Малыш. Апокалипсис от Ивана Антихриста
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Издан. 2012-10-25
|
С О Д Е Р Ж А Н И Е
Часть первая. РОДДОМ...........................................................3
Глава 1. Мертвая Мадонна.....................................................3
Глава 2. Убийственные роды.................................................14
Глава 3. Дары экзорцистов....................................................29
Глава 4. Откровения монахини..............................................40
Глава 5. Да будет тьма?..........................................................................61
Глава 6. Узница светлицы.....................................................69
Глава 7. Послание Светы......................................................79
Глава 8. Страна Черного Ангела.............................................87
Глава 9. Бродячие псы..........................................................94
Глава 10. Путь Савки..........................................................101
Глава 11. Две матери...........................................................119
Глава 12. Полет Маргаритки................................................125
Глава 13. Малыши..............................................................130
Часть вторая. ПРИШЕСТВИЕ................................................139
Глава 1. В девственном лесу................................................139
Глава 2. Вольный философ..................................................145
Глава 3. Святые... бездетные Отцы.......................................161
Глава 4. Подвалы свободы...................................................168
Глава 5. Выход в свет Ивана.................................................183
Глава 6. Три Грации............................................................193
Глава 7. Покров матери........................................................204
Глава 8. Маньяк самоубийца.................................................210
Глава 9. Генерал на поводке..................................................219
Глава 10. Гора, с которой не сойти..........................................228
Глава 11. Лабиринт Мамоны.................................................237
Глава 12. Тупики Атлантиды................................................263
Глава 13. Секреты Вавилонской башни...................................271
Часть третья. АПОКАЛИПСИС.............................................285
Глава 1. Разведка с боем........................................................285
Глава 2. В сердце Красного Лабиринта....................................300
Глава 3. Три трона...............................................................308
Глава 4. Заказное аутодафе.....................................................316
Глава 5. Пассажир членовоза.................................................324
Глава 6. Притча о жнеце плевел..............................................329
Глава 7. Бой под Москвой......................................................341
Глава 8. Заговоры генералов против........................................350
Глава 9. Иван и Малыш.........................................................355
Глава 10. Исцеление экзорциста.............................................362
Глава 11. Теледебаты с Антихристом.......................................374
Глава 12. Конец Анти-информации..........................................391
Глава 13. Сидящий на престоле..............................................398
ЭПИЛОГ. ЛЮДИ В БЕЛОМ..................................................407
Часть первая. РОДДОМ
Глава 1. Мертвая Мадонна
Это все и могло начаться лишь на этой мрачной, внешне уже апокалиптической, улице провинциального, почти постперестроечного или все же опять недоперестроечного, городка, хотя в России с ее полусуточным циферблатом и вечным отставанием от мира где-то на век, в лучшем случае, говорить в каком-нибудь населенном пункте о точном времени: Григорианском, Юлианском, Гринвичском, Горбачевском... - смысла нет никакого, так как все может измениться за 5 минут до Нового Года, через несколько метров, за пределами какого-нибудь кольца, стены, но и не меняясь совсем, сколько бы о том ни говорили...
Тут уж точно, если кто скажет: "Смотри это ново...", - то это и означает, что не прошло и века, как оно уже было там..., хотя справляли и тысячелетние юбилеи неповторимого, и даже конец второго тысячелетия потом отметим так, что до него еще были с похмелья, но уже совсем иначе, почти со всем человечеством в обнимку, приготовив для этого и самые неожиданные, но долгожданные сюрпризы под одноименной елкой, но опять же ассоциируемые с далеким, грозным прошлым, откуда был возвращен и старый новый праздник второй как бы "Независимости", хотя тоже не понятно - от кого и чьей... Конечно, на "идеалистическом", почти идеальном, как считалось до перестройки, Западе хотя бы материальные преобразования постоянно на лицо, но, если вы там коснетесь сферы их идеального, тот тут тоже в поисках абсолютно нового особо не стоит доверять всякого рода авангардистам, философам, которых хлебом не корми - дай сначала опровергнуть Экклезиаста с его суетой сует, почти что с нашим отрицанием отрицания, которые просто неизбежно протекают в парнокопытном варианте, а то и тройным тандемом отрицаний, раз уж масть пошла, отчего все опять и повсюду возвращается на круги своя, под тройственную Фигу, под то самое злополучное Древо, где все и началось, даже эта история...
Покосившиеся, местами щербатые заборы, похожие на мехи гармони пьяного гармониста, толстые стволы корявых, грубо, но щедро обрезанных деревьев и даже кособокая театральная тумба с единственной, слегка посеревшей, афишей оригинального "Гол-гёрл-шоу "Анти-Мадонна"" - все было заклеено яркими, цветастыми предвыборными плакатами с самыми разными физиономиями кандидатов, чаще скалящих в сытых улыбках зубастые пасти недавно реанимированных и у нас "акул капитализма", но с человеческим - по старой памяти - лицом. "Если ты избираешь - ты существу-Ешь!" - гласил огромный транспарант местного Избиркома, натянутый через улицу.
Все это, конечно, скрашивало наследственную серость за заборами, на фоне которой в глаза сразу же бросались, выпячивались редкие, но весьма пестрые киоски, витрины которых рябили множеством пачек доступной всем колумбовой(не клубневой) отравы, всевозможными этикетками и самыми немыслимыми прежде обложками журналов с почти голыми для нашего климата телесами, так и просящимися в начитанные руки недавно еще самой грамотной нации.
Даже странно, что вся эта пестрота могла показаться кому-то этаким ярким зимним мусором, оттаявшим после схода многовековых снегов в стране, где ничего подобного никогда не было в таком количестве и сразу, почему она под этот духовный мусоропровод и не перестроилась, оставшись все той же серой, не дразнящей взгляды, которых словно бы стеснялась чуть, почему и пряталась за неброской вуалью простеньких заборов, за которыми вряд ли кто мог ожидать что-либо примечательное, почему и шествовал равнодушно мимо, привычно считая про себя, что повсюду, в окрестностях его кармана, "хорошо!". Совсем еще недавно, то бишь в прошлом тысячелетии, перед приездом высоких персон местным чинушам приходилось подкрашивать и эти заборы, и даже пожухлую траву на газонах той специальной, почти авангардистской, экспрессионистской даже, сине-зеленой краской, которая им тогда идеологически ошибочно казалась привлекательней самой соцреалистической действительности. Сглазили, что называется. Но сейчас, во время постоянных перемен, это было и не нужно, сейчас тоже все скрашивали, но яркими предвыборными плакатами за счет и руками всевозможных кандидатов.
Одна беда, среди оных было крайне мало фотогеничных прото- и просто типов, но ведь теперь совершенно изменилась и сама кадровая политика "КПСС", во-первых, потому что ее не стало официально, а, во-вторых, потому что она опять как бы ушла в подполье, почему ей и не нужны были лица со слишком броскими, узнаваемыми бровями, с непомерными лбами и слишком блестящими лысинами, которые невозможно прикрыть даже кепкой, то есть, хоть чем-то отличающиеся - особенно по интеллекту - от серой толпы обывателей. Да, особенно по интеллекту, что стало слишком важным во времена новой научной революции на Западе, опять синхронной нашей революции, но только опять политической. На интеллект все сразу бы обратили внимание и у нас, но традиционно лишь посочувствовав человеку с его рудиментарными признаками. "Ага, карету, карету ему! Ясно, какую - скорую!" - ехидно заметили бы при этом люди за сорок. Нет, нужны именно такие, лучше даже похотливые и мелкотравчатые, банально пьющие и откровенно ворующие, но, значит, честные...
Странно, что мы об этом вообще заговорили, но дух этого разговора просто витал над той улочкой, хотя там и не было никаких спорщиков, и он просто сам по себе бесновался среди всякого вздрагивания необрезанных веток, среди хлопков плохо наклеенных плакатов... Он, дух этот, был в страшной нерешительности, даже когда хлестал порывами ветра по ее щекам, по спине, пониже, пытаясь то ли образумить, то ли наоборот, вразумить, подстегнуть - он не знал, что делать, этот дух времени перемен. Он словно сам казался себе пошловатым и мелкотравчатым...
По островкам асфальта среди сплошных ям дороги она брела куда-то вперед, словно на автопилоте, потому что думать о чем-то еще ей бы не позволили ни весенний холод, шарящий бесцеремонно у нее под легкой одеждой, где ему вздумается, ни судорожные воспоминания о совсем недавнем прошлом, которое еще нельзя перестроить, потому что все и случилось в это проклятое время лживых надежд и обещаний... Нет, она и не хотела бы вспоминать сейчас тот момент, и если бы не кровь на рукавах...
- Боже, как я могла... Эдик, Эдик, ты же любил меня, - судорожно пыталась о чем-то ином думать беременная женщина, бредущая в каком-то лишь ей известном направлении. - Но, Эдик, он ведь мог быть нашим ребенком? Эдик, кому я еще так отдавалась, как тебе? Эдик, остальные же были твоим жалким подобием, это лишь были деньги, да, сладкие порой, но лишь деньги, как ты и говорил же сам? Милый, от кого бы еще я могла? Неужели ты думал, что хотя бы от одной из этих богатых, мерзких тварей я бы захотела ребенка? Эдик, ведь их было так много, но ты все равно был один!...
Ей было очень тяжело идти, хотя шестимесячный живот не так уж отягощал ее. Она устала, она все ненавидела, она ненавидела даже своего любимого сутенера Эдика, хотя больше никого и не любила в этой жизни, кроме него, хотя бы потому что с ним лишь она не работала, ради него лишь не раздвигала банально ноги, куда все это впихивали те, кого она ненавидела, но с кем вела себя так же, как с ним, потому что та гадость доставляла ей и удовольствие, которого ей всегда хотелось...
- Да, дорогой, но я тоже ведь хотела денег? - вдруг язвительно спросила она кого-то, хотя была одна на этой пустой улице. - Что бы ты мог дать мне без денег? Любовь? Милый, подстилая меня под каждый торчок? Ха, не считай меня совсем дурой, я еще в совковой школе училась, там нас умными хотели сделать, справедливыми, хоть и бедными...
- Дорогой мой, прости, но я не такая дура, чтобы вообще ничего не понимать, - продолжала спорить эта женщина, пробираясь по улице. - Тебе нужны были для нас якобы деньги, эти деньги давала моя бездумка на прокат, но зачем ты сунул меня к этим, вот к этим, в зверинец? Ты хотел чего-то большего, я понимаю... Тебя другой мир поманил с моими деньгами, но я сама уже там была лишней...
Нет, даже говорить об этом ей было крайне трудно в окружении этих рож, хотя в чем-то и перед кем-то оправдаться интерес и был вроде, но не у беременной ведь женщины, да еще и только что убившей своими руками своего же сутенера, которого застала в постели с одним из этих... Да-да, на плакатах он был еще совсем как живой, у него и на роже не было ни царапины. Тут бы все отретушировали, заретушируют ли потом, потому что он и тем, оказывается, а не только Эдику, невероятно нужен даже мертвый, каким он и был, потому что у него все было мертвым, все было ледяным, и он млел лишь от ее живого тепла, заставляя греть себя со всех сторон, как якобы Ганди, который тоже добился героически всей своей жизнью дешевой соли для сотен миллионов нищих, отстояв их право на свободу нищеты, на свободу от чужой цивилизации, которая не нужна нищим...
- Да, тварь, да, не считай меня полной дурой, словно я не понимаю, чего и ты для нас добивался, пудря мозги нам грошовыми подачками! - судила она, пытаясь перекричать голоса других, невидимых судий, прячущихся за киосками, заборами. - Сам-то ты, тварь, не был ни нищим, ни голодным, ни тогда, ни сейчас особенно, когда борьба за нищих стала таким доходным бизнесом. О, да, их дешевле всего купить - за щепотку соли их собственных слез... Да, Эдик, как и меня, я это понимаю, я вообще была для тебя чистой прибылью, мне кроме этого вообще в рот можно было ничего не совать, меня даже выгоднее было вообще не одевать никогда, чтобы те не тратили на это свое время-деньги! Смена смене на смену идет! Или мне есть что скрывать от взглядов, может, я уродина? Чего же ты, милый, сам бросался на меня даже после них, даже когда я была во всем этом, чего ты даже не вытирал? Нет, вытирал, но собой... Да, пока не появилось это уродство, я согласна. Это ужасное уродство... Я не спорю, это уж точно не прибыль, это чистые расходы, особенно, если бы родился такой же сученок, как ты, от которого вообще никакой пользы!... Ненавижу!
Это она почти кричала всем тем плакатам, рожи на которых не сводили с нее своих поросячьих глазенок, а кривые, то есть, улыбающиеся рты что-то насмешливо пытались сказать ей, но так, словно это не они говорили, словно это она сама приняла самое правильное решение, которое надо лишь исполнить. В некоторых глазенках так и светилась озабоченность, ну, словно бы о народе, понятно, потому что тот еще верил в это частично, то есть, одним партиям еще верил, а той - уже нет, раз ее не было, или, наоборот, ей только и верил по той же причине. Оскал этого сученка прямо и вопил ей со всех заборов, тумб, даже с пеньков и вслед, и в лицо: "Долой! Долой! У-Дали! У-Дали!"... Нет, это у него, кажется, был Ночной клуб "У-Дали!", где черточка имела самый разные значения, поскольку название писалось в две строчки... "Черт, как же дойти, пока совсем не сошла с..?"
- Доктор, я хочу немедленно удалить это из себя! - резко, даже брезгливо заявила она, добравшись до роддома, новой ли гинекологической клиники, странным образом и расположившейся в конце этой серой и непривлекательной улицы, куда бы вряд кто устремился без особой необходимости. Ее уже ничто не смущало: ни месяцы, ни кровь на рукавах ее одежды. - Я ненавижу это! Готова сдохнуть, чтобы во мне этого не было!
- Так, сделайте полные анализы этой дамы, хоть она к нам никакого отношения и не имеет! - все же оговорившись, заявил доктор Смерковин, немного как бы ошарашенный встречей с обыкновенной, хоть и весьма даже привлекательной, если не сказать больше, проституткой, на что-то еще вполне могущей рассчитывать. Но он всегда был словно слегка ошарашенный, как и многие в это время странных, затянувшихся перемен. Странных перемен, конечно, поскольку выходило вроде, что переменить и означало только ухудшать, ломать, разрушать и опять "до основанья", после чего только и могло последовать то "а затем... мы наш, мы новый мир пост...", еще и в прошлый раз не последовавшее окончательно. Но многие, видимо, неверно понимали тут притягательное местоимение "наш...". Они, наверняка, надеялись, что оно имело прямое отношение и к не поющим сей гимн "Интер..." не только девочек, как сейчас, но всех - как раньше.
К ним Смерковин и относился, так как был критического склада ума, но не настолько все же, чтобы вовремя не одуматься, если это, правда, было вообще возможно задним числом. Но к материалистам, к коим он по профессии принадлежал все-таки, это вполне имело отношение, потому что и время, как некая объективная характеристика все той же материи, тоже никуда не исчезало бесследно, из ничего не возникало, и все хранилось либо в архивах, либо в памяти, причем на материальных носителях, в виде каких-то там комбинаций молекул, клеток, синусоидальных окончаний... У него в студенчестве даже была своя теория на счет того, как наше прошлое можно было бы ретушировать, подчищать не только на официальной бумаге, но даже в памяти очевидцев, свидетелей... Это во время Гласности и без него было почти сделано, так как патент он не оформил, но опять же с помощью бумаги, которую - по его идее - тоже можно было использовать, но все же сразу после горшка Фрейда, а не...
- Черт, как же я про Фрейда, про горшок-то забыл? Или тогда его еще не было?... Нет-нет, сейчас не буду об этом думать, сейчас не до этого.., - сказал он решительно, потому что кровь на рукавах ее платья не могла не вызывать у него каких-то подозрений, к тому же, шесть месяцев - это уже был другой срок, не уголовный...
- Вы что, свихнулись?! - резко заявила ему главврач роддома Добролунова, когда он еще о чем-то размышлял в дверях. - Это уже полноценный ребенок! Это уже вообще убийство!
- Черт, простите, Сталина Сергеевна, я даже не подумал об этом, я думал только о состоянии мамаши...
- Как вы могли думать о состоянии мамаши, если бы вы никогда не смогли в нем побывать? - снисходительно спросила та, хотя сама давно уже не представляла себя в подобных сюжетах этой жизни. - Вы хоть понимаете, что ребенок уже совсем живой?
- Я? Сталина Сергеевна, простите, но до сего момента я бы и не мог об этом подумать, - все еще растерянно пытался тот что-то сказать. - Просто я также подумал и о новомодных ныне правах человека, о правах феминистки, ну, то есть, этой женщины, данных и ей с рождения. У нас эти права и так везде нарушают, почему же и мы должны... Но насчет состояния женщины вы правы, это пробел для меня, как для гинеколога и как для...
- Меня ничего не волнует - только состояние ребенка, иначе бы мы ее не взяли к себе, - категорично оборвала его та, потому что не хотела полностью выходить из себя, ставить ли окончательный диагноз нынешним якобы мужчинам. - К тому же, Альберт Елизарович, вы-то больше других должны были бы думать о правах еще не родившегося ребенка, которые сейчас вообще ставятся под сомнение, если верить рыжим демократам. Да и вообще кто когда говорил о правах дитя, я что-то не припомню. Но для нашей профессии, по крайней мере, он уже имеет равные с ней права! Нет-нет, я никогда не была верующей, но я бы вам посоветовала лишь поставить себя на его место: представьте, что такой бы вопрос возник в отношении вас во время оно, что бы вы сейчас мне смогли сказать на это оттуда, ну...
- Сталина Сергеевна, вы хотите сказать, что моя мама... - с некоторым даже возмущением начал было тот, но от возмущения и не мог закончить фразы.
- Я хочу сказать, что все бабы - бляди, но лишь некоторым из них везет на мужиков! - с юмором ответила она ему на это, потому что и по профессии своей всю жизнь была связана с последствиями первородного греха. Хотя она бы лично из того рая выгнала лишь одного Адама, снабдив его к тому же достаточным количеством презервативов. - Все, закончили, а эту шлюху кладем на сохранение, и пусть только вякнет! Завтра мне и доложите все. Ясно? А сейчас меня церковники ждут, они прямо кстати у нас, будто сглазили...
- Нет! - дико завопила та, услышав это, и даже вскочила с койки, хотя там было так тепло, так уютно, и никто там к ней не приставал, не заставлял ее изображать из себя дурочку, умеющую лишь раздвигать ноги. Она в детстве тоже хотела стать космонавткой, второй Валентиной, если уж не Зоей Космодемьянской, что было реальнее в последние годы, когда все рухнуло, а на родину ее и на нее саму навалились враги, особенно этот, кто и был наверняка... - Вы не имеете права, это я решаю! Уберите из меня эту гадость, или я сама...
- Больная, успокойтесь, - как можно мягче, очень понимающе, но разводя руками в стороны, пытался ее успокоить Смерковин, в целом пребывая на ее стороне, ну, за исключением лишь того, что он сам сейчас был по другую сторону кровати, почему и не мог отечески положить ей руку на плечо. - Ваше состояние вполне объяснимо, вы потом сами будете смеяться, если вспомните. К тому же, милочка, вас никто не заставит потом забирать ребенка отсюда, сейчас многие оставляют... это государству, не все стремясь приватизировать...
- Вы не понимаете, что он мне сейчас уже не нужен? Он ненавидит меня, он бьет меня постоянно ногами, хотя я ему еще ничего не сделала, - та даже не пыталась его слушать, да и не смогла бы, пребывая почти в горячке, а, может, и в привычном для себя состоянии полузабытья, потому что помнить все это было бы невыносимо, для нее все это было каким-то кошмарным сном, в котором она вдруг проснулась и уже не могла вырваться из него. Все ведь должно было быть иначе: карьера модели, мировые вояжи - для чего надо было лишь немногим пожертвовать, ну, совсем мелочью, а уж там новое время раскрыло бы перед ней такие дали... Но оно только закрыло перед ней все двери, оставив распахнутыми лишь окна, давно ее не пугавшие, а даже манившие иногда своей синевой, и если бы у нее было хоть сколько-то времени задуматься... Но эти позорные волки, эти мерзкие скоты обложили ее со всех сторон, не оставляли ее одну ни на миг... - И я его тоже ненавижу, чтобы еще хоть день быть с ним вместе! Если вы не вырежете его из меня, я сама его убью!
- Простите, но я не вижу причин для такого отношения к собственному потомству, - немного смущенно возразил доктор. - Это ведь как бы плод любви, которая разной, конечно, бывает...
- А что ты мне еще мог бы сказать, если ты и сам - мужик, если ты и сам только и думаешь, как бы залезть мне под юбку и засунуть в меня это, думаешь, я не вижу? - презрительно усмехаясь, и даже с каким-то прояснившимся взглядом сказала та, искоса поглядывая на дверь. - Я вас, мужиков, и ненавижу, и он там - тоже один из вас, я это знаю. Последний раз спрашиваю: вы уберете это из меня?
- Нет, - с печалью в голосе, но довольно твердо ответил доктор, даже не пытаясь ей объяснить, что это не его личное решение.
- Что ж, тогда сами виноваты, а мне без разницы - двое или трое, - зло бросила та и, резко вскочив, направилась к двери. Выйдя из палаты, она уже бегом, хоть ноги и не очень слушались ее, пустилась бежать к большому синему окну, к ведущей к нему лестнице, на первой же ступеньке которой и оступилась, сознательно ли бросилась вниз по лестничному маршу, но только не совсем так, как ей хотелось, а наоборот, даже не задев животом ни одну из ступеней, ни перила, ни угол чугунной батареи, в которую врезалась лишь свой курчавой головкой, дивные, белокурые локоны на которой вмиг начали покрываться краплаком. Последнее она уже шептала самой себе, погружаясь в сладкое забытье, так похожее на сахарную вату, которую она сильно любила в далеком детстве, почему даже есть ее не решалась, только прижимала к ней губки, словно целуя. - Эдик, Эдик, зачем ты меня заставлял сделать это? Я ведь не хотела, я бы, может, хотела и... Нет, не хотела! Это такое мерзкое слово, оно само от тела... Не бей меня, я прошу тебя... Спасибо... Извини...
Глава 2. Убийственные роды
- Доктор, она мертва, - растеряно пробормотала акушерка Лена, естественно оказавшаяся у трупа прежде него.
- Так, Леночка, позови еще кого-нибудь, ну, как свидетелей, ты понимаешь, - немногим более огорошено пробормотал тот, ласково пожимая ее руку, когда бережно помог подняться с колен, одернуть халатик. - А я подумаю, что делать...
- Алик, но ты ведь помнишь? - шепотом намекнула она на что-то, убедившись, что пока свидетелей вокруг все же нет.
- Иди, я всегда все помню, - даже спокойно сказал он ей, с некоторым вздохом сжав ее пышную грудь и подтолкнув к лестнице. - Но ты хотя бы покричи для приличия...
- Прости, я что-то совсем забыла, - тепло улыбнувшись ему, но тут же спрятав улыбку, сказала она и громко затопала по лестнице. - Боже, девочки, какое несчастье!...
- Молодец, - прошептал он ей вслед и тут же задумался. - Черт, черт, нам же так этот плод нужен. Сука стальная, я бы тебя... Так, а что нам сейчас помешает? Точно, дурень, сейчас еще проще... Так, Лена Семеновна, больную в операционную, будете мне ассистировать!... Ну, мертвую, понятно...
- Да, доктор, ступайте, успокойтесь, мы с девочками все сделаем, не переживайте, - она единственная из всех прибежавших знала, что надо делать, держала себя в руках, не позволяла себе расслабиться в трудную минуту, думая далеко наперед, - лед тоже приготовить?
- Да, Лена, вы все знаете, - расстроено, почти как все сестры, ахающие и охающие вокруг столь неожиданно скончавшейся от собственной глупости, сказал он ей и пошел в ординаторскую готовиться к операции.
Ассистировала она ему с самого начала с огромным удовольствием, потому что он делал операции клиенткам с такой нежностью, почти с любовью, словно бы не резал их, а гладил, ласкал ли, не говоря уж о приеме родов. Ей даже самой иногда хотелось оказаться на месте пациентки, ну, живой, понятно.
На месте этой... она бы никогда не хотела оказаться, почему и думала о будущем заранее, читала медицинские новинки, разговаривала с подружками из уже продвинутых клиник, потому и знала, куда можно использовать негодный вроде бы человеческий материал, которого теперь было и достаточно много, раз намного больше стало проституток и ненужных детей.
После того, как она наладила все нужные связи, всю цепочку, самым трудным для нее было вовлечь в это дело Алика, которого она, правда, обрабатывать начала с самого начала, постоянно оставаясь с ним дежурить, ну, и все прочее. И не зря, потому что он сразу все понял и сразу же согласился.
- Леночка, неужели ты думаешь, что я не читаю журналы, не смотрю фильмы? - мягко улыбаясь, сказал он ей, прервав на полуслове и как бы даже избавляя ее от необходимости вообще говорить вслух такое. - И, конечно же, Леночка, это все имеет научную подоплеку, а не только коммерческую, хотя последняя сейчас и самая главная в стране, как ни странно...
- Алик, но что странного? Почему это там, на Западе, врач может хорошо зарабатывать, проводить отпуск на Канарах, на Багамах, на..., ну, как и его пациенты, а для нас мечта - хотя бы ремонтом не заниматься в отпуск? - все же пыталась она пояснить свою позицию и как бы подчеркивая, что это все же она тут организатор, но при этом как бы и ответственность с него снимая некоторую. Прямо заявить ему последнее она бы никогда не смогла даже потому, чтобы не уточнять, чего касается та ответственность.
На всем этом изначала было негласное табу. Все остальное сделать без нее он бы сам и не смог, тут она тоже не опасалась... Одна проблема все же возникла, причем из главных: как-то вдруг завис в воздухе вопрос об оформлении их отношений, теперь не всплывая даже в виде намеков ни с одной из сторон. И домой вместе они стали ходить все реже, хотя здесь занимались этим с прежним удовольствием, ну, словно бы больничная обстановка больше к этому располагала.
Даже на этом столе он ее брал несколько раз, а однажды прямо во время операции под наркозом, при которых, как она давно заметила, у него всегда была сильная эрекция, как и сейчас. Конечно, ничего не скажешь, баба эта была невероятно красивой, хоть и мертвой, да еще и с животом, теперь уже вскрытым. Даже то, что она была повернутой, ее не портило, так как и красота ее была, как говорят, почти безумной. Даже странно, что она не на подиуме где-то оказалась, не на обложках, а на грязной панели. Но ведь это еще было только начало, а там кто его знает, что бы могло случиться...
Лена знала его маленькие слабости, поэтому вообще не стала ее накрывать простынями, а ноги ей даже раздвинула пошире, обнажив эту перламутровую раковинку, с улыбкой сразу же заметив, что на него подействовало, да и саму ее эти гладко выбритые, розовые губки тоже чуть смущали, она даже потрогала их пару раз, чуть раздвинула, пока они еще не закаменели, испытав какую-то истому там, куда теперь страстно хотела заполучить его. Да, она не прогадала...
- Лена, я не могу... Ты, надеюсь, раздета? Дай мне, милая, - он тоже не выдержал, когда добрался уже до матки, и отложил скальпель. Руки его чуть подрагивали, когда он брал ими ее берда сзади, раздвигая ей ягодицы, слегка наклонив над операционным столом так, что лицо ее почти касалось губ той, нет, даже несколько раз коснулось, когда он начал входить в нее все сильнее и быстрее, а в конце, когда он опустился обессилено лицом на ее спину, она даже уткнулась губами в слегка прохладное уже, но все равно очаровательное лоно той, незаметно лизнув его языком, пытаясь даже проникнуть вглубь. - Милая, спасибо, так хорошо... Теперь можно и продолжить. Ты как?
- А я бы и продолжала, и продолжала, - пошутила она, потому что тоже кончила вместе с ним, и ноги ее даже слегка подрагивали от усталости. Тут они с ним тоже просто невероятно подходили друг другу, хотя она вообще всегда кончала вместе с партнерами, но уже со второго раза. А с ним это получилось сразу, меж ними возникла некая гармония, словно у них была одна резонансная частота, даже независимо от того, сколько у него эти колебания продолжались. - Шучу, дорогой, ты же знаешь, я бы сейчас могла только уснуть, потому что ты меня сегодня что-то так необычно отлюбил, что лишил всяких сил.
- А мне так больше всего нравится тебя любить, смотреть на твою талию, на твою гладкую спинку, на сладенькую шейку, сразу входя и туда и к попке твоей, такой мягкой и нежной, прижимаясь, - ворковал он, оторвавшись неохотно от нее и берясь за скальпель уже вновь твердой рукой и быстро вскрывая раздутую, еще горячую, даже словно разогревшуюся, матку. Понятно, что он бы никогда ей не сказал, что в этот раз просто оторвать не мог взгляда от лежащего на столе тела, в которое даже чуть специально пытался ткнуть ее лицом, хотя это ему самому ужасно хотелось лизнуть то, поцеловать, что при ней он, ясно, не стал бы делать... Говоря об этом, он споро вскрыл матку и вскоре уже достал... живого ребенка, кстати, и прежде подававшего признаки жизни, что до него дошло лишь сейчас и весьма его огорчило. - Так, и что же нам теперь делать, а, милая? Реза...
- А, может, ты это совсем не меня трахал, а ее, мертвую, через меня, ну, как через презерватив? - такого вопроса и такого полного слепой ненависти взгляда от нее он просто и не мог ожидать после такого парного финиша, хотя в словах ее доля правды и была.
Тела мертвых женщин его не отталкивали еще с первой практики в студенчестве, где он был самым усердным, даже занял первое место на конкурсе по препарированию, из-за чего чуть было не пошел в патологоанатомы...
Он передумал после первых приемов родов, хоть там все происходило как бы и наоборот, но зато так зримо, что он просто не мог в это, в них ли, не влюбиться, не боготворить их всех после этого, не смотря ни на кровь, ни на всякие там звуки - он ничего не слышал, не чувствовал иного, кроме... И сейчас его совсем не смущала даже эта огромная, зореобразная, хоть и не кровоточащая сильно рана в ее животике, который можно было уже не особо жалеть... Нет, сейчас он не просто растерялся, оторопел ли, а все же положил уже заурчавшего ребенка на стол к матери, на ее чуть отодвинутую руку...
Но он все же опоздал, не заметил, когда она схватила его личный скальпель, сделанный по спецзаказу.
- Получай, сука, некромант! - он даже не понял, кому Лена сказала, точнее, крикнула это...
- Ты что делаешь, глупышка? - задал он еще по инерции глупый же вопрос, пытаясь перехватить своей окровавленной, потому скользкой рукой ее руку, уже раза три ударившую его скальпелем в грудь, пока та сама не задержалась там, не успев быстро выдернуть из него смертоносное жало. Скальпель настолько глубоко зашел в его уже на сей раз тело, что он наконец-то почувствовал и страшную боль и какую-то тошноту, которая, конечно, была понятна...
- Мразь, я-то думала, что ты меня все же любишь, а ты... Ты потому лишь меня здесь и трахаешь, чтобы на них смотреть, на этих ледяных тварей. О, дура! Думала, что и деньги, и любовь... Точно, дура! Но теперь ты сам сдохнешь и будешь лежать с ними в морге круглые сутки, может, даже с ней рядом, - она даже не понимала, что говорила, что делала, что вдруг на нее нашло, когда вроде бы попыталась лишь подумать, а что же надо будет сделать с ребенком, который им живым совсем не был нужен...
Она тоже совсем не чувствовала боли, когда уже он, вырвав из себя скальпель, с яростью вонзал его в нее, стараясь попасть ей в груди, пока вдруг не рухнул на пол, потому что ему она попала прямо в самое сердце, так как знала прекрасно, где же оно должно было находиться, а оно там все же и оказалось, на удивление, даже у такой сволочи...
Голова ее вдруг пошла кругом, ее затошнило слегка, как от невесомости, в памяти что-то замелькало: детсад, мальчишки на горшках, школьная раздевалка, где она впервые отдалась тоже дежурному, пионерлагерь, вожатый..., сморщенный старик профессор, очки которого постоянно падали ей на грудь, а она их опять ему...
Последнее, что она заметила, был взгляд того младенца, которым тот либо прощался с ней, либо прощал ей что-то, когда она медленно опадала прямо на труп своего еще недавно любимого...
- Боже, девчонки, да что же это такое?! - завопила от ужаса другая акушерка Люба, прибежавшая в палату в некотором волнении от услышанных криков спасенного все же младенца, который оказался все-таки живым, да еще и кричал на удивление, хотя все уже оплакивали его вместе с дурой мамашей... Нет, это все не помешало ей оперативно завершить то, что не успел сделать перед невероятной смертью доктор, под ее ногами заливаемый и своей и Ленкиной кровью, ручейки которой стекали с них, смешиваясь в один поток, свиваясь в одни струйки.
До них словно что-то дошло, они ли и не заблуждались совсем в чем-то, что свойственно лишь не очень крепким мозгам чересчур решительных людей, слишком торопящихся переводить свои незрелые мысли в обычные двигательные команды, в рефлексы, считая, видимо, эту связь вполне естественной, раз происхождение сознания шло обратным путем, с чем отечественная медицина была совершенно согласна, ну, правда, втайне сомневаясь в правильности классификации той палки, которую будущий мыслитель взял в свои руки главным побудителем, будильником разума... Но теперь-то, после перестройки, это и вообще все устарело, хотя насчет палки сомневаться тут не приходилось, слишком уж откровенен был и ее халатик, да она и сама ей не раз говорила, чтобы та все же пораскинула мозгами, прежде чем раздвигать и свои ноги...
- Это что за б... Боже, это что такое? - со смешанным вместе с радостью при виде живого младенчика диким изумлением от вида уже более невероятного..., на что главврач никогда бы не позвала посмотреть этих заморских святош, воскликнула Сталина Сергеевна, войдя в палату. Но в подтверждение даже своего имени она постаралась держаться дипломатического лексикона, который теперь проник и в ее клинику, словно по заказу прихватив с собой еще и тот чудный бокс, который как раз и был кстати для этого недоношенного. - Простите, господа, но наша личная жизнь у нас все же была, и была она не такой простой, как могло показаться и партии, и...
- Дорогая, не оправдывайтесь, - мягко заметила ей, умильно глядя на несчастных влюбленных, сестра милосердия из какого-то Ордена при Красном Кресте, которая была урожденной дворянкой из старых кровей, почему и разговаривала на вполне литературном языке, переводя все так же литературно и своему коллеге, какому-то отцу Джону из другого, кажется, Ордена, - пути Господни неисповедимы, а мы все ходим по ним, пусть даже кто-то считает иначе и не смотрит под ноги...
- Это что же, мама мертва, два доктора тоже мертвы, но ребенок все-таки жив? - невероятно озадачено, хотя и не показывая этого, спросил тот отец Джон, которого у нас правильнее было бы называть Иоанном... Нет, просто Иваном наша церковь не решилась бы его назвать, специально и придумав облагороженный, немного акающе-окающий вариант, видимо, считая, что в этом случае Иван, Ванька ли никак не являются адекватным переводом их библейского банального Джона, а не Джоана, Джуана, Жуана. Нам тут нужно было нечто более возвышенное, не от печки-лавочки. Да, и правда, не смешно ли даже предположить, что наш Ванька-дурак мог называться точно так же, как их автор Апокалипсиса, одного ли из всего-то четырех Евангелий? Какой бы дурак тогда поверил и в остальные три, если это самое загадочное и заумное? Даже странно, что у тех и святого апостола, и какого-то Кеннеди называли одинаково, совсем не стесняясь самого распространенного у них имени, в отличие все же от нашей современности, которой все эти сказки отбили охоту давать своим вундеркиндам столь глупые имена. Нет, в обычной жизни, в политике ли Джон и Иван - это как бы общепринятые синонимы, но только не в религии, не в житие святых, и без того полном всяких искушений! Сам-то отец Джон, конечно, думал и про все это несколько иначе. - Да, это невероятно странно, но вы, сестра Света, этого не переводите, они этого не поймут пока...
- Уважаемый отец Джон, забудьте об этом несчастье, оно ужасно, хотя это и... любовь, сами понимаете, Кармен там всякие, тореро. Но сейчас мы должны с вами думать только о вашем инкубаторе, ну, о боксе ли, или еще как его, потому что он и нужен этому Малышу, который слишком слаб для этого мира, чтобы выжить, - благодарно глядя тому в глаза, ворковала Сталина, взяв из рук акушерки крошечного, уже обмытого, младенца, с каким-то даже интересом поглядывающего на них своими совсем еще вроде бы мутными глазенками, но почти небесного цвета, хотя тот еще вполне мог измениться. - Да, уважаемый, да, мы должны его скорее подключить... Вы - просто наш спаситель, я бы так сказала, даже в том смысле... А на это вы не смотрите, я тут сама пока ничего не знаю, что же я буду делать... А, пусть с этой... хренью милиция разбирается. Нет, Светик, это не переводи, прошу тебя...
- Голубка, неужто я - не русская женщина? - с понимающей улыбкой заметила ей та, но уже очень серьезным тоном переводя остальное святому отцу, которого, похоже, это и не очень интересовало, хотя он полностью согласился - он тут был как нельзя кстати, поскольку пока никого, кроме спецов по экзорцизму, в эту страну посылать и нельзя было. Не зря их, едва только переставшая оглядываться на КГБ, церковь пыталась в штыки принять его приезд, хотя официальной силы пока не имела для того, чтобы помешать их чисто благотворительной миссии с чисто гуманитарной, то есть бесплатной, помощью, от которой вряд бы мог отказаться их... Иван. - Да, отец, в их глазах вы и должны стать тем Спасителем, вы понимаете?
Конечно, он это прекрасно понимал, хотя тут политика и религия в нем сошлись в неразрешимом противоречии, как это он думал, ну, потому что младенец ждал совершенно иного... Он даже удивился слегка, когда тот спокойно перенес его скрытые крестообразные движения. Возможно, из-за того православного святоши, всюду сновавшего за ними, как хвост, он и перепутал лево с правым, чет и нечет, хотя как это можно даже представить себе, он не понимал.
Когда они с православным попом перекрестились при встрече, отцу Джону ведь показалось, что он крестится перед зеркалом, отчего и движения руки того показались ему вполне естественными, и он даже несколько удивился его одеяниям и, особенно, невероятной бороде, почти как у Карла Маркса, но только не столь завитой. Нет, конечно, в общеполитическом плане он был рад, что теперь у этих красных такие бороды попы носят с не меньшей гордостью, чем те нехристи в камне...
- Черт, черт, подождите, стойте, у меня ничего в голове не укладывается! - действительно тряс своей стриженой и мокрой от пота головой немолодой следователь Прокуркин, прибывший в клинику с некоторым лишь опозданием, поскольку все, во-первых, были задействованы на каком-то стихийном митинге сторонников правого руля..., тьфу ты, правого, наоборот, крещения, где, понятно, и без них могли обойтись, но на митинги им самим нравилось ходить в наряды, как и раньше - на спортивные мероприятия типа футбола... Да он просто и не ожидал увидеть в их провинциальной клинике сплошной Голливуд, как он выразился, потому что, во-вторых, прибыл сюда еще и с места другого происшествия, куда его направили перед этим, поэтому для самого ребенка у него уже не хватало серого вещества. - Нет, конечно, это как бы важная улика, но за смертью преступницы необходимость в таковой отпадает вроде...
- Какой еще преступницы? - не меньше его изумлялась Сталина Сергеевна, даже потом вспоминая все с недоумением, но все же не скрыв это от подруги и после намеков святого отца. - Разве это преступление?! Это же...
- Гражданка, то есть, товарищ главврач, извините, я не об этом совсем! - ошалело пытался объяснить ей следователь, в этом еще совсем не разобравшись. - Перед тем, как направиться к вам, чтобы, как вы сказали, еще и избавиться от этой улики, хотя это и странное выражение, согласен, у нас как бы своя диагностика событий... Так вот, перед тем эта милая гражданочка, наша бедная Лиза, замочила... кровью еще парочку товарищей, но уже непосредственно собственноручно... Ну, одного своего сутенера как бы, работодателя то есть, и вполне всем известного кандидата, которого вы теперь только на предвыборных плакатах и сможете увидеть, пока его и оттуда не сняли, хотя на них он и живой, и одетый до сих пор... Точно, его самого! Вы правильно подумали...
- Так это их кровь была у нее на рукавах, а не ее собственная?! - тут уже Сталина Сергеевна не просто изумилась, а похолодела вся, поняв, почему это она сразу же интуитивно встала на сторону Малыша и даже немного ополчилась внутренне против той б..., то есть, преступницы. - Простите, я не смотрю эти ваши детективы и такого я даже подумать не могла, почему мы только потом сообщили вам, когда она уже и себя того.., хотя, как вы говорите, хотела лишь избавиться от улики. Да, точно, сначала даже угрожая этим, хотя я не придала тому значения, списала на обычное полубредовое состояние некоторых беременных, могущих по разному защищать свое потомство...
- То есть, вполне обычное? Ну, это я для себя, на заметку взять, потому что уже не мы - ей судьи, - и следак не переставал изумляться, созерцая при этом следы и другой кровавой бойни, когда уже сфотографированных со всех сторон влюбленных разлучили наконец-то, положив рядом, обнажив и ее растерзанную грудь, а также свидетельство довольно близких отношений между как бы и врагами, но уже после этого. Что ж, следователь тут вполне мог понять доктора, которому рядом с такими двумя... работать было крайне непросто, он даже сейчас мог сказать такое. - На счет того вы и не переживайте, к вам это не имеет никакого отношения, к тому же, как я уже понял, ее просто загнали в угол и в том углу пытались... О, извините! Если честно, сам я о женщинах все же лучше думаю, даже о проститутках, потому что знаю биографии многих, и вы все равно слабее, как пол, так сказать, поэтому я бы особо и не стал ее осуждать, хотя там зрелище, я вам скажу, куда примечательней, особенно, если касаться некоторых частей тела убитых на люстре, как бы и явившихся главным объектом мести... Тут же это прямо точно любовь, как вы говорите, хотя и... Простите меня, Сталина Сергеевна, но у меня голова не просто кругом, а какими-то зигзагами ходит и ходуном, хотя в последнее время подобное и не редкость...
- Что же вы сразу не сказали? - почти с материнской заботой заметила ровеснику та, уведя его в свой кабинет и достав из сейфа волшебную склянку с мензуркой, прихватив все же и вторую, потому что ее голова была не в лучшем состоянии. - Это я вам как лекарство от головокружения предлагаю, не подумайте... Я бы сейчас и монашку пригласила, она наша до кончика...
- О, нет! Они вообще так не вовремя! Что их коллеги, соотечественники подумают, вся мировая общественность, - замахал тот руками, но не на склянку, естественно. - Хотя пусть знают, ведь это же их демократия тут расцвела буйным цветом калины! Ладно, за упокой, как говорится... Чистый? Нет, еще не разобрался... О, чистяк! Другое дело... Ей богу, сейчас бы лучше спеть! Шучу, тут скоро запоешь, как я чувствую нутром... Бедное дитя, теперь даже трудно позавидовать тому, что оно выжило... Мальчик? Тем более. Знаете, Сталина Сергеевна, я даже не знаю, легче ли от этого ему будет...
- Пойдемте, посмотрим все же на виновника, Олег Минасович? - разлив остатки, предложила хозяйка заведения. Лечебного!
- Это что, он так мне обрадовался? - и сам обрадовался не меньше того капитан, заметив бурную реакцию этого крохи, который казался еще меньше в прозрачном боксе, сквозь стекло которого тот словно хотел дотянуться до капитана малюсенькой ручонкой, не сводя с его звездочек своего ясного взгляда. - Не поверите, уважаемая Сталина, но чем больше я любуюсь детками, тем больше поражаюсь, откуда же в них потом берется все то остальное. Ну, никак ведь наша семья и школа их такому не учили, не говоря уж о комсомоле, о пионерии, которых теперь, правда, нет уже, хотя комса эта, я вам скажу... Ведь всего несколько лет прошло, а людей просто не узнать, для них уже нет ничего, ну, кроме денег, денег, которые теперь для многих и бог, и судья. Или раньше мы не давали им высунуться с этим на люди, но теперь это никак обратно не засунуть, это для них и не грех совсем, а ведь мы раньше этого словца-то и не знали, не партийное оно совсем. Они теперь и нас вовсе не боятся, не то что смерти или еще чего. Они и нас тоже считают товаром, переводя на баксы. А что дальше будет по мере всеобщего продвижения к развитому капитализму, когда подрастут уже совсем новые детки, у которых будут совсем другие авторитеты, у которых в памяти будет только это? Конечно, милиция без работы не останется, но боюсь, что этой работой вся жизнь станет. Что будем делать, Малыш?
- Вот так, вот так, так мы им, так, правильно, Ванечка! - одобрительно прокомментировала главврач его слабенькие еще взмахи кулачками, которыми он уже комментировал свой слабенький же, но настоящий смех, просто поражая ее. - Но почему так, Олег Минасович, происходит, ведь даже Сахаров, Собчак не об этом же совсем говорили? Царство им небесное, конечно...
- Ну, говорили, это понятно, - в чем-то он и не спорил с ней, - но что делать, если наши-то лидеры, отличники политучебы, сами и избрали для нас не какой-то, а чисто бандитский капитализм, ну, как бы строго в соответствии с Марксом, по которому иного и не бывает. Ну, понимаете ли, они подумали, видно, что без бандитов им коммунистов, самих себя ли, не одолеть, хотя сейчас уже не всегда сразу поймешь, кто среди них бандит, а кто коммунист, ну, комса ли бывшая. Конечно, я-то понимаю, что тогда коммунисты тоже были в основном из каторжан, отсидка, ходка одна-другая, были как бы даже необходимы им для дореволюционной биографии, чтобы стать профессиональным революционером, имеющим, как и порядочный гангстер, столько-то сроков. Но зачем же было все начинать заново? Думаете, они зря начали с реабилитации репрессированных, то есть, новых уже, Сталинских каторжан? Да, а где бы они еще набрали доморощенных бизнесменов, как ни в наших тюрьмах, зонах, попутно и этих освобождая? То-то, а тех тоже надо было втихую, под общий шумок, реабилитировать и в глазах международной общественности, мол, это были вовсе не уголовники, а сплошь политические, хотя бы соседи тех по зоне! Вряд ли международная общественность это воспримет, но мы, похоже, уже проглотили. Про тех репрессированных уже позабыли, а эти теперь повсюду в первых рядах, но не на тех скамьях, а в креслах, на тронах, уважаемая Сталина, кстати! Понимаете, почему я до сих пор капитан? Потому что я был уже майором, но когда один из моих бывших подопечных за год стал официальным милиционе..., простите, миллионером, я опять вдруг стал капитаном, даже, вон, сам себя почти наголо побрил, словно поменялся с ним ролями... Нет, это не юмор, а я просто хочу, чтобы они наелись и не замечали меня, иначе ведь работать не дадут совсем, на пенсию просто отправят. Пусть радуются, теперь Прокуркин - как уголовник, а не вы, новые русские в малиновых мундирах! Меня эта сторона не волнует, я не из гордых, а из преданных делу, скорее... Ну, и спирт же у вас, так развязал мне сегодня язык...
- Не спирт, голубчик, это просто доктор располагает к откровенности, - с улыбкой заметила ему главврач, возвращаясь с ним в кабинет, потому что сестра пришла кормить Малыша. - А фамилия у вас примечательная, и что-то от прокурора, и что-то от курка!
- Да, и что-то от урки, и что-то от старого, прокуренного насквозь сыскняка, - с довольным даже смешком добавил тот, потому что давно не слышал в свой адрес не только похвал, но даже намеков на них. Даже эти два дела и-то ему всучили как два потенциальных висяка, то есть, опять же как в наказание, хотя сам-то он тут почти во всем разобрался, хотя и просто придумать какие-либо человеческие мотивы преступлений был не в силах, но этого-то с него и не требовали, он и так перевыполнял план. - Ладно, спасибо, уважаемая Сталина Сергеевна, за добрый прием, и я вас особо больше и не стану тревожить, поскольку для официальных версий у меня почти все есть, но...
- Да-да, я всегда буду рада вас видеть, дорогой Олег Минасович, - поправила она его с теплотой в голосе. - Заходите, когда мои гости уедут...
Она потом даже пожалела, что Светик ей еще не подарила власяницу, а-то бы она ему наверняка ею похвасталась, мол, она не из такого уж и слабого пола, как он сначала заметил...
Глава 3. Дары экзорцистов
- О, как жаль, что я не смог с ним побеседовать! - расстроился тогда отец Джон, вернувшись со Светой с вынужденного ланча, потому что ему было что сказать стражам закона. - Я бы и спросил его, что он думает по поводу целой серии убийств вокруг... этого.
- Святой отец, я словно знала, что это вас интересует, и спросила, - довольно заметила ему на это Сталина. - Капитан сказал, что это некая цепная реакция, когда одно преступление порождает последовательность, этакую цепь других, взаимосвязанных между собой...
- Да, но чем связанных - вот вопрос! - с улыбкой заметил на это тот, высоко подняв два перста в небо, где только и мог быть ответ. - Но, если позволите, уважаемая доктор, я все же буду и вам иногда писать, и у вас интересоваться, ну, как работает наш... бокс, как поживает и наш... первый его пациент? Спасибо, я напишу обязательно.
Ему больше ничего и не оставалось делать, поскольку через два дня они уже должны были уезжать со Светой. С местными священниками, хоть и с собратьями по кресту, ему вряд бы удалось встретиться. Они вроде бы и были лишь жителями двух разных частей одной Империи: Восточной и Западной, - но в этой, Восточной, даже в этаком их Третьем Риме, с большим пониманием относились к иноверцам, нежели просто к католикам, ну, и к протестантам, тоже якобы к собратьям во Христе, хотя к тем он и сам не очень...
Но что поделать, если различия меж ними были столь кардинальными, устранимыми лишь в зеркале? Да, они считали себя выше любого суетного государства, а своего Папу - выше любого императора, которых, правда, у них больше не было, а православные же считали себя, как почти египтяне, немного ниже или чуть-чуть наравне с фараоном, с царем, с властью, выше которой тут ничего не могло быть, даже в лице, правда, не бога, но грешного человека. Но и тут ничего нельзя было поделать, поскольку одно их государство до сих пор было больше всей их Европы, и справиться с таковым, как считал сам отец Джон, мог бы только сам Господь, потому что даже двадцать миллионов их людей не сумели, хотя любой из них выскочка считает шапку Мономаха чуть ли не своей кепкой, шляпой ли, тюбетейкой.
Но разве мог он убедить в этом вчерашних атеистов, да и вчерашних ли? Нет, креститься они смогли быстро научиться, но разве можно было так же легко отказаться от материалистического уже антропоцентризма, утверждавшего человека самым высшим созданием во всей Вселенной, пусть даже и произошедшим от обезьяны, но все же собственноручно, с помощью простой палочки. Этакие кудесники!
К удивлению отца Джона их аппарат как бы искусственной жизни сразу же включился сам собой, да еще и оживив целый ряд лампочек, приборных панелек, едва его крайний "терминал", то есть штепсель, наконец-то замененный на их отечественный, отрезанный в спешке от электрочайника, воткнули в розетку, после чего все, что в нем могло светиться, с радостью это и сделало, и продолжало делать до сих пор даже вопреки его некоторым сомнениям, хотя в ином случае он бы мог только гордиться творению их уже кудесников...
- Да, не зря отец Мэтью советовал взять лучше лишнюю тысячу экземпляров Библии, - думал он про себя при этом, ясно, без переводчика, поскольку все произошедшее и сам младенец продолжали смущать его зоркое сердце. Увы, этот кроха, казалось, совсем не пострадал от всех перипетий, уже выпавших на его долю, и не особо мучился и без самой важной для него части тела Мадонны, которая даже в таком виде была прекрасна, словно ее и звали Лиза, чего, правда, никто не мог вспомнить. - Абсурд, отец, конечно, мог быть неизвестен, но чтобы мать?! Как они могли и этого не узнать? Боже милостивый, прости меня, но я не знаю, что будет дальше с этой страной... Я тут ничего не могу контролировать, ничего не могу гарантировать, потому что это не просто страна, это дом сумасшедших, где вдруг всех сверху разом объявили здоровыми! Но, боже праведный, я не уверен, к тому же я и не могу тут быть ни в чем уверенным, у меня нет такого задания, и я не знаю, что делать: испортить прибор, придушить его, пожертвовав этим всем остальным, но стоит ли он такой жертвы? Ой, стоит, мне кажется, ой стоит!... Прости, Господи, но я словно бы сам слегка схожу при этом - нет, не с пути веры - с ума!...
Это так и было, почему отцу Джону даже пришлось спешно бросить все попытки мыслить дальше, так ему вдруг страшно захотелось полетать, но не в палате, а там, за окном, словно у него и впрямь отросли за спиной крылья архангела... О, нет, нет, себя держать в руках он умел, у него было надежное лекарство, поэтому он тут же переключился на Псалтырь, где ничего подобного вроде бы и не было... Нет-нет, подальше от этих окон!...
- О, милочка, не обращай на него внимания! Мужчины, особенно там, все повернуты на деле, на бизнесе, да, сами его ради этого же и придумывая, поскольку им больше нечем полезным заняться! А я, признаться, сама всю жизнь мечтала родить какому-либо царю Салтану богатыря, этакого Ивана царевича, но почему-то только этим, вроде бы, и обделил меня Господь... Нет, Сталя, не думай, я очень мужественная женщина, я тоже как сталь, даже про вашего уже Павку читала специально, хотя мне он и нашим тоже показался... Хочешь посмотреть на мою власяницу, которую я вообще почти не снимаю? - хлопоча вместе с той вокруг бокса, Малыша, с этаким восторгом ворковала монашенка, когда святой отец удалился в коридор для размышлений. Она даже чересчур поблескивала при этом глазками, особенно, когда вдруг поставила ногу на стул и задрала свое платье до самых трусиков, обнажив ту самую власяницу, сразу же заинтересовавшую новую подругу. - Да, видишь, прямо как кружавчики, это тебе не просто резинка какая, я сама ее заказывала... Нет, дорогая, больно, конечно больно, но в чем же еще тогда прелесть? Мне даже тут не было больно вообще, честно скажу... Увы, милая, увы, принц мне не попался, а мелочиться я бы не стала - отдала себя Господу, а от него я все снесу, как и народ его снес и сносит до сих пор... Ты почитай, сама все поймешь. Я этим почему удивляюсь немного, для них все это словно нечто из ряда вон выходящее, как будто они Ветхий Завет ни разу сами не читали! А уж сколь претерпел им же избранный народ, так не стоило бы удивляться и поведению толпы при распятии... Для тех это словно семечки, из них бы каждый был готов, но не все избраны, сама понимаешь... Но мальчик, я тебе скажу, дорогая, из числа избранных, ты это учти... Сталя. А ты и назови его Иваном, а?
- Светик, странно, но я сама так бы и назвала его, - все еще даже с некоторой завистью любуясь ее власяницей, сказала главврач, трогая ту осторожно, поскольку прикосновения отзывались явно у той на нервной системе, нога так и вздрагивала.
- Нет, Сталя, мне не больно, мне просто приятно, когда ты трогаешь, у тебя такая докторская ручка, - успокоила та ее, даже прижав ее руку для пущей убедительности к стальной оплетке вокруг ноги там, где как раз и должна была быть резинка для чулок, и даже чуть ее подвинув выше, но словно машинально, как бы не замечая. - Сама понимаешь, нас и медосмотрами не очень балуют, а некая ласка любой женщине нужна... Не подумай чего...
- Голубка, не мне же это говорить тебе? - тепло сказала ей Сталина, сама скользнув рукой ей в трусики и погладив там иссохшее уже томление. - Знаешь, милая, я хоть и насмотрелась баб в самом непростом положении, но кроме них никого больше не люблю в этой жизни... Ты бы хотела сегодня поговорить об этом..., ну, у меня, дома? Так, по-сестрински...
- Конечно, милочка, очень бы хотела, потому что у нас с тобой такое сродство душ сразу возникло, - тоже слегка заплетаясь языком, согласилась та мигом, потому что и сама сразу хотела напроситься к ней домой, чтобы познакомиться и с бытом будущей потенциальной паствы, а теперь уже готова была начать знакомство прямо здесь, так ей все это закружило голову, особенно эти пухлые, но крепкие пальцы опытного гинеколога, так глубоко проникающие в душу... - Взгляни, милочка, мальчишка словно наблюдает за нами, у него даже эта штучка... поднялась... О!
- Извини, дорогая, я не смогла удержаться, меня так эта твоя власяница смутила, - смущенно сказала на это та, неохотно вновь возвращая ладонь на теплую сталь. - Ты мне не подаришь такую?
- Я тебе ее отдам, - шепнула ей та на ухо, лизнув его язычком и тоже с неохотой одергивая платье, потому что эта кроха и точно не сводила с них глаз, хотя не понятно было даже то, в чем у него вообще держалась его душонка, хотя в этой огромной колбе ему было явно неплохо. - У меня же на второй ноге другая надета. А тебе понравится, ты увидишь... Что же с Малышом дальше будет? Если бы это было возможным, я бы даже забрала его у вас, даже усыновила бы!
- Милочка моя, тебе бы я отдала его, не раздумывая, но я должна узнать вначале, - огорченно вздохнув, ответила ей главврач. - У меня там есть один знакомый, я сейчас и узнаю, кстати, но только если это реально, если тебе это можно...
- Если и нельзя, я бы все бросила! - безапелляционно заявила монахиня, для верности прижав ее руку к себе, как бы убеждая ее, что у нее и вторая власяница на месте. - Пойдем звонить? О, нет, с аппаратом вообще ничего не может случиться, потому что это он поддерживает жизнь, а не ему надо ее поддерживать - тут ты, милая, даже не сомневайся! Пошли, пошли... Миленький Ванечка, не скучай, мы скоро вернемся, может, даже твоей мамочкой вернемся, ватюсечка мой сладенький!
- Сталиночка, я не думаю, что есть проблемы, ну, теперь, когда их вообще не стало, но я все же узнаю, - очень важно, поскольку был уже новым, почти демократическим, Советом утвержден на свою старую должность, заявил ей ее знакомый Вениамин Кукушкин, едва понял с полуслова, что та от него просит. - Ну, я хотя бы цену вопроса узнаю, теперь только в этом проблемы... Голубка, или ты мне когда отказывала? Мы же в одной лодке. У нас они рождаются, помирают, проходят по спискам, оплачиваются... Шучу, ластонька, но я тебе домой перезвоню. Пока, целую! Да, поцелуй от меня и свою монашку! Кстати, даже интересно было бы... Милая, шучу! Опять шучу! Время такое нешуточное наступило, что только шутить и остается! Хотя признаюсь по секрету, я еще со школы больше всего и любил перемены, это было самое сладкое время во всей жизни, это была такая свобода! Это уже не шутка!...
Да-да, именно он, Вениамин Кукушкин, и был здесь с давних пор заведующим этих самых записей актов гражданского состояния, как говорили, главным бракоделом, в том числе, и по расторжению брачных договоров с той же самой жизнью. Это, кстати, было, если не самой тонкой, прямо-таки трансцендентальной, частью взаимоотношений граждан с бюджетом, то уж точно самой доходной, поскольку сами они при этом и становились этакими трансценденталиями, которых никакая уже эмпирика не волновала, хотя как и любая материя, та еще долго могла быть неуничтожимой!
Нет, Веня не просто так штудировал разные философии, особенно, материалистическую, то есть, нашу, поскольку она снимала много вопросов с повестки дня, даже те, которые касались морального облика советского человека будущего. Материализм тут был объективно верен: раз нет человека, то и нет никаких проблем и вопросов, умерла, так умерла!
Однако, при этом материя-то оставалась неуничтожимой, что касалось и пенсий, и пособий тех уже беспроблемных товарищей, их квартир, имущества. Он даже посмеивался иногда, мол, почему это мы, материалисты, их самих считаем умершими, если там... они продолжают хотя бы занимать конкретное место в самом таки материальном пространстве? Конечно, ко всяким там реинкарнациям, привидениям он относился не просто с недоверием, но даже и некоторыми опасениями, побороть которые ему и помогал материализм!
Что вы, своим друзьям и подельникам, чиновникам ли из крайздрава, пенсионного фонда, соцобеспечения, для которых те оставались благодаря ему живыми лишь на бумаге, он бы этого всего не сказал, потому что там философов не было, там были и остались сплошь совковые эмпирики, для которых даже смена слов, к примеру, коммунизма на демократию - ничего не меняла в их практике, критерии истины...
И сейчас для него сплавить этого Малыша за кордон, но оставив его здесь, естественно, на бумаге же, не представляло никакого труда, но почему-то он вдруг решил сперва посоветоваться с вице-губернатором, со своим куратором, а почему и зачем - сам не очень понимал. Более того, он даже удивлялся слегка, почему это он просто не позвонит тому, а надевает плащ, топает к тому на прием, словно у них все это не оговорено с давних пор.
Но что-то его прямо-таки толкало в спину, помогало даже сзади надеть этот куцый плащик слуги народа, чуть ли ни щекоча его при этом! Нет, понятно, вицик выбивал для них для всех эти деньги, особенно те щедрые ветеранские, премиальные, юбилейные, но что бы и тот смог сделать без него, творца тех самых мертвых душ, которому бы позавидовал сам Чичиков? Не удивляйтесь, философски он это все понимал, даже с точки зрения некоего бессмертия души, почему демократия их всех не только не отпугнула, а просто вдохновила на новые деяния, раскрыв новые горизонты.
Особенно они зауважали этих социал-демократов, настаивавших на увеличении именно социальной части бюджета, до чего не сразу дошли губернатор и большинство Совета, но тоже одумались, когда до них дошло. Он даже одному из тех социал-демократов, которых, правда, было всего трое в Совете, пытался внушить мысль, что стоит поднять вопрос и о материальных правах мертвых граждан, но тот его не совсем правильно понял...
Не понимал он сам сейчас только одно, зачем он куда-то поперся, если через час должна была начаться шикарная свадьба нового русского уже миллионера, его приятеля из бывшего Крайкома комсомола, с кем они и в школе еще вместе собирали металлолом, что тот теперь поставил на международные промышленные рельсы, даже новую фамилию заполучив в их ЗАГС под стать тому - Ржавинович, хотя и старая Тачкин была тут вполне под стать.
- Нет-нет, я еще успею, я мигом! - все же пытался он себя слегка успокоить, хотя и припустил бегом через улицу к Крайкому, точнее, теперь к Белому дому, на ходу еще и пытаясь вспоминать, а что же он скажет такого нового, демократичного молодоженам, хоть приятель его уже второй раз женится, естественно, но на этот раз на совсем новенькой, то есть, на молоденькой внучке бывшего первого... - Что это?!
Что бы он ни думал, как бы он ни философствовал диалектически, но такой встречи со своим приятелем, точнее, с его свадебным кортежем, выскочившим под рев музыки из громкоговорителей из-за угла, он совсем не ожидал, как и те, спешившие еще совсем не с ним на встречу, а мчавшиеся фотографироваться к памятнику павшим революционерам же, к своим идейным пращурам, могильщикам буржуазии, за дело чего они и пали как бы... За что же пал он?
Увы, этот вопрос так и остался немым в его глазах, поэтому и отвечать как бы не на что было, особенно этому ошалелому толстячку с комсомольским румянцем на уже обвисших щеках, пытающемуся себя успокоить хотя бы тем, что теперь тому уже не надо будет отдавать этот пухленький конвертик с мелочовкой... - в сравнении с жизнью его боевого товарища... Он даже не думал, что по старой, комсовой памяти зачем-то сам сел за руль, хотя ему бы сейчас следовало держаться совсем за другое... Тут уже конвертиком не обойдешься, это было ясно...
Старший оперуполномоченный Петров, тоже его бывший уже теперь приятель по комсомолу, тоже сильно расстроился из-за того, что все это произошло прямо перед носом, но не только у него, а еще и у других милиционеров, у множества других граждан новой России, которой он теперь верно служил, почему он только разводил в стороны руками, с немым укором поглядывая из-под козырька на незадачливого молодожена, как бы даже забыв про пострадавшего...
- Голубка моя, боюсь, что у нас с тобой ничего не получится, - огорченно произнесла вдруг Сталя, уже вечером неожиданно взглянув на экран, где показывали свежие новости с улицы, когда ее новая подружка, стоя перед ней на коленях в одной уже только власянице, пыталась одеть ее во вторую хотя бы, все-таки пустив ей капли две крови для пущего эффекта, чем даже озадачила ту.
- Сталечка, уже получилось, что ты, - она-то подумала совсем про другое, даже прижала ее к себе с таким видом, что теперь ей ничто не помешает...
- Нет, Светик, я о другом, я о Малыше, - совсем не противясь ее сестринским объятиям, даже прижав ее головку к себе, сказала та. - Тот, ну, мой знакомый... Понимаешь, он погиб... Посмотри, это его показывают по телевизору...
- Пресвятая Дева Мария! - испугано воскликнула та, когда до нее дошло, что же она увидела на экране из-за бедра своей подруги. - Сталя, а, может, отец Джон прав? Понимаешь, что-то странное происходит вокруг мальчика... Ну, это ведь уже четвертая смерть, даже шестая, за один только день, а отец Джон ведь как раз специалист по этим делам, ну, по бесовским как бы...
- Достоевского начитался... Светик, брось ты, разве Малыш похож? Он словно ангелочек какой, - все же не очень уверенно, то есть, довольно уверенно для атеистки пыталась возразить подруга, от некоторого испуга даже опустившись на пол, отчего власяница резко впилась ей в бедро, но она даже не вскрикнула, а лишь поморщилась...
- Милая, ты уж не забывай про нее, - заботливо заметила та, размашисто поглаживая больное место и о чем-то напряженно думая. - Может, и хорошо, что не получилось? Ну, ему все же лучше у вас остаться, где пока нет этих спецов... Если честно, Сталя, я им сама не очень верю, потому что во времена Инквизиции они в основном нас, женщин, и обвиняли в этом, причем весьма странно пытались изгнать из нас якобы дьявола... Да, милочка, по их мнению мы вообще - как бы главные виновницы греховности сего мира, раз уж с нас и начался первородный грех, словно это мы их благочестивого и невинного Адамчика совратили, обманули, чуть ли не от змея и родив Каина. Хотя Ева честно призналась, что ела яблоко, а Адам давай валить вину на нее, да и на самого Творца, который, мол, ее ему и дал, а он и не просил как бы, и та яблоко дала, а он только ел. И сейчас мы их постоянно раздражаем, поскольку у нас-то святым отцам нельзя даже попробовать стать просто отцом, кандидатом ли в отцы, ну, ясно, что с женщиной. У православных попов хотя бы обряда безбрачия нет. А там, представляешь, Папа - это совсем никакой не папа в том смысле, он даже быть им не имеет права, почему они так и мстили бедным женщинам, мне кажется.
- Это почти как их же крестные отцы? - уточнила Сталина. - Я ведь до конца фильма так и не поняла его названия...
- Ты только не скажи никому, что я такое говорила, - тихо попросила ее Светлана, - ведь это же просто святотатство. Хоть я и родом из православных, но меня пленил культ самой Девы Марии, ведь не смотря ни на что, она у нас просто истинное совершенство, чего зримо не хватает в православии, здесь преобладают повсюду они же. Но, хоть он и вряд ли ошибается, я бы все же, милая, постаралась этого Малыша как-нибудь понадежнее упрятать, чтобы о нем не просто забыли, но и вспомнить потом не смогли. Мне он почему-то и самой все же сильно нравится, хоть я и не понимаю, почему, но я буквально влюбилась в него... Ты меня поняла? И больше никаких параллелей!...
Глава 4. Откровения монахини
- Милая, но ты бы мне все же рассказала, ну, про Антихриста, про Апокалипсис ли сам, откуда вообще все это, в той книге? - попросила ее Сталина чуть позже и встревожено, потому что даже как врач должна была знать почти все о болезни, стремиться ли к тому, и не только из любопытства, но и в целях какой-то самозащиты.
- О, Сталя, ты, может, слишком много ожидаешь услышать от простой монахини, хотя я, конечно, всегда испытывала некое любопытство к таким темам, поскольку в светской жизни успела кое с чем столкнуться, и это было для меня не просто книгой, - немного скованно начала Светлана, пытаясь что-то припоминать, хотя ей самой стало вдруг интересно. - Есть такая легенда, что в Риме в средние, христианские уже века хранилась тайно какая-то дивная античная, языческая статуя, которую приходили втайне прямо-таки лобызать люди. И, вот, однажды от таких любовных объятий с камнем и родился якобы Антихрист. Да, это было давно, но, сама знаешь, что и Русь не зря, видно, прозвали Третьим Римом, хотя тут я что-то не заметила ничего подобного среди этих серых и отталкивающих монументов, перед которыми можно лишь разродиться от страха. Особенно перед тем, в шапке, летом... О нет, опять я делаю поспешные выводы... Но в том же Риме Антихристом считали цезаря Нерона, гонителя христиан, поставленного в 17... лет на трон своей матерью злодейкой, которая сделала его до этого почти и отцеубийцей. Он присвоил себе и имя Нерона, хотя был лишь Луцием Домицием Агенобарбом.
- А что, звучит, прямо агент варваров какой-то, - усмехнулась Сталина, припомнив что-то из латыни.
- Да, и это был умный, талантливый во многом, но зверь, не просто серый человечек на троне, а, я бы сказала, даже слишком пестрый и яркий в том...
- Да, Светик, это я читала или слышала, - кивнула подруга.
- Но я начну все же с другого, очень меня смутившего, - перешла та вдруг на шепот, оглядываясь даже по сторонам. - В его время это языческое царство Сатаны, Вавилон ли, как тогда называли Рим евреи и христиане, первым посетил сам апостол Павел. Два года своего успешного проповедничества он провел в темнице, в цепях, ожидая суда кесаря, когда, кстати, и нашел больше всего взаимопонимания именно среди язычников, особенно среди домашних Нерона, но не найдя этого среди отвергавших его евреев. Ведь он же был римский гражданин, почему его евреи и не судили, как Христа, хоть он был из их фарисеев.
- Не зря у нас Петропавловскую крепость так и назвали, видать, - тоже почему-то шепотом подметила Сталина.
- Конечно! Замечу, милая, что одной из первых в Европе им была основана Филиппийская церковь и именно в нашей, славянской, как я считаю, Македонии, где я тоже успела побывать, - еще тише, едва сдерживая восторг, продолжила Светлана. - Ну, греки, правда, думают иначе, для них и белокурый Александр - тоже грек. Вообще Павлом больше всего церквей и было основано, и особенно в будущей Византии, поэтому появление Второго Рима не удивительно. И уже следом за ним прибыли апостолы Марк и Петр. Петр, кстати, везде следовал за Павлом, как бы исправляя нанесенный тем вред. Да, и в Рим тоже, где Петр и стал главой нашей церкви.
- Да, исправлять чужие ошибки всегда проще, почетнее, - вставила Сталина хмуро. - Но вот делать их...
- В Риме же, и называемом евреями и христианами Вавилоном, они и предвещали первый конец света, причем вопреки мнению властей и плебса о якобы возрождении, расцвете, - продолжила Светлана. - И поэтому, как Павел и Петр ни проповедовали там публично подчинение властям, смирение, на христиан неизбежно начались ужасные гонения. Но об этом потом...
- Тебя что-то смущает, Светик? Успокойся, у нас теперь все можно говорить, - погладила ее Сталина.
- Нет, просто тут есть некоторые странности и для меня, - та все равно волновалась, с каким-то испугом поглядывая уже на потолок, - ну, хотя бы в том, что апостол Иоанн, автор Апокалипсиса, вроде бы тоже сильно не любил Павла, как и многие другие. И его, Павла, он вроде бы и представил в своем Откровении под именем Антихриста, Лжепророка, как писал Ренан, которого я все же прочла тайком. Из Иерусалима ему вслед шли послания церквям, им основанным, но с предупреждениями против его учения, ну, против его проповедей о бесполезности дел и о спасении только в вере. Странно, да, ведь именно он, фанатик Павел и представлял, и сделал Иисуса из сына человеческого богочеловеком, Господом, богом всех обращенных народов. И в самом Новом Завете именно его деяний и посланий разным церквям намного больше, чем у всех остальных. Удивительно и то, что все же апостол Петр стал главой нашей римской церкви язычников, хотя у него нет к ней даже посланий. Они все писали лишь соборные, как бы вообще всем. Ведь не зря, я думаю, столько много делает для мира и наш папа Павел, но Иоанн, кстати.
- Да, мне он тоже очень нравится, - улыбнулась Светлана.
- Увы, Сталя, апостол Иоанн прямо писал в своем соборном послании, что "...теперь появилось много антихристов... Они вышли из нас, но не были наши. Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это - антихрист, отвергающий Отца и Сына. Всякий отвергающий Сына, не имеет и Отца. Многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист", - закрыв глаза, словно читала что-то в памяти Светлана. - Иаков же, глава Иерусалимской церкви, брат Христа, писал "Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру; а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?" Но о каких делах писал он там, в Иерусалиме, вслед создателю стольких церквей в империи? Странно все... Ведь кому слал якобы Соборные послания сам Иоанн? Избранной госпоже, возлюбленному Ганю, просто короткие записки... Сталя, я ничего не хочу сказать, но это же все святая правда, все это в Новом Завете, на котором мы молимся! Там любое слово свято!
- И написав мало, они писали в основном против него? - поражалась Сталина некоторым аналогиям. - А он, столько написав, столько сделав, не ответил им? У нас Горби тоже столько говорил, якобы, но и делал же! А тут молчит...
- Нет, почему не ответил.., - неуверенно пожала Светик плечиками. - В ответ на все эти обвинения Павел, того и не скрывая, уже писал в послании римлянам: "Праведный верою жив будет... Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не в плоти, но по духу... Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?". Много раз он писал про обвинения его. Конечно, может быть, у тех апостолов были несколько иные дела, планы ли, которые ни мы, ни он не знали, и планы, касающиеся не только самой веры? Да, и по Библии у этих апостолов были разные роли: Петр был ловцом душ, брат его Иоанн - чинителем сетей его, а Павел шил палатки, то есть и возводил церкви. Еще есть странность: в Деяниях Павел был юношей, но его потом так же сделали стариком, хотя в Риме он уже был таким, конечно...
- Да, планы Горби мы слышали, а что эти про себя думают, увы, никто не знает. Только потом, по утру, с итогами аукционов сталкиваемся! Но как они-то своего апостола могли назвать антихристом? - возмущенно спросила Сталина, хотя тоже не очень удивилась и этому по отечественному опыту.
- Мне трудно судить, Сталя, я даже боюсь этого, но лишь апостол Павел как бы и был апостолом всех нас, тогда еще язычников, то есть, нынешних христиан, - отвечала Светлана не очень уверенно. - Но, возьми то же Откровение Иоанна, так там печать Божья уже была поставлена лишь ста сорока четырем тысячам избранных, по двенадцать тысяч от двенадцати же колен Израилевых, в основном старцам. Нет, далее вскользь вроде бы упоминается о множестве других народов и языков у трона Господня, но в 14 главе вновь говорится лишь об этих ста сорока четырех тысячах, искупленных от земли. И сам Павел писал коринфянам: "Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я. Христовы служители? в безумии говорю: я больше". И Петра он прямо обличал в Антиохии в лицемерии: "если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-Иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-Иудейски?". Он же, Павел, говорил для всех: "где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос".
- Господи, и тут обрезание, и у вас? - удивилась Сталя.
- Ну, милая, вопрос о плоти - это больше вопрос именно об обрезании, о принадлежности к роду Давидову, - смущенно поясняла подруга. - Павел же и говорил: "За что же гонят меня братия, если я и теперь проповедую обрезание?" Но там же пояснял: "Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа... Берегитесь злых псов, берегитесь злых деятелей, берегитесь обрезания... Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями". Да, милая, прости меня, но кто же распял Христа? Конечно, они, может, хотели это сделать и верой иудеев, а те Павла не принимали, как чужака, да, и Христа тоже не приняли, и Завет Его, но мы-то их Ветхий приняли. А ведь писал Павел евреям: "Говоря "новый", показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению"... А я тебе скажу, что как раз Ветхий-то Завет - это действительно религия дела, а не просто веры, это религия господства, подчинения, множественных страданий их же народа. Да, милочка, якобы господства избранного народа, но коим самим как раз ради этого столько жертвовали! Взять хотя бы сорокалетнее вождение его по пустыне Моисеем, пока все недостойные не вымерли. Но ведь это же религия не любви, а страха? Но это и есть для них Закон Моисеев! Павел же был последователем только Христа, Нового Завета как бы, что для тех и не являлось главным делом. Возьми даже, чем закончен Новый Завет: миролюбец Христос, призывавший всех к братской любви, вернулся уже судить и карать, вернулся с мечом, как то делал в Ветхом Завете Отец его, Создатель наш... Господь мой, прости мне и мысли таковые!
- Кто писал Апокалипсис, ты бы спросила? - с усмешкой заметила Сталина. - У нас после двадцатого Съезда тоже разоблачили якобы Антихриста, Сатану, обвинили его одного во всех репрессиях, но кто остался среди избранных? Его же соратники по репрессиям и остались, даже не покаялись, все свалив на него одного, мертвого! Те сраму не имут! Хотя, как я помню, это он лишь во время войны и церковь поднял на врага. Они же, исполнители его якобы воли, и стали судьями его, свои же грехи тем лишь и искупив как бы. Или, скажешь, сам народ не был ни в чем виновен? Но уж он-то себе все простил, да и рад был, что так легко все обошлось! Теперь опять на него молится, второго пришествия ждет! Ой, а сейчас что происходит, кто опять в первых рядах перестройщиков или уже просто реформаторов, рыночников якобы, судей уже своей бывшей партии, своей как бы веры? Опять же они! Вначале мелькали новые имена, даже у нас, но куда-то пропали вдруг, хотя их успели тоже во всем обвинить... Меня это, Света, ничуть не удивляет. Кто пишет, тот и прав. И то, что Павел больше всех сделал, это их и злило, как злит сейчас всех тот же Горбачев, уж столько сделавший для всего мира, но не для них, ясно, почему его врагом и объявляют втуне, тем же Антихристом с отметиной на челе. А народ и верит, он только насчет изверга, моего тезки как бы, им не верит, а про этого - во всем, с полуслова. От любого плебея только и слышишь: Горбач, Горбач! А в чем его винят? Да, очень много говорил, но холодную войну прекратил и большую даже войну закончил, и войска слишком спешно вывел, и народы подневольные освободил... Но, увы, лишь не нас самих - от самих же себя, в чем, ясно, не мы же сами виноваты. А теперь, вот, деловые пришли к власти, еще вообще ничего не сделавшие для людей, видно, разрушение и считая делом своим, тот самый Апокалипсис, но его, зачинателя, уже отвергнув, да еще и так унизив напоследок, хотя только что кричали: "Горбачев с нами!" Так все похоже, Светик...
- Да, это я немного знаю. Ведь они же и останки царя бросились разыскивать лишь потому, что денег без этого не дают им там, - кивнула Светлана. - А Горбачев же, наоборот, как архангел Михаил, и открыл вам врата в цивилизацию, не скажу, что в рай, но все равно к свободе... Все это так отвратительно, у нас там это все понимают, особенно наши соотечественники, почему уже сильно разочаровались, хоть и не теряют надежд, как и все семьдесят лет...
- Им там ее проще не терять, - усмехнулась Сталя.
- Вот, но вернемся к теме, - смутилась слегка Света, тоже одна из них. - Тогда как раз распространялось много всяких апокрифических апокалипсисов, грозящих и огненным потопом, и прочим, чего и в Ветхом Завете много, но тут уже обещающих и второе пришествие, которому и должны были опять предшествовать почти Христовы страдания и муки, как то и проповедовал апостол Петр... И тут-то Нерона словно специально, по провидению, и постигло безумие. А ведь во власти этого безумца был весь тот мир, потому что его наемные воины германцы были ему преданы бесконечно, в отличие от здравых римлян, презиравших его. Он же был этаким тщеславным романтиком, художником, артистом, комедиантом, помешанным на всяческих поэтических якобы идеалах, считающим лишь искусство серьезным делом, устраивавшим себе ложные триумфы, присваивающим себе все венцы Греции, Античности...
- Да, прямо как наш четырежды герой с Малой земли, - усмехнулась Сталя.
- Точно! И тот искал, жаждал популярности во всем, - подхватила уже громко Светлана, - но при этом добродетели считая злом, а добродетелей - лицемерами, мятежниками, злодеями, поскольку те врать же не могли ему в глаза, не рукоплескали его чудовищным выходкам. Жизнь же всех плебеев он превратил в сплошной, крайне зрелищный праздник, в вакханалию, в основном ночную, хотя, понятно, цезарь и вообще у них должен был развлекать народец, но не только же. Как и Сталин, и Гитлер, он страдал и гигантоманией. Для того, чтобы перестроить Рим по-своему, сделать его своим уже творением, он поджег его, спалив при этом треть города и даже свой новый дворец! Но, пожар этот из-за недовольства римлян он и свалил на угрюмых христиан, давно вещавших повсюду о скором конце света, якобы даже угрожая тем Риму. Огромное количество их было арестовано и предано жутким казням и судилищу в цирках, амфитеатрах, да еще и в виде развлекательного зрелища. В августе 64 года их публично распинали, жгли на крестах, зашивали в шкуры животных и травили собаками, бросали на съедение диким зверям, ими в виде живых факелов, окунув в масло, освещали все эти празднества, аллеи! А казни, насилие над дамами совершались в виде театральных сцен из мифов, целых драматических представлений, с изображениями адских мучений, уже заимствованных у египтян Нероном, почитателем Востока, его зла. Женщин просто привязывали за волосы к рогам быков...
- Прямо ужасы нашей Гласности! - воскликнула Сталя.
- Да, это даже трудно произносить вслух, хотя и нельзя такое забывать! - грозно добавила Светлана. - Близорукий Нерон наблюдал за всем этим сквозь свой изумрудный лорнет и сам участвовал в публичном насилии девственниц, одетый в звериные шкуры. Представь лишь себе сочетание его изощренных талантов и злодейства! Да, казненные неизбежно стали святыми мучениками, а Рим, переполненный их мученичества, стал святым городом, освященным их страданиями, обретя свою Голгофу. Все это послужило во славу веры, но какой ценой и какой же тогда веры! Нерон же и стал для всех Антихристом, распявшим и самого Петра и вроде бы обезглавившим Павла. На месте мученической гибели Петра возник Ватикан, его главная базилика. Казнь и страдание после этого стали словно неизбежной участью добродетели, а зло - земной платой за добро, что, правда, и наш век не опровергает даже в мирное время. После их гибели главой христиан стал уже Иоанн, автор Апокалипсиса. Ну, а смерть, распятие Иисуса и стали важнее для нашей религии, чем сама его жизнь, его невероятно мудрые и светлые притчи. Однако семь веков символом Христа был все же ягненок, Агнец, а не распятие. Как писал Павел коринфянам: "А мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие". Вскоре последовали избиения евреев в Египте и в Сирии, и повсюду. На них уже как бы сваливали вину и за гонения христиан, как только они поссорились с Римом, что, похоже всегда случается в такие времена, включая инквизицию, фашизм... Кара не минула сказаться, конечно, сама империя восстала на Нерона, бежавшего из Рима все тем же комедиантом, балаганным шутом, каким он и был любим плебсом, ради почитания которого и стал таким, приняв и смерть шутовскую ... Но, как пишет Ренан, именно развращенный народ, безнравственная толпа и были главными авторами и виновниками всего этого чудовища. Чернь ждала даже его второго пришествия, в угоду ей появилось много и лже-Неронов. Она не могла без него, словно она и была он, он ли был ее олицетворением! Да, милая, было и высокое искусство Греции, Рима, но был и темный плебс, который и возрадовался назло аристократии сперва военной диктатуре Юлия Цезаря, а потом и прочих Калигул, Неронов, приведших Римскую цивилизацию к гибели. Я уже не говорю о многих природных катаклизмах во времена Нерона: голоде, римской чуме, наводнениях, землетрясениях, ураганах, вдруг набросившихся в те времена на Землю, что народные суеверия и пророки смешали в одну апокалиптическую картину. Даже Везувий проснулся в 63 году, незадолго до страшной кончины Помпеи, тогда лишь испуганной землетрясением. Так вот, милая, в это время и был написан Апокалипсис апостола Иоанна, очевидца всех тех ужасов, ну, наиболее мистического апостола, в отличие от Павла, тоже весьма странного. Но потому Апокалипсис так и отличен от простого и светлого жизнеописания Христа, редко прибегавшего и к чудесам в угоду неверующих, которые только этого и ждали от него, мало что запомнив из Его слов любви и добра. Понимаешь, для нашего ордена милосердия все это было очень важно, мы-то стремились руководствоваться именно его жизнью и верой, его милосердием, в чем апостолы были нам небольшой подмогой. Я только поэтому и пыталась понять все то, во всем нашем миру видя столько страданий и несправедливости...
- И что же случилось через тысячу лет? - поинтересовалась Сталина. - Ну, после того, как Нерона изгнали, а Рим стал центром христианства?
- Если судить по векам, то как раз через тысячу лет и началась инквизиция, хотя в этом я уже не очень сильна, - ответила ей подруга. - Знаю, что в основном опять жгли евреев, главных еретиков и ведьм. Один за одним шли крестовые походы на Восток, но, очевидно, уже не считая Нерона Антихристом, раз поступали так же, как он.
- А апостола Павла? - спросила Сталина.
- Что ты, даже Ренан в своей книге потом уже писал, оправдываясь, что никто, мол, и не знает, а кто же подразумевался под Лжепророком? - с усмешкой ответила Светлана. - Вначале вроде намекнул, что я и сама увидела из текстов посланий апостолов, а потом вдруг передумал словно, ведь имен-то, понятно, не называлось. Но слов из песни не выкинуть, в священных текстах я и сейчас вижу, кого же под ним подразумевали апостолы Иоанн, отец Иаков, хотя, кроме тебя, я бы этими мыслями ни с кем не поделилась. Сама подумай, кто еще мог быть так близок к язычникам, ко двору того же Нерона, как ни апостол Павел, даже по Библии выходящий самым деятельным из всех, но парадоксально осуждаемый именно за бездеятельность? Знаешь, мне иногда даже страшно от таких мыслей, я просто боялась, что Господь покарает меня за них, но не могла не думать, иногда эти мысли мне приходили во снах, словно кто-то подсказывал их мне...
- Милая, какая же ты - умничка! Я ведь представляю, в какой обстановке, среди какой цензуры ты об этом всем думала! - воскликнула Сталина с восхищением. - Не думала даже, честно, что может быть что-то подобное нашим злоключениям и у вас, забыв, что на Западе, кроме свободы, есть церковь, этакое святое политбюро!
- О, нет, разве я одна, разве я первая об этом думала?! Европа давно пыталась освободиться от такой религии, от инквизиции. Ведь уже чеха Яна Гуса церковь сожгла именно за то, что он пытался оспорить мнение святого Августина о новых "избранных", входящих в церковную иерархию, обвинял папу в том, что тот и намерен занять место Христа! Для него главным чудом веры была любовь Христа к ближнему, а главным в религии он считал разум и понимаемое им Евангелие, но не мнение даже соборов иерархов, которых Ян считал равными всем верующим. За это ему и отомстили, сожгли, хотя уже с британскими вольнодумцами того времени не могли этого сделать... Потом пришел Лютер, который подобно апостолу Павлу тоже считал, что оправдание и спасение человек может заслужить только верой в милосердие Божие, а не делами, и даже не просто соблюдением заповедей, что без веры - ничто. Но здесь он уже был больше продолжателем святого Августина, в отличие от Гуса, уповавшего на разум. У Лютера вера, даруемая только самим Богом избранным, даже покрывает всякий грех их, который у верующего является как бы минутным падением! Увы, он мерил людей на свой аршин, но быстро потерял всякое доверие к простому народу, который иначе воспринял и это учение о христианской свободе, как почти дозволение грешить!
- Да уж, свобода - для них вседозволенность! - усмехнулась Сталина. - Потому ее сами и боятся, свободу других..
- Да, поэтому Лютер и назначение пастырей отдал в руки мирских властей, чем уже разочаровал паству, - продолжала Светлана. - Но и далее у нового проповедника были проблемы. Вслед святому Августину и Лютер ведь учил, что сама святая вера не зависит от человека, которому она де дается только как некий дар Господа, что вообще лишает того свободы воли. Он вроде и не может сам в себе воспитать этой веры, что люди воспринимали уже как обреченность, как фатум, рок. Существует, мол, только воля Божья. Зачем тогда дерзать, если ты уже приговорен?
- Если не в партии, то и не суйся, - усмехнулась Сталя.
- Почти так! - согласилась Света. - Но отсюда же выходило, что Бог сам и является источником и автором зла, творимого тем безвольным человеком, которого Бог наказывает за собственное же зло. Одних Бог определил к спасению, других к гибели, но человеку не надо в это вникать, надо лишь слепо стараться... Полная сумятица! Оправдать свои противоречия Лютер пытался уже упованием на благость Творца, не желающего смерти грешникам, сотворившего оптимальный мир для всех как бы... В итоге он, запутавшись, пришел и к несовместимости веры и разума, отрицая право толковать писание, где якобы все сказано. Надо лишь читать. То есть, вопреки Павлу, он веру подчинил слову! И ведь это все легло в основу новой церкви, боровшейся за независимость от нашей, католической...
- Что ж, я понимаю, вера в партию, которая если уж тебе доверила, оправдывает все твои грехи, а партия, Отец ли народа, сами решают, кого миловать, кого карать... Там вера, тут партийная правда, партийная совесть... Это нам немного знакомо, - заметила Сталина. - Никакой свободы выбора! Ну, или же нынешняя вседозволенность, раз уж за тебя никто ничего не решает...
- Да, но самым странным образом такое же божественное предопределение, исходно как бы делившее людей на избранных и обреченных, у Кальвина ведь не обернулось тем фатализмом, как у лютеран, а наоборот, побудило многих к энтузиазму. Никто не хотел считать себя обреченным, пытался доказать всей жизнью обратное, но более обращая внимание на дела свои, как и сам этот очень деятельный проповедник, - продолжила Света. - Кроме этого, Кальвин проповедовал еще и право каждой общины решать свои вопросы веры независимо ни от кого, что и породило в основном реформацию, все эти революции в Европе, и даже способствовало созданию Соединенных Штатов английскими пуританами. Полная свобода и предопределение не просто компенсировали друг друга, но дали как раз сильный толчок человечеству, как две крайности, хотя, конечно, здесь главную роль играла свобода, но все же сдерживаемая необходимостью учитывать в своих делах и мнение Господа, проявляя и в этом рвение.
- Ну, свобода, как осознанная необходимость рабства, нам знакома, - заметила подруга. - Предопределения тоже особого ранее не было, кто был ничем, наоборот, тот у нас все же мог стать кем-то, если не лезть, конечно, в заоблачные высоты, в избранные, где уже партия предопределяла все для своих, где партбилет исключал тебя в последнее время, после двадцатого же Съезда, из числа и грешников. До этого же правили инквизиторы, и сами перепуганные порой насмерть. Тут они уже стали, скорей, избранными лютеранами, потому что и все немецкое нам было ближе, хотя, если честно, это все так странно переплетается в один клубок и с марксизмом...