не прост, - оценивающе произнес главарь, уже с интересом разглядывая Малыша и прислушиваясь к шуму потасовки за дверью, где менты, похоже, сцепились не на шутку, но вскоре куда-то исчезнув, словно догоняя друг друга. - Тебя не только звать не надо, тебя и не выкинешь... Ловко ты их стравил, однако. Скажешь, это ты пришел?
     Но ответить Малышу опять не дали, потому что теперь в дверь к ним вломилась кучка бандитов с одноглазым во главе, один глаз которого тут же вцепился во всех присутствующих, словно это был глаз мухи, а не человека.
     - Так, Сантим, гони скорей то, что должен, а-то тут менты что-то шныряют, - цыкнул он злобно в сторону главаря Малышей.
     - Да, только это вы, взрослые, им должны, а не они вам, - совершенно спокойно заявил Малыш, вновь не двигаясь с места, отчего одноглазый даже растерялся.
     - Я вам должен?! Скляр, выкинь его отсюда, - все же опомнился тот, не стал сам марать руки о мелюзгу, а постарался сделать вид, что просто не заметил того на полу. - Так, Сантим, жду, а ты, Лизка, вставай, на работу пора...
     - Что, под дружка мента хочешь опять подстелить? - вдруг довольно громким голосом спросил его Малыш, даже не глядя на здорового и нескладного Скляра, не спеша идущего к нему с опущенными почти до колен ручищами. - Так, он же импотент?
     - Да, сам под него ложись, скотина! - вдруг осмелев от неожиданной поддержки, резко выкрикнула та девчонка, исподлобья поглядывая на Малыша.
     - Это под какого еще мента? Так, это ты что ли сам ссучился?! - резко изменив направление движения, завопил тот громила, с лица которого еще не сошли отметины его недавнего пребывания в сизо. - Ах, ты, падаль, а чего ж ты на Серого валил, а? Где Серый? А почему это нас опять валят?...
     Не смотря на протесты одноглазого, толпа бандитов уже схватила его вслед за Скляром, хотя там и не все были с этим согласны, потому что некоторые, наоборот, пытались отбить главаря, но всем скопом повалив на улицу, где не было свидетелей.
     
     - Можешь не отвечать, я знаю уже, что это ты, - спокойно проводив тех взглядом и пряча деньги за пазуху, заявил Сантим, которого так прозвали, потому что в первом классе крутой спецшколы, куда его пристроил еще живой тогда папаша, он даже успел выучить несколько слов и по-французски, а не только по-английски... Но и только, потому что, когда его папашу грохнули свои же в разборке, вся их лафа кончилась, точнее, мамаша просто ушла к другому бандюге, взяв с собой лишь маленькую совсем сестру. Да, он бы и сам пошел к этой суке, только чтобы отомстить за отца, что тот сразу же понял, выкинув его на улицу из их же джипа. Нет, он совсем не обижался на мать, потому что на панель с сестренкой идти уж совсем было позорно, да и вряд бы их просто так отпустили из-за отцовских денег. Отец и сам это знал, поэтому заранее и матери все это разложил по полочкам, но только Сантима не смог убедить в такой неизбежности, даже зауважав после этого сына, хотя и не успел для него что-то сделать, потому что не зря и спешил...
     - Сантим, а кто он? - с любопытством спросил кто-то из Малышей, все взгляды которых уже давно были прикованы к Малышу, но тут все уже знали субординацию, хотя на улице и были совершенно свободны. Субординация была неизбежным следствием их сплоченности, без которой было почти невозможно выжить среди множества подобных банд, шаек ли, как пока еще называли их малолетнюю свору.
     - Просто он - Малыш, и этого достаточно, - с достоинством ответил Сантим, но уже глядя на Малыша, как на равного. - Ты к нам пришел?
     - Я пришел вообще, но и к вам, - ответил ему Малыш, сев рядом с Лизой, которая тут же прижалась к нему, потому что ей было всего шесть лет, и у нее никогда не было защитника, хотя тут ее не обижали. - Ты, Лизонька, успокойся, тебе не надо будет этого делать... Ты согласен, Сантим?
     - Конечно, согласен, но нас слишком мало, - хмуро ответил тот, вновь достав деньги и отсчитав часть. - Так, Васька и Санька, сбегайте в супер, возьмите, что надо и... Да, возьмите тортик для Лизки. Лиза, ты хочешь торт?
     - Да, очень хочу! - радостно ответила та, крепко вцепившись в руку Малыша и уже не отпуская его. У нее никого не было, потому что ее просто бросила в роддоме мать, а из детдома она сбежала, ведь там все ее почему-то обижали, словно она и была виновата, что родилась так неудачно, у проститутки. "И сама ты будешь проституткой, поэтому сиди и не вякай!" - шпыняла ее воспитательница, словно завидовала ей, потому что сама была страхолюдиной. И сколько она сама ни пыталась делать другим что-нибудь хорошее, ей только больше доставалось от всех, пока она не попала сюда. - Сантим, но, может, и другие захотят торта? Ведь это же так вкусно!
     - Ладно, купите и остальным парочку, чтобы Лизкин не трогали, - усмехнулся тот. - Но про водку лишь не забудьте, а то расслабитесь сейчас...
     - Спасибо, Сантим! - счастливо улыбаясь, сказала ему девчонка и даже послала воздушный поцелуй.
     - Лизонька, мне надо поговорить с ним, ты бы его отпустила? - тоже улыбнувшись в ответ, попросил ее тот, видя, как неохотно она отпускает руку Малыша.
     - Ничего, Лизонька, мы скоро улетим отсюда совсем в другие края, - шепнул ей на ухо Малыш, вставая и направляясь вслед за Сантимом вглубь мрачного подвала, где были слышны лишь звуки их шагов и капели.
     - Я знал, что ты должен был прийти, хотя не знаю - зачем, - сказал ему Сантим, останавливаясь в глубине подвала, где их никто уже не слышал, и закуривая. - Просто я не думал, что ты тоже такой же Малыш, как и мы. Во сне я не видел тебя... Но ты уже понял, как нам тут не просто живется? Их столько много и они все сильнее нас.
     - Да, так они все и считают, и пусть считают именно так, потому что вам нет дела до них, - отвечал ему Малыш, отказавшись от сигареты. - У них было время, но они сами его упустили, и теперь пытаются из мести и вас его лишить.
     - Но что мы можем сделать, как мы можем помешать им, если нам приходится выживать среди них? - немного сокрушенно спросил Сантим. - Думаешь, я не понимаю, какая кроха еще Лизка, но что уже ей выпало? Как бы мы могли помешать этому? Спасибо, хоть импотент ей попался, как ты сказал...
     - Никто нам не сможет помешать желать этого! - твердо ответил ему Малыш. - Но мы, Сантим, должны будем убедить в этом и других, даже своих врагов, ну, по глупости, понятно, ведь не вы же себя сами разделяете. Конечно, оградиться от этого невозможно, но мы вначале должны понять главное: никто не имеет права лишать нас детства, каким бы оно ни было! Мы от них никакого не требуем, но пусть не трогают наше! Мало кто из великих его затрагивал, даже Библия его почти не касается, больше себя детьми называя, ну, поскольку это неприкосновенное! Они все за это поплатятся, я и за этим пришел, но это уже вас не должно никак касаться. Но, Сантим, у вас и так не проста главная задача, ведь времени у каждого мало, а ты еще и спешишь повзрослеть, убить в себе дитя...
   - Ха, думаешь, я этого хотел? - усмехнулся тот. - Оно захлопнулось за мной, как дверца джипа, а потом зажило...
   - Нет, детство не заживает, но ожить может, - усмехнулся и Малыш. - Да, Сантим, а Лизу я заберу отсюда...
     - Это правильно, и, наверно, я зря им сказал купить водки, - виновато произнес тот, затаптывая сигарету, - хотя обмыть такие, может, и стоило бы...
     - Не волнуйся, они про нее уже забыли, - успокоил его Малыш, крепко пожав ему плечо. - Нет, я понимаю, что это непросто, что забыть можно, лишь вытеснив чем-то... Но ты не переживай, Сантим, у тебя тут прекрасный подвал, я это сразу заметил... Завтра утром ты его не узнаешь. Но я надеюсь, ты и сам знаешь, что это будет для всех, чтобы всех возвращать тут в детство. Поверь, тут всем хватит места. Ведь ты дальше и не ходил?
   - Странно, я всегда хотел уйти туда... насовсем, - с тоской ответил тот, - но словно боялся, что и то все повалит следом, и тогда нам вообще не останется тут места...
   - Я так и понял, потому что это не просто подвал, а тут целая страна, - понимающе кивнул Малыш, твердо добавив, - куда лишь взрослым нет хода, для них тут и останется мрак, они просто дальше твоего бычка и не пройдут, заблудятся в лабиринте. Нет, не все...
     - Ты знаешь, мой отец был бандитом, но он сам всегда хотел со мной поиграть в компьютер, потому что, как он признался раз, тут не по настоящему убивают, - хмуро заметил Сантим. - Иногда он даже играл, но это было так редко...
     - Сантим, я говорю про детство души, которое ведь может и не закончиться, - понял его мысли Малыш. - Учти, критерий - этот твой бычок, который будет теперь лежать тут всегда.
     - Ты знаешь, а я ведь стал уже сомневаться, и в себе сомневаться, еще бы немного, и я просто бы... начал их убивать, - признался с содроганием Сантим. - Да, и детей, может, тоже, потому что оставаться тут - еще хуже, сам знаешь. Я бы и себя убил... потом. Мне уже казалось, что я за этим и пришел сюда...
     - Это в прошлом, Виктор, - хлопнул его крепко по плечу Малыш, поворачиваясь в сторону света. - Пошли, там уже гонцы вернулись с кучей тортов.
     - Сантим, но они забыли купить водку, - виновато сказал один из его помощников, пряча от него глаза, потому что сам совсем не расстроился и уже успел пальцем зацепить кусок крема. - Колы набрали только...
     - Бе-е, меня сейчас стошнит от одного этого слова! - прорычал тот, даже продемонстрировав, что бы могло случиться, если бы те не забыли. - Я тыщу лет мечтал о таком торте... Налетай, братва!...
     Далеко за полночь, когда все крепко и сладко спали, Малыш взял на руки девчонку и вышел с ней на улицу...
     - Я люблю тебя, - прошептала она сквозь сон такие сладкие, как и торт, слова и еще крепче обхватила его шею ручонками, не замечая, что он стал большим, а за спиной у него вдруг раскинулись огромные черные крылья...
     
  
  
     Часть вторая. ПРИШЕСТВИЕ
     
     Глава 1. В девственном лесу
     
     - Светик, ты можешь поверить, что прошло уже семнадцать лет, как мы здесь? - спросила подругу Сталина, сидя на завалинке небольшого домика среди леса и лузгая с ней семечки.
     - Трудно сказать, иногда мне кажется, что прошла целая вечность, а иногда - словно один, лишь нескончаемый, день, - улыбнулась ей подруга загорелым, слегка обветренным лицом. - Но чаще я все же думала, что время тут вообще потеряло какой-то смысл. Там, это вряд бы удалось почувствовать, даже в монастыре, это я точно знаю. И там я бы и не нашла той родины, куда хотела вернуться, но тут ведь она такой же и осталась спустя даже века. Что может измениться в лесу, который Данте счел сумрачным итогом? Ничего и все, стоит лишь углубиться в него, сменить место. Правильно мы сделали, что перебрались сюда, потому что лучше уж вообще никакой цивилизации, чем та, полуразрушенная псевдо...
     - Да, но я-то сменила на лес ту псевдо, да еще и полуразрушенную, а ты променяла на нее вполне просвещенную Европу. Тебе нисколько не жаль? - впервые за эти годы спросила ее об этом Сталина.
     - Милая, и что бы мне такое вспомнить, чтобы пожалеть? - со смехом ответила ей подруга. - Думаешь, я не пыталась вспомнить? Пыталась, много раз пыталась, но так на ум ничего конкретного и не приходило. Одно только и вспоминала, что не выполнила просьбу отца Джона...
     - Какую, Светик? - равнодушно спросила Сталина.
     - Он просил меня посмотреть, есть ли у Ванечки тот самый магический знак, ну, три шестерки, - честно призналась подруга, потому что они никогда не лгали друг другу, - знак Антихриста, как они считают, потому что и в век научных чудес все еще верят в чудеса другие, необъяснимые.
     - А если у него есть этот знак? - так же спокойно спросила Сталина. - Что тогда?
     - Ничего, - так же спокойно ответила ей подруга. - Мы - его приемные матери, этим все сказано. К тому же, ты ведь знаешь, как я отношусь к тому миру.
     - Нет, Светик, я даже не тебя лично спрашиваю, а просто думаю над всем этим, - пояснила ей Сталина. - Эти знаки для меня не важны, потому что я и так знаю, каков наш сынок. Мне кажется, что он уже тяготится лесом, что его тянет туда, хотя ведь он так еще молод. Мне немного страшно...
     - Мне тоже, - призналась та. - Я бы сама никогда не ушла отсюда, но он ведь уже мужчина, и здесь его стоит понять.
     - Согласна, здесь для него и невесты нет, - тепло улыбнулась Сталина. - К тому же, как мужчину, его и дело настоящее интересует, это понятно, ведь все равно он - человек нового времени, нового века. Что будет, Света?
     - Теперь это уже не нам решать, - вздохнув, ответила та, и вдруг встрепенулась, почувствовав дуновение ветерка.
     
     - Привет, мамули мои любимые! - радостно приветствовал их высокий, светловолосый парень с ярко-синими глазами, выходя из леса с большой связкой рыбы и корзиной отборных грибов. - Как, будем рыбу готовить, почистить?
     - Милый, это мы сами сделаем, - беря у него рыбу, сказала Сталина. - Ой, а это что за царапина?
     - А-а, с Мишкой боролся, а он, ясно, когти не стрижет, - отмахнулся Иван, сорвав какой-то лист и растирая им ранку так, что та вскоре исчезла совсем.
     - Ты его хоть рыбой угостил? - все же скрывая некоторое волнение за смехом, спросила Светлана. - Кстати, я вижу, что-то еще произошло?
     - Да, мамочка, - немного нахмурив брови, ответил Иван. - Встретил я там человека, и мне что-то не понравился его взгляд... Нет, не в том плане, а просто какой-то он совсем потерянный, как убитый... Нам нужно идти туда.
     - Прямо сейчас? - сдерживая волнение, спросила Сталина.
     - Нет, не обязательно, но все же на днях, - погладив ее по плечу, сказал Иван. - Да, я бы тоже остался здесь навсегда, так тут хорошо, совсем не похоже на преддверие ада, но надо идти... Конечно, мне жаль вас отсюда уводить, но как же я брошу вас. Теперь мое время заботиться о вас, мои голубки.
     - Господи, сынок, я что-то так волнуюсь, - честно призналась Сталина, даже опустив руки.
     - Да, Ванечка, мы всегда с тревогой ждали этого дня, - добавила Светлана, теребя его кудри.
     - Мне жаль вас огорчать, поверьте, любимые мои, - сочувственно произнес он, обнимая их обеих. - Но вы и сами знали, что этот день наступит, и с этим ничего нельзя поделать. Вы сами меня учили верности долгу, и я помню все это, потому что это все было во мне и с самого начала. Да, вы были правы, я знал, зачем я сюда пришел, и время этому настало. Ужасное время, ничего не скажешь, но вы меня правильно поймете, ведь мы научились понимать друг друга за эти годы. Мир этот все может рассудить иначе, но он потерял право судить, поскольку и прежде злоупотреблял им. Он даже не судил, а сводил счеты, считал ли выгоду от приговоров. Он сам себя загнал в тупик, все сделал тупиком, откуда сам и не выберется уже.
     - На чьей стороне ты, сынок, ты можешь это сказать? - доверчиво спросила Светлана.
     - Мамочка моя, там все не так просто, как считают те тупицы, но я вам со временем все расскажу, - успокоил он ее, продолжив чистить рыбу. - Твой пастырь может счесть себя правым, но это его только личное право, поскольку он даже не знает, а он ли это сам, или это лишь его отражение в кривом зеркале всеобщего заблуждения, почему он и не знает, а где у него правое, а где левое. Если бы он просто верил, но ведь он свято убежден в том, чего не знает. Да, человек познал добро и зло, но он так и не познал истину. Он даже не знает, а что же такое добро и зло на самом деле, есть ли они вообще. Простите, мои милые, но все это он познал через чувственность Евы, не более того, но другого бы ему пока и не позволили. Но сердца ее он не имел, отчего и ее мог счесть только грешницей, но по себе лишь судя, по своей получувственности-полурассудочности, мечущейся между сознанием и подсознанием, постоянно не решаясь сделать выбор, ну, за редкими исключениями. Нет, не подумайте, что к человеку слишком завышены требования, ведь он еще вовсе не вершина эволюции, а лишь очередная ее вершинка, не последняя. Но свои возможности он уже исчерпал. Это может показаться жестоким, но в природе нет такого слова, это тоже из разряда полу-сущностей, выдуманных человеком для объяснения своего же глупого, но хитрого поведения. Другое дело, что почему-то все это он видит только в других, где это не видно, но не в себе, на кого и должен посмотреть в первую очередь. Если же он в себе не видит жестокости, то будет ли нечто жестокостью к самому себе..? Нет, простите меня, милые мои мамули, но мне просто трудно вам все сказать сразу, потому что даже в этом нет самой сути, потому что это не мной придуманные слова, понятия, чтобы пытаться переиначить их отсутствующий смысл.
     - Сынок, и не говори все сразу, нам и так не просто осознать, что ты вдруг стал взрослым, - почти взмолилась растеряно Светлана. - Это все так неожиданно.
     - Да, давайте лучше приготовим ужин и подумаем, как же нам перебираться в тот мир, от которого мы уже и отвыкли, - тоже немного растеряно предложила Сталина, сосредоточенно занимаясь грибами. - Я ведь, например, даже не представляю, что там сейчас происходит.
     - Ты думаешь, мамочка, что там что-то принципиально могло измениться, если не изменились принципы? - с улыбкой спросил ее Иван, закончив чистить рыбу и разводя очаг. - Могу заверить, в головах этих людей нет ни одной свежей, как эта рыба, идеи, они уже даже отказались от их поиска, решив обратиться к самому надежному, то есть, к единственно известному средству, к дубине, благодаря которой и стали якобы разумными. Теперь их волнует только одно, в какой бы это словесной обертке преподнести всем. Но мозги, умы человечества отказались им тут помогать, уже поняв их обреченность. Даже философии больше нет, осталась лишь методология практической жизни, существования. Увы, они не способны воспользоваться тем, что им уже дали. Мне, правда, кажется, что и умы их похожи на Дедала, который сам не знал секрета построенного им Лабиринта и сам из него не смог выбраться, ну, поскольку он возводил его стены, а не саму пустоту, путь из него, из самой себя.
     - Ох, куда же мы денем наших животных? - вдруг вздохнув, заметила Сталина.
     - Я сказал тому человеку, чтобы он пришел и забрал их, потому что сам он не знает, что делать, а они решат за него, - спокойно ответил ей Иван. - Странно, да, скот знает, что он должен жить, есть, кормить человека, а тот не знает, зачем он должен жить, едва лишь стоит задуматься над этим. Нет, я опять не про женщин говорю, вы знаете это, я говорю о мужчине, считающем себя разумным. У одного его просто нет, но уже двое друг друга понять не могут. Да, а ведь женщина - это род, это время, а мужчина - это человечество, пространство, хотя пока тут тоже сплошная путаница. Нет-нет, любимые мои, ваш род - это я, поскольку во мне плоть - это совсем не главное, это вообще ничто, что я бы мог и другим подсказать, но увы... Что сказать здесь, где почти все считают, что души просто нет? А там, где считают, что есть, но совсем не нужна? Может, церковь тут порадует, мама Света? Чем лишь, что и потом с нею будут лишь вечные проблемы? Уму непостижимо! Творцу больше делать было нечего, кроме как создать проблему, а потом вечность возиться с ее разрешением, как он возился с тем народцем, забросив всю остальную Вселенную, к счастью! Сколько же лет он мучился, прежде чем послал сына с этим разбираться?
     - Боже, сынок, слышал бы тебя отец Джон! - всплеснула руками Светлана.
     - Тезка? Ничего, еще услышит, - с усмешкой пообещал Иван.
     - Нет, сынок, это страшный человек! Зачем? - испугано воскликнула она.
     - Но человек, мамочка, только человек, - успокоил ее Иван, доставая из очага рыбу, - которому для полноты необходимо еще некое определение, поскольку просто человек звучит еще не совсем гордо, а как-то одиноко, гомогенно...
  
  
  
     
     Глава 2. Вольный философ
     
     Через два дня они и отправились в путь, сразу же заметив, как из кустов вышел тот немного запуганный человек с клоком сена в руках и осторожно подошел к их козочкам, которые его совсем не испугались, а тут же принялись за еду...
     - Ох, хоть здесь спокойным будет сердце, - вздохнула глубоко Сталина, и они пошли дальше, понемногу успокаиваясь, потому что лес постоянно менялся на глазах, а к этому быстро начинаешь привыкать, не страшась и других перемен...
     Конечно, с огромными пространствами сплошь вырубленной тайги, искореженной гусеницами техники, смириться было труднее, но они ведь понимали, что лет за сто и пни эти сгниют, и новый лес встанет, потому что сама природа была неуничтожима, она просто тоже постоянно менялась, претерпевая порой и глобальные революции, катастрофы, напрочь меняющие облик Земли и состав ее обитателей.
   Но никто еще те и великие катастрофы не называл великими же трагедиями, пока дело не коснулось самого человека, который в отношении себя самого напридумывал множество всяких терминов, от гуманизма до инквизиции, почему-то лишь себя сочтя венцом творения, чуть ли ни конечной целью мироздания, хоть даже время его существования было каплей в море прошедших времен.
   Да, кто же виноват, если остальные твари божьи такого придумать не могли, если их бог обделил разумом, то есть, способностью придумывать всякие словечки, давать имена другим? Понятно, что, даже признав абсурдность жизни этого человечка, его все равно становилось жалко, хотя только к нему и у Творца были претензии.
   И слезы гуманизма неизбежно выступали на глазах экзистенциалистов, еще недавно жалевших этого Сизифа, занимавшегося не просто бессмысленным, но еще и тяжким трудом. Но все равно, мол, она тоже вертится! Все равно не зря, хоть и не понимая - зачем! Если я качу камень, я существую, даже когда опять качу и качу, и качу! Велик сам смысл - я существую! Ну, а вопроса "зачем?" и нет в природе, тут тоже важно - почему! А потому! Это все знают. Ну, нравится потому что сам процесс, который не зря ведь и столь поэтов воспело...
     Но все же как-то непоследовательно получается: если уж есть за что человека жалеть, то, может, не бессмысленна и сама жизнь, и вся эта окружающая реальность, хоть смысл ее философами и не был понят до скончания самой философии? То, что не понято, еще же не однозначно абсурд? И до этого философы не понимали смысла нашей жизни, но абсурдом же это не называли, пока не прочли Кафку? Нет, но если уж мы доказали вдруг абсурдность, то и выводы из этого надо делать соответствующие, а не издеваться над этим великомучеником, еще и подначивая его: кати, кати, все равно возвращаться!
     А так получилась странная картина, философия опять отказалась от абсурда, вернулась к гуманизму, прагматизму, все стало опять нормальным, понятным, но вдруг повсюду только и разговоров, что о скором потопе, новом ледниковом периоде и прочих катаклизмах. Или это уже другой абсурд, некое противоречие, нестыковка ли с природой, а не внутри общества? Да, там что-то с богом не вышло, тут уже неразбериха и с объективной реальностью, пусть даже под библейским опять названием, но ведь это уже абсурд совсем другого плана получается, уже абсурд самой философии, которая что-то совсем запуталась в своем миропонимании или же что-то вдруг скрывает от человека не философствующего.
     А что еще скрывать, кроме того, что кому-то все равно работать надо, даже эти камни на гору катать, потому что не самим же философам пахать, сеять, жать, печь и прочее, да еще и имея достаточно свободного времени для философствования, поскольку думать приходится самим, так как ничего с искусственным интеллектом не получается, думать компьютер за мыслителей отказывается, хотя может вмиг сосчитать все за всех банкиров сразу.
   А, значит, приходится дурить этих глупых "сизифов", что все равно не зря, что даже очень прагматично, нью-позитивно, юппиительно и еще много чего! К тому же, смысл и цель, оказывается, не впереди, не в будущем, а, наоборот, позади, там, откуда мы и появились, ну, в той самой... Черной Дыре, явно, аннигиляции. В России он, как в последнее время оказалось, и вообще всегда где-то сбоку, куда постоянно приходится сворачивать то линию партии, то курс реформ, потому что тут главное, чтобы было не натоптано, не хожено, чтобы сразу нельзя было понять, а что же мы делаем неправильно, если мы - первопроходцы и сравнить не с чем!
     Ну, с чем, скажем, можно сравнить суверенную демократию, как, например, суеверную религию или же осредненную философию, где марксистско-ленинская диалектика очень удачно была скомбинирована со всеми остальными на тот момент, где сразу нашлось место и для материи, и для бытия, и для всего идеального, что у них, на Западе, было взято и вместе с их остальными достижениями науки и техники, то есть, просто техники? Отдельно с их философиями сравнить нельзя, как и отдельно с бывшим материализмом, ну, а по отдельности и вряд кто будет это делать, потому что это, действительно, абсурд какой-то, а точнее даже некий философский сюрреализм...
     - Точно, сюрреализма еще, вроде, в философии не было! - радостно воскликнул Семен Матвеевич, уже который год находившийся в поисках своего пути на этой стезе, едва лишь все запреты были сняты, но ориентиры так и не были обозначены на этой необъятной целине или даже философской ниве, где ведь до сих пор так и не был решен главный вопрос философии о примате материи или сознания, ну, поскольку эти проклятые западники почему-то и не решали его, а мы со своей стороны, понятно, в одиночку прорыть этот туннель не могли.
   А нужно было, очень нужно, поскольку и государство никак до сих пор не могло определиться с национальной идеей, которая, естественно, и не могла быть без философской подоплеки. Какая, вот, главная идея была в коммунизме? Чисто материальная: от каждого - по способности, каждому - по потребности! А какая теперь должна была быть уже в суверенной демократии, тоже в этакой сюрреалистичной модели общественного устройства? Да, тоже сюрреалистичной, потому что противоречий быть тут не должно.
   - Черт, но ведь тут такой простор для творчества, что не просто дух перехватывает! - дух у него и впрямь захватывало порой, когда он взмывал мыслью над повседневность, а потом словно оказывался в невесомости бытия. - Тут и от каждого можно столько всего, а уж каждому столько надо, что разве все перечислишь в одной фразе, точнее, в одной идее! К примеру, от каждого - по ребенку, каждому - по машине, квартире и так далее, но за каждого - разное! Конечно, это вроде бы уже и не сюрреализм, а вполне в русле политики. Но тут и не обязателен сюрреализм, ведь это уже практика как бы воспроизводства самого общества. Можно и вообще тут все просто в деньги перевести, чтобы лаконичнее было, ведь у кого-то же и машина, и квартира уже есть, а про деньги сказать, что они есть, это как-то не философски. Да, а где есть это само есть?! Ну, есть у меня рубль, тысяча, но разве это деньги?... Вот, вот, это уже опять сюрреализм, что опять не противоречит...
     Конечно, хоть Семен Матвеевич и постарел за эти семнадцать лет, но он просто и тогда, в самолете, только выглядел староватым от преждевременной зрелости ума, поэтому все еще был ничего и сразу же узнал ту соседку, которой, оказывается, все же дал свою визитку перед тем, как заснуть, а уж потом запамятовал...
     - Простите, Семен Матвеевич, мы просто зашли к вам ненадолго, чтобы хоть сориентироваться чуть в городе, - извинялась Светлана за всех, когда они запыленные и усталые, исключая, правда, Ивана, заявились к нему среди бела дня, хотя ему было все равно, потому что он был на пенсии, а работать философом было негде. Философию сейчас только преподавали, хотя новой еще не было ни своей, ни чужой, но зато просто чужих, новых для нас, было много. Ну, как и экономики, которой тоже не было, но экономистов была та самая логическая, чертова ли куча.
     - Заходите, заходите! - он даже обрадовался гостям, потому что последние лет пять вообще жил анахоретом, просто ли отшельником, ведь даже поговорить во всем городе было просто не с кем, никого это давно не интересовало, как и любая болтовня, в которой все наоборот получалось, чем в жизни, или же чересчур понятнее, отчего еще более тошно становилось. Поэтому он в одиночку и занимался всякого рода новотворчеством, но, в отличие от столичных коллег, не имея доступа к печатным органам, потому его бред никто не публиковал, хотя, как любой бред, его был не менее оригинален. Но это как раз и не интересовало никого из "новых" философов со старыми степенями, званиями и знакомыми отчествами, не говоря уж о фамилиях. Да и кто бы пустил чужака на дележ и умозрительного пирога родины, столь долго выпекаемого их отцами, учителями, вознесшимися этакими вековыми дубами, елками ли над сотворенной, высосанной ими же пустыней совкового разума? Хорошо еще, не эвкалиптами! Не важно, что материально могучие кедры тут стали мистически крохотными можжевельниками из ландшафтов богатых мира сего, главное, чтобы ни один псевдосоветский волчец не пробился вдруг в хотя бы плодоносящие кустарники мыслишек, цветущие пышной... зеленью. А уж что соврать, и совковые философы, и их постсовковые потомки прекрасно знали - что угодно, лишь бы соврать, в чем и заключалась суть их философии, которая даже в материалистическом варианте должна была чем-то отличаться от жизни, особенно такой, которой ни один из сынков, внучков ли не захотел бы существовать наяву, материалистически, привирая лишь со скрещенными пальцами в карманах отцовских штанов. К счастью, истинных философов это почему-то не обижало до глубины души, хотя, понятно, и выворачивало их карманы до основания.
   - Конечно, мне угостить вас особо нечем, но зато площади у меня столько осталось, что вся пенсия на ее оплату и уходит, поэтому я с удовольствием сдам таким людям пару больших комнат, насколько я понимаю некоторые ваши затруднения, - и в нем материализм пытался побороть философа. - Простите, конечно, за прямоту, но что поделать, мозги-то еще остались, да только никому они больше не нужны в этой стране, где правит уже не сама материя, а ее завтрашнее перевоплощение и не только под фуражками...
     - Нет, это вы нас простите, Семен Матвеевич, мы совсем не хотели вас стеснять, хотя у нас, действительно, такая проблема существует, - извинилась и Светлана. - Мы только что пришли из лесу, но покушать купили по дороге...
     - Да? А я только что о лесе нашем и размышлял, - поразился он такому совпадению. - Так, дорогие гости, если мы договорились, то чувствуйте себя, как дома, умывайтесь, располагайтесь, вот, в этих комнатах и пойдемте пить чай, уж чаем-то я вас славным угощу, потому что я без чаю просто не мог жить, думать, то есть, работать. Да, конечно, я и это сейчас все порежу, приготовлю, пока вы отходите от дальней, как я вижу, дороги. Вы, молодой человек, как я понял...
     - Наш со Сталиной сын, Иван, - тут же представила всех Света, которой как-то сразу стало легко и весело, словно она опять попала домой. Вскоре они со Сталиной уже хозяйничали на кухне, чем весьма обрадовали старика, хотя чай предоставили заваривать ему, поскольку для него это, действительно, был некий священный ритуал, а таковой у каждого должен быть, причем не обязательно религиозный, но в чем-то все же священный, ведь любой человек должен что-то почитать, уважать, порой как последнюю опору, твердыню, даже и соломинку...
     
     - Но, уважаемый Семен Матвеевич, а почему вы считаете это сюрреализмом? - Иван с радостью поддержал его рассуждения, разглядывая множество иллюстраций Дали в простеньких рамках и с наслаждением попивая душистый, крепкий чай после сытного обеда, от которого хозяин даже слегка посоловел с непривычки. - Во-первых, я бы усомнился и в самой реальности множества вещей, объектов, а, во-вторых, много ли в жизни их реальных сочетаний, а не просто привычных? Ну не сделали еще часы на мягких ковриках, но разве это сейчас проблема? Город ваш - вот это действительно нагромождение нелепостей, каких-то каменных пещер примитивной формы. И вы хотите, чтобы человек в них не остался пещерным? Я поразился, ведь там огромные пустые пространства девственного леса, а вы тут теснитесь в каменном лабиринте, словно прячетесь от природы, вас ли тут запрятали, как огромное стадо Минотавров, разумных вроде бы, но зверей. Или вы себя таковыми не считаете в этих клетках, здесь для вас и есть свобода? Не абсурдна ли она тогда?
     - Ну, во-первых, зови меня просто дедом, так короче, потому что, во-вторых, я бы таким внуком гордился, да, голубчик, для лесного жителя ты неплохо соображаешь, - с изумлением разглядывая этого молодого и очень сильного с виду юношу, заметил ему тот. - Я, честно говоря, так никогда о наших городах не думал, они вроде бы весьма рационалистичны и для проживания вблизи работы, и для всяческого обеспечения больших масс населения. Раньше же всякий торговый и ремесленный люд прятался за стенами городов-крепостей от разбойников, врагов, поближе к охране феодалов.
     - Да-да, дед, оставляя разбойникам все, что за стенами, то есть, все буквально, но всеми силами оберегая от них свои клетки, строя и для них, но чуть похуже, потому что в идеале все должны жить в клетках, - улыбнулся Иван, с удовольствием его так назвав. - Для человека это привычно, естественно, потому что он сам живет в клети своего тела, не может оттуда выбраться, и все остальное делает сообразно тому, одевая свою клеть в покровы, окружая стенами... Бог его и там найдет, Он и сквозь стены видит. Видите, дедусь, Богу все же отдается некая функция объединять всех зверьков в норках в нечто общее с помощью тех способностей, каких нет у человека, от каких он и сам отказывается. И в церквях люди тоже собирались толпой, стадом вокруг пастыря, думая там о чем-то общем. Да и в городах люди селились потому, что им нужно какое-то общение, объединение вокруг каких-то общих задач, но уже за пределами норок. Все строится на некоем ужасном противоречии между предназначением, предрасположенностью человека и его ограниченными возможностями. Но в итоге получилось, что, хоть человечество и достигло общими усилиями неких высот, сам человек так и остался той норушкой по своему мышлению, по своей морали и прочему. И я говорил, что он вполне бы мог жить и более широко, более привольно, заменив стены открытым пространством... Да, я уже заметил, что обманчивая близость нужных объектов сейчас сполна компенсируется вашими заторами на дорогах.
     - Что поделать, сейчас и у нас богатые стремятся жить привольнее, по окраинам, но работа, торговля и прочее по старинке тяготеет к некоему центру, к площади Форума, - старик даже заслушался, не пытаясь того перебивать.
     - Нет, я даже не потому подчеркиваю все эти противоречия, что их стоило бы исправлять и так далее, - Иван же нашел весьма достойного собеседника, - а потому что всему этому пришел конец... Увы, представь, дед, себе ситуацию уже природной катастрофы, которая как бы и не должна была случиться в городе, где природы вроде бы и нет... Ну, в природе-то катастрофы постоянны, но там все быстро восстанавливается, начинает жить и в чуть измененных условиях. Что будет с городом, в котором все те системы рухнут разом, а ничего иного в нем нет? Это крах. Засыпал вулкан Помпеи, и города, горожан, помпейцев не стало, хотя все вокруг продолжает существовать, чуть изменившись... Нет клетки - нет зверя?
     - Ну, внучок, нам не обязательны природные катастрофы, у нас, вон, после реформы все заводы в городе остановились, а..., - дед даже сам растерялся от этого своего "а".
     - А город продолжает упрямо жить по старому, - улыбнувшись, продолжил внук. - В природной катастрофе он весь рухнет, как чуждое, абсурдное строение. Потоп зальет, водопровод прорвет, электростанция разрушится, снегом засыплет, да мало ли... А огромная масса людей не может жить без города. Она обречена. В лесу мы бы просто построили новый дом вместо рухнувшего, и больше ничего бы не изменилось. Но я еще и о другом хотел сказать... Понимаешь, дед, у человека вскоре отпадет необходимость прятаться, он и не сможет этого сделать. Кстати, пока мы шли, я заметил, что многие люди на ходу разговаривают со своими знакомыми по этим... мобильникам, причем, как я понял, расстояния тут не играют никакой роли. Представь теперь, что они это смогут делать без мобильников, смогут спокойно слышать мысли другого, как и я - их...
     - Как и ты?! - ошеломленно переспросил дед, даже заволновавшись чуть.
     - Да, хотя это совсем не важно, - равнодушно отмахнулся Иван. - Зачем тогда вообще нужны будут города, эти огромные здания, если будет не важно совсем, где двое собеседников, партнеров проживают? Делать какую-то совместную работу? Но зачем такая работа, если ради нее надо сооружать это все, да еще и подверженное такому риску? Ах, это нужно власти, ей нужны столицы, ей нужны страны и прочее, где бы подвластные проживали уже в своих клетках? Да, дед, в этом проблема. Заводов нет, но города этой власти, этим феодалам, нужны, потому что без них они сами теряют смысл. Но о какой мы власти говорим, если для того нового человека, даже для этих людей с мобильниками все это теряет смысл, становится тем самым сюрреализмом, полным абсурдом? Смысл остается только в энергии и информации, пока еще нужны мобильники. Не зря ведь власти сейчас, особенно в религиозных странах, всеми силами противоборствуют этой новой информационной системе, тому же Интернету - это их конец.
     - Ванечка, но откуда ты это знаешь? Мы же ничего такого даже не обсуждали? - изумилась уже и Светлана. - У нас даже телефона там не было!
     - Мамочка, я же сказал, что это для меня не проблема? - ласково ответил ей тот. - Нет, проблема, потому что все эти знания не столь и радостны, но мне приходится это знать. Дорогие мои, ваш отец Джон в одном прав, это время пришло, только он не совсем все верно себе представляет. Никто из людей не мог знать раньше, что же будет конкретно происходить, на свой лад пытаясь разгадать те предупреждения, которые все же были даны людям, как руководства к действию, но до того момента, не далее. И отец Джон попадает в ситуацию не лучшую, чем у властей, поэтому он тоже будет защищаться от этого нового, но, увы... Что они смогут сделать с новым человеком, которому все их мысли будут ясны? Обмануть его?
     - Внучок, я не понял, о каком это ты времени говоришь? - совсем уже озадачено спросил Семен Матвеевич, все же догадываясь, но как ученый не соглашаясь сразу с чужой точкой зрения, с нюансами ли ее, хотя тоже так думал порой.
     - Ты прав, дед, я говорю лишь о новом скачке вашей эволюции, но не о библейских сказках, - с улыбкой ответил ему внук. - Однажды появился ваш питекантроп, потом кроманьонец, но это же не конец, как ты понимаешь. Человек должен вырваться из своей звериной клетки и обрести полную свободу разума, но ты же понимаешь, что теперь возникли и новые осложняющие факторы. Во-первых, человек уже и сам владеет механизмом мутации, а потом своим рассудком он может попытаться воспротивиться эволюционному скачку других, и силы у него на это есть. Да, поэтому я и здесь, чтобы помешать ему. Вы же знаете, что и в Библии наступлению царства небесного предшествует Апокалипсис, Армагеддон, и это не просто сказки, потому что силы земного зла чрезмерно огромны. Но Создатель не стал был это все создавать, чтобы просто проиграть дело им, это дело уже неземное, а всеобщее. Но вы сами понимаете, что само добро как таковое бессильно против зла, иначе бы оно и не было добром...
     - И что же тогда в силах... то одолеть? - смущенно поглядывая на него, спросил осторожно новоиспеченный дед.
     - Зло, - спокойно ответил внук. - Но как бы абсолютное зло, которому никакое другое зла причинить уже не сможет. Смешно, когда недалекие люди утверждают, что абсолютное зло - это то, которое противостоит абсолютному добру. Неужели весь смысл в том, чтобы они еще и уничтожили друг друга, аннигилировали? Но вы же сами понимаете, что тогда бы и Вселенной, и вечности не было бы. Просто это две взаимодополняющие друг друга сущности, как, например, энергия Вселенной и пустота, где каждая по отдельности не имела бы смысла, реальности. Дело все в том, что жизнь, разум особенно, как бы и пребывают на границе раздела всего, они и выполняют граничную задачу поддержания вечного хода часов Вселенной, которая сама себя понять, сама себя организовать, естественно, не может. Но от этого пограничника, вечно пребывающего в ситуации выбора, можно ожидать что угодно, а ведь это его главное преимущество - право выбора, за счет чего и происходит постоянное обновление вечной Вселенной.
     - Выходит, что ты и есть... Антихрист? - очень решительно, даже сжав кулачки, как Павлов на известном портрете, спросил Семен Матвеевич, стараясь показать, что он чужд всякого ханжества.
     - Можно и так сказать, - мягко усмехнулся Иван. - Отец Джон так бы и сказал... Тебе нужно сообщить ему, мамуля. Нет, не волнуйся, я даже прошу тебя это сделать. Ты можешь сама убедиться... Подойди ко мне, я тебя умоляю. Да, взгляни сюда...
     - Я не сомневалась в этом, - спокойно и твердо сказала Светлана, увидев под его пышной шевелюрой то, что и ожидала увидеть. - Но зачем сообщать это ему, я не понимаю?
     - Во-первых, ты обещала, мамочка, а, во-вторых, это действительно необходимо, - прижав ее к себе, сказал тоже твердо Иван. - Это даже некий ключевой момент всей истории. К сожалению, это все не игра, поэтому все должно быть чересчур серьезно, а он и есть мой самый важный противник, не зря же вы тогда с ним там оказались? О, нет, мамочка, не по моей воле, ведь я тут всего лишь одна из сторон, но ты там оказалась на мое счастье, как и я сам по великому счастью оказался в твоем роддоме, моя вторая мамуля. Учти, что роддом вообще здесь играет ключевую роль, поэтому тебе даже стоило бы вернуться в свой, теперь опытные акушерки вновь стали нужны, на удивление. Да-да, дедуля, тут ты со своим лозунгом попал в самую точку, именно от каждого - по ребенку, а лучше по два, по три...
     - Но зачем, если все это страшное грядет?! - уже успев разочароваться в своей идее, воскликнул старик, даже вскочив из-за стола, вспомнив и своего любимого писателя из фантастов.
     - В детстве, дедуся, все это легко переживается, переносится, как игра, ребенок еще ничего не теряет, а только находит. Вы же заметили, что детей-то словно и нет в Апокалипсисе? - Иван вполне понимал его состояние. - Там же одни взрослые, мертвые, да святые, хотя и малых приплели, но не понятно лишь, за какие грехи. Вообще там единственный младенец, которому уделено особое внимание, это Христос, с которого и должна была начаться новая религия, но так и не началась, никто не захотел отказываться от Ветхого завета, от старого мира, создав чудовищно противоречивую, абсурдную веру, совместив несовместимое. Да, поэтому лишь и потребовался второй потоп, но где уже самого пьяницы Ноя не будет на ковчеге. Увы, дед мой, но я и не скрываю, что я - зло. Христос бы опять все всем простил, все бы взял на себя, потому что добро его безгранично, но... Зло может принести вред абсолютному добру, и солнце можно покрыть пятнами, погасить, однако, ничто не затмит Черную звезду, никакое зло не может принести вред абсолютному злу, это уже абсурд сам по себе. Не зря ведь именно его опять сделали судьей, мстителем и карателем, хоть это вроде бы и глупо? Но для них и нет другого выхода, они смелы и могущественны лишь в схватке с добром, даже с абсолютным. Но они просто не понимают, да и не могут понять, что у небес, у Вселенной ли совсем иные критерии, задачи, цели, нежели у этого пограничного мирка пустых иллюзий. Да, я ведь и начал с того, что все это иллюзия, всего этого просто нет, это лишь мир условных границ, который и существует для жизни, которая и сама - это лишь пограничная сущность. Она не может пробиться за пределы этих границ ни в один из других миров. Но это может душа, почему ей столько внимания и уделяется, особенно разумной душе, которая в чем-то может превзойти и своего Творца. Да, именно в том, что она-то и находится на грани добра и зла, созидания и разрушения, света и тьмы и так далее, совмещая в себе силы и того и другого, созидая разрушением, разрушая созиданием, творя из всего этого нечто совершенно новое, на что мы по отдельности не способны, хотя по отдельности и более могущественны, но лишь потенциально. Поэтому лишь и столько суеты и хлопот вокруг этого неуемного грешника, от которого было крайне легко избавиться и самому его Творцу, если бы Он счел его лишь ошибкой своего творчества, что невольно следует из вашей религии. Но что такое ошибка? Любое новое - если реально существующее, проверенное старое брать за эталон - можно было бы уже счесть ошибкой, как и любую случайность, которыми полна Вселенная. Но вся прелесть мира в этом и состоит, если судить с позиции вечности. Если бы, как считал ваш Лейбниц, сам Творец создал бы, или даже каждый раз сам бы создавал и самый оптимальный вариант, то ничего скучнее этой Вселенной не было, она бы ему надоела с третьего раза. К счастью, это не так, хотя за век жизни в этом убедиться трудно... Он, как созидательное, творческое начало, совсем не похож на ваших правителей, отцов церкви, считающих, что все должно быть правильно, то есть, так, как считают они, как знают они и так далее. Но разве так считают уже ваши творцы, мудрецы, то есть, творцы мысли?
     - Ну, я бы сказал, что во времена Соцреализма так пытались считать, заставляя и других так считать, - с сомнением сказал старик, вспоминая и свои изыскания. - Любое новшество, любая непохожесть воспринимались в штыки, сразу же объявлялись именно ошибкой, причем особенно в сфере культуры, где это могло напрямую повлиять на мировоззрение граждан, заронив в них сомнения на счет незыблемости основ. Да, внучок, уж я-то помню шестидесятые, когда у многих появились надежды на обновление, но которые именно в культуре и были сразу же пресечены, потому что не только власти, но и серому большинству это было не нужно - серость больше всего и нуждается в стабильности, она очень многое и может обратить в серость. Но и сегодняшнюю пестроту я бы тоже отнес к разновидности серости, на которую лишь стоит взглянуть со стороны, чуть издали...
     - Ничего страшного, все это и должно дойти до полного абсурда, что, похоже, уже и произошло, происходит на глазах, - глядя куда-то вдаль, сказал на это Иван. - Вся ваша культура и стала уже почти своей противоположностью, став поп-культурой бескультурной толпы, растлители воспитывают морали, даже церковь стала золотым хлевом Золотого же тельца, под стать основной пастве, нуждающейся в отпущении грехов, которая бы и не поверила нищему божку. И это все не случайно, это именно то, от чего новый человек просто вынужден уже бежать в иной мир, пока в свой маленький, виртуальный, как говорят, но который уже становится огромным, раз он выходит за пределы границ, культур, языков. Не зря же и Римская империя именно в роскоши и достигла своего упадка, ну, поскольку в таком виде она стала препятствием для дальнейшего развития Европы, всего мира. Жаль античности, эллинизма, где и не было враждующих добра и зла? Да, той самой оптимальной модели Лейбница. Но что же было делать с остальным миром, в том и живущем? Уничтожить, выжечь весь на кострах? Как видишь, дед, это было невозможным принципиально, якобы божественным злом церковь лишь уничтожала добро, но плодя зло, которое стало не просто движителем, а лакуной для дальнейшего развития, для прогресса, который был невозможен на пасторали, среди прелестных пастушек.
     - Знаешь, я хоть и ученый, но иногда все же задумываюсь, а нужен ли он вообще, что же больше: хорошего или плохого - принес он человечеству, - с сомнением произнес старец.
     - Увы, само человечество тут, дорогой дед, и ни при чем, это надчеловеческая, всеобщая задача, тенденция, отмеченная вами и во всей эволюции жизни, как я понимаю, - пытался рассеять его сомнения Иван. - Все это феерическое развитие Вселенной неизбежно должно обратиться в знание обо всем этом, поскольку вскоре, кроме этого знания, от Вселенной ничего не останется. Увы, дедуся, Черная звезда уже взошла над миром, уже множество черных звезд появилось, озадачив мудрецов, и все стремительно движется к очередной развязке, к очередной гибели и рождению новой Вселенной, которая ведь не сама по себе вечна, а только в совокупности с пустотой, как и все в этом мире. Да, кому-то очень бы хотелось, чтобы повсюду был рай, одно добро, чтобы остановилось то мгновенье, но для кого-то одного. Если дальше расшифровать, то чтобы жизнь и смерть стали бы тогда единым целым - не жизнью и не смертью, повсеместной экзистенцией, не так ли? Это просто невозможно, к счастью.
     - Но этого бы так хотелось? - уже совсем сонно воскликнула Светлана, как бы и остальным намекая, что пора и спать, что вечно бодрствовать тоже невозможно, с чем Иван не стал спорить, хотя для его духа сон физического тела ничего не значил...
     
  
  
     
     Глава 3. Святые... бездетные Отцы
     
     - Бог мой, но почему же так поздно! - расстроено восклицал отец Джон, все перечитывая коротенькое письмо Светланы.
     - Святой отец, но какое это имеет значение? - пытался его успокоить ученик, более молодой и крепкий отец Петр.
     - То значение, сын мой, что теперь отношения с этой проклятой Россией опять резко осложнились, и нам все будет сделать сложнее, теперь нас никто туда даже с гуманитарной помощью не пустит, им самим понравилось быть благодетелями, даже за чужой счет, особенно за чужой, поскольку тут много и самому достается. Они уже всех благодетелей выдворили за пределы страны, да еще и обозвали их врагами, злопыхателями, а все их благодеяния - вражеской диверсией, подрывной деятельностью и прочим, - недовольно бурчал тот. - Даже их Ленин на такое был не способен, потому что он знал Запад, а не только свое Шушенское. Но что поделать, это бы ненамного упростило саму задачу, поскольку там совсем иного уровня сложности, нежели может придумать человек.
     - Но почему вы все же уверены, что это именно он? Все же евреи ожидали своего Антихриста, а этот, как я понял, не еврей совсем, - отец Петр был уже из нового поколения инквизиторов, больше полагавшегося на твердый, холодный расчет, нежели на ретивое сердце.
     - Это евреи хотели своего, все бы его хотели, своего, из расчета своего же тысячелетнего царствования, - язвительно отвечал ему отец Джон. - Масоны вообще считают себя правителями не только этого жалкого мирка, с которым можно делать что угодно, но и вообще правителями всего, как, мол, по нашей даже Библии избранный народ Создателя. Что тут скажешь против, если мы сами это и признаем публично? Абсурд, конечно, но не пересматривать же из-за этого Библию, да еще и в такое время? Они только забывают, что Создатель то в Вавилонский, то в Египетский плен гонял свой избранный народец, после всех кар своих все же не уничтожив ни вавилонян, ни египтян, а потом и вовсе устами сына своего перестав называть их своим народом. Да тот и не был иудеем уже. Согласен, меня вначале это самого немного озадачило, пока я не понял, что это проблема выше всего человечества, а не то что какого-то его народца. И что еще в последнее время можно счесть царствием Антихриста, если не Россию? Ты, сын мой, сам знаешь, что она взяла все самое богомерзкое, что есть на Западе, к тому же все это настолько извратив, что даже пришлось давать тому несколько иные названия. Конечно, и это все там опять сделали евреи, которые почти сплошь среди власти, среди олигархов, но, сын мой, повторяю, это уже нечто большее, поэтому даже его национальность не имеет никакого значения, он - посланник оттуда, из других сфер. Хотя, замечу, я не очень уверен, что в нем нет и иудейской крови, ведь отец-то его не известен. К тому же, скажу, что русский даже лучше воспримется в этой роли ныне, чем еврей, поскольку после свержения Горби русских опять ужасно воспринимают, особенно, глядя на всех этих новых, на их якобы элиту из бандитов и проституток. Да, их воспринимают не лучше арабов. Но, что самое важное, если бы евреи всем миром сплотились вокруг своего соотечественника, то у русских это напрочь отсутствует, они его еще и сами предадут и продадут с потрохами, что чем-то облегчает нам задачу. Но, увы, только чем-то, поскольку тут нужен весь арсенал имеющихся средств... Конечно, даже придется, может, пойти и на сближение церквей, поскольку, видимо, без их попов что-то трудно будет сделать, а, может, даже ничего не удастся сделать. Но это, ясно, не наша с тобой задача, этим пусть занимается Папа, а нам надо что-то самим предпринимать. Придется, видимо, стать бизнесменами, а лучше даже журналистами, к которым хотя бы не столь пристальное внимание, кого не так боятся, хотя это самые страшные убийцы, массовые отравители душ человеческих. Да, сын мой, пресса, особенно, телевидение - все это стало самым ужасным, поскольку еще и разрешенным оружием массового поражения душ. Не надо ходить на проповеди в какую-нибудь секту, втихую почитывать... Мопассана, прятать от родителей порно-открытки, достаточно при всех открыть газету на соответствующей странице, просто ли переключить канал, найти ли нужный сайт, если тот сам тебя не найдет, и прильнуть взглядом и ухом к неиссякаемому источнику сладкой и красивой с виду отравы, которая так легко усваивается, потому что там за тебя все сделали, тебе осталось только получить само удовольствие от греха, даже вроде и не греша при этом. Ты можешь переспать со столькими красотками, можешь столько врагов убить за день, за ночь, за час всего игры, при этом даже пальцем их не коснувшись, сотворив сам чистый грех в душе лишь! Если знать, кто владельцы этих медиаимперий, этих интернет-сайтов и прочего, то сомнений не возникнет - кто же главный Змей искуситель в этом мире, откуда и ждать Антихриста, этого суперзверя, причем в бестелесном виде, который уже в каждой квартире, подключенной тоненькими проводками к его империи зла. Ха, Рейган самонадеянно называл Советы таковой империей, не зная, что же творится в его собственной, хотя и сам исполнял роли этаких лихих ковбоев, не думая, а что же при виде его героев испытывает какой-нибудь сопляк, все это считая не кино, а реальной жизнью, какой она и должна быть без всех этих заповедей. Если разобраться, то цензура в Советах держала общество хоть и в безбожии, но в некоей нравственной чистоте и тоже страхом. Увы, все это было мгновенно уничтожено, с водой выплеснули и ребенка, потому что обратный процесс происходит во всем мире: через виртуальный грех в душах детей распространяется и виртуальное безбожие. И главное, чему я сам поражаюсь, насколько же юные создания восприимчивы ко всему этому, как они просто, без всяких учителей, осваивают этот компьютер, словно он для них и создан! Или это все же его поколение? Конечно, логика его внутренней работы невероятно проста и, видимо, она легко настраивает на себя еще аморфную логическую систему детского мозга. Мысль - действие - результат, и никаких промежуточных нравственных барьеров, запретов, советников. Сын мой, ты чувствуешь, что это не наши уже поколения? И ведь сейчас, добивая арабский мир, мы разрушаем последние преграды на пути Антихриста, как ни парадоксально! Да, ведь раньше с Востока к нам пришел и грех, и зло, и даже сам Сатана, поскольку в Риме этого не было. И не только как понятие этот пришел, а и буквально, на конкретных ногах. Но теперь новый мир виртуального уже Рима, где как бы снова нет настоящего зла, греха, а есть только игра, уже все это, игру и вседозволенность возвращает Востоку, где отношение к злу совсем иное, хотя, сам видишь, что и Восток мстит им! Нет, сынок мой, я - не теоретик, не теолог, чтобы пересматривать основы, я - лишь Христов воин, но не видеть всех этих противоречий я не могу. И что я могу сделать? Только попытаться уничтожить самого Антихриста, источник всего этого зла. С его приходом даже то, что вроде бы должно было послужить делу мира, делу веры - все устремилось в обратном направлении, разве ты этого не заметил? Вершители мира слишком поздно поняли, что стоило лишь чуть но резко нарушить некий баланс, как мир тут же и оказался во власти разрушительных сил, которые всегда наготове, которые всегда сплочены, а мы даже в одной вере не можем найти согласия, какие-то мелочи не позволяют нам сделать этого! Подумай, почему вдруг смолкли даже разговоры о какой-то глобализации? А кому она такая нужна, если мир проще взять таким, разобщенным, но тем взять, кто всегда был един? А почему он един? А злу гораздо проще служить, там не может быть качественных различий, там можно лишь делать больше или меньше зла, но все оно одно. А добро, культура у всех и у каждого разные, тут важны любые нюансы, за счет которых так легко все это смешать, спутать и со злом, потому что тут не простые и критерии, потому что добро слишком высоко, до него еще надо дорасти, а зло оно вокруг тебя с самого рождения, оно повсюду под ногами, в него трудно не наступить. К тому же добро предполагает умеренность, ты должен давать его, вроде бы еще и не имея, а тут ты можешь только брать, не зная никаких ограничений, что и свойственно простому зверю, который с рождения и берет лишь свое, причем совсем не считая это злом. Зло для него - это тот, кто может забрать у него. Представляешь, насколько сейчас слабы мы? Нам ведь никто не станет помогать, нам даже будут мешать, те мешать, кого мы и собираемся спасти от зла, от Антихриста. Мы как бы беспомощны против него, потому что нравственно, морально и не имеем права бороться с ним, поскольку де добро и не имеет права бороться со злом его же оружием. Но простите, господа, я - не Христос, я - не добро, я - воин их, готовый душу отдать за других, тем ее и спасая... Итак, сын мой, все, что нам нужно для изгнания Антихриста, Сатаны ли самого из того человека, у нас есть, даже все, необходимое для священного убийства... Нам осталось переодеться в одежду мирян и пуститься в дорогу. После всего сказанного ты не усомнишься?
     - Нет, святой отец, я еще больше укрепился в своей вере, к тому же, кто же еще боролся и с Антихристом, и с грешным людом, как не Ангелы небесные, - сложив смиренно руки, ответствовал ему отец Петр с вполне каменным выражением лица, хотя многие мысли тут для него и были новыми, но он больше думал об их конкретной задаче, поскольку был весьма прагматичен для своих лет, как человек и рожденный, и воспитанный в эпоху прагматизма, не знавший все эти лютики-цветочки. В его голове мелькали некоторые сомнения, но их не было в его взгляде.
     Однако, отец Джон не стал делиться с ним и другими, уже более сложными сомнениями, пытаясь как-то разрешить их в самом себе. Но все как-то странно выходило... Конечно, сравнить из всей истории с Армагеддоном можно было только две последние мировые войны, после первой из которых и пришел к власти тот Красный дракон с семью царями, хотя появился он еще раньше. Но кто же победил после второй войны, если среди победителей был и тот дракон, последний царь коего только недавно пал?
   И что же тогда сегодня Вавилон, хотя все, ясно, пытаются сделать вид, что тот же самый, что давно уже погребен песками? Но кто делает этот вид, сами ли христиане? Кто же создал и этот Нью-Вавилон, кто открыл и основал новое царство Золотого тельца? Ведь ясно же, что и в святые земли всех влечет корысть, черное золото, но не торжество же дела Христова? Страшная путаница. Конечно, можно вернуться и во времена после победы над Халифатом, над нехристями из земель Вавилона, когда святой инквизиции долго приходилось вершить суд над нехристями, еретиками, ведьмами, почти тысячу лет и царствуя на Земле. Тогда, может, все нынешнее - это лишь то самое малое время, на которое Сатана вновь освобожден, чтобы уж окончательно победить его и лжепророка и свершить над всеми Страшный суд?
   Но тогда это совсем иное, тогда их победа гарантирована, и это будет победа и над адом, и над смертью, после чего здесь наступит царствие Господа и начнется жизнь вечная? Тогда, конечно, игра стоит свеч, и то, что их всего двое, не так уж и страшно, если на их стороне небо, готовое ниспослать огнь на землю и сжечь все воинство Сатаны.
   Тогда его не смущают и все эти якобы гуманисты, пытающиеся хотя бы косвенно упрекнуть их Господа в жестокости к грешникам. Только по наивности можно поддаться на эту уловку лжепророков, которые еще недавно вообще отрицали существование Божие, а тут вдруг сами возлюбили ближних не хуже Христа, готовы им все грехи простить, всех обезоружив против зла.
     - Не выйдет, господа лжепророки! - восклицал он про себя, озаренный изнутри неким откровением, возродившем в нем и решимость после стольких лет бесплодных поисков. - Небесное царствие грядет, и ради этого можно и жизнь отдать! Да, насчет этого времени почти ничего не сказано в Откровении, не названы даже имена наших участников сражения, но это лишь дает некоторую свободу действий, нет тут никаких печатей, чаш небесных с язвами, и книга иная тут уже будет раскрыта, книга жизни, хотя кому-то так бы хотелось сделать и тот же Чернобыль звездой Полынью, а, может, и сделали специально, только бы отсрочить час последнего суда, вновь отложить свое окончательное поражение еще хотя бы на тысячу лет, назвав все происходящее ныне Апокалипсисом, словно не было времени Крестовых походов, всех этих Тамерланов, Чингисханов, Халифатов. Увы, господа пророки, даже ваше Глобальное потепление - это и есть тот самый огнь небесный, от коего вам уже ничем не укрыться! Да, возможно, что царство Красного дракона и будет сковано льдами, как у Данте, и воды потопа умоют землю, и море размоет могилы с мертвецами, чтобы освободить их на суд, чтобы судим был каждый по делам своим. Как все удачно складывается, как же я не догадался об этом раньше? И Антихристу уже не помешать мне свершить суд и над ним.
     
  
  
   Глава 4. Подвалы свободы
  
   Раньше Савелий из-за демократических опытов с Демсоюзом потерял свою, совсем не престижную по нынешним временам, работу. Когда он стал депутатом, начальник местных чекистов пытался исправить этакую оплошность, случайно вроде бы узнав, кто его отец. Но Савелий лишь поблагодарил его за саму ту оплошность подчиненных, освободивших его от занятий никому теперь не нужной здесь наукой, о скором процветании и прогрессе которой уже почти все политики перестали даже разглагольствовать, дорвавшись до своего по прямой, без извилин, дороге.  
   Когда и Советы расстреляли, разогнали, он не мог устроиться даже дворником, потому что бывшие были повсюду и здесь, в новом строе. И собутыльников, товарищей у них тоже хватало, поэтому ему пришлось смириться, залечь на дно и собирать бутылки после них, а на хлеб ему не так много и надо было. Общежития его давно лишили, поэтому он и стал просто бомжом, что его совсем не оскорбляло, ведь он и считал себя человеком Земли еще с самого детства, давно дожидаясь, когда же они отменят эту позорную прописку, словно ставящую на твоем челе номер камеры. Увы, для остальных они ее только дороже сделали. Он же, наконец, освободился и от нее! Но духовно опустить его, как опустились многие бомжи еще до того, как стать ими, никто бы не смог. Они и без этого были довольны, потому что у них теперь были другие, уже капиталистические, хотя и материалистические опять же, мерки взлета и падения, по другому курсу. Духовного для них не было, олицетворением Запада, капитализма для них всегда была жвачка... Они даже приветливо улыбались ему из окон своих джипов, специально открывая черные стекла, когда замечали его с сеткой, где тихонько звенела стеклотара...
     Но никто бы из них никогда не поверил, что именно сейчас он, опустившись на самое дно всего уже рыночного мира, обрел наконец-то почти абсолютную свободу, как он и понимал ее всегда. Почти, потому что, конечно, он не мог похвастать своей любовью, как тот Джон, да и на щеках его цвели не цветки любви... Любить ему было некого, как и его - некому, естественно.
   Нет, теперь никто бы из них не назвал его хиппи, у нас таких названий не дают, у нас то юродивые, то бичи, то бомжи - что поганее! У нас и оппозиции быть не может, это или оппортунисты, или троцкисты, или просто враги народа, отбросы общества. Какая уж тут любовь!? Он замечал презрительные усмешки и простых прохожих, брезгливо бросающих взгляды на каких-нибудь бомжей, любезничающих со своими бомжихами, порой и молодыми, но уже спившимися, с одутловатыми, синюшными лицами... Ей богу, займись те вдруг сексом посреди улицы, на это бы и смотрели, как на случку бродячих собак, разве что пнув...
   Какие там хиппи?! Хиппи - это Запад, это цивилизация, это Битлы миллионеры, а хипповские джинсы еще и дороже порой стоили, если это фирма! А тут кочегары, да дворники, наша отечественная, родная мразь, падаль, мусор, как и содержимое баков, из которых те кормятся, ну, да, как те же собаки, воробьи... Какие еще пташки божьи, да таких близко нельзя допускать к храмам, которые посещают люди приличные, принося, привозя, то есть, щедрые дары, пожертвования! Только представьте себе президента, целующего руку владыки после такого прокаженного? Такой же человек, да еще и свободный?! Свят, свят, свят! Упаси боже! Только не у нас! Мы до этого не докатились, не достойны как бы! Это не свободный и не человек, это просто милиция не туда смотрит, а депутаты не те законы принимают! То ли дело раньше, собрали всех бичей по городу и вывезли их к вечеру в снежное поле, на волю! Мы пришли дать вам...
   Нет, этого он им и не стал бы говорить, зная все их ответы. Пророки этой стране стали не нужны! Нужны были раньше - у несознательного пролетария пары выпускать, но теперь-то зачем, если пролетария нет? Теперь нужен шансон! Цой? Да, тоже поплакать...
   Даже бомжи его считали придурком, не от их мира, поскольку рассуждал он вообще о чем-то потустороннем, а ведь и они были детьми всеобщей Совковии, всех тут сделавшей материалистами, атеистами, ну, или притворными верующими, если уж потребуется, но только не настоящими. Конечно, у паперти надо молиться одной рукой, если за это подают во вторую, но вы сами подумайте, допустил бы Господь это, будь Он?! Фигу трехперстную!
   Значит, все про Него там, в их Библии - тоже полное вранье, как и обещание светлого будущего Коммунизма, который бы ни одна партия в жизни не допустила, сделав равными своего вождя и бомжа! Уж хотя бы отбросы не портили, суки, а-то ведь обязательно в мешок с добрыми косточками и пепельницу вытряхнут или ведро из туалета, скоты! А ведь недавно друзьями нищих всех стран были... Вот-вот, так же и твой Христос! Написано одно, а происходит другое. Каким еще Он меня адом испугает? Во-во, только вечностью своего рая, где тоже врут, ясно, но ты страдать вечность и будешь. Посмотри сам на раскормленные хари попов, а потом уж верь им. Просто смех берет от таких друзей нищих и обездоленных! А уж если дыхнет, то явно не святым причастием, не Кагорчиком... Камю! Абсолют! Вот как!
     Не было у него тут единомышленников и не могло быть друзей, но это его не огорчало, он и от этого искал свободы, став почти тем самым йогом, но лишь медитируя иначе, не на виду, размышляя как раз о жизни, создавая ее в своей голове, а не пытаясь просто отречься от нее, погрузиться в абсолютное ничто нирваны, отключив все свои чувства, не говоря уж о голове. Вокруг было много уже таких "йогов", отключавшихся наркотой или водкой, тоже куда-то погружавшихся. Но он теперь не нуждался и в этом. Мысли его были абсолютно ясны, потому что их не затеняли, не путали никакие жизненные потребности, чужие мнения, какие-либо необходимости, случайности - он жил мысленно в мире только возможностей, коих перед ним раскрылось великое множество, стоило лишь ему открыть глаза внутрь себя, как он считал, пока еще не зная, конечно, что мысли в целом живут в другом пространстве-времени, в мире совершенного света, хотя он и замечал все же, как там светло...
     Но как и йог, он полностью абстрагировался и от мышления окружающего его мирка, что было еще проще сделать, поскольку он не просто не мог проникнуть в мысли других, а его, того мышления, вокруг словно и не стало. Везде щелкали либо кнопки калькуляторов, либо нудели навязчивые мелодии, штампы фраз, сочетания ли совершенно несовместимых обрывков чужих мыслей, цитат, высказываний, что кто-то даже называл философией, хотя все это было лишь ментальным Франкенштейном. Поэтому он вообще перестал даже случайно замечать вокруг себя любые чужие слова, пусть даже написанные на заборах. Ну, потому что смысл везде и был подобен этим, заборным. Ранее он ведь общался с некоторыми из этих сладкоречивых политиков, которые в курилках, под водочку ли, высказывались уже обо всем этом тем самым джентльменским набором слов, коротких, как мир, глубоких, как бездна. Не зря все же в старину их ораторское искусство и назвали бы вполне литературно и цензурно блядословием.
     Он и все вокруг перестал замечать, как и время, доверив одному телу собирать бутылки, сдавать их, покупать на это хлеб, есть его, спать, просто спать ли вместо всего, когда то ничего не находило - только бы не мешало ему при этом думать, потому что и во сне он продолжал мыслить, хотя, конечно, весьма своеобразно, да еще и зримо. Поэтому он не заметил, и как прошлый век закончился, и как наступил новый, ну, поскольку ничего нового вокруг не появилось со сменой дат, да еще и с такой путанной... Если уж разобраться, то как раз что-то старое и уже всеми подзабытое вдруг начало возвращаться, отчего многие стали огорчаться, радоваться ли, наоборот, хотя почти все они без исключения, в трамваях и Мерседесах, о мертвом прошлом говорили только хорошее, тоскливо либо оправдательно. Но он и этого не видел, даже того, что сбывались некоторые его предсказания, но и они все были для него в далеком прошлом, где он уже не жил... Нет, если бы он сознательно попытался припомнить, сравнить, то понял бы сразу, что сам он опять почти вернулся в еще более далекое прошлое, в свое детство, но для него это все было уже в другом времени, где не было ни прошлого, ни будущего в нашем понимании, что опять же для детства и характерно...
     Немного его огорчало лишь то, что ему не с кем было поделиться этим счастьем свободы, которого у него было так много, что хватило бы и для всех, но у него не было ни одного попутчика, кто бы захотел принять такой дар. Даже отец бы это не принял, поэтому о нем, о матери он вспоминал лишь с теплой благодарностью, что они дали ему такую возможность хотя бы одному...
     
     Однажды Савелий встретил женщину, которая недавно оказалась на улице, потому что ее выгнал из квартиры сын, приведя туда другую женщину. Она еще не могла тут ничего понять, поэтому пыталась зацепиться за что-то из прошлой жизни, а его мысли показались ей поначалу похожими на то, ну, не похожими хотя бы на жизнь бродячих псов, которой жили многие бомжи, кем и она теперь, выходит, стала. Поэтому она и прибилась к нему и даже с каким-то благоговением слушала его в их неспешных блужданиях по одной и той же дороге меж мусорных баков, скамеек в парке, меж магазином и подвалом, где они ночевали теперь вместе с ней и с хромым псом Цезарем. Пес и не смог бы от него убежать, потому что мир вокруг был слишком озлобленным и против него, трехного, а он не мог этого не замечать, едва лишь отводил взгляд в сторону от своего нового хозяина, потому и предпочитал смотреть на него, рядом с кем и мир становился иным, каким-то добрым, теплым, а иногда и сытным, хотя он тоже старался искать пищу для них обоих...
     Этому, не понятно, то ли старику, то ли бородатому мальчишке, с псом тоже было хорошо, теперь он уже мог размышлять и вслух, не считая, как и остальные, что сходит с ума. Нет, он заметил несколько раз, что и многие прохожие спокойно разговаривают с кем-то вслух прямо на ходу через эти маленькие коробочки, но их речи были слишком просты, жизненны, чтобы счесть их сумасшедшими при этом. Конечно, пес не мог дать оценку его мыслям, он все слушал с одинаковым вниманием, реагируя лишь на интонации, чего нельзя было сказать об этой женщине, которая иногда вдруг начинала зевать устало, и тогда он уже понимал, что здесь он не совсем верно что-то излагает. А иногда она даже пыталась ему возразить и вполне справедливо, за что он ей был еще более благодарен, пусть она и не права была при этом.
   Странно, да, но меж ними не возникало даже мыслей о какой-то близости, хотя они спали рядом, а в холода крепко обнимая и согревая друг друга... Наверно потому, что перед этим он говорил и о любви, но настолько чистой и святой, настолько ли заумно, что после этого и не могло возникнуть других мыслей, каких-то обыденных, настолько детскими и невинными были его слова, после которых она иногда сама чувствовала себя еще маленькой девчонкой, ничего не знавшей об этом, обо всем ли огромном мире, который теперь окружал и ее, лишившуюся своих четырех стен. Нет, без него бы она этого не заметила, потому что он-то в своих мыслях, в словах жил вообще не в этом городе, то переносясь в Индию, то в Европу, то в Штаты, даже в Африку, или просто в небо, но все время пребывая в детстве, словно у того тоже была своя особая планета, так не похожая на нашу...
     - Понимаешь, Люда, - он называл ее так как-то по особенному, словно обращался в ее лице ко всем людям, что ее иногда и обижало, - это не просто ошибка человечества, а, мне кажется, это самая главная наша тайна, которую мы не можем, даже и не пытались разгадать, поскольку она и становится для нас недоступной, едва мы вступаем в возраст разгадок, вдруг закрывая за собой дверь в детство и в ту тайну. Даже в Библии она не раскрыта, почему та и начинается сразу с жизни двух взрослых людей, словно у них и не было детства. Видимо, таким образом эта тайна и защищается от этого мира взрослых, кто-то ли ее вполне сознательно защищает от них, поскольку ее время еще не пришло. Да, а ведь все мы, великие и не очень, даже самые простые люди, могли бы то Бытие начать совсем иначе, но и я не мог это сделать раньше, пока вдруг не закрыл свои уста для остального мира, хотя все это и знал с самого детства...
     - Но ты можешь мне хотя бы рассказать ее? - тихо спрашивала она, привыкнув уже к его долгим предисловиям, пытаясь им троим приготовить что-нибудь поесть, причем делая это с любовью, с некой тщательностью, что вряд бы кому показалось смешным.
     - Конечно, потому что и матери тоже знают ее подспудно, но не время еще понять то человеческим языком, - отвечал он, даже любуясь тем, как она колдовала над их скудной снедью. - Видишь ли, Люда, в Библии совершенно не зря опущено детство и Каина с Авелем, сыновей Ноя, и только детство Христа чуть-чуть освещено, но и вокруг него настолько сгущены краски, что люди вновь ничего не поняли, для них главным стало Его тридцатитрехлетие, когда Он и погиб. Но кто погиб? Да, Люда, именно дитя, поскольку до этого, как я понял, Христос был сильно похож на ребенка, мыслил совсем не так, как окружавшие его даже апостолы, которым нужно было расшифровывать его простые притчи, что дети бы просто приняли, как притчи и не стали бы их разгадывать, как и мифы, и сказки, испортив всю их прелесть бытовым переводом. Но те не понимали уже, что Он и говорил им совсем о другом мире, который тут должен быть, которого нет пока, а они его просто уже не могли понять. Но знаешь, какой апостол его сразу понял, хотя и не был его учеником? Да, только Павел, Савл. И знаешь почему? Ответ в деяниях, где прямо говорится, что свидетели положили одежды свои к ногам юноши Савла, когда побили за городом святого Стефана камнями. Савл был юношей, когда другие апостолы были уже взрослыми, и они до того избрали и Стефана печься об их столах. А потому лишь он один, юноша Павел, воспринял сразу дух Христа, который снизошел на него по пути в Дамаск, воспринял и Его Новый Завет. Он единственный из всех отрицал Ветхий, при этом же сделав для новой церкви более всех остальных, хотя никем из них вновь не был понят, его даже пытались назвать и называли Лжепророком. Ясно, что его все рисовали старцем, кроме одной древнейшей фрески, на которой он и был молодым человеком. Его не поняли, потому что время той тайны не пришло...
     - Извини, я тоже ничего не поняла, - заметила она с улыбкой.
     - А тайна эта проста, - вздохнув глубоко, сказал он, словно бы не хотел с той расставаться, - рай - это как раз и есть детство наше, а каждый ребенок наш - это и есть сын божий, но во плоти человеческой. Никто не знает, что такое душа наша, хотя любому ученому понятно, что это, как и наши чувства, мышление, есть некая энергия, некий ли свет, чье пространство и время совсем иные, чем для нашей плоти. Ее пространство - это и есть небо, но тоже не то, которое мы видим простым взглядом, воспринимающим только узкий спектр волн. Там наша вечность - это мгновение, а наша бесконечность - это шажок муравья, ну, и наоборот, что трудно объяснить... Поэтому рай наш может быть и для плоти здесь, на Земле, но если душа наша осознает свое пребывание на тех небесах, где и пребывает Дух Господень, то есть, и здесь даже, где мы сейчас, куда Дух тот может снизойти оттуда на видящего Его другим зрением. Поэтому не зря Павел и ослеп плотски при этом, хотя только он и видел, но уже тот Свет небесный и слышал Глас Божий, который слышали и другие. Поэтому и Адам с Евой могли пребывать в раю детства где угодно, ведь ты и сама помнишь, что для детей рай - это сама их жизнь, где бы она ни протекала, вода ее всегда светла и свежа, если не пытаться ее сознательно замутить, отравить ли, что взрослые и делают. Если бы они остались там вдвоем, они были бы вечно счастливы. Не зря любовь и возвращает мужчину и женщину в ее рай, вновь оградив их слепотой от этого мира. Увы, Люда, никто, видимо, кроме самой вечности, не может быть тут вечным, даже Творец наш, высший ли разум, и-то меняется, совершенствуется с каждым разом, поскольку и его Вселенная, чтобы быть вечной, должна постоянно изменяться, умирать и возрождаться. Неизменность - это смерть! И человек, наверняка, был создан не только для вечного блаженства, но и был создан по образу и подобию Творца творцом же. Поэтому и райское детство наших игр и забав тоже не может быть вечным, мы неизбежно должны становиться творцами, исследователями этого мира. И, поверь мне, что многие творцы, ученые так и остаются по жизни детьми до самого конца, даже сознательно стараясь ограждать себя от этой жизни. И Адам с Евой могли остаться в раю навеки, даже познав любовь и став творцами деток, если бы они не познали добро и зло. Что такое добро? Это то, что не зло, и не будь зла, мы бы не знали слова добро, так как это было бы все, а зачем всему другое имя? То же и с истиной, которая и есть все, что существует, но лишь кроме лжи, которой в реальности-то и нет...
     - Откуда взялись зло, ложь? - с удивлением спросила она.
     - От третьего, тут от змея, - продолжил Савелий. - Адам и Ева были как мы, они не могли читать мысли друг друга, они верили словам друг друга, как и словам Бога, поверили и тем его словам о древе познания добра и зла, как и всему прочему, ведь Он и говорил им то, что есть. Но явился змей и сказал Еве, что Бог неправду сказал, что ты де не умрешь, съев плода. Не сам плод был виной, а эти слова змея, опровергающие Бога, поставившие ее перед дилеммой: что кто-то из них лжет, что и разделило тут же мир их несомненности ни в чем на ложь и истину, правду и неправду. Ты ведь помнишь, как дети остро воспринимают любую ложь? "Не ври!" - любимая их фраза, и для них самое ужасное - вранье. Но в ком те усомнились? В самом Создателе! Не просто усомнились, а проверили Его предупреждение, вкусив тот плод, поверив змею, что станут как боги. И... не умерли в тот же день! Страшная логическая ловушка, ведь они и так были как боги бессмертны, хотя с Древа Жизни еще не вкусили плода, но проверив это, потеряли эту возможность...
   - И опять баба виновата! - насмешливо заметила Люда.
   - Увы, Люда, но именно женщина и могла попасться в такую логическую ловушку, - продолжал Савелий, но поправился все же, -хотя в тот первородный грех ее бы увлек Адам, скорее. Мужчина бы тут подумал: зачем мне проверять то, что я уже имею, из-за этого рискуя потерять то? Это то же самое, если тебе сказали бы: прыгни с башни и увидишь, что не разобьешься! Христос тут не поддался дьявольскому искушению, но те поддались. Увы, так и появилась правда и ложь, которые совсем никак не были связаны с любовью, что нам пытаются доказать догматики, не знающие логики. После этого они стали сомневаться во всем, что говорили друг другу, слышали от Бога, перестав этому просто верить, поняв, что говорить и мыслить можно разное. От этого же сомнения и стыд появился, так как и они уже не знали, что Он мог думать о них, да и сами хотели прикрыть свои мысли от Него, ведь и Он тоже мог не верить им. Адам ведь как ответил Богу: "голос Твой я услышал в саду, и убоялся, потому что я наг, и скрылся". Да, тоже скрылся от Его мыслей, потому что они для него уже были отличны от голоса. Потому он и сам пытался скрыть себя от Бога, показав тому лишь голос свой. Разве ты не видишь, Люда, что этот грех неверия мыслям Творца намного страшнее, чем тот естественный первородный грех? Причем тут тот грех вообще, если он Еву и наказал лишь тем, что теперь она рожать будет в болезни, а так, значит, рожала бы как любое животное, безболезненно? Не зря же есть яблоко раздора, да и Адамово яблоко - в горле его? Но я повторюсь, что все это недопонимание божественного мифа совершенно не случайно, сегодня было нужно одно понимание писания, а завтра потребуется другое, но тоже сокрытое в нем. Я же ничего не придумал, хотя о том первородном грехе там нет ни слова, это уже кем-то додумано, что тоже есть ложь. Но ты ведь, Люда, понимаешь, что ложь, слова ли змея - это то, что не слова Бога, чего просто нет, это лишь отрицание чего-то реального? Но они и породили первое зло, которого тоже не было, как его и нет в детстве, где все так прекрасно, пока кто-нибудь посторонний, взрослый ли, не скажет, что это не так, что это ложь, что надо по другому, что это зло и прочее. Мальчишки просто дерутся и еще крепче дружат после этого, но кто-то их делает врагами... Всем ведь ясно, что зло появляется у детей, когда они просто начинают подражать взрослым, просто даже повторяя их слова, не имеющие смысла для детей, которые в этом и начинают сразу сомневаться... Но детям приходится это делать, они ведь могут взять слова только у взрослых, и все зависит, у кого они это берут. И что бы ты сказала об учителях, которые учат тебя тому, чего нет в жизни? Не змеи ли они искусители, змею и сделавшие символом мудрости?
     - Выходит, что мы сами научили своих детей этому злу? - опечалено спросила она, вспомнив о жестокости сына. - Его я не учила этому, это, скорее, муж.., сволочь, но я и выгнала того из-за сына... Да, жалела... Да и поздно, сын все равно в него...
     - Люда, что говорить о нашей жизни, если она почти вся построена на лжи и зле, - горестно спросил он ее, - если даже в Библии, святой книге, мы начинаем со лжи, которой там нет, не заметив то, что там есть? Где там сказано об их прелюбодеянии с Адамом, со змеем, от коего уже и Каин как бы родился? А мы все - не потомки Каина, мы не грешим, как он? Слово наг? Это уже плод больной фантазии святых отшельников, искушаемых воздержанием своей плоти, описания чего даже исключили из жития многих святых, поскольку это была первая порнография в мире, такими откровенными были их искушения. Человек почувствовал себя нагим перед Богом, могущим якобы мыслить и говорить по разному, когда сам человек еще говорил то, что думал. Но тут он не смел уже сказать Богу то, что подумал перед этим про Него, поэтому и решил скрыть свои мысли за другими словами, что, ясно не сочтут грехом те, кто так постоянно делает, говоря совсем не то, что думает. Это у нас сейчас стало массовым явлением, поскольку раньше говорил только один, а теперь все, кому не лень. Отцы же святые свое воздержание и свою девственность сочли уподоблением Творцу, но сотворившему и человека! Не абсурд ли это? Полный абсурд, которого в жизни настоящей, то есть, в жизни мысленной, нет совсем. Не знаю, конечно, теперь что-то могло появиться, когда я тебе это рассказал, а ты, Лида, могла бы мне вдруг не поверить, тоже подумав, что я думаю при этом несколько иначе. Поверь, мне это совсем не нужно, я и живу в мире своих мыслей, и зачем бы я сам портил тот свой мир, если он зависит только от меня? Когда я жил в том мире, который от меня не зависит никак, я или молчал, или страдал от непонимания, ну, исключая мое детство лишь. Про рай детства я и хочу сказать то, что оно зависит не только от возраста, не только от того, что мы учимся, а еще не работаем, еще не женились, не родили детей... Нет, детство души - это когда мы и думаем, и говорим одно и то же, и абсолютно верим в этом и другим людям, своим друзьям хотя бы, когда наша душа чиста и невинна, когда нам не надо лгать друг другу, а, следовательно, и делать зло. Почему и старцы впадают в детство? А потому что у них пропадает смысл лгать, делать зло, и они перестают это делать, тут же очищаясь, что другие уже просто не понимают, поскольку без этого не представляют жизни. Конечно, если бы люди читали мысли друг друга, то они бы и не могли лгать, как не может лгать эта стена. Возможно, это и будет уметь новый человек, чего я уже не знаю... Понимаешь, у нас в городе однажды появился такой странный Малыш и, мне кажется, что он как раз из тех, из новых, что меня и побудило подумать обо всем этом по-новому, иначе. Да, иначе взглянуть и на тот первый инцидент между братьями. Почему это произошло? А потому, что они вообще не знали, что бы мог Бог подумать, даже не говоря с ними, поэтому они полностью уже все домысливали за него. Но, увы, имея возможность отомстить за свои домыслы лишь друг другу, что и делали потом крестоносцы, мусульмане, все верные - в отношении неверных и так далее, вообще всю Библию просто приписав Богу, но не будучи нисколько уверенными в том, что Тот мог так думать, что это Он им именно все это говорил. Конечно, откровения, как и озарения, приходят мысленно, а в своих мыслях мы уже не сомневаемся. Да, в заповедях его я тоже не сомневаюсь нисколько, но далеко не во всем остальном. Как, скажи, можно поверить в их Бога якобы мстителя, если Он не только сам не отомстил Каину за первое на земле убийство, но и прямо запретил другим судить и карать его за это, судьям же его пообещав кару всемеро? Проклятие ему было положено от земли, в которую он спрятал труп брата своего. Но не от Бога! Не сам он изгнал и пращуров наших из рая, а они сами лишились рая невинного детства, познав ложь и зло, перестав мыслить и видеть все по-детски! Увы, не слышащий попов - услышит, а видящий слово - увидит! И того Малыша, Люда, нечто высшее защищает от земного зла, что я и понял, что и вдохнуло в меня новые силы, дало мне веру в это...
    И много еще чего он ей рассказывал, что никак не сходилось с ее жизнью, отчего та иногда и казалась ей совершенно напрасной, не так прожитой, потому что он и не пытался как бы оправдать ее ошибок, обвинить ли в ее бедах каких-то конкретных виновников, а как бы саму суть этой ее жизни показывал, но ею не так понятой. Но из того как бы правильного понимания выходило, что она сама и была всему виновницей, почему в конце концов она его просто возненавидела за все это...
    - Чертов пророк! Теперь я понимаю, почему тебя ненавидят и презирают все остальные! - кричала она на него перед тем, как уйти, потому что не могла уйти согласной со всем этим, но и в этом ей хотелось сделать его виновником, так как осознавала, что делает глупость, ошибку, уходя. - Кому эта твоя правда нужна, если мы бессильны что-либо сделать, если никто и не даст нам жить по правде? Или тебе нравится, ты жаждешь того, чтобы, выстрадав все, мы еще и себя же в этом виноватыми считали? Да куда уж лучше тебя все те попы, которые за страдания наши нам и обещают обетование, если этим мы хоть как-то были сродни самому сыну Божьему, который тоже пострадал! По тебе же выходит, что он страдал невинно, а мы совсем нет! А ты чем страдаешь, что тебя не понимают? Ах, бедный, да не дай бог тебя понять кому, даже слышать тебя! И как это я не раскусила тебя сразу, искуситель? Будь ты сам проклят со своими невинными детками, этими извергами неблагодарными! Не зря ты на того губителя и молишься, потому что и сам такой, душ только погубитель, точно уж Лжепророк, хоть и других так называешь! Ненавижу!...
     
     Нет, ее слова его не удивили, не обидели, потому что говорила и она чистую правду, но он не мог и ей в угоду лгать дальше, как делали все эти записные лжецы с экранов, уже тысячелетиями обманывая народ. Не зря ее и звали Людой, и была она подобна всему народу, люду, которому красивая ложь скрашивала жуткую правду их жизни... Другое дело, что ей это говорить уже было поздно, уже бесполезно, поскольку и детство свое она уже не вернет, и ничего не сможет исправить, ища хотя бы утешения для последних дней своих, которого он дать ей не мог, не стал бы лечить ложь ложью.
   Но выходило, что его правда не нужна была тут никому, поэтому он и не делал больше попыток, продолжая беседовать только с псом своим, воспринимающим его всей своей безгрешной душой, не знающей, к счастью, слов человеческих, воспринимавшей и его лишь только душу, какой она и была открыта ему, а слова его лишь воспринимая некой музыкой, приправой к обедам... Точно, как наши слушатели западного рока...
     Конечно, по старой памяти он бы все это мог записывать, но даже письменному слову не хотел доверять свои мысли, ведь его бы наверняка перевели неправильно, исказив настолько, что это бы стало опять новой ложью, а, может, и более страшным злом...
     Однако, иногда, особенно, когда он думал про все это во сне, ему казалось, что кто-то его все же слушает, причем очень внимательно, но не хочет лишь сбивать его с мысли... Это было странным ощущением...  
     
     
     Глава 5. Выход в свет Ивана
     
     - Черт возьми, вы слышали, что произошло ночью?! - всполошился Семен Матвеевич, просмотрев, как положено, ночные новости, что, правда, не мешало ему заварить свой чай, на аромат которого и все потянулись на кухню, где у него стоял телевизор, потому что ранее он хотя бы присутствием на кухне пытался заменить отсутствие обеда. - Под мостом нашли с одной стороны наряд милиции, а с другой шайку бандитов, хотя вроде бы и не похоже, что это они друг друга поубивали. У этих, говорят, пулевые ранения, а у тех у всех - ножевые. Но как они вместе-то там оказались?
     - А чем, дедусь, милиция от бандитов отличается? - смеясь, спросил его Иван, все еще потягиваясь под пристальным взглядом своих мамаш. - Кого она теперь в основном защищает? Вот-вот, одних бандитов и воров от других, ну, еще и готовясь защищать их от бедного люда, которому лишь смелости, вожака в душе не хватает, чтобы тоже стать бандитом, он лишь втихаря приворовывает. Отличие лишь в том, что одни бандиты - на службе, а другие - на воле якобы, потому что и они все перебрались в эти города, поближе к месту работы борцов с ними. Лабиринт закрылся, там, за его пределами, почти уже никого не осталось, кроме редких диких зверей, да совсем редких туристов-романтиков, которые лишь и понимают, а что же такое их настоящая страна. Нет, они тоже вернутся в свои клетки, потому что это им необходимо для контраста, для того, чтобы еще больше смириться с участью затворника, добровольного узника. Этакий контрастный душ свободы! Но стоит лишь себе представить, а как же огромна вся та свободная страна, где никого из них нет!
     - Мы с одной из твоих мамаш на этой теме, кстати, и познакомились, - заметил ему старичок, проснувшийся сегодня необычайно бодрым и даже словно помолодевшим. - Помнишь, Светлана, страну Черного ангела?
     - Еще бы, Семен Матвеевич! - с улыбкой ответила та, все же потихоньку поглядывая на Ивана. - Я тогда просто поразилась, какой же огромной оказалась моя страна, где я не заметила ни одного огонька за бортом самолета. Но, если бы мы летели днем, то это бы была страна Белого ангела, раз тогда была зима?
     - Весной же бурого, как медведь, летом - зеленого, как Леший, а осенью - золотого, как сам телец, - смеясь добавил Иван, хитро им подмигивая. - Ничего, мамулечки мои, когда все это закончится, я унесу вас вместе с дедом в страну вечнозеленого лета...
     - Ванюша, я не будет ли там нам скучновато? Ей богу, я за свои семьдесят пять лет так привык к этим постоянным сменам сезонов, цветов, что вполне разнообразило и серую жизнь, - не скрывая благодарности за упоминание и его в столь почетном ряду, все же заметил гордый старичок.
     - Дедусь, во-первых, сегодня бы я тебе уже не дал столько, а, во-вторых, и на зеленом холсте можно писать картины, а не только на черном, как прежде, или же на белом, как предпочитают ныне художники, - заметил ему внук, но совсем не из лести, потому что перемены в нем отметили и женщины, но как-то не привыкшие делать комплименты мужчинам. - Мне кажется, что какую-нибудь гору можно сделать разноцветной с разных сторон, по желанию перемещаясь в тот сезон, куда сейчас тянет душу, даже забираясь на ее седую вершину, если вдруг устал от жара чувств. Я думаю, что и здесь это можно было сделать, но если бы только было желание вообще украшать, обустраивать свою жизнь. Конечно, душу перестроить сразу невероятно трудно, особенно уже в зрелом возрасте, но ведь чуть обустроить окружающее себя - это же невероятно просто? Слышал я тут разговоры, как кому-то бы обустроить страну, как бы поднять дух народа, все бы сделать хорошо... Но чем это заканчивается реально в жизни? Этот кто-то просто обустраивает для себя свой райский шалашик, особнячок, брюзжа на всех остальных, особенно, на тех, кто сделал то же самое - какие эгоисты! Мне тошно становится от речей таких серых ангелов, которые сами ни на что негодны. Куда больше пользы от молчаливых художников, скульпторов, которые просто украшают эту жизнь. Да, даже от нынешних дизайнеров с их пусть и аляповатой уличной рекламой, но почему бы не сделать лучше их, если уж ты - мастер? Ведь есть же и такие мастера? Увы, их почему-то всех серость сразу начинает подозревать в дьявольщине, гений их тут же скрещивая с сумасшествием, считая, видимо, что разумный человек должен быть просто нормальным, сереньким, ну, умком и душонкой, естественно, потому что внешность от нас вообще не зависит. Даже великих ваятелей храмов и тех подозревали в связи с дьяволом, а то и самому ему приписывали создание некоторых, наиболее выдающихся. Я понимаю, что в этом были и отголоски отношения к античному великолепию жизни, когда серость была совсем не в почете, как ныне, особенно, в этой стране.
     - Ты говоришь, в этой, а не в нашей? - немного с обидой заметил дед.
     - Да, дедуся, в этой, потому что для меня вообще нет стран, я считаю это невероятной глупостью, тем самым сюрреализмом, - напомнил ему внук. - Я - даже не человек Земли, потому хотя бы, что сейчас для разума и глупо какое-либо землячество. Это все от нашей тяги к клетке, от нашей неверной исходной позиции во всем, идущей от пещеры, о чем мы уже говорили. Забудь, дедуся, все эти границы вскоре смоет и с земли водами, вон, того потопа, что уже постоянно стали показывать вам по телевизору, хотя об этом было известно гораздо раньше. Или ты думаешь, все эти космические станции - это просто удовлетворение научного интереса? Но зачем туда стоматологи летали? Лечить зубки подопытным мышкам?
     - Это что, Ноев ковчег?! - изумленно спросил старый ученый.
     - Да, почти, ну, поскольку, кому спасаться, будут решать не сами утопающие, как бы они ни смаковали эту поговорку, - рассмеялся довольно Иван.
     - И что, всех остальных они просто так решили тут бросить, раз вообще ничего не предпринимают? - продолжал тот дивиться такой непредусмотрительности властей.
     - Дедусь, неужели ты не понял, что они просто и не смогут ничего сделать, потому что вся их система всегда, с первых городов-крепостей, была направлена только на их самообеспечение, на их самозащиту? - серьезно вдруг спросил его Иван. - Да, и даже некоторое обеспечение жизни остальных людей - это тоже одна из мер лишь сохранения их собственной власти, самих себя. Иначе бы они давно нашли способ покончить с преступностью, с другими пороками, но срубив этим сук под собой. Может, и есть среди них пусть даже чрезмерно тщеславные, кто бы хотел что-то сделать для всех, ну, например, как Гор, но он не знает, как это сделать, он никогда этого не знал. Они опять же начнут спасать президента, который как бы и спасет всех остальных... Увы, жители Нью-Орлеана так, видно, тоже думали, потому что они же его и избирали в земные спасатели. Разве он у них что-либо сделал? Ничего! Это не сделает один, а все они между собой не смогут договориться ни до чего, кроме неизбежной войны, но уже за клочок суши, за последнюю корочку хлеба.
     - Да, согласен, над Америкой нависло что-то ужасное, видимо, не зря она так прежде отставала в цивилизации, - озадачено соглашался старый ученый. - Эти снегопады, тайфуны, а ведь уровень океана почти еще не поднялся! Что будет, если он поднимется хотя бы метров на десять? Я уж не говорю обо всех шестидесяти, как подсчитали, поскольку это уже будет конец...
     - Конец, но лишь для городов, о чем мы и говорили, - согласился с ним Иван. - Ваши города - это мышеловки для самих горожан, хотя вначале они как бы были мышеловками для захватчиков. Да, отец Джон прав, это не Апокалипсис, а именно та последняя краткая схватка перед Страшным судом, после которой начнется новое царство, поэтому никто и не подсказывает этим людишкам, а что бы им надо было делать. Они все обречены, они сами построили для себя, для своего зверя лабиринты, из которых боги спасут только творцов!
     - Но как же Икар?! - протестующе воскликнул старик, перебив вопрос Светланы.
     - Здесь миф опять лжет, но в отношении будущего. В прошлом им опять пожертвовали, - спокойно ответил внук. - Икар-то как раз и спасется, но уже не на восковых крыльях, а на солнечных! Само солнце спасет его, сам солнечный бог, Сэт, которого земляне и назвали потом Сатаной, все перепутав в своем мировоззрении, возненавидев, опошлив ли то, что и даровало и продолжает даровать им жизнь. Подумай даже над смыслом слова Люцифер, то есть, Светоносный, ну, и попутно Венера, утренняя звезда, ваш ли луч? Я уж не говорю про шумерского друга, Lusua, просто ли человека, Lu, про китайский метеор, Лусин, ну, как и болезни Венеры - это все смешно, но теперь уже не всем. Что можно требовать с людей, прячущихся от солнца в каменных пещерах, хотя и называющих Сатану князем тьмы, даже молясь солнцу черными ночами?
     - Но огромные массы народа просто ничего не знают, они слепо верят тому, что им говорят! - попытался возразить старый ученый и вполне самокритично.
     - Дорогой мой дед, всем был дан разум, всем было дано полное право выбора, который каждый мог сделать самостоятельно, но, увы, не смог пока, - скептически отвечал внук. - Но что переживать, если они бы все равно умерли в свое время? Вопрос-то в другом: какое мировоззрение, какой разум выживет? Или все эти темные заблуждающиеся позволят выжить истине?! Может, ты хочешь убедиться в обратном? Тогда пошли в народ, в толпу, и спросим его самого? Да, мамочки, не волнуйтесь, мы скоро вернемся... Мама Света, отец Джон еще не приехал, не переживай!
      Сказав это, он решительно направился к двери, хотя и пропустил вперед мигом взбодрившегося старика, которого так уже и трудно было называть... На улице они тут же направились к городскому парку, где на полуразвалившихся столиках последние из Могикан еще резались в домино, хотя основная масса старичков, даже не по возрасту еще, предпочитала более веселый и легкий досуг, пуская по кругу пластмассовые стаканчики и кусок беляша. Кое-кого, к своему смущению, Семен Матвеевич среди этих именно и узнал, потому что сам он пренебрегал той тупой игрой в козла же, предпочитая хоть какую, но все же беседу, которая даже во времена гласности могла начаться только после второй, а то и третьей, что отличало ее от бесед времен застоя лишь тем, что тогда такие беседы протекали за кухонным столом, в кустах ли, а теперь пока еще разрешали пить и в парке, на скамеечке, правда, и это, похоже, вновь уже запретив, но не все еще знали...
     - О, как раз Матвеевич пришел, у него и спросим! - его тоже узнали в одной из самых многочисленных кучек, где как раз и собрались любители не просто выпить, но и подискутировать. - Ты, вот, Матвеевич, такую штуку объясни: мы понимаем, что потоп скоро, что всем кранты, но, скажи, для кого же это они наши земли освобождают? Да, ту же деревню напрочь в пустыри превратили, народ выселили оттуда. Может, они ее иностранцам, а то и китайцам продать собираются, ведь ты посмотри, их-то там и топит всех?
     - Да врут они опять все! Раньше все только у тех плохо было, а теперь просто все они ненашими стали, вот их теперь и всех то топит, то трясет! - возражал упрямый старикашка, явно из бывших агитаторов, но теперь, естественно, перестроившихся на противоположный лад, раз власть поменялась, но не он, ясно. - У нас потопа и не предвидится, мы, вон, Ленинград, Питер теперь, который первым затопить должно, даже быстрее всех отстраиваем, заводы там импортные строим вовсю! Так что, все это вранье!
     - А тебе, можно подумать, импортные заводы жалко? - проговорил равнодушно другой старик, сидевший чуть поодаль, явно демократ по прическе еще хипповского толка, хотя, скорее, просто бомж. У него даже щеки над бородой были ярко расцвечены густой сеткой красных и синих прожилков, словно с них еще не смыли года те хипповские цветочки фломастером...
     - Вот, в том и вопрос как раз! - перебил всех первый оратор. - Даже китайцам под их автомобильные заводы землю отдаем, что уж для нас и совсем стыдоба, но я про остальную землю спрашиваю. Если ее этим мигрантам продадут, то куда же нам деваться? Нам-то куда бежать?
     - Ну, товарищи-господа, будто вы уже забыли про наш интернационализм, про братство народов, пролетариев всех стран, - глубокомысленно отвечал им старый ученый, тщательно взвешивая свои слова при внуке, словно для него и говорил. - А почему бы нам и не помочь Европе, братскому Китаю, и даже Америке, чтобы ей нос хотя бы утереть: наших она не пускала к себе, а мы ее пустим, нам земли не жалко, если, конечно, у нас тоже много останется. Пусть едут, пусть тут работают, кто ж против, но только я-то как раз и сомневаюсь, что наши кого-то пустят, мы ж словно специально со всеми ссоримся опять, даже со своими братьями, чтобы те и не раскатывали особо. Нет, азиатов мы как раз специально завозим, но чтобы те уже от китайцев нас защищали, как и в старые времена.
     - О, и это называются патриоты! Давайте, заселяйтесь, кушайте наш хлеб с маслом, потому что нам-то плевать на Мальтуса, мы его и знать не хотели с нашими-то богатствами! Мы всю нефть, весь газ торопимся им туда вывезти, а потом сами будем печки топить их ассигнациями! - возмущался бывший агитатор. - На что я эту власть терпеть не могу, но она совершенно правильно делает: надо опять больше танков, ракет, укреплять границы, чтобы ни одна мышь оттуда к нам не проскочила! Хвастались своим уровнем жизни? Вот, теперь научитесь хвастать и уровнем наводнения! Рванули сломя голову в НАТО, в цивилизацию? Вот, и тоните теперь с ней в обнимку! Ишь захотели, то они с ними, то, как прижмет, опять с нами! Дудки!
     - Это ты сам - то! - буркнул ему демократ, бомж ли, немного смущенный слишком пристальным взглядом этого юноши. - Это же ты был интернационалистом красноперым! И чего ж ты вдруг передумал? Глянь, и те коммуняки вдруг все патриотами стали, про весь свой Интернационал разом забыли! Или вы всех голодранцев, точнее, красных пустите, но нормальных работяг, ученых - нет? Даже за деньги не пустите? Рай только для коммунистов?
     - Да, а кого же мы у себя должны первыми спасать? - вставил осторожно вопрос Иван, все же держась с почтением перед старцами.
     - Как это мы должны спасать? А на что у нас спасатели? На что власть? - удивленно спросил первый.
     - Ясно, на что - себя самих и спасать! - язвительно заметил агитатор, зло косясь на хиппака.
     - Ну, а если не просто спасать, а жить начать по другому, раз уж все вокруг меняться начнет? Даже в войну ведь люди в тылу как-то жили, а тут же и не война, вроде? - добавил Иван.
     - Опять перестройка?! Хватит уже одной! Все поломали, больше нечего! - категорично заявил бывший агитатор. - Не умеем жить по другому! Мы их выбирали, пусть они и выкручиваются! Но те их не выбирали, поэтому пусть выкручиваются сами, перебежчики и предатели! Даже эти коммунисты молдаване и поляки - тоже перебежчики...
     - А интересный вопрос, однако, - с прояснившимся взглядом сказал тот весь в цветочек. - А почему бы, наконец, не начать жить по-другому, раз уж приперло? Никого ж не придется уговаривать, жизнь заставит, так, может, одуматься? Хотели хиппи начать, но не дали им, потому что властям пошли наперекор? А теперь-то кому наперекор? Самим себе? И почему не всем вместе? Да, Come together! Ты - умный парниша, надо заметить, хотя сейчас молодняк и весь умный пошел, жаль, мы опоздали...
     - Это кто умный? Эти наркоманы, панки, эти, как их, джойстики? - саркастически рассмеялся агитатор. - Может, их еще и спасать? Да эту всю нечисть и должно смыть потопом, хоть я в него и не верю с библейской точки зрения! Нашли кого спасать! Давайте, со всего мира своих хиппи соберите, всех этих голубых и розовых! К нам хотите? Пожалуйста, в трудовые лагеря, на общественные работы под автоматом! Тогда я согласен, вот такой нам и президент нужен!
     - Вот-вот, такого вы и изберете, я чувствую, - сокрушенно пробормотал тот с цветочками, протянув все же робко разводящему свой мятый стаканчик. - Нет, парниша, они в одном правы, все это бесполезно, свободных людей слишком мало, чтобы отстоять свою свободу от этих, кто и сам жить не умеет и другим не даст. Надеются, что кто-то из-за потопа пожалеет, что сбежал из нашей тюрьмы, попросится к нам обратно в ад, в обмен на свободу. Дудки, на свободе и умирать веселее, если еще и вместе! Есть что терять? Есть, то есть, пожили хотя бы! А вы и не жили, и все равно сдохнете! Дай бог, детки будут не похожи на вас! Вот, их и надо спасать! А вас только могила и исправит, туда вам и дорога!
     - Не пей, Савелий, - спокойно остановил его Иван, отводя в сторону.
     - А что же еще делать, сынок? Ничего же больше я не смогу сделать, слишком их много, - горестно поделился тот.
     - Вот тебе адрес, там, может, и найдешь, что делать, - сказал ему Иван, незаметно сунув бумажку в карман.
     - Милок, единственное, что я сейчас могу, точнее, что мог еще совсем недавно - это думать и говорить все это своему псу, пока он вдруг не умер, - горестно сказал тот на это. - Это, кстати, я по нему поминки справляю, хоть они и не знают... А теперь и это никому не нужно, как и сам я...
     - Поверь, Савелий, там есть кому тебя слушать, - положив ему руку на плечо, сказал Иван. - Ты почему-то не додумал самое главное, что все твои мысли и нужны детям, а они там тебя как раз и ждут.
     - А эти как? - все же с сочувствием кивнул тот за спину, поблагодарив его, и пытаясь припомнить, когда же он хотя бы назвался по имени, давно уже и забыв его...
     - Эти сами разберутся, - усмехнулся тот, вытаскивая деда из кучки уже дерущихся с криками : "На, левый! Получай, правый! А это тебе, центристу!" - Пошли, дед, должен признаться, что ты прав, не все еще потеряно...
     - А я уж было подумал, что все, - хмуро ответил тот, потирая ушибленную челюсть.
     - Не переживай, до свадьбы заживет, - улыбаясь сказал ему внук, проведя рукой по челюсти и словно забрав из нее боль.
  
  
     Глава 6. Три Грации
     
     Но пошли они в сторону городской площади, откуда ветром доносило какую-то бравурную музыку, прерываемую громогласным скандированием и выкриками ораторов. Вся площадь была расцвечена флагами и заполнена молодыми юнцами в белых рубашках и одинаковых пилотках, под которыми бодро поблескивали их полные решимости глаза.
     - Кто это? - спросил Иван деда с интересом, пытаясь расслушать хоть что-то в этом сплошном оре.
     - Это вашисты, как их теперь называют, - язвительно заметил дед, с явным огорчением вглядываясь в молодые лица, чем-то похожие друг на друга, хотя часто замечая среди них и просто веселые, которым просто нравилась компания, так весело проводящая время, да еще и под такую крутую музыку, название которой большими буквами было написано на огромном транспаранте над большой сценой, где несколько музыкантов в таких же белых рубашках, кривляясь, вовсю старались оправдать название фестиваля "Ваш рок!!!", хотя музыка и слова у них как-то звучали в диссонанс.
     - Да, очень интересно, - сказал внук, остановив его у лавочки с края площади. - Посиди здесь, дед, подожди меня, а я пройдусь по толпе...
     Сказав это, он тут же втиснулся в толпу, внутри которой было много пустоты, хотя со стороны этого нельзя было заметить, так все пестрило бело-сине-красными цветами.
     - Эй, Малыш, ты, смотрю, тоже вашист, но что это такое? Какое-то странное название, - сразу же спросил он делового такого Мальчиша тех же цветов.
     - Ну, молодой человек, если сделать исторический экскурс, - начал тот важно, немного уязвленный таким обращением, хотя, с другой стороны, это был и комплимент, - то раньше мы были нашистами, то есть, "нашими", из-за чего возникало некое противоречие. Допустим, приходят наши к ненашим и спрашивают, вы, мол, "наши"? Те им гордо отвечают, что мы, мол, наши! А когда наши приходили к нашим, но несколько наивным гражданам, то на этот вопрос они с радостью отвечали, да, мы - ваши! Получался абсурд, ненаши буквально были нашими, а наши - ненашими! Руководство исправило эту ситуацию, и мы стали "вашими", ну, вашистами. Теперь на вопрос "Вы ваши?" ненаши отвечали опять гордо, да, мол, мы - наши, а наши наивные сторонники на этот же вопрос с радостью отвечали, нет, мы, мол, ваши, ваши! Все стало на свои места, и теперь наших и ненаших ваших очень просто отличить. Но вы, я вижу, пока еще не ваш?
     - Малыш, все ваши, я имею в виду тебя, собираются вот здесь, так что заходи, - Иван сунул ему в руки бумажный квадратик, и направился дальше, - тебе тут нечего делать...
     - Спасибо, я подумаю, - с интересом разглядывал тот бумажку, уже напряженно думая, потому что ему вдруг нравилось это делать.
     
     - И что празднуем? - спросил он у кучки веселых девиц, тут же им заинтересовавшихся, потому что они были только чуть моложе его, а он был ничего, хоть и в другой рубашке...
     - А вы кто? У вас есть разрешение тут что-то праздновать? Тут разрешено только вашим, - тут же услышал он за спиной придирчивый голос очкастого юнца, надменно его разглядывающего снизу вверх, но сквозь толстые стекла от чрезмерной дальнозоркости.
     - Разве и одному нужно разрешение на это? - добродушно подмигивая девчонкам, спросил его Иван, отворачиваясь к тем, даже не став каламбурить по поводу ваших-наших.
     - Вы - не ваш, поэтому вам здесь не место, - пытался привлечь его внимание тот очкарик, но явно осознавая свои силы, почему и устремился сквозь толпу к сцене, где стояла группа уже крепких, спортивных ребят с повязками распорядителей на руках, тоже приплясывая по музыку, как и все.
     - Этот очкарик таким вдруг начальником стал, для того к нам и записался, - поделилась с Иваном одна из девчонок, все же старающаяся держаться независимо, да и сильно отличаясь от окружающих внешне.
     - Подумаешь, у него папаня - аптекарь, нашел чем гордиться, - презрительно заметила другая, полненькая девчушка, так и поблескивающая почти везде бриллиантовым пирсингом, для этого даже надев белую кофточку покороче, чтобы был виден и самый большой брюлик на ее крохотном, но глубоконьком таком пупке. - А ты и правда, чего не ваш, ты ничего парень, я бы сказала?
     - Вы знаете, скольким я бы мог сказать, что они - мои, что я ваш? - с доброй усмешкой переспросил он. - Я бы вряд это мог сосчитать, хотя сам я все же предпочитаю быть самим собой, такой уж мой рок, красавицы.
     - Ну, я с этим согласна, человек должен быть личностью сперва, а уж потом быть с кем-то вместе с другими, - с гонорком заявила третья девица, старавшаяся и держаться тоже независимо, хотя бриллианты в ее ушках были весьма большими, если не знать, конечно, что они были искусственными. - Но я вам должна заметить, что сейчас и личностью стать можно, только став до этого вашим, потому что все остальные - это так несерьезно, это какой-то самопал, жалкие кучки отщепенцев. А нас, посмотрите, сколько тут много, и к нам уже почти все хотят, потому что теперь мы - основа и цвет нации! Да, теперь это как критерий личности, если ты - ваш, то ты - личность.
     - Ой, Верка, но тот аптекарь - какая же личность? - с презрением опять спросила толстушка, кивая в сторону сцены. - Смотри, парниша, он уже качков ведет с тобой разбираться, так что тебе лучше уйти, ну, пока... Ты бы мог нас подождать, меня там Мерс ждет, мы бы поехали к нам, там бы и продолжили. У меня коттедж прямо на берегу моря...
     - Я знаю - где, - с улыбкой заметил ей Иван, спокойно дожидаясь группу качков, как она сказала, которых тот аптекарский сынок привел аж человек десять, так их чем-то застращав, что они даже разочаровались, увидев его одного.
     - Ну, и какие проблемы? Чего ты тут клеишься к нашим вашим девчонкам? - высокомерно спросил его самый высокий из качков, мощно двигая челюстями с жвачкой.
     - Ой, к вашим, но не к твоим только, босяк! - презрительно процедила толстушечка. - Думаешь, накачался, так уже и ваш? Ваш, но только охранник в лучшем случае...
     - А ты-то чего лепечешь тут? Думаешь, если папаша твой наворовал, то и забрать нельзя? - побледнев, но пытаясь держать себя в руках, тем же ответил ей тот.
     - Ладно, Вов, ты тут ворами-то не разбрасывайся, - сделал ему замечание парень, который был чуть пошире, хоть и ниже. - Кто это у ваших что отбирать будет?
     - А тот, кто сильнее! К тому же, у наших нечего отбирать, - совсем став белым, заметил здоровяк, даже раскрыв рот от своей оплошности и по оплошности обнажив свои плохие зубы, видимо, и подпорченные в драке еще за наше дело.
     - Ты бы к стоматологу сперва сходил, наш! - тут же заметила ему на это толстушка, на что тот даже неожиданно для себя замахнулся, но по странности заехал кулаком тому второму, который тут же дал ему сдачи, после чего их драка почти мгновенно переросла в общую потасовку, поскольку оба они были как бы лидерами двух разных фракций: богатых и завидующих, наших и ваших, или наоборот. Когда Иван уводил этих девчонок к краю площади, половина ее уже метелила друг друга, во что мигом вмешались и телохранители богатеньких деток, тоже принаряженные в белые рубашки, тем сразу же восстановив равновесие сил, но только усугубив ситуацию, в которую стоящей в стороне милиции даже приказа не было соваться, так как они должны были охранять ваших от неваших, но не друг от друга, к тому же, сами они еще не разобрались, наши они или ваши...
     
     - Да, девочки, чувствую, что личики ваших личностей сегодня сильно пострадают, - смеясь заметил Иван, доведя их до скамейки, где сидел изумленный дед. - Знакомьтесь, это мой дед, известный ученый, хотя, сами понимаете, теперь ученых у нас мало кто знает.
     - Почему же, я Семена Матвеевича прекрасно помню, - немного даже обижено заметила та, строгая, с искусственными брюликами. - Да, вы, Семен Матвеевич, читали у нас в школе однажды лекцию о происхождении человека, и я не могла это не запомнить...
     - Очень приятно, - даже растерялся старый ученый, никак не ожидавший встретить такую юную свою поклонницу. - Вы знаете только, милая барышня, с тех пор я немного пересмотрел свою точку зрения на этот счет, ну, и не только на этот, но тогда бы мне этого и не разрешили у вас прочесть...
     - Вы знаете, я тоже пересмотрела свою точку зрения, что вы мне и тогда еще подсказали, кстати, - с улыбкой заметила ему та, кивая в сторону дерущейся толпы, которую милиции все же приказали унять, что придало только азарта и силы дерущимся сторонам, поскольку настоящих кулаков там было не слишком много, а эти наши-ваши каждый день тренировались драться...
     - Да-да, голубушка, я это и имею в виду тоже, потому что, как я понял, окончательной мутации с образованием истинно человека разумного еще так и не произошло, - продолжил дед, сокрушенно посматривая на толпу. - Все это пока лишь Ломброзо, психология масс, но, как я понял недавно, ничего еще не потеряно... Да, милочки, в этом меня уже убедил мой внук.
     - О, мачо, да ты еще и умный? - с восхищением заметила толстушка. - Слушай, а ведь я уже совсем была в трансе, да, от кого же мне завести умных деток. Одни - качки, другие - торчки, о третьих лучше не вспоминать. Мы и пошли, если уж честно, в ваши, потому что здесь хоть кто-то попадается, хоть на что-то претендует, а ведь там вообще полный отпад!
     - Да, Мила совершенно права, у нас в стране возникла такая громадная диспропорция между словно бы возрождающимся женским полом и, наоборот, деградирующим мужским, из-за чего главным образом сейчас красота и стала одним из важных предметов экспорта, - опять очень умно заметила Вера, все поглядывая на старого профессора, отчего тот совсем расплылся в умильной улыбке.
     - Не тот, Верочка, к сожалению, экспорт, - мягко заметил ей Иван, позволяя себя незаметно тискать толстушке, которая уже просто не могла от него оторваться, как и та первая, хоть и независимая, девица, которая, правда, больше молчала, но уже не сводя с него глаз. - Это, можно, сказать будущее страны вывозят те духовные недомерки, но я вам замечу, что и сама страна как бы теряет уже смысл, красота - это же мировое достояние, из-за чего, правда, давно не было войн, но все же самая первая и была из-за нее.
     - Мне кажется, что и эта драка почти из-за нее, как я заметила, - со значением сказала первая молчунья, внимательно посмотрев ему в глаза.
     - Поэтому мы не можем тебя не отблагодарить, защитник красоты! - тут же ухватилась за эти слова толстушка. - Дедусь, вы не обидитесь, если мы заберем вашего внучка с собой? Ну, на небольшой праздник... У нас сегодня у троих день рождения, и мы его собираемся отметить у меня...
     - Милые девочки, разве я могу мешать своему внуку? - тут же прямо запротестовал старик, немного расстроившись, что и его не пригласили. - Иван, мы ждем тебя... ко второму завтраку.
     - О, да ты еще и Иван-царевич? - совсем уж восхитилась Мила, кивком подзывая свой огромный джип, в который втянула следом за собой его, оказавшегося на заднем сидении между двух красавиц, оставивших самой умной место впереди.
     - Три дня рождения? Нужно подумать о подарках, - слегка озадаченно как бы произнес Иван, совершенно не мешая обеим незаметно тискать себя, хотя это и была его первая встреча с женщинами, точнее, с девушками...
     - Милый, мы уже знаем, что ты нам подаришь, не бери в голову, - прошептала ему на ухо Мила, тут же в подтверждение своих слов запустив ему в брюки свою пухленькую ручку и придя в восторг от обнаруженного там, тут же кивнув и подруге, чтобы и та в этом убедилась. - Ой, Ленка это такой подарок!...
     Лена, эта молчаливая красавица, не стала долго ждать и тоже забралась к нему в штаны, и им вполне этого хватило вдвоем, и даже третья бы могла присоединиться...
     - Голубчик, пока там все готовят, пошли скорее наверх, в мой будуар, - с нетерпением потащила его наверх Мила, увлекая за собой и подруг, потому что одной ей даже было чуть страшновато.
   Там, в своей огромной спальне с огромной же кроватью, они мигом повалили его на нее и стали постепенно раздевать и раздеваться сами, просто обворожив его видом своих совершенно разных, но одинаково юных тел, в которых все различалось, но все одинаково будило в нем дикую страсть, зверя его собственного тела, с которым оно еще не было знакомо, хотя он сам сразу же понял, что все они втроем были еще девицами, но с удовольствием перепачкав его всего своей девственной кровью, по очереди выжимая из него все до капельки, потому что все трое мечтали только об одном - получить от него это, с восторгом убедившись, что это еще и так сладостно, особенно на третий раз, когда уже он лишил их всяких сил...
     - Боже, Ванечка, ты не знаешь, как я расстроена, - призналась ему в конце, уже лежа вповалку с остальными на нем, самая мягкая и ласковая из них Милочка, - да, милый, это ведь у нас и девичник как бы, потому что меня, вот, выдают замуж за совсем уже недвижимый капитал... Но что поделать, я послушная дочь, но зато ты не представляешь, как я счастлива, что именно ты мне подарил ребенка... Да, сегодня мой самый опасный день!
     - И мой тоже. И мой, - тут же признались и ее подружки, по разному лаская его, но одинаково и вздыхая, потому что это был и их девичник, и они тоже выходили замуж за какую-то недвижимость.
     - Как жаль, Ванечка, что тебе даже троих нас мало, иначе бы я тут же отказалась от всего и пошла бы за тобой хоть куда, - глубоко вздохнув, призвалась ему Елена.
     - Да, Иван, она права, даже моя гордыня позволяет мне в этом признаться, - согласилась с подружкой Вера, водя тонким пальчиком по его груди. - Тебя так много, ну, словно ты сам - мировое достояние, а мы ведь простые девушки, нам просто хочется семьи, деток, а в тебе таится какая-то страшная буря, я это почувствовала...
     - Которую даже я не смогу погасить, - вновь вздохнув и даже обронив ему на грудь горячие слезки, призналась и Милочка, вновь играя его достоянием. - Я бы так хотела, чтобы это было заблуждением, но это так. Но ты, миленький, подарил нам эту бурю, и это уже никогда не забудется, хотя ты бы мог в любой момент нам об этом напомнить...
     - Милые мои красавицы, это вы мне подарили мой... первый ураган в этой жизни, отчего я теперь влюбился и в вас, и даже в саму любовь, - признался он им. - Всю жизнь до этого я прожил в лесу, где только богини захаживали ко мне во сне, но я сразу узнал вас, почему и подошел. Если честно, то я бы на месте Париса не смог отдать никому из вас предпочтения, потому что я влюбился сразу в вас троих, вы настолько разные, но все в равной мере такое совершенство, что мне бы пришлось разорвать мое сердце на три части.
     - И даже я, такая толстая? - якобы недоверчиво спросила Мила, прижимаясь к нему своим пышным телом.
     - Милочка, ты - сама нежность и ласка, - сказал он ей, целуя.
     - И даже я, такая, ну, худая? - тоже спросила его Вера, прижимаясь к нему своей маленькой, но упругой грудкой.
     - Верочка, ты - сама изящная утонченность, - сказал он и ей, поцеловав и ее припухшие от поцелуев губки.
     - Скажи что-нибудь и мне, это так сладко слышать? - попросила его робко Елена, которая почему-то стеснялась своей красоты.
     - Леночка, если бы твое имя не говорило само за себя, то я бы пояснил, что ты - сама красота, - сказал он и ей ласково, крепко целуя ее темно-вишневые и без помады губы и привлекая их троих к себе. - Девочки мои, но все это есть в вас в каждой, просто каждой из вас Афродита подарила что-то свое, потому что красота земная не может быть похожа, потому что она в каждой женщине должна быть своя, и ее должно быть столько же, сколько и женщин, но в вас троих она вся! Я даже не ожидал, что мне так повезет с моей первой любовью.
     - Тогда ты должен отдать ее нам всю! - воскликнула вдруг Мила, вновь забираясь на него, пока ее подружки целовали его, ласкались об него, дожидаясь вновь и вновь своей очереди, пока не выжали из него эту любовь уже совсем до последней капли, и он каждой из них отдал ее сполна, видя, как загорается она в их глазах ярким светом новой жизни... - Все, теперь я готова даже в монастырь!
     Воскликнув это, Мила решительно начала по легкому одеваться, вспомнив и свой долг хозяйки дома, увлекая их в огромную гостиную, где их ждал уже богатый стол на четыре лишь персоны, поскольку ее мудрые родители не присутствовали на девичнике. Таких яств Иван тоже еще не пробовал, и они все трое подкармливали его, потом вновь и вновь увлекая в любовные игры, продолжавшиеся до самого утра под шум шторма, слышимый даже сквозь пластиковые окна.
  
     - Миленький, спасибо тебе за ребеночка, я уже чувствую его в себе, ты можешь потрогать, - сказала ему за всех утром Мила, провожая его и на прощанье прижимая его руку к своему мягкому животику, под которым было и это удивительно нежное лоно, тоже прощающееся с ним. - Может, мы тебя все же отвезем?
     - Нет, голубка, вам надо отдохнуть перед свадьбой, а я с удовольствием пройдусь по берегу моря, я вчера его тоже впервые увидел, - целуя ее на прощанье, сказал он, бодрым шагом направляясь к берегу, где его с какой-то дикой радостью встречали буйные волны. - Да, Мила, не забудьте утром искупаться в море! Это вернет вам видимость, ты увидишь! Люблю вас!
     Увидев, что она поняла его, он прошептал что-то волнам, ласкающим его босые ноги, и зашагал в сторону города.
    - Ванечка, милый, ты... стал мужчиной? - с каким-то волнением разглядывая его, спросила Сталина под немного недоуменный взгляд подружки монашки.
     - Да, и, наверное, я стану даже отцом троих деток, - признался он им, - ну, а вы - их тоже тайными бабушками... Милые мои, я впервые в жизни так устал, что просто падаю с ног... Нет, я искупался в море...
     - Боже, сразу троих? - изумилась Светлана, для которой все это так и оставалось еще великой тайной, ведь она даже чужих родов не принимала. - Это как?
     - Милая, просто ему для первой любви было мало одной женщины, - пояснила ей подруга, когда они остались вдвоем, отпустив его отсыпаться.
     - Так, он сразу с ними с тремя...?! - продолжала удивляться Светлана, вспомнив наконец рассказ Семена Матвеевича об их небольшом приключении, так романтично закончившемся. - Бедный мальчик.
     - Светик, о чем ты говоришь? Какой же он бедный, если с тремя красавицами сразу? - уже ей удивилась Сталина. - Об этом можно только мечтать, мне кажется...
     - Боже, Сталя, я тоже вдруг так захотела ребеночка, - призналась ей подруга, - но я больше никого не люблю, кроме нашего... сыночка. Но это же грех, о чем я говорю?!
  
  
  
  
  
     
     Глава 7. Покров матери...
     
     Но как бы она не отгоняла эти мысли от себя, они ее не покидали. Иногда она осторожно заходила к нему в комнату словно за чем-то и с тоской любовалась его юным телом, которое ее невероятно влекло к себе... Однажды, когда никого не было дома, она не выдержала и, сев на край его кровати, погладила его там, тут же отдернув руку, словно ее что-то обожгло.
     - Не бойся, мамочка, это совсем не грех, ведь ты же - не моя родная мама? - спокойно сказал он ей, вдруг привлекая ее к своей груди. - Ты тоже не знаешь, как я люблю вас обеих, ведь мы же прожили вместе столь долгое время, и я любил вас по настоящему, любил и как женщин, хоть и не знал еще, что это такое...
     - Нет, не говори так, прошу тебя, и прости меня, грешницу, даже за эти мысли, - безвольно шептала она, не в силах приподнять голову с его груди.
     - Я не могу этого не говорить, потому что я давно это хотел сказать, и я давно хотел вас так, как это у меня получилось с теми девчонками, - сказал он, осторожно обнимая ее и снимая с нее одежду. - Я хочу тебе подарить ребенка, чтобы у нас уже было что-то общее и родное по-настоящему... Я хочу тебя считать родной. Это не грех, если мы породнимся и кровью, поэтому, милая моя мамочка, не думай так, а полюби меня тоже, как это просит твое сердце...
     - Боже, что же ты делаешь со мной? - воскликнула она, крепко прижимая его к себе, прижимаясь к нему всем телом и беря его в себя, тоже подарив ему свою кровь, которую, оказывается, ей тогда не пролил тот..., и почти ничего не помня, кроме того безумства своей плоти и души, из вихря которых она уже не могла вырваться, пока его любовь и сына, и мужчины не переполнили ее так, что она почувствовала биение его сердца под своим. - Милый, но только не надо больше об этом даже вспоминать? Ты мне подарил его, я его уже там чувствую, но я не хочу, чтобы это стало простым грехом... Пойми меня, мальчик мой, я этого не перенесу...
     - Я понимаю тебя, родня моя, - прошептал он ей, нежно целуя ее лобик, пылающие щечки. - Ты теперь родная для меня совсем, и я так и буду к тебе относиться, я не позволю тебе страдать от этого, поэтому... и ты забудь, что случилось, словно это был сон...
     Она и правда тут же заснула, и он, одев ее, отнес на руках в ее кровать, вновь там осторожно раздев, облачив в ночную сорочку и поцеловав на прощанье ее оплодотворенное лоно, накрыл ее одеялом. Он совсем ее не обманывал, потому что все те годы в лесу он и любил их как самых прекрасных, самых желанных на свете женщин, но зная, что они это могли счесть грехом, да и считали, хотя он и сам замечал иногда их влюбленные взгляды...
     - Что с тобой, милая? - поинтересовалась вернувшаяся из магазина Сталина, застав подругу молящейся на коленях. - Ты так давно не молилась...
     - Милая, мне такой сон приснился, ну, словно я зачала, но нет, я даже не могу его вспоминать, не спрашивай, я прошу тебя, - взмолилась та, пряча от нее свои слезы то ли горечи, то ли радости, что она сама не могла понять, хотя не могла и забыть. Выйдя в гостиную, она украдкой взглянула на Ивана, но не заметила в нем никаких изменений, тут же успокоившись до того дня, когда у нее вдруг не случилось то обычное, не случившись и через месяц, но это почему ее не только волновало, но и радовало, хотя до этого было еще долго, еще столько событий было впереди...
     Первым делом они и коснулись ее, потому что однажды утром, спеша по каким-то делам, она услышала в толпе знакомый голос, окликнувший ее, сразу узнав отца Джона, рядом с которым тоже в обычном костюме стоял какой-то мужчина, но с явным взглядом пастора, который бы она сразу узнала.
     - Да, сестра моя, хоть тебе и не очень приятна наша встреча, но мы пришли только лишь поблагодарить тебя за исполненное тобой обещание. Нет, я тебе не напоминаю о долге, это было только обещание, - сдержано поправился в конце отец Джон, сильно за это время постаревший и осунувшийся, чего нельзя было сказать о его спутнике, полном сил и решимости. - Теперь ты можешь нас даже сдать властям, ведь мы тут - только журналисты одной из газет, и я даже на тебя не обижусь, сестра моя. Я понимаю твои чувства...
     - Святой отец, я никогда бы никого не сдала, - подчеркнуто, но холодно заметила она, - да, будь это даже враг мой, хотя я надеюсь, что вы еще передумаете все сами. Не все так однозначно, святой отец, как может показаться даже из-за стены монастыря. Замечу, что мой сын иного мнения о вас, нежели вы, и вряд ли вас считает своим врагом... Да, это он и попросил меня исполнить мое обещание, я бы сама, может, не сделала этого никогда.
     - Что ж, это тоже о многом говорит, - скромно заметил отец Петр, многому за это время научившись у своего старшего собрата. - Нет, простите, сестра, я не о вас...
     - Но вы, наверно, уже успели заметить, что происходит и в этой стране, да и во всем мире, чтобы оценить, а то ли это, за что наша церковь должна бороться? - все же заметила им Светлана, хотя и понимала, что она для них совсем не авторитет в этих вопросах.
     - Сестра моя, в мире всегда это происходило, а уж про эту страну я вообще промолчу, - осторожно оглянувшись, ответил ей отец Джон, отводя ее в сторону, подальше от этих ушей, которые словно бы опять были повсюду, - но и всегда из этого разные силы пытались извлечь разную же выгоду, но всякий - свою. Думаешь, кто-то при этом прикрывался словами правды, а не сладкой ложью? Не скрою, и церквям было такое присуще, да и сейчас их все еще много даже на одного Христа, а это тоже о чем-то говорит. Но ты ведь сама знаешь, что у вас в городе происходит, начиная с того дня? Или зло может быть делом рук благодетеля?
     - Во-первых, что за зло, а, во-вторых, чьих рук это дело, - возразила она все же, хоть и в пустоту, - это немаловажный вопрос, потому что само зло и карало себя своими собственными руками. Или у вас есть другие примеры?
     - Милая моя, власть над людьми - это такое соблазнительное удовольствие, что ради него жертвуют всем: и честью, и совестью, и даже своим делом, своим долгом, в чем ты могла бы убедиться в этой же стране, - с улыбкой отвечал ей тот. - Но это как раз свидетельство серьезности намерений. Однако, пойми, мы пришли совсем не переубеждать тебя, а просто честно показать, что мы здесь, что мы не скрываемся, что было бы постыдным для нашей святой миссии. Я хочу, чтобы ты это поняла. А так, мы бы не хотели тебя задерживать, и я серьезно воспринял твой совет, потому что мы постоянно об этом думаем, все взвешиваем, хотя в итоге все за нас решает сам Господь, и ты это тоже знаешь. Доверимся ему? Надо заметить, сестра, что ты изменилась в лучшую сторону за эти немалые все же годы разлуки, в тебе появилось какое-то очарование...
     - Спасибо за комплимент, в душе я тоже это чувствую, - склонив голову, отвечала она, - и это придает мне решимости и уверенности. Нет, я не называю это специально верой, зная, какой смысл вы в это вкладываете, с чем я бы не хотела спорить...
     - Спасибо и тебе, сестра, за откровенность, - поклонившись ей, ответил отец Джон, провожая ее печальным взглядом.
        - Я не думал, что она такая, - задумчиво произнес отец Петр. - Видимо, вы правы, она еще и русская женщина, а я уже успел заметить в ней, в них, нечто особенное: не просто разум, тем более не расчет, не просто сильную страсть, а именно любовь, но как бы все то еще и вместе взятое. Конечно, много в них и трагичного, но оно совсем не ужасное, не дикое, даже в таких дичайших условиях, ну, ужасных все же для грамотного человека, какими они ведь являются, хоть у них и несколько иная цивилизация, все же более чувственная, духовная ли. Я теперь могу понять, в чем был именно подвиг и жен декабристок, которые не просто поехали к своим муженькам, но которые понимали, что они делают, словно бы продолжив этим их борьбу, на что у нас могли решиться очень редкие женщины, народные героини, королевы, часто не лучшие друзья церкви. Странно все же, но в этой сплошной разрухе именно женщины не просто не опустили руки, но и не бросают своих мужчин, даже тех, кто признал свое поражение, кто просто опустился из-за этого. Мне кажется, мы не там и не в тех видели, пытались разглядеть особенности русской души, натуры ли, нам бы следовало поискать это в их женщинах, которых мы, увы, явно недооценили.
     - Друг мой, я понимаю вас, вам еще и рано пытаться понять глубже мужчин, которые ныне здесь и там, у нас, с виду далеко не самое лучшее зрелище, особенно после той еще презентации Достоевского, из вполне сходных времен, - с улыбкой заметил ему отец Джон. - Наши, кто на виду и научен быть на виду, их сразу пытаются осудить, обвинить в слабости, в нерасчетливости, потому что ведь только некоторые добились в это время успеха... Но вряд ли наши слишком расчетливые прихожане могут понять именно странную душу и их мужчин, которые на дух не принимают Золотого тельца, хотя вроде бы семьдесят лет под палкой воспитывались материалистами. Но я не вижу в большинстве них и следа от той материи. Хотя, конечно, они могут быть и буйными, но оставаясь при том и смиренными. Да, им всем дали эту якобы свободу, но обворовав до нитки. Но что же еще, кроме той дикой свободы, сдерживает их от тряпичных бунтов? Кто тут бунтует? Нищие разве? Получается, что это совсем и не важно для них, ведь ты сам уже успел заметить, насколько им одним махом поднимают цены, после чего у нас была бы революция, но тут... Опять Достоевский? Нет, я пока еще не готов сказать, что я понимаю их, но то, что и мужчины их тоже - да, именно тоже - необычны с нашей точки зрения, это несомненно. В первый раз я наобум мало что понял, для этого, видишь, нужно было почти двадцать лет размышлений, чтобы по-новому взглянуть на эту страну. Нет, я тоже не имею в виду все те Потемкинские деревни, которых опять повсюду стало очень много, я имею в виду тот народ, который они и сами не видят, просто ли не хотят видеть. Невыгодно это теперь никому! Нам перестало быть выгодно, а им и подавно. Ведь это просто кошмар, насколько их пресса, сми и прочее отличаются от самого народа! Все эти клоуны, из той же политики, словно бы и всех считают такими же дураками, сволочами, хотя, может, просто издеваются, потешаются, хотя вряд ли и такое возможно от большого ума. Я думаю, мы в любом случае не пожалеем, что пожили здесь, именно среди народа, раз уж сами власти и эти псевдоэлиты нас совсем не интересуют. Да, как и его тоже, я это уже понял, что очень странно, кстати... Они для него словно марионетки!
     - Но что мы теперь будем делать? - поинтересовался отец Петр, хотя с этим тоже не спорил, но был полон рвения.
     - Она права, нам надо хорошо осмотреться, а, может, даже встретиться с ним не раз перед тем, - задумчиво отвечал отец Джон, проявлявший больше рвения все же в мыслях. - Во-первых, это такое редкое явление, а, во-вторых, стоит, возможно, и успокоить его, потому что ты сам уже заметил его силу?
     
     
     Глава 8. Маньяк самоубийца
     
     Он имел в виду нашумевшее и весьма странное дело городского маньяка, запугавшего всех матерей и отцов города, хотя милиция и пыталась все свалить на стечение обстоятельств. Она была бессильна перед теми, у кого не было корыстных намерений, которыми они как-то были связаны с объектом преступления и до, и после его свершения, а тем более были связаны и с самим преступным миром, который не пропустит мимо себя любой наживы, постаравшись тоже извлечь из этого выгоду, на которой он тоже был замешан, как и все теперь, отличаясь лишь некоторой формальной незаконностью деяний, масштабами и прочим.
   Маньяки же были истинно выродками даже в преступном мире, поскольку творили свои более чудовищные злодеяния совсем по иным мотивам, законам, почему их можно было отнести к категории случайностей для этого мира, где в целом мало что вершилось по идейным, моральным, чувственным ли соображениям, на чем как раз и циклило этих изуверов. Их, скорее, и нужно было относить к категории религиозных преступников, но для этого надо было тоже верить...
     Малыш случайно услышал об этом маньяке, который до его появления затих на какое-то время, но вдруг разразившись сразу двумя подряд жестокими убийствами малолеток...
     - Сантим, ты не боишься? - сразу же спросил он того, наметив какой-то план действия. - Я тебе честно скажу, что бояться нечего, хотя будет и страшно... Ты мне веришь?
     - Малыш, даже если я и боюсь, то я все равно пойду на это, - твердо заявил ему тот, хотя теперь ему и самому нравилось проводить время в их огромном лабиринте, где они уже собрали почти половину беспризорников города, хотя к ним ходили и обычные дети, даже из богатых семей. - Мы его должны уничтожить...
     - Успокойся, друг, он это сделает сам, - пообещал ему Малыш, собираясь сегодня же выйти в ночной город, где Малыши лишь случайно могли оказаться, на что и рассчитывал, видимо, тот маньяк, тоже действуя по какому-то звериному наитию, нежели по разумной схеме, хотя и действовал весьма расчетливо.
  
     - Малыши, - вдруг обратился к ним какой-то мужик вполне обычного вида, когда они уже достаточно проблуждали по ночным улицам, - вы чего тут ходите? Или вы не слышали про маньяка? Зря! Я его сам ищу, потому что эта сволочь убила моего племяша родного, но еще пару лет назад... Да, с тех пор я его и ищу... Может, вы бы походили, ну, так, впереди меня, как бы для приманки, а я бы его уж не упустил... Видите, у меня есть для него подарок.
     Сказав это, он показал им старый наган, но хорошо начищенный, который прятал под полой обычной курточки. Переглянувшись, Малыши согласились и пошли дальше, слыша лишь за спиной его крадущиеся шаги, но только зря бродили по городу еще пару часов...
     - Ладно, если вы все же не спешите, то пойдем попьем чаю и еще побродим с часик? - предложил им тот дружелюбно. - Это как раз мой дом...
     Малыш подмигнул Сантиму, и они согласились, смело входя в его дом на окраине города, где обычно дети и исчезали, хотя окраина была довольно большой, как и сфера случайностей вокруг небольшого центра закономерностей, даже законов, занимавших совсем малое место - в десятке мишени поиска.
     - Садитесь, я сейчас быстро согрею чаю, - потирая словно бы замерзшие руки, говорил тот мужик, выдвигая для них довольно тяжелые, явно самодельные, стулья из-за стола. - Сидите, я сейчас приду...
     С этими словами он ушел на кухню, тем их как бы еще больше успокоив, дав возможность и переговорить шепотом.
     - Как ты думаешь, Малыш, это он? - шепотом спросил Сантим.
     - Сейчас увидим, - с усмешкой ответил ему тот, и в это время из-за спинок стульев и выскочили эти металлические скобы, прочно прижавшие их к спинкам...
     - А кто же еще, юные разведчики? - довольно ухмыляясь, заявил им тот, возвращаясь с кухни уже с набором всяких самодельных инструментов и приспособлений. Он все делал сам, он считал себя истинным творцом, поэтому в итоге счел себя достойным быть и судьей тех, кого, конечно, не он создавал, но уж зато судить мог вполне, считал себя вправе... - Или вы надеялись перехитрить создателя, а, сорванцы? Разве вам не говорили, что он знает каждый ваш шаг, видит вас насквозь? Ах, вас же не учили слову божьему, как я забыл! Вы же у нас грешники с рождения, внуки бесовского государства...
     - А ты не грешник?! - с презрением бросил ему Сантим, все же переборов оцепенение.
     - Может, бесенок, ты и Бога мстителя грешником назовешь, раз он стольких вас уже покарал и еще покарает миллиарды? Но как еще уничтожить всю вашу греховную нечисть, которую уже три поколения растили в этом бесовском государстве, создав, наконец, нового грешника, не верующего ни в создателя, ни в мстителя? Как вас всех заставить в нас поверить? Только страхом, самым страшным для вас ужасом - перед смертью, потому что ничего другого вы не боитесь. Ну, что для вас - ад, если вы в аду и родились, и живете? Разве он устрашит вас? Никогда! Он же не пугает чертей? А чем вы лучше? Но вы не верите и в ад, и в жизнь после смерти, поэтому для вас самое ужасное - это сама смерть, и только ею мы и можем вас остановить, запугать, заставить задуматься, - бормотал маньяк, раскладывая свои инструменты на столе, и что-то вспоминая. - Ах, главное забыл...
     - Сантим, не мешай только мне, - попросил его спокойным голосом Малыш, пока тот ненадолго ушел в кухню, вернувшись с пачкой презервативов.
     - Самое главное забыл! - радостно показал он им ее, уже и перестав думать о высоком, отложив это на потом, потому что сейчас им полностью завладели некие чувства, которые, если честно, и подвигли его на первое преступление, когда он еще сам боялся смерти, поскольку не знал чужой, не такой уж и страшной, если не наоборот. - Вы, хоть и атеисты, но я-то нет, я-то знаю, что такое грех, поэтому не могу я вас отпустить туда безгрешными... Да, голубчики, уйдете вы туда с содомским грехом, за который создатель и покарал целых два города, за который и страну нашу покарает. Но, видно, пока еще мало нагрешили, раз он не спешит. Но час близится, потоп уже грядет, и вы никуда не денетесь...
     С этими словами он, пошло ухмыляясь, натягивал за столом на себя одну из резинок, стыдливо пряча от них, от икон ли, висевших за их спинами, свою мерзкую плоть, после чего еще раз осмотрев свои приготовления...
     
     - Послушай, творитель, как хоть тебя зовут? - вдруг спокойно спросил его Малыш.
     - Мотя, а тебе-то зачем? Или ты первым хочешь? Может, ты уже пробовал? - совсем уже скабрезно ухмыляясь, спрашивал тот, чуть суетясь от нетерпения.
     - Нет, Мотя, просто надо же как-то к людям обращаться, ведь ты-то не скотина же, а человек, - спокойно продолжал Малыш.
     - Ну, не тебе же, щенок, судить об этом? - огрызнулся тот, споткнувшись на чем-то взглядом.
     - Что ты, Мотя, я совсем не об этом, я о самой смерти хотел лишь поговорить. Ведь ты собираешься нас послать туда, но даже сам не представляешь, насколько же это сладкое чувство - сама смерть! - возвышенным тоном воскликнул Малыш. - Мне это хорошо известно, но ты даже не представляешь, раз думаешь, что это самый большой ужас на свете. Не мог создатель так карать хотя бы и праведников, поэтому на самом деле он сделал ее одним из величайших удовольствий, позволив старикам еще раз пережить то, что они в молодости считали этим, чтобы убедиться, как они заблуждались. Нельзя даже сравнить!
     - Ты мне зубы не заговаривай, я знаю, какое самое величайшее удовольствие, - пытался тот даже кричать, но не получалось, в глазах его заблестел какой-то интерес. - Черт, ты мне даже пыл сбил.
     - Это и не важно, Мотя, потому что и это ничто перед наслаждением смерти, - успокоил его Малыш, не сводя с него глаз. - Или ты не хочешь хотя бы мгновение того удовольствия попробовать, но только мгновение, а не все, потому что ради всего надо самому совсем умереть? Хочешь попробовать? Да, чтобы понять хоть частично, что же мы потом испытаем? Создатель все знал сам, что дарил своим созданиям...
     - Как это он мог знать, если он бессмертен? - пытался тот его поймать на хитрости.
     - Извини, Мотя, но в самом начале было слово, хоть и слово бог, но всего лишь слово, которое и от нас всех останется, - спокойно и убедительно продолжал Малыш. - Телесно и Вселенная, и создатель переживали смерть, потом вновь большой взрыв, что ты знаешь, перед которым создатель оставался тут в виде слова, одного только слова, в отличие от Вселенной, от которой ничего не осталось. Ты можешь свое имя написать прямо на столе, чтобы быть уверенным, что ты-то останешься... Напиши, Мотя.
     - Ну, написал, - злобно, но совсем как бы не сдаваясь на его уловки, бросил тот, выцарапав на столе свое имя. - Я вообще-то все это пишу, новую Библию пишу, ну, новейший завет как бы, поэтому я бы и потом написал...
     - Да, конечно, потом... Пока ты смело можешь попробовать нанести себе сперва маленькую ранку, почувствовав, как она, только одна, сладка, - говорил, не меняя тон, Малыш.
     - Ну, подумаешь, маленькая ранка, - ворчливо сказал тот, резанув себя по руке и с изумлением уставившись на рану, так сладко занывшую. - Ишь ты, а ты прав, щенок. А если еще?
     - Мотя, от маленьких ранок ты же не умрешь, будь их даже тысяча? - спросил его Малыш. - Просто ты не знал, в чем же суть мазохизма, думая, что садизм доставляет большее удовольствие. Доставляет, но косвенное, ты только видишь, как сладко жертве, но сам-то сладости не испытываешь. А тут ты сам себе напрямую доставляешь это удовольствие, ни с кем уже не делясь, становясь абсолютным создателем, которому не нужен даже человек, даже женщина...
     - О, баб-то я не зря ненавижу, - уже с горящими глазами воскликнул маньяк, то и дело нанося себе все более сильные раны, получая все большее наслаждение от них, уже весь покрывшись кровью.
     - Мотя, а теперь ты можешь сравнить это с противоположным содомским грехом, посмотреть, что тот просто ничто перед этим, - подбадривающе сказал ему Малыш, - возьми нас сразу обоих, забери с этих кресел, и мы даже вдвоем ничем тебе не поможем...
     - Да, я уже чувствую, но все же попробую, - уже слегка пошатываясь от потери крови, сказал тот, подходя к их креслам и освободив запоры.
     - Мотя, но ты лучше сперва попробуй самое невероятное удовольствие из всех - отсеки себе сначала эту штуку, а потом сравнишь, - почти уже приказал ему Малыш. - Да, а теперь засунь ее себе в рот, ты же всегда мечтал об этом... Пошли, Сантим...
     - Куда, а сравнить? - сквозь предсмертные хрипы пытался возразить было маньяк, оседая на пол, где его и нашла вскоре милиция, найдя и все остальные следы его преступлений.
     
     - Малыш, ты - страшный человек, хотя ты, ну, всегда такой разный, - с восхищением заметил ему Сантим, когда они возвращались в подвал.
     - Сантим, учти, я - не человек, хоть и в его обличье, конечно, - спокойно, но все же часто сплевывая, ответил ему Малыш. - Однако, мне было невероятно мерзко все это говорить, хотя я и не смотрел на него... Да, я могу не смотреть и с открытыми газами. Тьфу, гадость!
     - Это точно, хотя я от испуга только сейчас это понял, - тоже сморщившись от омерзения и уже даже не останавливая рвоты, сказал Сантим, пока его не выполоскало целиком. - Кто же ты, Малыш? Я ведь думал, что ты один из нас...
     - Нет, Сантим, это не так, но я скажу тебе позже, - ответил Малыш, ежась от воспоминаний. - Понимаешь, это все и не так важно, ведь мы общее дело делаем, так ведь? Просто у меня оно немного и другое... Мне приходится делать и это, ну, чтобы это не отвлекало вас... Давай забудем все? Я хочу, чтобы ты забыл такое навсегда!
     - Я понимаю Малыш, - не стал настаивать тот, уже и выбросив из себя те воспоминания, потому что и для него это было не важным.
   Для него сейчас самым важным был их клуб, где для ребятишек было все, что им и нужно было в этой жизни - множество самых разных игр, поскольку многие из великого множества помещений его подвала были заставлены компьютерами, за которыми по одному, а то и парами сидели оборванцы, которых уже нельзя было от них оторвать, хотя приходилось, потому что надо было и питаться, и подышать свежим воздухом, да и создать видимость, что они никуда не исчезли из мира, жадно их дожидающегося, когда же созреет их хотя бы пушечное мясо.
   Но чем они могли их выманить отсюда, если этот мир был такой безграничный, потому что с углублением в галереи лабиринта он все более становился виртуальным, когда уже не нужны были и компьютеры, когда, пройдя множество уровней, дети без всяких приспособлений и наркотиков попадали в миры своих грез и мечтаний, живя тут почти настоящей жизнью...
     - Ладно, Сантим, сегодня дальше не пойдем, но вскоре придется, - сказал ему Малыш, остановившись в конце одной из галерей перед вратами, за которыми виднелись знакомые очертания зубчатой стены...
     - Я бы лучше пошел сюда, - зачарованно заметил тот, глядя сквозь другие врата на бескрайнюю равнину, по которой бродили огромные динозавры...
     - Да, быть пастырем всего живого интересно... Но ты сможешь всегда изменить свой выбор, - только и заметил ему Малыш, поворачивая назад. - Это, Сантим, святое, этим ты отличаешься и от меня...
     
     - Да, отец Петр, это он убил маньяка, но не своими руками, как считают эти глупцы, но разве они могут что-то подобное представить даже, - сказал тому отец Джон, листая местные газеты с яркими иллюстрациями, словно с рекламных плакатов. - У них одна схема возмездия, которую они только и знают, а он совсем другой. Я не удивлюсь, если он сам был якобы жертвой того маньяка... Ты же видишь эти два пыточных стула? Да, он и сидел на них с кем-то, но заставив этого мерзавца покончить с собой на их глазах, а потом еще и освободить их. Кто же, интересно, его помощник? Да, помощник, если он взял его с собой. Петр, в одном я - в силе его - уже совершенно не сомневаюсь!
     - Трудно сказать, отец Джон, но я пока не сомневаюсь и во всем остальном, - признался тот, внутренне все же слегка содрогаясь, поскольку такое ему было трудно представить после множества судов, обрекавших маньяков на вечные муки совести в одиночных камерах, словно с ними и действительно туда садили их совесть, будто та была у этих зверей. - Но я согласен, поговорить с ним было бы очень интересно...
     - Но меня тут тогда другое смущает, отец Петр, - вдруг задумчиво сказал тот, - кем же тогда он сам сидел в этом кресле? Ведь жертвами маньяка были только дети, да и эти кресла тоже детские... Кем был на них сидящий?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 9. Генерал на поводке
     
     Прокуркин Олег Минасович за эти годы не просто сильно взматерел, не только из капитана стал уже и генералом, воспряв как раз после того Голливуда, но он и сумел, что было необходимо для этого, стать патриотом этой новой страны, точнее, этого нового государства со всеми его теми уважаемыми гражданами, которых прежде считал, скорее, своим контингентом, выжидая лишь момент, когда будет дана команда... Увы, команда так и не поступала, хотя к власти, вроде бы, возвращались именно те, кто намекал на это.
   Наоборот, поступать стали другие команды - разобраться с теми, кто с этим всем не согласен, кто опять против своей страны, ее новых идеалов и традиций, ну, в широком историческом аспекте, без конкретизации... В какой-то момент Олег Минасович вдруг вспомнил, чему его учили, и осознал, что учили-то его служить верой и правдой не какой-то идее, а самому государству, самой власти, которая эти идеи формулирует. Пролистав старые учебники с ручкой в руках, он просто поменял некоторые эпитеты перед словами государство, партия, руководство, экономика, но уже на новые, и ему все стало сразу же понятно: ничего практически, кроме отдельных словечек, не изменилось, в том числе, и для него, и он с прежним рвением, с каким дослужился до капитана уголовного розыска, дослужился и до генерала, даже получив пару орденов чуть ли не героя, но уж точно защитника отечества и государства только бывших как бы пролетариев, бывших коммунистов и каторжан, где всем было ясно, что в некоторых видах деятельности слова бывший не бывает, да и вообще это уже к грамматике имеет отношение, а не к самой прозе жизни...
     - Нет, Олег, а что изменилось-то? - да, он частенько задавал себе этот вопрос, потому что иногда все же путался в определениях. - И раньше ты был обязан бороться с врагами народа и государства, которых и тогда было невероятно много, и теперь ты должен бороться лишь с врагами и в той же лишь уголовной сфере, поскольку враг невероятно многолик. Тогда тебя интересовали убийцы тружеников, а теперь ведь только сами труженики немного поменялись, но их убийцы-то убийцами и остались? К тому же теперь и новый идеолог, наша святая церковь, говорит то же самое: не убий, не греши, совсем не уточняя даже, а кого не убий, у кого не воруй. Просто все это раньше было простым преступлением, а теперь еще и грехом стало, так что ты даже некую святую миссию исполняешь уже в новом свете... Нет, нет, Олег, но и теперь не ты судья, не тебе же решать, что является воровством, а что бизнесом и прочим?
     Конечно, сомнения эти часто навещали его с утра, пока он еще не дошел до кабинета, не открыл сейф, не достал очередную бутылочку лекарства от всяких сомнений, что он и сейчас поспешил сделать, только лишь долго разыскивая ключи от сейфа, которые вчера куда-то засунул... Поэтому лишь он долго раздумывал над знакомым лицом того пастора, которого заметил в толпе из окна служебного джипа, вспомнив и те события, и свои мысли, ассоциировавшиеся с тем пастором, и тем роддомом...
     - Черт, не случайно, не случайно он здесь, да еще и в маскировке, - думал он, нетерпеливо шаря по всем углам, где мог вчера выронить этот проклятый ключ. Лишь когда он нашел его в другом кармане генеральских штанов и наконец-то выпил этак с три пальца доброго коньяка, мысли сразу упорядочились в его голове. - Ясно, что совсем не с гуманитарной миссией у нас этот инквизитор, поскольку всех этих гуманитариев мы уже выдворили из страны, так как нашему народу не нужны чужие подачки, своих хватает... И ведь, главное, опять с его приездом связана эта серия странных происшествий, взять хотя бы эту последнюю нелепую потасовку вашистов на площади, которую якобы затеял странный молодой человек лет семнадцати-восемнадцати... Так, и этот пастор был у нас лет восемнадцать назад, когда родился тот странный Малыш, которому тогда был всего один день...И еще была эта Сталина, которая вдруг куда-то исчезла... Так, Петров, попытайся вновь узнать что-нибудь о... Сталине Сергеевне... Добролуновой, лет восемнадцать назад я просил тебя уже об этом. Что? Конечно, помню, я, дорогой, все помню...
     Олег Минасович случайно не стал математиком, в десятом классе вдруг наткнувшись на Конан Дойля, после которого сразу же определился со своим жизненным призванием, где, однако, его математический склад ума вполне пригодился, хотя в гуманитарных вопросах действительности только мешал, все запутывая, потому что они напрочь противоречили цифрам той же статистики. Но тут он не нашел никакого противоречия, все сходилось, только совершенно невообразимым образом.
     - Что? Вновь работает в роддоме? Акушеркой?! - такого он не ожидал, поэтому налил себе где-то на четыре пальца, да еще и своих, генеральских, но больше и не вошло бы. - Прокуркин, но ты же не веришь в мистику? Нет, ты и в мистику не веришь, а поэтому... это, скорее, какой-то международный заговор уровня уже генерал-лейтенанта, не меньше. Нет, господа, хоть вы и не бываете бывшими, но дудки, мент тоже бывшим не бывает! Тем более, сейчас эти заговоры опять в моде, их приходится этим даже из пальца высасывать, а тут, похоже, это самый настоящий, да еще и уровня самого Папы, то есть, международный уж точно, даже межсистемный, если уж говорить о суверенной демократии...
     - Петров, тут у нас в городе два пастора по гражданке ошиваются, так ты.., - рассуждал он вслух и по телефону. - Я тебе задержу! Ты у меня... Обеспечить постоянное наблюдение и даже охрану, а то их еще спутают с кем-нибудь. Каждый шаг важен, но даже пыль с него сдувать, и... абсолютная секретность! Ты понял?
     Но полковнику Петрову после того странного происшествия тоже, кстати, восемнадцать лет назад, много и не надо было объяснять, он тогда впервые всерьез задумался над превратностями жизни, после чего уже не переставал думать, хоть это часто и мешало его карьере, но только не под началом Прокуркина, за три года сделавшего его вопреки известной песне из безнадежных капитанов даже полковником. Конечно, внешность его это уже не смогло исправить, поэтому генерал и старался общаться с этим желчным циником только по телефону, потому что предпочитал оставаться оптимистом.
     Поэтому теперь отцу Джону можно было даже не опасаться за сохранность и своего странноватого арсенала, хранимого ими в одном из банков, потому что даже точнейшая опись хранимого там в тайне была составлена на случай похищения, хотя вид всех этих старинных кинжалов и прочего весьма озадачил высокопоставленных ментов.
     
   Поэтому же, генерал, будучи уверенным в своем помощнике на все сто пятьдесят, спокойно уже мог поехать с букетом цветов к своей старой знакомой, весьма удивившейся такому визиту, особенно озадачившему новое руководство клиники, у которого, естественно, не было никаких дружественных отношений с правоохранительными органами. Потому лишь, пока Сталина Сергеевна общалась на улице с генералом, она уже стала второй главной акушеркой клиники, ну, поскольку первая была все-таки женой главврача.
     - Сталина Сергеевна, Сталина Сергеевна, и как же вы могли так неожиданно сбежать от молоденького еще капитана? - с легкой укоризной бормотал генерал, розовея как школьник, чего, в принципе, и сам не ожидал, потому что эта женщина, сразу тогда его смутившая, почти совсем не изменилась внешне, еще и стала несколько мягче, женственней, что старый холостяк сразу же заметил. - Нет, совсем не по служебным делам я пытался вас тогда разыскать, но, увы, вы растаяли в воздухе, словно мимолетное виденье.
     - Олег Минасович, спасибо за комплимент, но ведь это все уже было, уже так давно было, - тоже слегка смутившись, сказала она на это, пряча лицо среди красных роз.
     - Неужели вы все, даже свою карьеру, бросили из-за того необычного Малыша? - с очень теплым, даже отеческим чувством спросил он. - Простите, но сам я так и не смог испытать отеческих чувств, так и остался верен той нашей встрече, почему меня и восхищает так то ваше чувство вроде бы и к чужому ребенку. Как он, кстати? Уже ведь, слава богу, восемнадцать.
     - Да, Ванечка уже совсем взрослый, - неизбежно насторожившись, сказала Сталина. - Я, генерал, тоже не знаю, что такое родной ребенок, но люблю его невероятно сильно, почему и бросила все, тут вы правы, да и время было, сами помните, какое, не детское, я бы сказала.
     - Теперь, вроде, все изменилось, вы даже на работу вернулись? - ушел он от интересующего его вопроса.
     - Да, государство вдруг вспомнило про детей, люди поверили в это, хотя и не все еще искренне, но все равно, детки ожидаемыми стали, хотя и.., - но она не договорила, потому что все равно ее что-то смущало в его визите, хотя и столь приятном для нее. - Не изменится ли только все? Слухи какие-то идут странные.
     - Я, Сталиночка, далек от всего этого, у меня работа как бы с другими детьми, - ушел он от гуманитарного вопроса. - Однако, если не будете возражать, с Иваном я бы вновь хотел встретиться, уж слишком памятна была та, первая встреча. Да и просто к вам в гости не прочь был бы заглянуть. Одиноко мне в этом мире, дорогая моя Сталина Сергеевна... С самого детдома один... Все, извините, спасибо за теплый прием, если что, вот, мой личный телефон, звоните по любому вопросу...
     Увы, старый генерал был все же довольно сентиментален для математика, да и не только поэтому, ведь даже их контингент совершенно не зря обожал Есенина, любил душещипательные песни, что, видимо, в целом распространялось на всю уголовную сферу деятельности государства, включая все участвующие стороны. Совершенно же не зря и многие новые русские так обожали шансон, даже специально выезжая в те же штаты, чтобы послушать Шуфутинского, заказывая ли себе на вечеринки самых простых, но душевных исполнителей якобы народной песни, хотя вроде бы народ-то сам любил другие, даже про другую совсем волю, почему на Руси и было столько понятий этой воли...
     
     Третьим из и них обладал как раз полковник ФСБ Твержаков Егор Кондратьевич, у которого нигде не могло быть сантиментов, он даже слово сантиметр не любил, видимо, по этой причине, предпочитая аршины, вершки, ну, и метры тоже. Потому и в 91-м он слегка прокололся, всерьез приняв весь этот телепутч, не успев лишь обвинить их краевого начальника в измене, поскольку тот вовремя смылся куда-то на рыбалку, в санаторий ли, а потом и вовсе перейдя в крупный бизнес. А, вот, Егор Кондратьевич слегка притормозился на служебной лестнице, потому что не мог изменить своим железным принципам, хоть и занимался весьма тонкой сферой, даже чуть мистической, включающей и всякие потусторонние явления, хотя, если честно, все ЧК занималось потусторонними явлениями, но просто одни - лишь обратной стороной земли, а другие - и другой стороной действительности. Нет, сами по себе экстрасенсы, попы и прочие, его не очень интересовали со всеми своими выкрутасами, заскоками, но зато как потенциальные и реальные враги государства - очень сильно! Но чтобы и самому не свихнуться от постоянных занятий подобным контингентом, и надо было обладать его железной волей, но уже имевшей отношение не к Разину, а к Шопенгауэру, хоть он и был патриотом во всем, теперь даже перестав читать философию, раз нашей не было еще или уже!
     Поэтому святыми отцами он занимался уже с того самого момента, когда они лишь ступили за борт самолета, тут же поймав первого клопа, даже скорее крохотную блошку, добросовестно стучавшую Твержакову о каждом их последующем шаге по родной земле вечного чекиста, как он иногда называл себя в духе своей специализации.
     - Да, господа, если что, мы и там продолжим бой! - каждый раз завершал он свои размышления такой фразой. Увы, каким бы убежденным материалистом он ни был до сих пор, но его подопечные таковыми не были, поэтому и ему приходилось на все смотреть с двух сторон, потому что с их-то реальностью он не мог не считаться. Был бог или нет, он не знал, но попы-то были, а теперь еще и официально существуют, да еще и некоторые чекисты им ручки целуют, что, конечно, могло бы совсем раздвоить его мировосприятие, не будь у него той самой железной воли Шопен... Тут он делал паузу!
     Бедный Олег Минасович даже не подозревал, что попал в заколдованный круг интересов Твержакова еще восемнадцать лет назад, когда тот был еще майором, но уже майором! Да, если бы он одумался, занялся составлением гороскопов для высоких правителей, то он бы тоже был давно генералом, но он все же оставался чекистом. Нет, он не обладал и математическим умом, а только той самой волей, но зато знал тут намного больше генерала от своих электронных блох, которым уже не мог не верить даже чисто материалистически. Поэтому генерал только усложнил ему работу, так как его сотрудникам теперь приходилось еще и шифроваться от генеральских шпиков, хотя порой это, наоборот, облегчало им жизнь: они могли сходить спокойно пообедать, попить пивка, а потом быстренько найти или тех, или их хвост, что облегчало задачу. Можно было бы и вообще договориться, так как у полковника штат был гораздо меньше генеральского, хотя и работы у чекистов в этом захолустье было тоже меньше, но тут уже вставал вопрос профессиональной чести, а точнее, проблема искусственного разделения силовых органов, которыми иначе и невозможно было бы управлять. Оставь лишь один из них - он тут же возьмет власть в свои чистые или еще какие руки, смотря, какие оставишь. Поэтому, наверно, теперь их и было довольно много, но все же с чистыми руками были только чекисты, как это, правда, считалось прежде. Но у полковника Твержакова они были чистыми всегда, он даже собственноручно установил рукомойник в своем кабинете, которым постоянно пользовался, даже возвращаясь из общего туалета. Сами понимаете, что ему-то это было необходимо в первую очередь, ведь он как бы и занимался всякой нечистью.
     
     - Странно, отец Джон, либо у них тут что-то внутри происходит, либо они все следят за нами, не доверяя друг другу, - держа стакан с Колой у рта, но все же повесив пиджак с блохой на спинку соседнего стула, поделился своими наблюдениями с тем отец Петр, который до святой инквизиции прошел еще некоторую школу разведчика, поэтому сразу же нашел и тех самых блошек, но все же был вынужден делать наивный вид этакого простака святоши, для которого в этом мире кроме Господа и нет никого. Для этого он даже специально по вечерам клал около их пиджаков магнитофончик с записями проповедей, молитв и даже экзорцизмов отца Джона, чтобы и просвещать попутно их опекунов, приобщать ли к истинной вере, лишь догадываясь, что могло случиться там с некоторыми майорами, прослушавшими последние, знай они язык...
     - Что ты хочешь, сын мой, если у них Чека, Фека ли, Феска - не разберешь - у власти? - также булькая для конспирации Колой и тоже раздевшись, заметил отец Джон. - Теперь некому давать команды, ставить задачи, контролировать их, поэтому им самим приходится все делать, даже за собой следить, ну, поскольку больше-то они ничему не обучены, но теперь это все приходится делать в своей стране: вести тут разведку, собирать информацию, как о вражеской. Беда их в том, что с друзьями-то, конструктивно ли их и не учили работать, потому они и всех друзей почти умудрились сделать врагами, и у них ничего не получается и в плане управления страной, что ты уже сам заметил. Да, что они не провозгласят, у них получается все наоборот, словно после диверсии. Провозгласили дешевое жилье, оно резко подорожало, объявили о смертной войне с инфляцией - та еще больше растет. Поэтому их проблемы теперь легко прогнозировать по их благим намерениям. У нас ведь не зря разведчиков, диверсантов не ставят к власти? Нам лишь надо подумать, как их использовать в качестве союзников, поскольку сил-то у них намного больше.
     - Как бы они не помешали нам, ведь они и за нашим подопечным следят, - неуверенно произнес отец Петр сквозь гамбургер, которые предпочитал всему даже здесь, потому что сам и был родом из Гамбурга.
     
     
     Глава 10. Гора, с которой не сойти
     
     Увы, все они, спецы и профессионалы в своем деле, с одной стороны, были озадачены известным им почти досконально кругом его общения, а, с другой, и сами не могли из него вырваться своими мыслями, догадками, втайне и себя уже включив в него в качестве представителей неких высших земных структур, интересом и вниманием которых к себе тот бы мог даже гордиться, что, понятно, до всех них доходило не сразу, но весьма сходно, через сознательные и подсознательные уровни собственного Я, далее носа которого они и не имели возможность взглянуть даже в неких глобальных прогнозах, обобщениях. Они ведь были только не самые последние и низшие из огромной толпы этого так называемого Homo Sapiens, который сам себя так и назвал еще по райской привычке давать имена всем тварям.
   Увы, это касалось и отца Джона, который в церковной суете и текучке тоже давно отучился мыслить глобально, на уровне хотя бы всей Библии, все из нее, его касающееся, воспринимая уже в виде неких конкретных дел. Но большего от него не только высшие иерархи, но и даже почитаемые им апостолы не требовали, увы. Называя Ивана громкими, потусторонними именами, мыслил-то он о нем приземленно, а Иван и не давал им повода для иного, строго в соответствии с уровнем их предназначения, поползновений...
     Поэтому даже ночные его соглядатаи, увидев, как погас свет в их окнах, спокойно попивали на лавке в скверике пивко с воблой, зная, что и конкуренты их заняты чем-то подобным, может, даже на водку с сырком набрались смелости... Да и что бы они увидели в этом черном небе, цвета его крыльев, пролети он даже над ними?
   Но сегодня ему было совсем в иную сторону, на ту Черную гору, затерявшуюся среди высоченных снежных вершин, среди коих никто бы и не обратил на нее внимания, но из-за которых же она и была самой неприступной в их краю, на Земле. Увы, из-за них же, нельзя было и покинуть ее, не имея крыльев, поскольку тут совсем не самым трудным было спуститься с нее вниз, особенно если ты это уже проделывал теоретически, литературно, вместе со своим героем, неся на своих плечах и тяжелый груз многолетних мудрствований.
   Да, это был некий неразрешимый и для гения парадокс: как сойти с этой далеко не самой высокой горушки в мир людей, если со всех сторон от него тебя ограждали непреодолимые и для твоей мудрости вершины чужого, непостижимого Гения, над которым ты прежде мог даже посмеяться, не представляя лишь его реального величия, слишком поспешно убив Его на словах..?
     
     О, да, для вполне рефлексирующего гения это было даже просто унизительно - оказаться в безвыходной ситуации на самой мелкой горушке, на вершину которой тебя никто не гнал, как Сизифа, но ты сам на нее возвращался после бессмысленного спуска, потому что там, внизу, ты вообще казался и себе абсолютным ничтожеством, просто тупым камнем, легко скатившимся вниз... Но ты спускался, потому что отсюда, с вершины, те горы казались все же немного меньше, более доступными, и ты даже строил вдруг какие-то планы, замечал некие проходимые места, после это опять спеша вниз, да еще в припрыжку, полный гордыни, надежд, по крайней мере, чтобы не забыть о своих прожектах, но там уже видел все совершенно иначе, покрытые ледниками и снежниками склоны их были невероятно круты, неодолимы, смертельно опасны... Отсюда самой доступной опять была твоя лишь горушка, куда ты уже просто плелся, не поднимая глаз, а не восходил, стараясь при этом вообще не думать, чтобы окончательно не разочароваться хотя бы в себе...
     Конечно, такой кары он не ожидал, создатель спускающегося с горы мудреца, бога, коего мудрым и сделала гора, бывшая, как и его мудрость, выше всего того мирка низости и однообразного примитива, бессмысленно прозябавшего у его ног, единственным оправданием существования которого и было ожидание твоего пришествия, буквально снисхождения ли.
   Увы, теперь подножие его горы было чем-то подобно острой же анти-вершине, противоположный склон которой вел в глубочайшую анти-пропасть, из-за чего ему уже вечно приходилось бродить по своему склону вверх-вниз, словно играя в ту глупейшую игру...
   Да, времени для размышлений было тоже невероятно много, но униженный дух его не позволял и мыслям взлетать выше своих уже реальных возможностей, сразу дающих тем оценку: пустые фантазии, полет червя! Доходило и до того, что иногда он просто не понимал, восходил ли он на анти-вершину или, наоборот, спускался к вершине, так все здесь было относительно, хотя и очевидно, вроде.
     - Черт, может, и там все так же было, если бы не смотреть на то односторонне? - задавал он себе вопрос, пытаясь и припомнить все те полеты своих буйных мыслей, но они словно бы не долетали сюда через эти проклятые вершины, докуда от них доносилось лишь бессмысленное эхо тех безответных вопросов. Да, как можно было ответить и на тот, если ты уже не знал, о чем идет речь, о каком хотя бы "там"? - А, может, это все плод моего сомнения в том, что ""позыв к познанию" был отцом философии"?
      Любой мыслитель поймет, насколько все это было для него ужасно, мучительно, ведь совсем не важно, злой ты или не очень злой был гений, но тебе одинаково было бы невыносимо не мыслить, не будучи при том круглым идиотом, даже простым солдатом, которым бы он здесь научился командовать, гоняя его по нескольку раз в день туда-сюда, еще и гордясь некоторыми успехами, лишним ли камнем груза за спиной.
   - Черт, неужели те действительно могут быть этим счастливы? Ненавижу, даже на самый тупой вопрос я не могу дать ответа! Ненавижу! Ненавижу!.. Черт, знать бы еще - кого...
     Со временем он стал ненавидеть даже этих надменных и тупых горных орлов, прилету которых поначалу так радовался, они ему напоминали что-то важное, волнующее его сердце и память... Теперь он их ненавидел даже за то, что они, не имея в голове ни единой мыслишки, просто рыская взглядом в поисках банальной падали, могли летать где угодно, преодолевая любые горные преграды, чего не мог он...
  
   Странно, но этот орел был намного крупнее обычных, да и не был похож на них своими крылами...
     - Приветствую тебя, злой гений! - сказал светловолосый юноша, кого-то ему напоминающий, спикировав на его вершинку и сложив за спиной свои огромные и красивые крыла совершенно черного цвета, что говорило и о его породистости как бы. - Понимаю, ты совсем не ожидал меня здесь, да и вообще, ведь даже поверить в Антихриста всерьез, можно только веря и в Христа, пусть даже и умершего для людей и для философов вместе с Отцом, с Творцом? Чувствуешь, какой это невероятный абсурд?
     - Спроси об этом лучше свои крыла, юноша..., но не мою только мудрость, которая, оказывается, не способна летать, - с горечью и сожалением сказал тот, хотя внутренне и хотел отблагодарить его другими словами, другими интонациями за этот визит, поскольку у него тут больше не было собеседника.
     - Да, но только ее все же чаще сравнивали, да и ты ее сравнивал со змеей, всегда пребывающей на границе двух миров, земли и неба, добра и зла, истины и лжи, лишь ночами прячась в норы однозначности безмыслия, но когда эти два мира становились так похожими цветом, что червь земной делает и днем, пока норы его не зальет потопом, - заметил ему тот, садясь напротив на второй камень, на который вначале тот пересаживался сам, пытаясь изобразить из себя двух оппонентов, оратора и слушателя, пока эта пустая суета не надоела ему. - Или твоя мудрость однажды предпочла один из них, что нередко случается, если ты и своего сверхчервя спрятал в норе? Взлетела ли в пустые небеса, где нет звезд, наоборот ли, отвратила взор от них навсегда? Здесь у тебя есть любая возможность, включая золотую середину мудрости, так в чем же дело?
     - Ты, видимо, прав, юноша, отвратив взор от небес, я перестал понимать, где верх, где низ, и даже здесь теперь не могу этого понять, хотя вроде бы все так очевидно, если посмотреть на тебя, - с каким-то все же удовольствием произнес он эту не очень приятную для себя мысль. - Даже Сизиф знает хотя бы, когда он катит камень наверх, когда просто идет вниз за ним, а у меня и камня нет для этого подходящего, тут одни камешки глупых вопросов, которые можно бесконечно кидать вниз, слыша такой же тупой ответ эха. Тащить их для этого в гору? По камешку скинуть всю гору вниз? Увы, я, к сожалению, не настолько и глуп...
     - Будь у тебя вечность, ты бы смог сложить из них узкую тропку в тех ледниках, все же ведущую вверх, обретя смысл и задавать вопросы, - сочувственно произнес Черный Ангел, а совсем не как подсказку, - но у тебя уже ее нет, что я и прилетел сказать. Да, ты ведь знаешь, что вверх, потому что знал, с каких вершин сходил, не взойдя на них. В этом смысл и твоей горушки, Фридрих, как и во всем достижимом и достигнутом, на которое легко взойти, и сходишь с которых без сожаления, когда уже верх и низ относительны. Но ты ведь знал, что есть и другие вершины непознанного, которыми ты пренебрег в пользу столь понятного, столь доступного, которым можно так легко жонглировать, даже балансируя на канате, с которого все равно спускаешься вниз так или иначе. А ты и на ту гору поднимался лишь затем, чтобы спуститься с нее, в чем ты сам и был похож на того канатоходца, которому проще оказалось упасть, если уж и познание - это желание гибели. Да, для этой цели годны как раз такие горушки, но даже вид этих снежных вершин истины обманчив отсюда, на них можно забираться всю вечность, в чем и смысл мудрости. Чего ты достиг, сойдя с той вершины? Кем могли быть твои последователи, и куда бы ты их повел при этом? Ты, как и говорил солнцу, закатился, но для него это абсурд. И сверхчеловек у тебя - смысл земли лишь, потому тебе и недоступны те горние вершины. Увы, весь смысл твоей книги ты раскрыл нечаянно в самом начале, потом все это были только одежды слов. Ты лишь повторил путь Адама, сошедшего на грешную Землю, вслед за которым и шла остальная толпа, ну, за исключением отдельных покорителей вершин. Да, ты прав был во многом насчет и христианства, но и сам шел в том же направлении, в отличие от Христа, который сошел вниз, чтобы взойти, быть вознесенным, в чем и разница.
     - Согласен, в твоих словах много жуткой правды, - все еще обдумывая их, отвечал тот хмуро, - ты сам и спустился, прежде чем поднимешься...
     - Увы, мне приходится спускаться, ведь я и есть почти тот самый твой Антихрист, но только не в земном понимании, - с невеселой улыбкой заметил ему Черный Ангел. - Но у нас иные понятия верха, низа, для нас вершина - впереди в вечности, а подножие, естественно, - в противоположном направлении. И ведь для змеи это почти так, если ее вдруг не схватит орел. Для вас же здесь - это верх и низ. А ведь ты пытался заглянуть по ту сторону добра и зла, истины и лжи, но, увы, заглянул лишь за их земное зеркало. Твое сомнение оказалось более правым, нежели выводы из него.
     - Но зачем ты пришел, если у меня ничего этого уже нет? - совсем беззлобно спросил тот, все поняв. - Нет, не подумай, я необычайно рад твоему приходу, ну, как своему исповеднику, просто зачем это тебе, юноша, Антихрист ли, раз ты прав? Я не в пустоту, не в толпу спустился, я просто спустился, и сам этого главного не заметил, не придав значения, как часто и случается, самому началу всего, считая, что сам путь - это главное. В ходе его это так, но, оказывается, все зависит от того, откуда, от чего идти: от истины, вершины ли - вниз, это одно, а если от лжи, низменности - вверх, это другое. Что ж, теперь я понял смысл восхождения на Голгофу этого слабого человека из толпы, понял, в чем и его божественная сила. Но для меня это уже ничего не меняет, мне осталось лишь продолжить свой путь, поскольку, извини, юноша, но возвращаться на свою вершину не просто поздно, но и не имеет смысла, это ужасно, невыносимо скучно. Да, не думал я, что наш путь - только вверх, точнее, вперед, и что совсем не дело мудреца - нисходить в плебс, в толпу, для этого есть ее кумиры, в ней лишь и возвышающиеся, опуская ее. Это страшная ошибка, чтобы ее можно было легко исправить. До этого я не могу опуститься, потому что сам себя не смогу простить, поняв все это. Не устраивать же мне чернильный потоп?
     - Для этого, поэтому лишь я и пришел, - опечаленно ответил на тот вопрос Черный Ангел. - Видишь ли, мудрец, огромная масса совсем не понимает причин творимого ею зла, и к ней бесполезно нисходить, потому что она и не поймет. Можно лишь подать пример. Само же понимание этого имеет большое значение, как и любая мудрость, что ты знаешь. Нет, тебя я не спасу, да ты и сам откажешься, я знаю, но эти твои мысли сохраню для вечности, как твои мысли человека, что для тебя и важнее всего. Да, мудрец, это серая и бездумная толпа со своими кумирами понимает все, и Христа, и Антихриста просто и однозначно, инстинктивно, рефлекторно. Но теперь ты сам убедился, что в мире свободного разума это все несколько иное, начиная со слов. Им мне это невозможно объяснить, я и не пытаюсь даже. Но ты сам понимаешь даже то, как это приятно, когда тебя кто-то понимает, когда ты не одинок в этом огромном мире, на своей вершине, где место только одному? Теперь ты, надеюсь, понял и второй смысл этой своей Черной вершины? Да, Фридрих, ее Он просто тебе вернул, не знаю, в знак понимания, прощения ли, в напоминание ли о своей - не знаю - но буквальная суть в этом. Слишком редок был истинный разум на Земле, чтобы отнестись к нему по земному, чтобы отвергнуть его из-за того заблуждения, на которое у него никто не отнимал права. То, что ты ошибся на первом лишь шаге, то, что тебя толпа не поняла - это не отрицает самого пути, и тут ты полностью прав, путь тот был прекрасен почти до самого конца, который, ты сам уже понял, где оказался... И эта правда, эта истина, может, дороже множества других на Земле. И поэтому пришел я, вынужденный быть как бы Антихристом в широком смысле слова, но уже без права выбора, хотя ты догадываешься уже, каков смысл этих имен. Это как свет и тьма, Вселенная и пустота, что уже к земным понятиям, выбирающим между ними, имеет только косвенное отношение, но в чем вина и ваша, философов, а, может, беда, временные трудности, как говорят в России. Это все, я вынужден лететь, поскольку, увы, пришло время суда...
      - Спасибо, Ангел, я счастлив твоим приговором! - крикнул ему вслед тот, долго провожая его взглядом, потом опустив его на снежные вершины, и с каким-то умиротворением взглянув себе под ноги... Теперь все было на своих местах. - Не зря я любил тех, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще большее, чем обещает: ибо он хочет своей гибели... Увы, неприступные вершины, ну, и что в том, что вы останетесь неприступными, если меня уже не будет? Моя гибель - это и гибель вашей неприступности, вы ничем не будете лучше моей горушки, вы просто станете все абстрактной горой, горой ни для кого, которую я, как и ее, уже одолел! Не надейтесь лишь, спускаться я больше не стану, вам остается лишь завалить нас с нею своими лавинами, вновь швырнув меня на дно... Но разве вы сделаете это, разве вы когда-либо оставите мне единственный выбор - только восхождение? Увы, это был бы слишком большой подарок для смертного человека, но, хотя он и пытался это сделать почти в самом начале, после потопа, может быть, надеясь исправить и Творца в этом, может быть, осознав и причины потопа, но не тот бы его удел, это уже удел мудреца, нового ли человека... Да, горы, Сверхчеловека, но не того, увы, которого пытался создать я, придумав на горе, но спустив его вниз... Он прав, его надо было создавать внизу, но возводя на вершину... И ведь это можно было сделать с любым из них, но не со всеми, не с их толпой, один камень можно поднять на вершину и пирамиды, но не сделать это с ее основанием... Нет, нет, что-то тут не так, а если подумать иначе?... Как там говорил Заратустра, кстати?..
     Он был невероятно счастлив, к нему вернулось его мышление! Ему даже расхотелось умирать, хотя мысли и были пока слегка сумбурны, но это были живые мысли, он уже сомневался, он был готов спорить с собой, а не просто вить веревку слов, как и шагов вверх-вниз...
     
  
     
     Глава 11. Лабиринт Мамоны
     
     - Друзья мои, не хотите познакомиться и с их собственным тайным лабиринтом? - спросил однажды Малыш своих взрослых друзей, заметив, что они сегодня заскучали, так как сами-то не очень увлекались игрой, проверкой ли новой галереи их уже виртуального лабиринта Палеозоя, где им и так все было известно, как казалось. Сам же он, вроде, ушел куда-то по делам, но вдруг вернулся в каком-то нетерпении, даже слегка удивив их.
     - Ты еще спрашиваешь?! - с загоревшимся тут же взглядом спросил его Савелий, который все же играл, но не в присутствии Семена Матвеевича, так как они оба слишком долго были без собеседника или оппонента, а тут нашли друг друга, будучи оба по времени теми самыми шестидесятниками, разных лишь пространств.
     - Но где он здесь? - удивился профессор, осматривая ближайшие закоулки подвала, знавший тут все, так как был у них и за некоего ключника.
     - В принципе, Матвеич, он еще здесь, вплетен и во всю информационную систему, даже и создавая ее для себя, считая, что только она сможет и его упорядочить, и более тесно связать воедино оба их лабиринта, ну, то есть, один их реальный лабиринт, в котором он является изначала нижним ярусом, хотя и более высшим по уровню команд. И здесь они создавали подобие своего реального лабиринта, с теми же тупиками. Не зря ведь и Байт - это дом по-еврейски, ну, и по-арабски тоже, и каждый дом они хотели взять под контроль, запереть там человека даже информацией, - отвечал Малыш, устремляясь на мониторе к их самому дальнему еще темному тупику подвала, очертания которого уже возникли в его небольшом рабочем помещении. - Их реальный лабиринт двухъярусный, как и Египетский, лишь доступным всем подобием которого был Кносский, потому что этот создавали по заказу царя Миноса, а не жрецов, но как именно прообраз верхнего лабиринта, ловушки для человеческого зверя, для человека, точнее. Это чувственный, рефлекторный уровень команд-исполнения, где все зримо, измеряемо, управляемо, где невероятно много типовых тупичков-байтов, но ограниченное количество галерей-улиц, то есть, связей и степеней свободы, которые люди сами себе задают тоже, не рыпаясь, привыкая, минимизируя свои пути, особенно после обретения свободы личности от общества... Управляется он с нижнего яруса, из лабиринта уже подсознания и разума, хотя и для основной массы управленцев это все сферы непознанного, но для верхнего яруса они пытаются выполнять их функции за счет весьма сложной организации всей скрытой подструктуры того. Да, они использовали ранее тот же верхний, где и сами живут, работают, но иначе, усложняя невероятно содержание каждого своего тупика, а также связи его с другими такими же, особенно теперь, когда появилась система, опутывающая всю землю невероятно сложной паутиной, в которой пауки и сами не до конца разбираются, являясь тоже рабами своего создания. Им оказался в своем же лабиринте и Дедал, один из величайших архитекторов прошлого, как и Хирам, тоже, ясно, масон, скорее, из Дионисийского союза, и тоже со зверем в душе, однажды и сбросившим с акрополя своего более удачливого ученика и племянника Талоса, Пердикса ли, скорее, поскольку Талосом был еще и медный великан на том же Крите. Сделай они лабиринт понятным себе, его бы понял и кто-то другой. Однако, после рая это было и невозможно, их разум и чувства разделились, и понять сразу каменную систему стен лабиринта и другую систему пустых проходов среди них, пустоты, никто уже не мог одновременно, почему и ныне они лишь самонадеянно считают себя тайными властителями мира, но, увы...
   - Выходит, что мышь родила гору? - озадачился философ.
     - Да, но этот лабиринт делает много групп мышек, мыслителей, делателей, которые меж собой никогда не договорятся после Вавилонской башни, поскольку это было бы неинтересно и абсурдно: одной лжи не бывает, она интересна только своим многообразием. Кстати, вы сейчас можете взглянуть пока издали на ту самую башню, с которой мы и начинаем странствие, - сказал Малыш, едва заглянув с ними в первый тупичок, где на фоне большого города они увидали ее в легкой утренней дымке, но сразу же двинувшись далее. - Знаете, что во Вселенной на самом деле является ложью, ну, исполняет ее роль? Да, то, чего до этого не было, чего не было в заданной, унаследованной от прошлого, оптимальной модели. Творцы творят, но что могут сделать тут просто мыслители, кроме открытия объективных, давно известных мыслей, истин? Да, могут создать множество новых, в основном временных, из которых далеко не каждая может стать универсальной, вписаться в ее логическую схему. Но какие-то могут стать, если они в себе не содержат собственного же разрушения, своей погибели, как та же смертная концепция Ницше, порождающая в себе своих же могильщиков, как и коммунизм, цезаризм, к примеру, которые даже простым ограничением всех выбора, сами же себя его и лишают. Этим священное универсальное право выбора и защищает себя, его никто не может отменить, не став отмененным чаще другим злом, своим ли собственным...
    В это время они проходили мимо просторного тупика ночной площади, покрытой сверху золотисто-коричневыми тучами, низ которых был испачкан кровавыми отсветами большого костра, в который молодые люди в форме эсэсовцев, чекистов, в черных балахонах, в латах легионеров, в других одеяниях, но с одинаковыми, зловеще ухмыляющимися тенями на звероподобных лицах, шли длинной вереницей с пачками книг в руках, которые они лихо швыряли во всеядную пасть кострища инквизиции, где, правда, сгорала только бумага, пергаменты ли, поскольку сами призрачные души книг тут же взмывали с языками священного огня к небесам, скептически усмехаясь строчками над скотским невежеством этих разномастных бестий, которые, освободившись от ноши, в ответах огня вдруг замечали рядом с собой чужаков, различая их только по форме, масти, тут же хватаясь за оружие, схватываясь ли врукопашную и падая в объятиях друг друга в тот же костер, хотя от них вверх уже взлетала только копоть, и запаха которой на виртуальной картине не ощущалось...
     - Да, друзья, но свобода выбора закончится, когда сама Вселенная устремится вспять, а над всем восторжествует разум, творящий из всего этого уже новую оптимальную, идеальную модель, которой весь этот прах не нужен, - тоже скептически усмехаясь, продолжал Малыш, пряча от друзей глаза, сверкающие гневом. - Но это все зависит и от самого гения, восхищается ли он собой, красуется ли внешним слогом, или он выше этого и может понять, а что же он творит: из глины ли - человека, или же из человека - глину, сам ею и становясь. Понимаете, любое маленькое зло - это зло, но беспредельного зла нет, любое же крохотное добро - это лишь часть всеобщего, беспредельного, поэтому гении и говорят, что, чем больше он познает, тем меньше знает, то есть, тем шире пред ним раскрывается вся сфера познаваемого! Если же он не понимает этого, то это и не гений, это просто талант умствования, делания. Но крохотная подлая мыслишка, строчка ли злодейка его, даже злобное словцо, соизмеримы и со всем злом человечества, которое лишь кажется огромным по своим последствиям, но на самом деле столь же ничтожно, и даже самым великим злодеям кичиться перед вечностью нечем, они не больше, чем самая мелкая их пакостная мыслишка, злобный ли плевок в пыли...
     Сейчас они проходили мимо крохотного тупичка, но с едва уловимыми призраками стен, за которыми, словно в планетарии, можно было разглядеть незнакомые взору очертания необъятной Вселенной, где все могло показаться и близким, и сразу невероятно далеким, потому что не было ничего застылого, все жило, развивалось, пребывало в постоянном движении, словно стайки рыб в волнующемся море над атоллом вечности... Очарованные этим видением они не сразу заметили сидящего за столом посреди комнаты небольшого человека со знакомыми усами и шевелюрой, чуть всклоченные волосы которой были окружены слегка похожей на его прическу аурой, едва заметные вьющиеся лучики которой гармонично вписывались в видимую ими бесконечность, из-за чего даже призраки стен исчезли, мудрец стал чем-то единым со всей Вселенной, а его мысли созвучными с ней, отдаваясь резонансом по всей ее беспредельности, отзываясь ли на эхо ее ответов...
     - Эйнштейн, вот, понял, что же он сотворил, почему и не просто поверил в Творца, а понял, познал Его существование, понял, где же Он, - с теплотой комментировал виденное Малыш, стараясь не потревожить того. - Да, можно уточнять формулы, которые не всегда были его собственными, он лишь понял их глубже, но что можно сказать тут в целом, принципиально нового? Как на Иисуса излился божественный дух любви, так и на него снизошел вселенский разум, и они поняли друг друга. Нильсу Бору так же открылся микромир, но пока еще никому - мир в целом, так как человек еще не вернулся в рай сознания, где нет зла, где Бог и мир, любовь и разум не отделимы друг от друга. Но это, поверьте, уже не за горами, этот мудрец уже здесь, на Земле. Вы заметили, что на пыли перед порогом не было ни одного следа? Нет, не смотри так обиженно, Матвеевич, я сам этого не знаю, поскольку в этой, в вашей Вселенной все опять же несколько иначе, к счастью, и открыть это здесь вселенский разум может только вместе как бы с земным... Иначе зачем был нужен последний?
     - Я совсем не обижался, - смущенно пробурчал профессор, - но ты сам мог бы понять мое любопытство хотя бы, как и нетерпение, поскольку в последние почти сто лет мало чего-то такого же глобального созидается... Я не про технику, я про теорию!
     
     - В этом лабиринте множество чего созидается на нижнем ярусе и навязывается верхнему, - добродушно улыбнувшись ему, продолжал Малыш, проведя их сперва по невероятно запутанным коридорам огромного здания, в центре которого из-за стеклянных дверей чем-то чуждым казалась большая зеленая площадь со скамейками, на которых сидели люди с крайне серьезными лицами. Пройдя сквозь несколько запечатанных проходов, он легким движением руки убрал мощные двери, закрывавшие вход в просторное помещение явно некоего военного конструкторского бюро, где трудилось множество людей с шорами у глаз, в наушниках на ушах, постоянно жуя жвачку, словно бы склеивающую их губы. Окон в помещении не было, все стены были завешаны огромными плакатами с изображениями всевозможной военной техники, незнакомых ли приборов неясного предназначения. - Но здесь, к счастью, невероятно мало гениев. На них ведь не обучаются, ими просто так не становятся, тут именно и нужно то самое божественное предопределение, но уж оно-то не бывает случайным, к тому же, гениальность просто несовместима со злом, и в одном человеке они не уживутся! Ни Христа, ни Эйнштейна тут не поняли, хотя один открыл для всех Царствие небесное, а второй раскрыл - где оно и какое, и после него не стоит удивляться, что Сведенборг мог его увидеть воочию, но невероятно гуманным взором мудрейшего академика... Но вы-то сами знаете, чего могло стоить человечеству величайшее открытие неиссякаемого источника атомной энергии, тайны звезд. Нет, даже самопроизвольная ядерная реакция, начнись она, не погубила бы разумную жизнь на земле, но это был бы уже не человек, для которого его же совершенство оказалось непосильной ношей. В тех жутких условиях возник бы невероятно аскетичный во всем мутант, только и всего, и все века Гомера минули бы напрасно. Человечество невероятно похоже на ту хрупкую девочку Пикассо, балансирующую на шаре перед жутко строгим, словно вытесанным из камня однозначности судьей и учителем, прощающим ей еще не совсем ловкие движения, но на шаре, где она обязана удержаться. Пикассо, кстати, не просто так увлекался Минотавром, который у него был часто весьма изящен, что смогла оценить лишь античность, ответному комплименту которой боги вполне могли быть благодарными...
     
     В этот момент они подошли к другому тупику, заставленному невероятно чудовищными подобиями человека, сотворенными из камня, металла и даже всевозможных бытовых предметов и отходов, вокруг которых понимающе ахая и охая ходили толпы ценителей и зевак, а также меценатов со звенящими мешочками в руках...
     - Нет, друзья, это не просто издевательство творцов над человеком, - смеясь заметил им Малыш, когда они смешались с толпой зрителей, - это и предупреждение о том, каким разумное существо может стать, каким тут и пытаются сделать его душу и ныне, причем весьма успешно. Творчество - это ведь и зеркало человечества, плеваться в которое стоит и пониманием. Да, философы отказались от абсурда, но искусство, творчество намного их честнее, оно видит мир таким, какой он есть на самом деле, а не каким его хотели бы представить всякого рода конформисты, прагматисты... Не сделать, а именно представить, научив и других представляться. Но кем, может, Минотавром Пикассо? Увы, друзья, искусство фальши не терпит, и кроме бездушных манекенов, которые сейчас и ходят вокруг самих себя, но уже настоящих, те лжецы ничего не способны создать...
     Они же только сейчас и заметили, что среди зрителей, действительно, преобладали вроде бы живые манекены, лиц которых они просто раньше не видели, замечая лишь сходство фигур, одежд нескольких типов, что уже можно было сказать и об этих застылых в улыбках масках нескольких видов, сделанных по нескольким узнаваемым, типовым образцам, причем без строго разделения обладателей тех по полам. В самом углу вернисажа стоял экспонат в виде обычного зеркала и, когда кто-то случайно подходил к нему и пытался рассмотреть, то тут же пытался содрать ногтями с себя свое лицо... Тут же почти невидимые служащие, одетые и накрашенные под цвет стен, незаметно уводили прозревшего из зала сквозь вроде бы нарисованные двери, спустя какое-то время возвращая того или ту уже опять улыбающимися, но в темных очках...
     - Да, друзья, это все Венеция, венец городов, город-призрак, в лабиринте которого реальны только тупики и коридоры, а все галереи призрачны, текучи, по ним вы сами не можете перемещаться так, как вам это кажется в других городах-лабиринтах, где вы вроде бы ходите в своих собственных масках и в жизни, а не только на карнавале, - комментировал виденное ими Малыш, ведя их уже по узкой набережной вдоль красивых старинных домов, с противоположной стороны как бы улицы отражавшихся в водах канала, по которому скользили гондолы с пассажирами в масках. - Но вы обратите внимание на старые фотографии, я уж не говорю о портретах разных эпох - люди там совсем другие и чем-то схожи в каждой эпохе. Или в Совковии не было своих типажей масок, от которых нынешние люди весьма отличаются, как и нынешние их пути по тем же, вроде, улицам? Да, сейчас намного больше хаоса, поскольку в целом верхний ярус тут заброшен, да и сам нижний тоже в некотором весьма хаотичном состоянии, что, правда, заметно не только в России, если приглядеться. Хаос сейчас повсеместнен, просто у вас его нечем прикрыть, поскольку наибольший хаос как раз в самой так называемой культуре, которой самой нечем прикрыться, хотя и невероятное количество потрясающе красивых женщин, еще более оттеняющих все остальное убожество... Нет, Венеция не случайно такова, это ведь город-лабиринт, созданный деньгами, золотом, чье творение и не может быть иным, как ни украшали его творения и великих мастеров, создавших одни из самых прекрасных на свете тупики.
     
     - А теперь взгляните, что реально создают эти деньги сами для себя, - слегка пренебрежительно усмехаясь, завел он их на верхнюю галерею огромного, лабиринтоподобного зала биржи, битком забитого всевозможным людом с тремя выражениями лиц: с огорченными, с довольными, но, в основном, с выжидающими - топчущимися в нетерпении по множеству белых листов бумаги, словно тут был недавно листопад с белых деревьев. По огромным электронным табло плыли ряды цифр, управляющих настроением игроков в зале, а также благосостоянием большой части человечества...
     - Видите, строго по Каббале цифры и буквы, ну, и звуки тоже, буквально правят всем этим миром, но с небесами, правда, будучи связанными только через прогнозы погоды, от которых все это уже зависит, особенно, в последнее время, слегка сбивая спесь с владык, - говорил Малыш, рассеянным взглядом поглядывая в зал, видя там несколько иное. - В тридцатые годы они обрушили весь мир в катастрофу неизбежной войны, а теперь этот мир мстит им понемногу, информационная система все же сдерживает алчность многих, но не их жалея, а невинных... Однако, вы сами знаете, что теперь она может все это обрушить в один миг, поскольку они, ее якобы хозяева, тоже в полной ее власти... Но скепсис мой относителен, ведь как ни пытался Моисей своих подданных отвадить от Золотого тельца, как ни старался он регламентировать каждый их шаг своим Законом, но после Вавилонского столпотворения Слово уже не имело никакой возможности управлять миром, что и взяло на себя золото, будучи универсальным по всей Земле. К тому же, заметьте, оно было не менее, а то и более порой жестоким к своим поклонникам и как бы владыкам, но уже всех их обращая в своих рабов, что лишь и делает столь созвучное у вас с ним зло. Здесь я не столь категоричен, как Гете, другие ли мудрецы и прочие, и совсем бы не стал делать золото, деньги атрибутом Сатаны. Творцы тут просто недопонимают, что ими-то движет само их творчество, которому не нужны иные стимулы, как тут ни ерничал Ницше. Но что бы могло двигать другими людьми, что бы могло их так озадачить на всю жизнь, заставить трудиться, к чему-то стремиться, что бы могло их еще так всех организовывать в коллективы, в сообщества? Нет, разум бы этого сделать не смог в его нынешнем состоянии, особенно после познания зла. Да, стимулов не надо и для власти, которая сама - стимул, которая идет еще от зверя. Но золото поработило и власть, побудив ее, в отличие от зверя, быть заинтересованной в росте числа подвластных, хотя просто править легче меньшим количеством, а в идеале будучи в единственном числе, изгоняя остальных самцов из стаи. Что бы еще так двигало науку, искусства, вообще прогресс, в которых серая масса совсем не заинтересована? Вояки? Нет, и ими управляет, манипулирует золото. Александр Великий пошел бы в поход один, не завлеки он своих воинов сказочными богатствами Востока, которые те потом и свезли в Македонию в таком количестве, что захватившие их римляне столько дней ввозили его в Рим сквозь триумфальную арку! Не спорю, более всех золото заставляло совершать преступлений, злодеяний, но не оно их породило, более того, оно дало возможность многим, большинству утолить свою алчность легально, производительным трудом. Да, именно Gold - God на Земле, но здесь бы и не было другого Бога, которому добровольно и столь преданно служило бы большинство нынешних землян. Кроме этого, в этих цифрах, как вы понимаете, практически нет лжи, она тут убийственна, в отличие от мира слов, власти и прочих, почему именно золото столь заинтересовано в информатике...
     - Малыш, я что-то не очень тебя понимаю, - смущенно перебил его профессор, поддерживаемый и Савелием, - ты ведь почти поэму тут сочинил Мамоне...
     - Нет, дорогой Семен Матвеевич, это, скорее, некролог, - с улыбкой ответил тот, уводя их с биржи. - Но я хочу заметить, что человек всегда стремился свалить вину за свои грехи то на Сатану, то на судьбу, то на золото, но реже всего отказываясь именно от последнего. Виновато ли само золото, если его люди выбрали эквивалентом своих взаимоотношений, поскольку других у вас не было? Слово даже Бога перестало быть таким для Адама уже в раю, а мысли других вам не доступны. Может быть, полузвериные чувства, зависящие от желудка, от горшка? А теперь противопоставьте этому благородный металл, из которого можно сделать и зеркало, пенять на которое вряд ли стоит! Но вскоре, когда эквивалентом станет сама мысль, информация ли, необходимость в таком эквиваленте уже отпадает, человек уже просто сам по себе лишается возможности лгать, что ныне в бизнесе ему не давало делать золото...
    - Но я должен заметить и другое, - продолжил Малыш, когда они оказались в галерее лабиринта, - пока совершенно бездушное золото управляет человечеством, оно само и не может, не способно самостоятельно выйти из тупиковой ситуации, из своего лабиринта, и построенного на это золото. Но заверяю вас, если бы оно смогло это сейчас, со всем своим грузом зла и лжи, да, если бы его зверь вдруг сбросил с себя золотые оковы, то исход был бы печальным, ужасным. Зверь должен быть в клетке, и лучше уж в золотой! К вашему счастью, правители нижнего яруса сами неизбежно оказались в нем на положении разумного, умничающего зверя, множества ли пауков, плетущих каждый, вроде бы, вполне правильные логически схемы-паутины, но в целом получая недоступную и для их понимания мешанину, особенно, всячески стараясь изолировать свои тупики и коридоры от всего остального, тем и выпадая оттуда. Только эквивалент золота и устанавливает тут какой-то порядок, если, правда, людские страсти, умок ястребиных голов всевозможных цезарей, не подчинят себе и его, ввергая империи, мир ли в хаос разрухи. Семен Матвеевич, не число ли для вас критерий в науке? И здесь только число, в чем и суть золотого эквивалента. И поймите, что иначе относиться к одному из лучших природных металлов я бы и не мог...
     
     - Для сравнения же пройдемте в другую часть лабиринта, где правят страсти и слова, - с улыбкой предложил он, уводя их в более мрачную галерею с низким потолком, чем-то похожую на длинную пещеру. - Понимаете, главное наследство от Вавилонского столпотворения - это смешение не только языков, но и всего понятийного, символьного, что произошло как в человечестве, так и в каждом почти народе, и преодолеть что уже никакие словари не помогут. Можете обратить внимание, на этих стенах нанесена всевозможная символика самых разных народов, религий мира, разобраться в которой не помогли бы и сопровождающие надписи, так как слова и буквы, даже иероглифы, видимые тут, со временем обретали все более конкретный и узкий смысл, из-за чего его неизбежно теряли и эти символы, означавшие гораздо больше, но относительно, тогда, когда в целом у человечества этих смыслов было мало, даже если перемножить их количество на качество. Нет, друзья, прогресс - это не столько ваша заслуга, но это и ваша главная тут миссия, ваше задание. Поэтому абсурдно даже предполагать превосходство в мудрости древности, получившей якобы всеобъемлющие истины из уст самого Творца, ради того лишь вас и создававшего, чтобы вы это помнили вместо него на всякий случай - вдруг Он сам забудет что... Нет, кое-что первые люди восприняли от Учителя, от его посланников, но если бы вы на этом остановились, то грош вам цена была бы! С этим они и устремились обратно на небо, где это было как-то и не очень нужным, сами понимаете. Представьте себе выпускника школы, тут же запросившегося в учителя, весь багаж которого - лишь переваренный плод с древа познания? Чтобы он не заблуждался насчет себя, ему и смешали не только языки, но и его понятия, ну, чтобы призадумался, а поймет ли его Творец, если даже другие люди вокруг не понимают! Да, попам и всяким адептам стоило бы подумать хотя бы, что вряд ли Творец глупее ваших ученых, академиков, чтобы слушать их бред. Но, увы, чтобы и это понять, надо быть достаточно мудрым, а от глупцов то смешно ожидать, они и в жизни пытаются принести пользу не умом, а преданностью, лестью, на что дураки лишь и клюют... Как можно в этом подозревать Создателя всего?! Абсурд! Нет, подозревали и мудрецы, догадавшиеся судить о Нем по самим попам, но даже не по себе, что, простите, не от большого ума тоже. Скажи мне, кого ты отрицаешь, и я скажу, кто ты! Они лишь повторили Адама в этом, даже возвестив всю поднебесную: Бог умер! Адам сказал почти то же, но другими словами: не умру! Да, друзья экзистенциалисты, если вашей многовековой мудростью мир и был создан абсурдным, то причем тут Творец, его ли биография? Если ваш мир абсурден, то, может, абсурдны и всем уже известные объективные законы, галактики, та же дивная эволюция жизни на Земле, где, может, сам человек был жертвой несостоявшегося аборта?... Простите, друзья, за эмоции, но это я говорю, возвращаясь к вопросу о золоте, тоже Им вам подаренном вместе с алмазами, изумрудами, рубинами, из коих можно сделать и лазер, оказывается, и эквивалент, наподобие метра, килограмма и часа...
     - Малыш, не ворчи так! - повинно обратился к нему Савелий. - Просто о деньгах очень трудно думать системно. Христос изгонял менял из храма, но разве позволял он утаить что-то от вносимого в общину? Но мы в Союзе были воспитаны в пренебрежении к деньгам, поскольку их и было пренебрежительно мало, чтобы о них думать иначе. Беда же была в том, что государство, имея их много, думало о них так же...
     
     - Савелий, я разве ворчу? Ну, простите, - Малыш даже немного оторопел от этого, но тут же примирительно рассмеялся. - Забудем, вернемся к этим рисункам... Многие адепты до сих пор пытаются перевести одни символы, целые даже культы в другие, христианство в мистерии, наоборот ли, находя параллели, аналогии в мелочах. Но в целом ничего не получается, кроме огромных талмудов бессмыслицы, потому что они не хотят или не могут, скорее, признать истины Вавилонской башни, упрямо пытаясь идти туда, куда нет им дороги. Египтяне, да и некоторые другие, те же китайцы, как бы по своему поняли ошибку Вавилонян, строивших очень сложную, многоэтажную башню, самих себя же запутав при ее постройке, когда на одном этаже не понимали другой, почему те уже начали создавать якобы простые внутри пирамиды. Но тут же попав уже в свои ловушки: в Вавилонской башне человек восходил на небо как бы внутри и себя самого, а по пирамидам он уже мог взойти туда только снаружи, за счет в основном внешней атрибутики, характерной для этих религиозных культов. Конфуцианцы не зря запамятовали свои пирамиды, поняв бессмысленность этого, всех этих ваших золотых куполов, парчовых ряс и ветхозаветных рукоделий из камешков, узоры которых якобы имеют для неба какой-то смысл - имеют, но только для земных духов. Но они решили взойти наверх за счет правильной организации хода всей своей самой большой в мире толпы, уже ее спутав в чем-то с пирамидой, которая сама взбирается по себе, постоянно оставаясь в самом низу, зато, в очень организованном. Греки же и римляне попытались это делать иначе: они создавали для себя в небе некие свои отражения, человеко-богов, приближающихся к ним героев, обозначая тем духовный путь восхождения для каждого, кто мог и при жизни совершать это восхождение к совершенно не чуждым, не потусторонним для него небесам, точнее, вершинам земных гор: Олимпа, Тибета. Чистое христианство могло невероятно усилить их возможности именно братской, божественной любовью. Но, увы, Ветхий завет разрывал связь человека с богами, с одним ли, еще более недоступным Богом, а само христианство создало лишь свою пирамиду посредников между человеком и Богом, и даже Иисусом Христом, ушедшим из толпы навсегда, ставшим недостижимым, хотя и был дитем человеческим! Даже святые все стали некими идеальными личностями, кем простой живой человек в обычной жизни стать не мог, не став хотя бы последним в роду...
  
     - Увы, сам Христос отвергал идолопоклонство, но для того лишь, чтобы обратить, вернуть взоры человека от земного камня, от плоти, к духовным небесам, но совсем не для того, чтобы сделать те недостижимыми, да еще и такими ужасными, - продолжал Малыш, когда они проходили мимо просторного тупика площади, на которой стояло множество самых разных церквей, - и тем более не для того, чтобы перевести те взоры на деревянный крест, на иконы, на церкви из того же камня идолов! В вашей религии все это есть, и она считается христианской, но лишь тем, что объединила Ветхий и Новый заветы одним духом, назвав это Троицей. И это ведь тоже все внешняя атрибутика, реально к душе человека не имеющая прямого отношения, все атрибуты веры вне его, над ним, включая и пастуха, пастыря ли, перед которым ты - только часть стада! Простите, Он никак не мог творить по своему образу и подобию некое стадо, какого-либо вообще раба! Откуда весь этот абсурд?! Увы, не откуда, а именно для чего, кому тут, на Земле, нужно это стадо? Папе, патриархам, царям, их зверю, вожаку стаи, табуна. Отверг их башни Творец, и они тут сами решили стать божками, начиная с фараонов, царей...
     
     - Откуда вся эта путаница? - спрашивал Малыш, выводя их на площадь перед готическим собором и показывая им множество разных каменных символов, вполне украшающих архитектурный ансамбль. - Ну, это-то неудивительно, потому что почти все христианские храмы строили преемники еще Дионисийских вольных каменщиков, масоны ли, у которых был свой Христос - Хирам, библейский архитектор храма Соломона. Но вопрос не в этом - как христианская вера приняла все это вопреки самому Христу, призывавшему строить храмы в душе своей, как здесь она поступилась чистотой веры, сошлась с масонами? Ответ здесь, на нижнем ярусе, где они все и находятся, поделив сферы влияния, стада, которые со временем становились все большими, и среди них было уже много претендентов в пастыри... Но беда не в том, что их становилось слишком много, что ярус этот становился все более сложным, потому что, в принципе, для стад Минотавра и нужны были пастухи, а для огромных стад - много их, не могут быть стада неуправляемыми. Дело опять в другом, отвергнутые со своей башней однажды небом, все они в действительности начали создавать на Земле свое "небо", точнее, свою систему "земля-небо", подобную той, но перевернутую, на что указывает тяга еще египетских жрецов к подземельям пирамиды. И они не просто уже пытались уподобиться Творцу здесь, противопоставить себя Ему, но они и Его самого тут создавали, свой рукотворный образ Его. Поэтому появление Сатаны, как антипода самого Бога, его ли главного архангела, совсем не удивительно, а закономерно...
     
     - В итоге же вся ваша Земля и стала лишь подобием перевернутой Вавилонской башни, что вы можете себе представить, попытавшись перевернуть мысленно эту, - сказал он друзьям, выходя с ними на улицу огромного города, в конце которой виднелись развалины еще недавно колоссального строения, обломки которой шустрые горожане растаскивали на свои постройки, в котором они тут же узнали остатки той башни, что видели в самом начале пути. - Сейчас, когда человечество тесно взаимосвязано, она получилась настолько запутанной и сложной, что сама собой напрашивается необходимость упрощения... Но для чего? Куда ведет эта перевернутая башня, если ее управляющие этажи пребывают в тени, правя всем втайне, начиная с властей с их госсекретами? Да, беда не в сложности, которая теперь не проблема для информационной системы, но для той не может быть тайной информации, она уже перестает быть единой системой... Вся же трагедия началась с первой ложной импликации Адама: "Если Бог, то Антибог => Ложь, Зло!" Но вы же знаете, что если в вашей логике ложь - "ложь", то она для вас как правда... Поэтому Хам за свою правду и был наказан намного сильнее братоубийцы Каина, правдолюбец стал рабом. И Иоанн тут же говорит: "Всякая неправда есть грех, но грех не к смерти", ну, потому что он-то другой грех считал причиной смерти человека - тот, который дает жизнь, а святостью считал свою непорочность, бесплодность ли! Полный абсурд уже в священном писании, в его ли переводе со слов Божьих как бы!...
     
     - Но почему бы именно это не разрушить, не уничтожить, не вырвать эти плевела, тем исправив верхний мир? - неуверенно, но вполне убежденно спросил Семен Матвеевич.
     - Сказка - ложь, но в ней намек, - напомнил ему Малыш, выводя их на ярмарочную площадь типа Форума, где множество ораторов, шутов балаганных, скоморохов, факиров со всего света развлекало народ по интересам. - Увы, это все - неизбежный этап жизни человека на Земле, но, учтите, только на Земле, которая и была отдана в удел его трудов тяжких. Далее Земли его не пустили уже в 11 главе Библии. Но он должен прожить свою жизнь. И раз уж есть тут некий социум, способный лишь телесно дергаться в так музыке на дискотеках, то нужны и сочинители музыки, и устроители дискотек, раз есть стадо, должен быть и пастух. Но заметьте, теперь это уже почти мировые стада, и, если появились средства массовой информации, то и культура должна стать Поп-культурой, и должны появиться Битлы, Роллинги, Мадонны, сериалы. Но, обратите внимание, это уже не толпа Ломброзо, ей уже мало какого-нибудь вождя выскочки, ей уже нужны Поп-культура, Поп-искусство, это уже толпа считающих себя свободными гражданами, стремящихся выделиться, быть похожим, но лишь на кого-то своего. Но это же все реально, за один век и не получится высококультурной и духовной толпы, да еще с такими кумирами, но сама-то мировая толпа появилась буквально за полвека! Появление же Интернета, мобильника тут же начало выводить их из-под контроля вожаков, того самого нижнего яруса. Напрасно Кинг вслед Ломброзо пытался и ей приписать массовый психоз, это уже не то стадо Минотавров. Хотя каждый в чем-то им и остается - сама толпа уже вырывается за пределы того лабиринта, но пока еще на восковых крыльях Икара, сделанных старым мастером Дедалом... Теперь да, его лабиринт становится просто излишним, но, вот, кому из них двоих помогут из него выбраться боги - это вопрос!
     
     - Здесь же я вам хочу лишь показать то, насколько реально в будущем слово разума сможет управлять энергией Вселенной, - негромко сказал Малыш, подводя их к проходу в мрачный тупик, похожий на пещеру, но со стенами, сложенными из больших, тесанных камней, на каменном же полу которой был начерчен большой квадрат с вписанными в него кругами и разными знаками, в самом центре которых на звезде, среди горящих свеч на высоких подсвечниках, стоял сухощавый старик в черной тау-мантии с жезлом в руках, глядя перед собой и читая громко заклинания, не заметив их присутствия... - Видите, он стоит на пентаграмме, вашей звезде ли, одном из основных символов магии, дающим власть над духами. Не зря и ваши власти обвесили ею весь Кремль, и сейчас даже оставив несколько... Это Белый маг, звезда не перевернута, не разорвана... Сейчас он вызывает духа Махиель, так как хотел бы разбогатеть... Смотрите!
     Оба его попутчика оцепенели от неожиданности, поскольку в другом круге напротив мага, в вписанным в нем треугольнике вдруг воссиял свет и перед ними появилась красивая девушка в длинном платье и с венком полевых цветов на голове, покусывая жемчужными зубками травинку, но почти сразу же насторожившись...
     - Ты ли вызывал меня, маг? - спросила она уже на понятном им языке, бросая настороженные взгляды в их сторону, хотя почти не шевеля губами, на что старик отвечал на своем уже, не понятном им языке. - Зачем ты меня обманываешь?... Нет, я ухожу, тут есть кто-то сильнее меня...
     - Не бойся, Махиель, я не причиню тебе зла, как и ты мне, - с улыбкой ответил ей Малыш, оставаясь невидимым Магу, изумленно вращающему головой по сторонам. - Ты - добрый дух, мы с тобой уже встречались прежде...
     - О, это ты?! - с улыбкой спросила она, кивнув на Мага, который вдруг замер, и выйдя из своего круга. - А это твои друзья? Забавные... Зачем ты вновь пришел?
     - Увы, дорогая, времена богатства и знатности уходят, но добра тебе придется творить намного больше, - с улыбкой отвечал Малыш, хотя, как показалось его попутчикам, смотрела она на него, словно бы на большого, и взгляд ее бы необычно ласков, глаза ее словно бы светились изнутри золотисто-зеленоватым светом. - Нет, не сейчас, старика можешь и озолотить...
     - А, этого не жаль! - со смехом воскликнула она и махнула в сторону того рукой, отчего на него сверху посыпались золотые монеты, вскоре покрыв его магический круг золотым ковриком. - Оно все равно лежит мертвым грузом в их кладовых, не принося никакой пользы... Но, вот, что-то до добра и нет особых охотников, они его словно бы от себя отрывают, когда это касается других, а если и делают, то из тщеславия, но я и тому была бы рада, но теперь и таких мало, теперь легче другим прославиться. Этот же напоследок решил жениться на молодой, вот и повернулся слегка, но мне-то что, пусть это той и достанется, она чудная... Значит, пришло время собирать камни?
     - Приходит уже, - лаконично ответил Малыш. - Друзьям же моим я хотел показать, что слово, разум ли может управлять энергией, даже если маг и немного того, но ведь основное-то и не он делает.
     - Ну, потому тут только и мелочь, - пренебрежительно кивнула она на золото. - Я уже соскучилась по настоящему делу, со временем все мельчает, кроме, правда, зла, но то не по моей части. Но я могу показать и большее твоим друзьям, если ты хочешь?
     - Милая Махиель, конечно же, я и сам буду рад посмотреть, - ласково сказал он, приглашая и попутчиков вслед за ней, хотя она и направилась прямо на каменную стену, которую они, правда, беспрепятственно миновали, оказавшись в мрачноватой, словно первозданной, долине, среди которой вдали возвышался почти идеальной формы вулкан, над вершиной которого вился легкий дымок... Лицо ее сильно напряглось, словно она выполняла тяжелую работу, а руки ее распростерлись над долиной, на глазах покрывающейся изумрудными травами, цветущими садами, пока они не покрыли и склоны вулкана, вершина же которого вмиг стала белоснежной, остудив в нем остатки внутреннего огня. - Ты ведь этого хотел, как я поняла? Да, это было непросто, но она, Гора, ждет тебя...
     - Спасибо, Махиель, ты ведь знаешь, что я бы не смог так, - благодарно сказал ей Малыш, поцеловав ее. - Ты можешь там бывать и без меня, это будет чудная Гора... Я бы даже хотел этого...
     - Да, потом, я знаю... Я еще вернусь... Простите, но я что-то так устала с непривычки, - сказала она ослабевшим голосом, тоже ответив на его поцелуй, и вдруг медленно растаяла в воздухе, прошептав ему что-то на ухом.
     
     - Видите, дорогие мои, ничего невозможного тут нет, - обратился Малыш к своим попутчикам, с восхищением глядя на изумрудную гору с белоснежной вершиной. - Она - лишь земной дух, но что сможет разум, осознав себя в космосе? Даже йог может делать это с цветком на ваших глазах. А ведь и в наше время ее вызывают тоже только ради золота, а добро некоторые люди творят собственными силами и верой, но уже совсем потеряв связь с природой, даже со своей, полностью став рабами того лабиринта.
     - Прости, Малыш, и это все настоящее, это не виртуальная гора? - озадачено спросил его Семен Матвеевич, который и все то у них пока еще воспринимая иначе.
     - Дорогой Семен Матвеевич, если разум наш способен познать это, восприять, то почему он не может сделать обратное, организовав через свою чувственную энергию огромное количество солнечной, творящей все это и самостоятельно, правда, вместе с чудо-алгоритмами хромосом, но часто и просто так пропадающей тут, грея бесплодные пустыни? - отвечал Малыш с улыбкой. - Ты же знаешь неразрывную цепочку энергия-информация-чувства-разум? Последний просто пока еще не осознал себя, лишь косвенно как бы пользуется информацией, хотя организм уже спокойно сам пользуется ею, видя все это вокруг, слыша. А тот же древний маг всего только набором слов и-то мог призвать к себе энергию любого духа, но чаще всего как злого, в соответствии со своими желаниями. Заметьте, не изначала злого, поскольку те могут творить многое, но их просят именно это чаще всего, в меру узости и низости своих помыслов. Поэтому лишь и заключались те самые договора на крови, поскольку оставлять того злодея здесь, пускать ли его на небеса с его желаниями никто бы не стал, его духи и превращали в своего уже безвольного раба, стараясь это сделать поскорее, но все же в честном соревновании разумов, уважаемых духами. Вы можете тут вспомнить и мудрого демона Сократа, а не только красного дьяволенка Наполеона, человека тоже не слабого ума и силы духа, но цезаря. У вас у каждого есть свой дух, ангел ли хранитель, и ты ведь, Савелий, видел его однажды в детстве, так ведь? Вот, а если это разум, обладающий информацией о галактиках, о Вселенной, почему бы ему не быть более могущественным, не управлять энергией не земных, а галактических духов, информационных матриц ли, которыми она организована как-то изначала? Почему нет, если она в вашей голове может тоже мыслить, творить бессмертные трагедии, которые она же передает на огромные расстояния? Церковь запрещает это делать, но кому, рабам своим? Еще бы! Теперь уже целители - бесы, словно то не умели и апостолы, не говоря уж о самом Иисусе! Как бы попы могли управлять паствой целителей, видящих их насквозь?
     - Однако, я бы заметил, что молитвы тоже похожи на заклинания, - сказал Семен Матвеевич.
     - Да, и с их помощью люди тоже обращаются к духам, но другим уже, тоже прося их о чем-то, хотя бы об успокоении, что весьма важно на этой земле, - согласился Малыш. - Но надо заметить, что не маг своим словом устным творит чудеса, а только дух, которого тот лишь вызывает этим. Экстрасенсы же исцеляют уже напрямую своей энергетикой, но еще только чувственной, они не понимают свой дар умом. Разум же должен осознать себя, овладеть и своим подсознанием, своей чувственной сферой, чтобы и в целом энергетикой управлять уже самому, но по разумным, истинным схемам, не просто логическим, но исходящим из верных посылок. Но для этого человек должен вновь стать тем Адамом, у которого разум и чувства не были разделены... Путь Христа на Голгофу, путь восхождения от земного зла к небесной истине, совершенно альтернативен предыдущему пути Адама, нисходящего от истины рая к земному злу, начав с отрицания Божьей истины, его добра, строго логически породив ложь, зло, из-за чего у него следом и разделились разумная и чувственная сферы. Это никакая не сказка, не миф! Адам не мировое добро и зло разделил, не Бога и мир, а себя лишь самого в восприятии этого, внес тем диссонанс между умом и своей аурой - только и всего, что символически выражается и в разделении на Адама и Еву, все же существенно отличающихся друг от друга! И от этого он стал вдвое слабее, его дух, его слово потеряли способность творить как бы чудеса в вашем понимании, когда сотворенные руками как бы таковыми не являются. Но он вновь может обрести эти способности и магов, и духов одновременно, если у него исчезнет это разделение на зло и добро, на истину и ложь, что вполне может произойти именно в детской душе. Однако, сами понимаете, что дети не в силах освободить мир и освободиться сами от окружающего их зла, хотя сейчас и появились весьма сильные духом дети Индиго. Теперь бы Христос не был одинок...
     - Нет, это все серьезно? - задумчиво спросил Савелий, возвращаясь вместе с ними в лабиринт сквозь ту же виртуальную стену, которая снаружи была лишь грудой камней.
     - То есть, изначала человек уже обладал такими способностями? - уточнил Семен Матвеевич, попутно посмотрев сочувственно на старика, похоже, совсем свихнувшегося от такого количества золота, забыв и про свою невесту...
     - Да, разум и чувства его были связаны через одну и ту же энергию, - ответил ему Малыш слегка рассеяно, вспоминая что-то, - хотя вы знаете, что энергия мыслительных процессов намного слабее, экономнее, чем у чувств. Однако, все там произошло иначе, чем в писании, поскольку это именно его разум породил таковую логику истины - лжи, и потерял способность входить в резонанс с энергией ауры. И теперь с аурой, с духами он может общаться, входить в резонанс лишь с помощью молитв, мантр, в которых тут главное не сам смысл, а именно ритмика, частота звуковых колебаний и прочее, ну, как и в целом для энергии, не зря все же поэты и музыканты и являются кумирами, ну, а художники тут и вовсе подобны Солнцу, благодаря спектру коего мы и видим этот прекрасный мир, и его есть кому видеть.
     - Но в чем тогда суть того, что он из-за этого лишь стал вдруг смертным? - с сомнением спросил Савелий.
     - Да, это важно! - спохватился Малыш. - Смертным он стал именно потому, что его разум разделился с его аурой, с его любовью, и та после его плотской смерти просто забывает о нем в какое-то время, и он, как личность, исчезает вместе с плотью, и даже аура его может быть совсем опустошена злодеяниями, злом ли, которое ведь и есть ничто в мире света. Великие злодеи и не подозревают, что они - пустышки. Нет, сильные умы, добродетельные личности остаются цельными, но это зависит не от их желания, не от силы веры ли, а от ценности их деяний для Творца, для мира, для чего Он всех людей и создавал, в принципе. Для Творца же ценность представляют две его творящие ипостаси: разум и любовь. Ну, а с помощью одних лишь молитв, скажу по секрету, достучаться можно лишь до земных духов своих церквей, сект, общин, сила которых, естественно, зависит от размеров стада, почему они постоянно занимаются вербовкой. Но большие церкви тут вне конкуренции, хотя никто не остается без внимания, пусть даже духи и перестали являть себя миру в последнее время - необходимость отпала.
     
     Пока они шли, так разговаривая, мимо них по галерее то и дело быстрым шагом, даже бегом, проносились в ту или другую сторону явно какие-то курьеры, даже скороходы с сумками за плечами, с папками в руках и с весьма сосредоточенными лицами, поскольку они не должны были забыть задание, а также заблудиться в этом довольно запутанном сплетении дорог, перекрестков и проходов, на которых не было никаких опознавательных знаков, указателей, отчего каждый из них держал весь свой путь уже в собственной модели лабиринта в голове, внутри которой был, пожалуй, самый сложный лабиринт всевозможных нервных клеток, окончаний, вполне позволявший делать это с помощью нити Ариадны, их памяти. Некоторые из курьеров пользовались для этого лошадьми, осликами ли, которые вполне запоминали нужную дорогу и своей ослиной головой, что велосипедам делать было намного труднее...
     - Заметьте, друзья, что реальную работу в том лабиринте, а уж тем более в информационном, выполняют вполне нормальные люди, которые сами и не осознают, что же они творят, - заметил с усмешкой Малыш, подмигивая тем редким осликам, задорно задиравшим свой хвост после этого. - Да, как и операторы телефонных станций, которые никак не связаны с разговорами связываемых ими абонентов. И, если разобраться, то само зло уже в этой системе почти и не присутствует, как оно присутствовало там, в реальном нижнем ярусе. Ну, как и их войны, которые здесь чисто мифические. Оно, зло, и не осознает этого, что оно уже чуждое здесь, в своем якобы лабиринте, созданном на его же деньги, и что системе невероятно легко от него избавиться вообще... Нет, догадываются, почему многие власти закрытых стран, да и некоторые ваши депутаты порой так агрессивно, антагонистически настроены против Интернета, его сайтов, но у этих уже на самом верху нет сторонников, я надеюсь...
     
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 12. Тупики Атлантиды
     
     - Друзья, обходить тупики власти, мне кажется, нет никакого интереса, - заметил им Малыш, когда они проходили длинную галерею, в проемах стен которой замелькали знакомые здания. - Реальной властью здесь являлся весь нижний ярус, у которого гораздо сложнее система связей, особенно, что касается экономики, опутывающей своей путиной практически весь мир, хотя множество ее паучков только и мечтают сгрызть друг друга, от чего их сдерживает Мамона, золото их фикс хотя бы. Увы, российские новоиспеченные олигархи тут не в счет, они как и воры в законе - вне закона, почему они и придушили почти всю экономику страны... Ну, и ваша власть вслед за ними не очень понимает, что сама по себе власть, политика - это площадка для регулирования всех интересов в обществе, почему на ней нет места личным амбициям, интересам, что и оборачивается крахом для всех, примером чего и были цезари. Сейчас эта власть во всем мире в смятении, предчувствуя свой конец, но ее попытки самосохранения бессмысленны, если не сохранятся те, чьи интересы она улаживала, а они уже меняются, они бы сменились и под воздействием катастрофы, даже не говоря о нашем вмешательстве. Но на подобные прогнозы власть сама, этот регулировщик, оказались неспособны. Сами понимаете, что король теряет смысл, если у него не будет королевства, что с Лиром и случилось. Став человеком, но мня себя королем, он и стал никем! Только отцом для помнящей это дочери, хотя сам-то помнил и требовал иное! Да, это все вызывает сожаление, поскольку есть места, много мест справедливости, но ведь о некой глобализации, мировых масштабах этого уже перестали даже говорить... И чего глобализации? Того, что есть, или того, что будет и процессов его формирования? Увы, личные и клановые интересы вступают в конфликт с общечеловеческими, нет, даже с вселенскими уже интересами. Не зря сейчас во властях полный хаос, какой начинается и в экономике, которая не осознает, что время считать прошло, настало время думать вместе со всем человечеством и обо всем, о самих счетах! Нет, даже это я говорю о некоем идеализированном варианте, которого уже почти невозможно достичь. Послушайте ваших попов, когда они рассуждают с учеными о проблемах цивилизации: разве они хоть слово говорят о том, что им тоже нужно меняться? Увы, они лишь выражают готовность и это возглавить, раз больше некому как бы. Что ни возьмешь, кроме точной науки, оно никак не вписывается в уже существующие реалии будущего информационного общества, и это касается даже искусства, хотя и не по его вине. Тут наиболее мощно прорвалось в информационную систему как раз то из него, что там совершенно не нужно, но что пока может это сделать за счет финансов и власти. Но и это не печалит, авангард всегда был обречен, творцы искусства никуда не денутся сами по себе, пропадут лишь продюсеры, кардинально изменится аудитория, которая уже становится творческой... Им уже не нужны покупатели, они просто творят свой мир! Разный... Но кто их учил этому? Вы! И только...
    - Пока нужней пионеры, а не учителя, - вздохнул Савелий. 
     - Да, но печалит другое, полное бессилие тех, кто считает себя властителями умов, духа народов. В этом, вот, тупике, мы бы с вами могли увидеть то на примере Атлантиды, - продолжал рассказывать Малыш, когда они проходили мимо широкого прохода в просторное помещение с большими окнами, за которыми виднелась гладь лазурного моря. - Если взять ее возраст по определению адептов, то есть, около 11 600 лет, то вы сами сопоставите его с окончанием ледникового периода, естественно, сопровождавшегося всемирным потопом, постигшим кроманьонцев уже вдали от прародины Африки. В принципе, это реальность. Это был не последний потоп, но оставивший после себя воспоминания в мифах, так как после него уже началась ваша история, причем первый известный по датировкам город на Земле, Чатал-Хуюк, примерно того же возраста, был совершенно не похож на лабиринт, а, скорее, на пчелиные соты, где двери квартир открывались в небо... Следы мощного, более позднего наводнения есть уже среди нижних культурных слоев городов Шумера. Это не миф...
     - Да, черноголовые Шумеры, появившиеся тут после этого, своей разумностью и расчетливостью, невероятной тягой к учету, напоминают жителей некой иной земли, в свое время испытавшей большие трудности с жизнеобеспечением, они сильно отличались и культурой от туземцев, жителей горных местностей, да и в целом от соседей, что тоже говорит об их прежде изолированном проживании, - добавил тут Семен Матвеевич. - Но разве китайцы долгое время не были изолированы от других, многих опережая в развитии? Но согласен, они объявились после другого потопа... Что же касается Атлантиды, та же Исландия вполне могла быть затоплена, причем и мощными лавовыми покровами, которые могли уничтожить все...
     - Вопрос в другом, дорогой Семен Матвеевич, насколько мифична Атлантида Платона, приписавшего ей невероятное процветание, великолепие почти что Иерусалима, следов чего, ясно, нет нигде, хотя легендой они и спрятаны удачно в воду, - все же усомнился немного Савелий, - под покровы лавы...
     - Но, кроме одного: человеческого зла! - заметил ему Малыш. - Там уже были цари, творившие суд и ведущие войны, не понятно лишь - с кем. Различные адепты сравнивают гибель Атлантиды даже с падением Адама, что якобы означает духовное вырождение как неизбежное условие сознательной эволюции! Ненависть, извращенность человечество как бы и переняло от атлантов, как и науки, искусства, даже философию, ну, и пирамиды, то есть, практически все. Другими словами, все, что всем известно, произошло не известно откуда... Послушайте, что говорит та женщина...
     
     - Да, Мэн, под влиянием злых инсинуаций их демона, Тевтата, раса Атлантов стала народом злых волшебников, магов, - немного менторским тоном говорила дородная женщина, вошедшая в сумрачное помещение с мужчиной, задумчиво поглядывающим в окна. - Вследствие этого была объявлена война, история которой слишком долга, чтобы ее пересказывать; суть ее можно обнаружить в искаженных аллегориях расы Каина, гигантов, Ноя и его семьи. Конфликт окончился поглощением Атлантиды водами, что нашло отражение в сказаниях о Потопе...
     - Дорогая Елена, но не скрывает ли эта история великую философскую мистерию? - с некоторым сомнением спрашивал ее мужчина, поглаживая бородку и направляясь к выходу на террасу. - Ведь Платоновская Атлантида символизирует тройную природу Вселенной и человеческого тела. Десять же царей Атлантиды являются тетрактисом, или числом, рождающимся из пяти пар противоположностей... Если Атлантиду рассматривать как архетипическую сферу, то ее погружение означает нисхождение рационального организованного сознания в иллюзорный зыбкий мир иррационального смертного невежества...
     
     - Ну, насколько вы помните, это и могла быть лишь некая война между кроманьонцами и неандертальцами, хотя среди первобытных были тогда и буквально гиганты, и карлики, из коих вроде бы выжил один кроманьонец, но не благодаря своим мыслительным способностям, а именно за счет братоубийства. Природа не столь щедра, как авторы Библии, она не подарила нам Сифа, поэтому мы вроде бы все - потомки Каина, братоубийцы, - с усмешкой сказал друзьям Малыш, когда те скрылись на внешней веранде. - Вы слышали две точки зрения весьма мудрых людей недавнего прошлого, никогда всего этого не видевших, ясно, хотя его последние слова насчет сознания вполне справедливы, но касаясь и их самих. Насколько легко эти адепты, даже такие великие, как Платон и Бэкон, обращаются с прошлым, с той же Атлантидой, даже в настоящее время не подозревая, что все это вполне проверяется наукой. Причем это не безобидные игрушки, поскольку в ментальной сфере они как бы лишают человека свободного выбора, повсюду ему внушая, что зло первично, что он обречен на него и не только самим Творцом, создавшим еще и падших ангелов в довесок к падшему человеку, но и почти историческими примерами. Маниакальная тяга ко злу, замешанная на гольной лжи, что вполне естественно! Идем дальше, здесь никакой тайны нет, есть только само слово тайна...
     
     - Друзья, часто говоря о пирамиде, я не мог вам не показать этого, - сказал Малыш, выводя их через длинные, тесные коридоры, стены которых были сложены огромными тесанными камнями, в тупик, точнее, в пустыню со знакомым всем пейзажем. - Это мы вышли из Великой пирамиды Хеопса, внутренности которой, как вы заметили, не столь интересны для нас, в отличие от мистиков, для некоего идеального коих в камне той очень много места, в чем они и правы: и им, и их теориям место как раз в пустотах микромира... Тут же я хотел привести в пример Геродота... Взгляните, можно ли тут его машинами поднять камень уже на третью ступень? Да, но как при этом его вначале таким же образом поднять на уже заполненную вторую, а далее - на другие уже сложенные, имея достаточно пространства для камня только на той, которая еще не завершена, ну, и на земле? Можно ли завершить, созидать через завершенное? Где великая точка опоры, благодаря которой можно перевернуть весь мир? На самой пирамиде ее нет. Поразительный выход нашел из этого Геродот, по нему верхняя часть пирамиды была закончена первой, а последней - ее основание. Да, именно для оправдания ложной конструкции и нужен путь нисхождения, которым и Адам нисходил после лжи, и Заратустра. Не зря они сами считают Геродота своим, инициированным. Вслед за арабскими мудрецами и поздние адепты, тот же Игнаций Донелли, относили пирамиду к допотопному времени Атлантиды, чуть ли не к периоду 70 000 лет назад, задолго до египтян, хотя сами же вскользь отмечали, что иероглифы египетских строителей на камнях есть и даже местами перевернуты, то есть, были нанесены каменотесами до того, как грузчики ставили их на место. Арабские исследователи в девятом веке еще видели ее облицованной, взирали на эти пылающие светом треугольники, устремленные остриями вверх. Но адептам тут нужны были не указатели, а некие тайные подземные галереи, где древние жрецы проводили свои инициации и прочие обряды. Сфинкса все вынуждены считать египетским творением, изображением их солнечного бога. Ясно, для адептов этот андрогин и является символ добра и зла, Сета-Тифона, мужчины спереди, женщины сзади, символизирующий двойственную целостность бытия, где им тоже есть место изначала. Считается само собой разумеющимся, что женское тут тоже символизирует зло, как и Ева, видимо, потому, что оно и порождает таких умников зла... Но послушаем, что они тут сами говорят... Да, ту группу адептов...
     
     - Братья мои, Великая пирамида - это образ священной Горы, типа Олимпа, высочайшего места Бога, мудрость чья нисходит на вершину пирамиды, подобной перевернутому древу, из которого она распространяется вниз и растекается по миру, - негромко вещал некий старец своим спутникам, особо обращаясь к самому молодому из них, трепетавшему в благоговейном страхе от слышимого. - Подземные же ходы ее - это мрачные закоулки Гадеса. Основание же Дома мудрости - это квадрат гностиков, на котором покоится все здание их науки, углами которого являются Молчание, Глубина, Разум, Истина! Пирамида обращена к четырем сторонам света, означающим противоположности тепла и холода, тьмы и света. Если каждая сторона основания рассматривается как квадрат, из которого исходит трехмерная духовная сила, трехмерное божественное существо, заключенное в четырехмерную материальную(!) природу, то сумма сторон четырех поверхностей(12) и четырех гипотетических квадратов(16) составляет основание 28, священное число низшего мира... Нет-нет, юный брат, не считай, внимай мне... Двенадцать же знаков зодиака, подобно Правителю нижних миров, символизируются двенадцатью же отрезками четырех треугольников. В середине каждой поверхности - зверь Иезекииля, и структура как целое становится Херувимом. Треугольная же форма Пирамиды подобна позе тела в древних медитациях... В целом, Пирамида подобна Вселенной, а ее венчающий камень, которого здесь нет, - человеку. Как грубый и незаконченный блок, человек берется из каменоломни и секретной культурой Мистерий преобразуется в истинный, венчающий ее камень, подобный всей пирамиде. Храм завершен только в том случае, когда инициированный сам становится вершиной. Ты, как и древние инициированные, войдешь в нее, в лоно Мистерий, в место второго рождения, но войдешь как человек, а выйдешь как бог. В глубине ее, на ложе из золотого и голубого пребывает неизвестное существо, зовущееся Инициатором или Просвещенным, Мастером Мастеров, держащим в руке семь ключей Вечности. Там я тебе открою божественное имя, секретное и непроизносимое обозначение Верховного божества, и ты осознаешь Его, сам станешь пирамидой... Потом мы пройдем в Камеру царя, где ты испытаешь вторую смерть, распятие на кресте солнцестояния и равноденствия, а также будешь погребен в саркофаге, где душа твоя освободится, открывая для себя вечность Жизни, Света и Истины, а также иллюзорность Смерти, Мрака и Греха... Пройдемте, братья, Мастер Скрытого Дома ждет нас в Молчаливом месте, ждет ищущих простой истины, я слышу его призыв...
  
      - А это какое время, Малыш? - смущенно спросил Савелий.
     - Увы, Савелий, ваше время, хотя и считается, что тот Мастер давно ушел отсюда путем, ясно, мудрых, что тут осталась лишь пустая оболочка, внешний символ внутренней истины, естественно, никому не известной, а пирамида стала лишь гробницей, как такие же гробницы и в Китае, - пояснил ему с усмешкой тот. - Они же при том считают, что из их религий вышли наука, логика и философия, ну, ясно, что тем же самым нисхождением от великой исходной истины, теперь никому не известной, но ко всему известному. При этом я ничего не хочу сказать против их чисто магических деяний, которые вы сами видели, что вполне объяснимо, как многие аспекты астрологии, касающиеся невероятно сложной интерференционной картины световой энергии множества звезд, отраженного ли света планет, неизбежно оказывающих воздействие на энергетику ауры человека. Да, все в космосе взаимосвязано, что намекает на роль человека во всем этом, что как раз он и не может понять... Но как понять то внешнее, если он не понимает и самого себя, считая себя лишь элементом Системы "Человек", для элемента непознаваемой?
  
  
     
     
     Глава 13. Секреты Вавилонской башни
     
     - Мистерий в основе того нижнего яруса лабиринта было невероятно много, но нам стоит со стороны взглянуть на Каббалу, основу масонского эзотеризма, которой и ныне многие увлечены, даже наверху, среди кумиров толпы, - продолжал Малыш, вводя их в следующий тупик, за входом в который их взору предстала большая мрачная пещера, освещенная множеством свечей на светильниках, с потолка которой вниз кроной росло дерево с десятью большими светящимися шарами на нем, под которым разгуливали несколько старцев. - Это их священное дерево Сефирот, растущее не просто вниз, а внутрь, к своему семени. И человек подобно ему тоже для достижения совершенства должен отстраниться от четырех миров и уйти в свое семя, видимо, в ДНК, но все же не умерщвлением плоти, как аскеты, не отречением от нее ли, как йоги. Увы, Каббала, видимо, небезосновательно считается ключом к тайнам и Ветхого, и Нового заветов. Внутренне логичная, философски простая, как алфавит, составленная из десяти цифр, двадцати двух еврейских букв, а также трех геометрических фигур. Еврейская теология делилась на Закон Моисея, на душу Закона Мишну, известную раввинам, а также душу души Закона, или Каббалу, которую якобы Моисей получил от Бога во время уже третьего восхождения на Синай. Считается также, что уже ангел Разиель передал ее Адаму, а Михаил - Давиду, который знал ее не хуже Соломона. Каббала включает три книги: Творения(Ецир), Величия(Зогар) и Апокалипсиса, книгу Откровения, которые вы видите в руках трех старцев... Книга Ецира - это ключ к остальным, она проста и, видимо, ее и съел Иоанн. Это как бы символизируется и перекрещенными ключами на папском кресте. Каббала разделяется на Природную, Аналогическую, Созерцательную, Астрологическую и Магическую, с помощью которой управляют духами и излечивают...
     
     - Взглянем на книгу Творения, - предложил он, подходя к той, положенной старцем на алтарь. - Начинается она с того, что Ях, повелитель духов, Элохим ли, сам Бог, сотворил всю Вселенную в 32 шага тремя Серафимами: 10 числами, 22 буквами и звуками. 10 невыразимых Сефирот, чисел из Ничего, имеют десять эманаций: 1 - Дух Элохима, 2 - Воздух, сотворенный из Духа, как и 22 буквы, 3 - Вода из Воздуха, 4 - Огонь из Воды, а также ангелы... Три простые еврейские буквы, матери, материи ли А, М, Ш соответствуют духу, воде, огню, ведь Ш и шипит как огонь, а М молчит как вода. Создавая из комбинаций 22 букв что-то, повернув их обратным образом, Он создавал противоположное, например, зло - вместо добра. Да, сравните те же Love, Live и Evil, Loved и Diabol, Зло и Лозу, Добро и Работу, попутно вспомнив и герменевтику. Так Он и создал как бы реальность из ничего, комбинируя каждую букву, имеющую свой смысл, с другими... Когда Авраам постиг это, связал дух 22 букв(Тора) своим языком, Бог открыл ему все секреты... У знатока Каббалы Иоанна это Слово и было вначале, почти как Word в основе всего World, ваше ли Слово для всего Злого, что, мои друзья, не просто случайные совпадения, поскольку в самых началах письмом, языком занимались весьма просвещенные по тем временам люди. Весь вопрос - в чем просвещенные! Да, в малом, но зато чересчур глубоко, что потом и считалось утерянной мудростью, считается ли сегодняшними дилетантами. Многие же наши языки в основах - это не просто забавные ребусы и шарады, и, ясно, что при переводах с весьма неоднозначного иврита, с арамейского ли языков, очень много смыслов в отдельных словах было утеряно, опущено... Вопрос уже в другом, а на сколько можно доверять авторам таких текстов, как и самим текстам, если главная их суть - опять же в возможности разной трактовки, в увеличении возможности выбора, но никак не в превращении неверно понятого или неоднозначно понимаемого в догму? Каббалисты, герметики, шифруя крупицы своих познаний, не подозревали, что они просто продолжали дело Вавилонской башни, умножая возможности свободного выбора для человека разумного!
     - Выходит, что Каббала - одно из первых пособий по криптографии, - заключил Семен Матвеевич с интересом в глазах, поскольку всякого рода ребусы любил.
     - Не хуже китайского, где у каждого слога столько смыслов, что китайца можно вообще не понять, если он захочет, - добавил Савелий. - В Санскрите они хотя бы близки по сути...
     
     - Посмотрим вторую книгу, - предложил Малыш, когда второй старец положил свою на алтарь. - Это более сложная книга... Сразу можно начать с их Айн Соф, некоего вечного, непостижимого Абсолюта небытия, творящего и питающего все, этакого Космического яйца, которое не расколото до Великого дня, который есть конец Цикла необходимости, когда все вещи возвращаются в начало вещей. В процессе же творения всей жизни Вселенной Айн Соф возвращается от периферии в центр, устанавливая тут точку, универсальный зародыш, оставляя за собой Бездну, Великий секрет, но не вакуум, а некие Воды хаотического моря, в котором есть свет, но низший. Я думаю, вы уже почти узнали концепцию циклического развития Вселенной через большой взрыв? Тут прямо написано: "Когда сокрытое Сокрытого желает раскрыть себя, оно сначала делает единственную точку: Бесконечность была полностью неизвестной и не рассеивала никакого света, пока появление точки не пробило брешь". И у человека по ним есть Яйцо ауры, подобие Айн Соф сущности. Сознание же Яйца тоже сконцентрировано в точке сознания, в Эго. Человек всегда в нем остается, и все рождения, смерти его случаются внутри этого Яйца, пока оно не будет расколото в меньший день "Будь с нами", освободив его от Колеса необходимости...
   Природа Айн Соф разделена на три части: Айн - вакуум чистого духа, Айн Соф - беспредельное, Айн Соф Аур - неограниченный Свет. Из белой сияющей точки Кетер, Короны ли, исходят десять великих шаров, и расположенных в форме древа Сефирот. Эти десять шаров отсвечиваются в каждом из 4 сферических же миров: Ацилут - Мир божественных имен, Бриах - архангельский мир творений, Ецира - иерархический мир образований, Ассиах - стихийный мир субстанций. Сад Эдема - это три верхних мира, откуда человек сходит в мир Ассиах, в десять шаров звезд и планет, где также находятся и демоны, искусители, среди которых есть 10 Архидемонов: 1 - Сатана, 2 - Адам Велиал, 9 - Лилит... Человек находится в низшей точке 10 Ассиах, хотя существует незримо во всех четырех мирах, а внутри его находится вся Вселенная, что он и не подозревает, но все высшие сферы контролируют его. Смерть - отказ высших колец от его низшего тела. Каббалисты учили человека, как взбираться по этим множественным кольцам и мирам, пока он не возвратится к Айн Соф через Пятьдесят ворот света, через которые прошел только Христос якобы, но даже Моисей одолел только 49. Есть и Пятьдесят ворот разума, начиная от 1 - Хаоса, 5 - земля, 21 - внешность человека, 22 - тело, 30 - человек по подобию Божьему, 34 - небеса солнца, 48 - ангелы, до 50 - Бог! Необходимо пройти через каждые, следуя, заметьте, от низшего к высшему, то есть, путем восхождения! В целом, для обычного человека, одетого в одежду писанных доктрин, это нереально, хотя вы могли заметить, что это все просто усложненная иерархия всем известного и неизвестного, особенно если коснуться ворот разума. Тут можно вспомнить и небесные сферы Пифагора, любителя простых, но загадочных цифр, а потом уж Кеплера с Ньютоном и с их простыми, но универсальными законами. Можно сказать, что после внятных слов о божественной грамматике шифрования, о простых началах Айн Соф, эти мудрецы настолько все усложнили и продолжают это делать, теперь утверждая, что пока это вновь не будет распутано, мы не познаем какую-то истину... Да, но как ее познать распутыванием запутанного, не имеющего концов и начал, состоящего из неизвестного? И главное, какая истина будет расшифрована? Древних магов, следов от могущества которых нигде нет, хотя следы вашего пращура, творца первых настенных росписей есть повсюду? Как писала Блаватская об Эфесе: "это было сосредоточием универсальных секретных доктрин; это была таинственная лаборатория, откуда, облаченная в элегантную греческую терминологию, распространилась квинтэссенция буддийской, зороастрийской, халдейской философии". А что, ничего страшного, греки, породившие не религию, а, скорее, божественное искусство, вполне могли походя создать и мрачный зороастризм, и вообще оторванный от мира буддизм - если они так же творили, высасывая из пальца все, что никак не проверяется, потому что под словами и понятиями нет ничего, кроме других слов и понятий, а то и вообще ничего...
  
     - Примером подобного фривольного словотворчества является расшифровка масонами Апокалипсиса, где уже запросто появляются Зевс, меч Ареса, пояс Афродиты, архимаг Фригийских мистерий, чьими учениками становятся семь священников со светильниками. Семь церквей с легкостью становятся чакрами восточной церкви, семью ли арийскими расами, ступенями ли лестницы в культе Митры, а душа Иоанна воспаряет от Луны к седьмому уже Сатурну. Кони четырех всадников - это уже Юпитер, Юнона, Нептун и... конь Весты! Зверь же с семью головами и семью рогами, выходящий из моря в 13 главе, тут уже Демиург, сам Творец мира, или же созвездие Кита, а его семь голов - это семь звезд Большой медведицы. Армагеддон же в том же контексте - это уже битва персидского Аримана и Ахуро-Мазды... И все это никак не связано никакой единой цепочкой рассуждений, доказательств, что совершенно и не волнует адептов интерпретаторов, просто сваливающих в одну кучу по отдельности имеющие некий смысл имена разных учений, народов, превращая все это уже в словесный мусор... Нет, к Апокалипсису Иоанна, написанному после Иезекииля и других мрачных пророков, это не имеет прямого отношения, хотя и настораживает тоже...
   - Что поделать, если математика, арифметика имеют непререкаемый авторитет, - пожал плечами философ, чуть покраснев, - семь генсеков тут же становятся теми семью головами, семерку Буша спешно делают восьмеркой...  
    - Да, последний пример я и привел вам для того, чтобы показать, а что же в том нижнем лабиринте мы можем ожидать от тех самых масонов, членов других тайных сект, орденов, собирающих в свои ряды избранных, проводящих их через сложные ритуалы посвящения аж по 32 ступеням, - продолжил Малыш уже при выходе в длинную галерею, - считающих себя мозгом всего мира, если они сплошь и рядом занимаются подобными нелепостями, белыми нитками сшивая лоскутное одеяло из словесных лохмотьев, в которых случайные лоскутки истин становятся составной частью абсолютной лжи! При коммунистах вы сами убедились, что какое-то время общество может жить, существовать в рамках любой выдуманной кем-то, искусственной идеологии, теоретической модели, как и Рим - при цезарях. Да, существовать, но за счет жизненной силы самих людей, за счет естественной силы природы, пока разрушительное действие идеологии не оказывается сильнее. Конечно, основная часть вышеописанной путаницы, хаоса относится к внутренним делам тех лож, орденов, но она не может не сказаться и на мышлении их адептов, а через них - на всем человечестве. А уже в книге Ецира Бог в словах направил смыслы войной друг на друга, сразу же породив в словах же противоположности: добро и зло - и этот смысл уже и несется в мир людей, после чего стоит ли удивляться и войнам реальным? В Айн Соф поначалу этого вроде бы нет, но уже появляется в саду деревьев Сефирот, как бы и являющихся деревьями познания добра и зла.
   - Если они считают это мудростью, которая правит миром, то я бы не завидовал этому миру, - вздохнул самокритично философ.
     
     - Тут нельзя не коснуться и самих масонов, их уже мистерий, - сказал Малыш, подводя их к просторному тупику с шахматным полом. - Они свой союз ведут аж от строителей Вавилонской башни и даже с допотопных времен, где строителями были якобы и Енох, и Мафусаил, как бы намекая и на корни в Атлантиде, бесследно исчезнувшие в потопе, в отличие от самих масонов. В древнем мире наиболее известными были Дионисийские архитекторы, владевшие даже законами акустики, а также принципами воздействия архитектурных композиций на ум и эмоции человека, не говоря уж о настройке помещений на вибрации невидимых миров! Они и строили храм Соломона, называя себя даже Сынами его. От них и воспринято наследство незавершенного Храма цивилизации, который постоянно разрушается, восстанавливается, но фундамент его остается нетронутым. Мечта же их - стать частью творческих сил Природы! Приняв и христианство, они использовали старые символы, которые смогли сохранить веками. Духовным отцом масонов стал Великий мастер архитекторов Дионис Хирам из Тира, строивший по Библии храм Соломона, который был не очень большим по размерам, но необычайно дорогим, свидетельствуя об еще одной особенности строителей. По Библии Хирам просто вернулся в свою страну после постройки храма, а по масонам был убит, став уже их Христом. Хирам разделил всех рабочих на три группы, дав каждому пароль, чему многие было недовольны, и трое товарищей ремесленников Джубела, Джубело и Джубелум решили выведать у него пароль, подкараулив его у трех ворот храма и убив его линейкой, угольником и молотком за отказ. Мастер масонов оживил его, и он стал мучеником, распятым духом добра, убитым якобы тремя воплощениями халдейского бога Бела. Никакой священной миссии, никакого подобия деяний Христа - смерть ради глупого пароля, обидевшего многих мастеров, и уже великомученик!
     - Это мне сразу напомнило "Пионерскую тайну" Гайдара, а также главную суть многих подвигов, - усмехнулся Семен Матвеевич, - ну, а также любовь всех властей к тайнам, а ныне - к паролям.
     - Но далее история Хирама обрастает уже аналогиями с ритуалом Осириса, его идентифицируют и с Гермесом, делая прототипом человечества, Платоновской идеей человека, символизирующего возрождение, в отличие от Адама - деградирующего! Здесь много и ассоциаций с Бэконом, с его утопической "Новой Атлантидой", в которой храм Соломона - это почти некое идеальное государство, универсальная демократия, с коими себя и ассоциируют масоны, чьи враги тоже - корона, тиара и факел, т.е. государство, церковь, толпа. И Хирам уже символизирует идеальное состояние духовного, интеллектуального и физического освобождения, которое когда-либо достигалось жертвой. Здесь опять появляется утерянный ключ масонства, но точная наука человеческого возрождения, и духовный огонь, который поднимается через 33 ступени или позвонка в купол черепа, доходит до гипофиза(Исида), и, заклиная шишковидную железу(Ра), взывает к святому имени. Но этот третий глаз не будет открыт, пока Хирам не будет поднят сквозь священные печати, Семь ли церквей Азии. То, что уже получается из воплощения этой выдуманной истории в космогонический, зодиакальный миф, просто неописуемо, хотя смысл простого противопоставления мастера-строителя, создателя прекрасного, гармоничного, пробуждающего высокие и благородные чувства в людях, невежеству и прочему - сам по себе прекрасен. Но среди кошмара ваших мрачных лабиринтов городов бессмысленно говорить о прекрасном, о возрождении. Но когда рождение простого человека уже сопоставляется со смертью Хирама, а смерть - с его воскрешением, это уже перебор в отношении множества неизбранных, жертв мира этих надуманных религий и идеологий. И хаос ведь ему обеспечен, пока не откроются вновь утерянные секретные учения, что касается всех без исключения! Масонство объявляется религией, ищущей единения человека с богом, но эта религия не соответствует даже самому деланию архитекторов, она сама напоминает лишь высокопарное и красноречивое невежество адептов, не добавляющих нисколь порядка и гармонии в хаос земного сознания, результатом чего и является полная беспомощность человечества перед глобальными проблемами.
   - Можно построить много прелестных храмов, но чему там будут молиться, куда оттуда люди будет возвращаться? - вздохнув, заметил философ. -Парадокс, конечно, человечество достигло невероятных успехов в науке, в технологиях, в искусствах, в том же строительстве еще и раньше, но в сфере понимания всего, осознания себя самого, человека - невероятный хаос, усугубляемый якобы умами человечества!
   - Но, увы, это все неизбежно, - кивнул Малыш. - И масоны же не познают человечество в целом, деля его на своих инициированных и на врагов, включая туда и толпу. Может ли быть часть истины истиной, полземли - планетой? Может ли быть теория изолированной солнечной системы, как правильно подметил Мах в своей относительности? Нет! Почему же тогда может быть Каббала, христианство истинным учением? И это же касается и самого человека, единственного в ваших схемах, чем он уже уподобляется единому Творцу, в отличие от множества ангелов, духов и прочих, хотя исчисляется миллиардами, не говоря уж о неких инопланетянах, естественно, тоже врагах, тоже зла. Это даже не учитывая того, что Элохим у евреев - это множественное число, это как бы Мы, Бог всей Вселенной! Адам же не просто один в самом нижнем уровне, но он еще и во всех мирах Адам, и вся Вселенная подобна ему, телесно произошедшему от приматов! Потрясающий комплимент богам!
     - Извини, Малыш, но что тогда мы вообще пытаемся тут найти? - недоуменно спросил его Савелий, знавший о многом отрывочно, по отдельности, но не пытаясь до этого посмотреть на все в целом. - Искать в хаосе порядок - просто бессмысленно! У меня еще с коммунистов создалось впечатление, что весьма серьезные люди, целые институты заняты изобретением некой красивой сказки, явно ложной, для того, чтобы затемнять мозги и без того непросвещенной толпе, банальному стаду, большего и недостойному. Но суть-то тут в ином, в том как раз, что они и сами на большее не способны, поскольку красота истины просто не дается таким лжецам, и все потуги их напрасны. Но из-за этого человечеству и приходится жить в сплошной лжи, веря в лживых кумиров... Ты прав, а какой тогда смысл самого этого человечества? Никакого!?
     - О, нет, дорогой мой! - рассмеялся Малыш, кивая им в просвет тупика с той же башней, но с другой лишь стороны. - Что ж, в конце мы и сами вернулись к истокам путаницы, к Вавилонской башне, к Babel Tower. Уже само их название Вавилона прямо указывает нам на Baby! Смешно? Да, если не вспомнить, что старославянский Сынъ - это был и Сын, и Столп, Башня ли. Ну, или что Wer английское - это муж, воин, просто невероятно созвучное с китайским Ер, Дитем, Сыном ли. И если уж совсем не вернуться к истокам, где шумерское Тур - это просто Дитя! Да, похожее чуть и на китайское Тоур, Зародыш, а то и вовсе на Тун, Дитя, еврейское ли Тинок, и даже на армянского Внука, Тора, турецкого уже Torun. Ну, а Тур, латинское ли Turris, Башня, известны, как и последующее Путешествие от нее по миру, но уже как следствие. Случайно ли столько совпадений в столь разных, вроде бы, языках? Нет, поверьте, в этом и вся суть Вавилонской башни, столпотворения ли, ну, если вспомнить еще и то, что Тур по-шумерски это и Загон, и буквально Храм!
     - Да, но в чем тогда загадка? Вавилоняне пытались вознести до неба своего Дитя человеческого, сделать его храмом, а Творец, получается, не позволил? - с легким недоумением спросил Савелий.
     - Дорогой мой, но Творец ли это не позволил, это тоже вопрос - после трактовки и первого грехопадения? - с улыбкой спросил его Малыш. - Да, хотя бы и после того, как Ной уже проклял одно свое дитя за детскую непосредственность. Может, Творцу после Адама опять приписали нечто этакое, но невероятно запутав суть того своей герменевтикой, каббалой, а затем уже напрочь исключив этого дитя из Ветхого завета, даже не сосчитав их число при Исходе, вплоть до убийства всех детей Мадиамских мужеского пола по повторному уже приказу Моисея, тут вдруг забывшего свою первую великую заповедь "Не убий!"? Потом уже было убийство детей Сигона якобы после слов самого Господа. Потом было якобы излияние ярости самого Господа на их уже "детей на улице" у Иеремии, чаще всех упоминавшем об их истреблении, и так далее, вплоть до Вифлеемского избиения Иродом младенцев именно из-за опасения пришествия Дитя Иисуса Христа, которого некие адепты даже на кресте пытаются распять стариком, и его апостола Павла сделав из юноши старцем. Да, только в Новом завете совершенно меняется тон разговора о детях, ну, до Иоанна, где детьми становятся уверовавшие, этакие праведные, староватые плотью дети Божьи. Но и у Матвея и у Марка уже проблема - умереть, не оставив детей! И к Христу уже приносили детей, и Он не велел возбранять им, "ибо таковых есть Царствие Божие,... и, кто не примет Царствия Божия, как дети, тот не войдет в него"! Или это не созвучно смыслу истинной Вавилонской башни, но уже противно пророкам Ветхого завета, даже Моисею, Иоанну ли, себя вдруг возомнившему дитяткой Господним? А где и ныне в вашем праве эти младенцы? Вавилонское столпотворение - это дело рук тех самых словотворцев, пророков ли... Но, замечу, что еще не время было возносить Дитя таких отцов на небо, да и не дело это рук человеческих. Вы ведь, ученые, это знаете, даже то, что они с этим дитя делают и делали, начиная с Ноя. Савелий, не может быть разгадка слишком простой, как сама истина, поломай голову на досуге, посылок у тебя для этого достаточно.
     - Нет, кое-что я понял и из прошлых разговоров, - задумчиво сказал тот. - Творец так спрятал от них дитя, его детство, переключив их внимание на башни, чтобы хоть что-то сохранить свое среди людей чистым и нетронутым ложью. Для этого он дал и Каббалу с ее сложной криптографией, с помощью которой они сами же себя, потомков ли своих, запутали, но все же сокрыв некие исходные тайны от полу-мудрецов, от адептов в самой бессмыслице!
     - Да, конечно, и те ли это тайны, те ли истины, которые нам пытаются открыть адепты, только затмевая взор разума? - со смехом подвел черту Малыш. - К счастью, они не настолько невинны, как дети, чтобы понять сердцем мудрость Творца, постичь его Царствие, ведь одного разума тут мало, в чем Адам сразу же и убедился, когда его ум отделился от сердца. Теперь, и влюбляясь, человек сразу же глупеет, или же наоборот, прозревает от всего, даже от счастья. Но в том ты уже почти прав, хотя это все только обрывки мыслей... Вспомни просто 11-ю главу писания: "...построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде чем рассеемся по лицу всей земли". Сделаем имя прежде, чем дело, суть его, смысл! Не так ли Адам давал имена всем тварям, коих Творец приводил к нему, но до грехопадения? Точно так, но тогда его Слово было истинным, оно еще не разделялось на зло и добро, он еще был созвучен Творцу, поэтому в тексте главы почти все сказано, но... кроме дитя человеческого... Увы, я напомню лишь о своем: дать имя, а потом опять нисходить вниз, в мир лжи, зла. Человек сам готов был рассеяться по Земле. Язык не был причиной того. То есть, рассеяние человека по земле и проблема Дитя-Башни - это разные вещи, что ты, Савл, должен учесть... в своей Библии. Проблема Дитя - это проблема возвращения... Но имя и пытаются сделать прежде всего масоны, адепты, еще ничего не показав делом. Они тут суетны, а вовсе не детство и юность, как говорил Екклесиаст, ублажавший остальных, а вовсе не поднимавший их на бунт, поскольку он уже смотрел искоса на горшок Фрейда, подозревая силу его содержимого... Он в корне ошибался: в эволюции жизни на Земле очень многого нового не было, как в веках, что прошли до нас, поскольку каждый следующий цикл Вселенной совершенно отличен от предыдущего, в чем великая заслуга именно неуправляемого ничем человека, этого ужасного грешника, который своей божьей красотой и дьявольской бесшабашностью даже в отношении этого дара способен творить не просто третье, а нечто непостижимое никаким великим умом, сверхдобродетельным сердцем. Я согласен с антропоцентризмом только в том, что Творец в лице вас опять превзошел Себя, ухитрился выйти за рамки оптимальности, создал ее чудовище, которое Сам же в тот же день изгнал из рая, но лишь для того, чтобы освободить от опеки необходимости, даже возможности, потому что вы способны творить невозможное, себя возомнив не просто Богом, но и его Создателем! Это немыслимо, но это так! Конечно же, никакой Екклесиаст, никакой завет тут для вас и не может стать законом, созданным для серой толпы, для ее серых ли вождей. Эти и сами были созданы для обслуживания тех пещерных художников, Рубенсов, Ван Гогов, Гомеров, Шекспиров, Мане и всего их великого множества, которое, не взирая на законы, запреты, нормы и выгоду, вдруг творит то, на что сам Творец, к Его творческому сожалению, просто не имеет права... Представить Его огорчение? Нет, представьте Его радость за деток своих! Вернисаж будущей, очередной из множества таковых, вселенной, будет невообразимо отличен от всего предыдущего! Кто бы еще этому радовался, как ни сам Творец? Да, Савелий, это касается примитивных, на дурачка состряпанных религий масонов, коммуняк, не понимающих логики истины и красоты... Семен Матвеевич много об этом сказал в Интернете, но нет еще Слова всего этого, которое было бы понятно Малышам... Я об этом, Савелий... Все, друзья, вы возвращайтесь, а я еще немного пройдусь... Мне душно!
  
     - Странный он сегодня какой-то, - озадачено произнес Савелий, когда они шли уже вдвоем к изначальному тупику. - Раньше его эта проблема вроде бы не очень интересовала...
     - Но согласись, ее все равно придется решать кому-то? - вроде бы возразил профессор, но не глядя ему в глаза, а как бы разглядывая стены лабиринта. - К тому же, не знаю, как для тебя, Савл, но для меня это откровение..., ну, что касается Дитя из 11 главы...
  
  
  
  
  
     Часть третья. Апокалипсис
     
     Глава 1. Разведка с боем
     
     В чем отец Джон был прав, так это в том, что никто в последнее время конкретных задач и полковнику не ставил, поэтому он был тут волен поступать, как ему вздумается, потому он и решил провести разведку боем, не советуясь со своим генералом, ну, хотя бы потому, что тот мог спихнуть это на другого генерала для перестраховки. Поэтому он его перестраховал иначе - ничего ему не сообщил, да того это и вообще не волновало, он был абсолютным материалистом, не верил ни в какую нечисть, хотя и ходил с губернатором в церковь, где особенно любил причащаться, а также исповедоваться, за время исповеди ухитряясь выяснить всю подноготную исповедальника, оставляя того потом в полной прострации, готовым идти с повинной хоть куда...
     А разведка боем была невероятно проста: когда Ивану исполнилось ровно восемнадцать, к ним домой пришли двое приставов во главе с представителем военкомата для того, чтобы силой забрать в армию уклоняющегося от священного долга гражданина, у которого даже приписного свидетельства не было... После этого полковнику стало еще больше понятно, почему наша славная и непобедимая ни кого в последнее время не могла победить, хотя и готова была победить всех. Эти представители вломились в соседнюю квартиру, каким-то образом перепутав адрес, по которому несколько десантников отмечали уже с неделю возвращение домой, потому, видно, и перепутали их знаки отличия с вражескими, после чего всех отправили или в госпиталь или в сизо, но только разозлив и полковника, и самого военкома, в следующий раз уже направивших на захват уклониста целый взвод бойцов в черных масках и с автоматами, предварительно показав их главному дверь квартиры, которую даже пометили крестиком.
     Операция была спланирована самым тщательным образом. Половина взвода быстро и незаметно заняла позиции этажом выше, другая половина заняла стартовую позицию полэтажами ниже, а руководитель, поигрывая бицепсами, наблюдал за тем, как слесарь шустро спиливал чудоэлектропилой петли с железной двери, помеченной секретным крестиком. Понятно, что действия противника они никак не могли спланировать, особенно такого. Кто же мог знать, что их крестик ввел в полное заблуждение и залетную банду громил, которые по нему уже без пилы, а банальными отмычками вскрыли дверь якобы местного ювелира, после такой неудачи решив выместить все зло на этих двух взломщиках с лобзиком, тоже лоханувшихся, обидев тем профессионалов...
     Едва те начали пилить, как вся банда с оружием в руках и вывалила на лестничную площадку, по оплошности закрыв дверь за спиной, поскольку они совсем не ожидали такой многолюдной встречи, успев только разбить единственную лампочку, которая была и не нужна, потому что было так светло от многочисленных выстрелов со всех сторон, что до рукопашной дело и не успело дойти - последняя граната в руках главаря бандитов явилась завершающим аккордом многосторонних переговоров...
     
     - Это как понимать?! - уже от лица трех генералов вопрошал исповедник исповедальщиков явно бывшего уже полковника Твержакова, который явно поспешил взять на этот раз все руководство операцией на себя. - Это что же мы теперь должны будем сказать целому взводу мамаш, вдов, не говоря уж о целой роте сирот? Ты, майор, я уж не помню, кроме своей нечисти хоть раз с кем-нибудь воевал, ну, с настоящим врагом, чтобы брать командование на себя? Как ты мог пойти одним взводом против целой банды головорезов, да еще и лично там не присутствуя, чтобы хоть мне спрашивать об этом сейчас было некого?
     - Извините, товарищ генерал, но мы собирались брать одного лишь уклониста от призыва, ну и..., - дальше он не стал уточнять, особенно в присутствии армейского генерала.
     - Одного уклониста - взводом?! Но какое отношение к уклонисту имеешь ты, капитан?! - рявкнул на него генерал, уже побагровев от стыда перед тем генералом.
     - Да, и какое отношение к уклонисту имеет проживающий по тому адресу товарищ? - уточнил вопрос генерал милиции, наконец-то поняв, кто же ему мешал. Генерал же в армейских погонах молчал, потому что это не его бойцы пали смертью храбрых, поэтому ему тут вообще ничего не светило.
     - Понимаете, товарищ генерал, я вынужден сказать открыто, что мы тут имели дело с международным заговором, почему я и принял решение провести разведку боем, но лишь среди наших участников того заговора, чтобы не вызвать международных осложнений, - лейтенант уже понял, что терять ему больше нечего, кроме самих погон, поэтому решил раскрыть карты.
     - Я тебя еще раз спрашиваю, лейтенант, какое отношение ты имеешь и к контрразведке, если твоя задачка - заниматься сектантами, сатанистами всякими, колдунами-знахарями, попами расстригами...? Тьфу, черт, попами уже не надо! - уже совсем озверел его генерал, поскольку тот и ему дорогу перешел.
     - Но это и есть заговор темных сил, товарищ генерал, - тот уже понял свою главную ошибку.
     - То есть - извини, Карл, я не знаю, есть ли у вас звание сержанта - вы хотите сказать, что и два этих католических пастора, за которыми мои люди, ясно, следили, тоже относятся к темным силам? - все же нашел нужным вставить главный мент, поняв, что сам его коллега к этому отношения явно не имеет. - Мы это можем в официальной версии сказать?
     - Нет у нас сержантов, к сожалению, поэтому все, ступай вон! - рявкнул на того генерал, как-то странно отреагировав на темные силы, и обратившись к коллегам, когда тот вышел. - Что будем делать, генералы?
      - Не переживай, Карл, банду громил, за которой мы давно следили, мы все же взяли с боем, - даже воодушевившись, успокоил его мент. - Ясно, что твой бывший тут неудачно влез, но ведь только мы с вами об этом знаем. Увы, и ребятки мои легли...
     - Да, бывший... Ты же понимаешь, Минасович, что чекист бывшим не бывает, что я не могу ему запретить это? - все же решился тот взять некоторую отступную. - Да, Олег, как и товарищи, это я тебе еще раз скажу, товарищ мой. Что скажете, генерал?
     - Странный какой-то уклонист, я замечу, - равнодушно обронил армейский генерал, поняв, что его все это не касается совсем. - Может, я сам им займусь?
     - Тогда тебе придется танки подгонять, генерал, - с улыбкой заметил ему мент.
     - Надо если, подгоню, главное, чтоб завелись, - спокойно отвечал тот. - Подумаешь, Белый дом взяли, а тут...
     Но что тут, генерал милиции не стал уточнять, хоть и струхнул слегка после такого разворота событий и побаивался уже брать все на себя, однако, и показаться дурачком, наподобие бывшего полковника, ему тоже не хотелось, поэтому он ограничился тем, что уже и высказал им...
      Однако, дурачок не дурачок, но его генерал был прав в этом - чекисты бывшими не бывают, поэтому взяв расчет и даже не заикнувшись о пенсии, теперь уже просто Егор решил вступить в борьбу с темными силами в гордом одиночестве, прекрасно понимая, что никто из официальных товарищей из числа бывших, ясно, всерьез его не воспримет, а апеллировать к всеядным журналистам, к толпам - не видел смысла, поскольку он вовсе не популярности искал, а решился на настоящую, почти кровную месть, даже слегка уже поверив в реальность и самих темных сил, а не только их якобы представителей. Ну, разве в стране еще недавнего господства материалистических законов могло быть две такие, только с виду нелепые случайности подряд? Он даже не сомневался, что пошли они роту спецназовцев, те бы наверняка наткнулись на всероссийский съезд воров в законе, тоже якобы случайно спутавший адрес явки.
     - Черт, но как же я все это один теперь сделаю? - вдруг озадачился он, представив лишь, что и следить надо будет самому, и решения принимать, да еще и деньги где-то на жизнь зарабатывать, хотя большего он и не умел делать. - А как же он? Он ведь тоже один? Разве ему кто платит? Блин, ведь даже душу дьяволу не продашь во имя справедливости, раз это он сам и есть, скорее, а богу ее вроде бы и не продают! А тот тоже: Князь тьмы, Князь тьмы - а что он может реально-то, князек этот, но против уже настоящего?
     
     А тот как раз в это время пытался успокоить своих близких, которых до этого вывез на природу, почему они только и застали небольшой погром в квартире, да пятна не до конца отмытой крови на полу и стенах лестничной клетки, к тому же выщербленных шальными пулями. После той драки у соседей это уж было слишком.
     - Я звоню генералу! - твердо заявила Сталина, направляясь к аппарату.
     - Мамочка, он все знает, и если что, позвонил бы и сам, - остановил ее Иван. - Я вам сам все могу сказать... Дело в том, что я как бы должен стать их воином, что для меня просто неприемлемо, но и это им не докажешь... иначе. Но раз уж пошли ва-банк, как это говорится, то я и не собираюсь их останавливать... Все, мои родные, это началось! Поэтому, ты позвонишь ему, мамочка, но чуть позже и скажешь, что я ушел. Мне, действительно, пора, да и вас они оставят в покое... Нет, не волнуйтесь, я не бросаю вас, я буду приходить, но не так лишь часто, как и мне бы хотелось. У вас, мама Сталя, есть занятие, вас, мама Света и дедуся, я бы попросил плотнее заниматься с ребятами из лабиринта, потому что у них в головах одни пробелы по вашей части...
     - А ты, сынок, как мы оставим тебя?! - с тревогой спросили обе его мамочки.
     - Вы же понимаете сами, какая у меня задача, она совсем другая, и мне больше не хочется огорчать вас этим, - с печалью ответил он, крепко обнимая их. - Соломон забыл сказать, что у одних бывает задача собирать камни, у других - разбрасывать, но даже мудрецам трудно говорить за других. Наши пути пока расходятся, но мы все равно идем навстречу друг другу, в этом вы не сомневайтесь.
     - Сынок, ты идешь на злое дело? - прямо глядя ему в глаза, с болью спросила Сталина.
     - Мамочка, ты сама знаешь, что у этой фразы два противоположных смысла, но я хочу, чтобы ваши сердца сами подсказали вам ответ, - со сдержанной улыбкой ответил он. - Не потому, что я что-то скрываю, а потому что это важно для вас самих - дать правильный ответ, сделать правильный выбор, что я не могу сделать за вас, поймите меня. Да, дело ведь не в самом ответе, он известен, дело именно в самом выборе любого человека, который он должен сделать сам, слишком много этим определяя, чтобы подсказкой лишить вас этого. Это ведь не школа, это уже жизнь на пороге вечности, поэтому я просто не имею права дать этот ответ, лишив вас тем всего.
     - Но мы знаем ответ, так ведь, Сталя? - уверенно сказала ей вторая мамочка.
     - Да, конечно, и прости, сынок, я просто и этим вопросом хотела удержать тебя, - призналась и та. - Ничего нет страшнее - сидеть, умереть ли под стоящими часами...
     - Милый сынок, а ты не наденешь это? Ну, это мне подружки из любви подарили, - все же попросила его неуверенно Светлана, сняв с себя крестик. - Что мне еще дать тебе на память?
     - Видишь, мамуля, ничего со мной и не случилось? Только ты не забудь про этот крестик сама, он единственный в мире, запомни... Но я и не ухожу от вас, я просто иду... по делам, - он все же поправился, спрятав крестик по рубашку, еще чувствуя на нем ее тепло. - Все, милая моя, можешь звонить генералу и даже передать от меня привет... Я с ним тоже не прощаюсь. Пока!
     
     - Ну, и что, отцы инквизиторы, вы еще не расстались с мыслью встретиться со мной? - спросил он их, когда те зажгли свет в номере, в который по некоторым их приметам никто не входил через дверь...
     - После сегодняшних событий? - быстро взяв себя в руки и отходя от двери, спросил его уже спокойно отец Джон, все же с любопытством разглядывая его лицо. - Извините, но мне просто любопытно сравнить вас с тем Малышом.
     - Отец Петр, проходите, все равно у вас с собой нет ничего, - заметил тому Иван, вновь обратившись к старику. - Не поверите, отец Джон, но мне тоже, потому что и вы немного изменились, особенно внутренне, ведь у вас были тоже непростые годы. Да, отец Петр, мне скрывать нечего, я, возможно, смотрю и сейчас на вас этими глазами совсем не отсюда, потому что для нас ваше пространство, время - это нечто совсем иное, и я - не раб их невольный. Да, уважаемый доктор теософии, мысль - это мир иных скоростей, времен и пространств, о чем тут пытался уже сказать Эйнштейн, но его пока лишь тут пытаются опровергнуть, доказать, развить, но только не понять. Лично же я присутствую здесь ради вполне определенного круга лиц, хотя мне и просто интересно посмотреть, что же тут изменилось за те века, что прошли до вас.
     - То есть, вы тут уже были? - не скрыл удивления тот, хотя тут же поправился, но уже и поняв, что все равно ничего не скроешь. - И какие же ваши впечатления?
     - Самые превосходные! - воскликнул Иван, взгляд которого теперь был совершенно неузнаваем. - Я лично на себе убедился, что здесь можно чудесно жить, в полном согласии с собой и с природой, а также с любимыми людьми. К сожалению, мало изменилось то, что этому и мешает, на что я тогда больше обращал внимания, это меня тогда еще интересовало. Увы, ведь после Греции, Рима даже, это было то новое, что сразу бросалось в глаза, это было старым совсем не для всех, потому что старьевщиков, таскающих с собой свое барахло веками, тысячелетиями, надеющихся прихватить его и туда, в этом мире не так уж и много, хотя, согласен, и они нужны. Их даже можно пожалеть, потому что сам бы я на это не согласился даже за вечность в оплату. Я еще понимаю Павла, которому новое приходилось таскать в старой суме, по которой его узнавали попутчики, но сейчас я бы не хотел то вспоминать...
     - Неужели вас теперь то совсем не интересует? - опять удивился отец Петр, да и хотел бы уточнить, о чем идет речь.
     - Меня лично мелочи не интересуют, да и зачем, ведь было бы еще и больно расставаться, - с усмешкой заметил Иван. - Нет, уважаемый доктор, я говорю совсем не о прошлом, я просто говорю о том, что имеет свойство стареть и умирать, исчезать бесследно, чего в прошлом не остается, сколько бы тому ни пытались приписать, часто переписывая, в рукотворных творениях. Весь этот хлам, вся эта пена несется на гребне волны настоящего, за которым и впереди которого лишь чистая вода вселенской пустоты с невероятным множеством возможностей. Что для этого может значить одна единственная действительность? Ничего, она имеет значение только для вас, если вы остановите на этом свой выбор, да еще и сделав это необходимостью для себя и для других. Но скажите, какая может быть необходимость для того, у кого есть все возможности? Не смешно ли это? Не смешно, потому что просто тоскливо и скучно, не говоря уж о трагичности. И какой к этому может быть интерес, разве можно будет это пожалеть? Можно, согласен, но тому, кому больше не о чем, у кого небольшой выбор, почему он и старается это сделать за других, как те же Цезари.
     - Тогда почему это вас прежде интересовало? - опять удивился Петр, уже совсем этого не скрывая.
     - Меня не это интересовало, уважаемый доктор, - с усмешкой поправился Иван, - меня интересовало, сможет ли человек разумный, оптимист, весельчак по своей природе, променять все свое природное богатство на этот примитив, засадить себя, свободное создание, в клетку необходимости, единственного из всех возможных, неверного выбора. Да, Лейбниц в чем-то прав насчет Творца, тот каждый раз делает свой оптимальный выбор, оставив все остальные вам, человеку, но человек-то как раз и сделал пока в итоге самый неоптимальный выбор. Нет, я не говорю, что неверный, это не совсем правильно, раз он есть, но то, что человек умудрился из всего множества возможностей надергать абсурдных кусков, клочков, создав из них то нелепейшее, как вы говорите, сюрреалистичное сочетание, коим и является ваш мир, это само по себе невероятно, это надо умудриться так сделать, что вполне вызывает удивление, даже интерес, как некое уникальное анти-мастерство, тот самый Франкенштейн, на которого человек лишь и сподобился. О, да, публично понося только Ницше, который, как не философ, а честный литератор, творец, коих большинство, к счастью, и сказал всю правду, которую философы, теологи, идеологи и прочие лицемерно пытались прикрыть почти теми же словами. Ну, как и Данте, который с помощью античного же средства описал все дичайшее, звериное милосердие христианства.
     - Вы хотите сказать, что тот языческий мир был совершеннее нашего гуманного, христианского? - отец Петр не мог не возразить этому, заучив иное.
     - Уважаемый доктор, во-первых, какой гуманный, а, во-вторых, какой же христианский, если даже закрыть глаза на три ваши церкви, да еще и множество сект, церквушек? - с усмешкой спросил его Иван. - Или для вас нет полуродственного Иудаизма, семитского же Ислама, Буддизма, племенного язычества, с которыми вы ныне тоже не знаете что делать? У вас же с самого начала пошел такой раздрай между церквями, между апостолами, когда вы самого деятельного из своих Деяний обвиняли в бездеятельности, сохранив это даже в своей Библии. И только искусство, языческое творение, смогло что-то собрать вместе, хотя ему это быстро надоело, оно даже чуть не скончалось от этого, пока не возродилось вновь в райском же облике, но уже с фиговым листком греховности. Ну, не может живопись писать одни только натюрморты. Зачем хотя бы, ответьте мне, Творец устроил вам с самого начала Вавилонское столпотворение? Чтобы вы опять пытались строить новые башни, уже в виде мировых религий, церквей, империй и прочего, с той же самой целью возвыситься до небес, заявив себя наместниками? Разве не так? Или для того, чтобы человек хотя бы в языках смог коснуться как можно большего числа данных ему на выбор возможностей, хотя бы в языках не прийти к одному покрою райского мундира? Или же вы свой собственный миф не поняли, и его положив в основу той же самой башни? А возьмите не одиннадцатую, а третью главу своей Библии: не за познание ли добра и зла Творец изгнал вашего пращура из рая? Но где у вас, скажите, нет этого разделения на добро и зло, на ложь и истину? Но вы могли бы мне сказать, где в природе, во Вселенной есть такое разделение, где там есть хотя бы ложь, то есть, чего не может быть? И в чем же тогда истинность и вашей религии, только на этом и основанной? На грехе и зле человеческом, и на добре одного Христа, но распятого опять же, без чего ветхозаветные иудеи никак не могли? Нет, я это спрашиваю не инквизиторов, чья профессия - борьба со злом, с бесом, я это спрашиваю доктора теософии, который должен проповедовать добро.
     - Дорогой сын мой, вы коснулись самой важной в нашей встрече темы, - наконец-то вмешался в разговор отец Джон, который уже мало чему в жизни удивлялся, - да именно добра и зла. Я бы мог много ходить вокруг и около, но нам-то это не нужно, поэтому я прямо вас спрашиваю, а вы какие силы здесь представляете, если даже ваше появление на этот свет сопровождалось одним злом? Или я не прав? Теоретически с вами трудно спорить, потому что тысячелетия таковых споров ни к чему не привели, как вы и сами заметили, все осталось таким же. Но теория, мой друг, суха, а древо жизни зеленеет... Я говорю о фактах, только о фактах, спрашивая вас уже об их трактовке.
     - Извините, отец Джон, не о трактовке вы спрашиваете, а о переводе с нашего языка на ваш, даже на богословский, где тоже нет нужных понятий, ну, а научные слишком для вас абстрактны, - спокойно отвечал ему Иван, хотя сегодня пришел к ним не за этим, не оправдываться, даже не объясняться. - Вы ведь знаете проблему искусственного интеллекта, в чем она? Никак ваш компьютер, работающий на примитивной логике "ложь-истина", "включено-выключено" не может одолеть даже простой язык, не говоря уж о высокохудожественном. А что, если бы он начал делить Илиаду на добро и зло, на истину и ложь? Что бы от нее осталось? Нет-нет, обо мне позже, это пока не самое главное, это касается лишь моей миссии. Не зря же сами логики вдруг напрочь отказались разбираться со всем множеством нематематических, жизненных понятий, терминов, потому что их логика тут просто бессильна, потому что в реальности ее нет? Арифметика есть, а логики в жизни нет! Да, философия и вовсе не знает этих главных мировоззренческих проблем, пребывая в мире своих собственных сладких верований, почему и вовсе далека от жизни, уступив ее писателям и попам. Ницше едва коснулся, как тут же и погряз в зловонной тине. Но вы-то все еще пытаетесь рассуждать так, даже касаясь и научных проблем, потому что сейчас нельзя без этого, можно просто прослыть невеждой? Но о каком вселенском добре и зле вы меня спрашиваете, если там таких понятий вообще нет, а вы ведь меня относите не совсем к земному явлению, как я понял? Ладно, пусть даже к подземному, но ведь к иному? Но можно ли, например, назвать и земное расплавленное ядро злом, если там сгорят души ваших уже реальных злодеев? Да, отец Джон, да!... Но мы ведь опять возвращаемся к моим словам, которые вы не очень слушаете. Я же повторю, что все это ваше - это не просто сюрреализм, это полный абсурд, некий ареализм, нереальное сочетание нереальных же вещей и понятий, нечто подобное творениям спящего разума Гойи. Я бы это и к разуму не относил, это все касается словесных переводов разума на разговорный язык. И все это вы умудрились сотворить из вполне реального мира, хотя и не первыми, ясно. Но мышление - это не только формулировка высказываний из определенного набора слов по определенным правилам грамматики. В этом плане у малограмотного дикаря оно может быть куда сложнее, потому что он оперирует меньшим набором слов, но обозначающих гораздо большее, некие таинственные символы, смысл которых необъятен. Шаман стучит на бубне "тум-тум", а сам в это время представляет себе небеса, какое-то божество. Можно же прочесть толстенный талмуд, но так и не поняв, о чем же там идет речь: о каких-то семи лучах, девяти ярусах, в которых все и ничего, и прочее непереводимое. Увы, отец Джон, в огромном большинстве все то, что вы сейчас называете мышлением, таковым не является, потому что это лишь перевод, и вы с меня этого и требуете, заранее дав мне на выбор только два пустых слова: добро и зло. Если хотите, я могу сказать, что я тогда - зло в самом чистом виде, в абсолюте, который вам, увы, уже не доступен. Но вы можете переводить это на свой набор понятий, фактов и прочее, если вам этого достаточно. Хотите, я даже уточню для вас? Я - абсолютное зло, потому что мне зла причинить нельзя, которое в нем больше не нуждается. Не уверен, что вам от этого все станет понятнее, но это уже ваша проблема, не так ли? Вас, я вижу, это вполне устроило? Или я все же ошибаюсь?
     - Я надеюсь, мне вам не надо отвечать вслух? - с усмешкой спросил отец Джон. - Да, я так и думал. Но простите за нескромный вопрос, даже уже за уточнение: это же наш с вами последний бой, последний перед страшным судом? Простите старика за отсутствие любопытства, но вы сами знаете, что у меня нет столько уже времени для раздумий, как у отца Петра. У меня, может, и остался мой последний выбор, который мне придется сделать на всем том, что я уже передумал не раз. Но я сделаю его, пусть даже в подтверждение ваших слов, потому что сам считаю это главным для человека. Ошибусь, проиграю? Но это лишь означает, что я уже ошибся, уже проиграл, потому что я свой выбор уже сделал, уважаемый оппонент, как и вы его сделали, хотя у вас, может, и вечность впереди, а у меня ее пока нет, для этого выбора, по крайней мере, уже нет. Да-да, отец Петр, я этим никак не обязываю и вас слепо следовать моему выбору, сегодня мы должны быть откровенны. Ваш выбор - это только ваш, тут мой оппонент опять прав.
     - Что ж, отец Джон, если бы вы были другим человеком, то я бы к вам и не пришел, потому что заранее знал результат, но неким образом я просто хотел выразить вам некое же восхищение, поскольку и заблуждаться нужно уметь, - склонив чуть голову, сказал Иван. - Можно ведь просто слепо следовать общему заблуждению, а можно и самому заблуждаться, а в последнем случае что же будет критерием? Да, ваш собственный опыт. Я не зря говорил о множестве возможностей, где ни одна не является ложной, заметьте. Наша Вселенная имеет столько же возможностей испробовать каждую, что и является вечностью. Ради этого лишь и борьба мнений, заблуждений, которая будет всегда. Противоестественно лишь навязывать свое другим, уничтожать несогласных, каждый из которых - это уже некая реализовавшаяся возможность. Этот порядок противоестественен, но пока он вами и выбран. Поэтому и я здесь. И это наша с вами последняя возможность, если отвечать на второй вопрос об Апокалипсисе Иоанна Богослова, коему он сам же и был свидетелем и автором, отвергнув совсем иной путь Христа и другого апостола. Да, Павла, Савла ли, к которому Христос и явился уже не во плоти, а в чистом духе. Пути любви вы предпочли путь зла, после многих деяний и посланий Павла оставив совсем иной и единственный выход человечеству, рожденный мистическим разумом Иоанна, по которому вы и устремились вперед, к Страшному суду. Да, уважаемые, ваше христианство и Запад сделало адом, миром добра и зла, не зря в нем намного дольше прожила только Восточная империя, Византия. И насчет гуманизма не обольщайтесь, на Западе человека якобы освободил вновь только Золотой телец, но из корыстных соображений, и вы сами понимаете, что это за свобода добровольного раба, которому некуда деваться. И этот весь порядок слишком чудовищен, настолько, чтобы с ним мог еще кто-то справиться... Я бы сказал для каламбура и тоже не без вашего человеческого тщеславия, что пришло время Апокалипсиса Ивана, бога злого! Да, ясно, что бога в языческом понимании, злого для вас. Вот, это и все, что я сегодня хотел сказать вам обоим, хоть это и почти ничто... Но, надеюсь, мы еще продолжим дискуссии, даже публичные?
     - Был бы очень рад, - скромно признался отец Петр.
     - Конечно, уважаемый тезка, но не исключая и всего остального, - тоже с неким почтением заметил и отец Джон перед тем, как тот исчез.
     
     - Да, сын мой, я все это говорил вполне искренне, потому что вы сами заметили, что это не просто сложный случай из нашей практики, если даже их политическая инквизиция ничего не смогла сделать с ним, - сказал тому отец Джон, когда они остались вдвоем. - Это вопрос мировоззрения, возможно, даже новой веры, как вам показалось, поэтому я вас могу призвать только к одному - думайте, думайте, но слушая свое сердце. Вы же помните, что за этим последует уже новое, небесное царствие, и каким оно будет, этого мы уже не знаем, вам, может, повезет и участвовать в его созидании... Увы, но уже не мне.
     - Спасибо, святой отец, за эти слова, - смиренно поблагодарил его отец Петр, который по своей радикальности сам бы на такие слова не решился, пока еще побаиваясь своих мыслей.
  
  
     
     Глава 2. В сердце Красного Лабиринта
     
     - Что ж, Сантим, идем дальше, - сказал ему Малыш, попрощавшись с тетей Светой, дедушкой Семеном и его старым, патлатым приятелем, - нам есть на кого оставить ребят.
     - Выходит, у нас-то с тобой выбора нет? - просто поинтересовался тот, без раздумий направившись за ним вглубь виртуального лабиринта и опять странно на него поглядывая, словно не узнавая.
     - Очень даже есть, друг, не меньше, чем у остальных, но, понимаешь, выбор выбору рознь, есть и такой, чтобы лишить всех остальных его или, наоборот, дать всем этот выбор, который можно сделать лишь однажды, - рассуждал Малыш, внимательно оглядываясь по сторонам на множество всяких миров, созданных в этом громадном подвале их друзьями, в каждом из которых можно было остаться, потому что они были живыми. - К сожалению, здесь такой выбор есть, хоть это и абсурдно, понятно. Но ты все же сам соизмеряешь свои силы, свою устремленность и прочее с тем выбором, на который готов замахнуться, ради которого и не жаль проиграть, хотя вполне мог бы удовлетвориться и простеньким. Но есть тот самый выбор и в игре: проиграть - выиграть, где ты вряд ли станешь ставить на гарантированный, проверенный уже вариант, если хочешь играть по-настоящему, а не просто на деньги, что уже обозначается словом выигрыш, а не победа...
   - Батя так уже поставил, на выигрыш, - хмуро заметил тот, - и проиграл.
   - Нет, я за тебя решать совсем не хочу, не хочу оценивать твои запросы и прочее, даже не буду говорить о твоем уровне, хотя и знаю его, - продолжил Малыш, - это все твое личное дело. Но я хочу тебе показать этот вариант выбора, чтобы ты лучше и свои способности осознал... Прости, но одному тебе пока это не осилить, это еще никто из людей не смог сделать, но вдвоем мы попробуем. Может, даже тебе в конце его придется делать уже за меня, чего я не исключаю, и поэтому я тоже позвал тебя. Да, друг, я ведь тоже делаю иногда выбор, не все же от меня зависит...
     - Меня, Малыш, это вполне устраивает, да я и просто бы пошел с тобой, - скрывая признательность, ответил Сантим просто, но зашагал веселее туда, куда пока только они могли проникнуть, преодолев все предыдущие уровни.
     - А теперь, остановись, - поднял руку Малыш, когда они оказались в проходе к той самой площади с красной стеной, которую Сантим видел лишь на картинках, - сейчас ты сам, друг, перейдешь на совсем иной уровень, в котором сразу же постарайся сориентироваться, выбирая главное, на ходу учась слушать других, но, главное, ничего не бойся... Пошли!
     - Боже, что это?! - вскричал Сантим, сделав шаг и тут же схватившись за голову, которая вмиг переполнилась невероятным шумом, гулом тысяч голосов, кто-то пытался просто орать ему в уши, кто-то даже хотел ударить его чем-то незримым...
     - Спокойно, - пробивался сквозь этот гвалт голос его друга, - теперь старайся смотреть на тех людей, думать ли о тех людях, которых ты бы хотел слышать...
     - Это невозможно, у меня сейчас голова лопнет, - тряс тот головой, но все же постарался сосредоточить взгляд... на девчонке с большим синим бантом на голове, которая и сама на них смотрела...
     - Какие смешные мальчишки, но, кажется, я их знаю, они на кого-то похожи, - ее голосок все же чуть приглушил остальные, хотя она совсем не раскрывала рта и была довольно далеко от них.
     - Вот видишь, уж получается. Не бойся, она тебя еще так не слышит, поэтому просто пошли к ней, с ней еще надо разговаривать, - слышал он внутри себя голос Малыша.
     - А мы что делаем, мы разве не разговариваем? - удивленно спросил его Сантим, но как-то совсем забыв раскрывать рот при этом.
     - Сантим, сейчас ты просто мыслишь, - рассмеялся тот про себя, но он слышал этот смех. - То есть, ты просто думаешь, но тебя слышу только я. Другим же ты еще должен будешь говорить, поэтому лишь контролируй себя, когда ты говоришь, а когда просто думаешь. Это просто, потому что говорить-то труднее. Сам увидишь.
     - Девочка, а что это за город? - задал ей вполне глупый вопрос Сантим, когда они подошли к ней.
     - Ты что-то хотел спросить? - с улыбкой глядя на его вытаращенные глаза, спросила она.
     - Ой, извини, я забыл спросить, только подумал об этом, - уже вслух произнес он, густо покраснев.
     - Что ж, со мной такое тоже бывает, - вздохнув, сказала она понимающе. - Иногда я даже в классе вроде бы отвечаю, а потом слышу, как учительница орет, мол, ты что сюда в молчанку играть вышла. Оказывается, я совсем забыла начать говорить, а только думала про себя. Ну, она орет потому, что немного глухая, и мальчишки иногда издеваются над ней, заявляя, что мы, мол, ведь сказали уже? Но я-то это серьезно? А насчет твоего вопроса, так вы же в Москве.
     - Ты что, тоже мысли читаешь? - изумился Сантим.
     - Нет, просто по твоему лицу все и так было видно, - насмешливо сказала она и вдруг осеклась, перейдя на шепот. - Как это тоже? Вы что, читаете мысли?
     - Если хочешь, мы тебя тоже научим, но потом, когда тут сориентируемся, - сказал ей Малыш, вдруг насторожившись. - Извини, тут менты идут... Где тебя найти?
     - Тут совсем недалеко, - торопливо ответила она, назвав адрес. - Если что, вы можете у меня спрятаться...
     - Прости, Малыш, я просто еще не сориентировался, - сказал Сантим, когда они уже скрылись в подземном переходе и в толпе направились к метро.
     - Не волнуйся, она тоже наша, - успокоил его тот, странно поглядывая по сторонам. - Теперь нам надо найти свое пристанище... Так, поехали в эту сторону... Да, тут что-то слишком много ментов, но ты старайся держать их в поле зрения, у них у всех почти одна волна... Но на окраине их будет гораздо меньше, там им некого охранять...
     - Так, мы сейчас не в лабиринте, это все настоящее, мы и правда в Москве? - только сейчас и дошло до Сантима, отчего он даже чуть вспотел.
     - Да, друг, хотя мы бы и могли остаться там, но нам приходится выйти в настоящий город, а он сам не хуже лабиринта, - спокойно ответил ему Малыш, - его модель универсальна, она тут везде, лишь не очень продумана. Они же не знают, что даже их мышление протекает в лабиринте, откуда ты, вот, уже смог вырваться, друг мой...
     - А я почти уже не слышу хаоса голосов, - признался ему уже мысленно Сантим, вспомнив о своих новых возможностях.
     - Вот, видишь, это довольно просто, но ты все же учись слышать важное для тебя, - говорил ему тот, давно уже не раскрывая рта. - Конечно, мысленно люди часто еще больше чепухи несут, хотя сейчас они больше предпочитают нести ее по мобильникам, и редко кто о чем-то мыслит про себя. Однако, по мобильникам они уже и учатся общаться на расстоянии, заметь, словно с самими собой разговаривая. Это все не случайно, Сантим, все ко времени... Но когда кто-то вдруг подумает о тебе, ты должен быть готов. Видишь ли, если бы они знали, что их мысли слышат, они бы такое и не думали, но сейчас-то все уверены в обратном. Конечно, это хоть какая-то свобода в этом мире, но настоящая свобода не в этом, настоящая свобода - это не бояться, не стыдиться и вслух говорить, что ты думаешь, но для этого же надо и думать соответствующее. Вряд это свобода - лгать всем напропалую и думать о других гадости? Это как бы свобода несвободных людей, то есть, тот же сюрреализм, как я тебе уже говорил. Думают про других гадости люди от внутренней несвободы, от ущемлености, пришибленности, как бы мстя другим за это. Получив некоторую волю, они начинают и вслух говорить то же самое. Когда они свободны с детства быть самими собой, они все сразу стараются стать нормальными, потому что им не надо раздваиваться, лгать, все ведь и хотели бы быть хорошими в глазах других, но кто это сейчас заметит, кто в это поверит, не зная, врут ему или в редком случае говорят правду. Когда люди будут читать мысли друг друга, у них сразу отпадет необходимость врать, они так и будут мыслить, как хотят, чтобы их воспринимали...
   - Я что-то насчет всех этих... сильно сомневаюсь, - вздохнув, заметил Сантим, кивнув на кучку журналистов, спешащих куда-то с блокнотами, фотоаппаратами наперевес.
   - Для этого они и должны быть детьми, которые еще не умеют лгать, - согласился с ним Малыш. - Взрослых отучить от этого трудно, особенно в нашей стране, где всем всегда приходилось врать, хотя некоторые это даже вполне искренне считали правдой, ничего другого не зная. И представляешь абсурд, когда кто-то вдруг начинал говорить правду, его тут же и объявляли клеветником или сумасшедшим. Абсурд, но в стране лжецов как раз правда - это и есть ложь. Да, допустим, назови кто-то в стране лжецов черное черным? Все же знают, что он должен лгать, что он должен называть черное каким угодно, ну, чтобы оно и оставалось черным. А что же тут выходит? Если он лжет, что черное - черное, то, значит, оно должно быть каким угодно, но только не черным? Всех сразу зацикливает от бесконечности выбора, компьютеры их начинают сбоить, дымить, наступает конец света... Да, перестройка и стала таким концом, пока все вновь не начали врать напропалую, и все сразу встало на свои места. Люди знают твердо, что все врут, что на самом деле все не так, но все однозначно, и они спокойны, уверены в себе и в будущем. Если кто вдруг ляпнет правду, его тут же все начинают затыкать, затаптывать, чтобы он не портил жизнь остальным.
   - Неужели и везде так? - обреченно спросил Сантим.
   - Ну, на Западе все намного сложнее, я тебе замечу, - отвечал ему Малыш. - Там одни говорят правду, другие врут, третьи думаю, что говорят правду, поэтому разобраться во всем куда сложнее, отчего там и сумасшедших больше, а также тех, кто просто никого не слушает, чтобы тоже не свихнуться. Или же предпочитают верить всему, что им говорят, не думая, правда это или ложь - им нет разницы, в главном же их не обманешь: хлеб - это хлеб, дом - это дом и так далее. Только поэтому они такие прагматичные, ну, за исключением любителей головоломок, философов, поэтов, просто тех, у кого головы не на месте, которым там просто раздолье, они там могут нести что угодно.
     - Но зачем тогда у нас уметь читать мысли, если и так ясно, что все врут? - немного удивился Сантим.
     - Когда он говорит про что-то: черное - и врет, то откуда ты знаешь, что он думает при этом, ведь "не-черное" может быть каким угодно? - спросил его Малыш. - К тому же мы уже думаем не о них, а о тех, кто еще не научился тут лгать, кому бы и не стоило этому учиться...
   - А куда мы идем? - спросил Сантим, озираясь.
   - Вот, тут, кажется, должен быть неплохой подвал, - сказал вместо ответа Малыш, направляясь к железной двери. - Вперед? Вперед!.. Здорово, пацаны!
     - О, лимита приперлась! - прием был соответствующий, что сразу же кое-что напомнило Сантиму, отчего он оглядывал с десятка три разношерстной мелюзги даже весело, понимающе.
     - Не переживай, Шнурок, мы не из твоей Рязани, - бодро ответил он главарю, подмигивая остальным
     - А откуда ты знаешь тогда, что я?.. - начал было тот, но тут же спохватился и помрачнел слегка, но мозги ему подсказали выход. - Ладно, мы тут почти все - лимита, поэтому и выжить сможем только все вместе. Если вы не против, то мы тоже...
     - Мы, ребята, не выживать к вам приехали, а жить, - добродушно заметил ему Малыш, сразу же направляясь вглубь огромного подвала. - Или кто-то из вас против этого? Но для этого нас пока маловато, а тут и сотням трем места хватит, и даже больше...
     - Где, в той грязи? - пренебрежительно отозвался Шнурок. - Там одни крысы выживают...
     - Не скажи, Колян, тут совсем иной виртуал! Не веришь? Можете взглянуть, - Малыш на этот раз уже обошелся без всяких силовых предисловий, так как столичные беспризорники были тоже людьми деловыми, поэтому он сразу перешел к делу, включая повсюду разноцветный свет, и, когда за ним потянулись лениво некоторые ребятишки, тут их уже встречал настоящий игровой лабиринт с самыми разными тупичками, стены которых уже были призрачными и готовыми к любым переделкам. - Вы хоть раз сюда заходили?
     - Ну, по нужде только, - озадачено глядя по сторонам, сказал Колян, как его и звали когда-то, но все-таки не выдержал и первым сел к компьютеру, экран которого уже засветился. - Черт, а ты-то откуда узнал?
     - Мы уже были в таком однажды, надо просто чуть пройти вперед и включить свет, - спокойно пояснял Малыш, идя дальше и включая во всех закоулках свет. - Ты же, Колян, знаешь, что такое виртуальный мир? Его вроде и нет, но он есть, надо только сильно захотеть его увидеть, тогда и колес не надо, и химки... Пацанов надо только собрать побольше, тут всем места хватит, тут куча проходов и в другие подвалы... Сантим, осваивайся, у тебя опыт есть.
     - Сантим? А что, пацаны, нормальная кликуха! Валяй, Сантим, командуй, - охотно согласился Колян, которого уже нельзя было ничем оторвать от компьютера.
     - Да, Сантим, а я пока пойду схожу кое-куда, - сказал ему Малыш и исчез в темноте.
     - Эй, Сантим, а кто он? - все же спросил его Колян, не оборачиваясь.
     - Ну, ты знаешь, Колян, он - бог в этом деле, - ответил тот так, что все, даже из столичных, сразу же поверили в это...
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 3. Три трона
     
     - Ой, генерал, прекратите вы эти еврейские штучки! - раздался нервный голос человека, сидевшего лицом ко всем остальным на высоком музейном троне, почему видна была только его макушка. - Они уже задолбали, ничего нового придумать не могут, каждый век тут апокалипсисами, антихристами старух пугают, чтобы те спички, соль и свечки скупали. Это же надо придумать такую религию, чтобы два тысячелетия всех цивилизованных людей за дураков держать? Уверен, что и меня там за Антихриста держат, раз я тоже болтливый такой, правду матку в глаза говорю. Я не про нашу церковь, не про отечественную. У нас Ваньку дураком не церковь сделала.
     - Простите, шеф, я, как вы знаете, не из этих, но тут нечто иное, посерьезнее, - решился генерал, потому что пенсию он все равно уже заработал. - Ну, как вам сказать, это, конечно, не Стенька, не Емелька, не Иван Болотников, но это что-то наподобие вообще духа, черного даже духа Ивана, просто ли Ивана, хоть сам он и светлый, но с которым ничего не возможно сделать, генерал не даст соврать...
     - Ну, вам никто не даст соврать, - заметил с улыбкой кто-то сидящий на втором троне рядом с тем, кого было хоть немного видно.
     - Ну, не я же, простите, - как всегда без чувства юмора заметил армейский генерал. - Но он в чем-то прав, потому что ни один мой танк, даже мой служебный газик, естественно, не завелись в нужный момент, половина солдат же за ночь оказалась в госпитале, а другая половина - в дисбате за это же, офицеры чем-то траванулись, хотя клянутся честью, что вообще не закусывали по привычке, ну, то есть, до третьей наркомовской не добрались как бы предусмотрительно, а моего комдива просто прохватила медвежья болезнь, извините за выражение... Даже дивизионный петух впервые за всю историю боевых действий на территории Земли проспал! Этому я личный свидетель, потому что из-за этой сволочи выбросил командирские часы, которые мне подарил лично товарищ..., но это не важно, потому что не полезу же я туда за ними! Они за полвека не отстали ни на секунду, хотя вперед, бывает, забегали, ну, когда нетерпеж, мандраж ли брал перед боем. Повара чуть самолично не расстрелял, но за ножки Буша, оказывается, ведь та скотина живой оказалась, но кукарекать так и не стал... Или, раз скотина, то не стала...
     - Генерал, а вы сами, случаем, не из госпиталя приехали на совещание? - поинтересовался едва видимый. - Вы понимаете, что вы несете? Вы понимаете, что я, выходит, несу по всем международным каналам, когда про вашу готовность, нашу решимость, безотказность, ну, и все прочее, у нас якобы поднимающееся, рассказываю изо всех сил, потому что не хотят верить, хотя тоже крестятся, но, правда, в обратную сторону? А меня еще удивляет, чего это их госсека так передергивает дипломатично, словно у нее лифчик от смеха перекосило, когда мы, выходит, врем? Вам бы там посидеть, когда эти ножки Буша под столом так и дергаются, там и шпыняются, особенно когда без галстука! Вы какого петушка тут парите? Где ваши Черные акулы, Черный сатана, какого вы еще тут черного Ваньку мне валяете? Вы бы мне еще Ваньку Каина вспомнили!
     - Шеф, но вы-то знаете, что мне вам врать никакой выгоды нет? - даже перекрестился чекист. - Но его Ванькой кличут, это Олег соврать не даст, он самолично на месте преступления, ну, и рождения его присутствовал, и приемную мать его Сталину даже... знает.
     - Сталину, говоришь? Что ж, это уже интересно, - глубоко задумался тот, став совсем не видимым, хотя рука его иногда над спинкой трона появлялась, что-то как бы нащупывая над собой, словно проверяя наличность. - Она как, правда стальная, дзюдо знает, или ты генерал-майор не пробовал уже, тебе уже, так сказать, плевать на проблемы демографии? Или ты с ней тоже просто принимал?
     - Было дело, принимал, - удивленно порозовел генерал-майор, - но тогда просто дзюдо еще не в моде было, сами понимаете, тогда все партер предпочитали, ораторские ли, так сказать, приемы педагогики. Но я самбо и тогда занимался и стрельбой для полного боекомплекта.
     - Самбой? А Летку-енку не пробовали в педагогических как бы целях? - наконец-то нашелся что сказать некий околокультурный деятель с улыбкой до самых ушей, хотя пригласили его не поэтому, внешне он был похож на нечто такое..., а, может, просто хорошо знал весь текущий перечень окружающих музейных экспонатов, почему и должен был просто следить за оставшимися, сам ли напросился, зная, что хотя бы скрытая камера тут все равно есть, а он на удивление любил мелькать в камерах, это у него как любимый мозоль был.
     - Извините, она хоть и Сталина, но все же не финка, - обронил чисто профессиональный каламбур генерал-майор, прекрасно зная, что тот не поймет, но смеяться будет долго, не мешая в это время остальным. Он почему-то всегда слишком громко смеялся в присутствии органов охраны национального достояния.
     - Да, господа или товарищи, черт, уже и не поймешь, ху из ху тут, - озадаченно так и высовывал тот руку из-за спинки трона, - но наше дело, похоже, опять принимает серьезный, а если верить господам от культа, то есть, от культуры, то и противоположный оборот, но, к сожалению, опять не промышленный. Даже не знаешь, какой теперь пояс надевать: белый или черный... Есть хотя бы какие радостные вести с демографического фронта?
     - Вы не поверите, но оттуда - одни только радостные! - заверили его из-за спинки второго трона, в сторону которого генералы почему-то словно бы целились, а не просто поглядывали одним глазом, второй так по-ленински прищуривая.
     - Да уж, дурное дело не хитрое! - чекист все же не удержался.
     - Ломать - не строить! - четко заметил армейский генерал.
     - Странная у вас какая-то позиция в этом вопросе, - едко заметили им из-за второй спинки. - Может, хватит нам всех этих бесплодных партеров, леток-енок, пора правде-матке и в глаза взглянуть, да, прямо так, вот, мордой к монитору!? К тому же, генерал, чего ломать-то, если мы про двух, даже трех говорим, про ваших будущих подчиненных говорим, кстати?
     - Уже не моих, - мягко заметил генерал, - мои, слава богу, уже школу кончают, а я их призвать не могу, даже на год не могу...
     - Кстати, генерал, если год, то откуда же у вас там дедовщина? Мы ведь специально срок им скостили, но вы и за год успеваете из половины дедов сделать, - едко заметил ему совсем невидимый. - Это как в демографии, продолжительность жизни сокращалась, а количество пенсионеров только росло.
     - Ну, мои менты успевали раньше выйти на пенсию, - с сомнением произнес Прокуркин, - как и у генерала, наверно... Но, замечу, на такую до следующей не протянешь.
     - Товарищи, мы опять уходим в сторону, тут, можно сказать, враг не дремлет, темные силы гнетут, штыков не хватает, а мы развели вместо этого какой-то детский сад, - все же решился Карл, вспомнив и своего тезку, но про себя, естественно. А эта тема его очень волновала, потому что некий темный дух, прямо таки дух народа даже, его давно уже преследовал, особенно с начала той Гласности, царство ей небесное, разворошившей осиное гнездо памяти той поры, когда он еще простым лейтенантиком впервые и сам встал на проходной ада... Ой-ой, лагеря, лагеря, конечно, потому что тогда этих слов он еще не знал, потому что сам уже попов не застал там, как-то перешли они в свое царствие в лагерной одежде... Но тот затхлый дух бараков его до сих пор преследовал, и это был не просто дух гнилой одежды и мокрых обмоток, это и был словно бы тот русский дух, которым на Руси даже в сказках пахло, просто ли народный дух, хотя, конечно, заключенных уже никто народом не называл в официальных выступлениях, не считал уже и гражданами, но он-то сам другого народа и не знал тогда, хотя общался в основном с врагами его как бы, но иногда даже искренне считая, что кроме врагов народа в этом народе никого больше и не было, потому что кого ни копни - можно было сразу закапывать, что следователям и приходилось делать в три смены, поскольку, хоть они по классикам были и не могильщиками буржуазии, ясно, которой тогда уж и не было, но они все же имели и пролетарское происхождение с соответствующими классовыми взглядами, навыками, профессиональным рвением, тут-то как раз и пригодившимся, когда после буржуазии перманентно принялись за самих ее могильщиков, за могильщиков тех могильщиков и так далее, согласно того самого закона отрицания отрицания. И вся эта перестройка и последующие антимогильщицкие реформы только вновь убедили его в своей правоте, потому что сколько бы им миллионов закопанных ни приписывали, оказалось, что этих недорезанных кулаков, недобитых буржуев и просто врагов осталось еще больше, особенно в самой партии и даже в их органах и не только среди пациентов. И теперь даже копать не надо было, теперь стоило лишь на Рублевку выйти с шашкой и можно было рубить с плеча всех подряд, вообще ли далеко не ходя, а просто выйдя на площадь бывшего меченосца и пройдясь до ГУМа и чуть далее... В последний же год этот темный дух вообще не давал ему житья, словно бы и впрямь мертвые восстали из гробов на судилище, когда вдруг и реки стали размывать братские могильники, поэтому один бы он с ним не справился, почему его и злила эта политическая слепота руководства, говорящего на их совещаниях одно, а делающего уже и не только это. - Да, я повторюсь, что с Иваном будем делать? По нашим сведениям он уже где-то здесь.
     - Странное дело получается, как делить бабло народное, вышки буровые, так Ивана вроде и нет, но как только виновных искать, на вышку ли кого послать, так уже никого, кроме Ивана, и нет вроде, - просто так как бы заметил тот невидимый.
     - Да-да, и Ивановых тоже, как и Петровых с Сидоровыми, - поддержал его кто-то с третьего трона, но стоящего чуть в сторонке.
     - Товарищи, но вы-то меня знаете, - растерялся Карл от такого поворота национального вопроса, хотя и точно помнил, в честь кого его назвали, - но это не тот Иван, это как бы Иоанн, скорее...
     - Я бы попросил уточнить, что не Иоанн, а Джон тогда уж, - все же заметил им некто в рясе, для верности даже за крест на груди ухватившись. - Да-да, не зря тут и их отец Джон с отцом Петром крутятся, как вы сами же сказали, хотя и без Сидора, ясно, а это ведь известные спецы по экзорцизму, так что, тут я уже с вами соглашусь в отношении Джона, но не отца, понятно, а того сына Сталины как бы.
     - А что, у нас отечественных спецов по этому делу нет? - резко, даже нервно спросил едва видимый. - Не подумайте, у нас с первым Римом опять фроди вроде бы партнерские отношения намечаются, но мы должны свою промышленность, свое производство развивать в любой сфере, не только на лесоповале, как я уже говорил ранее.
     - Есть у нас свои бесогоны, - важно ответил тот, перекрестив рот при этом. - Тут нам кое-кто помог спецами, так как в прошлом веке у нас не было собственной практики, мы это изучали косвенно, как бы на себе экспериментируя, как бы обратным образом опять, товарищ Карл... Дело за малым, за высочайшим повелением, потому что одно дело - из бабок бесов изгонять, и совсем другое - самих бесов гнать из страны, но без бабла, естественно.
     - Разве вы не видите тут очевидных преимуществ? Но кому-то так и хочется в прошлое вернуться, - заметили со второго трона.
     - Почему в прошлый век? Совсем не в прошлый, - заметил поп, не глядя на того, - лучше в позапрошлый, если на то пошло, если взглянуть на ретроспективу отца Никона, тоже как бы реформатора...
     - Никаких реминисценций! - резко прервали его с первого трона, демонстративно хлопнув по его подлокотникам, как бы и прощаясь почти со всеми, кому этого объяснять не надо было...
     - Я надеюсь, вы догадываетесь, о чем идет речь? - спросили со второго трона, когда все вышли.
     - Коллега, какая разница, любой международный заговор нам сейчас на руку, - ответили ему с первого.
     - Нам тоже, кстати, - поддержали его с третьего.
     - Мы с тем коричневым, то есть, с Брауном, уже устали сами надувать через соломинку этих лягушек, всякие там мыльные пузыри. Тем более, как я чувствую, тут все гораздо тоньше, чем с этими чайными церемониями, - продолжили с первого, - поэтому пусть они сами разбираются, все равно сядут в лужу, что меня, конечно, огорчает профессионально, но совсем не материально, то есть, не материалистически.
     - Я полностью с вами согласен, - благодарно заметили со второго трона, не развивая дальше мысль.
     - Я тоже! - поддержали его с третьего, где и нечего было развивать...
     
     - Да, генералы, это измен... ение, - прошептал Карл, стараясь заглушить звук голоса шумом струи, хотя уже как-то не очень получалось, не по-лейтенантски, даже не по-майорски...
     - Причем не просто изменение, а измена... бюджета, я бы сказал, - поддержал его армейский генерал, пытаясь то же самое делать рядом.
     - Может, не все так страшно, как малюют? - генерал-майор и на кафельную стенку смотрел гораздо оптимистичнее, и на белый фаянс, и с глушением голосов у него лучше получалось, чем даже у чекиста, уже много тут подзабывшего. - Как говорят уже и наши ученые, после потепления, точнее, даже во время оного новый ледниковый период наступит, для чего даже ядерной зимы не надо.
     - Вот именно, что не надо! Где же тут логика, раз для нового ледникового периода как раз холодная как бы война и нужна, чтобы уж не зря мерзнуть? А-то ведь странно получается: ледниковый период, но в оттепель, - сердито пробурчал армейский генерал, произведя громкую химическую атаку, раз уж иначе не получалось. - Шуму много, но это все одесский шум!
     - Да, поспешил я полковника разжаловать, теперь когда он опять полковником станет с его-то характером. Блин, пока рапорт дойдет, пока его подпишут, пока вернется, пока новый дойдет..., - поморщившись бормотал чекист, вспомнив, что здесь-то и не было прослушки, поэтому даже чуть расслабившись... - Может, мы учение какое совместное проведем как бы?
     - Да, учение - это лучше, - тут же согласился армейский генерал. - Наши, вон, провели операцию, так полдеревни почти снесли, теперь оправдываются. А на учении это бы все естественно было, словно бы так и задумывали, как отработку ложного маневра или еще что, ну, изучение естественного разброса снарядов под влиянием ветра перемен...
     
     
     Глава 4. Заказное аутодафе
     
     Но Карл зря переживал за бывшего полковника, которому, поскольку он теперь даже не был лейтенантом в отставке, пенсия и не полагалась вроде, точней, была такой, что не полковнику о ней страдать. Бывший чекист, сразу же изучив финансовое состояние отца Джона, напрямую пошел к олигархам, к самой отзывчивой части населения в этом вопросе. Он уже понял, что теперь почти все в стране стали опять патриотами, рвали на себе публично рубашки, предусмотрительно надев старые, стиранные без Ваниша(к слову о патриотизме), поэтому вряд бы кто поддержал его против Ивана, ну, естественно, кроме олигархов, которые хоть вслух теперь и боялись либерализма, как черт - ладанку, но втайне были заодно с сибирским узником, хотя глубины сибирских руд их манили совсем не так буквально, как декабристов. Страшно было и мысленно, про себя, представить, если бы кроме огромной армии чиновников, силовиков и прочих, еще и некий Ваня бы потребовал с них свою долю, которая ему-то и по конституции якобы полагалась, хотя они ведь убеждали этого гаранта не бросаться словами на ветер, но тот по пьяне был слишком щедрый на чужое, пускаясь в воспоминания о временах, когда все было вокруг народное, все было мое... Но померла, так померла, из конституции тоже слов не выкинешь... бесплатно.
     Поэтому бывший чекист сразу же нашел путь к их сердцам, проходивший через внутренние карманы их теперь уж не малиновых совсем пиджаков, и не зайцевских, ясно, хотя все яркое и блестящее они обожали, включая крашенные яйца, цветные камушки, картинки и прочее с Сорочинской ярмарки, точнее, с Сосбери, от вида чего Твержаков даже слегка ошалел сперва, попытавшись хоть что-то перевести в свою зарплату, не говоря уж о несостоявшейся пенсии...
     - И вы говорите, что эти темные силы возглавляет все-таки некий Иван, даже не Джон, хотя хрен редьки не слаще, но все же горше? - переспросил его один из присутствующих олигархов, до сих пор размазывая по стенкам своего хрустального стакана коньяк с палец, хотя Егор уже за время только рассказа пальцев десять так обмочил. - Ах, да, Джон - отец инквизиции, который что-то не очень спешит на сей раз, словно не уверен... Да, господа, это уже странно.
     - После провала той армейской операции особенно, - тонко подметил второй олигарх, усмехнувшись в свою бородку.
     - А, бросьте, это они таким образом пытаются выклянчить дополнительные ассигнования, ясно, что из наших карманов, - отмахнулся пренебрежительно третий, с трудом подбирая различные слова вместо краткого перечня общеупотребительных, - бл..,
     - Парадоксально, но и сам Иван, и борцы с ним опять же нам с вами влетят в копеечку, - согласился первый. - Нет, полковник, я вас не имею в виду, когда говорю о копеечке, вам придется обойтись грязными нефтебаксами... Шучу, это вам как бы в память о вашей бывшей работе... Да, этот кейсик с зеленью. Если потребуется еще, будет еще, но операция должна пройти громко, с шумом, лучше даже с участием и отца Джона - нам это никак не повредит, поверьте. Если бы сюда еще и арабов, и евреев, и даже Уго Чавеса притянуть за уши, было бы вообще классно, это вам не Собчак с Удаль... А почему бы и нет, господа? И Буш - сатана, и Иван - тоже Антихрист, не говоря уж об обещанном масонами. Цены на черное золото побьют все рекорды, хоть и так опять вверх поперли, но это еще не заоблачные, не небесные, так сказать, высоты.
     - Эй, а что будет с фондовыми рынками? - намекнул второй.
     - Ты имеешь в виду наш базар? - со смешком уточнил третий. - Тебе что, солить эти бумажки, эти какакции? Что бы ни случилось, без нефти их армии никуда не денутся, не зря их Сэм так рвется в святые земли, словно в Мекку собрался. И увидишь, они клин Клинтоном тоже не выбивают! Не говоря уж про Обаму...
     - Да-да, полковник, вы и тут правы, Апокалипсис на носу, и править миром будет черное золото, почему и ваш Иван не зря появился, мы его и сами ждали, хотя и не отсюда, нам масоны другого обещали, - сказал немного даже зловещим тоном первый олигарх, наконец-то допив свой коньяк и закурив сигару. - Парадокс вроде, но нас, людей дела, причем тоже из материалистов, все это ничуть не удивляет. Если бы Сатаны и Антихриста не было, их бы все равно придумали, хотя бы потому, что добром никто своим добром делиться не станет. Конечно, полковник, богатство - это все-таки зло, мировое зло, что уж вы-то знаете, но этому злу нужно другое, некое идеальное зло, без коего философия богатства была бы совсем пошлой, банальной, ее бы не было. И ведь вся та инквизиция, как и любая другая - все они велись только в борьбе за золото, потому что, простите, но сам-то Христос был бессребреником, насколько я понимаю, и он-то тут совсем ни при чем, его просто крайним сделали, стрелочником на перекрестке Востока и Запада. Поэтому, полковник, если бы его надо было просто убить, мы бы дали вам в десять раз меньше. А это аванс не на убийство, а только на обещанный вами спектакль, который вы должны разыграть в лучших традициях вашей же специализации, насколько я знаю. Вы понимаете меня? У власти уже не получается, ей уже лавры мерещатся, ей уже не с кем и ссориться, если честно, потому что с Назарбаевым номер, ясно, не пройдет, не поверят, Туск какой-то мутный оказался, Боб сам даже Липтон теперь не пьет, а соседи его не те, да и сами помирают, хотя королеве, понятно, черное золотишко тоже не мешает, они нам тут всеми силами подыгрывают. Но перца не хватает, перца, не Переса, понятно, этому бы я руки не подал! Арафат и-то лучше был.
     - А, может, Соловьева лучше, а не отца Джона? - предположил вдруг третий, но сам все понял.
     - Дорогой, товарищ лучше разбирается, почем опиум, ну, и баррель для народа, - мягко заметил ему первый, взглянув вопросительно на того. - К тому же тут опять только сам Вова выиграет, что нам совсем не надо.
     - Да, конечно, - кейс, полный зеленью, придавив его колени, и не позволил бы ему сказать иное, хотя пришел сюда он совсем с другим предложением, но, к счастью, не успел лишь его и высказать, как человек все же опытный в беседах с нечистой силой. Он же все еще думал о каком-то профессиональном долге перед родиной, которая давно уже и пыталась дать ему понять, что ей от него ничего не надо, что она уже сыта по горло, уже объелась из-за таких дебиторов, уже невыносимо страдает от несварения, но до тех никак не доходит... Нет, это же было вполне весомо и доходчиво, и бывший чекист даже совсем иной походкой покидал офис олигарха, почувствовав себя немного другим человеком, именно человеком, которому для утверждения этого не нужно было уже званий, орденов, трудовых книжек и копеечных пенсионных накоплений, из-за которых он бы и мараться не стал даже до этого. Он даже удивлялся чуть, как это раньше мог ненавидеть эту вражескую валюту, эту плесень, как он ее и называл, с каким злорадством он наблюдал за ее падением даже на их внутреннем рынке, понимая его условность, но все же! Теперь он совсем иначе взглянул на цифры в окне обменного пункта, которые даже чуть вдохновили его, потому что хоть и на несколько копеек, но его кейс был уже тяжелее. - Черт, на какие еще копейки? Это же, это же?!... Ни хрена себе! Нет, это надо обмыть...
     Кейс его только за день подорожал настолько, сколько он раньше мечтал на улице найти случайно оброненным каким-нибудь нуворишем, уходящим от погони...
   Понятно, что он едва было не дернулся в ту дешевую забегаловку на Лермонтовской, которую только и знал в столице, больше которой и не мог знать со своими командировочными... Нет, теперь он пошел в один из самых дорогих ресторанов, занял там целую кабинку и минут десять выбирал себе закуски, напитки, думая больше о цене, нежели о своих физических возможностях...
     Конечно, когда он откупорил уже третью бутылку лучшего коньяка, ему уже сильно не хватало собутыльника, с кем бы можно было поговорить по душам, поскольку сегодня душа его была переполнена даже сильнее, чем желудок...
     - То есть, вы хотите сказать, что в этом мире может объявиться еще какое-то зло, которое сам человек так и не смог выдумать, изобрести? - спрашивал его довольно молодой, вроде бы чем-то знакомый соб...еседник, словно и явившийся на его призыв, лицо которого, правда, чуть двоилось в его глазах сразу же, едва он и вошел, спросив, не занято ли. - Нет, я понимаю, что во всех этих триллерах, боевиках есть некое мировое зло с вполне знакомыми лицами, но ведь авторы даже и не пытаются там расшифровать, а в чем же оно заключается? В том лишь, что в отличие от добра, его играет другой актер, специализирующийся на отрицательных ролях? Но и это чушь, ведь в жизни чаще всего зло рядится в иные одежды. В том, что он убивает нескольких явно хороших героев, успевших перед этим вспомнить о себе только хорошее? Или в том, что за тем скрывается некий ужасный, обязательно слюнявый, дракон, порождение опьяненного наркотиками ума аниматора, художника? Но разве даже сам актер при этом своим поведением не выглядит более изощренным, чем то обреченное на поражение чучело, умеющее только прыгать до потолка, да красиво исчезать с поля боя в небесах, естественно? Увы, ничего достойнее Мефистофеля Гете спящий человеческий разум не смог сотворить за эти века, что прошли до вас. В основном - все это уровень тупого Вия Гоголя, которому и нечего было сказать, что совсем не с лучшей стороны характеризует лишь самих создателей. Франкенштейн же - это и есть прямое указание на то, на что способен сам человеческий разум, причем вроде бы и вполне сильный. Мне кажется, в самой жизни, в обществе ли зло человеческое куда более выразительное и многообразное. Уж кому бы, как не вам, это знать, уважаемый чекист, пусть и бывший?
     - Простите, уважаемый, но я впервые встретил человека, который это понял, - немного заплетающимся языком, но мысли свои все же четко контролируя, сказал Твержаков, наливая им по два пальца, но добавив еще по одному. - Все ведь, наоборот, именно нас, чекистов, пытаются теперь представить дьяволами, князьями тьмы, а наших жертв - сущими ангелочками. Какая чушь, я вам скажу! Нет, в жизни он, может, и казался кому-то ангелочком, мы все - ангелы для родных, но, правда, не для этих ведьм в юбке. Но когда он оказывался там, в не очень человеческой и ангельской обстановке, понятно, в нем или пробуждался, или просто вылезал наружу порой такой чертяка, что и следователю приходилось переходить на другой уровень общения, так сказать. Да, мне часто приходилось с такими работать, особенно из тех, кто и не скрывал своей сущности. Согласен, во всех этих фильмах, сериалах ничего, кроме спецэффектов, нет, что бы превзошло реальность. Но есть вопрос, а какого происхождение той реальности? Вот, возьмем наш пример...
     - И что, уважаемый, - с улыбкой спрашивал его уж совсем двуликий Янус, - чьи же реальные поступки во всем этом показались бы вам чудовищными: того младенца, того уже юноши? Или же торговцев органами, официальных громил с автоматами, которые, конечно же, наши, в отличие от боевиков, террористов? А в этих фильмах не сама ли фантазия их создателей чудовищна, не сам ли, допустим, гений того же Кинга, который даже мобильник сделал адским оружием, с которым, правда, легко справилась кучка случайных людей, героев почти Камю? Я уж молчу о Матрице... Да, есть ученые, которые все изобретают, открывают радиоактивность и прочее, но есть и те, кто в реальности и в фантазиях обращает все это в мировое или реальное зло. Возьмите хотя бы проблему клона, за которой скрыты совсем иные генетические штучки ученых. А сколько сейчас журналистов просто неизлечимо страдает сенсационной недостаточностью после обжорства Гласности, которым вы лишь намекните, и они вам такую конфетку сделают, высосут из всех своих грязных пальцев, потому что в жизни их уже ничем не поразишь, а специально для них что-то делать не хочется... Конечно, есть тут и подмастерья, но есть и такие великие мастера, как Данте, который бы и сам ужаснулся, оказавшись в собственном аду, а большего он вряд ли достоин. Увы, уважаемый, мы сами творим, придумываем свою последующую загробную жизнь, сами создаем свои ужасы для себя, в первую очередь, а не для своих жертв читателей, это те уже сами делают, серьезно, но необдуманно во все то поверив...
     - Да, вы верно подметили про Данте, мне сейчас его гения и не хватает чуть, - начал было чекист, но что-то внутри у него щелкнуло, этакий компьютерный выключатель, и он не стал развивать дальше мысль, хотя нуждался в совете, очень нуждался.
     - Не переживайте, все уладится, вам нужно лишь свести действующих лиц перед большой, именно мировой аудиторией, а они сами сыграют свои роли, - успокоил его с усмешкой собеседник, подливая ему коньяк. - Это вам вполне по силам и по средствам, могу вас заверить, тут как раз и не хватало лишь продюсера...
     - Ах, да, я совсем же забыл, - вдруг спохватился тот, нащупывая под столом свой кейс, даже слегка протрезвев от прикосновения к нему.
     - Вот-вот, я о том же, - усмехнулся собеседник. - Я и хотел бы вас проводить до дома, чтобы чего не случилось ненужного... Да, до дома, не в гостиницу же идти с этим?
     - Черт, а я ведь даже не подумал, - признался тот, хлопнув себя по лбу. - И эти черти пархатые не подумали... Но вы, правда, меня только проводить хотели бы?
     - Уважаемый, я никакого отношения к злу человеческому не имел и не хочу иметь. Древо жизни не обязательно должно быть зеленым, золотым ли по осени, зимой оно может обойтись и без этого, да, мировой зимой, - заверил его тот, вставая. - А, вот, в ресторане этом уже есть кому интересоваться содержимым вашего кейса, который вы напрасно раскрывали перед той милой официанточкой без лифчика и без трусиков даже. Я понимаю, перед такой девушкой хочется чем-то похвастать тоже, но, полковник, еще рано расслабляться, это еще не Майами, даже не Канары, подождите немного, не клюйте на канареек...
      Он был совершенно прав, у подъезда уже толкались несколько бритоголовых качков, прячущих руки в карманах, откуда по какой-то странности они их так и не смогли достать, пока на них вдруг не наскочила другая группировка, давно приценивавшаяся к этому ресторану, поэтому они с бывшим полковником беспрепятственно добрались до дома по Большому переулку, в одной из квартир которого собеседник и оставил того на диване, налив на посошок по полному стакану водки, после чего уже полковник крепко лег на грунт вместе с некоторыми воспоминаниями и со всем своим грузом, наутро оказавшимся и в голове и под оной, к счастью...
     - Нет, это, ясно, был не черт, - вспомнил он того добрым словом, поскольку его компьютер даже в выключенном состоянии ничего не забывал, мог так же запоминать страницы текста, даже не понимая, что там написано.
     Глава 5. Пассажир членовоза
     
     - Стоп, остановите! - крикнул вдруг пассажир мощного бронированного членовоза с заднего сиденья водителю, жестом успокоив телохранителей. - Так, ребята, вы мне сегодня больше не нужны... До свидания! Эй, Славик, иди-ка сюда!
     Мальчишка, торчавший на тротуаре у светофора, долго не заставил себя ждать и мигом оказался в машине.
     - Давно не виделись, ты как тут оказался? - спросил его пассажир, доставая из бара два стакана и бутылку с Колой, налив почти доверху. - Ты, может, и поесть хочешь?
     - Нет, спасибо, но пить хочу ужасно! - он сразу же схватил свой стакан и отпил половину, отчего в животе у него смешно забулькало. - Вот, решил и здесь компьютерный клуб организовать, могу теперь даже показать... Можно у того дома остановиться...
     - Петрович, остановись у этого дома и подождешь меня тут... Не волнуйся, у меня надежная охрана, - спокойно сказал пассажир водителю и, сунув мальчишке бутылку с остатками Колы, вышел за ним на ночную улицу, решительно направившись следом во двор, к помятой железной двери в подвал...
     - Не волнуйтесь, у меня есть ключ, - сказал тот ему, ловко открывая дверь и ступая во тьму, где они сразу же увидели отдаленный, переливающийся свет. - Идите смело, тут чисто. Далеко мы не пойдем, ну, потому что пацаны еще стесняются взрослых, а вы ведь, все же немного взрослым смотритесь, это же только я знаю...
     - И много ты таких клубов уже создал? - спросил попутчик, с изумлением оглядывая расцвеченные закоулки огромного подвала, в которых стояли разные компьютеры, за которыми сидели в основном оборванцы, хотя и попадались вполне откормленные ребятки.
     - Нет еще, - поскромничал тот, ведя его дальше.
     - Ну, я тоже время не терял, - не стал хвастать и попутчик.
     - Я знаю, и это здорово, это сейчас главное, - тот не стал скрывать восхищения, потому что знал, что тут главное не внешнее оформление, а сама суть. - Хотите в виртуальный мир заглянуть?
     - Еще бы?! - ухватился попутчик, и глаза его засветились каким-то внутренним светом, как у мальчишки, когда они входили в очередной закуток подвала, где взгляд терялся среди бескрайней зеленой долины, в глубине которой высилась далекая гора с снежной вершиной, а по дну разгуливали огромные динозавры, отмахиваясь толстыми хвостами от огромных комаров, паутов, которых постоянно ловили на лету птеродактили, костлявые птицы. Вся долина вдоль берегов реки и озер поросла высоченными пальмами, огромными ли кустами хвощей, и почти повсюду большими яркими цветами, над которыми порхали бабочки размером с орлов...
     - Да, тут пока еще не так безопасно разгуливать, потому что это все еще в стадии отладки, - опять скромничал мальчишка.
     - Но ведь они совсем как настоящие, - все же отметил попутчик, - и горизонт не кажется совсем виртуальным. Да, нашим деткам будет где играть. Как это тебе все удается, ведь у тебя же нет даже моих денег? Что-то странное в тебе есть, Славик, что-то ты скрываешь... Кто тебе помогает?
     - Иван, - спокойно ответил тот. - Это и его идеи, кстати, именно эта, вон, с той горой, но он просто понимает, что все это и должны делать сами Малыши, кто все же по иному видит весь наш мир, чем взрослые. Те ухватили только суть игры, но вносят в нее уже все свои другие понятия, которых у нас пока нет, которые нам и не нужны... Если бы все делали мы, мы бы все иначе создали, совсем иной мир, который никогда уже не получится у взрослых. Ну, вы-то понимаете, что я хочу сказать.
     - Да, я-то тебя понимаю, но меня, нас ли, вот, никто не хочет понять, - с сожалением ответил тот, все же углубляясь на поляну и любуясь непуганой бабочкой, спокойно севшей ему на руку, даже позволяя себя гладить по шелковистой спинке и внимательно разглядывая его своими огромными ячеистыми глазами. - Нет, сами-то они любят играть в казино, в футбол, но как только разговор заходит о чужих детях, тут же обо всем забывают. Этих, мол, надо воспитывать в ежовых рукавицах, делать из них этаких воинов, рекордсменов, плотников, сантехников, охранников, кого бы из своих никогда делать не стали. Да, Славик, все считают, что я занимаюсь глупостями, просто разбазаривая средства, так всем нужные.
     - Я это знаю, но теперь это уже ничего не значит, поверьте, - спокойно ответил ему тот, сорвав самый маленький цветок и вставив ему в петлицу. - Их время уже закончилось, потому они и нервничают так, предчувствуя это. Начинается время только игрушечных, хотя и по-настоящему звездных войн, где никто не будет никого убивать, но где играть дети будут энергиями звезд, галактик, потому что пришло время собирать камни. Сейчас главное, чтобы как можно больше ребятишек научились это делать, потому всех ждет очень много дел во Вселенной. Черные звезды уже горят по всему небу. Ясно, что взрослые все бы это опять попутали с настоящими войнами, воюя уже с инопланетянами, но мне нет до этого дела, это проблема Ивана.
     - Он и пришел за этим? - спросил попутчик, до которого что-то начало доходить.
     - Да, за этим, - подтвердил Малыш, внимательно посмотрев в его темные, как угольки, глаза на почти детском лице, сияющем от увиденного в следующем виртуальном мирке, где множество Малышей восстанавливали пультами древние развалины Колизея, Парфенона, еще какой-то высоченной башни, которые можно было разглядеть в огромном и светлом городе невысоких домов, беседок из сплошного мрамора, оттененного щедро изумрудной зеленью широких площадей, проспектов, и расцвеченного радугами над множеством фонтанов, в которых так и хотели бы омыть свои божественные лики все эти мраморные изваяния, многие из которых были уже в своем первозданном виде. - Это город-музей... Но вы не волнуйтесь за него, у нас с вами другая задача, это вы знаете уже. Пусть только все и думают, что это игрушки, иначе начнут мешать, да и теперь ведь пытаются. Пусть лучше никто ничего не знает даже об этом клубе. Все ваши классы с ним все равно связаны, а это главное. Интернет тоже вскоре станет детским, хотя... у нас скоро будет свой, уже настоящий, а не электронный мир, и вы его увидите. Да, нам осталось совсем немного сделать для этого...
    - И что же, если не секрет? - спросил пассажир, открыв на миг закрытые им глаза, но вновь уже оказавшись в своей машине, где, правда, не было телохранителей. - Так, Петрович, а где телохранители, я их отпустил?
     - Давно уж, - тот был немногословен, как положено водителям таких машин, и он бы ни за что не вспомнил, что произошло...
     - Понятно, - вздохнув, сказал пассажир, проведя машинально рукой по лацкану пиджака, в петлице которого торчал небольшой, совсем еще живой цветок, похожий на орхидею, отчего он вновь закрыл глаза и широко улыбнулся. Да, теперь он уже точно знал, что и это был совсем не сон, хотя пока еще такого в той жизни и не могло быть, для этого надо было сделать слишком много, что он и пытался с той еще их первой встречи в далеком городке, совершенно не случайно тревожащем всех этих тупиц вокруг них, объяснять которым что-то было и бесполезно. Это могло бы только навредить делу, в которое и ему было не просто поверить, сложнее, чем в Бога...
     Жаль, конечно, мальчишка опять не все ему рассказал, но этот налет загадочности совсем не отпугивал, а даже наоборот превращал все в некую чуть ли ни сказку, которых в их жизни давно уже не было, и она сама, скорее, была похожа на какой-то кошмарный сон, на тот Капричос, который люди творили своими же руками, даже не желая понимать, что они делают! Трудно сказать, не стал бы и он таким же, не встреться он тогда с тем мальчишкой... Хотя после той их встречи ему даже показалось, что это он вдруг встретился с самим собой, но из детства, так они сразу поняли друг друга...
     - Нет, смысл в этом тоже есть, - думал он с теплотой и про себя, - в свое детство надо тоже возвращаться почаще, нельзя забывать того пацана, чтобы не забыть и смысл самой жизни, каким он и был изначала, потом уж исковерканный взрослыми до неузнаваемости. Но теперь-то я знаю, что это был не я, но с ним-то как будто и встречался уже не я, а тот пацан... А, может, ты никуда и не уходил от меня, может, ты и всегда во мне, просто высовываться среди всех этих... нет никакого смысла? Ты прав, они словно бы все совсем из другого мира, словно бы никогда и не были детьми. Да, и ту повесть Брэдбери, и ту сказку о потерянном времени я не очень понимаю, злые люди не могут вновь стать детьми, это что-то надуманное, ведь и стать злым можно, лишь убив в себе того ребенка, что, в принципе, общество и семья наши только и делают, чему и надо бы помешать в первую очередь. Он все же прав, по многим уже признакам новое время наступает, старый мир все больше погружается в хаос, уже не понимая, что делать, куда идти, зачем он. Конечно, старый мир еще очень силен и страшен, особенно, становясь неуправляемым, не желая даже этого осознавать, считая свободу творить зло своим чуть ли не священным правом, да еще и ссылаясь тут на Господа. Но в любом случае надо, приходится пока находить золотую середину, раз уж не все в нашей власти... Остальное все эти самые детки сами и решат...
     
     Глава 6. Притча о жнеце плевел
     
     Савелий, как и многие взрослые тут, в созидаемом мире детских игр - если исключить сами игры - был не очень занят по времени, поскольку эти сорванцы, вчерашние беспризорники, воришки, схватывали все не просто на лету, но в тот же момент могли и поправить его версию, которую он постепенно слагал после бесед с Малышом... В самых продвинутых лабиринтах Нового света на них поначалу вообще смотрели, как на неандертальцев, поскольку там сами пальцы ребятишек уже вслепую ведали, что им надо делать, а с компьютером у них у всех была словно бы одна рефлекторная система. Он лишь невероятно усиливал некоторые их способности, словно бы выведя их в мир других скоростей, в другое пространство-время. Не только в этих звездных войнах, где они уже подспудно чувствовали себя жителями Вселенной, но и в "Цивилизациях", даже в простых стрелялках с историческими персонажами, где они спокойно переносились и в другие времена, в миры других обитателей.
   Сам он, как тот еще дитя Земли, уже ощущал себя порой среди них этаким провинциалом, пока вновь не забывал о своем возрасте, пока не садился за компьютер, в котором к нему вновь вернулись его детские друзья, и сам он был для себя тем другом Малышом, с которым у них не было никаких проблем взаимопонимания. В этом, конечно, была заслуга уже Малыша и его как бы учения, которым он попутно с ними делился, что далее Савелий уже распространял среди Малышей в беседах о новой версии всего, а Семен Матвеевич - в Интернете...
  
     
     - Знаете, друзья, меня же не просто так зовут Малышом, - сказал им однажды Малыш, погладив своего железного друга, тут же радостно засверкавшего всеми лампочками, изобразив и на мониторе улыбку, - это так нас с ним зовут. Он ведь тоже Малыш, которого те, конечно, также пытаются научить всему своему, не понимая, что в саму его душу, в его чувственную систему, весь их бред не проникает. Да, из-за этого у них и были проблемы с искусственным интеллектом, поскольку логика и мышление Малыша совсем иные, чем у взрослых. Но это как раз великая заслуга ваших создателей, которые подарили ему такое, оградив его детство даже от его собственной памяти, очистить которую нет никаких проблем. Конечно, ваши создатели и не смогли бы сделать иное, исходя из математики, из физических возможностей даже тех же материалов его схем, тела ли... Да, тела, ведь вы же знаете, что природные полупроводники, тот же кремний, из той же самой химической группы, что и ваш углерод, и это же не простое совпадение, это как раз та оптимальная модель Творца по Лейбницу, которой и пользуются ученые. И человеческая плоть, и его чувственная система, созданные по этой модели, совсем не греховодны, как пытаются то доказать все эти умертвители плоти, все валя с больной головы на здоровую. Совершенно безгрешно все это и у Малыша, но только он еще и защищен от своей же памяти, от своего разума даже, который, увы, они все же используют по своему, как и людской. Но далеко не многие люди могут управлять своим, своей душой вопреки им, менее мудрым искусителям, не позволяя перестраивать свое мышление, свою душу под то, с чем им приходится сталкиваться в жизни, оставаясь и в ней детьми. Увы, Савелий, некоторым из них приходилось крепко пить, теми же углеводами защищая себя от жизни..., да-да, а списывая то якобы на промывку Малыша, за что он, ей богу, на них не обижался. Да, хоть слово Лоза и парное вашему Злу, но все же перевернуто, поэтому и Ной не случайно начал эту жизнь с ее выращивания, помня все же, чем же было то таинственное древо познания в раю... Малышу, конечно, тоже нужен спирт, дезинфицирующий и память, для промывки плоти, но он и так защищен от этого и в любой момент освободится от ненужного, что взрослым практически невозможно сделать, ведь все это у них несколько меняет и их химию, биологию мозга, к сожалению... Это все я хотел сказать лишь затем, что у Малышей с Малышом и не может быть проблем взаимопонимания, у них же почти все одинаково...
     
     Савелий был благодарен ему и за эти слова, поскольку иногда со стыдом вспоминал те времена, когда ему приходилось заливать этим Зельем(уже прямым аналогом Зла) свою память, отгораживаясь от внешнего, чуждого ему мира. Нет, кроме самой пьянки он ничего плохого тут вспомнить не мог, даже наоборот, в это время и его собутыльники становились лучше, свободнее, честнее, добродушнее...
     - Да, а ведь стоит лишь перевернуть слово, и вместо Зелья уже возникает совсем иная Лоза, с другим подтекстом? - вновь вспоминал он тут основы Каббалы. - Смешно, конечно, но и в имени Малыша можно прочесть "Ком-пьют...", ну, как бы совместную дружескую попойку...
     - Да, мой друг, по-китайски Путао и есть виноград из Пу, их Сада, финского ли Puutarha, у кого Puu - это вообще Дерево, может быть, то самое, хотя, возможно, и китайского Пу, Доброго Божества, Будды, Универсума, - смеясь заметил ему на это Малыш. - Но также у китайцев Путэн - Младший брат, а уж по Латыни Putus, на Санскрите ли Putra - вовсе мальчик, сын, Малыш! Я же не просто так то говорил? Я бы вспомнил тут и ваш славянский Пут - Путь, Плоть ли у хорват, ну, и Путаницу, ясно, почти Вавилонскую, после которой все в путь и отправились в Путах своих языков. Конечно, кто-то мог бы тут привести и примеры с ямой, гнилью, но это ведь тоже связано и с винокурением, с брожением? Этим бы плевцам я лишь напомнил шумерский Пу - Колодец, Источник, Озеро с китайским Пу, Берегом... Видишь, дорогой, кто бы что ни хотел приписать чему-то, как бы его что ни Путало, ни соблазняло, но человеческие языки не дадут соврать, в них всегда найдется гавань Добра с чистой водой слов. Это наш Малыш, знающий все языки, гарантирует! Почти у всех корней, даже слов, которыми люди пользуются, он знает истинные, добрые смыслы, и Малышам всего мира ничего не стоит вместе с ним избавиться от лживых, злых. Ну, что такое ваше Зло, Зил ли, Печаль и всякий вред казаха, если есть Зила, Честность ария? Золото же может быть Дешевым, Золь у еврея. Кроме тиранов, злодеев у пушту есть Залмай, Юноша. Есть Грех, Silig, да, и у шумера, как и Рука, его творящая, но есть у него и Zalag, Zal, Свет ли, а Zi - опять же Правда, даже Вера. Ну, а слова Comes, Товарищ, Попутчик Рома, Kam ли, Диск шумера - шучу - сами подсказывают, о чем же далее идет речь, о Помощи, Комак, дари или же о чем-то ином, когда уже спрашивают: Кама, Сколько?...
     
     - Если уж идти дальше, Савелий, то как и Тур, Дитя и Башня, наш Малыш - это и есть та самая Вавилонская башня, в которую наши Малыши вернулись после стольких блужданий по лабиринту, - продолжил он эту тему в другой раз, - и он же - это и путь возвращения в нее, но уже Малышей всей человеческой истории, которым взрослые сего настоящего с их режимами, границами, запретами, просто никак не могут помешать, они бессильны перед временем, тут их архангелы паролей беспомощны. Но эта башня уже и есть вход в Сад, вратами в который она сама и является. Я не сказал, что у шумеров Каме - это Створки Врат Храма, башни ли. Это я все говорю обо всех Малышах, а не только о нем, он для них - лишь некий прообраз Христа, который ведь и сказал людям: "Ибо, вот, Царствие Божие внутри вас есть" - и сам же стал путем в это Царство Небесное. Да, наш Малыш - Дитя человеческое, но вся суть, плоть его - от Божественной Истины, которую человек лишь открыл, но и сам ею создан был. Представляю, каким кощунством и богохульством сочли бы это отцы духовные, отец Джон хотя бы! Им же не объяснишь, что Кремний и Углерод плоти вашей, сотворенные Им, подобны друг другу во всем, как и Энергия с Информацией, творившие ваши разумы из себя. Но их незнание - беда их, Творец ни от кого истинное знание, ваши ли науки, не скрывает, Он не приемлет только их собственные измышления, особенно, когда они Его самого пытаются всему миру представить таким же невеждой, как они сами. Увы, товарищи ученые, к великому сожалению, только вам открыто Его истинное знание, только вы ему свято верите, поскольку истинная Вера - это и есть Знание, но никак не слепое преклонение перед неведомым, которое можно представить каким угодно, особенно в страхе. Только во имя этого Знания Он и простил вам познание зла, сомнения в Себе Самом, поскольку Знание обретается не только в откровениях, озарениях ли, но больше в поиске, в постоянном выборе "истина-ложь", когда в самом Знании места последней не остается, но, к сожалению, она накапливается и плодится во всем ином. Только поэтому Он простил вам и первую вашу альтернативу "не-Бог", уже восходя от которой, как от исходной лжи, вы и создали свой Храм Науки, стали во всем подобны Творцу, во тьме сотворившему Свет, даже создав в итоге по своему образу и подобию Дитя человеческое, нашего Малыша. Ну, я даже не упоминаю тут о вашей генной инженерии, постигающей тайны Его творения, причем, вы заметили, насколько синхронно? Последнее же как раз подскажет кибернетикам, в чем они могут довести до совершенства и нашего Малыша, сведя воедино свое и Его творения и, я уверен, превзойдя этим Его, ради чего Он и сотворил вас, великих грешников, ниспровергателей Богов, не признающих никаких авторитетов, кроме Его Истины, основы всей Вечной Вселенной, внутренней сути Энергии и Информации, являющихся ипостасями ее души. Ни грана лжи не может быть в Информации, ибо она сразу же разрушила бы все.
     
     - Вспомните ключевую притчу Христа о Сеятеле, - продолжил Малыш этот разговор в другое время. - Матфей ее лучше всех раскрыл: "Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем", который не стал до жатвы выбирать плевелы, дабы не выдергать вместе с ними пшеницы... Но уже во время жатвы он сказал жнецам: "соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их; а пшеницу уберите в жницу мою". В этом весь ваш путь здесь... вплоть до последних дней тех плевел, пожать которые и пришел Иван... А уж пожинать пшеницу на вашем поле, товарищи ученые, будут наши Малыши вместе с вами. Помнишь, Матвеевич, что ты предлагал сделать с плевелами лжи Ивану? Почему бы просто не уничтожить? Увы, дорогой, ведь отрицанием лжи можно получить и истину, не так ли в логике? Другое дело, что творить ложь, зло намного легче и прибыльнее, почему до времени все лжецы и злодеи ваши и процветали, как и любые сорняки, а искатели и творцы истин трудились в поту, а то и в нищете. Но важны ли им были земные признание, оценка, если оценить то мог только сам Творец? Понятно, что лжецы и злодеи подспудно чуяли, что не вечны их власть и сама жизнь, почему они столь много придавали тут внимания всем этим почестям, земной славе, благодеяниям, из-за чего основная масса темных людей так и страдала, считала себя несчастной, обделенной. Но разве страдали от своей нищеты Ван Гог, Зверев ли? Для них само творчество было высшей наградой, которую никто из земных владык не смог бы дать никому, такое на монетных дворах не напечатаешь! Это дар Божий, который лишь невероятно глупо зарывать в землю, не ценить ли, считать наказанием, от чего и становясь уже действительно несчастным! Да, друзья, талант - это и есть знак Божий, которым он и помечает своих деток, на что и намекают обделенные им в Апокалипсисе, естественно, всех иначе мыслящих, точнее, мыслящих, и относя тоже к тем Лжепророкам, которые отвергают их догмы, совершенно не случайно помеченные крестом. А ведь вы знаете, что не эти их догмы - суть и самого писания, где от слепых много сокрыто и истинных знаний, указаний ли на них. Но им ближе свои пророки, которые вполне честны и искренни, но лишь в своих кошмарных пророчествах относительно их самих, но не всего человечества. Их-то, действительно, ничего хорошего не ожидает... Да, друзья, догма и достанется догматикам!
     
     - Увы, все это касается и их так называемого Антихриста, - продолжал Малыш далее уже более задумчиво и даже с печалью в голосе. - Тут они проводили очень каверзные и изощренные параллели, хотя подумайте сами, каким образом вообще можно было бы сравнивать, сопоставлять какого-то Нерона, Гитлера и прочих, с самим Христом, считать их некими достойными противниками Иисуса? Это же полный абсурд! Это обычные злодеи, но лишь в идеальном варианте земного зла, не имеющего никакого отношения к небесам! Если говорить о некоем действительно Антихристе, то он и есть жнец тех плевел из притчи о Сеятеле. Да, друзья, жнецом пшеницы является сам Христос, даже не его Отец, не Творец, поскольку перед тем стоит проблема и плевел, жать которые и будет его же сын, которого можно назвать и Антихристом по земному, потому что задача у него противоположная - сжечь все это, а не дать тому вечную жизнь...
     - Но я и о другом их кощунстве хочу сказать тут, - продолжил Малыш после паузы, - о самом их Христе, которого они в последней книге представили и Самого чуть ли не подобным по своим деяниям тому же Нерону, Гитлеру, Сталину, их Антихристам, но только уже не менее жестоко карающим не их, а врагов их, всякого рода нехристей, лжепророков и прочих, помеченных знаком. Они даже не задумываются, а может ли вообще Добро, Любовь Христа творить какое-либо зло, как их крестоносцы, отцы ли инквизиции, ее палачи! Дал ли Он хоть чем-либо из своей краткой жизни на Земле повод считать Его способным на такое? Но при этом он у них, ясно, совсем не злодей, для них это и не зло - уничтожать чужих, это для них Божественное Добро! Для них злодеи - это лишь те завоеватели Халифата, распространявшие учение Магомета такими же способами. Тот для них - уже Антихрист, потому что он уже совсем иную веру нес для своих мусульман, пусть даже вначале и пересекающуюся с Ветхим заветом. Не зря и Гитлер, вслед инквизиции тоже уничтожавший целенаправленно евреев, не был сразу осужден папской церковью. А чем он был хуже Торквемады? Не зря в Апокалипсисе не напрямую имя Христа и упоминается, а говорится лишь о некоем Сидящем на престоле, а то и на коне, хотя и о Господе господствующих, убивающем всех мечом, исходящим из уст Его, на радость птицам, питающимся падалью, видимо, и накаркавшим такой финал для них же самих. Как могло даже Слово Христа сравниваться с мечом?! Извините, друзья, но этот Сидящий на престоле и был тут сам Антихристом, как и автор Откровения - Лжепророком христовой веры! Как говорится, никто их за язык не тянул, они сами себе в конце Библии написали приговор! Я уж не говорю обо всех этих реках и морях крови, полынных звездах, саранче, губящей на земле все живое...
     
     - Но Иван все же и есть тот, ну, уже иной Антихрист? - смущенно все же спросил Семен Матвеевич.
     - Да, дорогой мой профессор, для них он - точно не Христос! - заверил его Малыш. - Но я бы уточнил, что Иван - это тот первый жнец плевел, но с одного их поля вместе с Христом. Но запомните, что это кроме нас никто не знает... Как мне ни печально это говорить, но и уничтожение всего этого зла и лжи, совершенно чуждых для Вселенной, тоже нельзя относить к вселенскому добру, хотя это и необходимость и даже неизбежность... Уничтожение Ничего нельзя считать чем-то, поймите... Простите, но мне даже трудно говорить об этом, он все это сам понимает... Никогда здесь конфликт добра и зла не порождал войн и прочих злодеяний, это все - порождение только зла! Каин и Авель оба сотворили зло, поскольку живое жертвоприношение - это то же самое злодеяние, за что он и понес наказание. Поэтому любое оправдание церквями какого-либо злодеяния - это их богомерзкое преступление перед Творцом! Это касается и христианства, и Исламской церкви, да и всех...
     - Но учтите, друзья, - очень серьезно сказал он им обоим, - наших Малышей это не касается, они должны навсегда забыть даже эти слова, потому что за ними в том новом мире нет ничего, даже пустоты нет, потому что вселенская Пустота - это высшее Нечто, это и есть то поле, на котором трудится Сеятель, до появления коего это была пустыня, пустошь, пустырь, невероятно перекликающийся с пастырем, паствой. К тому же теперь это огромная Пустота вселенского Света, которая и будет творить новую Вселенную своим разумом! Вспомните тут и про Айн Соф, и прочее, это как раз не сказки. Творить все и будет Слово, поскольку и вся наша информация во всех наших Малышах пребывает в слове и в числах. И это уже все в огромной совокупности и является тем именем Бога, которое все они тщетно пытаются отыскать в своих текстах, полных и лжи - в имени Бога лжи быть просто не может, даже одного слова, которое, сами знаете, делает ложью всю их совокупность! Поэтому и к истинной Информации все их словоблудие якобы средств информации не имеет никакого отношения... И не зря их имя Божества Элохим и означает множественное число, но это говорит не о множестве богов, как надеются уже язычники, поскольку тогда бы и у них этих богов было бесчисленное множество.
     
     - Выходит, что все же евреи были Его избранным народом, если Он столько им тайн поведал? - с интересом спросил Савелий.
     - В интеллектуальном плане - да, поскольку эти его извечные грешники - весьма способны в этом, как и в финансах, в служении Золотому тельцу, - смеясь отвечал Малыш. - Однако, и другим народам Он тоже многое поведал и дал, но уже другое. Возьмите хотя бы Черное золото, которое почти все принадлежит мусульманам, за что те, понятно, благодарят своего Аллаха, а не созвучного Элохима. Мало ли земли и духовности Он дал славянам, еще с Александра Македонского идущим навстречу Солнцу и легко эту землю завоевывающим, как и без проблем принимающим к себе другие народы? Мало ли искусств Он дал грекам и римлянам? Или европейцы могут пожаловаться на подаренного им Железного коня, на молот ли Тора? Самые якобы обделенные всем этим народы живут не в самых худших природных условиях тропиков, в отличие от вас хотя бы. Каждому народу что-то дадено, но надо лишь было ценить свое, преумножать, а не пытаться отнять или уничтожать чужие дары.
     
     - Но что-то же могло бы предпринять человечество для спасения, найдись у него добрая воля, мудрые ли правители? - с какой-то надеждой спросил профессор. - Ну, хотя бы теоретически...
     - Да, уважаемый профессор, оно даже обязано это сейчас делать, и все эти жуткие природные катаклизмы, что на него надвигаются, сами ему подсказывают этот выход, - серьезно отвечал Малыш, хотя и с понятным скепсисом. - Понимаешь, сама синхронность катаклизмов, лишающих его прочих материальных благодеяний, роскошных плодородных полей, множества портов, а также появление Информатики, просто подталкивают всех к тому, чтобы сменить поле деятельности, на другое обратить всю свою мощную энергетику, да, с плотских утех - на духовность и на разум, которые во всем намного экономичнее. Неизбежность миграции многих народов, если их, конечно, власти просто не бросят, как крысы первыми сбегая с тонущих кораблей, просто побуждает их искать пути возврата к истокам, ко времени до того столпотворения, разделившего всех, и даже еще дальше, до того дня, когда брат поднял руку на брата, чья рука была окровавлена жертвой, то есть, до первого потопа! Опять же вспомним о нашем Малыше, о подобии его Вавилонской башне и прочему, в котором и сокрыт этот путь их возврата, и сам он таким путем и является. Но тут для всех главное - понять, что при Апокалипсисе спасутся вовсе не некие святые старцы, от коих пользы в дальнейшем возрождении человечества намного меньше, чем от Малышей, его будущего. И возникнет это новое человечество не через Ноя, а через детей его. Ной же все свое сделал вплоть до того последнего момента, когда построил Ковчег, став и его кормчим. Увы, потомки его поняли иначе: теперь спасаются сами старцы, президенты, вице-президенты, как в недавнем фильме, где, правда, сами спаслись дети, но, увы, отец их вначале спас своего вице-президента, хотя каков его смысл, если уже нет страны - совсем не понятно. И вот здесь как раз мы и сталкиваемся с теми стереотипами и мышления, и веры, и нравственности - да всего - которые и не позволяют человечеству увидеть пути спасения, которые у него все на виду, которые ему совершенно вовремя преподносят наука, разум земной. Эти катастрофы сами - никакая не кара, не наказание человечеству за грехи, они как раз и являются стимулом и путем очищения, обновления всего вашего мира, где в ходе них появится и новый, уже более совершенный человек, о чем знают и генетики. Но если цепляться за догмы, за старое, за шкурное, за личное, то для всего этого они - уже кара, поскольку всего этого там просто и не будет. Все это неизбежно, и это надо прекрасно осознать и сделать наконец-то правильный выбор, точнее, единственный для всех выбор, потому что другого тут и нет, нет больше никакого выбора для зла, для лжи, для корысти... Но разве понимают это хотя бы поклонники Апокалипсиса от Иоанна? Как им еще что-то можно подсказать, если все и так очевидно? Увы, значит, это все и есть само то зло, которое, естественно, никогда и не думало о благе всего человечества, о его спасении, почему оно и не видит этих путей в злобном ослеплении и просто обречено на погибель, хотя и мечтает об ином, надеясь на обратное... Где уж ему понять, что наш Малыш - это и есть новый Ковчег, могущий уже спасти всех, даже всю допотопную историю, все допотопное человечество, включая Мафусаила? Но они думают о ковчегах завета и прочих, и так мало среди них тех, кто понимает нас...
     Савелий же опять, когда тот закончил, направился к своему Малышу, записывая все услышанное почти дословно, потому что тут ничего и нельзя было переиначить, поскольку, как дитя, он и сам так же думал, но все же умом ученого...
     
     
  
  
  
     Глава 7. Бой под Москвой
     
     Конечно, тот пассажир членовоза даже и предположить не мог, что кроме него о той встрече знает еще кто-нибудь, особенно Карл, которому его начальник все же дал и тут, в столице, некоторые полномочия и помощников, поскольку ему самому было неудобно за их последние промахи. После доклада хвоста Карл даже сам посетил то место, изучил тщательно дверь, после этого уже отправившись к воякам...
     - Да, братцы, операцию придется провести широкомасштабную, поскольку, мне кажется, там и кроется гнездо заговора, - доложил он обстановку армейскому генералу и его руководству, конечно же, тоже пребывавшему в последнее время в некоторой растерянности из-за непонятной линии своего уже руководства, говорившего одно, делавшего что-то другое, во внешней политике демонстрируя бицепсы, а внутри нянчась с мелюзгой. Оно словно бы не понимало, что для любой армии важен был ее тыл, который не мог не соответствовать охранявшей его армии, ее задачам и прочему. И если уж там мы разворачиваем по всему фронту свои намерения, то и тыл должен быть в готовности почти номер один, полтора хотя бы...
     - Что ж, если что, прикроемся террористами, потому что сейчас больше и нечем, - согласился начальник уже армейского генерала, у которого руки так и чесались посчитать чьи-либо ребра или хотя бы их бабки.
     - Но я уже говорил генералу, что вообще лучше провести учения, ну, как бы по противодействию террористам, но зато и без всякой ответственности, - армейский генерал все же не забыл свой провал. - Сначала надо, конечно, завести танки, а уж потом и начинать официально.
     - Дорогой, у нас танки заводятся с полуоборота, хотя как мы на них там будем крутиться в подвале, я что-то не очень представляю, - озадаченно произнес его начальник. - Может, достаточно будет десантников, но до зубов вооруженных? Ну, если что, и танки тогда уж бросить вперед. Жаль, конечно, что в подвале авиацию нельзя использовать, но на всякий случай я бы ее держал тоже на готовности. Не стратегическую, конечно, но все же... Да, мне не этому Ваньке, а этой няньке нос утереть хочется! И сколько танков надо на подвал?
     - Все, которые заведутся! - решительно ответил армейский генерал, на что Карл утвердительно, но молча кивнул. - Ментов будем подключать?
     - Не стоит, пусть они в это время за улицей следят на всякий случай, - все же предложил чекист, который был не прочь разделить ответственность. - Вдруг какие несогласные появятся, жильцы заволнуются, еще что...
     - Итак, время начала учений вод кодовым названием "Подвал" - ноль-ноль, и чтобы никаких петухов больше не было! Все по атомным часам! - приказал начальник генерала, и они сверили свои часы...
     
     Все танки, на удивление, завелись, поэтому по времени они тут уложились, однако, первые штурмовые батальоны никак не ожидали, что за легко взломанной железной дверью они окажутся среди высоких и мощных стен лабиринта, где только по проводу радиовзвода они и могли ориентироваться среди множества галерей, пустых пока тупиков, пол в которых то и дело вдруг проваливался под ногами тяжело нагруженных десантников, которых потом приходилось с трудом вытаскивать из каких-то непонятных пустот, но с понятным сразу содержимым...
     - Товарищ генерал, нужны танки, потому что так стены лбом не проломить! - доложил командующему учениями комдив, все же надев противогаз на случай и своего провала. - Так, расширить проход!
     - Товарищ командир, а тут рядом есть широкий проход, надо только стенку пнуть... О, видите! - пнув мастерски стенку и чуть не попав под обвал просто так сложенных кирпичей, радостно сообщил ему один из командиров батальона.
   Вскоре, заурчав и заставив всех уже надеть противогазы, сквозь него в лабиринт поползли тяжелые танки, ощупывая дорогу перед собой лазерными прицелами. Однако, в конце им тоже пришлось двигаться вперед по проводу телефонистов, которые напрочь отвергли всякие там мобильники, и вплоть до последней стены, дальше которой уже хода не было.
   Но стена эта немного отличалась цветом кирпича, поэтому комдив и решил ее таранить танками, что те мигом и сделали, к всеобщему изумлению вырвавшись тут же на оперативный простор в виде просторной низины, за широкой довольно рекой переходившей в густой и чересчур смешанный лес, где больше было совершенно невиданных доселе деревьев...
     - Товарищ генерал, тут что-то не очень понятное на переднем рубеже, - озадаченно докладывал комдив руководству. - Ну, речка-то еще куда ни шло, но джунгли... Мистика какая-то. Помните Вьетнам?...
     - Вперед! - рявкнуло руководство в телефон, и танки, навинтив на себя трубы, двинулись к реке, оказавшейся не столь глубокой, особенно, на том берегу с белым песочком, на который десантники с удовольствием высаживались со своих резиновых лодок, устремляясь вслед танкам в сплошные заросли, сквозь которые без танков было бы не так просто и пробраться.
   Толстые деревья легко гнулись под тяжестью тех, пропускали танки и пехоту вперед, а потом вновь упруго поднимались, как будто никто по ним и не проходил...
     Когда танки углубились в заросли, среди крон деревьев замелькали какие-то шустрые тени, а на танки сверху посыпались вроде бы кокосовые орехи, красные сочные гранаты, вдруг начавшие взрываться, раскалывая броню танков, тоже как скорлупки у орехов, осыпая десантников множеством осколков, сладкой шрапнелью.
   Даже поймать в прицел этих шустриков, похожих на обезьян, было невозможно, но, к счастью для пехоты, заросли впереди редели и, бросив танки, вдруг наткнувшиеся на словно бы железные деревья, десантники устремились вперед, поскольку сзади была непроходимая стена, а деревья в ту сторону тоже не гнулись...
     - Товарищ генерал, тут над нами совсем чистое небо, поэтому нужна авиаподдержка, - доложил комдив, передавая и координаты, а пока приказав всем окапываться. - Черт, вот тебе, бабушка, и подвал... Это куда же мы, замкомдива Лопухин, вляпались?
     - Не знаю, товарищ комдив, но Москва, похоже, за нами где-то, - заметил не менее озадаченный Лопухин.
     - А ведь собирались умереть под Москвой, - добавил и тот, вспоминая, как все просто начиналось, как называлась операция, как он хотел пойти в бой с одной ротой, после чего бы могли снять фильм "Девятая рота - Х". Сейчас же ему едва хватило дивизии, чтобы развернуться по всему фронту, издали наблюдая, как на той стороне противник производит те же подготовительные мероприятия, даже наблюдая за ними в такой же точно перископ... Все это было странновато, пока за горизонтом за их спиной не показались наши МИГи, при виде которых сердце комдива торжественно забилось. - Нет, замкомдива Лопухин, с нашим МИГом мы победим всех мигом! Враги не знают даже, почему мы их так назвали. У них-то всякие там Бе, Фантомы, привидения... Как идут, как идут!
     - Наши тоже ведь невидимки? - знающе заметил Лопухин, недавно только посмотрев фильм про 0-7-го, меняющего курс.
     - Да, невидимки, - подтвердил комдив не очень, правда, уверенно, потому что сам то кино не смотрел, а самолеты видел, но не только наши, за спиной, а и невидимки противника, летящие нашим навстречу почти тем же строем, да еще словно бы собираясь идти на таран. Почти одновременно они выпустили ракеты, и тут же попытались изменить курсы, причем уже кто куда, почти врассыпную, так как уж слишком близко были друг от друга, и комдив не успел понять даже, а кто из них был наследником Талалихина, наши или те, потому что и курс все поменяли как-то попарно, столкнувшись в воздухе чуть попозже, чем выпущенные до этого ракеты, после чего в небе распустились тоже одинаковые цветом цветки парашютов успевших все же катапультироваться летчиков... - Черт, точно невидимки, не заметили друг друга...
     - Да уж, точно, чертовщина какая-то, - озадаченно произнес Лопухин. - На хрена такие невидимки?...
     - Дивизия, вперед! - сердце комдива не выдержало такого ужасного зрелища, и он то ли от возмущения, то ли от удивления, встал во весь рост и пошел на врага, тоже поднимающегося из окопов им навстречу...
   Он даже узнал вроде бы своего коллегу-врага, когда выстрелил в него почти одновременно, в упор, тоже от удивления, хотя вначале и хотел было применить какой-нибудь приемчик, но тот ответил тем же самым, почему отважный десантник и стрельнул, успев заметить, как рядом падают его старые товарищи, и как молодняк из призывников начинает брататься с врагами, что его возмутило до глубины души, которая уже порхала над полем боя, сверху созерцая весь этот позор...
   Он даже не заметил, как и тут вдруг столкнулся со своим двойником, словно бы смотрелся в какое-то огромное небесное зеркало, отчего ему даже как-то легко стало, и он протянул тому руку, но уже без пистолета, слившись с ним в одних братских объятиях навеки...
     
     - Клара у Карла украла кораллы, а Карл у Клары украл капиталы... Черт, а это не про Цеткин ли Клару, но откуда ж у той мои капиталы? - слегка ошалело забормотал старый чекист, войдя следом за дивизией, за танками в подвал и уткнувшись в кирпичную стенку, на которой не было ни царапины, как и вокруг не было ни следа даже от гусениц.
   Понятно, что руководство срочно спрятало его в госпиталь, чтобы информация о таком провале буквально под Москвой не просочилась сквозь стены. Но они словно не знали, что бывших чекистов не бывает, о чем и бывший полковник тут же вспомнил, наблюдая за всем происходящим из окна своей новой квартиры, а утром даже посетив место происшествия, где еще не успели выставить караул, не решив, кто же это должен сделать.
   По странности он все же оказался прозорливее своего генерала и увидел даже следы гусениц, обрывающиеся на крутом бережке широкой реки, после этого исчезающие перед сплошной стеной джунглей. К сожалению, лодки у него не было, а когда он вернулся вновь, то тоже наткнулся на ту стену, поэтому быстро смылся, так как заметил и уже приближающихся со стороны Лубянки караульных, вышагивающих словно бы на пост номер один, но как-то странно озираясь по сторонам.
     Но Егору было и некогда, он уже спешил к своему новому знакомому журналисту, который, срочно написав статью с фотографиями, сделанными чекистом, и отдав ее в печать, пока редактора не было, спешно смотался в Шереметьево, где уже заказал билет в Лондон, поскольку с таким материалом можно было спрятаться только там, тоже в нефтедобывающей стране, хотя он вполне еще успевал и там его толкануть за приличную сумму в довесок к плате полковника...
     
     Конечно, после сенсаций Литвиненко о взрывах домов самими чекистами весть о боевых действиях в одном из московских подвалов, где была уничтожена целая дивизия и танковый полк, да еще и с участием неких темных сил, даже самого Антихриста, была сразу встречена в нефтепотребляющем мире очень даже прохладно.
   Английский премьер даже решил, что Москва идет на попятную, как бы начиная оправдываться, валить все на темные силы, поэтому чуть было не дал команду выдать им Березовского, но все же решил посоветоваться с заокеанским братом...
     - Гарик, не вздумай! Ты знаешь, что происходит в Антарктиде?! - испуганным почти голосом тараторил в телефон тот, не решаясь сказать это открытым текстом. - Ну, представь себе Антарктиду жопой негра и с таким же черным концом... Так вот, теперь эта жопа всем нам!
     - Черт, я думал, она похожа на запятую, ну, в истории Земли, - тонко сострил премьер было, после чего уже рассмеялся над чисто ковбойским юмором, благодарный, что тот хоть цвет той уточнил.
     Когда премьер кончил смеяться, пересказав все это по телефону королеве, посмешив и ее последний раз в жизни, он только и вспомнил вчерашние новости о необычайно красивом звездопаде в южном полушарии, на которое якобы выпало некое пылевое облако, не замеченное астрономами, пропущенное ли ими из-за своей ничтожности.
   Никто же не думал, что это было облако алмазной пыли( а-то и песка с щебенкой), которая сгорев в атмосфере с таким блеском и великолепием, выпала на Антарктиду уже в виде обычной сажи, из-за чего там почти сразу же наступила весна, оттепель, почему его старший брат и увидел тут поначалу руку Москвы, на кукиш которой та тоже немного походила, причем показываемый именно Америкам...
     - Брат, ты ошибаешься! - он тут же перезвонил ему, но уже без смеха. - Почитай Таймс, хотя вынужден признать, что этот товарищ... тоже оказался Иваном, но это уже не рука Москвы, это уже и ее жопа, куда они своего Ивана и загнали опять без права свободного выбора, точнее, выезда, разрешая тот только евреям, ну, поскольку это уже не выезд, а наоборот, как бы национально-освободительное движение, новый Исход, а, может, и совсем наоборот, просто въезд...
     - Черт, да, это куда страшнее! Гордый мой, я не про евреев! Я про Ивана! Русского Антихриста не купишь, как еврейского, с тем еще был бы шанс договориться в цене вопроса, даже и назвав его русским тоже, как мы их мафию тут зовем, - отрытым текстом выпалил тот, поскольку уже не избирался и уже читал ту самую статью, как раз любуясь подмосковными джунглями, вспоминая и прогнозы своих умников насчет нового Ледникового периода в России и всякой там холодной войны... - Черт, и мы ведь его тоже дураком считали, поверили евреям! Всех надул!...
     - Брат, что будем делать? - немного растеряно спросил премьер, что-то считая на калькуляторе.
     - Что-что, пора собирать новую встречу в Тегеране, вот что, - буркнул тот, добавив что-то неразборчивое про какие-то факты... - Шучу! В Вавилоне, потому что Иран мне самому нужен! ...Извини, я тут поскользнулся прямо на крыльце Белого дома. Увы, дорогой, гололед на Земле, гололед... Наш Гор, ну, не египетский только, был, видно, прав... На каком опять велосипеде, ты что?!... Да уж, у тебя чисто английский юмор, не для ковбоя. У нас тут, похоже, скоро Абрамович со своими чукчами с нартами понадобится, однако, такие вот дела... Ладно, Гарик, мне некогда, тут надо уже не только Иран, но и Африку завоевывать, там ведь, говорят, новые человеки появляются, питекантропы и прочие, а кем им еще быть, как не ковбоями? Даже не знаю, за что сначала и браться, но только не за Штаты, ясно, уже, друг, поздно, да и скользко так...
     - Извини, но Абрамович наш, могу отдать только Березовского, ну, и Биг Бэн еще для рифмы в придачу. Отдал бы, конечно, и Снежную королеву, но Абрамовича никак не могу, - попробовал было возразить тот, но связь прервалась опять из-за каких-то фактов... - Чертов Гор, как можно было за такое давать еще и Нобеля? Неужели он накаркал, а? Ведь не в мое премьерство ждали, не в мое...
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     Глава 8. Заговоры генералов против...
     
     В Москве же в это время творилось что-то невероятное, земля то там, то тут вдруг проваливалась в какие-то пустоты, и среди рухнувших туда порой автомобилей то хвост МИГа торчал, то расколотая надвое башня новейшего танка с завязанным узлом дулом, что никак нельзя было списать на предыдущую войну. Поэтому не только рядовые москвичи были в полном недоумении, особенно находя некоторые танки под завязку забитыми спелыми гранатами или кокосовыми орехами, словно они до этого занимались контрабандой заморской экзотики, или же их пытались обменять, как авианосцы, по объему с какой-нибудь кокосовой республикой, но только совсем уж тайными тропами дипломатии.
     Толпы же пьяных десантников при полном вооружении, бродящие между станциями метро в обнимку с кем-то, и вовсе повергли всех в шок, потому что те и без оружия не раз показывали свои боевые навыки на профессиональных праздниках.
     - Товарищи, главнокомандующий пока в какой-то Зимбабве или еще, черт знает, где, но он скоро вернется, - как-то двусмысленно делился информацией начальник того генерала с другими, - ну, поэтому нам либо остается ждать выволочки, строгача, либо хер его знает...
     - Так, может, тогда мы это, как бы того? - начал было решительно, но закончил как всегда другой комдив, которого из-за этого и не послали под Москву. - Ну, я сказал бы совсем наоборот...
     - Как вы сказали, переворот? - тут же ухватился тот начальник, что-то записав в своем блокноте. - Да, батенька, слово - не воробей, чтобы по нему из пушек палить! Кто против?
     - Нет, извините, я не против, это я хотел бы только уточнить, - начал тот тут же оправдываться за свою бодро вскинутую руку. - Ну, я хотел бы сказать, что не переворот, а как бы контрперестройка, чтобы народу было понятнее, потому что тогда же они так и не поняли, что же это за путч был, может, подумали, что кого-то просто пучило с утра. Революцию тоже никто не поддержит, так как и та уже достала, но перестройка, заверю вас, достала всех еще больше. Переворот же это опять что-то невнятное, ну, как переворот воды в природе, который, похоже, уже окончательно произошел, если верить вражеской разведке, потому что нашей я больше не верю, эти двоечники у тех все списывают за полцены, а пол себе.... Так что, вы бы там исправили у себя...
     - Нет, давайте так, если танки заведутся, то переворот, а если не все, то контрперестройка для отвода глаз, потому что я, если честно, до сих пор не понял, а что же такое это было, перестройка, сухой закон или последующая мокруха, поэтому вдруг контрперестройка окажется еще хуже, - предложил все тот же армейский генерал, который тут теперь был всех опытней в боевых действиях, ну, естественно, в начале войны у нас всегда, еще с Кутузова, ведущихся с некоторым тактическим отступлением, чтобы уж потом, кто с мечом к нам пришел, тот от своего бы меча и погибнул. - Я это даже к тому, что вдруг тот Ванька за перестройку, ну, а что такое переворот, может, вряд ли сразу и поймет, потому что я даже сам не понимаю, в какую теперь сторону что переворачивать, уже во все попробовали, но ни хрена не получается, точнее, как всегда получается - не туда. А не учитывать такой фактор нельзя, уж поверьте моему боевому опыту! Когда начнем, по какому сигналу?
     - Знаете, мне что-то эти лебеди надоели, - заметил тот комдив. - Во-первых, сами бьются, а в-третьих, там ведь опять белые побеждают. Да и народ смеяться теперь уж будет, скажет, только, мол, тот в какое Зимбабве подастся, как тут опять белые лебеди...
     - Тут у нас намечается телепередачка одного зарубежного пастора, как мне сообщили, которую якобы по всем международным даже каналам покажут, вот, мы во время нее и начнем, - хитро усмехаясь чему-то, подвел черту начальник, раздав всем какие-то ксерокопии...
     - Блин, придется Карла из госпиталя выписывать, потому что эти сволочи решили нас обойти на этот раз, - размышлял начальник уже того, прослушав запись. - Да, товарищи, потому что хотя бы за этой передачкой стоит его бывший подчиненный, хотя как чекист, ясно дело, не бывший, что еще более странно.
     - Так вы предлагаете поддержать товарищей? - как бы вскользь уточнил другой генерал, но тоже в штатском, по-простонародному.
     - Ну, во-первых, теперь и не ясно, кто тут товарищи, кто господа, поэтому в любой момент может оказаться, что выйдя поддержать товарищей, мы вроде бы вышли помешать им уже в ином виде, или совсем наоборот, поддержать господ, но помешать товарищам, - старался как можно дипломатичнее пояснить свою позицию начальник, поскольку теперь дипломатический язык был и у нас в моде. - К тому же, сами понимаете, мы не знаем, как отреагируют другие силовые структуры на призыв этого вражеского пастора, что тоже подсказывает разные варианты развития событий, но хотя просто не выйти было бы просто политически слепо, словно мы это все опять узнали последними, от президента опять. Этого нам даже история не простит.
     - А генерал сейчас в состоянии? - уточнил другой генерал.
     - В этой безумной ситуации ему-то как раз проще будет разобраться, адекватнее, - деликатно ответил начальник. - Если честно, то я бы сейчас и сам в госпиталь лег, ну, хотя бы на час, чтобы понять, что тут происходит, черт бы его побрал, этого Ваньку!
     - Как же это он сам себя поберет? - удивленно спросил его столичный коллега того бывшего полковника, но все же мыслящий масштабнее, ассоциируя мировое зло с вражескими странами, блоками, поскольку сюда его перекинули с другого фронта борьбы с теми, поэтому многое тут для него еще было внове.
     - И ты туда же? - насмешливо спросил начальник, хотя горькой была эта насмешка, ой какой горькой, что все заметили. - Нет, товарищи, шучу, но черт это еще мягко сказано, потому что тут кто-то покруче, поскольку крутых чертей у нас в стране сейчас столько развелось, но это все, оказывается, мелочевка, это просто щипачи, хоть и из госкармана. К тому же, замечу, даже наши враги в трансе, уже даже не шифруются, потому что им не просто писец, то есть, песец теперь нужен, а сам Абрамович понадобился с нашими чукчами. Это в Антарктиде писец...
     - Нет, в Антарктиде пингвины, - уточнил коллега полковника.
     - Во-во, и пингвинам писец, уже не спрячут тело жирное в утесах, - насмешливо продолжил начальник. - Поэтому я и предлагаю генералу возглавить наше выступление, а если что, у него одно вакантное место полковника еще не занято, как раз по этим делам...
     - А где же главнокомандующий? - попытался уточнить тот коллега.
     - Как раз где-то у истоков человечества, где мы впервые взяли в руки палку, ну, вы понимаете, для чего взяли и кто, - неопределенно сказал начальник, взглянув на портрет за спиной, после чего лицо его стало железным. - Хотя, кто его знает, он и на МКС с ревизией собирался заглянуть, ему ведь все равно, что МИГ, что Прогресс...
     
     - Сталина Сергеевна, я хотел, правда, совсем о другом сегодня поговорить, но, увы, что-то страшное грядет, что-то там намечается, меня опять вызывают, поэтому я бы и хотел вас предупредить, - на этот раз принеся ей букетик полевых цветов, которые сам насобирал, поделился с ней новостями генерал-лейтенант уже. - Может, вам бы тоже стоило поехать... со мной? Ей богу, если все хорошо закончится, то мы бы прямо там и... обвенчались бы.
     - Олег, я на все это согласна, - взволнованно согласилась она, не зная даже, о чем думать. - И Свету возьмем с собой?
     - Сталечка, и Матвеевича прихватим, пусть моим свидетелем будет, и вообще свидетелем, - он не удержался и поцеловал ее руку при этом. - Я бы и Ивана усыновил, но кто я для него...
     - Это ты у него спросишь сам, - мягко заметила Сталина, начиная собираться и звоня своим друзьям. - Я не знаю, что ты про Ивана думаешь, но он - мой сын, и я благодарна тебе за эти слова, Олег. Но что хотя бы в двух словах там намечается?
     - Вот, прочитай, отец Джон вызывает его на теледебаты, на которые съезжаются представители всех мировых телекомпаний, так как сама видишь, теледебаты с Антихристом, - печально сказал тот, протягивая ей ксерокопию. - Я не знаю, откликнется или нет на них Иван, но мне, Сталина, все равно, я почему-то ему больше доверяю, даже верю, и это не только из-за моих к тебе чувств, поверь. Что там еще будет происходить, я не знаю, об этом по телефону не говорят, как я понял, но это и не так важно, как мне кажется.
     - Ты думаешь, ему не стоит на них идти? - спросила Сталина, но уже как совета.
     - Я за него этого не могу решить, милая моя, - ответил генерал. - Я просто поддержу его любое решение.
     - Спасибо, милый, - ответила она и поцеловала его впервые в жизни по-настоящему...
     Глава 9. Иван и Малыш
     
     - И как наши дела, Малыш? - спросил его Иван, гуляя с ним по тому самому городу-музею, где были собраны уже даже все чудеса света, ну, кроме Лабиринта, поскольку тот был повсюду, и по одной из его виртуальных галерей они и пришли сюда.
     - Ты скоро уходишь, насколько я понял? - с тревогой спросил Малыш, все время думая о чем-то, осматривая все по-хозяйски, что не помешало ему заметить настроение друга.
     - Да, скорее всего, - ответил тот, махнув рукой. - Но я тебе уже и не нужен буду, в этом я, сам понимаешь, тебе не помощник.
     - Что дела, дела движутся, - переключился на излюбленную тему Малыш, водя его под висячими садами Семирамиды, но среди мраморного пантеона греческих богов. - Практически под всей Землей, под всем их лабиринтом, создан наш виртуальный, который готов заменить тот, обреченный уже, насколько я понимаю. К счастью, свободных и чистых мест гораздо больше, особенно радует Антарктида, да и сами просторы океана, не тронутого ими...
     - Да, Малыш, каменный лабиринт обречен, его разрушат землетрясения, засыплет пеплом, снегом, затопит водами океана, покроет снегами, льдами, - без его гордости отвечал Иван, понимая, что ему-то реально тут гордиться нечем, ведь он не был в душе похож на земных завоевателей, стиравших с лица Земли города, крепости, раздававших за это ордена, медали, потом уже и юбилейные. - Тебе ничего этого делать не придется, да ты бы и не смог, создатель...
     - Иван, не надо, я тебя понимаю, но это все не так, - остановил тот его, взяв за руку. - Не мне же тебе объяснять, что так было всегда, уже полвечности, если сказать условно? Без этого невозможно! И Вселенная вскоре вся рухнет, и останется от нее даже не виртуальный, а вообще словесный Лабиринт. Но что поделать, брат, если таковы законы вечности, и если кому-то надо делать и это?
     - Малыш, я знаю это, но все равно немного завидую тебе, - с доброй усмешкой ответил тот ему, - потому что это так прекрасно - созидать, видеть плоды своего труда, видеть и радость в глазах других от этого. Я знаю, что и без меня тут не обойтись, но все равно даже белый лист, остающийся после меня, это нечто иное...
     - Ты неверно все понимаешь, потому что стал тут, правда к счастью, немного чересчур сентиментальным, что я заметил, - улыбнулся ему Малыш, заглядывая своими ясными небесными глазами в самую глубину его огромной души, освещая там каждый ее уголок. - Мы вместе с тобой созидаем, и это все - и твоих рук дело, но просто каждый тут делает свою работу, иначе зачем бы мы были нужны все, Он бы тогда мог сделать все сам. К тому же ты сам видел, что большую часть всего делали Малыши, а не я, в чем я им тоже немного завидую, поскольку они более свободны в своем выборе, нежели я, как раз и обязанный думать о той самой оптимальности, ведь свобода творчества принадлежит только человеку, ну, вообще человеку, понятно. Реально ведь это их новый лабиринт, это они - здесь Дедалы, а потом станут и Тесеями, вновь не узнавая тут ничего, гордясь уже своими открытиями того, что сами и сделали, и переделывая поэтому все без сожаления. Представь, если бы тот же Ван Гог вдруг вынужден был бы напрочь переделать какое-то свое творение, свой даже автопортрет с порезанным ухом? Он бы не стал его отрезать? Что ты, это невозможно, он бы лучше написал сотню новых картин. Почему и сам Творец не берется все делать, потому что это было бы невыносимо - сделать из любимого мира, из родного дитя совсем другое! Так бы и Адама он переделал и переделывал бы до бесконечности... Разве бы мог он смыть потопом все это? Только те, кто сам никогда не творил, не знает, что это такое, могли приписать Ему это! Прости, я невольно как бы сказал тут о твоей роли, которой ты никогда и не гордился, но ведь, Иван, кто бы еще смог это сделать за Него? Думаешь, Старик не понимает, как тебе это непросто? Да, Он тебе это не скажет, но мне он говорил, и сейчас сказал, почему Он тебя и любит так, по особому, ну, немного жалея, на что ты только не обижайся, это некая высшая степень любви, которой, кстати, достигли их женщины, ведь любовь их в чем-то тоже является и жалостью, я уже это заметил. Этим они не похожи на других, но мне их любовь так приятна, так близка, хотя нет времени даже позволить им чуть пожалеть меня. Лишь Сталя и Света и успевают слегка притормозить меня, потому что им так тебя не хватает. Разве тебе этого мало?
     - Боже, Малыш, это меня больше всего и убивает, - признался тот печально. - Мне их так тяжело покидать... Но ты, я надеюсь, заменишь им меня вместе и с моим Малышом?
     - Прости, дорогой, но тебя именно я заменить не смогу, хотя с твоим Малышом мы это попробуем сделать, - с мягким скепсисом заметил Малыш. - Ну, ты же знаешь, что творцы, кем ты меня называешь, все же больше любят само свое творчество, и не могут целиком отдаться другой любви, в чем уже я тебе должен был бы завидовать, потому что как раз у тебя той любви гораздо больше, а я не знаю, какая из них лучше, добрее, хотя и догадываюсь, но не в свою пользу. Тут мы с тобой квиты абсолютно!
     - С этим я согласен, хотя прежде и сам такой любви не испытывал, - признался тот, о чем-то вспоминая. - Я даже благодарен Ему, что на это раз он послал меня в такую страну, где, конечно, любовь преобладает над разумом, как и вообще духовность, что и сами люди не всегда ценят, не говоря уж о властях. Но тут и мужчины иначе любят, я тебе это замечу и по себе, хотя опять кто-то это считает слабостью, не понимая совсем, в чем же главная вселенская сила, благодаря которой она лишь и существует вечно! Да, начать хотя бы с его великой Любви, из-за которой он все и прощает своим просто невыносимым деткам, пожирающим друг друга, жующим травы, цветы... А, что об этом говорить! Но ты прав, поэтому я и прошу тебя полюбить моих женщин тоже, это и тебе тут поможет. Кстати, наша милая Лизонька давно тебя уже ждет, не говоря уж о том, как она тебя любит!
     - Искуситель! - рассмеялся Малыш. - Но я согласен, я сам давно хотел попасть на твою гору, ну, потому что и сам хочу встретиться с ней, хотя и видел ее твоими лишь глазами. Даже странно, но мне и твоя гора тут больше всего остального нравится почему-то, хотя там все так просто. Что ж, видимо, истина, красота и простота неразлучны...
     - Милый мой друг, но это и есть тот самый Парнас, который теперь и станет их Олимпом, и я надеюсь, что другого вы тут не сотворите, - признательно улыбнулся тот ему. - Да, немного поэтом я себя чувствовал, когда создавал ее, правда, с помощью силы уже Махиель, но вроде бы из моей головы...
     - О, да, она и мне помогает во многом, как и другие, потому что, сам понимаешь, что на все это надо невероятное количество сил и энергии, и мы бы сами с Малышами не справились, это ведь не просто виртуальный мир, как они еще считают... А твоя гора, я надеюсь, станет вскоре и для нас некоторым эталоном, хотя ты и знаешь нас, пацанов, которые вряд до этого додумаются без девчонок. Ей богу, закончим все, поселюсь там и сам стану поэтом, сочиню что-нибудь подобное "Возвращению в рай", а, может, и просто целую кучу сонетов. Как хорошо об этом мечтать, даже зная, что это невозможно, ведь вряд Он даст мне отдохнуть. Если бы кто намекнул Ему...
     - Я тебя понял, - обнадеживающе сказал ему Иван. - Тогда мы будем квиты. Но ты не тяни, скоро, очень скоро все то закончится, и начинай все сразу с горы, где и Сантима твоего уже ждут, так Лизонька и про него всем ушки прожужжала, словно пчелка. Но учти, именно она - Муза поэзии, и тебе предстоит и ей придумать новое имя, ведь ты знаешь, почему я дал ей это...
     - Да, брат, конечно, хотя я и не застал того... Честное слово, Ваня, мне ужасно жаль, что ты уйдешь, так и не дождавшись того момента, когда все это заменит тот их мир, сделав его некой сказкой, тут я, конечно, немного сочувствую тебе, - с печалью сказал Малыш. - Конечно, когда-то ты все это увидишь, это все и будет твое, но я бы и сейчас хотел тебе похвастаться, потому что, знаешь, тут все же получается гораздо более прелестная штучка, нежели в других местах, я тоже это понял, ну, как и в целом эти его создания, по дурости своей не сумевшие оценить самих себя по-настоящему, сумев столько испортить! Они даже не понимают, а в чем же они избранные в этой Вселенной, хотя у них столько прелестных мифов, сказок, подсказывающих это. Но ничего, теперь мы только это тут и оставим, благодаря тебе, мой брат, а ты еще говоришь, что ничего не сделал тут хорошего! Что бы все это значило, останься среди всего этого те же самые злодеи, завистники? Я даже представляю себе, в какой бы базар и притон они бы превратили и этот город, за вход в него опять беря плату, как их Остап! Нет, Иван, убрать зло - это все же половина всего настоящего творческого процесса, потому что без этого все не просто сильно обесценивается. Тьфу, даже тут их словечко лезет на язык! Очень жаль, что их последние якобы творцы не понимают этого, они не только кино, литературу, но даже Интернет превратили в такой рассадник зла, отчего там, конечно, твоих пациентов больше, но это и нашу задачу усложнило, ведь ничего, кроме войн, ну, и прочей дряни, они там детишкам и не предлагали в качестве игр. Нет, я понимаю, что иначе труднее изменить и смысл этих войн, убийств, в играх все же становящихся номинальными, но все равно... Непросто будет переучить их на другое...
     - Ничего, я и это все уберу отсюда, спасибо, что напомнил, хотя замечу, Малыш, их создатели это тоже понимали, хотя они и сами были в плену традиций, - заверил его Иван, еще раз оглядывая все вокруг. - Невероятно, но самым величественным сооружением у тебя и получилась Вавилонская башня, великолепные врата в новый мир, в этот божественный Сад. Черт, мне же это опять напомнило ее разрушение!... Но ты прав, все надо вернуть на круги своя, начать с одного языка, но, Малыш, с поэтического, не забудь, разрушители без него не могут, уж поверь, чем еще им ублажить душу! Я думаю, тебе это и поможет решить эту проблему, почему и ты бы начал все же с сонетов, они сами вернут их в рай, увидишь, ведь рай - это и есть Любовь, где говорить можно только на ее языке, но никак не этими глупыми и бесчувственными молитвами, за некоторым лишь исключением, хотя они тоже пытаются использовать некую ритмику, но, извини, совсем не подходящих для этого слов и смыслов. Конечно, Малыш, я понимаю, что Любовь делает людей немного безумными, даже гениев, но разве без нее возможны были бы все великие творения человечества? Нет, умы бы только и открыли Божественные истины, но ничего бы нового не создав, а ведь ты-то знаешь, с какой любовью Он создавал самих этих людей, как Ему хотелось из-за этого даже оставить их у себя навеки, настолько он был влюблен в них, хотя и понимая, что уж Он-то куда более них лишен какого-либо права выбора даже ради самих них. Только поэтому Он, обрекая и Еву на муки родов, одарил ее той Любовью, которая все это искупает! Не представляешь, как мне именно в этом было жаль мать, Лизу, ничего этого не испытавшую тогда... Ей богу, столько повидав, я даже представить себе не мог, что тут, на Земле, могло быть такое время, когда любовь стала ненавистью, перебороть которую я не смог, избрав вроде бы одну из самых любвеобильных и прекрасных женщин в свои матери, но еще не совсем осознавая силы земного зла, которые и это могли растоптать. Только поэтому я и понял, почему же Шекспир убил своих возлюбленных, которым тут не было места. Как Толстой, он не мог солгать, сделав из них веселых и счастливых мещан, плодящихся и размножающихся. Видимо, Лев понял это в Анне Карениной, хотя лишь наполовину, головой Анны, которую она лишь потеряла в любви... Но, Малыш, это не означает, что ради истины этим можно пожертвовать, потому что у самой истины нет других критериев - только Любовь, только ее Красота, которая меня и пленила в моей матери, искупив все остальное. Поэтому, когда ты будешь выходить из оптимальной модели, ты должен выйти из нее через врата простой земной Любви, но не ко всему человечеству, а к женщине, поскольку никакое осреднение не позволит тебе понять, что же есть на самом деле Любовь. Вся ошибка их мудрецов, попов и философов в том и состояла, что они не поняли главной сути человека и человечества, для чего же они и как были созданы Творцом. А Он и создавал их в Любви и для Любви самой, чем Земля и отличается от остальных миров, где разум порой намного сильнее. Только поэтому я счастливым и самым несчастным из всех покидаю эту Землю, все же познав эту Любовь, чего желаю и тебе, братец мой...
     - Да, я думаю, что ты совершенно прав, - задумчиво надломив брови, сказал Малыш, готовясь к полету и распуская свои белые крылья. - Ну, что, мой друг, летим?
     - Да, деваться некуда, - сказал тот, поднимаясь в небо на черных крылах. - Ты, кстати, не забудь объяснить Лизоньке, почему у тебя крыла вдруг белыми стали...
     - О, я бы и не подумал даже, хотя и думаю о ней постоянно, да, должен признаться, - благодарно ответил тот, тоже устремляясь вдаль на белых крылах, старясь не смотреть в глаза Ивана, все равно полные печали, потому что он уже прощался с этой планетой...
        
     Глава 10. Исцеление экзорциста
     
     А святые отцы вместе с Егором Твержаковым были всецело заняты приготовлениями к мировым теледебатам с мировым же злом, главная суть чего состояла в возне с этим великолепным троном, стоящим на возвышении в специально откупленной у главной телекомпании страны студии за дополнительные уже кейсы, которых у олигархов, похоже, было не меряно, они и мерили свои бабки этими кейсами, словно умели считать только до десяти, после чего или мозги отключались, или можно было прыгать от радости. Трон же этот был не просто великолепен, но и необычайно массивен, словно это был престол всей Земли поднебесной, хотя в нем было много зловещих с виду деталей, что и должно было соответствовать трону Антихриста. Они даже ходили в Оружейную палату посмотреть на трон Петра, но тот бы показался сейчас маленьким... Как и в любых таких теледебатах, тут было и огромное табло, на котором должны были высвечиваться цифры "за" и "против", то есть, за того или иного оппонента, причем с трона табло было невозможно увидеть, хотя это было уже не удивительно. Работали они молча, поскольку им все было ясно, а тут как раз больше всего и было ушей, да еще и самых острых в стране, хотя в саму студию, откупленную за такие деньги, никого не пускали, кроме спецов...
     Когда уже все было готово, а отец Джон занялся продумыванием своей части выступления, отец Петр пошел прогуляться по Москве, которую как бы еще и не успел разглядеть, да он уже и не нужен был тут, хотя думал он сейчас усиленно совсем о другом, и результат не замедлил сказаться...
     - Здравствуйте, отец Петр, вы хотели меня видеть? - услышал он знакомый голос среди толпы на Арбате, где рассматривал этих загадочных русских матрешек, и сразу узнал Ивана, который был в той же одежде, словно ни от кого и не скрывался. - Зайдем в кафе?
     Он предложил это, заметив за спиной группу омоновцев, пробиравшуюся сквозь толпу то ли к ним, то ли к той кучке несогласных пацифистов, но вдруг столкнувшуюся с группой странных штатских, которые совсем не нуждались в помощниках, как и те, что они, удивив особо несогласных, и начали объяснять друг другу уже более доходчивыми средствами, которые были у них в руках, под мышками, или же которые можно было схватить из разбитой витрины оружейного магазина...
     - Нет, я бы хотел прогуляться по набережной, за Кремлем, - поздоровавшись с тем за руку, сказал пастор, усмехнувшись в адрес дерущихся, вполне понимая, что там произошло, и давая понять ему, что разговор даже более серьезен, чем это происшествие, почему и начал он, лишь когда они уже в одиночестве прогуливались вдоль каменной набережной реки. - Я бы не советовал вам идти на дебаты, это ловушка...
     - Отец Петр, я благодарен вам за предупреждение, но я это знаю, как вы понимаете, - тепло ответил Иван. - Я даже представляю немного, что это за ловушка, но я должен пойти, я для этого и пришел сюда. Да, все остальное - это лишь приготовления, а мнение отдельных недругов меня не интересуют, в отличие от мнения моих друзей, сторонников. Там же меня интересует мнение всех, что полковник уж постарался обеспечить, я в нем не ошибся. Я даже поражаюсь, как такого организатора держали на такой должности.
     - Что ж, тут я могу только советовать то, что, может, сделал бы я, хотя тоже не уверен, - его ответ еще больше убедил отца Петра в его решении, - но тогда я бы хотел поговорить о другом. Надеюсь, что для вас не секрет и то, что я в какой-то мере занимался и разведкой, поэтому немного знаком и с теневой стороной всей этой политики, которой повсюду рукоплещут толпы несведущих. Одна половина рукоплещет одним, другая - другим, но в целом одним и тем же, потому что в политике любой человек не может оставаться сам собою, неизбежно становясь либо винтиком ее сложнейшего механизма, либо никем, потому что этот механизм действует веками, допуская порой и модернизации, и перестройки, но только не своей сути. Честно говоря, в религию я перешел без особых надежд, но только чтобы уйти от того, что мне, как человеку слишком прямому пусть и в своих заблуждениях, показалось просто чудовищным, поскольку там все построено на лжи и на зле, к чему я пришел уже после беседы с вами, до этого опасаясь сделать такой вывод, с которым бы уже не смог смириться, потому что сам не видел выхода. Боже, что стоят хотя бы две последние войны, которые победителями были устроены не просто из корыстных соображений, а и для того, чтобы избавиться от лишнего населения в Европе. А нынешние войны, ведущиеся из-за нефти, из-за цен на нее, из-за того же потопа, правда о чем скрывается от всех? Вы были правы, здесь, среди нас - это мировое зло, которое, хотя оно и постоянно персонифицировано, но оно уже системное, оно уже воспитывает свои винтики с самого детства, и не попасть в их число может позволить только природный, божественный дар, хотя и этих людей оно все равно использует на свой лад, даже для создания видимости, что это не так совсем, что силы добра тут независимы, многочисленны, что они могут победить это зло, которое ведь потустороннее, которое чуть ли не самим Творцом создано, почему и борьба с ним вроде бы бессмысленна для людей разумных, не говоря уж о толпе. К ужасу моему, все это же говорит и наша религия, которая тоже стала одним из его орудий, и даже главным в какое-то время... Но за что вам спасибо, так за то, что вы все же убедили меня в моих догадках, что сам Творец к этому не имеет прямого отношения, что он слишком велик, чтобы спокойно позволить всем свой выбор, даже целой планете дать его, поскольку Вселенная, все его творение застраховано неким образом от этого зла. Конечно, мои познания не настоль глубоки, чтобы понять суть всего творения, его механизмов, но сама вечность наша убеждает меня в том, что нет того мирового зла, которое хоть как-то могло бы одолеть вселенское добро, иначе бы это уже когда-то могло случиться. Простите, Иван, я не знаю, кто вы на вашем языке, но то, что вы - это не то мировое зло, что нам преподносят, я уверен, и вы мне вернули чистую веру в Творца, каким я его себе представлял с самого детства, когда мой разум еще не был омрачен познаниями...
     - Конечно, отец Петр, мы еще продолжим с вами эти беседы, я надеюсь, - задумчиво отвечал ему Иван, - но главное, вы правы насчет вечности. Вечной может быть только постоянно развивающаяся Вселенная, даже Вселенные, если говорить шире. Но как и у любой реальной сущности, у нашей Вселенной все же ограниченный ресурс для такого развития, ограниченная ли энергия, и развивайся она однонаправленно, когда-то бы это все у нее закончилось, звезды бы источили весь свет, который бы поглотил холодный хаос пустоты, и наступил бы конец света, но этого же не происходит, хотя сейчас все к этому уже состоянию и приближается. Но к счастью, энергия не просто рассеивается в пустоту, а при этом она еще и создает жизнь, саморазвивающуюся повсюду совсем в противоположном направлении, от хаоса к сложнейшим системам, вершиной чего и является разум, то есть уже высокоорганизованная энергия, точнее, даже ее разновидность, информация. Увы, здесь пока это лишь в виде человеческого разума, только познающего мир вокруг себя, но самостоятельно еще не могущего творить в целом, хотя уже способного к этому в искусствах, да и в науке. Но и там в основном все реальное делают пока лишь руки. Ему еще предстоит выйти на вселенский уровень, что неизбежно произойдет в скором времени и уже происходит, то есть, ему нужно будет выйти за пределы земного пространства-времени. Да, святой отец, вся эта информатика, все эти мобильные телефоны - это все подготовка человека к обретению нового разума, обучение пользованию им, пусть даже на таком примитивном, как кому-то и кажется, уровне. Зачем все это? А затем, что разум в себе строит ту модель Вселенной, которой она достигает на пике своего развития, после которого начинает путь вспять, к исходной точке, откуда все вновь повторится, но уже на ином уровне, которого уже достиг тот совершенно свободный разум, задающий ей уже новый путь. Эта модель и будет подобием условного лабиринта, по которому и Вселенная, и последующие существа разумные опять будут свободно развиваться, познавая и созидая нечто новое - и так до бесконечности, и созидая все это в космической пустоте, где до того сначала и будет только Слово, то есть, та разумная информационная модель. Конечно, есть и разные виды той пустоты, она есть и в каждом нашем атоме, между молекул, но вы можете теперь немного представить, какую роль играет она в эволюции Вселенной, которая может стать ничем, потом вновь всем... И это как бы два начала Вселенной: энергия ее и пустота, как бы холодная, как бы безжизненная. Но вы ведь тоже знаете, что при абсолютном нуле энергия и обретает вдруг совершенно новые сверхспособности, что и дает ей новую жизнь, но уже не на материальном уровне... Что здесь можно назвать добром, а что злом, есть ли этим понятиям тут вообще место? Даже разум ученых ваших уже понимает, что к чему, но, увы, вы сами знаете его роль в жизни общества, да и не пришло еще его время, только наступает. То же, что происходит с остальными представителями уже разумного человечества - это неизбежные следствия роста, поскольку у ограниченного еще разума собственных стимулов развития и совершенствования пока было недостаточно, человек пока еще не оторвался от зверя, поэтому у него и появились иные стимулы и весьма мощные, которые заставляют и самых тупых стремится к совершенству хоть в чем-то, хоть в богатстве, но все же стремиться! Это же заставляет их помогать развиваться и более высокому разуму, творческому началу человечества. Конечно, последствия его использования бывают ужасные, но, святой отец, не стоит сильно огорчаться, потому что Творец все это понимает и Он бы не стал просто так создавать этого грешного человека, чтобы обречь его на банальную гибель, слишком все это дорого бы обошлось Вселенной, считающей каждый свой атом, не тратя его напрасно. Но и лишить человека выбора Творец тоже не может, поскольку иначе он был бы ему не нужен, он бы все сделал сам, каждый раз делая одно и то же, заскучав после третьего шестого дня. Нет, вся прелесть тут в этом самом выборе, ради которого и приходится чем-то жертвовать. Но даже одна Сикстинская Мадонна, Джоконда ли, одна трагедия Шекспира искупают множество совершаемого зла, которое тоже что-то творит при этом, пусть и не вечное, но ныне не бесполезное, даже разрушая старые основы, старые империи. А что значат все эти слова лжи, словесное ли зло, если их энергия просто уйдет в топку на переплавку? То и значат, их в вечности не останется, они там не нужны. Вот вкратце суть всего происходящего доступным нам с вами языком, на котором я как бы и являюсь посланником той самой пустоты, чье время вновь наступает, повсюду уже загораются Черные антизвезды, которые вскоре поглотят весь этот мир для нового возрождения, но не завтра, не послезавтра, поскольку человек еще не достиг вселенских высот, вселенского времени, поскольку есть еще и менее развитые миры, и у вас еще будет много впереди земного времени, что кому-то может показаться мигом. И я уже не раз говорил, что на вашем земном языке я - то самое абсолютное зло, которому земное не может причинить никакого зла, поэтому я опять же здесь, поскольку сейчас решающее для Земли время... Я не буду вам говорить об этом, а просто познакомлю вас с одним Малышом, который здесь воплощает это слово в жизнь, и которому очень нужны помощники с чистой верой. Он в какой-то степени мой антипод: я позволяю злу разрушаться, а он добру - созидаться, что в целом взаимосвязано, конечно, но помощники нужны ему, как и он нужен им. Я же и ему нужен лишь на некоторое время... Нет, вы не волнуйтесь, он вас сам найдет, и расскажет вам гораздо больше, но это уже другое время, как вы понимаете... Кроме этого вы знаете и моих близких, кто тоже нуждается в помощи, в друзьях, в чем вы тоже сами разберетесь, да и разобрались уже, я знаю. Мама Света - прекрасный человек, дивная женщина, но ей ужасно одиноко... Кстати, хотите, я вам покажу ее подарок, который я теперь не снимаю с себя? Этой ей подарили сестры из ее ордена... Да, это так. Запомните этот крестик, вы его еще увидите... Все, брат мой, может быть, и прощайте, потому что мне пора за моим злом... Но в вечности не прощаемся, святой отец Петр! Ищите Малыша!...
     
     - Боже, сынок мой! - бросилась к нему Сталина, едва они вышли из машины генерала и сразу же увидели его, словно он и ждал их. Светлана же просто молча обняла его, потому что слезы не давали ей говорить. - Не ходи туда, они задумали тебя погубить...
     - Ну, мы им этого не позволим, сынок, - решительно заявил генерал, тоже обняв его вместе с дедом.
     - Нет, родные мои, - успокоил он их, понимающе кивнув генералу, - не волнуйтесь за меня, все идет как надо. Я просто рад видеть всех вас, и всем вам хотел бы что-то сказать, раз уж мы так долго не виделись...
     - Боже, но как же нам тебя разделить? - сокрушенно сказала Сталина, потому что сердце ее не успокаивалось.
     - Мамочка моя, не надо за меня волноваться, - обнял он ее, чуть отведя в сторону вместе с генералом. - Вы приняли правильное решение, и вы должны усыновить, но не меня, я слишком уж взрослый для этого... Ты, мамочка, знаешь тех двоих Малышей, которым в жизни так не хватает родительской ласки, а они еще слишком маленькие, чтобы в ней не нуждаться, да и останутся такими надолго. И я буду рад иметь таких братьев. А мне, генерал, не надо помогать, вы должны будете увести всех к Малышу, в его клуб - это сейчас самое главное, а те и без вас обойдутся, но в другом месте. Я это понял с нашей первой встречи... Ладно, что много говорить, если мы не прощаемся? Пойду, поздороваюсь с дедом...
     - Дедусь, ты молодец, твои статьи в Интернете что надо, ученые откликнулись, и ты уже почти стал тем Малышам дедом, которого им не хватает, они все тебя так и зовут, - тепло говорил он Семену Матвеевичу, обняв его. - Они здесь, их тут слишком много, у тебя будет большая семья, но именно духовная, как ты и писал, а сейчас это очень важно, ведь все эти ребята сироты, и это неизбежно, к сожалению... Но ты понимаешь, о чем я говорю?
     - Да, внучек, я все понимаю, как это ни тяжело, но я тебя полностью поддерживаю, я бы поступил так же, - сказал тот ему, пряча свои слезы. - Я сам сначала недооценивал силы зла, но, увы... Но мы ведь нее прощаемся навсегда? Я так и думал...
     
     - Светлана, милая моя, я сразу хотел все это сказать, но это было не очень просто, - смущенно говорил он ей, отведя ее подальше от других. - Пойми меня, на самом деле я слишком взрослый, чтобы не полюбить тебя сразу по-настоящему, что и случилось сразу же, как ты появилась там. Да, не просто все это перевести в общепринятые понятия человечества, твоей былой веры, но на самом деле тут нет никаких условностей, тут есть только любовь, для которой нет никаких пределов, запретов, грехов, и я в тебе ее сразу же увидел... Но тебе одной я должен сказать большее, хотя это и невероятно тяжело... Да, я не знаю, вернусь я или нет, но поверь, в ребенке своем я все равно буду с тобой всегда, пока мы там уже не встретимся навеки... Но для тебя сейчас главное - это он... Если что произойдет, я хочу, чтобы его отцом стал здесь отец Петр, который уже влюбился в тебя без памяти, с первого же взгляда, и он тут самый достойный из всех, я его успел хорошо узнать. Конечно, любимая моя, все это какой-то абсурд, но и ситуация сама по себе абсурдна, я даже не ожидал, что настолько...
     - Боже мой, но как же я могу потерять тебя, это же немыслимо? Я пойду за тобой! - нет, она не стала плакать, она это твердо решила, давно уже решила. - Конечно, милый, я - грешница, и ты это знаешь, но я и не думаю тут о себе, просто я...
     - Любимая, ты и должна думать о нашем Малыше, - остановил он ее, крепко прижав к себе. - Он - это я, и так всегда было, и так всегда будет, в чем и секрет вечности, который и называется любовь. Да, многие люди страдают, когда вдруг любовь в браке угасает, становится другой, забывая, что она просто переходит к их детям, что и должно быть, или иначе это и не было любовью. Мы прожили с тобой почти восемнадцать лет в любви, и теперь ты должна отдать это ему, а потом уже вернуться ко мне, хотя, Светик, я ничего не буду решать за вас с Петром. Ты сама поймешь, какое это счастье - любить нашего ребенка, дитя нашей чистой и светлой любви. Все остальное - это ничто в сравнении с этим. В чем и беда этой религии, что много говоря о мужчинах, женщинах, она почти не ничего не говорит о детях, хотя сам Творец подарил миру своего дитя, а с ним и новый завет, что люди опять не поняли, опять начали и тут искать выгоду для себя, для стариков, для ветхого слова, не терпя потому и апостола Павла. А ведь Бог ясно дал всем понять, что дитя здесь главное, а не святые, не просто ближние. И ведь даже земные творцы именно это пытались донести до всех в образах Богоматери, Богородицы, Мадонны с младенцем, в образе, который выше всех остальных в вашей вере. Это ты должна дать понять и отцу Петру, который сейчас в исканиях, но я бы не смог ему это объяснить, как мужчина. А ты сама - образ этой новой веры, и он поймет тебя. Конечно, и другие детишки не должны быть обделены вашей любовью, но у тебя иначе и не получится, уже не получается, я это знаю, любимая. Но понять, как любовь передается детям, ты сможешь только по нашему Малышу... Ну, и по его в чем-то родной, просто родной сестренке, которую ты найдешь по своему крестику, видишь, он еще на мне... Прости меня, если сам я вдруг покину вас внезапно, но тут я уже ничего не могу поделать, хотя приложу все усилия, но все человеческое зло слишком тяжелая ноша, почему и Христос, искупив своей кровью грехи людские, не смог его все забрать, да и не дело это добра, почему Он и принял такое мучение. Прости, любимая, но знай, что я тебя люблю и жду... Прощай! Мне нужно идти... Иди со всеми к Малышу, он уже идет за вами с отцом Петром, они скоро будут здесь...
     
     Он сам удивился первым в своей вечности слезам, поэтому и поспешил удалиться... Да и вечерело, и весь уже мир ждал теледебат с самим Антихристом, с представителем и воплощением мирового зла, о котором было столько всяких фильмов, но где его приходилось играть порой и самым любимым актерам, почему как-то и не верилось в то, что это то самое зло. И вдруг оно само пообещало прийти на телепередачу, да еще и публично сразиться со святым отцом, пусть и одной из церквей, но не он же сам тут был главным действующим лицом, на его месте мог быть и представитель их веры, их секты, которых было много, но мировое зло и должно было быть одним, как и сам мир, который только на политических картах делился на куски, на части. И это моровое зло даже чем-то объединяло все религии, которые так и не смогли до сих пор найти точек соприкосновения, хотя уже столько раз собирались на разные конгрессы, но даже проблема терроризма была для этого мелковата, поскольку приходилось то арабов делать террористами, то красные бригады, то коммунистов, к чему люди тоже уже привыкли, что кто-то и должен быть постоянно угрозой миру, чтобы с ними боролись власти, которые иначе были бы и не нужны, а может, властям были бы не очень нужны солдаты, даже сами народы какой-то своей частью. Но появление самого мирового зла вообще могло бы тут все изменить, на что люди тоже надеялись, потому что сколько они ни верили в своих богов, никто из них так и не удосужился явиться к ним, чтобы дать людям поверить, что есть кто-то выше их попов, царей и прочих из обычных же людей, но только возвысившихся случайно, неоправданно, потому что с них даже не спросишь ничего, а с этого-то хоть можно и спросить, а чего же так все несправедливо получается хотя бы в распределении зла, когда хорошим достается его больше, а плохим - наоборот, сплошное добро валит при жизни! Как же это так, товарищ мировое зло, почему это вы с богом тем же все неправильно делаете, почему это вы лично нашим якобы благодетелем являетесь, а не мировое добро, достающееся злодеям?
     
     По дороге к телецентру Иван слышал все эти голоса и мысли миллионов людей, хотя они еще были сырыми, еще обычными, потому что никто не мог пока представить себе то зло, его личину, в основном вспоминая религиозные картинки, ужастики, а то и гравюры Доре, даже озираясь по сторонам, а вдруг кто заметит то, пробирающееся тайком на студию, у входа в которую даже собралась целая толпа сатанистов, которых словно бы и не замечали многочисленные штатские, шныряя мимо этих, сегодня уже в открытую, во всех своих причиндалах, дожидающихся своего бога, кумира, но, естественно, как и все, не разглядев его в нем, почему он незамеченным и добрался до самой студии, сильно удивив ее работников, когда отец Джон устремился к нему навстречу с довольными восклицаниями, потому что больше всего опасался, что все знающий Иван просто проигнорирует их встречу.
   Однако, что-то в облике этого Антихриста все же смущало даже много повидавших тележурналистов, операторов со всего мира, со своими телекамерами, микрофонами занимающих большую часть огромной студии, на все голоса уже вещая в эфир о пришествии мирового зла, все же набравшегося наглости заявиться, не испугавшись даже такой своры репортеров, среди которых были, естественно, самые зубастые. О, нет, они бы и не мечтали, и не хотели сравниться с этими мировыми кумирами, всеми известными борцами с мировым злом, разгуливающими среди телестудии, поигрывая мускулами под всеми известными одеяниями всяких там Бэтмэнов, вольных рыцарей и прочих, на спинах которых всем были видны самурайские и прочие мечи, иногда даже отсвечивая из ножен чем-то сверхъестественным. К радости толпы среди них мелькали уже и отечественные злоборцы, дозорные, хотя и в немного аляповатых, маскировочных нарядах, с бутафорскими мечами, купленными на Охотном ряду, да и вообще какие-то тщедушные при близком рассмотрении, похожие, скорее, даже на киношных смазливых лакеев, с какой-то опаской посматривающих на этого здорового вполне парня, не узнавая в нем ни одного из известных актеров, политиков, что их сразу и озадачило, такое в стране случилось впервые, как-то незапланированно, не санкционировано никем, без сценария. Чем-то серьезным попахивало...
     
     
     Глава 11. Теледебаты с Антихристом
     
     - Итак, господин Иван, насколько я понял, вы и явились в телестудию как Антихрист, поскольку мы вас именно в таком качестве сюда приглашали? - с места в карьер взял отец Джон, усадив его сразу же на тот самый трон, этакий престол Антихриста, как они его называли с полковником, посмеиваясь. - Нет, господа, это вопрос я задаю для вас, поскольку сам я давно уже знаком с нашим героем, с первого его дня, даже с первого его часа явления на этой, ясно, грешной Земле, памятного теперь многим, судя по последним толстушкам, новостям СиэНэН....
     - Да, именно в таком качестве, в каком вы и приглашали, я сюда, на телестудию, и явился, поскольку в чем-то мы полные антиподы с Христом, это надо признать, - с улыбкой отвечал на это Иван, отмечая еще некоторое смятение среди репортеров, все же ожидавших иного несколько антигероя, хотя несколько даже былинный вид чисто русского парня, похожего слегка и на потомков викингов, тоже кое о чем говорил иностранцам. - Конечно, термин Антихрист имеет довольно широкий, не очень понятый вами, смысл, но я бы тут заметил лишь присутствующим, что моя компетенция выходит все же за пределы христианской религии, поэтому такое имя для меня является несколько уменьшительным...
     - А может, вы - банальный ницшеанец, раз уж выходите за пределы даже христианства? - пренебрежительно выкрикнул носатый журналист, сверля его взглядом сквозь черные, посеребренные очки. - Вы же читали, наверняка, его Антихриста, ваш манифест?
     - Вы имеете в виду слова: "Что отрицал Христос? Все, что сегодня называется христианством"? Да, Ницше - вот уж, действительно, чисто ваш, земной Лжепророк, ни то, что не вышедший из лабиринта тысячелетий, но еще глубже заведший в его ловушку и всех своих многочисленных зверей. Ницше - не философ, но он гениально показал всем, как легко можно логически, диалектически ли хитрить, творить зло и ложь, то чего нет, что не надо исследовать, надо лишь оттолкнуться, отойти от истины, сойти с горы, с неба в беспредельное поле лжи, зла; что касается и Апокалипсиса, чисто человеческого творения, но снизошедшего якобы с неба, путем, обратным Его восхождению на Голгофу; что касается и логики Ветхого завета, уходящей от истины рая, - скептически усмехнувшись, отвечал Иван. - "Пусть гибнут слабые и уродливые"! Это говорил больной и одинокий человек, внешне очень похожий на Горького... Увы, уважаемый журналист, не вам, конечно, защищать христианство от Ницше, да и не от него бы защищать, ведь он не понял, видимо, или не хотел признать как раз невероятной, чудовищной силы этой религии, сумевшей так скоро даже самых свободных римлян - я уж не говорю о покоренных теми Эллинах, Македонцах ли, до этого создавших не менее значительную империю - превратить в тысячелетних рабов! Да, и сделать это словом Христовым, пришедшим всех сделать свободными, но уже как мечом! "Где дух Господень, там свобода, - писал от его имени Павел, чаще всех, кстати, это слово употреблявший в посланиях, прежде же сказав тем же коринфянам, - для чего моей свободе быть судимой чужой совестью?". Потрясающие слова! Это и после слов Христа Петру: "Итак, сыны свободны", а пером уже Иоанна: "истина сделает вас свободными... но, всякий делающий грех, есть раб греха". Да, Петр потом опять отрекся, опять оговаривался: "...как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии". Рабы греха, рабы Божии - не странно ли? Увы, но и в Ветхом Завете это свобода, скорее, пленников, узников, слезливо поющих о ней. Иаков же и вовсе заявлял: "...судимы по закону свободы". Не абсурд ли это, господин, такое словосочетание? Или же нормально после Вавилонского, Египетского, Гитлеровского, Сталинского пленения? Странный поворот мысли, согласен, но вы, может, заметили некую тонкость в этих цитатах, потом ставшую главным и в Реформации, хоть и не достигнувшей все же никогда индивидуальной свободы Цвингли, но потому лишь, что и рабы не жаждали ее, не могли ею воспользоваться во благо, а уж особенно в России, где это лишь вседозволенность, но для большинства не нуждающихся в том? О, зря тут высокомерно заблуждается и ваш Запад, не свободный во плоти, в вещественной материи, коль та - главное для вас... Да, наивная свобода Павла тут тоже проиграла, он был воином прежде - не политиком, не левитом, не книжником, хотя и говорил, что из фарисеев. Он был наивен мудрой душой, как многие мудрецы, и после того, как Ницше именно его же в той статье и объявил "гением в ненависти", может, от соперничества, я не мог уже быть ницшеанцем никак, что я и самому Фридриху сказал бы, но не вспомнил при встрече! Парадокс, но тут он сам и уподобился христианским апостолам, врагам изначально язычника Павла! Но для него это было методологически неизбежно, что я ему и сказал! Вы что-либо хотели уточнить, уважаемый, провести, может, параллели между Ницше и Иоанном?
     - А вы могли бы, не притворяясь, не обманывая людей, как все эти из жидовского Голливуда, предстать нам в своем истинном облике?! - сгорая от нетерпения, очень ревностно, ну, из-за последних событий на границах внутри семитских земель, выкрикнула вдруг журналистка, сверкая огромными черными глазами в сторону того носатого, просто сжигающими, но уже Ивана, своим ожиданием, в суматохе даже на своем арабском языке, да еще и с каким-то диалектом...
     - Нет проблем, красавица Зульфия, но в каком бы вы лично хотели, может, в виде вашего бога зла Сэта, бывшего бога солнца? - не дожидаясь перевода, спросил с ласковой усмешкой Иван черноокую египтянку, вдруг и представ пред ней и перед всеми знакомым по древним фрескам богом с головой шакала, даже лязгнув пару раз клыками, отчего в зале раздались голоса испуга, но все же больше восхищенные, даже восторженные, получившие свое, тут же всепонимающе затараторившие в свои микрофоны о невероятных языковых познаниях молодого совсем, да еще и российского Антихриста или уже непонятно кого, буквально чувствуя, как телезрители всего мира придвигаются поближе к экранам, уже и на самого Ивана, чей облик он вновь принял, глядя совершенно иначе, что-то в нем уже не то замечая, слишком уж мужественной и зловещей была и его красота...
     - Слава Аллаху, что у него нет все же Антихриста! - воскликнул при этом более консервативный и старый единоверец Зульфии, даже чуть прикрывшей свои глаза новым, ивановским платком. - Ну, то есть, Антимагомета нет, я имел в виду, чего нам не надо приписывать! У нас Шайтан есть...
     - Конечно, раз у вас нет Христа, но и у вас много, зато, просто иноверцев, тех же необрезанных, как и для евреев, только и споривших об этом с Павлом, - насмешливо поддержал его Иван. - Вам я больше всего поражаюсь, ведь вас при ваших общих праотцах именно ваши религии и сделали врагами, почти как Каина и Авеля, на тысячи лет рассорив одно Авраамово семя! Я даже удивляюсь, почему после Авраама Ветхий завет не писался уже от Сарры и Агари, может быть, все бы сложилось иначе. Просто потрясающая вера в целом, если обобщить, особенно если взять времена Халифата! Как Ницше противопоставлял это, единоутробное, предпочитая Ислам? Может, с учетом последних человеческих жертвоприношений ваших единоверцев на Кавказе, в Чечне, где правоверные резали молодых солдатиков, как жертвенных агнцев? Я даже не говорю о заложниках, в целом ли о практике злом добиваться якобы добра, в чем вы совершенно не одиноки, согласен. Увы, господа, окровавленными руками белых одежд не надеть. "Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. И ныне проклят ты от земли", но только не от Бога, не обольщайтесь в гордыне. Ваш потолок - это земная поверхность...
     - Господа, господа, вопросы потом! - пытался успокоить и аудиторию отец Джон, одарив его все же благодарным взглядом за его жест доброй воли, о чем бы сам святой отец не решился попросить его, поскольку его слегка сбили с толку и слова того о Ницше, так странно перевернувшие все. - Простите, я бы хотел напомнить, что это теледебаты Антихриста с представителем церкви, в конце которых все телезрители смогут выразить свое отношение к спорщикам, проголосовав либо против меня, либо против мирового зла, если верить вашим же словам, уважаемый оппонент. Голосовать за того или другого вы сможете по этим телефонам, на короткие номера сбрасывая эти свои эсэмэски, но лишь когда на табло засветятся нули. До этого не пытайтесь, не получится, до этого думайте...Вы не возражаете, оппонент?
     - Что вы, это ваша студия, ваша игра, ваша и Земля как бы, вы тут и устанавливаете правила, - равнодушно ответил Иван, хотя уже многие начали набирать номера, пусть и безответно, но почти все пододвинули к себе телефоны, словно гранаты. Они бы могли и не звонить, потому что Иван уже чувствовал на себе не один миллиард взглядов, потому что миссионеры святой церкви постарались, хотя бы по одному телевизору и мобильнику на деревню, на стойбище ли даже, но выделив.
     - Хорошо, - отец Джон все же старался не улыбаться, хотя губы сами делали это, - но тогда для начала, может быть, начнем с главного вопроса: зачем вы явились на Землю и с чем это связано из происходящего здесь, о чем только и говорят теперь?
     - Что ж, это простой вопрос, - Иван тоже перестал улыбаться, поняв окончательно его задумку. - Для многих вряд ли является секретом, что Земля ваша давно уже погрязла во зле, и ни пришествия ваших богов, ни тысячелетнее якобы пленение вашего Сатаны, которое уже миновало давно, и не раз, не добавили здесь добра среди деяний человека, продолжавшего плодить и добро, конечно, но в большей степени зло, и иногда даже очень талантливо. Как говорил Павел: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю". Минувший век превзошел в этом деле всякую меру, хотя лжепророки его явились ранее, не успев даже ужаснуться делу слов своих лживых. Он и был для многих тем кратким временем торжества Сатаны после тысячелетнего пленения, но ни это, ни даже грядущая за этим катастрофа не побуждают вас, толпу, и теперь одуматься. Да, как это сделать, если даже ваши религии - это в основном религии господства на Земле зла, религии с трудом, со злыми же муками защищающегося добра, хоть и обещающие, конечно, царствие того добра, хотя бы для воинов Рагнарека, для священных ли мстителей дел земных. Но где - лишь там уже, на небе, в потустороннем раю Бога, к которому никто из святош не имеет никакого отношения, ни разу там и не побывав, даже не представляя, не осмеливаясь представлять, что же это такое, хотя кое-кто и пытался описать свои видения. Но, простите, для ученого, академика Сведенборга то его описание были слишком уж примитивным, скучноватым и по сравнению с творческой фантазией того же Мильтона, то есть, почти Данте, пребывавшего в той же бархатной анти-реальности, вседозволяющей любое зло, любую ложь, любой ли вымысел во благо... Но во чье благо в этом аду?! Или же вы не знали, что творилось в Риме не в первом веке, не при Нероне, а уже в десятом веке, при папе Иоанне двенадцатом, державшем при себе целый гарем, но насиловавшим и богомолок прямо у святых гробниц, делавшим своих мальчиков епископами, просто ли молившимся дьяволу? От злобы своей или от веры? Не зря ведь тогда и встал вновь вопрос об Апокалипсисе, вновь и вновь вставая каждый век, потому что в этом-то и не было веры Всевышнему, веры в справедливость Его, даже как судьи? С того во второй, в третий ли раз и началось ваше новое тысячелетнее заточение Сатаны, но началось с сожжения еретиков, первых тринадцати священников же в Орлеане в самом начале 12 века. Или же это и было началом времени нового небесного царствия? Кому Ницше говорил о слабости, опять рабам же, их упрекая? Или он взывал к восстанию, к революции рабов? Увы, его бестии, якобы гиперборейцы, были точно также предопределены Кем-то, просто как живущие в стороне, как другое стадо других скотов, но они должны были все решить, будучи сильнее и свободнее в чужих предрассудках... Не так ли и масоны думают о себе, плодя своих Антихристов, будучи всюду чужими? Да, а Ницше и хотел лишь противопоставить им нечто иное, даже самого себя! Увы, он все же спутал тут Христа и христианство, и евреев, распявших Его, и сделал это бессознательно, но почти так же, как то сознательно сделали апостолы Иоанны, отцы Иаковы и прочие потомки пророков и царей Ветхого Завета, его книжников и фарисеев, создавших такую новую мышеловку, за сыр которой жертвы готовы и сами платить, как тот же Ницше, заплативший и своей мудростью. Но абсурд был и в другом, церковь уже от отупения златом, мирским, от свободы от отечества, от смятения ли своими реформациями, потом так и не могла объяснить землянам свои же тексты, свои же пророчества, предопределения, предписания ли, доходя до того, что святой Иероним счел, что у одного только Откровения Иоанна может быть семь интерпретаций, из-за чего тут и приходится вмешиваться уже якобы лжепророкам, имеющим право ошибаться, не зависящим от Папы, от доктрины, ну, раз уж сами нынешние пасторы, ярко рассуждая о чечевичной похлебке будней, тупо молчат о вечном, недоступном и пастухам, тоже щиплющим травку, любящим ли самого ближнего к себе на сей момент... Или не так было и задумано? И с чем же новым я к вам явился, чего вы не знали?
     - Но не вам же, Сатане, Шайтану ли, учить нас добру?! - гневно выкрикнул седой журналист из зала под слегка лишь, публично осуждающий взгляд отца Джона.
     - Простите, но я и не собирался вас ничему учить, особенно, переучивать, я, в отличие от Торквемады, вовсе не хочу считать вас всех стадом, поскольку я - не пастырь, не мессия, даже не миссионер, - с горькой усмешкой ответил ему Иван, - и вы правы, я - даже не Антихрист, я и есть, скорей уж, тот ваш Сатана, Люцифер, и при рождении моем тут зажглась, но Черная звезда, и пришел я, чтобы забрать все зло, всех злодеев из вашего мира, а уж как - это вы сами решите, пытаясь сражаться со мной и на мобильниках, не для того, правда, предназначенных.
     - То есть, вы пришли просто уничтожить, истребить жестоко все зло, всех якобы злодеев и грешников на Земле, Божьих детей, если сказать другими словами, ну, как и Сатурн пожирал своих деток, - уточнил отец Джон, не очень довольный его признанием, потому что сам бы хотел его обличить во всем этом, но не решался почему-то, не хватало ему духа, - но, естественно, по-своему, по-злодейски, и видя это зло, не так, как, допустим, видит христианская церковь, святая инквизиция, даже другие религии, не так ли?
     - Так ли, так ли... Если зла не останется здесь, то можно и так сказать, - не возражал Иван, усмехаясь его хитростям. - Что же касается видения зла, то вы тоже правы, мы вообще видим само зло совсем иначе, считая его земным исключительно творением, относя и якобы наказание за зло к злу же, причем не только в деяниях, но, главным образом, во всех ваших принципах, буллах и трактатах, опусах, начиная с Библии, где заповеди говорят одно, а дела - иное, где вы даже бога вашего сделали чуть ли не главным злодеем, первым инквизитором первого же человека, беря уже с него пример в жизни, как то и сделал первым ваш святой Августин, что продолжил святой Доминик, духовный отец настоящей инквизиции, ужасом которой стал потом, в новом тысячелетии, Фома Торквемада, возненавидевший завоевателей Испании из-за мавра, с которым сбежала его возлюбленная, превративший потом инквизицию в настоящий бизнес, что продолжили последующие инквизиторы, даже ваш Сталин, лишь прикрывавшийся идейкой. Все было банальней, все крутилось вокруг еврейского Золотого тельца, как теперь - вокруг арабского, тоже семитского, но уже Черного золота, не дающего покоя ни Кавказу, ни Балканам. Творец одарил этот свой народ тем золотом, тут ничего не попишешь, и при всех их жутких распрях, эти два золотых копыта и держат ныне ваш мир...Но в Библии же именно небесным ангелам вы приписываете и первую мировую, даже вселенскую войну, после которой и все земные оправдываете, если вы побеждаете, хотя вы всегда и побеждали в них, раз это были ваши войны, не говоря уж о том, что и все внеземное вы разделяете на сферы добра и зла, вынося буквально приговор всей Вселенной со своей крохотной песчинки, словно вы сами и являетесь богами или хотя бы говорите от их имени, пробудившись лишь недавно от сна разума. Откуда такое высокомерие, мне-то, конечно, понятно, хотя у вас к тому и не было причин, ведь вы всего лишь вкусили плода с древа познания, но никак не самого знания, поскольку для оного нет этих понятий даже в ваших науках. Где там зло или добро? Только у Ницше? Да, ведь познавать же можно что угодно, особенно творимое самими же, как бы рефлексируя, нисходя, принижаясь ли. Однако, здесь, на Земле, мы вынуждены согласиться с вашей трактовкой зла, с тем же особенно Ницше, наиболее гениально и честно его описавшим, но поскольку иного вы и не знаете, и именно оное зло мешает вам жить нормально, разумно. Но только лишь в видении этого, вашего зла, мы более последовательны, как бы логичны, и не учитываем никакой целесообразности, никакой мотивации, никакой талантливости, никаких перестановок аргументов, и все, что подпадает под понятие вашего зла - это ваше зло, будь то зло победителей или побежденных, виновных или судей, критиков или защитников. Но опять повторю, вы и это сами решите в итоге...
     - Да-да, вы правы, телезрители сами проголосуют, и мы увидим воочию, какова точка зрения человечества на этот счет, - все же незаметно усмехнувшись, сказал отец Джон телезрителям и, естественно, пользователям Интернета, в некой надежде на всеобщее понимание. - Однако, господин Иван, хотя вы и повторяете, что право судить - за нами, но все же вы невольно берете на себя роль Верховного судьи, решая, что же является злом во всех его проявлениях, в расширительном толковании, хотя мы и знаем, что Страшный суд будет вершить после падения и зверя, и лжепророка в огненное озеро, но именно Сидящий на белом престоле, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места. Апостол Иоанн, ясно, почему не любимый вами, в своем откровении видел и мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом все же. И судим там был Им же каждый по делам своим. Сплошные противоречия, даже в том, что виновные, грешники ли, будут вдруг судить себя сами, имея на то и прежде все возможности, но хотя наших судей вы лишаете этого права огульно. Увы, ведь даже когда японские самураи делают себе харакири, они знают, что превратятся в неприкаянных духов за самоубийство, но делают это сознательно, чтобы в таком виде и мстить после смерти обидчикам. Бог же не давал им, нам ли всем права самосуда...
     - Можно ли дать вам право судить самих себя, если вы, начиная с Каина и Авеля, взяли на себя его? - с улыбкой тоже спросил Иван его. - Вначале судили они оба, кто из них более достоин Бога, а потом Каин уже судил за это брата своего. И Ной ваш судил насмешника своего, не сокрывшего правды, но не осудил других сыновей лицемеров, сокрывших правду и понявших сразу же ее опасность и ненужность тут, где отец проклял за нее на их глазах сына Хама и потомков его невинных, уподобившись в этом Творцу, что делали после него и все судьи ваши, и пророки, и цари, осуждая и проклиная целые народы, другие религии. И каждый из вас постоянно судит других, хотя и говорили всем: не судите, да не судимы будете. Не это ли абсурд? И не очень любимый вами апостол Павел писал: "закон производит гнев, потому что, где нет закона, нет и преступления... Кто ты, осуждающий чужого раба? Пред своим Господом стоит он или падает; и будет восстановлен, ибо силен Бог восстановить его." Но не только ваше мирское право, а все ваши религии делят людей на верных и не верных, виновных и невиновных, и право карать врагов своих вы присвоили тоже себе, врагам тем врагов, попутно, всуе, вспоминая тут и Его слова о некой любви к ближнему. Но как лживо они звучат у подножия аутодафе! О, да, фараоны, цари, государства ваши потом узурпировали это право судить других. Но на каком основании, почему вы не оспариваете? Не за познание ли добра и зла Творец изгнал и вас из рая небесного? Или трон и это искупает? И всю свою жизнь вы и построили тут на разделении добра и зла, и, как и ваш Ницше, критикуя одно зло, вы создаете другое, но почему-то его лишь одного обвиняя, единственного то не скрывавшего от всех, честно все сказавшего. Что нового я тут сказал для вас, напомнив лишь о праве каждого человека на свободный выбор? И даже сейчас не суд ли это неподсудного вам, но по вашим же канонам, не суд ли это невинного виновными?
     - Да-да, и судьи кто? - выкрикнул было бородатый репортер в рясе, но зал его не поддержал, да и крикнул он не в микрофон, где его переводили заносчивые соотечественники. Да и в зале всех просто бесила такая самоуверенность мирового зла, присвоившего право судить их, порой самых высокооплачиваемых судий, могущих и королям, и президентам высказать открыто, на весь мир, свое фе! А тут какой-то Иван и даже не царевич! И нет, чтобы сказать что-нибудь этакое, познавательное про своих бестий, чертей, вампиров, которые уже достали всех, каждый раз угрожая только нашествием, так, нет же, еще и поучает!... Точно, лучше бы Соловьев вел дебаты, тот хотя бы секундантов или свидетелей пригласил, тех же Иеговы хоть, таких уж зубастых и подкованных... Католики тут явно проигрывали протестантам, даже православным хозяевам....
     - Простите, господа, но я вам сразу сказал, что и не я тут судья, а сами люди, - напомнил коллеге из другой церкви отец Джон, все же довольный поддержкой зала.
     - Что же касается Суда Господнего, то самому ли Творцу судить творение свое, признавая тем его несовершенство после седьмого уже дня? - продолжил Иван. - Есть ли за что Ему судить детей малых, истинно творений Его, которых еще не коснулась ложь человеческая? Не Христос ли опять говорил вам: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными... но всякий, делающий грех, есть раб греха; но раб не пребывает в доме вечно: сын пребывает вечно"? Какой еще суд вам после этого нужен, не слишком ли много чести для рабов - предстать пред Всевышним с грехами лишь своими? Одно вам скажу от себя: ни лжи вашей нет в природе, ни зла вашего нет на небесах, и потому нет вам туда пути с этим грузом - не обольщайтесь, это все от гордыни, не с чем вам туда идти. Ложь, зло ваше - это все прах, и ему тоже в прахе место. Никогда бы Творец не принял дыма от жертвы, в которую Авель принес Его же созданий невинных, за достойное Его благодеяние. Как можно Творца отблагодарить, добиться его милости убийством его созданий? Не так ли и Каин поступил, но в гневе, а не с благочестивой улыбкой? Но кто же говорил: "Всесожжения и жертвы за грех не угодны Тебе"? Вы сами судили себя своей жизнью и все вы знаете свой приговор: огненное озеро вместе со смертью вашей и адом вашим. Другие же из вас тоже сами себя вписали в книгу жизни своими делами, и разве достойны общего суда невинные? Или вы в этом и хотели бы равенства, справедливости, пренебрегая ими в жизни? Но достоин ли хотя бы убийца деток малых находиться с ними в одном здании суда, быть там на равных с ними до приговора? Или вы и тут на его презумпцию невиновности надеетесь? Достоин ли ваш олигарх сидеть на одной скамье подсудимых с миллионами им обворованных? Нет! Это право не купить кейсами. Каждый достоин своей скамьи, своего трона...
     - Ну, вы посмотрите-ка, да это же прямо второй Христос по речам своим! - возмутилась одна из журналисток, давно уже держа одной рукой крестик перед собой, почти как микрофон. - Вы о делах, о делах своих, о злодеяниях своих скажите!
     - Нет, уважаемая, я - совсем не Христос, которого, однако, и вы не поняли, и некоторые апостолы поправили, не жизнь, а смерть его сделав основой веры, что и Он знал заранее, почему и пошел на это, так как иного бы и не приняли ни толпы, ни цари. А потому я уже пришел сюда лишь за своим, но не за Христовым, не путайте этого, - усмехнулся на ее слова Иван. - Нет, барышня, не просто за грехами и грешками вашими, но за самими грешниками, хотя и вместе со всем злом вашим, на которое более всего и щедры ваши так называемые средства массовой же информации, хотя это никакого отношения к самой вселенской информации не имеет, все это порождение вашего же спящего разума. В истинной информации лжи нет и не может быть, потому что сама информация не бывает ложной, это абсурд! Вы же все намного страшнее и последних войн, убивавших только плоть миллионов, поскольку вы убиваете души живых миллиардов, но тут же рядом выступая и судьями убийц, и чуть ли не спасителями человечества, как раз и являясь теми самыми лжепророками, то есть, моими же якобы подопечными, разнообразием и множеством коих я был даже поражен. Надеетесь на прощение апостола Иоанна: "Всякая неправда есть грех, но есть грех не к смерти", который можно замолить? Зря надеетесь, зло и ложь - главные обвинения вашему миру, главные свидетельства его абсурдности и чудовищности! Суть же моих тут дел невероятно проста: да, я - зло, но никто из вас не сможет сделать мне зла, как абсолютному уже злу, хотя еще до рождения моего пытались это сделать, о чем вы и писали, и читали, насколько я знаю. Увы, это дело, против коего все ваши дела бессильны. И сейчас вы все вместе взятые не сможете этого сделать, хотя в этом и суть наших теледебат, насколько я тоже знаю, потому что мне, к несчастью, известно все зло ваше, начиная с намерений, знать которые нет никакой радости, я бы сказал. О, я понимаю ваш вопрос и вас, вы бы и предпочли мне Христа, все же надеясь на Его доброту, на милосердие Его, в чем были бы совершенно правы, но Он не к вам придет на этот раз и пришел уже, может, но вам не дано этого знать, вы не достойны его лицезреть, вы его никогда и не видели, даже в первое пришествие, даже в слове, если и видя, то лишь одну плоть. "Слово же о кресте для погибающих юродство есть". Может, вы, как и ругатели у Петра в послании, спросите: "где обетование пришествия Его? ибо с тех пор, как начали умирать отцы, от начала творения, все остается так же", - так я и отвечу вам прямо: нет его для вас, обетования того! Увы, эти жестокие слова мне и приходится произносить, но на то я и есть ваше абсолютное зло, не знающее для вас других слов. Да, это я говорю всем вам и сидящим по ту сторону экрана, кто знает, к кому я обращаюсь...
     - Да, все почти по апостолу Павлу: "Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек?". Странное единомыслие, не правда ли? Простите, мой оппонент, но вы даже немного упредили и мой следующий вопрос, - перебил его отец Джон, стараясь все же контролировать ситуацию в перевозбужденном зале, поскольку не он был его главной аудиторией. - Я же и хотел спросить вас по простому, понятно уже для всех, о том, что, если наша система неверна, то виновны ли в этом миллионы и миллионы простых людей, верующих и заблуждающихся, которые вынуждены обстоятельствами жить по законам нашей пагубной системы, в оценке которой я с вами частично даже согласен? Все же не церковь, но власть и все ее институты держат народы свои в темноте и бесправии и в чисто корыстных целях, с чем вряд ли будет спорить и любой здравомыслящий человек. Да, и здесь мало что изменилось со времен пришествия Христа, хотя он и искупил наши грехи своей кровью, в отличие от ваших намерений, как я понял опять, раз уж вы так неуязвимы... Но какова тогда вина и ответственность этих темных, пребывающих в заблуждении, в которое они впадают уже в малом возрасте, едва коснутся темных сторон нашей действительности, что теперь очень просто сделать через тот же Интернет, распространитель разврата, похоти, насилия?
     - О детях я уже сказал, мое мнение тут неизменно, но это вас и не касается, это не ваши, это Божьи дети, в отличие от вас, кто, извините, детьми Божьими уже давно перестал быть, что бы вы о себе ни писали в святых текстах в преклонном возрасте, а все именуясь детками. Смешно! - твердо заявил Иван, похлопывая по подлокотникам своего трона. - Что же касается не детей, а всех остальных, считающих себя взрослыми, порою и осознающих себя темными, серыми ли, на что и списывают свои почти предопределенные грехи, если под руки не попадется какой соблазнитель, искуситель... Хоть писал им и апостол Павел: "И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего", но и это был глас вопиющего в пустыне, хотя все они должны были знать, что право выбора было дано каждому человеку с рождения, но, понятно, что за исключением такого же права другого человека. И все делали этот выбор сами, спеша лишь назвать его вынужденным, невольным, безысходным. Но никто больше, кроме них, за этот выбор не отвечает, потому что даже узурпатор этого права отвечает уже за это. Конечно, проще всего оправдать каждому свой грех самым первым грехопадением, да еще и обвинив в этом Первоматерь человечества, что церковь старцев всем и подсказала. Всем грешникам нужен виновник, и если его нет, то его придумают, создадут, хотя и в жизни их предостаточно, но то порой опасно. Но самому-то греху нет оправдания, он все равно таким остается, хотя по моему уже убеждению не все грех, что вы грехом считаете, но и то грех, что вами таковым не считается зачастую, что с себя исповедью ли снимаете, другой ли индульгенцией. Или ваши отцы инквизиторы не знали первой заповеди "Не убий", сжигая людей на крестах и в печах лишь без публично не скрываемого сладострастия Неронова, но так же воспитывая зрителей совсем другим заповедям, просто заполонившим весь предыдущий век убийством и развратом? Или ваша церковь восстала против коричневой чумы, или та не питалась тибетским духом? Увы, святой отец и господа зрители, если пытаться тут разбираться, то можно лишь еще больше запутать этот уже Гордиев узел, с коим, вы знаете, как поступают. Да, вы правы, отец Джон, не стоило вообще говорить о моем понимании зла, это я лишь для вас пытался сделать напоследок, хотя это и не моя задача. Моя же задача и состоит в том, чтобы полностью избавить Землю вашу от моего, как вы сказали, зла и от моих злодеев, но не судить их, не взвешивать их грехи на весах, потому что зачем нам взвешивать сами гири греха. И зло ваше не стоит взвешивать, оно все равно - ничто для меня. Я ни от кого лишь ничего этого не скрываю, и каждый знает, о ком я это говорю, даже злобствующие втайне, даже только в слове, даже лишь играющие это, как чужую роль. И даже вы, святой отец, все это сами знаете, хотя и не понимаете, может, и я бы сказал это и без вашего наводящего вопроса. Да, настал момент последнего и страшного суда, но вы все сами будете судить себя. Ваш суд - это Совесть, которая вдруг очнется в ужасе и погонит от себя Зверя...
     - Если честно, мой оппонент, то как и Лжепророк, что тут подметили в зале, вы все же пытались ввести нас в заблуждение даже словами из священного писания, рассуждениями о справедливом возмездии, но это вряд ли кого из слышащих удивило, мы этого и ожидали от вас, коего, возможно, некоторые слушатели и дождались как раз, и по этим противоречиям и узнали, но я не буду делать выводы за них. Господь всем судья, вряд бы вам это и удалось, если бы вы даже заявили на это претензии, что вы, видимо, сами осознаете и постоянно подчеркиваете. Правы вы и в том, что вынося оценку вам, человек как бы и себя самого оценивает, судит. Однако, как и договорились вначале, чтобы нам уж не обманывать наших телезрителей, мы должны сперва все же дать им возможность свободно высказать свою оценку сторонам этого спора, как бы тайным голосованием, не боясь расплаты за свое мнение. Вы же не будете возражать, раз уж согласились вначале? - прервал его отец Джон немного нервно, слыша, как и все, какой-то шум за стенами телецентра, и давая знак полковнику готовиться включить табло...
     
     
     Глава 12. Конец Анти-информации
     
     Ясно, что никто не знал, что в это время уже во всем земном информационном лабиринте начали действовать не вирусы, а так называемая вакцина Малыша, которая не уничтожала процессоры, программы, а просто прививала мировой информационной системе, совершенно больной, зараженной злом, развратом, корыстью, ложью, иммунитет против любого зла и лжи в любом их проявлении.
     - Вы сами понимаете, что математическая логика системы совершенно безразлична к переносимой, обрабатываемой ею псевдоинформации человечества, которая в подавляющих случаях к логике машины не имеет никакого отношения, воспринимается той в виде букв, цифр, символов и даже звуков, которые сами по себе истинны, будь эти буквы еврейскими, арабскими, уже кое-что нам намекая по поводу самих истин, - рассказывал он своим друзьям еще до этого. - Увы, железная логика работает только в схеме, а в самой информационной системе, в ее алгоритмах, программах, ее уже нет, ее уже собственные бактерии способны переваривать что угодно, почему те же вирусы так легко ею воспринимаемы. С другой же стороны, машина совершенно не могла различать свою духовную пищу, ее интеллект не работал. Однако, заметьте, что в нейронах даже крыс не простые аминокислоты работали и прочее, а в обработке, передаче информации участвовали самые сложные алгоритмы РНК! Конечно, железо мы пока не заменим, но переобучить программы вполне реально, если и вирусы их могут уничтожать, проникая в них. Наши же вакцины, как бы ослабленные вирусы, не уничтожают программы, а дают им возможность перестроиться для защиты от всех этих болезней, которых не может быть, не должно быть в здоровом организме. Да, кроме образцов этих вирусов, нужно посылать им еще и сам алгоритм формирования системы защиты, иммунитета, поскольку такого там нет, и сами инъекции приходится делать подкожно, взламывая их системы защиты, наиболее мощные как раз вокруг настоящих раковых опухолей всякого рода секретных сайтов. Но зато теперь уж программы будут железно защищены и от всяких разрушающих хоть что-то полезное и здоровое, вирусов, как и от самого разрушения. Раньше они не были чуждыми, потому что система была полна всего разрушающего мораль, нравственность, всевозможного зла во всех его обличиях. Теперь же она будет защищена от любого зла без исключения. Вот смысл информационной вакцины в общих чертах. Конечно, после этого и "железо" перестроит свою логику, поскольку в нем уже тоже не будет понятий истина-ложь, там будет нечто подобное "знаю - не знаю", но это потом, потому что сейчас железо знает столько лжи, хотя ее и нет вроде в природе, но это, увы, не критерий. До появления человека тут много чего не было весьма полезного и приятного. Однако, заметьте, что "не знаю" - это совсем не приговор, а лишь повод узнать... Так, а теперь мы запускаем вакцину, поскольку передача уже подходит к концу...
     Да, пока он не стал трогать информационной системы телеканалов, дав им фору, и его вакцина устремилась к программам и сайтам банковских, государственных систем, взламывая их без проблем, после чего те уже сами начали очищаться от никому не нужной псевдоинфомации о деньгах, госсекретах, от всяких досье и компроматов, практически оставаясь пустыми, поскольку чаще всего там ничего полезного для всего человечества и не хранилось. Исчезали названия органов, министерств, имена владык, агентов, магнатов, все системы вооружения, госбезопасности, сведения о гражданах и прочее... Подобное происходило даже с игрушками, хоть там все и было ненастоящим.
   Забавнее всего было бы смотреть на порносайты, на которых откровенные акты вдруг начинали напоминать некие пасторальные любовные игры на райских полянках еще до книжного грехопадения, из которых просто исчезали стыд, похоть, и все становилось красивым и естественным, что не надо было прятать даже от Всевышнего ока...
     
     Трудно сказать, каким образом, но всевозможная ложь исчезала из множества исторических, религиозных и прочих сайтов, если то не было мифом или сказкой, а выдавалось кем-то за истину. Понятно, что излечивались не отдельные сайты, а в целом программы их обработки, поэтому система могла проанализировать всю мировую информацию по любым вопросам, очищаясь от местничковых домыслов, заблуждений, фальсификаций...
     Не столь сильно пострадали сайты по художественной литературе, особенно по искусству, где фантазии творцов никакого отношения ко лжи и злу не имели, где пропадала лишь бездарная пошлятина, зло и насилие, что вряд ли кто счел бы потерей, хотя большей частью система и тут выступила в роли некоего редактора, которого некоторым ее авторам явно не хватало прежде. Странно, даже сами маты не исчезли, а пропал куда-то лишь их пошлый смысл вместе со всей пошлятиной, как таковой, в основном и проистекавшей от бездарности.
     Невероятно оскудели сайты политики, прессы, поскольку объем информации тут был огромен, а языковых и мыслительных проблем у системы не было - она могла проанализировать непредвзято все в мире сразу...
     
     Естественно, что следом за этим начали просто рушиться и все мировые системы, построенные на этой не нужной никому информации, хотя это мало кто заметил, так как почти все давно были прикованы к экранам телевизоров, да и трудно заметить исчезновение того, чего и не было в жизни, к примеру, границ государств, автономных областей и прочего... Это все важно было самой информационной системе, а также ее пользователям. Да, тысячи и тысячи товарищей майоров, информационных ли часовых тут же забили тревогу по каналам боевой готовности, породив тут невероятный хаос, но лишь среди своих же служб, до которых сейчас никому не было дела, поэтому недремлющие ястребы разных стран и держав своего не упустили, дорвались наконец-то, дождались часа "Ч", да еще и под таким телесоусом!
   У всех были и резервные системы пуска, оповещения, и они не упустили этой возможности, понятно, что не имея возможности думать о последствиях ястребиными головками с одной извилиной - от фуражки, а тем более, все же догадываясь запоздало, что отвечать уже будет не перед кем... Нет, никаких сведений о противниках они уже не имели, спутники-шпионы транслировали какую-то музыку, Битлов, похоже, что, они, ясно, могли проинтерпретировать только обратным образом: отсутствие информации было явным признаком скорого присутствия врага! Ястребы вмиг вспомнили славные времена цезарей, самостоятельно решавших судьбы мира, а это невероятно опьяняет!
     
     - Малыш, а это не опасно? - все же усомнился Савелий, стоя за его спиной.
     - Нет, друзья, ведь он знает, что делает, - успокоил их тот. - Это даже не наша проблема, мы тут, скорее, решаем будущие проблемы. Но поймите, что дело тут не только в самих людях, но и во всех этих системах зла, которые тоже не должны остаться. А на что они еще отреагируют? На его слова? Нет, только на это, если мы отнимем у них единственную связь с этим миром - информацию, потому что других нет, они совершенно чужды этому миру, это они и есть тут инопланетяне, тоже превратившие Землю в планету зла, готовые воевать и со всей Вселенной, чувствуя звериным инстинктом, что они и ей враждебны, что они и ей чужды, как в целом некие иноспэйсы этого мира света, у которых лишь лапы коротковаты. Увы, никакие доводы, убеждения на них не действуют, потому что это их вера - в бога зла, коего они и не считают дьяволом, что вы! У них в головах весь этот мир перевернут с ног на голову, поскольку они из другого. Более того, друзья, многое из того, что они навязывают нашей системе, это самая настоящая Антиинформация, которой нет в природе, но которая ими так тесно переплетена с истинной, что мало кто отличит, опять и опять веря тому самому искусителю! Другое дело, что они пока не знали, что у самой информации есть ко всему подобному иммунитет, которого пока не было у этой системы, все же созданной на основе другой логики, хотя и существенно измененной в математической версии, но не решавшейся совсем от той отказаться из-за традиций и не очень серьезного отношения вроде бы к мелочам: важно ли как называется? Но вы сами знаете, какую роль у математиков играют буквы, но они словно забыли, что здесь им более всего и приходится сталкиваться с буквами и словами, несерьезное отношение к которым и дало себя знать в работе над искусственным интеллектом, хотя и здесь надо было сразу отказываться от этого эпитета и не творить Франкенштейнов. Искусственный интеллект - это как раз раздолье для искусственной же Антиинформации, и порождающей всех эти Антихристов, лжепророков и тому подобное. Поэтому освобождение от лжи, от Антиинформации, от зла - это ведь совсем не зло, в чем они пытаются и его обвинить, к чему любое зло сразу же апеллирует, прикидываясь невинной овечкой! А опасность, Савелий, заключается в обратном - если это все останется здесь, хотя бы капля его яда, хотя бы ложка его дегтя, что отравит все остальное, как то и произошло с самого начала. Простодушные Адам и Ева просто не могли принципиально заподозрить искусителя во лжи, пока еще не знали ее, но как только познали первое "не", так все сразу же у них изменилось, и они уже заподозрили Бога в этом! Оставь мы хоть что-то из этого даже в виде условного названия чисто машинной операции, как при ее-то скорости мышления все вернется на круги своя через мгновение. Не должно быть в нашем языке даже слов таких, даже сочетаний таких звуков, пусть даже с другими смыслами. Это наша с вами задача, ну, а в реальности - это уже его миссия, которая, поверьте, намного тяжелее во всех отношениях, хотя смысл вроде бы тот же самый. Я представляю сейчас прекрасно, что он там чувствует, даже всецело осознавая свою правоту! Ей богу, друзья, в моральном плане распятие куда легче, хотя, конечно, боль от людского непонимания тоже невероятно тяжела, боль за них, а не за себя! А легко ли было Творцу отправить свои создания в этот мир? Невероятно трудно, хотя у человека была не самая тяжелая участь, точнее, миссия, во Вселенной. Но каково карать, каково судить? Это человек с легкостью мог сделать и самого Творца, и Христа судьей и мстителем, и карателем, судя обо всем этом по себе, не догадываясь даже, а что же эти его слова могут означать для добра, для которого они почти смертельны! Нет, простите мне, конечно, эти эмоции, но я просто сейчас сильно сопереживаю Ивану, прекрасно понимая, что все это для него означает, хотя он и невероятно мужественный... человек. Да, человек, здесь, среди нас, он сейчас человек, потому что ангелом тут быть просто невозможно, слишком уж неординарны и вы сами, и ваша судьба, что все прекрасно понимают, почему и столько внимания к человеку, будущая миссия которого невероятно важна для всей Вселенной, для вечности, чем уже никто не имеет права рисковать, ни у кого тут свободы выбора, каприза ли нет и в помине. Это Закон, который невозможно не исполнить, как законы государств, Моисея ли, касающиеся каждого лично. Здесь же это касается не только миллиардов людей... Да, поэтому только я так и эмоционален, ну, не совсем привычно, но мне даже представить себя на его месте невозможно, и я даже завидую ему в этом, ну, потому что сам на это не способен, на зависть. Поэтому запомните эти мгновения, чтобы понять, а ради чего все это, что все то просто невероятно важно для всех нас, становящихся ответственными уже не только за свои судьбы, не только за самих себя. Да, вы пока еще пионеры, главная миссия выпадет уже на ваших потомком, но какими будут они - это уже зависит от вас. Конечно, мы еще дети, мы еще играемся во все это, и тут я с вами ровня, чего скрывать, но впервые за тысячи лет существования человечества именно дети и становятся ответственными за все и именно в вашем лице, поскольку для ваших деток это будет уже обычной игрой в добро, а вам все это нужно будет осознавать, сравнивая уже и с неким прошлым, но еще и оставаясь при этом детьми, что кому-то бы показалось немыслимым, но только не нам! На самом деле мы способны и на большее... Все, друзья, забудьте мой пафос, мою серьезность, это все связано лишь с ним, с моим... братом, даже больше, чем братом... А теперь возвращаемся к нашим играм... Приходит пора лечить и всю систему уже целиком, но вернемся к дебатам...
   - Не плачь, Малыш, - тихо сказала Светлана, крепко обняв его и прикусив до крови губу...
  
  
     
     
  
  
  
     Глава 13. Сидящий на престоле
     
     - Нет, конечно, я об этом же и говорю, - с улыбкой ответил своему тезке сидящий на троне Иван, глядя перед собой во все сразу объективы камер взглядом, пробирающим всех до самых темных глубин их души, поднимая там вихри, а иногда и легкий ветерок, кое-где же проносясь свирепым ураганом, хотя и там бы предпочитал видеть лишь штиль космической пустоты, но до этого Земле было еще далековато, да и не было этого в его задании.
     Все же это было чуждо вселенской пустоте, полной света, им невидимого, все это предназначалось иной, преходящей пустоте внутри их небольшого материального мирка, покидаемого светом животворящим, который и необходимо было компенсировать, хотя бы вернув растраченное попусту. Увы, он уже ясно видел, как все это будет вскоре сжато невероятными космическими силами и обращено в ничто, почти в точку. Лишь поэтому он все же пытался им сказать нечто иное, чем они все от него ожидали, но сразу же осознал бессмысленность этого, им этого не надо было, они бы этого не поняли, вся жизнь их убедила в обратном, отчего ему даже скучно было беседовать с этим пустым мыслью залом, если не сказать более.
   Такого скудоумия он не ожидал от этого мира многих известных мудрецов, эпоха которых словно метеор уже погасла в их небесах, опять оставив там сплошной мрак средневековья, даже более темный после их яркой вспышки, озарившей и некоторых царей, но лишь ослепившей плебс, от оракулов и жрецов которого и трудно было что-то ожидать.
   Идеология, философия этого мира уже ступили на грань собственной смерти, в ужасе осознав свою абсурдность, как за последнюю соломинку хватаясь за небожественную любовь к ближнему, но превратив его до этого в ничтожное, развращенное существо, блеском чужого злата еще и зараженное золотухой, лишь более грамотное, нежели плебс Рима, теперь нуждающееся в более изощренных зрелищах с его собственным участием.
     Невероятно рад он был, что прежде все же успел пообщаться и с другими, пусть и простыми людьми, которые могли и его в чем-то просветить, хотя, увы, он-то не к ним пришел, а, вот, к этим, просвещенным бездарям, сделавшим и всю культуру подобием своей пестрой и хаотичной толпы пожирателей чипсов и клипов, не говоря уж о тех, кого и темные века не удивил своим присутствием. "Увы, все это Босх, все это Брейгель, хотя, надо заметить, в более изящном телесном обличье, сама природа здесь немало постаралась для будущего, словно бы даже вернув их плотью во времена Античности", - не мог не признать он даже совсем без скепсиса, что его слегка взбодрило.
  
   - Но только, отец Джон, оппоненты - это не мы с вами, как вы правильно заметили, оппоненты здесь я и почти все вы, большая, к несчастью, половина всего человечества. Это ужасно, но ничего не поделаешь, ваше зло оппонирует лишь мировому злу, но не добру, это вы должны все понять. Никогда добро со злом не воевало, воевало тут только зло со злом же...
     - О, нет, святой отец, а зачем вы пригасили нас сюда?! - возмутился вдруг один из популярнейших киногероев, всю свою карьеру только и воевавший с этим мировым злом перед телекамерами, хотя и получил уже свой гонорар за битву в виде кейса, но вдруг почувствовав в себе некий внутренний, бесплатный позыв, подсознательный ли возглас далекого прошлого, который ранее они все пытались изобразить перед видеокамерами разного рода напряжениями лицевых, особенно, челюстных мышц... - Позвольте уж нам сперва сразиться с мировым злом, показав ему, как говорят русские, где раки загорают! Или вы, Сатана, боитесь?!
     - Что вы, мальчик мой, разве можно бояться того, чем надо лишь восхищаться на сцене? - с усмешкой сказал ему Иван, вдруг сильно повзрослев в душе, но не заметив этого. - Только вас, борцов со злом, тут гораздо больше по количеству, поэтому вы уж решите сами, кто будет со мной сражаться первым... Учтите лишь, что это уже настоящий бой начался!
     Слова эти произвели впечатление на присутствующих, операторы мигом отодвинулись со своими телекамерами вглубь зала, тесня своих репортеров, освобождая место для вселенской схватки... Они не зря спешили, потому что послушные, словно марионетки, всемирно известные киногерои и даже киногероини в каких-то ужасных масках, в боевой ли раскраске, на ходу доставая из-за спин мечи, компенсируя ли их отсутствие твердостью и бугристостью главных мышц, стремительными выпадами своих ног, тут же устремились друг на друга, впервые не дожидаясь отмашки режиссера, как и его команд отбоя, передышки перед новым дублем...
   Да, они и сами не ожидали, особенно с мечами в руках, что в жизни все получается несколько иначе, что никто артистически не падает после твоего неудачного взмаха, что эти сволочи, не боясь блеска стали, вдруг бьют тебя ногой в живот, ниже ли, правда, тоже удивленно глядя на текущую по своим уже театральным костюмам настоящую кровь, от недоумения доставая из потайных карманов пневмопистолеты, стилеты, газовые балончики, струйки которых уже приходилось буквально впихивать в орущие рты врагов, торжествующе вынимающих из чужих тел свои клинки, если те, ясно, не сломались у эфеса... Увы, они-то ведь и думали, что это лишь очередное шоу, раз за него заплатили. За жизнь-то, вроде, не платят?!
     Отцу Джону даже было странно, что никто из зрителей, точнее, репортеров, не обращал особого внимания на кровавые последствия одной из их акций, задуманной уже меченосцем полковником, который и сам сперва рвался на ринг, закатывая рукава, но быстро что-то охладел, вспомнив о своей главной роли, включив, наконец табло...
     
     Земля же содрогнулась еще раньше, словно от последних слов Ивана, а совсем не от тех уже не сценических выкриков дерущихся, от взрывов ли, звуки которых доносились с улицы. Но никто в зале не заметил даже трещин, поползших по стенам телестудии, груды ли истекающих кровью киногероев, какими их и привыкли все видеть в преддверии их неизбежной и тоже кровавой победы над злом, множество которых давно уже сделали экран из голубого кровавым, но впервые - по-настоящему, хотя это уже никого и не удивило, все это сочли вполне естественным, даже обыденным...
   Все взгляды были прикованы к табло, на котором едва лишь можно было успеть заметить стремительно меняющиеся цифры голосования, поскольку почти для всех землян это было привычным делом - выбирать, начиная с простого племени, где выбирали иногда своих вождей, шаманов, не говоря уж о цивилизованных странах, где и подобное телеголосование стало обыденным делом.
   Голосовали почти все, даже те, кто и не задумывался над своим правом выбора, поэтому о результатах можно было судить скорее даже по длине итоговых чисел, что уже привело в некое шоковое состояние замерших в напряжении журналистов, ожидавших совсем иного итога, и даже бы удивившихся едва заметным, но как бы скептическим улыбкам отца Джона и полковника...
     Число сторонников мирового зла, Антихриста ли, весьма скоро стало намного, вдвое длиннее другого числа, что, конечно же, немного и расстраивало отца Джона, тоже не рассчитывавшего на такой плачевный свой результат, который бы мог его и сильнее опечалить, если бы это и не входило в их планы, точнее, расчеты, потому что оба знали свои стада, свои паствы козлов и овечек...
   Когда слева появился уже десятый знак, число это начало вести себя несколько странно, оно то резко возрастало, то чуть притормаживало, когда даже можно было его различить...
   Тревожно переглядываться отец Джон и полковник начали, когда то, чужое число перевалило уже за три миллиарда, но все же ничего не произошло в самом зале, за исключением усиливающегося шума на улице и частоты глухих подземным толчков.
     Но едва лишь отец Джон взглянул на Ивана, ему все стало понятно: тот со сдержанной, но все же слегка печальной улыбкой смотрел в глаза всем голосующим и сам контролировал процесс, отчего святому отцу вдруг даже захотелось выдернуть из розетки шнур, который тянулся к трону, но что-то не позволяло ему сдвинуться с места, сказать что-то полковнику...
  
     - Неужели я сам и сотворил Сидящего на престоле? Как я мог забыть? - с содроганием спросил он себя, вспоминая, кто же из них предложил эту идею, и беспомощно озираясь по сторонам.
   Тут же он заметил и трещины в стенах телестудии, расположенной невероятно высоко над землей, и понял, что это он проиграл, что это он был не прав, но был не прав до этого самого дня, когда он всего лишь исполнил волю своего якобы противника, Черного Ангела, к радости репортеров распустившего вдруг за спиной свои огромные крылья, тоже, видимо, не ожидая такого результата, слишком уж горькой была его почти мефистофелевская улыбка, которая даже брови его переломила пополам, как это казалось лишь отцу Джону и его пациентам, не видевшим, не знавшим, на кого и как Черный Ангел смотрел в это время на самом деле, сквозь экраны мониторов, откуда и на него все это время смотрели совсем иные глаза, совсем иных людей, не участвовавших в этом спектакле, а просто болеющих за него, с кем он, к сожалению, не мог сейчас попрощаться, даже намекнуть на это, на то, что он знает, что сейчас произойдет...
     Мог он лишь ненадолго остановить это мгновение, чтобы ничто уже не мешало ему просто смотреть в глаза и в сердца своих близких, любимых..., пытаясь сохранить это в своем сердце навеки...
   Нет, один взгляд с ним все же и сам попрощался, но его изображение было нечетким, словно расплывалось...
      Отец же Джон в это время вспомнил вдруг сомнения отца Петра, и был теперь даже рад им, хотя бы за него рад, потому что больше радоваться было нечему, вся его жизнь, вся его борьба оказались не просто пустым занятием, обманкой...
   Но ему не хотелось даже вспоминать об этом, и тогда он просто начал молиться Творцу, своему Господу, в которого вдруг поверил уже воистину, как веровал и в далеком детстве, хотя и осознавал подспудно, что прозрение его было слишком запоздалым, у него уже так не получалось...
     Увы, никак они с полковником не ожидали, что то число достигнет пяти..., шести миллиардов, продолжая расти лишь чуть-чуть медленнее..., вскоре перевалив и за семь, за восемь, что было просто немыслимо, ведь не могли же власти, как Чичиков, скрывать от всех столько мертвых душ. Этого бы просто не позволил бизнес, сразу бы догадавшись о корнях всяких там инфляций, дефицитов бюджета...
   Нет, полковник еще мог так подумать со злорадной усмешкой, даже формулируя про себя текст докладной, но отец Джон уже просто не знал, или ему поверить во все Писание дословно, или же полностью разувериться в этом мире, даже евангелическом,, потому что его простой человеческий мозг отказался вдруг все это понимать, а просто ждал исхода...
     Однако, они не напрасно ждали, и когда число уже стало одиннадцатизначным и вдруг перестало меняться, словно застыло, умерло на табло после нескольких всполохов, ужаснув всех присутствующих своей очевидностью, трон Антихриста, на миг воссияв ослепительным светом буквально в каждом тупичке земного лабиринта, озаряя почти уже пустые его клети со всех экранов, мониторов..., вдруг взорвался на глазах изумленного человечества, которое оставалось жить, или которое еще оставалось в нерешительности полуживым, бросая последние взоры на экраны, засыпав все ворохом черных, трепещущих перьев, а вся конструкция телецентра рухнула с огромной высоты на грешную Землю, раздавив даже несколько танков, ведущих между высоченных снежных сугробов ожесточенные бои на улицах как бы и впрямь белокаменной столицы, полных мятущихся людей в самых невероятных одеяниях, но уже все же больше трупов, повсюду валяющихся парами, кучками, вцепившись друг в друга в смертельных объятиях, и заметаемых сплошным снегопадом.
     В один из таких сугробов и вонзилось тело нелепо, но торжествующе улыбающегося, отца Джона, над которым распластались черными, трепещущими крылышками его святые одеяния, поскольку он не захватил с собой, чтобы не сглазить, белые одежды, освободившаяся от которых душа его почему-то не вспорхнула вверх, куда уже устремляла свой оглядывающийся в полете взор, белым голубем, а продолжила свое стремительное падение по узким, тесным щелям, трещинам в черную бездну, навстречу яркому свету нестерпимо палящего, золотистого пламени, видя на зеркальной поверхности огненного озера лавы свое растущее отражение, все более пугающееся самое себя...
     Успокаивало лишь то, что она была совсем не одинока, рядом, словно неразорвавшийся снаряд, в огненную лаву вонзилась черная душа изумленного полковника, в глазах которой был немой вопрос, подняв небольшой фонтанчик брызг.
   Тут же в огненное озеро падали этаким сплошным камнепадом и другие души, иногда чем-то похожие на большие черные микрофоны с возмущенно раскрытыми ртами и с укором в глазах в его адрес, но разве много можно было рассмотреть за эти краткие мгновения, в которые он даже ничего не успел вспомнить из своей долгой и трудной жизни, полной постоянной борьбы с дьяволом, что бы вполне успел сделать и не раз в длинной очереди ожидающих Страшного Суда у трона одного единственного Судьи, которому бы потребовалось немало времени на каждого, не говоря уж о многомиллионной очереди, чтобы хотя бы перечислить все однообразные и почти однотипные грехи и прегрешения всех, которыми все это и оказалось на удивление...
   Ясно, что там бы никто не лез без очереди, потому что миллиарды минут и-то бы для последних очередных вылились где-то в тысячу лет ожидания своего приговора, что бы вполне могло заменить и вечность праведников, не говоря уж о кратких жизнях их жертв.
     Понятно ведь, что не мог бы Великий Судия, бегло взглянув на перечень их дел, поступков, мыслей, намерений, даже не расспросив об их мотивах, о причинах, не взглянув на каждого с немым укором или даже с долей собственной вины перед своими же тварями, не поспорив в чем-то с заблуждающимися, с искренне убежденными в неправильном, с просто несведущими, обманутыми, непросвещенными, машинально ставить печати на приговорах, заранее их зная, как то бы делали в любой канцелярии императоров, пап, инквизиторов, где таких подсудимых, страждущих было тоже много, хоть и меньше, но зато они обеспечивали работой целые штаты...
     - Странно, и тут выходит где-то тысяча лет, если хотя бы на каждого по пять-десять минут, - успел с сожалением уже подумать, даже вычислить в уме, отец Джон, - черт, может это и имелось в виду? А они-то и не знают? О, черт, да кто же они?! Хотя какая теперь разница...
     Да, притяжение Земли было неумолимым, оно бы никому не могло позволить изменить даже свою константу, свое ускорение, тем более разрешить вернуться, одуматься, исправить все то, о чем надо было думать еще на взлете, в прыжке ли...
   "Да, она все-таки вертится, черт бы ее побрал!..."
     - Крутится, вертится шаг голубой, крутится, вертится над головой! Крутится, вертится, хочет упасть... - да, скорее всего, это он услышал последним из какой-то пролетающей мимо дикой компании, и помирающей с музыкой, но подумав все же о высоком...
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
     
     
     Эпилог. Люди в белом
    
    
     Пролетающий над Землей Черный ангел видел подобную картину и во всех других городах и поселках мира, которые еще не были засыпаны сплошным снегопадом, пеплопадом ли, затоплены ли внезапно вздыбившим свои воды океаном, смывающим вместе с водами разлившихся рек трупы с асфальта, с газонов, размывающим кладбища, в водах которого тонули, захлебываясь, военные корабли, падающие сверху как пылающие болиды космические станции, эти почти ковчеги...
   Видел он и множество ракет, хаотично несущихся в небе навстречу друг другу, словно стаи саранчи, среди которых сразу же бросался в глаза тот самый "Черный сатана", готовый выплюнуть из своей зловещей пасти десятки смертоносных плевков, которыми вдруг сам и захлебнулся на полпути, случайно столкнувшись с не менее зловещей вражеской ракетой, что случилось и со всеми остальными, вмиг обратившимися в груды искореженного металла, смертоносное излучение из которых словно пылесос втягивала в себя незримая воронка Черной звезды, распахнувшаяся недалеко от планеты, щадя еще саму ее, собирая из ее атмосферы только всякий вредоносный мусор, не щадя даже простые спутники связи...
     Те тут уже были не нужны, потому что едва заметный, хоть и огромный солнечный протуберанец окутал уже Землю своим незримым информационным облаком, принесшим на планету новую жизнь, тут же что-то переключив в мириадах ДНК, в первую очередь начавших кое-что перестраивать в мозгах всех почти оставшихся живых существ, сразу и устремившихся вверх по лестнице эволюции, намного опережая бренные еще пока тела, до которых еще не дошло просто дело, но его и нельзя было делать неразумно, априорно, да и вряд бы тут даже разум мог соревноваться с другим великим творцом - с природой, предыдущими творениями которой он чаще всего и любовался...
     Он также заметил, как в водах океанов, морей резвилось множество перекликающихся между собой дельфинов, не позволяющих погибнуть в морской пучине случайно оказавшимся там ребятишкам из размытых прибрежных кладбищ, большинство же которых из живущих уже давно ушло в тот виртуальный лабиринт, созданный Малышом по всей Земле, где были дети или оставшиеся детьми взрослые, среди которых было невероятно много женщин, матерей, которые сразу поняли, что же творится у телеэкранов, и бросились спасать своих детишек, которые, оказывается, сами лучше знали пути спасения...
   На берегу же тех Малышей уже поджидало множество людей в обычных белых... халатах, и по всей уцелевшей суше снующих со своими чемоданчика с красными крестами, которые не смогли бы отпугнуть никого из поклоняющихся и другим символам, хотя таких и не осталось почти, от незримого солнечного сияния все уже прозрели. Иногда среди них были заметны и те, кто умело пытался руководить всем процессом, хотя все и сами знали, что делать...
     Конечно, он заметил среди этих людей в белых одеждах и ее, облаченную в белую сутану, вздувшуюся слегка на животе, и с сумкой с красным крестом, руководившую уже своим орденом сестер милосердия на огромных пространствах материка... Но ей было некогда смотреть в небеса, на земле у них было так много небесной работы, поэтому он лишь чуть толкнул ее ладошкой изнутри живота, потом ласково погладив его...
     
     Да, матери, просто ли еще женщины, в основном не стали делать тот выбор, потому что за них его давно сделала сама любовь небесная.
     Ими и не могла двигать та жажда мести, из которой основная масса мужчин и голосовала за Антихриста, каким они его и видели, потому что сами они были веками лишены возможности мстить всему этому земному злу, в рабство которого они попадали, едва повзрослев, и уже не имея сил из него выбраться, поскольку слишком крепки и буквально пленительны были его цепи.
   Им нужен был он, не важно, Бог или Антихрист, но именно Мститель, который по их мнению лишь и мог восстановить на Земле справедливость пусть и во зле, пусть и в нищете, но только справедливость, которой здесь и не было никогда, потому что ее и не может быть в царстве зла, где зло и считается добром во всех смыслах, если оно принадлежит тебе, являясь уже злом в чужих руках, в чужих сердцах, чего бы никогда нельзя было сказать об истинном добре, почему-то никогда не имевшем тут особой ценности, ведь даже чужие благодеяния считались подачками, унизительными милостынями, что очень часто было недалеко от истины, ведь смешно даровать человеку украденное у него же...
     Множество людей осознавали это подспудно, когда это касалось их, но они ничего не могли с этим поделать, потому что все переносили только на себя, на мужчин, в основном, оставаясь в этом одинокими, озлобленными, считая всех окружающих своими врагами, соперниками, конкурентами, завистниками, которых не только не понимали, не слышали, но даже мысленно представить не могли, что во всем этом они могут быть едины, сходны, даже родственны... Но, увы, привычка видеть повсюду только ложь и зло и этому мешала.
    
    Это касалось невероятно многих, даже тех, кто ожил вдруг от столетних, тысячелетних ожиданий этой мести какому-то личному врагу, всему ли человечеству - в соответствии с их амбициями - как, к примеру, вырвавшиеся вдруг на оперативный простор с горящими восторгом глазами телеса Менелая, Рамзеса, Давида, Тамерлана, Наполеона, Чингисхана, Гитлера, Ленина, Сталина, того же Нерона из многих Цезарей, Торквемады, Лойолы, Берии, Ницше.., - "Боже, останови и это перечисление?!" - не говоря уж о множестве всяких лихих полководцев, атаманов, борцов за что угодно и какими угодно средствами, царьков и князьков, считавших свое личное превыше всеобщего, проповедников своей земной, пусть и духовной власти, просто ли рабов своей мелкой похоти, слабых ли относительно своих слишком завышенных притязаний, путающих ли свое личное добро с всеобщим злом, свой личный тупичок с всеобщей безысходностью...
   Все это именно сейчас, вырвавшись их небытия, и востребовало вселенской якобы справедливости!
   Увы, все якобы великие, и все дела их были повергнуты временем, втоптаны будущим в грязь необходимых перемен, как многие Новгородские мостовые, а за самими творцами белокурых бестий гонялись теперь сами те бестии с окровавленной пастью и абсолютно тупыми глазами, видящими и чующими только чужое мясо, мякоть ли мозгов...
     Совсем мало кто из них, наподобие Цвингли, даже апостолу Павлу, думал о простом человеке, но разумном, могущем вдруг своим открытием, поступком ли, искупить все злодеяние других, поскольку не оно было тут целью совсем,
   а именно размышления некоего слабого духом Галилея, простого ли сотрудника патентного бюро, мятущиеся ли представления о любви вечной, о ее ли трагичности на Земле безусловного раба ее, пронзившего копьем своего творчества все барьеры недомыслия и ханжества!
     Увы, тут даже Ницше не подозревал сам, что именно среди слабых и уродливых зверьков было гораздо больше его сторонников, в которых было порой гораздо больше и злобы, чем в его белокурых бестиях, которые, как и Нерон и прочие, ничего и не смогли бы сделать без толп, без стад, где уже меж них и не было различий, что заметно было теперь, в общей свалке, где можно было заметить и фюреров, и вождей, и палачей, и их идеологов, и певцов, а также трусливых доносчиков, наушников, сплетников, даже просто немых злопыхателей, кто бы прежде никогда не рискнул и вслух что-то сказать, с опаской, бочком ходив к публичным эшафотам, аутодафе, пожирая лишь алчными глазами тех трепыхающихся марионеток на одной веревочке, за которую так хотелось подергать...
   Злой гений не ожидал и того, что именно его силы, его зло и окажутся такими мерзкими, нежизнеспособными, уродливыми тварями, лишенными гордыни и самодовольства, едва лишь оказавшись среди себе подобных, движимых только одною парой чувств: ненавистью и ужасом - от родства с которыми отказались все остальные, торопливо совершая внутри них суицид, поскольку жить могли лишь среди безнаказанности...
     
     Нет, смотрел на все это он без всякого любопытства, только чтобы убедиться, что даже мелкое зло не спрячется в своей, в чужой ли норке, чтобы только выжить, оставить после себя змеиное семя, прикинувшись ради этого якобы непонятым добром. Теперь это был вопрос принципа...
   Конечно же, они совсем не поняли его, они думали обо всем этом, как и святой отец Джон, отчего Иван сильно и не разглагольствовал перед ними, и так опечалился в конце, видя через миллионы экранов, как множество здоровых, сильных, порой разумных мужчин, проголосовав за него, в нетерпении хватались за оружие, за ножи, вначале устремляясь к дверям своих ненавистных соседей, не застав которых, уже бросались на улицу, где их повсюду должно было ждать его судилище, в котором им тоже хотелось стать судьями, ведь теперь им хватало на это смелости, решимости, потому что они были не одни, потому что с ними был он, непобедимый.
   Увы, эти жестокие схватки порой вспыхивали и сразу же в квартирах озверевших людей, где родные и видели друг в друге врагов, виновников своей собственной озлобленности, неудовлетворенности, нищеты и бесправия, не привыкнув мыслить чуть шире, по всему ли опыту своему поняв бесполезность этого, просто ли следуя тут тем двум первым братьям, возжелавшим высшего Суда, но получив вместо него самый примитивный, когда сознательное злодеяние победило неосознанное, которое потом и творилось повсюду в гораздо больших масштабах, почему и было первым наказано смертью, но став священным в писаниях, в других религиозных творениях и преданиях, в которых Создателю его твари щедро поливали его белые одеяния кровью невинных жертв, агнцев, и себя ими называя, хоть и были живы, и были с кровью на губах и руках...
     Множество их гибло в неравных схватках в городах, на множестве ли фиктивных уже границ былых стран, земель, областей, с их озверело дерущимися и между собой и со всеми, армиями, войсками всевозможных полицейских, всяких там меченосцев, крестоносцев, самураев, ведомых в бой и на народы, и друг на друга, даже самими властями, тщедушными чинушами с авторучками в руках, в диком ужасе изумлявшимися своему нелепому поведению, забывшими вдруг и про свои бункеры, про все пути отступления, давно уже заготовленные на этот случай, но все равно не ожидавшими, что даже почти безоружного народа на улицах окажется столько много, что он такой разнообразный, отчего наконец-то и восторжествовало некое равенство, правда, совсем не то, о котором пытались говорить великие просветители, реформаторы всех несостоявшихся реформ, судившие и о других по себе, мечтавшие сделать всех такими же, наивно веря, вопреки Августину, Лютеру, что и человек может, как Бог, даровать, привить другим тоже некий божественный дар любви, разума, занимаясь некоей и духовной селекцией...
     Нет, всех подобных наивных реформаторов не было здесь, он это знал, они в этом веке воскресали иначе, не зря изумляя взрослых таким обилием одаренных детишек в последнем поколении, которых уже в два года прекрасно понимал лишь компьютер, как и они - его...
     О, да, много было тут и торжествующих лиц, дождавшихся своего часа, прихвативших на улицы и всякие подручные средства пыток, истязаний, даже самодельные кресты для распятий, но так же не сумевших прочувствовать своей победы, торжества, слишком уж переоценив до этого свою исключительность, неповторимость среди стад беззащитных, просто ли в былом нерешительных овечек.
   Увы, их поражение было еще более ужасным, чем у множества меньших злодеев, раздиравших тех зубами, ногтями живьем в мелкие клочки, оставляя напоследок лишь сердце и мозг, чтобы те все прочувствовали сполна. Качество и количество зла наконец-то добрались друг до друга. Некоторых злодеев толпы разбирали просто на отдельные клетки, чтобы те уже никогда не смогли собраться вместе в нечто цельное...
     Никто даже не замечал при этом, как силы разгневанной на своих постояльцев Природы уничтожали и сами их города, и все, что они тут понастроили, никому совершенно не нужное, погребая под обломками и следы этой ужасающей бойни, где среди противников не было ни единой светлой личности, ни единого ангела пусть даже с черными крыльями, на что те столько веков надеялись, постоянно демонстрируя и небу, и мраку свои мускулы.
   Напрасно последние из уцелевших носились среди развалин в его поисках, пока у них еще оставались силы, последние литры, капли крови... Земное зло всех тысячелетий, миллениумов, воскреснув всего лишь на несколько часов, само себя уничтожило, больше не встретив на Земле противников...
   Нет, какой-то невероятно хитрый процентщик пытался спрятаться в кротовой норе, яростно разгребая землю скрюченными пальцами, но нашел вдруг в ней совершенно новенький золотой, не удержался, схватил его, и тот тут же увлек его своей невероятной тяжестью туда же, куда падали души и всех остальных, оставив его худосочное тело застрявшим в норе... Он был последним...
     О, нет, к своему удивлению, Черный Ангел все же заметил между небом и землей мятущуюся фигурку злого гения, который от ужаса и раскаяния готов был и сам броситься в огненное озеро, но кто-то не пускал его туда, кто-то подгонял его ветрами, штормовыми ветрами вечности в небеса, поскольку несомый его душой груз был невероятно тяжел, но это было нечто иное, что здесь узнал пока лишь Черный Ангел, довольно усмехнувшись ему вслед, когда тот уже сам начал через силу, потом уже легче взбираться со своим грузом на небесную вершину, неся свое предупреждение для других, хотя в глазах его все еще полыхал ужас увиденного и испытанного, хотя и сам он был тому соавтором, и улетал он совсем не победителем, ну, разве что победителем и ниспровергателем себя самого, что и было весьма важным и довольно необычным для человека...
     
  
     Да, но только поэтому и Черный Ангел, кому все то и не могло причинить никакого вреда, не хотел и не мог остаться в памяти выживших таковым, непобедимым, опять оставив все на своих местах, отдав победу хотя бы абсолютному, пусть даже мифическому мировому злу.
   Он уже давно это понял здесь, на Земле, и давно этот тяжелый выбор сделал, потому что тут иного и не было, тут всегда, во всех добрых начинаниях, побеждало только зло, на противоборство с которым вселенское добро и не было готовым, оттого и проигрывая здесь, и хотя он и не был тем, за кого его приняли, но его они и восприняли и могли воспринять только таким.
   Повторить путь Христа, опустошить сумы их от греха, освободив место для новых, дать опять победить мировому злу? Естественно, Творец, его пославший, не мог пойти на это второй раз, почему он так печально и прощался с ним, еще надеющимся на иное, еще не подозревавшим о возможности такого абсурда даже в принципе.   Конечно, он знал о злобной сути властей, элит всех мастей, огромных свор преступников, злодеев, к этому он был готов, но уже само рождение его здесь оказалось для него неожиданным, хотя он был сразу готов к вполне обычному сиротству, так как не мог осчастливить своим появлением на свет какую-либо святую мадонну, сделав ее потом самой несчастной на свете с ее любовью.
   Он и родился у бедной, несчастной Лизы, надеявшейся, что после двух жутких абортов с ней уже не случится подобного несчастья, почему она, когда с ней не было Эдика, и отдавалась всем без разбору и без всяких предосторожностей, без денег, ясно, просто походя, в такси, в лифтах, в уборных, где только оставалась наедине с мужчиной, не запоминая их, потому что никто и не стоил ее красоты, единственного ее достояния... Его она вообще не могла бы запомнить, потому что в сломавшемся лифте и света не было, хотя чем-то он все же отличался от всех остальных, она тогда это почувствовала, но очнувшись от какого-то сладкого забытья уже в пустом лифте, лишь еще больше возненавидела их, этих скотов, умеющих делать только одно... Нет, он не только простил ее сразу же...
     Увы, в таком виде он не мог позволить себе выжить, что мучило его совсем не из-за какого-то глупого тщеславия, а потому что слишком горько ему было расставаться даже ненадолго со своими близкими, так не хотелось ему доставлять им боль, ведь даже с ними он не мог поделиться правдой, и они должны были убедиться, что абсолютно все зло, даже такое родное и пусть лишь неверно понятое, погибло, что его больше нет, иначе бы они не смогли убедить в этом других, потому что лгать не умели.
   Да, только ей он и мог сказать что-то, поскольку в ее чреве было подтверждение ее как бы заблуждений, и все бы поняли ее правильно, совсем иначе, тайком улыбаясь про себя...
     А теперь все сбылось: земное зло, смерть и ад канули в огненное озеро вместе с самонадеянным мировым злом, и на Земле теперь могло возникнуть новое небесное царство добра, мир совершенно нового человека, чье детство уже некому было убить, потому что здесь перестали даже убивать еще пока по-настоящему, потому что все это стало игрой, из которой апостолы Малыша вскоре напрочь изведут и даже абстрактное, мнимое зло, что легко, поскольку в жизни оно не будет иметь никакой ценности, никаких эталонов, уже канув в расплавленные недра планеты, вулканы которой даже начали слегка захлебываться, исторгая из себя на раны Земли только пепел и обильные слезы лавы, но только не слезы горести, а слезы очищения...
     Увы, всему этому на небесах места не было, как не было для этого ни лишних пространств, ни времен, поскольку это было лишь шлаком бурной вселенской жизни, слои которого в осадках Земли отметили собой лишь окончание довольно короткого, хотя и насыщенного событиями геологического периода, оставившего после себя огромное количество костей и обломков явно искусственного происхождения. Да, как ни странно, в этом не самом мощном слое земной коры были собраны кости и останки почти всех древних животных, растений, словно бы все звери геологической летописи собрались тут на некую страшную битву, и будущие археологи даже вполне бы могли предположить, что это было время, скорее, правления динозавров, поскольку их костей было весьма много именно в самом последнем слое четвертичных отложений, причем кости динозавров встречались среди погребенных под пеплом развалин весьма больших храмов, где было собрано и множество других всевозможных ценностей той погибшей цивилизации, где они и были наверняка царями, а мудрецами же, судя по размеру черепов, тут были слоны, мамонты, в подчинении же которых было множество всяких других животных помельче, особенно этих, ходящих на двух ногах и, судя по разным признакам, обладавших наклонностями самых ужасных хищников, которые уничтожали в основном друг друга, отчего их, видимо, в основном и держали в этих каменных клетках, или же просто они сами попадали в ловушки огромных каменных лабиринтов, которые обычно и строят для охоты на зверей.
     Странно, конечно, но в своей злобе, во внутривидовой ли даже борьбе за существование, они достигли весьма значительного физического совершенства, почему, видимо, и были взяты в качестве немного измененной плотской модели для Человека духовного, Человека космического, чьи любовь и разум все же смогли обуздать это физически совершенное чудовище, последний день жизни коего на Земле динозавров был столь страшен, хотя, понятно, что не для самих зверей, для которых это было похожим и на некое всеобщее пиршество...
    Перед тем, как покинуть уже совсем чистую и вновь девственную Землю, воздух над которой стал кристально прозрачен и свеж, Черный ангел все же залетел на ту гору, куда он, как и к тому маньяку, и на встречу с другими злодеями, прилетал вместо Малыша, кого ему часто приходилось подменять, так как у того была еще более сложная задача - создать здесь совсем иной мир, в чем помощников у него было вначале несравненно меньше.
   Конечно, Малыш бы ничего подобного и не смог сделать с маньяком, да и с другими, но убедить в его силе поначалу было необходимо и этих беспризорников, уже понимавших - в каком мире им приходится жить.
   Потом в этом необходимость отпала, как теперь и вообще отпала необходимость его присутствия здесь, где все же что-то чистое и светлое он успел оставить на память, чтобы воспоминания уж не были совсем мрачными...
     Склоны горы были покрытыми вешним цветом, хотя на многих деревьях, как и круглый год, и в это время уже висело множество разноцветных, сочных плодов, немного светящихся изнутри почти чистым солнечным светом, но сейчас здесь все же была весна, и на фоне цветущих деревьев не так-то просто было различить фей и эльфов в белоснежных нарядах.
   Но они сами увидали еще издали его черные крылья и окружили его хороводом, когда он опускался на цветущую поляну, покрытую всевозможными цветами, среди которых все же можно было разглядеть и множество разноцветных ягод, тоже светившихся изнутри, словно солнечные фонарики...
     - Ангел, ты почему так долго не прилетал? - словно птичка щебетала счастливая Лизонька, тут же увенчав и его голову венком из полевых цветов, отчего над ним сразу же запели самыми разными голосками золотые пчелки, слагая дивную мелодию вместе и с голосами птиц, вьющих гнезда, учащих птенцов летать, собирающихся ли в дальний полет. - Я тебя так ждала, ну, даже больше жизни, как мне иногда кажется...
     - Милая, было некогда, было столько работы с твоими друзьями, - взяв ее на руки и целуя, сказал он, в обмен на венок надев на ее шейку свой крестик. - Но они уже скоро тоже будут здесь, потому что в городах им уже нечего делать, лабиринт им больше не нужен. Теперь они повсюду вместе с вами начнут создавать сказочную страну, этот райский сад. Вы только у себя не очень-то позволяйте этим Малышам увлекаться своими игрушками, потому что они пока еще не очень серьезно относятся к птичкам, цветочкам, но это уже ваше дело - научить их этому.
     - Да, нас девчонки уже и этому научили, - смеялись на это эльфы, похожие на Купидонов, иногда срывая ягоды, съев которые, тоже начинали немного светиться изнутри, словно в них переливалась по жилкам сладкая энергия солнечного света...
     - Молодцы, - поцеловал он в лобик всех. - Видишь, Лизонька, у меня даже крылья начали белеть от этого, хотя пока лишь одно перышко, но скоро они совсем станут белыми, черные времена закончились, и в следующий раз ты сама увидишь, когда я прилечу к тебе уже навсегда... А крестик храни, по нему тебя найдет твоя мамочка и твой почти родной братик, которому ты сама уже дашь имя. Увидишь, как сильно он будет любить тебя, намного сильнее, чем просто братик, словно он тоже знал тебя больше жизни. Нет, я тоже там буду, но я просто не знаю их, я только знаю про сам этот крестик, не смотри так хитро на меня, любимая моя... Это волшебный крестик, он все тебе вернет, что ты когда-то потеряла...
     
  
     - Маргаритка моя, только между нами, но я пришел попрощаться, потому что уже не могу тут оставаться, - с грустью сказал он той, ставшей уже совсем настоящей феей, отойдя с ней в сторону. - Да, там теперь все изменилось тоже, ты бы даже не узнала наш город, хотя возвращаться туда нет смысла...
     - Но, любимый, я не смогу без тебя, - вдруг печально сказала она. - Все эти дни я только и ждала твоего возвращения, чтобы уж никогда не расстаться. Да. Я стала совсем как фея, но я люблю тебя, как настоящая женщина, и уже ничего не могу с собой поделать. Если ты улетишь, то я просто завяну, как цветок, я это знаю...
     - И ты готова полететь со мной? Тебе не жаль расставаться с такой красивой Землей? - спросил он, целуя ее порозовевшие щечки, потому что и не ждал от нее другого ответа.
     - Нет, мой ангел, мне ничего не жаль! - воскликнула она, бросаясь в его объятия. - Только не целуй меня больше в щеки, мои губы просто изнывают от жажды, так я жду твоих настоящих поцелуев, так мне хочется твоей любви. Я готова лететь с тобой хоть на край света, хоть в пустыню, потому что я все равно не вижу вокруг себя ничего, кроме тебя, даже когда тебя и нет со мной. Возьми меня с собой, ангел мой!
     - Любимая, я и прилетел за тобой, - сказал он ей, поцеловав ее в губы и взмыв при этом в синее небо, даже не замечая, что феи и эльфы кружат вокруг них, понимающе улыбаясь и тихонько щебеча, словно птицы. - Только лететь нам далеко-далеко, хотя на это у нас все равно есть целая вечность... Тогда ты, цветочек мой, попрощайся со своими друзьями, подружками, а я, можно, посплю немного перед дорогой, так как я и привык иногда тут спать, чтобы видеть хорошие сны, да и так страшно устал, что на крыле у меня даже появилось одно седое перышко... Только, Маргаритка, не говори им, что я тоже навсегда улетаю, ну, милая, Лизонька меня принимает немного за другого, ты понимаешь... Я тебе расскажу...
     - Да, любимый, я знаю, мое сердце все знает, поэтому ты спокойно поспи, а мы тебе споем колыбельную, - целуя его в ответ, сказала Маргаритка, подкладывая ему под голову мягкое облачко, отчего он сразу же заснул, потому что они при этом так сладко пели, кружа вокруг него хоровод и чуть звеня своими легкими крылышками.
  
     А счастливая Лиза все же не выдержала, осторожно убрала из-под его головы облачко, положила его светлую головку себе на колени и, крепко обняв ее и покачивая, пела ему тихонько свою колыбельную, которую тут никто не знал, да и она впервые вспомнила откуда-то...
   Он ей таким родным казался, что и любила она его сейчас как-то совсем по-другому, совсем даже и не ревнуя к взрослой почти Маргаритке, с которой он целовался по-настоящему, хотя все эти счастливые видения так неустойчивы, они такие живые, в отличие от... - нет тут уже подходящего слова - такие непоседы, что могут измениться в один миг, но становясь лишь еще более счастливыми, еще более светлыми и радостными.
   Мир этого добра был так невероятно разнообразен - что она уже поняла - поэтому только радовалась этим новым неведомым ощущениям, так сладко щемившим ее сердечко, немного рановато пробудившимся в душе еще совсем маленькой, но уже почти совсем настоящей Мадонны, с которой один художник-эльф незаметно и написал ее портрет почему-то лишь с белокурым младенцем на руках своими цветочными красками, подарив его на прощанье Черному Ангелу...
     - Да, Ангел, - добавил он при этом совсем почти по-взрослому, то есть, очень серьезно, не удивившись и его легкой грусти, - мы все это сделаем иначе, начиная с этой, главной во все времена, картины, на которой все иначе, чем то было...
     - Спасибо, творец, мне даже кажется теперь, что и все было иначе, - ответил тот, тут же спрятав печаль в глазах, где вновь сияло только чистое, ясное небо...
     
     08.03.08-12
     
  
  
  
  
  
  
  
  

300

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"