|
|
||
Эту ШМЖ Николай Николаич сам на свою голову организовал. Школу молодого журналиста. Придёт молодежь и будет веселей. Что за молодёжка, когда в редакции всем под полтинник!
И молодёжь пришла. Четыре замечательнейших обормота – головастые, интересные ребята! Все перешли в выпускной класс. Плюс Галя – в девятый. И ещё пришла Мариша. Урод...
Николай Николаич тут же подружился с обормотами – раскованные, живые, напористые! Тут же влюбился в Галю (какие же они теперь ранние!). И тут же понял, что с Маришей будут проблемы. Много проблем. Нехороших, ненормальных, некрасивых проблем – это он тоже сразу, тут же, почувствовал. Её надо было сразу послать. Да-да, в том самом смысле, куда подальше. И это должен был сделать он – как главный, как организатор, как редактор, – но как раз этого он и не умел. Никогда не умел. Слабость это, или воспитанность, или... В общем, не умел и не стал. За что, собственно, и поплатился. За слабость всегда приходится платить. Да и за воспитанность – тоже. За всё приходится платить. Таково сэляви, как шутили у него на курсе. Сто (вернее, двадцать пять, но это и есть – сто!) лет назад...
– Тут надо понять: кроме заданий, есть вы сами. Ваш взгляд. Ваша... душа. Не ходовое слово, и тем не менее! – так говорили когда-то Николаю Николаичу, а теперь говорил он сам. Да так оно, собственно, и было...
– А какое будет пехвое задание?
И все обернулись. А Галя подкатила глаза к потолку – мол, ну и голосок. Галя вообще непрерывно корчила рожицы – мартышка мартышкой! – и непрерывно была хорошенькой. Бывают же такие девчонки!..
Про «пехвое задание» спросила Мариша. Она сидела в углу, за всеми. Лицо плоское, сплошь конопатое. Волосы пожухлые, неухоженные. Но главное – глаза. Косоглазие. Причём, какое-то нестабильное, дрожащее – разбегающиеся зрачки ещё и подрагивали, плавали. И от этого она казалась... не вполне нормальной. Что-то в этом было... слабоумное.
Зачем она сюда пришла? Николай Николаич растерялся, когда впервые её увидел – а пришла она ещё в субботу, сразу, как дали объявление, хотя – чёрным по белому, среда-пятница...
– Девушка, понимаете... Вас как зовут?
– Махиша. Ма-х-ххиша. Я кахтавлю.
– Мариша... – сообразил Николай Никалаич. Марина? Мария? И ничего себе «картавлю»! Да она... хрипела! А кто, интересно, её Маришей называл? Мамочка? – Вам сколько, простите, лет?
– Двадцать восемь.
– Понимаете... Эта школа... так называемая школа, – клуб, кружок, объединение, как хотите, – это для будущих журналистов. Для тех, кто будет поступать. На журфак. Способные пишущие ребята...
– Я пишу.
– Но вы, вероятно, для себя пишете, а это...
– Нет, – Мариша смотрела в непонятную сторону, и Николаю Николаичу показалось, что её зрачки заплавали как-то быстрее... Заплачет? Ну, только не это!
– Нет, ну я не говорю, что вам нельзя приходить и... учиться. Приходите. Если у вас есть время и желание...
– Вхемя есть.
Да и желание было налицо! В конце концов, не виновата же она, что на такое лицо...
Первое задание было идиотским – а какими ещё бывают задания? Нужно было взять интервью у выдающегося человека. Не у Ди Каприо, конечно, – а по силам, по географии, так сказать. Что-то выдающееся в черте города.
– Встречаемся послезавтра. Пятница, четыре тридцать. Жду пять... жду шесть материалов. Дерзайте!
Выходили из редакции уже в дождь. И следующие два дня он лил стеной. Вообще не переставая. И прекратился как раз около четырёх! «Интересно, заявятся ли мои гаврики?» – прикидывал Николай Николаич...
Ему особенно Женя Дыкин понравился. Ну, после Гали, разумеется, но Галя, сами понимаете, другое! В Дыкине какая-то сила была. Может, наглость. Но видно было, что он знает, чего хочет. И подойдёт, и возьмёт. Сергей – тот попроще. И в то же время как-то... неопределённей. За компанию пришёл? Да мало ли... Стас – весельчак. Денис – капризуля... Да все интересные, все! Ну, не все, но... В целом Николай Николаич был доволен. Он был «идеалистом и оптимистом», как он сам говорил. Разумным, пожившим идеалистом и оптимистом. И ему вдруг захотелось ещё немножечко чушь прекрасную понести. А кому? Кому нести-то? Не алкоголику же Ваську. Корчит из себя профи, вот и терпишь этого фотодегенерата. По привычке. Или – Ирка Шульга. Журналистка она неплохая, работает качественно, но, как говорят, – без огонька. А хотелось чего-то яркого. Хотелось как-то подновить свой идеализм, становящийся уже... унылым? Пожалуй, что и так. Хотелось свежести, лёгкости. Молодости и красоты. В широком смысле. Да и в узком – тоже. Какая Галя всё-таки умница! Ну, в смысле... Что она такая красавица!
Но в четыре тридцать пришла не Галя. Пришла Мариша. И больше никого.
– Что же это они... – расстраивался Николай Николаич. – Дождя испугались? Так он кончился уже... Ну вот и как на них надеяться? – Он, собственно, с собой разговаривал, на Маришу не смотрел...
– Интехвью, – сказала Мариша и протянула ему тетрадку.
– Что? – Открыл тетрадку и обомлел: написано было по-английски. Посчитал страницы – восемь. Мелким почерком. Пересчитал...
– Мариша... Вам лучше было как-то... на флэшку. Почерк у вас... К тому же – почему по-английски-то? Вы что, с англичанином говорили?
– Нет. С генехалом. Я пехе... пе-ххе-вела.
– Зачем? Вы... переводчик?
– Нет. Мне нхавится.
– Хм! А французский вам – не нравится? – пошутил Николай Николаич.
– Нхавится. Но я его хуже знаю. Было бы с ошибками.
– А это, значит, без ошибок? Кто-нибудь проверял?
– Без ошибок. Я.
М-да. Странный ход. Языков Николай Николаич не знал. Когда-то не вдолбили, а потом обходился. А тут... Английский, французский... Но с другой стороны! С другой стороны – а что ей ещё-то делать длинными тоскливыми вечерами? С такой-то рожей? Как ни языки учить?!
Нет, он так не подумал. Не так. Не с «рожей». Ну, почти так... Уф. Неудобно! Так нельзя. Она не виновата, не виновата, не виновата. Она даже наоборот – старалась!
– С генералом... А почему не с творческим кем-нибудь? У нас два юбиляра, между прочим. Вы следите за городскими новостями? Маслакову 60, Федотову 55... Ну и что, что мы молодёжка? Выдающимися люди – со временем становятся. Почему не...
– Гхафоманы, навехно, потому что.
– Нет, ну...
Николай Николаич рассмеялся. Он и сам их не любил, маслаковых этих и федотовых!
– Знаете что, Мариша? Вот напрасно не пришли наши юные фрэнды! У нас задание интересное – социальщики попросили на телефоне доверия подежурить. Такой материальчик можно... Эх! Два человека нужно. Вы как? Завтра подъезжайте к Центру соцзащиты, часикам так к десяти... Суббота. Не работаете, ничего?
Наутро опять лило как из ведра. Но Николай Николаич как-то не сомневался, что Мариша будет. И она была. Бродила около Центра, ещё издалека он заметил её дико-жёлтый зонт. Где она только его взяла? Зонт ей не шёл. Где она вообще брала эти вещи? Николай Николаич жизнь прожил и не знал, что зонтик может не идти... Ну, ладно, зонтик зонтиком, в Центре ждал сюрпризик похуже. Психолог (Яшка Фоминых, – они уже пересекались пару раз, тоже по «соцпроектам») просто не пустил её на телефон! Отозвал Николаича в сторонку и отчитал:
– Ты кого привёл, Николаич? Ты вообще – соображаешь, нет? Она же... сама с проблемами.
– А кто без проблем-то?
– Не нравится мне это! А дикция? Как она, вообще, говорить будет?
– Я думал, на этом телефоне слушать надо...
В итоге Яшка что-то ей там наплёл, отвёл сначала старушке документы оформлять, а когда старушка ушла, придумал другое занятие – снабдил кучей тестов, пояснив, что их надо опробовать. С этими тестами она весь день и просидела. В соседней комнате. А Николаич – с телефоном. В этой. Хорошо, что в разных, – звонили, как назло, сплошные «уродины», а объяснять при Марише, что счастье – не в красоте, было бы просто... кощунством... У него уже уши гудели и язык занемел, когда – «Ну, Николаич! Ну, знаешь!.. Бывают проблемы – и ПРОБЛЕМЫ! Это же психопатологическое развитие личности – как минимум. Как минимум! Склонность к агрессии, антисоциальному поведению, эмоциональная холодность... Ты вообще... сложи два и два! Агрессию и эту самую холодность. Она же тебе башку размозжит – и смотреть будет. Спокойно так, без эмоций! Вы вообще... как возвращаетесь? Не вместе? По безлюдным переулкам не идёте, не?».
Но Николай Николаич как-то... не испугался. Может, потому что в психологию не верил. А может, потому что был на голову выше Мариши. И в два раза шире. Ручки у неё были то-оненькие – птичьи какие-то. Ножки, наверно, такие же – тут надо было догадываться, она носила длинные-предлинные юбки. Да не юбки даже – а юбку. В одной и той же была. Из толстой чёрной ткани... И когда они вышли под дождь (а он усилился), эта толстая чёрная ткань моментально впитала в себя тонну воды.
– Открывайте зонтик! Где ваш зонт? Открывайте! – возмущался Николай Николаич. Мариша ничего не открывала. – Да вы что? Где зонт? Был же!
– Нету. Отдала. У неё стахый сильно. С дыхкой.
– Кому? Бабульке?
Николай Николаич поймал машину.
В машине... Нет, дураком он не был. Кем-кем, а дураком – нет. И он понял и взял эту птичью лапку – примиряя себя с тем, что через полчаса будет их, эти лапки, целовать. Такая у него была привычка. Он был галантным. Вот именно – галантным. И холостым. Старым галантным холостяком. И ехали они, конечно, к нему.
Чай Мариша не пила, кофе Мариша не пила, есть Мариша не хотела... Феноменально!
– Давайте-ка, Мариша, на «ты»! Попробуем. Проверка, так сказать: Мариша, ты мне нравишься...
Да-а... Давно он так не врал. Глядя прямо в глаза. Ну, не то чтобы глядя, а – глянув. И глаза эти, честно говоря, его напугали. Они как-то... сильнее дрожали. И в то же время – показалось ему? нет? – появилось в них что-то жёсткое. Что-то даже... металлическое.
Дождь продолжался. Из-за туч небо было совсем тёмное. Казалось, что уже совсем поздно, чуть ли не ночь, хотя ещё и восьми не было... Или просто настроение такое, ночное?.. Впервые Николая Николаича это не радовало. Кто бы мог подумать!
Юбку свою Мариша в ванной отжала. Теперь хоть не текло с этого полотнища. Хотя и сухим оно, конечно, не стало. И вот так, в сыром, она сидела теперь, поджав лапы, на кресле. А кресло, между прочим, не казённое...
– Мне нельзя, – вдруг сказала Мариша.
Нельзя? Ух ты... Так это бы ещё... хорошо было! Славно! Видит бог, он этого не хотел. Это всё его слабость, жалость – что угодно, только не хотение...
– Нельзя? Почему?
– Гипехплазия эндометхия. Кховит. Кховотечения.
– Аа...
«Аа» – это значит всё понятно! Этак не только французский выучишь, а... китайский с корейским! И так никто и даром не возьмёт, а тут ещё и – нельзя!
– И что? Это... всё время?
– Всё вхемя.
– А лечится?
Ну это-то тебе зачем надо! Эх, Николаич! Ух. Ты не дурак, ты... дурень. Ну что – лечить ты её, что ли, собрался? Нет? Так, для поддержания разговора?
– Лечится, только плохо.
Николай Николаич кивнул. Американцы говорят – сорри...
А вообще – ему как-то сразу полегчало. Вот не любил он фальшивить. Не любил и всё!
– Я понял, Мариш. Всё понял. Тебе общения не хватает. Ты одинока. Ты поэтому в редакцию пришла. И ко мне поэтому...
– Коззёл, – сказала Мариша.
Ну... вот тебе и здрасьте! Вот и пойми людей. Не ожидал! Такого Николай Николаич не ожидал. А вот психология – ожидала. Интересный факт. Да, интересный...
– Мариша... Ты, кстати, Марина или Мария? Ну, ладно. Я тебе вот что скажу. Я... человек другого поколения. И у нас так не принято было. У меня – и сейчас не принято. Ты, у меня в доме, мне – «козёл»...
– А почему вы хешили, что это я вам?
– Да потому что тут больше никого нет, – усмехнулся Николай Николаич.
– А почему вы хешили, что вы есть?
– Ну – это-то я знаю наверняка. (Нет, проблемы определённо имеются! Николай Николаич опять... заволновался!)
– Пхиятно навехно...
– Нет, я что-то не пойму... Ты о чём?
– Вы... как на колёсике. Колёсико есть, а вы?
– Всё. Ты устала – и я устал. Я такси вызываю. Я не понимаю, о чём ты...
Да ни о чём, видимо. Уехала, вся как-то передёргиваясь. Натура такая. Болезненная, больная. Да и с чего ей здоровой-то быть? Не с чего... Встала в коридоре. Стояла, стояла, стояла... Ну ничего. Нас не перестоишь. Мы тоже не пальцем деланы. А то – ишь ты, «козёл»!
– Счастливо! – доброжелательно сказал Николай Николаич.
– Вот видите – вас нет, – сказала Мариша. – Я одна.
Николаич пожал плечами. Как он мог видеть, что его нет? Оригинально. Нет. Не оригинально, а просто глупо. Глупо – и всё.
В среду её не было. Поначалу. Были все остальные.
– Ну что ж вы... Птенцы... гнезда Петрова! Прогуливаете! Совесть – есть?
– Есть! – хором.
– Почему с собой не носите?
Смех. А шутка – старше Николаича. Но работает! Всё, казалось, крутилось и работало, когда он их видел. Чистое здоровое движение молодости! Надо бы вот только результаты ещё... Интервью-то вот – тю-тю. «Ой, да как бы мы поговорили... Кто с нами разговаривать станет, без удостоверений?» – капризничал Денис. Странно, но и Женя ничего не сделал...
– Так. Дано: первого октября – день пожилых людей. Это только кажется, что до октября ещё как до луны. Материал нужен вдумчивый, такое левой задней не пишут. Поразмышляйте. Понаблюдайте. Может быть, даже эссе какое-то... Отцы и дети! Или... Вот вчера передача интересная была – про эвтаназию. Чем не тема? Остро, конечно, – в праздник-то! Но кому ж мы нужны будем, если – тупо?
Смех! Молодцы, молодцы...
– А с интервью этими – бог с ними уже. Мариша, правда, принесла... муть какую-то...
– А ей как раз про эвтаназию надо, – покачиваясь на стуле, сказал Женя.
– Почему? – не понял Николай Николаич.
– Ей ближе. Её и саму лучше... Спи, спи, баю-бай...
Смех. Галя скосила глаза и сгорбилась: «Пхивет! Я Маххиша!». Смех, смех, смех. Открывается дверь – а там и правда... Мариша. Слышала, не слышала? Забилась в любимый угол. Сидела тихо-тихо. Ещё тише, чем раньше. Дотянулась до подоконника и что-то... царапала? Да пусть. Чем бы дитя ни тешилось...
– Да, и вот ещё, господа хорошие. Завтра пресс-конференция. Городская администрация будет. Здесь, у нас. В одиннадцать. Знаете, да? Приходите. Полезно!
Опять никто не пришёл! Вот поросята! Не понимают. Всему же надо учиться – как сказать, где встать!.. Никто не пришёл, кроме Мариши. Мариша – пришла! Невероятно. Жуть. Кошмар. Бред. По дождю, по буквально ураганному ветру (это не август, это армагеддон какой-то!) ей не лень было тащиться туда, куда ей – точно не надо было. Точно.
– Слушайте, Мариша, – Николай Николаич опять перешёл на «вы». – Будний день. Утро, в конце концов. Вы нигде не работаете, что ли? Вам никуда не надо? Почему вы здесь? Вас – я не звал. Конкретно вас – нет. Конкретно вас...
– А меня надо звать как-то конк... конкххетно?
– Да! Вот именно! Надо было! Точнее – не надо. Вы не будете журналистом, вы что, не понимаете?
– Николаич, там фотографа ищут! – заглянула Шульга. – Где Васёк-то? Сам ему звони, я не буду...
– Я сейчас!.. Никогда не будете журналистом. Видите, какая суета? Вы мне мешаете. Вы всем мешаете. Вам нечего здесь делать, я вам это сразу говорил. Может быть, вы переводите хорошо... Пишете там что-то... Я не знаю что – про что-нибудь сильно важное и... основополагающее. Добро и зло!
– Зло – не основа. Это пхоизводное. Оно нахастает, движется. Это... как жихная стхелка. А основа – глупость. Она всегда на месте, не пехедвигается...
– Слушайте, вы можете просто уйти? Для вас этой конференции – не будет. Это я вам обещаю. Не будет. Не будет, слышите? Понятно?
– Для меня её и так нет.
– До свидания.
– Для вас этой конфехенции тоже не будет.
– Что?..
Мариша не ответила, но слава богу (это Николай Николаич тогда подумал, что слава богу) рванулась из кабинета. Он вздохнул и стал набирать Васин номер...
А потом всё было быстро и абсурдно. Звон стекла. Всё мокнет и летает, все носятся...
– Девица твоя не только окно расхерачила. Еще сказала, что в подвале – бомба! – Волосы у Шульги, всегда такие прилизанные, торчали во все стороны...
– Какая бомба, Ира? Какой идиотизм!
– Ты это мудакам из администрации объясни!
Бомбы не было. Мариши не было – больше никогда. Два раза объяснялся Николай Николаич в отделе по борьбе с терроризмом. Три раза внимательно изучал исцарапанный подоконник. В четвёртый – зачем-то попытался представить, как бы нелепо она это «пхоизнесла». Но там не было «р»:
Нет ничего. И я одна.
И так же думают
все-все.
И мы плывём – не видно дна –
на КО
ЛЕ
СЕ...
|