Он смотрел на нее, видел ее природную силу, проступающую из всех складочек ее тела, распластанного перед ним, и искренне верил что она - именно то, что ему необходимо.
В обычных своих состояниях Семен Ковригин - не верил ни во что.
Он быть может и желал поверить, да словно бы нарочно все складывалось таким образом, что веры у него не было. Как не было и желания каким чудодейственным образом проверить эту веру. Потому как все это и действительно было если не ошибочно (как он считал), то что уж точно - совсем не так, как, по его мнению, должно было быть.
И все потому, что Ковригин вообще верил во что-то непонятное, и не относящееся к моменту его нахождения в настоящем, а отчасти и в прошлом. Притом что в прошлом Ковригин бывал с недавних пор часто. И только поначалу мог сказать, что испытывал от этого дискомфорт. На самом деле все казалось иначе. А если что и хотелось - радости. Может даже потаенной радости. Но ведь и ее,-- рассудил он,-- хватило бы на какой-то период времени. Чтобы после - началось уже что-то иное. Может даже повторилось нечто забавное, что не раз уже случалось с ним.
Но и даже если предположить, что это может быть так, то совершенно точно, что к этому он отнесется весьма поверхностно. Беззлобно, конечно, но не заинтересовано. Хотя и где она - заинтересованность? В чем выражалась она в жизни Ковригина? Был ли он весел больше, чем печален? Нет. А в печали всегда приходит много меньше положительных эмоций, чем, может быть, где-то еще.
То, чего добивался Ковригин, он не смог бы изложить.
Но что наверняка - хотел он всегда чего-то поистине замечательного, и отличного от других. Ведь верил он себе, готовясь подчиниться, если будет на то необходимость.
И не вызывала такая вера в нем каких эмоциональных сбоев. Хотя и плату за то платил Семен особую. Не разрешая себе общаться с другими людьми. Или же общаться, но делать это исключительно избирательно. И фактически сложно было сказать, в чем заключалось такое общение. Потому как все равно в итоге оказывалось, что Ковригин добивался чего-то такого, чего раннее у него не было. То ли знаниями какими дополнительными запасался, то ли избавлялся от негатива, проговаривая тот, и добиваясь, чтобы уходила грусть из его души. А на какое-то время ее место заполняла радость от предчувствия чего-то замечательного и давно ожидаемого.
То, что это в большинстве случаев была иллюзия - открывалось позже. Но уже к тому времени находилось нечто новое, что способно было предоставить Семену возможность по иному взглянуть на жизнь. А он и смотрел на нее открытыми глазами. Предпочитая не откладывать в долгий ящик то, что можно было сделать сразу. Сразу и навсегда. Казалось, навсегда. Хотя вечного почти не существует. И Ковригин, зная это, оставался тем самым, сам себе на уме. Понимая, что это, быть может, и есть путь выживания. Ну, или как минимум - один из путей.
Когда Семен Ковригин был еще сравнительно молод (двадцать лет назад ему было тридцать), он стремился все больше достигнуть какой-то особой справедливости в отношении с жизнью, и с теми, кто окружал его в этой жизни. Тогда как сейчас он был уже не столь наивен. И даже можно предположить, что как будто только что-то недавнее изменилось в его сознании. Ну или же только недавно он стал отдавать в том отчет.
И уже как бы то ни было, но сейчас Ковригин вдруг понял, что от каких-либо стремлений даже в его недалеком прошлом уже ничего не осталось. Что перед ним словно бы неожиданно открылась запретная дверь, а он умудрился в нее нырнуть, да еще и захлопнуть ее за собой.
И что должно было произойти теперь - он не знал. Как и не ведал, что вообще происходит сейчас.
И словно бы стал жить в ожидании этой неизвестности. Когда перед ним или могла вновь приоткрыться какая лазейка, а могло все как минимум - остаться по-прежнему. Причем сам Ковригин пока затруднился бы ответить на вопрос - чего бы он на самом деле больше желал. И это при том, что желал он всегда максимально многого. Но как-то путался в границах этого многого. Принимая, иной раз, за многое то ничтожно малое, что было и так отмерено ему. А то уже как бы и наоборот - путаясь в простейших вычислениях, и после, отмахиваясь от того, что может быть и было бы ему необходимо.
Но вот было ли?
Вопрос.
Вечный вопрос, на который как на зло находились все время ответы, противоречивый характер которых Ковригин конечно угадывал, да не всегда. Не всегда.
В своих отношениях с женщинами Семен Ковригин совсем скоро нашел то, что, как ему казалось, было больше всего и нужно. Ну, то есть, общение само собой сводилось к общению половому, которому давал Ковригин самую высокую оценку, потому как эффекта, извлекаемого от подобного общения, ему хватало на достаточно длительный срок. Но вот сама прелюдия Ковригиным иной раз вполне сознательно затягивалась. И только для того, чтобы после - извлечь максимальную выгоду от такого общения. Ведь для него всегда было важно не просто обладать женщиной, а обставить все таким образом, чтобы женщина трепетала от возможности общения с ним. Притом что внешне Ковригин не был особо примечателен, мал ростом, даже немного страшноват. Но вот подкупал он чем-то, исходящим из внутри него. И излучение это оказывалось столь сильным, что на того, на кого было направлено оно - действовало беспроигрышно. И даже не то, что вступала в действия какая магия. Нет. Все происходило всегда по добровольному согласию, и исключительному желанию самих женщин. С которыми экспериментировал Семен Рустамович иной раз совсем невообразимым образом. Проникая в них столько раз, сколько, казалось, никто до этого...
--Может он был маг да чародей?--задавался вопросом кто-то, анализируя тот эффект, который демонстрировал Ковригин. Но Ковригин почти всегда мог найти такие слова, от которых у этого "кого-то" тотчас же исчезало желание думать во вред Ковригину. Потому как просыпалось внезапное уважение к Семену Рустамовичу. И если это был мужчина - предпочитал он удаляться. А если таким вопросом задавалась женщина - то ей уже ничего не оставалось, как остаться, в полной мере испытывав на себе чары Ковригина.
Ковригин иногда путался со своим возрастом. Считалось, что ему около пятидесяти. При этом он откликался на середину сорока. И немного путано смотрел на вас (но смотрел), когда вы предполагали, что ему за пятьдесят.
Загадки не было. Семену Рустамовичу отчего-то нравилась цифра пятьдесят. И уже можно было предположить, что в ближайшие годы ему будет всегда ровно столько. После чего, быть может, найдет на него новая блажь. И захочет он изменить биологический возраст. Хотя и это все всегда условно. Потому как характеризует не истинное положение дел, а только мнение об этом окружающих. А известно, что любое мнение как раз и создано для того, чтобы при какой необходимости изменять его в нужном направлении. Причем желание самого респондента уже ни в коем случае не учитывается. Да и не надо этого. Зачем. Все ведь и так ясно. А даже если не ясно, так видимо и вопросами такими задавались не многие из общавшихся с Семеном Ковригиным. Да он и располагал к себе почти всегда. Наверное, все же всегда, когда хотел. Потому как иной раз можно было посмотреть на Ковригина, и уже совсем не общаться с ним. Словно бы даже и не заметить его. А заметив,-- удавалось иной раз не оборачиваться вслед ему еще раз. Что при виде его длинного носа, брежневских бровей, громоподобного голоса, слишком маленького для мужчины роста, и схожести по уплотненности тела с пришельцами из мультфильма "тайна третьей планеты" -- было сродни геройству, или совсем уж безразличию. Да и таких находилось немного. В основном и смотрели, и шутили вслед Ковригину. И не находили в этом ничего зазорного. Да и сам Ковригин не обращал на то какого внимания. Привыкнув, наверное. А может, убедив себя, что так должно быть. Ну, или быть может, посчитав, что нечто подобное должно с ним происходить. Как бы в той реальности, в которой он находился. Тем более что, находясь там, он отчего-то верил, что это все равно как бы ненадолго. Не на всегда. В том плане, что он всегда ожидал, что подобное может измениться. Иной раз даже настолько, что через какой-то период времени Ковригин будет не помнить ничего из того, что было с ним ранее. И даже это "ранее" будет относиться совсем даже не к нему. А к чему-то нереально-загадочному. И может быть не существующему даже.
И ведь не сказать, что Ковригин так то уж был какой-то странный? А вот находило на него иной раз и вовсе необъяснимое. Отчего на какое-то время становился он неадекватным проходящей мимо действительности. И тогда он мог совершать поступки, которые раннее ему были не свойственны. Не свойственны его состоянию. Но вот кто сказал бы, какое состояние на самом деле было Семену Рустамовичу ближе всего? Да он и сам бы не сказал. А подумав немного - так и вовсе бы замолчал, опасаясь запутать себя. Ведь не любил он бродить по беспутью какому, уходя вдаль по бездорожью судьбы. А саму судьбу...
Саму судьбу старался Ковригин все время задабривать. Словно опасаясь, что при случае может выкинуть она какую шутку. Так что станет ему от всего этого и вовсе худо. Тогда как сейчас - худо-бедно, но он продолжал и жить, и надеяться достигнуть в этой жизни чего-то такого замечательного, отчего не будет стыдно и в старости. Тем более что приближалась та. Хоть Ковригин крепился да молодился иной раз. Он даже пить и курить бросил, надеясь, что будет выглядеть получше. Притом что как раз, становясь старше - Семен Рустамович действительно становился лучше. Ухаживал он за собой лучшей косметикой. Одевался в одежды известных фирм. Посещал салоны красоты, да и вообще - вскоре и действительно решил стать моложе.
Вот только действительно ли ему это было надо - спросил бы он себя.
Да ведь не спрашивал...
И можно было бы признать, что через какое-то время Семен Рустамович Ковригин готов был совсем запутаться от оценки реальности собственной жизни. Потому как представала она ему достаточно загадочной. И могла, по сути, действительно быть и так, и этак. Разве что действительная жизнь большей частью зависит от того, как мы видим ее, а не какая она на самом деле есть. Да и есть ли - вопрос.
И тогда уже - все у Семена стало на свои места. Потому как он и действительно теперь замечал в жизни только то, что ему было необходимо.