Глеб уже несколько минут (после пробуждения) сидел на кровати, словно не решаясь окончательно оторваться от нее; тем не менее, - о сне, - уже не могло быть и речи. И ведь не сказать, что недавние кошмары были таким уж "сном". Однако, если признать иное - не означало ли бы это (а почти наверняка - и означало бы), - что у него начались те проблемы, коих он все время старался от себя отдалить. Но тогда (если это действительно так), - было ли такое его состояние (новое, новое для него) - следствием случившихся пертурбаций с сознанием?.. Или это всего лишь чей-то (достаточно жестокий) эксперимент?.. И уже тогда, это означало, - что его кто-то "ведет". Но куда? Или, быть может, следовало смотреть на вещи проще?.. И все отнести, например, к - разбушевавшемуся подсознанию? И уже в этом случае - это всего лишь игра... Пусть и по достаточно жестоким правилам.
Но ведь и почти тогда же, это бы означало... означало... означало - его почти что полную беспомощность... И - несостоятельность... Но вот как раз подобного бы Глеб никогда не допустил.
Он вскочил с постели, и... сел.
- Должно быть, не следует таким образом заявлять о себе, - подумал он. - Ведь неминуемо это, так или иначе, свидетельствует о готовности, (а то уже и начале) борьбы. Борьбы, которой, даже при самых благоприятных и складывающихся в его пользу "раскладах" - он бы никогда не смог допустить. Борьбы... впрочем, - ее не должно быть. Так же как и не могло быть всего того, что "якобы" уже с ним произошло. А значит, - все это был действительно сон?..
Глеб, решившись, встал с постели, засунул ноги в тапочки (заботливо подаренные когда-то мамой; как бы вслед за "дарственной" на квартиру, преподнесенной отцом - родители уже год как погибли, оказавшись в эпицентре взрыва одного из Московских терактов), прошаркал в кухню (мимоходом удостоверившись, что в квартире, кроме него, никого нет), и щелкнув кнопкой электрического чайника, уставился в окно. Причем, видимо, что-то там ему показалось действительно заслуживающее внимания, потому как он вскоре открыл окно, и - чуть ли не на полкорпуса - высунулся туда. Но, словно передумав, - а может чайник засвистел - Глеб закрыл окно, бросил взгляд - становившийся все более и более задумчивым - на "бушевавший" чайник, и... почувствовал, что кто-то наблюдает за ним.
Молодой человек (было ему лет двадцать пять - двадцать шесть) тщательно (поначалу еще опасаясь, но постепенно все более и более раскрепощаясь) обследовал все комнаты (их было всего две), подсобные помещения, еще раз (в который уж) кухню, заглянув даже в шкаф. Никого, или ничего, заслуживавшего хоть малейшего подозрения в чьем-либо присутствии еще - не было. - Но может быть, тогда уже и не могло быть?! -подумал Глеб. - И тогда, все это означало, достаточно видимое наличие страхов. Тех страхов, которые были вызваны не иначе как сном. Или явью? Но, ведь, как можно было допустить, чтобы нечто похожее было на самом деле. Ведь, даже если бы это когда и произошло - то, как бы, свидетельствовало (и быть может даже не косвенно) о наличии потустороннего мира, в котором, очутился он, неожиданно словно попав в зеркальное отражение идентификации действительности. И вот уже образы, различаемые во вне - стали явственно выползать из углов. В минуту-другую они были везде. Некоторые - наиболее смелые, да решительные - уже почти, что касались его.
Были тут и люди, давно ушедшие из жизни; и лишь раз - но хватило и его - когда-то, только оказавшиеся рядом; и те, с которыми, быть может, он и не встречался никогда. Но они теперь - таким вот образом - заявляли о себе, и, по видимому, имели свое какое-то право на присутствие. Впрочем, Глеб уже перестал что-либо понимать. И обхватив голову руками - катался на полу, скулил, прося неизвестно кого - все это прекратить.
Но уже, может быть, и не могло ничего исчезнуть. Иначе следовало бы признать, что все было это на самом деле. А мог ли Глеб это признать?
Он неожиданно подумал, что как-то сознательно (вернее - бессознательно) все время уходил от какой-либо мистики. Так что совсем нельзя было сказать, что когда-то ему доводилось - хотя бы образно - испытывать нечто схожее. В своих мыслях. Тем более был он нимало удивлен, когда стало, вдруг, проступать все это во сне. А ведь, с недавних пор уже и самого сна он страшился. Как бы долго не решаясь уснуть, и опасаясь, что "что-то" может произойти. Внезапно произойти. И как бы он окажется свидетелем всего этого - нелицеприятного - действа. От которого и избавления-то вовсе не будет. Лишь только нависнет достаточно страшная (и более чем явственная) угроза. И тогда уже совсем не будет пути назад. (А этого, нужно заметить, Глеб более всего и боялся. Когда не будет отхода назад. Но тогда куда?.. Вперед?!.. Но, ведь, он совсем не хотел вперед. Он, может быть, вообще страшится принимать какое-либо решение. Подозревая, - что оно может принять слишком угрожающую роль в его судьбе).
Глеб все же решился, и приоткрыл (до того, как оказалось, инстинктивно зажмуренные) глаза. Но теперь он почувствовал, как все недавние "образы" - как бы - переместились внутрь его. Находясь в той глубине, они, казалось, чего-то ждут; ну, по крайней мере, никто из них не решался сделать первый шаг, которого, быть может, и не должно было быть. И который наоборот, столь явственно проступал (или пока что грозил), что Глеб готов уже был зажмуриться вновь. Пока внезапно не понял, что ведь он, на самом деле, и ничего не сможет сделать. Совсем ничего. И тогда уже (как один из способов избавления) ему следовало признать поражение, и... признаться в этом самому себе. Ибо тогда уже (может быть - а почему и нет?!) может (да и должно) наступить избавление... Избавление от всех этих кошмаров.
Глеб все же решился. Он посмотрел - широко открытыми глазами - вокруг, отметил про себя, что, скорее всего, ничего "такого" и не было, и уже готова была на его лице проступить улыбка, как он почти явственно услышал шепот.
Шепот исходил откуда-то... впрочем, совсем даже не понятно откуда. Казалось, - он был везде. И казалось, - его и вовсе не было. Но, ведь, и не могло быть так, что ему опять показалось. На это Глеб уже и рассчитывал. Но, вот, чем более он прислушивался, тем все явственней начинал понимать, что он, скорей всего, совсем даже и не ошибся. Но тогда следовало признать, что и его недавние видения не были такими уж галлюцинаторными. Может быть, тогда он действительно сходит с ума?.. Но - нет. Это Глеб отвергал. Да он никогда и не признался бы себе в этом. Но тогда - после всего этого, - что же ему оставалось?
А мысли его, тем временем, начали уже танцевать совсем дерзкий танец; хаотично подскакивая и передвигаясь; а иные уже и готовы были выпрыгнуть из раскалившихся мозгов. И уже не мог себе позволить Глеб даже бессилия. И вслед за начинавшимся безумием он уже тоже не мог угнаться. Так, словно совершенно случайно (а быть может и специально) кто-то посадил его на самого резвого и неуправляемого скакуна; а тот понес его, не обращая внимания на суматошные крики хозяина, вслед за совсем не справлявшимся сознанием. Глеб впервые, более чем явственно, почувствовал силу и мощь бессознательного; вскоре ему уже и вовсе почти ничего не оставалось делать, как, - может быть, - только смириться; но и это совсем не избавляло от начавшегося разброда (и беспорядочного движения) в сознании; и все явственнее перед Глебом Маевым, 27-летним (мы на год ошиблись) недавним студентом, находящимся уже год, как в академическом отпуске, и, видимо, не думающим возвращаться), перед Глебом Маевым (в будущем, возможно, известным литератором - несколько десятков его рассказов аккуратно лежали на полке, дожидаясь часа опубликования), и, наконец, перед Глебом Маевым, почти в одиночку, - без какой-либо поддержки извне, погрузившегося в глубины собственного бессознательного; и уже перед Глебом Маевым, невероятно красочно (так, что создавалось впечатление: будто бы собрано все это из мозаики, и собрано только что, и специально для него) проявилась никогда им невидимая картина; и уже перед самой землей - ему неожиданно открылся ее тайный смысл.
И первое время, впервые за долгие годы, наступила вокруг не объяснимая тишина. Пока вновь не начала земля свое обычное вращение. И словно бы уже не было никому никакого дела. И лишь только окно седьмого этажа оставалось открытым.
И образ... Чей-то до боли знакомый образ, как будто на миг мелькнул, - словно удостоверившись в случившимся ранее, или чтобы мы удостоверились в нем, - там. И, быть может, Глеб различил бы в нем кого-то. Но уже было поздно. Глеб был мертв.