Зеличёнок Альберт Бенцианович. Комната смеха

Альберт Зеличёнок

КОМНАТА СМЕХА

Над входом в нашу контору установлен репродуктор. Такая уж нам досталась контора - с репродуктором. Кому-то это нравится, кому-то нет, но... Мой приятель Мишель Арменянц говорит, что в этом мире есть всего четыре вещи, которые нам не дано выбирать: родителей, жену, де-тей и место работы. Что уж достанется. На мою долю пришёлся репродук-тор. Он не безымянен, его партийная кличка - Горластый Джо. Джо обожа-ет духовые оркестры, мощные звуки которых сопровождают нас в течение всего трудового дня. Нашей конторе уже много десятков лет, и окрестные старожилы утверждают, что такой музыкальной она была на протяжении практически всей своей истории. И я могу это подтвердить, так как хо-рошо знаю крёстного отца Горластого Джо. Его зовут Михаил Соломонович Фомин-Залихватский, он - один из тех, кто создавал контору. Вскоре после ее открытия он притащил откуда-то рупор и лично подключил его. Залихватский уже весьма стар, но по-прежнему выглядит как огурчик. Не наш, конечно, а болгарский, маринованный, из восьмисотграммовой банки. Эх!.. Михаилу Соломоновичу никто не даёт больше пятидесяти пяти, кото-рые ему исполнились ещё тогда, когда он лично расстреливал где-то в Венгрии врагов советского народа. Об этом он рассказывает с трибуны каждый год, когда мы празднуем День Ветерана. Сейчас Фомин-Залих-ватский занимает пост заместителя директора по дефициту.

Пониже громкоговорителя косо прибит кумачовый транспарант "Добро пожаловать на работу, дорогие товарищи!" Аналогичный призыв, хотя и выцветший и в несколько редуцированном варианте - "Добро пожа-ловать!" - висит над большой ржавой дверью, расположенной несколько правее главного входа. Он остался ещё с тех времён, когда в качестве шефской помощи часть помещений передали местным чекистам. В правом крыле нашего здания, за этой самой дверью располагалась пытошная. По-том эксперимент по смычке населения с органами признали неудачным и прикрыли. Чекиста освободили помещение, и его приспособили под лабора-торию, забив зачем-то вход железными перекладинами. Вскорости по зда-нию ночами стали бродить тени убиенных. Парторг конторы, проводя в жизнь линию на искоренение неприятных воспоминаний, пригласил попа. Батюшка окропил бывшую пытошную святой водой, что-то там читал вслух - то ли из Ветхого завета, то ли ещё из какой антисоветской книги... Шум был страшный. Парторга сняли и в наказание отправили послом в какую-то заштатную азиатскую страну. Попа, чтобы замять дело, сначала приняли кандидатом в члены и зачислили в штат обкома инструктором, потом иск-лючили за религиозное мракобесие, арестовали и, кажется, расстреляли. Во всяком случае, после этой истории духи окончательно взбесились и шатались по комнатам, коридорам и подсобным помещениям не только ночью, но и днём, причём среди них стали попадаться типы явно средне-вековой наружности и даже какие-то в шкурах. Большинство выглядит весьма неаппетитно. С одной дамой случилась истерика, когда в столовую во время обеда ввалились призрачные последствия знаменитой стрелецкой казни. А может, и какой-нибудь другой казни, в отечественной истории их, слава богу, хватало. Сторожа постоянно увольняются, больше полуго-да визитов привидений выдержать не могут. Зря батюшка их растревожил. Я даже и привык к ним как-то, но всё равно - зря.

Я вместе с толпой сослуживцев врываюсь в фойе конторы. Над го-ловой нависает ещё один призыв, точнее, риторический вопрос, прикреп-лённый также над входом, но с внутренней стороны: "А не рано ли вы уходите с работы, дорогие товарищи?!" Его установили несколько лет на-зад, в период кратковременной реставрации Ивана Грозного, когда всюду закручивали гайки, а снять забыли. Пусть себе. Никому же не мешает.

В углу за мешками с песком притаился Петрович из отдела кад-ров. На коленях у него винтовка с оптическим прицелом, за поясом - ог-ромный мясницкий тесак. Петрович - однополчанин Фомина. Когда-то они вместе отражали в снегах танковую атаку. Сейчас Петрович вышел в отс-тавку и ловит по утрам опоздавших. Несладко, должно быть, этим зани-маться после былых подвигов, но другой-то работы у старичка нет. Мает-ся, бедняга, в своем отделе кадров целыми днями от безделья, вот и вы-ходит утром поразмяться и вспомнить молодость. Ну, да что мне, я ни-когда не опаздываю, вот и сейчас до начала ещё две минуты.

Из дверей родного отдела с треском вылетает кто-то из сослу-живцев и, пробив противоположную стену, исчезает в туче пыли и грохоте ломаемой мебели. "Значит, шеф уже на работе", - отмечаю я и прохожу на своё место. Рабочий день начался.

Корнеплодова мирно беседует с Ниной Огурян. "Странно, - поду-мал я, - что это с ними сегодня?" Правая рука Корнеплодовой скрылась в её сумочке и занимается там непонятным: то ли что-то поглаживает, то ли почёсывает. Вдруг рука резко метнулась вверх и вперёд, и на плече Нины оказалась отвратительного вида змея, которая тут же вцепилась двухсантиметровыми зубами в её шею. Нина дико закричала и рухнула на пол, но успела в падении вынуть из ящика стола бутылочку с мутной жид-костью внутри, отвинтить пробку и плеснуть в лицо Корнеплодовой. И только потом потеряла сознание. "Надо бы позвонить в "скорую"", - по-думал я, но идти к единственному автомату, который расположен в трёх кварталах от нас, было лень, и я остался сидеть. К тому же никто не знает, на месте он или нет. В прошлый раз хулиганы сняли телефон и унесли, а вместо него повесили автомат Калашникова. Дал со злости оче-редь в воздух и вернулся на работу. А сегодня у меня хорошее настрое-ние и портить его не хочется. Всё равно у Корнеплодовой подобные сцены каждую неделю происходят. Чаще с Огурян, иногда ещё с кем-нибудь. Да и вообще: вызывать "скорую" к Нине - ссориться с Корнеплодовой, а она человек мстительный. Месяц назад, к примеру, чихнула, а Порфирий Ива-нович не пожелал ей крепкого здоровья до самой смерти. Потому что его в комнате не было, как раз перед этим вышел. Корнеплодова на него оби-делась и подложила ему под ножку стула пластиковую бомбу. Хорошо, что на этот стул вместо Порфирия Ивановича сел случайно забредший главный инженер. Впрочем, бомба была советского производства и не взорвалась. Мы - против международного терроризма! Однако ножка у стула обломи-лась, главный инженер упал, рассердился, и нам срезали премию за этот день на двенадцать процентов. А Корнеплодова теперь уже на него обиде-лась и... Но это совсем другая история.

Дверь открылась, и вошли двое в белых халатах. То ли им кто-то всё-таки позвонил, то ли сами добычу почуяли. Один из них наклонился над лежащей на полу Ниной, быстро осмотрел её и что-то тихо сказал второму. Второй, о глупым усталым лицом киноартиста Юрия Никулина, серьёзно и звучно сказал: "Моменте морэ", - и снял шапочку. Корнепло-дова удовлетворённо вздохнула и ушла в туалет смывать ту самую мутную жидкость, которая всё ещё текла у неё по лицу и, капая на платье, пор-тила его. Мужчины встали. Женщины остались сидеть, но замолчали. Стало удивительно тихо, только за стеной, в кабинете шефа, кто-то тоненько закричал. Да ещё из угла раздался лязг. Это Вано Коргалидзе попытался соответственно ситуации обнажить голову. Неделю назад на барахолке он приобрёл рыцарский шлем, сразу же надел и с тех пор не может снять. Вот и сейчас ему не удалось. Вано наконец смирился и остался в железе. Первый врач неожиданно подпрыгнул, громко хлопнул в ладоши и радостно заорал: "Вася, ура! Клянусь аллахом, смерть от укуса змеи! Это ж тема моей кандидатской, Вася! Чур, вскрывать буду я". Они весело подхватили тело и быстро вынесли. Мы сели. Вернулась Корнеплодова, покрытая язва-ми и шрамами. Она достала из стола косметичку и через две минуты при-вела себя в порядок. Все успокоились и приступили к обычными занятиям.

Коргалидзе методично бьётся головой о стену. Я его понимаю. Несладко ходить всё время в шлеме. Правда, так он ещё глубже надевает-ся, но хоть душу человек отведёт.

Милочка принимает ванну. Она так любит это дело, что добилась специального приказа шефа, после которого два хмурых сантехника прове-ли трубы и установили возле её стола нечто вроде маленького бассейна с бронзовыми ангелочками по углам. С тех пор Милочка избавилась от необ-ходимости притаскивать воду вёдрами из столовой и мыться в лохани, что несколько оскорбляло её стыдливость и не создавало удобств. А теперь нальёт полную ванну, напустит поверху пены импортного производства и блаженствует. Даже о о конце рабочего дня приходится напоминать.

За шкафом возле двери дамы примеряют что-то из одежды, а может быть, белья, потому что периодически, когда дверь открывается, разда-ётся визг. Но примерке не прекращается.

Пашка Севастьянов вбивает гвоздь в крышку стола. У него такое хобби. Практически свободного места уже не осталось, и он зарится на мой стол. Я стойко держусь и не уступаю. Пашка сердится, угрожает мо-лотком, но к серьёзным действиям пока не приступал.

Порфирий Иванович крахмалит манишку. Его щепетильность в одеж-де женщины постоянно ставят в пример мне - укоризненный взгляд на джинсы и то место, на котором, по их мнению, должен висеть галстук, - и Лёве Куперовскому. Лева у нас стиляга. Он напяливает на себя такое, что дамы зеленеют и переходят в третье - газообразное - состояние ве-щества, а Петрович, один раз увидев опоздавшего Лёву, выронил винтовку и на три дня перешёл - прямо за своими мешками - в каталептическое состояние. Кстати Петровичу ещё повезло. Потому что этот "один раз" был не единственный раз, когда Куперовский опоздал, а единственный раз, когда Петрович его заметил. Обычно Лёва появляется в конторе настолько поздно, что Петрович уже успевает покинуть свой пост и уда-литься в отдел кадров, где в компании таких не отставников до конца дня вспоминает безвременно ушедшую молодость. Впрочем, Лёва ещё не пришёл, а Порфирий Иванович закончил с манишкой и аккуратно развесил её на спинке стула, где уже расположилась его рубашка. После этого он вытащил из-под стола кресло-качалку, удобно устроился и уснул.

Похоже, дамы примеряют всё-таки бельё, потому что в комнату уже двенадцатый раз под их негодующие крики заглядывает сексуальный маньяк Тарасевич из второго отдела. Погуляет себе между столами, расскажет анекдот и выскочит. Причём и входить, и выходить он стара-ется внезапно, чтобы использовать фактор неожиданности, но у него пока ничего не получается.

Женщины наконец удалились. В дальнем конце комнаты опять кто-то новенький. Здоровенный, в чёрных штанах и красной рубахе. Топо-ром над головой машет. А стол ему выдали отличный: старинный, дубовый, крепкий, с мордой на фасаде. Вообще с этим дальним концом периодически происходит странное: стена там какая-то ненормальная, будто туманная, и из этого тумана то мебель дополнительные появится, то новые сотруд-ники - вроде этого бугая, в своём углу и обитают, к нам не подходят, ни с кем не общаются. Мы тоже к ним стараемся не приближаться. Всё равно посидят они немного, посидят и исчезают без следа. А иногда там опускается тьма, только ветер воет и звёзды мерцают. Надо бы в Акаде-мию наук написать, но лень.

Хлопает дверь, и в комнату входит ассириец. Два его малолетних соплеменника раскатывают перед ним красную ковровую дорожку. "А кому сапоги-ботинки чинить, набойки набивать, молнии подшивать, туфли ре-монтировать, квартиру обчистить, жену увести?" - гнусаво поёт он и внимательно оглядывает нас. "Ничего не надо?" - удивлённо переспраши-вает он. Мы молчим. "Ладно, посмотрим", - мстительно говорит ассириец и удаляется. Ковёр сворачивают и выносят. Кто-то зловеще хохочет. Мы оборачиваемся на звук. Там никого нет.

Из коридора доносятся мерные разрывы. Это школьники из сосед-него круглогодичного пионерлагеря "Юный садист" метают гранаты - гото-вятся к "Зарнице". А может, и не школьники. Может, это соседний отдел к районной спартакиаде подготовку ведёт. Спортивных гранат в конторе нет, но Фомин как-то по случаю достал боевые. Вот они и бросают те, что есть. Всё равно тренировка.

"Ложись!" - заорал кто-то, и в центр комнаты падает граната. "Доигрались", - успеваю подумать я, валясь под стол. Другие мужчины среагировали мгновенно и защитились кто чем сумел. Милочка, как позже выяснилось, две секунды из отпущенных пяти решала, выпрыгнуть ей из ванны и укрыться за её боком или нырнуть, рассчитывая на особую кре-пость французской пены. В конце концов она выбрала второе. Порфирий Иванович спрятался под кресло-качалку. Раздался щелчок. Мы замерли, но взрыва не последовало. От гранаты начал распространяться неприятный запах. Вбежал радостный Михаил Соломонович в щегольской зелёной телог-рейке и в противогазе.

"Учения по гражданской обороне, - хихикая, объявил он и доба-вил. - Фу-газы. Язвы по всему телу. Бесплодие, Через пятнадцать секунд смерть. По нормативу". Забрал свой снаряд и ускакал радовать других.

Вошла лошадь. Остановилась около моего стола. Я дал ей консер-вы "Морковка в морковном соусе". Местного производства. Больше ничего не было. Съела, поблагодарила ржанием и, потрясая гривой, ускакала.

Явился шеф. Побродил возле столов, Милочкиной ванны. Сказал "мда" и собирался уходить, когда увидел громилу в красной рубахе. Шеф долго озадаченно смотрит на громилу, а тот - на шефа. "Зайдите ко мне", - говорит шеф. Громила бледнеет и исчезает в тумане. Шеф пожима-ет плечами и удаляется к себе.

Пришёл Куперовский. Значит, скоро обед. В предчувствии его женщины вернулись и поставили на плитку чайник. Он у них медный, трех-вёдерный, с гравированной надписью на боку: "Дорогому Николеньке от любящей его супруги Александры Фёдоровны и святого наставника Григо-рия". Кто такой этот Николенька, никто не знает. Надпись старинная, с ятями. Чаепития занимают; важное место в жизни наших дам. Как и при-мерки. Иногда они совмещают оба занятия, и тогда снуют вокруг стола в весьма странных нарядах, вызывающих повышенную активность Тарасевича. Чайная церемония помогает женщинам отвлечься от тягот быстротекущей жизни. Поэтому чай то греется, то распивается. "А кто у нас сегодня дежурный?" - нараспев выкликает одна из дам. "Я!" - с готовностью от-вечает другая и убегает в соседнюю комнату к холодильнику. Вскоре она с натугой прикатывает оттуда двухсотграммовую баночку чёрной икры. "0-о-о", - в экстазе тянут дамы. "А что у нас сегодня к чаю?" - задаёт второй ритуальный вопрос дама-распорядительница. "А вот что!" - хором отвечают остальные и начинают вываливать на стол бутерброды с маслом, сыром и колбасой, отдельно хлеб, масло, сыр и колбасу, печенье, конфе-ты, сметану, яблоки, груши, дыни, тыквы, арбузы, ананасы, кокосы, фи-кусы, кактусы, плоды хлебного дерева, жареного хека, копчёную сельдь, солёного сига, мороженую ставриду, сушёную тарань, варёную акулу, мо-чёного кита, живого кальмара в собственных чернилах, грибы солёные, сушёные, копчёные, жареные, сырые и и ядовитые (мухоморы, по-моему, принесла Корнеплодова; сама, небось, есть их не будет). В центр стола, рядом с чайником, ставят четырёхлитровую бутыль с мутно-зелёным содер-жимым. Неужели?! Нет, всё в порядке, сухой закон не нарушен. Это все-го-навсего сок манго баночный, пропущенный через мясорубку и топлёный двенадцать часов вместе о солёными огурцами под томатным соусом в пьяном виде мужем одной из наших сотрудниц. Кажется, всё. Нет, вот ещё одна достаёт из сумочки и водружает на стол торт в виде индийского храма любви. Дамы смотрят на лежащее перед ними изобилие. "Приятного аппетита", - командует распорядительница, и они, мило щебеча, будто хор адыгейцев на фоне родимых гор, приступают к приёму пищи. Как гово-рил наш старшина в военных лагерях, будь они трижды прокляты, аминь. К женщинам присоединился Порфирий Иванович, которого они всегда подкарм-ливают. Лёва незаметно утащил у них ананас и доедает его за своим сто-лом. Идиллическая картина. "Группа сицилийских крестьян отмечает счастливое завершение кровной мести". Прекрасная половина нашей комна-ты, усиленная Порфирием Ивановичем и частично Лёвой, сметает всё. Только кальмар выпустил новое чернильное облако и скрылся в коридоре, да кит ожил, испугался и пырнул в океан. Впрочем, их исчезновения в общей сутолоке никто не замечает.

Неожиданно сама по себе заработала выключенная радиоточка и замогильным голосом, от коего волосы на голове зашевелились, объявило: "Оставаться на своих местах! Сейчас войду я!!!" Радио смолкло, но че-рез десяток секунд снова ожило и добавило: "Говорил Михаил Соломонович Фомин-Залихватский". И на этот раз отключилось совсем.

Через пять секунд после оповещения во все комнаты одновременно зашёл Фомин. Отклонения от тождественности были, но незначительные. Так, у нас он появился в своей любимой зелёной телогрейке, в тот же миг в соседнюю комнату заглянул в смокинге, а в один из отделов, как выяснилось, - вообще в кителе. Остановился в центре, выкинул вперёд руку и запел: "Если завтра война". Допев, Михаил Соломонович со слеза-ми на глазах и просветлённым лицом возгласил: "Товарищи! Несколько дней назад в степях под Тоцком высадились марсианские боевые соедине-ния с агрессивными намерениями. В целях проверки боеготовности, а так-же обеспечения выполнения офицерами запаса своего священного долга ре-шено привлечь к отражению наступающего противника вас. Я имею в виду - мужчин. От лица дирекции и от своего личного лица я могу добавить, что все погибшие будут занесены в Почётную книгу нашей организации навеч-но. Их барельефы выбьют на фасаде нашего здания. Их именами будут наз-ваны комнаты, коридоры, подсобные и служебные помещения. Их фамилии будут оглашаться их товарищами во время утренней поверки сотрудников организации. Слава погибшим героям! Изувеченные и искалеченные герои будут материально поощрены из директорского Фонда. Поздравляю вас, то-варищи! Ур-р-ра!!!"

Мы хором сказали: "Ура".

Михаил Соломонович сделал паузу, ожидая троекратного повторе-ния. Троекратно кричать мы не стали. Пауза затягивалась. Фомин недо-вольно поджал губы, но продолжил уже более буднично: "Для мужчин се-годняшний рабочий день завершён. Завтра построение в восемь часов на своих этажах. Форма одежды - рабоче-крестьянская, то есть надевайте что похуже. Будем вывозить к месту, так сказать, выполнения. Ваш не-посредственный начальник на марше - Фан Фаныч". Из-за спины Залих-ватского вышел неведомо откуда взявшийся замдиректора по вопросам ка-нализационно-очистных работ Фан Фаныч Унитас. Странная фамилия его, видимо, объясняется французским происхождением. Мало кто знаком с Фан Фанычем, потому что на своём официальном рабочем месте он не появля-емся. Зато заочно его знают почти все. Фан Фаныч - постоянный фельето-нист стенной газеты "Поворот к лучшему". Его полные гнева сатирические заметки, бичующие нравы, причёски, одежду, обувь и низшее бельё совре-менной молодёжи, а также обличающие тех, кто нарушает правила пользо-вания туалетом, регулярно появляются на страницах могучего печатного органа конторы. Недавно Фан Фанычу приказом директора была объявлена благодарность "за смелость в выполнении гражданского долга". Таким об-разом, нам достался начальник марша, полный гражданских доблестей.

* * *

Построение состоялось на час о небольшим позже назначенного срока, но прошло, в общем-то, нормально. Сначала Фомин нараспев про-декламировал "Правила поведения тяжелораненого бойца во время ядерного взрыва" и "Последствия химико-биологического нападения". После него Фан Фаныч прочёл свой новый фельетон - о марсианах - и, нежно глядя на нас, сказал: "Он выйдет на днях в моей рубрике, но вы его уже не уви-дите". В противоположном конце коридора кто-то забился в конвульсиях, одновременно обогащая атмосферу цитатами из Чехова и Маркса. Появивши-еся санитары спеленали его и унесли. Напоследок он начал "Декамерон". "Память у товарища отличная", - сказал Куперовский. Он опоздал всего на семьдесят минут и попал как раз к построению. На исходе третьего часа прибыл генерал. Его чёрная "Волга" остановилась на лестничной клетке, а БТР с охраной заехал в коридор, и могучие ребята с лицами потомственных костоломов деловито расставили вдоль строя крупнокали-берные пулемёты и лёгкие полевые орудия, тщательно наведя прицел на нас. После этого часть охранников устроилась за пушками и пулемётами, а остальные, покрыв стволы гирляндами искусственных цветов и транспа-рантами типа "Сердечно рады, что вы приехали", скромно примостились в стороне, сняв автоматы с предохранителей. "Что это они маскируются?" - спросил я у Лёвы, стоящего рядом. На Леве - умопомрачительная га-вайская рубаха с райскими птицами и клетчатый красно-чёрный пиджак, на спине которого золотыми буквами крупно выведено по-английски: "Сделано в Центрально-Африканской Республике". "По привычке, - объяснил Лёва. - Рассчитано на телевидение. Чтобы на плёнку ничего лишнего не попало".

Генерал прошёл в центр коридора икомандным голосом провозг-ласил: "Приветствую вас, дорогие товарищи колхозники и колхозницы! Со-берём урожай пшеницы сильных и твёрдых сортов досрочно!" Помолчав, он добавил: "Дадим отпор израильским агрессорам!" Это было ближе, но всё-таки тоже не совсем то. Больше генерал выступать не пожелал. Он двинулся вдоль рядов, изредка пожимая руки или похлопывая передних по плечу. Остановившись рядом, он внимательно и несколько неприязненно оглядел меня с головы до ног и укоризненно проговорил: "Бородатый... Нехорошо". Потом генерал посмотрел на Лёву, кудри которого исчезали в вышине, где мешали свободному пролёту метеоритов, и, покачав головой, сказал: "Волосатый... Нехорошо". Зрелище Левиной причёски так расстро-ило генерала, что он сразу же сел в "Волгу" и убыл - охрана едва успе-ла собрать вооружение.

После отъезда почётного гостя Фомин сообщил, что оружие мы бу-дем добывать у уничтоженных и пленённых нами марсиан, напомнил о льго-тах искалеченным и погибшим и призвал садиться в автобусы организован-но и поэтажно. Автобусы ждали внизу. Их было один - старенький "Пазик" с выбитыми стёклами и надписью "Долой Временное правительство!" на бо-ку. Мы организованно и поэтажно разместились в нём. Михаил Соломоно-вич, видимо, в целях соблюдения секретности прикрыл окна фанерными щи-тами, отчего мы потеряли ориентировку во времени и пространстве. Поб-лизости что-то взорвалось, прострекотала автоматная очередь, раздалась непонятная команда, и автобус тронулся с места.

Изнутри он кажется гораздо больше, чем снаружи. В салоне стоит непроглядная тьма, и в ней растворяются и исчезают соседи. Даже тот, который стоит на моём плече. Я перестаю их чувствовать. Я во тьме. У моих ног горит костёр. На мне леопардовая шкура, галстук, который я тут же срываю и бросаю в огонь, очки и борода. Очки и борода мои собственные. Рядом Лёва в клетчатом пиджаке и набедренной повязке. Ми-мо нас пробегает саблезубый тигр, за ним гонятся Фомин и Петрович, оба неглиже, с дубинами. Тигр истошно ревёт, кричит: "Помогите!" - и пыта-ется запутать следы. Откуда-то слышится радостный хохот Тарасевича и испуганные крики пещерных женщин. В костре на вертеле жарится мясо. Рядом вкопан прибитый к суковатой палке плакат "Изжарим агрессо-ров-марсиан досрочно!" Вокруг костра маршируют голые пещерные дети обоего пола в пионерских галстуках. В руках у них - самодельные плака-ты: "Дяденьки добровольцы, защитите нас от агрессивных дяденек марсиан!" Интересно, и почему это все нас считают добровольцами? Мясо на огне издаёт аппетитный запах. Лёва плотоядно клацает зубами. Из тьмы выходят Залихватский, Петрович, Унитас и горящими глазами смотрят на самые аппетитные куски. Да, такие себя не обидят. Куперовский достаёт откуда-то напильник и принимается точить зубы. Запах стано-вится сильнее. И в этот момент страшной силы удар бросает меня прочь от костра, в темноту. "Наверное, Петрович кусок мяса пожалел. Или За-лихватский", - успеваю подумать я и оказываюсь на асфальте перед авто-бусом. Автобус врезался в столб, и теперь у него смущённый и озадачен-ный вид собаки, которой не удалось укусить кого хотелось. Краска с борта осыпалась вместе с призывом к свержению Временного правительст-ва, и проявилась более старая надпись: "Да здравствует царь-батюшка!" Рядом стоит Куперовский в пиджаке и набедренной повязке. В зубах у не-го мясо, в волосах запуталась кость. Лёва оглядывает себя и ныряет об-ратно в темноту. Возвращается он уже без кости, в брюках и ботинках, дожёвывая на ходу. От него тянет костром, шкурами, мясом, дубинами, костями, пещерными женщинами, Петровичем, Фан Фанычем и ещё чем-то первобытным. Фоминым почему-то не пахло. Я принюхался. Нет, Фоминым не пахло точно. Кроме нас, из автобуса никто не выходил. Я с содроганием представил себе гору трупов и заглянул в салон. Кроме тьмы, там никого не было. Кто-то подёргал меня за рукав. Я обернулся. Передо мной стоял мальчик. Классический юный пионер, в белой рубашке, шортах, красном галстуке и с плакатом в руках. На плакате было начертано: "Долой дик-тат американских монополий в Нижней Саксонии!" В слове "Саксония" он сделал четыре ошибки. "Смелый мальчик", - подумал я, вспомнив силу, неодолимость и мстительность этих монополий, и с ужасом представил, как щупальца капиталистического спрута смыкаются на горле мальчика (или девочки? никогда у этих плакатных пионеров пол не разберёшь, только по платьицам и штанишкам, но шорты и те, и эти носят; говорят, ещё по пуговицам можно, но я всё время забываю, с какой стороны они у кого застёгиваются, по своей рубашке приходится проверять).

"Дядя, вы добровольцы?" - спросило бесполое юное существо. Да-лись им эти добровольцы. "Да, мы - это они". "Тогда вам велели пере-дать, что в связи с изменением обстановки приказано рассредоточиться и двигаться своим ходом". И существо убежало. Странное оно всё-таки ка-кое-то. Но хоть ненавязчивое.

Мы с Лёвой подумали, потом ещё раз подумали, забрали свои вещи и двинули. Из-за угла грянул хор: "Дан приказ ему на запад, ей - в другую сторону". "Хор Пятницкого", - сказал Лёва. "Нет, Советской Ар-мии", - возразил я. Долго спорили, потом решили пойти проверить. За углом стояли вперемешку бравые ребята в форме и погонах без знаков различия и хорошо упитанные красотки в сарафанах, кокошниках, наклад-ных косах и французских румянах. На некоторых вместо кокошников были фуражки, а кокошники - на бравых ребятах. "Значит, уже успели побра-таться", - подумал я. Время от времени девицы начинали вертеться на месте, демонстрируя однообразие отечественного трикотажа. Парни сразу оживлялись. Здесь явно не хватало Тарасевича. "Ты поклонник народного искусства?" - спросил я Лёву. "Народного - да", - ответил он.

* * *

Изредка нам попадались другие рассредоточенные. "Куда вы идё-те?" - "Не знаем, приказано" - "Ну, и как?" - "Других приказов не пос-тупало". Ну, раз не поступало, значит, идём правильно.

Нас обогнал знакомый "Пазик" с забитыми фанерой окнами. Види-мо, он уже без нас пару раз врезался в столбы, потому что с его бортов слетело ещё несколько слоев краски и открылся очередной лозунг: "Славься, Марк Антоний!" По-древнеримски. Мы закричали, замахали рука-ми, побежали, но он не остановился. Лёва со злости запел: "В лесу ро-дилась ёлочка" на мотив "Интернационала". Из боковой улицы вышел сер-жант милиции в генеральском мундире. "Нарушаете, гражданин", - сурово оказал он Лёве и опустил руку в глубокий карман пальто. "Если вынет пистолет, то нам конец", - подумал я. Милиционер достал из кармана "Алису в Стране Чудес", недоумённо повертел в руках и сунул Леве. "Конфисковано, - пояснил он. - Антисоветская книжка". Потом сержант снова полез в карман и выволок оттуда немецкую овчарку. Недовольно по-

качав головой, он отправил её обратно и вынул овчарку же, но восточно-европейскую. Поставив её по стойке "смирно", милиционер снова посмот-рел на Лёву и увидел у него в руках "Алису". "Подрывная книжка, - ска-зал сержант. - Вещдок". Он вытащил из того же кармана фотоаппарат на треноге и стал наводить его на Куперовского. Собака стояла рядом и ры-чала. Лёва не знал, что делать. Подумав, он тоже зарычал.

Рядом остановился рейсовый автобус. На его боку было написано: "Кожвендиспансер - кожвендиспансер". "Кольцевой", - подумал я. "Са-диться будете?" - спросил водитель. Мы зашли. Автобус закрыл двери и поехал. Сержант остался на остановке. У его ног рычала навытяжку соба-ка. В салоне сидело несколько завсегдатаев диспансера. У них был весё-лый и довольный вид. "Процедуры прошли нормально?" - спросил в микро-фон водитель. "Отлично!" - хором ответили завсегдатаи. "Люблю я вас, ребята, - сказал водитель. - Я сам был таким, как вы. А теперь я води-тель автобуса", - добавил он и отключился. К окну его кабины был при-вязан бронированный сейф на колесиках, который, таким образом, ехал параллельно автобусу. "Колхозный рынок", - объявил водитель. В салон вошёл огромный бык с медалью "Победитель соцсоревнования" на широкой груди. Бык немного задержался в дверях, подумал и сел на одно из сво-бодных мест, над которым было написано: "Для взрослых и здоровых". Ря-дом с ним уселся мужичонка в рваной кепке, грязных сапогах, поношенном ватнике и джинсах "Леви Страусс". Изредка он гладил быка по плечу и нежно называл его Васей. Бык не реагировал. На телогрейке мужичонки токе висела медаль "Победитель соцсоревнования". На пустое сиденье ря-дом с одним из завсегдатаев присела старушка с несколькими сумками и большой открытой банкой масляной краски. Сумки были туго набиты леден-цами. Старушка принялась доставать их один за другим, критически осматривала и подкрашивала малярной кистью, аккуратно стряхивая капли о край банки. "Внучкам везу, - пояснила она Лёве. - Здесь купила. А краску и кисть впридачу дали, бесплатно. Люди-то какие хорошие. А вы куда едете?" "Марсиан отражать", - сказал Лёва значительно. "Молодцы, сынки, - сказала старушка. - Хорошее дело затеяли. А жить, сынки, как славно! И всегда хорошо было, и всегда точно так же хорошо будет, вот что я вам скажу". Тут между нами встал широкоплечий парень с магнито-фоном, и разговор прекратился. Записанный на магнитную ленту популяр-ный эстрадный баритон спел про то, как он, пройдясь по Ленинграду сре-ди различных архитектурных красот, решил бросить всё это и отправиться в Афганистан, где настоящая жизнь, полетел туда на похоронном вертолё-те "Чёрный тюльпан" с миссией дружбы, и неблагодарные местные жите-ли-душманы садили по вертолёту из американских пулемётов, а сам бари-тон танцевал в это время вальс-бостон. Завсегдатаи, мужичонка, местные грузины, которые заняли переднюю часть салона, и водитель зааплодиро-вали. Сидящая на коленях у одного из грузинов девушка лет четырнадца-ти, одетая в помаду, пудру, румяна, тушь для ресниц, колготки, туфель-ки и красную кофточку, достала откуда-то из глубин кофточки фотографию баритона и поцеловала её. Бык замычал. Бабушка за спиной магнитофонно-го парня всплакнула и снова проговорила: "Хорошо-то как". Парень выру-бил звук, громко сказал: "Записывайте свои кассеты только в кооперати-ве "Нам песня строить и жить помогает". Кооперативные песни в рекламе не нуждаются", - и вышел.

На его место лёг потрёпанный жизнью мужчина с поллитровкой. "Притомился. Пьяный, наверное. Живётся-то у нас как хорошо, а!" - ска-зала старушка. Мужчина на полу запел "Интернационал". Все встали. Заг-лянувший было в автобус знакомый милицейский генерал-сержант козырнул и вышел. Автобус резко тронулся с места, и все рухнули на сиденья. Кроме тех, которые стояли в проходе и упали на поющего мужчину. Оби-женный мужчина перестал петь и стал говорить о родителях упавших на него граждан. Особенно много он сказал о родителях быка, который как раз перед этим уступил место девушке с ребёнком. Бык встал, извинился, достал из кармана своего спутника - мужичонки в джинсах - ещё одну ме-даль "Победитель соцсоревнования" и приколол её к пиджаку лежащего мужчины. Лежащий успокоился, внятно сказал: "Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!", вытянулся и заснул. Старушка прослезилась, счастли-во бормоча: "Герой, герой. Как на моего старшего внучка похож. И вну-чок на него похож". Завсегдатаи, убедившись, что больше никто не поёт, сами завели свою завсегдатайскую песню. Девушка на коленях у грузина подпевала. Старушка всхлипывала от радости. Водитель сказал в микро-фон: "Да, да, ребята, и я был таким, как вы". И тоже запел. Лёва с ин-тересом записывал куплеты. Примерно на середине песни водитель объ-явил: "Граждане, передавайте деньги водителю". Пассажиры принялись вы-ворачивать карманы и вытряхивать кошельки. Старушка осторожно достала бумажник у спящего на полу. Всё, что нашли, передали в кабину. "Спаси-бо", - сказал водитель. Он подтянул за верёвочку сейф и быстро перело-жил в него полученные деньги: купюры отдельно, мелочь отдельно. Там было уже довольно много. Когда мы подъехали к светофору, водитель ушёл куда-то и вскоре вернулся, волоча за собой на верёвочке новенький "Мерседес". Теперь за автобусом ехал не только сейф, но и "Мерседес", изредка водитель выходил из кабины, пересаживался в автомобиль и при-нимался нажимать там на разные кнопочки и дёргать за хромированные ручки. Тогда за руль автобуса садился один из завсегдатаев. Он учился тому, что ему понадобится, когда он перестанет быть завсегдатаем. Это продолжалось до тех пор, пока водитель случайно не нажал кнопку, после которой в "Мерседесе" рядом с ним оказалась полуобнажённая красотка явно иностранного вида, сразу же начавшая его вербовать. Водитель от-верг притязания красотки, вылез из "Мерседеса" и с пением "Интернацио-нала" вернулся в автобус. Лежащий на полу проснулся и стал петь

вместе о ним. Бык снова достал из кармана мужичонки медаль, подумав,

достал вторую и вручил их водителю и лежащему. Водитель расправил

грудь и замолчал, а лежащий заснул.

На ближайшей остановке в автобус вошли несколько стражников в латах, шлемах и металлических наколенниках. В руках у них были щиты и копья. Стражники встали в дверях, выставив вперёд копья. Пассажиры почтительно отодвинулись, плотнее прижимаясь друг к другу. "Час пик", - объявил один из стражников, видимо, главный. "Значит, это вовсе не копья, а пики", - подумал я. Теперь пассажиры, продвигаясь к выходу, оставляли на пиках части одежды и тела. Бабушка на прощанье расцеловала всех стражников.

"Остановка предпоследняя. Следующая - конечная, кожвендиспан-сер", - объявил в микрофон водитель. Завсегдатаи оживились и рассказа-ли несколько кожно-венерических анекдотов, после чего затянули диспансерную песенку. Лёва выглянул в окно и увидел на одном из домов надпись "Аптека". "Нам - сюда", - сказал он, и мы пошли к выходу. Вслед за нами двинулся грузин, на шее у которого по-прежнему висела девушка. "Разве вам не на следующей?" - удивлённо опросили завсегда-таи. "Нэт, нам пока здэсь", - сказал грузин. Прочие грузины продолжали сидеть. Остались и мужичонка с быком. "А вам разве до конечной?" - спросили завсегдатаи мужичонку. "Не мне - ему", - ответил мужичонка. Завсегдатаи с уважением посмотрели на быка. Бык скромно потупился. Ав-тобус закрыл двери и уехал.

На остановке стоял знакомый милиционер. "Это опять вы?" - спросил он. "Нет, не мы", - сказал Лёва. "Жаль", - сказал милиционер. "Нам в аптеку", - сказал Лёва. "А зачем?" -спросил я. "Запасти ле-карства на дорогу, - объяснил Лёва, - пригодятся". Милиционер спросил: "Это точно не вы?" "Не мы", - ответил Лёва, и мы вошли в аптеку.

В аптеке было людно. Многие стояли с вещмешками. "Что это они? - спросил я Куперовского. - Или их тоже мобилизовали?" Оказалось, что привезли импортное лекарство. Какое - точно никто не знал, но на всякий случай брали помногу. Крайним оказался монах в грубошёрстной рясе, подпоясанной верёвкой, сандалиях на босу ногу и с горящим факе-лом в руке. Монах, не переставая, скулил. "Ну, мужики, - ныл он, - ну, мужики, ну, пропустите вперёд, у меня там хворост разложен, народ соб-рался, человек ждёт. Пропустите, а..." Его никто не слушал. Толстая дама, отпускавшая лекарства, громко кричала: "Эй, кто там с факелом? С факелом нельзя. Нельзя сюда с факелом!" На неё тоже не обращали внима-ния. Очередь двигалась медленно. "Слушай, Лёва, - сказал я, - а может, те, в автобусе, вовсе не с этими болезнями в диспансер поехали?" "С какими?" - спросил Лёва. "Понятно, с какими". "Возможно", - сказал Лё-ва. "Может быть, у них вовсе даже кожное", - сказал я. "Всё может быть", - ответил Лёва меланхолически, но о большим сомнением в голосе. Мне хотелось верить в лучшее.

Дверь с грохотом распахнулась. В аптеку ворвался высокий боро-датый человек с чёрной повязкой через глаз. На нём была тельняшка, в руке - маузер. "Спокойно, - сказал одноглазый и выстрелил в потолок, - всем оставаться на своих местах!" Очередь опустилась на пол. Лежавшая неподалёку девушкаа прошептала своей соседке: "Я недавно была в Нью-Йорке, так там то же самое. Вы представляете себе: у нас - как в Нью-Йорке?" Дверь снова открылась, и вошли двое в тёмных очках и с портфелями. Одноглазый ещё три раза выстрелил в воздух и громко объ-явил: "Внезапная ревизия!" Женщина за прилавком упала в обморок. Од-ноглазый и двое с портфелями прошли в служебные помещения. Напоследок одноглазый снова выстрелил из маузера и сказал: "Посторонние могут быть свободны".

Расходились конспиративно: молча, по одному. Только мы с Лёвой вышли вдвоём, однако на улице сразу же сделали вид, что незнакомы, и двинулись в противоположные стороны. Встретились в ближайшем переулке. На Куперовском уже были тёмные очки, новый пиджак, тоже клетчатый, и борода. Я спросил пароль. Пароля он не знал. На всякий случай я сказал отзыв: "Четыре сбоку - ваших нет", - но он вырвался и убежал. Видимо, это всё-таки был не Куперовский, потому что Лева появился чуть позже, без очков, бороды, в прежнем пиджаке и помнил пароль. Отзыв я забыл, но мы всё равно опознали друг друга.

* * *

Вечерело. К ярко освещённым окнам магазинов боязливо жались стайки дружинников с красными повязками на рукавах. В кулаках они дер-жали приказы с двумя дополнительными днями отпуска. Когда мы подходили ближе, они закрывали глаза и отворачивались. "По-моему, нас принимают за хулиганов", - сказал Лёва. На нём был новый пиджак: белый, в си-не-зеленую клетку. На спине по-русски было написано: "Голосуйте за несокрушимый блок партийных и беспартийных Тетюшского района!", а чуть ниже по-английски: "Кисс ми". Вместе с ярко-зелёными клешами пиджак производил неизгладимое впечатление. Среди не успевших отвернуться дружинниц было отмечено два случая нервного припадка. Мимо прошли три давно нестриженных неформала в веригах. Их вели двенадцать формалов в строгих чёрных костюмах, позолоченных очках и с обязательными значками на груди. Формалы нехорошо поглядели на Лёву и синхронным движением вынули из карманов наручники. Лёва испугался и переоделся. Формалы спрятали наручники, но продолжали смотреть с сомнением. Лёва при-чесался. Формалы недовольно поморщились и пошли дальше. Последний из них нёс под мышкой окладную дыбу. В носах у неформалов грустно звенели колокольчики.

По центру дороги проехал танк. За ним под охраной вооружённых мотоциклистов следовали три "шевроле" с молодыми людьми в дезабилье и неглиже. Впереди кавалькады бежал красно-синий глашатай и разгонял пе-шеходов и встречные машины, громко крича: "Прижаться к обочине! При-жаться к обочине! Пропустить правительственную колонну!" Ругаясь по-турецки, пролетел филин. Охая и чертыхаясь, взобралась на небо не-выспавшаяся луна. По проезжей части прошли, чеканя шаг, шесть дежурных стражников с мечами и свистками и свернули за угол. Вскоре оттуда до-неслись крики, а затем вернулись и сами стражники. На их лицах застыло суровое, но довольное выражение. Главный нёс под мышкой свёрток. С ближайшей крыши к нашим ногам упала обёрнутая в бумажку противотанко-вая граната. На бумажке было напечатано: "Идёте правильно. Вам прика-зом командования объявлена благодарность за успешное следование в нуж-ном направлении. Целую. Фомин-Залихватский".

Пора было делать ночной привал. После краткого совещания реши-ли переночевать у Лёвы, тем более, что остальные члены его семьи вые-хали в длительную командировку и возвращаться пока не собирались. Правда, двоих Куперовских (Лёва точно но знал, кого) они оставили, но те бродили где-то в тёмных и пыльных закоулках и не попадались на гла-за. Лёва пытался выяснить, кто же всё-таки жил с ним вместе, оставлял на видных местах приманки и ловушки, а в невидных - капканы, мо никто не попадался. Иногда Лёве казалось, что их гораздо больше, чем двое, и может быть, вообще родные в командировку вовсе не убывали, а просто затерялись в лабиринте комнат и коридоров и никогда не сталкиваются друг с другом. А может, кроме, него, в квартире никого и не было.

Жилье Куперовских мне понравилось. Просторно, но уютно. Дого-ворились и в дальнейшем устраивать ночные привалы только здесь. Всё-таки лучше, чем под открытым небом. По телевизору шла любимая на-родом передача "Со всей душой". "Это ты включил?" - спросил Лёва. "Нет, я же следом за тобой вошёл". "Так я и знал", - сказал он и со спринтерской скоростью помчался в дальний конец коридора. Раздался грохот и отчаянный визг. Недоумевающий Лёва принёс на руках кого-то зелёного, рогатого, с пятью глазами и тремя ногами. "По-моему, это не наш", - сказал Лёва. "Да Куперовский я, Куперовский, - заверещал зелё-ный. - Родственник я, с Веги. В гости прилетел". Лёва осторожно поста-вил Куперовокого-с-Веги на пол, и мы вместе пошли в гостиную смотреть телевизор.

На экране, рыдая, обнимались два пожилых человека: один седой, другой лысый, но оба весьма упитанные, поэтому обниматься им было нес-колько затруднительно. На лицах у них отпечаталось отвращение многоча-совых репетиций. Вокруг плачущей парочки суетилась вальяжная крашеная под седины дама в скромном вечернем бриллиантовом колье и концертном платье и, подвывая, голосила: "Они встретились только сейчас, а до то-го не виделись тридцать лет". "И ещё бы столько же не встречаться!" - отчётливо пробормотал лысый. Вдруг оба бросились к ведущей и принялись горячо обнимать её. Лёва переключил на другую программу. Хмурые страж-ники бродили по великолепному замку и время от времени извлекали из потайных мест золото и драгоценности. Главный шёл рядом с корреспон-дентом и отвечал на вопросы. Чуть в стороне три его помощника подтал-кивали копьями в спину частично связанного хозяина. Сзади всех, поми-нутно оглядываясь и трогая всё руками, брели простолюдины-понятые. Один из них незаметно для стражников сунул в карман два кольца и трёх-метровую золотую цепь, наподобие якорной. Лёва погрозил ему пальцем, и тот неохотно вернул вещи. Эту передачу невозможно было ни с чем спу-тать, в прямом эфире - "Чтоб вы так жили!" К сожалению, она уже конча-лась, золото увозили на грузовых машинах, хозяев - в чёрных каретах, замок отдавали Дворцу пионеров. Скоро по всем каналам должна была на-чаться информационная программа "Сейчас не время об этом" в различных вариантах: для зрячих, слепых, глухих, немых, тупых, морально распу-щенных и тех, кто выключил телевизор. В комнате уже было полно народу, но все жались к стенкам, прятались по углам, готовые в любую минуту раствориться, скрыться, исчезнуть. Лёва уже не обращал на них внимания и не пытался поймать. Устал, наверное. "Что там дальше?" - спросил я. "Пошли спать", - сказал Лёва. "Нет, я про телевизор". "Развлекательная программа "Наше вам с кисточкой". Опять, наверное, будут про тяжёлую жизнь звёзд мирового кино рассказывать. С демонстрацией кадров из "Волги-Волги" и "Весёлых жеребят"". "Тогда действительно пора спать, - согласился я. - А как же он?" И я показал на телевизор. "Ничего, сами выключат", - ответил Лёва. В комнате, кроме нас, уже никого не было, но Лёва говорил уверенно. И мы отправились спать.

* * *

Когда, мы покинули Лёвин подъезд, вовсю светило солнце. В центре двора поросший мышцами юноша деловито бил кирпичи об макушку второго, не поросшего, в рваных штанах, зелёной майке, украшенной не-понятными, но грубыми словами и с наголо обритой головой. Рядом стоял брат-близнец мышцепышущего, держа в руках плакат "Наведём порядок!" У бритоголового на черепе было написано: "Не будем наводить порядка!" Двое со значками "Официальные руководители" мрачно взирали. Чуть в стороне пионер с белым верхом и чёрным низом мерно отдавал честь. Бри-тоголовый выкрикивал антиобщественные лозунги музыкальной направлен-ности. Близнецы тоже декламировали антисоциальные призывы, но с физ-культурным оттенком и явно угрожающими интонациями в голосе. Официаль-ные молчали. Один из них грустно посмотрел в нашу сторону и опросил: "Ну, что остановились, граждане? Неформалов не видели? Это вот, ка-жется, панк, а это люберы". Панк и люберы поприветствовали нас, а по-том продолжили прерванные занятия. "А может быть, вы тоже неформалы? Вот он у нас на связи с молодёжью". Второй официальный руководитель опасно улыбнулся и достал из кармана ручку и толстый блокнот в траур-ной обложке. "Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Время вступления? Допуск к секретным материалам?" "Нет, нет, - наперебой заговорили мы и попятились. - Не были. Не были. Не были. Не состояли. Не имеем. Не вы-езжали и не хотим. Никогда. Никому. Ничего лишнего. Мы просто так, гу-ляли мимо. Мы тоже только формально..." "Ну, хорошо", - сказали руко-водители и спрятали блокнот. Пионер отдал нам честь. Мы вернули ему честь и вышли на улицу. "Пронесло", - сказал Лева.

На улице было людно. Все шли в одну сторону. Как выяснилось, на митинг. Это было похоже на военную колонну, и мы отправились вместе с народом. В стороне мелькнул Унитас, мы бросились к нему, но Фаныч уже исчез, а на том месте, где мы его видели, пионеры репетировали синхронный салют. Один всё время сбивался, и его па наших глазах за-писали в трудновоспитуемые. Он сразу же стал выше ростом, принялся ру-гаться дурными словами и сбивать с пути истинного своих товарищей и особенно подруг. Некоторых он сбил, и они свернули в переулок, там их уже ждали стражники в полном вооружении, святые отцы в рясах с низко надвинутыми капюшонами, чёрные кареты. Остальных окружили знакомые нам официальные руководители и увели на общий светлый путь. "Что-то долго идём", - сказал Лёва. Я возразил, что нам как раз и приказ такой дан - идти, и другого пока не было, а раз массы движутся - значит, надо сле-довать за ними. Это Лёву убедило. Кроме того, мы знали, что вожди не оставят нас, и, хотя и незримо, они всегда здесь. "Ура!" - сказал я. "Ур-р-ра!!!" - подхватили вокруг. Кто-то вручил мне запечатанный па-кет. В пакете был приказ N 17: "Молодцы!" и подпись: "Генерал запаса Фомин-Залихватский". "Фомина повысили, - подумали мы, - значит, и нас скоро". Подбежал милицейский генерал-сержант, козырнул, пожал руки и, сказав: "Вот теперь я вам вполне доверяю, товарищи добровольцы-молод-цы", исчез. "Неужели мы его больше никогда не увидим?" - с грустью по-думал я. "Вы - наша надежда!" - крикнул с пролетавшего дирижабля За-лихватский и скрылся в облаках. "Молодёжь! Ваши крепкие руки и крепкие головы нужны на строительстве заводов-гигантов!" - пронесли мимо пла-кат. Неожиданно мы поняли, что нам присвоено очередное воинское звание "молодцов". "Ур-р-ра", - закричали мы, и массы поддержали.

Два такелажника протащили, пыхтя от натуги, железный занавес. С внутренней стороны занавес был чёрный, с противоположной - украшен цветами и радостными лицами. "На границу понесли", - сказал старичок со значком "Почётный первооткрыватель" на френче.

Начались ряды трибун. На ближайшей два оратора гневно бичевали недостатки волосатого юноши. Бичуемый время от времени громко каялся, неприлично взвизгивая при особенно удачных попаданиях и обязуясь исп-равиться до конца пятилетки. Слушатели аплодировали, помахивая собственными бичами.

"Воры, алкоголики, мошенники разные и уголовники... - выступа-ла симпатичная бабуся. - Тунеядцы, рокеры, интеллигенты и вообще вся-кая молодёжь... Я бы их расстреливала. Всё равно не исправятся". Под бурные аплодисменты пенсионерке выкатили пулемёт, и она принялась расстреливать. Ей помогали. Вокруг запылали костры, пробежали четыре странника в шкурах и с дубинами, легионеры распинали кого-то на кресте. На личном динозавре под охраной стражников на птеродактилях прибыл отец города. Его сразу же окружили жёны и дети. Появились пла-каты: "Да здравствует святая инквизиция!" Из толпы в отца кинули бу-лыжник. Камень сразу же подняли, почистили, выгравировали соответству-ющую надпись и отправили в музей. Мэр кивал и улыбался. В магазинах продавали чёрную икру. Стражники у входа отбирали её и возвращали про-давцу, поэтому хватало на всех. Легионеры кончили распинать и, горест-но стеная, украшали крест цветами. Один из них продавал только что из-данное собрание сочинений казнённого. С трибун донеслось: "Мо-лод-цы!!!" Мы с Лёвой раскланивались, нам махали руками и цветами. Рядом устанавливали статуи, где мы обобщённо изображались как творцы нового общества.

Неожиданно нас занесло волной в зоопарк. На главной аллее мед-веди и тигры обсуждали вкусовые качества посетителей. Лев с мощной всклокоченной гривой потребовал покончить с элитарным искусством, оторванным от интересов рядовых масс хищников. Особенно его возмутила скульптура "Самсон, разрывающий пасть льву". В конце концов было реше-но заменить её на скульптуру "Лев, разодравший Самсона и раздирающий пасть директору музея". "Вот так! - довольно зарычал царь зверей. - Вполне в духе социалистического гуманизма. Долой абстрактную жалость и да здравствует конкретное: кем бы позавтракать!" Тут он увидел нас и идейно облизнулся. Мы на всякий случай свернули на другую аллею и ока-зались возле обезьянника. В вольере сидел макак суматранский в импорт-ном клетчатом пиджаке и зелёном галстуке. "Странно здесь что-то сегод-ня, - нервно сказал Куперовский. - Пошли отсюда". Издалека донёсся призывный клич Тарасевича.

Сгустилась ночь. Впереди заманчиво светило окнами место ночно-го привала. Видимо, и здесь прослышали о приказе Фомина, потому что подъезд был украшен транспарантом "Спите спокойно, товарищи молодцы!", а в тёмном парадном нас ограбили, причём у Лёвы взяли двенадцать ав-тографов и пиджак, и одна девица долго его целовала, приставив нож к горлу, а потом отстригла половину шевелюры. На память, наверное.

Квартира была полна воды. Всюду плавали шкафы, стулья, крова-ти, ванны, сбережения, золотые рыбки, осьминоги и мурены. Снизу прибе-жал сосед - толстый, лысый, в пижаме - и стал кричать: "Как вы смеете? Что вы себе позволяете?! У меня телевизор залило!" Лева показал ему тайный значок молодца, приколотый с обратной стороны лацкана (он успел надеть другой пиджак взамен снятого). Толстяк поперхнулся, замолчал было, но, так как вода прибывала, снова завопил, на этот раз - о пра-вах человека. Из спальни выплыл крокодил и, лениво загребая лапами, двинулся в сторону Левы. Тот едва успел увернуться и возмутился: "Эй, эй! Меня нельзя есть. Я у себя дома. Я молодец! Я Куперовский!" "Я то-же, - терпеливо вздохнув, спокойно сказал крокодил. - Много нас, Купе-ровских. Всех не есть, так голодным останешься". Потом он указал пра-вой передней лапой на соседа и спросил: "А он, что, тоже Куперовский?" "Нет-нет, - торопливо ответил Лёва, - он не Куперовский". "Это хоро-шо", - сказал крокодил, проглотил соседа, снова вздохнул - на этот раз сыто - и медленно, с достоинством побрёл вниз по лестнице.

"Откуда течет, как ты думаешь?" - спросил я, покачиваясь на волнах в мягком кресле. "По-моему, из ванны, - сказал Лева, прислуши-ваясь к журчанию. - Опять кто-то кран не завернул". "Это я не закрыл, - донёсся тоненький голосок с проплывающего шкафа; там сидел Купе-ровский-с-Веги. - У нас на Веге так Новый год празднуют. Я думал, всем станет весело. А кому не станет, тех я трансгрессирую. Я тут одного грустного с первого этажа уже трансгрессировал". Тут мы очень обрадо-вались. "Как до ванны добираться будем?" - радостно крикнул я Леве. "По потолку придётся", - улыбаясь, ответил он. "Ну, двинули..." Мы слезли с кресел и забрались на потолок. Под нами расстилался океан. Буруны с рёвом налетали па берег, ударяясь об него взлохмаченной, как у Лёвы, головой. Неподалёку пронёсся смерч. Он подхватил советский су-хогруз с партией чёрной икры в голодающую Африку и унёс неведомо куда. Хотелось верить, что в Казань или Калугу. Но скорее всего - в догнива-ющую Европу, а у них и так всего полно. Хорошо они там догнивают!.. Когда мы подходили к кухне, снизу, с большой льдины, погрозил кулаком белый медведь. В нейтральных водах встретились наша атомная подлодка с американской. Экипажи долго братались. "Америка - хорошо! Рус - гуд! Рашн водка!.. Жвачка! Махнём джинсы на флаг?!.. "Спартак" - чемпион! Рашн девки - вери гуд! Жвачка!.. Жвачка!.. Да здравствует СССР! Вста-вай, проклятьем заклеймённый... Жвачка!" - доносилось до нас снизу, пока мы пересекали потолок кухни. Кончив обниматься, моряки забрались внутрь кораблей, задраили люки и открыли огонь друг по другу. Вскоре оба судна мирно потонули. "Наверно, секретность надо было соблюсти", - сказал Лёва. "Мгм", - ответил я.

Лева завернул кран. Уровень жидкости перестал повышаться, но понизиться не спешил. "Я придумал", - сказал Лёва и нырнул. Вскоре он появился с катаной в зубах. Перехватив меч рукой, он крикнул: "Я там пробил дырки, теперь вытечет. "А это что у тебя?" "Где? А... Это наш кухонный нож". Лёва оказался прав, вода действительно быстро вытекла через дыры в полу в квартиру этажом ниже. Теперь можно было отдохнуть, но мы так устали, что сразу же отправились спать. Краем глаза я успел увидеть, как в пробоину протиснулся белый медведь и гулко плюхнулся в воду. Кто-то из Куперовских заиграл на синтезаторе с суперколонками, а двое других подыгрывали ему на мотоциклах без глушителей. Под эту му-зыку мы и заснули.

* * *

Не успели мы проснуться, умыться, одеться и выйти из подъезда, как нас подхватил мощный человеческий поток и повлёк за собой. Непода-лёку в водовороте бился Куперовский, пытаясь одновременно выплюнуть стяг, который лез ему в рот при каждом порыве ветра, надеть пиджак и вытряхнуть из этого предмета одежды дружественного негра. Пиджак зелё-ного цвета, с крупными розовыми звёздами и треугольными золотыми пуго-вицами, на которых чёрными английскими буквами было вытиснено непонят-ное иностранное слово " Karaganda ", потряс воображение африканца, и тот явно хотел отнять его у Куперовского. При этом негр особенно напи-рал на сотрудничество и хорошие отношения между его страной и нашей. Куперовский, бубня что-то про социалистический принцип распределения, упорно протискивался в пиджак и в конце концов добился полного успеха. Чернокожий друг сразу же обиделся и скрылся в толпе, ругая гегемонизм.

Отталкиваясь руками и ногами, мы попытались пробиться наверх, к небу, и на пару секунд нам это удалось. Блеснуло солнце, но водово-рот всосал нас, и последним, что мы успели увидеть, был плакат: "Заг-рязним озеро в двадцать раз быстрее, чем в 1913 году!", который несла колонна работников химзавода.

Вдруг волны расступились, и нас вышвырнуло на берег, то есть на бетонную площадку перед каким-то зданием. Усевшись на панели, мы отдыхали, а мимо нас маршировали стройные ряды знаменосцев, ордено-носцев, миноносцев и рогоносцев. Проволокли рыболовный траулер. Види-мо, он достиг рекордного улова в расчёте на широкую душу экипажа.

- Лёва, а где это мы? - спросил я.

Куперовский внимательно осмотрел здание. На фасаде было напи-сано несмываемой краской: "Не приставать, не чалиться". Висевший чуть повыше транспарант приглашал: "Добро пожаловать, дорогие товарищи, имеющие доступ к секретности!" И на мраморе слева от двери: "Централь-ное эксплуатационное бюро машины времени".

- Лёва, - спросил я, - тебе очень интересно, что будет завтра?

- Да.

- А через год?

- Ещё интереснее.

- А через несколько лет?

- А что такое?

- Давай зайдём. Перенесёмся в будущее, на сколько разрешат, а потом вернёмся. Про марсиан всё узнаем и вообще.

Это Лёву убедило. Внутри, конечно, сразу же спросили допуски и пропуски, которых у нас отродясь не было, но мы не растерялись и ска-зали, что забыли их дома. Нам дали кучу бумаг и анкет, велели их за-полнить, а взамен пообещали разрешить одну поездку на машине времени. Мы бодро схватились за авторучки, но почти сразу наткнулись на графу, которая заставила остановиться.

- Ну вот, и здесь она, - сказал я. - Что делать будем?

- Не знаю, - ответил Лёва. - Правду ответим - не пустят, неп-равду - не поверят.

Вид у него был задумчивый. В конце концов решили написать каж-дый по-своему. Я указал "секретная", а Лёва - "не знаю".

Пока кадровики читали наши анкеты, глаза у них постепенно ста-новились квадратными. Потом они долго молчала и пили воду. Когда вода кончилась, один из них спросил у Лёвы, почему у него 278 членов семьи и кто такой Куперовский-с-Веги? Лёва начал рассказывать про свою квар-тиру и близких родственников, но на восемнадцатом родиче - троюродном любимом дяде из-под Жлобина, приехавшем на неделю и оставшемся навсег-да - секретчики отключились, впали в прострацию и лишь конвульсивно вздрагивали при очередном имени. Самый крепкий попытался всё-таки вы-яснить, почему у меня в графе "Имеете ли родственников за границей?" написано: "Я честный советский человек", но пока я подробно отвечал, проверяющие перешли в невменяемое состояние. Мы устроили их на полу поудобнее и пошли к машине.

Оказалось, что нам действительно разрешили ровно одну поездку в будущее: или "туда", или "обратно". Идти снова к секретчикам было бессмысленно. Кроме того, Куперовский опасался, что, придя в себя, они обратят внимание на ту самую графу и вообще нас не пустят. Мы хотели было уйти, но стало обидно, что зря заполняли гору бумаг. Решили всё-таки лететь "туда".

- А можно только "обратно"? - спросил я из любопытства.

- Можно, - ответил бородатый в белом халате - инструктор.

- А как?

Он начал сыпать математическими формулами, и Лёве стало нехо-рошо. Пришла старушка, смела теоремы в совок и унесла. Инструктор за-думчиво смотрел ей вслед.

- А вообще-то не получится, - сказал он.

- Что "не получится"? - снова спросил я.

- "Обратно" без "туда". А может, и выйдет. Никто же не летал. Вы первые. Вам хоть можно?

- Можно, - твёрдо сказал я. - Мы молодцы. А на сколько перене-сёмся?

- Никто не знает, - сказал бородатый. - Кроме шефа. Но он в Африке. Диссертацию там защищает. А валюту урезали. Поэтому приходится отечественные приборы использовать, а они не показывают. В общем, сами сориентируетесь.

Я втащил Лёву в аппарат, и инструктор нажал кнопку.

* * *

Над нами стояла девушка с амбарной книгой под мышкой.

- Ну что, пришли в себя? - спросила она.

- Я пришёл, Лёва, по-моему, нет. А сколько лет прошло?

- Не знаю, - сказала девушка. - Шеф в Америке. Дочку там замуж выдаёт. Валюту опять срезали. А наши приборы теперь показывают, но не то.

Ладно, подумал я, сами выясним.

- Как там марсиане?

- Не знаю, - опять ответила она. - Шеф в Америке.

Я удивился, но ничего не сказал, подхватил Куперовского и по-кинул храм науки. На улице Лёва пришел в себя и начал куда-то рваться. Потом опомнился и притих. Очень хотелось есть - с дороги, наверное.

Столовую нашли быстро. У входа встретил швейцар в ливрее с бо-родой и посохом, как у Деда Мороза. Он спросил визитные карточки и, низко кланяясь, провёл в трапезную. Мы бегло просмотрели меню, подан-ное в позолоченной кожаной папке с вытисненными коронами, и выбрали "комплексный обед номер 2". Появился метрдотель с длинным волевым под-бородком, бакенбардами и в смокинге. "Первая перемена", - звучно объ-явил он. Шесть официантов в чёрных костюмах внесли...

На первое был суп с удочкой и поплавками. Съели быстро и с удовольствием, хотя и мешали жареные крючки. По знаку метра явилась вторая перемена: колбаса из останков, бычки в помаде, сыр со слезой шеф-повара, подлива "Лукреция Борджиа". Потом ещё много чего было: жа-дина-говядина, солёный огурец, скунс в собственном запахе (который, впрочем, быстро очнулся и убежал), салат из крапивы с ожогами, мясо по-джугашвильски - с кровью, салат из кошмаров, а на сладкое - печенье в виде колоды карт, но почему-то без пикового туза, и компот "Засушли-вый" с утомлёнными фруктами. Даже метр не выдержал: охрип и ушёл.

Выбрались на улицу: солнце светит, небо голубое, цветы за го-родом до того распустились - по бешеным ценам продаются. Явно - утро. "Что за чёрт? - думаем. - Мы ж днём в столовую зашли". Решили было, что последствия перемещения во времени, оказалось - совсем другое: просто мы двое суток в этой забегаловке провели.

Хорошо вокруг: музыка играет, птички поют. Демонстрация идёт: аккуратненькие такие старички с плакатами "Погоня за сенсациями - это не наш метод", "Да здравствует АБВГД!", "Накося, выкуси!", "Много бу-дешь знать - скоро состаришься". Ветераны прессы. Только они промарши-ровали, как на тягаче трибуну выволокли, на неё бегом почётные люди взобрались, достали и надели очки, приветливые улыбки. "Ну, - думаю, - наверняка высокий гость прибывает". И точно: карета, стражники на ве-лосипедах, телохранители с арбалетами, в общем, всё как положено. Гость высокий, но низенький и хорошо упитанный. Девушка в кокошнике и прозрачной мини-юбочке а-ля сарафан вынесла на рушнике два бутерброда с краковской колбасой. Гость с видимым удовольствием откушал, чмокнул девицу и вместе с ней пошёл на трибуну, обнимая за плечи и на ходу за-писывая телефон. Появился лозунг: "Работать по-новому - гораздо лучше, чем работать по-старому, но ещё лучше совсем не работать!" Гость про-изнёс зажигательную двухчасовую речь о вреде сахарного песка. После этого группа девушек из секции ритмической гимнастики исполнила танец "Ночные бабочки". Встреча кончилась, гость физкультурным шагом прошёл к машине, на ходу понимая руки гражданам, и уехал. Подняли над голова-ми лозунг: "Всё будет хорошо!" Сразу стало легче на душе. Люди вокруг целеустремленно двинулись куда-то, и мы зашагали вместе с ними.

* * *

- Послушай, - оказал, оборачиваясь ко мне, Лёва, - тебе это ничего не напоминает?

Действительно, стали попадаться знакомые здания, и ещё более знакомым било огласившее местность:

- Если надо, если надо, если надо - значит, надо, никаких воп-росов нет!

- Привет, Джо! - сказал я.

Перед нами была родная контора. Весь фасад занимал огромный плакат, на котором огненными буквами было начертано: "Перестройка должна быть перестройной!" Немного поколебавшись, мы вошли внутрь. Первое, что бросилось в глаза, - Петровича за мешками с песком не бы-ло. Да что там Петровича - самих мешков не было тоже. Лёва заподозрил некую дьявольскую хитрость, и нам пришлось добираться до лестницы по-пластунски, а по ней перемещаться перебежками, пригибаясь. Однако ничего не случилось. На своём этаже расправили плечи и вдохнули полной грудью. Пахло горелым. Неподалёку несколько чекистов (кажется, призра-ков) поджаривали на медленном огне начальника планового отдела. Плано-вик кричал и умеренно вырывался.

- За что они его? - задал я вопрос в пространство.

- Со скуки, - ответил пробегавший мимо сотрудник. За ним гнал-ся огромный закованный в латы рыцарь, размахивая над головой двуручным мечом. На спине рыцаря было написано: "Не забуду мать родную", - по-латински. Чуть пониже торчало глубоко ушедшее в тело копьё.

- А вот догоню! Всё равно догоню! Ух, ха-ха-ха, - азартно вык-рикивал он, и меч со свистом рассекал воздух. Сотрудник юркнул в туа-лет и затаился там. Призрак добежал до конца коридора, ещё раз дико ухнув, прорубил дверь конструкторского отдела и исчез.

В комнате из-за плаката, перекрывавшего окно, царил полумрак. Дамы за шкафом дремали прямо во время примерки, а Милочка похраывала в ванне. Слегка постукивая своим единственный доспехом, подбежал Вано.

- Ребята, как я рад, что вы пришли! - зашептал он. - Идёмте, чего покажу.

Через отверстие в плакате была видна часть крыши студенческого общежития, находившегося напротив конторы. На крыше какой-то кавказец встречался со своей возлюбленной.

- Да нет, не там, правее! - нетерпеливо дышал нам в уши Корга-лидзе.

Правее, за трубой, опираясь щекой о приклад винтовки, сладко спал на солнышке Петрович.

- Теперь он там опоздавших поджидает, - объяснил Коргалидзе. - В засаде. Я специально дырочку провертел, чтобы за ним следить. Весь день - на крыше, террорист-одиночка.

Мы с Лёвой поняли, что счастливо избежали грозной опасности. Вошли Тарасевич и призрак испанской наружности. Тарасевич оглядел ком-нату, обнаружил дам за шкафом и настолько взыграл от всего увиденного, что отчаянно осмелел и полез в Милочкину ванну, откуда был с позором изгнан пробудившейся хозяйкой. Дух-испанец сделал несколько совершенно бескорыстных попыток соблазнить одну из сотрудниц, успеха не достиг и заметно поскучнел. Неожиданно, приняв, видимо, какое-то решение, он вырвал у неё из рук примеряемую деталь туалета и побежал в потусторон-ний угол комнаты. Рассерженная девушка бросилась за ним, и они скры-лись в тумане. Вернулась она через месяц, с младенцем на руках. Младе-нец был абсолютно прозрачный, он размахивал над головой шпагой и читал наизусть Сервантеса и Лопе де Вегу в оригинале. Шёпотом передавали друг другу, что он вампир и по ночам ходит сосать кровь из тех, на ко-го укажет его мамаша. Впрочем, я забегаю вперёд.

Я подошёл к своему столу, согнал с него многометрового удава и обнаружил в самом центре чудовищной величины шляпку гвоздя. Пашка все-таки воспользовался моим отсутствием. Я хотел было испепелить его взглядом, но не успел: потревоженный удав (кстати, кто его-то прита-щил?) выбрал Севастьянова в качестве возможной трапезы и напал. Пашка бросился наутёк, удав - за ним. К сожалению, не догнал: Севастьянов успел запереться в шкафу, и змей с тоски уполз в дальний угол и исчез. Гвоздь я решил не выдирать: всё равно дыра останется, так чего уж там.

Пришли три привидения в хитонах и замогильными голосами потре-бовали жертву, желательно кровавую. Я пожертвовал им Пашкин любимый мягкий стул, все бумаги с его стола и Лёвин пиджак, который Куперовс-кий оставил на спинке стула. Вано попытался пожертвовать шлем, но так и не смог его снять. Тогда он предложил гостям из потустороннего мира Корнеплодову. Призраки с радостным жутким воем подхватили её и, не об-ращая внимания на угрозы и проклятия, увлекли за собой, не забыв и по-даренные мною вещи. Наши дамы единогласно решили принести в жертву ещё и Тарасевича, но было уже поздно - призраки ушли.

Вбежали зелёнофуфаечный Фомин с радостным Унитасом. Михаил Со-ломонович крикнул: "Газы!" - и швырнул об пол стеклянную ампулу с фос-геном. Мы нырнули в противогазы. Фан Фаныч, семеня между рядами, про-верял, у всех ли они надеты по уставу, а деловитые санитары в синих халатах собирали и выносили тех, кто не успел. "Конец гражданской обо-роне", - сказал Фомин, и они с Унитасом отбыли.

Вошёл ассириец, звучно возгласил: "А каму обув рэмонтироват? А-а-а, налэтай!" Убедившись, что лететь никто не желает, он с прежней угрозой в тоне сказал: "Ладно! Пасмотрым", - и удалился. Выглядел он потрёпанным.

* * *

А время текло себе да текло, полное штилями и штормами, водо-воротами, затишьями перед бурями. Через месяц после нашего возвращения Фан Фаныча избрали парторгом, хотя и своей газетной деятельности он не бросил, теперь его рубрика занимает до половины номера. Ещё через месяц та самая похищенная в прошлом испанским призраком сотрудница вышла замуж, на сей раз за нормального человека, главврача психоневро-логической клиники. Новый муж согласился усыновить ребёнка, невзирая на его прозрачность и вампирность. Всю первую брачную ночь дух-испанец бродил под их окнами, художественно стеная, и исчез лишь утром. Но не навсегда: до сих пор в дни аванса, получки и тринадцатой зарплаты за-ходит по старой памяти к нам в комнату требовать дани, при этом завы-вает и скрежещет зубами. Он подружился с Порфирием Ивановичем и Милой, поёт им серенады и учит приёмам фехтования. В конце мая на Коргалидзе напали хулиганы и сняли шлем. Вано гнался за ними два квартала, хотел поблагодарить, пригласить в гости, но они не поняли его намерений и скрылись. Поперёк коридора на нашем этаже почему-то поставили новень-кий рояль, закупленный для ещё не построенного концертного зала конто-ры, так что из одного конца коридора в другой можно было добраться или проползая под инструментом, или шагая прямо по нему, или в обход через другой этаж. Большинство предпочитало первое, беременные женщины, ин-валиды и начальство - второе, только Унитас дисциплинированно и гордо обходил. Пашка Севастьянов, стойкий хоббист, не выдержал искушения и вбил в крышку рояля три корабельных гвоздя, за что и получил строгий выговор в приказе. Летом мы две недели прятались под столами и в шка-фах, потому что начальство искало, кого бы послать в подшефный колхоз убрать за сельчан урожай. Про то, что мы с Куперовским молодцы, тоне не забыли, после нашего возвращения плакат красочный в фойе прицепили, а когда городскому руководству понадобились два добровольца на строи-тельство монумента "Герои советской науки", Фомин-Залихватский нас назначил. По этому поводу Фан Фаныч восславил нас в газете, противо-поставив остальной молодёжи, хиппующей, панкующей и всяко кайфующей. Статья называлась: "Наши молодцы" и завершалась словами: "Доброволь-цы - всегда добровольцы!" Что ещё? Зарплату мне повысили.

* * *

А чем закончилась история с марсианами, я не знаю. До марсиан ли тут?!

Оставить комментарий © Copyright Зеличёнок Альберт Бенцианович (zeal1@yandex.ru) Размещен: 11/07/2012, изменен: 11/07/2012. 70k. Статистика. Глава: Фантастика		Ваша оценка:
Аннотация: Внимание! Данная повесть, являясь самостоятельным произведением, в то же время пред-ставляет собой составную часть романа "Купериада". Если она вам понравилась и вы хо-тите узнать о других похождениях тех же героев, читайте в "Самиздате" роман А.Зеличёнка "Купериада"

Зеличёнок Альберт Бенцианович : другие произведения.

Комната смеха