Моим духовным учителем был Кулич. Он раскрывал мне глаза на все вещи, которые я не мог постичь скудным умишком своим. На протяжении всей жизни я часто обращался к нему за советом, и он никогда не отказывал мне. Он почти ни разу не обманул меня. Он сидел в своем нерушимом доме, мой бывший одноклассник, мальчик-шутник, прогрессивный ребенок, я даже не подозревал, насколько он окажется прав в своих абсурдных высказываниях. Его радужный образ сопровождает меня до сих пор, я иногда пытаюсь отогнать его, но он продолжает летать вокруг меня.
Я, должно быть, поступаю слишком уж резко со своим духовным учителем. Что-то говорит мне, что не следует так с ним обращаться, что такое обращение может его оскорбить.
Кулич сказал мне однажды и сощурил свои проницательные старушечьи глазки:
-- Во все времена ценятся прежде всего люди молчаливые, неразговорчивые, в крайнем случае, которые что-нибудь иногда невнятно говорят. Я полагаю, это исторически оправданно, что остальные их выделяют, балуют, подражают им, освобождают их от забот, но тебя никто не обязан любить, ты понял?
Его что-то изнутри словно подталкивало при каждом слове.
-- Ты посмотри хотя бы на ученых, они ведут себя до того непринужденно, что даже кажется, что у них вовсе нет образования. Не нужно, чтобы ты менял здесь что-нибудь, мне в принципе достаточно, чтобы ты просто узнал это, ну, а если ты все же попытаешься...
Он улыбнулся и развел руками. Он все время сообщал мне какие-то невероятные сведения. Обстановка становилась похожей на фаршированную хищную птицу. Сколько таких птиц убили охотники, предвкушая, как будут закусывать потом, благодарить за чудесную праздничную эпоху, школьные годы! Это зацепило каждого, кто плыл куда-нибудь в бассейне или рассекал бескрайние просторы на грузовике.
-- Наше руководство несколько старомодно, надо ведь всех одеть, накормить, это же забот сколько, а зато скольких жертв избежать удалось! Ты можешь называть меня циничным человеком, но я изучал эту проблему, я осознаю ее в полной мере, да, я настойчив, я дерзок, я иногда преувеличиваю, но я ведь еще и боюсь опоздать, чувствую, что очень опаздываю, что побеждают меня, откусывают от меня по кусочку, хихикают надо мной, но это очень и очень увлекательно, ты знаешь...
На стене цвета скорби была изображена огненная колесница. Кулич прикурил от нее. Он бестолково выпускал дым изо рта, словно оборонялся от кого-то.
-- Люблю я этот сорт табака, -- наконец сказал он зачарованно. -- Это керосиновый мох, когда я его зажигаю, во мне словно мелодия играет, эффективная такая мелодия и обостряются абсолютно все чувства, как у зверя, тогда забываю я, что начинается будущее, что правительство мошенничает с нами, вообще, в человеческую голову, оказывается, невозможно вместить все эти жилищные нагрузки, можно вместить эту гравюру (он показал на колесницу), можно вместить мелодию эту (мне почудилось в этот момент, что я что-то слышу), это серьезней и прочнее любого искусства, уложенного в гостинице богатыми родственниками, всегда найдется человек, который работает исключительно в бытовой манере, у меня всегда перехватывает дыхание, когда я вижу такие рафинированные картины, правдоподобные натюрморты, чайники, пинцеты... Я прекрасно знаю, что свихнуться можно, если вмешиваться в нездоровую возню, суету, которой заполнено наше доблестное пространство. Все художники, как ты догадываешься, совершенно беспомощны. Они годятся лишь для того, чтобы выслушивать упреки окружающих, которые бездумно разгуливают вокруг их полотен и недоверчиво трогают холст. Вот гляди, говорят они друг другу, любопытное окошко, обтянуто холстом, я это еще могу понять... Меня восхищают их разговоры, я благодарен им за то, что меня пока не подкарауливают в подъезде, но ко мне уже несколько раз ломились в дверь. Они, видимо, запомнили, что я здесь живу, вот и лезут. Я много размышлял, какие теории двигают матросами, какие -- детьми, но уследить не сумел, все пролетело мимо меня.
В комнате стоял стол, я видел каждую царапину на этом столе. Мне вдруг показалось, что его рубили саблей -- мелькнуло несколько жутких и глубоких ударов. На столе стоял глиняный кувшин, на нем была четко выдавлена больничная кобра. В кувшине содержался яд. Кувшин стоял на самом краю и казалось, что он вот-вот должен упасть и разбиться, но в самый последний момент мой взгляд перескочил на какой-то другой предмет, и судьба кувшина, как, впрочем, и его содержимого, меня перестала волновать.
-- Я много путешествовал, разыскивал географические камыши, я признаюсь, что искать их было очень трудно, но я делал успехи, однажды мне повезло, я обнаружил королевское болото, просто усеяное этими камышами, собрал там сколько мог... -- Кулич замолчал, дотянулся до стола, взял кувшин, хлебнул из него и поставил на место. -- Огромная вязанка в руках, за спиной точно такая же (я обратил внимание, что Кулич как-то весь съежился), вскоре я появился на древних улочках, жители вдруг все начали смеяться, когда меня увидели, в забрызганной одежде, с вязанкой за спиной, в грязных сапогах, я просто спиной почувствовал их агрессивные улыбки, мне нужно было кого-нибудь расспросить, я ходил по этим улочкам, разговаривал со всеми заключенными, душевнобольными, вот это и явилось причиной... Они же все абсолютно безграмотны! Представлялись мне инженерами, тыкали своими дипломами, фальшивыми, конечно... Оборотни! Я же из гуманных соображений, ты, как там тебя, просил их, объясните, почему вы смеетесь все надо мной. Я сейчас уже не помню, зачем мне понадобился весь этот камыш, это на многое могло бы пролить свет. А вязанки нешуточные у меня были, ты сам как-нибудь попробуй связать камыши, нет, на самом деле, возьми веревку, камыш, а у меня было определенное количество камыша, я серьезно тебе говорю, ты попробуй, попробуй! Я ведь чуть не надорвался тогда... -- Кулич схватил кувшин. Он покачал кувшином в воздухе и подозрительно посмотрел на меня.
-- Этот кувшин я тоже нашел там, -- весело сказал он, принимаясь ногтем царапать кувшин. -- Я нашел его в вентиляционном люке, туда бросали всякий мусор, а я совершенно случайно туда спустился, в эту дурную яму, там он и лежал, закопанный. Он был разбит, я склеил его. Ужасная дыра! Я вовсе не стыжусь, что побывал там! Меня распирает гордость! Потом я вылез, почистился сам, выругался, отчистил кувшинчик, не надо, понимаешь, уподобляться начальству, этим малокультурным людям, грязнулям и уродам, кстати, пока я лазил, кто-то унес мои камыши, наивные люди! Они даже не знают, как с ними надо обращаться! Я закутал кувшинчик в шелковую ткань, она, к счастью, была в моем распоряжении, отстегнул с себя береговых пиявок, присосались там, на болоте, и отправился к себе домой. Такой кувшинчик украсит любой дом!