Ближе к полудню, когда тусклое северное солнце поднялось над городом, на рабском рынке открылись торги. Щелкая кнутами и сплевывая сквозь зубы пережеванные в кашицу листья халаш-травы, распорядители погнали невольников прочь из теплых бараков. Друг за другом, опустив головы, шли к помостам могучие великаны-кемерцы, смуглые и светловолосые южане, жилистые мужчины и женщины народа томран.
День обещал быть доходным.
- Продаются рабыни! Молодые, здоровые, красивые! Недорого! - надрывал горло зазывала. - Если вы купите двух сразу, то в подарок от торгового дома "Арвасар и сыновья" получите эротический сборник с рисунками! Спешите! Не проходите мимо!
Даленка выругалась сквозь зубы и попыталась улыбнуться, но не просто так, а со смыслом. Хозяин четко проинструктировал ее по вопросам внешнего вида (ножку в сторону, чтобы колено видно было) и выражения лица (радостное и покорное, ты, овца), и нарушать указаний ей не хотелось. Мало того, что оставят без ужина, так еще плетей для вразумления добавят. Бить сильно не будут, здесь все ясно, похлещут по бокам для острастки и воспитания, но все равно ночью после такой порки на спину перевернуться никак нельзя будет.
Больно это и страсть как обидно - до слез и стыдного подвывания в колючий тюфяк на кровати в длинном и темном рабском бараке. Нет, свое она отплакала, и теперь уж - хоть гром греми, хоть молния сверкай - хорошо усвоила, как себя вести.
Мимо постамента, к которому приковал ее хозяин Арвасар, пестрым потоком текла толпа, по-праздничному шумливая. Женщины, бросая неодобрительные взгляды на яркую вывеску с намалеванными на ней полураздетыми грудастыми фигурами, торопились побыстрее пройти мимо, нервничали. Мужчины смотрели охотно, обменивались мнениями, с видом знатоков щелкали языками. Много среди них было тех, кого Арвасар называл "хляпами - золотишка нет, а слюни текут", но четыре-пять, прикинула Даленка, выглядели вполне платежеспособными.
"Хоть бы купили уже", - подумала девушка и качнула бедром, предусмотрительно выставив вперед колено. В толпе кто-то засвистел, и мужской голос с ярко выраженным шарьярским акцентом запричитал что-то восторженное. Даленка скосила глаза в сторону хозяина.
Работорговец кивал своей маленькой круглой головой, на лице у него расплывалась довольная улыбка. Праздничный день редко обходился без выручки, но сегодняшние торги, по всем приметам, должны были принести очень, очень славную прибыль.
- Арвасар порченого товара не держит, это все знают! - выкрикнул он хриплым, звучным басом и хлопнул себя по толстым ляжкам. - Только лучшие девушки, только лучшие цены! Аукцион - в полдень! Распродажа - после аукциона! Подходите, подходите, подходите! Что может быть слаще услужливой скромницы, желанней строптивой красотки, забавней наивной кокетки! У Арвасара найдете любую себе по вкусу!
По плану старика, Даленка должна была притворяться как раз целомудренной тихоней. Роль страстной стервы досталась Амеллире, стройной брюнетке с презрительно поджатыми губами, новому, но очень многообещающему приобретению Арвасара. Дурочку-малолетку изображала из себя Сайна - миловидная кукла со светло-золотыми волосами. Мало существовало вещей, которые Даленка ненавидела больше ужимок "наивной кокетки", чей злобный язык и редкой отвратительности характер довел до слез не один десяток девочек-рабынь.
Их троице отвели почетную обязанность приманивать клиентов, стоя на помосте и зазывно улыбаясь толпе перед началом торгов. Это значило, что из всего ассортимента, который предлагал своим покупателям Арвасар, они были - хотя бы в этот день - ходовым товаром. Не самое редкое и дорогое, но и не дешевка, от которой избавляются на распродаже.
Даленка считала, что здесь ей повезло. Старик-работорговец купил ее почти две зимы назад, но выгодно продать до сих пор не мог. Неслыханный провал - обычно девушки не задерживались у предприимчивого дельца больше, чем на три-четыре луны. Чем-то она не нравилась покупателям: ни в озерной Кемеритте, ни в шумной Навее, ни в изысканной Энамарре Даленку никто не заметил.
Невольницы, вместе с которыми ее купили, разошлись быстро, лишь она все не продавалась. Сыновья старика даже заплатили заклинательнице, чтобы узнать, не кинул ли кто на несчастливую рабыню заговора. Или, того хуже, нет ли на ней какого хитрого проклятья, способного разрушить процветающее, доходное дело? Заклинательница порчи не нашла, но Даленка с тех пор все чаще и чаще стала ловить на себе тяжелый, задумчивый взгляд Арвасара.
Девочки шептались за ее спиной, что хозяин уже махнул рукой на скорую убыль и занес "неразменное мясо" в списки рабынь, которые пойдут за медь на распродаже. "Чтобы уж как-то тебя, пустоцвет, сбыть с рук", - усмехаясь, добавляла Сайна. Участи страшнее не было - на распродаже девушек покупали только дешевые бордели или безумцы, мучавшие невольниц до смерти.
В этот раз, по счастью, обошлось. Даленке показалось, что она заново научилась дышать, когда Арвасар, едва уладив все формальности со смотрителем рабских рядов, приказал ей идти на аукционный помост. Жадность, видно, все же перевесила у старика желание поскорее избавиться от неудачливой рабыни. За это девушка была своей судьбе искренне благодарна. И - маленькая приятность - радовало кислое лицо Сайны, не ожидавшей, что ее поставят в один ряд с "фальшивой монетой" и "никчемушницей".
Даленка склонила голову и, опустив ресницы, посмотрела на толпу в надежде, что именно так ведут себя услужливые скромницы. На улице стояла ранняя весна. Хотя солнце усердно припекало затылок, руки заледенели, а колено, выставленное на всеобщее обозрение, как-то нехорошо посинело. Девушка поежилась.
"Ну, пусть меня купят", - думала она.
"Продавайся наконец, овца", - шипел про себя потный от раздражения Арвасар.
"Которая из них подойдет? Ровена сказала, порченых не брать, - размышлял между тем высокий мужчина в темной, ладно скроенной куртке, неторопливо продвигаясь все ближе к помосту торгового дома "Арвасар и сыновья".
***
Он давно уже бродил по рыночным рядам, придирчиво и внимательно разглядывал рабынь. Сначала продавцы охотно показывали ему девушек, но потом отстали - невзрачный с виду клиент оказался на удивление привередливым.
Мужчина не спешил - ему доверили совершить важную покупку, и он намеревался выполнить ответственное поручение безупречно.
"Будь аккуратнее, мой Мийе, - вспоминались ему слова хозяйки каждый раз, когда приходило время проверять очередную рабыню на пригодность. - Нетронутое тело - этого добра везде хватит. Приведи мне такую, чтобы сам Заре, будь проклято его имя, не смог бы увидеть в ней тени".
И мужчина искал. Измученные девчонки с затравленным взглядом и опущенными плечами не годились, как и лукавые, игривые красавицы - чистоты в них не было, только отчаяние и расчет.
Ему показывали высокомерных гордячек и скалящихся, как звери, дикарок, была даже одна дурочка с мутным детским взглядом. Выбор оказался велик - а нужного товара все не находилось.
Мийе поморщился и посмотрел на помост, по которому расхаживали три полураздетые, дрожащие от холода рабыни. Рядом с возвышением собралась небольшая толпа, слышались сальные шуточки и веселый гогот. Выставленные на продажу девушки улыбались, демонстрируя зрителям свои - весьма сомнительные - достоинства. На их голых лодыжках поблескивали тонкие кандалы.
Мужчина присмотрелся, уже привычно оценивая живой товар. Стройная брюнетка была и впрямь хороша - такая вмиг обернет собственного хозяина вокруг пальца. "Горячая, верно, кобылка", - усмехаясь, подумал Мийе - и вздрогнул, когда взгляд его упал на другую невольницу.
Она была светловолосой, бледной, тоненькой, слабой на вид. Не девушка даже - почти ребенок: глаза опущены, руки сцеплены за спиной, плечи вздрагивают. На табличке, болтавшейся у нее на груди, аккуратной вязью было выведено имя - Сайна. Солнечная. В Энамарре, откуда был родом мужчина, так часто называли желанных дочерей.
Сама невинность. Сама чистота.
Мужчина сглотнул и начал проталкиваться к помосту, прислушиваясь к разговорам.
- Арвасар... каждую весну тута торгует...
- Чернявая-то, чернявая, глянь! Эх, огонь-девка!
- На распродажу, может, сходить? Эти-то больно уж дороги...
- Жена третью невольницу намедни замучила, вот чего с дурной бабой делать?! Сил моих нет уже! И травит девок, и душит, а сама в постели будто тухлая сельдь корячится!..
Девочка со светлыми волосами жалко улыбалась, обводя глазами толпу. В ней не было покорного смирения, только удивление и обида. Она будто просила защитить, выручить ее из беды.
Мужчина уже поднял руку, чтобы начать торги, как его будущая покупка посмотрела в сторону, чуть надула губки и... будто бы невзначай наступила на цепь своей соседки. Третья рабыня, невзрачная худая девица, на которую Мийе даже не обратил внимания, споткнулась и с размаху шлепнулась на дощатый помост. А "солнечная" Сайна плавно шагнула в сторону, прикрыв рот ладошкой.
В толпе засмеялись. Кто-то засвистел. Мийе медленно опустил руку.
- Смотри, друг, что за тетерю привез Арвасар в этот раз, - торговец в расшитом черными пионами плаще панибратски подтолкнул его в бок, указывая на упавшую девушку. - Лицом не вышла, на ногах не держится. И кличка странная, разобрать не могу. Далонка? Не, Даленка. Из Кемеритты, что ль? Там такие чудные имена в почете. Неужели кто на эту ослицу позарится?
- Она не сама упала, - сквозь зубы просвистел мужчина.
- Эх? - не рассылышал торговец. - Чего говоришь, а?
Мийе не снизошел до ответа.
"Я едва не купил эту Сайну, чтоб печень ее сгнила, а сердце сожрал кровяной паук, - думал он, цепенея от холодного, тяжелого страха, скрутившего внутренности в комок. - Если бы я привел Ровене такую змею! Сама чистота, Зарималша меня раздери! Сама невинность!"
- Так чего ты там шепчешь, сынок? - проревел ему в ухо назойливый купец. - Я не расслышал же!
Мийе развернулся и без лишних слов нырнул в толпу. Торговец что-то возмущенно закудахтал ему в спину, но мужчина даже не обернулся. Он собирался подальше уйти от места, где едва не совершил ошибку, которая наверняка стоила бы ему жизни. И по непонятной даже для себя причине медлил, оглядывался на помост.
А там недокормленная рабыня, которая только что стала посмешищем всей толпы, отряхивала руки после падения. На колене ее набухала кровью большая ссадина - девица не обращала на царапину внимания. Кудрявые русые волосы невольницы строптиво торчали во все стороны, губы дергались, но спина оставалась прямой, а глаза, большие, серые, ясные, - сухими.
- Такая, чтобы сам Заре не увидел бы в ней тени, - прошептал себе под нос Мийе и потер большим пальцем переносицу. Здесь нужно было поразмыслить как следует - все-таки жертвоприношение, как ни крути, - дело капризное, тонкое и деликатное.
***
Кровь заливала глаза и капала с рассеченного лба прямо на сырой пол. Она была холодная и соленая. Когда пленник облизывал пересохшие, потрескавшиеся губы, горький привкус полыни и железа становился почти невыносимым.
Хотелось пить и спать. Ни того, ни другого ему не позволяли делать уже несколько дней. Может, надеялись, что он не выдержит, сломается. Может, просто развлекались. Он не знал.
Руки уже почти не болели. Запястья пленника, переломанные пыточными зажимами, поначалу простреливало обжигающей болью. Когда они онемели, мужчина почти обрадовался. Боль мешала думать, а поразмыслить надо было о многом.
Например, о мести. Нет, о мести - потом. Сперва следовало понять, кому именно придется мстить. Кто затеял эту нелепую игру с похищением и пытками? Кто-то из родственников? Наследники хилых Колыбельных домов, бесчисленные худородные кузены и кузины, половины которых он не знал по именам? Сводные братья, бастарды, решившие подняться на ступеньку вверх по длинной лестнице, ведущей к престолу? Одна из бывших любовниц? Или... страшно даже подумать, даже представить - отец?
У пленника было много врагов. Когда-то, до того, как на его руках сжались, ломая кости, тяжелые металлические манжеты, ему это нравилось.
Ведь враждуют лишь с сильными. У наследника Хрусталя не может не быть противников, если он хоть чего-то стоит. Чем больше ненависти, тем больше уважения.
В памяти, как пузырек на поверхности воды, мелькнуло воспоминание.
"Попытка была хороша, сын, но любая попытка, не увенчавшаяся успехом, - позор".
Пленник вздохнул, и в горле что-то заклокотало. Его кровь, золотая кровь семи Поднебесных домов , лилась по щекам. Ему приходилось глотать ее, потому что жажда становилась невыносимой.
Да, у него много врагов.
И если не получится вычислить тварь, из-за которой эта кровь капает сейчас на грязный, стылый пол темницы, придется убрать их всех.
***
Меллинор пошевелил пальцами ног. Сапоги были окончательно и бесповоротно дырявы, и ступни немилосердно мерзли.
Поморщившись, парень вспомнил, как минувшей зимой ноготь на его большом пальце почернел и слез, будто обгоревшая корка с печеной картофелины. Еще с месяц после этого Меллинор прихрамывал, морщась от боли, не мог работать и перебивался попрошайничеством и мелким грабежом.
Хлесткий порыв ветра заставил его поежиться. Весна в Динмаре была не слаще зимы - вроде и растаял уже снег, посвежел воздух, а от земли все равно тянуло игольчатым, стылым холодом. По-хорошему, стоило купить теплые носки, да и новые сапоги не помешали бы. Но денег - двух блестящих медных треугольников - хватало только на еду.
Миска жидкого супа и ломоть хлеба, уныло подумал Меллинор, - не густо, но день протянуть можно. А там уж видно будет - кто знает, может быть, Зарималша сжалится и пошлет ему толстого и глупого торговца с туго набитым монетами кошельком. При мысли об этом парень мечтательно улыбнулся.
Он лежал на крепостной стене, подложив под голову куртку и скинув с ног обувь. Это было его любимое место. Невдалеке, у городских ворот, возвышались две сторожевые башни, похожие на крепенькие коричневые пивные кружки. Стражники появлялись там лишь по праздничным дням, когда поток входящих и выходящих из города людей грозил смести со своего пути обычную, каждодневную охрану. И вот им уж точно не было дела до худого паренька, притулившегося между зубцами широкой, выложенной белым камнем стены.
Меллинор лениво засвистел и прищурился на солнце. Он часто забирался сюда, на самый верх крепостного заграждения, защищавшего город и от старых врагов, и от новых союзников.
Здесь было хорошо в любое время года. Вору не мешал приглушенный гомон, доносящийся от ворот, резкие окрики стражников и воркование голубей, оценивших все удобства каменной кладки. Если выдавался свободный часок, Меллинор приносил с собой наверх хлеб с сыром, обедал, дремал и мечтал.
А когда не хватало денег на тюфяк на постоялом дворе, он даже оставался на ночь в одной из вырубленных в стене каменных ниш. Среди его подельников ходили рассказы о призраках, что до наступления темноты спят в камнях, а потом всю ночь напролет поджидают жертву, чтобы высосать у нее кровь и мозги. С крепостной стены, говорил Меллинору знакомый ростовщик, столько народу сигануло на камни, что земля на несколько локтей вниз кровушкой пропиталась. Самое милое дело для ночной нечисти!
Впрочем, до сих пор вору сталкиваться с привидениями и прочими тварями не приходилось. Меллинор захихикал при мысли о том, какие лица могли быть у его дружков, если б он рассказал им про свои ночевки на стене, и потянулся, хрустнув суставами.
Ласковое весеннее солнышко впервые с начала весны хорошенько прогрело камни. Парень прикоснулся замерзшими пальцами к теплой шероховатой поверхности и едва не замурлыкал от удовольствия.
Меллинор понимал, что в первый праздник весны любому уважающему себя вору следует не дремать в тепле, а толкаться среди торгового люда на рынке или, что еще лучше, ловить удачу за хвост в рабских рядах. Захаживали на аукционы люди настолько состоятельные, что он, срезав хотя бы у одного из них кошелек, мог безбедно существовать с месяц. Таких "курочек" не надо было даже отвлекать - охочие до женской или мужской красоты богатеи совершенно не следили за своими карманами. Но так уютно и сонно было на стене и так красив был вид городских крыш, озаренных мягким золотистым светом, что Меллинор решил повременить. И уснул.
Пробуждение оказалось внезапным и неласковым - из сладкой полудремы Меллинора вырвал приглушенный женский вопль. От неожиданности вор вскочил на ноги, ударился локтем о камень и витиевато выругался. Удивился, увидев, что, несмотря на растерянность, успел выхватить из ножен кинжал. Мысленно похвалил себя за хорошую реакцию.
И чудом избежал смерти.
Неизвестно кем выпущенная стрела с легким свистом пронеслась мимо его виска, ударилась о камень и отскочила от стены - вниз, в заросли дикого шиповника.
Меллинор не стал дожидаться, пока лучник подготовит вторую стрелу. Он хорошо знал, что делать в таких случаях - бежать. Быстро. В тень, за угол, в подворотню. В любое узкое, извилистое, плохо освещенное место, где кинжал куда как полезнее меча или алебарды. И вор рванул вперед, мысленно проклиная неожиданных врагов за то, что пришлось оставить на стене новую куртку и единственные сапоги.
Еще одна стрела клюнула каменную кладку у самой его пятки. Меллинор чертыхнулся и прибавил скорости. Темное место, ха! Найти потайной уголок ясным утром на самом верху городской стены смог бы только паук или муравей.
Снова закричала женщина, но у Меллинора не было ни времени, ни желания спасать попавших в беду девиц. Существовал только один путь к спасению - обогнать лучника, чтобы первым добежать до места, где можно было слезть со стены. Тогда оставался шанс, что в густых и высоких кустах шиповника, откуда было рукой подать до ворот, неизвестному врагу не удастся его обнаружить.
Он успел, опередив преследователя всего на каких-то полминуты, сполз вниз, привычно цепляясь за трещины в стене, скатился прямо в переплетение колючих веток и затих. Чему Меллинор обучился за время своей воровской жизни, так это терпению и тишине. Молчать, дышать тихо и ровно, не двигаться, прижаться, слиться с землей, голову опустить, притвориться камнем, стать камнем.
Поблизости раздались торопливые шаги. Кто-то крупный и тяжелый продирался сквозь шиповник и матерился. Голос был мужской, с хрипотцой.
- Ну, ты, гниль, вылезай-ка, вылезай, все равно убью, - размеренно и спокойно говорил незнакомец. Меллинора, считавшего себя парнем не трусливым, пробрала дрожь.
- Падаль, закопаю я тебя по частям. Сначала ручки, потом ножки, кишки свои съешь, висельник, - бубнило уже где-то совсем рядом.
Вор съежился. Обладателю хриплого голоса хватило бы трех-четырех шагов, чтобы дойти до зарослей, где притаилась его добыча. Меллинор впился пальцами в холодную, мокрую землю. Шиповник немилосердно кололся, царапины саднили, а из прокушенной во время падения со стены губы текла кровь.
- Где он? - совсем рядом вдруг раздался второй голос, и Мелиннор вздрогнул. Ни шагов, ни даже шелеста раздвигаемых веток вор не слышал.
Первый преследователь, кажется, тоже не ожидал бесшумного появления своего сообщника. Развернулся он для такого грузного человека быстро, и Меллинор услышал свист выхватываемого из ножен меча.
- Двадцать великих демонов, Ялзар, однажды я все-таки разрублю в мясо твою альвийскую морду. Что ты являешься, как нежить посреди обедни, в самом-то деле!
Меллинор мысленно застонал - только альва ему и не хватало! По рассказам, слух и чутье у хрустального народа были не хуже, чем у диких тварей из пустошей. Тут никакой шиповник спрятаться не поможет.
- Не разрубишь, - коротко ответил второй. - Где он?
- Тут где-то сник, шкура, - проворчал тот, которого Меллинор для себя окрестил Тяжелым. - Прячется. Но я ему зенки выковыряю, ты не сомневайся.
- Что ты, meilh, твои таланты в этом деле мне хорошо известны, - сухо хмыкнул его собеседник.
- Эх, понесло жмурика на стену внеурочный час. Так и бывает - жил человек, жил, а потом - опа! - и остался от него один окорок.
И Тяжелый жизнерадостно заржал.
- Пока еще наш окорок жив и здоров, - в голосе альва послышалась легкая брезгливость. - Постой на месте спокойно, ты мне мешаешь слушать.
- Ну-ну, - хрюкнул Тяжелый. - Поклоны-реверансы! Если б я не знал, какая Ровена толковая баба, решил бы, она тебя держит, чтоб ты ее по женскогой части, того, ну, пользовал. Ладно-ладно, не зыркай тут мне. Молчу. Давай, ищи крысеныша. И так сколько времени потратили, а ведь Мийе там один бабу караулит.
Меллинор слушал их, испуганно размышляя о том, что в этот раз, пожалуй, не выберется. Между ним и дорогой у ворот - два наемника, причем один из них - альв, хрустальник. А назад на стену хода нет. Оставалось только помолиться всем богам, каких можно вспомнить, и просто ринуться навстречу своим уже почти убийцам. Вдруг повезет проскочить?
Плохо было, что его преследователи перестали разговаривать. Отчетливо было слышно дыхание Тяжелого - он сопел, с легким присвистом втягивая в себя воздух. А вот альв не издавал ни звука. Меллинор был уверен, что тот с минуты на минуту обнаружит его ненадежное укрытие под шиповником.
Надо было бежать.
Вор приподнялся и покрепче вцепился в жухлую прошлогоднюю траву, когда заливистый свист вспорол благостную утреннюю тишину. Звук был так пронзителен, что из ближайших кустов вспорхнули какие-то мелкие заполошные птахи. Меллинор неловко дернулся и уже было приготовился умирать, как, почти не веря своим ушам, услышал проклятье и тихий окрик.
-Уходим! Сигнал на отход! Уходим, Ялзар, оставь крысу!
Зашелестела ткань, раздался щвук торопливых шагов - и все стихло. "Сигнал на отход? - еще не веря своей везучести, подумал Меллинор. - Боги, вы есть".
Похоже, стража все же углядела непорядок - в праздничные дни магистрат денег на охрану не жалел. Что там говорили его преследователи? Вроде остался их подельник где-то поблизости сторожить какую-то бабу? А девчонка, судя по ее воплям, была из боевых, может, она и всполошила стражников. Пронесло, ох пронесло.
Меллинор перевел дух и ткнулся лицом в землю. Вот что значит - оказаться не в том месте не в то время. А занимался бы своим делом, ничего бы не случилось.
- Мораль, - разговаривал сам с собой вор через некоторое время, пробираясь по стене, чтобы забрать куртку и сапоги, - работай, когда положено работать, и спи, когда положено спа...
Последние слова он выговорить не смог. Язык отказался двигаться, зато губы, задрожали, запрыгали на лице. Там, на камне, где всего лишь час назад лежала его аккуратно свернутая куртка, темнела на камне странная закорючка. Она была немного похожа... ну, общими очертаниями... да что там, почти один в один повторяла...
Меллинор зажмурился. Так он хотя бы на мгновение мог убедить себя, что не видит перед собой абенор - метку смерти Зарималши, Ночной Кошки, богини блудниц и ассасинов. Черное клеймо, без сомнения, предусмотрительно оставили его преследователи, чтобы напомнить своей жертве о том, что всякой охоте - свой час. Черное клеймо - приговор, отложенная смерть, ловушка.
- Это во же я такое вляпался-то, удуши меня Чадра? - спросил сам себя вор, без сил опустившись на камни.
Солнце тепло улыбнулось ему с небес.
Кидаю сюда ссылку на поправленный и подредактированный общий файл романа. Там все главы собраны в один пучок :) Если вдруг вам захочется поставить истории оценку, добро пожаловать, я заранее признательна и благодарна - Лев и его блудница. Общий файл.