Аннотация: Небольшой рассказ, наглядно демонстрирующий авторский стиль и его же, автора, взгляд на окружающую действительность - в несколько сюрреалистической форме, конечно.
Альберт Зеличёнок
В0ЖДИ ОСЕННИЕ
Я Вас люблю, мои вожди
По-моему, есть глубокий смысл в том, что первым месяцем года стал январь. Год должен начинаться с зимы, как жизнь - с небытия, то есть со смерти. Ну, и заканчиваться ею, конечно. Зимой мы не ощущаем време-ни, как будто его нет вовсе. Падают, падают неслышно с неба пушистые хлопья. Всё укрыто снегом, заметено, задушено, шито-крыто, задавлены теплом квартир и холодом улиц прекрасные порывы душ сограждан, и лишь в ночной тишине кольнёт сердце, и приподнимется на кровати женщина, и толкнёт в бок супруга: "Скушно, Вань". Но муж пробормочет своё обыч-ное: "Спи, Валюша, обалдела, что ли, вставать же в шесть", и она по-корно заснёт. А назавтра они пойдут в гости, и там она поболтает с Ир-кой, и обе вздохнут, глядя на портрет Челентано, вырезанный из "Экра-на", и поплачут тихонько, а Ваня выпьет и заснёт в кресле на забытом там полосатом торте "Фидель Кастро", и опять придётся волочь его домой на себе, и стирать ему штаны до часу ночи, а потом она прикорнёт рядом с ним, и снова тишина. А может быть, он интеллигент, и тогда та же ти-шина, но даже без пьянки. Зима всегда кажется навсегда.
А между тем ручьи под снегом уже начинают свою разрушительную ра-боту, диверсантами прорываются наружу подснежники, с треском распахи-ваются окна у самых смелых. Где-то ведьмы варят дьявольское зелье, и воздух наполнен такими ароматами, что голова кружится, и отказывают тормоза, и хочется пойти и совершить что-нибудь... ну хоть что-нибудь. Семьи тасуются, как колода карт, - и уже неясно, кто с кем спит завт-ра. Дети сбегают из дома спасать порабощённую Африку - а там у самих чёрт знает что, и только этих спасителей не хватает. Рабочие уходят в загул - всерьёз и надолго, а служилая интеллигенция ругается вдрызг с начальством - и вскоре трудится на новом месте, где всё то же самое, только зарплата меньше. "Эх, разнести бы всё к чёрту!" - вздыхает в случайном разговоре сосед, и это носится в воздухе, и город уже дро-жит, как потревоженный холодец, и зудит, как бормашина. Берегите друг друга, в особенности весной, когда у всех невроз и авитаминоз, и мало ли что может случиться. А между тем светит солнце, капает с крыш, про-дают мимозу, на улицах и площадях появляются первые вожди. Откуда они нисходят - секрет, который не нам разгадать. Уплотняются ли из весен-них вихрей, склеиваются из тающего снега, самозарождаются в колбах, выводятся из личинок? Лепят ли их лесные ведьмы, подбрасывают косми-ческие родственнички по разуму? Или жил себе человечек спокойно, но осенил его дух - и понеслось? Не знаю. Только однажды утром мы выходим из дому, и людская река подхватывает нас, и ничего не разобрать, лишь крики: "Вот он, вот". Мы идём вместе со всеми, плечом к плечу. Как приятно ощущать рядом верное плечо друга, соратника, и нет ничего луч-ше этого чувства и никого лучше нашего вождя. Но нет, вон другой, ещё любимее, мы летим к нему и с насмешкой оглядываемся на жалкую кучку недоумков, окружавших того, прежнего. С дребезгом рассыпаются подвер-нувшиеся под локти витрины, и как смешно упал на мостовую тот старик, и что нам милицейские дубинки. В милиции - тоже люди, многие из них уже с нами, и в глазах этого сержанта с угрюмым жёстким лицом то же выражение, что и у тебя. Он свой парень, а лицо - что ж, лицо от при-роды, да и жизнь его, как видно, не баловала. Брось, друг, свою дубин-ку, зачем? Не бросает. Ну, ничего, он бросит, он ещё поймёт. А мы уже не чувствуем под ногами земли. Всё кружится и осыпается, как в калей-доскопе. Что на пути - стена? А что Он говорит? Долой стены?! Правиль-но, и крыши долой! Мы разобьем и развеем все преграды. Мелькнёт вдруг мысль: для чего мы из дому выходили, вроде было какое-то дело? Смутно вспомнится унитаз, уже вторые сутки текущий на нижнего соседа, слесарь, не отвечающий на телефонные вызовы... Долой! Долой слесаря! Наш путь - вперёд и вверх, и если нам будет по дороге - заодно починим унитаз. Или он сам как-нибудь починится. Каким-нибудь особенным спосо-бом. А сосед - что сосед? Наверняка он здесь, среди нас, тоже пронзает облака. А если нет - так ему и надо. Пусть тонет в фекалиях! Нам не-когда, нам нужно ввысь, к Солнцу. Сейчас разлетится вдребезги клетка рабства, и Свобода... И тут со всего маху мы ударяемся обо что-то твёрдое и понимаем, что это земля. Что такое, почему, нам же вовсе не сюда?! А это просто кончилась весна, и наступило лето.
Лето... Время отпусков и каникул, пляжей и курортов, голубого не-ба и "цыганских" дождей с солнышком, южных фруктов и местных ягод, зо-лотеющих хлебов, о которых любят писать газеты, и бронзовеющих под солнцем девушек в невесомых нарядах, на которых (девушек) любим смот-реть мы сами. Как гармонирует со всем этим наш вождь! Вот только жаль, что мы так редко видим его среди нас, да и то всё больше на трибуне, а чаще - на постаменте, в газете, по телевизору. В самых высших сферах гордо реет он, наш сокол ясный, и сердце замирает, когда видишь, с ка-кими птичками они ищут друг у друга в перьях блох и трутся клювами. Мы так рады за него, за его простенький костюмчик от лучшего парижского портного, за бриллианты его жены, за личный служебный самолет, который всегда готов доставить их в любую точку земного пара. Вождь весь в за-ботах о нас, даже в отпуске, который он как-то постепенно привык про-водить в Монте-Карло, о чём мы тоже узнаём из газет. Большому кораб-лю - соответствующее плаванье. У нас тут, правда, дела как-то не очень. С работой не совсем, хотя лучше, чем с зарплатой, фрукты всё больше магазинные, с химией, базарных почему-то не хочется. Сосед сни-зу в суд подал, несмотря на то, что унитаз сантехник в конце концов починил. За две бутылки. В общем, так как-то жизнь. Но это ничего, пустяки, зато пернатый наш в порядке. Все говорят, что он наш человек в тех самых коридорах. Его власть - это наша власть, и, наверное, его костюм - это наш костюм. Попросить, что ли, поноситъ? Только разве пробьёшься: милиция вокруг него, как на Сенатской площади, и дубинки наперевес, а бывший сержант, теперь полковник в штатском, стоит за его драгоценной спиной, орясина, головой вертит, будто локатором, и взгля-дом толпу режет, убийц всё ищет, должно быть. А сокол-то ручками.. то есть крылышками помахивает, грудку выпячивает, на трибунку вспархива-ет. А вот и клювом на народ щёлкать начал. Спасибо, кормилец, удосто-ил. Только... дождь что-то накрапывает, пожалуй, нам домой пора.
Осень. Как быстро всё минуло. Льёт с неба, льёт, мерзость, грязь, холод. По дороге ветер несёт листья, волочёт по асфальту ветки, бума-гу, смятую и бессмысленную, как жизнь, Сосед-лабух за стеной репетиру-ет Бетховена, сосед-токарь над головой куёт семейное счастье. И под эту смесь второй симфонии с отбойным молотком по улицам уплывают вдаль тёмные силуэты в калошах, низко надвинутых шляпах и плащах с поднятыми воротниками. Они кажутся близнецами, и лишь когда ветром их подносит вплотную к нашим окнам, мы узнаём их. Вожди покидают нас, их время ис-текло. Они ещё тянут к нам руки, они распластываются по стёклам, цеп-ляются за выступы стен, всматриваются в наши лица. Они ещё на что-то надеются. Поздно. Наши глаза холодны, сердца тверды, как камень. Они со вздохом отлепляются от стёкол, осенний вихрь подхватывает, сминает их, скручивает и уносит за горизонт. Мы садимся в кресла и включаем телевизор. Скоро наступит зима.