Пустые флаконы осыпавшегося на его сознание дня, вылитого на него хрупкого дыхания вечности. Желание смерти было прежде всегда, чем тонула в его сознание надежды пустота. Иной взгляд на выброшенное сознание, слетевшее с пустых точек пунктирной ленты. И вера, что в смерти рассыпется его бессмысленный день, в котором никакой надежды на чудо нет и не будет. Сколько не говори, что реальность убьет раньше, чем пустота. И что холодный ветер превратит в камень даже под июльским зноем. Сколько бы не верил, что жизнь тебе нужна, в конечном итоге не любил ничего кроме сна. Сколько бы не говорил, что я это я, а не пустая коробка, в которой спрятан лишь тщетности венец. Дыхание олицетворяет жизнь, а лезвие олицетворяет веру, что боль как искупление, и смерть как единственный выход из тех пустых опавшей листвой дней.
Сколько не ищешь среди своего отчаяния надежды на обратное, видишь лишь выжженную бездушием пустошь. Сколько не не говоришь, что слова это лишь осколки, пытавшегося пронзить сердце льда. И что лучше умереть, чем жить, представляя выкинутый осколок себя. Кто бы не говорил, что эти слова, та вера согреет тебя. И что в лунных камнях больше, чем в нем тепла. Кто бы не говорил, что люди жаждут тепла, но острие лезвия грело больше, чем тепло любой звезды и огня. Что не было дыхания, что я ошибся в себе. Что не найти мне истинную личину покинутых душ никогда. Конечно, в острие иглы могла раствориться мгла, а в острие ножа исчезнуть жизни скверная тишина…
Чужие улыбки врут всегда, в этой картине нет ничего, и даже слезы олицетворяет пустота. Сколько не кричи, что кто-то тебя душит, но ты все равно никому не был и не будешь нужен. Рвал ли ты в клочья себя, разрушая основы бытия. Сколько бежать, если не видно конца. Как больно вечно падать, не касаясь дна. И как благосклонна убитая мечта. Зачем родилась в небесах вера в то, что пустая надежда спасет опять? Какая разница, есть ли грехи? Ты не мессия, если ты жертвенно не распят. И ты герой, если не отринул себя, как личность, которая кому-то кроме других нужна. Спасение неблагодарных - это путь в никуда. Вера в то, что когда-нибудь они вспомнят тебя ошибочная статья в кодексе мироздания, и бьет затем острее, чем пуля пронзившая сердце, в котором уже почти и нет тепла.
Кто ошибся, тот кто верил, что реальность примет тебя, или тот кто пытался сказать, что никто не важен для себя, как ты сам? Сколько бы он не говорил, что он пуст. И сколько не проговаривал прощай, сколько бы не лез в душу иней хрупкий, пронзающих вену игл, он всегда был один. И лишь свет пустоты его любил. Мечта не живет, она оберегает тех, кто не думая согрешит, и является спутником того, кого Бог, пусть и распяв, но навсегда простил за грехи. Им незачем говорить спаси, они не одни, а чья-то душа рассыпается в одиночестве в разлетевшийся пеплом по вечности прах…
Любил ли тот, кто ждал любви? И почему он уснул там, сжирая плоть своего дня, чтобы не проснуться завтра, не вспомнить вчера? И почему оболочка ненавидела его, ненавидела себя. И почему он улыбался только для пустоты, почему он любил суету тех дней, в которых даже ветер, сгибающий уставшую ветвь уныл?
Звезды были пусты, а слезы не жили, они исчезли в эти никем не принятые жизнью сентябрьские дни. Туман простирался гладью безупречного льда сквозь едва видный свет увядающего перед зимой дня. Лезвие бритвы теплее лета, а январь любит страдающую душу больше, чем обманчивый майский осыпанный бархатом цветения не существующих в мире роз день. Май их не согрел, они не могут быть в тепле, в мае приятна лишь смерть, из которой течет тепло в реке-мгле…
Путь к смерти нелегок, смерть примет любого, а жизнь отринет того, кому эта жизнь для чего-то была действительна нужна. Жизнь оберегает несознательных детей, но убивает того, кто понял, что жизнь не терпит свет, и что задача жизни оборачивать, родившиеся из утробы, с первой минутой жизни в начинающие увядать цветы.
Кто улыбнется душе, если не ты? Зачем оберегать изначально завядшие цветы? Бог не прощает грехов, но никогда не примет истинные, цветущие души. Ему нужна власть, а не воспрявшие над мирозданием, бунтующие души. Ему нужна белизна серебра, ему нужен блеск, а не очарование, в котором скрыты едва не завядшие цветы, противящейся основам мироздания. Дьявол это истинное обличье Бога, и только он примет истинный цвет души. Он простил тех, кто грешен, но не простил тех, кто грехов боялся. Бояться неизбежного, опасаясь кары, бояться вечности, поскольку Богу всегда верности мало, он существует лишь для себя, проклиная тех, кто отверг им придуманные небеса.
Лезвие бритвы существует для того, чтобы причинять обладателю блаженство и боль. Для того, чтобы не простить себе свои слова, в которых сквозь сомкнутые веки наблюдала мгла. Каждый раз выворачивая сердце, выкидывая себя в небо, в котором нет света, есть лишь пепел…
Простить не просто, возненавидеть легко, но он смог простить в себе тепло, возненавидев свою плоть, возненавидев истинное дыхание выброшенный на сушу рыбы. Ни капли ненависти, скопом падала в ночь слеза. Почему вечность не простила того, кто любил её, но вознаградила того, кто стремился утопить её в оскомине пустых фраз, лезущего из льда, который умирал в агонии от яркого солнечного дня…
Ночь душила его, а он не мог дышать. Его сердце убивало лунную твердь, в которой отверженному сердцу оставалось только тлеть. Дыхание с расширенными зрачками, вдох пустого сознания, и чужие обломки души, в которые никто не верил, но в которых он искал то истинное обличье рая.
- Прости, - она ему сказала, - но ты ведь не понимаешь, что тот, кто тебя создал на самом деле твою душу и убивает?
- Нельзя принять душу, никому не нужно ничего, кроме оболочки.
- Оболочка это кокон, в котором должна вырастить душа, но теперь кокон важнее, чем сама душа, - звонко продолжила она, - безусловно, наградят только тех, кто убьет свою душу.
- Убьют и обретут навсегда счастье, только истинно чужой может страдать, а пустому негативные эмоции не нужны. Они не созданы для него, он отринул душу, оставив лишь оболочку, чтобы не чувствовать боль, чтобы Создатель принял его как часть себя. Ведь не может индивидуальность стать частью Творца, ему нужны только те, кто исчезнув стали им…
Ошибочно верить, что кто-то согреет, ошибочно верить, что сердце в ноябрьском чуть-прохладном дыхание обогреет. Опавшие деревья были так похожи на петли, они будто отбирают душу, чтобы весной на цветущих листьях птицы пели.
Кто сказал, что любовь нужна? Любовь оправдание любого греха, а тот кого ждала вечно душа уйдет не попрощавшись, растворившись в блеске перламутрового неба, забывшего, что птиц над этой империей бессердечия нет. Тот, кто хотел согреть - замерз на смерть. Тот, кто хотел убить - жил вечно. Тот, кто Бога не простил - был навсегда грешен.
Ни слова о ночи, в которой он уходил. Ни слова о блеске, в которым он ныл. Любил ли он что-то, затаившись перед тенью, которая любила лишь себя. И самое главное, тень любила гораздо больше солнце, чем мгла. И солнце дает жизнь только для того, чтобы пустота затем её отобрала. Солнце дало основание жизни, а пустота родила солнце. Именно поэтому, солнце лишь придаток пустого царства, в котором нет ничего, есть только неба тайна. Птица пыталась взлететь с каждым днем все выше, но все равно упала, никто не даст достать до эдема, он создан не для них, не для тех в чьем сердце бьется робкая тишина.
Все, что можно было отобрать - отберут практически сразу. Что все осталось не сможет душу на плаву оставить. Переломанное крыло, рассыпавшегося об хребет высокого склона, и падение в пустоши грязь. Душе оставалось лишь тлеть, а птицы со временем разучились петь.
Ему ночью снилось, что он умер. Не было ничего теплее, чем смерть. И только она успевала его за считанные часы согреть. Ему снилась рябь воды, рассыпающаяся об превосходство льда. Комната - это клетка, но большей клетки, чем бренное тело для души никто не смог придумать. Даже если пепел это тень былого, даже если опалое крыло еще может лететь - это не значит, что жить лучше, чем завернувшись в лоскут на холодном одре камня умереть.
Очарование льда, смута улетевшего дня, и чужие слова, что прожгли кожу насквозь, убив там тебя. То, что не убивает - делает сильнее. Но после смерти эта сила уже не кому не нужна, Богу нужны те, кто согласны жить в клетки. А пустота укроет души от света дня, но согревать будет только для того, чтобы утешить и оправдать существование себя.
Сколько не кричи, тебя никто не услышит. Сколько не пытайся понять, почему в апреле тлеет смерть, а февральская вьюга старательно пытается согреть, ты не услышишь ответ Бога на этот вопрос никогда. Богу нет дела до грехов, ведь это игра, нет света без добра, а тьмы без зла. Но зло чаще несет свет, а добро врет, что грехи всегда оправдывает высшая цель.
Звенья цепи, в которых он тоже оказался, и кандалы, в которых его заковал сознания обман. Душа существовала лишь для него, а пустая картинка-оболочка блистала и сверкала на каждом рекламном стенде бытия. Настоящие давно стало пустым, а пустое стало истинной. Пластмассовые подделки жили века в своих коконах, но никогда оттуда не вылезет бабочка, там навсегда останется отвратительная гусеница.
Он стоял на крыше многоэтажки, ветер мая его совсем не грел. Глубоко в душе он как птица в клетке о свободе пел. Мечта существует не для себя, пустота умирает лишь в чужих мечтах, а солнце постепенно обращается в прах. Уничтожив плоть выпустишь душу, но не примет её вечности стужа. Ведь она создала клетки, она пленила чтоб блистать перед ними, несмотря на их стоны до самого утра…
Она любила его, по-крайней мере ей так казалось. Ей казалось, что улыбка могла открыть клетку. Но клетка не открылась, и ей оставалось бессильно стонать у неё.
Шрамы напоминали о том, что он жив. И когда-нибудь эти шрамы как память о том, что он ненавидит свою оболочку, вместе с ним растворятся в кислотных дождях.
Тот, кто создал его знал, что он ненавидит его и себя. Но смерть приняла его, потому что она одна понимала, что звезда внутри его не погасла только потому, что он спрятал её в глубине себя. Что свет солнечного дня поглощал из души все тепло, оставляя только то, что не вредило оболочке. Оболочка цела - это самое важное, важнее оболочки ничего нет. Так же как важна оболочка, так же важен и свет, который пустая оболочка могла теперь получить только из солнечного тепла.
Лишенный тепла, остывший под ночью, он ненавидел слова, унося куда-то прочь то, что он хотел на самом деле сказать. Сколько он не пытался донести истины, правила языка менялись так, что слова в конечном итоге теряли смысл. Сколько бы не пытался обыграть - всегда проигрывал, потому что правила написал не он, а оппонент всегда их под себя менял.
Слезы образовали лужу, в которой было истинное обличье ломкой души. В ней он видел себя, а у пустых подделок даже в слезах не было ничего, кроме пластмассового уродливого тела, за которым покорность небесам и пустота.
Кого ждать, и важно ли это? Отринуть суть, чтобы небо было ясным? Как душа жаждет любви, так и пустота сострадания жаждет. Но мироздание не даст тепла, а пустота станет обителей душ падших, не превратившихся в пластмассовую куклу.
Можно ли принять себя, но его ждет смерть. Он должен умереть, клетке не уцелеть, хоть его крылья больше и не способны взлететь, он должны вырваться из клетки чтобы умереть.
Клетка остыла, в ней кроется смысл, тот кому нравится безопасность клетки, оберегающей её от страха завтрашнего дня будет всегда счастлив…