Он лежит и смотрит в высокий белый потолок с голубоватыми пятнами от прошлогодней побелки. Пятна высвечивает солнце, врывающееся в комнату через все щели, и оттеняет серебристо-голубое мерцание от таза с водой на полу.
Раздается телефонный звонок, отец хмуро берет трубку.
--
Кто это звонил? - спрашивает мать.
--
Анна, - говорит отец.
--
Что, прийти собирается? - неприязненно спрашивает мать.
И он понимает, что Анна, сестра отца, виновна перед его матерью, иначе она не говорила бы о ней с такой неприязнью. Виновна, как и он сам, ведь его вытащили из живота матери, ей было больно. А стоящие рядом девушки в белом испытывали к нему отвращение, он видел это по их лицам.
--
Да, придет, - говорит отец, чтобы сказать что-нибудь.
И он понимает, что приход нарядной толстушки Анны безразличен и неприятен отцу, ведь после ее ухода мать снова закатит скандал. Непонятнее всего было то, зачем эти люди, мать и отец, родили его, ведь он не просил их.
--
Открывай! - с такой же злостью говорит мать на следующий день, когда звонят в дверь.
Толстушка Анна, обтянутая новым светлым платьем, разошедшемся по шву на левом бедре, поперек завитка синего узора, пахнущая духами и хорошим мылом, безразлично целует племянника. Потом болтает с матерью об общих знакомых, об актере, недавно попавшем в больницу.
--
Он закричал, когда к нему пришла жена! - говорит Анна. - Ты понимаешь?..
Мать согласно кивает, и он понимает, что в этом они согласны, только в этом, что закон ненависти и злобы всеобщ, и жена актера в чем-то виновна перед ним, иначе он не закричал бы, увидев ее...
Перед уходом Анна прикасается щекой к щеке матери и отступает за дверь, с выражением превосходства в глазах.
--
Я не хочу гулять! - кричит он, когда отец нахлобучивает ему на голову шапку из потертого рыжего меха. - Там холодно!
--
Ах ты дрянь! - с наслаждением выкрикивает мать и дает ему подзатыльник. - Всякий раз сопли разводит.
Она обращается к некоему невидимому свидетелю, собеседнику, во всем согласному с ней.
Получив подзатыльник и надев дырявые кроссовки ("Ах ты дрянь, на него не напасёшься!"), он уныло плетется на улицу, во двор их блочного серого дома - стены его покрыты грязными потеками и похабными надписями, особенно в подъездах.
--
Вон он! - орет, увидев его, девятилетний пацан с большим серым камнем в левой руке и сучковатой коричневой палкой в правой.
На крик сбегаются дружки пацана: мелкий трехлетний Толик из соседнего подъезда, смотрящий прозрачными зелеными глазами сквозь людей и собак, и толстый шепелявый Ефим из первого. Он знает, зачем они бегут за ним, и бежит прочь, но дырявые кроссовки мешают ему, один кроссовок падает с ноги. Тогда он падает в грязь, и двое друзей, Толик и Ефим, набрасываются на него. Они пинают его ногами, плюют ему в лицо... Когда ему удается встать и он бредет к своему подъезду, пацан бросает в него камень. Шапку они сорвали с него, когда били, она валяется в грязи. Камень попадает ему прямо в голову, по щеке течёт кровь.
--
Ах ты мерзавец, где шапка?! - кричит мать, когда видит его на пороге с синяком под глазом, размазывающего по щеке кровь.
--
Дай ему хоть зайти... - говорит отец.
--
А ты не защищай его, все вы заодно! - огрызается мать и впускает его все-таки в дверь.
Так проходит его благополучный субботний день. Он знает, что завтрашний будет еще хуже, потому что мать с утра усадит его за уроки и будет орать и давать затрещины просто так, ни за что - чтоб занимался... Хорошо, правда, что на улицу она его уже не погонит - он ведь должен будет заниматься.
Знает он и то, что будет в понедельник утром. В воскресенье мать с отцом будут пить до полуночи, потом разругаются, подерутся, и все это будет слышно из грязной кухни со стенами в паутине и немытыми кастрюлями - в комнату, где будет лежать он, пытаясь уснуть. А потом они придут сюда, и кровать под ними будет скрипеть долго, почти всю ночь.
Утром он встанет с головной болью и синяком под глазом, за который в школе его будут дразнить мальчишки, и поплетется с тяжёлым ранцем по серому промозглому школьному двору мимо таких же, как он.
На уроке невыспавшийся хмурый учитель, глядя поверх их голов, будет говорить что-то неинтересное и ненужное, за что потом, когда они не смогут это повторить, будет лепить им двойки, на радость его матери, ведь она получит законное право мучить его, когда он принесёт "пару"...
Он давно знает, что виноват в своём рождении - лучше было этого не делать, чтоб не мучить своим существованием себя и других. Но ведь у него не спросили, когда вспарывали матери живот и извлекали его на муку предстоящей жизни.
Он лежит и смотрит в высокий белый потолок с голубоватыми пятнами от прошлогодней побелки. Раздается телефонный звонок.