Бумаргины

Гулин уже подходил к машине, как вдруг подумалось: а может, вообще никуда не ехать? Сами разберутся. Мать, конечно, жалко, но не хватит ли ей носиться с этой своей Раечкой как с дитятей? Дитяте однако тридцать два стукануло. Она уже не Раечка, она уже Раиса. И если эта Раиса так неугомонно ищет приключения на свою пятую, разве это давно не её сугубо личное дело? Правда, на этот раз речь шла уже и не о приключениях...

- Подождите, не уезжайте!

- Жду, но уеду, - хмыкнул, обернувшись, Гулин. Это Чудика принесло. Видимо, тот жил где-то неподалёку, болтался по дворам, выпрашивая сигаретку, а может быть и что-нибудь ещё, но у Гулина только сигаретку, и почему-то всегда только одну. Он вытащил пачку. - Хватай давай. Двигать мне надо.

- К сестре?

Гулин на мгновенье замер, а потом вперился взглядом в Чудика.

- К какой сестре? С чего ты решил, что к сестре?

- Сказали, - запросто ответил тот.

- Кто сказал?

- Они. Люди из стены.

Гулин молча сел в машину. У Чудика на всё "люди из стены", видно же, что ещё и с диагнозом паря. Вякнул там что-то наобум... Но от чего этот дурацкий осадок? И ведь уже не в первый раз, он и раньше замечал: Чудик этот вроде безобидный, а потрещишь с ним пару минут, и какой-то холодок, что-то где-то... Всё-таки неспроста таких душевнобольными зовут. Не каждый из них на тебя бросаться станет, но болезнь есть болезнь, вот видимо и надо бы держаться подальше...

С другой стороны, криво усмехнулся Гулин, а к кому я сейчас-то еду?

Нет, формально Раечка больной не была. Может быть, не болела и реально. Но если бы Гулина спросили, он ответил бы не задумываясь, положа руку на сердце: просто дура.

Почему - бог его знает, всё-таки двенадцатилетняя разница в возрасте. Гулин из армии вернулся, а Раечка пошла в третий класс. Но уже и тогда, пожалуй, стоило бы насторожиться. Хоть бы и после того, как она, насмотревшись "Fuego", бельё на четырёх балконах спалила - на своём и на трёх, что под ним. Всё бы ничего и со всеми бывает, в третьем-то классе и после "Fuego", если бы через неделю история не повторилась...

В восемнадцать Раечка влюбилась в экстрасенса, который обещал открыть ей чакры, а открыл необходимость двухнедельного посещения КВД. В двадцать пять связалась с Обнинскими солнцеедами, обучающими не только правильному поеданию солнечных лучей, но и подлунным путешествиям в любую точку пространства и, кажется, времени. В двадцать девять ушла с цыганами, и кто знает, когда, да и в каком состоянии, её бы нашли, не будь у неё такого хорошего брата. А Гулин был хорошим братом. Полковником юстиции, переживающим за мать, переживающую за дочь. Вот оно как в жизни бывает, вот такая вот пирамидка...

Только подустал Гулин быть её основанием. Ну хочет человек жизнь свою просрать в никуда - как ты ему, в конце концов, помешаешь? Сядет потом у разбитого корыта, патлы свои седые подерёт, на луну повоет, вспомнит где чего упустила - а поезд-то ту-ту. Кто-то это понимает сам, сразу, а в кого-то никакими путями, никакими силами не вобьёшь. Чтобы в сорок быть человеком, в восемнадцать надо не экстрасексами грезить, а вестибюлями юрфака. А в двадцать пять вести дела, а не глотать лучи и глюки... Плюс у баб, конечно, своя специфика, не хочешь вестибюли, вот тебе кухня, но ведь Раечке и это не по зубам, она и этого уж точно не просекает.

Нет, разумеется, никто не идеален, что-то да и у Гулина не срослось, есть проблемы и у него. Но он их решает и решит, даже ту, закоренелую, "лично-фронтовую". Любвей хватало, всякое бывало, но это был именно фронт, возня, перетягивание одеял, а хотелось уже и мира. И может быть, кстати, мир был не за горами. Появился кое-кто на днях. Майя. Кареглазая сказка. Вариант такой прекрасный, такой тихий, что казалось, это компенсация всех прошлых пустот и нелепых аттракционов.

И очень не вовремя, сегодня особенно не вовремя, вызвонила его мать с этим своим "Павлик, спасай Раечку" - Майя как раз была у него, и вот, вспуганной ланью упрыгала. Он ещё и не договорил, "мамкал" там что-то в трубку, а её уже и след простыл. Моментально, умочка, сообразила, что мужику сейчас не до неё будет. Редкие для женщины такт и прозорливость!

Гулин почти доехал, - если бы не пробка на Войтеховского, был бы уже на месте, - как мать снова позвонила.

- Павлик, ну ты где? - голос недовольный, но как-то поспокойнее.

- Да здесь уже почти. Что у вас?

- Павлик, мне страшно... Это всё? Она чокнулась?

- Да перестань, - поморщился Гулин. - Буду сейчас. Отбой...

Квартиру Раечке оставила бабушка - малюсенькую, но чистую и уютную. Полгода назад. Но то, что он увидел... Мать говорила, что всё плохо, но он не думал, что настолько. Просто не представлял, где-то и не хотел представлять, что бабушкин угол теперь в каком-то другом, уж тем более в плачевном, уж тем более в таком, неописуемом совершенно, состоянии...

Света в прихожей не было, и ему показалось, что переступая разнокалиберный металлолом, он споткнулся о секцию кладбищенской оградки.

- Павлик, осторожнее.

- Куда уж осторожнее... Ползу буквально. Домовой комитет-то куда смотрит? Обязали бы. Где она? И эти её... волшебности.

- В зале, - почему-то шёпотом сказала мама. И добавила: - Ты только помягче...

Раечка сидела на диване, нервно раскачивая ногой. Гулин обомлел: он ещё не видел её с этой стрижкой - какой-то кусками выхваченный ёжик, - а ведь и курсы парикмахера за плечами! В числе других. Тех курсов целый список можно составить. Органически не способен ни к чему человек, органически!

- Дуркуем?

- Нарисовался... Ты чё тут забыл?

- Фокусы приехал смотреть. Давай, покажи-ка мне, что ты там матери хотела показать.

Раечка только покривилась.

- Ну да, стыдно нам, конечно, не бывает. У матери астма. И ишемия прогрессирует, услышь меня, Рая!

- Я вылечить её хотела, дебил! - заорала Раечка так, что окна задрожали.

- Добро, добро... Лекарство в студию. Ну? Чем лечить будем?

Раечка молчала, а мать кивнула на подоконник:

- Да вон они, Паш... Я же говорю, они на георгины похожи. На белые...

Из трёхлитровой стеклянной банки на окне торчал букет шаров на тонких палочках.

Гулин подошёл. Шары были как-то сложно, но не особенно аккуратно склеены из кусочков бумаги.

- Георгины, бумаргины... Долго клеила?.. Рай, ты на мать посмотри. Думаешь, ей хочется играть в твои игрушки? Да и тебе бы уже стопэ. Ты с чего лечить-то кого-то собралась? Ты Авиценна? Ты вообще кто? Жизнь проходит. Не жаль?

- Пошёл вон. Убирайся отсюда, я сказала.

- Дети!.. Вы до приступа меня доведёте. Рая, Павлик всё бросил, приехал... Да я позвонить не успела, как он тут! Ради тебя. Тебе могла понадобиться помощь - любая, какая угодно. Может, ещё и понадобится, а он... Тебе не стыдно?

- За что?

- За всё, - поддержал Гулин. - Не бывает мучительно больно за бесцельно прожитые годы?

- Никогда, ни-ко-гда, ни разу в жизни, запомни, мне не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, - произнесла Раечка с такой артикуляцией, что на неё было как-то даже страшно смотреть. - Так что не таскайся сюда больше. Братишка.

- Хорошо. Добро. Ты права, я не прав. Ты умная, я дурак. Я думал, что матери помогаю, а сам тебе, замечательной, всю жизнь жить мешал. И вдруг это понял. И сейчас уеду. И мама со мной, да? - он посмотрел на мать, и та неуверенно кивнула. - Но практика всё ещё критерий истины? Да или нет?

- Чего ты хочешь?

- Вылечи меня. Болячек хватает.

- У тебя что-нибудь болит? - трепыхнулась мама.

- Разберёмся. Со всем разберёмся, сказали же, да, Рая?

Раечка пожала плечами, но взяла один из "бумаргинов".

- Как это вообще работает? Теория имеется?.. Ну, какие заминки, имеется или нет?

- Это - проекция энергоканала, - ткнула она в одну из круглых площадочек на шаре. - И это, и это... Всё это проекции. Скопление проекций...

- Так, не дурак. Дальше.

- Ты - тоже скопление. И я, и все. Ну, не проекций, а самих каналов... И если подключиться...

- К чему? К бумаге? Хорошо, подключусь...

- Павлик! - взмолилась мама. - Ну не надо, зачем ты! Нельзя же подыгрывать, я читала, что нельзя!

- Никто не подыгрывает. Это эксперимент. Однажды ведь надо выяснить, кто прав. А кто сошёл с ума и согласится на любую помощь и больше даже не пикнет. Я правильно говорю?

Раечка как-то неопределённо повела плечом. Гулин решил, что это можно расценивать как кивок и продолжил:

- Ладно. Давай уже к конкретике. Что мне нужно делать?

- Берёшь. Держишь - вот так, поближе. Смотришь на него, пока не почувствуешь.

- Что не почувствую?

- Узнаешь.

- И всё? Так просто?

- И всё, так просто.

Гулин забрал "цветок" у Раечки, уселся рядом и, приблизив его к самому носу, уставился.

- Паша, это цирк!

- Мама, ты мешаешь... И долго мне так?

- По-разному...

- Ты знаешь, я терпеливый. Игра в "недодержал" не пройдёт...

...Паша, это цирк. Мама, ты мешаешь. Ты знаешь, я терпеливый. По-разному. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. Цирк. Ты мешаешь. Игра не пройдёт. По-разному. По-разному. По-разному...

Гулин почувствовал тепло. Оно исходило от шара, и было едва заметным, приятным, но постепенно усиливалось. Глазам стало сухо и жарко, он отвёл их немного в сторону и увидел Чудика и Майю. Они просто стояли и смотрели на Гулина.

Они были настоящими, такими, как всегда, но он сразу их узнал - космонавта без шлема и кареглазую косулю с календаря.

Космонавт был из детства. В феврале, когда Павлику исполнилось восемь, достроили детский тубпрофилакторий в Чудиново, и туда отправляли по поводу и без повода. На стене профилактория, в фойе, обитало три космонавта. В ботинке у того, что без шлема, был самый потайной на свете тайник, куда помещалась ровно одна сигарета.

Кареглазая скуластая косуля украшала месяц май на стенке в Гулинском кабинете.

Жар от "бумаргина" усилился, воздух задрожал, завибрировал, и Чудик с Майей уже не казались такими настоящими. Они всё больше напоминали изображение, голограмму, и эта голограмма сбоила, бледнела, таяла, пока не растаяла совсем. Жар пропал - не постепенно, сразу. Гулин опустил "бумаргин" и заплакал.