Федор Михайлович Достоевский задумался над листом бумаги.
"Прости, прости меня, прости мои желанья;
Прости, что смею я с тобою говорить."
Творческий процесс продолжался.
"С чего взялась всесветная беда?
Кто виноват, кто первый начинает?
Народ вы умный, всякой это знает,
Да славушка пошла об вас худа!"
С одной стороны... С другой стороны...
"...Она прошла в его жизни мимо него не узнанная и не оцененная им; в том и трагедия их романа. О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему на неё... (...) Но этого не случилось, и искатель мировой гармонии, прочтя ей проповедь и поступив все-таки очень честно, отправился с мировою тоской своею ... скитаться по родине, не примечая ее, и, кипя здоровьем и силою, восклицать с проклятиями:
Я молод, жизнь во мне крепка,
Чего мне ждать, тоска, тоска!
(...)
Она не испорчена, она, напротив, удручена этою пышною петербургскою жизнью, надломлена и страдает; она ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:
Но я другому отдана
И буду век ему верна."
Да! - подумал Достоевский.
"Эпоха новая пред нами.
Надежды сладостной заря
Восходит ярко пред очами...
Благослови, господь, царя!
(...)
Дай ум, чтоб видеть и понять
И с верой чистой и живою
Небес избранника принять!
(...)"
Размышления продолжались.
Достоевский открыл книгу с произведениями Пушкина: