Загоева Оэлун Сергеевна : другие произведения.

Прекрасная Леонора. Рыцарская повесть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сентиментальная штучка в духе 19-го века. Не воспринимайте слишком серьезно...

Прекрасная Леонора.

Рыцарская повесть.

  

Глава 1. Замок Шольберг.

  
   Недалеко от седого Рейна, воспетого германскими сказаниями, на вершине крутого холма в Средние Века стоял замок Шольберг. Это было одно из тех величественных сооружений, которое и в развалинах поражает воображение потомков; остатки его сохранились и поныне. Но в те годы, еще не тронутый всесокрушающим Временем, он царил над долиной во всей своей величественной мощи. Он был даже прекрасен, своеобразной грубой и могучей красотой, присущей романскому стилю, столь блестяще усвоенному Северной Европой. Донжон, сложенный из дикого серого камня, высился, подобный выросшему из горы великану, иные, меньшие, башни и стены обступали его, точно каменная свита. Впрочем, к чему излишние подробности? Любознательный читатель вполне составит себе представление, взглянув на изображение замка Куси.
   В одной из башен названного замка в прекрасный летний день сидела за вышиванием молодая девушка, дочь владетеля Шольберга. Она звалась Леонорой, и по праву прозывалась Прекрасной Леонорой. Вообразите себе самое юное, самое свежее создание (ибо Леоноре было не более семнадцати лет), с лицом ангела, с удивительно правильными чертами, с губками, подобными лепесткам розы, чуть приоткрывающими влажный жемчуг зубов, с очами, синевой подобными майскому небу далекой Палестины. Ничто не могло сравниться с лилейной белизною ее чистого лба, с нежным румянцем ланит, обрамленных локонами цвета бледного золота, живописно спадающими на плечи. К сожалению, суровая мода того времени не позволяла любоваться совершенством этих плеч, белизною и округлостью соперничавших с формами лучших античных статуй. Леонора была облачена в платье лавандового цвета, с длинными рукавами, ниспадающее до полу свободными складками, поверх которого была накинута нежно-зеленая котта, затканная узором из кругов и ромбов. Ее крошечные детские ножки были обуты в сафьяновые башмачки без каблуков, а довершал наряд драгоценный обруч, украшенный самоцветами, поддерживающий волосы.
   В этой же комнате находились две служанки молодой госпожи, две ее наперсницы: Гертруда, обычно именуемая Трудхен, крепкая, румяная девушка, одетая в просторное шерстяное платье, именовавшееся на тогдашнем языке блио, пюсового цвета, и пленная сарацинка Фатима. В наряде последней заметны были восточные мотивы, ее зеленое блио, по покрою точно такое же, какие носили в ту пору все простолюдинки, было вышито по подолу мавританским орнаментом, а головной убор представлял собою причудливое сооружение из полосатой ткани, напоминающее тюрбан, длинный конец которого свисал сбоку на плечо, позволяя, при желании, закрывать лицо в согласии с предписаниями восточной скромности.
   Трудхен сидела у ног госпожи на маленькой скамеечке; Фатима сидела у ног госпожи на полу. Фатима шила; Трудхен пела, подыгрывая себе на звонкоголосой мандоле. Вот эта альба, нехитрая, но проникнутая искренним чувством, вполне в духе старины:
   "Ах, жаворонок, ты жесток!
   Зачем зовешь зарю,
   Со мной желая разлучить
   Любимую мою?
   Ты, верно, путаешь зарю,
   Алеет не восток,
   И время песни соловью.
   Он нам милей, дружок!"
   Так рыцарь пел, но соловей
   Ему не отвечал,
   И утро трелию своей
   Другой певец встречал.
  
   "Ах, жаворонок, погоди!
   Последний поцелуй,
   Последние слова любви...
   Жестокий, не ревнуй!
   Влюбленным ночи коротки
   В безумстве губ и рук.
   Зачем зовешь разлуку ты,
   Немилосердный друг?"
   Но жаворонок также пел,
   И пламенел восток.
   Любимой рыцарь говорил,
   Издав печальный вздох:
  
   "Прощай, красавица, прощай!
   Я в горе слезы лью.
   День целый не увижу я
   Любимую мою.
   Ах, друг влюбленных, соловей,
   Скорее песню спой,
   Чтоб мы с подругою моей
   Опять слились душой!".
   А жаворонок не поет,
   Давно уж белый день,
   И рыцарь снова встречи ждет,
   С любимою своей.
  
   - Прекрасная песня, - заметила Трудхен, закончив, адресуя похвалу, быть может, не только ее автору, но отчасти и исполнителю.
   - Крайне непристойная песня, - возразила Фатима. - Если эти влюбленные страшатся наступления утра, несущего разлуку, то вряд ли они возлежат на честном супружеском ложе.
   Ибо две эти в высшей степени преданные, порядочные и смышленые девушки, носящие гордые имена, одна - имя, достойное воительницы, вторая - имя дочери Пророка, постоянно спорили, пикировались и подпускали друг другу шпильки.
   Юная их госпожа, впрочем, не слушала пустой болтовни, едва ли слышала и песню. Томно склонив голову, прижав к груди маленькую, нежную свою ручку, она промолвила со вздохом:
   - Ах, отчего сердце мое так бьется сегодня?
   - Из-за посланца от герцога Ройхсбургского, утром прибывшего к вашему батюшке, - предположила Трудхен.
   - Из-за жары, - заявила Фатима. - Которую вы, франки, совершенно не умеете переносить.
   - Герцогские посланцы бывают не всякий день, в отличие от жары, - возразила Трудхен. - Которая, хвала Мадонне, не такова, как в ваших проклятых пустынях.
   - В наших, хвала Аллаху, благословенных пустынях! - вскричала сарацинка. - Украшенных, подобно драгоценному ожерелью, цепью благословенных оазисов!
   Впрочем, сему разговору о сравнительных преимуществах жаркого и умеренного климата не суждено было продолжиться, поскольку в эту минуту в горницу вошел слуга, с поклоном сообщивший, что господин барон желает видеть свою дочь.
   Леонора немедленно поднялась, оправила волосы, в чем вовсе не было нужды, но что составляет известную женскую привычку, и поспешила на зов. Последуем же незримо за нею и перенесемся в покой, где старый барон Оттон фон Шольберг ожидает свое нежно любимое дитя.
   Вообразите себе огромное зало, с высоким сводчатым потолком, стены которого затянуты великолепными гобеленами, изображающими сцены битв, охот и турниров, украшены головами оленей, вепрей и медведей, составляющих трофеи достойного хозяина, увешаны разнообразнейшим оружием и доспехами, являющимися предметом его гордости. Быть может, жилище это не слишком уютно, быть может, сквозняки гуляют меж его величественных стен, а сырость, смешиваясь с копотью воткнутых в стены факелов, безжалостно губит творения искусных ковровщиц... какое было до этого дело обитателям замка! Ведь в те времена они не знали иного.
   Читатель, быть может, пожелает представить портрет самого барона? Извольте: это мужчина лет пятидесяти, самой благородной, самой мужественной внешности, с лицом, иссушенным ветрами пустыни, иссеченным шрамами, с ниспадающими на плечи седыми волосами, побелевшими не столько от времени, сколько от невзгод и испытаний, неизбежных спутников всякого истинного рыцаря.
   Итак, барон ожидал свою дочь, несомненно, для какого-либо важного разговора. Леонора скоро вошла и почтительно поклонилась отцу. Барон поднял ее и запечатлел на ее чистом лбу отеческий поцелуй.
   - Дитя мое, - заговорил он, - я призвал тебя, чтобы узнать твое мнение по одному вопросу чрезвычайной важности.
   - Может ли быть у дочери мнение, отличное от родительского? - почтительно отвечала Леонора. - Но, конечно, я готова ответить вам по мере своего слабого женского разума.
   - Хм, хм... Вопрос, собственно не совсем к разуму. Тебе, Леонора, конечно же, известно, что герцог Ройхсбургский, мой старый боевой товарищ...
   Разговор их был прерван появлением нового лица.
   - Копыта Вельзевула! Йоган Вайс, что ты себе позволяешь! - вскричал барон. - Какого дьявола ты мешаешь мне говорить с собственной дочерью?
   Сдержанность не относилась к числу рыцарских добродетелей, скорее даже наоборот, и все же почтение, каким пользовались в те времена дамы, в значительной мере замыкало уста их доблестным защитникам. Барон, конечно, высказался бы совсем не так, не будь рядом юной Леоноры. А как же? Скромность велит умолчать об этом.
   Йоган Вайс, старый спутник барона во всех его битвах, отвечал хладнокровно:
   - Потому что есть разговор поважнее. Сюда движется отряд из пяти рыцарей и почти сотни пеших латников, и на них знаки графа фон Нейшвица.
   - А! Нас ждет славная битва! - вскричал старый рыцарь. - Дочь моя, удались в свои покои, ибо девице не место там, где звенят клинки и льется кровь.
   В какие-нибудь четверть часа все было готово к отражению жестокого нападения. Вскоре и отряд неприятеля появился под стенами замка. Герольд протрубил в свой звонкий рог и провозгласил:
   - Мой господин, доблестный граф Фридрих фон Нейшвиц, Рыцарь Орла, желает говорить с владетелем сего замка, отважным бароном Оттоном фон Шольбергом.
   - Я - барон фон Шольберг, - отвечал барон. - Пусть же Рыцарь Орла говорит и будет краток.
   Граф выехал вперед. Он был облачен в блистающие доспехи, длинный меч висел у его бедра, и драгоценный плащ развевался за спиною. Весь облик его таил угрозу.
   Любезный читатель, конечно же, извинит нас за то, что мы не станем здесь приводить речи сего отважного, но беззаконного рыцаря. Украшенная тысячею куртуазных витиеватостей, она была бы утомительна и малопонятна нашим современникам. Скажем лишь, что граф фон Нейшвиц требовал от барона уступить ему некие спорные земли, в противном случае угрожал разрушить замок до основания.
   - Скорее Рейн потечет вспять, чем уступлю я сим вздорным притязаниям! - отвечал отважный рыцарь с твердостию.
   - Так пусть же мечи решат наш спор! - вскричал фон Нейшвиц.
   Воины его немедленно бросились на штурм, и сам граф сражался впереди. Словно штормовые волны на одинокий утес, накатывали они на твердыню замка, но защитники его, возглавляемые бесстрашным бароном, сражались с неописуемой отвагою. Точно подрубленные колосья, один за другим падали враги, сраженные мечом старого рыцаря. Один за другим, истекая кровью, падали его соратники, и сами ангелы, верно, закрывая лица свои белыми своими крылами, спешили прочь от места ужасной битвы, не в силах вынести сего потрясающего душу зрелища.
   Но что же юная, нежная Леонора? Покорная отцовской воле, удалилась она в свои покои, и в сей час, преклонив колени, возносила горячую молитву Мадонне. Смертельная бледность покрыла ее чело; она вся трепетала. "Ах! - восклицала она ежеминутно. - Быть может, в этот самый час старого моего отца уже нет среди живых!". Внезапно дверь отворилась, и вошел Йоган Вайс. Кольчуга его во многих местах была покрыта кровью.
   - Что там? Что мой отец? - воскликнула Леонора в ужаснейшем волнении.
   - Победа за нами. Враг отступил, фон Нейшвиц ранен; слуги унесли его на носилках, и я думаю, нескоро еще он снова сядет на коня.
   - Но мой отец?!
   - Господин барон сражался, как лев...
   - Заклинаю тебя всем, что для тебя свято! - вскричала Леонора, простирая к нему руки. - Ответь, что с моим отцом?
   - Отец ваш ранен.
   При этих словах Леонора едва не лишилась чувств. "Ах! Он ранен!". Но сердце подсказало ей, что нежная, преданная забота любящей дочери, конечно же, поставит раненого на ноги, и эта мысль придала ей твердости. Она поспешила к отцу.
   Старый барон приподнялся на своем ложе при виде дочери и слабый румянец окрасил его бледные щеки.
   - Леонора, я умираю, - прошептал страдалец.
   - О нет, нет! Ваши раны не столь опасны! - восклицала Леонора со слезами.
   - К сожалению, нет никакой надежды, - промолвил замковый капеллан, стоявший у ложа умирающего. - Ваш отец умирает не от ран, а от старой болезни, которую раны лишь усугубили.
   - Выслушай меня, дитя мое, - проговорил старый рыцарь с величайшим трудом, останавливаясь на каждом слове. - Герцог Ройхсбургский, мой старый боевой товарищ, просит твоей руки для своего младшего сына Вальтера. Это немалая честь... И все же не хотел я, подобно иным жестокосердным родителям, выдавать свою дочь замуж в далекие края, за человека, которого она никогда не видела. Хотел, чтобы ты познакомилась со своим женихом и пошла бы за него не из одной лишь дочерней покорности, но и по велению своего сердца. О, если сын таков, как и отец, ты непременно полюбила бы его! Мечтал, что братья твои вернутся из святой Земли, и мы отпразднуем свадьбу с надлежащей пышностью. Но ныне... ныне все переменилось...
   - О, батюшка!
   - Злобный фон Нейшвиц, конечно же, не оставит своего намерения. Герцог - сильный владетель, и он сможет защитить тебя. Поэтому ныне я уже не спрашиваю тебя, я приказываю тебе своею родительской властью: выходи замуж за Вальтера.
   - Ах, время ли ныне говорить об этом!
   - Смерть уже овевает меня своими черными крылами. Я хочу... хочу быть спокоен относительно твоей судьбы... Не медли ни дня... выезжай в Ройхсбург как можно скорее... Благословляю тебя... Господи, прими мою душу!
   С этими словами рыцарь испустил последний вздох, и душа его покинула грешную землю.
   - Батюшка! - воскликнула Леонора и упала отцу на грудь, орошая ее слезами.
  

Глава 2. Леонора отправляется в путь.

  
   Со времени событий, описанных в предыдущей главе, прошло около недели. Безутешная Леонора оплакивала своего родителя, но воля умирающего священна, и она, собрав все свое мужество, решилась наконец пуститься в далекий путь. На рассвете кавалькада всадников выехала из замка. Леонора гарцевала на белой кобылице берберийской породы. Прекрасная всадница была облачена в дорожное платье из тонкой темно-синей шерсти, легкий плащ красивыми складками ниспадал с ее плеч, тончайшая вуаль скрывала ее волосы, заплетенные в две толстые косы. Трудхен и Фатима ехали за ней на смирных низкорослых лошадках. Отряд в восемь или десять латников, возглавляемый верным Йоганом Вайсом, сопровождал ее.
   Ничто не могло быть отраднее местности, раскинувшейся вокруг. Молодые деревца, колеблемые зефиром, шелестели изумрудной своею листвою, как бы приветствуя прекрасную Леонору, веселые птички, перелетая с ветки на ветку, оглашали воздух сладостным пением в честь Леоноры, робкие зайцы выскакивали временами из кустов и тут же стремились скрыться обратно, как бы страшась пересечь путь Леоноры, принеся тем самым ей несчастье. Трудолюбивые поселяне, обрабатывающие тучные нивы, кланялись и провожали долгими взглядами молодую свою госпожу, призывая на нее Господне благословение.
   И все же на сердце Леоноры было неспокойно. Новые впечатления, новые заботы не могли, конечно, утешить ее скорби об отце, но как бы оттеснили ее в глубину сердца. "Кто он, каков он, этот человек, который скоро навеки станет моим мужем и господином? - размышляла юная девушка. - Смогу ли я полюбить его? Ах! Полюбит ли он меня!".
   К вечеру путники достигли города N, где и переночевали на большом постоялом дворе. Поутру Леонора спустилась из комнаты, отведенной ей для ночлега, в общую залу. Появление сей нежной, милой красавицы подобно было явлению розовоперстой Авроры на небосводе, и стоит ли удивляться, что все взоры направлены были лишь на нее.
   Подавая гостям завтрак, хозяйка обмолвилась, что нынче в городе ярмарка.
   - Ах, барышня, это должно быть превесело! Пойдемте туда! - с живостью воскликнула Трудхен.
   - Хотя ваши скудные ярмарки и в сравнение не идут с настоящим базаром, - сказала Фатима, - заглянуть туда все же стоило бы.
   - Право, я не знаю... - задумчиво проговорила Леонора.
   - Надо купить припасов в дорогу, - заметил Йоган Вайс.
   Итак, было решено, и все отправились на ярмарку. Пусть читатель призовет всю силу своего воображения, чтобы представить этот старинный торг, этот праздник, торжество не одного Меркурия, но и Аполлона, и Бахуса. Какое изобилие товаров, добротных местных и диковинных привозных, холст и бархат, глиняные горшки и серебряные кубки, дорого и дешево, на любой вкус и кошелек! Какая пестрота! Какое веселье! Купцы из далеких стран спешили доставить сюда свои редкостные товары, окрестные поселяне с восходом солнца привезли многообразнейшие, свежайшие плоды своего труда, искусные ремесленники выставили лучшие творения своих рук. Здесь же жонглеры и менестрели, акробаты и канатные плясуны, дрессировщики зверей со своими питомцами и ярмарочные чародеи со своими эликсирами. Здесь, конечно же, пивовары, колбасники, пекари - все находят благодарных покупателей; здесь, конечно же, воришки и мошенники - все находят беспечных обывателей, позволяющих срезать у себя кошелек. Одним словом, никто не уйдет недовольным с этого чудного праздника!
   Легкой тенью скользит Леонора между торговых рядов, мысли ее далеко от сей суетной пестроты, и ничто не развлекает ее внимания. Но вот перед ней шатер мавританского купца. Она приостанавливается. Как поступит она? Войдет ли? Для людей той эпохи, чьи отцы и братья возвращались из Святой Земли, а сыновьям предстояло со временем отправиться туда, восточные диковины, конечно, не могли быть чем-то невероятным, но все еще были любопытны. Леонора вошла в шатер. Ее наперсницы последовали за ней.
   Внутри царил таинственный полумрак, едва рассеиваемый глиняными светильными, происходивший, конечно же, оттого, что шатер не мог иметь окон. Леонорино сердце забилось в предчувствии чего-то удивительного. Чего? Ах, она еще не знала сама. Кроме них, в шатре был единственный посетитель, монах в грубой серой рясе, но и тому хозяин уделял немного внимания - монах едва ли мог быть хорошим покупателем для его товаров! Со всей азиатской угодливостью, со всей восточной цветистостью приветствовал купец благородную даму, красотою превосходящую гурий и пэри, соблаговолившую осчастливить своим вниманием его скромную лавчонку. С почтительностью подавал он красавице редкие благовония и притирания, разворачивал перед нею тончайшие восточные ткани, выкладывал роскошные украшения, блистающие драгоценными каменьями. Но всего милее, всего прелестнее показалась ей серебряная коробочка, искусно украшенная причудливым арабским орнаментом.
   - Откройте ее, моя прекрасная госпожа! - промолвил торговец с поклоном.
   Леонора белыми своими пальцами коснулась уже серебряной крышечки, как вдруг чья-то рука перехватила ее руку. Коробочка выпала из ее пальцев. Леонора подняла глаза... то был монах! От резкого движения капюшон его упал, открыв лицо. Все черты его дышали красотой и мужеством, но в карих глазах его, затененных длинными, почти девичьими ресницами, таилась неясная печаль, орехового оттенка волосы его спадали на плечи мягкими волнами, и внимательный наблюдатель догадался бы, что это едва ли монах, скорее, послушник. Другой рукою незнакомец схватил за руку купца.
   - Подними! - приказал он твердым голосом, обличающим привычку повелевать.
   Все черты купца исказились дикою злобою, он не двинулся с места, тогда незнакомец твердою своею десницей крепче стиснул его запястье, и купец, неволею пав на колени и застонав от боли, вынужден был поднять коробочку.
   - Открой! - приказал незнакомец.
   Мавр, бешено вращая глазами и весь сотрясаясь от бессильной ярости, тем не менее вынужден был повиноваться. Дрожащей рукой откинул он крышку и вскрикнул от боли. Острая игла вонзилась ему в палец! Голова его поникла, глаза закрылись, несчастный упал наземь и застыл недвижим.
   - О Мадонна! Он умер! - воскликнула Леонора в ужасном волнении.
   - О нет, он всего лишь спит, - возразил незнакомец. - Это дьявольское устройство, без сомнения, содержит сонное зелье.
   - Но как вы могли догадаться... что подсказало вам... - проговорила Леонора. Сколь ни размышляла она, она не могла найти объяснения проницательности незнакомца.
   - Когда злодей неосторожно приблизился к светильне, я смог разглядеть глаза его, и увидел, что зрачки его неестественно расширены. Мне уже доводилось видеть это в Святой Земле. Такие глаза бывают у асассинов, этих исчадий ада, что происходит из-за их приверженности к ужасному зелью. Зелье это вызывает видения, столь сладостные, что испытав их всего лишь раз, человек мечтает погрузиться в них снова. Достаточно принять это снадобье всего лишь два или три раза, чтобы всякий смертный сделался его рабом, забыл все, что было ему прежде любезно, забыл и убеждения, и привязанности, и самую нравственность, утратил даже страх смерти, свойственный всякому живому существу, и сделался готовым на самое ужасное преступление, на самое опасное дело ради малейшей надежды снова вкусить сие призрачное блаженство. Этот негодяй, этот мнимый купец, несомненно, занимался здесь какими-то темными делами. Думаю, в здешней темнице сумеют открыть истину. Но полагаю, что ремесло его заключается в том, чтобы похищать прекрасных женщин для гарема какого-нибудь восточного властителя.
   Услышав, какой опасности она только что избегла, Леонора слабо вскрикнула и упала без чувств.
  

Глава 3. Об опасностях, подстерегающих путников на воде

  
   Верные слуги с тысячей предосторожностей перенесли Леонору обратно на постоялый двор, окружили ее самой трогательной заботой, и наконец в груди бедняжки родился слабый вздох, ресницы ее затрепетали... она открыла глаза.
   Придя в себя и вспомнив свое приключение, Леонора немедленно подумала о своем мужественном спасителе. Послала за ним - слуги не нашли и следа его. Хотела узнать, что сталось со злодеем - и этого никто не мог сказать ей. Даже мавританского шатра не было уже на площади. "Для чего же не могу я в чувствительных словах изъявить всю силу своей признательности этому великодушному человеку! - печально думала красавица. - Ах! Он сочтет меня неблагодарной!". Но делать было нечего. Нужно было ехать дальше.
   Теперь дорога лежала среди густых дубров, исполненных дикой и величественной красоты. Местами, сплетаясь друг с другом, могучие ветви их образовывали как бы сплошной купол. Полумрак леса навевал воспоминания о таком же сумраке восточного шатра, и мысли Леоноры сами собою возвращались к таинственному монаху. "Полно, человек ли это? - думалось ей порою. - Или, быть может, одно из тех неведомых созданий, коих небо посылает в помощь смертным в час самых трудных испытаний?". Она готова была бы поверить в это... если б не воспоминание о твердой длани, на миг коснувшейся руки ее.
   Между тем путешественники выбрались к берегу Рейна. Здесь, в маленькой рыбачьей деревушке, перекусили они свежей запеченной на углях рыбой и хлебом. Йоган Вайс влил в себя немало кружек пива, поднесенного гостеприимными хозяевами - старый вояка был великий охотник до таких жизненных радостей; Леонора едва прикоснулась к пище.
   Пока путники утоляли голод, в таверну ввалилась шумная ватага матросов, с криками, хохотом и привычной своей развеселой бранью потребовавшая выпивки и еды. Добрый Йоган подошел поболтать с ними. Леонора невольно прислушалась к беседе. Как зовется корабль? "Святой Христофор". В каком направлении идут они? Вниз по Рейну. Могут ли взять пассажиров? Сколько угодно. В один миг все было решено. Тщетно неустрашимый Йоган перечислял госпоже всяческие, от зловещих мелей до коварных ундин, опасности такого пути. Тщетно восклицала верная Трудхен, что от этой качки все нутро вывернет. Даже голос Фатимы, убеждавший, что хотя вода и дар Божий, лучше держаться от него подальше, не был услышан.
   Знаете ли вы, что такое капризы юных девушек? Сколь они мимолетны, и вместе с тем какое упорство для их исполнения прилагают сии прелестницы! А уж если девушка только что, пусть и несчастною судьбою, лишилась родительской опеки, если вскоре должна поступить под опеку мужнюю, а пока, на несколько дней, сама себе хозяйка... Если, наконец, девушка эта вправе повелевать... Словом, очень скоро поклажа была занесена, лошади заведены по сходням, и прелестная Леонорина ножка ступила на палубу "Святого Христофора". Что же было делать верным ее спутникам? Неужто оставаться на берегу?
   Понемногу смеркалось, вот вечерняя заря окрасила край небосклона в тысячу разных цветов, вот померкли они, и небо обратилось в черный бархат, вот всплыла над горизонтом печальная Селена, заливая все округ таинственным своим серебристым сиянием. Найдется ли сердце, которое не наполнится в этот час мечтательной томностью? Леонора стояла на палубе, отдавшись упоительным грезам, нежною, белою рукою своей опиралась она о борт, и шаловливый зефир играл легкими ее локонами. Но помалу облака стали пробегать по светлому лику луны, ветер усилился, сделалось холоднее. Леонора вынуждена была спуститься в отведенную ей каюту. Совершив, с помощью своих прислужниц, обычный свой вечерний туалет, легла она в постелю и вскоре уснула.
   Каково же было ее пробуждение! Ветер ревел за стенами с безумной яростию, все вокруг раскачивалось, и Леонора, ступив на пол, не могла удержаться на ногах. Насилу с помощью перепуганных служанок удалось ей одеться и выйти на палубу. Здесь неистовство стихии сделалось еще ужаснее. Свирепый Борей обрушил на смертных всю мощь своего гнева. Огромные волны вздымались, подобные черным горам, и борта утлого суденышка содрогались под их чудовищными ударами. Мачты скрыпели, паруса хлопали, словно бы крылья некой исполинской птицы, желающей взлететь над водою.
   Капитан метался по палубе, отдавая приказания, перемежаемые чудовищными проклятьями. Леонора хотела узнать, что случилось - он даже не услышал ее вопрошания. Матросы сражались с бурей с удивительной отвагою, но что жалкие усилия человека против могущества стихий? Сердце девушки сжалось от ужаса. "О Мадонна! Неужто пришел последний час, и гибель неизбежна?". Верный Йоган Вайс, цепляясь за канаты и пригибаясь под чудовищными порывами ветра, пробрался к своей госпоже.
   - Корабль тонет, - проговорил он хладнокровно. - Нужно спасаться.
   - Спасаться! Но как?
   - Добираться до берега вплавь.
   - Но берег так далек, а волны так высоки!
   - И все же иного выхода нет.
   Леонора медлила. Черный бурлящий водоворот страшил ее, а хрупкая, терзаемая волнами и ветром скорлупка представлялась, пусть слабою, но опорою.
   - Мужайтесь, госпожа! Как бы то ни было, это Рейн, а не Нил.
   Леонора призвала на помощь все свое мужество, но и тогда не могла заставить себя сделать рокового шага. Тогда старый воин крепко обхватил рукою стан девушки и вместе с нею бросился в бурлящие волны.
   - Барышня, я вас не брошу! - воскликнула преданная Трудхен и без колебаний последовала за ними.
   - О сын плешивой ослицы! Нил-то куда теплее! - вскричала Фатима и тоже прыгнула за борт.
   Бурные воды тотчас закружили их и разметали по сторонам. Даже Йоган не мог удержать руки Леонориной. Она изнемогала; слабых сил ее уже недоставало, чтобы противустать волнам. Несчастная Леонора! Ужели нет спасения? Ужели цветущей юности твоей суждено сделаться добычею смерти? Речной песок навеки станет ложем твоим, и серебристые рыбки без страха будут резвиться среди твоих волос. Но нет! Сильные руки подхватывают ее и выносят на берег. Спасена! Она открывает глаза и видит склонившегося над ней ее спасителя. Ах! Леонора слабо вскрикивает и лишается чувств. Она узнала таинственного монаха!
   Но теперь на нем было платье рыцаря, с которого струями сбегала на землю вода. Он поднял бесчувственную красавицу и на руках отнес в укрытие, устроенное между валунов неподалеку от берега. Место для этого уединенного приюта было выбрано столь искусно, что здесь почти не чувствовалось ветра. Сверху сооружен был навес из переплетенных ветвей, внутри весело потрескивал маленький костерок, а около него было настелено ложе из свежей душистой травы. Здесь же был привязан конь, бодрым ржанием приветствовавший возвращение хозяина.
   Неизвестно, что делал бы Леонорин спаситель, если бы не Трудхен с Фатимой. Счастливо избежав гибели в волнах, обе девушки скоро нашли свою хозяйку и немедленно бросились приводить ее в чувство. Выбрался на берег и Йоган Вайс. Старый воин был преисполнен отчаянья, уверенный, что не сумел уберечь от гибели дочь своего покойного господина и боевого товарища, но и его заблуждение рассеялось самым счастливым образом. Увы, участь остальных их спутников оставалась неизвестной. Но след ли смертному роптать на волю Провидения? Должно возблагодарить небеса уже за собственное спасение!
   Сколь ни тесно было убежище, измученным и продрогшим путешественникам оно показалось желаннее самого роскошного покоя. Леонора бросала несмелые взгляды на незнакомца, но его благородные черты и учтивое обхождение внушали ей доверие, и наконец она решилась заговорить. В самых чувствительных выражениях изъявила она свою благодарность за двукратное свое спасение. Незнакомец отвечал в полном согласии с правилами рыцарской куртуазности. Это еще более расположило к нему нашу красавицу.
   - Могу ли я узнать имя своего великодушного избавителя, с тем, чтобы поминать его в молитвах? - промолвила она.
   - Меня называют Годфрид фон Вольцген, - отвечал рыцарь с поклоном.
   "Годфрид! Мне всегда нравилось это имя" - подумала Леонора.
   Правила благородного обхождения, еще не совсем забытые и в наше время, в старину были гораздо строже. Дочь барона фон Шольберга, конечно, в обычных обстоятельствах никогда бы не решилась сама назваться незнакомцу. Однако теперь ей пришлось поступиться условностями, коим многие придают столь большое значение. Она открыла свое имя. По лицу рыцаря пробежала легкая тень. Леонора рассказала, что едет в Ройхсбург к своему жениху, и спросила, куда направляется Годфрид.
   - В Ройхсбург, - отвечал тот.
   Счастливая Леонора! Вот и спутник тебе.
  

Глава 4. О старинном гостеприимстве и некоторых других достославных обычаях.

  
   Рано поутру ласковое солнышко отразилось в безмятежных водах Рейна. Все округ дышало свежестью и покоем. Какой контраст с недавнею бурею! Нельзя было найти и следа ее. Леонора любовалась прелестною панорамою; не умея изъяснить чувств своих, думала она просто: "Ах, какое чудесное утро! Как красива река!". Но, конечно, всего прекраснее была сама она, в небрежном своем наряде, казавшемся оттого еще живописнее.
   Нужно было собираться в путь. Годфрид хотел уступить девушке своего коня, но слабая Леонорина рука не могла удержать могучее животное, послушное лишь своему хозяину. Тогда рыцарь сам сел верхом, посадив Леонору перед собою. Винить ли их за то, что в пути руки их порою невольно соприкасались? Остальным пришлось идти пешком. Для Трудхен, крепкой крестьянской девушки, это не представляло труда, но Фатима, рожденная в бедуинском шатре, непрестанно жаловалась и ворчала.
   Они двигались дорогою, проложенной вдоль берега Рейна, местами отдалявшейся от него, а местами приближавшейся к нему вплотную. Около полудня путники заметили причаливший к берегу корабль. Они не поверили своим глазам. Подъехали ближе. О счастье! То был "Святой Христофор", невредимый, почти не пострадавший от бури! Невозможно описать радость, с какой наши путешественники обняли друзей, коих уже мыслили потерянными! Как ликовали отважные воины, зря спасение своей юной госпожи! И самые суровые из них украдкою утирали увлажнившиеся глаза.
   Леонора и ее спутники жаждали узнать, каким чудом был спасен корабль, гибель которого в волнах представлялась им неизбежной. Однако капитан не пожелал удовлетворить их законного любопытства и прорычал, сопровождая свою речь скверной бранью:
   - Некоторым сухопутным пить нужно меньше!
   К счастью для путников, все было цело, и поклажа, и кони. Леонора сменила платье, жестоко пострадавшее от речной воды, на другое. Не без некоторого сожаления, скажем прямо, пересела она на свою тонконогую кобылку. Впрочем, сия хвостатая кокетка, носящая нежное имя Аврора, словно нарочно все время старалась держаться поближе к могучему боевому коню Годфрида, к немалой радости своей хозяйки. Некая неведомая сила влекла Леонору к рыцарю. Какая? Она не знала сама. Была ли это благодарность? Несомненно. Потребность слабой женщины в защите? Вероятнее всего. Нечто иное? Быть может...
   Долгая дорога становится короче, когда она украшена приятной беседою. Трудхен с вольностью, которая в обычае у субреток, обратилась к Годфриду:
   - Мессир рыцарь, ведь Вольцгены в родстве с Ройхсбургами?
   - В очень дальнем, - отвечал Годфрид.
   - Значит, вы знакомы с молодым Вальтером?
   - Как можешь ты спрашивать о таких вещах! - возмутилась Леонора.
   - А что здесь такого? - лукаво возразила девушка. - Если вам, барышня, безразлично, за кого вы выходите замуж, так нам с Фатимой хочется знать, к кому мы поступаем в услужение.
   К всеобщему удивлению, Фатима на сей раз поддержала свою товарку, заявив:
   - От кого же и узнать невесте, каков ее жених, если не от его родственников.
   Годфрид, хотя и посмеялся про себя девичьему любопытству, нашел его вполне законным.
   - Что ж рассказать вам о Вальтере? - молвил он. - Он рыцарь. Бывал в Святой Земле. Насколько я слышал, соратники отзывались о нем неплохо.
   - Каков он из себя? Хорош ли?
   - Красотою, конечно, его нельзя уподобить какому-нибудь Зигфриду или Ланцелоту, но он и не урод. Обращение его таково, как принято между благородными людьми. Тамплиера он вряд ли перепьет, но на пиру вполне хорош.
   Высокое искусство бражничать почиталось в ту пору среди важнейших рыцарских добродетелей. И все же Леонора вздохнула про себя: "Ах, каким глупостям придают мужчины значение!".
   - А каков он с дамами? - продолжила расспросы Трудхен, вполне разделявшая мнение своей госпожи.
   - Как подобает рыцарю. Своих стихов не пишет, но чужие читает вполне ловко. Недурственный боец. Три или четыре раза побеждал на турнирах, хотя не возьмусь судить, было ли здесь причиной его искусство или слабость его соперников.
   - Есть ли... есть ли у него дама сердца? - робко спросила Леонора, вся затрепетав и зардевшись.
   При этих словах как бы тень пробежала по лицу рыцаря.
   - Во всяком случае, - отвечал он, - когда я покидал Ройхсбург, не было.
   Меж тем вечерело, и следовало подумать о ночлеге. Неподалеку расположен был замок барона М., куда и направили бег своих коней наши путешественники. Вскоре перед их взорами возникли высокие башни, казавшиеся величественными и таинственными в сгустившихся сумерках. Ворота были заперты, мост поднят. Не раздавалось ни звука, лишь еле слышное журчание воды, струящейся в глубоком рву, доносилось до слуха уставших путешественников.
   Годфрид протрубил в свой звонкий рог. Через несколько минут над стеною появилась голова краснолицего седеющего мужчины, которого, не рискуя ошибиться, можно было признать за управляющего. Он почтительно приветствовал путников. Годфрид, назвав имя дамы, которую он сопровождал, и свое имя, обратился с просьбою о ночлеге. Управляющий отвечал, что путешественники будут желанными гостями в сем замке.
   Подъемный мост со скрыпом опустился на железных цепях. Путники въехали под мрачные своды замка. Леонора, ощутив внезапную робость, жалась к своему спутнику. Замок казался пустым. Вместо десятков слуг, воинов и крестьян, коим полагалось бы сновать по двору, едва несколько человек, праздно сидящих или стоящих подле стен, проводили гостей взглядами. Но вопрос, увидят ли они хозяина или хозяйку замка, управляющий лишь пожал плечами.
   Впрочем, покои, отведенные путешественникам, были вполне уютны и даже роскошны, ужин, по словам управляющего, вскоре должен был быть подан, а пока им было предложено совершить омовение, в чем все они, после утомительной дороги, чрезвычайно нуждались.
   Для тех читателей, кто незнаком с устройством средневековых мылен, будет небезлюбопытно узнать о сем предмете поподробнее. В те старинные времена знатные люди пользовались для купания огромными деревянными бочками, в которые наливалась горячая вода. Внутри, для полного удобства моющегося, устроена была скамеечка, на которую можно было присесть. Таким образом, над краями бочки видна была только голова, и несколько человек могли, не нарушая требований скромности, совершать омовение одновременно в соседних бочках или же беседовать с иными, так сказать, сухими, лицами. Предвижу вопрос читателя... о нет, у юной Леоноры, столь же невинной, сколь и прелестной, конечно же, не могло и родиться мысли приоткрыть перед спутником своим хотя бы часть своих прелестей. Родилась ли такая мысль у добродетельного рыцаря? Как знать! Прошлое надежно хранит свои тайны.
   В положенный час Леонора вышла к ужину. На ней было зеленое платье с широкими откидными рукавами, расшитое по подолу и боковым швам золотыми цветами, и котта кремового оттенка. Тончайший прозрачный вуаль струился с плеч, удерживаемый золотой фибулой, а волосы были убраны в прическу, украшенную самоцветными каменьями. Костюм Годфрида был, напротив, очень прост. Собственно, это было то же платье, что и прежде, только вычищенное и приведенное в порядок.
   Молчаливые слуги проводили гостей к почетным местам за длинным столом, щедро уставленным разными яствами. Хозяев по-прежнему не было. Годфрид и Леонора переглянулись.
   - Вы не находите все это все это несколько зловещим? - промолвила Леонора, склонившись к своему спутнику и понизив голос.
   Годфрид не успел ответить, поскольку в это мгновенье двери заскрежетали и растворились, и в залу вступила седая старая дама. Она шла с трудом, опираясь на клюку, и двое слуг поддерживали ее с обеих сторон.
   - Принимать под своим кровом столь высокородную девицу и столь достойного рыцаря - огромная честь и радость для меня, - проговорила старуха, относясь к Леоноре и Годфриду. - Жаль, что мой покойный муж уже не сможет разделить ее со мною. Прошу прощения за то, что не засвидетельствовала вам свое почтение ранее, но вы же видите - старые мои ноги совсем не ходят.
   Это была вдовствующая баронесса.
   Во время ужина, простого, но обильного, как нельзя лучше соответствовавшего желаниям утомленных путешественников, хозяйка старалась поддерживать застольную беседу со всей возможной любезностью. Среди прочего она заявила:
   - Слышали ли вы, что граф К. устраивает турнир в честь именин своей дочери? Все рыцари и дамы герцогства, а может, и соседних, теперь в городе. Самое блестящее общество. Впрочем, ныне турниры стали не таковы, что прежде! Вот, помню, турнир в Бремене тридцать... ах, нет, что за несносная память! Двадцать восемь лет назад. Там были... - и добрая старушка принялась перечислять имена доблестных рыцарей, ныне почивших или покрывшихся сединами и мирно качавших на коленях внуков. - Жаль, мой сын уже не будет в этот раз сражаться. Впрочем, ломать копья - дело холостых, не так ли? Оба моих внука непременно выйдут на ристалище, и, клянусь перчатками святой Брунгильды, не всякий противник сумеет выбить их из седла!
   Коль скоро удивление наших путешественников относительно безлюдности замка было рассеяно, они с удвоенным старанием налегли на жаркое. Даже Леонора, утомленная путешествием и приключениями, кушала с завидным аппетитом, столь несвойственным ее тонкой и нежной натуре. Она даже выпила немного рейнского вина, о котором знатоки говорят, что оно напоено солнцем и речными туманами.
   - До чего же отрадно видеть, когда молодая девушка хорошо кушает и не выдумывает всяких глупостей, - заметила гостеприимная старушка с живейшей радостью. - А моя внучка совсем ничего не ест и то и дело лишается чувств. Кавалеры, конечно, тешат себя иллюзиями, что это от чувствительности, но я-то знаю, что от голода!
   Йоган Вайс, расположившийся на нижнем конце стола, отведенном для воинов, к вину приложился безо всяких поэтических тонкостей, да и мясу отдал честь, последним вполне заслуженную; правда, в глубине души он вздохнул, что вместо вина не было предложено ему доброго пива.
   - Вы, конечно же, будете на турнире? - спросила баронесса, немного погодя.
   - Право, я не знаю, - промолвила Леонора задумчиво. - Нас ждет долгая дорога.
   - Что за сомнения! Турниры бывают нечасто, а дорога - вот она, лежит на земле всякий день и никуда не девается, - со смехом отвечала старушка. - Ах, если б только мои старые ноги ходили, как прежде, ничто не заставило бы меня пропустить такое зрелище! Разумеется, вы будете на турнире. А вы, достойный рыцарь, и примете в нем участие, иначе к чему вам ваши шпоры?
   - У меня нет ни копья, ни доспехов, - возразил Годфрид.
   - Моя оружейная к вашим услугам. Сын мой, конечно же, не откажет своему собрату в такой любезности. Уверена, кольчуга моего покойного мужа придется вам как раз впору. Он ведь получил мою руку в награду за победу в турнире, так-то вот!
   Леонора была побеждена любезностью гостеприимной старушки; она взглянула на своего спутника с вопросом, который в столь прекрасных очах почти равен приказанию.
   - О нет, я не могу участвовать в этом турнире, - отвечал Годфрид хладнокровно.
   - Жестокий! Вы не хотите доставить мне удовольствия?
   - Поверьте, сударыня, в иных обстоятельствах я, преклонив колено, смиренно умолял бы вас дозволить мне надеть ваши цвета и преломить копье в вашу честь. Но теперь данный мною обет запрещает мне не только участвовать в сем турнире, но даже и присутствовать на нем.
   - Что ж, обеты - дело святое, тут ничего не возразишь, - согласилась старая баронесса. - Обеты суть узы, связывающие нас с небом. Хотя мужчины иногда приносят такие глупые обеты!
   Леонора склонила прелестную свою головку, и печальный вздох, идущий из самой глубины души, слетел с ее уст. Рыцарь не мог остаться безучастным.
   - Разве что, - проговорил он после некоторого раздумья, - под видом вашего слуги?
  

Глава 5. Рыцарский турнир.

   На другой день Леонора отправилась в город. Годфрид сопровождал ее, одетый в платье, позаимствованное у одного из ее драбантов, то есть охранителей, оказавшимся с ним одного роста.
   Читатель был уже свидетелем празднества народного, до которого аристократия, если так можно выразиться, снисходительно спускается. Представив же теперь праздник аристократический, до которого народ допускается лишь с черного хода, в роли свидетеля, но не участника.
   Город весь был увешан флагами, коврами, драгоценными тканями. Все двигалось, все шумело, все веселилось. Из многочисленных рыцарей одни в ожидании грядущего состязания бражничали, другие ухаживали за дамами, третьи совмещали оба занятия; последним, конечно, благородных дам замещали женщины совсем иного сорта, всегда в изобилии стекающиеся туда, где собираются воины. Некоторые тренировались.
   Леонора скоро отыскала барона, который, по рекомендации своей почтенной матушки, оказал ей самый радушный прием. Супруга и дочери его наперебой выказывали ей свою живейшую приязнь, сыновья барона не спускали с нее восхищенных взоров. Но любезнее, но внимательнее всех был кузен барона, рыцарь Конрад фон Кетвиг, носящий сеньяль, то есть прозвище, Рыцарь Черного Вепря. Это был мужчина лет тридцати пяти, высокого роста и немалой силы; его прекрасно развитая мускулатура привела бы в восторг античного ваятеля. Грубоватые черты лица его выражали дикую необузданную отвагу и страстность. Тем более замечательна была та превосходящая лучшие образцы куртуазности почтительность, с коею отнесся он к нежданной гостье. Со всей галантностью, преклонив колено, обратился он к Леоноре с просьбою его дамою на сем турнире.
   - Право, я не знаю, удобно ли это, - засомневалась Леонора.
   Ах, ей не должно было бы соглашаться! Но всякой женщине, сколь бы ни была она избалована вниманием поклонников, льстит преклонение рыцаря. Но тот, кому она от всего сердца хотела бы оказать эту милость, не просил о ней. Более того, Годфрид, почитаемый всеми за простого воина, даже не был допущен в комнату, где за легким полдником в непринужденной беседе коротали время знатные рыцари и дамы. С нежною своею улыбкой, столь же чарующей, как улыбка самой Венеры, вложила Леонора свой шарф в руку склонившегося перед нею рыцаря.
   Весь город говорил лишь о том, кто из рыцарей станет победителем турнира, и какую из дам объявит он королевою любви и красоты. Но если на первое звание было немало достойных претендентов, то относительного второго все слегка лукавили. Хотя об этом не было заявлено открыто, подразумевалось (как объяснил Леоноре любезный барон), что призом победителю станет не только благосклонный взгляд высокородной именинницы, но и ее рука. "А если не прелести юной Матильды, так ее приданное делают сей приз весьма заманчивым", - со смехом прибавила баронесса.
   И вот наступил долгожданный день турнира. Казалось, весь город, больше - все герцогство собралось на ристалище. Улицы вымерли. Ни одна живая душа не желала пропустить сего великолепного зрелища. Дамы в шелках и бархате восседали в ложах, благородные дворяне, по возрасту или положению не принимавшие участия в состязании, заняли места подле них, слуги и служанки суетились, спеша исполнить малейшие желания своих господ. Простонародье теснилось внизу подле самого ристалища, громкими криками приветствуя участников турнира.
   На поле вывешены были гербовые щиты рыцарей, составляющих партию зачинщиков турнира. По знаку герольдов на поле выехали рыцари противоположной партии. Каждый должен был коснуться копьем щита избранного им противника, тупым концом - если желал биться на тупом оружии, острием - если хотел сразиться насмерть... Впрочем, подробный рассказ превратил бы нашу краткую повесть в некое подобие тех древних поэм, где одно перечисление отважных героев занимает целые страницы. Античные греки внимали им с охотою; как бы современный читатель не начал зевать! Детальное описание сей церемонии вы можете найти у уважаемого г-на Walter Scott'а.
   Много раз уже пропели трубы, много раз уже герольды провозглашали имя победителя очередного поединка, и наконец на поле выехали те двое, кому предстояло сразиться за звание сильнейшего. Один был французский рыцарь Арман де Шовиньи. Второй был Конрад фон Кетвиг.
   Воистину, оба противника стоили друг друга, и оба являли собою прекрасный образец высокого рыцарского искусства и доблести! Рыцарь Черного Вепря облачен был в тяжелые доспехи, уже в нескольких местах помятые в предыдущих схватках, шлем его венчал пышный плюмаж из страусовых перьев. Могучий фризский конь его бил копытом и свирепо косил налитым кровью оком. Шит его украшен был родовым гербом, изображавшим черного вепря на лазурном поле, собственно, и принесшим владельцу его гордое прозвище. На копье его был повязан Леонорин шарф, трепетавший на ветру, словно живой. Француз, чуть уступавший сопернику в росте, но не в ловкости, гарцевал на тонконогом арабском жеребце серой масти. Доспехи его были несколько легче, кольчуга, в которой знаток признал бы искусную работу русских умельцев, переливчато сияла, точно серебро. Его клейнод, то есть нашлемное украшение, представляло собой раскрытую ладонь. В гербе он нес три алых розы в золотом стропиле.
   И снова звонкая медь протрубила призыв, и рыцари яростно устремились друг на друга. В первой схватке оба сломали копья и разъехались невредимы, только Конраду пришлось заменить треснувший шит. Во второй Конрад направил копье в шлем противника и сбил клейнод, сам же ловко уклонился и пропустил копье мимо себя, так что удар француза не достиг цели. Наконец они съехались в третий раз. Кони их, словно им передался азарт наездников, бешеным галопом понеслись навстречу друг другу. Рыцари сшиблись с ужасающим грохотом, подобным звуку горного обвала... Конрад удержался в седле! Конь француза поскакал с пустым седлом.
   Громкие крики и рукоплескания огласили ристалище; дамы привстали в ложах, приветствуя храбреца. Трубы запели, и герольд провозгласил имя победителя. Граф, устроитель турнира, из своих рук передал победителю венец королевы любви и красоты. Сей венец, сия желанная награда, представлял собою золотой обруч, выполненный с величайшим искусством, украшенный самоцветами, увитый прекрасными перьями и цветами. Но чью же головку увенчает он? Которой из дам поднесет его на конце копья достославный победитель? Ответ, как помнит читатель, был известен заранее. Конрад, впрочем, не спешил; с большим тактом он, горяча коня, заставлял его двигаться по кругу и обводил взглядом ложи, словно бы выбирая прекраснейшую их прекрасных. Заветная ложа совсем близка... Конрад поднимает копье. Хорошенькая дочка графа дарит его благосклонной улыбкою. Но что это? Не ей, о нет, не ей отдал венец победитель!
   - Сударыня, примите сей венец королевы турнира и знайте, что никогда еще не бывала увенчана им более достойная, - провозгласил Конрад, поднося венец Леоноре.
   Леонора несмело протянула руку... она колебалась. О Леонора, не бери венца! Сколько бед, сколько опасностей принесет тебе эта пустая игрушка пустого тщеславия! Увы... белою своею, точно изваянною из италианского мрамора рукою приняла она венец и опустила его на голову. Сзади нее раздался треск. То Годфрид, стоявший, как подобало охранителю, за креслом своей госпожи, положив руку на спинку, сжал пальцы. "Черт возьми, вот это я понимаю!" - воскликнул барон. Юная Матильда лишилась чувств.
   Вечером был устроен пир, главными героями которого должны были быть победитель и королева турнира. Леонора сказалась больною. "Что скажет, - думала она, - бедняжка Матильда, увидев свою счастливую соперницу? Что скажет граф, уязвленный в самом возвышенном, в самом святом своем чувстве - отцовской гордости? Ах, смогу ли я сама взглянуть им в лицо, зная, что я стала невольной виновницей несчастья этой достойной девушки? О нет, никогда не смогла бы я хранить спокойную величавость, подобающую королеве празднества, зная, что все эти почести предназначены были не мне! Как смогла бы я быть приветливой и ровной со всеми, чувствуя, что все осуждают мой вынужденный поступок? О нет, мое лицо выдало бы меня. Я умру, умру от стыда!". Граф прислал слугу с приглашением; Леонора просила передать свои глубочайшие извинения. Барон и его домочадцы уговаривали ее - она осталась непреклонна. Они отправились одни.
   Доброе сердце Леоноры не позволило ей лишать праздника своих слуг, и она отпустила на вечер и девушек, и воинов. Они ушли с шумом и песнями, намереваясь хорошо повеселиться в городе и клятвенно обещая выпить за здоровье великодушной хозяйки. Никуда не пошел только Йоган Вайс, рассудительно заметив, что выпить можно и здесь. Товарищи милосердно принесли ему жбан пива, так что доблестный воин устроился с полным удобством. Годфрид тоже предпочел остаться в гостинице. Потому ли, что он сам отказался от аристократического праздника, а на празднике простонародном был бы не на своем месте? По иной ли причине? Леонора была чрезвычайно рада этому. Она хотела объясниться, узнать, не осуждает ли рыцарь ее поступка... но стыдливость мешала ей первой начать разговор. От волнения у нее разболелась голова. Нужно было протереть виски ароматическим уксусом, но где было его взять? В столь поздний час все лавки были закрыты. Годфрид взялся достать чудодейственное средство, даже если для этого придется разбудить половину города. Он накинул на плечи плащ и вышел. Леонора осталась одна.
   В задумчивости ходила она по комнате, прижимая белые тонкие свои пальцы к вискам. "Ах, для чего он нейдет! - думала она. - Но, верно, в такой час и не достать лекарства!". Вдруг дверь отворилась со скрыпом. Леонора встрепенулась.... Увы! Это был Йоган Вайс, пришедший доложить о визите фон Кетвига.
   - Передай, что я нездорова и не могу принять, - отвечала Леонора.
   - Что вы, барышня! Это же сам фон Кетвиг! - с удивлением воскликнул Йоган.
   В те времена почтение к рыцарской доблести было столь велико, что честному воину не могли прийти и в голову, что можно не принять недавнего победителя турнира.
   Войдя, поклонившись и произнеся подобающее приветствие, Конрад принялся уговаривать девушку украсить свои появлением пир, где все только и спрашивали о ней.
   - О нет, я никак не могу там быть, - отвечала Леонора с твердостию.
   - Что ж, тогда и я не пойду, - заявил рыцарь.
   - Ах, не приносите такой жертвы ради меня! Как можете не быть там вы, победитель?
   - Ежели там не будет вас, так и мне нечего там делать. Если вам так угодно... останемся здесь, побеседуем.
   - Побеседуем? О чем же?
   - Например, о том, как мы назовем нашего первенца.
   - Я не понимаю.... - пролепетала Леонора.
   - Что здесь можно не понять? Я предлагаю вам руку и сердце. Я люблю вас.
   - О нет... - прошептала Леонора в смятении. - О нет, это невозможно.
   - Отчего же? - вскричал рыцарь со страстью. - Разве мой род недостаточно древен? Или замок Кетвиг уступает Шольбергу? Или, наконец, сам я чем-либо неугоден вам?
   - О, милый Конрад, поверьте, ваше предложение очень лестно для меня, я питаю к вам самую живейшую, самую нежную привязанность... привязанность друга, привязанность сестры! Но я не могу быть вашей женою.
   - Скажите же, отчего!
   - Я обручена с другим.
   - Обручены... Но не обвенчаны!
   - Мой отец дал слово. Слово рыцаря свято, вам ли не знать этого, и мне ли, дочери рыцаря, нарушать его? О нет, если вы, как говорите... о нет, я не произнесу этого слова! Если вы питаете ко мне хоть малейшую привязанность, вы не должны, вы не можете принуждать меня к столь бесчестному поступку.
   - О жестокая судьба! Но нет, я не могу смириться... Я не могу поверить! Скажите же, что все это было шуткой, уловкой женского кокетства... Леонора, пощадите меня!
   Лицо Леоноры пылало. Конрад был бледен, как смерть. На протяжении всей этой сцены он шаг за шагом приближался к девушке, Леонора же шаг за шагом отступала. Но наконец она коснулась спиною стены... Увы, отступать дальше было некуда!
   - О нет... это правда... - прошептала она, прижимая руки к сердцу.
   При этом трагическом жесте широкий рукав ее задел стоящий на столе кувшин и опрокинул его. Через миг в комнату ввалился Йоган Вайс, привлеченный шумом.
   - Какого черта! Эй, мессир рыцарь, вы, похоже, позволяете себе лишнего! - заорал он, увидев открывшуюся ему сцену.
   Добрый воин нетвердо стоял на ногах, но мысль об опасности, угрожающей его обожаемой госпоже, не только протрезвила его, но и мгновенно стерла все сословные и иные различия. Сейчас он был готов схватиться с рыцарем, несмотря на все его победы.
   - Нет, мой друг, вы ошибаетесь, - возразила Леонора, вновь обретшая самообладание. - Господин Конрад был вполне почтителен, как и подобает рыцарю. Но, к сожалению, он уже покидает нас. Йоган, проводи гостя до ворот.
   Конрад заскрежетал зубами, бросая вокруг дикие взгляды, но вынужден был подчиниться.
  

Глава 6. Новые опасности пути.

  
   Назавтра, попрощавшись с любезным бароном и его домочадцами, Леонора вместе со своими верными спутниками снова пустилась в дорогу. Путь их на этот раз лежал среди местности пустынной и дикой. Подковы коней их звонко цокали по каменистой почве, лишь кое-где поросшей жухлыми пучками травы, меловые скалы, подобно закутанным в белые бурнусы часовым, безмолвно стерегли дорогу. Дорога петляла, то шла под уклон, то поднималась на крутые угоры. Деревья попадались часто, но все они были какие-то скрюченные и узловатые, листва их, несмотря на летную пору, уже начала жухнуть, словно бы некий недобрый дух опалил их своим дыханием. Ничто не могло быть безотраднее сего пейзажа, в сердце Европы явившемся вдруг напоминанием о безжизненных песках Палестины. Путники ехали в молчании, и кони их, чувствуя настроение хозяев, трусили мелкой рысью, повесив головы.
   - Что за унылое место! - нарушила наконец молчание Трудхен.
   - Всевышний решил и вам подарить кусочек пустыни, - немедленно откликнулась Фатима. - Но с таким никудышным материалом даже у Него получилась такая вот ерунда.
   Эта незамысловатая шутка чуть разрядила атмосферу. Путники заулыбались, кони пошли веселее, и вскоре вновь родилась непринужденная беседа, истинное украшение дальнего пути. Леонора и Годфрид болтали о всяких приятных пустяках, по молчаливому уговору не касаясь вчерашнего приключения, и дорога уже не казалась им столь безрадостной.
   На обед они сделали привал в тенистом местечке у ручейка, весело журчащего среди камней, чьи кристальные прозрачные воды обещали отраду усталым путникам.
   - Что за прелестное местечко! - воскликнула Фатима, растянувшись на шелковистой изумрудной траве.
   - Пустыня никудышная, но оазис, согласись, хорош! - вернула ей шпильку Трудхен.
   Путники перекусили хлебом и окороком, захваченными с собою, и утолили жажду, приникнув к искристым струям родника, напевавшим им свою вечную и вечно новую мелодию. Освеженные и отдохнувшие, они снова двинулись в путь.
   Спустя некоторое время, когда благодаря капризу извилистой дороги взорам путников предстал ее отдаленный участок, прежде скрытый меловыми утесами, они увидели отряд в двадцать или тридцать вооруженных всадников, движущийся им навстречу. Неизвестные, по всей очевидности, тоже заметили наших путешественников и, посовещавшись между собою, пустили коней галопом.
   - Йоган, вели своим людям покрепче пристегнуть шлемы, - проговорил Годфрид. - Похоже, намечается славная потеха.
   - О, не может быть, чтобы эти люди вздумали атаковать нас! - воскликнула Леонора.
   - Именно это они и собираются сделать, - возразил Йоган Вайс.
   - Нам есть чем встретить эту жалкую прислугу шайтана! - вскричала Фатима, выхватывая из складок своей одежды стилет, тонкий, словно изящная игрушка, но тем не менее смертоносный.
   - Угостим мерзавцев на славу, - согласилась Трудхен, подбирая с земли увесистую корягу.
   - О Мадонна, защити нас! - простонала Леонора, сделавшись белее полотна и едва не лишаясь чувств. - Годфрид, я поручаю свою жизнь вашему мужеству. Но ведь у вас нет доспехов! - воскликнула она, пораженная этой ужасной мыслью.
   - Не волнуйтесь об этом, - отвечал рыцарь с совершенным спокойствием. - При всем почтении, которого заслуживают доспехи, хранящие жизнь воина, и оружие, хранящее его честь, побеждает не железо, а человек.
   Несколько минут прошло в тягостном ожидании. Бледная, трепещущая Леонора не сводила с рыцаря взгляда, полного страха и надежды. Но вот неизвестные всадники показались из-за поворота дороги. Сомнений не оставалось: они собирались злодейски напасть на мирных, не причинивших им никакого зла путников! Они мчались во весь опор, с дикими криками, потрясая оружием, предводительствуемые гигантского роста рыцарем, закованным в черные доспехи. Черный щит его не нес никакого герба, и нарамника не было на плечах его, шлем полностью скрывал его лицо, и этот безликий черный всадник, словно бы слившийся со своим черным конем в одно существо, казался посланцем преисподней, если не самим дьяволом. Мужественные воины сомкнули щиты, стальным кольцом окружив трех женщин.
   Трудно передать словами все ожесточение, весь ужас этой неравной битвы в тесном ущелье среди белых скал, тысячекратным эхом повторяющих звон мечей и стоны раненых. Воины фон Шольберга сражались, как львы, и бесстрашный Годфрид, с непокрытой головой и развевающимися волосами, подобный самому Марсу, снова и снова вздымал свой меч, обагренный вражеской кровью, и вновь опускал его, всякий раз находя ему новую жертву. Увы! Их было слишком мало и с каждой минутою делалось все меньше. Вот уже отважный Йоган Вайс рухнул с разрубленной головой, прошептав побелевшими губами: "Я убит. Простите, госпожа". Грубые руки с двух сторон схватили под уздцы Леонориного коня. Девушка слабо вскрикнула. Ах, она погибла! Но нет, верная Трудхен яростно обрушила свою палку на спину разбойника с такой силою, что тот разжал руки и рухнул наземь. В тот же миг неукротимая дочь пустыни вонзила свой стилет в круп коня другого злодея. Несчастное животное, дико заржав от боли, взвилось на дыбы, и всадник вылетел из седла, точно камень, пущенный из пращи. Леонора была спасена! Но надолго ли?
   В те же самые мгновенья, когда происходили все эти события, занявшие меньше времени, чем рассказ о них, Годфрид закричал громовым голосом, легко перекрывшим шум сечи:
   - Кто бы ты ни был, если ты опоясанный рыцарь, сразись со мной, как надлежит по закону чести!
   Черный рыцарь, к которому был обращен этот призыв, ответил дьявольским хохотом и, вздернув на дыбы могучего коня, устремился навстречу дерзкому. Через мгновенье противники сблизились. Черный рыцарь, вздев секиру, обрушил ее на Годфрида с такой чудовищной силою, что непременно должен был разрубить несчастного пополам. Но Годфрид увернулся с ловкостью дикой кошки и сам нанес удар. Меч его проскрежетал по доспеху, не причинив врагу вреда. О эта битва среди битвы, жуткая и вместе с тем прекрасная, битва Давида с Голиафом, смертного со стихией! Злобный исполин, закованный в черную сталь, казался неуязвимым, страшная его секира со свистом рассекала воздух, и каждый миг казалось, что для его противника, ничем не защищенного, этот удар станет последним. Но столь искусный воин, как Годфрид, и недостаток умел обратить в преимущество. Свободный от тяжелых доспехов, он был более подвижен, что помогало ему всякий раз уйти из-под удара. Сталь звенела, встречаясь со сталью. Вот оружие их скрестилось... и клинок Годфрида вонзился в щель на шлеме врага! Черный рыцарь взревел от боли и ярости и, выронив оружие, невольно зажал рану рукою. Падая, секира задела его собственного коня. Годфрид не успел довершить дела. Черный конь дико прыгнул и понес, всадник его, раненый и, возможно, ослепленный, не мог совладать со взбесившимся животным. Увидев, что предводитель их покидает поле боя, разбойники обратились в бегство, и через несколько секунд битва была окончена.
   Леонора, вся дрожа, бросилась к Годфриду:
   - Вы ранены? Вы невредимы! Ах, вы спасли мне жизнь... Но бедный мой Йоган! Что с ним?
   Победы была полной, но какой ценою досталась она! Трое воинов были убиты, еще несколько тяжело ранены, и из всего отряда лишь двое драбантов остались на ногах. Леонора опустилась на колени рядом с Йоганом Вайсом. Несмотря на страшную рану, несчастный еще дышал.
   - Пить... - прошептал он едва слышно.
   Леонора с поспешностью поднесла к губам умирающего флягу с водой.
   - Эх, не такого напитка глотнуть бы перед смертью, - промолвил мужественный воин. - Что ж, верно, мой господин на небесах не скажет, что я плохо служил его дочери.
   Слова эти сопровождались душераздирающим стоном, которого страдалец не мог сдержать, несмотря на все свое мужество. Затем он впал в забытье, и через несколько минут Йогана Вайса не стало.
   - Славный воин! - проговорил Годфрид. - Ты пал в бою, сразив многих врагов, защитив свою госпожу и ненадолго пережив своего господина. Так покойся с миром!
   - Несчастный, верный друг... - прошептала Леонора, и влага заблестела в ее очах, подобно двум драгоценным алмазам.
   В иное время Леонора, несомненно, дала бы волю слезам, но теперь раненые требовали безотлагательной помощи. Леонора, подобно многим женщинам того сурового времени, была немного сведуща в искусстве врачевания, Годфрид и воины покойного барона фон Шольберга тем более разбирались в ранах. Промыв и перевязав раны, они уложили своих несчастных товарищей на носилки, сделанные из плащей и конских попон и закрепленные каждые между двух лошадей. Тела убитых, из-за недостатка коней, пришлось привязать поперек седел. Таким образом, осталась только одна свободная лошадь, на которой ехала Леонора. Остальные вынуждены были продолжать путь пешком.
   Из-за этого, а также из-за того, что раненых приходилось везти с величайшими предосторожностями, дабы не причинить им вреда, двигались путники очень медленно. Тревожная багровая заря зажглась на западе и потухла, наступила ночь. Бледная луна лишь на миг показалась на небесах и тут же закуталась в облачное покрывало. Лишь редкие звезды безжизненно мерцали в ночи. Стояла столь непроглядная темнота, что, вытянув руку, нельзя было разглядеть собственных пальцев. Кони тревожно фыркали, чутким копытом пытая дорогу. Тьма, наполненная тысячами тревожных звуков, объяла путников, и каждый, невольно вспоминая слышанные когда-либо страшные легенды о духах, то и дело касался рукою креста или рукояти меча. Какой же радостью охватило все сердца, когда вдруг до слуха их донесся отдаленный собачий лай! Голос чуткого стража пришел из тьмы живым воплощением надежды, знаком близкого жилья, ночлега, ужина, знаком завершения их ужасного пути.
  

Глава 7. Таинственная гостиница.

  
   Путешественники задержались в деревне на несколько дней. С увлажнившимися очами бросила Леонора по горсти земли на могилы верных своих воинов. Сердце ее разрывалось при мысли о том, что они, столь мужественно и преданно служившие ее роду, нашли последний приют вдали от родного дома, и не печальная мать, не нежный сын, не безутешная подруга, о нет, лишь чужие руки положат изредка цветок на сей скорбный холмик. На что делать! Стояла жара, и везти тела обратно в Шольберг было решительно невозможно.
   Как истинный ангел милосердия, ухаживала Леонора за несчастными, мучимыми ранами, помогая сельскому священнику, взявшему на себя заботы о погребении мертвых и облегчении страданий живых. Наконец тот объявил, что жизни больных больше ничего не угрожает, но окончательное выздоровление потребует длительного срока. Леонора не могла больше терять времени, ей надо было спешить в Ройхсбург, где ее, несомненно, ждали со все возрастающим нетерпением. Простившись со своими товарищами, оставляемыми на попечение святого отца, сердечно поблагодарив его за участие, кое принял он в несчастных путниках, отчего добрый старик прослезился, Леонора стала собираться в путь. Годфрид спросил священника, найдется ли дальше по дороге постоялый двор, где им можно будет переночевать.
   - Гостиница найдется, - отвечал тот, - только я бы не советовал вам там останавливаться.
   - Клопы, что ли, закусают? - рассмеялся рыцарь, видя смущение старика. - Ничего, мы люди неприхотливые.
   Священник невнятно пробормотал, что такой ночлег едва ли окажется удобным для молодой женщины.
   - Не беспокойтесь, святой отец, - возразила Леонора с гордостью, - мне, дочери рыцаря, не пристало пугаться дорожных тягот.
   Старик только вздохнул в ответ.
   Изрядно уменьшившийся Леонорин отряд тронулся в путь. Местность теперь пошла еще более безжизненная, ничто не радовало глаз. Ни одной живой души не попалось им навстречу, ни такого же, как они, путешественника, ни поселянина, восседающего на телеге, полной сжатых снопов, ни охотника с перекинутой через плечо связкой дичи, ни даже нищенствующего монаха, которые в бесчисленном множестве бродили в те времена по дорогам Европы. Леонору не оставляла тревога. Чего опасалась она? Разбойников? Призраков? Чего-то иного? Ах, она и сама не знала! Невольно старалась она держаться поближе к рыцарю. Хладнокровие ее спутника, чья храбрость и воинское искусство были уже известны ей, немного успокаивало ее, и ей казалось, что в глазах Годфрида находила она безмолвные ответы на все свои страхи.
   Внезапно глазам путников открылся странный черный силуэт. Зловеще вырисовывался он на бледном небе, точно воплощенное несчастье. Подъехав ближе, они смогли разглядеть, что это виселица. Два трупа мерно раскачивались в петлях, колеблемые ветром. Время и вороны почти полностью очистили кости от плоти, оставив одни скелеты, лишь чудом еще не рассыпавшиеся, истлевшие лохмотья давно свалились наземь, обнаженные остовы выбелены были дождями и солнцем, и безглазые черепа скалились в жуткой усмешке.
   - О, как это ужасно! - прошептала Леонора, схватив руку рыцаря дрожащей своею рукою. - Кто бы могли быть эти несчастные? Ах, как жестоки бывают люди!
   - Вполне согласен с вами, сударыня, - отвечал Годфрид, бережно пожимая могучей своей десницею нежные пальчики девушки. - И потому полагаю, что за свои жестокие поступки эти люди, несомненно, бывшие разбойниками, получили по заслугам.
   Дальнейший путь они проделали в молчании. Леонора не могла прогнать ужасного видения. О нет, она не винила Годфрида в жестокосердии, поскольку в тот суровый век разбойный промысел был столь широко распространен, что с уличенными злодеями не церемонились, заботясь не о том, чтобы дать им шанс на исправление, а о том, как оградить от их тиранства честных обывателей. Поэтому мужчине приличествовала твердость... а женщине - милосердие.
   Вечерняя заря занялась уже на небесах, когда путники увидели впереди большое белое здание под черепичной крышею. Не могло быть ни малейшего сомнения, что это именно та гостиница, о которой говорил им священник. На вывеске крупными витиеватыми буквами, более всего напоминавшими арабскую вязь, было начертано "Мавританская красавица". Здесь же имелось и изображение некой особы в шальварах, намалеванное грубо и аляповато; неизвестный художник, видимо, трезво оценивая свои способности в изображении женской красоты, предпочел закрыть нижнюю часть лица восточной скромницы розовой тканью.
   Помня предостережения старика, путники не без некоторой опаски спешились подле ворот. Навстречу им тотчас выбежал хозяин гостиницы. Это был мужчина средних лет, наделенный внушительным брюшком, густой черной бородою и совершенно лысой головой. Одет он был в обычное платье, какое носили в те времена горожане среднего достатка, но подпоясан широким поясом из яркой восточной ткани, длинные концы которого свешивались ниже колен. Необъятное брюхо, являвшее гостям живое доказательство прелестей здешней кухни, нависало над этим странным поясом, за который был, точно кинжал, заткнут вертел.
   Достойный трактирщик с живейшей радость, подтверждающей, что путешественники, особенно с полным кошельком, не часто забредают в эти края, пригласил гостей войти, заверив, что у него имеются свободные комнаты, вполне чистые и удобные, что жаркое уже снимают с вертела, и что коням их будут обеспечены полные кормушки овса и наилучший уход.
   В ожидании, пока подадут ужин, путники с любопытством разглядывали обстановку. Гостиница, оправдывая свое название, убрана была в восточном вкусе: на некрашеных деревянных скамьях были разбросаны подушечки, стены задрапированы мавританскими тканями, а на самом почетном месте над камином висели круглый сарацинский щит и кинжал прекрасной работы. Ждать пришлось недолго, и вскоре на столах появились кровяные колбаски с кислой капустой, овощная похлебка, белый хлеб и, наконец, жаркое из оленины, испускающее восхитительный аромат. Годфрид потребовал вина. Вопреки его опасениям, навеянным явным магометанским колоритом почтенного заведения, оно немедленно появилось и оказалось превосходным. Леонора отказалась от вина и попросила принести ей воды.
   - Разве же такой скучный напиток приличествует столь очаровательной барышне! - воскликнул трактирщик, ставя на стол прелестный кувшин восточной работы, сплошь покрытым причудливыми арабесками. - Отведайте лучше вот этого восхитительного шербета, лучшего, уверяю вас, не пивал и сам султан.
   Этот восточный напиток, которого Леонора никогда не пробовала, пришелся ей весьма по вкусу. Воины и служанки тоже воздали должное щедротам кухни, а Трудхен с Фатимой, изрядно проголодавшиеся, даже ненадолго прекратили свои препирательства.
   Леонора была чрезвычайно утомлена с дороги, глаза у нее так и слипались, и, едва утолив голод, она поднялась и, сделав девушкам знак следовать за ней, удалилась в отведенную ей комнату. Годфрид остался сидеть за столом, неторопливо потягивая вино. Он тоже чувствовал ужасную усталость, что отнюдь не было удивительным после такого тяжелого пути, и даже, казалось, не мог найти в себе сил подняться с места.
   Внезапно одна из драпировок отдернулась, и из-за нее вышли двое юношей в тюрбанах и халатах. Один из них держал в руках зурну, второй арабский барабан, называемый дарабуккой. Они заиграли томный восточный мотив, и из-за занавеси выбежали три или четыре девушки, которые тотчас начали танцевать. Танцовщицы, чья смуглая кожа и черные, как смоль, косы обличали их восточное происхождение, были одеты в шелковые шальвары и коротенькие кофточки, открывавшие значительную часть их прелестей и позволявшие догадываться об остальном. Множество браслетов звенели на их обнаженных руках и на щиколотках, пояса с нашитыми на них монетками охватывали гибкие станы, головки их были окутаны тончайшими вуалями, скрывавшими, тем не менее, лица с совершеннейшей надежностью, и лишь по огненным взглядам черных их очей, бросаемым поверх вуалей, можно было догадаться, что черты их столь же прелестны, что и сложение.
   Годфрид, бывавший в Палестине, знаком был с искусством восточных танцовщиц, но этот танец превосходил все, виденное им доселе. Самое богатое воображение не могло бы представить, самый искусный рассказчик не мог бы найти подходящих слов, чтобы описать это зрелище, исполненное томной неги и сладострастия. Но вот среди танцовщиц появилась еще одна, одетая точно так же, но выделяющаяся среди всех белизною кожи и белокурыми локонами, вольно рассыпанными по плечам. Осанка ее был горделива, поступь полна изящества, танец ее, хотя и несомненно восточный, ничуть не походил на чувственные движения ее извивающихся, подобно змеям, подруг, и все же Годфрид не мог оторвать от нее восхищенного взора. Ему казалось, что он узнает знакомые черты... "Возможно ли это?" - прошептал он пересохшими губами.
   Танцуя, белокурая красавица приблизилась к рыцарю. Сердце его неистово забилось. С каждым ее шагом сомнений становилось все меньше, и вместе с тем все меньше мог он поверить в то, что представлялось его распаленному воображению. Девушка опустилась к нему на колени, белые ее пальчики нежно коснулись его лица. Голова его кружилась от волнения, не в силах больше терзаться сомнениями, Годфрид решительно протянул руку, чтобы сорвать вуаль. Но красавица, опередив его, ловко накинула вуаль ему на лицо. Годфрид хотел было сбросить ткань, мешавшую ему видеть, но в этот миг горячие уста приникли к его губам, и весь мир перестал для него существовать.
  

Глава 8. Ужасное пробуждение.

  
   Годфрид проснулся от холода. Ложе его показалось ему слишком жестким, а под головою вместо давешней восточной подушки лежало что-то округлое и твердое. Он приподнялся посмотреть, что это могло бы быть. Пустые глазницы черепа глядели на него! Содрогнувшись от ужаса и отвращения, Годфрид вскочил, озираясь по сторонам. О ужас! Он был рядом с виселицею. Тело одного из казненных еще висело на перекладине, второй же уже упал, именно этот череп и послужил жутким изголовьем для рыцаря.
   Спутники его мирно спали в двух шагах. Леоноры не было меж ними! Она исчезла! Погибла! Похищена! Не помня себя от отчаянья, Годфрид бросился будить спящих, и через несколько мгновения воздух огласился горестными воплями и стенаниями.
   - О, верно, злобные джинны унесли мою госпожу! - восклицала Фатима, в отчаяньи раздирая ногтями грудь. - Ифриты! Гули!
   - Разбойники! Грабители! - вторила ей Трудхен.
   Тщетно звал Годфрид любезную свою спутницу. Лишь эхо отвечало ему. Тщетно впятером обыскали они все окрестности, не пропустив ни единого камня, ни единого кустика. Нигде не нашлось и следа Леонориного.
   Невозможно описать отчаяние, охватившее рыцаря. Вся его сдержанность побеждена была обрушившимся на него несчастьем. Годфрид упал на землю, содрогаясь от глухих рыданий. Горесть его усугублялась воспоминанием о ночном приключении, о котором он не знал, было ли действительностью или же только видением.
   Впрочем, по свойству своей натуры Годфрид не мог долго предаваться бездеятельным переживаниям. Он должен был найти и спасти ту, которую в душе называл дамой своего сердца! Прежде всего необходимо было наведаться в таинственную гостиницу. Годфрид вскочил на ноги и приказал собираться в путь. Однако оказалось, что лошади их исчезли. Не нашлось также Годфридова меча и оружия обоих воинов, не нашлось и кошелька, прежде висевшего у рыцаря на поясе. Все это говорило скорее за правоту Трудхен, чем Фатимы, что немало ободрило Годфрида. Он содрогался при одной мысли о том, что нежная, беззащитная Леонора оказалась в лапах гнусных разбойников, однако он, по крайней мере, знал как обращаться с этой братией, не то что с гулями.
   Выломав себе в ближайшем кустарнике по крепкой палке, что могла служить при нужде и дорожным посохом, и дубинкой, трое мужчин вновь двинулись по той же дороге, которой проезжали вчера. Женщины не отставали от них. Уже почти совсем стемнело, когда впереди показалось знакомое белое здание.
   - О! - воскликнул Годфрид. - Берегитесь, негодяи, хоть я и безоружен, рука моя тяжела.
   По мере приближения им все более начинало казаться, что что-то переменилось в облике гостиницы. Подойдя вплотную, они разглядели, что теперь над входом была совсем другая вывеска. Над надписью "Лев и кружка" был изображен лежащий геральдический лев, с вожделением взирающий на кружку, увенчанную шапкой белой пены, которую он сжимал в своей лапе. Рисунок этот казался гораздо более удачным, чем предыдущий; видимо, художник если не о львах, то о пиве имел представление гораздо большее, чем о восточных красавицах.
   Не смущенный этой странностью, рыцарь что было сил забарабанил в ворота и закричал:
   - Дьяволово копыто! Эх, хозяин! Живо отворяй, мошенник, или, клянусь хвостом Вельзевула, я разнесу твой чертов кабак в щепки!
   - Бегу, бегу! - тотчас раздался голос, и ворота отворились.
   - Где хозяин? Отвечай, негодяй! - загремел Годфрид.
   - Да это я и есть, с позволения господина рыцаря! Уж не знаю, чем я разгневал вашу милость!
   "Неужто вместе с названием здесь поменялся и хозяин?" - с сомнением подумал Годфрид. Давешний хозяин носил бороду - нынешний был безбород, да к тому же плохо выбрит, тот был лыс, как колено - у этого были вполне густые русые волосы, остриженные в кружок, платье на нем было самое обычное, и, словом, он ничем не походил на владельца "Мавританской красавицы", кроме телосложения, но такое дородство было в обычае у сей почтенной братии, ведь худой трактирщик - плохая реклама его собственному заведению. Тем не менее Годфрид продолжил допрос:
   - Вчера мы ночевали здесь...
   - Господин рыцарь, верно, ошибается, у нас уже целую неделю не было ни одного посетителя.
   - С нами были девушка благородного происхождения...
   - Что вы, я и вашу милость-то вижу в первый раз!
   - Тут еще были какие-то восточные красотки...
   При этих словах трактирщик вздрогнул и побелел, как полотно.
   - Это она... она снова появилась... - едва сумел выговорить он.
   - Кто это она? Что ты болтаешь?
   - О нет... ведь ее не видели уже столько лет... - бормотал перепуганный трактирщик, не слыша обращенных к нему вопросов рыцаря.
   - Да заговоришь ли ты яснее, плут! - воскликнул Годфрид, окончательно выведенный из терпения, и поудобнее перехватил свой посох. Это несколько привело трактирщика в чувство.
   - О, я все расскажу вашей милости! - заверил он с поспешностью. - Это таинственная и ужасная история... Но, прошу вас, господин рыцарь, зайдите в гостиницу! Рассказ слишком длинный, чтобы выслушивать его на пороге, да и вы, наверняка, проголодались с дороги.
   Годфрид поколебался, но он действительно был очень голоден, так как ни у кого из путешественников с утра не было во рту ни крошки. Внутри он, все еще сомневавшийся в клятвенных заверениях трактирщика, поискал глазами приметы прежней гостиницы, но нет: ничто не напоминало причудливую обстановку "Мавританской красавицы". Не было ни драпировок, ни подушечек, ни оружия: на том месте, где должен был быть сарацинский щит, висело, как и подобает в добропорядочном христианском заведении, изображение какого-то святого, настолько закопченное, что невозможно было угадать, какого именно.
   На ужин подали жареных цыплят, чересчур жилистых, и бобовую похлебку, чересчур обильно сдобренную чесноком. Сколь ни был Годфрид неприхотлив и голоден, он оставил половину тарелки. Впрочем, спутники его, менее избалованные господскими кушаньями, были далеко не так привередливы. Хозяин хотел подать и вина, но Годфрид отказался. Он хотел сохранить ясную голову и потому, сколь ни противно это было рыцарскому обиходу, пил только воду. Пока путешественники утоляли голод, хозяин уселся за стол напротив Годфрида и начал свой рассказ.

Рассказ трактирщика.

  
   В старые времена неподалеку от этого места была гостиница, называвшаяся "Мавританская красавицы". Хозяин ее звался Карл-Дитрих, это был достойный и уважаемый человек, участник крестового похода. Из Святой Земли он воротился с женой, мавританкой. Муж любил ее безумно и даже переименовал в ее честь свое заведение. О ней говорили, что она красавица, однако никто никогда не видел ее лица, поскольку на людях она появлялась лишь закутанной в покрывало. Люди спорили, была ли тому причиной магометанская скромность или ревнивый нрав супруга, однако судачить им пришлось недолго. Очень скоро Зулейка умерла, оставив мужу новорожденную дочь.
   Несчастный Карл-Дитрих был безутешен, однако маленькая Эмма росла, и мало-помалу горе в его сердце вытеснено было радостями отцовства. Как часто умиленным взором следил он ее младенческие игры, и невольная слеза набегала на глаза его. "Ах, как милостивы ко мне небеса! - думал он тогда. - В Эмме возвратили они мне незабвенную мою Зулейку". Он сажал на колени к себе милое свое дитя и осыпал ее нежными поцелуями, и прелестное дитя щедро возвращало отцу невинные ласки.
   Минуло шестнадцать лет. Эмма выросла и из ребенка сделалась прелестной девушкой. Юная Эмма была не только хороша, как ангел, она была добра, скромна, послушна, трудолюбива, словом, составляла истинное совершенство. Карл-Дитрих не мог налюбоваться обожаемой своею дочерью, и беспокоился только об одном: что во всей округе не найдется жениха, достойного такого сокровища. Впрочем, он ни в малейшей степени не хотел неволить единственное свое дитя, и объявил, что Эмма выйдет замуж лишь за того, на кого укажет ей ее сердечко. В ослеплении отцовской любви Карл-Дитрих не придавал значения тому, что некий рыцарь, владетель этих мест, бросает на Эмму страстные взгляды. Она была так хороша - можно ли было ей не любоваться! Ему не могло и прийти в голову, что кто-то способен причинить этому ангелу малейшую обиду.
   И вот однажды Эмма исчезла. Несчастный отец искал ее всюду, но поиски его были бесплодны. Трудно вообразить и десятой доли его отчаяния. На другой день Эмма вернулась домой, но, боже мой, в каком виде! Смертельная бледность покрывала ее лицо, глаза ее лихорадочно горели, волосы были растрепаны, платье в ужасном беспорядке. Из бессвязных ее слов отец узнал, что она была похищена рыцарем и увезена в его замок... Он угадал остальное! К вечеру с Эммой сделалась горячка, и вскоре ее не стало.
   Спустя несколько дней после описываемых событий рыцарь охотился в лесу. Преследуя оленя, он далеко оторвался от своей свиты. Внезапно какой-то человек выскочил из чащи и, вскричав: "Умри, злодей!" - бросился на него с кинжалом. Рыцарь был искусным воином. Несмотря на неожиданность нападения, он сумел одолеть противника и повалил его на землю.
   "Почему ты хотел убить меня?" - спросил рыцарь.
   "Злодей, ты похитил мою дочь!" - вскричал Карл-Дитрих, а это, конечно же, был он.
   "Дом твой стоит на моей земле, а значит, и дочь твоя, и ты сам принадлежите мне", - возразил рыцарь высокомерно.
   "Ты обесчестил ее!"
   "Разве дочь твоя благородная дама, чтобы ее можно было обесчестить? Напротив, разделить ложе со знатным рыцарем - честь для любой простолюдинки."
   "Ты виновен в ее смерти!"
   "Разве она умерла? - спросил рыцарь, нахмурясь. - Впрочем, если дочь твоя была слаба здоровьем, это отнюдь не моя забота. За свое преступление ты умрешь, но, прежде чем вздернуть тебя, я все же хочу услышать, были ли у тебя более веские причины для того, чтобы покушаться на жизнь своего господина."
   "Были! - вскричал несчастный отец. - Я желал бы, чтобы эта страшная тайна навеки была похоронена в моей груди, но, раз ты приказываешь... ты господин! - прибавил он со зловещей улыбкой обреченного смерти, которому уже нечего страшиться. - Слушай же".
  

Рассказ Карла-Дитриха.

  
   Зулейка была мавританка. Она происходила из знатного рода, но несчастной судьбою оказалась в плену. Всем известно, как крестоносцы, распаленные битвами и лишенные женского общества (а в ту пору в Палестине не было еще христианских королевств, куда им можно было привезти свои семьи), обращались с пленницами. Заслуживали ли язычницы, почти дикарки, того уважения, которое оказывали доблестные защитники креста своим дамам! Ведь и их соотечественницы, одной с ними веры, не имеющие привилегии носить герб, удостаивались его далеко не всегда. Невинность бедной, трепещущей Зулейки отдана была в забаву одному рыцарю. Она сделалась его наложницей; конечно, не по доброй воле. Первое время бедняжка лила слезы. Но женское сердце умеет прощать... Рыцарь, в общем-то, был добр с нею, да и недурен собою. К тому же покорность мужчине - закон для восточных женщин. Со временем Зулейка привязалась к своему господину... не осмелюсь сказать, что полюбила его.
   Но рыцарю пришло время возвращаться домой. Там его ждала жена, ждали дети. Конечно же, он не увез с собою наложницу, в сущности, бывшую для него не более чем игрушкой. Бедная Зулейка осталась одна... покинутая, опороченная, лишенная средств к существованию. Если дом ее и был еще цел, если отец и мать ее и были еще живы, она не могла вернуться к ним. Магометанские нравы суровы. В лучшем случае ее не пустили бы на порог, в худшем же смерть стала бы искуплением ее позора, пусть и невольного. О, в горести своей доходила она и до того, что смерть казалось ей желанной избавительницей от страданий, и не раз задумывалась она о том, чтобы собственной рукой оборвать нить своей жизни, сделавшейся для нее невыносимой. Но под сердцем носила она дитя! Нет, она не могла погубить сей невинной жизни... как не могла и найти средства уберечь будущего младенца от нищеты и страданий.
   В эту-то минуту отчаяния я и встретил ее. В одной из последних битв я был ранен и не мог отплыть из Святой Земли вместе со своими товарищами. Я нашел ее на пороге своего дома, лишившуюся чувств от голода. Она, видя мое участие, доверилась мне. А я... я полюбил ее! "Послушай, - сказал я ей, - все еще поправимо. Я свободен, ты станешь моей женой. Я не богат, но ты и твое дитя не будете ни в чем нуждаться. Я не знатен, но вы будете носить честное имя. Твоего ребенка я полюблю, как родного." "А я... - вскричала Зулейка, схватив мою руку и орошая ее слезами, - великодушный человек, я, конечно же, полюблю тебя!"
   Дальнейшее тебе известно. Зулейки не стало... а теперь нет и Эммы! Настоящий отец ее тоже недавно скончался. Он жил неподалеку. Два или три раза ему даже случалось видеть Эмму, но ничто не шевельнулось в его сердце, ничто не подсказало ему... Его звали Ромуальдом... Он носил в гербе открытый лет в серебряном поле... Несчастный! Она твоя сестра!
  
   Рассказ этот потряс рыцаря. Он побледнел.
   "О, несчастный! - воскликнул он с горечью. - Для чего ты раньше не открыл ты мне этой тайны! Для чего позволил совершиться кровосмешению! Но... - проговорил вдруг рыцарь, пораженный новой мыслью, - знает ли об этом еще кто-нибудь?"
   "Ни одна живая душа, - отвечал Карл-Дитрих. - Даже на исповеди не открыл я этой тайны".
   "Так... Мне жаль тебя, но ведь ты поднял руку на своего господина. Такого преступления, в назидание остальным, нельзя оставлять безнаказанным".
   В это самое мгновенье из чащи появились спутники рыцаря, искавшие своего господина.
   "Возьмите этого человека, - приказал рыцарь своим людям, - и повесьте".
   Несчастный Карл-Дитрих тотчас же был повешен.
   Гостиница была заброшена и через некоторое время сгорела от неизвестной причины. Но дух несчастной Эммы до сих пор является людям. В пору сумерек встает на дороге призрачная гостиница. Случается, ничего не подозревающий путник входит в нее. Его встречают, он видит там то же убранство, что было при жизни ее хозяина, он находит там пищу, что не насыщает, и вино, что слишком пьянит, наконец, перед ним предстают женщины в восточных одеждах, и среди них - сама Эмма, самая прекрасная, самая обольстительная из всех. Случается, она заговаривает с гостем, случается, дарит ему поцелуй... А поутру он просыпается на голой земле под виселицей, той самой, где нашел свой конец несчастный Эммин отец. Впрочем, иные из путников исчезают бесследно, и никто и никогда не узнает, что с ними сталось.
  
   Рассказ этот потряс рыцаря. "Это был призрак! - думал Годфрид. - Та, которую принял я за Леонору, была духом несчастной Эммы". Он хотел было расспросить трактирщика подробнее, но вдруг увидел, что скамья пуста. Удивившись, как мог он не заметить его ухода, Годфрид хотел пойти разыскать его, но не мог подняться со скамьи. Мысли его путались, голова налилась свинцовой тяжестью. Он хотел позвать - и не услышал собственного голоса.
   Вдруг дверь в глубине залы отворилась, и вошли двое парней. Годфриду они показались похожими на давешних музыкантов, и он стал ждать, не повторится ли вновь пленительное видение. Однако вместо этого парни достали по метле и принялись мести пол. Мерные, однообразные их движения убаюкивали, и сонное оцепенение все сильнее охватывало Годфрида.
  

Глава 9. О том, что прошлое иногда возвращается.

  
   Годфрид проснулся от холода. Ложе его показалось ему слишком жестким, а под головою вместо подушки лежало что-то округлое и твердое. Стояла абсолютная темнота, не видно было ни зги. Годфрид услышал шаги, и затем до слуха его донесся разговор.
   - Привязывай скорее камень, Красавчик, - произнес один голос, хриплый и неприятный. - Покидаем всех в реку, и дело с концом.
   - Да этот дубина Фриц положил его на камень головой, - отвечал ему другой. - Можно подумать, покойнику нужна подушка!
   - Так вытаскивай.
   Неизвестный выдернул камень из-под Годфридовой головы и вдруг вскрикнул.
   - Он шевельнулся! Ей-богу, Костолом, он шевельнулся!
   - Тебе померещилось.
   - Неплохо, однако, устроился этот чертов трактирщик. Он обделывает свои делишки, а нам возись, - вступил в разговор третий голос.
   - Приходится. Делишки у нас есть и общие, а коли его сцапают, уж он рот на замке держать не будет.
   - Ой, он опять шевельнулся! - вновь воскликнул тот, которого называли Красавчиком. - Смотрите, смотрите! Вот опять!
   - Не болтай ерунды. Покойники не шевелятся.
   - Так то покойники. А что, если мерзавец-трактирщик морочит нам голову? Избавиться от трупов - одно дело, а живых топить - это уж увольте! Нет, пусть Два Пфеннига прежде разберется в этом деле.
   - Кто меня звал? - раздался новый голос, судя по властному звучанию, принадлежавший главарю.
   - Вот, смотри, это точно мертвый покойник, или не совсем? - загомонили разбойники наперебой.
   Два Пфеннига велел подать ему факел и осветил лицо неподвижно лежащего рыцаря. Свет упал и на него самого.
   - Господин рыцарь! Ганс! - вскричали они одновременно.
   Разбойники онемели от удивления.
   - Развяжите его! И остальных тоже. Того, кто хоть пальцем дотронется до этих людей, я сам утоплю, как собаку, - распоряжался Ганс и, не дожидаясь исполнения приказа, сам достал нож и принялся разрезать веревки, которыми был связан пленник.
   - Господин рыцарь... ведь я так и не знаю вашего имени! - спохватился Ганс.
   - Годфрид фон Вольцген, - слабым голосом, но гордо отвечал Годфрид.
   - Вот имя того, кто спас мне жизнь в Палестине! - воскликнул разбойник, адресуясь к своим товарищам. - Поверьте, рыцарь Годфрид, я скорее дам изрубить себя в куски, чем позволю волосу упасть с вашей головы. Обопритесь о мою руку... вы можете идти? Эй, бездельники, что вы застыли, живо соорудите какие-нибудь носилки, господин рыцарь будет нашим гостем.
   - Постойте... что с моими спутниками? - спросил рыцарь.
   Ганс отошел посмотреть и тут же вернулся с утешительным известием:
   - Они спят. Трактирщик не пожалел своего зелья.
   Догадка молнией вспыхнула в мозгу Годфрида. В последний раз усыпляющее зелье было подмешано в похлебку, из которой он оставил половину. Остальные съели по полной миске, и поэтому спать им предстояло вдвое дольше. Значит, и сон, в точности похожий на смерть, и видения были вызваны этим ужасным снадобьем! Это соображение было для рыцаря весьма утешительным. Сколь ни был он бесстрашен, мысль о том, что он обнимал призрак, внушенная ему прохвостом-трактирщиком, заставила его содрогнуться. А то, что дама его сердца, которую он чтил столь высоко, что не осмеливался добиваться ее благосклонности, все же не позволяла себе вольностей, столь не подобающих ее положению, радовало его особенно.
   Между тем бесчувственных спутников Годфрида уложили на носилки, сам он, хотя и с огромным трудом, превозмогая слабость во всех членах, поднялся на ноги, и причудливый отряд отправился в путь, рассчитывая до рассвета достичь убежища. По дороге Костолом ворчал:
   - С каких это пор мы открываем посторонним свое логово?
   - Не беспокойся, - прервал его главарь. - Те четверо спят и не узнают дороги, а рыцарь Годфрид - человек чести, он не выдаст нашей тайны.
   Годфрид несколько удивился тому, как легко разбойник обращается с его рыцарской честью, но промолчал: ведь никто, кроме этих людей, не мог пролить свет на таинственное исчезновение Леоноры.
   Прежде чем продолжать наше повествование, мы должны разъяснить читателю, что представлял из себя человек, известный под именем Ганс Два Пфеннига. Как все вы уже поняли, он был разбойник. Разбойник известный и неуловимый, чье имя приводило в трепет обывателей. За ним охотились власти нескольких графств, за его голову была объявлена награда, не раз разносилась молва, что Ганс Два Пфеннига пойман, повешен, застрелен - пока новое дерзкое преступление не доказывало ясно ее ошибочность. Если сей рыцарь большой дороги и был менее прославлен, чем молодец из Шервудского леса, то только потому, что не нашлось менестреля, пожелавшего воспеть его сомнительные подвиги. Подобно своему английскому собрату, он не лишен был благородства и никогда не обирал свои жертвы подчистую, оставляя несчастным хотя бы пару пфеннигов, за что и получил свое прозвище. Иногда даже какая-нибудь бедная вдовица находила на крыльце мешок муки с запискою "Подарок Ганса" (знаменитый разбойник был грамотен, и даже обладал прекрасным почерком). Впрочем, не будем обманывать читателя: случалось это редко. Таков был человек, которому Годфрид фон Вольцген некогда спас жизнь в раскаленных песках Палестины, и чья благодарность, открывшаяся так вовремя, переменила участь нашего рыцаря.
   Последуем же теперь за разбойниками и их невольными гостями и вступим незримо в то тайное убежище, которое сами они столь непоэтично называют "логовом". Это пещера, большая и мрачная, своды ее достаточно высоки, но как бы давят, и невольно хочется пригнуться, находясь под ними. В самом центре пещеры устроен очаг, искусно выложенный из камней, но огонь едва может разогнать царящий здесь вековой сумрак, и лишь бросает на стены колеблющиеся красноватые отблески. Вокруг огня в живописных позах сидят и лежат разбойники. Это иной мир, где все странно, все противоречиво. Здесь одежда являет самое причудливое сочетание роскоши и нищеты, вытертая бархатная куртка, явно снятая с чужого плеча, соседствует с залатанными штанами, богатый пояс надет поверх простой холщовой камизы. Здесь лица выражают всю гамму человеческих характеров от тупой свирепости до почти добродушия. Здесь христианские имена подкрепляются самыми дикими прозвищами, а иногда и уступают им. Среди разбойников мы видим уже знакомых нам Дубину Фрица, Костолома, Красавчика Зигфрида. Первый что-то жевал. Второй, растянувшись прямо на полу, смотрел на огонь. Третий читал. Да-да, не удивляйся, читатель, этот разбойник, носивший имя легендарного эпического героя, бледный молодой человек с вялым и порочным лицом, читал книгу, ловя неровный и скудный свет горящего очага, и на губах его, почти женских по рисунку, блуждала улыбка удовольствия.
   Ганс молчал, задумчиво шевеля веткой угли, рядом с ним на расстеленной волчьей шкуре сидел рыцарь, а за спиной последнего теснились его спутники, уже пришедшие в себя, но поглядывающие вокруг с опаской.
   - Ганс, - заговорил Годфрид, - ты оставил нас в живых...
   Разбойник сделал протестующий жест, но Годфрид продолжал:
   - Ты впустил нас в свое убежище, так заверши дело и объясни, что означает все происходящее.
   - Что означает... - промолвил Ганс и на некоторое время умолк, как бы сомневаясь, стоит ли ему говорить. - Трактирщик - первостатейный прохвост, от некоторых его проделок коробит даже меня, а в нашем положении, как ты сам понимаешь, рыцарь Годфрид, не приходится быть слишком щепетильными. Впрочем, это не моя забота, каждый живет, как умеет, а кое-какие услуги мы друг другу оказываем, конечно, не безвозмездно. Он попросил помочь ему избавиться от тел, отчего было бы не помочь? О том, что покойники не совсем мертвые, как изящно выражаются мои ребята, никто из нас, конечно, не подозревал. Трактирщик давно уже промышляет так: опоив путников своим снадобьем, грабит их и переносит, бесчувственных, под виселицу. А сам тем временем меняет всю обстановку и, если ограбленный вернется, ища разъяснений, убаюкивает его историей про несчастную Эмму. Должно быть, в тебе, рыцарь Годфрид, мошенник увидел слишком большую опасность...
   - Но что же это за зелье, в точности похожее на зелье асассинов? - перебил Годфрид рассказчика.
   - Святые угодники! - вскричала доселе молчавшая Трудхен. - Ведь мы приняли это дьявольское зелье уже дважды! Ох, я уже чувствую в нем потребность! Посмотрите, посмотрите же скорее, какие у меня глаза?
   - Как у бешеной коровы, - невозмутимо отвечала Фатима. - То есть как всегда. Не волнуйся, от двух раз зависимость не возникнет, а даже если возникнет, то когда это порождение ишака и лысой ведьмы, этот облезлый выкормыш шайтана... словом, когда мы разнесем этот проклятый трактир, ее все равно нечем станет поддерживать.
   - Однако, даже если это зелье появилось в наших краях, - продолжал размышлять рыцарь, едва ли заметив шумные возгласы служанок, - чему, увы, есть неоспоримые доказательства, то ведь оно даже на Востоке поистине бесценно. А много ли золота возят путники по этой унылой дороге? Такое злодеяние попросту не окупилось бы.
   - Тайна асассинского зелья мне неведома, - отвечал Ганс, - а то, которым потчевали вас, делается из мака...
   - Да-да, того самого мака, из которого делают пирожки! - вставил Дубина Фриц.
   - ... и конопли.
   - Да-да, той самой конопли, из которой делают масло! - вновь воскликнул Дубина Фриц.
   - Или веревки нам на шею, - меланхолично добавил Красавчик Зигфрид.
   - Шутка не нова, но на этот раз она чересчур уж весела, - проговорил Ганс с заметным волнением. - Я готов поклясться всем, что для меня свято, рыцарь, что, если бы я только ведал истинный замысел подлеца, я скорее его самого утопил бы в затхлой луже. Я воин и привык нести смерть на острие клинка, но никогда - слышишь, никогда! - не разил я сонного.
   - О да, я знаю тебя как отважного воина, - согласно отвечал Годфрид. - Я помню, как храбро ты бился, не замечая крови, струящейся из многочисленных ран, и тела сраженных врагов громоздились вокруг окровавленными грудами. Но отчего соступил ты со стези доблести на скользкую тропу злодейства? Как ты, герой, сделался разбойником?
   - Едва ли вам, рожденным за замковыми стенами, возможно это понять, - проговорил Ганс с усмешкою. - О да, там, под жгучим солнцем Палестины, там ты был человек. Там самый гордый рыцарь не гнушался похлопать тебя по плечу и не стыдился спросить: "Дружище Ганс, что ты думаешь про то-то и то-то?". Потому что и мы кое-что понимали получше иных зеленых юнцов с новенькими шпорами. И разрази меня гром, если хоть кто-то из них пожалел, что последовал совету старины Ганса! Но если тебе прискучат песок и кривые пальмы, если захочется услышать шелест зеленой дубравы, захочется обнять девушку с христианским именем, захочется, черт возьми, свиной рульки с пивом! Словом, если однажды ты воротишься в свой дом... Здесь ты - крепостной, почти вещь, никто! И вот уже благородный рыцарь палками выбивает из прежнего боевого товарища оброк за все те годы, что они бок о бок рубили сарацин! Вот так-то, рыцарь Годфрид, - докончил разбойник с прежней своею усмешкою.
   Годфрид был человеком своего времени и своего сословия, и, хотя его собственные крестьяне не имели оснований жаловаться на суровость своего господина, никогда прежде ему не приходилось задумываться о справедливости привычного общественного порядка. Он почитал его естественным, и потому слова Ганса прозвучали для него как бы неким откровением. Впрочем, задумываться об этом у него не было ни времени, ни особого желания. Иной вопрос, иная забота буравила его мозг словно бы раскаленным сверлом, иные слова, которых он из осторожности не решался произнести, пока не разузнает всего досконально, жгли его уста. Наконец, видя, что медлить больше ни к чему, Годфрид решился.
   - Скажи мне, Ганс, - промолвил он, - что сталось с дамою, которая была с нами?
   - С дамою? - переспросил разбойник с удивлением.
   - Дамою... девушкой... красивой! О, не молчи! Быть может, правда открылась слишком поздно, и ее бездыханное тело уже покоится на дне реки? О нет, это было бы слишком ужасно! И все же... я воин, так не щади меня. Я готов услышать и эту весть. Открой мне все. Самое страшное знание все же лучше неведения.
   - Рыцарь Годфрид, ручаюсь тебе, с вами не было никакой дамы или девушки, кроме вот этих двух трещоток, - проговорил Ганс, кивая на служанок. Голос его звучал твердо и слегка удивленно, что убедило рыцаря в его искренности. - Я ничего не знаю об этом... погоди! Я понял! - воскликнул он, хлопнув себя по лбу. - Все всяких сомнений, эта дама похищена мерзавцем-трактирщиком!
   - Чудовище! - вскричал Годфрид. Вся кровь его вскипела. - Я немедленно, сей же час... О, но мой меч! Я безоружен... Впрочем, Ганс, ты, конечно же, снабдишь нас каким-нибудь подобающим оружием.
   - Неужто ты собираешься снова идти к трактирщику?
   - И приколотить его шкуру к его собственным воротам, если он не откроет мне правды! Впрочем, если с Леонорою случилось какое-нибудь несчастье, если хоть волос упал с ее головы, клянусь всеми святыми, участь негодяя будет еще менее завидной!
   - У него немало крепких парней, и они прекрасно вооружены.
   - Сброд! Двадцать таких не стоят одного рыцаря. Впрочем, у меня еще двое воинов, а с твоими людьми у нас непременно будет численный перевес. Ведь вы с нами, не так ли?
   - Я ваш, - просто ответил Ганс, протягивая рыцарю руку.
   На миг поколебавшись, Годфрид пожал ее.
   - И тем не менее, - проговорил Ганс, - я прошу тебя повременить. Прежде к трактирщику схожу я, и как знать, возможно со мной он будет более откровенным.
  

Глава 10. Но где же Леонора?

  
   Чтобы ответить на этот вопрос, нам, любезный читатель, необходимо вернуться на день назад. Итак, тем же утром, когда рыцарь Годфрид проснулся под виселицей, прекрасная Леонора тоже проснулась не там, где сон смежил ей очи.
   Она покоилась на мягком ложе, укрытая меховым одеялом, подбитым алым шелком, в маленькой, но пышно убранной комнате. Комната эта, явно предназначенная для молодой женщины, обставлена была если не с тонким вкусом, то, во всяком случае, роскошно, и являла столь разительный контраст с жалким покоем придорожной гостиницы, что Леонора была потрясена. С удивлением оглядывалась она по сторонам, спрашивая себя, каким чудом все вокруг могло так перемениться. Ее воображению представились сказки "Тысячи и одной ночи", в которых верный джинн нечувствительно переносит спящую царевну в покои своего хозяина... Слабо вскрикнув, она вскочила со своего ложа. Белою своею ножной пыталась нашарить она на полу туфельку, но тщетно. Ни туфель, ни платья, ничего из ее вещей не было в комнате.
   Внезапно дверь заскрипела. Быстрее молнии метнулась Леонора обратно в постель и стыдливо натянула одеяло выше груди, доселе прикрытой лишь тонкой сорочкой. Тотчас же дверь отворилась, и вошла коренастая женщина в одежде служанки, с грубым, неприятным лицом.
   - А, барышня уже проснулась, - проговорила она. - Сейчас я вас одену, а то господину не терпится вас увидеть.
   Служанка говорила самым почтительным тоном, однако злобное выражение ее лица не позволило бы обмануться и самому непроницательному человеку.
   - Но... кто твой господин? Где я? Зачем? - воскликнула Леонора, и волнение разлило бледность по ее ланитам.
   - Скоро, барышня, сами узнаете, - прокаркала служанка.
   Она облачила Леонору, не ставшую противиться, в розовое платье, расшитое жемчужинами, и расчесала ее пышные волосы. Когда туалет был окончен, служанка жесткими цепкими пальцами ухватила ее за локоть, так, что девушка вскрикнула, и повела.
   Леонора уже потеряла счет бесконечным полутемным коридорам и лестницам, по которым они то поднимались, то снова спускались, когда наконец мрачная проводница почти втолкнула ее в большую и светлую залу. Леонора увидела высокого мужчину, одетого во все черное. Он поклонился ей. Леонора слабо вскрикнула. Она узнала фон Кетвига! На лице его красовалась свежая рана, и Леонора с ужасом поняла, что именно он и был тем черным всадником, чьи люди напали на них несколькими днями раньше, и которому Годфрид положил кровавую отметину верным своим мечом.
   - Что все это значит? - проговорила она как могла твердо, скрывая душившие ее страх и волнение. - Где я? Зачем? Где мои спутники?
   - Где ваши спутники - не знаю да и не хочу знать, - отвечал Конрад, и в невозмутимости его Леоноре почудилось что-то зловещее. - А вы - в моем замке, для того, чтобы стать моей женой.
   - Нет! - гневно вскричала Леонора. - Никогда! Как вы смели даже подумать об этом!
   - Ну, полно, полно, дорогая моя. Я же говорил вам, что люблю вас.
   - И поэтому лишаете меня свободы и убиваете моих людей! Вы недостойны имени рыцаря, и любовь ваша - любовь дикого зверя!
   - Выслушайте меня, и вы поймете, насколько заблуждались. Напротив, поступок мой самый благоразумный и рыцарский. Вы сказали, что не можете выйти за меня замуж, потому что обручены с другим. Это справедливо. Так вот, лишая, как вы говорите, вас свободы, я вас освобождаю. Вы в моих руках, у вас нет выбора, и вы с чистой совестью можете обвенчаться со мною, не опасаясь упреков за то, что не сдержали данного слова.
   - Чудовище! Но нет, злодейство не поможет тебе! Никогда еще фон Шольберги не склоняли выи, и я недаром ношу это имя.
   - Скоро вы его перемените. Выбора у вас все-таки нет.
   - Прежде, когда вы вели себя как рыцарь, я ответила вам: никогда! Теперь же скажу: дважды никогда!
   - Берегитесь, сударыня! - проговорил Конрад с холодною угрозою. - Я могу сделать так, что никто другой на вас уже не женится.
   - Что... что вы имеете в виду, сударь? - пролепетала Леонора, похолодев от ужаса.
   - Вы поняли меня, - отвечал Конрад с дьявольским спокойствием. - Советую не доводить меня до этой крайности.
   И, словно бы подтверждая свою угрозу, он шагнул к Леоноре, намереваясь заключить ее в объятия.
   Быстрее резвой лани вспрыгнула Леонора на подоконник и распахнула окно.
   - Ни с места! - воскликнула она с отчаянной решимостью. - Или, клянусь Мадонной, могила станет моим брачным ложем.
   - Сударыня... - проговорил Конрад. Казалось, он был несколько смущен. - Я...
   - Ни с места, сударь, - твердо повторила Леонора, - если не желаете, чтобы я прыгнула вниз. О, у меня достанет смелости предпочесть смерть бесчестью! Но вам много ли радости доставит мой окровавленный труп?
   Мраморная бледность покрывала лицо девушки, глаза ее горели неистовым огнем, а волосы развевались на ветру. Она была так прекрасна, что Конрад потерял голову. Забыв об ее угрозе или не придавая ей значения, ведомый одной лишь неистовой страсть, бушевавшей в его сердце, подобно пожару, он кинулся к своей пленнице... ужасный крик огласил замок! Миг - и Леоноры уже не было на окне.
  

Глава 11. Ужасная свадьба.

  
   Холм, на вершине которого выстроен был замок Кетвиг, имел весьма причудливые очертания, отчего каменная твердыня, возведенная человеческими руками, неволею вынуждена было повторять все неровности прихотливого творения природы. Леонора в ужасе отчаянного своего положения не имела времени внимательно взглянуть в окно и потому не знала, что оно возвышалось над землею примерно на два человеческих роста, а под ним спускался вниз склон, хотя и довольно крутой, но покрытый мягкой травою. Упав, девушка прокатилась по склону и осталась лежать без чувств, сильно ушибленная, но живая.
   Слуги, созванные Конрадом, подняли ее и перенесли на кровать, один из них, обычно исполнявший среди прочего обязанности лекаря и писца (уж насколько хорошо - судить не нам с вами), обработал ее раны. Сам хозяин замка все это время ходил взад и вперед, изрыгая проклятия.
   - А, очухалась, милашка! - воскликнул он, заметив, что его пленница открыла глаза. - Вздумала переупрямить Конрада фон Кетвига? Нет, не стоило тебе испытывать моего терпения! Решено, замковый капеллан обвенчает нас завтра же. Нет, клянусь кишками папы, сегодня! Сегодня вечером.
   - Сегодня вечером никак нельзя, - заметил лекарь.
   - Ты, кажется, возражаешь мне, шельмец? - гневно вопросил Конрад.
   - Коли и возражаю, так потому что знаю, что говорю, - дерзко отвечал лекарь.
   Челядь в доме фон Кетвига далеко не была идеально вышколена, чему читатель, уже знакомый с грубой натурой их хозяина, едва лишь прикрытой флером куртуазности, конечно же, не удивится. Конрад нередко награждал своих слуг бранью и тумаками, но ему и в голову не приходило требовать от них уподобиться безмолвным теням.
   - Невеста ваша, господин Конрад, еще слишком слаба, - продолжал лекарь, - и потому свадьбе никак нельзя быть раньше, чем через два-три дня.
   - Что ты мелешь, осел! - возмутился Конрад.
   Но самозваный доктор, следуя обычаю своих собратьев преувеличивать серьезность недуга (ведь от этого зависит их гонорар!), с жаром принялся убеждать своего грозного хозяина повременить, приводя тысячу разнообразнейших аргументов, и наконец Конрад, махнув рукой, согласился.
   - Через три дня! И ни часом позже! - объявил он и вышел прочь, громко хлопнув дверью.
   Леонора осталась в одиночестве, в состоянии, близком к отчаянию. Через три дня! Всего три дня, и ее рука, ее невинность, вся ее жизнь отданы будут в жертву чудовищу! Все ее существо содрогалось при этой мысли. Она говорила себе, что смерть тысячекратно лучше уготованной ей участи. Но, заглянув в смертную бездну, Леонора не могла уже с прежней решимостью повторить своего рокового шага. О нет, она не боялась! Но ведь самоубийство - страшный грех, и вдвойне греховным оно станет, если окажется, что для нее была возможность спасения.
   Бежать? Но ее охраняли так зорко! Да и сама она была сейчас так слаба, что не смогла бы сделать и сотни шагов. Ах, если бы с ней был отважный Годфрид! Но... быть может, Годфрида не было уже среди живых! Или он тщетно ищет ее, ничего не ведая о ее участи? Надежды казались ей тщетными, и все же она не могла совершенно изгнать их из своего сердца. Тысячу раз переходя от надежды к отчаянию, она снова начинала думать о том, что лучше собственной рукою прервать бег горестной своей жизни, чем влачить ее в слезах и позоре... Но ведь Господь уберег ее от смерти, так, быть может, Он уже готовит ей избавление? Жаркая молитва, от самого сердца идущая, слетела с ее уст, и хрустальная влага заблистала в прекрасных очах ее. И тихий покой снизошел в измученную Леонорину душу, и словно бы чей-то чудесный голос сказала ей: "Чадо! Не отчаивайся и уповай на Всевышнего и на Годфрида!".
   Наступил урочный день. Ранее утро окутало нежным розовым светом суровые, сложенные из дикого камня башни, и роса засеребрилась на зеленой траве. Какой контраст! Сколько умиротворения и красоты разлито было во всей природе, и какое мрачное злодейство готовилось за каменными стенами! Но что же Леонора? Она полна была решимости бестрепетно встретить свою судьбу. Она позволила одеть и причесать себя, никак не помогая служанкам, и даже не бросила ни одного взгляда в зеркало, поднесенное ей. Ей сказали, что пора идти. Она не тронулась с места и не ответила не единым словом. Тогда Конрадовы слуги схватили ее и потащили, но, хотя грубые их руки причиняли девушке боль, она решила быть твердой и не позволила ни единому слову, ни единому вздоху сорваться со своих уст.
   Конрад, пышно разодетый, ждал ее в часовне.
   - Я вижу, сударыня, вы стали благоразумнее, - проговорил он, усмехаясь.
   Леонора промолчала и гордо вскинула голову. Она была белее кружев на собственном платье и столь прекрасна, что вид ее тронул бы и дикого тигра. Но Конрад воистину был зверем в человеческом обличье!
   - Верно, нет, - сказал он, покачав головою. - Что ж. Эй, Петер, Клаус, возьмите-ка ее за руки да держите покрепче! А где же капеллан? Эй, бездельники, где шляется этот чертов поп?
   - Святой отец со вчерашнего дня валяется мертвецки пьяный, - ответил ему один из слуг.
   Конрад разразился ужасной бранью.
   - Неужто проклятый святоша не мог сыскать для этого другого дня! - воскликнул он. - Так чего стоите, будите его, тащите сюда, да макните по дороге в бочку с водой, работы ему немного, справится и с больной головой!
   - Никак неможно, ваша милость! И пытались будить, и в воду макали, а все без толку.
   - Чертово брюхо! Я желаю обвенчаться сегодня, именно сегодня, слышите, дьявол вас всех забери!
   Привычная к буйству хозяина челядь отступила чуть подале, опасаясь попасться ему под горячую руку. В сердце Леоноры вспыхнула новая надежда... Но увы! Слуги скоро вспомнили о бродячем монахе, что накануне попросил приюта в замке.
   - Как раз с ним отец капеллан и пил, - пояснил один из конюхов.
   - Но сам-то монах трезвее стеклышка, - прибавил другой.
   - Так чего вы ждете, жабье племя! - закричал Конрад. - Почему он еще не здесь?
   Не прошло и нескольких минут, как монах, покачиваясь и низко надвинув капюшон, без сомнения, для того, чтобы скрыть следы вчерашних возлияний, явился в церковь и без долгих разговоров приступил к делу. Похоронным звоном падали в Леонорину душу обрядовые слова. Вот монах спросил:
   - Берешь ли ты, Конрад, в жены Леонору, и клянешься ли...
   - Беру, клянусь, давай живее! - перебил его нетерпеливый жених.
   Монах повторил тот же вопрос, отнесясь к Леоноре. Она уже хотела со всей решительностью заявить "Нет!", но в этот миг по знаку Конрада державшие Леонору головорезы так вывернули ей руки, что она вскрикнула от боли и невольно вынуждена была наклониться вперед.
   - Она кивнула! - крикнул Конрад.
   Леонора почти не слышала роковых слов, объявивших ее судьбу: "Мужем и женой". Все было кончено! Для нее не было боле никакой надежды.
   Ничего не видя вокруг, ступая и не замечая собственных шагов, точно мертвая дошла она до залы, где были накрыты столы к свадебному пиру, и села на надлежащее место. Белыми пальцами она ломала хлеб, забывая есть, и со странной смесью отвращения и равнодушия принимала поцелуи мужа, точно все это происходило не с нею.
   Меж тем торжествующий Конрад мало внимания обращал на холодность своей супруги. Грубые нравы эпохи входили в счастливое созвучие с его собственной натурою, а его дружина по грубости и злодейству ничуть не уступала своему господину. Возможно ли зрелище более ужасное, более противоестественное? Кроткая лань в своре рычащих хищников! Невинная, нежная Леонора, одна среди банды пьяных вояк! Шумные эти гости, верные спутники Конрада во всех его бесчинствах, подражая своему господину, вливали в себя пиво пинта за пинтою, обливая все вокруг липкой пеной, руками и зубами рвали мясо, кидая кости огромным псам, столь же свирепым, как и их хозяева. Непристойные песни, не в лад выводимые пьяными голосами, божба и грязные ругательства, рычание и визг дерущихся псов сливались в дьявольскую какофонию.
   - Ну как, госпожа моя, удался ли свадебный пир? - с хмельной развязностью обратился Конрад к своей бледной, безмолвной супруге. - Жаль, музыки нет.
   Не успел он выговорить этих слов, как словно по мановению волшебной палочки вбежал слуга с известием, что у ворот замка стоит повозка бродячих артистов.
   - Прекрасно! - воскликнул Конрад. - Тащи их сюда, пусть позабавят нас.
   Труппа, если этим словом можно назвать столь жалкое собрание, состояла из пяти или шести мужчин и женщины. Все комедианты разряжены были в пестрые нелепые лохмотья, причем единственная артистка, которая с пышностью была названа берберийской княжной, одета была с некоторой претензией на восточный стиль и даже прикрывала лицо линялым шелковым лоскутком; впрочем, по всему ее виду, и особенно по цвету кожи, слегка загорелой, но уж никак не смуглой, нетрудно было догадаться, что сия пышная красотка не только не родилась в Африке, но и едва ли там когда-нибудь бывала. Артисты тотчас начали скакать и кривляться, а один из них довольно ловко прошелся на руках. Современному зрителю эти ужимки, конечно, показались бы образцом дурного вкуса, но в старину люди были куда менее взыскательны, и потому в полном восторге хохотали и были в ладоши.
   Один из артистов спел несколько песен, а мнимая берберийка подыгрывала ему на мандоле, против ожидания, вполне прилично. Другой позабавил публику фокусами, главный из которых заключался в том, что он искусно вытаскивал у зрителей разные предметы и демонстрировал их под всеобщий смех. После них выступал комедиант, бывший, по-видимому, главою труппы. Он жонглировал, сначала яблоками, затем тарелками, которые гости охотно подкидывали ему, затем, разогрев как следует интерес публики, подал знак берберийской княжне, и та немедленно принесла ему большой продолговатый сверток. С приличными случаю присказками артист развернул ткань, внутри которой оказались ножи и два меча. Надо ли говорить, с каким вниманием обратились глаза всех присутствующих на предметы, столь согласные их собственному воинственному духу?
   Жонглер был крепкий мужчина с повадкой воина, и неудивительно, что оружие казалось привычным в его руках. Он крутил, подбрасывал и ловил ножи с тем же искусством, с тем же хладнокровием, с каким давеча играл безобидными плодами, хотя блистающие лезвия словно бы говорили безмолвно: "Я - смерть. Горе неосторожному!". Окончив свой опасный номер, он раскланялся под восторженные восклицания зрителей. Однако представление еще не было окончено. Помощники установили большой деревянный щит, и берберийская княжна стала к нему. Лицо молодой женщины было скрыто, но выражение глаз ее, нерешительность ее движений - все обличало страх, еще более развеселивший зрителей.
   - Какова актерка! И впрямь поверишь, что она до смерти перепугана! - заметил Конрад монаху, который как раз оказался подле него.
   Святой отец, без сомнения, хорошо приложившийся к чаше, заплетающимся языком пробормотал в ответ что-то невнятное.
   Артист один за другим метнул свои ножи, и все они вонзились в щит в ужасающей близости к девушке, но все же не только не ранив ее, но даже не задев и краешка ее одежды.
   - Жаль, мало ножей, - проговорил он, оборотясь к публике, - для столь крупной фигуры. Все же целая княжна.
   Слова эти были встречены взрывом хохота, поскольку фигура и в самом деле была весьма крупной.
   - Мой возьми! - выкрикнул один из вояк.
   - И мой! И мой! - зашумели и другие, не желая отставать от товарища, и тотчас перед метателем ножей была навалена их целая груда.
   Вновь раскланявшись, он взялся за них, и вскоре ножи легли в цель столь же точно, что и прежние.
   - Эх, такого искусника бы мне в дружину! - воскликнул Конрад. - Да и девчонка пригодилась бы... на кухне. Эй, как бишь тебя... артист, не хочешь послужить доброму господину?
   Ответа Конраду не пришлось выслушать, потому что как раз в это время монах потянул его за рукав.
   - Ва...ваша м-милость...
   - Чего тебе, пивное брюхо? - с неудовольствием буркнул хозяин, приподнявшись и поворачиваясь к нему.
   - Вот что!
   И могучий удар опрокинул рыцаря навзничь. От резкого движения капюшон монаха упал...
   - Годфрид! - вскрикнула Леонора.
   В тот же миг Трудхен, а это, конечно, была она, опрокинула массивный щит. Все завскакивали с мест, сделался ужасный шум, мнимые комедианты мгновенно обнажили спрятанное доселе оружие. На счастье наших храбрецов, Конрад, не из великодушия, но из суеверия, помня бурный нрав своих соратников и не желая омрачать свадьбу кровопролитием, запретил им являться на пир вооруженными. Ножи и кинжалы в те времена почитались не столько оружием, сколько необходимым в быту предметом и, по недостатку привычных нам приборов, использовались за столом. Однако теперь почти все они, глубоко вонзенные в дерево, погребены были под его тяжестью.
   Впрочем, сам Конрад имел оружие под рукою и тотчас вскочил на ноги, выхватив меч из ножен. В руке Годфрида тоже засверкал клинок.
   - Скорее, барышня, скорее, - приговаривала Трудхен, таща свою госпожу к выходу. Но Леонора, обессилев от волнения, не могла сделать и шагу; взоры ее устремлены были на Годфрида, бившегося с ее жестоким пленителем.
   - Ай! - вскрикнула она, когда клинок Конрада скользнул по рукаву годфридовой рясы.
   Но через миг сам злодей пал, обливаясь кровью, чтобы уже не подняться. Годфрид подхватил Леонору на руки и бегом устремился прочь из зала. За спиною их кипела драка; Ганс со своими людьми прикрывал их отход. Выбежав на двор, Годфрид уложил Леонору в поджидавшую их повозку, сам вскочил следом и крикнул:
   - Гони!
   Ворота заранее были отворены Гансовыми споспешниками. Фатима, бывшая на козлах, с визгом хлестнула бичом, и добрые кони помчались стрелой.
  

Глава 12. В лагере победителей.

  
   Со времени событий, описанных в предыдущей главе, прошло несколько часов. Герои наши, счастливо избегнув всех опасностей, собрались в разбойничьей пещере. Годфрид, избавившись наконец от рясы, был в своем рыцарском платье, опоясанный возвращенным мечом; левая рука его была перевязана, однако по его уверениям рана оказалась не более чем царапиной. Все остальные тоже обрели свой прежний вид, за одним исключением. Леонора и лишнего мгновения не хотела оставаться в свадебном наряде, напоминавшем ей о несчастиях плена, однако подобающего ей платья достать было негде, и потому ей пришлось удовольствоваться простонародною одеждою; впрочем, и сей наряд, вполне опрятный и добротно сшитый, чрезвычайно ей шел.
   Невозможно передать все те пылкие и чувствительные речи, коими изъявляла Леонора благодарность великодушным своим спасителям, и рыцарю, конечно, первому среди них. Слова ее были красноречивы, но взор говорил еще красноречивее слов.
   - Какое счастье, барышня, что господин Годфрид не настоящий монах, и брак ваш с тем злодеем не может быть действителен! - заметила Трудхен, обращаясь к своей госпоже.
   - Совсем напротив, какая жалость, - немедленно возразила Фатима, - что вам не придется унаследовать его имения. Это было бы справедливым возмещением.
   - Ах нет, нет! - отвечала Леонора со смехом. Теперь, когда все несчастья были позади, она могла уже смеяться. - Не надо мне никакого возмещения. Я прощаю его... по-христиански. И не хочу ничего, что о нем напоминает.
   - Как благодарна я Провидению, открывшему мне примеры столь достославной верности и мужества, - прибавила она растроганно. - Увы, теперь мне нечем наградить преданных своих слуг... но просите все, что пожелаете, и, если только это окажется возможным, я с радостью исполню любую вашу просьбу.
   - Милая моя барышня! - воскликнула Трудхен, упав на колени. - Пожалуйста, дозвольте мне оставить службу.
   - Ты свободна, - отвечала Леонора с удивлением, - но ответь, отчего ты желаешь этого? Неужели я была тебе дурной хозяйкой?
   - Нет, нет, лучшей хозяйки нельзя было бы и пожелать. Но... я, барышня, выхожу замуж!
   - За кого же?
   - Да вот за него, - проговорила Трудхен, указывая на Ганса, и отважный разбойник, зардевшись, точно девушка, согласно кивнул и взял свою невесту под руку. - Ганс мне побожился, что теперь примется за ум. А ежели вздумает взяться за старое, так отведает моей скалки!
   - А ты, Фатима, - промолвила Леонора печально, относясь к другой своей наперснице, - что же, и ты хочешь покинуть меня?
   - Что вы, как можно! - воскликнула темпераментная сарацинка. - Ужели не мне убирать вас под венец! А после, восславив великодушие моей госпожи, я вернусь к себе на родину. Ибо если Аллах по великой Своей мудрости расселил народы по лицу земли, то и человеку надлежит жить в своем дому, а не на чужбине.
   На следующий день изрядно уменьшившаяся кавалькада вновь тронулась в путь. До Ройхсбурга оставалось совсем немного, остаток пути был проделан без приключений, и вот наконец зубчатые стены герцогского замка показались вдали. При виде сих безмолвных вестников Леонора остановила коня. Годфрид подъехал к ней и тоже остановился.
   Долго в безмолвии смотрели они друг на друга. Леонора хотела заговорить - и не могла... Наконец, собрав все силы свои, вымолвила она дрожащим голосом:
   - Рыцарь... Годфрид... Здесь мы должны расстаться.
   - Расстаться! Отчего же? - воскликнул рыцарь.
   - В замке ждет меня мой жених. И, сколь ни благодарна я вам за ваше обо мне попечение, мне не совсем прилично появиться в обществе постороннего мужчины.
   -Постороннего! - повторил рыцарь с горькой усмешкою. - Что ж... вправе ли я ожидать большего! Ведь я всего лишь посвятил вам свою жизнь... какой пустяк. Вы прекрасны, вы вправе быть жестокой, а я, какое право я имею укорять вас? Да, я повинуюсь, я заставлю свое сердце молчать, хотя бы оно истекало кровью, я не нарушу вашего покоя... если такова ваша воля! Но... нет, хотя бы несколько слов. Выслушайте меня, Леонора! Я люблю вас - люблю всем сердцем, всей душою, всем существом своим, как только может мужчина любить женщину, преклоняюсь перед вами, как только возможно рыцарю преклоняться перед дамою, боготворю вас, как смертный - небесного ангела. И... мне казалось... вообразилось... безумец, я смел надеяться!... что и сам небезразличен вам.
   - О, для чего вы говорите это! Жестокий!
   - Как... вы... вы...
   - Нет, нет, нет! - вскричала Леонора, схватив руку рыцаря и прижимая ее к сердцу. - Для чего требуете вы от меня слов, которые все равно ничего не изменят? Я... Боже, смилуйся надо мною! Я обручена. Я связана словом, данным пусть и не мною, но от моего имени. Ах, если бы прежде... Нет, к чему мечтать о несбывшемся! Я обручена. Могу ли я нарушить слово? О нет, рыцарь, вы сами не смогли бы любить меня бесчестной.
   - Вы правы... - прошептал Годфрид, поникнув головой. - Да, мы расстанемся здесь.
   Долго, долго стояли они друг против друга, не в силах разнять рук, и увлажнившиеся очи их без слов говорили: "Прощай навеки!". Но вот наконец Годфрид хлестнул коня... пыль из-под копыт серою завесою разделила их.
  

Глава 13. Свадьба Леоноры.

  
   Владетели Ройхсбурга встретили будущую свою невестку с самой нежной сердечностью. Невозможно описать все их радушие, все дружество, с каким вспоминал герцог о покойном своем товарище, все участие, с каким расспрашивала герцогиня Леонору об ее злоключениях. Самые лучшие покои были предоставлены в ее распоряжение, самые искусные горничные приставлены к ней для услуг. И только своего жениха Леоноре так и не довелось увидеть.
   Венчание назначено было на другой день. Леонора, твердая в своем решении и оттого внешне казавшаяся спокойной, всю ночь не могла сомкнуть глаз. Ей вместе и хотелось, чтобы скорее свершилась уже судьба ее, и мечталось оттянуть роковой час как можно долее. Едва первый солнечный луч заблистал на небе, она была уже на ногах. Вошедшие служанки облачили ее в роскошное платье из серебристой парчи, уложили ее волосы и прикрыли их кружевной вуалью; подобающие случаю драгоценности заняли свое место, и вот все было готово. Что ж... мужайся, Леонора! Ты выбрала свою судьбу.
   Пестрая толпа гостей, собравшаяся в огромной богато убранной зале, с нетерпением ожидала выхода невесты. Наконец Леонора, сопровождаемая девушками, вступила в залу. В этот же миг отворились противуположные двери, и ее жених сделал шаг навстречу ей.
   - Годфрид! - вскрикнула Леонора и лишилась чувств.
   Скоро хлопотами окружающих Леонора пришла в себя, и первое, что увидела она, был коленопреклоненный Годфрид, с волнением взиравший на нее. Слабым, но уверенным голосом обратилась она ко всем, кто толпился вкруг ее ложа, с заверениями, что очень скоро окончательно оправится, и церемонию можно будет продолжить, а пока просила оставить ее наедине с женихом. Просьба ее была немедленно удовлетворена.
   - Годфрид... или Вальтер, поскольку я не знаю теперь, каким именем называть вас, - проговорила тогда Леонора, - вы должны объясниться. Кто вы, что означает этот обман, и как могли вы решиться на него?
   - Заверяю вас, обман этот, как вы говорите, отнюдь не был плодом моей злой воли, - отвечал рыцарь. - Я расскажу вам все от начала до конца.
   Я действительно младший сын герцога Ройхсбургского, и при крещении был наречен Вальтер-Годфрид, хотя домашние мои предпочитают называть меня первым из двух имен. Незадолго до произошедших событий бабушка моя серьезно занемогла, и я ради ее выздоровления дал обет совершить паломничество в монастырь, расположенный в известном вам городе, в одиночестве и инкогнито, приняв фамилию, которую бабушка носила в девичестве. Рыцарские обычаи требуют равно называть свое имя и другу и недругу, богомольцу же подобает подвиг смирения. В тот день, когда мы впервые встретились, как раз вышел срок моего пребывания в монастыре, однако нелепой оплошкою мирское мое платье оказалось заперто, и мне не в чем было выйти в город, кроме облачения послушника, которое носил я эти дни. Но как мог покинуть город, не посмотрев его хотя бы бегло? Так что волей случая в шатре мнимого торговца и я предстал перед вами в чужом обличье. Злодей, кстати, в тот же день умер в городской тюрьме, ничего не успев сказать, в ужасных муках, видимо, потому что не получил в срок своего зелья, которое уже стало для него необходимым. А я отправился в обратный путь... да, ужасно неучтиво не справившись о вашем здоровье. Ваша красота взволновала меня, а я был обручен. Чувство долга заставило меня бежать той, что грозила похитить мое сердце... как мог я знать тогда, что именно ей оно и надлежит?
   Когда насмешница-судьба снова свела нас на берегу, и вы спросили о моем имени, я назвал то, под которым совершал свое паломничество - ведь оно еще не было закончено. Вы назвали свое... но как мог я признаться в тот миг в обмане, пусть и невольном? Я боялся, что вы сочтете меня пустым болтуном, если не чем-то похуже.
   - Но для чего не открылись вы после? Там, под стенами Ройхсбурга? Для чего, безжалостный, заставили вы меня вынести эту ужасную сцену?
   - Поймете ли вы меня... Я ревновал. Мучительно, неистово - ревновал к самому себе! Я хотел... нет, я должен был знать! Знать, кого выберете вы - того, к которому ведет вас долг, или того, к кому влечет сердце. Леонора, сможете ли вы когда-нибудь простить меня? Я был глуп... безумен, жесток... я был подлецом. Но я люблю вас! Простите меня...
   - Могу ли... могу ли я не простить вас? - проговорила Леонора прерывающимся голосом. - Ведь и я вас люблю.
   Остановись, перо! Для таких сцен не изобретено еще слов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"