Аннотация: Иван видит в снах райские сады и прекрасных женщин, населяющих Эдем. Но после просмотра ночных видений ему не хочется возвращать к обыденной жизни. Он идёт на приём к психиатру и вот что из этого получается...
... И этим утром он проснулся, чувствуя общее недомогание. Нет, ничего не болело, но чувствовалось неприятное напряжение организма, которое усиливалось душевным беспокойством, исходящим от серого света в окне. Всю ночь, во сне, он проплутал по загадочной стране, где толпы обнажённых женщин дразнили его своим вниманием, но не находилось и малейшей возможности уединиться хотя бы с одной из них. И он, продолжая бродить по нескончаемому, пышно разросшемуся саду, пытался отыскать кого-то, даже припомнил Париса, прекрасную Елену и Троянскую войну. Но и с яблоком, тут же свалившимся ему в руку с ветви раскидистого дерева, он не знал как поступить, вовсе не потому, что некого было одарить райским плодом, а как раз наоборот. Женщины отстранялись от его объятий, обдавая жарким теплом и манящим запахом, исчезали, не давая совершенно приблизиться.
Вконец измученный сновидениями, он проснулся и, огорчённый несоответствием сна действительности, не захотел подниматься и теперь лежал в постели, не желая узнавать обшарпанные стены и мебель своей комнаты, тягостно воспринимая контрасты обыденности и райских садов, где только что побывал.
С недавней поры уж очень навязчивы эти сны, потусторонняя жизнь, где никакой реальности, сюжеты выдуманы кем-то другим, и почему он должен в этом ночном спектакле участвовать, утром не хотелось понимать. С пробуждением создавалось впечатление, что он действительно бил свои ноги, волочась за всеми этими женщинами, красивыми и не очень, но одинаково влекущими своим кокетством. Больше всего щекотал ноздри возбуждающий аромат женского тела, обещавший наслаждение...
Эти, вначале неожиданные сны, становились привычны и даже, что собственно и тревожило, стали желаемы. Весь день он проводил в мыслях о предстоящих ночных видениях и даже пытался угадать сценарий будущих снов, зарисовывая в него свои желания. Сновидения перестали жить отдельно, они вторглись в его мир и поменяли его сущность, виртуальные ночные похождения оживали и преследовали его разум, как настоящие земные впечатления и чувства, очень близкие и радостные. Живой дневной свет уже не радовал своим проникновением в окна, и жизнь не представляла былого интереса. Ещё недавно увлекательная и плодотворная работа начинала казаться унылой подёнщиной, и потому ещё не совсем отлучившийся в ночную тьму разум протестовал против подмены действительности. Всё, баста. Сегодня же, не откладывая, даже если день будет самым светлым в этой жизни и в дороге ему будут улыбаться самые красивые женщины, он посетит психиатра, расскажет ему содержание своих снов и доверит всю неразбериху в голове и тьму в душе, возникающую поутру, после просмотра видений. Пусть его упекут в психушку, это, может быть, тоже выход из маяты, утомляющей душу, хоть какая-то ясность...
А из чего собственно выход? Из неясности снов и размягчённого осознания действительности? Слабости мыслей наяву? Чёрти что, какой-то бред! Вот с этой всей чертовщиной он и отправится к врачу.
Доктор принял его, сидя на столе, дурашливо улыбнулся и, оставив на лице эту гримасу, спросил:
- Рассказывайте, с чем пожаловали?
- Кажется, я начинаю сходить с ума, - заявил Иван, поморщившись от вида мерзкой улыбки доктора.
- Обычно так не говорят, - врач почесал округлую плешь, упрятанную промеж длинных, "горшком" стриженных, волос.
- А как они говорят?
- О, они такое говорят, что порой становишься соучастником сумасшествия, и только должность врача не позволяет присоединиться к их миру. Это очень заманчиво - навсегда распрощаться с нашим дурацким существованием и стать свободным в достижении вершины безумства, в желании моментального перевоплощения в свою мечту, в того кумира, похожим на которого ты всегда хотел быть, и только прояснение сознания, сбросившего путы разума, шелуху запретов, в одночасье разрешило твою проблему. Ты и есть он, и всегда им был, только надо было об этом заявить. Во весь голос, и пусть тебя считают сумасшедшим, но ты теперь тот, кто есть на самом деле. А вы говорите - "схожу с ума". Стать безумным непросто. Это нужно заслужить. А вы хотите сделать это так буднично и неинтересно. Увидеть во сне райский сад - вовсе не значит в него войти. Вот когда вы поселитесь в нём, и женщины, живущие в этом саду, станут принадлежать вам, тогда вы просто не пойдёте к нам, а останетесь навсегда жить в том, снящемся вам, раю. Почему вы пришли к нам? Потому что не можете достичь полноты блаженства, манящего видениями ночи, но исчезающего утром. Досадно, и оттого вы страдаете. И пока вы страдаете, я ничем не могу вам помочь. Нет средств, которые помогли бы избавиться от страданий. Вернуть душевный непокой можно, а вот уберечь от этого - увы. Наркотики, алкоголь - всё это временное безумие, оно лишь усиливает страдания в будущем. Парадокс, но пока человек изнуряет свою душу и тело страданиями - он не считается сумасшедшим, а когда освобождается от нужды в покаянии - становится безумным. Запомните, молодой человек, к нам приходят только нормальные люди, сумасшедших мы находим сами. Счастливые не желают лечиться и протестуют, когда их пытаются вернуть к опостылевшей им разумной жизни. Я не помню случая, чтобы хотя бы один счастливый безумец заявил мне о своём сумасшествии. Ступайте домой и найдите себе земное занятие, недостойное ваших видений. Влюбитесь, работайте день и ночь, изучайте методы голоданий и похудений, купите машину и ремонтируйте её каждый день, не давайте своему разуму отлучаться и заглядывать в виртуальное пространство... Приходите к нам, в конце концов, чтобы лишний раз убедиться в своей маленькой человеческой нормальности, такой нудной и бесполезной.
Иван вышел из клиники и оглянулся на вывеску. Да, действительно, больница. Но с кем же он разговаривал? Врачи такого не должны говорить. Он вернулся, вошёл в тот самый кабинет, но доктора, с которым он только что имел беседу, не было, а за столом сидел старичок, с остренькой бородкой, востроглазый, да и весь игольчатый, как ёж.
- А где тот, другой врач? Он только сейчас был здесь вместо вас? - спросил Иван.
- Он уже ушёл, - старичок ревниво поджал губу. - А зачем он вам? Пациентов принимаю я.
- А он кто будет? - добивался ясности ответа Иван.
- Консультант по вопросам несовершенства восприятия человеческим сознанием причин его просветления, именуемого в медицине сумасшествием, - мудрёно ответил старичок и, сунув палец в рот, свистнул.
Появилась медсестра и вопросительно посмотрела на доктора.
- Возьмите у него анализы жизнедеятельности головного мозга, - велел ей доктор.
- Зачем? Я ведь только спросил о том враче, с которым недавно беседовал, - воспротивился Иван.
- Да, но мы всегда поступаем так, если пациент после беседы с консультантом начинает вновь искать встречи с ним. Это наш метод.
- Но я смогу потом встретиться с вашим консультантом? - настаивал Иван.
- Да, но, возможно, для этого придётся остаться у нас. Не совсем у нас, но в мире, куда имеют доступ только посвящённые, а это вам не за бабами по ночам гоняться.
- Почему вы так со мной разговариваете? Я же просто зашёл убедиться, что здоров и способен жить в среде нормальных людей. Мне показалось, что мы не договорили с консультантом о чём-то важном, потому и вернулся, а вы ерунду несете, и какие-то анализы брать собираетесь. И откуда вам известны мои сны?
- Работа у меня такая. А пришли вы сюда, чтоб убедиться: был ли вообще этот доктор и те слова, что он вам внушал. Может, был, может, нет, но ведь вы вернулись за этим знанием? И сны не только вы видите, их всем кто-то показывает. Они, эти сны, не только ваша тайна, а общая - вселенская. Вот мы и хотим позволить вам разгадать вашу же тайну. Сдайте анализы, и мы будем знать, что вам нужно.
- Какие анализы? Какого чёрта вы лезете ко мне с вашими позволениями, я не нуждаюсь в них. Спасибо за вашу болтовню, которая всё равно ничего не проясняет. Пойду домой, попью чаю, но не дадите ли мне чего-нибудь успокоительного, после ваших слов у меня и вправду возникло ощущение, что моё сумасшествие действительно началось, - совсем разволновался Иван.
- Вы с этим сюда и пришли, чего же теперь уходить? Начнём разговор с начала или сдадим анализы? - доктор зачем-то подмигнул.
- Нет, уж лучше я пойду. С вами недалеко и до греха, - Иван поднялся.
- Какого греха? Убить меня хотите? Пистолет вам подать или ножичком обойдётесь, уважаемый Иван Карлович? - доктор пододвинул скальпель к краю стола.
- Вы тут рехнулись все, что ли? К вам за помощью приходишь, а вы к смертоубийству принуждаете. Это больница или психушка? - возмущённо бормотал, пятясь к двери, Иван.
- А вы куда шли, неужели не помните? Рехнулись мы давно и бесповоротно, и не надо нам напоминать об этом скорбном событии, сами знаем и про вас хотим узнать. Прошу пройти в процедурный кабинет для сдачи анализов, - доктор обмяк от разочарования в поведении пациента, но упорствовал в своём намерении.
- Нет уж. Лучше я пойду, разговор с вами ничего хорошего мне не сулит, - Иван повернулся и двинулся к двери.
- Не хотите слушать нас, будем слушать тебя, милейший Иван Карлович, - услышал он за своей спиной обиженный голос старичка, а у двери будто из-под земли выросли двое дюжих санитара. Они подхватили его под руки и потащили в соседнюю комнату, усадили в кресло, прищёлкнули к нему блестящими металлическими зажимами руки и ноги, надели на голову прозрачного материала аппарат, напоминающий скафандр космонавта. Иван пытался кричать, но голос пропал, потом исчезло изображение предметов и возникло ощущение плена.
...Перед ним лежал просёлок, ведущий неизвестно куда по жёлтой, неприветливой земле. Жёсткая стерня бывшей травы или посевов клочками топорщилась вдоль этой дороги, пугающе-одиноко торчали ветви мёртвых деревьев, сухой шиповник разбросал кусты по всему долу, тянувшемуся к далёкой горе, к которой и вела эта, впрочем, как показалось, наезженная дорога. Сумрачный свет, исходящий от невидимого источника на вершине горы, указывал направление движения, по сторонам же сумрак густел и самой мрачностью своей подталкивал на единственный путь, которому суждено здесь состояться. Иван уже двигался туда, в сторону света, не сомневаясь в правильности выбранного направления. Оно было ему предназначено. И он был чему-то поручён, другое дело, что не было ясности: сам ли он это или кто-то другой, отделившийся из него, бредёт по высохшей, но совсем не пыльной дороге, покорно и без малейшего испуга. То, что он - Иван, вспоминалось достоверно, остальное утонуло во мраке, который начинался сразу за его спиной и, казалось, вытолкнув его тело из себя, стал его новым родителем. Длительность тех часов, в течение которых он выбрался из темноты, не ведало даже само остановившееся время. Но на вершину лысого холма, сложенного из сыпучего песка, скреплённого жёлтой глиной и казавшегося горой только издали, он всё же добрался. И увидел под пологим склоном высокие городские ворота, дома за ними и тёмную ленту реки, делившую город на две части и терявшуюся в серых, безжизненных сопках, во множестве своём скопившихся у горизонта.
Он вошёл в город и тут понял, зачем пришёл сюда. Надо найти консультанта, он должен быть здесь, со всеми ответами на уже заданные и ещё только возникшие вопросы. А вот идёт человек в тёмной одежде, хотя в этом сумраке безвременьем нависшем над городом всё кажется серым. У него надо спросить про местонахождение консультанта. Плохо, что он не помнит его лица, а только дурацкую улыбку и плешь, но непременно узнает, как только увидит, когда опознание будет необходимо. Сумрак разомкнулся и открыл лицо человека при бороде и усах, с пустым, неживым взглядом совершенно нелюбопытных глаз, где остановился давешний свет другого, утраченного мира, оставленного, но ещё не совсем забытого.
- Скажите, где я нахожусь? - сразу же спросил Иван.
- В городе. Здесь живут люди и даже есть постели, где они спят, - не глядя на него, ответил человек.
- А не знаете ли вы доктора, консультанта?
- Знаю. Вчера его видели на бегах, он опять выиграл большие деньги и теперь, наверное, кутит по кабакам.
- Мне бы хотелось его увидеть.
- Все хотят встречи с ним, и даже очень, но он всегда занят и принимает только по пятницам.
- А сегодня какой день?
- Не знаю, может быть, понедельник, а может, и пятница. Если вы пришли сегодня, значит, вторник. Сюда приходят по вторникам, но случается это очень редко, долгое время казалось, что уже все пришли, кому было надобно, но вот я вижу вас и даже немного рад этому, но не за вас, потому что до пятницы очень много времени, оно может двигаться - и тогда будет пятница, а может стоять - и тогда не наступит даже четверг. Впрочем, всё это неважно. В любом случае место, где принимает консультант, неизвестно. По телевизору и в газетах объявляют, что каждую пятницу бывает прием граждан, но адреса не пишут.
- Но вы сами-то его видите?
- Каждый день он читает с экрана телевизора лекции о строении коры головного мозга, но принимает только в пятницу.
- Подскажите лучше, где можно снять комнату, чтобы дождаться пятницы, а там я сам разберусь, как его разыскать.
- Можно и комнату, но там уже живёт человек, и у него нет зубов и он очень этим недоволен. Ему нужно пережёвывать пищу, а питается он четыре раза в день, ест дерьмо, соблюдая необычную диету. Иногда он делается злым и может убить и уже убил двух человек.
- Почему его не посадят в тюрьму? Убивать людей - это же преступление, - обвинил власти города Иван.
- У нас нет тюрьмы и нет суда, есть только Консультант, и он принимает по пятницам.
- Но кто же мешает тому злодею жевать своё дерьмо, не убивая при этом людей?
- У него нет зубов и жевать должны за него другие.
- Но почему он только дерьмо ест, что, больше здесь ничего съестного нет?
- Заявку подал на изобретение вечного двигателя. Так вот этим "перпетуум-мобиле" должен стать он сам. Но неувязка вышла в расчётах: если он использует свои испражнения - без сомнения, налицо вечный двигатель, а если пытается разнообразить своё меню чужим, пусть даже отработанным сырьём, тогда считается ли это самодостаточным изобретением? Пока идут дискуссии на эту тему, он пытается научно доказать, что отработанное сырьё не является топливной базой, а лишь отходами её и не может считаться новой жизненной энергией, получаемой вечным двигателем. Попросту, не хватает ему своего дерьма и он пытается привлечь постороннюю дешёвую энергию, обосновать её незначимость в мировом масштабе запасов сырья, чтобы получить патент на своё изобретение. Конечно, сама перспектива этого проекта сомнительна, но если найдутся последователи превращения самих себя в вечный двигатель, может произойти, буквально, смещение центров самих непреходящих человеческих ценностей. Немного, согласитесь, непривычно будет видеть, что мелкие человеческие распри, глобальные войны и даже спекуляции валютными ценностями будут иметь цель отхватить себе львиную долю этого самого дерьма. И, поверьте мне, вскоре найдутся его разновидности - дешёвое, дорогое и деликатесные формы этих образований украсят столы новоявленных гурманов. А гурманы найдутся, как находятся везде - в еде, политике, искусстве - и любование этими их изысками есть не что иное, как поедание дерьма. Пока мы делаем то, что нам не нравится, следуя лжепророкам, всегда найдется кому подать к нашему столу дерьмо, приправить, похвалить и превратить мерзкое угощение в хлеб насущный. Опасно не само изобретение, а его использование людьми, убеждёнными в полезности такого "перпетуум-мобиле" для всех жителей планеты.
Но ещё один факт может повредить проекту. Он использует наёмный труд, улучшая качество потребляемого топлива, за счёт пережёвывания дерьма чужими зубами (за неимением своих) и предоставляет в пользование желающих делать эту работу - квартиру, в счёт оплаты за нелёгкую и непривычную подёнщину. Он требует молчаливого согласия на предложенное участие в своём необычном проекте. Никто не должен прознать процесс, предваряющий получение энергии. Потому он убивает несогласных и могущих рассказать о своём рабстве, в угоду его амбициям. Всё в этой жизни, по его замыслу, должно быть подчинено одному закону: дерьмо - потребитель - дерьмо, и никаких отклонений.
- Тут я ему не помощник, - отверг Иван перспективу превращения в машину по обогащению топлива для подпитки вечного двигателя. - Больше никто, кроме этого изобретателя, не сдаёт комнаты?
- Можно остановиться у меня, но в комнате всего одна кровать. Есть, правда, диван, но без ножек, очень низко спать и слышно от пола, как на первом этаже плачет старушка.
- Пусть себе плачет, я остановлюсь у вас, - сразу же согласился Иван.
- Тогда пойдёмте, это недалеко, - человек повернулся и пошёл между однообразными, в сумерках, двухэтажными домами.
У одного из таких домов вожатый остановился и, пошарив в кармане, отворил ключом парадную дверь и они оказались в хорошо освещённом, на удивление, подъезде. Поднялись на этаж и вошли в незапертую дверь комнаты, широкой и очень светлой, хотя никаких приборов, освещающих жилище, видно не было. Здесь находилась кровать, без одеял и подушек, и только полосатый матрац покрывал собой лежбище здешнего жильца. В центре помещения стоял стол с кипой писчей бумаги на нём и два стула, массивных и, видимо, очень тяжелых, а у окна, повернутый на бок, стоял, прислонённый к стене, тот самый диван, без ножек. На окне, забранном толстыми прутьями решётки, прямо из подоконника рос цветок белой хризантемы. Больше в комнате ничего не бросалось в глаза, и только потолок держал под собой несуразно громадную люстру без лампочек.
- Для чего такие массивные решётки? От воров? - поинтересовался Иван.
- Нет. От сумрака, чтобы он не проник в дом, а воров у нас нет - красть нечего. Есть, конечно, богатые люди, у них много комнат, но кровать у всех только одна и много сундуков с золотом, но они очень тяжелые и стащить их никому не под силу. Вы располагайтесь, поверните диван, ложитесь, можете взять мой матрац, всё равно я никогда не сплю.
- Чем же вы занимаетесь по ночам, - рассеянно спросил гость.
- Пишу, - хозяин указал на кипу бумаги.
- А можно будет что-нибудь прочесть?
- Читайте. Только не надо рецензий. Обсуждают плохие книги, хорошие просто читают, - присел у стола хозяин и подвинул бумаги в сторону гостя.
Иван взял первый лист, тот был абсолютно чист, второй - тоже, и третий, и ещё...
- А где же написанное вами? - не понял он.
- Там, - указал на листы хозяин. - Ночью я пишу, а утром всё написанное исчезает, но я продолжаю работать, и каждую ночь вся бумага покрывается моими записями, и когда произойдёт моя встреча с Консультантом, думаю, будет закончена основная часть моей книги.
- О чём же ваше будущее произведение? - задал всегдашний вопрос Иван.
- Оно о том, чего здесь не хватает, о диванных ножках, например. Вы слышали что-нибудь про диваны, у которых есть ножки. Они, наверное, очень красивы. Я хочу описать их поразительную красоту. Может быть, мне это плохо удаётся, и потому листы бумаги чисты. Ведь я никогда не видел диванов на ножках, - огорчённый этим писатель уже присел к столу.
- А где живёт старуха, что плачет по ночам? - не слыша посторонних звуков, спросил Иван.
- Она начнёт плакать, когда вы уляжетесь, а живёт старая карга этажом ниже, но я её никогда не видел.
- Почём же вы знаете, что это старуха?
- Потому, как больше некому, - уверенно ответил хозяин. - Укладывайтесь, после трудного дня нужно отдохнуть, а я начну работать.
Иван развернул диван и присел с краю. Он очень устал, но, кроме усталости в нём появилось раздражение, непокой мыслей от перехода из сумрака дороги, города в свет комнаты. От неправильного освещения улиц и домов возникло боязливое чувство недопонимания чего-то, и другим мыслям было неоткуда взяться - воспоминания исчезли, а новые впечатления первых встреч напрочь испорчены ярким светом, без всяких его источников. Громадина люстры, совершенно бестолково висящая под потолком, без ламп и свечей, не давала ему возможности успокоиться, он видел в ней, в её безобразности, насмешку над его верой, что свет должен иметь светило, но люстра странным образом становилась похожей, в его глазах, на виселицу, на которую был повешен свет комнаты, едва достигавший дивана. Но уже под диваном было темно, он заметил это, когда перевёртывал свою будущую постель. Перевернутым диваном накрыло тьму и, наверное, там жила плачущая старуха, а не этажом ниже, как объяснял писатель. Под диваном скрывалось многое, на улице жил сумрак, в доме - свет, и только под диваном находилась тьма, и там, должно быть, скрывалась не только старуха, но и ещё много интересного, о чём не хочет рассказать писатель. И консультант тоже прячется там, и пятница - день его приёма - сразу после четверга сбежит туда же, чтобы никто не мог встретиться с боссом, потому что сразу наступит суббота, а это выходной день, и никто работать не будет. Надо дождаться утра и подсмотреть останется тьма на месте или исчезнет вместе с пятницей и Консультантом и разузнать, почему люстра держит на себе свет и не падает от его тяжести.
Он прилёг на диван без ножек, без матраца, сказалась детская боязнь всего сине-полосатого, напоминающее море, где он однажды едва не утонул. Только начал дремать, как послышался плач старухи (писатель оказался прав), рыдания тянулись из-под дивана, звук их, скрипучий и застаревший, не оставлял сомнений в древности источника происхождения. Будто крутилась старая грампластинка, с записанными на неё стенаниями женщины, никогда не видевшей радости. Под этот монотонный всхлип Иван заснул.
Когда он проснулся, в комнате по-прежнему стоял белый свет - решётки на окнах надёжно задерживали сумрак, писатель шибко водил скрипящим пером по бумаге и, исписав, складывал листы по правую руку, внизу всё так же плакала старуха, и никак нельзя было определить, какое время суток было за окном. Иван пошевелился и писатель проговорил:
- Спите ещё, когда наступит утро, мы отправимся на поиски синего цвета, если посчастливится, найдём кусочек синего стекла, только в таком свете проявляется Консультант, а потом посетим конские бега, где в том же синем цвете и станем наблюдать нужный нам объект. Только бы он не поменял свою наружность. Вы помните его внешний вид?
- Да. На Гоголя похож, если профилем брать.
- Он Гоголь и есть - хоть профилем, хоть фасом бери. Чичиков у него распорядителем на бегах служит, дурят они всю публику, ревизоры у них свои, кормятся от них, да вы про то, поди, лучше моего ведаете. Ладно, спите, утро ещё не скоро будет.
- А когда утро наступает?
- Как старуха перестанет хныкать, так и утро будет, а следом день. Спите, у меня замысел может растеряться от пустячного разговора, а этого нельзя допустить.
Под заунывные старушечьи причитания Иван стал вспоминать личину Консультанта и удивился тому, что сам не сумел угадать в нём, при первом же разговоре с ним, Гоголя - нос крючком, тихопомешанный взгляд, стрижка горшком. Но плешь отчего? Постарел, наверное, времени уже много минуло. От него, от этого его носа, вся чертовщина по стране завелась, забегала, задрыгалась, захохотала. Чичиковых выпустил по свету бродить, шарлатанов разных мастей, нагнал в мозги туману. Большевики его мысли подхватили и в пророки своего дьявольски красивого и чертовски светлого будущего произвели. По нутру он им пришёлся, они с его бесами кровная родня. Не вспомнил сразу, как мог такое забыть, что как-то давно встречал в Крыму одного татарина, и тот сказывал ему, будто видел на полуострове самого Гоголя со свитой бесенят, жуть тогда того басурманина одолела и он больше в Крым ни ногой, хоть и родная ему земля там. Но как же он в Консультанты просочился из Крыма-то? Крым, Рим, Консультант - разберись теперь - писатель пишет, старуха плачет, люстра не горит, и Гоголь по пятницам принимает. Надо бы всё записать по порядку, про татарина в Крыму не забыть, старуху в граммофоне, а люстру в починку сдать. Люстру починят, и в Крыму светло станет, тогда и татарин сможет домой к себе ехать. Но сперва надо татарина найти и про люстру подсказать.
Когда они утром с писателем выходили из подъезда, вперед прошмыгнул некто и сразу растворился в сумраке. Тело Ивана заныло от потери чего-то бывшего в нём.
- Ваш Карлович сбежал, - прокомментировал событие писатель. - К Консультанту ушёл, они, видимо с ним давние знакомцы. Как же вы так его просмотрели, теперь упрячется по углам, на чердак куда-нибудь заберётся, а ночью сговорится с кем-нибудь, его и проводят к начальству. Он про вас и доложит, что было и нет. С Карловичами осторожней быть надо. Они везде норовят либо от вас избавиться, или себя от всего на свете избавить. Как это вас угораздило с ним сжиться? Петровичей не хватило, что ли? Разнообразия захотелось, теперь помучаетесь с этими выдумками, пока изловите его да водворите восвояси, может, и пятница к тому времени взойдёт, вместе на приём и пожалуете, хотя Карлович к тому времени такое про вас наговорит, что вас уже никто и слушать не пожелает. Зря вы его упустили. Я его в прошлом знавал, ох, и зловредный тип - проныра, бестия прямо, в газетёнке работал и про всех всё знал.
- А как же мне было удержать его при себе? Тут и способа никакого не вижу.
- Никакого средства и нет, одно только вместе с ним стать, куда он, туда и ты, а самовольно ни шагу. Вот у меня Листратыч жил, тот без меня никуда, я, себе знай, пишу, большую тогда книгу написал, про то, что жениться мужикам не надобно, от баб, дескать, один только вред людям, и подписался Листратычем. Его и замели, под микитки - и в тундру отправили, а он оттуда в Америку перебрался, громадные деньжищи за ту книгу получил, что я написал. Письмо присылал, звал меня к себе, скучаю, писал. Я, было, собрался, но туман стоял, погода нелётная до этой самой Америки. Прожил я в том тумане год или два и остался один насовсем. Он потом внове писал, но я молчок, думаю, соберусь, опять туман падёт, а это страх как не нравится. Сыро, мокро и тоска.
- А как мне теперь Карловича сыскать, прежде чем он успеет набедокурить?
- Сейчас, зайдём в ресторанчик, перекусим и поспрошаем, не видали его здесь.
Они зашли в отворившиеся перед ними массивные двери и сразу же очутились в очень светлом помещении, где играла музыка, бродили и сидели за столами люди, а за стойкой бара стоял старый-престарый дед, покрытый зелёным мхом и чёрными прошлогодними листьями, в белой пробковой шляпе, наподобие гриба, с хохлацкими усами, но без бороды. В чёрных, от старости, руках он держал свежайшее полотенце и обтирал им зелёное стекло бокала. На окнах висели толстенные решётки от сумрака, на потолке - люстры без лампочек. Множество бутылок, на этикетках которых был изображён Гоголь-Консультант, заполняло полки бара.
- Чего бармен такой старый, молодых нет, что ли? - спросил Иван, глядя на старичка.
- Всякие есть. Этот тоже молодой был, состарился на этой работе, дело знает, как никто другой, привыкли к нему. Молодые они, конечно, шустрей будут, но и не доливают поболе.
- Не помрёт почему? - продолжил вопрос Иван.
- Здесь никто не помирает самостоятельно. Исчезают - бывает такое, а помирать нет, дело неслыханное, - кивнул бармену писатель. Тот покрутил в руке бутылку с косящимся с этикетки на Ивана Гоголем и булькнул всё её содержимое в два бокала. Иван потянул носом и спросил:
- Что это за пойло?
- Текила.
- Откуда здесь текила?
- Везде текила - из кактуса и здесь тоже, - спокойно отвечал писатель.
- Какие же тут кактусы? Оранжерея есть или как?
- Из Мексики. Тамошние мачо такой самогон выдумали и пьют, а нам название понравилось, компоненты те же - буряк и всё остальное, что скисло и забродило в нашем отечестве.
- Водки нет, что ли?
- Есть, но по распоряжению Консультанта.
- А эти, откуда берут напитки? - Иван указал на группу молодых людей, которые, как ему показалось, пили именно водку.
- Эти, - взглянул в указанном направлении писатель. - Это соглядатаи, они без спроса, что хотят, то и пьют. Не дашь им водки, они на тебя заявление напишут и тогда никому не поздоровится и текилу запретят пить. А разрешение по пятницам выдают.
- Когда же она бывает, эта чёртова пятница? - в сердцах вскричал Иван.
- А здесь не только пятницы, но и среды не бывает. Дни постные, разгуляться чертяке нечем и потому, как вы только сейчас заметили, чёртовых пятниц не бывает. Будет сплошная неделя, тогда и пятница появится.
- И когда же она, та неделя с пятницей и чертями придёт?
- Не знаю, поди, объявят, когда приём будет, а может, нет - их власть.
- О, Господи, что же это творится! - выдохнул Иван, приготовляясь выпить. Но от этих его последних слов задрожали на полках бара бутылки, из бокала повалил пар, и зелье испарилось прямо из-под его носа.
- Не поминай имя Господа всуе, - последовал совет писателя. Старик-моховик тут же набухал новую порцию текилы. Иван выпил, огонь прокатился в желудок и стал там, распаляя новое желание выпить.
- Ещё налейте, - сразу же попросил он.
- А платить как будете? Или в залог чего-нибудь оставите? - прошамкал свои первые слова бармен.
- Вот есть какие-то, а у вас, что здесь в ходу? - нашарил в своих карманах деньги Иван.
- Какие дают, те и берём, но больше зелёные, их сподручнее в бутылке прятать, не видать через стекло, чего там есть. Вы пейте, не то остынет, и жажды никакой не повторится. Мы жажду горчицей поддерживаем. Сыплем, не жалеем. Но никому этот секрет не рассказываем. Не любят они горчицу, а без неё пить не желают. А мы её, голубушку, горячую подаём, чтобы по вкусу не распознали. Текилой назвали, чтобы тайну сохранить. А попросту - горчица варёная.
От второго бокала у Ивана зажгло в пятках и захотелось бежать, и он спросил икающего жаром писателя:
- Куда дальше-то пойдём?
- На бега, куда же ещё. Играть будем, сегодня, должно быть, повезёт. Видите, Гоголь на бутылке, во втором ряду, правее шляпы бармена, правым глазом подмигивает - быть фарту.
- Может, это он другим знак подаёт? - спросил на всякий случай Иван, вглядевшись в витрину, но ничего указанного ни в одном ряду не обнаружил. Все Гоголи на этикетках были задумчивы, но моргать не спешили.
- Нет, нам, - уверенно возразил писатель. - Больше в зале игроков нет, так пьянь одна.
- Музыка чья звучит? - отвлекся на раздирающие сердце скрипичные аккорды Иван.
- Паганини, другой не бывает. Иногда Мусоргского включают, Шопена к закрытию кабака дают, но чаще - Николашу. Говорят они с Гоголем родственники, образом схожи - носы крючком и в глазах жуть.
- Современное почему не крутят? Много хорошей музыки сейчас есть.
- Временного ничего нет, только вечное. Люди в этом городе подолгу живут - столетиями, к каждому не приспособишься, вот и играют Паганини, его мелодии больше всего к сумраку подходят. Слушайте, что есть, не то в подвал закроют и пилу заставят жужжать день и ночь, гиеной завоешь, стук барабана "Лунной сонатой" покажется.
- В какой ещё подвал, что ещё может быть хуже, - повёл кругом взглядом Иван.
- В тёмный, сырой, мышами пахнет и кругом пилы разные - ручные, бензиновые, электрические, выбирай музыку на вкус и надолго. Не выберешь сам, подберут другие, здесь композиторов много, такие ноты на пилах забирают, душу леденит. Музыку любите? - участливо спросил писатель.
- Не помню, - честно признался Иван. - Читать желание есть.
- Читать можно в библиотеке, там Гоголями все полки забиты, все, о чём писал и что только задумал - собрано. Кафку можно спросить, но редко позволяют брать, потом читатели его несуразно действиям говорить начинают, а то и вовсе молчат или плачут, человека-паука жалко, а сами хуже тараканов живут. Ежели поэтами интересуетесь, выбор большой - Данте, Петрарка, Хлебников. Последнего видели здесь, говорят, в город вошёл, но растворился в сумраке, заплутал. Сюда многие приходили, но не все проявляются, мешаются с тьмою до своего времени, понятны станут, - так и объявятся. Критики наперебой нудят, всё им понятно, про что писано и даже не виданное ещё знают, а спросить бы тех, кто сам рассказывал. Но тут загвоздка: пока живёт, не дают высказаться, недозрел ещё, а когда простится с нами, не спросишь, потом всё догадки декадентские строим, тем и живём, тому и рады. Пошли быстрее, скоро представление на бегах начнётся, не опоздать бы. Билеты ещё взять надо. Игроков мало, но билетов всегда не хватает, шулера раскупают.
Опять, всё по тому же нескончаемому сумраку, Иван шёл за своим проводником и никак не мог определить направлений, каких-нибудь значимых ориентиров, но вот показались развалины строений, где у оставшихся целыми частей стен, на ровных, мощенных камнем, площадках толпился народ.
- Театр. Нерона ждут. Петь будет. Может, ещё кого занесёт. Чаплин бывал, но ненадолго, а Неронов много, и все поют, сволочи, - пояснил присутствие людей писатель.
- Других надо приглашать, - внёс предложение попутчик.
- Никого сюда не приглашают, сами идут, но сейчас настоящих артистов мало, все больше наследственная посредственность на подмостки взошла, а чтобы до самозабвения, такие нынче редки, потому сюда не доходят. Раньше яркие личности заглядывали, того же Высоцкого возьми, иногда подолгу гостил, Тарковский здесь пару своих фильмов снимал, Миронов на этой площади выплясывал. Михаил Афанасьевич захаживал, но только с Гоголем общался, под ручку с ним хаживали, видно, сюжеты бесовские обсуждали, для своих романов. Кто в боге себя ищет, кто в дьяволе, а где найдёшься - там и жить. Сейчас не тот народ пошёл, с именем в ладу и у него же в поводу, с ремеслом справляется, а вот талант не наследовал. Помню, на этих развалинах яблоку упасть негде было, Мопассан появлялся, такое рассказывал, рты забывали закрывать, но отлучался часто, одна радость - гостил нередко. А так больше тёмные личности бывают, нашумят, набаламутят, но зримо-удивительного ничего не показывают. Талант, как и всё настоящее, в глубине таится, невидимо, незримо до поры, а если обнаружат до случая, до зрелости его - засмеют, в костюмы шутовские нарядят, денег дадут - гуляй, мол, чего взаперти сидеть, думы ясные не надо лелеять, трать, не жалей. Вон нас сколько на сценах ручками, ножками подёргивают, гримасничают да хохочут, весь срам наружу, а лучше нас нету - соединяйся, говнецом попахиваем малость, ну дак это такие мы есть - духовицкие.
- А Нерон откуда здесь взялся? - задал свой вопрос Иван.
- Какой Нерон, самозванец, их тут, как собак нерезаных, слушают их, больше некого, - походя, отвечал писатель, но тут из-за колонны выдвинулась фигура человека, в макинтоше и взлохмаченной кудрями головой.
- Давно тебя поджидаю, - сказал он, обращаясь к писателю. - Не видать что-то стало. Я и сам редко где бываю. От скуки только и выхожу погулять, гляжу, ты идёшь.
- Ты будто маленький ребёнок, зашёл бы ко мне, чего под колонной стоять, у меня, небось, дел по самое горло, книгу закончить желаю и потому времени в обрез, - как старому знакомому отвечал писатель.
- Мне времени не занимать, - начал противоречить первым своим словам вышедший навстречу. - Болтаюсь по театрам, поэму новую начал писать. "Бычок полуторагодовалый" называться будет, про трёхлеток многие пели, а подростков обидели вниманием литераторы. Теперь хожу кругом, слова нужные подыскиваю, хотя главное сделано, название произведению дано. Оно в веках живёт. Возьми, "Евгений Онегин" - название весь мир помнит, содержание - никто, так, бубнят что-то под нос себе и то хорошо, а назвал бы "Лето в деревне", так только бы на природе про Пушкина и вспоминали бы. Во-первых, деревня далеко и лето не всегда бывает, а тут все рядом - и Онегин, и Евгений, у нас в городе человек пять такие имена носят. Заголовок - дело важное, придумать нужно, остальное чепуха, можно и не писать. У меня одних заглавий на 338 книг готово. Всякие замыслы в голове бродят, но жду, настоятся, тогда и засяду за стол, главное всё уже названо, а написать - с моим талантом и именем - плёвое дело, можно просто автограф поставить, и так все поймут. Меня с полуслова понимают, графоманы пускай слова зря тратят, а мне недосуг славословить. Заглавие книге изобрести, обложку преотличную вылепить (она завсегда в первую очередь смотрится) и подпись позаковыристей с виньеткой да крючками, непросто чтобы - и успех в кармане. Ладно, пойду, скоро Нерон явится, песни горланить начнёт, и сразу у меня голова заболит. Прощайте.
- Кто это? - пожелал узнать Иван.
- Поэт известный. Запамятовал, как его величают. Пойдём отсюда, орать сейчас начнут, Нерона славить, могут и нас привлечь.
- А если мы не хотим. Демократия же?
- Какая может быть демократия у Нерона, хотя у остальных ещё хуже. Сами смотрите, их тут всяких управителей видимо-невидимо, от Цезаря и до лже-апостолов, и у каждого своя правда. Демократия - сука паршивая, стелется под каждого, особо, кто сильнее. Только отвечать за её детей никто не желает. Сами родились, сами живите, не хотите - умирайте. Тут она и вся кратия демоса.
Через пролом в стене амфитеатра они вышли на улицу, ведущую к зареву огней на краю города.
- Костры жгут, чтобы коням скакать легче было и зрителям виднее наблюдение вести, - пояснил происхождение пожара писатель. - Смотрите, когда придём на место и билеты возьмём, никому номера их не говорите, соглядатаи узнают, и сразу все цифры переменят, а лучше все числа с бумаги языком слизните и пусть талоны чистые станут, а когда победителя объявят, назад номер ставьте и в кассу бегите, деньги получать. И рот не разевайте, покуда кони не пробегут. А то ваш Карлович подскочит и закричит приветом к вам, вы ему всё и доложите, а он уже наверняка у Гоголя служит. Ох, боюсь, вляпаемся мы с ним в историю. Пуще всего надо Карловича теперь опасаться, он и ушёл потому, чтобы досаду нам чинить. Лучше бы нам было его изловить и запереть в комнате. Проморгали вы его.
Они приблизились к пространству, похожему на перепаханное поле, по которому вразнобой горели костры и возле них кругом стояли фигурки людей.
- Думают у тепла, на кого ставить будут. Но там, в огне, всякое мерещится, лучше не смотреть и к ним не подходить, собьют с толку. Пойдём сразу в кассу, я знаю, куда ставить.
Касс, как оказалось, было множество, размещались они по обочине поля в маленьких будочках, на крыше каждой из которых, отсветом от пламени костров, горело изображение коня, с номером на спине.
- Вот этот сегодня будет наш, - указал на коня под ?3 писатель. Хотя Иван не видел разницы в этих магических фигурах лошадей, но его внимание привлёк жеребец под ?5. Он повернул голову в сторону Ивана и заржал, приветливо обнажив крупные жёлтые зубы. Иван ответил вниманием на это приветствие и направился к окошку этой кассы, несмотря на протесты писателя, тащившего его к своему коню. Но Иван заупрямился и купил билеты в понравившейся ему будке. Писатель был очень недоволен его самоуправством, но, купив билеты себе, успокоился, и они отправились на трибуны, которые оказались земляным валом, с выбитыми в нём ступенями для сидения. Беговые дорожки начинались прямо от будок-касс с пронумерованными конями и заканчивались у трибун.
- Эти самые кони и побегут, - мелькнула догадка. - Это и значит - конь-огонь, - подумал о горящих на будках лошадях Иван. На трибунах, в то же время, стояла удивительная тишина, народ уже уселся на земляные скамьи и затаился в ожидании начала представления.
- Так не бывает, - почему-то подумал Иван, хотя никогда в прежней жизни не бывал на скачках. Он огляделся вокруг и только сейчас заметил, что до сих пор нигде не встретил ни одной женщины, не считая плачущей старухи, которой он тоже не видел, и спросил писателя:
- Женщины в вашем городе посещают конские бега?
- Нет, не присутствуют ни здесь и нигде, их просто нет.
- Почему? От них бывает много пользы, - высказал сомнение Иван.
- Может и бывает, но только я этой благодати от них не видал, а если бы узнал в них свою надобность, сразу бы бросил писать. Бабы все толстые и потеют шибко, а потом этот свой дух дорогими ароматами замазывают, и такая вонь получается, что бегом от них бежишь, и даже лошади их шарахаются. Нет никакого резону их сюда впускать.
- Вам просто не встретилась хорошая, добрая женщина.
- Не встретилась и не встретится никогда. Потому что женщин здесь нет. Не приходят они сюда, солнце здесь не греет, а им надо догола раздеться и загорать. Они теперь на юге живут. А женщина у меня жила, красивая и молодая и не пахла потом, она была моей музой, но состарилась, и я её выгнал. Теперь она рыдает по ночам и не даёт мне сна и покоя. Но когда я закончу свою книгу, она снова помолодеет и вернётся ко мне. Но это произойдёт только после приёма у Консультанта в пятницу, на сплошной неделе.
- Вы же говорите, что он всегда участвует в играх на скачках. Нельзя ли к нему подойти прямо здесь, незаметно от других просителей?
- Соглядатаи не пустят. Все рёбра изомнут, волосы обреют, после никуда незамеченным не пройдёшь.
- Может льготы какие-то есть? Ветеранам труда, например, почётным гражданам. Вы же очень давно в городе проживаете, писатель известный - должны послабление получать в очередях.
- Есть льготы, но только братьям Эдгара По, потомкам Макиавелли и родственникам Кассандры и более никому.
- Так, может, с ними сговориться, своим признают и на приём попадём?
- Попадёшь, как же. Соглядатаи всех льготников годами проверяют, простые очередники вперёд их проходят, пока тех на правду принадлежности к названным личностям определяют.
- А что, и родичи указанных списком лиц, находятся?
- Как же не быть. Два брата у Эдика, двенадцать потомков жуткомудрого итальянца и целый табун племянников троянской царевны, но до сих пор ни одного подлинного - самозванцы все, их на генном уровне сравнивают с эталоном, не сходится. Тогда их в кислоте растворяют и в музее выставляют в бутылках, с этикетками и званиями - кто кем был и за кого себя выдавал, чтобы другим неповадно, но другие лезут, и спасу от них никакого нет, и кислота им, как елей, причастие к великому лику. В музей можно сходить, там этих бутылок, с растворёнными братьями и племянниками, до потолка наставлено, по этикетке можно каждого найти, а зачем искать, не нужно никому, но учёт должен быть соблюдён. Поговаривают, скоро новую льготу введут для потомков коня Александра Македонского - Буцефала, тут можно попробовать, поле большое - вся ахалтекинская порода, и тесты, для пробы с эталона, ещё не готовы, можно будет проскочить спервоначалу, а потом, когда очухаются, далеко будем. Но, впрочем, последнее слово за Гоголем. Вызовут на приём, в пятницу, могут признать братом Эдгару, Буцефалу, и чёрту тоже, коли под ласковую руку попадёшь. Можно и к самому Гоголю родным братом стать, но только в пятницу, когда она придёт, и на бегах удача боссу улыбнётся.
Народ на трибунах начинал волноваться. По мановению чьего-то ока или руки, огненные кони сошли с верхов будочных касс и встали у линии старта, нервно переступая ногами, играя холкой и поводя кругом безумными, горящими глазами. Вот уже на них вскочили бравые жокеи, в ярко-оранжевых куртках, с хлыстами в руках и шпорами на сапогах, на шапке у каждого из них красовался номер, соответствующий гарцующим под ними лошадям. Началось объявление забегов, кто-то хлёстко выговаривал через рупор имена жокеев и клички скакунов, часто очень похожие в своих названиях, но Иван мало слушал, а всматривался в суету у линии старта, выискивая взглядом Консультанта, и тут же вспомнил, что они забыли взять в кафе синий цвет, за которым туда специально заходили. Жар местной текилы отшиб их мысли от нужного дела. Он склонился к замершему от волнения, вросшему в землю трибуны писателю:
- Мы с вами забыли синий цвет и не сможем увидеть Консультанта.
- Возьмите это. У меня осталось с прошлого раза. Были целые, но их поломали в давке на выходе с ипподрома. На один глаз хватит и вам, и мне. Одним глазом смотрите скачки, а другим, вооружённым, ищите наш объект, - и он подал Ивану ровно половину очков, со стеклом иссиня-черного цвета, и сам приладил себе на лицо другую. Иван зацепил за ухо свой обломок очков, наладил стекло к одному глазу и сразу в этом, чудовищно-синем объективе света, слева от старта, появились люди - небольшая группа в шляпах, лиловых пиджаках, красных трусах с тростями в руках.
- Это его люди, сам только к окончанию забега появится. Ждите, - предупредил писатель. И тут ударил гонг, кони резво начали бег, перешли в галоп и понеслись прямо на трибуны. Иван заволновался: расстояние небольшое, а кони неслись очень уж прытко.
- Не бойтесь, перед самой трибуной вскопытят землю, обсыпят всех мелкой пылью и встанут. Так всегда, напугают, а страшного ничего не случится, - успокоил писатель. Кони, меж тем, неслись на трибуны, пылая огненными гривами, и наперёд всех мчался, выбранный Иваном, пятый номер. Ближе и ближе безумные морды коней, и Иваново сердце радостно забилось в ожидании победы. Со стороны сидевшего рядом писателя раздались проклятия в адрес коней, Ивана и Консультанта:
- Опять коней подменили, билеты перепутали на тотализаторе. Консультант всех обманул и снова выиграет, я видел, как его люди ставили на "пятёрку". Вы, наверное, тоже из его банды, как я сразу не понял этого, в дом пустил, диван отдал, а вы сманили меня взять билеты на "тройку", она как раз-то в хвосте и плетётся. Мне нужно выиграть деньги, чтобы издать свою книгу, а мне голову дурят обманом, и вы с ними в один ряд стали. Ваш-то конь, небось, на выигрыш скачет.
Радость Ивана сразу померкла от этих слов писателя, душою овладела жалость, и он отдал ему все свои "пятёрочные" билеты, забрал, ненужные себе, на "тройку", и проговорил, желая понравиться:
- Возьмите мои, выигрывайте на здоровье, не хочу жуликом прослыть у вас.
Писатель схватил подаренные билеты и замер, без слов благодарности, в предвкушении будущего счастья. Номер пятый, между тем, разметав пену по удилам, неудержимо мчался к финишу, но когда оставалось не более двух корпусов до заветной линии, вперёд, каким-то невероятным прыжком, похожим на выстрел, вылетел третий номер и, вздыбив тьму пыли, стал победителем. Писатель зарыдал, размазывая руками осевшую на лицо пыль, ставшую от обильных слёз грязью, выговаривая с горькой злостью сразу всем:
- Опять обманули. Всегда так. Никому веры нет. Держал я выигрыш в своём кармане, так нет, вы сподличали, украли мои билеты, - и он запричитал ещё горше.
Острая тоска прошибла грудь Ивана от созерцания чужого несчастья и, надеясь скорее унять эти, бередящие сердце, слёзы, он протянул охапку выигравших билетов, искренне оправдываясь:
- Берите, мне чужого не надо. И мои не нужно возвращать, я так просто, из-за вас, сюда пришёл, мне Консультанта увидеть надобно, а кони, дьявол с ними, пусть скачут, как хотят. Покажите мне, где Гоголя увидеть, а сами идите деньги получать.
Последние слова прозвучали уже вдогонку, писатель мчался, не разбирая дороги, к кассам, на которые взлетели красные кони и замерли там, угасая без надобности. Иван так и эдак вертел перед глазами свою половину очков, но нигде не находил ничего нового, кроме тех же людей, в трусах и шляпах, которые теперь сошлись в круг и оживленно беседовали между собой. Поняв, что самому в этих делах не разобраться, он бросился догонять писателя и нашёл его у кассы, ревущего так, что на него было страшно смотреть, он крыл весь этот сумеречный свет и находящихся в нём людей последними словами, многие из которых Иван слышал впервые:
- Чертополохи, скоты, фарисеи, ползучие твари, гондурасы, ишаки Нагорного Карабаха, санкюлоты, большевистская сволочь, убийцы, жулики, шакалы. Смотрите, что они сделали, - и он показал билеты, ставшие все, как один, пятым номером. Иван тоже, на минуту, обалдел от такого превращения, хотел заругаться, но потянул листки бумаги к себе и, взяв в свои руки, обнаружил, что часть из них проявила на себе чёткий третий номер.
- Успокойтесь, сейчас я получу выигрыш и отдам деньги вам, - старался этим замирить писателя с неблагополучной для него действительностью.
- Не нужны мне чужие деньги, - неожиданно отказался неудачник. - Я хочу сам выигрывать и получать, но тотализатор подменяет билеты и я никогда не могу получить приз. Мне нужно издать книгу, но я не имею возможности победить, и получить деньги. Враги мои боятся, что пропишу в своей книге все их козни, и тогда им придёт погибель, потому они подменяют мои билеты. И вы тоже один из них, прикидываетесь добреньким, а сами заграбастали весь выигрыш и теперь будете с деньгами, и пойдёте ко мне ночевать, и снова будете обманывать меня. Вас и подослали для этого, - и писатель ушёл в сторону, где толпились на выходе из ипподрома люди. В кассе без лишних слов отдали Ивану деньги, поздравили с выигрышем, скидав зелёные пачки в мешок, и он отправился на поиски своего друга, который уже потерялся в толпе, мог не найтись и тогда негде становилось жить. Публика покинула территорию игрового ристалища и теперь растекалась в разных направлениях, на путях к городу. К какому из движений нужно было бы примкнуть Ивану, он не знал, сюда его привёл писатель, и путь не запомнился, и его растерянность скоро превратилась в неподвижность, откуда он стал всматриваться в проходящих людей. И вот мелькнул похожий силуэт, он кинулся за ним, догнал и обернул к себе. На него смотрело озабоченное лицо человека, страдающего одышкой и едва передвигающего ноги, но, вдруг в глазах его зажегся интерес к неожиданной встрече.
- Вы не видели одного моего знакомого - писателя? - нашёлся с вопросом Иван.
- Какого писателя, его имя? У нас в городе множество сочинителей, но до странности мало имён, - ответил человек.
- Действительно, я не знаю имени, но он пишет книгу о диванных ножках и живёт в квартире, где очень светло и по ночам плачет старуха, - выложил Иван всю известную ему информацию.
- Старуху найти невозможно, а писатели есть, но для пользы нашего поиска хотя бы имя знать не помешало. И что же, батенька, даже не единой буковки его прозвища неизвестно? Инициалы, может быть? Значки такие загогулистые, по азбуке, помните? - давал направление поиску прохожий.
- Нет, не помню. Азбуку знаю, но применить эту науку не могу, за неизвестностью имени, - забрался в тупик Иван.
- Будем искать, букв чуть больше тридцати, по одной в день и до нужного названия доберёмся, у меня и справочник имеется, там все имена красиво расписаны - наши и заморские, разберёмся. Времени немало потребуется, но выход найдём, только бы книга на месте нашлась, а уж сосед мой знает, как по ней что-то нужное находить, его и расспросим, - обнадёжил собеседник.
- Мне жить негде, потому ждать некогда, - засомневался Иван.
- На это время можно у меня остановиться, правда, я очень высоко живу, но оттуда и видно лучше, может, и имя сверху скорее откроется. У меня и кровать двойная, сверху ляжешь - потолок у лица, можно рисовать на нём, и кисти есть, - предложил прохожий.
- Рисовать я не умею, а красить могу красным и зелёным, - согласился Иван.
- Красным - не надо. От этого цвета многие сюда пришли прятаться, а зелёным малюй. Писателя найдём, покажешь ему свои рисунки. Они, писаки, страсть как разные лужайки и рощи зелёные любят смотреть. Угодишь ему, он к тебе и отзовётся. Пошли, а то сосед куда-нибудь сбрындит, потом ищи его по закоулкам, они ему все знакомы, он в тех углах листовки раскладывает, прокламации, революцию хочет учинить, уличные сумерки поменять на тихий осенний свет. Того света в кладовых у Консультанта навалом лежит, народ поднять надобно, ключи отобрать от тех подвалов, и свет осенний на волю пустить. То-то благодать получится. Познакомишься с ним, он тебе свои бумаги покажет, может, и ты уразумеешь от него способы освещения города тихим осенним светом. Тот свет сосед хорошо запомнил и пришёл сюда, чтобы его освободить, - и они отправились на встречу с человеком, помнящим тихий осенний свет.
- Другого света нельзя в городе включить, осенний-то непостоянный? - предложил в дороге Иван.
- Пробовали, потустороннее освещение зажигали, но в нём дышать трудно, многие из-за этого ушли из города, я одышкой отделался, другие же вспухли от нехватки кислорода, и врачи виртуальный свет отключили, а нового пока не изобрели. Мой сосед - художник сказал, что когда произойдёт революция, он проведёт в новом парламенте закон об освещении города осенним светом - навечно. Будет закон, придёт постоянство. Сами-то кто будете, сельский труженик или творческого сословия? - подытожил разговор незнакомец.
- Не помню. Женщин красивых во сне видел, в садах райских. Там и жил, пока сюда не пришёл, - честно признался Иван.
- Женщины не любят, когда за ними подглядывают, только всегда желают этого, иначе зачем им снимать и надевать платья. Лучше бы им всю жизнь ходить голышом, они просто не успевают жить, часто переменяя платья, любят показаться раздетыми, но не находят для этого времени, мешает примерка одежды. Вы не спрашивали у них, почему женщины спят со своими мужьями только в пятницу? Чем они занимаются в остальные дни? - задал свой больной вопрос собеседник.
"Опять пятница, а как же приём у Консультанта, если надо будет лежать с женщиной?" - соображал Иван.
- Можно устроить приём раньше, но потребуются рекомендации 666 старожилов нашего города.
- И что, получается набрать такое количество голосов?
- Пока никому не удалось. Находят 665 или 667 подписей, а магическое число никак не образуется. Большим или меньшим списком секретари не принимают. Давайте-ка зайдём к одному моему знакомому, он собрал 665 отличных рекомендательных писем, и узнаем, может быть, среди них есть и письмо вашего писателя. Он, как вы говорите, тоже давно проживает в нашем городе. Вероятность находки не исключается, важно отыскать в написанном, между строк, конечно, некоторые упоминания проблемы диванных ножек и плачущей старухи. Если тема произведения избрана, эта мысль должна прослеживаться везде, в любом маломальском деле, проводимом в жизнь самим писателем. Давая рекомендацию, он не мог не упомянуть себя и свой род занятий. Нам в этот двор, - новый знакомый нырнул в едва видимую в сумерках дыру в заборе.
После недолгого плутания между зданиями, пристройками, будками и сумеречными входами в катакомбы они вошли в подобие жилища, чуть высунувшего свою крышу из-под земли. Под эту самую крышу они и вошли, будто провалились в преисподнюю, какое-то приспособление утащило их под землю, и они оказались в замечательной квартирке, отличной от обычного жилища тем, что в ней находился бассейн, в который поступала вода из подземного горячего источника, и кругом стоял густой пар, как в русской бане. В середине бассейна, на резиновом матраце лежал хозяин помещения и отбивал ладонями дробь на своём огромном животе, в котором булькала и переливалась жидкость.
- Это ещё что, - проговорил ведущий, заметив удивление Ивана увиденным, - вы посмотрите, как он плавает. Фламинго в лучах заката, с полотен ранних фламандцев. Только это зрелище можно сравнить с купанием Гуся в бассейне. Лучи заката мы создаём с помощью алых занавесей на стенах комнаты. Но самое невероятное - он умеет нырять вниз головой и долгое время над водою торчит только его несравненный зад. Так ему удалось собрать 665 рекомендаций, их написали люди, приходившие увидеть его невероятное умение плавать и нырять в лучах закатного солнца. Пройдём к нему.
- Но там вода, - воспротивился Иван.
- Иначе мы никогда не узнаем местонахождения вашего писателя, - и новый знакомый шагнул в воду бассейна, населённого Гусем.
Иван поспешил за ним, вода приятно согрела ноги, уже отвыкшие от тепла в прохладном сумраке города, и хорошо, что на нём оказались меховые ботинки, они набухли мокрым, обволакивающим ступни, жаром, и ему захотелось спать. Хозяин уступил ему свой матрац, и Иван заснул в середине бассейна, пара, города и Земли. Гусь и пришедший с Иваном человек заняли время сна усталого гостя неторопливой беседой, присев за плавающим резиновым столиком, прямо в воде бассейна. Эти условия нисколько не смущали двух собеседников, мило общающихся между собой, утопившись по самое горло в исходящей паром воде и, видимо, давно знакомых с темой, которая обсуждалась часто и уже приняла оттенки только им понятной дискуссии. Вместе с беспокойством в словах присутствовала бравада обречённости течения той жизни, которой была посвящена сама беседа. Сознательно выпячивались преимущества такой жизни, но говорилось об этом с бахвальством безнадёжности ожидания каких-либо перемен:
- Собрал рекомендации на приём? - спросил гость.
- Набрал, и более того. Но вот 666 никак не получается, дают сразу две или три бумаги, а нужна только одна, и не могу уговорить не писать лишние, грозятся аннулировать все прежние рекомендации, если не возьму избыточную писанину. Не находится ни одного одинокого старика, все живут по двое-трое в одной комнате, придёшь, попросишь об услуге, все, как один, садятся за стол и начинают писать и ничего с этим поделать невозможно. Мне, кажется, не совладать с их желанием помочь и придется остаться жить в этом городе, и я научился находить преимущества здешней жизни для себя. Много воды - горячей, тёплой, питание обеспечиваю себе сам, головастиков полон бассейн, нужно только вырыть пруд, где они будут подрастать и превращаться в маленьких, зелёных лягушек, миленьких и очень вкусных. Немного позже, если раздобуду деньжат, открою кулинарию, где буду производить мясо лягушек на продажу, водоплавающих в городе достаточно много, клиентура будет, пойдут деньги, ферму организую. Гусь я настоящий, не перелетный, буду жить здесь. К дьяволу все эти приёмы у Гоголя, главное в моей жизни - вода и лягушки, и ничто не может нарушить моё благополучие, его никак нельзя изменить - вода в мой бассейн поступает из земли и на самой суше я места не занимаю.
- Но ты столько времени - годы, - потратил на собирание бумаг для встречи с Консультантом и что, всё это зря?
- Нет, за это многолетие появился опыт жизни в данных условиях, теперь я убеждён, что это и есть естественная среда моего обитания. Раньше мне только хотелось так жить, как сейчас, а в данное время я уже живу, как думалось раньше. Зачем изменять мечте? Только вот не придумаю, куда девать такую кипу исписанной бумаги? Если бы можно взять и кому-то продать или поменять на лягушачью икру, - грустно пояснил свою нынешнюю цель Гусь.
- Сколько вы хотите за свои документы? - разбудился этими словами Иван.
- У вас есть деньги? - недоверчиво взглянул на него хозяин.
- Целый мешок, там, у дверей. Правда, нужно отдать их писателю, но, думаю, если поделить наличность пополам, хватит и на книгу, и на икру, - обдумывал сделку Иван.
- Лучше бы весь мешок, - вздохнул Гусь, - но и половины тоже хватит. Забирайте бумаги и давайте делить деньги.
- Тебе повезло, - сказал Ивану приведший его сюда, друг хозяина. - У тебя есть всего один знакомый писатель, он и напишет тебе 666-ю рекомендацию, и ты пойдёшь на приём.
С дележкой денег вышла небольшая заминка, одна пачка купюр никак не хотела делиться пополам, была лишней и её, по обоюдному согласию сторон, отдали другу хозяина. Поблагодарили его за смелое решение вопроса с лишней суммой денег, иначе такая нужная всем сделка могла бы совершенно расстроиться. Порядочность присутствующих стала порукой честному разделу денег между Гусём и ещё не найденным писателем.
- Писателя мы найдём, - успокоил Ивана друг водоплавающих. - Ему нужны деньги, и он не станет прятаться.
- Убедительно, - снова залёг на свой матрац Гусь. - Вы расскажите мне о нём, многие люди богемы приходят ко мне полюбоваться на краски заката и часто делятся своими творческими замыслами. Может, и ваш писатель побывал здесь и, что хуже для вас, уже написал своё представление на вышний суд.
Иван повторил историю своего знакомого и рассказал содержание его пока ещё не вышедшей книги.
- Очень интересно, такого сюжета мои головастики ещё не слыхали. Вам опять повезло, у меня не бывало такого писателя, этот модерновый сценарий романа обязательно бы запомнился. Шансы попасть на приём увеличились. Редкая удача в нашем городе сумеречного сознания. Желаю вам успеха в продолжении ваших замыслов. Приходите любоваться на закат солнца, - и Гусь бултыхнулся в пруд, вынырнул кверху задом и так остался провожать гостей.
Из подземелья пришлось выбираться ползком, механизм опускал только вниз. Вверх довелось карабкаться довольно долго и вышли они в те же самые сумерки, нисколько не поменявшие свой цвет со времени их пребывания в подземном царстве приветливого Гуся.
- Ваш знакомый совсем не бывает наверху? - отдышавшись, спросил Иван.
- Зачем? Ему даже на юг лететь не надо, вода всегда тёплая, и климат, от пара, можно сказать, субтропический. Люди к нему сами приходят, еды навалом. У него есть красивый закат, то, о чём мы, в этих непреходящих сумерках, можем только мечтать. Он совершенно доволен жизнью и даже отказался, в вашу пользу, от возможности попасть на приём, хотя рекомендательный способ считается наиболее верным для разговора с начальством, нежели родственные узы с Кассандрой, с которой-то и при жизни мало кто желал родниться, а уж сейчас и подавно. Но поставлены условия, и требование времени порождает родственников, и всё только для того, чтобы услышать какие-то слова Консультанта, потому что разговор при первой встрече всем, кто потом оказался в этом городе, показался неоконченным. Вы ведь тоже так считаете и рвётесь неведомо куда, чтобы договорить или дослушать. Не правда ли? И попали вы сюда, вернувшись в больницу, чтобы договорить с не очень похожим на доктора Консультантом, ещё и не зная, кто он таков, но предполагая, что он и есть врач, который должен определить причину вашего душевного беспокойства. В результате того, повторного желания свидеться с необычным доктором многие, живущие здесь, больше никогда его не увидят, единицам это удается, но окончательная целесообразность этого свидания неизвестна. Выходцев оттуда, равно как и с того света - нет.
- Зачем же туда все стремятся? - попытался прояснить рассказанное Иван.
- Недоговорённость - страшная тайна, всем кажется, что там будет сказана пара слов, после которых всё станет ясно. Неизвестность манит, - смолк незнакомец.
- Мы с вами уже долгое время беседуем и в гостях побывали, но я не знаю даже вашего имени, - решил познакомиться Иван, вспомнив этот досадный промах своей встречи с пропавшим писателем.
- Антонио, - представился провожатый.
- Кто это вам такое имя, иноземное, определил? - полюбопытствовал Иван.
- Сам. Решил назваться именем великой чести и божьей милости зодчего Антонио Гауди. Совершенство творений его гения восхищает мой разум с первого знакомства с ними. Оно состоялось в Барселоне, где впервые удалось вживую наблюдать величественный свет башен, построенных по проекту Гауди. Поговаривали вокруг, и, впрочем, на разных языках, о безумии автора, чтобы скрыть от себя свою маленькую серость, обыденность мечтаний. Мне увиделось в контурах величайшего творения одиночество гения, всеми своими помыслами устремлённого в Космос. Всемирное одиночества Бога. Я долго пытался убедить власти создать подобие его творений у себя дома, на родине, мне было искренне жаль наших людей, не видевших мечтаний Гауди. Понять или даже внимать творчеству гения - значит, приблизиться разумом к Создателю. Я создал большое количество макетов будущего строительства, но никто не заинтересовался этим, все мои просьбы отвергались изначально. Я создал эти башни из песка, на речном пляже, люди приходили смотреть на мои чудачества, и лица их светлели от созерцания простых, песочных конструкций, но прислали бульдозер, и площадка очистилась от красивых искушений человеческого взгляда, а меня самого отправили на приём к Консультанту, чтобы не мешал народу купаться и загорать перед трудовыми подвигами. Мне показалось, что доктор принял душою мои слова относительно небесного происхождения башен, но что-то осталось недоговорённым между нами и, вернувшись в кабинет, я оказался здесь.
- Вы архитектор? - выслушав рассказ, спросил Иван.
- Нет, я простой строитель, но если строить, значит, жить в построенном здании. И потому в лачугах и хижинах живут скоты, во дворцах стареют злодеи, гении живут в мечтах, в своих мечтах. А теперь мы должны зайти к человеку, ищущему страх. Вам ведомо чувство боязни? - начал задавать вопросы строитель.
- Да, я всегда боюсь просыпаться после ночных гуляний в райских садах. Очень странно оставаться в своей комнате одному, без единой из женщин, виденных во множестве, но так и оставшихся недосягаемыми во сне. Но всего больше ощущался страх, вдруг, в будущем, не увидеть свой любимый ночной кошмар. Я и пошёл в больницу, чтобы узнать, отчего мне снятся такие сны, с тайной надеждой, что они навсегда. Тогда бы можно совсем не бояться. Прошлую ночь, на диване, в комнате писателя, эти сны не виделись.
- Здесь нет снов, только сумрак и ищущий страх хочет отыскать начало своей боязни, которое пропало вместе с прошлой жизнью.
- Я изначально не переживал, даже оставшись один на дороге к горе, а затем, взойдя на неё и оглядывая город, не испытывал страха. Но отсутствие этого чувства меня не радует, если не существует никакой опасности и нет риска заполучить такую радость, есть ли сама жизнь? - вспомнил и продолжил свою мысль Иван.
- О, как это вы сумели сказать, только появились и уже многое поняли, но ведь кроме любви и страха есть ещё чувства и от них тоже не осталось следа в этом городе. Может быть, мы уже получили право жить в скором будущем. Когда мы зайдём в дом ищущего страх, не обращайте внимания на его потрёпанный вид: он много раз пытался покончить самоубийством, но рвутся верёвки, ломаются ножи, и он не умирает с надеждой ожидая любого действия, таящего в себе опасность. Приготовьтесь, мы входим, - и он открыл дверь в полуподвал невысокого дома.
Из устеленного хламом угла к ним кинулся человек, разрывая и без того оборванный ворот своей рубахи. Его жалкий вид внушал непривычное чувство жалости к неудавшемуся смертнику, но только потому, что он остался жить. Из-под лохмотьев одежды виднелись многочисленные раны, нанесённые острыми предметами, иссиня-зелёная шея носила на себе следы многих борозд от повешений, истончала и удлинилась, готовая оторваться от своего тела голова болталась на этом ненадёжном соединении свалявшимися волосами прически, бороды и усов. Из сплетённого клубка этой шерсти раздался крик:
- Вы пришли убить меня! Скорее разорвите моё тело на части! Ах, это ты Антонио, а я ждал убийц, разбойников, - и он упал на руки вошедших.
- Уймись, мы просто зашли тебя проведать. Со мной Иван, у него тоже неладно с воображением, но он борется, хочет попасть на приём и даже ходил на бега, где выиграл много денег. Поговори с ним, может, тебе помогут его знания, - представил Ивана строитель.
- Ничего мне уже не поможет. Он не знает, что такое настоящая опасность. Все страхи, которые я испытал в жизни, оказались игрушками в сравнении с падением в бездну. Вы прыгали с парашютом? Это только вначале страшно, позже узнаёшь - парашют обязательно раскроется, всё становится обыденным, как прыгнуть в глубокую реку, неинтересно, но когда купол не раскрылся, я испытал такое, что если бы мне позволили прыгнуть ещё раз, стал бы на коленях умолять, чтобы на меня надели простой мешок или бросили вниз без ничего, но оставили бы кнопку, и я бы жал её, а она не срабатывала. Никто не поймёт, что происходило со мной тогда. Моё тело летело так стремительно, так свободно, и я слышал, как завистливо подвывает мне вслед ветер. Хочу ещё и ещё раз испытать эту невыносимую скорость, опережающую все мысли о спасении. Я впился в землю своим телом, проник этой скоростью в середину земного шара и ощутил жар горящей внутри магмы. Теперь я мучаюсь здесь от невозможности предаться суициду, к которому приговорил себя сам. Мне не дают забраться на крышу, отнимают ножи, вилки, нет свободы распорядиться своей жизнью и хотя бы в этом сравниться с Сущим. Я не использовал тот единственный полёт, данный мне, для ощущения полной свободы ужаса, которое и есть радость. Мне был открыт вход в непостижимую суть страха, но я не нашёл выхода, не смог остаться там навсегда. Не удержался в полёте.
- Нет ничего страшнее безвыходного положения, - поддержал его мысли Иван.
- Что вы сказали? Вот-вот, мне и нужно найти страх безвыходности. Вы подали гениальную идею. Как же мне поступить? Да-да, нет выхода, нет верёвок, мало высоты, ножей - страх, опасность не на выходе, а в том, что его нет и не будет. Страх безнадёжности, я вспомнил, он знаком мне, надо восстановить некоторые события и вновь ощутить тот страх, перенести на сегодняшний день и испугаться, мгновенно, как тогда. Оставьте меня, я должен многое вспомнить, - и нашедший направление страха вытолкал их из комнаты.
На выходе Антонио накинул себе на голову плотный, брезентовый капюшон и впереди, от его лица, пошёл бледный свет, помогающий высматривать дорогу.
- Везучий вы человек, - прозвучал в этом свете его голос. - Деньги выиграли, без пяти минут на приём попадете, и страх человеку помогли найти. За один день - и столько происшествий, мне за жизнь здесь не выпадало столько удачи. Вы знаете, почему мои песчаные дворцы разрушил бульдозер? - не успел закрепить фундамент и стены. Денег не нашёл купить несколько мешков цемента. Такого пустяка не хватило, чтобы шагнуть в Вечность. А здесь даже песка нет, только пыль, из неё строительство не затеешь. Пропал мой Гауди, один я понимал его мечты, - загрустил Антонио.
- Какой цемент, тут сумрак, а такому грандиозному проекту нужно солнце, его свет подчёркивает замысел художника. И Барселона - подходящее место, для осуществления фантазий Гауди. И Житомир хорошее место, но нигде нет денег для великого дела, а теперь и меня нет. Богатые люди хотят жить красиво, и эта их роскошь, совокупляясь с пошлым видением мира, порождает уродство во всём, всегда, и ничем не осилить эту роскошь бедняков, добравшихся к богатству. Хамского непотребства в распознании красоты. А вы, говорите, песок, цемент. Страшно подумать, что несколько мешков цемента могли изменить мир, унылую картину квадратных многоэтажек, а наш друг не может сыскать страх и правильно ваше мнение, что страх живёт взаперти, не имея выхода энергии. Но прав и ищущий страх, говоря, что, улетая в бездну, мы опережаем свой страх и чувствуем себя счастливыми, даже оставаясь живыми. И ищет он не страх, а миг, который вырвал его из западни ужаса жизни. Теперь, найдя страх, он будет искать средство его опережения, то, что он уже однажды испытал под куполом нераскрывшегося парашюта, и опять подвинется к суициду.
- Тогда надо вернуться к нему и постараться как-нибудь помочь, - попросил Иван.
- Жалеть его не надо и возвращаться тоже. Подумаешь, ещё пару раз повесится, шея удлинится верёвки всё равно ни к чёрту, не годны. Это и есть его полёт, но попадётся прочный аркан - и парашют откроется, страх вырвется и не станет больше мучить его своим присутствием и отсутствием тоже.
Иван слушал, даже не пытаясь возражать. Он начинал думать о людях в сумеречном городе и, неизвестно почему жалел, что не пришел сюда раньше, но в этой жалости жила уверенность в недолгом своём пребывании здесь. Его мысли прервал прохожий, волочащий за собой свою ногу, обутую в огромный, кованый сапоге который, даже с виду, был очень тяжёл, но его носитель упрямо тащил его за собой, беспокойно оглядываясь назад.
- Куда собрался, Ахиллес? - приветствовал его архитектор. -Сбросил бы ты этот проклятый сапог, уж и стрелков в городе не осталось. А если и есть, в сумерках нелегко целить в твою пятку. Да и зачем? Ты уже не тот, и враги твои сгинули, теперь незачем охотиться за тобой.
- Меняются времена, но не цели. Уязвимость моей пяты лучшая цель этого ничтожного мира. И чтобы сохранить в неприкосновенности пятку, я таскаю на ноге этот проклятый сапог, он и защищает великую цель от посягательств на всё смелое и красивое. Если враги поразят мою пяту, исчезнет стремление к великой цели и всё останется, как оно есть. А может статься гораздо хуже, - путано отвечал человек, называемый Ахиллесом.
- Почему, неужели слишком многое заключено в вашей пяте? Что же там у вас? - влез в разговор Иван и не пожалел, получив странный, но исчерпывающий ответ.
- Сама моя пята, заключённая в железный сапог, не имеет никакой ценности, но обладатель её - мужественный красавец Ахиллес, неуязвимый и потому бесстрашный в своих замечательных подвигах - велик. Покуда я жив, это пример бесстрашия, красоты. Даже желая меня уничтожить, мои враги пытаются дорасти до вершины моего величия, равняются на меня , и чем дольше я буду существовать, тем большее количество людей будет стремиться приблизиться в физической красоте и разуме своём к идеалу - соответствовать кумиру, пожелают стать достойными братьями Ахиллесу. Если же волей случая я погибну, то неизвестно, какую новую цель и какого кумира изберут себе люди. Им может стать уродливый и страшный мыслями демон, а не герой, и тогда мир наполнится страданиями. А пока мучаюсь только я один, но эти страдания ради неизменного величия красоты мира, - и он поволок дальше свой несуразно огромный сапог.
- Давно он его носит? - спросил Иван вслед удаляющемуся Ахиллесу.
- Не знаю и никто не знает, а зачем ему сапог, он только что рассказал. У каждого своя печаль от несовершенства мира, и длится она ровно столько времени, на сколько хватает пространства её боли, - строитель повёл рукою вокруг себя.
Мешок с деньгами вдруг потяжелел, будто напоминая о себе, и Иван попросился отдохнуть.
- Есть недалеко кабачок, там можно перекусить и даже водки выпить, - повернул в сторону реки Антонио.
- Этого мне и нужно. Хочу водки, - уверенно пошёл за ним Иван.
Далеко ли состоялись все его похождения, он ещё не ощутил, ходил с проводником и не отмечал знаками пройденных расстояний. Шёл только второй день пребывания в этих сумерках, не бывших ни днём, ни ночью, но почему-то в его голове день считался вторым, а, значит, среда, и до пятницы оставалось прожить четверг, найти писателя, получить рекомендацию и попасть на приём. Особенных мыслей на этот счёт Иван не имел, не знал, чем всё это закончится, но некоторые изменения впечатлений от встреч и знакомств с обитателями города он почувствовал, прострация одиночества исчезала, и на месте пустоты появились лица, мысли, желание знать, для чего он сюда пришёл. Страха не ощущалось, но появилось любопытство, что и повело его за ведущим. Отступила постылость разочарования, всегдашнего недовольства, которое пыталось завладеть мозгом с начала пути, усилилось после ночи, проведённой у писателя, от воя старухи и, вдруг, от встречи с Ахиллесом захотелось жить, водки выпить. Через тёмную, как ночь, реку шли широким мостом, и Иван, глядя через перила в чёрную жуть воды, спросил:
- Имя есть у реки?
- Самое простое - Лета. Там, куда мы идём, - ад. Оттуда редко возвращаются. Не хотят назад. Не бойтесь, там всё по-другому, может понравиться. Много народу сгинуло в аду, - интриговал Антонио.