"Пешком ходить по свету легко, выгодно и полезно, особенно на дальние расстояния, когда рюкзачок уже только греет спину, а пройдено столько, что возвращаться было б еще глупее. Главное, постоянно радует мысль: сколько б ты сэкономил на билетах денег, если б они были?.. Времени? В пути оно буквально превращается в расстояние, лишь прибывая! Особо легко идти по шпалам, когда, в конце концов, приспосабливаешься подчинять ноги не фантазиям, приходящим на ум от скуки, а внешнему объективному ритму не очень размеренной в суетных мелочах действительности, предоставляя голове относительную свободу в рассуждениях и наблюдениях за все-таки меняющимся со временем суток ландшафтом. Лишь пешее путешествие по стране позволит настроиться на ее стержневую философскую тональность, гармонию, резонирующую с явлениями, созвучными ходу точных часов Вечности", - думал Водолюбов, но был тут не первым...
Пешков, "революционное зеркало" графа Толстого, в коем правое - левое, сразу пошел пехом, по людям, и "бывшим", оттуда в 91-м - сразу к станционному, но не начальнику, а статистику Кал-южному, б/у каторжанину, в Тифлис, где Грибоедов, наоборот, завершил "Горе от ума": "Карету мне!.." Может, горько и стало с того, что увидел, что прошел пешком, как горчит, если перекурить натощак Беломора с планом. "Не писать же мне и в литературе - Пешков" - сетовал он на даче каторжанину, толкнувшему "молотобойца", "бродягу" "на тот путь", которым он обратно и поехал в... еще Новгород, но уже Горьким! Многоводным путем Слова, хлебнув немало и там! И начав писать! И... о других, и о новом человеке, т.е. новых каторжанах, полюбившихся ему в лице еще Калюжного. Нет, не об остановленных на пути туда в колонии его имени, но Макаренко(закончившего свой путь на станции Голицыно), а о безымянных создателях новых (мелко)водных путей типа "Беломор-Балтийского Канала им. Сталина (ББКаналиСа)". Из-за тех скобок, видно, к 37-38 и одноименные "ББКиСу" "жития" невольных творцов, и сам Горький, и Ягода и другие их соавторы были изъяты из мира и Литературы, и с Горок...
А начни Пешков путь со стального Транссиба, начатого в 91 же в Берикаменске, с творения Витте, тоже явившегося на свет на станции Тифлис, предместье града Гори, графа, но из голландцев? Дойди до столицы Туруханского края, где нашли первую в Сибири берестяную грамоту, или до единственного за Уралом Кремля Тобольска, столицы всея Сибири, куда дошли Пушкин еще в штанах Ганнибала, Достоевский, Солженицын, куда сослали единственный сосланный Колокол с отсеченным ухом, вырванным языком, но не Герцена, а Угличский, поднявший народ на бунт, но за убиенного Дмитрия Ивановича, откуда позднее явился и Распутин-1?.. Кем бы он вернулся?
Ведь на Транссибе и хромой путник впадает в резонанс, но подобно кремлевским, тоже хромающим часам, воспринимая мир не как гармонию равноправных символов, а как чередование "тиков-таков, правды-лжи, право-лево, шпал-де..." О! Блин!.. Увы, сей изобретатель и хромой логики "Добра-Зла, Истины-Лжи" (тоже сподвижник создателя словес Адама, дававшего кликухи бывшим до него, а потом - и тому, чего нет: "Наг! Дала!.."), ковылял где-то впереди, судя по свежим следам его противоречивой и в гадостях, и на шпалах натуры...
То проявлялось и в неприязни к черным кошкам и пернатым долгожителям, наоборот ли, в приязни к ним, тщательно - пятью гвоздями - распинаемым на крестообразных дорожных знаках, особо вблизи полузаброшенных станций - с одними лишь станционными смотрителями, точнее, с нынешними "смотрящими", преимущественно из стай блудливых псов и жирных, рыжих ли котов. Самих опустошенных сел, забитых на все четыре стороны света окон, вырубленной тайги, загаженных прожорливым буреве.., точнее, бурьяном, полей, несжатых полосок и забытых(в иных местах очень плодовитых) яров Гайдаров, Некрасовых, ему было явно мало для визитки, хотя он, скорее, избегал и намека на плагиат, на пародию этих новых Тимур-овцев, махом крушащих, крахерящих Империи своих дедков-совков, выучась тому за их счет в их "Школах" "Без-Лика", "Лик-беса" ли...
- Елив им похер, то чо мне-то, не токо декабрьской, а кругло-ягодичной путане, сподвижнице путейцев, домкратизировать, рестук-стуктурировать тут, в Нью-Старуханске? Не Клару ж Це...кин с Ком-интердевичьим круп... иль саму Круп?.. Скую! - реагировали на то выпускники их интернатов. - Сама с училок, с.., учила новых бойскотов, комфрендов: даешь каждой школе - по педологу? Сама ж не давала, хотя кончила... и Макаренко, одного из четырех учителей Мира! Да, я тоже б/учка - кончили и меня! Читал "О педологических извращениях... Наркомпросов"? А чо толку? Другие, тоже Лёнины, Гай-дары приносящие дали! А я теперь среди тех логопедов, лесорубов-Челентанцев и Нью-Трубачевых с их "Романом с Трубой" без работы б лежала, если б не путейцы, путные робята, ну, попутные ли, вот...
И чем бы он, собеседник Евы, Гретхен-Маргариты, блеснул и пред Нью-Грешной Марьей - как соавтор, автор ли этого? А теми "столыпинскими бабочками" он предупреждал и "новых Ангелов из Барменов" о присутствии на второй, а ныне лишь третьей(по длине) - после СШАмана и Подне-бесной - Железной "Бе-Де" России и третьего, общемирового "D", не признаваемого лишь потомственными атеистами, озадаченными множеством других "Д", всплывших на поверхность теле-прорубей из мутной воды Перестройки: "де-мокра-ты, Дума, "депутаты", "дело"(вместо делегатов) - в идеальном, а "добро" - в материальном, "деревянном" эквиваленте, "дурь", ну, и "дер..."
Ведь эта сквозная "дыра" и в бюджете, "дорога" Ли, которая поэтапно ввела в Транс всю Сибирь задолго до интимного "Романа с трубой", на картах похожая на сигнальную нить всей Евроазиатской Железной Паутины, своей запущенностью, омертвелостью обочин, а, главное, тысячеверстным постоянством в этом, могла б и самого Мефистофеля с его феерическими выдумками, а не то что этих ряженых казаков, монахов и Мономахов, обратить в занюханного лешака, в БуЧКа с трубкой, с гладом в глазах рыщущего по останкам лесов, особо, диких степей Забайкалья, где "Золотая наша железка" совсем заржавела от аксеновских же "Редких земель", а встреча с "Очарованным странником" Лескова стала Практикой невероятности!
Хотя, бывало кажут теле-люди: "смотри, и временно бывшие президенты заезжают сюда", но из опять несостоявшегося тут будущего, на "машине времени" типа "Калины желтой", цвета перемен. А тут в ходу "машины времени" типа "Карины белой" из чужого, наконец, состоявшегося и тут, но б/у прошлого. Потому, может, и хромой решил о себе тут напомнить, занять в конце сигнальной паутинки вакантное место членистомногого Паука, давно перебиравшегося всеми своими членами на Моськполиткухню, на пир после ЧК, куда слетались под конец, на зов трубы, все "первые" субъекты-объедки парт-паутины, за 70 лет сподобившейся лишь на еще одну сигнальную, которая, в отличие от исконной, шелковой, может вдруг "БАМ-с!" и...
И его явно популистские "за-Машки" не отличались разнообразием на протяжении всех 9000 км за "МК-АДом"! Там тупились любые "меч-ты!", становясь мистикой, суевериями, суверенной ли, местнячковой оппозицией бабок, на мотив Лебединой песни песней...
Если ж кратко о "природе" Транссиба, кою не нашел у питерца Достоевского "сынок-гимнозист дяди Стёпы Милиционера", так там, это, "горькая травка" всюду, за дерево, и степи - не стёпы - кругом!
И кем бы Пешков вернулся отсюда, с до-Гулаговской еще(до-Гугловской тоже) каторги Тифлисского дачника Калюжного, из просвещенного ли Томска Бориса, но Годунова? С необозримых и на новых картах просторов, из непостижимой пустоты смыслов Воли(этого сладкого где-то Слова!), до сих пор единственной в мире не скованной всюду кандалами ЖП(Железной Паутины), наручниками АД(Ас-фальтовых Дорог) и... паутиной труб, ясно, что не однодневных Турбиных, а Васьков Трубачевых, типа Гегелевских, Гайдаровских "Мальчишей-Плохишей-оборотней" с их Единством и Разгулом Противоположностей, мечтающих опутать той паутиной черных Труб даже Арктику, Гиперборею!.. Но то впереди!.. У кого и позади...
А сегодня Водолюбову, прошедшему следом тысячи верст, ближе к концу стало казаться, что он все еще в начале эпохального перехода из обычного прошлого в некое пространственно-временное будущее. Он мог понять теперь и Радищева, путешествие которого из трясины царственного Питера Романовых на холмы Третьего Рима Рюриковичей позволило написать очерк обо всей России, и тех политических деятелей, которым для этого вполне хватало видимого сквозь окна их кабинета - даже не монитора - или сквозь иллюминатор самолета, а то и прочитанного о какой-нибудь другой стране, которая могла бы неоднократно затеряться в наших просторах, пустырях вместе со всеми своими особенностями, экзотиками и разнообразиями, ничуть не изменив ни пейзажа, ни хода вещей в нашей державе, где состояние "Дежавю" постоянно возникает спустя какую-то сотню километров, лет, перекуров, остановок, становясь обыденным, ничем не примечательным явлением типа "Намедни" Парфенона... "При чем тут парфюм, фамилии и прочая реклама?!".. Ни при чем!
Не изменило то и хода часов Водолюбова, навсегда остановившихся, стоило ему потерять из виду родной Купюринск, который столько раз переименовывали в типографиях Гознака, что и обо всем остальном, происходящем в стране, жители его давно судили по анекдотам, как чукчи и бельгийцы. Но ведь лучше обращаться за справкой к анекдотам, а не к дотам? Потому из всех проделок хромого предшественника он и запомнил исковерканное "Куплюримск" на выходе из города, над абсурдом чего посмеялся, но преждевременно!..
Другим тоже досталось от того, всюду восстанавливающего свою справедливость: Мисква, Каров, Каинбург, Комск, Ньюбисерск, Нью-Каинск, Белонарск, ЕРкупск, Китайжэт, Брита-нск, Благовещинск...", - как и улицам: Лешина, Хлевина, Пленина, Зленина, Мэра, Мура, Мора, Врунже, Доброворского.., - чему никто не удивлялся уж.
Во второй половине пути ему даже начало казаться, что ни стране, ни дороге не будет конца, как и всему мало меняющемуся и постоянному на всем протяжении, что навеяло на него вполне оптимистичные мысли, мало созвучные с апокалиптическими настроениями и красками газетных обрывков, выпархивающих порой из окон пролетающих мимо поездов. Они были словно посланиями из иной цивилизации, иного времени, не очень удачно переведенными на язык, фрагментами похожий на тот, на котором разговаривали Водолюбов, Пушкин, Есенин и другие жители Купюринска, куда иногородние, иновременные "смифы" просто не могли проникнуть, равно как все инородное, кроме, увы, географических купюр, которые они и использовали вместо выездных паспортов, почти дипломатических...
Вконец запутавшись с переименованиями, спутав ли его с редакторской купюрой, их город пропустили или просто забыли НАНО-сить на последующие карты страны, мира и под иными названиями, постоянно меняемыми к разным юбилеям: Нью-Рюпинск-2.., Беспутинск-21.., Ур-А-2117, Стопутинск-2100, Paputinsk-207.., All-Putinsk-206.., Заепутинск-205.., Репутинск-204.., Клопутинск-203.., Нью-Капутинск-202.., Ревалютинск-2017, Навалютинск-16, Трепутинск-12, Обмеднинск-08, Дипутинск-04, Распутинск-001, Постельцинск-2000, Безбашлинск-98, Чернодомск-93, Гайдуринск-92, г. Кучпудринск-91, прозорливый Депутинск(!)-89, - заменившими недолговечные Ребилдинск-87, Гласнарыльск-86, Юринск-82, Брежопинск-64, Поп-Корнинск-1960-х, Рас-Каинск-56, СУМЕРинск-53, Капутинск-45, ВОВинск-41, Мочуринск-33-37, Нэппудринск-21, Леволютинск-17... и вплоть до Урюпинска, уменьшительных Ура, Урука, Урюка ли, с претензиями на столицу Нью-Баби-Лона. Но его карме князья предпочли участь третьего Рома, то есть, Рима, Мира ли наоборот, скрыв его восточную, месопотамскую суть под маской двуглавой Москвы, то бишь Mosque, англицкой Мечети, о чем до сих пор никто не догадался, кроме, ясно, купюринцев, которые сами предпочитают загадывать, а не...
Но они еще с падения Шумера, после последнего неудавшегося восстания шумерца Рим-Сина-II(уже двуглавого!) и закрытия всех шумерских школ в -1736 г.д.н.э., с рождения давали своеобразный обет молчания, позволяя себе лишь стандартные "У-а! Уля! Ур, а!"...
Исчезнув же с карт, они перестали выписывать и газеты... Лишь однажды один из купюринцев занес в город центральную газету в виде оберточной бумаги, и, когда у него после этого началась мания преследования, боязнь открытого пространства и даже мани-мания, горожане решили не подвергать себя больше подобным испытаниям, тем более, что ничего нового из хорошего и наоборот, а отсюда и полезного, та газета не содержала - только селедку...
Схемы телевизоров, компьютеров их мастера, потомки Лугалей Ура, перестроили с логики "ВКЛ-ВЫКЛ", "истина - ложь" на другую, называемую "Лужей", если ласково, то "Лажей", раз лжи в ней не было, и те не пропускали на экраны ни КоЗу, ни дезу в любом виде, начиная с политики и кончая сериалами. Но и это все было позади...
И Водолюбова вовсе не тяга к чему-то новому и необычному увлекла в путешествие в мир иной, а странное наитие, предчувствие какой-то опасности для мира, для его города, пронесшейся, словно болид, мимо него в одну из ночей, когда он наблюдал за звездным небом из домашней обсерватории. Никто в городе и дома, кроме мудрых, не спросил, куда он так спешно направился на следующее утро, поскольку так было ясно, что по важному делу. За мелочью никто из Купюринска никогда бы не пошел со своими купюрами. А очень важные дела купюринцев не интересовали, точнее, не удивляли, поскольку здесь все были таковыми, чем-то вполне обыденным...
В дороге он изредка, но явственно ощущал, что причина его путешествия то опережала его, то отставала, особенно после прохождения им населенных пунктов, где постоянство было уже многовековым, и любые флюктуации современности сразу бросались в глаза, как, например, банки из-под Кока-колы - в тундре, прежде усеянной привычными бочками из-под солярки, нынешним металлоломом!
Шутка! Теперь то были просто банки, что на Чукотке, что в тумане Альбиона, что в заповедной Швейцарии, что в оффшорах Эллады, Анатолии, Кипра - нравственных истоках той еще революции, тоже намеревавшейся отменить деньги, ну, хотя бы в чужих карманах буржуазии, могильщики которой, особенно заядлые материалисты, знали ведь по себе, что та все равно с собой туда ничего не возьмет, почему и мечтает о бессмертии Кащеев и о земном рае...
К одному подобному К-Раю нашей бескрайней за любой спиной державы он и подходил уже, пытаясь представить себе какое-либо подобие "Стены", даже зеркальной, за которой все левое станет правым, зад - передом, ну, или даже верх вдруг станет низом, а низ - верхом, что касается и прочих диалектических противоположностей...
Часть первая. Выбор выборов!
Глава 1. "Примэрский ...Рай"
...опять поерничал тот хромой на входе в оный край, но с намеком, скрытым подтекстом, без явных смехудожеств, смехутождеств...
И Водолюбов, пораженный масштабами страны, а не разнообразием мира, вспоминая и свои размышления о нескончаемости ее просторов, крайне удивился, даже испугался, когда страна вдруг кончилась, а дорога уткнулась в берег еще одной нескончаемой стихии...
- И это край Земли? - спросил он почти пророчески, ступив, но не на небо, как виделось издали, даже не на воду вездесущих, всюдуходящих пророков и по ней проходимцев, а на... мягкий, щекотливый песок с насмешливо скользкими камешками и прозрачными колючками потусторонней реальности. Ступни его, перегретые долгой дорогой, нежно приласкали прохладные волны океана, выныривая из-под пестрого, пенного покрывала цивилизации, возвращаемого, отражаемого берегу соленым прибоем времени. Водолюбову показалось даже, что все коммуникации, трубы, стоки страны обрывались здесь вместе с железной дорогой, низвергаясь с края мира в бездну девственных вод с одной целью: очиститься и освятиться их прикосновением от всей нечисти, что в них сбросили по дороге ее ж производители. Испугался ж он буквально утробного, затрубного крика, вопля той нечисти, о которой в Купюринске читал лишь в одной из случайно сохранившихся книжек с совершенно противоположным, как ему показалось, названием, из чего он и понял суть так называемого Познания, с которого та книга и начиналась. Да, начиналась... Все остальное было лишь расширенным пересказом заголовка пьесы Грибоедова, навеянной, явно, строчкой Экклезиаста из того остального.
- Скажите, - обратился он, когда стих тот вопль, к худосочному мужичонке, внимательно, но спокойно, ничего почти не слыша, наблюдавшему за вышеописанным всем городом процессом, - а вы не ощущаете на себе, что вот здесь-то как раз страна и кончается?
- Кончается, говоришь? - хитровато посмотрел тот на его остывающие в воде конечности и на пустой рюкзак. - Если бы так! У меня все время такое ощущение, что она тут только и делает, что начинается, а кончить, блин, не может. Хотя, конечно, начаться вроде бы и невозможно, не кончившись до этого, но вот у меня ощущение такое... с утра. Если бы мозги чем промыть или горло прополоскать хотя бы, то я бы, может, и согласился, что главный конец ее здесь, спрятан в воду, отдан... Может, и так соглашусь, если нечем. И откуда это вы перлись сюда, чтобы в этом лишь убедиться, простите за любознательность?
Видно было, что ему очень хотелось прочистить мозги хотя б разговором с кем-либо или чем-либо освежающим, очистительным...
- Тогда понятно! - уважительно отреагировал он на пояснения Водолюбова. - А в том плане, так, скорее, тут сейчас городу конец наблюдается, хотя, если трезво помыслить... еще полчасика, то исключительно у концов и есть особенность никогда не кончаться, а кончать нечто. Оптимистичная особенность, которая уже порядком поднадоела. Глянь, сколько добра в море утекает? Утекай - зря ль поют даже мумии Илюхи? Весь город давно должен был стечь, ан, нет! Значит, неутекаемо то, что утекает! Ну, и неумираемо то, что умирает: Мумии там всякие, Тролленины, троллейбусы... Ну, блин! Озарило! Во, сток, одним словом, дело тон... Нет! Я те утеку! Я те...
С этими словами мужичонка бросился грудью в воду, пытаясь зацепить сачком какой-то экзотический предмет, показавшийся среди явно неверианской, не возвращающей девственность, пены. В голосе мужичонки Водолюбов почувствовал неудовольствие и поспешил дальше, чтобы не отвлекать того от занятия, требующего повышенного внимания и сосредоточенности, как при любом пребывании в области трансцендентальности. То же самое говорили и взгляды двух рыбаков, напряженно ожидающих клева рядом с окончанием еще одной сточной трубы, где рыбалка не требовала предварительной подкормки капризной и щепетильной рыбешки, как было принято в Купюринске. Здесь рыба и сама клевала как в последний раз в жизни, ну, как в Купюринске - как в первый...
- Но если страна здесь кончается или пусть, наоборот, начинается, то дальше мне, тем более, идти некуда, и цель путешествия именно где-то здесь, где нечисть вновь становится добром или наоборот, - размышлял он про себя, прогуливаясь по широкой набережной в ожидание восхода. По крайней мере, ощущение было такое, что та причина уже была здесь и никуда далее не собиралась. Странно, конечно, но раньше здесь было начало дальнейших путей, а теперь - начало конца, или же начало и конец одновременно...
- А вот тут тебе чё, я сорри, конечно, надо? - спросил еще один мужичонка одним краем припухшего рта, разглядывая его также одним лишь глазом и подсвечивая слегка вторым, что трудно было заметить сразу, поскольку лицо его было почти сплошным синяком или - чего не должно быть в принципе - было таковым от рождения, в подтверждение чего он и разговаривал с Водолюбовым на каком-то африканском английском, но русскими словами. - Май му-сор! С вчера тут май зона, и я бы аск тебя на май баки рта не разевать! Я элс не завтракавши, не похмелимшись и очень хэнгри и ангри, как три холеры и две чумы, проспидованные, околдованные... вичностью!.. Ну йес!
Левым плечом, будто специально для этой цели испачканным сажей, он старался указать Водолюбову более верное направление дальнейшего перемещения. Действовал он весьма назойливо и торопливо, поскольку к бакам уже потянулись дворники с мешками несъедобного мусора, просто люди с ведрами и даже с черными пакетами...
- А мы давно уже в пакетах носим! - громко делились последние со скептическими попутчиками, - еще с социализма. У нас тогда еще импортный телик был, где про их домократию показывали. В этом они нас, конечно, перегнали. Ничё, скоро мы всё их догоним...
Сказавшая это последнее дама в бархатном халатике много выше колен и пеньюаре до щиколоток величественно высыпала мусор из объемистого черного пакета в бак, аккуратно сложила его пополам и, повиливая слегка халатиком, понесла предмет гордости на вытянутой руке за очередной порцией отходов возрождающейся цивилизации, рождающей ли себе подобное...
- У них-то пакеты как раз и выбрасывают! - съехидничал ей вслед мусорщик не без корысти, понятно, вытряхивая свой мешок.
- На этом мы их и перегоним еще! - оптимистично ответила та, подняв черный пакет над головой, словно знамя победы.
- Ну, уж виски-то не перегоним, - знающе заметил бывший мореман, давно пребывавший на бичу, а с утра еще и с похмелья. - Помню, на их, вон, Занзибаре мы с боцманом раз так назанзибарились...
- Не, я - с Зимбабвы, - с грустью вздохнув, заметил синюшный, даже немного обидевшись на такие параллели, - с Замбези, тошнее...
- Это откуда царица Савская? - уточнил было Водолюбов.
- Так потом мы и по зимбабам, ясно, - перебил их мореман, но и сам осознал, что перегнул палку, - но после виски, наоборот, так пить захотелось, а там же пустыня кругом, жара, и ни одной зимбабы...
- В пустыне? Зим бабы? Да кто тебя, бомжа подзаборная и в занюханный бар пустит? - логически процедила дама с черным пакетом, зачем-то предусмотрительно приподняв край пеньюара. - Виски! Ой, я сейчас прямо тут ус.., ну, усмотрела явные противоречия. Пардон! Савская, говорите? Наша, что ль? Но рази совковые царицы были? Или ты про Королеву и этого, ну, с Сахалина, тоже бродягу?
- Тарзан, тоже БИЧ, между прочим, будущий интеллигентный человек, никаких бомжет быть, - вставил бывший мореман, услышав что-то родное. - Вообще-то я и с Анголой мог спутать... по пьяне ж...
- Сам ты с голой, пошляк! - процедила дама и, незаметно одернув все же край халатика, засеменила как-то в полуприсядь к своему подъезду, помахивая пакетом уже сзади, словно следы заметая.
- И ты гоу, гоу отсюда! Тебе и вредно фор эндокрин систем, - заботливо произнес синюшный и устремился с палкой в руках наперерез двум облезлым псам, издали намекавшим ему на свое численное хотя бы превосходство. - Даже теоретически! Это тебе не Зимбабве, где под каждым ей листом был накрыт и стол и в дым, как тот вчера пел, с Надыма, может, со столицы, с Магадама, где он калымыл в бане, кажется. А я-то этому в Сор-бонне еще учился и в... Гав-гав-гарварде, не то, что некоторые теоретики сранние. А это - декорации.
Палка, опять попавшая в руки человека, и здесь дала ему преимущества среди остального животного мира. Псы вскоре перестали и огрызаться, сели в ряд поодаль от баков и терпеливо ждали, пока у старшего брата не останется места в сумах. Сейчас они чувствовали себя почти львами саванны, терпеливо дожидающимися, пока двуногий брат, невесть откуда взявшийся и тут, удовлетворит разумные потребности своей плоти и, бросив палку, трусливо так - шасть с пира...
- Эй! - закричал наконец мужичонка вслед слегка удивленному Водолюбову, - сори, там еще мэни, очень мэни сора осталось! Праздник, сам андэрстенд, был, Независкимости, что ли, а виски-то без закуси, со льдом полезней, проходимей, вот и... Ю мэй май палку напрокат взять? Я уже есть гуд, в отличие от той скотины негодной! Мэн, Ай синк, не может ей уступать и опускаться уж совсем до них! Мы все-таки друг другу френды, а не им, как они нам!.. Ты что, инос-ранец?! Не понимэ? А, может, москвич?! Так не придуривайся, если москвич! Знаем мы вас с Лумумбы: все подгребаете, так что не прибедняйся!.. Ну, как хочешь! Не жалко и москвичу, хотя на вкус и цвет товара нет. Там, в Лумумбе, тоже люди есть, хотя по сравнению и с Заиром тамбовских волков гораздо больше... Кстати, а откуда у вас-то Лумумбы, Пушкин, каннибалы? Олимпиад тогда ж не было?..
Дальше им было не по пути, поскольку мужичонка, смутившись своей разговорчивости, завернул к подъезду одного из старинных, явно купеческих, не дворянских, домов, чаще с большими витринами напоказ, чинно стоявших явно на центральной улице города, и порожденного в последний год крепостного права, когда аристократизм стал подобием врожденного психичеховского порока, но излечимого хирургически, французским поцелуем ги.., нет, не гипнозом, не гальюном Фрейда... Даже облезлая штукатурка была им к лицу, этим будущим собратьям Колизеев, Клоз.., бесплатным пока...
- В гости, сам понимаешь, не приглашаю, не рассчитывал. Запасов не делаю, беру только все свежее и точь в точь на один тайм, - оправдывался тот перед тем, как исчезнуть за мощной дубовой дверью, - правила гигиены в этом теле важны, как нигде! А мне здесь, на кладбище абортированного коммунизма, так понравилось, что умирать от какой-то буржуазной палки в кишках не хочется вдали от родины, пока и она не достигла такого, как тут, изобилия! Но па-сор-ан!
Выкрикнув это, он шустро исчез в черном зеве двери, которая при этом так смачно чавкнула и хрустнула чем-то, да еще и дохнув на него чем-то, уже давно переваренным, что он...
Нет-нет, конечно же, Водолюбов не за этим пришел сюда, поскольку по дороге он и этого успел насмотреться и даже удивился бы, если вдруг первым встретил в этом городе кого-то иного, а не обрусевшего и просветленного зим-баб-вийца, легко перенявшего вместе с нашей диалектикой и диалекты, наоборот ли, что было бы не так и важно, если бы и он не был таинственным образом связан с трансцендентальной проблемой мусора, естественных отходов предсмертной жизни, вестником которой мусор и был уже по эту сторону экзистенции, на грани которой жили и питались эти отверженные действительностью герои, Бакмэны, истинные экзистенциалисты пост-коммунистической России, от которой ныне только пост и остался!
- Увы, они решили не только создать "нового человека", "Нью-ЧеКа", "ЧуКа и ГеКа...", как и последовательные ницшеанцы - Бес-тию, а сочинили для него, за него, как и Тот, новое будущее, этакий Рай за вратами ада, придумав ему и земное название: Ком, Комму... - невероятно усложнив тем задачу их коммуникации в одном месте, - размышлял вслух Водолюбов, шествуя далее, - всему предыдущему уготовив участь мусора цивилизации, даже ментального, как к мусору к нему и относясь, отказав ему в будущем, забыв про него в своих планах и теориях, как и про наш Купюринск, к счастью. И когда их приземленные планы, благие ли намерения впасть в эту Комму, но в Крыму, географически неизбежно рухнули, только он, мусор, и остался, как и всегда оставался после всех городов, даже великих цивилизаций, за редким исключением Помпеи, Атлантиды и Ур...
- Ура!.. Что за удача! Всей Руси я встретил земляка! Ты ж, видно, выпил, закусил и ждешь, наверняка, к духовной закуси вино? Так вот оно - бери! Всего лишь тыща - за кино, абонемент - за три! - перебил его очередной встречный, в некогда демонстративно белой паре, шляпе и плетенках на босу ногу с естественным педикюром, размахивающий аккуратно сложенной газетой в такт ритмическому рисунку своего обращения. Водолюбов, вслушиваясь в монолог, незаметно для себя купил все-таки эту газету, что было встречено очередным четверостишьем. - Что, друг мой, тыща? Все ж не лет, и не морских же миль? А за нее ты на обед прочтешь под буль про быль!.. Позвольте представиться: Кадочкин, поэт и гражданин в одном лице двуглавого опять Януса, сам ни разу не испивший ни сантиметра того словесного яда! Сантиметра, кал-онки! Здесь - ни единого слова! Только термины, терминалы сути! Если это слово, так лишь то, которое будет в конце! Но если вас интересует, что в нашем городе якобы происходит из преходящего, то узнать об этом вы сможете лишь здесь! Здесь все: и причина, и все последствия этого преходящего, существующего лишь потому, что вот здесь о нем нацарапано, и лишь в виде этого нацарапанного... В Шумере царапали тоже? А-а! Пейте, пейте, но не говорите никому, что, мол, я выступил для вас в роли ментального Сальери! Бог мой, сколько превосходной бумаги безвозвратно испорчено этим, а мне не на чем написать четверостишие о непреходящем! О том мгновении, которое уже тыщу или две лет назад остановилось, а мы все еще за ним гоняемся с разинутыми сачками очков! И вы, и вы! И выбор выи вашей! Вот ваша тыща, номер-то вчерашний, уже го... В новом то же самое, кстати...
- Нет, что вы! - отвел его руку Водолюбов, - меня как раз вчерашнее здесь и интересует. Сегодняшнее я сам надеюсь увидеть, с первого мига на Земле и веря лишь глазам своим... Ушам?!
- Нет уж! Сегодняшнего тут нет, пришелец, - печально произнес поэт, - тут все и всё стало бывшим, вчерашним, едва отказались от светлого будущего, запамятовали, предварительно сняв особо злопамятного. Он и дожидаться не стал - пал под памятник Неизвестного. Леня два года не мог вспомнить или выговорить, чего ж обещала его одноименная часть народу в 80-м: Комму.., кому - и впал в нее! Юра хотел забыть ее и... забылся! Костя? Кости? Миша вспомнил? О бывших "сосисках сраных", но с человеческим лицом Гавела, Кучм? А совок ему уж НЭПара! Он с застоя в Коме, раз обещали: каждому - по потребностям! Боря? Ну, я сам после этого ничего не помню, порой гениальное. "Взад, к февралю!" - звали еще дальше дальновидные, ну, демократы. А что такое вчерашняя духовная пища? Б-р! Там русский дух, но пахнет тампаксом Ленинской интеллигенции! Накаркал, ну, накалкал! Но в моих стихах этого слова нет - только рифмы: оно одно давно дано... "Но!" - добавил рифм Собчак. У них же давно, что ни слово, то... оно! Видишь постамент? На нем должен стоять Пушкин с пером. А стоят эти, с ружом, с палкой. Почему? Не заслужили мы, чтоб Пушкин стоял перед теми, кто достоин сидеть, а-то и лежать! Но стоят эти, с палкой, значит, мы того стоим! А стоял бы... Хотя почему Пушкин? И Мандельштам мог, тогда б они тут сидели. Теперь пусть эти.., вечно вчерашние. Кстати, чуешь, как им тут пахнет, вчерашним? Именно как! Лабиринт, коммуникаций вчерашнего и коммунизма никто не чистил вчера, когда оно было сегодняшним!
Водолюбов тоже чувствовал тот странный или еще какой созвучный запашок около подземного перехода, но не слушал, а искал в газете адрес редакции, поскольку, как уже понял, единственное, чем он мог бы и хотел здесь заняться, как раз и было слово печатное или просто печать, как таковая, поскольку само слово у него было с собой. Точнее, у него только слово и осталось из всего взятого в дорогу...
- Как же я, поэт, могу не знать, где она находится? Ведь там стоит эта волшебная машина - целая рота принц.., ну, спринцовок, которая может и слова печатать, а не только прессовать это! - обрадовался чему-то Кадочкин и забегал вокруг, странно припрыгивая и указывая таким образом дорогу по старинной тоже улице, но с опять новыми табличками. - Да-да, и улица туда ведет соответствующая: "Алле, уточка", если ласково. Тут ничего случайного! Предлагаю совершить диверсию: втереться в доверие и взорвать, напечатав не вчерашние новости, а вечно сегодняшние стихи! Нет, меня с моим отчеством все знают, ну, не признают. Пушкина! Или Осипа всем назло! Гремите Осипа кости! Громите оси и пакости! Черт, что нашло на меня? Язык словно отвязался после вчерашнего гостя. Зашел один такой, такие начертил перспективы, начеркал, когда мы до чертиков с ним начирикались. И откуда он черпал то... и вдохновение тоже? Бурлеск!..
Пока они шли к редакции, Кадочкин рассказывал, кто и когда построил тот или иной дом, поскольку на мраморных досках Водолюбов мог лишь прочесть, кто здесь и когда заседал, сидел в подполье, нелегально между тюрьмами и съездами, чего-то свергая, круша. Кадочкин также пояснял, кто в них сейчас проводит наезды, сходки, стрелки, живет после или вместо тюрьмы, а кто - в подвале, в похожих ли на них домах бывшей "Миллионки", ныне называемой "Гетто Волынкина" или еще кого-то, судя по надписям на стенах...
- В том - я, в элитном, как и положено мастеру, хотя с Маргаритками ныне перебор, но, - сказал гордо поэт, удивившись его удивлению. - И про Маргариту, и про Аннушку не читал? Много потерял... Мог бы прочесть и не переться сюда, но с заду наперед... Зато, много нового найдешь, потому смотри внимательней под ноги. Я и сам бы тут с радостью разлил масло, но они всегда ходят другим путем, как тот и признался. А давай пропьем все газеты, бумагу с вчерашним?.. Ты и купи! Штук пять. Нет, я так не могу... Тебя возьмут на работу? И ты к ним пойдешь? Так это ты - Сальери?! Господин Сальеркин! Отравитель!.. Ну да, без этого не взорвешь. Ладно, давай так, бесплатно! Я бы тебя, конечно, давно бросил, но ты же здесь пропадешь, пропиаришься, станешь Шекспиаром. А я даром пропаду, как твой потенциальный спаситель! Хоть одного человека я могу спасти? Я и того африканца хотел спасти, но он, к сожалению, не понимает языка земляка, Пушкина, хотя говорить на его суррогате сразу научился. Парадокс, но так! Хотя какой парадокс, если мы его тоже не понимаем? Нет, не африканца - Пушкина. Каннибалы-то нам еще ближе стали, понятнее. Сам себя негром среди китайцев ощущаю! Их ведь и тут больше! Они - везде, а мы - нигде! Начиная с Китай-города...
По ходу он незаметно купил в киоске четушку на последние купюры Водолюбова и столь же незаметно отпил из нее ровно половину, поймав себя на том за руку и попутно занюхав рукавом.
- Это что, на самом деле яд? - удивился Водолюбов такой последовательности, тоже попытавшись лихо так, но попить...
- Яд? Яд так свободно не продается даже на свободном рынке - только масс-мед.., - возразил было поэт, но сам засомневался, как-то задумчиво допив остатки и глубокомысленно поморщившись, даже забыв, о чем говорил. - Нет, наш город, ровесник Свободы, в котором не родилось ни одного крепостного, а первой и родилась Надежда - это будущая столица всего овцевилизованного мира! Тут, на саммите, ну, на той, вон, вершинке, пока еще Лагерной, на сопке ли Встреч по-народному, будут проводиться саммиты всех мировых поэтов, всех сокамер.., соратников Осипа, нашего нового Коминтерна, Интернета!
- Странно, но я, походя, конечно, заметил другой памятник саммиту, - заметил Водолюбов, - маленькую горушку, но озелененную...
- Бывшую городскую мусорную свалку, - вздохнул поэт, возвращаясь на землю. - Я ж и говорил про мусорщиков... Хотя, постой, это ж из другого уже времени, из будущего? Неужели оно такое, где даже мусору воздвигнут памятники, ну, только памятники?
- Ну, для меня тут все времена одинаковы, - отмахнулся тот.
- Тогда я понимаю и тебя, першегося тысячи верст по дороге, с которой и свернуть некуда! Плевать на политические карты, тасуемые каждый век - глянь на карту, на паутину дорог, и все станет ясно! Паук должен сидеть здесь, а не там, в ее сердцевине, этаким пугалом, просыпающимся позже всех, когда уже все мухи, попавшие в нее, сами передохнут, пока он передохнёт, - продолжал поэт, уже забыв про свалку. - Чуешь, где ловушка? То-то! Тот Трисмегист был тот еще, все это запутывая, а Пушкин с Жуковским - заметь, с Жуковским, а не Пауковским - распутывая. Так, и Распутин, значит... Черт, ведь случайно выскочило, но сама ж суть? Распутин, два... Понимаешь теперь, пришелец, где всемирная паутина становится путиной и наоборот? Тут! Опять тут! Нет, словоплутие тут совсем ни при чем...
- А что же тогда при чем, - поинтересовался Водолюбов деликатно, но покраснев, что-то дорожное вспомнив, - путанословие?
- Нет, хотя и жаль, - задумался на миг Кадочкин, но продолжил свое, странно уставившись на него. - Славоблудие! Почему, думаешь, их пророки перлись по чужим отечествам: в Вавилон, в Египет, в Македонию, в Рим, даже на его крест, ну, и к нам тоже? То-то!
- Но я же - в своем, вроде, - заметил Водолюбов, но вздохнув.
- Роде, - с усмешкой добавил поэт, но тоже вздохнув. - Умники, вроде нас с тобой, всегда в чужом. Ну, я - точно всегда, с детства. Кадочкины, сам понимаешь, это отдаленные, ну, географически отдаленные потомки Диогена. Если бы он знал тогда, что есть дыра дырявее, чем в его бочке, он бы, может, и предпочел эту, но, увы... Я ведь тоже не знал, какую предпочту той, нашей общей сингулярности, Черной Дыре? Ты ж тоже оттуда? Не из Урюпинска ж, надеюсь...
- По времени - нет, - простодушно поделился с ним Водолюбов, - хотя пространственно - да, оттуда, из анекдотов...
- Не может быть!? - из-за такой новости Кадочкин даже сделал паузу, чтобы и ее выслушать и обдумать. - То-то я смотрю... В Ур и то сразу поверил, но в Урюп... А вот и она, к сожалению, на самом интересном месте... Нет, я не пойду! Боюсь заразиться чем-нибудь, типа словесной диа...лектики. Теперь тут с бесплатными туалетами проблема... Найти меня? Ты это сможешь даже тогда, когда я сам себя найти не могу! А я-то думал, что Купюринск - враки...
- В раке? - удивился Водолюбов, поглядывая по сторонам. - Вы, кстати, не про Постмодернизм говорили, ну, про вчерашнее сегодня, сегодняшнее вчерашнее - не помню точно? Я ведь думал, что он отсюда и начался, когда моряки с "Маньчжура" назвали - пока не ввели еще налог и на импортные слова - тут все "Made in China" античными именами, типа Улисса, Патрокла...
- Чуркина... Да, тут их много теперь, аргонавтов с чайниками, - продолжил машинально Кадочкин, но вдруг остолбенел, заметив сквозь стеклянные двери редакции постового, тоже его заметившего, после чего его уже понесло. - Про пост?.. Эврика! Ты - гений, ну, подсказок. Я ведь никак не мог понять, в чем родство Соцреала и Модерна, близнецов как бы, но, увы! Смотрел иногда и думал: может, это все же "По-купание красного коня", ну, Троянского, ясно, но по красной цене, а не банальное купание перед.., а? Но если "По", тогда это Петров "Поморденизм" какой-то выходил после Водкина, который, конечно, нам ближе? Нет, может, так я и не думал буквально, но ничего иного все равно бы не выдумал! А дело-то вот в чем, оказывается! Именно в Посте, в хлебной корочке, карточке Ленина, на которую тот всех собирался посадить и посадил, как ныне - на окорочка Б/уша ж, вчерашнего! И в том Великом Посте, после которого слету, Махом садишься на крашеные яйца православия, не заметив грани экзистенции! Я даже не про материю, не про "звон" Пифагоровых облаков в штанах, прячущийся "в мягкое, в женское", но торча ж среди моря словес, как маяк до Этого, у Маяковского?.. Но можно ли выброситься горящей проституткой, даже с путевкой в жизнь, из давно сгоревшего публичного дома? Нет!.. И это не я - Вован... Таков уж он - лживый плагиат твоего Постмодерна, у которого нет теперь ни своих героев, ни тем, ни сюжетов, кроме изощренных Романов с Трубой, с улыбкой ли Джоконды, в одном лице коей - и автор, и творение! Пост-Онан... Но их не стало и в жизни, и в творчестве! Фото, видите ли, их убило, сделав самого Herr героем? Виртуал - сделав им любого herra!.. Но где и это все тут, в дыре, где потрясают не копьями, а копейками? Где?! Вот и... Но ведь еще в 25-м сам Сталин подсказывал(приказывал!) всей стране: "надо выбирать между кабалой и водкой!" Надо!..
- А разве в пост можно? - усомнился Водолюбов, уже не очень внимательно его слушая, но еще чувствуя во рту вкус того...
- Извини, навеяло. Все пути низин - в Мага Зин! Твой Постмодерн - как похмельный синдром почти - чего только не вспомнишь, начиная с Ноя! Да, при Соцреале, точнее, Сосреале или даже Сосо-реале, мы всегда и стояли на посту, занимали посты или бессознательно, как на горшке Фрейда, сидели на посте, и не подозревая, что Post - это и англицкий кол! Ой! Представил! Но даже Великий Пост у них - это почти Ленинский Lent или обычный fast - быстро-быстро и на фиесту! Но не та палка их Дарвина, взяв которую в лапу, материалистический, сосреальный пост модернизма и оставил, вернул сегодняшнему такое вчерашнее, что... плакат хочется! Вот откуда запор сингулярности, который у нас и начался после Лениного застоя, когда время, мгновение Фауста остановилось, а все вчерашнее, прошлое и пошло, и пошло нас нагонять, прибывать, напирать, прибиваться к берегу! Ты же видел сам? Да, потому моряки с "Маньчжура", как ты говорил, его тут и... Сальеркин, постой, ты где? Главное-то забыл сказать! Постой?! Постой, морд!.. Нет, у нас, скорей, реминисценциализм, против которого тот и предупреждал себя, видно, хотя... Эх, с уха теория, мой друг, суха, а с Древа Жизни зелень имеет! Но у меня и тут Пост-Мор... Ре-мини!.. Черт, где же сам этот, Декоратор или как его.., со своими подъемными, что ли?... О!.. Эй!.. Ты куда?!..
Глава 2. Инструктаж Свободы Слова...
В редакции, в дверях которой скрылся Водолюбов, царила почти деловая обстановка и, ясно, редактор, выше которого ныне никого не было, не смотря на, благодаря ли обратным параметрам отсутствующего феномена... Это он понял в беседе с речистым постовым, так и шкрябавшим его свысока цепкими глазками из-за крючковатого носа, на которого нарвался, поскольку выше него здесь был бы только редактор, а остальная братия вообще не шла в счет, как этакая прослойка меж этажами, скорее, даже прокладка, копирка "Гласности"...
- Ну и что, что свобода слова? Это когда было? В начале, когда и была Гласность, потом - свобода выхода по декларации, а потом на входе появилась... инструкция! А по инструкции до восьми не положено, а после восьми - пожалуйста, можете свободно проходить, если приглашали, - невозмутимо объяснял вахтер кому-то, стоявшему позади Водолюбова и даже выше, - или есть пропуск, ну, купюра...
- А на входе "in" инструкция главнее декларации? - удивился Водолюбов, просто ли задумался, вникая и в этимологию новых слов.
- Инструкцию писал, ну.., бывший инструктор, оргработник, которые могут все организовать, даже не зная, что, чаще и не зная ничего, чтоб не мешало процессу. Процесс и суть - это ведь как унитаз и... содержимое. Эти такие идеальные ныне, а то.., как и тыщи лет назад. Кто декларацию декларировал, я не знаю, но печатал тоже мы, - пояснял вахтер, тыча пальцем в грудь. - К тому ж, в Декларации про восемь часов ни слова, значит, не запрещено восьми часам быть и в инструкции... Не читали и Декларацию? Тем более! Непрочтение декларации не освобождает от исполнения инструкции. А откуда ж про свободу знаете? О свободе только там было напечатано... у нас.
- Свобода слова не может посягать на свободу и личную жизнь членов редакции в их свободное время, а также самой редакции во время ее штатного отсутствия. После восьми - плиз, - мимоходом обронил невысокого роста решительный человек, прошмыгнувший без предъявления удостоверения и тоже босиком, но на чем-то споткнувшись, когда осмотрел Водолюбова с головы до ног, а потом зеркало, - бося..., то есть, посягайте... Тоже мне, "Зеркало Перестройки"...
- Вот к бося.., ну, к боссу и обращайтесь... Да, потому и бос! У шефов имидж - под шафэ, у президентов - в дрезину, чтоб не заподозрили в чем зря, как примерных премьеров! Тут выше него и так никого нет, сам же видел...ли, - невозмутимо, даже выпятив грудь, продолжал вахтер, кивнув на входную дверь, - только закон!..
- Закон? - удивленно переспросил Водолюбов, любивший замысловатые слова. - В смысле Law, и звуком похожий на Lie, на ложь, то есть, как и Lawer - на Liar?
- На лай? Закон? Чем-то да, как ложь - на ложку, а их воля - на вилку.., - озадачился тот, но ненадолго. - Зато наша - на вола под ярмом! Ну, а закон тоже навроде инструкции о том, как ею пользоваться... Кем-кем? Инструкцией! Не к посуде же он прикладывается, как наши судья, прокурор, а сам к себе и к ней. Закон! А за коном - уже нынешний беспредел, ну, или бесконечность.., хотя какого беса и какая конечность - не ясно, как он и писал, Ф...
- Бес конца, - пробормотал почти про себя Водолюбов, внутренне уже привыкая к новому лексикону. - Вы Фрейда имеете в в?..
- Это он тут всех имеет, Фрейдыщенко, - перебил вахтер, перейдя на возвышенный шепот, целясь пальцем в лампочку. - Но в том и он не может вымарать ни слова. Абсурд, да, но нам-то что? За закон депутаты, суд и прокурор купюры получают. Рыночные отношения! За базар плати!.. Мы тоже, когда его печатаем, но без купюр только.
- Бесплатно? - с какой-то надеждой или совсем наоборот уточнил Водолюбов, пошарив со вздохом по карманам.
- На рынке даже бес платный!.. За деньги, ясно, но без купюр, - пояснил вахтер, подозрительно взглянув на него. - Вы откуда?.. И не знаете, что такое купюра, ну, пропуск? Да ваш Купюринск и есть настоящая купюра современности! Нет, слышал... Слышал шум, да не взял на ум! Думаешь, я - зря Шкрябов? Э-э!... Почему не сказал редактору? А это не его дело! Его дело - полосы, преходящее вымарывать, купировать, а мое - вымарывать приходящих без купюр!.. Я на минутку отлучусь ради сути, а вы стойте прямо здесь, где стоите...
Водолюбов очень удивился, увидев возвращающегося вахтера, точнее, выражение его лица, очень похожее на его собственное.
- Вы разве еще не прошли, то есть, не свалили еще? Ну, тогда у вас валидолу и быть не может, - размышлял вслух вахтер Гласности, пересматривая свой критический реализм, заработанный на посту уже в ее эпоху. - А, может, Купюринск - зарубежный населенный пункт загородного типа?.. Даже не из ближнего зарубежья?.. Что и это такое? Ну, здесь, рядом, всюду дальнее, а там, далеко от нас, возникло ближнее, но тоже зарубежье, СНГг, типа СиНаГоГи, Союза независимых от газа государств. Или вот, к примеру, редактор для вас - дальнее, потому что вы к нему хотите, а я как бы ближнее, потому что вы совсем не ко мне хотите, но через меня к дальнему не попадете... Разве что, через черный ход, который с обратной стороны?.. Ну, раньше этот был черный, а тот наоборот, как у Некрасова, который теперь не в ходу. Ясно? Значит, выходите - налево, еще раз налево, потом еще налево, а там у вахтера спросите... Да, туда - только налево!
Водолюбов не удивился, вновь встретив его и у черного входа, более похожего на парадный, даже с колоннами, золочеными ручками на дубовых дверях, перекрашенных, правда, в черный цвет.
- Да, были красными. Теперь все опять наоборот! Черный рынок, вход стали парадными, а парадный - опять черным, почему всюду старые постовые, даже из бывших редакторов, кстати, - запыхавшись, пояснял тот. - Жаль? Нет, мне, честно говоря, и скучно стало столько ждать коммунизма, а за него так и обидно. Теперь я с удовольствием готов лет сто бесполезно ждать капитализма, за который и не обидно, особенно за недобитый тогда еще. Что это такое? Коммунизм, это когда все, кому ни лень, мечтают жить при коммунизме, а капитализм - когда капиталисты живут при нем, жили и зажилили!
Говоря это вахтер, отступал на шаг назад, но когда Водолюбов делал шаг вперед, тот снова возвращался назад, но уже вперед, то есть, продолжая беседу таким образом:
- Так что вы тоже можете выбрать - через какой черный вход хотелось бы войти: через старый или через новый... Как это, все равно? То есть, вы не по выборам?.. И это не знаете? Что ж я тогда вас пытаю? Идите, как положено, через старый черный ход, ну, направо...
С этими словами он захлопнул перед ним дверь и исчез, встречая его у того входа, как старого знакомого, с вежливо-равнодушным выражением лица, обращенного большей своей частью в сторону другого посетителя с самоуверенным взглядом явно просящих глаз...
- Итак, гражданин, а вы не из Купюринска случаем?.. Как, уже оплатили? Ах, собираетесь... Ах, вы про это, - переключился он на того, но Водолюбов уже бежал вверх по лестнице...
- Ну, что, опять врал, что он тут редактором был, а я его это, подсидел? - безответно спросил Фрейдыщенко(что было новым псевдонимом после старой партклички Достовалов, которой он подписывал статейки, докладные), ожидавший его в приемной с подписанным уже бланком заявления, на котором Водолюбову осталось вписать лишь сведения о семейном, да, холостом положении. - Это главный вопрос, сам убедишься. Пресса не терпит пресса, ее - тоже мало кто. Она должна быть свободна во всем, ты прав... И так три... дня, а потом посмотрим. А сейчас вперед, на выборы!.. Ни у кого нет опыта в этой стране! Тем более у кандидатов, - отмахивался он от Водолюбова, пытаясь впихнуть его в бухгалтерию за подъемными и прочим. - Понял? И опыта, и расценок тоже. У меня теперь каждый кошелек, то есть, перо - на счету!.. Марьванна, заберите его! Всю экипировку! Раздеть, одеть... и накормить чем-нибудь, чтоб он унялся, и вперед! Марьванна, мне вам объяснять, что такое вперед?.. А ты что силы на меня тратишь?! На выборы оставь! Вон!..
После того, как Водолюбова подхватила сзади Марьванна, редактор мгновенно исчез в одной из дверей длинного, путанного коридора, из-за которой словно пулемет строчили, видимо, счеты... А Марьванна совсем не спешила отпускать его из своих ласковых рук, прочно державших Водолюбова между двух половинок грандиозного бюста, за третью половину которого могла вполне сойти и его голова.
- А вот и не пущу! А вот и не пущу! - пританцовывая и напевая, тащила она его в сторону своих апартаментов, откуда доносился аромат огурцов, жареной картошки и селедки. В дверь она его втащила до того неловко, что он даже подставил ей подножку и уронил на пол, во время осуществления чего она все же успела уберечь его от первого конфуза и ударом ноги захлопнула дверь. - Подожди, подожди, пока редактор подальше уйдет. Вот так, вот так, еще не так далеко, не так, не так... Ну, все, наверное ушел!.. Ох, ты и однако же!
Погрозив ему пальцем, она резво встала вместе с ним с пола и, усадив в крутящееся кресло, катнула со всего маху к столу, накрытому газетами, под одной из которых, ловко сдернутой Марьванной, стояло то, о чем он уже догадывался и то, о чем не мог, поскольку одновременно разглядывал то, что было под ее так и не одернутым халатиком, полой которого она еще и утирала пот со лба все-таки, а не... Даже снова открыв глаза, он не вспомнил названия...
Марьванна в это время ловко, одной рукой сдирала кожицу с нежной селедочки, другой наливала в стакан то самое, умудряясь при этом склонять чем-то его голову к тарелке и поворачивать ее в сторону хлебницы, солонки, тарелок с огурчиками, котлетками...
- Кушай, милый! Кушай, голубчик! Вдруг последний раз? - сказав это, она вдруг уронила селедку на стол и жалостливо обхватила его лицо пухлыми ладошками, целуя прямо в набитый огурцом рот, в щеки солеными от слез губами. - Ведь насмерть окаянные биться будут, а ты такой молоденький, неопытный, голодненький, без угла и ласки. Тут же какая-нибудь окрутит и... Ох, не могу, как жалко! А еще эти выборы, как назло! Ох, и жарко же! Ох, у этих и эти... Ой!
О чем-то вспомнив, она с удивительной ловкостью забралась на самый верх стремянки в одном своем коротеньком халатике и, доставая что-то из-под потолка, вдруг начала терять равновесие прямо над Водолюбовым, который, едва успев поставить на стол стакан с горьковатым напитком, положить вилку слева, а нож - справа, подхватил ее недалеко от пола, потеряв видимость происходящего из-за того самого халатика, теперь уже столкнувшись лицом к лицу с изнанкой ее хозяйства, то есть, хозяйственной деятельности...
- Это все для тебя, родненький ты мой, сиротинушка, - благодарно причитала она, подавая ему туда, под халатик, диктофон, блокнот, ручку, удостоверение пока без фотографии, что ему непросто было взять, поскольку подавалось это все не в область досягаемости рук, которыми он еще и ее держал. - Но ты и не это выдержишь, я уже поняла по первому испытанию! Но если отступать будет некуда - вот ключ и адрес! Только там тебя ждут по настоящему после окончания рабочего дня... по будням, а по выходным - всегда, когда они будут! А по будням во время рабочего дня - здесь! Можешь еще покушать...
С этими словами она сдернула со стола вместо газетки скатерть, не нарушив при этом даже расположения оставшихся газет, за исключением самого Водолюбова, который как раз решил попридержать скатерть при виде ее оплошности. Естественно, что просто так ему опять не дали упасть на пол, а точнее, долететь до него...
- Боже мой, как же это я забыла о главном? Ну, о приказе главного! - вскрикнула она, едва поймав его уже в самых дверях. - И ты в этом вот собрался идти на работу? Ну, нет, позорить имя нашей редакции!?.. Раздевайсь!
При этом она так решительно замкнула дверь тут же вынутым откуда-то ключом, что Водолюбов не стал и сопротивляться. Пока он раздевался, Марьванна достала из-под потолка костюм полярника, снаряжение для подводного интервью и тропическую тройку, состоящую из светло-кремовых шорт, рубашки и широкополой шляпы.
- Наденешь пока это, а остальное при необходимости, - заботливо говорила она, помогая ему несколько раз надевать и снимать шорты, все время надевающиеся не той стороной, но тщательно застегивающиеся каждый раз на все пуговицы. Последний раз снимать их пришлось, поскольку она где-то потеряла или оставила случайно ключ от двери, без которого ему все равно не выйти, и который действительно оказался, но сначала у нее за пазухой, откуда она сама его никак не могла достать, поскольку он проваливался глубже и глубже, так что он едва дотянулся до него всей рукой, но обнаружив его надетым колечком на то, с чего просто так снять его было уже невозможно.
- Голубчик, но иначе ты все равно не сможешь выйти, увы, увы, увы.., - обреченно молвила Марьванна, упав на колени и пытаясь снять тот с него губами, а руками придерживая шорты. - Да, милый, если во времена Гласности многие и наверху стали ораторами, то как это нас, внизу минет? Минет не минет, минет не минет...
Когда и это минуло, и Водолюбов вывалился из долго не открывавшейся двери, то тут же столкнул на пол скорее всего журналистку, судя по принадлежностям, которая благодаря хорошей реакции успела вцепиться в прочную ткань его тропического костюма, извиняясь почему-то перед ним на английском за то, что он никак не мог подняться вместе с нею с пола, поскольку она умудрилась упасть на его рюкзак, висевший на одной лямке через плечо. Когда он освободил рюкзак, она, осознав свою оплошность, уже по-русски попросила не очень быстро подниматься, так как он тогда обнаружит случайно, что ее короткая юбка потеряла при падении правильную ориентацию, в чем он сам мог бы убедиться, если, конечно, посмеет туда посмотреть... "Тем более, руками!... Ах, одернуть? О, дерни..."
В целом же она оказалась его напарницей и кураторшей в одном лице Ольги Уратовой, уже довольно долго разыскивавшей его по кабинетам, чтобы сразу же правильно ввести в курс дела...
- Конечно, лучше всего это делать ближе к месту разворачивающихся событий, то есть, напротив здания мэрии, которая буквально видна из окон одной квартиры, ключ от которой есть только у меня, - говорила она непринужденно, увлекая его по одному из всевозможных направлений, для него ничем не отличающихся от всех остальных. - А вообще, ужас что начинается в городе! Все мужчины, создается такое впечатление, собираются всю жизнь посвятить выборам, но не чего-либо или кого-либо, а выборам как таковым! Может, они иначе и не могут? То есть, вы, конечно. Раньше это была абстракция комы, теперь - выборов, но тоже абстрактных. Мы выбираем вас, вы - выборы? Неужели вы и о нас абстрактно, ну, геометрически как бы, лишь биссектрисно мыслите, на бис?.. Нет? Но взгляд ваш, когда вы выпали из Марьванны, то есть, из ее двери, но на меня, был весьма абстрактен... Нет-нет, это обычная проце-дура, она - тоже обычная...
Водолюбов вполне понимал ее опасения и старался ступать как можно осторожнее, чтобы не доставить ей еще больше хлопот с этими тревожными мыслями.
- Но неужели здесь могло произойти нечто такое, что так взбудоражило, по крайней мере, половину населения этого спокойного с виду города? - не удержавшись, спросил он, когда они миновали серое здание с красной табличкой, а он едва увернулся из-под нее, падающей со всем своим обмундированием теперь, к счастью, на газон, чуть-чуть все же опередив его, что она не могла не отметить:
- Вы очень любезны и точны... Мы так тоже думали! Мол, все уже произошло, что было нам отпущено, а все главное традиционно должно опять происходить там, в столице и в передачах центрального телевидения, а не в нашем рыбном городе, ровеснике Безрабства! И эту революцию мы восприняли как демонстрацию на Первое мая, затянувшуюся до Октября другого года, - отвечала она, спокойно и уравновешенно вставая с газона и подталкивая его в направлении одного из подъездов дома напротив мэрии. - Но сейчас... ты убедишься своими собственными глазами, что мы были не правы! Моя знакомая тележурналистка Верка Галкина решила вдруг поспать - ну, в буквальном, а не абстрактном смысле этого самого слова - с оператором на заседании городского органа, и камера поэтому сама записала дословно все, что там случилось. О, если бы они не стали спать и ушли оттуда, как все остальные, переспать - хотя для Галкиной совершенно без разницы: уйти или остаться, спя - то и ты бы этого не увидел... Как спя? Я покажу. Об этом как-то говорить, ну, неприлично...
Она осторожно подталкивала его по скользкой мраморной лестнице, лестничная клетка вокруг которой по белой известке была покрашена новой, синей краской, которая наполовину уже была закрашена другой новой, кумачовой, но все еще свежепахнущей...
- А-а! Старый новый мэр просто не успел заселиться вслед за старым, но старым, тоже новым, как снова эти перевыборы, и они решили не рисковать и тем более не ломать копья, - объясняла она ему особенности политического и лестничного дизайна сразу. - Представляешь, люди уже начали путаться, какая же из этих двух половин была покрашена последней. И это все бывшие, вчерашние - тут не бывшие не живут! За семьдесят лет их тут столько набралось! А если новых бывших добавить? Что можно сказать тогда о массе вчерашних, но не бывших? Ужас!.. При чем тут пост? Пост давно сняли...
При этом она уже подавала ему комнатные тапочки скромного размера, усаживала в кресло, вставляла в видеомагнитофон кассету и, включив тот, уходила на кухню, на ходу объясняя:
- Как что это такое? Сони, а что же еще? Нет, не в смысле переспать, а в смысле... посмотреть сначала! Какой ты смешно-ой! Одно на уме... Что? Ну, тот самый твой модернизм!
Когда же она вернулась оттуда с подносом, то чуть было не выронила его из рук от смущения, поскольку по ошибке поставила не ту кассету, а взятую ею опять же по ошибке в видеопрокате.
- Ты все же был прав относительно переспать! А такое скромное название у фильма было, что я даже и предположить не могла, что за ним скрывается! Еще и удивилась такому обороту: "Страхом по жизни". Думала, просто ужастик, а тут предлог... Так все же выключить? Это же ужас, что они тут страхом вытворяют! - оправдывалась она за свою профессиональную веру в слово написанное. - Поставить другую, пока мы немножко поужинаем, чтобы не мешала? О, конечно, времени нет, чтобы на это смотреть еще и по видику. Надо сразу к делу приступать, но все-таки лучше поужинать вначале...
- Я вообще-то уже и поужи.., - пытался оправдаться и за нее Водолюбов, приходя в себя от увиденного.
Глава 3. Интер... в юбочке
- Тогда я ту кассету сразу и поставлю за этой? Бог ты мой, они же совсем раздетые! А если бы эту кассету вот так же по ошибке взял ребенок? Или совсем скромный и неопытный молодой человек? Что бы он мог об этом подумать на всю оставшуюся жизнь, если бы смотрел все это один, а не с Марьванной, например? Или она вам ничего не показывала? Ну, так, абстрактно... ничего... А теперь представьте, каково было бы все это увидеть мне одной? Страхом на улице Вязов! Мне даже жарко стало от одной мысли! О нет, надо отвлечься, успокоиться и включить ту самую кассету... Налейте скорее вон того и закусывайте, пока не началось! Надо же, вы сели как раз в то место, откуда лучше всего видно! Нет-нет, здесь хватит места и мне... Ой, я забыла свет выключить!.. Так будет все видно... совсем не так... Не как на улице Вязов!.. Смотрите! О нет, можешь не закрывать глаза, я тебя все равно не вижу... Может, лучше вставить..., ну, и кассету тоже?.. Я сама, не отвлекайся на глупости... Подержи лучше халатик?..
Лента действительно была снята в спящем состоянии и не только приложенного к ней оператора, но и снимаемого зала заседаний, хотя тут, скорее, залежаний, залежей ли. Камера, очевидно, стояла на одном из последних рядов, где сейчас и оказались Водолюбов с Ольгой, сидящими как бы мысленно на одном стуле, что, очевидно, объяснялось и забитостью зала до отказа разнообразными, чаще лысыми затылками, которые у одной половины аудитории были склонены влево, а у другой - вправо. На конце своеобразного пробора в самом фокусе краснела трибуна с единственно бодрствующим во всем зале выступающим. Вместо орла на ней был все еще союзный герб с подрисованными крылышками и двумя коронами под звездочкой.
Трибуна стояла у основания высокой полусцены, похожей из-за удаленности на лобное место, где за широким столом, покрытым ярко-красным бархатом, принимал страдание за весь зал и наблюдавшее за ним человечество председатель городского говорламента, вместе с выступающим обращенный лицом в сторону немигающего ока видеокамеры. Лишь большой опыт участия в подобных мероприятиях позволял ему демонстрировать камере бодрость верхней части тела без всякого содействия со стороны дремлющего в нем духа. Непередаваемые скорбь и немой укор светились из-под его затемненных очков, подчеркиваемые надписью на плакатике, свешивающимся со стола, которая гласила: "ХХ... век. Конец. 6 день заседания и последний!!!"
Но на выступающего, похоже, эта обстановка совершенно не действовала деморализующе, а, наоборот, содействовала его выступлению уже тем хотя бы, что никто и не пытался его прервать, освистать, задать дурацкий вопрос или напомнить о регламенте, самом весомом аргументе в дебатах.
Более того, по плавным движениям его рук и стальному блеску из-под стекол очков с большими диоптриями могло показаться, что именно он и привел зал в такое состояние, как это делают многочисленные экстрасенсы, которым, правда, больше нравится раскачивать присутствующих в разные стороны и по кругу. Но, судя по Ольге, выступающий на нее и производил именно такое воздействие. Помимо нее в этой обозримой виртуальности женщин почти не было видно, и, судя уже по окаменелости и полировке созерцаемых в телевизоре затылков, камера Веры их просто не замечала даже в полном зале...
К сожалению, команда, обслуживающая зал, не дремала и, очевидно, из соображений строгого соблюдения регламента давно отключила микрофон на трибуне, поэтому все то, что говорил выступающий, осталось на его совести, хотя по отдельным характерным жестам и движениям весьма выразительного рта с узкими губами и большим разрезом можно было догадаться, о чем идет речь. Наиболее часто повторялись движения всей верхней части его тела, напоминающие издалека таковые у работающих в поту землекопов то при откапывании, то при закапывании углубленных объектов. Иногда он, словно Атлант, поддерживал на своих накладных плечиках продолговатый, невидимый, конечно, объект, но весом с добрую половину всех проблем человечества, плавно опуская его куда-то перед трибуной. Иногда он, словно Тантал, вдруг склонял голову буквально на уровень поверхности трибуны и словно пытался испить что-либо из-под этой поверхности, пристально поглядывая при этом на весь зал сразу.
В этот момент Водолюбову начинало казаться, что из забытого им фужера кто-то мощно высасывает его содержимое, а потом и сам фужер вместе с держащей его рукой и внутренностями ее обладателя. В этот момент он даже был рад компенсирующим воздействиям на него с другой стороны от рта явно медитирующей Ольги...
Но пантомима неожиданно закончилась. С резким скрежетом включился микрофон, пожелавший присутствующим осуществить правильный, демоно.., то есть, демократический выбор мэра города, достойного всех обитателей, а не только присутствующих в нем...
Пробор в зале мгновенно исчез, но с некоторым опозданием, поскольку от другого микрофона в зале уже выступал самый крайний из тех, чьи головы были склонены вправо, раньше всех проснувшийся.
- Правильно! - кричал он с восторгом, - полностью вас поддерживаю и одобряю, не смотря на весь накопившийся во мне, неизбывный плюрализм предыдущего семидесятилетия! Только вселюдные и общечеловечные выборы! Кто за мое предложение, прошу поставить его первым на голосование! А вам - спасибо за вашу жертву! Демократия вас не забудет! А этим... демонам мы все припомним!
- Это недопустимая ни в какие ворота демографическая уже... партократия! И не демократическая, раз демонстраций больше нет! - кричал в другой микрофон представитель другой половины городского органа, о чем можно было догадаться по наклону его головы, которой он никак не мог придать вертикальное положение, хотя микрофону это было безразлично. - Человек битый час перед нами самостоятельно распинался... Да, ровно час! У меня через час это вот начинается, заседание моего... бюро. А мы его даже не проголосуем!? А те остальные... один, которым мы уже выказывали доверие, но дали всего десять минут? Им вообще обидно, раз мы их уже не выбрали, а они, может, тоже хотели поговорить! Где они ваши хваленые права народа, свобода слова и совести? Ну, хотя бы одна совесть, без ума и чести?
- Совесть или же совсеть, а? Вы посмотрите на этого могильщика! - рассмеялся с другой стороны первый оратор, - проснулся, вспомнил о народе, чтобы лишить его права голоса! И это и есть ваша захваленная до смерти партократическая демократия!? Мы знаем ваш выбор: вам виски - с раками, нам пиво - с рыбой!
- Господа и... господа, без оскорблений! Виски с... рыбой, как... язык повернулся, - обратился к ним пробующий настроиться на деловой лад Голова органа. - И соблюдайте регламент: выражаться не более одного раза... да и выступать за раз не более раза.
- Не трогайте народ, прихлебатели ненашенского капитализма! - завопил тут второй так, что рядом с микрофоном что-то щелкнуло, и голова его встала резко на место. - Виски им подавай! Демо-раки!
- Господа, я же попросил? Товар.., - застонал председатель, поперхнувшись и чувствуя, что все начинается заново, - ...ищи!
- Вы господ просили, а меня не просили! - надменно отпарировал тот, теперь с правильной хотя бы головой.
- Ну, хорошо, товарищи, соблюдайте регламент, установленный и для господ! - сдерживая зубами более веские аргументы, прорычал председатель, достав ту табличку и что-то рисуя на ней...
Затылки в это время зашевелились, закрутились, бросая по сторонам световые зайчики и различного рода выражения. Зал стал походить на волнующуюся под ветром делянку спелых подсолнухов, основательно обработанных стайкой воробьев. Но камера на удивление продолжала стоять неподвижно, хотя изредка вздрагивала.
- Нам господа - не указ! - орали слева, - голосуем Скалина! Го-ло-суем, голо-суем! Ска-ли-на, Ска-ли-на!
- Во-во, нам еще кладбищенского сторожа только не хватало! - вопили со смехом и улюлюканьм справа, - себе его и выбирайте! Вашей партии могильщиков он теперь гораздо нужнее!
- Это он вам, это он недорезанным нужнее! - кричали слева.
- А ну, молчать!!! Тишина, я сказал!!! Пре-кра-тить!!! - периодически вопил председатель, с каждым разом все более грозно, но это лишь подогревало атмосферу и подзуживало стороны. - Смирна-а!!! Ка-нчай базар!!! Стрелять буду!!! Ложись!!!
Все это время тот самый Скалин, ставший очередным, как оказалось, яблоком раздора или, скорее, камнем преткновения в плодотворной работе городского органа, спокойно и как-то даже умиротворенно стоял на трибуне, сложив руки чуть ниже живота и словно бы прислонившись спиной к чему-то, отсутствующему вроде бы за ней, где прежде в нише стоял гипсовый бюст другого лысого, прежде и вечно живого. Лицо этого, совершенно невыразительное, ничего совершенно и не выражало, за исключением глаз, которые из-за огромных диоптрий очков были тоже огромными и неуловимыми, как рыбы в круглом аквариуме, каким-то образом вдруг выпадающие из нашего трехмерного пространства. Глаза не стояли на месте, а прыгали, метались, исчезали и неожиданно появлялись откуда-то сбоку, снизу из-за дужки очков, ныряя в противоположную сторону голубовато-серенькой рыбкой с мгновенно меняющейся формой тела...
- Вот мы ищем, выдумываем порой четвертое, пятое или энное измерения, выдумывая и способы их изображения, не предполагая даже, что они спокойно могут существовать и в банальной реальности, но вполне определенной формы, или при взгляде через определенную форму, допустим, объектива. В Купюринске мы не используем такие приспособления, поэтому и не видели, наверное, мир в этих вот измерениях? И она вот тоже не хотела бы видеть его с такой точки зрения, почему пытается отвлечь себя от созерцания этого чем угодно, даже мною! - размышлял про себя мимоходом Водолюбов, наблюдая за происходящим в зале и с Ольгой. При этом он даже не обратил внимания на то, что камера вдруг ожила и сфокусировалась целиком на Скалине, кандидатура которого не прошла, как и все предыдущие, в мэры, набрав ровно пятьдесят процентов за и столько же против.
- И что, неужели опять никто не воздержался, не удержался и не...? - разочаровано спросил Голова, не находя слов.
- Шесть суток воздержания - это уж слишком! - завопила неорганизованная на сей раз половина зала.
- Ничего, все путем, и мы пойдем другим путем по этой дороге, хотя не мы вам ее и предлагали, навязали, а приснилось кому-то, - проговорил Скалин в неожиданно включившийся и свой микрофон и исчез из поля зрения видеокамеры, которая начала было вылавливать его среди беснующейся толпы депутатов, меняя фокус, ракурс, сектор, но безрезультатно. Он провалился как сквозь землю.
Следом за камерой оживилась и Ольгина знакомая Вера Галкина, заменившая собой добрую половину происходящего в зале.
- У, сейчас начнется! Ее просто оторвать нельзя от мужиков, особенно когда они сразу в таком количестве, хотя и депутаты, конечно. Шесть суток даже подмываться домой не уходила. И за что ее муж держал, я поражаюсь! Посмотри, ведь не за что же?! - с этими словами Ольга гордо выпятила грудь и села зачем-то на подлокотник, сразу же потеряв равновесие... - Ой, нет! Я забыла! Еще же не кончили...
Она вновь обрела равновесие и для надежности легла на диван, заняв сразу и то место, где рядом усадила Водолюбова.
- Прости, конечно, но я именно так привыкла лежать в абсолютном одиночестве, и у меня просто ни разу еще в жизни не было повода хоть как-то и ради кого-нибудь нарушить эту привычку, почему я вот так машинально и расположилась на тебе. Но я не буду тебе мешать смотреть дальше и убирать ноги, так как ты можешь пропустить самое интересное, - щебетала она, про себя даже восхищаясь его индифферентности ко всему происходящему вокруг, в этой совсем почти безодежной ситуации. - Смотри, смотри - началось!
Вера же Галкина каким-то странным образом походила на свою фамилию, хоть он и не знал, что это и была ее девичья фамилия, но правда уже перед второй свадьбой, когда она вместе с новым мужем решила завести и новый паспорт. Это ему попутно объясняла Ольга, почему он до конца и не выяснил причины ее такого соответствия своей фамилии. Она действительно была очень худа и даже, скорее, стройна для своей... все-таки юбки. Но для тележурналистки длинные юбки и не обязательны, потому что их чаще показывают немного, но выше пояса, и претензий со стороны телезрителей старшего поколения быть не может даже при такой наглядной манекентности - не маниакальной все же - ее фигуры.
Но для ее профессии это, конечно же, имело свои положительные моменты. Во-первых, она чрезвычайно мало места занимала на экране, стараясь для большей экономии его как можно ближе подойти к собеседнику, а, во-вторых, собеседники при этом вели себя намного скромнее и глубокомысленнее, о чем говорили их слегка потупленные взгляды, словно пытающиеся докопаться до корней обсуждаемого вопроса. Точно так себя и вел первый интервьюируемый - Голова городского органа Чайкин, по птичьи так склоняя головку...
- Как вы думаете, почему депутаты все же решили голосовать за то, чтобы свое право голоса, делегированное им народом, вновь вернуть народу в свете его эректоральности, то есть, электро..., эле-кторальности, конечно? - спрашивала она его, поводя микрофоном словно блесной перед носом ленивой рыбы, из-за чего тому приходилось совершать некоторые телодвижения почти ритуального характера вокруг нее, не меняя при этом лишь ориентации взгляда. При этом Галкина поясняла тому уже другим тоном. - Ничего страшного, мы потом его эректоральность вырежем... Так ведь?
- Как я думаю? Ну, как и положено думать Голове думающего органа, - глубокомысленно отвечал тот, словно нашатырь вдыхая запах ее дезодоранта и попутно озадаченный обещанием, отчего, видимо, уточнил, - большого, надо сказать, органа, кстати.
- При новых технологиях - это не проблема, - заверила та.
- Тем более, мы пока еще не решили это сделать, - продолжил тот, взглянув вдруг в камеру, - а только решили решать это после перерыва на обдумывание предстоящего решения.
- То есть, вы как раз сейчас должны были над этим вопросом думать, а я вас вроде бы как отвлекаю? - спросила она так, словно забыла, что слева от нее стоит оператор, а председателю уже приходится смотреть на ее миниюбку сквозь вырез ее кофточки...