Угрюмый берег - рек граница -
С другим собратом спор ведет,
Кто выше к небу устремится,
Кто крепче держит неба свод.

И с рокотаньем быстротечным
Вода, что вечности сестра,
Уносит будни, безупречно
Из них слагая времена.

И камень дробный, отмель теша,
С ручьем играет в хоровод.
Его то выкинет на берег,
То унесет в водоворот.

Хоть мал, но так же бесконечен,
Как небо, море и земля...
Лишь век людской, увы, не вечен,
Как штрих ненужный естества.

***
Кубань-река, ты есть граница.
Казачий край. Черкесский край.
Тут коль врагов завидел лица,
Так сразу шашки вынимай.

Разъезды, пики поднимая,
Идут в дозор в глухую ночь.
Чтобы черкесы понимали:
С разбоем коль, а ну-ка прочь.

И был казак Никола Чуев
В разъезде этом как-то раз.
Легли в камыш у переправы,
Засада, значит, создалась.

И вот стемнело над рекою.
Луна пасет стада теней.
И лишь над быстрою водою
Роятся брызги от камней.

Черкес винтовкою не брякнет,
Укрыта в меховых чехлах.
Кинжалом не блеснет до схватки.
Идет бесшумно в чувяках.

А конь его, подков не зная,
Ступает тихо по траве.
И, с малолетства привыкая,
Черкес проворен в темноте.

Тут надобно чутье казачье
И опыт терских заварух,
Чтобы в засаде быть удаче
И славу не пустить меж рук.

Что тянет их, упрямых горцев,
В пределы русские сюда?..
Возможно, вкус добычи легкой,
Взять пленных, деньги и стада.

Неужто нету им заботы
В своих пределах смерть искать?
А казаку теперь работа -
Не спать, стеречь и воевать.

Черкесам это - приключенье:
Грабеж устроив, отомстить
За то, что пришлые соседи
Его толкают в горы жить.

***
Вот плеск волны, за ним другой,
Мелькнули тени, чаек крик...
Черкесы и главарь с седою бородой
На берег вышли... "Сколько ж их!"

И грянул залп. Засада в шашки.
Клинку осталось мало дел.
Лишь ускакал один наездник,
За ним Никола полетел.

Листают версты кони в скачке,
Насел казак, и горец сбит.
Пусть на кинжалах разрешится,
Кого удача наградит.

Черкес, хоть юн, а "знает дело",
Но и казак "не дал спины".
Вот так у них все закипело,
И так сражались до зари.

Два человека молодые
Решили сгинуть, честь храня,
Увидев доблесть для мужчины
В предсмертных судорогах врага.

Земля родная помогает,
Казак стоит, черкес поник...
И кровь его с клинка стекает
И каплей каждою в заре горит.

И юный луч, в восходе нежась,
Бесстрастно взглядом проведет
Беспечной юности погибшие надежды
И выше по ветвям скользнет.

Присел Никола, вынув трубку,
Трофеи чтобы оценить.
Коня, оружие и бурку,
Такое сроду не купить.

Волчок - калдан булатной стали,
Ему цены в Кубани нет.
И самых древних крестоносцев
На нем живут следы побед.

Винтовка серебром играет,
Черкеса гордость и краса.
Сестру в Стамбуле он меняет
На ствол такой, войной живя.

И конь текинский будет службу
Теперь казацкую нести,
Довольно уж на "землееде"
Дрова с победами везти.

Никола Чуев, дым пуская, сидел...
У ног черкес лежал...
И взгляд застывший глаз красивых
Его прикован к небесам.

Война проста, простых лелеет.
Удача чья-то - чья-то смерть.
И только так в бою бывает,
И о другом мечтать не сметь.

Неведомы войны причины.
Кто прав, кто нет - не в том ведь суть.
А в том, что все в войне черствеют,
Духовности забывши присягнуть.

***
Зашел казак в свою светелку,
Чем бог послал заел успех
И растянулся на полатях,
Трофеем удивляя всех.

И службу справил и добычу.
Каков успех, каков герой!
Пора задуматься о свадьбе,
Чтоб дом украсить молодой.

Для казака что брать редуты,
Что забираться под подол.
Приметил Любушку-соседку
И ею заболел сокол.

Сыграли свадьбу по старинке,
Без лишних домыслов и скук.
Живут ведь не в простой глубинке,
А на войне, где смерти ждут.

Никола с Любушкой, как дети,
Венчальным пением клялись,
Что нет счастливей их на свете,
И за семью скорей взялись.

Военный быт и бедность рядом
Всегда соседствуют у нас.
И каждый друг на друга кажет,
В первопричине не винясь.

Но и такое счастье может
Людей навеки обвенчать,
Коли другого нет удела,
Как вечно с кем-то воевать.

И сын родился - казачонок.
Любаша счастьем вся горит.
Держа за пухленькую ручку,
К груди своей его манит.

...Станица, дом, семья - вот счастье.
Река. Цветущие сады.
Ребенок, в колыбели спящий...
Вот только б не было войны.

***
Но разве все бывает гладко,
И разве в почестях покой?..
Разрезав ночь картечным свистом,
Черкесы ринулись толпой.

Давай орудовать по хатам.
Кого в расход, кого в полон.
Стада забрав, добыч богатых,
Скорее подалися вон.

Пока казаки подоспели,
Черкесов стаи нет следов.
Да... Видно, братцы, не успеем
Догнать бандитов и воров.

Никола сел на пепелище.
Отец изрублен, мать мертва.
Семью угнали. "Видно, нищим
Мне коротать теперь года.

Нет, не видать врагу поблажки,
Не дам уйти ему назад".
И сотня в пене, задыхаясь,
Летит к реке, вразрез спешат.

Расчет был точен. Враг в отходе.
Переправляется к себе.
Ему добыча скорость точит,
Идет не быстро по воде.

И в пики, буйные казаки,
Ударив, горцев размели.
И, обезумевши в атаке,
Рубили каждого в куски.

Теснятся горцы и добычу
В беспутном бегстве отдают.
Вот только лучшие черкесы
Уже на берегу другом снуют.

И сын, спасенный от полона,
Поднявшись к папке в стремена,
Орал от счастья, что свободен,
И плакал, мать врагам отдав.

И, глядя в берег закубанский,
Никола видел: на скале
Скакал черкес, держа Любашу,
И шаль тащилась по земле.

Дарил ей шаль от перса эту,
Когда, сигнув через плетень,
Мостился тихо на скамейке,
С невестой нюхая сирень. 

Шаль эта ей чело хранила
И плечи кутала любя,
Когда женой на званый вечер
К его родителям пришла.

И вот теперь черкес дремучий,
Жену в охапку забравши,
Косматый скачет, топчет счастье,
В уме считая барыши.

***
Ярки-аул, гнездо орлицы,
На круче горной притаясь,
Взирал из каменной десницы,
С надменным видом примостясь.

Сюда, на горные вершины,
Куда случайный не дойдет,
Привез Сатуг свою добычу,
Всю, что отбить сегодня смог.

Жене и матери в хозяйство
Привез латунное добро,
Сестре отдал в узорах платье,
Отцу - казацкое ружье.

Коней продать решил соседям,
Чтоб хлеб и соль купить семье.
"С тех пор как нас загнали в горы,
Других доходов нету мне..."

С Любаши шаль сорвав проворно,
Сатуг швырнул ее сестре.
"Зачем в холодной пленной яме
Персидским тканям гнить на дне?.."

И потянулось бремя плена:
Работа, сон, еда... И вновь...
Да,.. жизнь с таким водоворотом,
Как мельница для злых ветров.

Любаша в плене у Сатуга
Жила. Хозяйством занялась.
И скоро в сакле поселилась,
Второй женою становясь.

И младшая сестра черкеса
С Любашей дружбу завела.
И их судьба на век связала,
Как две полоски в удила.

Однажды девушки в ущелье
Пошли кувшины наполнять.
И солнце так пекло им спины,
Что сели в тень, прохладу ждать.

Черкеска юная, Умия,
Давай Любашу донимать,
Чтобы о русских рассказала,
Как их поступки понимать.
Любаша ей про все сказала,
Про дом с сиренью и семью.
Умия, грустная, вздыхала,
Обняв Любашу, как свою.

И ночью поздней, тайно вставши,
Умия, шаль к груди прижав,
Ее, в смущении скомкавши,
Любаше сунула в рукав.

И шаль теплом, как дом, обняла,
В ней будто запах мест родных.
И с той поры Любаша знала:
С ней бед не будет никаких.

***
Курбан-байрам, всех горцев звавший,
Шумел пальбой и вел к столу.
И в саклю бедную Сатуга
Старуха приплелась к огню.

Любаша кушанье старухе
На медном блюде подала.
Карга его проворно взяла,
В глаза взглянула и ушла.

Прошла неделя, и старуха
Пришла, судьбу свою кляня.
"Видать, не будет мне покоя,
Баранья кость ведет меня".

И на лопатке ритуальной
Она небесный водит знак:
Любаши очи голубые
От гибели спасают град.

Пророчество - не шутка беса,
А неба знак, роптать не смей.
И потому совет старейшин
Шапсуги собрали скорей.

И так крутили, так смотрели,
Старуха матерью клялась.
И потому все порешили:
В Анапу двинутся, молясь.

И вот процессия из горцев
Седлает в кротости коней.
Любашу трепетно сбирают,
Завидя знак Луны на ней.

В Анапу - дальняя дорога.
Идти сквозь горные снега.
Тропа и для черкеса стрòга,
Для женщины - одна беда.

В подмогу и Умия взялась,
Чтобы подруге подсоблять.
И чтоб на горных перевалах
Любаше страх не помешал дышать.

Для женщин нет различий в вере,
И им не важен флага цвет.
Они сильны природной верой
В то, что главнее - человек.

Оружье - кротость, доблесть - верность,
Геройство - каждодневный труд.
И потому все бабы - сестры
И им войны не близок звук.

***
Унылой цепочкой тянулся
Шапсугов конный караван.
По горным шапкам, словно бусы,
Брели черкесы по горам.

И вот в ущелье бессловесном,
Что для засады бог создал,
Завал увидели черкесы,
И "в сабли" прозвучал сигнал.

Сатуг, свою винтовку вскинув,
Привстал на конских стременах.
Но залп из каменной темницы
Его сразил в чужих горах.

Как лава, ринулась засада
Громить проезжих чужаков.
За полчаса неравной схватки
Никто не спасся от клинков.

Добыча - лошади, оружье,
Да две испуганных сестры.
Пускай их красоту оценят
На рынке щедрые паши.

Сатуг лежал, раскинув руки,
И кровь горячая его
Текла с другими и сплеталась
В одно багровое пятно.

Вот грань, где доблесть уступает преступленью,
Когда, геройство на жестокость заменив,
С оружьем человек, забывший наставленья,
Насильем власть в сознаньях укрепит.

И на вопрос об этой грани
Нам не ответит Бог... Ни тот, ни тот.
И Библия с Кораном, и адаты - молчат.
Сам находи всевластия порог.

Ярки-аул истек рекой багровой.
Иссох цветок, что не познал дождя.
И горе в сакли возвратится,
Вместо мужчин в постель себя кладя.

***
Стамбульский рынок многоликий,
Ты карнавалам фору дашь.
Нет в свете ничего такого,
Что ты за деньги не отдашь.

Вот курд седой в седле сидит, качаясь,
Верблюдов продает. Араб принес Коран.
Армян спешит с хурмой на блюде.
Еврей поет псалмы своим шелкам.

Вот грек пшеницу мерит гирей.
Индусы, перец разложа,
Меняют туркам два кальяна
На соли полные меха.

Оружье разного порядка,
От ятагана до штыка,
Ряды винтовок в позолоте
Невестами манят стрелка.

В многоголосой, разноцветной
Толпе, что пчелами жужжит,
Как Терек, мрачный и безмолвный,
Весь в черном, явится джигит.

Видать, черкесы караваном
Людей плененных привели.
И, снявши бурки, сели кругом,
За свой товар искать цены.

Любаша Чуева, забудься,
Что кровью русскою полна.
Раз ты теперь в плену турецком,
Скажи, что Умии сестра.

Для русских - тяжкие работы,
Черкесок продают в гарем.
Кому на каторгах пропасть охота?
Смирись с оплотом ты гаремных стен.

Пусть дни потянутся уныло
В султанской башни тишине.
Смотри в окно любимое на север
И плачь о родине и о себе.

Все дни стояла, глядя в небо,
Ища знакомый птичий клин.
Чтоб журавли родной станице
Снесли привет курлыканьем своим.

И шаль ее скрывала плечи,
Как будто крылья без мощей,
Что унести ее не могут
Домой из чуждых крепостей.

Сторонка русская, родная,
Осколок твой грустит, глядя с турецких крыш.
Но тем, что есть ты, тем и помогаешь,
Душу плененную надеждами поишь.

***
Года, для вас гранит - не камень...
И память-пустошь зарастает ковылем.
В каминах старых юный пламень бьется,
И старый сад весной цветами обелен.

Уже десятка два лихих минуло
Казацкой службы долгих лет.
И детство, сопли подбирая,
В седле отцовском ускоряет бег.

Никита Чуев, сын Николы,
Прослыл наездником лихим,
С отцовской саблей провожает
Черкесов в горы восвояси к ним.

Отряды дерзкие станичных
Он, собирая в час ночной,
Ведет за реку поживиться
Черкесским сыром и халвой.

Таких немного окаянных,
Чтобы ходить в черкесский тыл
И поутру трофеев ладных
Везти на лошадях чужих.

Отец Николу с малолетства
В войне лелеял и растил.
И потому тот стал героем,
Гроза черкесам, брат своим.

Но у войны всегда два лика,
Как у медалей и монет.
Удача вроде девы юной:
То льнет к груди, а то вдруг нет.

И поутру кубанский берег
Не встретил дерзких храбрецов.
И день прошел в пустой надежде,
И ночь не принесла плодов.

"Беда!" - решил Никола старый
И потянулся за ружьем...
"Найду во что бы то ни стало,
Моя кровинка льется в нем..."

Вол старый борозды не мажет.
Никола солнце пропускал,
Спускался ночью с толстых веток
И сына по горам искал.

Сухарь да брынза долго кормят,
Но и тому пришел конец.
"Но поиск бросить - значит сдаться", -
Твердил измученный отец.

На божью волю старый воин
Надежды возложил свои
И обещал творцу земному
Служить, коль сбудутся они.

И той же ночью тело сына
В кустах терновника нашел.
Такую вот себе могилку
Никитка справил. Отошел...

Старик присел у тела сына
И даже слез не смог сыскать.
Такая черная кручина
Его давай рассудок жрать!

Ружье отцовское и сабля,
Кинжал подаренный - при нем.
Видать, израненный, из боя
Отполз, чтоб не познать полон.

И память черною стрелою
За тридцать лет Николу унесла...
Убитый воин. Взгляд, как море,
Красивых глаз прикован к небесам.

Курил Никола, понимая
Судьбы всесильной оборот,
Людей ничтожность проклиная,
Как их щепой несет в водоворот.

Кто виноват? Да все, пожалуй.
И в то же время не ропщи!
Такая доля на Кубани.
Пойди иную поищи.

Сидел Никола в исступленье,
И все мерещилось ему,
Что на земле, на месте сына,
Черкес давнишний наяву.

Вот тот же луч в восходе нежном
Бесстрастно взглядом проведет
Беспечной юности погибшие надежды
И выше по ветвям скользнет.

Война, зачем ты забираешь
Сынов достойнейших всегда?
Зачем ты стариков бросаешь,
В тьму одиночества вводя?
Зачем сирот плодишь голодных,
Зачем дома коварно жжешь?
Зачем ты баб в ярмо впрягаешь
И вести им худые шлешь?
Будь проклят, кто тебя пускает
Метаться горюшком везде.
Будь проклят тот, кто руки потирает,
Доход свой умножая на тебе.

Вот так отец чеканил камни,
Шаг - слово, шаг - тяжелый вздох,
Неся покойного сыночка
За речку, на родной порог.

Нелегкий путь со страшной ношей
Держал казак в свои края.
И ночь светилами слезилась,
В поклоне гнулись дерева.

Что, ты не выдержишь, станичник?
Я не отвечу. Нет преград.
Всю тяжесть неба вместо сына
Никола сдюжить был бы рад.
Но рок ему такую ношу
Определил в чужых горах.
И знал отец: "Коль сына брошу,
Век не прощу, метаться буду в снах".

Кого растим мы и кого лелеем,
Того потом и на себе нести.
Судьба сынков по-всяку крутит,
А ты помалкивай, терпи.

И ствол холодный остановкой
Николе стал ночной порой.
Старик-черкес его винтовкой
Толкнул и взвел курок стальной.

Смотрели два поживших взгляда
Через прицел, как из-за гор.
И понимал черкес косматый,
Какую ношу тащит вор.

"Кто?" "Сын... Единственный".
"Да... Горе". "Чего стоять? Стреляй, коли решил!"
На перевале спал обычай,
Черкес винтовку опустил.

"Тебе, казак, короче к переправе
Пройти вот той тропой лесной.
Иди с покоем. Видно, больше
Ты не придешь сюда с войной.
Мой сын когда-то в ваших нивах
Нашел итог за свой разбой,
Но не дал мне Аллах удачи
Вот так его нести домой".

И старики, не обернувшись,
В свои пределы разбрелись,
И каждый знал: закон нарушив,
Они на истине сошлись.

Дорога, поиск. Месяц с лишним
Никола пропадал в аду.
И слух подался по станице:
Род Чуевых пришел к концу.

Казак, минувши переправу,
На берег вышел и упал.
Тут помер бы любой страдалец.
Но бог Николу припасал.

Погост станичный принял с миром
Никиты тело, храбреца.
Ведь душу раньше приласкали
В горах черкесских облака.

И обещанье перед Богом
Никола выполнил, скорбя.
Сменил потертую черкеску
На ризу черную из льна.

***
Мир так устроен, что богатство
От бед не всякий раз хранит.
И сын султана заболевший
Чумной, распластанный лежит.

И, обходя покои кругом,
Его сторонится семья.
Чума - не коклюш, жди потери,
Шей саван, в горести скорбя.

Любаша, веру взяв на помощь,
В покои мальчика вошла.
У изголовья сев постели,
Беседу с небом начала.

И зверь, детенышей лишившись,
Чужих готов кормить, ласкать.
А что о женщине судачить,
Когда в ней и не засыпала мать?

Три дня Любаша не вставала,
А смерть кружила в потолке.
И, наконец, как ждать устала,
Ушла, отдав поклон мольбе.

Дауд, открыв глаза, подумал,
Что рай похож на дом отца,
Но только женщины красивей
Турецких здесь на небесах...

Вот так вот главною женою
Любаша стала невзначай.
Простилась с именем российским,
Теперь - султанша Карачай.

Вдали от дома без надежды
Как трудно годы коротать!
И сердце нежное стремится
В любом краю любовь искать.

Кто укорит ранимых женщин
В том, что они слабей мужчин?
Посмеет кто в них усомниться,
Раз им уют главней иных причин?

Сердца их, трепетом пылая,
Не могут не дарить тепла.
Как реки, что весной ломают,
Казалось, вечные снега.

Глупец ты, коли в женском сердце
Увидеть хочешь камня твердь.
Их сила - в кротости безмолвной,
Их слабость воспевает медь.

Шелка богатые с парчами,
Коврам персидским нет числа,
И сотни самых дивных шалей
К ногам ложатся, как листва.

Но красоту лишь ум украсит.
Мужчину - крепкая семья.
А птице гордой и подавно
В полете хватит два крыла.

И Карачай-султанша свиту
Всегда вгоняла в шепоток,
Когда на праздник одевала
Солдатский старенький платок.

Как жизнь ни вертит и ни ставит,
А память - лучший поводок.
С ее отеческой опекой
Не заплутать среди дорог.

"Пусть шаль простая кроет плечи,
Как много-много лет назад.
В ее орнаменте беспечном
Мне видится сирени сад".

***
Россия, ты сильна без меры,
Собрав железною рукой
Народы разные и земли
Под властный царский скипетр свой.

Всегда ты в поисках духовных
Не ищешь сложного пути.
Врагов себе рождая кровных,
Друзей теряешь в забытьи.

Как богатырь, что мал годами,
Желает силу проверять,
Вот так и ты всегда войною
Державность жаждешь подтверждать.

Давать советы - гнить на плахе,
Но вижу я тебя мудрей.
Слоны не лают на дворняжек,
А солнце всех планет теплей.

Война под стены Арзерума
Ведет прославленный народ.
Его паденья вся Россия
С великим нетерпеньем ждет.

Армян древнейших, внуков Ноя,
Тут был цветущий бивуак.
И римской волею от персов
Здесь заложили чудо-град.

Держал землю Карин в печати,
Арзен - от разных неудач.
Но коли турок рать маячит,
Так самый смелый воин плачь.

И янычарскою секирой
Армянский корчевали крест.
Теперь Луне грядет отмщенье,
Дрожи, султан, за свой насест.

Штык русский, как плоды, победы
Насобирал на остриё.
Вся Азия лежит в покоре,
Теперь и Турции черед.

***
Коль был бы ратным летописцем,
То я б, наверно, воспевал,
Как, распушив хохлы на шлемах,
Драгунов корпус гарцевал.

Как леденящий страх впитали
Враги, завидя полк татар.
Как курды в панике бежали,
Едва забрезжил блеск улан.

И даже робкие армяне,
Российским флагам присягнув,
Пехотой красочно одетой
Вели ослов врагов лягнуть.

Хотя армяне в седлах дики
И в бранных битвах не робки,
Пехота их в цветастых куртках
Всех веселила от души.

И каждый юный луч восхода
На город нес смертельный град.
Из легендарных русских пушек
Летели тучи черных ядр.

В рядах пехоты был замечен
Курчавый прыткий господин.
В манишке белой, черном фраке
С солдатским дротиком бродил.

Певец России именитый
С чеченским другом посещал
Войска под градом Арзерумом
Да вирши дивные писал.

Тогда к турецкому порогу
Россия, мудростью блеснув,
Собрать смогла всех недовольных
И им о дружбе присягнуть.

Лиса, не скалься.
И твой полумесяц медведь играя разорвет.
И из норы тебя когтем достанет
На божий свет... Аллах уж не спасет...

***
Спал осажденный Арзерум,
Весы на чашах честь и жизнь держали.
И воздух страхом напоен.
А стрелки нервные часов бежали.

Султан Дауд, купцы и горожане
Все ночи в спорах коротали,
Как от несчастья упастись
И город чтоб остался с воротами.

Султан к себе купца зовет,
Что с севером всю жизнь торгует:
"Я слышал, что твоя жена Умия
Из гор черкесских. И своих визитами балует..."

"Аллах святейший, мне ли право
Скрывать такое от владык?
Я в землях русских никого не знаю,
И женам путь туда закрыт".

"Владык обманывать несложно,
Сложнее женское чутье.
Мне Карачай, как мать. Она вчера сказала:
В Ярки-ауле арзерумское зерно".

"Да, каюсь, господин, что грешен.
У прибылей ведь нет границ...
Но не губи меня, светлейший.
Служить готов, упавши ниц..."

"Отправь своих туда с визитом.
Там все же русские края...
И пусть пойдет молва змеею,
Что христиан в Арзруме тьма...

И если город взять с набега,
Погибнут все - и турки, и свои.
И потому переговоры
С султаном надобно вести".

Какую мудрость, дальновидность
Владыки сеют невзначай!
Хотя Дауду это проще,
Его советник - Карачай.

***
В переговорах войско чахнет.
Бойцам не близок звук интриг.
Но эта сложная работа
Всем мир несет, от мук хранит.

Отец Василий, старец древний,
В переговорах речь держал...
Ее неспешное теченье
Итог гранитный замыкал.

Всегда в российских притязаньях
Есть крайне веский аргумент.
Но кто сказал, что сила грешна,
Что только деликатность инструмент?

Итог переговоров всем удобен.
Ключ отдают, но без войны.
Ворота город открывает,
Не снявши флагов со стены.

Дворцы и площади вздохнули
Забытый мира аромат.
И в жар полуденный фонтаны
Детей и путников манят.

И во дворце султана белоснежном,
Листая золотое колесо,
Вода журчит, покой украсив,
Роняя капли на лицо.

Отец Василий, глядя в воду,
Считал прожитые года,
Что, как те лопасти, листала
Его нелегкая судьба.

Старик поживший, молод только взглядом,
Умыл уставшее чело,
И, как мираж, пред ним мелькнули
Узор забытый и лицо.

И горн сыграл уже в дорогу.
Молебн последний надо отслужить.
Присел Василий у фонтана,
К Творцу чтоб мысли устремить.

Как годы, песнь фонтана лилась,
Крутя фарфора дивные шары.
И Карачай на край его садилась,
Как тень минувшего, возникшая в тиши.

Творец, ты в свет плюешь нас голых
Из мрака стороны теней.
И с первым шагом в путь суровый
Ведешь дорогою своей.

Мы плачем, ропщем и перечим
Тебе, всесильному, порой.
Но коли жизнь бросает жребий,
Мирись с положенной судьбой.

Век, от рождения до смерти,
Для неба - ровно как волна,
Что, с силой ударяя берег,
Уйдет в историю, шурша.

Олень, рождаясь олененком,
Не может в волчьей стае выть.
Орел, летящий за добычей,
В курятнике не сможет жить.

А человек, минуя лета,
Меняет маски и порой
Роднится с ролью кровным братством,
В обличье новом находя покой.

В дворце Дауда у фонтана
Лишь только шаль была такой,
Как пятьдесят цветущих весен
Назад в станице над рекой.

Сухой старик в монашьей ризе
И женщина преклонных лет
Привстали, всматриваясь в лица,
Вопросам сотне не ища ответ.

"Судьба..." - она ему сказала.
И, указавши на платок:
"Его полвека я ласкала,
Как дальней родины кусок".

Как долго с пылкими словами
Они могли бы говорить!
Но молча за руки держались,
Держались так, что не разбить.

Цветущий сад, сирень у дома,
Раздолье и Кубань-река...
Года, года... Да божья воля,
Над всем господствует она.

И звук единственный был треском
Персидской ткани, разделенной на двоих.
Какая ветхая вещица
Прожила век длинней людских!

"Теперь прощай, отец Василий".
"Тебе, султанша, долгих лет".
И сталью лязгнула калитка,
Порвав супружеский обет.

Никола ехал, ком глотая,
В родные русские края
И знал, что с башни провожает
Его Любаша, верная жена.

И половинка старой шали
Все дальше от сестры была.
Ей проще. Нету сердца в тканях.
А людям как? Скажи, судьба.

Декабрь 2002