Зеличёнок Альберт Бенцианович : другие произведения.

Мифы тёмных закоулков

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник городских сказок для умных


   Альберт Зеличёнок

Цикл рассказов "Мифы тёмных закоулков"

Содержание

  
   1. БОЛЬШОЙ БЗИК БАБЫ ДУСИ
   2. ЧАРЫ КРИСТИНЫ
   3. ЧУДИЩЕ МЕФОДИЯ
   4. ТЁМНЫЕ НОЧИ ГЕОРГИЯ
   5. ДОБРАЯ ДУША ЛЕОПОЛЬДА
   6. ПРИЗРАК ДЯДИ КОЛИ
   7. ВОЛШЕБНЫЕ СНЫ ПЕТУХОВА
   8. СЛАДКОЕ ВАРЕВО ТЁТИ ЛЯЛИ
   9. ЗАПЕРТАЯ ДВЕРЬ МОЕГО ЧУЛАНА
  

БОЛЬШОЙ БЗИК БАБЫ ДУСИ

   Говорят, старость надо уважать. Оно и верно - неплохо, кабы эти пенсионеры только по углам благостно вязали и на скамеечках в погожий денёк услаждали друг друга разной дреболтанью. Или, я не знаю, вах­тёрствовали, что ли, в меру природной злобности. Так ведь нет, какую старушку ни возьми - вроде божий одуванчик, а доставать ближнего умеет лучше иного мента с демократизатором, извиняюсь перед органами, конеч­но. И уж до кого докопается - все нервы измотает, хоть что с собой де­лай, хоть с ней.
   Вот, к примеру, живёт у нас во дворе некая баба Дуся, бабуля энергичная, хотя и субтильная, мелкая такая, кругленькая, как посадоч­ная картофелина. Да какое там "во дворе" - в моём подъезде, дверь в дверь. На первый-то взгляд она ничего: улыбчивая, здоровается всегда, этого не отнимешь, с никчемушными расспросами, конечно, пристаёт, ког­да ей скучно отчего-то покажется впустую на солнышке печься, но здесь отцепиться легко, на занятость сослаться или там на спешку. А на деле вреднейшая оказалась старушенция, просто враг всего прогрессивного че­ловечества.
   Впрочем, обнаружилось это не сразу. С некоторых пор повадилась она свет на лестничной площадке без толку жечь. Нет, вы не поймите ме­ня неправильно, вечером либо, ради примера, в период низкой облачности - святое дело, тем более, что площадка у нас тёмная, невзначай мож­но мимо лестницы в подвал сигануть, были случаи. Так ведь она же белым днём, когда солнце вовсю шпарит. Ну, сначала я, естественно, решил, что зрение пенсионерке отказывает, сослепу не может ключом в скважину попасть. Решил ей тимуровскую услугу оказать: как она тумблером щёлк­нет (а акустика у нас - сами знаете какая, комар кого-то в ягодицу укусит - всему дому чавканье слышно), я дождусь, чтобы подъезд покину­ла - и вырубаю энергию. Это, конечно, когда я не на работе. И что вы думаете: вместо благодарности она затеяла скандалы устраивать. Во двор, к примеру, выскочит, возвращается - а иллюминация уж не функцио­нирует. Ну, и начинает бабуся на весь подъезд свою обиду на неведомых хулиганов изъяснять. Поверещит этаким манером минут пять без видимого результата - и домой. А перед уходом свет опять включает, для полноты жизни, наверное. Я, конечно, выхожу и восстанавливаю естественный фон, а она, похоже, под дверью в засаде сидит и тут же - щёлк. И снова в норку. Совсем катушки растеряла. С четвёртого или пятого раза мне на­доедает, и дальше площадка сияет, как "Титаник" перед айсбергом. Жут­кое дело. Вроде, мне и ни к чему суетиться, со своей бы тёщей спра­виться, но, с одной стороны, электроэнергии жалко, с другой, - денег, платим-то мы за освещение подъезда вскладчину да и новые лампочки при­обретаем за свои. Она, между прочим, вечно очередь норовит пропустить, ну, да я ещё не склеротик.
   В общем, битву за выключатель я проиграл, нервы дороже, а повре­дившаяся в верхних эшелонах старушка начала укреплять захваченный плацдарм. Для почину она придумала какие-то вонючие галоши под дверь ставить, как у её деревенской свояченницы, чтобы, значит, дома не пач­кать, но только даром лишилась обуви - соседские хулиганы запинали их куда-то за пределы Ойкумены. Тогда она блудную кошку прикормила, но не на природе и не на своей жилплощади, а непосредственно на лестничной клетке. Ну и Мурка ела у её порога, а спала на нашем половичке; там же, конечно, рядом и прудила. Пару дней я выдержал, но когда кошачья дворняга ещё и нагадила под дверью, пришлось с маразматичкой крупно переговорить. Кошку я её заставил убрать, но тягу к животному миру, похоже, только усилил.
   Потому что через пару дней баба Дуся появилась во дворе, ведя пе­ред собой на поводке нечто неудобоописуемое. Вообразите себе помесь бульдога с павианом, зелёного цвета и размером со средний сейф, да вдобавок передвигающееся в основном на задних лапах, волоча в пыли крокодилий хвост. Представили? Так вот, он ещё чуднее. А вышагивает, зараза, внушительно, если бы не ошейник - неясно было бы, кто кого вы­гуливает.
   - Кто это? - ошалев, спросил я в пространство.
   - Не знаешь? - ответила пустота голосом оказавшегося за моей спи­ной Юрки Ильича из восемьдесят первой. - А это, брат ты мой, самая модная порода - большой зелёный бзик. Всё умеет, только не разговари­вает. Чистокровный хороших баксов стоит, но у неё помесь, видишь, хвост с синевой и уши обвисли. Таких перед базаром за полтинник прода­ют. Я бы и сам завёл, для разгона серости бытия.
   - Чего ж не покупаешь?
   - Да жрёт, сволочь, много, как депутат. И вообще, говорят, шебут­ные они.
   На эти слова я тогда не обратил внимания, а зря. Спокойная жизнь двора с этого момента закончилась.
   Уже ночью кто-то расставил на площадках и в пролётах нашего подъ­езда тазы и корыта с мыльной водой, а лампочки выкрутил. Как я уже упоминал, на лестнице у нас темновато - из-за разросшихся деревьев и не мытых ЖЭКом стёкол - так что особо подслеповатые граждане с грохо­том навернулись, отдельные особи и не по разу, в наших широтах только краснокожий Чингачгук дважды на одни грабли не наступал, и то в анек­доте. После каждого громыхания за бабыдусиной дверью раздавались тон­кое зловредное хихиканье вперемежку с совиным уханьем, но проклинавшие неизвестного юного варвара пострадавшие почти не обратили на это вни­мания. Но именно что "почти": вечером обнаружилось, что в замочные скважины кто-то напустил эпоксидки, да и без света в подъезде стало грустновато, и это никак уже не гармонировало с ясно слышным двойным хохотом в шестьдесят четвёртой. Кое-как проковырявшиеся по домам жите­ли засомневались в возрасте хулигана. А когда открылось, что появление на лестнице бабы Дуси сопровождается внезапно вспыхивающим светом, ко­торый столь же резко исчезает, перестав быть ей надобен, притом, что вновь ввинченные истосковавшимися по освещённости гражданами шестиде­сяти- и стоваттки незамедлительно похищаются таинственным врагом циви­лизации... Короче, доехало до самых тормозных, и после короткого сти­хийно возникшего собрания восемь наиболее активных квартиросъёмщиков во главе с новым русским Зуфаром Насибулловичем собрались перед дверью бабы Дуси. Насибуллыч позвонил - и получил болезненный удар тока в увенчанный перстнем палец. Однако старушенция услыхала и отворила. Ря­дом с ней возвышался довольный зелёный бзик. Вид его нахальной сытой морды особенно распалил и без того не вполне ублаготворённых текущими событиями граждан, и те неперебой заорали, смазывая особо сложные обо­роты обращением к давно покойной дусиной матери. Наконец верх взял ба­ритон Зуфара, который изложил народные жалобы повторно, спокойно, но с обычными для своей социальной прослойки угрозами.
   Итак, дав Зуфару закончить, бабка подбоченилась и выдала полно­весный отлуп. Во-первых, шалила не она, а присутствующий бзик Павлуша. Во-вторых, бзик - не животное, а, практически, разумное существо, так что она за него ответа не несёт. В-третьих, он и сам за себя отвечать не будет, так как законы для бзиков пока не придуманы. В-четвёртых, Павлуша зарегистрирован в установленном порядке, и пусть не надеются его выжить. В-пятых, обидеть его пускай тоже не рассчитывают, он суме­ет за себя постоять. Если же хотят решить дело миром, то вот её требо­вания. Для начала бабой Дусей чтобы её больше не звать, а исключитель­но Евдокией Ардальоновной (кстати, я точно знаю, что её отец носил твердокаменное имя Пётр), и чтобы здоровались первыми, даже если она не захочет отвечать, а военные отдавали честь. Свету в подъезде гореть днём и ночью, и менять лампы её не заставлять, потому что она бедная пенсионерка. Имеющим машины подвозить бабулю на базар и в магазины, и чтобы не смели уезжать, пока она не отпустит. А чтобы она знала, с ко­го спрашивать, пусть автовладельцы составят график дежурства - но кра­сивый и цветной - и вывесят его на видном месте. И ещё - она хочет устроиться в ЖЭК уборщицей, пусть Насибуллыч поможет, у него связи. Но сама она ни за кем подтирать не желает, потому что брезгует. Пусть жильцы моют лестницы сами, а она согласна только зарплату получать. И чтобы тоже график сделать, а она станет следить, чтоб хорошо мыли, а то её, неровён час, уволить могут из-за всяких халабуд, а она - женщи­на небогатая, и ей деньги ой как нужны. И чтобы по праздникам ей дела­ли подарки вскладчину всем домом, а на день рождения и именины - осо­бо.
   Наливавшийся помидорным цветом Зуфар Насибуллович вышел из себя, плюнул под ноги бабе Дусе и, прервав переговоры, увёл делегацию. Возв­ращаясь по квартирам, депутаты рассуждали, что первые два пожелания раздухарившейся пенсионерки ещё можно было с грехом пополам удовлетво­рить, но остальное - уже полная наглость. Сразу видно, что по соцпро­исхождению она из этих... бывших гегемонов.
   Первым начал действовать крутой Зуфар, но атаку собачников Павлу­ша отбил с большим уроном для их достоинства, две бригады киллеров ус­пел заранее заказать банде диких бзиков за килограмм карамели, а третью обезоружил, отметелил, скрутил и сдал в милицию, откуда их, по­нятно, через пару дней отпустили ввиду нехватки улик.
   В ответ бабка со своим зелёным бугаём развели такой террор, что день, когда они всего лишь сжигали корреспонденцию в почтовых ящиках или устраивали погром в подвале, можно было считать праздничным.
   В общем, все претензии наглой старушонки пришлось удовлетворить, а кто не хотел - тех заставил Зуфар, на это его ребята оказались впол­не способны. Однако бабуля не угомонилась и чуть не еженедельно приду­мывает что-то новенькое. Молодое поколение теперь бродит по двору иск­лючительно обнявшись, даже если пара, извиняюсь за выражение, однопо­лая: баба Дуся в свои преклонные годы вдруг возжелала наблюдать пылкие чувства. От колумбийских сериалов, не иначе. Девушкам и прочим дамам брюки, мини и почему-то макси запрещены: только платья средней длины колоколом с плиссированной юбкой. После десяти - никакого шума, стару­шенция почивает. Третьего дня она приказала, чтобы хозяйки отчитыва­лись перед ней в своих тратах. Пока - только из нашего подъезда. Меня же она особенно "полюбила": бзик то дверь мне серебрянкой покрасит, то телевизионный кабель перегрызёт, то "скорую" в три ночи вызовет. Я всё терпел.
   Но вчера она снова начала прикармливать облезлую кошку, и это - последняя капля. Один друг достал мне в рассрочку собственного бзика. Чистокровного, фиолетового с голубыми глазами, два метра и четыре пуда живого веса. Я уже и имя ему придумал - Терминатор, в честь Арнольда. Завтра я впервые выведу его на прогулку.
  

ЧАРЫ КРИСТИНЫ

   Кристине снилось, что она - принцесса-лягушка. Молодой королевич, большой поклонник прекрасного, юного, чистого и возвышенного, а также биологии, выловил её в пруду возле свалки, принёс во дворец и размыш­лял, поцеловать её или препарировать. Не далее, как на будущей неделе, ему предстояла помолвка с Гортензией, единственной наследницей состоя­ния герцогов Бутербродских, славного, но - увы - забогатевшего рода. Сия девица, при наличии многих прочих достоинств, не отличалась избы­точной внешней привлекательностью, да и неизбыточной тоже, и относи­тельно счастливый жених готов был целовать кого и что угодно, жела­тельно побезобразнее. Ради тренировки. Лягушка как раз подходила. Юно­ша, зажмурившись, с отвращением потянулся губами к щеке земноводно­го...
   ...И тут раздался взрыв, сопровождаемый воем сирены. Кристи с трудом приподняла чугунную голову. Металлический мерзавец, изготов­ленный в виде изрыгающего пламя василиска, злорадно громыхал, сигнали­зируя, что уже половина шестого. Ей вовсе не требовалось вставать так рано, но ни выключить чудовище, ни перевести его стрелки было абсолют­но невозможно. Корпус часов был наглухо запаян и запломбирован, пос­кольку они представляли собой собственность фирмы "Дочери Медеи", на которую Кристина вот уже несколько лет имела сомнительное удовольствие работать. С самого утра настроение было непоправимо испорчено. Впро­чем, на это и делался расчёт.
   Подъём был неизбежен, как Конец Света. Сопротивляться не имело смысла. Обмануть монстра всё равно бы не удалось, и Кристи давно оста­вила такие попытки. Если поднадзорный после подачи сигнала снова про­бовал заснуть, то хитроумный аппарат, явно сконструированный каким-то злым гением человечества, дожидался начала дремоты, а затем включал повторное завывание, на этот раз с особо мерзкими обертонами. Ходили слухи, что против слишком упорных поклонников Морфея железный петушок применял клюв.
   Механически сжевав три яйца вкрутую, Кристина залповыми глотками, как лекарство, выпила литровую чашу кофе (руководство настойчиво реко­мендовало салат из тухлых яиц, но и свежие-то были достаточно мерзки, а уж дополняющую диету кошатину она не стала бы потреблять и ради карьеры; уж лучше переспать с Вельзевулом Соломоновичем). Время текло медленно, будто издевалось. С тех пор, как дирекция опротестовала в Департаменте Аудиторства последние счета Хронос-банка, у всех дочерей Медеи начались хронические проблемы. Зарема из отдела порчи два месяца ходит сама не своя: при встречах с возлюбленным наиболее волнующие мо­менты для него длятся часами, а для неё всё вмиг заканчивается. В об­щем, он уже весь измотан, а она так ничего и не успела почувствовать. Полный крах интимной жизни! Впрочем, эта Заремка полная дрянь и нимфо­манка, и Вельзевул для неё давно пройденный этап. Так ей и надо!
   Шесть часов... Ну нет, раньше семи её выйти из дома не заставят! Вот назло им всем сядет и будет читать. Что-нибудь лёгкое, некроманти­ческое...
   Две главы - пять минут седьмого. Четыре главы - ещё пятьдесят три секунды. Так, пожалуй, она попадёт в каталог Гиннеса. Следующие шесть страниц она одолела за четыре секунды. Всё, довольно! Швырнув пёстрый томик в угол, Кристи вскочила на ноги и принялась лихорадочно одевать­ся. Раз всё против неё, придётся явиться на службу досрочно. Пусть шеф лопнет от радости.
   Уже уходя, она не выдержала характера и метнула взгляд на часы. Ну так и есть - семь ноль восемь. Чёрт, чёрт, чёрт!
   - Здравствуйте, Крыся! - расплылась навстречу улыбка Дарьи Иппо­литовны из семьдесят второй. Как опара с тестом, громоздилась она сре­ди прочих бабуль и тёток на двух тщедушных скамейках у подъезда. С но­чи они, что ли, места занимают? Внутренне сморщившись, Кристина скло­нила голову перед дворовой инквизицией.
   - Спешите куда, Крыся? - приветливо ощерилась золотозубая Дарья.
   - Вся в делах, вся в заботах. Потому и незамужем.
   Вдобавок она ещё и встала, перегородив путь.
   - А как вам мой новый гарнитур? - и она принялась покачивать го­ловой и помахивать гомерическими грудями, после чего выставила перед собой десять сарделек, за неимением лучшего заменявших ей пальцы.
   - Тётя Дарья, я на работу опаздываю! - возопила Кристина. Прыщ ей на нос, надоедливой жиряге! Хотя после предыдущей встречи их уже семь, один лишний она и не заметит.
   - И всё же взгляните, душечка.
   Вот оно что: два кольца с красненькими камнями (под цвет лица?), аналогичные серёжки и связка якорных цепей, монистом свисающая с выи на перси.
   - Каково? Скифское золото.
   Кристину наконец осенило. Два-три мягких прикосновения к ткани бытия - и благородный металл чуть заметно, но подозрительно потускнел.
   - Великолепно, - искренне улыбнулась Кристи. - Почём брали за ки­лограмм?
   И, не дожидаясь ответа, лихо обогнула айсберг, слегка оцарапав правый борт у ватерлинии в районе сумочки. А вот теперь последний штрих...
   Сомнение в качестве покупки внезапно посетило сознание соседки и отныне прочно угнездилось там. Теперь Ипполитовна потеряет покой и сон, пока не выяснит всю печальную правду. Кристи была довольна собой: исполнено в современном стиле, без единого слова, быстро, изящно - ку­да там ведьмам прошлого! Внутренним зрением она увидела, как поблекло лицо Дарьи и как та вдруг потеряла интерес к прискамеечным сплетням. А нечего золото с рук у цыганок покупать! Ха!
   Однако время подгоняло. Ну почему, казалось бы, не наколдовать что-то вроде мгновенного коридора через подпространство или хоть бы личный самолётик завалященький? Так ведь нет. "Извольте ограничить ис­пользование магической энергии в личных целях. Применяйте традиционные средства передвижения". А вы представьте себе современную молодую жен­щину верхом на метле. Видик? А если она ещё и в платье или, допустим, в мини-юбке? В средневековье, между прочим, голыми летали, но теперь ведьмы не такие озабоченные. Однако разве этому старичью что внушишь? Приходится пользоваться общественным транспортом. Созданию рабочего настроения очень даже способствует.
   Едва подошёл автобус, как на остановку влетела сухощавая девица вся в оборках и перманенте и, саданув Кристину локотком и толкнув бед­ром, первой впорхнула в салон. В результате случайно освободившееся сидячее место, естественно, досталось ей. Кристи зло оглядывала фифу, а та никак не могла утихомириться: доставала что-то из сумочки, снова укладывала, поправляла детали наряда, меняла позу в поисках максималь­ного комфорта. Руки помавали, пальчики мелькали, ресницы трепетали, ножки в лакированных копытцах топотали, волны ландыша и сирени накаты­вали на граждан. В общем, выставочный образец серии "гни всё, что гнётся". Тьфу! Кристина мысленно сосчитала до шестидесяти шести, успо­коилась, составила подходящее заклинание и затаилась в ожидании своего часа.
   Наконец жеманница встала и, вращая некрупным задиком, двинулась к выходу. Вдруг что-то в её наряде с отчётливо слышным щелчком покинуло место дислокации. Барышня побагровела и ускорила шаг, пытаясь сохра­нить на лице хоть какое-нибудь выражение, но тут затрещали расходящие­ся швы, высокими голосами запели лопающиеся резинки, брякнули о метал­лический пол пуговицы. Красуля взвизгнула, как ошпаренная кошка, и, высоко подпрыгнув, в два огромных шага достигла двери и помчалась по улице, судорожно вцепившись в распадавшиеся и покидавшие хозяйку фраг­менты гардероба. Усмехнувшись победно, Кристи тоже вышла. Она проехала лишнюю остановку и теперь предстоит возвращаться пешком. Ничего, ради такого триумфа не жалко.
   Естественно, она опоздала минут на десять. Практикантка Виллина, временно заменявшая гриппующую секретаршу, сверля взглядом карманное зеркальце, покрывала скулы багровым налётом. Веки уже были выкрашены в фиолетовый цвет, ресницы слиплись от неимоверного количества чёрной туши. Прервав ответственный процесс, крошка перевела взгляд на вошед­шую ведьму и высоким нервным контральто произнесла:
   - Опять вы опаздываете, Кристина Валентиновна! Вас там уже посе­тители дожидаются, и Олег Пересветович два раза спрашивал.
   Каждая пэтэушница станет мне ещё выговаривать, - подумала Кристи­на. - Вот превращу в жабу - будет знать.
   - Меня нельзя превращать, я у вас на практике, - испуганно воск­ликнула Виллина. - И вовсе я не из ПТУ, наше училище уже два года, как переименовали в лицей ведовства и ясновидения имени Азазела.
   "Научилась читать чужие мысли. Большой прогресс. Теперь бы ещё тройки исправить и не делать замечания старшим - и совсем была бы как настоящая ведьма".
   - Я не троечница, у меня и четвёрки есть, и даже пятёрка - по физкультуре. А опаздывать всё равно нехорошо, - и, окончательно оби­девшись, врио секретарши отвернулась.
   Кристина прошла к себе. Её действительно ждали. Первой в очереди была шикарно одетая рыжеволосая дама лет двадцати пяти-пятидесяти. Усевшись без приглашения (разрез на платье услужливо открыл очень не­дурные ноги в дорогих чулках), мадам закурила тонкую золотистую сига­ретку и поинтересовалась:
   - Верно ли, что ваше агентство исполняет любые желания?
   - Нет, - сказала Кристина. - Наши возможности небезграничны, хотя и довольно широки. Мы действительно оказываем определённые услуги, од­нако стоят они недёшево.
   - Деньги - не проблема, - отмахнулась рыжеволосая, - оплачу на­личными, причём сразу и независимо от суммы, если вы гарантируете вы­полнение заказа.
   - Хорошо, я вас слушаю.
   - Как вы можете убедиться, - начала потенциальная клиентка, - я ещё молода...
   "Прав был старик Эйнштейн", - подумала Кристи.
   - ...и достаточно хорошо выгляжу. Однако предусмотрительная жен­щина должна думать о будущем. Красота - наш главный капитал. Вы не согласны, дорогая?
   - Нет, почему же. Продолжайте.
   - Меня вполне устраивает моя нынешняя внешность, и я хотела бы сохранить её как можно дольше, насколько это в силах обеспечить ваша фирма.
   - А вы думали о более обычных методах - косметических операциях, салонах красоты и тому подобном?
   - Дорогая, это же всё фикция и самообман. Подтяжки, прижигания, куча операций и шрамов - а результат? Женщина получает маску вместо лица, а возраст всё равно просматривается. Я хочу настоящего. Кроме того, помимо внешнего вида, мне нужно ещё и здоровье, а этого уж точно никто обычным путём не обеспечит. Я надеюсь, мои желания не чрезмерны?
   - Как вам сказать. То, чего вы требуете, - в наших силах. Однако за всё в этом мире приходится платить. И не только деньгами, - предуп­редила Кристина нетерпеливый жест заказчицы. - Видите ли, во вселенной действует закон сохранения энергии - вы, наверное, проходили его в школе. В данном случае он проявится в том, что кто-нибудь тяжело забо­леет, быстро состарится и умрёт. Вместо вас.
   - И всё? - спросила дама. - А могу я попросить, чтобы это не ока­зался кто-либо из моих близких?
   - Да, годится любой.
   - Его согласие требуется?
   - Нет, я же всё-таки дипломированная ведьма. Обойдёмся без ганди­капа.
   - Тогда пусть это будет какой-нибудь незнакомец. В остальном я полагаюсь на ваш выбор.
   - Требуется достаточно молодой человек. Юноша или девушка - без­различно.
   - Хорошо, хорошо, меня это устраивает. А как насчёт гарантий? Не то, чтобы я вам не доверяла, дорогая, но...
   - Ничего, я понимаю. Если в течение полувека начнёт подводить здоровье или вам покажется, что вы подурнели, - приходите, и мы вернём плату. Более того: если в тот же период вы внезапно скончаетесь, фирма выплатит наследникам огромную неустойку. Таким образом, мы заинтересо­ваны в вашей безопасности.
   - Прекрасно. Где я могу заплатить?
   - В приёмной, у секретаря. Там же и договор подпишете.
   Следующим оказался суетливый парень с синяком под глазом.
   - Вы ведьма? - с порога спросил он.
   - Кем же ещё я могу быть, если здесь работаю?
   - Тогда я по адресу. Я хочу стать рэкетиром.
   - Но у нас, извините, не банда. И откуда, кстати, столь своеоб­разное желание?
   - А вам что за дело? Надоела такая жизнь, желаю другую. А вы, раз ведьма, обязаны исполнять.
   - Ну, допустим, я не обязана, но всё же: чем же я могу помочь?
   - Мне нужна фигура. Здоровенная, с мышцами. Я пробовал сам ка­чаться, но не получилось.
   - Прохожих по ночам пугать? Ладно, сделаем вас Шварценеггером. Ещё чего-то желаете?
   - Этого мало. Бицепсы - это так, для уважения. У меня характера не хватит, чтобы кого-нибудь побить.
   - Будем менять характер? Кто же станет образцом: Рэмбо, Термина­тор, Дарт Ведер? Бэтмен, думаю, вам не подойдёт.
   - Просто наколдуйте мне оружие.
   - Неужели на пистолетик не можете накопить? Тогда чем же вы опла­тите мои услуги?
   - У меня есть. Я одолжил. А пистолет мне не годится. У меня зре­ние плохое, и руки дрожат. Я в цель не попадаю. Я автомат хочу, чтобы меткости не требовалось, но его достать тяжело. Вы не думайте, убивать я не люблю, только если очень надо будет. С автоматом меня и так бо­яться станут. Особенно если с разрывными пулями.
   - Хорошо, будет вам и оружие. Но деньги вперёд.
   "С такого, пожалуй, станется удрать, не расплатившись".
   Юноша выскочил в приёмную и через минуту вернулся с чеком. Руки его действительно тряслись. На столе Кристины лежал новенький "узи". Парень схватил его и тут же направил ствол на ведьму. От напиравших мускулов рубашка его натянулась и затрещала.
   - Теперь я буду вашей "крышей"! - побагровев от натуги, заорал он. - Говори, кто тут у вас самый главный, а то замочу.
   Глаза его бегали, а зубы обличали страх перед дантистом.
   - По коридору налево, двенадцатая дверь. Написано: "Посторонним вход воспрещён", но вам можно. Лучше всё-таки постучитесь сначала, а то шеф у нас строгий, как бы чего не вышло.
   Едва он выбежал, Кристи подняла трубку красного телефона без на­борного устройства:
   - Босс, к вам тут направился один маньяк с автоматом, так что вы поосторожнее. Оружие, правда, на предохранителе, но вдруг разберётся?
   - Ладно, не впервой. Испепелим потихонечку. Ты лучше скажи, как ты собираешься выполнять заказ первой клиентки?
   - Элементарно, босс. Убивать никого не будем, отыграемся на ней же. Завтра она у нас заснёт и проспит ровно пять десятилетий и ещё три призовые недели. Здоровая и красивая. Летаргическим сном. А как прос­нётся, станет стареть нормальным порядком. Претензий не будет - усло­вия договора соблюдены. И законы не нарушены: ни физические, ни маги­ческие. Ни уголовные. Всё тип-топ, босс.
   - Это хорошо. А вот почему, Николаева, вы на работу опять опозда­ли?
   - Транспорт подвёл, Олег Пересветович. И время фокусы выкидывало.
   - Вы мне на время не пеняйте. Выходить заранее надо. А то смотри: у меня сельское хозяйство давно ведьму просит. В деревню Полные Козлы, коров заговаривать, удои повышать. Прокляну - отправишься, как милень­кая, и лет десять не выберешься. Внятно объясняю?
   - Я всё поняла, Олег Пересветович. Я исправлюсь.
   - То-то. Больше так не делай. Ты же у нас умница, Кристина. А с банком мы вскорости разберёмся. Ладно, отключаюсь, а то ко мне твой бандюган недоделанный прибыл. Бывай.
   - Буду, - сказала Кристина.
   - Извините, - у двери стоял невысокий изящный человечек в хорошо сшитой "тройке". - Можно?
   - Да, пожалуйста. Вы тоже хотите на кого-нибудь "наехать"?
   - Нет, что вы. У меня совсем другое. Видите ли, я не обладаю му­зыкальным слухом.
   - Ну и что? Таких миллионы. Я тоже, кстати, не Моцарт. И даже не Пахмутова.
   - Но вы не дирижёр большого симфонического оркестра.
   - А вы, значит?.. - Кристи с трудом сдержала неуместную улыбку.
   - Да, к сожалению. Понимаете, мой папа - известный композитор. В прошлом, правда. Вот и получилось, что в консерваторию меня приняли по знакомству, на экзаменах тоже пятёрки ставили. Из доброго отношения к семье. К тому же, у меня память хорошая. Потом как-то вышло, что расп­ределили дирижёром маленького оркестрика в провинции - там нестрашно было бы. К сожалению, один папин друг вмешался и перебросил на боль­шой. Сюда. Как раз вакансия была. А музыканты - они же наблюдательные. Один раз фальшь пропустил, другой - и уже пересуды за спиной, смеются в глаза. Никакой дисциплины. А разве я имею право требовать? Стыдно. Остаётся только палочкой махать. Помогите. Мне бы хоть средненькие способности. Я заплачу, сколько надо будет.
   Кристине даже стало его жаль, но она отогнала недостойные ведьмы сантименты.
   - Хорошо, будет у вас слух, причём абсолютный. Однако учтите: у талантливых людей жизнь тоже сложна. По своему. Не жалуйтесь потом.
   - Ничего, я переживу. Что вы, муки творчества - это счастье.
   - Тогда некоторое время не отвлекайте меня. Магия требует сосре­доточенности.
   Кристи прикоснулась ладонями к хрустальному шару. Кабинет запол­нился дымом, в котором скользили бесформенные тени. Бесплотный голос декламировал нечто на одном из мёртвых языков. Всё это было абсолютно ненужно, но имидж обязывал.
   "Просьбу твою, маэстро, я выполню, - думала Кристина. - Труд не­велик. Вот только последствия не заставят себя ждать. Уже на первой репетиции ты поймёшь, каких бездарных и при этом наглых лабухов подсу­нул тебе отцов приятель. Выгонишь этих - взамен придут другие такие же. Отныне и присно ты обречён работать с посредственностями. И будет при твоём совершенном слухе их музыка - как визг железа на стекле. И мучиться тебе пожизненно. Такая уж твоя планида, дружок. А нечего об­ращаться к Тёмным Силам. Колдуны никогда и ничего не выполняют так, как вам хотелось бы. Рано или поздно клиент спотыкается о подложенную свинью, и чем позже - тем хуже для него. Специфика службы, господа. Как говорится, ведьма должна иметь свой профит, и она его получит".
   Дальше пошла ежедневная рутина: наговоры, сглаз, порча, снятие порчи, гадание и ясновидение. Свекровь заказала, чтобы у невестки ски­сало молоко и всё падало из рук. Часа через три невестка, ничего не зная о первом визите, попросила того же в отношении мужниной матери. Кристи с удовольствием выполнила обе заявки.
   Для того, чтобы окончательно успокоить начальника, она задержа­лась на полчасика после окончания смены и домой вернулась уже затемно. Однако во всяком плохом найдётся частичка хорошего: автобус оказался полупустым, никто не доставал уставшую юную ведьму, и если она и наг­радила обильным урожаем угрей компанию несовершеннолетних олухов, то не по необходимости, а лишь для сохранения тонуса.
   По телевизору сплошняком крутили дебильные сериалы да по пятому каналу повторяли отшумевший два десятилетия назад познавательный блок­бастер "Японские боги: кто они?", так что Кристи предпочла, забравшись в мягкое кресло со стаканом грушевого сока в руке, немного почитать. Пожалуй, уже пора было проверить в действии недавно освоенный ею трюк с восприятием каждым глазом различных текстов, и она устроила на спе­циальных подставках "Молот ведьм" (надвигалась аттестация) и "Дракулу" (для души), но тут зазвонил телефон. Аркаша, кто же ещё.
   - Тиночка, - раздался в трубке его, как всегда, нелепо взволно­ванный голос; этого ухажёра Кристина подцепила классе примерно в третьем, и только он называл её идиотским детским именем, - как я рад тебя слышать!
   - Да ты ещё и не слышишь, - уточнила Кристи. - К тому же мы раз­говаривали только вчера, поэтому мне не очень ясен твой, извини, щеня­чий восторг.
   - Ага, вот и слышу.
   Вечно он устраивает дурацкие игры в слова. Взрослый уже человек, пора бы и угомониться.
   - Как у тебя дела, Тиночка?
   - Всё нормально. Сейчас как раз собиралась прыгнуть в окно, про­верить способности к левитации. Если завтра не подойду к телефону - ищи на Тишинке, третья могила на второй аллее. Только чеснок прихва­тить не забудь, а то мало ли что.
   - Тина, ты серьёзно? Лучше попробуй сначала в квартире и при мне. Я сейчас приеду. Или вообще не надо, а?
   - Ладно, оставь, я глупо пошутила. Чеснок пока можешь не наде­вать. И приезжать не стоит, ничего я над собой совершать не намерена, ясно? И жизнь моя мне нравится, и дела мои со вчерашнего дня нисколько не изменились. И ещё я жду важного звонка, поэтому даю отбой.
   - Тина, со мной-то притворяться не надо. Я же знаю, какая ты нас­тоящая. Я всё помню, Тиночка. Но раз я не вовремя - извини. До завтра, Тин.
   - Счастливо.
   Дурачок. А всё-таки приятно, что он звонит. Единственный, кто у неё остался из прошлого. Подумать только, если бы мама в своё время не убедила её поступить в гораздо более практичную и перспективную Акаде­мию Колдовства, то училась бы Кристи в Университете Добрых Волшебни­ков, куда с самого начала собиралась. А там такая душевная расслабуха и розовый сироп, что, пожалуй, сейчас она давно была бы замужем за Ар­кашей в его однокомнатной с матерью на Куличках. И оказалась бы сама дурочкой. Кто ж в здравом уме за таких выходит? И думать не смей. Так и не думаю. Вот Герман, например, три раза уже подкатывался. С проз­рачными намерениями. Ну, намерения намерениями, а если действовать умеючи... Красавец, магистр, правая рука шефа. Или самого Пересветыча у семьи отбить? А то пора уже судьбу устраивать, все говорят. Или всё-таки Вельзевул Соломонович? Не спать с ним, а выйти замуж. А жить с Германом. Или ещё как-то. Да ладно, какие наши годы. Найдём кого-ни­будь. Или приворожим.
   В квартире наверху раненым бизоном взревел музыкальный центр, и Кристина привычным движением брови пережгла соседям пробки. Читать расхотелось, и она отправилась в ванную.
   Через десять минут Кристи уже сладко спала. Ей опять снилась ля­гушка-принцесса.

ЧУДИЩЕ МЕФОДИЯ

   Я оглянулся - и, конечно же, увидел чёрный хвост, ускользающий за угол.
   - Мефодий! Вы меня вообще-то слушаете?
   - Да-да, Танечка, конечно, - поспешно сказал я.
   - А вот и нет, иначе ни за что не назвали бы меня Танечкой.
   Ох, действительно, надо же было так оскандалиться!
   - Извините, Таня, я, право, случайно...
   - Опять эти архаичные обороты? Вы как будто изо всех сил стара­етесь соответствовать своему старинному имени. В наше время всё это уже не забавляет, подобное просто смешно, увы. Где бродят ваши мысли, Мефодий?
   Расскажите-ка, Мефодий, в двух словах историю своей жизни.
   - Всё нормально, Таня, просто мне срочно нужно бежать, я совер­шенно забыл... да, забыл.
   - И вы меня даже не проводите? Хорошенькое свидание у меня по­лучилось. Ладно, не смущайтесь так, я пошутила.
   - Что вы, у меня и в мыслях не было бросить вас здесь, я имел в виду, что уже пора...
   Чёрт, опять получается не то!
   - Ну, раз в а м надо спешить - пошли.
   На обратном пути я несколько раз оглядывался - оно было здесь. Разумеется, мне не удавалось увидать его целиком: то лапу, то кончик морды, то опять же хвост - но оно сопровождало меня неотступно. Вот уже лет восемь, наверное. А точно я не знаю.
   Порой мне представляется, что оно всегда было где-то рядом, хотя это, разумеется, полная чушь. Просто всю мою жизнь отравили невнятные страхи. Иногда они принимали более или менее чёткие формы, вроде Бесплотника, который изводил меня (и моих родителей) со стар­шей группы детсада и вплоть до третьего класса, но чаще нечто гнету­щее витало в атмосфере и прижимало к земле. Пожалуй, если отбросить юные бессознательные годы, я не насчитал бы десятка дней, когда был бы всем доволен, не сказать - счастлив.
   Естественно, это мешало мне занять сколько-нибудь достойное по­ложение в стае, обычно именуемой специалистами подростковым коллек­тивом. Однако становиться чьим-либо рабом или шутом я также не захо­тел и потому сам себе назначил участь отщепенца. На мне тренировали остроумие и кулаки, девушки обходили меня по максимально удалённой кривой, чтобы, не дай бог, не показаться какому-нибудь Фернанделю районного разлива подружкой Мефодия.
   Кстати, об имени. Папа с мамой, конечно, тоже постарались обеспечить отпрыску достойное существование. Из придуманных общест­вом прозвищ не было ни одного цензурного, а мои попытки хотя бы в институте внедрить кличку Мефисто вызывали в массах в лучшем случае жалость. Это у хороших людей.
   Однако к тому времени я уже обнаружил е г о. Думаю, оно специ­ально продемонстрировало себя, когда за год до окончания школы нашу параллель загнали в деревню помочь загибавшемуся колхозу сгноить картошку. После трудового дня народ устроился в стогу с гитарами, а я, как обычно, отдельно, облокотившись о забытый чуть в стороне сноп и от нечего делать рассматривая редкую ивовую рощицу. И тут мне по­чудилось движение на опушке. Нечто тёмное, мохнатое, чуть меньше и много стремительнее медведя, мелькало в просветах меж кустами. Его перемещения были столь быстры, что порой создавалось впечатление смазанности, как на спортивных фотографиях. Я никого, по обыкнове­нию, не позвал. Впрочем, позже мне пришлось убедиться, что Чудище, как я наименовал его, никто, кроме меня, увидеть не может. Это толь­ко мой монстр. Персональный.
   Ох, и надоел же он мне за последующие годы! Ему как-то удава­лось проникнуть в самые неожиданные места и испортить лучшие моменты моей и без того не слишком богатой радостями жизни. При этом оно вовсе не было бесплотным, я видел следы, клочья шерсти и даже, по-моему, кал. Конечно, я замечал его только тогда, когда оно само этого желало. Мысль о том, что Чудище затаилось где-то и скалится в такт своим поганеньким мыслишкам, лишало меня уютного уединения и отнимало последние остатки уверенности в себе. Какая там карьера! Какие девушки! У меня никогда и ни в чём не было серьёзных намере­ний. Оставьте, господа, с вашими глупостями, меня в любой момент мо­жет сожрать монстр.
   Человек привыкает ко всему, и я смирился с жадным дыханием за спиной, но порой встречается кто-то вроде Танечки, и вновь становит­ся больно и обидно. За что мне такая жизнь? И, кстати, зачем?! Од­нако я не точу бритву и не пытаюсь закупить лошадиную дозу снотвор­ного, не решаюсь перевести отношения с Таней на новый уро­вень и не решаюсь отпустить её. Я трус.
   Но даже у боязливого человека случаются пароксизмы отваги. Где-то на середине дороги от Таниного к собственному дому я вдруг ощутил, что завод кончился. Сегодня ситуация должна разрешиться. Иначе... Иначе я и далее буду существовать по-прежнему, а я больше не могу. Устал.
   Я выпрямился, прислонился к стене какого-то учреждения и расп­равил плечи. И монстр, видимо, тоже решил, что наступил момент. Он вылетел из-за забора, взрыв когтями дёрн при резком повороте, и застыл прямо передо мной, наконец позволяя рассмотреть себя. Он выг­лядел примерно так, как я и представлял, только ещё противнее: пасть с двумя рядами острейших клыков, с которых капала ядовитая слюна; глаза размером с пивные кружки; две пары коротких острых рогов; кро­хотные заострённые ушки; мясистое тело во всклокоченной потной шерсти; нетопырьи крылья, столь размашистые, что концы их волоклись по пыли, собирая колючки с окрестных зарослей чертополоха; шесть мощных лап и длинный суставчатый хвост, завершавшийся шипастой була­вой.
   "Боже, - подумал я, - и это всё для меня одного?!"
   - Memento mori, - прорычало Чудище.
   - Да-да, - вяло ответил я. - Конечно.
   - По-моему, у меня явное преимущество, - сообщило оно. - Я могу тебя съесть прямо сейчас.
   - Точно, - сказал я. - Приступай.
   - Ну, тогда я выиграл.
   Самец, стало быть.
   - Теперь твоя очередь.
   - Что? - изумился я.
   - Да ничего. Я сколько лет тебя преследовал? А? То-то и оно. Сейчас ты будешь догонять.
   - Погоди-погоди, выходит, это была просто игра?!
   - В общем-то, да. И ты водишь.
   - И я должен превратиться в такое же... э... существо, как ты?
   - Нет, это мой истинный облик, - гордо заявило чудовище. - Ты, увы, всего лишь жалкий человечишка - не обижайся, пожалуйста. Одна­ко, если ты быстро произнесёшь про себя "зжедгвба", то обратишься в дракона. Повторишь - вернёшься в прежнее тело.
   Я тут же попробовал. Получилось. Дважды. Я задумался.
   - Слушай, а можно, я не сразу начну с тобой... играть, а, ска­жем, послезавтра? Я тут несколько устал, сам понимаешь, хотелось бы дух перевести.
   - В принципе, так не полагается, - с сомнением произнёс он, - но для тебя я готов пойти на небольшое нарушение. Всё-таки старый знакомый.
   - Значит, до свидания?
   - Пока, - и он исчез.
   А я отправился домой. По пути я напряжённо размышлял. Получа­ется, что моя жизнь была изгажена из-за какой-то ерунды? Ну, ничего, я своё возьму. Я им ещё покажу! И на работе, и во дворе, и... и... И Танечке, само собой. Сколько ещё можно вокруг неё па-де-де плясать. Давно пора с ней... То есть её... Хватит, короче, ломаться, шестой месяц ходим, срок!
   Однако начнём с Чудища. У меня всего сутки. Чего бы достать? Идеально - автомат, но время, время! У кого бы взять крупнокалибер­ное ружьецо? Салочки, стало быть? Нет, займёмся другими играми!
   Ну а потом вообще... позабавимся. Люди, у меня большие планы. Зжедгвба!
  

ТЁМНЫЕ НОЧИ ГЕОРГИЯ

   Раз в месяц - иногда чаще, порой реже - Георгий не ложится спать. Едва начинает темнеть, он выходит на балкон и застывает там, вцепив­шись закаменевшими пальцами в поручень и уставившись стеклянным взгля­дом в некую точку за горизонтом. Сердце молотом колотит в голову, ды­хание прерывисто и беспорядочно. Он смотрит прямо перед собой и ничего не видит. Он может стоять так часами. Сегодня у него особенная ночь. Он ждёт Зова.
   Наконец Голос, слышный только Георгию, выкликает его имя, и тогда он быстро одевается во всё чёрное, натягивает плащ и покидает кварти­ру. Он проворно спускается по лестнице, стараясь не попасться никому на глаза, бесшумно затворяет за собой дверь подъезда. У него всегда наготове два-три стандартных объяснения поздней прогулки, но лучше всё-таки не вызывать расспросов. Обычно его никто не замечает.
   Георгий вступает на обезлюдевшие улицы, покрытые флёром сумерков, и окунается в пустоту, как в море. Он идёт всё быстрее и быстрее, не размышляя ни о чём, не выбирая маршрута, уходя в неизвестность, во мрак. Сила, ведущая его, превыше здравого смысла, сомнений и желаний.
   Тьма клубится впереди и позади, и редкие фонари покачивают под ветром остроконечными китайскими шляпами. Вдали гремят на стыках пос­ледние трамваи, спеша увезти припозднившихся граждан в тёплую безопас­ность квартир. Ночью город принадлежит мёртвым, и лишь немногим, сов­сем немногим теплокровным суждено остаться под открытым небом, дабы принять или сотворить свою судьбу. Георгий - один из тех, чей след, как шлейф, тянется за их спинами и после их ухода долго, долго не гас­нет. Иногда - годы. Не жертва, но - герой, и тяжкая ноша эта назначена ему в воздаяние за некий проступок. Века прошли с тех пор, Георгий уже и сам не помнит свой грех, но судьи не забывают ничего, и приговор по­ка не отменён. Возможно - не будет отменён никогда, и неизменно, от рождения к рождению, до Последнего Суда предстоит ему охранять сей мир, истинным огнём выжигая скверну и безнадёжно мечтая о прощении.
   Свет фонарей багровеет, луна запахивается в тучи, как дитя, ныря­ющее под одеяло, а звёзды увеличиваются в размерах, жадно вглядываясь в происходящее на убогой земной тверди. У небожителей так мало развле­чений! Георгий подбирается, напрягает мышцы, готовясь отразить неиз­бежное нападение. Ничего хорошего ждать не приходится. Кто или что подстерегает его на сей раз? Стражи не выбирают противников.
   Из-за угла возникает первый гонец Ада. Князь Тьмы, читающий в сердцах, всегда посылает того, кто способен уязвить противника в самое ранимое место. Его слуга предстаёт в облике нежной, изящной, покрытой сладостным пушком барышни, которая, не успев на автобус и не имея де­нег на такси, несётся с пресёкшимся дыханием сквозь ночь, за каждым деревом видя насильника, в каждом скрипе и шорохе слыша приближение иных, совсем неведомых ужасов. Когда на её пути и в самом деле возни­кает мрачный незнакомец в тёплом не по сезону плаще, широкоплечий и сутулый, прячущий правую руку под одеждой, страх бедной Красной Шапоч­ки уже не может стать сильнее. Она замирает, зажмуривается, будто на­деясь, что стоит раскрыть глаза - и окажется, что всё происходящее - лишь сон, кошмар, который развеется в свете солнечных лучей.
   Мизансцена достоверна в мельчайших деталях, от пуговки, расстег­нувшейся во время ходьбы, до капелек пота, проступивших на юной коже. Но Георгия не проведёшь, он всегда распознает суккуба. Вторым зрением он видит настоящий облик мнимой девственницы, невозможно прекрасный и бесконечно порочный, сулящий немыслимые наслаждения, мучительную по­зорную смерть и вечную жизнь в пламени Ада. Страж знает, что стоит чуть расслабиться - и он будет схвачен, пожран и переварен раньше, чем успеет понять, что с ним происходит. На бренной земле девушка с отча­янным воплем безуспешно пытается скрыться от нагоняющего её маньяка с ножом, цепляется за корень и падает, превращаясь в лёгкую добычу зло­дея, а в истинной Вселенной сладострастный демон призывно распахивает ноги, обнажая затаившуюся меж ними Преисподнюю. И в обоих мирах Геор­гий вздымает огненный меч, а затем неожиданно для противника перехва­тывает его и раз за разом бьёт вниз - туда, туда, туда, в ту её часть, которой она мне грозила. Монстр взвывает, захлёбываясь чёрной кровью, и бьётся в корчах, давя и сминая кусты, но герой не прекращает трудов, пока тварь не затихает.
   Передохнуть ему не удаётся. Вопль издыхающего суккуба достиг слу­ха его братьев, и они уже мчатся на выручку, лишь чуть запоздав. Же­лезный дракон в наспех наброшенном образе белого с синей продольной полосой авто с рёвом тормозит у края тротуара, выпуская из чрева двоих багроволицых инкубов в синей униформе. Увидев Георгия над поверженным чудовищем, они выхватывают стальные палицы с ядовитыми шипами. Страж, понимая, что с троими ему не справиться, бежит прочь, уводя бесов от их "коня", который, повинуясь странному року своего племени, не может покидать проезжую часть дороги. Демоны устремляются за ним. Страсть к живой человеческой крови лучше премированной ищейки указывает им след. Георгий находит поляну, окружённую липами, а там останавливается и встречает врагов лицом к лицу. Один из них пытается обойти его... И тут за спиной Георгия распахиваются сияющие белизной и золотом крылья - единственное, кроме меча, что оставили ему в момент изгнания. Он взмывает над прикованными к тверди монстрами и, пикируя сверху, легко поражает их, лишая ещё двоих воинов Ада телесного обличья. Георгий не испытывает торжества и не надеется, что сегодняшняя победа или другие подвиги уменьшат его срок или хоть как-то будут зачтены ему, но не мо­жет не выполнять свой долг. Милосердный Создатель не ценит мужества, но, возможно, заметит тоску, боль и веру изгнанника, пожалеет его и когда-нибудь простит и вернёт Домой.
   Летняя ночь будет длиться долго, и у защитника ещё найдётся много работы. А пока до самого рассвета он будет преследовать и разить, не обращая внимания на боль в мышцах, не пытаясь всмотреться в иллюзорный облик мечущихся в роковом блеске меча существ, не поддаваясь страху, сомнениям и жалости...
   Ранним утро Жора выходит во двор, и старушки на скамеечке вразно­бой приветствуют его. Они помнят его ещё вот такусеньким, с мамой, ко­ляской и большим плюшевым зайцем на руках. С тех пор ничего здесь, ка­жется, не изменилось, лишь уменьшилось в размерах, потускнело и обшар­палось. Жора обожает свой двор, редкие деревца, почти не дающие тени, покосившиеся стойки для белья, детские горки, у которых он уже, навер­ное, раз сорок чинил ступени, и их столь же настойчиво отрывали снова. Вон скворечник, который он сам прибивал на недосягаемой для хулиганов высоте, причём упал и сломал руку. Вот песочница, в которой уже почти нет песка. Ничего, в выходные он притащит новый, он уже нашёл место, откуда можно его взять немного без вреда для общества. А вон и дядя Камиль заступил на трудовую вахту. Дядя Камиль - несовременный двор­ник, он каждое утро поливает почву, прибивая пыль и радуя флору, хотя никто ему за это не платит. А ведь у него много и другой работы, уже обязательной, за результата которой строго спросят. Жора подбегает к старику, отбирает у него шланг и сам принимается за орошение террито­рии. Жора не может не помогать людям, такой у него дурацкий характер. Он всегда ищет, кому бы облегчить жизнь за свой счёт. Для этого и встаёт рано, а ведь мог бы отсыпаться подольше, на службу ему только к десяти. Жора трудится в зоопарке, где возглавляет секцию амфибий и рыб, из него одного и состоящую. Занимая столь соблазнительное для подрастающего поколения место в жизни, он пользуется служебным положе­нием, чтобы проводить знакомых (а порой и незнакомых, но безденежных) ребят мимо билетёра бесплатно. За это его ругает директор зверинца и ценит дворовая малышня. А взрослые уважают его за открытую, незлобивую душу и постоянное неназойливое стремление пособить.
   С лица Жоры не сходит застенчивая, добродушная улыбка, и иногда - при ярком солнце - кажется, будто за спиной у него колышутся тонкие прозрачные крылья.
   Но наступает особенная ночь...

ДОБРАЯ ДУША ЛЕОПОЛЬДА

   Добрый день, здравствуйте. Проходите вон туда, в большую комнату. Вы ведь от Порфирия Сергеевича, не так ли? Нет, что Вы, просто Леопольд. Нравится мне, знаете ли, эта западная манера, так сказать, без чинов. А Вас, извините, как называть?
   Ну что ж, Михаил, устраивайтесь вот здесь, в кресле. Про Вашу просьбу Порфирий Сергеевич мне телефонировал, хотите что-нибудь добавить от себя? Нет? Ну и ладненько. Не волнуйтесь, всё будет в порядке. Я, знаете ли, часто метаморфозами балуюсь, хотя это и не основная моя специальность. Но, понимаете ли, люди просят, а у меня идиотский характер: не могу никому отказать. Сколько дурнушек я в красавиц превратил - и не пересчитать. Однако образ мыслей я им не менял, я сознание человека не трогаю, опасаюсь, мало ли каких дров можно наломать. Ну, разве что очень уж сильно просят.
   Да, я и говорю: мышление-то сохраняется. Забавно получается порой: мордашка и остальное - красивенькие, а душа - ух, какая страшненькая. Но это уже не моё дело, такое и в первозданной, позволю себе так выразиться, природе встречается. Я им, насколько мог, помог, а дальше сами разберутся. Голову немного наклоните, вот так.
   Что Вы, какой скальпель! Я же Вам, Миша, извините, не хирург, я работаю с силами высшего порядка. Эфирные, понимаете ли, духи, эманации, пронизывающие Вселенную, ну и тому подобное. Впрочем, это сложные материи, вернёмся к нашей ситуации.
   Нос будем менять? Гм, а я бы на Вашем месте оставил как есть. Небольшие неправильности - они, бытует мнение среди дам, украшают мужчину. Ну, хозяин - барин, передвиньтесь чуть влево, чтобы тень проходила строго по переносице. Вот здесь малость сдвинем, там сгладим, тут немного вытянем.
   Что? Почему это "ничего не делаю"? А, Вас удивляет, что я к Вам не прикасаюсь. Но я, дорогой Миша, оперирую с тенью, воздействую на оригинал через подобие. Известный ещё Парацельсу метод, проверенный веками. Я в него внёс, правда, толику отсебятины. В общем, я деформирую тень, нос же, как следствие, исправляется сам.
   Что Вы, Миша, даже если Вы предпочтёте переменить лицо в целом - это будет мелочью по сравнению с проблемами одного моего пациента, назовём его Николаем Ильичом, тем более, что я не знаю его настоящего имени. Впрочем, Вы про него, конечно, слышали. В прошлом году пресса о его "подвигах" не умолкала: нападения, убийства, изнасилования, извращения разные... Фу, мерзость. Ночной Мясник, припоминаете? Да, я его сразу, безусловно, собирался выгнать, но он так плакал, умолял, в ногах у меня валялся, в буквальном смысле слова. Говорил, что милиция у него "на хвосте", что он не виноват, его временами оккупирует какая-то Чёрная Пакость, и тогда он за свои поступки не отвечает. Короче, нёс полную чушь, но так мне его жаль стало... Несчастный, в общем, человек. Я ли ему судья, тем паче, что и сам не без грехов? Между прочим, интереснейшая в своём роде персона оказалась. Оригинальный взгляд на вещи, массу любопытных историй знал. Нет, не только из личной биографии, те я сразу попросил не рассказывать, хотя у него кое-что прорывалось, конечно. Анекдоты, знаете ли, в том числе исторические, курьёзы всякие, факты из жизней замечательных людей... Ну, ему пришлось полную переделку организовать; не только физиономию, как Вам, поправить, но и в целом внешность изменить: рост там, вес, ширину плеч и так далее. Что? Безусловно, в моих силах, я Вам, кажется, уже говорил. Отпечатки пальцев и группу крови, конечно, тоже, на последнем он особенно настаивал.
   Ещё немного наклонитесь вперёд, я Вам щёчки подберу. Они у Вас, извините, несколько излишне выпуклые. Как? Дорогой, Вы же не хомяк, чтобы у Вас щёки со спины были видны. Тут одной тени недостаточно, придётся лампу дневного света применить. А? Нет, о Мяснике я больше пока не слышал. Но я, Миша, газет не читаю. Не хочу расстраиваться.
   Что? Конечно, Вы правы, в детстве у меня были сплошные неприятности из-за чрезмерно мягкого характера. Случалось, и били. Едва не обозлился на весь мир. Однако, к счастью, я рано обнаружил в себе Талант, им и спасался. Несомненно, я мог бы легко обратить своих мучителей, к примеру, в мокриц, но это было бы, согласитесь, гадко и неадекватно.
   Нет, Михаил, злым быть нехорошо и, кстати, для здоровья вредно. Вот лечился у меня году примерно в шестидесятом Гангнус. Называл себя чёрным волшебником. Кажется, и в самом деле владел некими... оккультными знаниями. Пренеприятнейшая личность. Ежели ему верить, целый век угрохал, чтобы запретные колдовские книги добыть и пополнить их собственными страшными заклинаниями. Мечтал, по собственным словам, подчинить Землю своей тайной власти и почти добился цели, но нашлась и на старуху проруха, извините за штамп. Добралась до него троица витязей, лабораторию разгромила и самого Гангнуса отходила так, что он еле живой ко мне приполз. Максимум сутки бы протянул. Пришлось мне таки попотеть, но вытащил мерзавца, практически, с того света. Теперь-то он, конечно, полностью оклемался, слыхал, даже кое-какие из своих отвратных фолиантов восстановил. Но не все, нет, пока не все. Хорошо всё-таки эти трое поработали, эффективно. И вообще у нас молодёжь славная, не находите?
   Давайте-ка я Вам шею разглажу. Посмотрите в зеркало. Мутное? Так и должно быть, чтобы морщинки не различались. Теперь придётся посидеть в такой позе минут пять, зафиксировать. Метод Парацельса, помните?
   Я и сам, кстати, молодым героям время от времени помогаю. Слышали, месяца три назад богатырь Георгий Гидру с Гадючьего острова уложил. Да, шумная была история. Так вот, если бы не летающие кроссовки и не лазерный скорострел, которые я для него изготовил, он бы до сих пор с ней возился. С переменным успехом. Это при условии, что она его сразу бы не изжарила или потом не затоптала.
   Нет, что Вы, я сам просил держать своё имя в секрете. И без того слишком уж популярен. Регулярно кто-нибудь является. Конечно же, Миша, к Вам это не относится, Вы - дорогой гость, приятный собеседник.
   Нет, если бы требовали, угрожали - я был бы как скала. Но они-то хитрецы, с лаской подступают. А когда меня просят, я... Ну, я Вам говорил.
   Теперь вот из городской администрации затеяли обращаться: то у них река из берегов выходит, то с электричеством перебои, то народ надо накормить двумя хлебами и пятью рыбами. Тону в мелочёвке, а главное дело стоит. Я ведь, Михаил, Эликсир Всеобщего Счастья мечтаю создать. Да, наверно, Вы правы, но я всё-таки верю. А времени, между тем, катастрофически не хватает.
   Ну, Миша, практически, закончили. Волосы вот только немного закурчавлю и уши прижму. Так. Теперь Вас родная мать не узнает. Надеюсь, Вы не по той части, что Николай Ильич? Может, отпечатки пальцев ещё изменить? Не расслышал. А, не нужно, работаете в перчатках? Люблю остроумных людей.
   Ну, до свидания. Привет Порфирию Сергеевичу, хотя я его, честно говоря, не помню. Только Вы ему не рассказывайте, а то, наверно, обидится. Рад был познакомиться.
   Если что ещё понадобится - заходите. Добро пожаловать.
  

ПРИЗРАК ДЯДИ КОЛИ

   Это случилось очень, очень давно. Я был ещё школьником и жил с родителями в маленьком белорусском городе Добруйске, в нелепом чёрном от старости деревянном многоквартирном доме. Наш четырёхэтажный трёх­подъездный домик более всего напоминал рассохшийся комод, ящики кото­рого были набиты людьми, их вещами, проблемами, дрязгами и прочей ерундой. В одном из отделений размещались мы втроём, в другом - дальше по коридору, через две двери, под гвоздём с алюминиевым корытом, при­надлежавшим сварливой пенсионерке Прокопович, проживал дядя Коля. Дя­дя Коля (ни по фамилии, ни по отчеству его никогда не называли), мел­кий мужчинка неопределённой стёртой внешности и неугадываемого возрас­та, являл собой типичный случай тихого добродушного алкоголика, в обычном состоянии безвредного, а в похорошевшем - сочащегося некрупны­ми слезами от любви к человечеству. Где-то он, конечно, работал, но где - не знаю и не скажу. В кухонных разборках он не участвовал и во­обще был столь безгласен, что даже в тройственных посиделках во дворе в лучшем случае выдыхал "будем" в моменты всеобщего слияния, а то и молчал. И даже наивысшее доминошное удовольствие - крик "рыба!" - в его исполнении выглядел как-то... неубедительно. Нетрудно догадаться, что темой для разговоров он не становился даже в редкие периоды запо­ев, поскольку его отсутствие замечалось не более, чем наличие.
   И вот про этого, почти невидимого дядю Колю поползли по коридорам шепотки, что с ним... нечисто. Будто подле него собирается порой, сши­вается из пылинок и прочей воздушной мелкоты нечто странное и парит рядом, и даже черты смутные, но явно человеческие просматриваются. Причём днём, на ярком солнце, оно испаряется, а вот в вечернем и ут­реннем полусвете его можно разглядеть, хотя и не каждый раз, конечно. Я, как пионер - всем ребятам пример и атеист, в чертовщину, понятно, не верил и подобные глупые разговоры презирал, но случилось так, что уже вскоре в достоверности слухов мне пришлось убедиться на собствен­ном опыте.
   Как-то в престольные праздники (майские или ноябрьские - не уве­рен, но, вероятно, в Первомай) дядя Коля, встретив меня в коридорчике, обычным своим почти полушёпотом пригласил зайти к себе. Как и подавля­ющее большинство тогдашних детей, я был по отношению к взрослым весьма недоверчив, но ожидать неприятностей от дяди Коли было смешно, и я принял приглашение. Хозяин щедро угостил меня раскисшими карамельками с бледным чаем и минут десять, помнится, распрашивал про учёбу и отно­шения с одногодками, хотя и ежу было очевидно, что эти материи его ма­ло интересуют. Наконец он собрался с духом.
   - Извините, что я вас беспокою, -в минуты наивысшего душевного смятения он обращался на "вы" даже к детсадовцам, - но мне больше не к кому... Так уж вышло. А очень надо... поделиться.
   Почему он выбрал в слушателя меня? Бог весть. Скорее всего, пото­му, что среди ребят во дворе я, неловкий, толстый и погружённый в кни­ги очкарик, был таким же изгоем, как он среди совершеннолетней публики.
   - Понимаете, у меня есть... я не знаю, как он появился... даже неудобно говорить... в общем, призрак.
   В благодарность за конфеты я изобразил на лице внимание и дове­рие, но застонал внутренне. Оказалось, привидение очень похоже внешне на самого дядю Колю, является почти каждый день, не разговаривает, стесняется посторонних и в их присутствии прячется или спешно тает. Скромное такое, застенчивое. С первого раза оно, конечно, не покажет­ся, но если я буду приходить в гости, то со временем, может быть...
   Почему я принял его приглашение? Ну, во-первых, мне, мальчишке, было лестно внимание взрослого. Во-вторых, от дяди Коли исходило нас­только сильное ощущение... бесприютности, что ли, никомуненужности - как от брошеного котёнка, и мне стало его жаль. Возможно, очень воз­можно, что и конфеты сыграли свою роль. Мы, дети того времени, в сла­достях не купались.* Так или иначе, принялся я посещать дядю Колю. Не сразу, но нашлись у нас и общие темы для разговора, а то всё молчали. Футбол, естественно: я, как и сейчас, болел за ЦСКА - "лошадник", сло­вом, а он за "Спартак" - стало быть, "мясник". Вот тут он слегка ожил, даже спорил порой - небывалое дело. А при пятом, кажется визите Он и объявился. В стороне над креслом завис, подрожал-подрожал - да и поб­лиже подплыл, и вроде тоже футболом интересуется. С тех пор он каждый раз удостаивал наши междусобойчики своим присутствием. Более того: настолько осмелел, что всюду за дядей Колей таскался и даже в полдень не развеивался.
   Вот этого домовая общественность уже не могла переносить индиффе­рентно. Привидение обсудили, заклеймили, порывались изгнать, но никто не рискнул отправиться за батюшкой. Церковь тогда, знаете ли, не одоб­рялась властями, а привести попа в светское советское учреждение - жи­лой дом... Дело могло оказаться подсудным. Под горячую руку и хозяину фантома приложили моральным кодексом строителя коммунизма, обществен­ное порицание, помнится, выгнали. Родители мои, естественно, перепуга­лись и запретили общаться с объектом народного гнева, но я, конечно, продолжал к нему ходить, однако уже тайно. А Розалия Степановна, про­пагандировавшая лженаучное учение спиритов и постоянно читавшая блек­лые дореволюционные брошюры мистического содержания, объявила на кух­не, что встретить двойника (а сходство уже никто не оспаривал, столь оно было очевидно) - к смерти. И как в воду глядела. Призрак всё более и более наглел, темнел, густел, стал почти материален, а вот дядя Ко­ля, напротив, бледнел, осунулся, кашлял - и однажды под утро скончал­ся. Только не подумайте, что привидение, как любят изъясняться в детс­ких страшилках, "выпило из него жизнь". Ерунда это и суеверия. Просто здоровья покойник был слабого, в последнее время много огорчался и нервничал, да и... Короче, как сформулировала другая соседка, Катерина то ли Ивановна, то ли Петровна, "пить надо меньше!". И действительно, лучше бы меньше. Похоронили свежепреставленного вскладчину да и забыли про него. Комнату, кстати, опечатали до появления наследников, тем па­че никто на неё не претендовал - уж очень была неудобная и сырая.
   А месяца примерно через три призрак возник вновь. Он сидел на сундуке деда Кузьмы, инвалида войны и труда, и с неохотой сгинул от крестного знамения. Более он уже не исчезал, а, напротив, шлялся то здесь, то там, словно по своему дому. Особенно полюбил он торчать на кухне и до того там примелькался, что хозяйка его отнюдь не пугались и держали за своего. Постепенно он поплотнел и поживел, так что кто-ни­будь посторонний, пожалуй, наверняка принял бы его за человека. Нес­колько раз я слышал, как его - именно его! - называли "дядей Колей" и пытались вовлечь в разговор, и он вроде бы что-то произносил неожидан­но гулким, низким голосом. Потом печать с дверей комнаты незаметно ис­чезла, и он там поселился, как будто и по праву. Я его не посещал. Мне это почему-то казалось предательством по отношению к истинному дяде Коле. Дубликат же освоился среди нас и даже поступил на работу, хотя и не слишком ответственную - кажется, грузчиком в магазине. Не знаю, как он преодолел отсутствие паспорта в тогдашнем мире тотальной прозрач­ности. Может быть, документы дяди Коли просто забыли сдать куда следу­ет после его смерти, и для органов государственного учёта и контроля он был ещё жив? Во всяком случае, с делом он справлялся да к тому же стал то ли ударником, то ли отличником соцсоревнования, за что и удос­тоился грамоты, которую показал всем, после чего повесил на стену, ря­дом с портретом Любови Орловой. Если кто и вспоминал бывшего дядю Ко­лю, то сравнение было исключительно в пользу призрака.
   А потом мы надолго перебрались в другой город, вернувшись же, осели по иному адресу, и лишь спустя многие годы я вновь побывал - из ностальгических соображений - в доме своего отрочества. Из прежних знакомых почти все переехали, а те, что остались, помнили меня да и всё прошедшее смутно. Призрак... то есть "дядя Коля" был на прежнем месте и числился не просто старожилом, а одним из самых знатных жиль­цов. Когда я спросил про него у местных мальчишек, они даже игру бро­сили и азартно принялись рассказывать мне про его стахановские дости­жения и подвиги боевой юности. Подумать только: единственный из челюс­кинцев, он добрался до материка своим ходом, причём часть пути преодо­лел вплавь, съев по пути трёх белых медведей и одного заплутавшего бу­рого. Потом эти факты скрыли, чтобы остальные полярники не завидовали, но правду не утаишь. На фронте он в разведке служил и проник в ставку Гитлера, где сумасшедший фюрер любил его и доверял главные секреты рейхсвера. К сожалению, против него интриговал пресловутый Берия, ста­вя под сомнение важнейшую информацию, добытую "дядей Колей", а тогда Клаусом Доннерветтером ценой многих часов интриг и отвратительного подхалимажа перед врагом прогрессивного и прочего человечества. Увы, Сталин предпочитал своего серого кардинала героическому солдату неви­димого фронта. Зато и "дядя Коля" поквитался позже с Лаврентием Палы­чем: во время исторического ареста именно он подавал Жукову автомат и подсказывал слова. После он дублировал Ленина, когда в мавзолее ремон­тировали тело, в процессе исполнения этой миссии был ранен американс­ким террористом и комиссован из органов, а в результате осел в Доб­руйске в резерве главного командования. Орёл, ястреб, птица высокого полёта! Он и в детстве большие надежды подавал: как-то на колокольню влез и, рискуя жизнью, пионерский галстук на самый крест повязал. А про бывшего дядю Колю что говорить? Жил-жил и умер, да и про это все уже забыли. Призрак - другое дело: здоров, активен, целеустремлён и в общении приятен. Не человек - загляденье. Только вот про футбол я не с ним спорил, и карамельками меня не он угощал. Хотя какое это имеет значение?
   Вот, собственно, и вся история.
   Впрочем, случилось это давным-давно. Много лет назад. Ещё при мо­ей жизни.
  

ВОЛШЕБНЫЕ СНЫ ПЕТУХОВА

   С Петуховым я познакомился почти случайно. Ну да, работали в одном НИИ, обедали в унылой институтской столовой, вдобавок время перерыва совпадало - и что с того? У нас обычно столиков хватало, вполне можно было уединиться. Но чёрт принёс бригаду из Нижнего Тагила, они заняли целый угол, пришлось потесниться. Вот тогда он и подошёл к моему столу.
   - Извините, можно подсесть? - белобрысый и долговязый, он нависал над свободным стулом, как подъёмный кран над недостроенным зданием. Тарелки и стакан с компотом опасно съехали к краю подноса.
   - Да, конечно, - быстро (во избежание катастрофы) сказал я и даже символически чуть отодвинулся в сторону.
   И Рок, мило улыбаясь и стуча посудой, сел рядом.
   - Саня, - представился он и принялся болтать.
   Александр Петухов был трепачом-виртуозом. То есть, с одной стороны, вкрапления полезной информации в его словесном потоке встречались редко, как красотки зимой, с другой же стороны, голос, мимика, жесты непостижимо быстро опутывали слушателя и уволакивали в пучину, не давая произнести ни звука. Следующую неделю я практически не работал. Ровно в 9.05 Саша являлся в мой отдел, и если я сразу же не выходил с ним в коридор, он садился на угол стола и отвлекал от процесса созидания духовных ценностей уже всю комнату. В итоге наш Лукманыч, обычно крайне невежливый с бездельниками, отчаявшись справиться с Петуховым иными средствами, сам попросил меня пожертвовать собой. Так я был захвачен Саней в плен. Он полюбил меня, как пятиюродного брата, и с каждой очередной его историей степень родства увеличивалась.
   На девятый день он начал заметно иссякать, и я сумел воспользоваться одной из пауз, чтобы продемонстрировать собственную наблюдательность.
   - Ляксандр, - сказал я, поглаживая его по немускулистому плечу, - последнее время у меня созрело ощущение, что, пока ты развлекаешь меня всякими байками, тебя нечто гнетёт. Я не прав?
   Конечно, я был прав и не сомневался в этом. Уже неоднократно он начинал какие-то совсем странные речи, однако, как бы споткнувшись, сглатывал произнесённое и переключался на что-либо малозначительное. Похоже, что моё предположение совпадало с его собственными желаниями, и, помедлив не более секунд тридцати, он таки решился. И вот что поведал мне Петухов, находясь, отмечу, в здравом рассудке.
   - Ты знаешь, Сеня, - сказал он, для убедительности приложив руку к впалой груди, - есть у меня одна странная способность: я умею вовлекать людей в свои сны.
   - В смысле? - не понял я.
   - Ну, они видят то же, что и я, но для них всё происходит на самом деле. То есть, к примеру, если бы тебе у меня во сне дали в глаз или выбили зуб, то ты поутру обнаружил бы фингал либо оказался щербатым, соответственно.
   - Что, и убить могут?
   - Наверное, я не проверял. Зато я точно знаю, что достаточно сказать погромче: "Саня, проснись!" - и всё закончится.
   - И давно ты обнаружил у себя это... отклонение? - не слишком, конечно, веря Александру, я всё глубже вовлекался в непонятную игру.
   - Да в школе ещё. В старших классах. Ты же помнишь, что снится юнцам? А у меня это безобразие вдобавок сопровождалось кое-какими заморочками - стыдно вспоминать. В общем, в разговорах соучеников я стал замечать памятные с ночи реалии. Потом пару экспериментов поставил - и всё понял.
   - Так с тех пор и забавляешься? - спросил я, представив в пикантных ситуациях кое-кого из сотрудниц.
   - Ну, не совсем так, - потупился он, - но в общих чертах... Однако с некоторых пор я перешёл в новую фазу: начал видеть волшебные сны - такие, знаешь, увлекательные, сюжетные. И при этом - ни одного знакомого лица. Я уж и седуксен пил, и на коллег, преимущественно женского пола, целый день пялился с риском по роже схлопотать - нет, хоть ты тресни.
   - И что же?
   - И тогда я вспомнил, понимаешь, что в сказках разные дополнительные условия есть - ну, вроде правил в футболе. А что, подумал я, если теперь для того, чтобы человек мне приснился, требуется его согласие?
   - Проверял уже гипотезу?
   - Нет, я ж последние лет пять про это вообще никому не рассказывал. Ты первый.
   - Да ну?! - удивился я. - Как же это ты удержался?
   - Неудобно как-то было. Несолидно, неприлично. Да и просто к слову не пришлось. А ты, понимаешь ли, вызываешь доверие, и оно само собой и вышло.
   Мы помолчали. Я даже растрогался от его признания. А он потом и говорит:
   - Слушай, раз уж так получилось, может, проведём эксперимент? Я тебе точно говорю: будет здорово. И практически безопасно, ты только вовремя крикни: "Просыпайся, Саня!" К тому же я будильник заведу, для подстраховки. Попробуем, а?
   И я, на свою голову, согласился.
  
   В тот же день, едва я, часов в одиннадцать, лёг, как мгновенно, без предупреждения и перехода, провалился в тёмный, таинственный, явно колдовской лес. Я стоял на полянке в окружении могучих, но мёртвых деревьев. Из-за ближайшего ствола раздалось довольное сопение, и на слабый свет луны выступило огромное неприятное существо - серый дракон о полутора головах. Одна башка, хороших динозавровых размеров, размещалась, как и полагается, над плечами, но имелась и вторая, малюсенькая, на тоненькой шейке, выглядывавшая из кармана на животе.
   - А вот и русский богатырь, - сиплым тенором провозгласило чудище. - Добрая пища. А где мой любимый меч - витязей в спагеттти сечь?
   Оружие обнаружилось в правой передней лапе, и ящер резво принял боевую стойку. Завизжав, как Джеки Чан, я подпрыгнул, изобразил судорожное движение ногами и... помчался что есть духу по тропинке, пересекавшей поляну. Монстр, матерясь, топал следом, загоняя в чащу, сучья раздирали в клочья мою одежду, где-то ухали совы и выли волки. Устав, я постепенно перешёл на лёгкую трусцу, потом на спортивный шаг. Чудовище порядком отстало, но ещё не сдалось. Мне бы уже давно следовало разбудить Александра, но удерживало любопытство: что-то будет дальше? Тем более, что Змей Полугорыныч, в последний раз прохрипев вдали: "Растудыть в качель восемнадцать раз твою нехорошую родительницу", - похоже, прекратил безнадёжную погоню.
   Дорожка расширилась и уткнулась в крыльцо прочного, основательного дома с петухом на крыше. Фасад был ярко освещён. На ступенях распластался, пытаясь дотянуться до двери, миниатюрный скелет в полуистлевшем платьице с передничком и хорошо сохранившейся красной шапочке. Осторожно переступив через останки, я постучал.
   - Иду, иду, вот только шнурки разглажу, - пропел грудной женский голос, и дверь распахнулась.
   За порогом стояла милая, прелестная девушка в сарафане, кокошнике и вышитой рубахе с самым глубоким декольте из всех, какие мне доводилось видеть - неважно, во сне или наяву. Из-за её спины выглядывал хмурый детина, во всклокоченной шевелюре которого затерялась небольшая серебряная корона.
   Я вдруг и окончательно осознал, что не могу не поцеловать незнакомку, обнял её, прижал (грудь оказалась большой и мягкой) и впился в эти... да, в уста сахарные. Поцелуй вышел долгим, а когда я, наконец, вырвался, грянул гром, сверкнула молния (именно в такой последовательности), и девица превратилась в двухметровую зеленовато-бурую лягуху.
   - А вот теперь, Арсений, я тебя съем, - сообщило земноводное и стрельнуло языком.
   - Саня! - завопил я, пытаясь помешать липкому аркану затащить меня в пасть. - Просыпайся, Саня! - ...и очнулся в постели, весь в поту. Пришлось принимать душ.
  
   И всё-таки я решился на вторую пробу -дней через десять. Во-первых, действительно было интересно; во-вторых, учёный я или так, собачку погулять вывел? И в конце концов, со мной же ничего страшного не произошло.
  
   На этот раз я оказался в старинном замке, посреди бала. В просторном зале кружились десятки пар. Стол не оставлял желать лучшего: достаточно сказать, что здесь я впервые попробовал папайю (и её мерзкий вкус до сих пор стоит в горле). Хозяин, молодой брюнет несколько цыганского вида, одетый с большим вкусом в нечто декадентское, явно ждал меня, обнял, представил избранным гостям и усадил рядом с собой. Его забота была чрезмерной, он буквально кормил меня из своих рук. Я ел и пил, музыка играла, кавалеры приглашали дам, владелец замка рассказывал анекдоты, от которых барышень бросало в краску. В таком монотонном веселье протекли часа три, и тут раздался удар колокола, повторившийся пять раз. Хозяин встал и постучал ножом по бокалу, привлекая внимание.
   - А теперь - главное блюдо! - возгласил он, обнажая белоснежные клыки. - Наш юный гость, несомненно, думает, что сейчас мы примемся пить его кровь, закусывая его же мясом...
   - Фи, какой мезальянс, - закатили глаза расфуфыренная дама в жемчугах и кринолине.
   - "Моветон", дорогая. Вы, безусловно, хотели сказать: "моветон", - поправил её сидящий визави господин во фраке с моноклем.
   - ...О нет, - продолжил граф или как там его. - Не нужно мыслить шаблонно, молодой человек. Кровососущие гады, поджидающие заплутавших путников в средневековых замках с плохо оштукатуренными стенами, жестокие пытки калёным железом в мрачных подземельях, призраки непогребённых, воющие ночами в комнатах для гостей, - это реалии далёкого романтического прошлого. В настоящее время мы развлекаемся иначе. Приятным сюрпризом для вас будет выступление лучшего камерного оркестра Бухареста. Приглашённые мною виртуозы последовательно исполнят все фуги Баха. И это только в ближайшие часы. В нашей дальнейшей программе - опусы Бетховена, Моцарта, Стравинского, Губайдуллиной, Шнитке. Приготовьтесь наслаждаться, друзья.
   - Надеюсь, я смогу, наконец, умереть от восторга, - не подымаясь из кресла, проблеял хлыщ с моноклем. - Думаю, ко мне присоединятся все присутствующие.
   - Кроме меня, - закричал я, вскакивая.
   Скрипачи уже брали первые аккорды.
   - Саня, заканчивай издеваться, это уже не смешно...
  
   Однако третью попытку мы совершили уже через сутки.
  
   ...Я восседал посреди огромного богато обставленного зала на троне, отягощённый золотой шапкой и увесистой палкой с головой кота в качестве набалдашника, которую зачем-то вынужден был держать в правой руке. Трон представлял собой громоздкое, неудобное кресло, вдобавок установленное на верхушке крутой лестницы, отдалённо напоминавшей Потёмкинскую. У подножия толпились, переговариваясь, какие-то хмыри в пёстрых халатах - наверно, придворные. Едва я успел чуть освоиться и преодолеть головокружение, как ниоткуда появилась не приделанная ни к чему пятерня, сжимавшая малярную кисть, краска с которой пачкала пол - мозаичный, кстати, должно быть, чертовски дорогой. "Мене, текел, упарсин", - начертал недоделанный в прямом смысле слова художник и исчез, как мыльный пузырь. "Пришёл, увидел, победил", - автоматически перевёл я и вяло подумал: "При чём тут это?" Один из придворных тем временем вскарабкался по ступенькам и раболепно облобызал мне левую туфлю.
   - Владыка, - забормотал он, часто кланяясь и одновременно пытаясь не скатиться по лестнице и не расшибить лоб; пару раз он, однако, чувствительно приложился, - великий фараон, так к тебе опять Мозес и с ним эти... мужи израильские. Без жён.
   - Хотят чего-нибудь?
   - Да всё того же. Ведут себя вызывающе, грозятся.
   - Ладно, проси.
   К подножию подвели пятерых спортивного вида мужиков семитской внешности. Главный, держа в руках бубен, вышел вперёд.
   - Чего вам нужно, служивые? - спросил я. Кажется, с лексикой напутал.
   Мозес вместо ответа взлохматил волосы, подпрыгнул и, ритмично ударяя в бубен, высоким баритоном затянул:
   - Let my people go...
   - Почему нет синхронного перевода? - сурово поинтересовался я у - видимо - первого министра, который пока что остался тут же, у трона.
   Тот растерянно пожал плечами и сгорбился, ожидая репрессий.
   - Ладно, пока прощаю. Но смотри у меня.
   Тем временем предводитель евреев, повторив свою фразу раз пять, замолк с открытым ртом. Наверно, дальше ещё не сочинил. Выдержав для приличия паузу около минуты, я произнёс максимально благосклонным тоном:
   - Ну, раз вам больше нечего сказать...
   - Нет, фараон, - прервал меня грубый Мозес; сразу было заметно, что воспитывался он не во дворце. - Я тебя просил, как человека? Просил. Предупреждал? И это было. Палку в змею превращал? Само собой. Семь казней египетских обещал? Конечно. Я посулил - Саваоф сделал. Так что ж ты, зараза, нас в Тель-Авив не отпускаешь, на историческую, блин, родину? У тебя ж отказников накопилось уже шестьсот тысяч одних мужчин, не считая женщин и детей. Ну, как ты с нами, так и мы с тобой. Сейчас ты тоже окажешься там, где тебе не понравится.
   Он быстро-быстро завертелся, стуча в бубен и бормоча. Борода так и мелькала. Я и опомниться не успел, как оказался на огромной высоте в когтях гигантской птицы. Пташка, к счастью, уже снижалась.
   На земле, едва отдышавшись, я попытался установить с владелицей прямые человеческие контакты.
   - Синьора, - вежливо обратился я к ней, - по-моему, я вас знаю. Вы - птица Рух. Вы живёте на Мадагаскаре и употребляете в пищу живых слонов.
   - Ошибаешься, - ядовито возразило суперпернатое. - Меня зовут Фарфич'д и питаюсь я червями. Правда, очень большими. Так что есть я тебя не буду. Я тебя обменяю. Взаимовыгодно. Кстати, я самец.
   И оно вновь потащило меня по воздуху в направлении темневшего на горизонте леса - видимо, к месту торга. Крепко зажатый когтями Фарфич'да, я даже не мог кричать и протестовал внутренне.
   Покупателями оказались два молчаливых небритых субъекта, размерами немного уступавшие моей птичке. Кажется, я обошёлся им недорого: в какую-то мелочишку из столовой утвари, причём серебряной. Интересно, зачем она ей? То есть ему.
   - Господа, - сказал я, оставшись с новыми хозяевами один на два, - надеюсь, вы будете хорошо со мной обращаться? Учтите: я - бывший египетский фараон. За меня вам, наверно, дадут хороший выкуп.
   - А нам без разницы, - заявил один из этих субъектов. - Мы - ребята простые. Гоблины, слыхал? Мы - за мир без аннексий и контрибуций. И выкупов. Анархия - мать порядка, понял, нет? Так что мы не будем на тебе гешефт делать, как буржуи какие-нибудь. Мы тобой поужинаем. Или позавтракаем. Но, скорее всего, поужинаем, очень уж жрать хочется. Так что не обижайся, брат.
   Пожалуй, отсюда пора было сматываться, и побыстрее. Я набрал воздуха в лёгкие и во всю мочь заорал:
   - Саня, проснись!
   Ничего не изменилось. Меня засунули в мешок, закинули на плечо (по-моему, каменное; по крайней мере, я всё себе отшиб) и потащили куда-то. Пока меня подбрасывало и - что гораздо хуже - опускало на каждой кочке, я кричал, кричал одно и то же:
   - Проснись, Саша!
   Я не мог перестать, хотя уже всё понял. Это же сказка, чёрт возьми, сказка, сказка. А какой главный сказочный закон? Третий раз - он всегда последний. Окончательный. Но этого не может быть. Не должно быть. Не имеет права быть.
  
   Саня, спаси меня! Проснись, Са-а-ня-а-а-а!..
  
  
  

СЛАДКОЕ ВАРЕВО ТЁТИ ЛЯЛИ

   Спросите нас: как мы проводим свой досуг? Где нас можно отыскать по выходным и в общегосударст­венные праздники? Спрашивайте, не стесняйтесь, нам скрывать нечего. Конечно же, у тёти Ляли, за её широким, необъятным, хлебосольным и сырокопчёным столом. Порой мне кажется, что так было всегда, но нет: память хранит и предтётилялинский период. Как мы тогда жили - вспомнить противно. Собирались то у одних, то у других, причём далеко не каждый раз, когда для этого представлялась возможность. Скандалили часто, по любому поводу, взрослые не оставляли своим докучливым вниманием детей, а те отвечали дикими выходками, а иногда и словесно. Кто-то, очистив скатерть от недоеденных угощений, расписывал партию в "кинга" - папа, помнится, каждую паузу в игре использовал, чтобы весело подтрунивать над старенькой обидчивой тётей Стасей, доводя ту до слёз. Мнящие себя шибко умными читали, а двоюродный дедушка Коля, приняв на грудь очередной рекордный вес, мирно спал в кресле. Общие разговоры возникали нечасто и обычно заканчивались спорами и лёгкими истериками, хотя, по-моему, обходилось без рукоприкладства. Да, точно.
   Однако всё волшебным образом переменилось, когда в нашу жизнь вошла тётя Ляля. Кажется, она переехала с севера. Нет, с запада, даже с юго-запада. Нет, она всегда жила в нашем городе, но представляла ту ветвь генеалогического древа, связь с которой была утрачена в тридцатые годы и лишь случайно возобновлена с помощью дальних саратовских родственников. Хотя что в этом мире случайно?
   Так или иначе, раз появившись, тётя Ляля осталась навсегда, прочно утвердив за собой в родственном кругу центральное место. Прежде всего, едва познакомившись, она решительно покончила со спорадичностью наших встреч, причём, по сути, одной-единственной фразой.
   - Родню не надо приглашать, все приходят сами! - отчеканила она как-то раз (кажется, это был ответ на чей-то давно позабытый вопрос) и с тех пор принялась наносить визиты с целеустремлённостью и методичностью парового молота. И если в семейные праздники было, по крайней мере, известно, кто падёт очередной жертвой, то в красные дни календаря удар мог быть нанесён практически по любому. Первоначально это не всем пришлось по вкусу, но тётя Ляля железной рукой отмела протесты.
   - Мы любим родственников и всегда рады принять их! - провозгласила она очередной лозунг и проводила его в жизнь в качестве обязательного требования. Под её чутким оком трудно и опасно было не возлюбить ближнего. После чувствительной выволочки дедушка Коля лечился (дважды!!) в ЛТП и, хотя и не прекратил пить, перестал засыпать за столом, а захмелев, лишь глядел прямо перед собой мрачно и строго, изредка встряхивая головой, как лошадь. Любители книг тоже вскоре разучились читать и добросовестно вместе с остальными смотрели по ТВ фестиваль в Сопоте и слушали пластинки с Вучетичем. Нет, с Вуячичем. Или ещё каким-то сербом. Помню также широкоротого Муслима Магомаева с бачками и раскинутыми в экстазе руками и цыганистого Сличенко, красивого и обаятельного, как мастер игры в "три скорлупки".
   Когда же тётя Ляля все посиделки перенесла на свою территорию, пали уже изрядно расшатанные бастионы последних робко возражавших скептиков. Родня в полном составе, первоначально со вздохами и стонами, потом по привычке, а затем радостно устремлялась в заданные дни в распахнутые двери тётилялиной квартиры, расселяясь по периметру длинного раскладного стола. Честно говоря, тётя Ляля не отличалась чрезмерными кулинарными талантами, руководствуясь известным девизом: "Нехорошо, зато много". Чего там только не было! Соленья, копченья, десяток различных салатов, щерящиеся жестяными зубьями консервные банки и стеклянные баночки с розовым от свеклы хреном, вечный холодец в плоских формах и костлявая жареная рыба. Разумеется, водка, вина и домашняя наливка для дам, детям - лимонад, компот или морс в больших прозрачных кувшинах. Мясо с картофельным или рисовым гарниром, навязываемое даже сытым, даже отбивающимся, даже молящим о пощаде. Домашние пироги трёх-четырёх сортов, про которые говорили: "Ах, что же вы не предупредили, мы бы оставили для них место?!". Но в чём тётя Ляля, безусловно, достигла высшего мастерства - это в варке варенья - из клубники, малины, земляники, груш, яблок; из крыжовника, айвы, чёрной и красной смородины; из арбузных корочек, лепестков роз, одуванчиков; из бананов, грейпфутов, киви, папайи. Варенье заполняло пространство, блестело в электрических лучах люстры, пахло, мерно плескалось и перетекало в нас, а мы тонули в нём, чуть напрягая вкусовые сосочки. Сладость, сладость... Но всему приходит конец, и рано или поздно мы с сожалением подымали от розеточек и блюдец лица, одинаково измазанные разноцветной текучей субстанцией. Однако хозяйка была уже наготове. Она ласково смотрела на нас и, улыбаясь, вопрошала:
   - Ну что, мои дорогие?
   Я знал, чего она хочет. Мы все знали. Этого не избежать. У тёти Ляли был, что называется, "домашний голос", отдалённый родственник сопрано, но, будь она даже примой из "Ла Скала", большинство из нас не рвалось в хор. Не тот менталитет, иное воспитание. Однако сладость, сладость... Она запевала - чаще всего свои любимые "Алые розы". Я их ненавидел, они казались мне пошлыми. Теперь я их обожаю. Жить без них не могу. Да-да, конечно. Мы все от них в восторге. "Алые губки как красные розы", - вела тётя Ляля, и мы подхватывали, а она смотрела, все ли поют, и понукала саботажников. Потом вступали, в свой черёд, Сличенко, Магомаев, Ротару, Кобзон; "Песня года" и варенье обволакивали нас. Лишь поздним вечером, с трудом отклеившись от стола, мы расходились, чтобы через неделю вновь посетить уютный дом. С каждым визитом мы становились всё более похожи друг на друга, будто сладостная жижа, стекая по лицам, стирала с них индивидуальные черты. Да и чему удивляться: родственники и впрямь должны иметь общее во внешности. Гены, кровь. Всё по науке. Я полюбил коллективный вокал, когда звук - неважно, чистый или какофонический - вздымаясь ввысь, объемлет участников действа, сближая их и обращая - пусть ненадолго - в новую могучую единую сущность. Ссоры возникали реже и реже. Сладкое, говорят, смягчает, и мы предпочитали соглашаться, чтобы не портить вкус. А потом споры и вовсе прекратились: оказалось, что наши взгляды и точки зрения так близки, что общее мнение возникало само собой и мы с удовольствием говорили в унисон, но чаще молчали. Нам было хорошо, мы были счастливы. Тёте Ляле всё-таки удалось превратить нашу разношёрстную компанию в дружную семью. Мы стали столь благостны, что не отгоняли мух и ос, вьющихся над вареньем и даже не извлекали их, утонувших в сладкой трясине, а так и поглощали всё подряд, не обращая внимания на посторонние ингридиенты. Собственно, они почти не влияли на вкус. Да мы и сами уже погрузились. Иногда по несколько суток не вылезаем из-за стола и едим, едим...
   Я говорил, что мы проводим у тёти Ляли только выходные и праздники? Я обманывал. Конечно, обманывал. Иногда, если ей кажется, что мы уже ничего не замечаем, хозяйка бросает на нас весьма странные взгляды и вроде даже облизывается.
   Когда-нибудь мы никуда не уйдём, останемся здесь навсегда, так и будем сидеть, поглощая нектар и амброзию, уже почти неразличимые. Вкуснотища! В конце концов мы склеимся в сплошную однородную массу, и тогда тётя Ляля сварит из нас варенье. Жаль, что нам не удастся его попробовать. Должно получиться вкусно.
   Она такая мастерица!
  
  

ЗАПЕРТАЯ ДВЕРЬ МОЕГО ЧУЛАНА

   Эта дверь всегда была заперта. Закрыта на небольшой, но весьма прочный замок да ещё и на засов - тяжёлый, мрачный, кое-где покрытый остатками белой краски, которой несколько неряшливо вымазана и сама дверь.
   Одно из моих первых детских воспоминаний: на ещё непрочных ногах я бестолково топаю по диагонали через комнату и упираюсь головой в что-то белое, выделяющееся медлительным матовым блеском на фоне окле­енных обоями стен. За возникшей на моём пути преградой раздаётся странный звук, будто там встаёт на дыбы и вновь обрушивается на землю громоздкий неуклюжий зверь - вроде нашего дворового волкодава Жмури­ка - и вдруг мама громко, противно кричит:
   - Нельзя! Назад! Туда нельзя!
   Потом, потом она обнимает, целует, успокаивает, и я вновь прова­ливаюсь в блаженное младенческое полузабытье.
   Странно, но я действительно это помню, а не просто реконструирую, опираясь на рассказы взрослых. Начиная лет с пяти, впечатления стано­вятся длиннее, осмысленнее, последовательнее, и вновь в них часто фи­гурирует Эта Дверь.
   - Никогда! Никогда! Пожалуйста, никогда больше не делай так, - внушает мама после того, как я устроил возле чулана третью мировую войну между пластмассовыми и оловянными солдатиками с участием стреля­ющей карандашами артиллерии и огромного заводного танка. Выговор оче­видно несправедлив, я мгновенно надуваюсь, топаю ногами и отчаянно ору. В дело вмешивается багровый от ярости папа:
   - Я приказываю тебе - слышишь? - приказываю держаться подальше от этого угла комнаты. Неужели так трудно понять?
   Он визжит, брызжет слюной и тоже топает, это страшно, но и смеш­но, и я хохочу и плачу одновременно. Меня несколько раз больно шлёпа­ют, и всё выливается в вульгарный и безрезультатный семейный скандал.
   Так я начинаю понимать смысл слова "табу". Родительские запреты обычно кажутся ребёнку бессмысленными (и оттого жестокими), но жизнь ещё бессмысленнее, и когда примерно год спустя к нам из-за проблем со здоровьем приезжает бабушка, то после длительного ремонта, перестано­вок, выгородок и внутриквартирных эвакуаций моей спальней - и уже нав­сегда - оказывается та самая комната с чуланом. Белая Дверь наконец настигает меня. По ночам она светится в темноте, и порой - до жути редко - из-за неё доносятся звуки: то что-то падает - грохоча или, напротив, мягко шлёпаясь об пол, то кто-то тяжко вздыхает, то будто раздаётся шорох крыл или цокот когтей. Но самое страшное - когда тиши­ну рвёт в клочья пронзительный скрип, пробегая по спине босыми пятками ужаса. Я вижу, как дверь распахивается, выпуская чёрную - чернее, чем ночь, - плотную пустоту, скрывавшуюся за ней, и та медленно наползает, заполняя и поглощая дом. Я набиваю рот подушкой, чтобы не заорать, и судорожно тянусь к выключателю бра над своим диванчиком. Всё спокойно. Это просто разыгравшееся воображение или рассохшиеся половые доски. Дверь по-прежнему надёжно заперта. Бояться нечего, совершенно, абсо­лютно нечего. Однако ночь приходит снова и снова, и однажды вновь раз­даётся омерзительный скрип, и я опять оказываюсь не готов.
   Я становлюсь старше, осваиваюсь в мире, постигаю соблазнительные, мучительные и стыдные тайны подросткового возраста. Родители, как свергнутые боги, более не страшны. Я люблю их, но я буду иным. Лет в четырнадцать мне становится окончательно ясно, что они никогда не отк­рывали Ту Дверь, потому и стали... тем, чем стали... Или всё-таки от­пирали, и именно поэтому?.. Во всяком случае, теперь и я знаю, где ле­жат ключи. Многократно я выпутывал их из паутины за неработающими на­польными часами и дважды даже вставлял нужный в замочную скважину... однако так и не решился. Возможно, я был чрезмерно послушен. Или прос­то труслив. Дверь притягивала меня. Я прижимался ухом к гладкой краше­ной в мелких пупырышках поверхности её и болезненно долго вслушивался в накатывавшиеся волнами потаённые грозные шумы. Возможно, это шумела моя кровь. Насладившись собственным страхом, я отшатывался и неделями мог не подходить к чулану - до следующего раза, когда желание станови­лось непреодолимым.
   Днём я был - или казался себе - хозяином ситуации, но ночью... Ночи по-прежнему надвигались неотвратимо, и я снова вынужден был впи­ваться зубами в угол подушки. Потому что настоящие мужчины не кричат.
   Годы шли и прошли. Теперь я действительно стал мужчиной. У меня были и романтические, и вполне плотские связи, но ни до чего серьёзно­го дело так и не дошло. Я был чрезмерно закрыт, слишком защищён от посторонних проникновений в свою душу, а девушкам это не нравилось. Во всяком случае, тем, которые привлекали меня. Жизнь текла спокойно и ровно, без заметных неприятностей и риска. Безопасно и скучно. Если не считать Чулана.
   Чулан слепо глядит из тьмы, как бельмо на глазу ночи. Нечто, скрывшееся там, по-прежнему гнетёт меня, притягивает и отвращает, вы­водит из равновесия, проникает в сны. Шелест, лязганье, шорох... Звуки пугают, но тишина пропитана неизвестностью и потому страшнее. Мне всё труднее, встав утром, притворяться нормальным.
   Жизнь становится невыносимой, и однажды я решаюсь. Отец и мать стары и не в силах остановить меня.
   Я выгребаю ключ из-за часов и трясущейся от ужаса и нетерпения рукой вставляю его в замок.
   Неведомое за дверью пробудилось, заворочалось, сонно и грозно простонало и, кажется, придвинулось вплотную.
   Я колеблюсь несколько мгновений... минуты - и всё-таки дважды по­ворачиваю ключ.
   Проржавевшая за годы дужка замка мучительные секунды не выходит из паза... и наконец, щёлкнув, распахивает однозубую пасть.
   Я бережно вынимаю её из проушин и кладу замок на столешницу. Я делаю это аккуратно, хотя вряд ли он мне ещё когда-либо понадобится. Что бы ни случилось, чулан я более запирать не стану.
   То, что таится за дверью, замерло и насторожилось, будто пригото­вилось к прыжку, но сквозь грохот сердцебиения я всё-таки слышу Его ровное, приглушённое дыхание.
   Я отодвигаю засов и рывком распахиваю дверь...
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"