- Я хоте... - начала мать, но отец не дал договорить, перебил, разрубив слово на части и отбросив окончание за ненадобностью.
Его посеревшее лицо, хмуро сведенные брови демонстрировали крайнюю степень неудовольствия, выступающую буфером для засевшей внутри тревоги. Мало кто умел читать его, но она могла. Любимая дочь, младший ребенок, видела, чувствовала и проживала то, что другие считали безразличием.
- Это сегодня, а завтра? Откуда ты знаешь, что он выкинет завтра?! От сыночка можно чего угодно ожидать! С предсказуемостью у него туговато. Хотя... С какой стороны посмотреть! Возможно наоборот, - он устало вздохнул, опускаясь на диван.
Она сидела, желая раствориться в кресле, уговаривая поролон спрятать ее, прожевать и проглотить, помочь сгинуть в ласковых объятьях бесчувственного "ничто". Разверзнуться и сожрать, укрыв в яме пофигизма, лишь бы не видеть и не слышать всего этого! Лишь бы исчезнуть, потерять чуткость, стать толстокожей и непробиваемой как лист жести, не имеющей чувств, лишенной жидкости, образующей слезы, стать выжатой, сухой.
Сил слушать не осталось.
Еще десять лет назад она была согласна оглохнуть, онеметь, отупеть - все что угодно, только бы избавиться от всего этого.
Ссор. Хрипов боли. Материнских слез, сбегающих по щекам. И самое главное не убиваемой надежды на исправление, которая продолжает настырно цепляться за каждого присутствующего здесь, несмотря на все доводы рассудка - глупо.
Бесчисленные часы ругани, взаимных упреков, обвинений. Нескончаемая вереница нездоровых дней, в которую превратилась жизнь родителей и ее собственная, навевала тоску и рождала слезы, жаль, что не сожаления, а злости. Привычной злости на него.
То, что когда-то было любовью перевоплотилось, из прекрасного став ужасающим. Благодаря ему, она узнала, прочувствовала, переварила и примерила на себя всю глубину отвратности предательства самого близкого, самого дорогого и любимого человека. В детстве он был для нее всем - лучшим другом, обожаемым братом, твердой рукой оберегающего, что всегда рядом, но не теперь. Теперь он стал ее кошмаром.
- Я мать! Его мать, а ты... - слова увязли во всхлипе, в удушающем стоне отчаяния. - ... отец. Мы его родили, и это наша вина! Мы не усмотрели! Мы не смогли!
"Боже!", - она беззвучно застонала, кусая губы. Они вновь сцепились из-за него, вновь не будут разговаривать, еще раз обидят друг друга, а он не оценит, в своем обычном репертуаре приняв все как должное.
Все равно - девиз среднего, всем известный, но некоторыми все еще не принимаемый. Плевать он хотел на желания остальных, только его собственные во главе, только его правда.
- Пап! Хватит! - все же влезла она, не имея сил терпеть дальше. - Мам, не плачь. Пожалуйста.
Взгляд метнулся к старшему, также как и она изображающему невидимку. Он вжался в спинку кресла, устроив соревнование в безликости. Что-то коричневое - это при них, одинаково бесцветные, что он, что обивка - родня единокровная в отличие от остальных собравшихся.
- Давайте не будем ругаться! - она пыталась говорить твердо, с убеждением, но голос дрожал, хныкал, выдавая душевный хаос.- Не для этого собрались.
- Да, - отрезал отец. - Хорошо. Что ты предлагаешь?
Опять?! Ей хотелось застонать, завопить, что-нибудь сделать, но нет, она не посмела. Как всегда на подобных собраниях она лишала себя права голоса, оставляя тяжесть решения на плечах взрослых. Это неправильно, ненормально, но по-другому у нее не получалось.
Слишком долго длится вся эта катаВасия, непомерно долго. Ее поведение пришло из детства, далекого шестилетнего возраста, когда все началось, и потому было обусловлено им. Тогда ее еще не спрашивали, а ставили перед фактом, говорили элементарное "надо", ничего не объясняя. И это "надо" прицепилось к ней намертво, проникло под кожу, став второй натурой, перехватывающей бразды правления, лишь только речь заходила о нем.
- Что мы будем делать? - скрипящий голос отца цеплял, словно острые концы "кошки", выдергивая на поверхность воспоминания, которые с едкой радостью рвались из иллюзорных темниц, вскрывая пластилиновые замки и ломая восковые печати.
- Я поеду на автобусе, - заявила мать.
- Нет, - не сговариваясь, одновременно с братом возразила она. - Ты не поедешь.
- Хорошо, - голос отца дрожал, не сильно, возможно незаметно для остальных членов семьи, но не для нее. - Сколько туда ехать?
- Чуть меньше суток, - ответил Костик. - Самое быстрое мы добирались за девятнадцать часов, но это на автобусе.
- Почему так долго? - отец схватился за атлас, как обычно желая удостовериться.
- Серпантин, - пояснила она, смиряясь с неизбежным.
На носу еще одна спасательная операция по возвращению в лоно семьи блудного сына, который даже не поблагодарит за проявленный героизм.
- Долго?
- Да, начиная от...
Костик пустился в объяснения, а она отключилась от происходящего. Вглядываясь в расстроенное лицо матери, позволила воспоминаниям унести себя туда, куда не хотела возвращаться.
***
- Отец не звонил?! - брат заглянул в комнату, и его гнусавый голос разрезал тишину.
Она лежала на кровати в обнимку с очередным романом, позволяющим окунуться в счастье, и встретила его недовольной гримасой. Привыкнуть к тому, что двенадцать квадратных метров вновь разделили на двоих, никак не получалось. На протяжении последних трех лет, она была здесь полноправной хозяйкой, что хотела, то и делала, а сейчас приходилось всегда помнить о возможном вторжении среднего. И пусть он был "прописан" в зале на диване, но всегда мог зайти, заглянуть, нарушить ее уединение, как сейчас.
- Нет, - безразлично ответила она, подмечая, что Васек осунулся, под глазами залегли тени, а значит, вчера употреблял.
За годы его зависимости она научилась видеть невидимое, читать ненаписанное, вычленять в толпе подсевшего на иглу с хирургической точностью. Она стала специалистом в этом деле, профи по сколовшимся и отсидевшим. Какая радость!
- Я скоро вернусь, - предупредил он, исчезая в коридоре.
С тяжелым вздохом она отложила книгу и поднялась. Необходимо проверить, что ушел с пустыми руками, что ничего не прихватил с собой. Она терпеть не могла это занятие, ненавидела чувствовать себя цепным псом, который в случае необходимости должен пустить в ход зубы.
Прислонившись к наличнику в прихожей, она наблюдала за тем, как брат одевается, отмечая дрожь в пальцах и горящий жаждой взгляд. Он резко сдал за последние несколько недель. Похудел, осунулся, "посерел", что выдавало очередной виток по дороге к увеличению дозы.
"Интересно, чем все закончится на это раз?", - подумала она. Казалось, что все уже проходили, но каждый раз он умудрялся вляпаться во что-то новое.
- Я через час ухожу, так что до пяти можешь не возвращаться, - проинформировала она, следую привычным указаниям - одного дома не оставлять.
- Хорошо.
Смешно, ягненок отправился на поиски волка.
***
- Маш, тебя мама искала, - окликнул ее Василий Петрович, когда они с ребятами проходили мимо подъезда.
- Да? Спасибо, - отозвалась она и, послав извиняющийся взгляд компании, поспешила домой.
"Что опять случилось?" - размышляла девушка, открывая дверь, чтобы с порога попасть в материнские объятья.
- Слава богу, - ее прижали к груди и погладили по голове.
- Мам, ты чего?
- Васек приходил.
- Чего хотел? - недовольно буркнула она, стараясь подавить раздражение. Говорить о нем совсем не хотелось.
- Домой просился, - голос матери звучал как-то странно.
- И?
В этом не было ничего необычного. Его выгоняли, а он просился обратно. Это давно стало семейной традицией и уже не представляло для нее интереса.
- Он до ручки дошел.
И это тоже не новость. Василий "доходил до ручки" с завидным постоянством. Это единственное что он умел делать очень хорошо и в любых обстоятельствах.
- Как обычно, - она прислонилась к холодильнику, всматриваясь в окно. Друзья ждали ее, сидя на лавочке, и что-то оживленно обсуждали.
- Я сказала, что мы не пустим.
- Не пустим, - подтвердила дочь.
В последнем "разборе" она принимала непосредственное участие. Высказалась за то, чтобы его выставили за дверь. Он окончательно разозлил сестру, когда похозяйничал среди ее вещей, и обменял ее вечернее платье на пару сотен, чтобы купить очередной четок. Хватившись, она закатила истерику, и велела родителям выбирать - он или она. Естественно выбрали ее, а брат отправился на улицу.
- Маш, у него крышу сносит. Он не соображает ничего. Он нож схватил.
- Что?
- Сказал, ты виновата, - голос матери задрожал. - Не ходи никуда, пожалуйста. Вдруг...
Ее трясло. Колотило от бешенства. Рука машинально потянулась к шее в поисках крестика. Ее личный островок спокойствия, которого сейчас на месте не оказалось. Забыла надеть после душа.
Она глубоко вздохнула, запирая ярость на замок. Она виновата! Будто это она посадила его на иглу и мешала жить. Будто из-за нее он не мог пригласить в гости друзей и без стыда пройтись по двору. Сволочь!
- Мам, все нормально будет, - сделать так, чтобы внутреннее состояние не прорвалось на поверхность, было сложно, но она справилась. - Не волнуйся.
- Маш...
- Меня ждут, я не долго, хорошо?
- Хорошо.
Обняв мать, она скользнула в ванную за цепочкой, но эмалированная раковина преподнесла ей "приятный" сюрприз.
- Мам, он сюда заходил?
- Да, руки мыл, а что? - донесся из кухни ответ.
- Ничего. - Она посмотрела на себя в зеркало, отмечая пятна на щеках и слезы на ресницах. - Убью... - рыданием слетело с губ.
***
- Маш, езжай, собирайся, - она посмотрела на отца, мать, старшего брата, возвращаясь в реальность из событий пятнадцатилетней давности. - Выезжаем через два часа.
- Хорошо.
Они еще раз спасут его. Еще раз выиграют немного времени для жизни, чтобы потом все началось сначала.
Бесконечное повторение...