Рысь Екатерина : другие произведения.

Лев и его блудница. Общий файл

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.25*19  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Общий файл для романа. Сюда постепенно будут загружаться отредактированные и отшлифованные главы. Если вам захочется поставить "Льву" оценку или написать комментарий, лучше делать это здесь :) Добавлена четвертая глава!

КОШКА ТОЧИТ КОГТИ


Когти точит лукавая,

Когти острит

Мне на погибель...

Энамаррская припевка


***


  Ближе к полудню, когда тусклое северное солнце поднялось над городом, на рабском рынке открылись торги. Щелкая кнутами и сплевывая сквозь зубы пережеванные в кашицу листья халаш-травы, распорядители погнали невольников прочь из теплых бараков. Друг за другом, опустив головы, шли к помостам могучие великаны-кемерцы, смуглые и светловолосые южане, жилистые мужчины и женщины народа томран.
  
  День обещал быть доходным.
  
  - Продаются рабыни! Молодые, здоровые, красивые! Недорого! - надрывал горло зазывала. - Если вы купите двух сразу, то в подарок от торгового дома "Арвасар и сыновья" получите эротический сборник с рисунками! Спешите! Не проходите мимо!
  
  Даленка выругалась сквозь зубы и попыталась улыбнуться, но не просто так, а со смыслом. Хозяин четко проинструктировал ее по вопросам внешнего вида (ножку в сторону, чтобы колено видно было) и выражения лица (радостное и покорное, ты, овца), и нарушать указаний ей не хотелось. Мало того, что оставят без ужина, так еще плетей для вразумления добавят. Бить сильно не будут, здесь все ясно, похлещут по бокам для острастки и воспитания, но все равно ночью после такой порки на спину перевернуться никак нельзя будет.
  
  Больно это и страсть как обидно - до слез и стыдного подвывания в колючий тюфяк на кровати в длинном и темном рабском бараке. Нет, свое она отплакала, и теперь уж - хоть гром греми, хоть молния сверкай - хорошо усвоила, как себя вести.
  
  Мимо постамента, к которому приковал ее хозяин Арвасар, пестрым потоком текла толпа, по-праздничному шумливая. Женщины, бросая неодобрительные взгляды на яркую вывеску с намалеванными на ней полураздетыми грудастыми фигурами, торопились побыстрее пройти мимо, нервничали. Мужчины смотрели охотно, обменивались мнениями, с видом знатоков щелкали языками. Много среди них было тех, кого Арвасар называл "хляпами - золотишка нет, а слюни текут", но четыре-пять, прикинула Даленка, выглядели вполне платежеспособными.
  
  "Хоть бы купили уже", - подумала девушка и качнула бедром, предусмотрительно выставив вперед колено. В толпе кто-то засвистел, и мужской голос с ярко выраженным шарьярским акцентом запричитал что-то восторженное. Даленка скосила глаза в сторону хозяина.
  
  Работорговец кивал своей маленькой круглой головой, на лице у него расплывалась довольная улыбка. Праздничный день редко обходился без выручки, но сегодняшние торги, по всем приметам, должны были принести очень, очень славную прибыль.
  
  - Арвасар порченого товара не держит, это все знают! - выкрикнул он хриплым, звучным басом и хлопнул себя по толстым ляжкам. - Только лучшие девушки, только лучшие цены! Аукцион - в полдень! Распродажа - после аукциона! Подходите, подходите, подходите! Что может быть слаще услужливой скромницы, желанней строптивой красотки, забавней наивной кокетки! У Арвасара найдете любую себе по вкусу!
  
  По плану старика, Даленка должна была притворяться как раз целомудренной тихоней. Роль страстной стервы досталась Амеллире, стройной брюнетке с презрительно поджатыми губами, новому, но очень многообещающему приобретению Арвасара. Дурочку-малолетку изображала из себя Сайна - миловидная кукла со светло-золотыми волосами. Мало существовало вещей, которые Даленка ненавидела больше ужимок "наивной кокетки", чей злобный язык и редкой отвратительности характер довел до слез не один десяток девочек-рабынь.
  
  Их троице отвели почетную обязанность приманивать клиентов, стоя на помосте и зазывно улыбаясь толпе перед началом торгов. Это значило, что из всего ассортимента, который предлагал своим покупателям Арвасар, они были - хотя бы в этот день - ходовым товаром. Не самое редкое и дорогое, но и не дешевка, от которой избавляются на распродаже.
  
  Даленка считала, что здесь ей повезло. Старик-работорговец купил ее почти две зимы назад, но выгодно продать до сих пор не мог. Неслыханный провал - обычно девушки не задерживались у предприимчивого дельца больше, чем на три-четыре луны. Чем-то она не нравилась покупателям: ни в озерной Кемеритте, ни в шумной Навее, ни в изысканной Энамарре Даленку никто не заметил.
  
  Невольницы, вместе с которыми ее купили, разошлись быстро, лишь она все не продавалась. Сыновья старика даже заплатили заклинательнице, чтобы узнать, не кинул ли кто на несчастливую рабыню заговора. Или, того хуже, нет ли на ней какого хитрого проклятья, способного разрушить процветающее, доходное дело? Заклинательница порчи не нашла, но Даленка с тех пор все чаще и чаще стала ловить на себе тяжелый, задумчивый взгляд Арвасара.
  
  Девочки шептались за ее спиной, что хозяин уже махнул рукой на скорую убыль и занес "неразменное мясо" в списки рабынь, которые пойдут за медь на распродаже. "Чтобы уж как-то тебя, пустоцвет, сбыть с рук", - усмехаясь, добавляла Сайна. Участи страшнее не было - на распродаже девушек покупали только дешевые бордели или безумцы, мучавшие невольниц до смерти.
  
  В этот раз, по счастью, обошлось. Даленке показалось, что она заново научилась дышать, когда Арвасар, едва уладив все формальности со смотрителем рабских рядов, приказал ей идти на аукционный помост. Жадность, видно, все же перевесила у старика желание поскорее избавиться от неудачливой рабыни. За это девушка была своей судьбе искренне благодарна. И - маленькая приятность - радовало кислое лицо Сайны, не ожидавшей, что ее поставят в один ряд с "фальшивой монетой" и "никчемушницей".
  
  Даленка склонила голову и, опустив ресницы, посмотрела на толпу в надежде, что именно так ведут себя услужливые скромницы. На улице стояла ранняя весна. Хотя солнце усердно припекало затылок, руки заледенели, а колено, выставленное на всеобщее обозрение, как-то нехорошо посинело. Девушка поежилась.
  
  "Ну, пусть меня купят", - думала она.
  
  "Продавайся наконец, овца", - шипел про себя потный от раздражения Арвасар.
  
  "Которая из них подойдет? Ровена сказала, порченых не брать, - размышлял между тем высокий мужчина в темной, ладно скроенной куртке, неторопливо продвигаясь все ближе к помосту торгового дома "Арвасар и сыновья".
  

***


  Он давно уже бродил по рыночным рядам, придирчиво и внимательно разглядывал рабынь. Сначала продавцы охотно показывали ему девушек, но потом отстали - невзрачный с виду клиент оказался на удивление привередливым.
  
   Мужчина не спешил - ему доверили совершить важную покупку, и он намеревался выполнить ответственное поручение безупречно.
  
  "Будь аккуратнее, мой Мийе, - вспоминались ему слова хозяйки каждый раз, когда приходило время проверять очередную рабыню на пригодность. - Нетронутое тело - этого добра везде хватит. Приведи мне такую, чтобы сам Заре, будь проклято его имя, не смог бы увидеть в ней тени".
  
  И мужчина искал. Измученные девчонки с затравленным взглядом и опущенными плечами не годились, как и лукавые, игривые красавицы - чистоты в них не было, только отчаяние и расчет.
  
  Ему показывали высокомерных гордячек и скалящихся, как звери, дикарок, была даже одна дурочка с мутным детским взглядом. Выбор оказался велик - а нужного товара все не находилось.
  
  Мийе поморщился и посмотрел на помост, по которому расхаживали три полураздетые, дрожащие от холода рабыни. Рядом с возвышением собралась небольшая толпа, слышались сальные шуточки и веселый гогот. Выставленные на продажу девушки улыбались, демонстрируя зрителям свои - весьма сомнительные - достоинства. На их голых лодыжках поблескивали тонкие кандалы.
  
  Мужчина присмотрелся, уже привычно оценивая живой товар. Стройная брюнетка была и впрямь хороша - такая вмиг обернет собственного хозяина вокруг пальца. "Горячая, верно, кобылка", - усмехаясь, подумал Мийе - и вздрогнул, когда взгляд его упал на другую невольницу.
  
  Она была светловолосой, бледной, тоненькой, слабой на вид. Не девушка даже - почти ребенок: глаза опущены, руки сцеплены за спиной, плечи вздрагивают. На табличке, болтавшейся у нее на груди, аккуратной вязью было выведено имя - Сайна. Солнечная. В Энамарре, откуда был родом мужчина, так часто называли желанных дочерей.
  
  Сама невинность. Сама чистота.
  
  Мужчина сглотнул и начал проталкиваться к помосту, прислушиваясь к разговорам.
  
  - Арвасар... каждую весну тута торгует...
  
  - Чернявая-то, чернявая, глянь! Эх, огонь-девка!
  
  - На распродажу, может, сходить? Эти-то больно уж дороги...
  
  - Жена третью невольницу намедни замучила, вот чего с дурной бабой делать?! Сил моих нет уже! И травит девок, и душит, а сама в постели будто тухлая сельдь корячится!..
  
  Девочка со светлыми волосами жалко улыбалась, обводя глазами толпу. В ней не было покорного смирения, только удивление и обида. Она будто просила защитить, выручить ее из беды.
  
  Мужчина уже поднял руку, чтобы начать торги, как его будущая покупка посмотрела в сторону, чуть надула губки и... будто бы невзначай наступила на цепь своей соседки. Третья рабыня, невзрачная худая девица, на которую Мийе даже не обратил внимания, споткнулась и с размаху шлепнулась на дощатый помост. А "солнечная" Сайна плавно шагнула в сторону, прикрыв рот ладошкой.
  
  В толпе засмеялись. Кто-то засвистел. Мийе медленно опустил руку.
  
  - Смотри, друг, что за тетерю привез Арвасар в этот раз, - торговец в расшитом черными пионами плаще панибратски подтолкнул его в бок, указывая на упавшую девушку. - Лицом не вышла, на ногах не держится. И кличка странная, разобрать не могу. Далонка? Не, Даленка. Из Кемеритты, что ль? Там такие чудные имена в почете. Неужели кто на эту ослицу позарится?
  
  - Она не сама упала, - сквозь зубы просвистел мужчина.
  
  - Эх? - не рассылышал торговец. - Чего говоришь, а?
  
  Мийе не снизошел до ответа.
  
  "Я едва не купил эту Сайну, чтоб печень ее сгнила, а сердце сожрал кровяной паук, - думал он, цепенея от холодного, тяжелого страха, скрутившего внутренности в комок. - Если бы я привел Ровене такую змею! Сама чистота, Зарималша меня раздери! Сама невинность!"
  
  - Так чего ты там шепчешь, сынок? - проревел ему в ухо назойливый купец. - Я не расслышал же!
  
  Мийе развернулся и без лишних слов нырнул в толпу. Торговец что-то возмущенно закудахтал ему в спину, но мужчина даже не обернулся. Он собирался подальше уйти от места, где едва не совершил ошибку, которая наверняка стоила бы ему жизни. И по непонятной даже для себя причине медлил, оглядывался на помост.
  
  А там недокормленная рабыня, которая только что стала посмешищем всей толпы, отряхивала руки после падения. На колене ее набухала кровью большая ссадина - девица не обращала на царапину внимания. Кудрявые русые волосы невольницы строптиво торчали во все стороны, губы дергались, но спина оставалась прямой, а глаза, большие, серые, ясные, - сухими.
  
  - Такая, чтобы сам Заре не увидел бы в ней тени, - прошептал себе под нос Мийе и потер большим пальцем переносицу. Здесь нужно было поразмыслить как следует - все-таки жертвоприношение, как ни крути, - дело капризное, тонкое и деликатное.

***


  Кровь заливала глаза и капала с рассеченного лба прямо на сырой пол. Она была холодная и соленая. Когда пленник облизывал пересохшие, потрескавшиеся губы, горький привкус полыни и железа становился почти невыносимым.
  
  Хотелось пить и спать. Ни того, ни другого ему не позволяли делать уже несколько дней. Может, надеялись, что он не выдержит, сломается. Может, просто развлекались. Он не знал.
  
  Руки уже почти не болели. Запястья пленника, переломанные пыточными зажимами, поначалу простреливало обжигающей болью. Когда они онемели, мужчина почти обрадовался. Боль мешала думать, а поразмыслить надо было о многом.
  
  Например, о мести. Нет, о мести - потом. Сперва следовало понять, кому именно придется мстить. Кто затеял эту нелепую игру с похищением и пытками? Кто-то из родственников? Наследники хилых Колыбельных домов, бесчисленные худородные кузены и кузины, половины которых он не знал по именам? Сводные братья, бастарды, решившие подняться на ступеньку вверх по длинной лестнице, ведущей к престолу? Одна из бывших любовниц? Или... страшно даже подумать, даже представить - отец?
  
  У пленника было много врагов. Когда-то, до того, как на его руках сжались, ломая кости, тяжелые металлические манжеты, ему это нравилось.
  
  Ведь враждуют лишь с сильными. У наследника Хрусталя не может не быть противников, если он хоть чего-то стоит. Чем больше ненависти, тем больше уважения.
  
  В памяти, как пузырек на поверхности воды, мелькнуло воспоминание.
  
 "Попытка была хороша, сын, но любая попытка, не увенчавшаяся успехом, - позор".
  
  Пленник вздохнул, и в горле что-то заклокотало. Его кровь, золотая кровь семи Поднебесных домов , лилась по щекам. Ему приходилось глотать ее, потому что жажда становилась невыносимой.
  
  Да, у него много врагов.
  
  И если не получится вычислить тварь, из-за которой эта кровь капает сейчас на грязный, стылый пол темницы, придется убрать их всех.

***


  Меллинор пошевелил пальцами ног. Сапоги были окончательно и бесповоротно дырявы, и ступни немилосердно мерзли.
  
  Поморщившись, парень вспомнил, как минувшей зимой ноготь на его большом пальце почернел и слез, будто обгоревшая корка с печеной картофелины. Еще с месяц после этого Меллинор прихрамывал, морщась от боли, не мог работать и перебивался попрошайничеством и мелким грабежом.
  
  Хлесткий порыв ветра заставил его поежиться. Весна в Динмаре была не слаще зимы - вроде и растаял уже снег, посвежел воздух, а от земли все равно тянуло игольчатым, стылым холодом. По-хорошему, стоило бы прикупить теплые носки, да и новые сапоги не помешали бы. Но денег - двух блестящих медных треугольников - хватало только на еду.
  
  Миска жидкого супа и ломоть хлеба, уныло подумал Меллинор, - не густо, но день протянуть можно. А там уж видно будет - кто знает, может быть, Зарималша сжалится и пошлет ему толстого и глупого торговца с туго набитым монетами кошельком. При мысли об этом парень мечтательно улыбнулся.
  
  Он лежал на крепостной стене, подложив под голову куртку и скинув с ног обувь. Это было его любимое место. Невдалеке, у городских ворот, возвышались две сторожевые башни, похожие на крепенькие коричневые пивные кружки. Стражники появлялись там лишь по праздничным дням, когда поток входящих и выходящих из города людей грозил смести со своего пути обычную, каждодневную охрану. И вот им уж точно не было дела до худого паренька, притулившегося между зубцами широкой, выложенной белым камнем стены.
  
  Меллинор лениво засвистел и прищурился на солнце. Он часто забирался сюда, на самый верх крепостного заграждения, защищавшего город и от старых врагов, и от новых союзников.
  
  Здесь было хорошо в любое время года. Вору не мешал приглушенный гомон, доносящийся от ворот, резкие окрики стражников и воркование голубей, оценивших все удобства каменной кладки. Если выдавался свободный часок, Меллинор приносил с собой наверх хлеб с сыром, обедал, дремал и мечтал.
  
  А когда не хватало денег на тюфяк на постоялом дворе, он даже оставался на ночь в одной из вырубленных в стене каменных ниш. Среди его подельников ходили рассказы о призраках, что до наступления темноты спят в камнях, а потом всю ночь напролет поджидают жертву, чтобы высосать у нее кровь и мозги. С крепостной стены, говорил Меллинору знакомый ростовщик, столько народу сигануло на камни, что земля на несколько локтей вниз кровушкой пропиталась. Самое милое дело для ночной нечисти!
  
  Впрочем, до сих пор вору сталкиваться с привидениями и прочими тварями не приходилось. Меллинор захихикал при мысли о том, какие лица могли быть у его дружков, если б он рассказал им про свои ночевки на стене, и потянулся, хрустнув суставами.
  
  Ласковое весеннее солнышко впервые с начала весны хорошенько прогрело камни. Парень прикоснулся замерзшими пальцами к теплой шероховатой поверхности и едва не замурлыкал от удовольствия.
  
  Меллинор понимал, что в первый праздник весны любому уважающему себя вору следует не дремать в тепле, а толкаться среди торгового люда на рынке или, что еще лучше, ловить удачу за хвост в рабских рядах. Захаживали на аукционы люди настолько состоятельные, что он, срезав хотя бы у одного из них кошелек, мог безбедно существовать с месяц. Таких "курочек" не надо было даже отвлекать - охочие до женской или мужской красоты богатеи совершенно не следили за своими карманами. Но так уютно и сонно было на стене и так красив был вид городских крыш, озаренных мягким золотистым светом, что Меллинор решил повременить. И уснул.
  
  Пробуждение оказалось внезапным и неласковым - из сладкой полудремы Меллинора вырвал приглушенный женский вопль. От неожиданности вор вскочил на ноги, ударился локтем о камень и витиевато выругался. Удивился, увидев, что, несмотря на растерянность, успел выхватить из ножен кинжал. Мысленно похвалил себя за хорошую реакцию.
  
  И чудом избежал смерти.
  
  Неизвестно кем выпущенная стрела с легким свистом пронеслась мимо его виска, ударилась о камень и отскочила от стены - вниз, в заросли дикого шиповника.
  
  Меллинор не стал дожидаться, пока лучник подготовит вторую стрелу. Он хорошо знал, что делать в таких случаях - бежать. Быстро. В тень, за угол, в подворотню. В любое узкое, извилистое, плохо освещенное место, где кинжал куда как полезнее меча или алебарды. И вор рванул вперед, мысленно проклиная неожиданных врагов за то, что пришлось оставить на стене новую куртку и единственные сапоги.
  
  Еще одна стрела клюнула каменную кладку у самой его пятки. Меллинор чертыхнулся и прибавил скорости. Темное место, ха! Найти потайной уголок ясным утром на самом верху городской стены смог бы только паук или муравей.
  
  Снова закричала женщина, но у Меллинора не было ни времени, ни желания спасать попавших в беду девиц. Существовал только один путь к спасению - обогнать лучника, чтобы первым добежать до места, где можно было слезть со стены. Тогда оставался шанс, что в густых и высоких кустах шиповника, откуда было рукой подать до ворот, неизвестному врагу не удастся его обнаружить.
  
  Он успел, опередив преследователя всего на каких-то полминуты, сполз вниз, привычно цепляясь за трещины в стене, скатился прямо в переплетение колючих веток и затих. Чему Меллинор обучился за время своей воровской жизни, так это терпению и тишине. Молчать, дышать тихо и ровно, не двигаться, прижаться, слиться с землей, голову опустить, притвориться камнем, стать камнем.
  
  Поблизости раздались торопливые шаги. Кто-то крупный и тяжелый продирался сквозь шиповник и матерился. Голос был мужской, с хрипотцой.
  
  - Ну, ты, гниль, вылезай-ка, вылезай, все равно убью, - размеренно и спокойно говорил незнакомец. Меллинора, считавшего себя парнем не трусливым, пробрала дрожь.
  
  - Падаль, закопаю я тебя по частям. Сначала ручки, потом ножки, кишки свои съешь, висельник, - бубнило уже где-то совсем рядом.
  
  Вор съежился. Обладателю хриплого голоса хватило бы трех-четырех шагов, чтобы дойти до зарослей, где притаилась его добыча. Меллинор впился пальцами в холодную, мокрую землю. Шиповник немилосердно кололся, царапины саднили, а из прокушенной во время падения со стены губы текла кровь.
  
  - Где он? - совсем рядом вдруг раздался второй голос, и Мелиннор вздрогнул. Ни шагов, ни даже шелеста раздвигаемых веток вор не слышал.
  
  Первый преследователь, кажется, тоже не ожидал бесшумного появления своего сообщника. Развернулся он для такого грузного человека быстро, и Меллинор услышал свист выхватываемого из ножен меча.
  
  - Двадцать великих демонов, Ялзар, однажды я все-таки разрублю в мясо твою альвскую морду. Что ты являешься, как нежить посреди обедни, в самом-то деле!
  
  Меллинор мысленно застонал - только альва ему и не хватало! По рассказам, слух и чутье у хрустального народа были не хуже, чем у диких тварей из пустошей. Тут никакой шиповник спрятаться не поможет.
  
  - Не разрубишь, - коротко ответил второй. - Где он?
  
  - Тут где-то сник, шкура, - проворчал тот, которого Меллинор для себя окрестил Тяжелым. - Прячется. Но я ему зенки выковыряю, ты не сомневайся.
  
  - Что ты, meilh, твои таланты в этом деле мне хорошо известны, - сухо хмыкнул его собеседник.
  
  - Эх, понесло жмурика на стену внеурочный час. Так и бывает - жил человек, жил, а потом - опа! - и остался от него один окорок.
  
  И Тяжелый жизнерадостно заржал.
  
  - Пока еще наш окорок жив и здоров, - в голосе альва послышалась легкая брезгливость. - Постой на месте спокойно, ты мешаешь мне слушать.
  
  - Ну-ну, - хрюкнул Тяжелый. - Поклоны-реверансы! Если б я не знал, какая Ровена толковая баба, решил бы, она тебя держит, чтоб ты ее по женской части, того, ну, пользовал. Ладно-ладно, не зыркай тут мне. Молчу. Давай, ищи крысеныша. И так сколько времени потратили, а ведь Мийе там один бабу караулит.
  
  Меллинор слушал их, испуганно размышляя о том, что в этот раз, пожалуй, не выберется. Между ним и дорогой у ворот - два наемника, причем один из них - альв, хрустальник. А назад на стену хода нет. Оставалось только помолиться всем богам, каких можно вспомнить, и просто ринуться навстречу своим уже почти убийцам. Вдруг повезет проскочить?
  
  Плохо было, что его преследователи перестали разговаривать. Отчетливо было слышно дыхание Тяжелого - он сопел, с легким присвистом втягивая в себя воздух. А вот альв не издавал ни звука. Меллинор был уверен, что тот с минуты на минуту обнаружит его ненадежное укрытие под шиповником.
  
  Надо было бежать.
  
  Вор приподнялся и покрепче вцепился в жухлую прошлогоднюю траву, когда заливистый свист вспорол благостную утреннюю тишину. Звук был так пронзителен, что из ближайших кустов вспорхнули какие-то мелкие заполошные птахи. Меллинор неловко дернулся и уже было приготовился умирать, как, почти не веря своим ушам, услышал проклятье и тихий окрик.
  
  -Уходим! Сигнал на отход! Уходим, Ялзар, оставь крысу!
  
  Зашелестела ткань, раздался звук торопливых шагов - и все стихло. "Сигнал на отход? - еще не веря своей везучести, подумал Меллинор. - Боги, вы есть".
  
  Похоже, стража все же углядела непорядок - в праздничные дни магистрат денег на охрану не жалел. Что там говорили его преследователи? Вроде остался их подельник где-то поблизости сторожить какую-то бабу? А девчонка, судя по ее воплям, была из боевых, может, она и всполошила стражников. Пронесло, ох пронесло.
  
  Меллинор перевел дух и ткнулся лицом в землю. Вот что значит - оказаться не в том месте не в то время. А занимался бы своим делом, ничего б и не случилось.
  
  - Мораль, - разговаривал сам с собой вор через некоторое время, пробираясь по стене, чтобы забрать куртку и сапоги, - работай, когда положено работать, и спи, когда положено спа...
  
  Последние слова он выговорить не смог. Язык отказался двигаться, зато губы, задрожали, запрыгали на лице. Там где всего лишь час назад лежала его аккуратно свернутая куртка, темнел странный черный росчерк. Камень вокруг него оплавился, будто кусок масла, долго томившийся на солнце. Темный узор этот был немного похож... ну, общими очертаниями... да что там, почти один в один повторял...
  
  Меллинор зажмурился. Так он хотя бы на мгновение мог убедить себя, что не видит перед собой абенор - метку смерти Зарималши, Ночной Кошки, богини блудниц и ассасинов. Черное клеймо, без сомнения, предусмотрительно оставили его преследователи, чтобы напомнить своей жертве о том, что всякой охоте - свой час. Это был приговор, отложенная смерть, ловушка. Тех, кто по своей глупости, недосмотру или просто худой удаче переходил дорогу Зарималше, ждала гибель - и счастье, если быстрая и безболезненная.
  
  - Это во же я такое вляпался-то, удуши меня Чадра? - спросил сам себя вор, без сил опустившись на камни.
  
  Солнце тепло улыбнулось ему с небес.

ЛЖИВЫЕ СКАЗКИ


Девичьи мечты - бабьи слезы.

Динмарская присказка


***


  Наконец наступил момент, когда пленник потерял счет времени. В помещении, где его держали, не было окон, но поначалу он еще представлял, пусть и весьма смутно, сколько дней и ночей прошло с того момента, когда его застали врасплох, схватили и привезли в темницу. Потом... потом все смешалось. Провалы в памяти. Рваные, болезненные сны. Часы долгого, мучительного бреда, которые он коротал в компании призраков с длинными белыми лицами и липкими руками.
  
  Пленник радовался, когда приходили его истязатели. Во время пыток боль возвращала сознание в уставшее тело и прогоняла прочь тени с черными, бесстыдно раззявленными ртами.
  
  Сквозь усталость, ненависть и страдание изредка прорывалось только одно чувство - удивление.
  Зачем? Для чего он нужен похитителям?
  
  Былое могущество - умение сплетать нити Чадры в прихотливые узоры - давно оставило пленника. Он был бесполезен и как врачеватель, и как воин. Пожалуй, это могло исключить из длинной цепочки его недругов старого наставника - мудрец, наблюдающий за танцем гревер, никогда не стал бы тратить свои силы на калеку.
  
  Пленник с трудом разлепил глаза, глотнул всухую, чувствуя, как саднит горло.
  
  Когда нельзя использовать - можно убить. Но если бы невидимый враг и правда желал отправить его в извечную Тьму-за-Чадрой, то уже нанес бы удар. Значит, и младшие близнецы ни при чем: Эсайя и Ньярлана никогда бы не упустили верного шанса навеки убрать брата со своего пути.
  
  Выкуп? Тогда почему так долго тянут? Как бы ни были сильны внутрисемейные распри, за него, старшего сына и наследника, пусть и опального, отдадут любую сумму, не поскупятся даже на чистый хрусталь. Просто потому, что нет ничего страшнее, ничего мерзостнее позора, который обрушивается на клан, пожалевший денег на сохранение своей крови.
  
  Возможно, цель его пленителей - заточение. Кому-то из семьи потребовалось отсутствие излишне осведомленного сородича в определенном месте и в определенное время. Он ведь известен - был известен - своей коллекцией чужих секретов: имен, деяний, подслушанных признаний, полузабытых слухов. Кто знает, что задумал один из его возлюбленных родственников: убийство, измену, альянс с враждебным семье кланом, неравный брак? Но тогда зачем пытки?
  
  Конечно, усмехнулся про себя пленник, чувствуя на языке вкус собственной крови, самая простая и очевидная причина нынешних злоключений - мщение. Только Неспящие боги знали число его кровников, тех, кто отдал бы Тьме-за-Чадрой собственную душу в обмен на возмездие. Предательства, обманы, шантаж, ложь, клевета - в своей прежней жизни он никогда не выбирал средств для того, чтобы получить желаемое.
  
  Что ж, если кто-то в семье и впрямь решил заплатить по счетам, тогда пытают его хоть и кроваво, но плохо. Неправильно. Без задора и выдумки, почти нехотя. Сломанные запястья и жажда? Любой юнец при Хрустальном дворе без запинки смог бы назвать несколько десятков куда более изысканных способов, с помощью которых можно причинить боль ближнему своему.
  
  Пленник, разлепив губы, улыбнулся.
  
  Там, где-то в глубине сознания, карабкались на поверхность воспоминания, которые он ненавидел.
  
- Три тысячи пятнадцать, три тысячи шестнадцать... что это, мальчик, тебе плохо? - невозмутимо спрашивает наставник, оправляя мантию. - Странно. Это не первый раз, когда ты видишь мертвые тела.
  
 - Их так много. Слишком много.
  
 - Ты чувствуешь недомогание, потому что рядом с тобой находятся три тысячи шестнад... ах, нет, смотри, уже три тысячи семнадцать трупов? Таким образом, причина того, что твой желудок стремится извергнуть наружу свое содержимое, не в том, что они мертвы, а в том, что их так много?
  
  Пленник заставил себя не вспоминать.
  
  Он вытерпит. Он умеет терпеть - в семье это знали. Два десятилетия, проведенных в опале, научили ждать, смирять амбиции и копить вражду. Пусть празднуют свою мнимую победу младшие брат с сестрой, пусть ликуют там, в просторном дворце, полном серебра и хрусталя.
  
  Он еще посмеется - в тот самый миг, когда тела их сбросят с Погребальной башни вниз, в туман и на скалы.
  
  Пленник оскалил зубы, напряг руки так, чтобы вновь разбудить боль, лютую и безжалостную. Злоба разъедала изнутри, тянула из него жилы.
  
  Он вытерпит.
  
  В нем достаточно ненависти, чтобы выжить.
  
  На задворках разума, будто откликаясь на его мысли, заскреблись, зашевелились в своих темных дырах и зловонных норах призраки. Пленник закрыл глаза, чувствуя, как закружилась голова, и сжал зубы.
  
  Тени, скоро выползут из-под земли, соскользнут с потолка длинные костлявые чудовища - его собственный ад, боль и наказание. Порой они молча наблюдали за ним, облизывая блестящие влажные губы, иногда пели тонкими визгливыми голосами полузабытые песни - хорошие песни, которые пленник когда-то любил, а теперь ненавидел. Бывали и совсем плохие часы, когда призраки начинали танцевать, вскидывая свои бледные худые колени.
  
  Он потряс головой - позвоночник пронзил молниеносный, стремительный огонь. Лоб обожгло льдом, тело - холодом: гнилая лихорадка, таящаяся в сырых и темных местах, похоже, пробовала на зуб свою новую жертву.
  
  Это было неважно - пленник не собирался поддаваться ни болезням, ни ранам, ни холоду.
  
  - Я не умру, - сказал он, разлепив спекшиеся губы. - Эсайя и Ньярлана, и отец. И моя госпожа мать. Я не умру.
  
  В углах что-то зашуршало, и пленник заставил себя смотреть. Он - золотая кровь Поднебесного дома, и это значит, что никто - даже лобастые, узколицые химеры - не заставит его отвернуться в страхе. Он будет смотреть, и он вытерпит.
  
  Первая из теней появилась в углу, выпросталась из камня, протянула к нему свои тонкие руки. Туман и тоска, и глаза цвета серого хрусталя, и скрюченные длинные пальцы.
  Пленник со всхлипом втянул воздух сквозь сжатые зубы. Ничего. Главное - цель. Главное - выжить.

***


  В ее родной деревне, вспомнила Даленка, у детей была смешная забава. К узкой и короткой доске они приматывали веревку, выбирали подходящее дерево - такое, чтоб росло рядом с водой, на крутом берегу, - и натягивали на крепкую ветку получившиеся качели.
  
  О, как это было чудесно: с веселым страхом потоптаться у обрыва, а потом лететь вниз с крутизны, цепляясь за канат, отчаянно визжа от восторга и глотая теплый ветер.
  
  Даленка помнила - надо было дождаться, когда качели пойдут вверх, на самой высокой точке дуги отпустить веревку, со счастливым воплем ухнуть в обжигающе холодную воду и смеяться, смеяться от того, как резко поменялись местами холодное и теплое, воздух и вода, страх и счастье.
  
  Такая это была игра, и Даленка любила в нее играть. Она, бывало, приходила к обрыву даже ночью - только чтобы еще раз рвануться вверх и вперед, к чему-то непонятному и огромному.
  
  Девушка не думала, что вспомнит те качели, стоя на коленях на сыром полу и судорожно царапая ногтями свой ошейник.
  
  Вверх, в восторг и предвкушение, ее швырнуло всего несколько часов назад, когда к ее помосту подошел невзрачный покупатель с быстрым, осторожным взглядом. Все случилось так быстро - она даже не успела стереть с лица приторно-скромную улыбку.
  
  "Вот эта!" - сказал мужчина в темной куртке работорговцу, чуть приподняв руку.
  
  Арвасар заулыбался, с поклоном поймал мешочек с монетами, побледнел, увидев их количество, и, не торгуясь, сразу выкрикнул заветное: "Продана! За сто золотых треугольников! Продана!"
  
  В тот миг Даленке стало трудно дышать. Сотня золотых треугольников! Цена обученной куртизанки, какую может позволить себе лишь очень богатый господин! Она летела, летела, как в детстве, сквозь ветер и солнце. Не важно, что Сайна кусает губы от злости, что толпа удивленно рокочет, рассматривая с виду неприметную рабыню, за которую заплатили такие удивительные деньги. Больше ей не придется плакать в темном бараке от боли в избитой спине или стоять на помосте под оценивающими скользкими взглядами.
  
  Может быть, для нее наконец-то сбылась собственная сказка - добрый и справедливый господин, светлые комнаты, вкусная еда и теплая одежда. Может, у этой истории даже будет счастливый конец: любовь, свобода и - кто знает? - свадьба.
  
  Даленка сбежала с рабского помоста, прижав руки к груди, глупо и радостно улыбаясь.
  
  Новый хозяин взял ее за цепь, притороченную к ошейнику, потянул требовательно, но не больно, и повел прочь. Даленка почти слышала, как в ее ушах свистит теплый летний ветер - самодельные качели несли ее вперед и вверх, быстро и легко. Не сразу девушка смогла опомниться от внезапности случившегося, а когда пришла в себя, то с удивлением поняла, что хозяин уже увел ее с рабского рынка.
  
  Мийе - таким странным именем звали его - долго петлял по городским улочкам и аллеям, подгоняя Даленку, и остановился лишь в темном, заросшем шиповнике переходе. Девушка завертела головой, не в силах справиться с любопытством, и пропустила момент, когда из тени вышли два незнакомца.
  
  Держались они дружелюбно, да и хозяин ее поднял руку, приветствуя пришедших. Даленка опустила голову - не дело рабам вмешиваться в дела господ.
  
  - Выбрал, - услышала она голос Мийе... господина Мийе. - Да, эта.
  
  - Ох и невзрачна, - проворчал один из его собеседников. - Ни рожи, ни мяса, одни кости.
  
  - Подойдет, - коротко отозвался третий.
  
  Голоса их звучали будто бы издалека, лиц девушка разобрать не смогла - она смаргивала счастливые слезы, так некстати выступившие на ее глазах. Ее выбрали. Ее купили. Никогда уже не укусит ее злым словом Сайна, не даст пощечину Арвасар! Началась новая жизнь, в которой наверняка не будет места унижениям и побоям.
  
  - Meilhnar холодно. Весна, - между тем с редкостным безразличием произнес один из незнакомцев. - Дай ей плащ, Мийе.
  
  - Да зачем? - басовито хохотнуло в ответ. - Что ей с того - все равно недолго бабе осталось.
  
  Даленка вздрогнула от неожиданности - слишком жестоко эти слова вторглись в ее мечты - и повернула голову.
  
  Качели из ее воспоминаний достигли самой высокой точки - той самой, где время останавливается и звуки затихают, где нет даже ветра, - одна только пустота.
  
  Из этой пустоты, сквозь которую проступали очертания серого камня, на нее смотрело круглое лицо с чуть обвисшими щеками, тяжелым подбородком и маленькими веселыми глазами. Мужчина, грузный и невысокий, с короткой шеей и широкими мускулистыми плечами, улыбался ей так, что Даленку затошнило.
  
  "Что он сказал? - подумала она, еще без страха. - Это про меня?"
  
  - Помолчи, meilh Варино, - прошипел кто-то справа.
  
  Даленка, как кукла, повернула голову в другую сторону. И отшатнулась, осознав, с кем стояла рядом все это время.
  
  Альв!
  
  Она знала, что перед ней альв, но не могла поверить этому до конца. Никогда в своей жизни девушка не видела настоящего живого хрустальника, только слышала путаные затейливые истории про далекое поганое племя, которому подвластны бури, прозрачные твердые камни, злые силы и запретные искусства. Девушка и представляла себе людей альвэ по-сказочному - с когтями, чешуей и затянутыми белой пленкой хищными глазами.
  
  Чудовища - вот кто они были. Во всех легендах хрустальники сражались на стороне зла, обманывали и убивали доблестных героев.
  
  И сейчас один из этих монстров стоял перед ней! Даленка выдохнула, чувствуя, как пересохло от ужаса горло.
  
  Альв был высоким, выше ее, и совсем чужим - настолько, что девушке непроизвольно захотелось отойти, отодвинуться подальше. Выглядел он точно так, как говорилось в историях - и в то же время совершенно по-другому. Концы его длинных пальцев заканчивались чернеными ногтями, широко расставленные, раскосые, неестественно большие глаза были похожи на отполированный мутный лед - на мгновение Даленке показалось, что она смотрит в колодец, полный тумана и шорохов. Когда альв приоткрыл рот, девушка увидела мелкие, острые зубы и длинные клыки, какие бывают у цепных псов.
  
  Это было лицо страха, мерзостное и жестокое.
  
  Даленку пробрала морозная дрожь, и она остановилась так резко, что ее покупатель, шедший позади, негромко выругался от неожиданности.
  
  - Кто вы? Зачем купили меня? - трясущимися губами умудрилась прошептать рабыня, пятясь от альва и цепенея от своей дерзости.
  
  - Ну-ка, ну-ка, девка, - начал толстяк. - Мы...
  
  - Помолчи, meilh, - повторил альв.
  
  - Да чего там, друг Ялзар, - отозвался его собеседник. - Все равно курице уж не кудахтать, так почему б не рассказать? Глядишь, пораньше отплачется, а и славно. Бабских слез не терплю, мокроту разводят, дуры!..
  
  - Я сказал - тишина, meilh en erda! - зарычал наконец хрустальник, захрипел по-звериному, ощерив клыки.
  
  Толстяк по имени Варино ухмыльнулся, явно радуясь тому, что сумел разозлить альва, а потом обидно толкнул Даленку в плечо. Она споткнулась, некрасиво согнулась и вцепилась в плечо хрустальника, чтобы удержать равновесие.
  
  Альв руки не отдернул, и так девушка и выпрямилась, держась за него и постепенно понимая, что ее качели, пожалуй, раскачиваются не над чистой рекой из воспоминаний, а над бурым, полным желтой жижи болотом.
  
  - Прирежем мы тебя, затолкай ты это себе в голову, щелка, и не рыпайся! - услышала она. - И чтоб не ревела, без зубов оставлю, на алтарь ведь можно и без зубов.
  
  И толстяк захохотал, громко и с видимым удовольствием. За спиной Даленки шевельнулся ее хозяин, до сих пор не проронивший не слова. Она отскочила от него и, комкая в ладонях полупрозрачную ткань своей юбки, взглянула на альва. Хрустальник молчал и смотрел чуть в сторону, будто сквозь нее.
  
  - На алтарь? - выдавила из себя Даленка.
  
  Любимая игра ее детства повторилась - только теперь, отпустив веревку, она летела не в прохладу и радость, а в грязь. В грязь и темноту.
  
  Застонав, девушка затрясла головой. Ошейник холодной змеей лежал на ее шее.
  
  - Ну! - прикрикнул на нее толстяк и с размаху отвесил Даленке звонкую пощечину. - А ты чего думала, тетеря? Ишь разболталась, будто свободная!
  
  Она попятилась, прижимая ладонь к горящей щеке, а потом, чувствуя, как сотрясается от ужаса все ее существо, дернула на себя цепь, закричала и рванулась в сторону. Ее остановили рывком - плечо пронзило резкой болью. Девушка снова взвыла, уже с отчаянием попавшего в ловушку зверя, услышала чье-то заковыристое проклятье - и упала от резкого удара по затылку.
  
  Последнее, что Даленка увидела перед тем, как потерять сознание, - переплетение шиповниковых веток, черных и блестящих, а еще - кусочек хмурого весеннего неба. Ее качели остановились, увязли в болоте и нечистотах.

***


  Очнулась она от пощечины. Шее было тяжело, и, приподняв руки, Даленка попыталась прикоснуться к горлу. Что-то холодное и тяжелое мешало, тянуло ее голову вниз. Рот был полон крови и песка, какой-то мелкой крошки, противно скрипевшей на зубах.
  
  - Девчонку кинь к тому, другому, - раздался рядом голос. - Пока мы не подготовимся, пусть посидит там. Ровена сейчас занята.
  
  Даленка приоткрыла глаза. Это говорил ее покупатель. Ее хозяин. Некогда обещавшее покой и сытую жизнь слово вспухло в памяти, как нарыв, и сразу же лопнуло брызгами яркого света. Голова кружилась, и девушка все не могла понять, стоит она или лежит. Над ней нависал закопченный каменный потолок, покачивалась лампа со вставленными в подсвечники восковыми свечами. Поблизости раздавались неприятные звякающие звуки, и потрескивал, пожирая сухие ветви, огонь.
  
  Холодная рука приподняла ее подбородок, и Даленка, морщась, увидела перед собой неподвижные глаза-миндалины. Их дымную глубину будто расколола пополам неровная трещина - темный зрачок.
  
  - Не двигайся, meilhnar, - приказал альв, которого, как вспомнила девушка, отвратительный толстяк называл Ялзаром. Говорил хрустальник правильно, но будто бы через силу, словно постоянно напоминал себе верный порядок слов.- Тебя ударили по голове. Нельзя двигаться.
  
  Он провел пальцами по ее лбу, и Даленка почувствовала, как боль отступает. Не уходит, нет, но... подчиняется, становится терпимой и далекой. Кожу защипало.
  
  - Да какая ей теперь разница, - сказал Мийе - хозяин! - и скинул с плеч куртку, оставшись в темной, свободного покроя рубахе. - Не трать на нее время, Ялзар.
  
  Альв повернул голову. Его туманные глаза без белков словно впитывали в себя слабый свет от оплывших свеч, которые мерцали в каморке, и Даленка сглотнула, почувствовав, как побежали мурашки по ее коже.
  
  - Тебе не следовало бить это человеческое существо, - прошелестел между тем хрустальник. - Мне не нравится ваша с Варино склонность причинять больше боли, чем требуется. Любая расточительность глупа.
  
  Мийе понюхал свои подмышки, задумчиво пожевал губу, потом безразлично пожал плечами.
  
  - Не припомню, чтобы ты возражал против сюрпризов, которые наш палач припас для твоего соплеменника там, в карцере.
  
  Альв с присвистом хмыкнул.
  
  - Для своих дорогих родственников я всегда готов сделать исключение в этом вопросе, - переливчато прошипел он и растянул узкий рот в чудовищном подобии улыбки.
  
  Даленка заметила, как вздрогнул, увидев этот оскал, ее хозяин.
  
  - Э, - передернул он плечами, - ну да. Нелады в семье. Бывает.
  
  - Бывает, - согласился Ялзар.
  
  Повисла неловкая тишина. Вспыхнув, пламя лизнуло каменный бордюр очага. Даленка тихо вздохнула и мигнула, когда комната поплыла и закачалась перед ее глазами. На нее волной накатила слабость, руки стали мягкими, подогнулись. "Пусть карцер, - подумала она покорно. - Только чтобы было тихо".
  
  - Я тут о чем толкую, - через несколько долгих секунд Мийе поежился, встал и плеснул себе в кружку дымящейся жидкости из котелка, который висел над огнем.
  
  Вел он себя так, как будто Даленка была бессловесной вещью, куклой из костей и мяса, и это пугало и одновременно успокаивало девушку: для рабов лучше, когда хозяева не присматриваются к ним слишком внимательно, не следят.
  
  - Я насчет девчонки, - продолжил между тем мужчина, дернув головой в ее сторону. - Оставь, не возись. Ну позабавился Варино чуток, тебе-то что. Девахе все одно в могилу, а ему какое-никакое развлечение. В этой дыре нам привередничать не приходится. А то вы с ним не ладите, а дело-то у нас общее, верно?
  
  - Нет, - качнул головой альв и наклонился чуть ближе к рабыне, всматриваясь в ее лицо.
  
  Его тонкие пальцы ощупали голову девушки, раздвинули слипшиеся от крови волосы на затылке, приподняли сначала одно веко, потом другое.
  
  - Тихо, - скомандовал Ялзар, когда она дернулась. - Тебе не больно, meilhnar.
  
  Даленка хотела было заплакать, но потом поняла - боль действительно исчезла. Поняла - и оцепенела. Это было колдовство! Самая настоящая ворожба, о какой рассказывали ей когда-то мама и бабушка. Альв творил свою нечестивую магию, свои черные заклинания. Теперь у нее наверняка выпадут волосы, она окривеет или... или...
  
  Девушка замычала от ужаса и всхлипнула, когда Мийе, ее новообретенный хозяин, с размаху поставил на стол чашку с горько пахнущим напитком.
  
   - Что, друг Ялзар, - ухмыльнулся он, - давно бабы у тебя не было? Это дело я понимаю, но и ты учти - девка нужна Ровене такая, как есть, непорченая. Меня не слушаешь, так, может, ее уважишь?
  
  Даленка слушала и неловко пыталась приподняться. Прохладная ладонь альва лежала на ее лбу, удерживала на месте. Когда прозвучали последние слова, пальцы хрустальника чуть дрогнули, и девушка подняла глаза.
  
  - Я понимаю, что сейчас ты шутил, - произнес Ялзар ласково. - Должен ли я смеяться? Или - страшусь предположить - это был совет? Мне? От тебя, meilh?
  
  Свечи замигали, огонь в очаге внезапно зачадил, заворчал, плюясь черными искрами.
  
  Мийе сглотнул, кадык его дернулся. Возможно, и он в этот момент вспомнил страшные сказки об альвэ, которые по ночам воруют из колыбелей младенцев, чтобы потом впиться своими острыми зубами в их мягкую нежную плоть, выгрызть сердце, выпить кровь. Даленка даже почувствовала что-то, отдаленно напоминающее злорадство.
  
  - Что ты, Ялзар, - сказал Мийе немного более поспешно, чем следовало. - Но ты знаешь, для чего я девчонку искал. Уж не подведи.
  
  Альв медленно кивнул, и мужчина, морщась, посмотрел ему в глаза.
  
  - Мне тут Ровене доложиться надо, - сказал он почти заискивающе. - Отведешь рабыню к этому своему сродичу, а? Пусть познакомятся, что ли. Умирать-то им вместе придется.
  
  Даленка слушала, стараясь дышать пореже, чтобы ничего не пропустить. И то, что она слышала, пугало ее. Что задумали ее новые хозяева, девушка пока не знала, но было ясно: планы их не сулили ей ничего хорошего. В одном Даленка была уверена - она не хотела умирать. Ни за что. Не здесь. Не сейчас.
  
  После того, как, закрывшись за Мийе, хлопнула дверь, девушка повернулась к альву. Лицо ее пылало, сердце судорожно сжималось. Может, удастся его разжалобить? Хрустальник помог ей, вдруг... вдруг что-то в ней и правда ему нравится? Она могла бы... наверное...
  
  Ялзар смотрел на нее своими блестящими пустыми глазами, и Даленку обдало горячей волной страха. Он - чудовище из старых сказок. Разве демоны знают жалость?
  
  Когда альв наклонился вперед, девушка сдавленно вздохнула, но Ялзар всего-навсего взял ее за плечо и помог подняться на ноги. Даленка удивилась тому, как легко у него это вышло - хрустальник оказался куда сильнее, чем можно было предположить на первый взгляд.
  
  - Куда...
  
  Слова застряли у нее в горле, когда теплый и мягкий плащ лег ей на плечи.
  
  - В темнице холодно, - сказал альв своим невыразительным, лишенным интонаций голосом и подтолкнул ее к выходу. - Идем, meilhnar.
  
  Даленка почувствовала, как внезапно защипало в носу. В груди стало тяжело, и слезы, первые слезы за этот долгий, страшный, унизительный день хлынули по щекам. Отчего-то именно доброта, которую проявил к ней хрустальник, окончательно убедила девушку - все это всерьез. Ее купили, чтобы убить, ее не отпустят.
  
  - Я не хочу умирать, - всхлипывала она, пока Ялзар вел ее по низкому коридору с отсыревшими грязными стенами. - Пожалуйста, пожалуйста, я не хочу умирать!.. Я все сделаю, все, что скажете, только не убивайте меня! Умоляю, не надо. Я не хочу умирать! Я не могу умереть!
  
  Ялзар остановился, и Даленка с надеждой подняла к нему лицо. Несколько мгновений хрустальник рассматривал ее, а потом достал ключи. Заскрипела, открываясь, дверь.
  
  - Ты должна, - коротко сказал хрустальник и толкнул ее вперед.
  
  Даленка сделала шаг, продолжая плакать. За спиной лязгнул засов, и неприятный металлический звук задрожал в воздухе. И совсем близко в унисон с ним раздался сдавленный стон.
  
  Девушка резко оглянулась, глотая слезы. Карцер оказался сырой и промозглой комнатой без окон. У самого входа валялся ворох тряпья, какие-то камни, стоял полусгнивший стол. Было холодно.
  
  - Кто здесь? - дрожащим голосом спросила Даленка и облизала губы.
  
  Никто не откликнулся, но в углу у стены что-то шевельнулось. Даленка прижала ладонь ко рту, чтобы не слышать стука собственных зубов, и пошла вперед, опираясь на стену. Перед глазами вспыхивали и гасли яркие белые и красные пятна, и страха уже почти не осталось. Сильно кружилась голова.
  
  Она ковыляла, наклонив голову так, что волосы свешивались на лицо, и уже не обращала внимания на слезы, текущие по щекам. Важно было только одно - удержаться на ногах. Девушка была уверена, что если упадет, на нее нападут крысы или еще какие-нибудь мелкие твари, из тех, что водятся в темных местах и выживают, выгрызая глазам беспомощным людям.
  
  Еще один стон раздался в тот самый момент, когда ее рука наткнулась на что-то липкое и холодное. Даленка дернулась, отскочила в сторону и сразу же, шипя, осела на землю. По затылку вновь, кипя, растеклась горячая, злая боль.
  
  - Призрак или нет, ты не увидишь моего страха, - заскрипело из темноты совсем рядом с ней.
  
   Девушка почувствовала, как чужое дыхание коснулось ее щеки. Она подняла голову - очень осторожно, чтобы не дать миру снова закружиться в вихре цветных пятен и вспышек. Из полумрака на нее смотрело худое бледное лицо, на котором сверкали бешеные белые глаза с темными расселинами зрачками.
  
  Даленка сглотнула. Не тварь из тьмы, просто еще один пленник. Еще один альв - медом им, что ли, намазано в Динмаре? Это про него говорили ее новые хозяева. Что-то про предсмертное знакомство.
  
  Девушка тихо вздохнула и ладонями вытерла слезы. Она была даже рада, что здесь, в этой каменной клетке, есть кто-то, кроме нее. Было бы совсем ужасно оказаться одной в темноте и ждать, пока за ней придут, чтобы... Даленка всхлипнула и решила не додумывать эту мысль.
  
  Пленник прохрипел что-то на незнакомом девушке языке, дернулся и снова застонал - тяжело, утробно. Она подползла ближе, стараясь не шуметь. Глаза ее постепенно привыкали к темноте, и теперь Даленка могла различить тонкий силуэт и откинутую назад голову альва. Даже в густом сумраке пленника нельзя было спутать с человеком: слишком длинными были у него руки и ноги, слишком угловатым и высокоскулым - лицо.
  
  Последний день вообще, пришла Даленке в голову сумрачная мысль, оказался неожиданно богат на встречи с представителями мерзостного народа альвэ. Только вот ни хрустальных дворцов, ни ожерелий из прозрачных драгоценных камней поблизости не наблюдалось. В сказках-то все выглядело куда проще. И совсем не так странно и страшно.
  
  Взгляд девушки упал на железные кольца, вбитые в стену на уровне ее талии. Белые руки ее сокамерника были приподняты и просунуты в эти кольца, но под каким-то неправильным, непонятным углом.
  
  Даленка захрипела, когда поняла, что альв висит на переломанных в нескольких местах запястьях. Ее темница вдруг перестала кружиться перед глазами, и все цвета и линии стали неожиданно четкими.
  
  - Я... я не призрак, - прошептала она, чтобы хоть как-то успокоиться. - Меня зовут Даленка.
  
  Альв то ли закричал, то ли зарычал, и девушка прикусила губу - через его левую щеку, от скулы к подбородку, тянулся длинный узкий ожог. Глаза хрустальника, все такие же дикие, смотрели прямо на девушку, но не видели ее. Даленка вытерла ладонь о юбку и осторожно прикоснулась к его здоровой щеке. Он оскалился, как побитая собака.
  
  - Я правда живая. Пожалуйста, кто бы ты ни был, посмотри на меня. Я здесь. Меня зовут Даленка.
  
  Альв дернулся, застонал и потерял сознание.
  
  Даленка села рядом с ним, прислонившись спиной к стене, и положила голову на колени. Ей отчаянно, до боли в горле, хотелось назад, к Арвасару, Сайне, к болтовне невольниц и шумному говору толпы.

ГОРДЫЕ И СМИРЕННЫЕ


Взор женщины моей - хрусталь,

Руки ее - лед, тело - вьюга.

И я сгораю.

Из сочинений Анамайи и-ран Ассамар,

сына Колыбельного дома Ассамар


***


  Далеко, за сотни миль от Динмара, там, где ветер бился холодной грудью о скалы, в замке, чьи шпили иглами уходили в облака, лежала без сна Ньярлана, Дева Копья и Кинжала. Она слушала тишину, раскинувшись на прохладных простынях, и ждала, пока в небе зажгутся первые звезды. У подножия ее кровати тихо, с едва слышными придушенными всхлипами, постанывал, умирая, прикормыш. В этот раз княжна выбрала для своих забав человека и уже успела пожалеть об этом: зверек оказался слабым, и альве пришлось приноравливаться, рассчитывать силы, чтобы не убить его слишком быстро. Это привнесло нотку неудовольствия в вечер, который ей хотелось запомнить безупречным.
  
  Сквозь виражи из цветного хрусталя в комнату лился сумрачный сине-лиловый свет. Розовые, серые, голубые блики ложились на стены и пол, скользили по телу Ньярланы, и княжна изредка прикасалась длинными когтистыми пальцами к своему бедру, словно удостоверяясь в том, что радужные отблески не оставили пятен на ее бледной коже.
  
  Вдалеке что-то звякнуло. Альва приподнялась на локте, прислушалась. Звук шагов эхом разлетелся по спящим замковым покоям, по зеркальным коридорам и огромным темным залам. Ньярлана улыбнулась. Да, этой ночью она никого не звала. Но княжна знала - не всем нужно приглашение.
  
  - Эсайя, - прошептала альва.
  
  Зазвенела, отворяясь, треугольная дверь, и в комнату проскользнула гибкая тень. Ньярлана увидела, как сверкнул на запястье вошедшего браслет из черного камня, - и потянулась навстречу знакомым рукам, прищурилась довольно и сыто, когда брат обнял ее и с нежностью прижал к себе.
  
  - Эсайя, - вновь улыбнулась княжна, вдохнув горьковатый аромат его кожи.
  
  Он ничего не ответил, лишь провел по волосам альвы ладонью, пропустил сквозь пальцы невесомые светлые пряди. Им давно уже были не нужны слова, чтобы понимать друг друга.
  
  По другую сторону кровати захрипел в последней судороге раб, и застучали по витражному стеклу тяжелые капли: снаружи начался дождь. Ньярлана опустила ресницы, позволяя себе сполна насладиться этим моментом, задержать его в памяти, чтобы вернуться к нему позже, в час одиночества или печали.
  
  - Сегодня я услышал скверную весть, - наконец заговорил Эсайя.
  
  Альва чуть повернула голову. Княжна знала, какой вопрос погнал к ней брата на изломе ночи. Сейчас Ньярлана предпочла бы словам молчание, но права на капризы у нее больше не было.
  
  - Мне сказали, - продолжил альв, - что ты отреклась от нашего с тобой трона, будто престол Хрусталя - безделка, тусклое стекло, каким играются в снегу дети. Это правда?
  
  - Ты знаешь ответ, - Ньярлана шевельнулась, высвобождаясь.
  
  - Зачем? - в голосе его зазвенело холодное изумление. - Почему?
  
  - Ших'ха, - соврала княжна и откинулась на подушки, чтобы скрыть собственную ложь. - Я выбрала себе мужчину, который выбрал Пустошь. Тем, кто уходит сражаться с искажением к краю наших земель, негоже думать о престолах. Верно?
  
  Несколько долгих мгновений Эсайя молчал, а потом одним движением перетек вперед, навис над альвой. Его лицо, узкое и злое, потемнело, глаза вспыхнули расплавленным серебром. "Какой красивый у меня брат, - подумала Ньярлана с затаенной печалью. - Какой гордый".
  
  - Ты лжешь, - прошипел он. - Не называй мне имен, которые не имеют смысла. Скажи правду! От чего ты бежишь? Или - от кого?
  
  Альва почувствовала, как горло ее свело резким спазмом. О том, что случилось двадцать лет назад здесь, в этом замке, она старалась не думать без надобности, но порой память все же брала верх над волей.
  
  Стены, забрызганные золотой кровью, холодное тихое утро, румяный рассвет. Серое безмолвие. И змееголосая, многоглазая, голодная смерть, ползущая по пустым коридорам.
  
  Эти воспоминания упрямо являлись ей во снах, кружились вместе с хрустальной пылью в воздухе, напоминали о себе шепотом придворных сплетников и интриганов. Каждый день. Каждую ночь. Всегда. Прошлое уже застыло, свершилось, но от страха, которое оно хранило, не было ни спасения, ни избавления.
  
  - Элария жив, - произнесла княжна тихо.
  
  - Мертв, - без колебаний и раздумий возразил ее брат, и в этой уверенности Ньярлана увидела не силу, один только самообман. - Его нет - остался лишь кусок мяса, который дышит и двигается. Если это не смерть, то что же?
  
  - Отсрочка, - произнесла Ньярлана и тихонько прикоснулась ладонями к лицу Эсайи. - И потому я выбрала безвестность. Я уйду с Ших'ха. А ты - ты возьми и хрустальный престол, и все титулы и земли, какие пожелаешь, брат.
  - Сестра, - скривил губы он, и такое неподдельное отчаяние прозвучало в его голосе, что княжна содрогнулась, стараясь совладать с внезапно вспыхнувшей жалостью.
  
  За окном стремительно темнело. Посвистывал ветер, пригоршнями швыряя в хрустальные витражи капли дождя. "Завтра, - подумала альва, - меня не будет здесь. Я уйду - и освобожусь, если не от себя, то хотя бы от тех, кого ненавижу. Кого...".
  
  - Боюсь, - произнесла она вслух. - Я боюсь. Не держи меня, брат.
  
  Эсайя помолчал, а потом мотнул головой, коротко и зло, и поднялся.
  
  - Страх можно победить, - сказал он напоследок, - сбежать от него нельзя.
  
  Когда за ним закрылась дверь, Ньярлана засмеялась. У нее уже не было трона, власти, имени - а теперь не осталось и брата. Она выбрала.
  

***


  
  Пленник очнулся рывком, внезапно, и с удивлением понял, что почти не чувствует боли. Нет, по-прежнему простреливало острой судорогой запястья, едва двигалась затекшая шея, нещадно саднили ожоги, синяки и ссадины. Но упорная, настойчивая пытка, которой несколько дней подряд подвергались его руки, принимавшие на себя весь вес ослабшего тела, прекратилась.
  
  И было тепло.
  
  Эта неожиданная и непонятная роскошь поначалу показалась ему мороком, жестокой шуткой. Но минута тянулась за минутой, а холод отчего-то не возвращался. Пленник сглотнул. Неужели конец? Неужели подкрадывается к нему, сыну золотой крови, шевеля паучьими лапами, смерть?
  
  Злость, яркая и свирепая, внезапно вспыхнула где-то в глубине измученного, больного сознания.
  
  Нет.
  
  Пусть станут Неспящие боги ему свидетелями - нет. Он не умрет!
  
  Узник прикрыл глаза, запрещая себе и бояться, и надеяться. Хрусталь не знает восторга, ужаса или печали. Он просто существует, по крупице воруя у вечности совершенство: прозрачность у воды, сияние - у солнца, бессмертие - у времени.
  
  - Так сделаю и я, - прошептал пленник только для того, чтобы услышать хоть чей-то голос, пусть даже свой собственный.
  
  Скорее всего, нынешнее короткое отдохновение - лишь прелюдия к новому витку боли и крика. Безымянным тюремщикам стало скучно, и они наконец-то решили испробовать на своей жертве более изощренную пытку - ту, что терзает разум, не тело. Его собственный отец предпочитал казнить своих врагов именно так: позволял им надежду, а потом - давил, сокрушал, уничтожал.
  
"Отчаяние - такой же инструмент палача, как огонь и железо, - любил повторять владыка хрустальных земель. - Искусство истязателя состоит лишь в способности отыскать тот единственный рычаг, что превращает мучения духа в страдания плоти".
  
  - Ты был прав, о почтенный родитель, - согласился пленник со своим воспоминанием. - Впрочем, ты всегда прав.
  
  Внезапно он представил, как оскорбился бы отец, увидев неумелые и грубые попытки сына справиться с болью и бессилием. Ведь наследник золотой Поднебесной крови должен оставаться невозмутимым и в горе, и в скорби, а кто осмелится назвать утонченным грязного и харкающего черной слизью слабака?
  
  Прикованный к стене тихо засмеялся. Ему больше не было дела до традиций.
  
  - Ты счел бы меня сейчас вульгарным, владыка, - продолжил он свой диалог с темнотой. Голос его, прежде такой сильный, надломился, потерял прежнюю магическую плавность. - Я бы и сам осудил такую примитивную пошлость - если б находился где-нибудь в другом месте. Поразительно, как пытки меняют характер, не правда ли?
  
  Темнота ничего не ответила.
  
  Узник усмехнулся своей глупости, с трудом повернул голову, пытаясь отбросить с глаз ссохшиеся от крови пряди, - и замер. Его тело было укрыто плащом: тонким, легким, без украшений и вышивки. Но именно по этой простоте можно было сразу распознать хорошую альвскую работу. Такое не сыщешь на человеческих рынках, подобные вещи делались по особым заказам от представителей благородных домов - кому, как не ему, наследнику золотой крови, это знать!
  
  Он медленно улыбнулся: ответ на один из важных вопросов был получен.
  
  Его сородичи все же участвовали в похищении - и хотели, чтобы он это понял, иначе не позволили бы увидеть плащ. Вряд ли это были представители Колыбельных домов, желающие шантажом и вымогательством упрочить свой статус: эти не стали бы прибегать к помощи людей, слишком дорого и опасно. Отец... тоже нет. Если бы владыка хрустальных земель вознамерился наказать своего сына, он сделал бы все сам, своими руками, никому бы не перепоручил такого редкого удовольствия.
  
  До этого момента пленник не позволял себе делать поспешных выводов. Но теперь... Узник глубоко вздохнул и представил длинную череду младших и старших сродников из Поднебесных кланов, их безразличные улыбки, бесстрастные лица и полные скрытых намерений помыслы. Кто из них? Кто же?
  
  Вдруг что-то шевельнулось у него под боком, прерывая напряженные размышления. Раздался вздох, а потом до пленника донеслось невнятное бормотание. Он вздрогнул, подумав было, что ему померещилось, - и в этот же момент из-под плаща выпросталась тонкая женская рука.
  
  Узник выгнул шею, морщась от боли, и посмотрел вниз.
  
  Рядом с ним, поджав к груди ноги, скорчилось человеческое существо... девушка. Она ежилась во сне, подложив ладонь под щеку и изредка вздрагивая всем телом. Пленник смог разглядеть лишь голое плечо, взъерошенные каштановые пряди, рассыпавшиеся по мокрому полу и покрытое синяками колено. Он чуть слышно вздохнул. Значит, вот кем обернулся белокожий призрак, который привиделся ему в горячечном бреду.
  
  Секрет того, почему стихла боль, также оказался на удивление прост: теперь его тело не висело всей своей тяжестью на руках, а полулежало на самодельном возвышении из камней, трухлявого тряпья и обломков гнилой мебели. Кто-то - скорее всего, его нежданная соседка - позаботился о нем. Пленник подозрительно прищурился.
  
  Девушка внезапно пролепетала что-то непонятное, повернулась и лениво закинула руку ему на талию. Ее брови были нахмурены, губы страдальчески сжаты: сон, который она видела, явно не отличался приятностью.
  
  - Грязь, - простонала незнакомка, - прямо в грязь...
  
  И проснулась.
  

***


  
  Меллинор глотнул холодного пива и одной рукой поправил съезжающий с головы капюшон. Он мешался, но с ним было как-то спокойнее. Казалось, что колючая шерстяная ткань может спрятать своего хозяина от ненужных взглядов. Вора бросало в дрожь от одной мысли о том, чтобы открыть лицо сейчас, когда Когти Зарималши ведут на него охоту.
  
  "Во имя всего, что проклято, на мне абенор, - повторил про себя Меллинор. - Черное клеймо Кошки. На мне".
  
  Произошедшее до конца не укладывалось у вора в голове. Несколько раз он почти убедил себя, что боги Снов жестоко подшутили над ним и все случившееся на стене, - всего-навсего кошмарное сновидение, морок. Но потом страх возвращался, а с ним приходило и осознание того, насколько близко подобралась к нему смерть.
  
  Потому что - и это знает каждый уважающий себя специалист - есть вещи, которые тебе по зубам, а есть такие, которые никак не потянуть, хоть ты надорвись. Разница между мастером и дилетантом, думал Меллинор, - в том, что профессионал четко осознает границы своих возможностей.
  
  Вор считал себя виртуозом своего дела и был совершенно уверен в одном - служителей Ночной Кошки ему не одолеть.
  
  - Но можно обмануть, - пробормотал он в кружку.
  
  Там, где не одолеть, - обмани. Воровской кодекс, который он еще в детстве вызубрил, как считалочку. "Посмотрим, - подумал Меллинор, - как оно все обернется. Другого выхода у меня нет".
  
  Таверна "Свиная шкварка", как всегда по вечерам, была полна дыма от жарившихся на вертелах поросят, гомона, звуков бьющейся посуды и громкого хохота. Идеальное место для тайной встречи - здесь было трудно расслышать даже себя, не то что собеседника.
  
  Который не замедлил явиться - грузный, одышливый, потливый. Увидев его, вор чуть не всхлипнул от облегчения - этот человек, прозванный динмарскими преступниками Гнилым Вурром, был его последней надеждой.
  
  Меллинор нервно сглотнул, когда он сел за его столик, приютившийся в самом темном и дымном углу таверны. Как договаривались, точно в назначенное время. Вурр был хорошо известен тем, что никогда не опаздывал. Огромный, лысый, с испорченным дыханием и желтой от болезни кожей, он в одиночку больше десяти лет успешно удерживал почетный статус лучшего и самого дорогого информатора в городе.
  
  Вальяжно развалившись на скамье, Вурр заказал себе пива, помолчал и наконец поднял на вора глаза.
  
  - Кого собрался обманывать, сучонок? - спросил он добрым голосом, переходя сразу к делу.
  
  Меллинора передернуло.
  
  - Таким, как мне, всегда есть, кого обмануть, - ответил он как можно небрежнее и обтер мокрые от холодного пота ладони об штаны.
  
  - То правда. - Вурр согласно кивнул, от чего по его мускулистым татуированным плечам пробежала дрожь. - Ты только помни - найдутся и те, кто однажды обманет тебя.
  
  - Предупреждение? - вырвалось у вора.
  
  Страх, внезапный и горячий, охватил его. Легко было представить себе, как великан берет деньги у служителей Кошки за информацию о воре-неудачнике. Осведомители, в конце концов, не выбирали сторон и союзников. Они просто торговали. Любой, кто готов был заплатить, встречал у них теплый прием. А Когти Зарималши могли предложить куда как больше, чем он, уличный ловец удачи.
  
  Меллинор сгорбился и еще глубже натянул на голову капюшон.
  
  - Факт, - усмехнулся великан. - Сколько я таких, как ты, молокососов, перевидал, все одинаково заканчивали. Ну, чего тебе? Сказать, где дом, в котором деньги лежат?
  
  - Это я как-нибудь сам, благодарствую, - Меллинор прикусил губу и пододвинул в сторону Вурра туго набитый монетами мешочек - деньги, бережливо собранные на самый черный день.. - Поведай мне лучше, где в нашем достославном Динмаре обретается храм Зарималше? Ну, или святилище, на худой конец.
  
  Вурр неторопливо ковырнул ногтем в зубах и поднялся на ноги, даже и не глянув на мешочек.
  
  - Бывай, поганец, - бросил он. - Больше не встретимся - ни живыми, ни мертвыми.
  
  Дрожа, Меллинор наблюдал за тем, как великан игриво ущипнул пробегавшую мимо разносчицу за обширный зад, повел плечами и развернулся в сторону выхода.
  

***


  
  Несколько долгих секунд узник пристально рассматривал испуганное девичье лицо. Поначалу оно показалось ему на редкость уродливым: плоским и неприглядным. Все в незваной гостье было слишком грубым, слишком человеческим - и тем острее ужалило пленника удивление при виде ее глаз.
  
  Серыми они были и очень прозрачными, и ясными, будто зимнее небо после долгой вьюги.
  
  Узнику вдруг привиделся дом - лес тонких башен на неприступных скалах. Как наяву, увидел он переливы горного хрусталя, в который мастера-стеклодувы, там, в далеких землях, вплавляли ажурные серебристые ленты. И сразу же, зацепившись за воспоминание, посмотрела на него из прошлого другая женщина с глазами такого же морозного, чистого цвета. Давно, когда никто не смел стоять у него на пути, ему доводилось с нежностью вглядываться в их дымчатую глубину.
  
  Что-то в груди сжалось и заныло, и пленник дернул головой. Полыхнула белым огнем, возвращая в реальность, уже привычная, знакомая боль - и вместо образа той, кого он берег и хранил в своем сердце, перед ним вновь предстала темная вонючая камера и человеческая девчонка.
  
  Словно что-то прочитав в его взгляде, она прикусила губу и отвернулась.
  
  - Я не призрак, - теребя край своего платья, выдохнула незнакомка.
  
  Пленник мигнул.
  
  - И петь не умею, - добавила девушка, все еще не поднимая лица.
  
  - Хорошо, - сказал он наконец, с трудом выталкивая слова пресной людской речи из пересохшего от жажды горла. - Я не думаю, что хочу услышать, как ты поешь, riamenn.
  
  Она пожала плечами.
  
  - Пока не заснул, ты умолял меня... просил, чтоб перестала петь, хотя я молчала. Мерещилось, видать, всякое. Может, и еще что тебе было нужно, но откуда ж мне знать ваш говор? Я с хрустальниками не вожусь.
  
  Узник поднял подбородок, глаза его сузились.
  
  - Умолял? Я?
  
  Девушка вдруг слабо улыбнулась.
  
  - Замолчите, проклятье на вашу гнилую кровь, иначе я вырву ваши глотки, вытяну из вас жилы, раскрошу в пыль ваши кости, - передразнила она, и в ее шутовских интонациях пленник вдруг узнал свою манеру говорить, давнюю привычку усиливать любое распоряжение магией, принуждая собеседника к послушанию.
  
  Значит, ему, сыну золотой крови, хватило отчаяния отдать магический приказ своим собственным кошмарам? Воистину достиг он дна, и безумие подступило к нему ближе, чем когда-либо.
  
  Человеческое существо все говорило, и пленник пытался уловить в голосе своей собеседницы полутоны лжи и притворства. Узник не сомневался - девчонку к нему подослали. Может, хотели выведать какую-то информацию и решили, что после пыток и мук помощь сострадательной девы растопит лед в его сердце и рассеет подозрительность?
  
  Пленник фыркнул.
  
  Нет, невозможно. Хотя метод был неплох, приманка оставляла желать лучшего. Ни один альв не выбрал бы для такого дела человека. Но тогда зачем? В раздражении от собственной недогадливости - головоломка никак не складывалась в единую картину! - узник неловко повел плечами и зашипел, когда его тело скрутило в резкой судороге.
  
  Девушка разом замолчала, вскинулась и шустро подвинулась к нему.
  
  - Не надо, - пропыхтела она, пытаясь размять схваченные мертвым спазмом мышцы, - пока шевелиться, да? У тебя совсем плохо с руками. Там раны... кости видны.
  
  Не обращая внимания на ее лепет, пленник прикрыл глаза и позволил боли взять над собой верх - так легче было ее переждать.
  
  - Семь, - прохрипел он, чтобы отвлечься.
  
  - Что? - едва не плача, выдохнула девчонка.
  
  - Переломов, - процедил узник сквозь зубы, а потом прислушался к себе. - Нет, восемь. Правое запястье уже не восстановить, но пальцы...
  
  Шпионка зашмыгала носом и с утроенной силой продолжила теребить его плечо. Через несколько долгих мгновений пленник трудно выдохнул - подчиняясь девичьим прикосновениям, судорога ослабела, а затем и утихла. Незнакомка заглянула ему в лицо, а потом зачем-то неловко погладила по плечу.
  
  - Вот, - тоненьким от жалости голосом произнесла она, - уже все.
  
  И отодвинулась. Сразу стало зябко. На мгновение узник всерьез задумался - а не приказать ли девушке вернуться, не поддаться ли слабости собственного тела? Если вплести в слова всего лишь одну магическую нить, пропитанную печатью повиновения... Это было бы несомненным проявлением беспомощности, но ради выживания стоило поступиться и гордостью, и принципами. Сказать он ничего не успел - незнакомка с поразительной фамильярностью дотронулась ладонью до его залитого кровью лба.
  
  - Непонятно, есть жар или нет, - с досадой пробормотала она.
  
  Пленник изогнул губы в болезненной гримасе.
  
  - Не трогай меня, riamenn, - потребовал он. - Моя кожа всегда холодная. Ты не поймешь, болен я или здоров, а мне нет резона терпеть прикосновения существа, которое мне неприятно.
  
  Девушка хмыкнула, а потом устало потерла глаза и похлопала себя ладонями по плечам, пытаясь согреться.
  
  - Откуда мне было знать? - буркнула она наконец. - Я альва второй раз в жизни вижу. Кто вас разберет-то, хрустальников.
  
  - Люди, - огрызнулся узник, - каждого, будь он чадом камня, облаков или пламени, меряют по своей мерке. Откуда тебе было знать, ха? Похожа ли рыба на цветок? Можно ли перепутать волка с червем? Если б в твоей голове имелось то, что зовется разумом, ты б знала.
  
  Он думал, что незнакомка вознегодует, разозлится или расстроится, даже ждал этого. Человеческие существа по природе своей несдержанны, словно животные, они подчиняются своим инстинктам - так его учил когда-то наставник. Но девушка лишь опустила голову, скрывая за копной нечесаных густых волос лицо. Плечи ее поникли.
  
   - Отчего ты так разговариваешь со мной? - помолчав, спросила она. - Я не желаю тебе зла.
  
  Альв внезапно испытал к ней нечто, похожее на уважение. Шпионка хорошо знала свое дело и славно умела притворяться: ах, эта грустная обида, этот дрожащий голос! Пожалуй, теперь пленник понимал, отчего его сородичи любили держать в прикормышах людей - сколько забавы могла доставить подобная смышленая зверушка умелому хозяину!
  
  - Пусть так, - и не думая отвечать на ее вопрос, отозвался он. - Это не значит, что я желаю тебе добра.
  
  Несколько секунд девушка глупо хлопала глазами, будто не могла сообразить, о чем он спрашивает ее, а потом нервно сглотнула.
  
  - Я уже встречала таких, как ты, - тихо вымолвила она наконец, - высокомерных. Мне не оскорбить тебя в ответ так же умело, рабыням и вправду не с руки хвастаться ученостью. Но, может, нам лучше подумать, как выбраться из этой темницы? Тогда мы сможем разойтись и пожелать друг другу и зла, и добра - только на разных концах земли.
  
  Пленник застыл, размышляя. Пока подосланная к нему дева ни в чем не ошиблась - ни одной фальшивой ноты не зазвенело в ее голосе, ни разу не выдало ее неловким жестом тело. То ли шпионку долго обучали, то ли от природы было даровано ей искусство лгать легко. Что же, решил он, если правила игры неизвестны, остается лишь выжидать.
  
  - Если не шутишь, - пристально разглядывая свою собеседницу, предложил альв, - посмотри, получится ли у тебя открыть мои оковы, riamenn. Со переломанными руками я немногое могу, но...
  
  Девушка как-то странно посмотрела на него - и неожиданно послушалась.
  

***


  
  Вор готов был расплакаться. Он не мог отпустить Вурра, никак не мог - без той информации, что находилась в распоряжении великана, его план был обречен на провал. Судорожно оглядывая таверну, он перебирал в уме способы убедить, уговорить, выпросить у Гнилого ответ.
  
  - Я заплачу больше. Если надо, - наконец почти простонал он. Денег у него не было, но в этот момент он готов был пообещать все - все, что угодно.
  
  Великан, тяжко вздохнув, наклонился к Меллинору, оперся руками о столешницу, неспешно облизнул толстые губы.
  
  - От смерти не откупишься. Тем, кто ищет детей Зарималши, со мной не по пути, - ухмыльнулся осведомитель.
  
  - Это не я их ищу, они - меня, - Меллинор сдерживал желание уцепиться за рукав Вурра, как делают младенцы и женщины.
  
  - Тем более, - сказал великан, и вор понял, что его последняя надежда на "он жил долго, если и не счастливо" всерьез собирается покинуть таверну.
  
  - Я умру, если ты сейчас уйдешь, - взмолился Меллинор и сразу же понял, как жалко это прозвучало. - Прошу тебя... помоги.
  
  Он знал, что в его мире - как и в любом другом, если говорить начистоту, - такие резоны еще никогда и никого не останавливали. Какое кому дело до чужого человека, попавшего в беду? Свою бы шкуру сохранить. Меллинор и сам всегда следовал этому немудреному правилу, потому до сих пор был жив и сравнительно здоров.
  
  Но Вурр отчего-то не ушел, а остался стоять рядом со столиком.
  
  Меллинор посмотрел на него, потом на мешочек с деньгами. Уже почти без надежды. Страх его и отчаяние были так велики, что голоса, беспечный хохот завсегдатаев и их чавканье - все звуки отдалились и притихли. Как будто незримая стена отделила его, приговоренного к гибели, от них, живых и полных надежд.
  
  - Значит, так, - медленно сказал вдруг Вурр и наклонился к самому уху вора. Меллинора обдало запахом гнилого мяса, но в мутных, с красными прожилками глазах информатора светилось нечто, отдаленно напоминающее презрительное сочувствие. - Слушай сюда - и внимательно. Храма Ночной Кошке в Динмаре нет. Поклонение Зарималше запрещено нашим магистратом, это должен знать и такой сосунок, как ты. Но в последнее время пошли слухи...
  
  Вор сжал руки так, что побелели костяшки.
  
  - Слухи пошли, я повторяю, - прищелкнул языком Вурр, - что храм будет. Не официальный, с представительством в белых кварталах, глашатаями, сборами подати и днями поклонения, само собой. А такой... теневой храм для Лунной Блудницы. Все мы, понимаешь, люди и все мы, бывает, творим такое, в чем не следует исповедоваться служителям нашего Льва-Солнца, могучего и светлого Заре. А кому покаяться и у кого себя отмолить? То-то же. Поэтому некоторые весьма уважаемые господа, не будем поминать их поименно, - и Жако презрительно гоготнул, сам насмехаясь над своими словами, - пожертвовали некие весьма крупные суммы на основание Ее дома в Динмаре.
  
  Меллинор слушал, опустив голову. В плаще с капюшоном было жарко, но по его спине стекали крупные капли холодного пота.
  
  - И к кому эти уважаемые господа обращаются, чтобы внести пожертвования? - шепотом спросил он.
  
  - Надо, я слышал, отыскать манор лорда Брека у Речных Застав, - ввинтился хриплый голос Вурра в мозг Меллинора.
  
  - Спасибо, - тихо и от всей души сказал вор, раздумывая, что захочет получить осведомитель за свою доброту. Возьмет ли Вурр долг службой? Золотом? Или, может, великан из тех, что предпочитает мужское тело женскому?
  
  - Засунь свою благодарность альвам в отхожее место, - хмуро посоветовал ему Вурр, проворно цапнул толстыми волосатыми пальцами мешочек с деньгами со стола. И ушел.
  
  Меллинор посидел еще полчаса, глядя на кружку с пивом. Подышал на ладони: руки мерзли, как в сильный холод, а сердце бешено колотилось.
  
  Вокруг топали ногами подвыпившие матросы, звенела посуда, за соседним столиком солидного вида купчина тискал девчонку-подавальщицу. Она заливисто хихикала сквозь растопыренные пальцы. Сквозь эту неразбериху изредка пробивался усталый голос наемного менестреля.
  
   - Завтра я тоже буду сидеть здесь и пить за свою удачу, - сказал себе Меллинор. - Живой.
  
  "Или тебя найдут - если найдут - в реке с перерезанным горлом", - ехидно шепнул ему внутренний голос.
  
  Меллинор сплюнул, поднялся, чувствуя, как подгибаются колени. Как бы ни бросила кости судьба, дорога ему была одна - к Речным Заставам. Прямо в Когти Ночной Кошке.
  

***


  
  Конечно же, кандалы девчонка снять не смогла. Взломать дверь - тоже. Единственное, что у нее получилось с блеском - измазаться, запутаться в паутине, напугав своим отчаянным визгом семейку добропорядочных пауков, и порвать платье.
  
  Впрочем, альв и не надеялся на удачу. Было бы непростительной глупостью всерьез рассчитывать на то, что лазутчица и доносчица на самом деле вдруг решит выпустить свою жертву на волю. Но он хотя бы скоротал время до следующей пытки в относительном удобстве. Пленник поймал себя на мысли, что рад и такой мелочи.
  
  К тому же... Был небольшой шанс, что девица сейчас, после ненадолго установившегося между ними перемирия, расслабится и совершит ошибку - проговорится, назовет знакомое имя или место.
  
  Когда она неловко плюхнулась на пол рядом с ним и перевела дыхание, альв улыбался. Девушка вытерла выступившую на лбу испарину.
  
  - Нелегко искать выход из темницы в таком... смелом наряде, - заметил он бесстрастно, вновь переходя в наступление.
  
  - Это не мое платье, - после недолгой заминки промямлила она. - Мне приказали его надеть.
  
  Пленник оскалился, быстро и хищно, и внутренне встряхнулся, как крупный зверь перед прыжком.
  
  - Я предполагал что-то в этом роде, - вкрадчиво просвистел он, не обращая внимания на боль в пересохшем горле. - И кто же отдал тебе такой глупый приказ? Неужели и впрямь нашелся среди моих сородичей недоумок, решивший, что князя-наследника может привлечь вид человеческой плоти?
  
  Шпионка подняла на него глаза, полные такого наивного удивления, что пленник даже на мгновение усомнился в том, что верно разгадал подброшенную ему тюремщиками головоломку. Впрочем, совершив выпад, он никогда не тратил время на размышления и раздумья. Где один удар, там и второй. Уставившись на девушку, альв скомандовал, собрав и усилив свой приказ последними оставшимися в его распоряжении крупицами магии:
  
  - Кому ты служишь, riamenn'nar? Отвечай!
  
  - Никому, - оторопев, отшатнулась она от него, и узник жутко ощерился, дернулся вперед, позабыв про переломанные запястья.
  
  Никто - ни человек, ни альв - прежде не мог сопротивляться его голосу, таившейся в нем магической мощи. Неужели, огнем полыхала в пленнике злоба, настолько оскудела его сила, что даже ничтожная человеческая пешка способна отразить удар? Вслед за гневом пришла досада. Пленник ни разу еще не чувствовал себя настолько беспомощным - это был крайне неприятный опыт, без которого он вполне бы обошелся.
  
  - Милая игра, - процедил он. - Но будем честны друг с другом - насколько это возможно. Кто купил твое сострадание? Кто приказал тебе прикрыть меня плащом, втереться в доверие, оголить ноги? Что именно тебе поручили выведать? Клянусь Неспящими богами, я даже готов тебе ответить... если ты ответишь мне.
  
  - В голову не возьму, - приоткрыла рот шпионка, - о чем ты толкуешь. Жара у тебя, говоришь, нет? Так, может, крови из тебя вылилось столько, что сознание мутится?
  
  Пленник едва не зарычал. Если б не кандалы, не иссохшее от жажды горло, он бы поставил дерзкую человеческую тварь на место! Это было неожиданно и приятно - снова почувствовать что-то, кроме холода и жажды. Поток эмоций, ослепительных до белизны, прибавил сил.
  
  - Человек, - сказал он медленно, - ты меня раздражаешь. Меня не интересует, сколько тебе заплатили за этот неумелый шпионаж и сколько - за твое тело. Твоя цена - не моя забота. Просто оставь свои игры и ответь на мои вопросы.
  
  Услышав это, девушка резко повернулась к нему. Впервые альв увидел примечательную вещь - как человеческая кожа меняет цвет. Когда наставник рассказывал ему об этом, он морщился от удивления - бывает же в природе странное! И вот сейчас своими глазами довелось ему узреть этот странный феномен. Бледное женское лицо после его слов вспыхнуло горячим алым румянцем, который мгновенно растекся по шее и худым обнаженным плечам.
  
  - Поначалу хочу сказать тебе, что мое имя Даленка! - прошипела она, и рот ее зло искривился. - Даленка, а не "человек" и уж точно не шлюха. Я не знаю, кто ты и почему нас схватили и держат здесь, я боюсь темноты и крыс, я не хочу умирать, - она глубоко вздохнула, и альв понял, что губы ее подрагивают не от злости, а от едва сдерживаемых слез. - Я не шпионю за тобой. Но точно уверена в одном: никогда я б не стала так хулить того, кто мне помог.
  
  После этого она обняла руками колени и отодвинулась от него.
  
  Альв шевельнулся, и цепи тихо звякнули. Какой спектакль. Сколько искреннего негодования, оскорбленного достоинства и справедливого возмущения. Интересно, есть ли во всем этом хотя бы тень истинных намерений? Что же, пока он может ей подыграть. Пока.
  
  - Даленка, - произнес он, зная, что в имени - любом имени - таится своя сила.
  
  Ответом ему была тишина.
  
  - Я допускаю возможность того, что ты сказала правду, - продолжил он.
  
  Молчание.
  
  Пленник поморщился. Он так привык к повиновению и покорности, к собственной силе, что совершил ошибку и пошел напролом. У него больше не осталось магии, она ушла, утекла сквозь пальцы, как хрустальная пыль. Нынче никто не склонится перед ним в ужасе - ибо кто устрашится змеи с вырванными зубами? Поэтому... "Ползи в обход", - приказал себе альв и сжал губы так, что свело челюсть.
  
  - Да, - выждав несколько мгновений, вновь заговорил узник. Горло саднило так, будто он проглотил полную горсть мелких хрустальных гвоздей. - Ты была права, Даленка, разозлившись на мое злонравие. Этикет - везде этикет, мне ли об этом забывать. Позволь же загладить свою вину и назваться в ответ. Мое имя - Элария. Наша встреча радует мое сердце и веселит душу.
  
  Официальное альвское приветствие, такое привычное и знакомое, сейчас прозвучало как насмешка. Но велеречивость его имела успех - девица, поначалу демонстративно не желавшая слушать, сейчас, позабыв о своей обиде, во все глаза пялилась на него. Нижнюю губу свою она прикусила так, что на коже должны были остаться следы от зубов.
  
  - Славной встречи, - выдавила наконец странная шпионка через силу, видимо, решив, что худой мир лучше доброй ссоры, и добавила: - Это платье... Я ношу его, потому что я рабыня, а рабыни не выбирают, во что одеваться. Мой бывший хозяин, Арвасар, дал мне этот наряд, чтоб продать меня подороже.
  
  - Незачем говорить мне это, че... Даленка, - отозвался пленник, пытаясь изгнать из голоса презрение и нотки недоверия. - Мне не стоило обращать внимание на твою одежду. Кто ты и что делаешь, касается лишь тебя.
  
  - Несколько минут назад ты вовсе так не думал.
  
  Она некрасиво вытерла нос тыльной стороной ладони, и альв увидел, что девушка несмело улыбается. В сумраке грязной и холодной темницы ее лицо в обрамлении растрепавшихся волос уже не казалось ему таким уж отвратительным - просто некрасивая человеческая маска с неожиданно пленительными глазами.
  
  - Я был груб, - попытался улыбнуться он в ответ, внутренне ненавидя себя за смиренный тон и приветливые слова. Необходимость изображать дружелюбие перед человеком требовала больших усилий, чем ожидал узник. - Ты облегчила мою боль, и за это я благодарен тебе, Даленка. У меня по-прежнему нет причин верить тебе, но признаю, что мои слова были невежливыми.
  
  Девушка заерзала на месте, кивнула, а затем вмиг помрачнела.
  
  - Вежливость - последнее, о чем мы должны сейчас думать.
  
  Пленник нахмурился, и Даленка пояснила:
  
  - Хозяин... Мийе... тот человек, который купил меня сегодня, сказал, что посадил нас вместе, чтоб мы скоротали оставшиеся нам перед смертью часы вместе. Мне все равно, веришь ты мне или нет, но я знаю, что если мы не придумаем что-нибудь, нас убьют. На алтаре. Ты понимаешь? Он сказал - на алтаре!

ПАЛАЧ


Яд, топор, веревка,

Завтра жди обновки,

Плетка, цепь и плаха -

Жди к обеду сваху.

Шип, огонь и дыба -

Из игры ты выбыл.

Навейская считалочка



***


  Меллинор немногое знал о Речных Заставах: о квартале этом даже завзятые выпивохи и сплетники говорили неохотно. Не из страха или благоговения - от скуки. Случаются такие места - ничего там не происходит, болото - оно и есть болото. Лишь иногда, если заезжий купец или щедрый на мелкую монету странник проявлял особый интерес, знающие люди соглашались рассказать любопытнику историю-другую.
  
  Вор слышал парочку таких баек - все они были похожи друг на друга, как два камыша в одном пруду.
  
  Эх, ухмыляясь, повторяли болтуны, славное местечко эти Речные Заставы! Тихое, спокойное, никто халаш-травой в переулках не торгует, оружием без надобности не бряцает. Скучно. А что вы хотите, уважаемые - старый квартал, небогатый, но почтенный. С него ведь и есть пошел город Динмар, торговая столица севера.
  
  В летописях ведь как сказано, добавляли эти вруны - мол, принесла однажды река в тогда еще безымянные поля и холмы чужих людей с запада. Были они опытными мореходами, умели покупать и продавать, а вот воинское дело и охоту не жаловали. Поначалу, знамо дело, столкнулись пришельцы с местными важниками, а затем, как у людей водится, побратались, детей переженили и через несколько столетий совсем позабыли, чья кровь приправлена морской солью, а чья - речной водой. Тогда же и заложили они на берегу городок, получивший имя на певучем северном наречии. Деинмарен, Дом На Пути К Морю - вот как назвали чужаки свое поселение.
  
  Было оно небольшим - всего-то с десяток дворов. Но щедры оказались близлежащие земли и леса на дичь и птицу, да и полноводная, быстрая река Туурна впадала в Жадную лазурь, средоточие великих торговых путей. Начал Деинмарен расти и процветать, и вскоре уже многие народы знали, что есть на севере такое место, где можно с выгодой купить хорошие меха и кожи и втридорога продать специи и шелк.
  
  И вот, не без гордости добавляли сплетники, появилась на купеческих картах отметка, на всех языках и наречиях значащая лишь одно - добрая торговля. Так город Дхейнмар прославился на востоке, о Денморской твердыне разнесли весть западные караван-вожатые, в далекую крепость Динму поплыли корабли с южных земель.
  
  Долго ли, коротко, а превратилась деревушка с низкими домиками, окна которых выходили на реку, в одну из самых богатых торговых держав ближнего севера. Время развеяло в пыль хроники и даты, смыло с камней кровь, оставив нетронутыми лишь несколько старых названий. Ведь, вздыхая, завершали свою речь рассказчики, забыли уже горожане, что там, где нынче так сыто живут Речные Заставы, прежде держали оборону против ужасов чуждой земли пришельцы с запада! На трупах, многозначительно вскидывая бровь в надежде на лишнюю монету, добавляли баснеплетцы, на кладбищах стоит Динмар!
  
  Меллинору до этих сомнительных деталей дела не было, хотя все, даже самые бесполезные на первый взгляд сведения парень по привычке бережно собирал и хранил в памяти - вдруг понадобятся! Вор и сын вора, он хорошо знал, что порой вовремя подслушанная сплетня способна уберечь находчивого молодчика от петли. Впрочем, в этот раз, мрачно думалось ему, на это рассчитывать не приходилось - старые легенды, как и сами Речные Заставы, были на редкость непримечательны... или только казались таковыми?
  
  Сейчас, после разговора с Вурром, Меллинор другими глазами смотрел на укрытый ночным туманом квартал. И дома на сваях, с темными от плесени стенами и плотно прикрытыми ставнями, и близкий шепот реки, и даже редкое гавканье цепных псов - все вокруг казалось ему обманом, прикрытием, хитрым трюком. Ночная Кошка меняла личины, как шлюха - клиентов. Нарумяненная молодящаяся старуха или юная девица, еще не знавшая мужчины - Зарималша, вор знал это, могла быть любой. Не она ли обхитрила мужа своего и брата, грозного Заре, обманом умыкнув из его сокровищницы луну?
  
  И если уж ее Когти выбрали своим убежищем Речные Заставы, значит, этот тихий омут был полон чертей. Меллинор криво усмехнулся и, ныряя из тени в тень, двинулся к своей цели - манору лорда Брека.
  
  Всколыхнулась Чадра, зазмеился по ее плетению, меняясь, новый узор, и далеко, в пустом белоснежном зале, усыпанном хрустальной пылью, сдвинулись на треугольной доске тонкие фигурки гревер.

***


  Дорога обещала быть долгой: весенние бури ярились над хрустальными землями, будто снежные львы, вышедшие на охоту. Но Ньярлана не боялась прихотливой погоды, наоборот - в бешенстве и отчаянии, с которыми шторма вгрызались в скалы и холмы, ей виделась особая изысканная прелесть. Она знала - ни случай, ни ненастье не помешают им с Ших'ха добраться до границы. И там, на безмолвных, лысых, выжженных равнинах, она останется наконец наедине со своей судьбой - доли прекраснее альва представить себе не могла.
  
  Ни отец, ни молчаливый наставник, который днями напролет следил за неумолимым движением гревер, ни даже Эсайя - никто более не был властен над ней. Княжна торжествующе улыбнулась и подставила лицо хлесткому, злому ветру.
  
  Ших'ха, ее любовник, придержал скакуна. Его жеребец, длинношеий и вилорогий, тихонько всхрапнул, и прозрачные колокольчики, пришитые к поводьям, зазвенели мелодично и тоскливо. Ньярлана глянула на своего спутника, в который раз оценивая, раздумывая, прикидывая.
  
  Стоила ли свобода той цены, которую пришлось за нее заплатить? Если почести и троны она могла вернуть с той же легкостью, что и потеряла, то брат... Эсайя.... Ответ, простой и очевидный, вновь пришел к ней с неизменной уверенностью - да. О Неспящие боги, да!
  
  Альва вздохнула полной грудью. Холод студил кожу, серый сумрак стелился по застывшим в объятиях льда взгорьям. Поземка кружилась по дороге, манила вперед - за горизонт, подальше от престольного дворца, чьи шпили перешептывались с облаками и звездами.
  
  Лошадь Ньярланы нервно переступила копытами, чувствуя яростное ликование своей наездницы.
  
  - Если поспешим сейчас, - ровно промолвил Ших'ха, - к вечеру минуем белые курганы.
  
  - Будем гнать без остановки, - решила княжна, перехватила одной рукой поводья и оправила плащ.
  
  - Ты торопишься, Дева Копья, Дева Кинжала. Пустошь не любит безрассудных.
  
  - Я думаю, нас ждет славная охота, - оскалилась альва. - Поглядим, кто кого.
  
  Ших'ха молча посмотрел на нее своими блестящими, по-змеиному неподвижными глазами. Порою княжна не умела разгадать его настроений, тих он был и опасен, словно темный лабиринт, и это нравилось ей. Было забавно предугадывать - как он обманет ее? Когда предаст? Уже несколько десятилетий они кружились друг вокруг друга, изредка сходясь ради коротких, стремительных и жестоких встреч в темных комнатах и на холодных простынях.
  
  Теперь же... Альва представила себе Пустошь и боевые отряды, что сдерживали ползущее по обгорелым землям искажение. Уже несколько столетий Ших'ха вел этих воинов, ибо даровано ему было умение видеть и чуять в плетении Чадры зловонные проблески тьмы. Но, подумала Ньярлана, не бывает так, чтобы одного командира нельзя было заменить другим. Этому всегда учил ее отец, владыка Хрусталя, а уж он знал, о чем говорил.
  
  Кто ведает, в какой узел завяжутся нити Чадры, когда они с любовником прибудут на границу? Может так статься, что вместо охотника в авангарде дозорных, которые хранят рубежи, встанет охотница, хм? Да, отречение лишило ее титула, а Эсайя, возлюбленный, порывистый, непримиримый Эсайя, уже не приласкает сестру с прежней нежностью. Но все же в ее владении по-прежнему оставалось опасное оружие - она сама. И нынче, когда призраки старых страхов и тень проклятого Эларии остались позади, можно было подумать и о новых войнах.
  
  Ньярлана расправила плечи.
  
  По губам Ших'ха скользнула едва заметная улыбка.
  
  - Поглядим, - только и уронил он - и пришпорил коня.
  
  Альва в последний раз оглянулась на замок, окутанный молчанием, озаренный белым лунным светом, прикрыла глаза и попыталась в мыслях позвать своего брата. Ей не хотелось уезжать без прощания - так тесно были переплетены их с Эсайей души в одно целое, так скручены, что невозможно было их разделить, не уничтожив.
  
  Ответом на ее безмолвный зов стала тишина.
  
  Пожав плечами, княжна тронула поводья. Ее кобыла, тряхнув рогатой головой, пошла ровной иноходью, выбивая из замерзшей дороги осколки льда и снежную крошку. Хрустальная пыль вперемешку со снежинкам тихо взвихрилась в прозрачном воздухе.

***


  Когда за ними пришли, Даленка спала. Она не услышала, как лязгнула дверь, и проснулась лишь в тот момент, когда чей-то тяжелый сапог ткнулся в ее живот. Со вскриком девушка села - и тут же грубые руки подняли ее с земли и подтолкнули к выходу. Она успела еще услышать, как, матерясь, надсмотрщики сбивают Эларии кандалы, и как хрустальник с присвистом шипит, захлебываясь своей болью, - а потом ее поволокли по бесконечным переходам и коридорам.
  
  Поначалу Даленка думала, что на алтарь.
  
  А потом пожалела, что ошиблась.
  

__________________


  Косматое и ухмыляющееся, помешательство было близко. Даленка, как загнанный зверь, чуяла его гнилую вонь. Впервые в своей жизни она не просто боялась неизвестности, тряслась в ожидании наказания или бормотала слова обережных молитв, отгоняя от себя безымянных демонов. Даже предчувствие смерти, которое медленно и неотвратимо наползало на нее с того самого момента, как ее бросили в темницу, не могло сравниться с тем кошмаром, в который ее окунули сейчас.
  
  Ужас, будто клубок стальной канители, извивался внутри, в животе, в груди, резал острыми иглами все, что попадалось на его пути: сердце, печень, вены. Ужас был живым и горячим.
  
  Даленке хотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы. Но руки ее были крепко связаны за спиной, а на зубах кислой мерзостью скрипел кляп.
  
  Уже целую вечность - она была уверена, что прошли годы - девушка смотрела, как пытают ее сокамерника. Палач, грузный великан по имени Варино, довольно бормотал, причмокивая, скабрезности, и девушка отдала бы все сокровища мира, чтобы оглохнуть и ослепнуть.
  
  Заплечных дел мастера Даленка узнала по веселому блеску глаз под островерхой кожаной маской, а еще по голосу - звучному, раскатистому, сытому. Это он глумился над ней в переулке, заросшем шиповником. Это он, рыгая, смеющимся голосом обещал ей расправу на алтаре. Девушка ненавидела его.
  
  Толстяк двигался по пыточному застенку проворно и уверенно, подкручивал винты, дергал рычаги, протирал чистой тряпочкой зазубренные клыкастые лезвия. Вся его повадка выдавала рачительного хозяина, с любовью и вниманием следящего за своим инструментом.
  
  Поначалу, едва их с Эларией привели в пыточную, Даленка зажмурилась, чтобы не смотреть на темные, тускло поблескивающие механизмы, на разложенные на столах щипцы и пилы. Горло ее заливало рвотой, по лицу катились слезы. Но палачу это пришлось не по нраву.
  
  - Закроешь глазки, - прошептал ей толстяк ласково, - добавим твоему альвскому дружку плетей. Или каленое железо опробуем - как оно хрустальников-то, возьмет? Я так разумею, что да. Или, смотри, - и живодер сунул девушке под нос нечто, напоминающее утыканное иглами полотенце, - такую вещицу в дело пустим. Каково, а? А?
  
  Даленка только мотала головой и мычала, а палач весело хихикал и потирал руки. Живот его под кожаным фартуком трясся, по волосатым плечам стекал пот. Девушка знала скрытым, утробным знанием: он хочет, чтобы она отвернулась, поджидает, облизывается - и потому смотрела на Эларию, не отрывая взгляда от его залитого золотой кровью лица. Это было все, что она могла сделать - невозможно мало, чудовищно много.
  
  Альв лежал на залитом кровью столе, прикованный так туго, что напряженная спина изгибалась дугой, и молчал, болезненно скривив рот. Его глаза, огромные, дикие, бешеные, горели нездоровым лихорадочным блеском. Даленка не понимала, как Элария ухитряется сдерживать крик. На его месте она давно бы уже выла, умоляла, обещала, клялась всеми богами разом - только бы отпустили, остановились, помиловали.
  
  Слез отчего-то не было совсем - ни единой слезинки. Жалости тоже - никак не получалось у Даленки пожалеть Эларию, уж слишком он был гордый. Только ползло по коже холодное, огромное отчаяние, от которого хотелось закрыться руками, сжаться в комочек и тихо заскулить.
  
  "Не могу смотреть, не могу, не могу, не могу", - повторяла про себя Даленка и смотрела. На то, как тонкое раскаленное лезвие, шипя, ложится на вторую, здоровую щеку альва, и сизый дымок поднимается над его треугольным лицом. Как вымоченные в соленой воде плети мерно опускаются на распростертое на столе тело, и по комнате разлетаются ошметки кожи, плоти и крови. Как со скрипом вертятся валики дыбы и как с тихим, и от этого еще более жутким хрустом выворачиваются из суставов изломанные конечности альва.
  
  Где-то совсем рядом, Даленка чувствовала это, находилось место, где она могла бы отдохнуть. Стоило только соскользнуть туда, в зыбкий колышущийся туман, и все это: пыточная камера, Элария, напевающий что-то про себя толстяк, запах паленой плоти - исчезло бы навсегда.
  
  Она знала, что имя этому месту - безумие, и ей очень туда хотелось. Но какая-то часть ее, упрямая, неуступчивая, оставшаяся от деревенской девчонки, любившей с высоты с размаху влететь в холодную воду, не пускала ее в блеклость и искажение.
  
  И девушка смотрела - так, что даже толстяк Варино в конце концов оторвался от своей жертвы, подкатился к ней, разгоряченный и злой.
  
  - Нравится? - сладко прохрипел он, выдернув изо рта девушки кляп.
  
  Она подышала ртом, всхлипывая и не отрывая взгляда от Эларии, но ничего не ответила, и тогда палач резко дернул ее за ухо, а потом ударил наотмашь. Даленке было все равно. Она подозревала, что после альва придет и ее очередь, и темные пятна вспыхивали и гасли перед ее глазами.
  
  Наконец подмастерья, обряженные в кожаные маски, напоминающие звериные морды, стащили со стола обмякшего хрустальника. Его голова болталась, губа была прокушена насквозь, на щеках уродливыми черно-красными полосами пылали свежие ожоги. Может быть, мелькнула у девушки смутная надежда, он умер - и альва же можно убить, верно? Смерть стала бы для него - для них обоих - милосердием, сейчас Даленка верила в это.
  
  Но нет - бог последнего отдохновения не пожалел их. Когда Варино, примерившись, вылил на Эларию ведро воды, тот застонал и приоткрыл глаза - узкие, полные мятежной злобы - а потом зашипел что-то на своем звонком хрустальном наречии.
  
  От звука его низкого, срывающегося голоса девушку пробрала дрожь. Не требовалось много мудрости, чтобы понять, чем грозит альв своему мучителю, и Даленка вдруг подняла голову. Она не знала, достанет ли у них сил не то что освободиться - прожить хотя бы еще день, но понимала: доведись хрустальнику выбраться из темницы, и он, словно гончая рысь, пойдет по следу Варино, настигнет его, набросится... уничтожит.
  
  Смерть? Похоже, альв и не думал о том, чтобы сдаться. Страдания лишь разжигали его ненависть, пытки - волю. Поистине он был страшен - и Даленка устрашилась.
  
  Толстяк, будто не чувствуя этой непримиримой, упрямой силы, всхрапнул от смеха.
  
  - Ни тролля пьяного не понял, - сообщил Варино своим помощникам, и те подобострастно и с готовностью заржали. - Позвать, что ли, твоего сородича, чтобы подсобил с переводом?
  
  Хрустальник при этих словах весь подобрался, вскинулся. Палач, не ожидавший такого, отскочил, наткнулся со всего размаху на угол стола, приглушенно взвыл, а потом резко ударил Эларию плетью по плечам.
  
  Даленка прикусила губу - и неожиданно встретилась с альвом взглядом. В странном озарении мелькнуло вдруг перед ней переплетение тысяч цветных нитей, сияющее полотно возможностей и вероятностей, пылающие города и черная земля, и белое пламя, и ревущая бездна. Глаза хрустальника чуть расширились, будто и ему открылось это видение. Смаргивая слезы, оглушенная и испуганная, девушка потянулась к Эларии почти против своей воли и вздрогнула, когда один из подмастерьев палача положил свою пятерню ей на затылок и с оттягом дернул за волосы.
  
  - Хрустальника в цепи, - сказал между тем толстяк, ласково протирая пыточный стол. - А девку давай сюда.
  
  И Варино посмотрел на нее внимательно, почти нежно. Даленка подумала - так, верно, примеривается мясник перед тем, как резануть корову ножом по шее.
  
  - Зачем? - невпопад просипел вдруг альв своим сорванным, больным голосом.
  
  Толстяк и его подручные дружно повернулись в его сторону, словно удивляясь тому, что их жертва еще способна думать и говорить.
  
  - Чего тебе, красавчик? - цокнув языком, поинтересовался палач. - Плохо, видать, мы тебя приласкали, еще надобно? Эт мы могем, вот тебе мое слово, эт мы умеем.
  
  - Я спрашиваю, - медленно и хрипло повторил Элария, - зачем вы меня пытаете? Любое действие имеет свой смысл и свое значение. Желаете ли вы получить денег? Разведать чужие секреты? Скоротать меж делом свободный час?
  
  На мгновение в комнате стало тихо. Подручные Варино переминались с ноги на ногу рядом с Даленкой, сам толстяк по-прежнему возил тряпкой по столу. Чадил факел.
  
  Девушка удивленно глянула на альва. Неужели ему и впрямь хочется узнать ответ на свой вопрос так отчаянно, что он рискнул ради этого знания собой? Какая с того польза - поможет ли это перетерпеть пытку? Сама она давно перестала интересоваться тем, почему и как с ней происходит то, что происходит. У рабов нет права спрашивать - с них требует лишь послушания.
  
  Даленке захотелось шикнуть на хрустальника, одернуть его, объяснить, что непокорным везде приходится страдать вдвойне, но не успела.
  
  Где-то за ее спиной с щелчком открылась дверь, и волна свежего воздуха ворвалась в пропахшую паленым мясом и огнем комнату. Варино, уже приподнявший над Эларией плеть, неохотно обернулся.
  
  - О, но нам не нужно золото, Элария и-ран Асвенион, сын Поднебесного дома, наследник Хрусталя, - с явным удовольствием произнес вдруг один из новоприбывших, и Даленка узнала голос альва по имени Ялзар. - Секреты тоже. Только ты.

***


  Квартал встретил вора холодным ветром с реки и промозглой, зябкой сыростью. Наскоро раздобытые у подельников обрывки сведений гласили - манор лорда Брека, где, по слухам, обосновались служители Зарималши, ее верные Когти, вовсе сему почтенному мужу и не принадлежит. А зовется изящное здание из светлого камня так в память о некоем инциденте, имевшем место быть рядом с этим славным жилищем.
  
  Меллиноровы приятели, хихикая, рассказали вору, что вышеупомянутый лорд Брек был мужик не промах, любил покутить и с девками поразвлечься никогда не отказывался. Для этих вот целей и прикупил знатный похотливец уютный домик у реки, и некоторое время никто и заподозрить не смел, что прямо посреди благостных Речных Застав творится разврат и блудодейство.
  
  "Но недолго кот сливки лакал", - с явным весельем пояснили нервничающему Меллинору дружки-сотоварищи. Однажды назначил сластолюбивый повеса, значит, свидание двум девицам, да в один день. Напутал, мол, со временем, у кого не бывает. Но лорду Бреку ошибка обошлась дорого - разъяренные бабенки, столкнувшись друг с другом над ложем страсти, всю злобу излили не друг на друга, а на своего племенного бычка.
  
  Спасаясь от яростной женской солидарности, лорд выскочил из кровати в окно, выходящее прямиком на реку.
  
  Весь квартал, неизбалованный такими зрелищами, с восторгом лицезрел его расцарапанные щеки, милые оранжевые панталоны с кружавчиками и потрепанных, но полных гнева любовниц. Случай породил несколько популярных анекдотов, вызвал изрядное возмущение среди благочестивых иерархов Льва-Заре и стал сплетней недели. C тех пор местные жители гордо звали скромный домишко манором лорда Брека или просто Гнездышком.
  
  В истории этой, решил для себя Меллинор, крылась мораль. И даже не одна. Во-первых, в доме явно имелось окно с видом на реку, которое, скорее всего, охранялось не так бдительно, как другие входы-выходы.
  
  Издалека рассматривая злополучный манор, вор торопливо размышлял. Церковь Зарималши в Динмаре издавна не терпели - за содействие служителям Кошки магистрат одним днем приговаривал даже и влиятельных горожан к виселице и утоплению. А динмарский консул, мужик лютый и на расправу быстрый, едва вступив в должность, так и вообще первым делом отдал приказ всех зарималлэ истребить без жалости, суда и сострадания. Несколько лет лютовала по округе кровавая резня, и вскоре от святилищ Ночной Блуднице, которые прижились-таки в городе и его окрестностях, не осталось и камня. С тех пор прошло уже лет двадцать, и умные горожане перестали поминать имя Кошки в молитвах - по крайней мере, вслух.
  
  Зная это, решил Меллинор, Когти, обосновавшиеся в Речных Заставах, выставлять наружную стражу остерегутся. А если совсем уж улыбнется вору судьба, решат, что с реки вторжения уж точно не будет.
  
  Мораль номер два была такова: ох и нечисто что-то с уютным Гнездышком! С чего это и лорд Брек, и Когти выбрали эти вот хоромы для своих делишек, а? И каким таким манером удавалось и удается им скрываться от вездесущих надзирателей Льва?
  
  Любовницы лорда, по рассказам, были дамами представительными - такие незамеченными нигде не пройдут. Да и самого Брека, пока он не предпочел речные воды железным объятиям своих чаровниц, никто не пытался обвинять в порочащих репутацию увлечениях. Значит, в неприметном с виду доме могут быть потайные ходы, а, может, и еще чего найдется такого... неучтенного.
  
  Придя к такому выводу, Меллинор впервые за день криво ухмыльнулся. Не зря так тихи Речные Заставы, ох не зря. В здешней мутной воде издавна резвится крупная, жирная и очень осторожная рыбка - это было вору было ясно.
  
  Никто не встретился ему по пути к манору: ни ночная стража, ни случайный прохожий. Когда до Гнездышка осталось всего несколько переулков, он остановился.
  
  Луна изредка выныривала из-за облаков, и темная лента реки взблескивала в ее лучах приглушенными серебристыми отсветами. Тихо шуршали, перешептываясь, камыши.
  
  Меллинору хотелось от души выругаться. Подобная идиллия могла значить лишь одно - грядут неприятности.
  
  Он зашел в густые камышовые заросли, быстро сбросил куртку и сапоги, повязал волосы кожаным ремешком, чтоб отросшие патлы не мешались и не лезли в глаза. И, морщась, вошел в воду. Льда на реке уже не было, сошел в период бурных оттепелей, но к ночи прибрежную грязь еще схватывало узорчатой изморозью.
  
  Меллинор продрог мгновенно, даже полностью не намокнув. Плечи свело судорогой, но вор, стуча зубами, в последний раз проверил все самое необходимое: отмычки на поясе, оружие, веревку с крюком на конце, тщательно завернутые в кожаный конверт взрывчатые порошки - и нырнул.
  
  Дыхание перехватило, частью от холода, частью от страха. Темная илистая вода обволокла его, и течение настойчиво потянуло вперед и чуть в сторону. Меллинор по-лягушачьи дрыгнул ногами, достал до дна и только тогда поплыл, энергично работая руками. Когда, по его расчетам, нужный дом был рядом, вор позволил себе глотнуть немного воздуха.
  
  Он всплыл удачно - рядом с одной из свай, на которых покоилась речная часть Гнездышка. Заветное окно располагалось чуть сбоку, в два человеческих роста над водой. Приоткрытые - о чудо! - ставни поскрипывали.
  
  Меллинор торопливо размотал обвязанную вокруг пояса веревку. Руки дрожали от холода, но бросок удался с первого раза - крюк с тихим скрежетом уцепился за подоконник. Вор затаился, прислушиваясь и ожидая шороха, вскрика или стремительного движения в темноте.
  
  Но дом молчал, а единственным звуком, тревожащим ночную тишину, было медленное и могучее движение воды. Изредка вдалеке раздавался плеск и скрежет - цапли-ночницы, охотящиеся в темноте, били свою чешуйчатую добычу. Небо, звездное и бездонное, плыло над миром.
  
  Наконец Меллинор решился. Он глубоко вздохнул, прикусил губу и схватился за веревку. Тихо, очень осторожно, сжимая клацающие от холода и страха зубы, вор начал подтягиваться. В голове у него мольбой билось славословие Зарималше. Из века в век обращались к Лунной Блуднице такие, как он, неправедные и лихие, разбойники, убийцы, гулящие женщины, ведьмы, некроманты - и порой капризная богиня снисходила.
  
  "Отведи от меня свой лунный глаз, Ночная Кошка, скрой в тени своих замыслов, - в отчаянии умолял Меллинор, - ибо иду я дорогой смерти. На руке моей - твои Когти, песня моя - о золоте, волшбе и о том, что свершается между мужчиной и женщиной в темноте. Молока и крови я налью тебе, рубинами усыплю твое ложе, госпожа всего, что есть беззаконие..."
  
  Раз за разом Меллинор повторял про себя древнюю распевную молитву, поднимаясь все выше. Ее мерный ритм так захватил вора, что он едва не соскользнул вниз, когда рука его вместо веревки наконец наткнулась на резную деревянную дощечку подоконника. Сдавленно захрипев и часто дыша от испуга, Меллинор уцепился за нее и медленно подтянулся.
  
  Сквозь просвет в ставнях можно было разглядеть комнату - самую обычную светлицу, какая могла бы принадлежать преуспевающему купцу, чистую, просторную и, самое главное, пустую. Вор удивленно моргнул, но нет, глаза не подвели его - в помещении никого не было, ни слуг, ни охраны.
  
  Одним движением Меллинор перекинул свое тело через подоконник и попытался мягко спрыгнуть на пол. Но закоченевшая спина не разгибалась, ноги одеревенели, и вместо изящного прыжка получился неловкий соскок, закончившийся довольно болезненным приземлением на колени и ладони.
  
  Он проник в дом. Легко и беспрепятственно, играючи даже. Меллинор загривком, всем своим воровским чутьем чувствовал - слишком все гладко получается, слишком просто.
  
  "Неприятности, как же, - подумал он. - Если бы. Тут попахивает настоящей бедой".

***


  Лицо Эларии при взгляде на сородича изменилось так, что Даленка забыла бояться. Верхняя губа альва по-волчьи приподнялась, открывая зубы, глаза остервенело вспыхнули. Девушка готова была поспорить: он бросился бы на Ялзара, если б мог двигаться, несмотря на все свои раны и ожоги. Было в хрустальнике что-то свирепое, исступленное - он будто не знал, что у каждой твари в сотворенном и предвечном мире был свой предел, и несся вперед, не видя препятствий и преград.
  
  - Ller sa, - выплюнул Элария на своем затейливом говоре, и каждое его слово сочилось ненавистью. - Saalza'n miur!
  
  - Оскорбления, - заметил на это Ялзар с холодной усмешкой, - как непристойно. Я лишь ответил на вопрос, родственник. Не моя забота, что ответ пришелся тебе не по душе.
  
  - Родственник? - выдохнула, не удержавшись, Даленка и прикусила язык.
  
  Нельзя было привлекать к себе внимания - Варино мог ведь и вспомнить о том, что она еще не получила свою порцию плетей и раскаленного железа. Но на девушку никто не взглянул. Все, даже подмастерья, как зачарованные, наблюдали за альвами. Толстяк весело улыбался и чесал короткими пухлыми пальцами живот.
  
  - Tennoa miur, ie. Мы не были врагами, так почему? - Элария переходил с альвского языка на динмарское наречие и не замечал этого. - Te yiarr? Семейные забавы?
  
  - Ах, - последовал спокойный, размеренный, довольный ответ. - Не торопись, Элария, подожди. Всякому знанию - свое время, всякой смерти - свой яд.
  
  Даленка сжалась - лицо ее сокамерника исказилось в дикой гримасе, и он уж совсем перестал походить на человека, превратившись воистину в чудовище. Девушке захотелось вдруг отвернуться - даже в рабских бараках, даже на торговых помостах, где ее тело выставляли на продажу, не сталкивалась она прежде с подобным лютым неистовством. Сейчас Даленка совсем не удивлялась старым историям, что обличали хрустальников монстрами и нелюдями.
  
  Ялзар, между тем, подошел к пленнику. Девушка, дрожа, вгляделась в их лица, скуластые, светлые, с ровными изгибами бровей, ища сходства - и не увидела ничего, кроме застарелой, древней, зимней ненависти.
  
  - Твои руки, - ласково прошептал Ялзар и прикоснулся когтистыми пальцами к изломанным запястьям своего родича, - Элария, взгляни. Я думаю, правую кисть уже не сохранить. Впрочем, зачем она смертнику?
  
  К ужасу Даленки, Элария откинул голову назад и расхохотался.
  
  - Неспящие боги, - отсмеявшись, проскрипел он. - Неужели и впрямь у тебя есть характер, брат-через-три-поколения? Я-то гадал порой, чем улестил ты когда-то мою Нимиам, а ведь она, пожалуй, знала, кого оседлать! Смотри-ка, даже в твоей жидкой колыбельной крови еще можно отыскать остатки позолоты!
  
  На щеках хрустальника чернели ожоги, волосы спутанными прядями облепили иссеченную спину, но сам он ухмылялся.
  
  Даленка охнула, когда Ялзар, не меняя выражения лица, обхватил ладонями шею своего родича и до хруста сжал пальцы. Она завертела головой в надежде на то, что палач или его подопечные остановят альва, но заплечных дел мастера явно не собирались лишать себя такого любопытного зрелища.
  
  Элария между тем судорожно ловил ртом воздух, но продолжал улыбаться - или это был предсмертный оскал? Он выдержал такие пытки, подумала Даленка. Он сильный. Сколько же времени потребуется, чтобы задушить его? Сколько еще я должна смотреть?
  
  Девушка всхлипнула. Варино, до этого момента не обращавший на рабыню внимания, словно бы играючи взмахнул плетью, и хлыст вспорол кожу на ее предплечье, огненной лентой ожег плечо. Даленка заскулила и попыталась отползти в сторону. Оперевшись на руки и тяжело дыша, она только и смогла, что выплюнуть сквозь сжатые от боли зубы:
  
  - Вы же его убьете.
  
  - Тебе-то что, девка? - лениво отозвался Варино и снова дернул запястьем.
  
  На этот раз удар плети пришелся на спину, и Даленка, кашляя, ткнулась лбом в пол. Перед ее глазами раскручивались ослепительные белые спирали, во рту было горько от желчи, но мысль о том, что после смерти Эларии она останется здесь, посреди этого ужаса, уже совсем одна, почему-то перевешивала животный, тоскливый страх за собственную жизнь.
  
  - На алтарь, - глотая кровавую слюну, прошептала девушка. - Мы... с ним...
  
  В пыточной камере повисла тишина, которую прерывало лишь сопение толстого палача и хрип задыхающегося альва.
  
  - Lloy'a! - наконец с мукой в голосе проскрежетал Ялзар - и отпустил пленника.
  
  Даленка скорчилась на полу, пряча голову от следующего удара, но все равно услышала, как зашелся надрывным кашлем, втягивая в легкие воздух, ее сокамерник. Она подняла глаза - Ялзар стоял в нескольких шагах от своего заклятого родственника, и пальцы его были скрючены, словно в мыслях и мечтах своих альв все еще душил Эларию.
  
  - Скоро, - будто уговаривая самого себя, произнес Ялзар и повернулся к Варино.
  
  - Развяжи женщину и моего... нет, его не развязывай, - коротко приказал он. - Я пришел, чтобы забрать их.
  
  Палач не сдвинулся с места. На его лбу и круглых щеках блестели потеки пота, мокрая нижняя губа выпятилась, как у капризного ребенка.
  
  - Мне тут еще пошуровать надобно, э, Ялзар, - пожаловался толстяк. - Ты, это, обожди с часок. Сам видишь, упрямцы нам под руку повернулись. Много еще работы, ох немало.
  
  - Нет.
  
  Даленка не поверила бы, что голос и вправду может быть холодным. Но, когда Ялзар заговорил, ее спину обдало самым настоящим, пронзительным морозом - такой лютует по деревням в разгар зимы, убивая и птиц, и зверей, и человека. Девушка поежилась.
  
  - Ох-х-хо, - запричитал толстяк, хлопая себя по бокам, - да ты строптивец, альв! Но то, что мне обещано, я возьму.
  
  - Об этом, - с безразличием отозвадся Ялзар, - тебе лучше поговорить с тем, кто дал обещание. Освободи человеческую женщину. Я уже провел здесь больше времени, чем хотел.
  
  - И надо тебе еще помедлить, - сладко улыбнулся палач, а Даленка в очередной раз за день боязливо сжалась. - Родича своего забирай, а девка... С ней мы еще не толковали, как принято промеж добрых друзей.
  
  - И не потолкуете.
  
  Варино глумливо ухмыльнулся.
  
  -Ты мне здесь не указ, Ялзар. Мне дозволено.
  
  - Я - нет, но что скажешь о Ночной Кошке? - возразил хрустальник. Даленка заметила, что он старается не смотреть на Эларию, будто один вид родича причиняет ему боль. - Mielh... Человек по имени Мийе сказал, что в священном зале все готово, и Ровена ждет.
  
  Лицо толстяка дернулось, как будто кто-то невидимый резко схватил его за щеку. Он было поклонился с нарочитым почтением, но потом, выпрямившись, вдруг весь затрясся, как поднимающееся в кадке тесто. Лицо его попеременно то расплывалось в улыбке, то ощеривалось судорогой. Казалось, что под кожей палача прячутся два разных человека, и каждый из них пытается взять верх над другим, вынырнуть, протиснуться к свету из-под оболочки из мяса и костей. Даленка поняла, что визжит, лишь когда один из подмастерьев пнул ее ногой, и сразу же затихла, опала ворохом из грязной одежды и спутанных волос на землю.
  
  - Сам-то ты сейчас поразвлекся, друг альв, - зло произнес, успокоившись, Варино. Глаза его налились кровью, на коже проступили прожилки вен. - Дай же и мне себя потешить. Во славу Кошки, единственно за-ради ее довольства тружусь я.
  
  Лицо Ялзара осталось таким же безмятежным, он лишь чуть приподнял тонкую, затянутую в перчатку руку, а потом неожиданно заговорил. Или это была песня? Даленка потрясенно охнула, услышав голос альва. Медовый, тягучий, полный обещания и томной силы, он поплыл по душному воздуху пыточной камеры и ввинтился в самое сердце девушки. Против своей воли, не в силах противиться, она подалась вперед, словно невидимый кукловод дернул ее за ниточку, как деревянную игрушку-марионетку.
  
  - Выполняй, что приказано, прикормыш, - прошептал-пропел-простонал Ялзар. - И не смей спорить со мной!
  
  Толстяк затанцевал на одном месте, его грузное тело колыхалось, подбородок подрагивал, глаза вмиг стали пустыми и блестящими, как пуговицы из поддельного хрусталя.
  
  - А, ну, если так, тогда... Ты что, Ялзар, надо было сразу сказать, - лепетал он. - Не думай, девчонка не порченая, да и родич твой в своем уме... пока.
  
  Подмастерье палача поспешно, будто мелкий рыжий таракан, кинулся к Даленке, рывком приподнял ее, схватив подмышками. Голова девушки мотнулась, как у тряпичной куклы, и она сдавленно застонала - от страха, жажды и побоев нещадно ломило виски. Развязанные руки не слушались - синие, распухшие, они висели плетьми и неловко цеплялись за одежду.
  
  Даленка повернула голову и увидела, что второй помощник Варино ставит на ноги и Эларию. В груди внезапно будто лопнуло что-то горячее, и девушке захотелось дотронуться до изуродованного лица альва, расчесать слипшиеся от крови волосы. Всего несколько часов назад она лежала рядом с ним под одним плащом, обнимала его. Может быть, ей никогда больше...
  
  Она заплакала.
  
  - Пойдем, человек, - прошептал ей на ухо голос Ялзара, шелковый и стальной.
  
  - Я не хочу, - вырвалось у нее.
  
  - Я знаю, но твои желания не будут исполнены. Нам надо идти. Ты не будешь испытывать боли, meilhnar. Innere.
  
  Даленка не знала языка альвов, но послушно сделала шаг в сторону. Голосу нельзя было не подчиниться, он прозрачной стеной отделял ее от звуков и запахов другого мира и вел за собой. Какая-то мысль, впрочем, упорно не давала ей покоя, что-то о другом альве... глаза... смотреть... Другом? Был кто-то еще?
  
  Низкий потолок пыточной камеры важно качнулся в одну сторону, потом в другую, отблески огня на ножах, иглах, зажимах тоже двинулись и поплыли, оставляя в воздухе тонкие сверкающие разводы. Стало спокойно.
  
  - Я... - начала она говорить, удивляясь, почему же собственный рот никак не хочет выговаривать слова. - Мы...
  
  - Иди за мной, - приказом, которому невозможно было не подчиниться, просвистело сразу со всех сторон.
  
  Рядом кто-то хрипло и яростно выругался на незнакомом певучем языке, и девушка с усилием перевела взгляд со стены на источник надоедливых звуков. Голос не дал ей всмотреться, поторопил:
  
  - Пойдем все вместе.
  
  Даленка кивнула - звуки этого нежного, будто ветер, и острого, как кромка льда, голоса заполнили все ее существо, подавили волю, и ей стало легко и хорошо. Надо было только подчиняться, не думая, не беспокоясь, не страдая.
  
  Девушка блаженно улыбнулась и засеменила вслед за Ялзаром.
  
  

Оценка: 7.25*19  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список