"Я должен защититься от тебя", - торжественно сказал он, тупо и тяжело глядя своими маленькими водянистыми глазками в её всё-таки изящное лицо, когда-то бывшее молодым и красивым, а потом ставшее определённым и законченным.
Больше всего её поразила торжественность тона, каким это было сказано, удивила также совершенная форма глагола, словно защититься ему предстояло однократно, быстро и решительно, как в схватке с убийцей.
Их короткий нелепый роман, состоявший из её влюблённости в него, нескольких нежных признаний и его решения этой влюблённостью воспользоваться (не упускать же, если само плывёт в руки!), завершился единственным свиданием, на которое он пришёл с решимостью овладеть ею (он так и начал со слов: "Ты меня хочешь?), а она пришла потому, что не отступать же было от своих слов, сказанных с усилием поверить в их правдивость. Усилие возникло из её одиночества, больше ни из чего - она была то, что называют "старая дева". То есть сначала она боялась мужчин страхом, внушённым ей несчастливой в семейной жизни, брошенной её отцом матерью, а потом мужчины стали избегать её.
Когда он положил крупные тяжёлые руки на её хрупкие плечи, опустившиеся под их тяжестью, и спросил, хочет ли она, она так растерялась, что ему пришлось повторить свой вопрос трижды. А всё последующее: торопливое раздеванье, напомнившее гинекологический кабинет с пристальным недобрым взглядом усталой немолодой гинекологини, с грызущей памятью о нетерпеливой женской очереди за дверью, состоящей в том числе и из беременных, вяло и тупо, по-воловьи поводивших вокруг себя большими глазами без выражения, бельё, его и её, казавшееся неприличным, чужим, нечистым под их преступными взглядами, его неуклюжее укладывание её на кровать, натужные ласки, усиливающиеся казаться любовными, - всё это казалось ей какой-то нелепой ошибкой, невесть как произошедшей из её, если и не совсем чистой, ночными мыслями о нём осквернённой, но всё же возвышенной и надеявшейся на более длительный период ухаживаний и чувства влюблённости.
Через полчаса после прощального одевания он и сказал ей эти слова: "Я должен...". Близости не было - он оказался не способен на неё, но когда она попыталась его убаюкать, утешить, говоря, что это ничего, и бывает, и не в этом главное, то ему почему-то показалось в этом её желании утешить, сохранить какую-то видимость связи - стремление привязать его к ней, ограничить его свободу, право распоряжаться собой. Или он просто стыдился своей мужской несостоятельности, и потому решил сделать ей больно. Не в постели, а на словах.
Она молча, недоумённо смотрела в его старое лицо, расплывшееся гримасой странной, детски-гордой улыбки, улыбки нелепой, неуместной гордости собой, и торопливо застёгивала, завязывала, запахивала, одёргивала.
"Ну, пока..." - равнодушно сказал он на прощанье, идя к двери её одинокой неуютной квартиры, пока она слушала, следила звук его шагов и смотрела в его серо-седой затылок, надеясь на прощальную фразу или взгляд.