Зайцева Елена Анатольевна : другие произведения.

Функции искусства, четыре истории

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
 
 
ФУНКЦИИ ИСКУССТВА, ЧЕТЫРЕ ИСТОРИИ
 
 
Меньше всего хочется, чтобы эта работа пахла каким бы то ни было "-ведением". Одно только сочетание функции искусства вгоняет в знакомую тоску (вот сейчас будет какое-нибудь "отражает процесс исторического развития"!). Но функции-то - есть. И не такие они и тоскливые. А где-то и это верно - отражает, конечно. Каждый день отражает, каждую вещь, отчего бы и не "процесс исторического развития"? Я люблю искусство. Если это только потому что я эстетка - если я только поэтому эстетка - ну и хорошо. Пусть это будут заметки эстетки. О том, что же всё-таки происходит. Почему и зачем. Об этих самых "функциях искусства"...
 
 
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. С ЛЮБОВЬЮ.
 
Прочитывала я как-то Вл. Соловьёва и вдруг с интересом остановилась на мысли о единственности, незаменимости человека для другого человека - когда он влюблён. Со свойственным мне идеализмом жду вывода: любовь красноречиво и убедительно показывает, сколь ценен, неповторим каждый человек - каким бы он ни был. Каждый (любовь зла). Но Соловьёв, с присущим ему идеализмом, повёл вовсе не туда. И оказались мы, в итоге, в районе "вечной жизни" и "перерождения Вселенной". Мы должны стать бессмертными, а прежде - соединиться, а прежде - переродиться... или соединиться - прежде? я не поняла... Но вот что забавно: каким же лёгким и верным показалось мне в определениях вместо "любви" - "искусство" ставить! Не "искусство любви", конечно (хотя да, каламбурчик), а просто - ИСКУССТВО...
Вл. Соловьёв:
 
В чувстве любви по основному его смыслу мы утверждаем безусловное значение другой индивидуальности, а через это и безусловное значение своей собственной...
 
Коренной смысл любви состоит в признании за другим существом безусловного значения...
        
А не так?..
 
В ИСКУССТВЕ по основному его замыслу мы утверждаем безусловное значение другой индивидуальности, а через это и безусловное значение своей собственной...
 
Коренной смысл ИСКУССТВА состоит в признании за другим существом безусловного значения...
Ведь безусловно значим тот, про кого пишут, кого рисуют. Герой, персонаж. Персонификация всегда даёт значимость, а тут - такая персонификация, так пишут, так рисуют. Персонаж, герой только и бывает в различимой, значимой форме.
Безусловно значим тот, кто пишет. "Ну нет! - скажете. - Пишущий значим по условию: смотря что пишет". Оно конечно. Но я немного о другом: о том, что сама мысль, само желание прочитывать чужие мысли исходит из предположения, что они - ценны, что записавший их - значим; на этом вся наша библиотека/пинакотека и держится - на этом шаге к безусловной значимости другого. Он значим, значим, БЕЗУСЛОВНО значим. А иначе - стал бы я читать (смотреть, слушать)?!
Ну и, наконец, безусловно значим я - тот, кому всё это предлагается, в котором всё это помещается. Значим для предлагающего. Ведь я его Читатель! Не сочтите за патетику, но для меня он живёт; тут и заглавные буквы не лишни - в хорошем-то случае так и есть, на том и держится: он мне - Писатель, я ему - Читатель... Я в этой цепочке всенепременен. "...Роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя", - говорит Бродский, и вот в этом tete-a-tete'е одна tete - всегда моя. Причём, это "моя" может сказать каждый. И не потому что оно размыто и обезличено. Читаю-то действительно я! И каждый - действительно...
Вот такая вот цепочка значимых. Куда, в итоге-то, все включены. А в "Маша любит Мишу" - значимы они же. Не то, чтобы мало, но... меньше. Проще говоря, Миша утверждает безусловное значение Маши (+ своё), а творец (автор, мастер) - всех. И меня. Нет, не так. МЕНЯ. И ВСЕХ. Каждого...
Вот, наверное, почему те самые соловьи, что в основном-то про любовь, мне - про искусство. Как это ни смешно. Или - как это НЕ смешно! По-моему, нет, не смешно всё-таки.
Есть только две фабрики по производству существ - жизнь и искусство. Первая штампует поточно (привычно поточно, от стафилококков до человеков), вторая же занимается эксклюзивами. На первой существа рождаются одинаково розовыми и имеют все шансы умереть одинаково серыми (иногда войну с этими шансами и называют смыслом жизни). На второй - рождаются образы. Существа, принципиально штучные. Именно такие и этим дорогие. А вернее будет сказать, этим и существующие.
Искусство учит единственности, учит как ничто другое. Если мы до сих пор строем не ходим, так это потому, что мы разные. Как завещал великий Диккенс. Утверждающий безусловное значение другой индивидуальности самым что нинаесть гениальным образом. Потому что был гений. И любым образом - любым созданным им образом. Потому что делал это в рамках искусства.
Образ ведь рождается не с руками/ногами, а с характерными чёрточками. Можно четыре года запоминать соседей, но хватит четырёх минут, чтобы отличать Урию Хипа от "сей респектабельной особы" Литтимера. Да, это "демонстрационный", не-человеческий вариант единственности. Это Литтимер, переведённый на образ. В переводе на жизнь он уникален не больше, чем любая другая респектабельная особа, уникальности ему следовало бы учиться. Образ - существо единственное. Человек - существо, которое учится быть единственным...
И этому учат. На второй фабрике.
Есть такой сказочный ход: Страна Гигиены, где всё мылит-моет, или какая-нибудь Обжория, где каждый кирпичик - леденец. Так вот: искусство - Страна Единственного. Единственен не только образ. Не только образ, а всё. Каждый кирпичик только такой. Только это слово, только этот цвет. "Купание красного коня" - уж конечно не зелёного! Но теперь - его уже искупали. По второму кругу не потащить его в ту же реку. Это в жизни бывают близнецы, а картины-близняжки называются "оригинал" и "копия"; а стили-близнецы называются "художник" и "художник от слова худо!"...
"Попробуйте заменить "крик" на "ропот", - советует Диккенс редактируемому автору. Можете кричать или роптать сколько душе угодно - в этой комнате. Но на этой странице нужен не "крик", а "ропот"...
Из этого культа единственности и родилась (выкристаллизовалась!) стилистика, авторский стиль как понятие. Наглядное пособие по единственности...
Истинная индивидуальность есть некоторый определённый образ всеединства, некоторый определённый способ восприятия и усвоения себе всего другого... - говорит Соловьёв. Это же определение СТИЛЯ!..
Соловьёв - о "царствии Божьем". Но...
 
 
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. КАК РАЗ С ЦАРСТВОМ БОЖЬИМ.
 
Я хорошо запомнила тёплый пасмурный денёк, когда меня выставили из церкви. Слишком много спрашивала. Христианское человеколюбие, видно, только к пощёчинам лояльно, но любопытство - это серьёзнее. К тому же церковь закрывали. В четыре часа. Не помню, почему. А интересно было бы запомнить!
Не то чтобы с Бога или религии надо спрашивать за всех недобросовестных попов (с искусства за библиотекарей тоже не спросишь), но случай прямо-таки... символический. Я не нужна там с вопросами. Я нужна там в очереди. За райскими птицами. По предоплате...
А вопросы есть. Человек ищет, где Лучший, он мечтает о нём. И мечта эта имеет выражение (куда более божественное, чем тот кровожадный чудак, что покарает за бекон в пост или за "ненормативную лексику"). Мы не знаем, есть ли Творец, но творец - есть; творец, автор, который действительно существует и действительно создаёт - миры, мир. Создаёт и любит. Некий "эквивалент" того гипотетического Творца, Автора; некто действующий по тому же принципу - принципу, нам такому дорогому и понятному (откуда понятному и почему дорогому - огромная тема и сюда её не вместить, конечно)...
Бердяев вот говорит, что "творчество в мире потому только и возможно, что мир сотворён, что есть Творец". А не потому ли оно и возможно, и неизбежно, что нам бы хотелось этого? хотелось бы, чтобы он был?
"...Тускнеющее мерцание звёзд и бледный свет на небе - там, где занималась заря, - вернули мне спокойствие, а так как веки мои отяжелели, я снова лёг и заснул, - хотя я и во сне чувствовал, что было холодно, - и спал, пока меня не разбудили тёплые лучи солнца и утренний звон колокола в Сэлем-Хаусе". (Диккенс, "Жизнь Дэвида Копперфилда")
Эти "тёплые лучи" такие же тёплые, как и те, что теперь льются в твоё окошко. И даже не такие, а лучше. Господь-Диккенс создал мир, несомненно лучший, чем Господь-Господь. И фаэтон в нём выражает торжество или печаль, и камин, затопленный для удобства миссис Микобер, только и существует для её удобства - ведь она превосходная женщина! А превосходен всяк, кто не зол (не зол до жестокости, а ворчать - да пожалуйста!)... Это мир, в котором странности заслуживают уважения, ошибки - участия. Мне даже этот "Сэлем-Хаус" слышится... глубоко, - так, что кажется, надо думать о нём с нежностью. Со всею нежностью и осторожностью.
Это мир, освещённый любящим взглядом, скреплённый им в единое. Это наша воплощённая мечта о Боге - о добром и справедливом взгляде извне. Пусть он хотя бы видит нас, когда нам так плохо. Пусть любит! Так бывает. Вот - уже есть...
 
Ну хорошо, - скажете, - это Диккенс. Великий гуманист, гениальный филантроп. А как же... да хотя бы твой обожаемый Летов! Ведь орёт. И где ж там воплощённая мечта о Боге могла притаиться?
Да совершенно там же. В той же любви, боли и жалости. До боли жалко тех, кто увяз. Иначе не пришлось бы орать. Спасайся поодиночке.
Но Богу не нужно спасаться. Но Богу не можно спасаться. Орать - можно.
"Великий филантроп" или "грязный панк", искусство - всегда воплощённая мечта о Боге. От простого - вот создатель, вот мир, - до сложного, этического, эстетического. Читаю Куприна - "Памяти Чехова". Да это же... памяти Иисуса! Только ещё и милого, ещё и близкого. Читаю Чехова - да, милый, близкий... И вот интересно: Куприн - отнюдь не образец ласковости в жизни - так захлёбывается любовью-скорбью в этом о Чехове опусе... Создатель - автор - это всегда "правильный рейтинг", где первой строкой - всегда лучшее, всегда тонкое, доброе. И эта вспышка "правильного рейтинга" включает этот рейтинг и в нас. Именно вспышка, мгновенная (и для автора это - скачок, не кропотливое "выведение с заключением"), и включает - мгновенно (сколько ни читай лекций по гуманизму, а действенней - этот "флэш" в несколько строк)... Только что мы - читатели газет - скользили привычными глазами по горам трупов (статистика!), и вот вздрагиваем от есенинских "рыжих семерых щенят"...
У создателя нет безобразных красок - кроме тех, что оттеняют прекрасные, вспоминают о прекрасных (отвратителен ли Босх?). Самые декадентские, самые упаднические ветки - оттого и тоскливы, оттого и "упадают", что есть о чём тосковать и откуда падать...
Создатель всегда отвечает. Говорит. Или орёт! Автор - тот, кто не молчит, по определению.
Разве не о таком Боге мы мечтали?
 
 
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. С ЧЕРЕПАХАМИ.
 
Мне выпала большая честь, большая радость поговорить с человеком, который пишет хорошие стихи. И он спросил: "...А можно ли спасать мир в рамках игры, искусства?". Я ответила (я спросила!): а можно ли спасать его в каких-нибудь других рамках? ЧТО здесь было хорошего, кроме красок, кроме звуков, кроме слов?
Что больше всего занимает существ, которыми нам с тобою то ли повезло, то ли пришлось родиться? Две вещи, два процесса. Размножаться и убивать. Когда они заняты первым, у них появляется масса забот ("Чтобы любить, нужен дом!"). Существа вьют гнездо слой за слоем, пока эти слои их не задушат. Но, успокоим друг друга, существам не обидно. Им даже не душно, поскольку чувствовать - уже некогда, уже... непозволительная роскошь. Когда так занят.
Но иногда им становится скучно. И тогда они убивают. Дело это тоже хлопотное, и чувствовать некогда тоже.
Так ЧТО здесь было хорошего, кроме красок и слов? Кроме "третьих существ", которым есть когда чувствовать?
Им есть когда чувствовать, и они учат этому - нас.
Черепаха на базаре Хакодате
На прилавке обессиленно лежит.
Рядом высятся распиленные латы,
Мошкара над окровавленной жужжит.
 
Миловидная хозяюшка степенно
Выбирает помясистее кусок:
"Отрубите мне, прошу, за пол-иены
Этот окорок или вот этот бок".
 
И пока мясник над ухом у калеки
Смачно крякает, топориком рубя,
Черепаха только суживает веки,
Только втягивает голову в себя.
 
Отработавши конечности до паха,
Принимается торговец за живот,
Но глядит, не умирает черепаха...
Возмутительно живучая - живёт!
 
Здесь, читатель мой, кончается сюжет.
Никакого поучения тут нет.
Но, конечно же, я не был бы поэтом,
Если б мысль моя закончилась на этом.
 
(Илья Сельвинский)
Искусство учит эмпатии, а эмпатия убедительней заповедей. Я не знаю, кого можно остановить перспективой адских сковородок. Но научить чувствовать - можно. Наладить эту "эмпатическую трубочку", по которой - всегда есть шанс! - придёт этот ток, и стукнет в бок, и скажешь "ай!": живое - разве режут?..
Есть такой детский рассказик. Купили мальчику черепаху. А он её не поил. И черепаха тыкалась в пустое блюдце. Мне было шесть или семь лет, когда я поняла, что черепаху надо поить. Кошку надо поить. Собаку. А не то они будут тыкаться в пустое блюдце. И никакого поучения тут нет! Просто пить хочу не только я. Жить хочу не только я. Как это регламентировать? И попробуй объясни. Но это можно почувствовать...
Циолковский (в "Монизме Вселенной") пишет: "Человек может описать свои радости и муки. Мы ему верим, что он чувствует, как и мы (хотя на то нет точных доказательств; интересный пример веры в ненаучное)".
А ведь нет! Хотя пример и интересный. Но верим-то мы как раз потому, что он предоставляет доказательства. Искусство - как раз свод таких доказательств. Предоставляющее, поставляющее те мелочи, те детали, на которых невозможно обмануться. Оно мелочно, состоит из мазков, звуков, из "неотносящегося к делу", "оговорок", вот именно - сора... Сора, который не придумать, чтобы солгать или показаться - как не придумаешь покраснеть. Которым не выразить не то - как не выразить не то споткнувшись! "Черепаха только суживает веки" - надо ли это говорить? При чём веки? В газете бы написали без всяких "веков"! Но и БЕЗ ВСЯКОГО СМЫСЛА. Заявить "Спасайте черепах!" можно и при полном, окончательном и бесповоротном ВСЁ РАВНО, при без-чувствии...
Искусство учит эмпатии, потому что эмпатичны сами учителя (Но, конечно же, я не был бы поэтом...) и потому что само по себе общение на уровне искусства, стихотворения, картины - предполагает принятие этой картины на свой экран. Читая Хлебникова, ты либо оказываешься в его "звёздных гостиных", либо будь уверен, что не читаешь. Читая Сельвинского... если ты сейчас не побывал на этом базаре Хакодате, то, вероятно, имеешь обыкновение пропускать стиховые цитаты. Взгляда со стороны не предполагается...
Искусство - миг удивительной тождественности, чужая картинка = моя, на моём экране, вижу. Это правило для автора ("Госпожа Бовари - это я!" и "черепаха - я", конечно!) и правило для читателя - чтение в том и состоит, в путешествии в другое, в ощущении не-своих ощущений (а вот они уже и твои!)...
Искусство - миг удивительной тождественности, и удивительна она не только потому, что такая всесильная (кто бы мог подумать, что, скажем, северянинские "вечерние воздухи", в которых "роз духи", могут быть моими!), а и потому, что такая особенная...
А в чём она такая особенная?
 
 
ИСТОРИЯ ЧЕТВЁРТАЯ. С АНТЕННАМИ.
 
Слушала я как-то пьяный трёп господ физиков, и они - для иллюстрации какой-то, конечно же, более глубокой мысли - говорили, что любой точечный приёмник получает информации меньше, чем антенна. "А антенна? Она чем отличается так принципиально?" - спросила я. "А антенна - это не меньше, чем два точечных приёмника", - сказали господа физики...
Не меньше, чем два!
К чему это я? К той самой "особенной тождественности", получаемой в искусстве. В искусстве - и больше нигде.
Да: когда я читаю, когда я слушаю, чужая картинка = моя. Но я при этом не превращаюсь в "пассивную рамку" для неё. Вживаясь (вживляясь!) в чужое восприятие, я продолжаю воспринимать ещё и как я сам. Чужая картинка проходит сквозь мою. Получается как бы... двойное восприятие. Сразу по двум точкам приём. Получается та самая антенна! Что (и господа физики подтвердят) изменяет качество приёма в самую что нинаесть лучшую сторону. Информация становится объёмной. А кроме того - вот важно - а кроме того, получаемая таким образом информация носит характер озарения, "внезапного" и очень нужного, ценного знания.
Знание "от искусства" - знание неожиданное и парадоксальное, львиную его долю невозможно получить вообще никаким другим способом. Парадокс - уже само "двойное восприятие". Неожиданна любая чужая ветка (мог ли ты знать, что она выглядит ещё и так!).
И знания эти всегда насыщенные, концентрированные. Не компот - концентрат, сироп.
Никогда не слышала, чтобы Достоевский учился у психологов, но психологи у Достоевского - да.
То, на что у Соловьёва ушло восемьдесят четыре страницы, а получилось почти нелепо, Ремарк - в "Чёрном обелиске" - говорит на трёх, а получается... А получается!
Есенинское "Я люблю другую, только не тебя..." - это спектакль в одну строчку, в нём столько движений, что не на одно отделение хватило бы - вот именно, на спектакль!
Поэтому и говорю о насыщенности и парадоксальности.
Это опыт, получаемый как подарок. Понятие о всех слоях небес для того, кто и к парашюту-то никогда не приближался (а кто и приближался - столько-то прыжков всё равно не набрать!). Я грустный ироник - как Гашек; мне жалко эту милую проклятую планету - как Ремарку; я мучительно не знаю, как быть со всеми этими щенятами, окнами, чёрными человеками - как Есенин... На всё это только мне - не хватило бы ни ума, ни души, ни жизни. Помните стишок - "Как хорошо уметь читать!.."? Уметь читать - действительно хорошо...
 
И не только читать.
Говорю "искусство", а речь-то веду в основном о литературе. Почему?
Потому что она так "безнадёжно семантична", оттого и работает непосредственнее и буквальнее. Потому что она наиболее ментальна, многообразна, смежна практически со всеми не-текстовыми искусствами, тем паче со всем, что вообще произносимо. Она во всём - наиболее. Но у меня нет никаких сомнений, что и 24-й каприс Паганини, и "Икар" Брейгеля, и мраморная "Флора" Фальконе - занимаются теми же "пустячками". Попросту делают нас людьми. Они гуман... -ны? -истичны? -итарны?
Я бы сказала так: искусство учит не убивать. И не только по своей "эмпатической" линии. По всем. Учит самым простым и верным способом - показывая, как это ГЛУПО. Глупо уничтожать единственное - это потеря. Глупо убивать божественное - это кощунство. Глупейший вид самоубийства - убивать тождественное! А убивать, обладая знанием - дикая, дикая нелепица.
Искусство - наша попытка наложить табу на убийство, да и на смерть вообще. В этом оно именно что искусственно, именно что не natural - во всяком случае не та природа, что есть, полная убийства и умирания. Но "бессмертные произведения" - разве не победа? Но "вечные образы" - разве не образцы?
Только художник скорбит адекватно - опустошает, прекращает, заканчивает мир со смертью главного героя. Смерти быть не должно. Она привычное невозможное, только художник это понимает - до конца, до упора, до "адекватной скорби". Только художник разлит в мире, трансцендирован всенаправленно (в отличие от однонаправленного влюблённого и замкнутого намертво обывателя). Только художник останавливает миги, перепрыгивает миги, только художник вне мигов. И времени больше не будет. Когда-нибудь...
Вот и мы пришли к "перерождению Вселенной", к "вечной жизни". Только art-пришли, а не love-пришли, если угодно. Вероятно, к этому неизбежно приходишь, если хоть во что-нибудь верить. Так уж получилось, что я верю в "Экстаз святой Терезы" Бернини, а не в экстаз после ЗАГСа, да и Тереза мне не по святости вовсе дорога, а как чудо в камне - и чудо в человеке, так открывшем камень. Ещё один миг остановлен. Продлён? преодолён? Но что-то с ним случилось, что он больше не такой дурной и страшный. Это так: времени больше не будет. Когда-нибудь. Может быть, когда мы больше будем творцами?
 
 
 
 
 
(февраль 2005)
Елена Зайцева (arinazay@rambler.ru)

 
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"