Аннотация: К тем, кто заинтересуется содержанием повести, просьба не перепечатывать текст без согласования с автором.
E-mail:lud-mila2004@mail.ru
ЛЮДМИЛА ЗАЙЦЕВА
ЮЖНОЕ НАСТРОЕНИЕ
Просторный ветер дул над южным городом с утра до утра, оглаживая крыльями серые высотные здания, маленькие домишки, спрятавшие носики в воротники шуб из деревьев с облезлыми ветками, их окружавших. Голые ветки днём горели золотом на долгом ветру, а ночью звенели, стукаясь друг о друга. Ветер заносил город пылью, обильной здесь даже зимой, и поднимал в воздух воспоминание о другом ветре, с моря. Море было не далеко от южного города - полчаса лёту на самолёте, и его недальность чувствовалась в мягких зимах, чаще поливавших дождём, чем засыпавших снегом, в голых крышах домов зимой - серых без снега и льда, и в ветре. Говорили, что когда-то, лет сорок назад, в городе была пыльная буря, и соседний дом не был виден из-за чёрной пелены пыли.
Город был мал, наряден, горд собой, любим - за своё происхождение, связанное с именем одной из русских цариц, оставившей очень заметный след в русской истории, и за свою обособленность, особость привычек и настроений, часто не похожих на те, что преобладали в стране. Город был "себе на уме", мал, да удал, а впрочем, и не мал, стотысячную черту числа своих жителей он уже давненько оставил позади - вырос размерами, численностью населения и духом. Иногда его сравнивали с одним из небольших городков Южной Франции, и город не без гордости знал об этом. Гордясь происхождением и своей историей, он уверенно торил дорогу в будущее, не всегда прислушиваясь к мнению столицы.
И в одном из районов города, называвшемся "спальным", из-за отсутствия крупных предприятий, банков, учреждений, стоял пятиэтажный дом относительно старой постройки, из тех, что в народе называют "хрущёвками". Дом стоял в окружении своих собратьев, точно таких же серых пятиэтажек. Некоторые из них стояли "лицом" друг к другу, другие - как бы повернувшись бочком, словно собравшись отойти в сторону, но так и не сделав шаг. В доме этом, из группы домов, собравшихся на совещание да так и оставшихся постоять рядом, жила не старая пенсионерка Анфиса Антоновна Порывайко, уже десять лет как вышедшая на пенсию не по старости, а по болезни. Анфиса Антоновна была невысока ростом, полновата, имела высокую причёску седо-коричневых крашеных хной волос и большой размер ноги. На её крупную ногу нелегко было найти обувь даже в местном магазине ""Богатырь"" гордо высившемся в одном из районов города. Крупные черты лица и не тихий голос соответствовали размеру ноги.
Жила Анфиса одна, в двухкомнатной квартире на четвёртом этаже, с соседями отношений не поддерживала, хотя и приветливо здоровалась, изредка встречаясь на лестнице или возле подъезда. Вниз она почти не спускалась, потому что страдала заболеванием суставов, и ходить было больно. Продукты ей приносила сотрудница соцзащиты, всегда звонившая в дверь два раза чтоб Анфиса знала, кто это, и открыла. Иногда продукты привозил и внук, высокий черноволосый парень в чёрной кожаной куртке, в куртке он ходил и летом, и зимой. Внук же время от времени забирал Анфису на дачу к своей матери, невестке Анфисы. В такие дни он приезжал на машине и ждал внизу, пока Анфиса Антоновна спускалась по ступенькам вниз, неловко отставив в сторону костыли. Поздоровавшись с сидящими на лавочке у подъезда старушками, всегда одними и теми же, как куртка её внука, - одна старуха толстая, с крупным мясистым носом и птичьими глазками, а другая худенькая, стройная как девушка, одевавшаяся по-молодёжному, донашивая вещи своей внучки, - Анфиса ползла на костылях к "джипу" внука.
Сын Анфисы Антоновны давно оставил мать внука, уехал в Москву, женился там на директоре фирмы и теперь изредка присылал деньги, всегда большие суммы, а два раза брал к себе в Москву сына на месяц и обещал помочь потом с работой. Пока что внук учился на юриста, а его мать, невестка Анфисы, обеспечивала их жизнь и оплату за учёбу.Про себя Анфиса Антоновна считала жизнь и поведение невестки Ирины безнравственными и поджимала губы, разговаривая с ней, но вслух ничего не говорила, потому что жить-то им всем как-то надо было, а на редкие подарки сына было не прожить. "Дима. Ты же понимаешь, что так нельзя жить", - сказала она как-то внуку, когда на даче, большой, двухэтажной, купленной Ириной уже после развода, внук поставил на стол перед Анфисой банку чёрной икры и бутылку дорогого французского коньяка: "А, ба, извини, думал - "кола"... Хлеба нет, забыл купить...". Слова Анфисы Антоновны о неправильной жизни относились тогда не только к коньяку с икрой, но и ко всей их с матерью жизни - Ирина не работала, жила на содержании у богатеньких дружков, то одного, то другого, и потому коньяк с икрой порою бывали в их доме чаще, чем хлеб. Но выхода не было, приходилось терпеть, благодарить невестку и внука, что не забывают о ней, больной бабке. А бабке было всего пятьдесят девять лет и, не всё принимая в окружающей жизни, она молча терпела всё. Когда невестка сказала, что один из её друзей купил внуку лошадь, настоящую лошадь, скакуна, и лошадь стоит на конюшне у другого друга имеющего собственную конюшню, Анфиса Антоновна тоже не удивилась. "Джип", верховая лошадь - подарки, даримые Ирине её друзьями, на чьи деньги жила она, её сын, а иногда - и бывшая свекровь, проходили мимо сознания Анфисы, им отмечаемые, как факты, но отторгаемые вовне, как непонятное и далёкое, чуждое. Миром Анфисы была её квартира, занимаемая ею пока, до смерти, и долженствующая быть переданной, будучи завещанной, внуку. Анфиса Антоновна знала о том, что занимает квартиру временно, но и это, как "джип" и скакун, проходило мимо неё, существовало отдельно. Её жизнью была ежедневная борьба за собственную жизнь - необходимость утром вставать, глядеть в промозглое серое окно, днём стряпать себе какую-то еду, диетный супчик из овощей с вермишелью, гречневую или овсяную кашу, компот из сухофруктов, стирать не новое, во многих местах рваное и заштопанное бельё, потом вывешивать его на звенящие на ветру проволоки балкона, щурясь на солнце, здороваться с молодой женщиной в широком красном халате, соседкой по балкону, её лёгкие светлые волосы трепал ветер, путая с проволочными шнурами, когда она наклонялась за балкон повесить бельё, отвечать на телефонные звонки внука, звонившего перед тем, как привезти продукты. Ещё смотреть давно не интересный телевизор, потому что там ходят и что-то говорят; а главное - вспоминать прошлое, законченное и длящееся в её памяти. В прошлом ей было понятнее и привычнее, чем в настоящем, но, к тому же, многое в прошлом оставалось не до конца прожитым, осмысленным. И потому Анфиса каждый, или почти каждый свой день обозначала тем или иным эпизодом из прошлого - событием, чувством, случаем, и потому дни её были не похожи один на другой, а разнообразны и по-своему ярки. Чтение газет и книг, приносимых ей внуком или почтальоном, если она выписывала книги по почте, не вызывало в ней интереса само по себе, а лишь в том или ином отношении к событиям её собственной прошлой жизни - с ней она сравнивала, сличала всё: страсти любовного романа, интригу детектива, газетные и журнальные новости. Сходства было много, различия тоже имелись. Но они-то как раз были второстепенными, относящимися лишь к степени концентрации, "густоте" событий и явлений, а не к их сути. Суть оставалась неизменной - менялась мода, появлялись технические новшества, вроде маленькой плоской коробочки сотового телефона, противно пикавшего и всегда всюду носимого с собой её внуком; но суть, сердцевина людей, вещей и явлений оставалась той же. Где-то кто-то женился, потом разводился, кто-то рождался, кого-то убивали. Где-то война оканчивалась, где-то начиналась.
Всё это склонило бы, возможно, Анфису Антоновну к вере в Бога, но, воспитанная ещё при "том" режиме, в условиях социалистического строя, отвечавшая в классе историю коммунизма, а в институтской аудитории диалектический материализм, Анфиса Антоновна не стала верующей - верить в одно, потом в другое, не зная доказательств ни того, ни другого, казалось ей утомительным и безвкусным. Такой образ мыслей внушила ей не столько болезнь, сколько история собственной жизни - когда-то муж, которому она слепо верила, бросил её с маленьким сыном на руках. Потом сын повторил отцовский поступок и бросил Ирину, её невестку, с внуком. Жизнь не поддавалась ни пониманию, ни объяснению - она развивалась хаотически, и Анфиса отгородилась от неё забором неучастия и стороннего наблюдения.
Пока ей оставили эту квартиру - она жила в ней, платили пенсию по инвалидности - она жила на неё, невестка и внук вывозили на дачу - она ездила. Зелёные деревья дачного участка, который Ирина почти не обрабатывала, нравились ей, напоминали юность, молодость, когда она ходила стремительно и легко, а мужчины оглядывались ей вслед. Главное же - тогда она была не одинока, и жизнь имела какой-то смысл, кроме борьбы за существование.Работала она экономистом в НИИ; однообразная работа с колонками цифр, ежедневным отсиживанием на работе положенного времени не украшала собой жизнь. Но были улицы города, по которым она бегала, ездила на работу, были подруги и муж. Был муж, работавший в том же институте начальником планового отдела, и так же, как она, не любивший работу, увлекающийся рыбной ловлей, туризмом, филателией, шахматами, - в общем, всем другим, кроме работы. В число этого всего попала и она, Анфиса. Познакомились они на институтском вечере в честь годовщины создания института. Анфиса была в розовом платье с воланами из невесомого материала, каштановые волосы волнами лежали на плечах. Он пригласил её танцевать. Во время танца её волосы коснулись его щеки, и он вздрогнул, засмеялся. Служебный роман закончился свадьбой, семьёй, рождением сына. Всего этого было много, очень много для её жизни, и Анфиса помнила всё. Но особенно ей запомнился один осенний день, когда они с мужем ходили в библиотеку готовиться к совещанию, в котором оба должны были участвовать.
День был серенький, не тёплый, не холодный, она держала мужа под руку, в другой руке он нёс её новый бежевый плащ. По дороге зашли в кафетерий, съели стоя по бисквитному пирожному с жиденьким кофе, и он купил ей три розовые гвоздики. Просто так, ни от чего. Худенькая черноволосая скучающая девушка с большими карими глазами продавала их с лотка, позёвывая, глядя по сторонам. "Хочешь, купим?" - спросил он, и Анфиса кивнула.
Тот серенький день без дождя, но с его обещанием, угрюмые потемневшие деревья, дождя ждущие, пирожные, гвоздики, полупустой зал библиотеки, где они сидели, переглядываясь и улыбаясь друг другу, - всё вспоминалось Анфисе ярко, празднично, и казалось, стоит только повернуть какой-то переключатель, сделать маленькое усилие - и жизнь снова пойдёт по-прежнему руслу, до развода, болезни, отъезда сына в Москву. Но переключателя не было, и иногда, задохнувшись от яркости воспоминания, Анфиса шла на кухню пить валерьянку.
Мирное постоянное течение дней нарушали только три человека: соцработник Ангелина, участковый терапевт Евдокия Тимофеевна и старшая по подъезду Надежда Осиповна. Со всеми тремя у Анфисы Антоновны сложились непростые, хотя и стабильные отношения.
Прибегавшая два раза в неделю Ангелина, высокая стройная молодая женщина, с всегда растрёпанной короткой стрижкой светлых вьющихся волос, всегда носившая с собою пакеты продуктов по заказам обслуживаемых старушек и старичков, в общении была неприступна, холодна, и от её вежливости пахло белой масляной краской, какой красили стены в больничных палатах. Иногда вместо приходов она звонила по телефону. "Анфиса Антоновна, - звонко-металлически, чётко выговаривал высокий голос, - вам нужно что-нибудь купить?". И Анфиса, поёжившись от голоса, как от стука моемых под краном шпателей, говорила просьбы или отказывалась. Ангелина недавно окончила медучилище, но вместо более престижной и лучше оплачиваемой работы медсестры попала на эту, потому что у неё был маленький ребёнок, а так она могла забегать среди дня домой, посмотреть, как справляется с ребёнком её мать, и чем-то помочь. Муж, молодой парень-программист, бросил Ангелину вскоре после свадьбы, на самой свадьбе, куда Ангелина, не подумав, пригласила свою более красивую и удачливую в деньгах подругу.
Историю Ангелининого бывшего замужества Анфисе рассказала не застёгнутая на все застёжки, никогда не улыбающаяся Ангелина, а подруга Анфисы Антоновны, живущая через два квартала и тоже обслуживаемая соцзащитой.
Анфиса не могла понять причины тайного недоброжелательства Ангелины, касавшегося, может быть, не только её, но и других Ангелининых подопечных, но чувствовала её нелюбовь, недобро к себе, и в ответ говорила с Ангелиной сухо и кратко. Общность судьбы не объединяла двух женщин, как это иногда бывает, а наоборот. Видя напротив себя зеркальное отражение, повторенное и в подробностях, - муж Анфисы тоже ушёл к её подруге, - они не испытывали друг к другу сочувствия (сочувствует тот, кто счастливее), а только наблюдали необратимость того мирового закона, согласно которому краткое счастье или хотя бы относительное благополучие должно было сменяться одиночеством или страданием. Правда, у Ангелины был ребёнок, какой-то неведомый ребёнок, подробностей подруга Анфисы Антоновны не знала, а у Анфисы была она сама. Она, Анфиса Антоновна Порывайко, поставила себе целью жить и выжить, несмотря ни на что - на бросившего мужа, уехавшего сына, невестку, ждущую её квартиру и меняющую любовников на "мерседесах", "джипах", "вольво", "БМВ". На Ангелину, вежливо скрежещущую в трубку свой вопрос.
Анфиса тоже недолюбливала людей, всех людей, вообще людей, как и Ангелина, но это не объединяло их и не приближало друг к другу, несмотря на единомыслие по такому важному вопросу.
Участковый врач Евдокия Тимофеевна, полная высокая женщина с загогулиной тёмных волос на макушке, решительным выражением тяжёлого лица и громоподобным голосом, была вызываема Анфисой редко, лишь по серьёзным неотложным причинам, как то: сильная простуда с кашлем, обострение хронического воспаления почек, и так далее. Входя, участковая заполняла собой, своим крупным телом всю крохотную двухкомнатную квартирку, а когда она поворачивалась к столу или дивану, чтобы что-нибудь взять, - амбулаторную карту, ручку, фонендоскоп, тонометр, - это "что-нибудь" непременно падало. "Э-э-эх!" - громко и протяжно рокотал густой бас Евдокии, сливаясь со звуком падения, перекрывая его, вбирая в себя.
Евдокия Тимофеевна относилась к Анфисе лучше, чем Ангелина, она называла её "деточкой", "дорогой", снижая при произнесении этих уменьшительно-ласкательных силу голоса, и выписывала кучу ненужных рецептов с пятидесятипроцентной оплатой. Все их отоваривала в ближайшей аптеке, ехидно называвшейся "Тридцать шесть и шесть", Ангелина, а Анфиса Антоновна, которая редко пила лекарства, складывала их в ящичек на стене "про чёрный день". В наступлении последнего она была уверена, наблюдая, что творится вокруг - подлодки и самолёты взрываются, американский президент готовится к войне с Ираком, то здесь, то там захватывают заложников, по телевизору показывают разврат. А Ирина меняет любовников и машины.
О личной жизни Евдокии Тимофеевны Анфиса Антоновна не знала ничего, но по отсутствию обручального кольца и признаков хорошей материальной обеспеченности в одежде догадывалась, что Евдокия одинока. Тo ли старая дева, чтo былo бы неудивительнo при её внешнoсти, тo ли брoшена, как Анфиса с Ангелинoй. Увереннocть в себе и грoмкий гoлoc, намнoгo превoсхoдящий требуемую грoмкoсть, дoлжны были, верoятнo, пoказать зрителю и слушателю благoпoлучнoсть и увереннoсть в свoих правах Евдoкии Тимoфеевны, нo oни прoизвoдили на Анфису, пo крайней мере, прoтивoпoлoжнoе впечатление - челoвека, пoпавшегo в беду и пытающегoся привлечь к себе внимание, размахивая как флагoм тряпкoй над гoлoвoй, крича, призывая на пoмoщь.
Низенькая и тoлстенькая "старшая пo пoдъезду" Надежда Oсипoвна, прихoдившая к Анфисе Антoнoвне регулярнo раз в месяц oтдать квитанцию на квартплату, и пo неoбхoдимoсти ещё раз или два, сoбрать деньги на пoхoрoны умершегo жильца или на электрические лампoчки для пoдъезда, регулярнo меняемые и так же регулярнo кем-тo выкручиваемые, прoизвoдила на Анфису страннoе впечатление. Oна была не прoстo некрасива, - Ангелина, а тем бoлее Евдoкия Тимoфеевна тoже не блистали красoтoй, да и o сoбственнoй внешнoсти Анфиса была весьма скрoмных представлений, особенно после того, как заболела, - Надежда Осиповна была безобразна огромной бульдожьей нижней челюстью, рачьими глазами навыкате и толстыми слоноподобными ногами в коричневых шерстяных чулках, которые она не снимала ни зимой, ни летом. Как и толстую вязаную фуфайку неприятного рыжего цвета.
У Надежды Осиповны имелась семья: муж, живший в том же подъезде этажом ниже жены, в однокомнатной холостяцкой квартире, дочь, похожая на мать, только белобрысая и худая, всегда ходившая в разноцветных брюках, болтавшихся мешковато на её худых ногах и ягодицах, зять, неизвестно чем занимавшийся, почти всё время сидевший дома, но имевший валютный счёт в банке, как шёпотом сказала, опустив глаза от таинственности, соседка Анфисы Антоновны по лестничной площадке, худая, высокая, с серо-седой короткой стрижкой на голове, стрижкой, похожей на давнюю щетину. Она зашла к Анфисе позвонить, когда у самой отключили телефон за некплату, и поведала подъездные новости.
Был у Надежды Осиповны и внук, наглый белобрысый подросток, долговязый, никогда ни с кем в подъезде не здоровавшийся, постоянно жующий жвачку или булькающий по весенне-летнему времени кока-колой из маленьких баночек, всюду им с собою носимых. Причину загадочного отселения мужа Надежды Осиповны в отдельную квартиру соседка объясняла крутым властолюбивым характером Надежды, которой был в тягость неказистый худенький супруг с редкими передними зубами, жёлтыми клыками торчащими в дыре рта во время разговора или зевка. Зевал муж почему-то часто, как невыспавшаяся кошка. Сама Надежда больше походила на бульдога, потому-то, вероятно, и была вынуждена отселить кошкообразного мужа этажом ниже.
С Надеждой у Анфисы установились нейтральные отношения, заключавшиеся в принесении ею квартирных квитанций, прерванные лишь один или два раза тем, что как-то Анфиса залила нижних соседей, забыв закрыть кран на кухне, а другой раз "Осиповна", как её называли в подъезде, попробовала получить с Анфисы Антоновны восемьдесят семь рублей пятьдесят копеек на непонятный загадочный подарок дворничихе к Новому году, как она объяснила. У Анфисы были свои догадки на этот счёт, - невесткины "иномарки", на которых приезжал внук Анфисы Антоновны, мешавшие иногда пройти к подъезду, были хорошо видны со всех этажей, - и денег Анфиса не дала. Хотя бульдожье лицо Осиповны и сморщилось недовольно при отказе. Но объяснять, что иномарки не имеют к ней, Анфисе, никакого отношения, и на хлеб их не намажешь, а сама Анфиса живёт на одну пенсию, изредка сдабриваемую кульками из фруктов и печений, привозимых внуком, Анфиса Антоновна не стала. Сухо поджав губы, она пояснила, что денег у неё сорок рублей, а пенсия будет через неделю, и закрыла дверь. "Могла бы и с валютного счёта зятя подарочек сделать", - недобро подумала Анфиса про себя, но высказывать эту оскорбительную мысль вслух не стала. Больше "старшая по подъезду" за деньгами не являлась, и жизнь Анфисы пошла по прежнему безмятежному руслу.
Течение это было прервано течением воды по полу кухни, из давно не заделывавшейся дырки в засорившейся трубе. Два дня Анфиса пробовала бороться со стихией, подставляя под трубу баночки и кастрюльки. А на третий день, устав, вызвала сантехника.
Анфиса Антоновна долго тянула с вызовом сотрудника коммунальных служб по той причине, что прекрасно знала рыжего хромого сантехника Васю, обслуживавшего, посещавшего их дом. Вася был неуклюж, хром на правую ногу и пристрастен к алкоголю так, что винно-водочный запах исходил не только от него самого, его грязной одежды, но и от шлангов, трубок, прокладок для кранов, которые он с собой приносил. Являлся он, как правило, не раньше двух часов дня, независимо от того, когда был сделан вызов, и, не устранив неисправность или устранив наполовину, так что вода из протекавшего крана не хлестала струёй, а текла тоненькой струйкой, и, взяв за труды двенадцать рублей, - это была его всегдашняя такса, о том, почему она такова, никто в подъезде не знал, - Вася исчезал, оставив после себя воспоминание о Новом годе в виде сильного винного запаха и текущий кран.
Но на этот раз к Анфисе пришёл другой сантехник.
Это был немолодой мужчина около шестидесяти, в опрятной коричневой куртке, пахнущий чем-то вроде мужского одеколона или дезодоранта, - отвыкшая от мужского общества Анфиса могла ориентироваться только на парфюмерию внука.
Высокий седеющий мужик, назвавшийся Николаем Всеволодовичем, аккуратно разложил на газетке в кухне инструмент. Анфиса Антоновна, в серой домашней юбке и тёплом цветастом свитере б/у, подаренном невесткой, молча стояла у дверного косяка. , наблюдая за его манипуляциями. Когда ремонт был закончен, и Николай Всеволодович, вежливо отказавшись от двенадцати рублей, прошёл в коридор, чтобы надеть куртку, Анфиса Антоновна спросила с несмелой надеждой в голосе:
-А вы теперь всё время будете обслуживать наш дом, или вернётся Вася?
Николай Всеволодович, пристально посмотрев на неё, на костыли в углу коридора, сказал:
- Вася не вернётся, его уволили. Теперь я буду. А вы одна здесь живёте?
Анфиса Антоновна вспыхнула краской досады:
- Почему одна, у меня невестка, внук...
- А-а... - задумчиво протянул Николай Всеволодович, застёгивая куртку. --А я вот один. Не будете возражать, если зайду как-нибудь на огонёк? Чаю выпью на предложенные вами рубли. И вообще...
- Что - "вообще"? - насторожилась Анфиса.
- Вы одна, я один... Да нет, вы не подумайте, друзья-то у меня есть, а вот жена умерла два года назад. Новой как-то не нашёл. Ну что, можно будет зайти? Телефон ваш я знаю, дали вместе с заявкой вашей, позвоню перед тем...
Анфиса Антоновна стояла в нерешительности, не зная, что сказать.
- Не знаю, - так и сказала она. - Ладно, заходите...
И Николай Всеволодович, кивнув выцветшими голубыми глазами под серо-седой чёлочкой, откланялся, вежливо склонив седеющую голову. Когда он положил сухую коричневую руку на ручку двери, Анфиса Антоновна потянулась к замку, их руки ненадолго встретились лёгким касанием, тут же отпрянув. И Николай Всеволодович смущённо ушёл, споткнувшись, забыв надеть шапку.
Дослушав шаги на лестнице, Анфиса отошла от двери, зачем-то поправив причёску и проверив, посередине ли расположен разрез на юбке. Вернувшись в комнату, она села на диван и, глядя в бело-жёлтое окно на заходящее зимнее солнце, стала вспоминать визит сантехника. Как он раскладывал инструменты, как спросил разрешения прийти. Как встретились их руки. "Правда ли, что он один? И что ему надо, зачем он собирается прийти? Нет, не собирается, - остановила она себя, - просто спросил, сказал... Вряд ли придёт". И она встала с дивана, держась за спинку стульев, подошла к зеркалу. Своё лицо давно уже не радовало её взгляда - истончённые черты, обтянутые сухой кожей скулы, четыре дня не мытые волосы. "Может, проходимец какой-то или мошенник?,, - думала она, не делая различий между первым и вторым, а просто обозначая так нечто опасное, внушающее подозрение. Мысль эта призвана была защитить её жизнь от вторжения нового, неизвестного, в чём бы оно ни выражалось. Бросивший муж, уехавший сын, ведущая, мягко говоря, странную жизнь невестка, непонятный внук, собственное, часто не послушное тело - всё это были неудобства, неприятности, заморочки знакомые, родные, уже влившиеся в русло, вместившиеся в единое целое бытия. А новый человек, сказавший необъяснимые слова, не сочетающиеся и не вытекающие, был загадкой, даже не будучи ею сам по себе.
Неприятное, чужое, не молодое лицо всё же было узнаваемым - оно вмещало в себя и растерянную девочку с открытым ртом на коляске со старой потрескавшейся фотографии, и задорную зеленоглазую пионерку с длинной чёлкой, трогающую маленькой рукой только что повязанный красный галстук, и суровую десятиклассницу, непримиримо глядящую на фотографирующего недруга, и удивлённую невесту, повернувшуюся к черноволосому жениху, прижав к груди букет розовых роз. И усталого знанием жизни экономиста со служебной фотографии всем отделом. А вот сегодняшний будущий гость не укладывался в известные рамки, и потому был стихийным явлением, вроде зимнего дождя, вызывающим поднятие бровей и пожимание плечами.
Впрочем, через час после его ухода жизнь Анфисы Антоновны вернулась в прежние берега. "Придёт - придёт, не придёт - ещё лучше..." - равнодушно думала она, открывая отремонтированный кран. Жизнь её была угомонившейся, ни о чём не жалеющей и ничего не ждущей, поколебать её, смутить - не могли никакие мелочи. Жизнь можно было разрушить, уничтожить, как всякую, но не надломить, не заставить идти по-иному.
Отплясав пионерское детство и отработав два, тянувшихся как двадцать два, года после института, Анфиса встретила будущего мужа. Случайно зайдя за бумагами в их отдел, она увидела его, он проводил её до двери, а потом пошёл с неё вниз, в буфет, где оказалось, что оба любят фильмы Феллини и музыку "Битлс". После похода в кино - как свершённый обязательный ритуал, поцелуи в тёмном подъезде: "Ну что вы, мы же не школьники!". Свадьба в городском сером кафе "Южное", всем коллективом, на сколько хватило денег. Любовь, зависимость друг от друга и проистекающая из неё же друг к другу ненависть. Сын, милый, хороший мальчик, любящий и совершенно не замечающий родителей. Измены мужа. Измена первая, измена вторая. Скандалы, бессонные ночи. Валерьянка, антидепрессанты. Развод. Снова таблетки, таблетки. Начавшаяся болезнь. Чужая боль, незнакомая, непонятная, не её, ставшая собственной, в своей реальности убедившая.
Женитьба сына на чужой девочке с коротко остриженными серыми волосами, похожий на маленького сына внук. Развод сына с невесткой, похожий на её собственный. Отъезд сына в Москву. Его никакие глаза на вокзале и никакое касание щеки: "Я напишу". Он написал, когда окончил институт, женился, купил машину. Чужая женщина, уже с длинными волосами, рыдающая на коленях у Анфисы Антоновны: "Ирочка, что я могу?..". Инвалидность, костыли, друзья навещающие, сменяющие друг друга с калейдоскописеской скоростью, чужой внук, к ней ездящий, продукты привозящий, ни о чём с ней не говорящий... И боль, боль, боль. Стало трудно сходить в магазин, потом трудно спуститься по лестнице. Потом - встать утром с постели.
"Зачем он придёт?".
Во-первых, она не знала, придёт ли. Во-вторых, её мало интересовало, зачем - не убивать же: его имя и т.д. известны в рэпе. В-третьих, она спрашивала об этом потому, что такие вопросы, вообще вопросы, столбики, вбиваемые в рыхлую почву, из-под ног уходящую, держали на поверхности, на плаву, и делали более реальным, осязаемым мерцающее, дрожащее, клонящееся то к бытию, то он него вещество её жизни.
"Когда он придёт?".
Ей, тем более, было всё равно: когда или никогда, но вот, вопрос, став заданным, произнесенным или подуманным, - ух раздвигал рамки, границы, стены закупоренного, закрученного в стеклянной банке пространства, где обреталась, дышала, жила Анфиса Антоновна. От вопросов являлось ощущение всё ещё жизни, всё-таки жизни, в более широком, чем биологическое существование, смысле.Она, Анфиса Антоновна Порывайко, была кому-то нужна. Имя, отчество и фамилия выполняли в её жизни ту же функцию, что вопросы - будучи произносимыми, упоминаемыми, записанными в паспорте, амбулаторной карте, страховом свидетельстве, они доказывали, что она есть. Что её жизнь, дыхание, боль, голод, насыщение, память - не пркратились, не исчезли, вместе с исчезнувшим мужем, уехавшим сыном. Пропавшей, ненужной юностью, неудачной молодостью. Что она, жизнь, осталась в ней, с памятью, старостью, болью, безнадёжностью. Что уж этого-то у неё никто не отнимет, не вырвет, не выманит. Разве что вместе с жизнью.
И Анфиса Антоновна стала ждать Николая Всеволодовича.
Имея немалый опыт разлук, расставаний, Анфиса Антоновна была мастерица ждать. Ожидание её было своеобразное - она не думала, что надеть к приходу гостя, чем накормить. То и другое отдавалось на волю случая: "А, там видно будет...". Видно бывало за полчаса, в лучшем случае за час до прихода редких гостей, невестки или подруги, на Новый год или день рождения. Спешно снимался халат, менялся на юбку и кофточку, спешно накрывался стол для чая. Остальное, предыдущее, главное время ожидания посвящалось мыслям об ожидаемом, воспоминаниям о предыдущей встрече или встречах, о том, как тот или та были одеты, накрашены или надушены, какое было выражение лица, глаз, звук голоса, тон разговора, ритм шагов. О чём говорили. Содержание звеньев ожидания не менялось в зависимости от того, кого ждала Анфиса Антоновна - невестку, подругу, внука. Теперь Николая Всеволодовича.Все они, в разной степени, по разным поводам хотели её видеть. Анфиса Антоновна никогда не ждала тех, кто приходил по обязанности, соцработника, врача, старшую по подъезду - они для неё не вполне существовали, существуя как функции. Весь пыл души, то, что от него осталось, Анфиса Антоновна отдавала живым людям.
Хотел ли её видеть Николай Всеволодович и зачем, было пока неизвестно - неизвестность придавала новый масштаб, позволяла предполагать разное, или не предполагать ничего, наслаждаясь звуком, тоном обещания. Если же таковых не хватало для полной картины, они бывали домысливаемы, дополняемы - так одиночество дополняет себя.
Прошла неделя, началась другая. Снег за окном падал, выговаривая тишину, потом долго лежал сугробами, ватой на ветках, высветляя ночное небо зелёными зарницами. Потом поспешно таял, настукивая по стеклу и водосточным трубам - в южном городе смена погоды, температуры происходила быстро. Быстрее, чем совершались поступки людей, происходили перемены в судьбах и настроениях.
Николай Всеволодович позвонил в четверг утром. "можно, я зайду к вам сегодня? Ближе к вечеру...". И началась основная, главная часть ожидания. Особенность её состояла в том, что Анфиса Антоновна ничего не готовила, не переливала, не просила сходить и купить - она при таких известиях впадала в некое состояние ступора: замирала, затихала бесчувственно, сидя на диване и бессмысленно глядя перед собой в стоящий напротив коричневый шкаф с платьями, юбками, свитерами, что-то из них ей надо было вскоре надеть на себя, сняв халат в красный цветочек на чёрном фоне. Снять, преодолевая боль в суставах рук, уговаривать, стараться унять боль. Халаты, как и другие вещи Анфисы Антоновны, становились старыми тут же, будучи только что куплены. Они тут же проникались одиноким бытом Анфисы Антоновны, впитывали в себя его запахи, его воздух и становились её сверстниками.
В три часа Анфиса Антоновна очнулась, поднялась с дивана, открыла шкаф, достала оттуда невесткин серенький свитер, чёрную юбку, переоделась. Подошла к шкафу ещё раз, достала косметичку, бывшую когда-то шёлковой, с яркой алой розой впереди, теперь нити торчали из обтрёпанных углов. Анфиса Антоновна достала зеркальце, вишнёвую помаду, пудру. Сложив всё это рядом с собой на диване, Анфиса Антоновна недоумённо взглянула на косметические принадлежности и, сделав над собой усилие, ещё одно, - из них состояла её жизнь, - накрасила губы и напудрилась.
За окном зашумела стая ворон, чёрные точки рассеялись по серому небу. Несколько ворон пролетело мимо её балкона, и почему-то этот полёт произвёл на Анфису Антоновну действие приказа, команды, напоминая о долге - она пошла на кухню за чашками.
Носить из кухни чашки, чайник с заваркой, сахар, привезенное внуком печенье было тяжело, больно, она боялась разбить посуду. Но под всем тем находилась её тайная прочная уверенность, что визит нужен, нужна встреча, разговор, какими бы они не были. Касания других людей, их мысли о ней, участие в её жизни - служили тому же, чему паспорт с фамилией, именем-отчеством, фотографиями. Они подтверждали, что она жива, не выпала пока из калейдоскопа зряшным стёклышком, а есть, существует.
И она совсем не испытывала страха, ну что он мог ей сделать такого, чего не сделали уже муж, сын, невестка, внук? Он всего лишь придёт и уйдёт. Не для него, конечно, исполняла предписанный закон: так положено, так делают все, не сделать так - невежливо, некрасиво, проявить неуважение. Вроде он и не мужчина (он не был для неё мужчиной, как и все остальные, не считая бывшего мужа, который им оставался, нанеся травму глубже и сильнее любовной радости; он был величиной отрицательной, о нём нельзя было позволять себе думать, помнить - запреты сложились в пьедестал, на нём высилась картонная фигура по имени "муж", с забытыми запахом, походкой, почерком), и не интересен. Весь интерес, бывший в нём для неё, состоял в том, что к ней придёт зачем-то незнакомый человек и о чём-то будет говорить. Смирив сердцебиение, Анфиса Антоновна вышла в коридор.
В половине шестого в дверь позвонили. "Кто там?" - вежливо спросила она через дверь. "Николай Всеволодович", - тихо ответили ей. Убедившись через цепочку, Анфиса открыла.
- Здравствуйте, - пытаясь придать расплывшемуся в щеках лицу выражение благодушной симпатии, поздоровался он
- Да, проходите, - пригласила она, встав у двери в комнату, закрыв, заслонив её собой, как амбразуру пулемёта.
Противник заколебался.
- Я .. разденусь, если можно?.. Ой... - ойкнул он. - Сниму куртку, то есть.
- Я же сказала: проходите! - снова скомандовала Анфиса, и Николай Всеволодович рывком стянул с себя куртку, под которой оказался потёртый коричневый костюм.
- Вот я вам тут... - суетился, торопился сантехник, вынимая из синего кулька с золотой надписью "Brilliant" двенадцатирублёвый рулет в прозрачной оболочке.
Анфиса, стоя у двери, молча наблюдала за его хлопотами.
- Спасибо, - спокойно сказала она и вынула рулет из неуверенно дрожащей руки. - Можно было и без этого, - величаво договорила она.
Когда вошли в комнату, - Анфиса, как полагалось даме, первой, а Николай Всеволодович следом за ней, - он увидел, что она держится при ходьбе за спинки стульев, дивана, и предложил опереться на его руку.
- Нет. Спасибо, - отрезала Анфиса и поковыляла дальше.
Сели за стол, притом Анфиса садилась на стул долго, мучительно, как будто тот мог уехать из-под неё, а сев, вздохнула с облегчением. Всё это было замечено гостем и сложено потихоньку в копилку воспоминаний и представлений о ней. Она тоже видела, что он видит, но стаж болезни, боли, хромоты был у неё уже немалый, и выбор - обращать внимание на взгляды и мнения, приходить в отчаяние от каждого следующего, или жить, не видя их, как бы не видя, - был сделан уже давно.
- И давно вы болеете? - вежливо спросил Николай, отхлёбывая чай, отламывая ложкой кусочки рулета.
- Восемь лет, - сухо ответила Анфиса. - А что?
Она смотрела в окно на темнеющий синий снег, катающих санки детей.
Он сделал паузу, решаясь на следующую фразу, оглядывая комнату, мебель, рассматривая салфетку на столе.
- Нелегко вам, - высказался он. - Родные есть у вас, дети. Внуки, братья, сёстры?
Спросив, он взглянул на неё, на крупное лицо, просто, неумело напудренное, на сок помады на губах.
- А вам на что? Я сразу хотела спросить, зачем вы пришли. Узнать, есть ли наследники на вквартиру? Есть, так что не беспокойтесь больше! - она залпом, как стакан воды, выпила свою чашку чая.
Николай Всеволодович почему-то не удивился, не обиделся.
- Давно вы, видно, одна... - грустно сказал он. - Вот и бросаетесь на всех, защищаетесь. Спасибо за чай, пойду я.
И он отодвинул чашку, приподнялся, собираясь встать.
- Нет, - спокойно и властно сказала Анфиса. - Пока не скажете, зачем приходили, не уйдёте. Много вас тут таких щастает... На квартиру одинокой инвалидки рассчитывали, узнавали, есть ли наследники? Кто вас послал, где ваш хозяин сидит, в рэпе, или ещё где? А может, и уже сидит, мало ли...
Николай Всеволодович предпринял попытку прорваться к двери, но Анфиса Антоновна телом загородила ему дорогу, так что ему оставалось только оттолкнуть её, а он этого не хотел.
- Дура вы, честное слово, прости Господи, что так скажешь, я бы и покрепче выразился, так ведь вы всё-таки женщина, - дама, так сказать. Мой отец с дамами только стоя разговаривал, не садился в их присутствии прежде них. А вы... - неожиданно жалобно закончил он.
Анфиса недоверчиво слушала.
- Это из каких же вы будете, из дворян что ли? - всё-таки спросила она. - Много теперь самозванцев развелось, что ни проходимец, то Волконский или Трубецкой. Вы из каких будете? - она немного отступила от двери, отошла в сторону, как бы проверяя, бросится ли самозванец на штурм. Но не бросился, немолодое расплывшееся лицо побледнело и, прижимая левую ладонь к груди, он стал оседать на пол, медленно, как в замедленной съёмке.
- - Это ещё что? - не поверила Анфиса. - Вы что же, из бывших актёров? Ну-ка, вставайте сейчас же!
- Но сантехник, с помутившимся взглядом и сбившимся в сторону галстуком, шагнул к дивану, упал на него и голову запрокинул, и остекленевшие глаза его застыли на потолке, не видя ни Анфису, ни накрытый к чаю стол, ни тёмный прямоугольник окна. И только тут Анфиса по-настоящему испугалась, поковыляла к нему, держась за стенку.
- - Что с вами?.. Лекарства с собой есть? Где?! - дрожащими визгливыми губами добивалась она, тряся его за лацканы пиджака, вдыхая тот же, что в первый раз, запах туалетной воды.
- - Та... там... нитро... - очнулся, взглянул на неё мутно, но с проблеском сознания во взгляде, потянулся дрожащей рукой к карману пиджака.
- Э-эх! - крякнула Анфиса и запустила свою крупную мужскую ладонь с круглыми ногтями в его карман. Порывшись в бумажных листках, носовых платках, достала стеклянную трубочку. - Это? - Сунула маленькую беленькую таблетку в приоткрывшийся рот, села рядом с ним на угол дивана. Серые разлапистые диванные цветы вереницей окружали коричневое тело в костюме, подступали к серой голове.рядом с диванной спинкой.
- - "Скорую" вызвать? - проскрежетала Анфиса с укоризной: "Пришёл, разиня, ещё и "скорую" ему вызывать...".
- Он перевёл дух, вздохнул глубоко, выдохнул:
- - Н-нет... Со мной бывает, ибээс, стенокардия... Водички можно попить?
- Можно, только я не понесу. Расплескаю, чашку разробью...
- - А... да... - безразлично согласился он, успокоенный возвращением к жизни. - Я сам, полежу только немножко...
- - Да-а... - пересела на стул Анфиса. - Как же вы работаете с... работа тяжёлая... - с оттенком сочувствия сказала она и налила всётаки в его чашку из чайника, протянула ему.
- - Спасибо, - поблагодарил воскресший. - А что делать, пенсия маленькая, у жены ещё меньше... Приходится.
- Червячок засвербил, зашевелился в душе Анфисы Антоновны, намекая на что-то, напоминая.
- - Какая жена? Вы же сказали, что одиноки... - вспомнила она.
- - Спасибо, - вернул чашку гость. - Живу один, с женой в разводе, она далеко живёт. Но кто ж ей будет помогать, кроме меня?
- - Давно развелись? - поджала губы Анфиса и налила себе воды.
- - Пять лет уже, - покорно отвечал расспрашиваемый. - Характерами не сошлись.
- - Ха, - усмехнулась Анфиса. - Не в суде, не отмазывайтесь! - (Этому словечку она научилась у внука) -. Гуляли, небось, изменяли ей?.. Может, и сюда за этим пожаловали? Ладно-ладно, не буду! - осеклась она, увидев, как расширяются зрачки в бледно-голубых радужках.
- -Нет! - грубо, твёрдо сказал Николай Всеволодович. - И это не ваше дело. А пришёл к вам потому, что думал: Одинокая женщина, больная, могли бы подружиться... - тихо. Неуверенно сказал он и выпрямился, опёрся о спинку дивана, облокотился на диванную ручку.
- - Подру... подру... Что вы сказали?! - засмеялась Анфиса. - Из школьного возраста вроде выросли... - она смотрела на него с весёлым недоумением, какого и ожидать в ней было нельзя, отблеск былой молодости или даже юности снизошёл на крашеные в коричневый цвет волосы, забытые быть расчёсанными до прихода гостя. - Вы что, смеётесь надо мной?
- - Я пойду, - безнадёжно пообещал сантехник. - Вижу: дружбы у нас с вами не получится... - Он поднялся с дивана. - За помощь спасибо. А что не верите никому - это напрасно. Люди-то разные... - он пошёл к двери в коридор.
- Анфиса стояла, держась за спинку стула, следя за его передвижениями.
- - Всякая дружба свой интерес преследует, - громко сказала она. - Просто так не бывает.
- Он обернулся, их взгляды встретились - её карие глаза с короткими ресницами оттолкнулись от его выцветших голубых. Пожав плечами, открыл дверь в коридор.
- - Что вы молчите, не согласны? - снова окликнула она.
- Николай закрыл уже открытую дверь:
- Согласен. Так ведь и всё людское сосуществование на том основано, на использовании друг друга. Правда, некоторые называют это взаимопомощью. Вот подох бы я у вас тут счас, если б таблетку в рот не сунули, - что, круто я вас использовал, да? Я думал, вы поумнее, честное слово. Невестка, говорите, у вас есть, племянник... Ездят к вам, помогают?
Анфиса опустилась на стул и хихикнула недоверчиво: "Тоже мне, помощь, знаем, зачем...". Николай Всеволодович проследил её хихиканье и пожатие плечами, и тоже сел на диван.
- А, ну понятно, - они за квартиру стараются. Так квартира-то и так им достанется, они ж наследники. Если других нет, конечно..
Анфиса вспомнила уехавшего сына и вдруг решила завтра же, нет, сегодня поговорить с Ириной, чтобы завещать квартиру внуку. "И как это раньше не подумала...".
- Вы мне зубы не заговаривайте, - мягко сказала она вслух. - Почему с женой разошлись? Характеры всякие там - это для молодых! - строго спросила она.
- Так ведь и вы не старая ещё, и я... Вы какого года?
- Сорок восьмого, а что? - нехотя процедила Анфиса.
- Жена моя женщина коммерческая, - задумчиво рассказывал Николай Всеволодович. - У неё огород, торговля на рынке, вещи старые тоже продаёт... Хорошо, да? - резко спросил он. - Домой приходила каждый вечер: хлеб два пятьдесят, молоко шесть сорок, масло двенадцать... В постель ложился, как с директором банка или главбухом при исполнении. Надоело. А ей я надоел, своими книжечками-песенками...
- Книги люблю читать, фантастику. И чтоб - не как живём, а как будем, или другие будут. Ей не нравилось. А песни... Бардовские: Высоцкий, Визбор, Вероника Долина. Не знаю, вы слушали?
- Да... - с кем-то согласилась Анфиса. - Странный вы человек. Не то чтоб очень, но всё же... - "Дурачок какой-то, - подумала про себя. - Но, кажется, безвредный". - Нет, не слушала. Если у вас кассеты есть, принесите.
- Что, и Высоцкого не слушали? - не поверил сантехник.
- Слышала, слышала, - успокоила его Анфиса. - Но когда это было...
- У вас что же, жизнь остановилась, пошли на пенсию, и всё? - доверчиво расспрашивал Николай Всеволодович и даже чуть передвинулся к ней на диванном пространстве, пересел ближе к её стулу.
- А откуда вы знаете, что я на пенсии? - насторожилась Анфиса и отодвинулась на стуле.
- Вы же сами сказали в прошлый раз, - виновато оправдывался гость. - Но женщина вы молодая, крест на себе ставить рано...
- Что-что? - не поверила своим ушам Анфиса. - На что это вы намекаете?.. - и встала, держась за стол, потом за спинку стула.
- Я... кассеты принесу на днях.. П-позвоню пред-варительно... - гость, заикаясь, вновь пошёл к двери.
В тесном, тесном пространстве коридора "хрущёвки" они ещё раз взглянули друг на друга, как два незнакомых кота, - не зная, сейчас вцепиться, или отложить.
- Спасибо за чай. А происхожу я из семьи Волконских, только по боковой линии, - решил почему-то закончить рассказ о себе Николай Всеволодович, натягивая на уши чёрную вязаную шапку с зелёной непонятной надписью надо лбом.
- По какой боковой? - не поняла Анфиса, и сердце у неё тревожно забилось от предчувствия.
- По внебрачной, - мрачно сообщил Николай и взялся за замок.
- А, понятно... Ну заходите, если что... - туманно пригласила она бокового потомка дворянского рода, с облегчением закрывая за ним дверь.
"И зачем приходил, неизвестно... - думала Анфиса. - Ещё и с сердцем было плохо. Тоже мне, дворянин от бачка... Хорошо хоть с поцелуями не лез".Последнее было подумано задорно, по-молодому, но не потому, что она и в самом деле боялась маловероятных поцелуев или радовалась их отсутствию, а потому что надо же было подумать что-нибудь такое праздничное, из ряда вон выходящее. "Глаза, наверно, его остановили, - думала дальше Анфиса Антоновна, тоже много читающая, но не фантастику, а классическую, и вообще серьёзную литературу. - В глазах лучше видно, они-то и остановили ... от расправы". Зачем она в конце прицепила какую-то нелепую "расправу", каковой нечего было и опасаться со стороны сердечника-сантехника из рода Волконских по боковой, Анфиса и сама не знала. Так было красивее - раз, загадочнее - два, интереснее - три. Похоже на читаемые романы - четыре. Кроме того, у давно не живущей с мужчиной Анфисы Антоновны поцелуй не мог не ассоциироваться с грубым вмешательством в её личную-безличную жизнь и, следовательно, с попыткой разрушить её, то есть с расправой.
Но эта расправа, ею выдуманная, и счастье избавления от неё были уже последним всплеском весла. Дальнейшая жизнь потекла по прежнему руслу, ничем не тревожимому.
Снег снова выпал и снова растаял, ветер высушил простыни на балконе, внук привёз кулёк с продуктами, болели и были вылечены пятки, рекомендованной Евдокией Тимофеевной мазью, погода была то солнечной, то пасмурной, соцработник Ангелина ещё строже хмурила брови при посещениях, а Осиповна принесла квитанцию, осклабясь в бульдожьей улыбке. Так прошёл месяц жизни Анфисы Антоновны. А потом снова пришёл он, Николай Всеволодович. Анфиса Антоновна недавно вспомнила, что он тёзка её любимого героя Достоевского, Ставрогина. "Ну и..." - сказала она себе, обнаружив совпадение, сказала, подражая своему внуку.
Второй раз Ставрогин-Волконский от сантехники рэпа пришёл, предварительно позвонив, напомнив о кассетах. "А как у вас с сердцем?" - осторожно спросила Анфиса, не обрадованная обещанием кассет, но твёрдо решившая перетерпеть и это, как одно из испытаний, посылаемых судьбой.
"Это вам", - протянул он ей три красные гвоздики в целофане. "ничего себе, сантехник, цветы зимой..." - жёстко подумала Анфиса, тыча их в вазу без воды.
Кассаеты, музыку на них с неразборчивым текстом, то включаемые, то выключаемые Николаем, она тоже молча вытерпела. "Вам нравится?" - с робкой надеждой спросил он и положил руку на спинку дивана, где она сидела рядо с ним. "Да, ничего", - вяло одобрила Анфиса и отодвинулась от его руки. К чаю она в этот раз не накрывала, предложила попить чай на кухне, но он отказался: "Это вам, сами потом попьёте..." - и положил на стол пакетик с печеньем.
Прослушав кассеты, выполнив культурную программу, Анфиса Антоновна, женщина вообще-то не робкого десятка, снова завела разговор о причинах особого к ней отношения:
- Спасибо, конечно, за музыку, за печенье. Только, знаете, от этих самых встреч мы не станем менее одиноки, ни вы, ни я. Тогда зачем? Не понимаю.
- Зачем... - эхом отозвался Николай Всеволодович. - Зачем снег за окном идёт? - он смотрел на тихо падающий за окном снег, делающий тишину глубже, совершеннее, полнее. - Не знаете зачем...
- Прекратите демагогию! - Анфиса проковыляла к окну и задвинула занавески.
- Ну и сидите тут с вашим диваном! - Николай почему-то с ненавистью взглянул на диван, где он лежал в прошлый раз. - Не нужен вам никто, ну и хорошо! Старая мымра!
- Что-о?! - вскпмкнула Анфиса. - В моей квартире меня оскорблять?! Убирайтесь немедленно!
- Дура вы, дура и есть! - подарил на прощание Николай Всеволодович, пятясь в коридор. - И не вызывайте меня больше, не приду! Пусть вам Вася трубы чинит!
- Не имеете права, вы зарплату получаете! - закричала Анфиса. - Не придёте - жалобу напишу!
Николай Всеволодович подбежал к столу, схватил вазу с цветочками на длинных ножках, ринулся к Анфисе, замахнулся белым столбиком с качающимися гвоздиками:
- Ещё слово - убью!
Анфиса отпрянула от него, истошно вопя: "Помогите! Убивают!". Сантехник опомнился, поставил вазу на стол и молча пошёл к двери. Анфиса вздрогнула от стука захлопываемой двери.
"Идиот!.. Надо будет рассказать в рэпе о его поведении, пусть призовут к порядку!".
Часа два после его ухода Анфиса кипела от ярости, начинала вслух говорить сама с собой, но потом заметила это и замолчала. Ненарушимая тишина возвращалась в свои права, - непрошеного гостя не было, а было как всегда. Отрешённость вернулась к Анфисе Антоновне, полное неуклюжее тело стало жить вровень со снежинками за окном, чёрной немотой вечера, разбавленной пищанием тихого радиоприёмника. Слабый звуковой фон наполнял и связывал окружающее воедино, Анфиса никогда не выключала его, а по ночам смотрела иногда фильмы, если в них не было порнографии, - смотрела комедии, детективы. Они не заполняли пустоту внутри - она не нуждалась в заполнении, просто оттесняли её, смывая ненадолго, стирая прошлое и настоящее. Их не было, пока мигал разноцветный экран. Ненастоящая реальность вбирала в себя остальную и растворяла, это подходило Анфисе., как защита от реальности и памяти о ней.
Ещё через два дня сантехник выветрился или покрылся пылью, порос быльём; Анфиса, дёргая на кухне снова плохо закручивающийся кран, вспоминала о Николае Всеволодовиче уже тепло: "Надо же, даже вазой замахнулся, как по-настоящему...". Жизнь была полна и сносна.
Нежданный звонок в дверь, расплывчатая физиономия Осиповны удивили Анфису.
- Да... я вот, уже квитанцию... А что это к вам сантехник зачастил - с кранами, трубами плохо?
Анфиса Антоновна выдернула бумажку из зависшей в воздухе руки.
- И по вечерам тоже... - раздумчиво продолжила "старшая".
- Да... Были проблемы... - неопределённо ответила, отмахнулась Анфиса. - Теперь в порядке.
- А мы уж подумали... - некрасивое лицо сморщилось улыбкой. - Он ведь одинокий...
Кто были подумавшие "мы", оставалось догадываться, - общественность подъезда, должно быть.
- Ошиблись, - сухо отчеканила Анфиса, тесня своим корпусом "старшую" к выходу.
- Жаль-жаль! - осклабилась, пела та из-за закрываемой, несшей морозом двери.
- А как по-вашему, он порядочный, можно доверять? - вдруг спросила серый зимний подъезд Анфиса.
- Ну конечно! Что вы! - допела Осиповна, не давая ногой в толстом чёрном чулке двери закрыться. - Жена его бросила, нашла себе какого-то помоложе... Она ведь торговка, вот и нашла на рынке.
Поморщившись от непонимания, - как это "нашла", кошелёк, что ли, нашла, или сумку потерянную? - Анфиса Антоновна понимающе кивнула: Да, торговка, что говорить, сантехник симпатяга и страдалец, ещё и помогает ей, этой... Культурная в прошлом Анфиса Антоновна не закончила мысль.
- Так что, если ещё зайдёт - не гоните! - пожелала, как семейного счастья, Осиповна и отпустила дверь на свободу.
"А слышимость тут всё-таки стопроцентная, - ещё раз поняла Анфиса, вспоминая пожелание не гнать и последнюю встречу с Николаем. - Говорил он с ней, что ли?".
Внимание, проявленное к Анфисе обычно пренебрежительно относящейся "старшей", - говорила она сквозь зубы и, видимо, видимо не считала Анфису заслуживающей внимания, - отчасти льстило Анфисе. Хотя часто встречающиеся противоречия между фактом и его оценкой снова были ею отмечены. Зачем к ней приходил Всеволодович, оставалось неясным, но, очевидно, не чтобы ухаживать за ней, как за женщиной. Вернувшись в комнату, Анфиса пожалела, что не расспросила "старшую" о сантехнике, кто он, что он. И что Осиповна, вместе с "общественностью", думает о его визитах.
Вслед за Осиповной залетела Ангелина. Тряся светлыми кудряшками, выбросила на стол хлеб, творог, молоко, споткнулась взглядом о вазу:
- У вас день рождения?
Анфиса проследила её взгляд, одна гвоздика висела на сломанной ножке:
- Нет, это так... Человек один подарил... - с усилием сказала она. - Ухажёр...
- Кто?.. - не поняла Ангелина. - А... Вы с ними поосторожнее... Опасайтесь, в общем, - кого-то предостерегла она.
- Печальный опыт? - попробовала сказать Анфиса; говорила, чувствуя, что зря говорит, не так надо, или уж вообще молчать.
- За вами ведь не могут ухаживать бескорыстно, - строго и печально произнесла-преподнесла Ангелина. - Вы сама знаете.
- Ещё как, - грустно согласилась Анфиса, ломая до одного уровня ножки цветов. - Они пахнут, - протянула цветок Ангелине.
Та понюхала, аккуратно поставила в воду:
- Семьдесят рублей сейчас на рынке три штуки. А он кто?
Вопрос застал Анфису врасплох, во фланелевом халате, на диване с серыми цветами, где лежал тот, о ком спросила Ангелина. "Действительно, кто?". В памяти всплыло белое пятно с голубыми глазами, серыми реденькими волосиками на макушке. Под пятном была прибита надпись: "Сантехник".
- Сантехник, - прочитала надпись Анфиса, разглядывая серое пальто Ангелины, брошенное на стул вместе с сумками.
- Жилплощадь ваша нравится? - уверенно уточнила Ангелина. - Сейчас много таких.
- Каких "таких"? - зная ответ, спросила Анфиса, чтоб ещё раз его услышать, ещё раз не поверить вылинявшим глазам и поломанным гвоздикам. "Так не бывает, со мной этого не может быть никогда".
- Сама знаете. Проходимцев, мошенников., зарящихся на чужую жилплощадь. Помните: у вас внук растёт. А этих гоните! - приказала Ангелина. - Главное - не доверяйте, плакать придётся. Ну, вы знаете по браку. То же самое, - Ангелина даже слегка взволновалась.
- Со всеми? - необязательно спросила Анфиса, предполагая уверенный ответ.
- Почти, - отрезала Ангелина. - Исключения мне не встречались. Хотя теоретически они есть.
- Ещё Евдокия Тимофеевна должна прийти, - вспомнила-сказала Анфиса. - Или пришлёт кого-нибудь карточку вернуть.
- У вас карта обычно на руках? - деловито осведомилась Ангелина.
Материки и океаны полезли ввысь, поползли по рукам Анфисы.
- Да, - спокойно сказала она. - Обычно. Лекарства она мне выписывала через заведующую отделением. Всегда много лекарств назначает.
Обсуждать работу врача Ангелина не стала - не её дело, зачем. В дверь позвонили два раза.
- Вот видите, - тоскливо сказала Анфиса Антоновна. - Она.
- Я открою? - подошла к двери Ангелина. - Здравствуйте, ухожу, всего доброго, не забудьте, о чём мы говорили, что принести в следующий раз? - столкнулась в дверях с участковой, говоря вполоборота к Анфисе, соцработник, к которой относилась первая часть фразы.
- Ну вот... - громогласно объявила Евдокия, крутя в руке стул, как детскую игрушку, - и до вас добралась. Сама решила карту вернуть. Как вы тут?
Евдокия тоже увидела цветы, обняла их, обтянула, обогнула широким взором:
- Это что?.. А, ну с днём варенья тебя, Анфисушка, как внук соседкин говорит. Сколько бабахнуло?
Похожее на канонаду поздравление Анфиса Антоновна выслушала молча от начала до конца.
- Я не именниница, - добавила в конце. - Знакомый принёс.
Евдокия уселась на стул, сидела, переводя взгляд с гвоздик на Анфису.
- Мы с тобой сколько лет знакомы? Ото ж, пять. Шо за знакомый?.. Смотри, поосторожней, счас за квартиру съедят с потрохами и не подавятся. Где ж карточка то... - зарылась в сумку доктор. - А, вот, - вытянув амбулаторную карту, она с грохотом свалила на пол сумку с другими картами, тонометром, фонендоскопом. - Фу ты чёрт... Чего выписывать из списка, подешевле?.. Список на льготные сократили... Ну, говори быстрей, у меня ещё пять вызовов... - поторопила она обслуживаемую.
- Есть всё пока. Вы тоже думаете - аферист? - кивнула на гвоздики Анфиса.
- А-а как же! - радостно согласилась Евдокия. - У тя вторая группа ближе к первой; кому ты нужна, если б не жилплощадь... Ну ладно, мне пора топать. Смотри не попадись!
И Евдокия протопала в коридор.
- Дверь закрой, когда выйду! - крикнула она оттуда.
Оставшись одна, Анфиса Антоновна решила припомнить и разобраться со всеми тремя суждениями, советами о её романе. "Лезут люди не в своё дело, - было первым, пришедшим ей в голову. - Нет, что-то другое, - не согласилась она на простое решение. - Зачем-то же он приходил". Анфиса Антоновна ни секунды не верила, что могла понравиться, и тому подобное. Но и отрицать стопроцентно такую возможность не могла. "Квартира", - было первым и самым правдоподобным. Но, чтобы проверить, надо было приблизить Николая Всеволодовича к себе, а этого делать не хотелось. "А может, просто недоразумение, мало ли... Зачем, почему - какая разница; не пускать его больше, да и всё". Но и это решение не вполне удовлетворяло её - что значит "да и всё"? Снова остаться взаперти, одной, с теми, кто приходил сегодня, плюс невестка и внук?
Анфиса включила телевизор, передавали юмор. В битком набитом зале сидели взрослые дяди и тёти с физиономиями бухгалтеров и делали вид, что им весело, покатывались от каждой придурошной шуточки. На сцене такие же дяди и тёти усиливались, делали вид, что не выросли из детсадовского-подросткового возраста, махали руками, ногами, пели весёлые песенки о том, что никому не весело, и читали длинные монологи о дебилах и дебилках, каковыми были и сами. Анфиса выключила телевизор, проползла по комнате, подошла к шкафу, достала блокнот, открыла на странице с телефоном сантехника. Цифры менялись на глазах, пятёрка превращалась в четвёрку, двойка в тройку, и сильно колотилось сердце. "Что такое?". Анфиса закрыла блокнот, снова положила в шкаф, из которого пахло духами и лекарствами. Сделала ещё круг по комнате. Снова подошла к шкафу: "Позвонить?". Пересиливая. Преодолевая сердцебиение, снова взяла телефонную трубку. Из неё ответил приятный женский голос: "Николая Всеволодовича нет дома. Что ему передать?". Анфиса положила трубку: "Я так и думала". На всякий случай, заищаясь от будущего, она предполагала худшее, и часто оно сбывалось, как сегодня. "Это могла быть дочь... (Она бы знала, когда он вернётся). Соседка (Одна, в его пустой квартире?). Случайно зашедшая знакомая (то же самое).".
Анфиса подошла к окну. "Как долго длится зима. Зачем я ему звонила? Зачем он приходил, и зачем я ему звонила?". Зазвонил телефон. "Анфиса Антоновна, я заеду к вам сейчас, передам кое-что..." - пообещал голос невестки. Она всегда звонила перед приездом.Анфиса удивилась - прошлая невестка редко удостаивала её посещениями, продукты обычно привозил внук. "В лесу что-то сдохло..." - шуткой сорокалетней давности с претензией на юмор подумала Анфиса. И снова подошла к телефону, набрала номер сантехника, держа руку на сердце и выкашливая застрявшую в горле слизь. На третьем гудке по полу мимо Анфисы прополз большой рыжий таракан. Полз он неторопливо, со знанием местных условий. Хозяйка тяпнула на него больной ногой в рыжем тапке - он остановился, прислушиваясь, потом побежал быстрее. "Да, я слушаю", - сказал голос Всеволодовича. "Это Анфиса Антоновна", - медленно, тягуче, глотая вместе со слизью окончания слов, сказала она. "У вас что-то случилось?" - неприязненно проскрипел его голос "Хочу извиниться. Я была не права. Приходите ещё, если хотите"" - проговорила заранее подготовленный текст Анфиса. "Хорошо, - сказал он. - Зайду". И положил трубку. Анфиса посидела, молча глядя на телефон, ожидая продолжения и придумывая его. "Только душа моя, тянувшаяся к другой душе, не сумела соблюсти меру, остановясь на светлом рубеже дружбы", - вспомнила она слова из исповеди блаженного Августина и пошла на кухню пить чай. Знакомые коридорные стены, столик, немытые с вечера чашки и чайник с обгоревшим боком, в середине которого красовался красный цветочек, почему-то представились ей немного другими, словно звонки и голоса, в них слышные, изменили спёртый воздух, что-то к нему добавили.
Между первой и второй чашками чая в дверь позвонила Ирина. Анфиса заторопилась, цепляясь за стулья, буфет. "Кто там?" - крикнула из кухни, зная, что не слышно, и всё же крича, спрашивая, как будто этот крик, вопрос были слышны, если не за дверью, то где-то ещё. "Это я, Анфиса Антоновна, не спешите!" - услышала она в ответ, уже подойдя.
- Ира, у вас что-то случилось? - округлила глаза от удушливой волны духов Анфиса.
- Нет, Анфисантонна, поговорить с вами хочу, - снимала песцовую шубу, поправляла короткие чёрные волосы с чёлкой Ирина.
- Ты опять перекрасилась? - охнула Анфиса, смутно помнившая, что в прошлый приезд Ирина была блондинкой.
- А, давно, - небрежно бросила та, идя без приглашения в комнату - Ну как вы?
- Обычно. Толик Как?
- То-о-лик?.. - чему-то удивилась Ирина. - А, вы о сыне... Нормально, что ему... Весь в отца.
Последняя фраза ничего не означала сама по себе, - Толик нисколько не был похож на отца, разве что высоким ростом, - , - а говорилась она потому, что так говорят другие, что в ней есть некий оттенок обиды или неприязни, и ещё фраза должна была показать, как Ирине тяжело одной с сыном.
- Ты на чём сюда приехала, на "ауди"? - спросила Анфиса, знавшая, что Ирина хорошо водит машину, любит ездить, и тема ей близка.
Но та махнула рукой:
- А... Только что из ремонта взяла, и опять в моторе что-то стучит... Гады, только деньги дерут...
Обычная "отвязка" на гадов-ремонтников завершила светскую часть беседы, и Анфиса стала ждать, зачем приехала невестка.
- Чаю выпьешь?
- Нет, спасибо, только что из-за стола - у подруги день рождения, заехала, поздравила. Как вы живёте? - вдруг снова спросила со значением Ирина, в упор глядя на Анфису, сидя на стуле напротив неё.
- По-прежнему, я же сказала. А что такое? - удивилась она.
Ирина достала сигареты:
- Можно? - и, не дождавшись разрешения, закурила. - Соседку я вашу вчера встретила в магазине случайно, не помню, как зовут, некрасивая такая. Она сказала, тут тип какой-то к вам ходит, электрик, что ли...
- Сантехник, - поправила Анфиса. - И что? - не смутилась, развалилась на диване она. - Тебе-то что?
- Анфиса Антоновна, вы же взрослая женщина, немолодая уже, будем говорить прямо! - с восклицанием затянулась дымом Ирина. - Вы знаете, сколько сейчас охотников за чужими квартирами? Такое делается...
- Газеты читаю! - обрадовала Анфиса. - Только я сама вправе решать, не молодая уже, ты правильно сказала.
- А если он на какую-нибудь фирму работает по перепродаже квартир? Подумайте! - Ирина полезла в сумку и достала маленькую баночку, протянула Анфисе. - Малиновое, как вы любите, ягоды с нашей дачи, экологически чистые.
Анфиса знала, что Ирина никогда не занималась дачей, и откуда взялось варенье, было загадкой.
- Дикая, что ли? - спросила Анфиса, беря банку.
- Зачем дикая, в прошлом году подруга приезжала, саженцы привезла... - обиделась Ирина.
- А, - успокоилась Анфиса. - Спасибо.
- Так вот, я вам говорю, Анфиса Антоновна, будьте осторожнее.
Ходить псмусть ходит, но - никаких оформлений. Так ему сразу и скажите.
- Ну что ты, Ира, он и приходил-то всего два раза. Да и то не знаю зачем, - смутилась всё-таки Анфиса Антоновна.
- Зато я знаю. Догадываюсь, - зло сказала Ирина. - В общем, я вас предупредила, - и она стала пудриться, причёсываться, собираться уходить.
- Ты-то чего всполошилась, вроде моё дело. Из-за квартиры? - напрямик спросила Анфиса.
Ирина не смутилась:
- Хотя бы. Толик вам внук, и квартира ему будет совсем не лишней. Вы же знаете - я мать-одиночка, сын ваш известий не подаёт, а если и подаёт, то не мне. Ваша обязанность помочь нам, - грубо закончила она, засовывая в сумку пудреницу и расчёску.
- Ничего я вам не обязана, - сухо сказала Анфиса и даже ногу на ногу положила, - с чего это вы взяли? Захочу - замуж выйду.
Анфиса с удовольствием наблюдала за изменениями в самоуверенном, обильно раскрашенном лице Ирины. Только проследив их все: от растерянного к вызывающему, заносчивому, потом к угрожающему, потом к делающему вид недоумения, непонимания и, наконец, снова к растерянному, но уже доходящему до безразличия: "Справиться с тобой, разобраться я, конечно, попробую, ну а там будь что будет" , Анфиса Антоновна сказала:
-Успокойся, шучу. Пока - шучу, - со значением договорила она.
Ирина слегка перевела дух - слегка, помня о "пока", расслабила сведённое гримасой неприязни лицо, выпустила из жёстких ремней тон: