Послушайте, что я вам расскажу, далекие и любимые дочери мои. На закате своей жизни, я вам поведаю свою боль, которая много лет, временами, сжимает мою душу неожиданными приступами, как стенокардия сжимает сердце. С той только разницей, что во время приступа стенокардии сердца, возникает страх смерти и желание жить, а приступы стенокардии души вызывают страх от прожитой жизни и желание умереть, чтобы никогда больше не испытывать мучительных и ни с чем несравнимых угрызений совести. Как вы поняли, эту боль, вызывает совесть.
Лев Толстой, великий знаток людей и человеческой души, говорил, что на свете есть два действительных несчастья - это болезни и угрызения совести. На закате своих лет, я испытал и испытываю оба этих несчастья, видимо это и есть кара за мои прегрешения в отношении вас, когда вы были маленькими, и когда я занимался вашим воспитанием.
Вот уже много лет мы живем, разделённые пространством, временем и вашей волей. За эти годы мы физически отдалились друг от друга, но эта отдалённость сблизила наши души, вызывала более частое духовное общение, усилила духовное родство, которого не бывает, когда все вместе и рядом. Это очень просто объяснил великий русский лирик Сергей Есенин гениальной строчкой своего стиха: "Лицом к лицу. Лица не увидать. Большое видится на расстоянье".
Отдалённость во времени действует как увеличительное стекло, чем дальше его относишь от объекта рассмотрения, тем отчетливее видны маленькие черточки, штрихи и детали, которые обыкновенно ускользают от невооруженного глаза.
Это усилившееся духовное общение между нами, более тесная сплоченность душ и возросшее взаимопонимание позволяют мне поведать вам мою боль.
Почему железо издает звук, когда по нему ударяют? Оно не может иначе. Так и я не могу иначе, я не могу не рассказать вам о своем прозрении, чтобы облегчить душу искренним раскаянием и сожалением, осознанием своей неправоты и несправедливости в отношении к вам. Надеюсь, что вы поймете меня и не осудите.
Ваша мать, непонятно как, всегда чувствовала и чувствует моё состояние души и движимая безотчетной тревогой за меня, без видимых причин несколько раз во время написания моей исповеди, заходила в мою комнату, так что я едва успевал прикрыть написанное руками. Почему же я прикрываю от нее то, что пишу для вас, для людей? Потому, наверно, что когда боль и кровь чувств застыли уже на бумаге, они как бы вышли уже и души и сердца, а когда они только ложатся на неё, они открыты и пульсируют как обнаженный мозг, на него страшно смотреть, к нему нельзя прикасаться.
Вспомните, дети мои, сколько раз вы замирали от страха в своих, кроватках, заслышав стук открываемой двери и нетрезвый голос своего отца, когда он, подвыпивший, являлся поздно вечером домой.
Почему вы боялись, потому что всякий раз в подвыпившем состоянии на папу находила прихоть и блажь поиграть с вами, повеселиться, несмотря на поздний час и на то, что вам завтра рано вставать. Помните, как вас забирала мать в свою комнату и запирала дверь на защелку, чтобы пьяный отец не устроил скандал, когда она не будет давать ему играть с вами, а он будет протестовать и кричать и рваться к вам. Разве не было возможности поиграть с вами днем?
Помните, дети мои, сколько раз ваши невинные желания были подавлены резким запретом, возмущенным окриком, за которыми стояло только одно - моё желание подчинить вас своей воле, заставить слушаться беспрекословно. Мне казалось, что это основа успешного воспитания.
Сколько раз вы отходили от меня удрученными и расстроенными со слезами обиды, чувствуя свои детскими душами мою несправедливость к вам, не смея ничего сказать. Вы уходили молча и безропотно и одни только ваши подрагивавшие от рыданий плечи могли свести с ума любого порядочного человека, но только не вашего отца. Он, как камень, стоял на своем и был непреклонен, потому, что, находясь в воспитательном раже, считал себя истиной в последней инстанции, даже не подозревая, как он был далек от нее в этот момент.
Что и что передумали вы в такие моменты, что и что творилось в ваших детских сердцах и душах? Если бы я знал ваши мысли, обиды и переживания, что были у вас тогда, сейчас они свели бы меня в могилу. Моя совесть не выдержала бы такого страшного груза. Что может быть тяжелее для нормальной человеческой совести, чем слёзы, мысли и недоумение незаслуженно обиженного ребенка, не смеющего ничего сказать вам в свое оправдание. Вам этого, к счастью, не понять и, дай Бог, чтобы вы никогда этого не испытали.
У вас было своё, особое, детское умение все видеть, обо всем думать и все чувствовать, а я, в слепой глупости, все время подменял ваше видение, ваше умение своим видением и своим умением.
Я должен был увидеть ваши человеческие личности с той минуты, когда вы почувствовали себя, свое "я", вместо этого, я часто был несправедлив и груб с вами, унижал ваше человеческое достоинство, что заставляло вас чувствовать себя одинокими при живом отце.
Помнишь Лена, когда на меня напала блажь, проверить тебя в рисовании, я купил себе и тебе кисти, краски, холст. Сел рисовать сам и посадил тебя рисовать рядом с собой.
У тебя с самых ранних лет обнаружились большие способности к рисованию, они у тебя есть и сейчас и, не смотря на самый строгий поход к оценке ваших способностей и постоянное их принижение, увидев твои детские рисунки, я безоговорочно признал твой талант. Так вот, когда мы рисовали, вместо того, чтобы дать тебе спокойно рисовать, я постоянно вмешивался в твое рисование, кричал что ты берешь слишком много краски на кисть, что ты слишком сильно давишь кистью на холст, тем самым так испугал тебя, что ты, еле еле, несмело водила кистью по холсту с замиранием в душе ожидая очередного окрика, и столько испуга и нервного ожидания было во взгляде твоих глаз в тот момент, что они всю жизнь стоят перед моими глазами и приносят такую душевную боль и муку, с которыми мало что может сравниться. Эта боль и мука есть заслуженное наказание за мою бесчеловечность и непонимание твоей маленькой души и сжавшегося в комочек сердца.
А помнишь ли ты как, будучи совсем маленькой, не больше двух лет от роду, ты тянула ко мне ручки, чтобы я взял тебя на руки. А я, чем-то разозленный на тебя, отталкивал твои ручонки и кричал, чтобы ты их не протягивала. После нескольких моих отталкиваний, твои ручки больше не протягивались, ты была умная девочка и поняла, чего хочет твой отец, но, заливаясь слезами, ты никак не могла понять, как это папа не хочет тебя взять на руки! Почему и за что и такую маленькую, беззащитную!!!
Эта картина возникает у меня перед глазами всю мою жизнь. Она много раз заставляла меня засыпать со слезами на глазах и просыпаться с мокрым от слез лицом. Муки угрызения совести от этого случая были ни с чем несравнимы, чувство своей вины было так сильно, что заставляло меня ненавидеть себя самого.
Согласно природе, вы должны были быть детьми, прежде, чем стать взрослыми, а я не давал вам быть детьми, я не дал детству созреть в вас и требовал с вас как с взрослых, совершенно не принимая во внимание того, что вы были просто маленькими девочками.
Лаской, этим единственным способом обращения с живым существом, я мог бы добиться всего, чего хотел добиться от вас, вместо этого была строгость и запрет, окрик и насмешка. Чему удивляться, что я не достиг цели, ведь я шел не к ней, а в противоположную сторону.
А как совместить с лаской тот дикий случай, когда я ударил тебя по щеке, когда ты уже лежала в постели готовая заснуть. В порыве гнева ударил. И как утром, пристыженный совестью, я нашел тебя в школе и попросил прощения, с обещанием, что этого больше никогда не будет. Ты очень удивилась и не ожидала от меня такого поступка, и конечно простила меня и стала успокаивать, что ты на меня не очень обиделась, так как и сама была немного виновата. Этот случай, возникая в памяти во всех подробностях, сжимает сердце такой болью, что оно когда - нибудь разорвется.
Много лет спустя, наступило моё прозрение, совесть грызла мою душу без всякой пощады и снисхождения. И поделом. В такие минуты душевного прозрения, я клялся себе, что с этой минуты все будет по другому, что я в корне изменю своё отношение к вам. Но суета сует, пустые заботы, затирали клятву до нового приступа стенокардии души.
А ты, Оля, разве можешь забыть, как мало ты получала хорошего от своего отца. Тебе, возможно, даже нечего вспомнить. Поэтому совсем маленькая, ты часто сидела не диване, одна одинешенька и билась своей детской спинкой о спинку дивана. Такими ударами и покачиваниями ты сломала не одну спинку. Врач объяснила этот феномен недостатком родительского внимания и, конечно, это был, прежде всего, недостаток моего отцовского внимания, которого тебе почти не досталось.
И как сжималось мое сердце, когда, приходя вечером за тобой в садик, я безошибочно сразу видел тебя. Потому что, ты и в саду сидела посередине комнаты, на коврике, и покачивалась, сосредоточенная сама на себе. Спинки дивана не было и откидываться спиной назад ты не могла. Так ты делала наклоны вперед! То есть твое состояние недостатка родительского внимания не покидало тебя никогда. Что должно было твориться в твоей детской душе, если налицо была такая отрешенность и одиночество. Это немой укор мне на всю мою жизнь, мою вину в отношении тебя мне не искупить ничем, даже своей смертью. Эта вина сойдет со мной в могилу.
Вы, к счастью, многое забыли из тех лет, но многое и помнили. И не смотря ни на что, продолжали хорошо относиться ко мне, постоянно заботились о своем плохом отце и приходили ему на помощь в трудные минуты. За что было такое ко мне отношение после всего, что вы испытали от меня мне, до сих пор, непонятно.
В отношениях с внуками я стал уже другим. Я учел прежние ошибки, и в моих отношениях и Натой и Димой меня уже не было. Я был весь в них, в их желаниях и интересах, не, было моей воли, было понимание каждого их шага, стремление понять их и помочь, защитить и порадовать. Отношения с внуками это бальзам на мою истерзанную совестью душу, но и здесь судьба наказала меня тем, что теперь они растут вдали от меня, лишая мою жизнь последнего смысла.
Одно могу сказать, я всю мою жизнь любил вас и люблю как отец и люблю искренне, и все делал, что было нужно для вашей жизни, учебы и воспитания, что было необходимо в моем понимании вопроса. Беда моя состояла в том, что я не смог донести до вас свою любовь, все испортили дурные средства и неправильное воспитание. Они свели, на нет, мою любовь в ваших глазах. Они разрушили авторитет отца. Ведь ребенок любит не только того, кто его любит, а и того, кто умеет донести свою любовь до его чистой души. Я не сумел.
Я поздно понял, что воспитываю вас не только тогда, когда поучаю вас и читаю вам нравоучения, а что я, в основном, воспитываю вас своей жизнью, своим примером, своим ежедневным поведением и поступками которые доходили до вас неведомыми путями и оказывали на вас своё свое воздействие.
Правильное воспитание идет путем убеждения, я заменил его требованием беспрекословного подчинения во всем, без рассуждений и объяснений, т.е. я с самого начала шел по неправильному пути.
Воспитывая вас, каждый день, общаясь с вами, с того момента, когда вы, проснувшись, открывали глаза и до вечерней сказки на ночь, я почти никогда не становился на вашу точку зрения, для меня она не существовала, была только моя точка зрения на всё. Вы у меня не были личностями, а были моими детьми, с которыми я мог делать все, что угодно. А кто мне дал такое право? Моё отцовство? Глупость. Мой опыт, сила, власть над вами? Ещё большая глупость Как раз именно эти качества человека должны, наоборот, в силу природы своей, помогать любить детей, защищать их, беречь и понимать..
Я не смотрел на вас, как на равных себе во всём, как это должно быть, я считал, что вы еще горькие дети и мне рано об этом думать, Это неуважение вас, как маленьких личностей, со всеми правами человека, и привело к этим угрызениям совести, которыми я охвачен много лет.
Грубейшей ошибкой моего воспитания было то, что я считал строгость и суровость по отношению к вам, единственно правильным методом, не понимая, что этим, я отделил себя от вас и вместо теплого дочернего уважения к себе, я получил уважение основанное на боязни, холодности и отчужденности.
Я даже не мог обеспечить вас в полной мере материально, в соответствии с требованиями моды и времени. Ведь вы были девочками, и вам очень хотелось быть красивыми и хорошо, модно одетыми. А я, вспоминая собственное детство, полагал, что сойдет и так. Вы не ходили голодными или плохо одетыми и этого мне казалось достаточно. Вам всегда доставались модные вещи тогда, когда они уже были немодными. Этот груз, тоже лежит на моей совести.
Я был плохим воспитателем, потому что слепо перенес на вас уроки своего детства, а время тогда было другим, и жизнь была совсем другая. Я не относился с величайшим уважением к вашему детству, с которым я теперь отношусь к детству моих внуков.
Сейчас, по истечении многих лет, я понимаю, что отношение к детям, это зеркало души человека, мера его человеческого достоинства и очень сожалею о том, что моё зеркало оказалось кривым, а мера такой низкой. Но, даже это запоздалое понимание, многое окупает.
Остатки моего родительского авторитета сохранились в ваших глазах, только благодаря тому, что я честно трудился и честно жил, без зависти и своекорыстия, и мое гражданское лицо, вне семьи, уважение ко мне чужих людей, давало вам некоторую основу для уважения меня, может быть, не как отца, а как гражданина..
Я понимаю и то, что вы - моя старость и если бы я воспитывал вас правильно и с любовью, я мог бы надеяться на счастливую старость, но мое воспитание было плохим и это сулит мне будущее горе, слезы и вину перед вами и перед людьми. И это справедливо. Что посеял, то и пожинай.
И, слава Богу, что у вас хватило ума и такта, по другому воспитывать своих детей, не так, как я, воспитывал вас, в этом залог любви к вам ваших детей и в течение зрелой жизни, и в старости.
Я часто задавал себе вопрос, почему все так было. Может потому, что я рос без отца, погибшего на войне, когда мне было два года от роду? И у меня не было перед глазами примера правильного воспитания? А может, так было оттого, что мне самому, в детстве, не очень много выпало счастливых минут? Нет, это ни в коей мере не может служить даже слабой тенью оправдания.
Став взрослым, и начав воспитывать вас в двадцать семь лет, я мог все узнать, прочитать, спросить, как это делать, но я не сделал этого. Я сам был с усам. Педагогике, как и медицине, больше всего не повезло в этой части. Не всякий сможет заклепать прохудившуюся кастрюлю, и честно скажет, что он не специалист в этом деле, но почти всякий знает, как воспитывать своего ребенка, как и чем его, лечить, как будто это намного проще, чем починить кастрюлю.
Не избежал этого и я. Этот застарелый парадокс людей приносит и еще много принесет беды. Человеческий мозг мало усовершенствовался за последние пят тысяч лет и в отношении простых людей к воспитанию и лечению, все осталось по-прежнему. Консерватизм и самоуверенность людская в этих вопросах, непобедимы.
Будет счастьем, если это моё прозрение, наступило только у меня, и оно не касается других отцов. Возможно, они своих детей воспитывали правильно. Что оно только мой удел, как отца. А, если многие отцы, были также, как и я, самоуверенны и слепы в своем отношении к своим детям, но у них не наступило прозрения и они так и сойдут в могилу с катарактой на глазах души, тогда пусть они прочтут эти строки и попробуют снять пелену с глаз и очиститься перед собственной совестью и своими детьми, пока ещё не поздно.
Мне хочется сказать вам, мои дорогие дочери, и всем отцам: " Будьте предельно внимательны и осторожны в отношениях со своими детьми, детский организм мягок и податлив как воск, душа ребенка ещё чистая, поэтому всякое неосторожное обращением с ней, всякий неверный шаг, может оставить отпечаток на всю жизнь, как его оставляет в не застывшем ещё бетоне, случайный отпечаток башмака".
И сейчас, когда я вижу, как молодая мать или отец в запале своей родительской нетерпимости и правоты, прилюдно кричат на своего ребенка и бьют его по чем придется, и как бедный малыш идет после этого, грубо влекомый за ручку, еле поспевая за разгневанной мамой, обиженно всхлипывает и отрешенно с горькой обидой в глазах бросит на меня свой беззащитный умоляющий взгляд, мне хочется крикнуть на весь мир: "Родители, опомнитесь и остановитесь - это ведь ваши дети, Не ждите, когда наступит горькое прозрение, которым уже ничего не исправишь".
И я заклинаю вас, чтобы вы учли мои ошибки, и к своим детям, дорогим и любимым внукам моим, относились с уважение их человеческого достоинства с пониманием их маленьких душ и сердец. Чтобы вы относились к ним с материнской любовью и пониманием того, что они просто ваши маленькие дети, что нельзя к ним относиться и требовать с них как с взрослых, что от вашего к ним отношения зависит их отношение к своим детям.
Вы не должны наследовать мои жестокие уроки воспитания, вы должны воспитывать своих детей по велению души с глубоким природным тактом, присущем женщине - матери.
Простите своего отца за то плохое, что было в вашей жизни, по его вине, я подвожу свой жизненный баланс и мне далеко не безразлично, на какую чашу весов ляжет ваше прощение или отказ в нем.
Самое удивительное, это та пластичность детской души и психики, на долю которой в детстве выпадает столько несправедливости слез и обид, и что эта обиженная душа, несмотря на все это, многое прощает, ещё больше забывает и ни на что не держит долго зла. В этом наше родительское спасение. (Что было бы, если детская память цепко, на всю жизнь, помнила все нанесенные ей обиды?)
Может быть, поэтому, вы до сих пор считаете меня своим отцом. Отчего так? Может быть оттого, что другого отца у вас нет, а на безрыбье... А может сознание того, что родителей не выбирают, примиряет вас, хотя бы внешне, с моим родительским диктатом ваших детских лет и вашими обидами.
Были у меня, как у вашего отца и счастливые минуты. Это когда ты Лена, годовалая и, в более старшем возрасте, всегда вскидывалась и тянулась ко мне, когда видела меня пришедшего с работы, у кого бы ты ни сидела на руках в этот момент. Ты никогда не успокаивалась, пока тебя не забирали мои руки. Это радовало меня и согревало душу, а поступала ты так потому, что в те годы, я не отходил от тебя ни на шаг, когда был дома, и все время проводил с тобой, ты была моим первенцем я испытывал огромную ответственность за тебя и никому не доверял твое купание, кормление, лечение, прогулки на воздухе. Мне всегда казалось, что другие сделают что-нибудь не так. Я всегда был с тобой, когда находился дома. И ты чувствовала это и во время болезни ты успокаивалась только тогда, когда переходила ко мне на руки, тебе со мной было надежней.
И я, ночами напролет, ходил с тобой, дремлющей у меня на плече, из угла в угол. И тогда впервые понял, что означает выражение, "выходить ребенка на руках".
Я очень радовался, когда, став старше, и будучи на даче, завидев меня идущего с автобусной остановки, ты бросалась мне навстречу, смеясь и плача одновременно. И я никак не мог понять, как можно смеяться и плакать сразу. Но это были слёзы радости.
Не все так печально. Есть в моей душе огромная радость. Есть и на моей улице праздник! Судьба и мое бездарное воспитание не отняли вас у меня совсем. Хотя воспитание решает, каким быть человеку. Судьба оставила мне мою самую большую радость и гордость в жизни - то, что вы вопреки моему воспитанию, выросли и стали порядочными и настоящими людьми. Вас уважают окружающие. Вас ценят на работе. Вас любят ваши и не ваши дети.
Видимо, ваши души и ваши характеры, воспитывались, к великому счастью, не только мной, а и вашей матерью, прабабушкой, бабушками и дедушкой, которые любили вас безмерно, о ком идет речь, вы знаете, поэтому негативные последствия моего воспитания были перекрыты положительными моментами их любви к вам.
Это спасло все дело и сделало вас людьми. И мне принесло незаслуженную, но приятную награду, как никак, а вы были и остаетесь моими дочерьми. То, что вы выросли настоящими, и есть моя награда за все те угрызения совести и нравственные мучения, которые с избытком испытала моя душа. Эта радость позволяет мне жить на этом свете до сего дня. Ещё раз простите меня, мои милые дочери, и да хранит вас Господь.