Изнутри дом разительно отличался от того впечатления, которое о произвел на Таню, когда она подходила к нему. Ну дом. Ну большой. Выглядит симпотичненько. Таня не имела представления о том, что красно-коричневые стены приятного спокойного оттенка выложены голландской кладкой. Такие дома сейчас редко строят. Каменщикам сподручнее гнать многорядку или однорядную кладку. С голландкой намучаешься. Но прежнему владельцу захотелось именно такую. И ради этого и на долгострой согласился, и на большие затраты. А Баринов, когда решал, какой прикупить домишко, чтобы на старости лет было где погреть косточки, из-за кладки домик и выбрал. Такая кладочка была в чести у Петра Первого. А Олег Эдуардович, к сему императору относился с очень большим пиететом. И камин. Но камин Таня потом увидела. А пока не могла оторвать взгляд от паркета.
Ей почему-то так сильно захотелось разуться и забегать по этому гладкому-гладкому, играющему бликами слоновой кости и прибалтийского янтаря паркету с загадочными геометрическими фигурами, что ей пришлось собрать всю силу воли, чтобы не поддаться этому несерьезному желанию. Впрочем, если бы Таня знала, что за новые паркетные полы из дуба, бука и орехового дерева Олег Эдуардович не пожалел сорока пяти тысяч баксов, возможно, она и не стала бы себя сдерживать.
Потом она мельком глянула на изящную люстру с листиками и висюльками из богемского хрусталя, любовно сотворенной в недрах фирмы Валентайн, известной тем, что все ее топовые модели люстр, светильников и бра уникальны. Расположение хрустальных висюлек в каждой люстре хоть немного, но отличается от выбранного для других люстр. Люстра не особенно заинтересовала Таню. "Несиметричная", - подумала она, - "брак". То что за "брак" отдали три штуки баксов, узнай она об этом - очень бы ее удивило.
Жидкие обои привели Таню в полный восторг. А когда она подошла к камину, он сменился благоговением. Она понимала, что дом построен недавно. И камин не может быть старым. Но от него исходила спокойная аура такой самодовольной патриархальной самости, что Таня даже боязливо покосилась на дверь инкрустированную строганным шпоном северной лиственницы. Вдруг да прямо сейчас вплывет пузатый замоскворецкий купчина первой гильдии и осведомится - с чего это она, холопка чумазая, мается в праздности? Бр... Ну а удержаться, чтобы не поняньчить одного из миленьких бронзовых ангелочков, Таня уже никак не могла. А потом ей захотелось посмотреть, какие еще чудеса ожидают ее в других комнатах. С замиранием сердца, она переступила через порог...
В этой комнате были два огромных стрельчатых окна с совершенно потрясающими золотисто-зелеными гардинами. И громадное настенное панно изображающее эпизод Полтавской битвы с Петром Первым на переднем плане и гренадером, удивительно напоминающим Баринова. Но вся эта красота, как и коллекционное оружие висящее на другой стене на фоне вишневого панбархата, как и антикварная мебель из потусторонне белеющей и мерцающей лаком карельской березы, были только фоном для молодого человека. Вероятно и для него окружающая его почти музейная роскошь была несколько непривычна. И он радостно скользнул взглядом по милому, улыбчивому лицу неожиданно возникшей перед ним хорошенькой девушки.
А руки Тани еще хранили приятную тяжесть симпатичного ангелочка. Ей вдруг захотелось ощутить ее вновь. Но чтобы это была не холодная бронза, а теплое тело младенца. Когда нибудь какой-нибудь молодой человек сделает ей такой подарок. Интересно, каким он будет, этот парень, которому она отдаст свое сердце и тело?
- А он бы подошел... - неожиланно мелькнула смелая мысль. Таня поймала себя на том, что уже неприлично долго смотрит на этого симпатичного парня с открытым дружелюбным лицом и веселыми добрыми глазами. Она почувствовала, что начинает краснеть. "Да что же это я!" - встрепенулась Таня, - Надо что-нибудь сказать!"
- Впечатляет? - выдохнула она.
Парень вздрогнул. "Как она могла прочитать мои мысли?!" Но через секунду успокоился. Наверняка, эта девушка с ладной стройной фигурой, высоким крепким бюстом, изящной длинной шеей, манящими чувственными губами и восторженно сверкающими глазами на типично славянском лице, имела в виду окружающий гламур.
- Да, очень, - вкладывая в свои слова тайный глубинный смысл, ответил он.
Таня смущенно поежилась. Ей показалось, или он действительно с неподдельным восторгом таращится на ее грудь? Тьфу-ты! Меньше надо о младенцах думать! Хотя от такого...
Чтобы заглушить внезапно свернувший на скользкую дорожку внутренний голос, Таня постаралась его заглушить, попутно притворившись, что не поняла тонкого намека.
- Вот и мне сначала понравилось, а теперь кажется, что вся эта роскошь выглядит довольно вызывающе, вы не находите?
* * *
Бывают дни, когда вроде бы все неплохо складывается. И по сути и жаловаться на обстоятельства - грех, но они тебя напрягают. Из-за чего же разочарование и раздражение? Из-за того, что ты слишком долго ждала этого дня. Слишком долго думала о нем и прокручивала в голове различные варианты. А когда он наступил и все идет как по маслу - он раздражает тебя своей обыденностью. День осуществления мести должен быть полон зловещих знамений, мистических совпадений. Но уж никак не пошлятины.
Все началось с Бернарда. Естественно, Яна не хотела светиться в крупном охранном агенстве. Рассуждая, что чем больше народу - тем больше шансов, что среди секьюрити или администрации затешется засланный казачок. А то и не один. Люди среднего достатка редко нанимают охранников. И Яне очень бы не хотелось, чтобы она неизвестно у кого оказалась на карандаше. Маленькая фирмочка "Варяг-альфа плюс" представлялась ей оптимальным вариантом.
В результате в свое полное распоряжение на три часа она получила полноприводный джип мерседес и молчаливого дылду по имени Бернард.
Надо же понять, что за человек приставлен тебя охранять и чего от него можно ожидать, в случае чего. Но Бернард никак не шел на контакт. Только "да", "нет" и "не важно". И более того - нахамил. На естественный вопрос, как его настоящее имя, ответил - "я же не спрашиваю ваше настоящее имя"! Этот дебил-переросток ставит Яну на одну доску со шлюхами придумывающими себе псевдонимы. А потом, на совершенно естественный вопрос Яны о его семейном положении - ответил - "я могу встретиться во внерабочее время. Такса - та же". Яне захотелось его убить. Она даже пожалела, что едет сдавать Баринова, а не подлизываться к нему. Еще до брака с Бариновым, она никак не предполагая, к каким это может привести последствиям, неоднократно жаловалась тому на своего бывшего бойфренда. Разумеется, она несколько исказила обстоятельства их разрыва со Степаном. И естественно, не упомянула взбесившую ее прощальную фразу бывшего: "Ты - мутант, жестокая ошибка природы. Под твоей ангельской внешностью - дьявольское нутро". Она просто жаловалась, чтобы ее, такую невезучую, которой попадаются такие негодяи, пожалели, утешили, купили бы что-нибудь не дешовое, чтобы отвлечь от печальных мыслей. А когда через неделю после ее жалоб на бывшего, Баринов дал ей газету с заметкой про то что Степен утонул - она испугалась. И решила выйти за него замуж. Таких конкретных особей лучше иметь в своем лагере.
Но сейчас Баринов уже не тот, что раньше. И он уже не в ее лагере. Так что Бернарду его хамство сойдет с рук. До поры до времени. Вторым неприятным моментом было то, что Бернард запретил ей курить в машине. Вообще нонсенс!
Фары ближнего света их джипа осветили обычные легковые Кия и Ауди. Как они с их низким клиренсом сумели забраться в такую бездорожную лесную глушь - загадка.
Впрочем, они сами назначили и время и место, так что надо думать - знали на что шли.
Яна вылезла из джипа не дождавшись, когда Бернард вылезет и обойдя машину поможет ей вылезти. "Я охранник" - сказал он, - "а в швейцары не нанимался".
С наслаждением закурив, Яна пошла на слепящие ее фары дальнего света. "До чего же они, менты, ординарны. Заранее знаешь все их любимые штучки - даже скучно. А как вам мои темные очки? Я же сразу поняла, что если назначаете встречу ночью - значит будете слепить фарами или фонарями. По тридцать седьмому году ностальгируете?"
Три силуэта освещаемые сзади фарами двинулись в ее сторону. Ничего разглядеть невозможно, но ежу ясно, что центральный - прокурор или его доверенное лицо, а крайние - охрана. Бери и снимай на видеокамеру и вставляй сцену в низкобюджетный боевичок. Яне захотелось сделать книксен, но она сдержалась.
Вкрадчивым негромким голосом прокуроша начинает разливаться что твой соловушка. Яна терпеливо слушает.
- Приветствую. Извините, Яночка, что встречаемся в такой...
(жестом радивого хозяина обводит дланью лес) обстановке. Я бы с удовольствием пригласил вас в ресторан, но, увы, сейчас нам с вами надо думать о деле, а оно требует строгой конфиденциальности. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Естественно, Яна, которую со вчерашнего дня не приглашали в ресторан - в обиде. Чтобы голос не выдал ее истинные чувства - она медленно качает головой.
- Ну, вот и отлично..., - продолжает соловушка дорвавшийся до благодарной аудитории, - Итак, вы понимаете, что от вас требуется?
Предисловие такое, словно она у них миллион на шару выпрашивает, а не предлагает нужный им компромат по божеской цене. Ладно, подыграем ему. Изобразим блондинку.
- Ну... Не совсем... я думала, вы всё сами сделаете...
- А вы только денежки получите?! - патетически восклицает прокуратор иудейский, - Яночка, бесплатный сыр только в мышеловке.
Да, кажется переиграла.
- Завтра вы должны подъехать в прокуратуру и написать заявление. С нашей стороны всё готово. Что писать, вам скажут.
* * *
"...А по чикагскому бульвару ходят девочки в манто. Они проводят каждый вечер в ресторане. Сегодня буду я заказывать здесь песни как никто, пускай оркестр приложит максимум стараний...", - с явно наигранным энтузиазмом пел немолодой лабух с темными кругами под глазами и нездоровым цветом лица. То-ли от недосыпа, то-ли из-за нездоровья. Остальная музыкальная братия с явно вымученными улыбками терзала свои видавшие виды струменты.
- Похабщина, - поморщился Игорь.
Таня промолчала. Любитель шансона второй свежести - более чем внушительных габаритов мордоворот в малиновом пиджаке угнездился за соседним столиком. Игорь, конечно, тоже не дистрофик, но на фоне этого братка явно терялся.
Игорь покосился на Таню и положив в рот очередной маленький кусочек чавычи задумчиво замер.
Таня не понимала, что такого особенного в этой рыбе, ради которой они забрались в этот сумрачный полуподвал с низкими полукруглыми сводами из красного кирпича на белесожелтоватом известковом растворе, покрытыми пленкой прозрачного лака. Бледно-оранжевые маленькие лампочки, имитирующие свечи укрепленные на подвешенных толстенными цепями к потолку деревянных тележных колесах давали слишком мало света. Громадные массивные деревянные стулья, каждый из которых, видимо весил не менее полутора центнеров, были не очень удобны. А монструозные столы из толстенной вагонки, вероятно, не сразу и трактором сдвинешь. На неровных лакированных стенах в помощь оранжевым свечам в нарочитом беспорядке крепились тяжеленные фонари-бра из вороненой кованой стали. Они мерцали тревожным красным цветом, только подчеркивающим сумрачную атмосферу средневекового подземелья. Если бы из одного из боковых коридоров появился бы дюжий палач в кожаном фартуке, несущий за волосы свежеотрубленную голову, Таня бы не удивилась. Впрочем, в центре каждого стола горели настоящие восковые свечи, распространяя живое тепло и тревожный терпкий аромат меда, воска и пеньковых вервий. Две из них Игорь сразу же потушил, сказав, что блюда здесь качественные и особенно разглядывать содержимое массивных стеклянных тарелок ни к чему. Танцпола не было. Лабухи освещались обычними электрическими лампами. И казались единственными реальными людьми на фоне скрывающихся в полумраке посетителей. Таня взяла еще один кусочек чавычи. Горбуша и горбуша. Непонятно, что Игорь нашел в этой рыбе со странным названием, якобы являющейся особо редкой и деликатесной обитательницей сибирских рек? Внимание Разбежкиной привлекло платье пассии громилы в красном поджаке. Только платье. Самой девушки, в нем по сути и не было, настолько она была субтильной и худющей. А платье непрерывно, при малейшем движении этой Офелии из Освенцима мерцало и переливалось невообразимо эфектным звездным блеском. Оно напоминало отполированную гибкую чешую. "Словно кобра!" - подумала Таня. Под стулом девушки она заметила туфельку с очень длинным каблуком, того-же неземного зеркального оттенка, что и платье. Девушка была ярко-платиновой блондинкой с очень короткой стрижкой. На ее худеньком личике со впалыми шеками выделялись только громадные обильно накрашенные и подведенные глаза и пухлые губы с помадой цвета венозной крови.
Лабух закончив петь, поклонился и публика сдержанно, но в целом одобрительно одарила его покровительственными аплодисментами. Громила встал и поклонился, с грацией удивительной, для столь крупного тела. В этот раз аплодисменты были повесомее. Во всем этом было что-то театральное. Какая-то игра. Тане не нравился шансон, тем более замшелый эмигрантский, времен бровастого секретаря, любителя однополых лобзаний, но она тоже радостно захлопала в ладоши. Офелия гибко вкочила и обняв громилу тоненькими паучьими лапками прильнула к его губам кроваво-красным ртом. Игорь поднял руку.
Стремительно скользнув по полу рядом с ним возник один из лабухов. И получив зеленоватую бумажку и указания, так же быстро исчез. В следующую секунду он уже перебирал гитарные струны.
"Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно... Живёшь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно...."
Что-то изменилось. Прошлый потный оркестр с наигранным разухабистым куражом куда-то исчез.
"Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру, Пусть дождём опадают сирени - Всё равно я отсюда тебя заберу Во дворец, где играют свирели..."
Новые музыканты играли с серьезными, торжественными лицами, словно сознавая свою причастность к чему-то высокому и гордясь этим.
"Твой мир колдунами на тысячи лет Укрыт от меня и от света, И думаешь ты, что прекраснее нет, Чем лес заколдованный этот..."
Возле стола неслышно возник официант и быстро поменял догорающую свечу на новую. После его исчезновения на столе осталась бутылка Нарзана.
Таня удивилась - откуда? Ведь мораторий-же? Видимо - не для всех и не везде. Но главное, - как он узнал, что мне именно сейчас захотелось минеральной воды?!
"Пусть на листьях не будет росы поутру, Пусть луна с небом пасмурным в ссоре - Всё равно я отсюда тебя заберу В светлый терем с балконом на море..."
Игорь разливая нарзан в высокие граненые стаканы загадочно улыбался. Свежую чавычу доставить в Москву нереально. Знатоки деликатесной рыбы специально летают в Сибирь, чтобы насладиться свежепойманными чавычей и омулем.
"В какой день недели, в которым часу Ты выйдешь ко мне осторожно, Когда я тебя на руках унесу Туда, где найти невозможно?..."
Естественно, что отведав тающего во рту соленого деликатесного филе - захочется минералочки. А уж ради того, чтобы она была самой лучшей, приходится идти на все, чтобы поддержать имидж заведения.
"Украду, если кража тебе по душе, Зря ли я столько сил разбазарил? Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, Если терем с дворцом кто-то занял..."
По сравнению с прошлой песней - это был гром оваций. Музыканты еще раз поклонились и всем составом ушли отдыхать. Да, после такой песни надо сделать перерыв.
Игорь посмотрел на Таню и понял, что она не уверена, что захочет его прилюдно целовать, словно Офелия Громилу. И не встал. Соседи встали и подошли к их столу. Офелия улыбалась, а ее чудесное платье переливалось и мерцало в окружающем их уютном сумраке, совершенно гипнотически. С трудом оторвав от него взгляд, Таня увидела, как Громила осторожно и уважительно пожимает руку Игоря.
- Спасибо, брат, за Владимира Семеновича.
* * *
Было бы странно, если бы ресторан находящийся вблизи от Дома Центросоюза на улице Кирова, построенный по проекту великого Ле Корбюзье был бы оформлен в одном из популярных ныне старославянском или готическом стиле. Впрочем, сознавая, что отнюдь не все посетители будут комфортно себя чувствовать в неомодернистском окружении, дизайнеры сознательно допустили эклетизм. Таню, поскольку она получила строительное образование, весьма забавляла внутренняя обстановка. Она понимала, насколько непросто было дизайнерам разместить в громадном светлом помещении с высокими разноуровневыми потолками предметы относящиеся к различным стилям и не допустить дисгармонии. Обычные столы с гнутыми ножками и кружевными оборками по краям белейших до голубизны скатертей, стиля а-ля питерский бомонд, чванливой тевтонской свиньей врезались в подавшиеся назад модерновые стальные столики со стеклянными столешницами. Тонкие резиновые коврики (чтобы не съезжала посуда) придавали вечноактуальным салатам оливье, котлетам по полтавски с ораньжевым длинным рисом в мясном соусе и жареному филе камбалы, в модных прозрачных тарелках, игривый и экзотический вид. Широкие стаканы за счет плоского дна в ковриках не нуждались. Чтобы оторвать от столешницы, их приходилось сначала сдвинуть к ее краю. Впрочем, если кому-то было лень, он мог воспользоваться запасными ковриками.
Разумеется, не каждая дама рискнет сесть за столик с прозрачной столешницей. Но ни одна из Татьян не была обижена природой, так что перспектива того, что их изящные ножки рискуют подвергнуться обстрелу нескромными взглядами - их отнюдь не пугала. Более того, в отличие от столов со скатертями почти до пола, под которыми могло происходить (и случалось - происходило) почти все что угодно, здесь все было на виду и под контролем. По этой причине пузатых гурманов, позволяющих себе иной раз незаметно для окружающих расслабить брючный ремешок, за модерновыми столами почти не наблюдалось. А тех немногих толстячков, что сидели неподалеку от Татьян, Сергея и Игоря, интересовали не столько блюда, сколько фигуры их достаточно смелых визави в миниюбочках.
В связи с ранним временем живого оркестра еще не было. В углу, со стороны бомондовских столов пустовала маленькая сцена недвусмысленно намекая одиноким металлическим столбом о творящихся здесь ночами нескромных зрелищах. Днем посетителей было мало и видимо в этот день массовых мероприятий, типа банкетов и свадеб не ожидалось, так что за соседними столиками никого не было, не считая двух женщин, явно за тридцать, с довольно спорными манерами. Таня неприятно удивилась, насколько одна из женщин со слишком глубоким декольте рискованного для ее возраста коротенького платьица походила бы на Баринову, будь та лет на десять постарше. Украткой взглянув на Татьяну, Разбежкина заметила, что та следит за этой парочкой с явно нездоровым интересом. А ее нынешний муж, Сергей, напротив частенько посматривает на ее ноги через стекло. Тане стало неловко. Она на секунду пожалела, что они не за бомондовым столиком. А потом передумала. Пусть. Пусть он смотрит. Пусть думает, чего он лишил себя по своей вине. Она посмотрела через пузыристый стакан с шампанским в широкое окно залитое лучами клонящегося к закату солнца и сделала большой глоток.
* * *
Они шли по аллее.
Таня была напряжена. Она не ожидала от Игоря такой смелости. Конечно, она отнюдь не девочка, но вроде бы не давала Игорю оснований так форсировать события. Разбежкина смотрела прямо перед собой и решила, что если Гонсалес попытается сделать ЭТО еще раз, она немедленно уйдет. Просто молча уйдет.
- Ты обратила внимание, какие темные стволы у деревьев на этой аллее?
- Что?
- Темные стволы.
Таня вгляделась в деревья, мимо которых они проходили.
- Да.
- Это из-за почвы. В этом месте была заболоченная ложбина. Ее засыпали, выровняли, но грунтовые воды все равно слишком близко к поверхности.
Таня прислушалась - не хлюпает ли под ногами? Нет. И вообще, асфальтовая дорожка была на удивление прямая. Ее гладкая поверхность после недавнего дождика радовала глаз приятным матово-серым монолитом. По обе остороны от асфальта были поросшие низкой травой неглубокие водосточные канавы. Заботливо побеленные снизу березы, действительно, удивляли необычными темными оттенками коры. Здесь было болото? Не может быть!
- Может, это сорт такой?
- Сорт?
- Ну вид, порода такая у деревьев.
- Нет. Это береза обыкновенная. Есть еще карельская, но она у нас не растет.
Таня посмотрела на печальные, словно потемневшие от невзгод и душевных терзаний, древесные стволы.
- И все-таки, они мои любимые растения.
- Растения?
- Я имею в виду - березы. Пусть они темные, все равно я их люблю.
- Любишь?
- Березы.
Они помолчали. В светлоголубом небе медленно расплывался инверсионный след реактивного самолета. Ветер приветливо покачивал ветвями берез, кленов и молодых дубов, негромко шелестя листвой.
Они подходили к скамейке. Скамейка была чистой, краска еще не успела потрескаться от бесконечного чередования солнечных и дождливых дней. Из мусорной урны торчали горлышки двух, видимо из-под пива, бутылок. На асфальте лежала пустая смятая пачка "Кента".
Таня не хотела останавливаться.
- А какие тебе нравятся деревья?
- Канабис - не раздумывая ответил Игорь.
- А что это за дерево?
- Редкое. В Испании растет. - бросив на Таню странный взгляд, ответил Гонсалес.
"Господи! Ну почему все дуры - такие женщины?!" - подумал он.
- Кстати, ты курила "Герцеговину флор"?
- Нет.
Таня вообще никогда не курила.
- Это сорт табака, который курил Сталин. Очень редкий и дорогой. Растет только в Испании. Мне приятель немного принес.
Таня смотрела в его чистые доброжелательные глаза и чувствовала, что хочет попробовать.
- Все-таки сам Сталин курил... Совсем немного-то...
К удивлению Тани, Игорь достал портсигар. И прямо при ней забил косяк коричневозеленой сухой трухой из маленького пакетика.
- Извини, мало осталось.
- Пустяки!
Они медленно шли по матово-серому асфальту вдоль торжественного караула темных деревьев тянущих из земли болотную воду.
Тане хотелось взять под козырек и запеть бодрую строевую песню. Но она стеснялась Игоря.
- Как здесь все-таки красиво!
- Да, Танечка, просто отпад.
- Я так довольна!
Таня не смогла подобрать нужного слова, которое бы указывало, до какой степени она довольна. Но ей сейчас очень нравился старый малолюдный парк. Причем с каждой минутой - все больше и больше. Ей захотелось залезть на дерево. Но она стеснялась Игоря. Ей было очень важно, что он о ней думает. Ведь он такой симпатичный молодой человек! И с каждой минутой он казался ей все симпатичнее и симпатичнее.
* * *
Татьяна Баринова в детстве часто и подолгу болела. К чему красивая мордашка, если течет из носа? Изнурительные тренировки. Дорогие лекарства помогли. Таня стала болеть не чаще чем другие. Но никак не могла забыть тот случай, когда они с мальчиком, который ей нравился, договорились о свидании, а к вечеру она почувствовала себя плохо. Наутро, она кое-как добралась до места встречи. Лучше бы она этого не делала. Девочка с носовыми платками - это не гламурно. А уж когда ее при нем вырвало... С тех пор она вскружила головы многим молодым людям. Она красивая блонди с нежной кожей, стократно отрепетированным вызывающе пристальным взглядом женщины, осознающей свои достоинства и чувственным ротиком. Она красива. Она богата. Она стильно одевается. Но в глубине ее существа живет девочка, боящаяся что над ней снова посмеются и бросят. И кто знает, не будь Татьяна так красива, стала бы Баринова пытаться доказывать всем и в первую очередь себе самой, что она уже не болезненная юная девочка, что она способна отбить парня у любой соперницы, какой бы привлекательной она не была.
Вера Кирилловна Разбежкина когда-то была красивой. Но любовь зла - полюбишь и козла. И надолго. К моменту развода ее здоровье уже было подорвано. И тем не менее, ради единственной дочери Вера Кирилловна была готова на все, кроме нового брака. А ведь у нее такие красивые глаза, искрящиеся надеждой и оптимизмом! И мужики к ней тянутся. Они нутром чувствуют, что такая женщина как она - костьми ляжет, но не даст им пропасть. Что за ней - как за каменной стеной. Но что поделать - Вера Кирилловна держит дистанцию. Уж очень жестоко она обожглась. Вот и дочь предупреждает - любовь-морковь обманет вновь! Лучше не по страсти, а по сговору. Хотя понимает, что все зря. Молодежь никого не слушает и продолжает наступать на те же грабли. Сама такой-же была.
Тамара Кирилловна считает, что семья - это главное. Вот только есть у нее такое свойство - везде перегибать палку. Ведь была такой хорошенькой девушкой. Глазки как у умненькой лисички. Губки - бантиком. Этакая дюймовочка-лапусенька. Да только выскочила замуж за того кто первый предложил, чтобы скорее семью создать и постепенно все дела на себя свалила. Оно, конечно, лучше быть нужным чем свободным, но только годы идут, а она со своим шарфиком, как с погонами - ать два, ать два... И какая уж теперь лапусечка? Солдафон в юбке. А могла бы и бубновый интерес найти, пока еще совсем не состарилась. Но каждый день все идет и идет по накатанной колее. И никак из этой колеи не вылезти...
* * *
Несмотря на тяжелые сумку и чемодан, а также на легкую ломоту во всех суставах, Татьяна чуть ли не бегом бросилась к "Границе". "Границей" тупилкинские вот уже много веков называли деревянный мосток через глубокий овраг со струящимся в его глубинах холодным ручейком. Если привязать веревку с узлами (чтобы легче было по ней выбираться наверх) за невысокую, но ладную светлосерую вербу и спуститься по крутому склону, продравшись сквозь густые заросли ивняка и багульника, увязая подошвами в поросли солодки и аира, можно дотянуться до блестящей антрацитовой рябью поверхности и зачерпнув ладонью пить студеную, даже в жаркий июльский полдень, свежую и до ломоты в зубах холодную воду.
Метров через сорок неведомо как появившийся из под земли ручей уходил под землю. А овраг еще тянулся с запада на восток метров на полста в обе стороны. Восточнее и западнее вздувались большие и мелкие холмы и холмики, поросшие бузиной, ракитой, калиной и невысокими мрачными осинами с бугристой темной корой. На западе кустарниковые неугодья постепенно переходили в радостно светлый, но влажный и топкий березовый полесок, в котором во множестве росла клюква. А дальше, в глубине его гектара на три раскинулось неглубокое озеро, в котором в великом множестве водились караси. Тупилкинские в сезон ставили в нем до нескольких сотен куканов сплетенных из алюминиевых проводов украденных в соседнем районе с линий электропередач. Дознание проводили, но уличить, так никого и не сумели. В общем, никто ничего не видел, не знает, и концы, как говорится, в воду.
Восточнее, вечнозелеными кронами темнел сосновый лес. Обильно одаривающий местных и заезжих грибами. Если пройти ещё километров пять вдаль - начинался мрачный ельник. Там брали чагу и синюю глину. Татьяна несколько раз забредала в ельник с подружками - пугаться. Избушку, по слухам находящуюся в самой дремучей глухомани Саратовской губернии, в которой с начала второй мировой до ее достославного окончания скрывался от призыва истово верующий местный дурачок, они так и не нашли. Но паутины и боровиков набрали много. В ученых книжках пишут, что боровики в ельниках не растут. Но книжки - одно. А окрестности деревни Тупилки - другое. Тут - каких только аномалий не встретишь!
Узнав о победе, обросший как зверь дурачок вернулся в деревню. Война окончена. В штрафбат уж не пошлют... Но никто его хватать и отправлять под трибунал не стал. Много мужиков не вернулось. Одинокие бабы надрывались в колхозе и тосковали в своих подворьях. Понятно, что такой здоровущий мужичина, который сумел четыре зимы выжить в лесу - в хозяйстве ох как пригодится! Он и пригодился. И не в одном. Четверть тупилкинских в послевоенные годы от него произошла.
Большинство тупилкинских - русоволосые, здоровые и выносливые. В отличие от пьянчуг из соседних деревень в питие меру знают. Зато - веселые. Шутить любят. Над чужими. За что соседи их и недолюбливают. И не только соседи. Вот, к примеру, заехал пару веков назад землемер по казенной надобности. В других местах его встречали уважительно. И сыт и пьян и нос в табаке. А тупилкинские не любят, когда чужие в их дела и земли нос суют. И барин у них в ту пору был веселый. Он землемера в соседней деревне Горелово встретил и предложил до деревни подвезти. А потом сказал - по дороге долго ехать. Давай уж через лесок - напрямки. С ними как раз сваты к тупилкинской девке пристроились. Вот барин и погонял честную компанию по ельнику. Двое суток шастали. Под конец землемер проклял все и убрался обратно. Так ничего и не высмотрев и не измерив. А позднее, будучи в Петербурге, рассказал какому-то писаке про свои блуждания по дебрям в Саратовской губернии. А тот и напиши: "В деревню! К тетке! В глушь! В Саратов!".
Никакой глуши в Саратовской области нет. Вот только знают там, что тупилкинских без большой нужды лучше не обижать. В тот же период продразверстки две подводы пропало. Со всеми комиссарами и красноармейцами. И карательный отряд сгинул. Без следов. Да и раньше они самому государеву полковнику продемонстрировали, что как на них сядешь - так и слезешь. Тому приспичило лес для новых государевых форпостов рубить и возить. А тупилкинские лес не валят. Нечем - говорят. Тупые пилки. Пригнали солдат. Местные солдат встретили хорошо. Напоили, накормили. Спать уложили. А наутро - все пилы и топоры - тупые. Просто чудеса. Плюнул полковник. Велел дать десятку местных батогов и уехал в другие места лес изводить. А деревню тогда в Тупилки и переименовали. А как она раньше называлась, и не помнит уже никто. Пусть в Тупилках тупые пилки, зато вокруг лесов много. Воздух - хоть задышись! Кто с города приезжает - неделю как пьяный ходит. Пока не придышится.
Татьяна перешла "Границу" и опустив вещи в траву блаженно потянулась. Теперь она на своей земле, тупилкинской. А за мостиком - чужая была. Мостик же все переходили спеша. Почему так - в овраг спускаться не страшно, а на мостике стоять - страшно - никто не знал. Говорили - пока ты на траве - Хозяин воды тебя не тронет. А на мосту - брусья и доски. Вот выскочит из ручья на четыре метра и перебросит за перила. Вниз. В студеную воду.
Дорога от станции к мостику была плохая. Тряская. Автобус качало, словно пьяного после третьего малька без закуски. Поразмяв суставы, повыгибав позвоночник, отчего стороннему наблюдателю еще заметнее стало бы нынешнее положение Татьяны, она подхватила вещи и пошла к деревне размеренным неспешным шагом, размышляя сразу о многих вещах одновременно.
Путь лежал по холмам и низинам. Коричневая грунтовая дорога лениво изгибалась среди частых полянок клевера, подорожника и конотопа. Редкие невысокие вербы и серебристые ивы едва слышно шелестели изумрудно-зелеными листочками. Если бы не это, дуновения летнего ветерка было бы незаметно. За спиной, удаляясь, журчал ручей. Татьяна уже видела перед собой край бесконечного золотисто-зеленого поля. Ровный участок земли, от деревенской окраины до неудобицы был очищен от благодатного леса. Корни были выкорчеваны. Земля была многократно перепахана и засеяна овсом и рожью. И тем не менее, на ней до сих пор росли грибы. Словно бы не зная о том, что леса уже нет, тянули вверх свои упругие головки волнушки и подберезовики. Кокетливо изгибали края шляпок оранжевые лисички. Осенью подвалы тупилкинских были забиты банками и боченками с соленьями и маринадами. А по чердакам едва можно было пробраться среди нанизанных на нитки сушеных грибов. Татьяна втянула воздух, пытаясь отыскать в пряном запахе медвяных соцветий и свежих трав знакомый с детства запах грибного рассола.
- Что-то на солененькое потянуло... - подумала она.
Татьяне вдруг так захотелось оказаться в темном сыром подвале пропитанном запахом овощей и солений, укропа и чеснока, ощутить в руках могучую тяжесть каменного гнета. Влажный холод эмалированой крышки покрытой слоем просочившегося снизу расола. И, наконец, плотно утрамбованную массу вымачивающихся в холодной колодезной воде с растворенной в ней крупной каменной солью грибочков! А среди них - игривые колечки лука, резаные дольки чеснока, темнозеленые венички укропа, гвоздичка, черный перчик и другие прянности, добавляемые в разных сочетаниях и пропорциях, в зависимости от вида грибов и их предназначения. Али по праздникам вкушать, али уминать по будням...
По правую руку шагов на двадцать к дороге не доходила небольшая березовая рощица. На сотню стволов, не более. Деревья в основном были молодые. Приезжие в пору весенней добычи березового сока иногда оставляли на бересте глубокие надрезы и привязывали банки для сбора древесной крови. Местные банки снимали и выбрасывали. А раны замазывали варом. Роща была еще молодая. И ранняя добыча сока могла привести к болезням и гибели деревьем, которым не исполнилось еще и двух десятков лет. Она была высажена тупилкинскими, чтобы со стороны дороги не бросалась в глаза зияющая рана заброшенного песчаного карьера. Песок и чистая глина были выбраны для какой-то районной стройки. А потом пошли суглинок и мергелит. Карьер забросили так и не заровняв его впадину тяжелыми бульдозерами и скреперами. На дне его стояла затхлая желтовато-серая вода. Рыба в нем не водилась.
Когда-нибудь природа прикроет зеленой порослью следы реализации челоеческих амбиций. Дно карьера превратится в пруд. На бесплодные, голых склонах вырастут ивы. Но Татьяна знала, что это будет еще не скоро.
- И чего радуются? - говорила Танина дальняя родственница, тетя Груня, - какая им разница, где будущие рекетиры будут бегать-прыгать, ногами дрыгать? В сочах или еще где? Лучше бы приехали карьер засыпать...
Спортсменов в Тупилках не любили. Как-то раз приехали две огромные машины полные здоровенных парней и те начали шуровать в грибных местах граблями и вилами. Видать, кто-то из местных выдал. Многие подобно самой Татьяне перебрались в Город. Местные пришли разбираться. И были избиты. Что самое обидное - били их без злобы. Ловко и акуратно. Вырубая быстрыми отточенными движениями рук и ног. Даже ни одного зуба никому не выбили. Тупилкинские просто ничего не могли сделать. Бестолково махали руками попадая в пустоту вместо только что находившихся перед ними противников. Падали, бросаемые наземь с какой-то нечеловеческой силой. И что самое обидное - их было двенадцать против семи противников. Вывихи и ссадины зажили быстро. А вот ощущение бессилия и позора осталось надолго. Тем не менее, проблему решить удалось. В следующий приезд вместе с мужиками, к спотрсменам вышло два десятка очень серьезно настроенных женщин с палками и двумя газовыми балончиками. Так что спортсменов в деревне не любили. Даже футбол никто не смотрел. Хотя телевизоры и видеомагнитофоны имелись. Даже дивиди-проигрыватели были и видеокамеры.
Татьяна знала, что за рощицей находится уродливый карьер, но березки выглядели такими радостно-светлыми и стройными, такими знакомыми и родными, что она снова положила вещи на траву и сев на чемодан стала перекусывать предусмотрительно захваченными с собой бутербродами. "В березовом лесу хорошо любиться" - неожиданно вспомнилась ей старая деревенская присказка. Она посмотрела на свой живот и наморщила лоб. А потом повернулась в сторону отдаленного соснового массива. "В сосновом - молиться". Татьяна чувствовала, что ей чего-то не хватает. Она - дома. У нее все хорошо. Родные места дадут ей покой и утешение. Но чего-то не хватает. Что-то было в прошлом, что оказалось утраченным и это щемящей занозой продолжает сидеть в ее душе. Но что это такое, она никак не могла понять. Как догадаться? Вроде бы все встало на свои места. Она снова посмотрела на свой живот. Все на месте. И так тому и быть. "А в еловом - удавиться". Татьяна торопливо завернула недоеденные бутерброды и сунув их в сумку, снова двинулась к деревне. Оставалось какое-то беспокойство. Словно что-то должно было случиться, но не случилось. Что-то хорошее, но она не помнит - что? Она не хотела возвращаться и снова переходить мосток, оказываясь на територии "чужих". А может быть она сама слишком долго жила в Москве и других отдаленных местах? И потому сама стала чужой?
Выдать грибные места городским спортсменам - плохо, но простительно. Но было такое, о чем знали только тупилкинские. "Места тут у вас - странные" - говорил один проезжий ученый. Что-то такое они обнаружили из космоса. Вопросы задавали странные. Но они, эти трое мужчин и сутулая женщина были чужие. Так что никто ничего им не стал рассказывать. И показывать то же. Им же лучше. Спокойнее спать будут. Никчему посвящать чужих в то что касается этих мест и их обитателей. Вот взять хотя бы "Хозяина воды"... Породистого пса, тонущего в совершенно прозрачной воде речушки, южнее деревни, Девушку упавшую в колодец. А ведь говорили же хуторянину, что венцы у колодца должны быть не ниже полуметра... Почему - старики знают. А молодые должны молчать. Пока сами не узнают, состарившись...
Бирюза овсяного моря ударила в глаза, как всегда неожиданно. Татьяна обогнула крутой холмик с зарослями акаций на плоской вершине и все пространство до деревни и дальше - раскинулось перед ней!
Ровные поля. Она идет среди высокого - выше колена овса. Дальше рожь - она светлее с золотистым оттенком. За деревней - в дальнем мареве теряются темнозеленые кукурузные поля. На юго-востоке - маленькая церквушка из красного кирпича. Все дверные и оконные петли - смазаны. Стекла - целы. Только кирпич на крепчайшем известковопесчанном растворе на яичном белке, который с возрастом становится только прочнее, выщерблен. Ребятня лазает по почти двухсотлетним стенам. Есть за что зацепиться, куда поставить ногу. Штукатурить стены местные не хотят. От церквушки так и веет стариной и умудренностью. Пусть она на порядок моложе новгородских культовых сооружений, но тоже, дай Боже чего повидала... Она - символ торжества деревенских над враждебным внешним миром, у которого семь пятниц на неделе. Суета сует и всяческая суета. А они живут вдумчиво, размеренно, леса берегут. Молчат о том, о чем чужим говорить не след. А то понаедут всякие... Приезжали уже. Много хлопот доставили. Но только тупилкинские хорошо знают, что их болота годятся не только клюкву собирать... Полста лет стояла церквушка и пусть стоит дальше. На вид - чихни и развалится. Но стены у нее толстые. И изнутри все цивильно. А то - попа надо убивать! А с чего бы это вдруг его убивать? Церковь надо взрывать? Так мы и дали ее взрывать! Много тайн хранят окрестые болота... А церковь так и используется под склад. Приезжали тут. Крест установить хотели. Службу восстановить. Тупилкинские не дали. Вам, городским, то того надо, то сего! То рушь, то ставь! А потом снова будете рушить! Нет уж! Пусть остается складом.
Воспоминания о детском, о церковных праздниках, проводимых не внутри, а снаружи древних стен, о купаниях на речке, где и когда безопасно - знали сызмальства, о подсолнухах лузгаемых на теплых завалинках - неспешно исходили из глубин памяти и Татьяна продолжала идти по ровной прямой дороге, ничего не видя перед собой. А и что она могла увидеть?! Та же дорога, то же теплое, неспешно убаюкивающе шелестящее под ленивыми дуновениями свежего ветерка живое море, что и десять лет назад. Ласковая песня жаворонка. Ноги несли и несли Татьяну к приближающейся деревни, а она все вспоминала и вспоминала свое нетревожное деревенское детство. И когда она, почувствовав какую-то внезапно наступившую звенящую тишину, очнулась и подняла глаза от дороги, то не сразу осознала то что увидела. Точнее - кого.
Когда камазы возили песок из карьера, местные скинувшись договорились с шоферами на десять ходок. Известно, что шоферня своей выгоды не упустит. Так что все остались довольны. И нормировщики, с которыми поделились водилы и они сами и тупилкинские, у которых появился собственный песчанный пляж. Что любопытно, пологий берег проточного озера, богатого плотвой и раками был не илистым. С южной стороны озера, к которой прохладной тенистой стеной спускалась стена сосен, придонного ила было не то чтобы много, но достаточно, чтобы у выбравшихся на вздувшийся древесными корнями словно венами бережок, ноги как минимум по щиколотку были в черной липкой грязи. В Китае речной и озерный ил используют как удобрение. Но то в Китае. Стране цивилизованной с высоким уровнем жизни и небольшим разрывом в доходах различных социальных групп. А в Тупилках, к сожалению, банкирских дочек, могущих заказать трейлер с землечерпалкой не водилось. С северной стороны, куда и свозили песочек, важно распальцовывали длиннющие листья высокие стволы кукурузы. Далее следовала дренажная канава и ивовые поросли. Возле них, на массивной деревянной лавке и сидела наша парочка, любуясь открывшимся пейзажем.
Чистый, ровный песчанный пляж с несколькими скамьями без спинок. Темная озерная гладь, за которой на противоположном берегу маячили сосны.
Полная луна стояла уже высоко, частично заслоняемая от Татьяны и Сергея верхушками деревьев. Отчего ее отражение в воде казалось странным. К тому же, видимо радуясь наконец-то наступившей вечерней прохладе, вовсю "играла" рыбешка, то ли пытаясь поймать низко летящих насекомых, толи просто показывая свою удаль. Периодически можно было заметить сверкнувший мельхиором бочек хвостатого удальца, почти выпрыгнувшего из воды. К тому же по поверхности озера постоянно пробегали волны ряби. Вода казалась маслянистой и теплой. А колеблющееся отражение луны, придавало ей несколько сюреалистический, фентезийный вид.
Не отрывая взгляда от мрачной темной стены леса и водного отражения луны, Сергей не глядя нащупал запястье Татьяны и судорожно его сжал.
В другой раз Татьяна бы вскрикнула, но звенящая голосами насекомых тишина и какое-то предгрозовое напряжение во всей этой сумеречной обстановке заставили ее сдержаться. Она думала, как объяснить Сергею, что только взрослым женщинам безопасно купаться когда угодно и где угодно. А Наде следует соблюдать осторожность. Табу, довлевшее над коренными тупилкинскими не позволяло рассказывать чужим о местных суевериях. Наде, родившейся и выросшей за пределами их мира, объяснят старики. Уже скоро. Но Сергей, как отец, обладал влиянием на девочку. Но она никак не могла найти нужных слов. И вообще - боялась нарушить тишину.
- Никогда такой красоты не видел. Как серебро.
Татьяна искоса взглянула на темный профиль Сергея. Ему виднее. Женщины днем различают больше оттенков цветов чем мужчины. Но ночью мужское зрение гораздо более острое.
- Да.
Сказала она, радуясь, что затянувшееся молчание не вылилось в неудобные вопросы. Почему их не поедают комары? Вечер. У воды. Ветер слабый. Цикады и кузнечики вовсю выводят ритурнели, а где комары, которых просто не может не быть?! Или - почему песчанный пляж спускается до самой воды, но не заилен? Почему в озере не рыбачат? Почему в нем нет крупной рыбы и откуда берутся эти бесчисленные сонмы громадных коричнево-зеленых раков, которых она ему cварила на ужин? Как все это ему объяснить, не рискуя, что он примет ее за сумасшедшую? Да и к тому же гневить стариков не хотелось.
Когда не знаешь - что и как делать - не делай ничего. И тут она подумала, что может быть - ему нет никакого дела до всех невероятных и жутких тайн их деревни. Что он и не хочет ничего знать ни про комаров, ни про рыбу, потому что его интересует только красота! Красота природы. И ее, женственная красота. Подобно тому, как зачастую общество красивой женщины делает мужчин глупее, и он, Сергей, поддался ее обоянию. Она же видела, какими глазами он смотрел на нее днем! И пойти погулять вечером - тоже он предложил. Вероятно, понимал, что наедине им будет проще разобраться в своих непростых отношениях.
Татьяна привалилась плечом к плечу Сергея и почувствовала, как он тут же подался в ее сторону и шумно вздохнул.
Она ухмыльнулась и кокетливо-игривым голосом спросила: Хочешь в серебре искупаться?
- Эх, купальник не захватил. - Притворно-огорченным тоном выдохнул Сергей.
- Ничего, я отвернусь.
Татьяна тут же отвернулась, чтобы Сергей не заметил ее растянувшегося в широкой улыбке рта. Какие "купальники"?! Какие плавки?! Деревенские мужики всегда купались в семейниках! Какой смысл скрывать от девок форму своих причандал, когда они сызмальства знают, чем бык отличается от коровы, кобель, от суки и бесчетное количество раз видели, как все это хозяйство используется?! Это городская школьница может увидев кошачью свадьбу подумать, что наверное одна киса делает другой массаж. Но у Татьяны-то, как и у других деревенских детей и в пять лет никаких подобных иллюзий не было и быть не могло! Мысли Тани о различиях городского и деревенского воспитания девочек, вернулись к исходной теме. Да и зачем ему купальник?! Уж ей ли не знать о его достоинствах?! К тому же - они совершенно одни на пляже. Поблизости - никого. Влажный ночной деревенский воздух далеко разносит звуки. Все, кроме них двоих, давно спят. Чтобы выспавшимися и бодрыми встать с первыми солнечными лучами. Ни к чему тратить деньги на освещение. А за солнечный свет Чубайс денег пока не берет. Вокруг только насекомые, которым какой-то шутник внушил, что они офигеть какие расчудесные певцы. Впрочем - это повторяется каждый вечер. Только с различными вариациями. По ним любой тупилкинский мог определить - какая на завтра будет погода. Завтра во второй половине дня должен начаться мелкий продолжительный дождик. Моросить будет до полуночи. "Как хорошо, что сегодня - не завтра" - подумала Татьяна, - "На пляже - так хорошо!"
Она встала и блаженно потянулась, протягивая пальцы рук к звездному небу, любопытно взиравшему на странную парочку, довольно-таки поздновато явившуюся к озеру. И тут Татьяна почувствовала, что Сергей на нее смотрит. Причем, не просто смотрит. Иногда у некоторых мужчин это получается. Их руки спокойно лежат у них на коленях. Но когда они ТАК смотрят, кажется, что они чудесным образом вытянулись и нежно-нежно, бережно и осторожно прикасаются к тебе и гладят, стараясь ощутить и запомнить каждый изгиб твоего трепещущего от их едва ощутимого прикосновения тела, каждую его впадинку и выпуклость...
Татьяна почувствовала, как запылало ее лицо. И не только лицо. Там, ниже, под легким летним платьем тело требовало охладить его от жара внезапно нахлынувших желаний. Воспоминания вновь захлестнули мозг Татьяны. Только теперь они были связаны не с родной деревней и ее тайным, неведомым для чужих миром, а с Сергеем и тем что между ними было...
Близко-близко к берегу плеснула рыба. Вода! Вот что поможет остудить внезапно вспыхнувшую в ней страсть к женатому на другой женщине мужчине! Она торопливо, боясь обернуться к Сергею - стянула платье. Татьяна не была уверена в том, что брось она на него хотя бы один взгляд - сможет сохранить контроль над своим телом. Вода - спасет! Вода - остудит. И пламенеющую от стыда и страсти кожу и кипящие в мятущейся душе чувства! Но нельзя же бросаться в воду в платье! Только стянув его и не глядя бросив за спину на лавку Татьяна заметила, что помимо трусиков на ней ничего нет. День был жаркий и она решила что не стоит заставлять себя париться, тем более, что ее фигура, откровенно говоря, в бюстгалтере не особо и нуждалась. Она покраснела еще больше и стыдливо прикрыла бюст руками. Скорее ощутив, чем услышав как Сергей встает с лавки и делает к ней шаг, Татьяна поняла, что стоит ему к ней прикоснуться, как она более не сможет противиться неумолимой силе, которая влекла ее к нему. Татьяна бросилась в воду и с усилием принялась толкать голени вперед, прорываясь сквозь упругую прохладную жидкость. Сначала вода показалась ей слишком холодной. Она даже удивилась. Пускай озеро проточное, но за жаркий солнечный день вода должна была прогреться! А потом поняла, что не вода холодна, а тело, пылающее в хаосе страстей и крамольных желаний чуть ли не раскалилось. Она представила, что она монстр, состоящий из мерцающей тревожными кроваво-желтыми прожилками магмы и антрацитово-черных чешуек с опасно-острыми гранями. Она заходит все глубже и от воды, в месте соприкосновения с ее могучими нижними конечностями поднимается пар. Татьяна уже ощущала, что ее ногам, там, под водной поверхностью, совсем не холодно. Наоборот - тепло и приятно. Болезненно-холодной была только граница между поверхностью воды и ее телом. И эта граница, по мере того как она уходила все дальше и дальше от берега, поднималась все выше и выше.
Прикрыв ладонями грудь Татьяна оглянулась. Сергей успел раздеться и как раз отходил от лавки. Она смущенно отвернулась и стала двигаться быстрее, с немалым усилием продвигаясь в неподдатливой воде. То что она определенно привлекла внимание мужчины и это внимание явно имело непосредственную связь с межполовыми отношениями, было более чем заметно. "Но ведь у него от его официальной жены маленький ребенок!" - в смятении подумала Татьяна, - "Как я могу?.." И тут она громко вскрикнула. На ровном песчаном озерном дне оказалась небольшая ямка и девушка разом окунулась до самых сокровенных мест. Хлопковые трусики тут же промокли и облепили соблазнительные формы Татьяны. Во всяком случае, они явно были таковыми для Сергея. Он возбужденно выдохнул и поднимая фонтаны брызг вбежал в воду и устроил на своем пути небольшой, но яростный шторм, целеустремленно пробиваясь к девушке. Она еще раз оглянулась и ясно поняв по тому как он выглядел, что простая легкая дружеская прогулка по пляжу может принять более чем серьезный оборот, кинулась в воду всем пылающим от нешуточных девичьих страстей телом, от чего на мгновение остановилось надсадно бьющееся сердечко, и изо всех сил загребая руками и двигая ногами, поплыла брасом к противоположному берегу, поросшему таинственно-сумрачной стеной сосен.
После вкрадчивого стрекота насекомых, шум от плывущего за ней Сергея, казался шумом Ниагарского водопада. "Я сделала что могла, я сделала что могла..." - твердила она и с замиранием сердца понимала, что хочет чтобы он догнал ее, схватил сильными руками и сделал то, что она сочла более между ними невозможным, узнав про ребенка Бариновой. "Я сделала что могла, хотя и не хотела это делать, хотя и заставляла себя!" "Но я хотела другого! Я всегда ЕГО хотела! Всегда о нем думала! Даже когда заставляла себя быть с другим, решив что быть с ним невозможно. Но нет ничего невозможного! Делай что хочешь и пусть все запреты, все обстоятельства будут не властны над тобой! Нет! Нет! Я так не могу! У него ребенок!.." Раздираемая желаниями и сомнениями, девушка шатаясь и скользя по илистому дну устало шла по мелководью. Но когда края воды оставалось всего пара метров, упала. И тут же почувствовала, как сильные руки помогают ей подняться. А потом они упали вдвоем. Они лежали на мелководье в теплой воде, все измазанные черным илом и всего в нескольких шагах от них сосны успокаивающе кивали им пронзающими звездные небеса кронами - "Мы охраняем вас. Прикрываем вас тенью. Ни о чем не тревожьтесь." Луна оказалась скрытой за сумраком стройных стволов. И казалось, что вокруг них едва заметно плещется первобытный теплый, еще до появления в нем Жизни, ночной океан. Здесь было темно. Не было пронзительных лунных теней и бликов. Казалось, даже звезды, деликатно отвернулись от обнимающейся парочки. Они касались друг друга и больше не видели причин сдерживать свои желания. Вероятно днем это выглядело бы ужастно и неуместно. Мужчина и женщина, грязные, липкие, торопливо возятся на мелководье. Скользят, спешат, брызгаются водой. Стонут и что-то невнятно причитают. Замирают и что-то шепчут друг-другу на ухо, хотя кричи они в полный голос - все равно никто бы не услышал. Снова возятся. Но они не думали о том, как это могло бы выглядеть. Они просто делали то, что давно хотели сделать. И говорили друг другу то, что давно хотели сказать.
Потом они усталые, но довольные не спеша плыли обратно и долго отмывали друг-друга от ила. А потом все повторилось на пляже. И когда они оглядывались на озеро, им казалось, что отражение луны в черной воде им подмигивает. Дружелюбно и ободряюще.
Когда они вернулись в дом, там все уже спали. Татьяна присела рядом с Сергеем на его кровать и долго с ним целовалась. А потом прошептала: "Очень пить хочется. Чего-нибудь горяченького."
- А я разве не горяченький? - пошутил Сергей.
Татьяна тихонько хихикнув, вскочила и наклонившись, коснулась губами его лба, словно определяя температуру.
- Еще тепленький.
Сергей тоже встал.
- Чайник поставлю.
Выйдя на кухню включил чайник, достал чашки, сахар. Татьяна молча наблюдала за ним.
- Как будто сон. Я даже не уверена, что такое бывает.
* * *
Таня очнулась от ощущения чего-то необратимо, безвозвратно утеряного. Именно - очнулась, а не проснулась. Те два - три часа, на которые она отключилась уже под утро - назвать сном язык не поворачивался. Она чувствовала, что и кожа ее лица и волосы и подушка под ней - пропитались соленой влагой. "Надо умыться" - подумала Татьяна. "Умыться надо". "Вставай! Надо умываться!" - вяло приказала она себе и сделала попытку встать, которая увенчалась успехом. Таня встала и у нее закружилась голова. Ноги были словно чужими, слабыми и неуклюжими. Она снова села на постель и бессмысленным взглядом уставилась в потемневший от времени циферблат послевоенных часов "с кукушкой". "Кукушка" давно уже не работала, навечно застряв в своей клетушке за полуоткрытой крохотной дверцей. Но изрядно изношенный механизм исправно перемещал стрелки в обмен на нечастое подтягивание коричневых чугунных гирек в форме сильно вытянутых громадных еловых шишек, сопровождая это негромким жалобным лязгом шестеренок, колесиков и эксцентриков. Вчера Тане показалась страшной недобрая тишина, внезапно воцарившаяся в доме. И она завела часы. Хоть какие-то звуки. Хоть какое-то общество.
Тане вновь стало так тоскливо, что она начала тихонько подвывать. Сперва едва слышно, а потом все громче и громче. И тут неразборчивое бормотание радио сменилось звуками романса. Радио уже с шести часов орало на полную громкость. Но Таня как-то дистанцировалась от его звуков и словно бы их не слышала. Какие-то неуместно бодрые марши. Бессмысленный пустой треп. Просто шумовой фон. И вообще, о какой неважной и ненужной ерунде они там говорят?! Почему не рассказывают - какой хорошей была Вера Кириловна и как ее теперь всем не хватает?!
"...Утро туманное..." Звуки и мысли осторожно проникали в Танино сознание, словно бы с черного хода. "...утро седое..." Она почувствовала, что что-то изменилось. "...нивы печальные снегом укрытые..." Если что-то и могло измениться, то только к лучшему. Потому что еще никогда еще ей не было так больно и горько. "...вспомнишь-ли..." Татьяна вспомнила и громко, в голос разрыдалась. Словно бы разом в одно мгновение прорвало плотину и слезы брызнули. Она чувствовала, как горит и трескается от жажды сухое горло, словно забитое тысячилетним прожаренным солнцем песком. А по щекам, подбородку и шее струились слезы...
Татьяна долго не могла напиться. Очень долго. Желудок уже был полон воды и туго давил на остальные органы упругой холодной тяжестью. А ее все еще мучала жажда. И тут она вспомнила - вчера вечером приходил священик.
Отец Авдей был личностью примечательной и в Тупилках - уважаемой. Службы, возле превращенной в акуратный, ухоженный склад, церкви, он проводил не часто. Но он словно бы склеивал и без того сплоченное общими грехами и тайнами тупилкинцев. И всегда был в курсе всего. Завтракал он у одних. Обедал у других. Ужинал у третьих. И так от дома к дому. О прошлом Отца Авдея говорить было не принято. Как говаривала Тамара Кирилловна, это - "моветон". Впрочем, Татьяна кое-что знала. Но знание - сиречь предмет односторонний. С одной позиции - оно такое, а как с другой посмотришь... Несколько другая картина вырисовывается, если не сдерживать фантазию. Она просто чувствовала, что Авдей знает что-то такое, что даже ей, любознательной девушке, выросшей в Тупилках неизвестно. Такое, о чем она может только догадываться. Еще когда приезжали спортсмены, она случайно услышала, как Авдей обмолвился с одним из старейшин - "они не за грибами приезжали". И действительно, странно. Пусть тупилкинские мужики не самбисты-каратисты, но силой и ловкостью никого Бог не обидел. И у каждого СА за плечами. А они оказались против приезжих словно слепые котята. И слишком хорошо врезалось в память - они - девки и бабы окружили приезжих, а напротив их главного стоял Авдей с большим и тяжелым бронзовым крестом в левой руке. И они просто молча буравили друг-друга глазами. И тогда, в очередной раз глянув на лицо того, кто называл себя Авдеем, Таня испугалась. За приезжих спортсменов испугалась. Она поняла, что если что-то пойдет не так, то он их всех похоронит в лесу. Под теми самыми грибницами, которые они уничтожали граблями и вилами. И что не дай Бог иметь его не другом, а врагом!
Он зашел к ней ненадолго. Татьяна ожидала, что утешать будет, сочувствовать. Ничего похожего. "Ты Таня, последнее время в чем-то запуталась. Нет в душе покоя и силы. Мечешся и сомневаешься. Слабая стала." Он достал откуда-то из глубин свободной рясы стекляную пластину и маленькую алюминиевую флягу. "К завтрашнему вечеру Фадей сделает". Татьяна поняла что это такое.
Кто-то из тупилкинских, живущих в городе, но не забывающих о родне - раздобыл плавиковую кислоту и фосфор. И местный левша Фадей настропалился делать долговечные надгробные стекляные пластинки. Плавиковой кислотой, единственной, которая растворяет стекло вытравлял в стекле бороздки. Помещал туда фосфор. А потом приклеивал покровную стекляную пластину. И века и все погодные заморочки были над этими пластинами невластны. А в сумерках все деревенское кладбище мерцало слабым зеленоватым свечением. Как только оно становилось заметным - следовало немедленно прекращать собирать землянику, которая росла на кладбище просто в неописуемых количествах и уходить. Авдей понял, что Татьяна поняла и продолжил - "Следующей ночью. Придешь и смотри на пластинку, пока не поймешь." Что она должна понять - Авдей не рассказал. А ей, почему-то не хотелось спрашивать.
На похоронах Татьяна стояла бледная и внешне безучастная. У нее несколько раз ослабевали ноги и тогда Тамара Кирриловна придерживала Таню. Такой же вялой она была и на поминках. Вокруг говорили о Вере Кирриловне. Вспоминали о ее жизни в Тупилках, о ее работе и учениках. Но Таня все это слышала смутно, словно бы через толстый слой ваты и издалека. Медленно и неуверенно, периодически спотыкаясь она добралась до дома и упав на постель прямо в одежде провалилась в тяжелый беспокойный сон.
К полуночи она была на кладбище. Села на серую скрипучую табуретку, принесенную кем-то из местных и оставленную у входа на кладбище. И стала вглядываться в горящие слабым пронзительно потусторонне-зеленым светом буквы составляющие имя ее матери. Через некоторое время надпись стала словно бы медленно течь и переливаться. Глаза стали закрываться сами собой. Татьяна очнулась и поняла, что уже неизвестно сколько времени дремлет с закрытыми глазами. Она с усилием разлепила веки. Надпись стала красной. Судорожно дернувшись Таня случайно глянула под ноги. "Не может..." - успела подумать она, падая на мягкую рыхлую землю вместе с табуреткой. И потеряла сознание.
Проснулась она на следующее утро в собственной постели. Бодро вскочила и упруго побежала по санитарно-гигиеническим делам. Она совершенно не помнила, что было прошедшей ночью. Но чувствовала себя великолепно отдохнувшей и выспавшейся. Когда она жарила гренки, на ее губах внезапно зазмеилась саркастическая ухмылка. Она твердо решила возвращаться в Москву.