Обрывки тревожных снов под перестук колёс, скорее, напоминали болезненное забытьё. Теснота в вагоне, спёртый воздух с запахом гноящихся ран ещё больше усугубляли тягостное состояние. Виктор дремал, притулившись в углу. Казалось, что запрокинутая голова, покачиваясь в такт, упорно что-то отрицала. Сердцу солдата было тесно в груди. Оно то вторило ударам на стыках рельс, то трепетало загнанной птахой, когда вспоминал он о своей Глаше.
За время разлуки образ жены постепенно размылся, посветлел. Щемящее чувство накатывало волной, душа разворачивалась как меха гармони при мысли о ней. Виктор резко выдохнул и, окончательно проснувшись, открыл глаза. Время от времени в зыбкой тишине слышны были стоны и всхлипывания усталых, измотанных пассажиров. Их липкие ночные сны тонули в кровавых кошмарах и слезах, дав волю животному инстинкту самосохранения. Ещё никто до конца не осознал радость этой Победы. Люди ехали домой с пропахшей смертью чужбины вражеского рабства, госпиталя, да и прямо с последнего боя. Много времени нужно, чтобы мир вернулся не только в каждый дом, но и в каждую душу.
Виктор услышал, как рядом молоденький безногий солдатик позвал во сне мамку. Его втиснули в вагон санитары почти на ходу, когда состав едва притормозил.
Поезд протяжно загудел, завыл. И вдруг Виктор вспомнил, как точно так же он ехал на фронт рядом со своим земляком Борькой и мечтал, нет, страстно желал, вернуться обратно. Просто вернуться... И вот, он победителем живёхонький и целёхонький едет домой. Да это его Победа! Виктор верил, что теперь впереди только радость и покой. Отныне он понимал, что счастье состоит из простых житейских мелочей.
Мимо прогремел военный эшелон, будто эхо последнего боя. Столыпинский едва притормозил. Солдатик опять застонал во сне. "Вот же как бывает, - подумал Виктор, - демобилизовался бедолага "по чистой" аккурат под конец войны. Теперь горемыка толкается деревяшками в руках, но ползёт ближе к родной хате". Он вздохнул и приподнял голову: "Как хочется скорей домой! Взять бы, да и побежать впереди поезда. Что ж так медленно плетёмся?" Вагон опять тряхнуло, и он лениво тронулся.
В окно смотреть не хотелось. Перед глазами сразу вставала жуткая картина, увиденная на переезде вблизи станции "Погостье" весной сорок второго. Снег подтаял и обнажил штабеля человеческих тел. Белый снежный саван приоткрыл страшную хронику событий. Внизу у самой земли лежали убитые солдаты с осени сорок первого в ботинках и гимнастерках летнего обмундирования, выше громоздились трупы пехотинцев в бушлатах, а на них навалены были тела сибиряков в полушубках и валенках - павших зимой сорок второго. Страшный "слоёный пирог" войны из перемолотых человеческих судеб.
Виктор тряхнул головой отгоняя навязчивые кошмары. Как же хотелось навсегда забыть всё: бесконечный мат, голод и холод, боль отмороженных пальцев, расчёсы до глубоких ран от вшей. Теперь солдат боялся расплескать, как последний глоток, радость предстоящей встречи. Он стал думать о самом дорогом: "Как там мои Глашуня с сынкой? Костик небось и вовсе стал мужиком. То и четырёх годочков не было, а тут тебе сразу восемь. Почитай - целая вечность! По осени сам сведу его в первый класс."
Виктор пытался представить, как выглядит сын, но у него никак не получалось. Перед глазами запечатлелся новорождённый, когда новоиспечённый отец впервые увидел его. Он тогда сам дал ему имя в честь деда Константина.
Сейчас же солдата волновало одно: "Узнает ли Костик меня? Может и позабыл вовсе". С теплотой представлял он, как нахлобучит Костику на голову свою затрёпанную, просоленную краснозвездную пилотку, да посадит себе на плечи, как в былые времена. А Глашка обнимет своих мужичков, прижмётся, уткнувшись лицом ему в грудь. Сердце Виктора при этом заколотилось с бешеной силой, словно поезд помчался под откос. "А потом мы с Костиком сбирёмся рыбалить, на охоту, в хвутбол погоняем. Нет! Пожалуй, охотится более не стану. Тошно. Отстрелял я за войну все положенные патроны! А ружьишко-то моё небось дожидается в сараюхе. Место дюже надёжное. Что ему станется?" Мыслями солдат был уже в непроходимом лесу родной "дебрянщины"- так местные полюбовно называют брянские леса.
В разлуке о жене Виктор думал постоянно. Правда, снилась ему Глафира не часто. Передышки между боями короткие, сны всё больше без сновидений от мертвецкой физической усталости. Письма от неё были только в начале, а потом осталось село под оккупантом. В первом треугольнике, как и обещала, Глаша прислала ему прядку своих волос, а потом муж попросил её ноготок Костика состричь и выслать. Эти дорогие реликвии Виктор потом бережно завернул в газетную статью про их героический полк, положил свёрточек у самого сердца в карман гимнастерки. Может по этой причине прошёл он фронт без ранений. Зацепило его только в первом бою, когда был он необстрелянным новобранцем. Ну оно и понятно, не было ещё тогда у Виктора такого оберега. Совпадение это на самом деле или просто везение? Пожалуй, всё сразу.
- Видать ещё не отлили фрицы ту именную пулю для дебрянца-Витька, - шутил он, хитро щуря глаз, - От того и сдюжил я.
****
Поезд под утро натужно завизжал, извещая о прибытии на станцию назначения. На закопчённой башне вокзальные часы с разбитым стеклом показывали восемь. Голодный и измученный люд, словно развороченный муравейник, суматошно вывалился из вагонов на перрон к встречающим. Виктора охватила в объятия лишь утренняя зябкая свежесть. Выволокли из вагонов несколько человек в голодном обмороке. Среди них оказалась мёртвая, почти бестелесная женщина. Покойница сжимала в смертельной хватке мяукающий свёрток. То был младенчик. Его перехватила из застывших рук матери какая-то сердобольная баба, прижала пищащий живой комочек и прошептала со слезами:
- Беда-то какая!
Что-то защемило у Виктора внутри под тем газетным оберегом. Он не оглядываясь пошёл по направлению к дому.
Вдруг его окликнул женский голос:
- Эй, солдатик! Куды ты?
Виктор услыхал знакомый бабий говорок и несказанно обрадовался этому, как если бы встретил родню на станции. Поодаль стояла лошадёнка, запряжённая в раскосую двуколёску. Женщина, в плотно подвязанной хрусточке(*), внешне была похожа на старушку, но голос выдавал молодуху. Разговорились. Оказалось, что ей по пути с Виктором, поэтому часть дороги можно было худо-бедно проехать на её тощей кляче.
-Щас суседки мои подтянутся. Глядят там своих мужиков, да одна братуху встречает. Табе доуго(**) пешим то топать. Щас двигнемся зараз.
- А ты чё осталаси? - спросил её Виктор.
- Дак, похоронка на маво первой пришла. Дело давношное... Потом их одну за одной ужо слали, - голос вдовушки предательски дрогнул. Она отвела взор в сторону от пустеющего перрона. Мимо прогремел металлоломом товарняк, увозивший искореженные трофеи войны, подальше за горизонт.
Виктор легко вспрыгну на телегу и поправил свой вещмешок.
- Опять мертвяков сносили? - спросила вдова.
- Баба одна померла, а дитё живое, - буркнул в ответ Виктор.
- Горюшко! Родну сестру с "Белых берегов" в лагерь угнали с дитями. В хату ироды ввалились: "Муттер, киндер, шнель!" А у иё двоешечки народилися в аккурат перед войной. Спугалися оне и в крик. Сестра голосит: "Никуды мы не пойдим!" А фашист, проклятый направил на дитёв свою погану пушку. В сорок третьем летом спровадили их в лагерь Калинковичи, а опосля перевели в Лапичи. Сказывает, кормили по 50 грамм хлеба из опилок. Печей-то тама не было. Людей не сжигали. Самых маленьких ребятишек забирали "на кровь". Из их полностью кровушку выкачивали, а тельца выбрасывали. Во как... Дождались оне, кода фрицев "кочет у пятую точку клюнеть". Лапичи освободили советские из разведки. Плакали все! Двойнятинки ейные сгинули. Один только старшой сестрин сынка сдюжил, родные яво в сарае упрятали". Вдова смолкла. Тут вскоре подтянулись попутчицы. Тихо и хмуро сели на телегу. По всему было видно, что встречи на сей раз опять не случилось.
Все женщины были нетяжеловесны, поэтому лошадёнка с пятью попутчиками легко тронулась с места. Сначала ехали молча, да и пейзаж не располагал к пустой болтовне. Везде разрытая воронками земля, напичканная железом, нашпигованная гильзами. Природа силилась затянуть зияющие рваные куски вывороченной земли тонким покровом травки. Костлявые обломки деревьев торчали вместо лесополосы. Только молодые побеги от самого корня пытались заявить о своём праве на жизнь. Недалеко от дороги раньше стояла небольшая деревушка в несколько домов, но от неё остались только головешки.
- Дык, у нас такжа повыжгли Хатунь, Матрёновку, Салтановку, Бересток, Светово, Борисово... Всех не перечесть. Брянск-то сам тока в сентябре сорок третьего очистили от гадов энтих. Столько натерпелись с них - ужасть!
Виктор сжал кулаки. У него заходили желваки под небритой щетиной.
- Вот каки у нас дела, солдатик. Хто на восток не утёк, под фрицем поганым жил аж семьсот восемь дён. Тяжко! - промолвила самая старшая из женщин со скорбным вздохом.
- Детки мойные лебеду ели, да крапивкой заедали. Грешно сказать, косточки рыбны, да бумажки с маргарина собирали на помойке, - поддержала разговор другая.
А самая молодая из них добавила:
- Ничего, заживем щас! Кровопийцев, убивцев, насильников добъём всем миром, очистим от их земельку. У нас-то вон партизанили пол деревни, а другие помогали.
- Держитесь, бабы. Теперь всё хорошо будет! - Виктор, чувствуя смутную необъяснимую вину перед ними, хотел поддержать их твердым мужским словом.
- Да уж чо тама. На фронтах солдатикам тяжельше небось было. А твойная деревня, солдатик вроде не шибко пострадала. Семья-то цела? - спросила старушка.
- Родня вся моя из убитой деревни Колпачки. Никого там не осталаси. В газетах писали, будто постреляли всех за раз, - глаза Виктора увлажнились, - А жёнка с сыной живёхоньки вроде, - земляк сказывал.
- Свезло то как! - на перебой подтвердили бабы, одобрительно кивая головами и утирая слёзы.
Вскоре у развилки Виктор соскочил с телеги, поблагодарил женщин и слегка прихрамывая зашагал по знакомой пыльной дороге. Сапоги бодро затопали по изъезженной разлучнице, сокращая шаг за шагом вёрсты до желанной встречи. За полем оставалось пройти километров пять лесом. И всё - дома! От утренней прохлады не осталось и следа. Солнце уже припекало чувствительно. Виктор скинул шинельку перед самой чащей, бросил её на землю, сел и глубоко затянулся сигаретным дымом. Рядом мирно жужжала пчела перемазанная в жёлтой пыльце одуванчика. Последний раз он наблюдал так за шмелём в окопе перед первым боем. Рядом на бруствере лежал Борька. Тогда их новобранцев сразу с поезда бросили в бой. Сначала встретила зловещая тишина. Все затаились в окопе, молили каждый по-своему. Потом вдруг издалека появилась "кочерга" - самолёт разведчик. Послышался нарастающий свирепый рокот стервятников. Грозная сила неумолимо приближалась, напирая своей темной мощью.
Жахнуло так, что Виктор увидел, как небо и земля смешались от разрыва. Очнулся он от сквозной боли. Вокруг всё летело в воздух, а в ушах стоял пронзительный несмолкаемый рёв. Виктор сел, ничего не соображая, зажал окровавленные уши руками. Но оглушительный вой не смолкал. Вдруг рядом он увидел оторванную Борькину голову и, обхватив её, прижал к себе. Дальше провал...
Потом санитарка помогала ему стянуть сапог с разбухшей от кровавого месива ноги. Сестричка что-то говорила, но он не слышал её от шума в голове и звона в ушах. Виктору всё казалось, что он прижимает к себе голову Бориса. Потом долго ещё он харкал гарью и грязью, бредил во сне.
Провалялся в госпитале солдат совсем недолго. Контузия и ранение мягких тканей правой ноги - считай повезло. Теперь он рвался на фронт. Злоба гнала его туда и жажда отомстить за Борьку, за своих расстрелянных родных. По прибытию в часть, он передал направление. На расспросы отвечал коротко:
- На брянском мужике, как на вулхе(***) всё зажило. Отхлиял(****) - и в строй!
Потом всю войну Виктору казалось, что его гимнастёрка замазана кусками плоти и крови земляка. Часто думал он, как-то посмотрит теперь в глаза мамке Бориса? Как расскажет ей о таком?
Теперь Виктор с досадой швырнул окурок в придорожный сухой бурьян, где, растянувшись, затаилась цепляясь из последних сил за многострадальную землю колючая проволока. И, слегка припадая на ногу, пошагал солдатик дальше. Послевоенный лес встретил его свежестью и прохладой. Это был совсем другой лес - непривычно тихий. Птицы и зверьё покинули родные насиженные места. Только короткими очередями несмело стрекотали кузнечики, хоронясь в прошлогодней траве. Виктор шёл и думал: "Земля истосковалась по мужской руке, как баба. К посевной, пожалуй, я припозднился, пока займусь-ка сараем. До войны ж ещё хотел крышу окожучить. С неё и начну. Всё у то нас с Глашкой теперь будет хорошо! Деток нарожаем - сынков, доченьку обязательно. Отстроимся по новой!" Солдат опять ускорил шаг. Невдомёк ему было, что ждёт там, где средь непролазных болот, словно пуговка, затерялась его маленькая деревенька.
****
Костик достал из щели под подоконником мятую отцовскую фотокарточку с белым уголочком и стал пристально всматриваться в папкино лицо. Не было дня, чтобы мальчик не достал её из потайного местечка. В последнее время он почти не гулял, подолгу сидел один у окошка. Никто к ним в хату теперь не заходил, даже соседка баба Нюра с Дуняшей пропали.
Костя особенно не помнил, как они жили до войны. Но чётко отпечатался в сознании тот первый день... Утром дочка бабы Нюры Дуняша забарабанила в окно с криком:
- По радиво сказывают, что напал на нас германец!
Они с мамкой поехали провожать папку на станцию, там было много людей, машин, повозок. Этот шум до сих пор стоит в ушах: на станции играют гармошки будто на празднике, но никто не веселится, многие даже плачут. Папка держит его на одной руке, а другой обнимает мамку. Потом она перехватила Костика у отца. Раздался резкий крик:"По вагонам!" Вдруг поезд пронзительно завизжал и тронулся. Все заорали, заголосили. Дяденьки запрыгивали в вагоны на ходу, а тёти кидались вслед, цепляясь за подножки, бежали за составом. Множество рук тянулось из него. Косте стало страшно. Он заплакал, закрыл глаза рубашкой матроски, в которую его нарядила мать.
Всю обратную дорогу даже дети молчали. Так остались они с мамкой вдвоём. С того дня Костя ждал отца и не понимал, почему его не отпускают домой. Вскоре пришла соседка баба Нюра. Она тревожно говорила матери про какую-то там "эвакуацию". Было жутко от этого слова. Мальчик забился под кровать и вдыхал там пыльную ржавчину пружин. Он услышал слова соседки:
- Я не поеду. Всех спровадят на Урал, а тама голодомор. Дитёв сгубим. А сюды германцы не дойдут.
Костику стало чуть-чуть спокойнее. Но потом они всё же пришли...
Мальчик нашёл эту маленькую карточку на полу. Раньше она была подоткнута в уголке застеклённой рамки и выпала оттуда, когда мать поспешно снимала со стены семейные портреты. Сейчас на этом месте остались только загнутые ржавые гвозди, да белёсые квадраты на пожелтевшей стене.
В комнату тихо вошла мать. Костя почему-то спрятал за спину отцовскую карточку и спросил:
- А папка то в хфутбол научить играть, шоб ребяты дали кругляшку гонять?
- Научить ишо! Тише, Евку не спужай. Спить малая, - мать кивнула на люльку.
Потом молча полезла под кровать и достала свернутую дорожку самотканого половика. Там были запрятаны портреты. Мать бережно обтерла рамки тряпочкой и развесила на прежние места. Костя, наконец, увидел пожелтевшее фото бабушки в хрусточке и деда в будёновке. В другой раме был большой свадебный портрет родителей. Костя почти забыл его. Там мамка была в красивой фате, а папка с цветком в кармане на груди.
- Мамк, а энто твойный жаних?
- Жаних, жаних. Тише ужо, каверзник.
Мать осторожно достала из свёртка половика ещё картонную коробку из-под немецких галет, раскрыла её. Оттуда вдруг посыпались мелкое клочки обгрызенных дойч-марок. Мыши в коробке, пахнущей печеньями, устроили гнездо. Глаша с омерзением швырнула всё в печку и с досадой хлопнула заслонкой. Тут же послышался плач.
- Ну вот, проснулася, - вздохнула мать и бросилась к детской зыбке.
- Мамк, я с ей побалую на твойной хровати?
Мать усадила полусонную девчушку рядом с мальчиком. Её светлые кудряшки слиплись. Ева радостно потянула пухлые ручонки к Костику и умильно залепетала: "Котя, Котя!" Он стал играть с ней в ладушки. Глаша суетливо подходила и поглядывала в окошко, а потом принялась намывать полы, подоткнув юбку.
Костик глянул на улицу и каким-то неведомым чутьём понял, что там вдали по дороге идёт отец. Припав к стеклу, он закричал матери:
- Гля! Кажись папка!
Глаша встрепенулась, бросилась к окну, опрокинула ведро с грязной водой, на ходу сняла и швырнула в угол передник, сорвала платок и опрометью бросилась на улицу. Костя застыл у окна, пытаясь заглянуть, что творится во дворе.
****
Вокруг стояла непривычная тишина. Куры не кудахтали, коровы не мычали, даже собаки испуганно затаились.Солдат шёл по родной деревне, узнавал и не узнавал её. Почти каждый второй дом был спален. Остались только закопчённые остовы печей, да груды головешек. Сразу трудно было понять, кто ж погорельцы, да и живы ли они теперь? На мгновение показалась, что у соседних ворот стояла баба Нюра, но потом, словно тень, исчезла в глубине двора.
Виктор порывисто, почти вприпрыжку дошагал до потемневшей покосившейся калитки, дёрнул её. Она скрипнула петлями и испуганно охнула за спиной. Во дворе Жукла начала было брехать, но заскулила и, трусливо пятясь, скрылась в будке. "Поседела Жукла - чёрная бестия. Не признаёт хозяина",- мельком подумал Виктор. Ему казалось, что сердце выпадет из груди на пустынный двор. Хлопнула дверь, навстречу бросилась Глаша. Солдат ринулся, порывисто и сильно схватил её в охапку, прижал к себе, уткнулся в родные мягкие плечи. Опустошённый, словно припал он к чистому источнику во время смертельной жажды. За всю войну впервые воин-мужик у родного порога, будто снял с себя броню, дал волю чувствам.
- Как сынка?
Глаша, отпрянула и, опустив глаза, ответила тихо:
- Здоров...
Виктор почувствовал неладное, отстранил её и бросился в избу.
На кровати сидел испуганный Костик, а рядом белокурая годовалая девчушка. Вздох облегчения и восторга вырвался из его груди. Костик вдруг завизжал пронзительно:
- Папка! - и стремглав кинулся к отцу.
Солдат подхватил сына, как до войны, и от избытка чувств подбросил под самый потолок. Пацан, взлетая вверх, чуть не ударился об потолочную балку.
- Эко ты вырос! Мужик! Правда, мать? - Виктор радостно расцеловал сынишку и глянул на Глашу.
Она, опершись, стояла у самой притолоки, испуганно моргала и виновато закусывала губу. Её вспотевшие руки дрожали и комкали платочек. Потом жена нервно стала поправлять непослушную прядь, спадавшую на её бледное лицо. Виктор в растерянности опустил сынишку, окинул взором похорошевшую Глашку. Взгляд скользнул по её отяжелевшей груди, округлым бёдрам. Её лицо под пристальным взглядом зарделось. Глаза увлажнились.
Виктор почувствовал, что слева, под самым оберегом вдруг стало нестерпимо печь. Солдат медленно повернулся к окну, где на кровати сидела девчушка. Та замерла и, раскрыв ротик, не спускала своих глазёнок с чужого дяди.
- Энто хто? - растерянно спросил Виктор, не понимая происходящего.
- Витюш, я табе всё проясню... - заговорила дрожащим голосом Глаша. Подойдя, она попыталась взять мужа за руку.
- Энто хто? - переспросил Виктор и отдёрнул руку. Желваки его заходили, вены вздулись и пульсировали у самого виска.
- Энто Евка, мойна сестричка, - испуганно проговорил Костик, глядя то на мать, то на отца- Маманька её сродила.
- Так ждала мужа сваво? - вырвалось у Виктора.
Глаша опять попыталась ухватить его руку и, кидаясь мужу на шею, затараторила быстро-быстро:
- Шоб с голодухи не пухли. Я ж сынку твойного жалела. То не эсэсовцы, а интендант офицерский. Оне в кажной хате на постое...Я ...
Солдат отшатнулся. Что-то опять рвануло мощной силой под его ногами, ударило по ушам, захотелось сжать их. Опять этот невыносимый пронзительный звук. Вокруг тьма... земля уходит... голову сдавило... Чья голова в его руках?
- Моя! - прохрипел Виктор и рванул прочь.
Костик понял, что случилось что-то очень страшное. Евка заплакала испуганно, но мать не подхватилась к ней, а уткнула в руки лицо, будто играла в прятки. Потом вдруг завыла зверем-подранком.
Последнее, что увидел в роковую минуту Виктор - клок синего неба через разодранную крышу сарая.
Спустя минуту на звук выстрела из дома выбежала Глаша с ребёнком на руках, бросилась в сарай, обомлела, застыла на пороге в леденящем ужасе.
- Мамка! - истошно закричал Костя и устремился за ней, потом осёкся, замер, медленно попятился. Мальчик не моргая глядел на... А Глаша заслонила ладонью глазёнки притихшей Еве.
Сын не понимал, почему папка так неловко лежит на соломе, запрокинув голову назад, а ружьё привалило его сверху. Сарай был забрызган. Нестерпимо пахло порохом и ещё чем-то жутким. В гробовой тишине, только зловеще громко жужжали зеленовато-бронзовые мухи. Отвратительные твари вились, садились на густую тёмную лужу разливающуюся по полу. Костик не сводил глаз с брошенной отцом портянки и с халявы(*****) сапога забрызганных кровью...
-----------------------------------------
Хрусточка(*) -платочек
Доуго(**) - долго
Вулх(***)-волк
Отхлиять(****)-выздороветь
Халява(*****) - голенище сапога.
__________________________________________
Рассказ написан на основе воспоминаний:
Калмыкова Степана Ивановича (директора шк.1) - первый бой;
Жителей Белые Берега (очевидцев событий) - оккупация;
Журавлева Александра Семёновича военного хирурга ВОВ.
