Август. Южная Самария. Сторожевой пост расположен у восточного края плодородной долины. Он контролирует близлежащую местность и участок шоссе, пролегающего севернее Ариэля. Небольшой бетонный дом с вышкой стоит на невысоком холме. Обычно в доме пять солдат, на вышке один. Внизу у шоссе будка. Там дежурят четыре солдата - проверяют каждую проезжающую машину.
Напротив сторожевого поста через метров двести от шоссе вздымается гора, вначале полого, а потом круто. Темносерые камни - результат дробления огромных глыб неведомой гигантской кувалдой, покрывают склон. Растительности почти не видно. Угрюмая картина.
В семь часов тридцать минут утра выстрелом с этой горы был убит выходивший из дома старший сержант Иван Васильев. Теперь смерть грозила каждому на заставе.
А в десять часов по противоположному более пологому склону взбирался на гору солдат Кирилл Киндерфельд.
Два часа назад он вылез из окна дома на холме и то внагибку, то ползком обогнул гору справа, не приближаясь к подножью ближе, чем на полкилометра.
И вот теперь, стараясь быть бесшумным, прячась за глыбами камней и редким кустарником, иногда по-кошачьи замирая и весь уходя в слух, он стремился туда, где притаился убийца.
На последнем участке подъема почти все время он полз. Полз, не отдыхая, в пропыленной одежде, раскаленный свирепым августовским солнцем, обливаясь потом, безжалостно заставляя работать замученные мышцы.
До сих пор Кирилл Киндерфельд не убил ни одного человека и еще совсем недавно не знал, решится ли совершить такое.
Иногда Кирилл представлял себе, что стреляет из автомата в человека, такого же, как он сам, дышащего, чувствующего боль. И тогда своевольное, неподвластное ему воображение создавало картины, потрясавшие его. Вот пули, посланные им, вырывают куски кожи, врываются в глубину тела, дробят кости. Лицо человека искажено страданием, он корчится от боли, из ран текут ручьи крови. И Кириллу казалось, что это вовсе не другой человек, а он сам рыдает, стонет, взывает о помощи.
Кирилл спрашивал себя. Почему у некоторых возникает твердая, незыблемая уверенность в наличии у них права убивать себе подобных? Ведь, казалось бы, только Бог, создавший все, вправе стирать с лица земли неудачные творения свои. А тут простой смертный лишает другого жизни - останавливает его дыхание, отключает мышление, прерывает его нахождение в океане ощущений, перерезает все нити, связывающие его с миром. Выстрел, удар ножом - и самовольно присвоенное право на убийство отменяет чье-то право на земное существование.
А сейчас полз Кирилл наверх, чтобы убить. И не было у него иного желания, иной страсти, иного стремления, кроме одного единственного - убить, во что бы то ни стало убить. И нисколько не сомневался он в том, что нужно убить. И не возникали в его воображении ужасные раны, разорванные внутренности, льющаяся кровь. Им управляла одна только неотвязная мысль. Недалеко прячется хищник безжалостный, дикий, отнявший у него незаменимого, самого близкого друга, и он, Кирилл Киндерфельд, обязан сделать все возможное, чтобы забить этого гнусного зверя.
Там на бетонном полу лежит Ваня Васильев с застывшим белым лицом, завернутый в зеленый плащ. Коренной ленинградец, как и я. . . Наша школа на берегу Невки. . . Ребята звали его почему-то Вася. Крепкий он был, будущий русский богатырь.
В пятом классе Вася вдруг подошел ко мне, слабосильному чудаку, не умеющему драться, положил руку мне на плечо и сказал: ''Кирилл, давай дружить''. И кончилась моя унизительная беззащитность. Теперь никто не смел меня и пальцем тронуть. Все знали - я под покровительством Васи.
Вася был прирожденный отличник, даже не отличник, а сверхотличник. Есть же такие. Казалось, он знал все заранее, и ему незачем было сидеть на уроках. Иногда мы вместе делали домашние задания. Я приходил в его большую, полутемную, бедно обставленную комнату, где жил он с матерью. Ее почти никогда не было дома, работала на полторы ставки то ли секретаршей, то ли машинисткой. Под его руководством учеба превращалась в игру. Никаких трудностей, все было просто до смешного...
А сейчас Вася мертвый с восковым лицом...
Как-то, глядя мне прямо в лицо своими серыми глазами, он вдруг необычно серьезно спросил: ''Ду рест идиш? Ферштейн?''. Я удивленно уставился в его широкое русское лицо:
--
Откуда ты знаешь?
--
От мамы и от бабушки. Они всегда разговаривают со мной по-еврейски.
Только никому ни слова. Это великая тайна. Не предашь?
--
Не предам, - поклялся я...
Там, на заставе не Вася, а ''тело''...
Что будет с его мамой Эсфирь Иосифовной? Вася был ее единственная опора и надежда в жизни.
Мы, группа одноклассников, перешли Тучков мост и пошли гулять по территории стадиона. Вдруг какой-то худой, бледный, с лицом плоским, обезьянним уставился на меня. Губы напряглись, готовые выплюнуть комок грязи. Вот-вот просмердит такое, после чего надо бить кулаком в морду изо всей силы. А я никогда не бил человека в лицо, я вообще не умел бить людей. Вася взглянул и мгновенно все понял. Он обнял меня за плечи и сказал: ''И до чего же ты, Кирюха, хороший парень''. Тот сразу стушевался и быстро смылся.
А теперь Васи нет. Его закопают в землю ледяного, молчащего. Навсегда.
Вася окончил школу с золотой медалью и поступил на лучший факультет Политехнического института. А я - середнячок, стал студентом института связи. Мы женились почти одновременно на третьем курсе.
Он обожал свою красавицу Аленку. . . Длиннющие русые косы, голубые глаза. Через год у него родились близнецы. Вася подрабатывал - грузил, сторожил. . . После института грошовая зарплата. Он завербовался инженером на атомный ледокол. Ушел в плаванье. А когда вернулся, дома не было ни жены, ни детей. Алена бросила его, стала женой другого.
Этот удар потряс его. Я заходил к нему каждый день, утешал, как мог. Исчез веселый, общительный Вася. Он сидел на диване, смотрел перед собой и молчал. Я и Эсфирь Иосифовна старались его разговорить, отвлечь от мрачных мыслей. Но плохо это получалось. Раз он сказал мне: ''Пойдем''. Привел меня к дому, где жила теперь Алена. Мы вошли во двор. Там высокий, широкоплечий мужчина, муж Алены, катал на коляске Васиных детей. Раздался плач. Муж Алены бережно взял на руки одного, другого, стал укачивать, успокаивать.
После этого Вася сорвался. И, как с давних пор повелось на Руси, стал топить свое горе в вине. Я находил его в скверных забегаловках, вырывал из компании опухших, грязных выпивох и приводил домой.
Эсфирь Иосифовна рыдала. ''Я всегда говорила ему: ''Не пей ни капли. Твоего отца погубил алкоголь''. И она решила, спасение - Израиль. . .
Мы приехали в Израиль через два года после него. Вася с матерью жил в Бат-Яме. Его было не узнать. Веселый, подтянутый, уверенный в себе. Он свободно говорил на иврите, работал в крупной американо-израильской фирме, разъезжал в новеньком автомобиле. Вася дружил с очаровательной грузинской еврейкой Тамарой. ''Пора им пожениться'', - говорила Эсфирь Иосифовна.
Мы часто виделись. Он с Тамарой заезжал за нами и увозил на субботу в Нагарию. Вася обожал беспредельный, пустынный нагарийский пляж. . .
Как будет рыдать несчастная Тамара!
Теперь уже близко. Кирилл замер, прижавшись к каменной глыбе. Перед ним до самой вершины видны лишь серые камни, редкие безлиственные кусты, пучки жесткой травы. Над горой счастливо улыбается бесчувственное, безразличное к смерти и ненависти яркосинее небо.
Теперь предельная осторожность. Движения медленные, тщательно рассчитанные. Не дай Бог задеть камень. Покатится вниз, и тогда тот, невидимый, наведет винтовку, бьющую без промаха. . .
Последние сто метров пути заняли час. А потом было бесшумное изучение каждого большого камня, куста, расщелины между скалами.
И совершенно неожиданно в неглубоком окопе, вырытом между двумя сужающимися кверху глыбами, Кирилл увидел его, убийцу Васи. Тот лежал на животе и сквозь сухие ветки куста неотрывно глядел на четко видимый отсюда сторожевой пост, без сомнения изнывая от желания высмотреть хотя бы еще одну жертву, лишить еще кого-то отца, сына, мужа, жениха. Он в серой, похожей на тряпье одежде, на голове арабская скуфья, проклятое ружье рядом, у правой руки.
Кирилл направил дуло автомата на ненавистного врага. ''Стрелять в спину? Сразу уничтожить?''.
Шел диктант. Мы с Васей сидели на первой парте. Вера Николаевна стояла перед нами. Она отвернулась на мгновение. Вася повернул ко мне голову и чуть слышно прошептал: ''Ты поставил запятую?''.
Пусть встанет и посмотрит мне в глаза. Перед смертью он должен знать, кем и за что казнен.
--
Кум! - крикнул Кирилл. Тело врага мгновенно по-змеиному крутанулось,
дернулось, и прогремел выстрел. Резкая боль в предплечье. Кирилл нажал на курок, и все время, пока пули пронзали вражеское тело, он кричал, надрывая горло и задыхаясь от боли: ''Подохни, подохни, подохни, проклятая сволочь!''.
Кирилл сел на камень и зажал рану рукой. Дело было сделано, убийца убит. Но странно, боль от смерти друга не утихала, а разрасталась. И, хотя Кирилл знал, что делает глупость, он упал на горячие камни и закричал нелепое: ''Вася, не умирай, я прошу тебя!''.