Аннотация: (внимание - нецензурная лексика и секс; ханжам читать не рекомендуется.)
повесть
Не запретные откровения о запретном
'Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то...'
С. Довлатов
Пролог
Не знаю, сколько на самом деле должно было пройти времени... Может год, может два... А может и не хватило бы десятилетия... Но в какой-то момент я просто-напросто поймал себя на мысли, что для того, чтобы заставить себя проанализировать случившееся - совсем незачем столько ждать.
Сразу замечу, что в данной ситуации, вероятней всего, анализ анализу рознь. И разнится он будет неизменно всякий раз с новой силой, так что в какой-то момент времени (если задан будет когда ему предел) все должно вернуться на круги своя; и тогда уже ничто не сможет омрачить (равно, как и изменить) того неземного состояния, в которым, иной раз, приходится нам находиться. И о которых хочется рассказать сейчас.
События, о которых пойдет речь (и которые можно было отнести к периоду... Впрочем, по всей видимости, не стоит излишне привязывать и себя и вас к какому-то конкретному времени и месту) произошли на самом деле.
В один из дней, Андрей Константинович Васильев проснулся в неожиданно худшем (чем он, должно быть, хотел сам) настроении, и выстроив в своем мозгу примерный план-схему дел на текущий день неожиданно понял, что, собственно, делать он сегодня ничего не может, как просто взять перо да бумагу, да - и это тоже он почувствовал, что надо сделать по возможно быстро - изложить то, что с ним когда-то произошло. Однако, стоило ему предаться своим воспоминаниям (а еще сложнее было проецировать их на бумагу), как Андрей Константинович внезапно понял, что сделать подобное он вовсе не может. И не от того, что не хочет. Нет. Он хотел этого. Очень хотел. Но вот только почему-то в его мозгу вдруг начала пульсировать предательская мыслишка, что ничего у него не получится.
Неизвестно, сколько бы еще он просидел в подобных раздумьях, если бы его не отвлек брошенный в окно снежок (дело было зимой), который вдруг превратился в осколки оконных брызг, которые, к счастью, его не задели, но послужили причиной такого творческого вдохновения, что Андрей Константинович, больше ни о чем не задумываясь, стал писать.
Глава 1
'Все началось, вероятно, с моего первоначального страха по отношению к женщине. Причем женщина (и это было именно так) не была какой-то конкретной; а все, что я относил к понятию страха, и что являлось непременным следствием его (выражавшимся в каком-то загадочном сочетании моей затворнической жизни и жизни самой что ни на есть жизни 'активной', когда я, окунаясь в пучину любовных приключений, только через энное количество суток возвращался домой - обессиленный и уставший, и, закрывшись ото всех, - не выходил несколько дней) касалось, по всей видимости, женщин всех без исключения. Женщин как таковых.
Дождавшись того состояния, когда я уже, казалось, и не мог больше ждать, я наспех накинул на себя то, что находил больше подходящим для этого времени года, и вышел на улицу. Сама улица не представляла из себя ничего интересного, как лишь только тех, кто по этой улице ходил. Вернее, кого я мог встретить. А интересовали меня женщины. Причем, не абы какие, а только те, у кого я мог вызвать хоть какой-то 'интерес'. Причем, совершенно не знаю, почему и когда так повелось. Конечно, внешне я не красавец. Среднего роста (быть может, чуть пониже среднего роста), худощавый (скорее даже худой), с жиденькими (какими-то уж слишком светлыми) волосами, чуть прихрамывающий на правую ногу (последствия перенесенного в детстве полиомиелита), и оттого всегда пользовавшийся тростью, придававшей, впрочем, мне даже какое-то загадочное изящество (ну, так я считал).
Бороды и усов я не носил. Хотя отпускать пробовал. Но уж слишком быстро становился похож на какого-нибудь дьяконька, с его редко и взлохмаченной бороденкой и такими же... впрочем, и так понятно, что вместо усов у меня вырастало нечто неопределенное.
Да, ходил я всегда в неизменном костюме с галстуком. Причем, галстуков у меня было такое количество, что я легко вводил в заблуждение своих знакомых, считавших что у меня наоборот - очень много костюмов. Что было совсем даже не так. Да и на улицу последний раз я выходил уже и не помню когда. А все больше сидел дома, забившись в угол, и мечтая совсем черт знает о чем.
Кто знает - хорошо это или плохо? Но другого выхода у меня не было. Ибо случились со мной все признаки депрессивных состояний (описанных скорее в учебниках психиатрии, чем реально встречаемых у простого обывателя), и я, признаться, совсем не мог от них избавиться.
В тот вечер (всего лишь один из вечеров) все происходило по единому (и уже почти неизменному) сценарию. И был еще он примечателен тем, что именно тогда я встретил женщину (одну из нескольких, относительно надолго задержавшихся в моей жизни), ставшую в некотором роде поворотным механизмом единой цепи жизненных обстоятельств, о которых можно было судить как о пришедших надолго (но уже тогда подсознательно мне казалось, что не навсегда; что вскоре и подтвердилось).
Звали женщину Варя. Была она по-русски красива, столь же высока и массивна, и носила русую косу (довольно длинную и всегда искусно и заботливо заплетаемую); и все это наряду с другими мельчайшими деталями (многие из которых становились заметны лишь при очень ближайшем рассмотрении) позволяло предположить, что являла она образ той русской красавицы, который и был распространен в народе.
Не знаю, в какой мере это было именно так. Тем более, что поначалу (уже совместной жизни) мне так и казалось; но потом видно что-то надломилось в душе (быть может и не только моей), что заставило на каком-то этапе сбежать мне от этой самой любви (оказавшейся не такой уж безобидной и наивной как то казалось поначалу. Правда, чтобы мне окончательно понять это, потребовался почти год совместной жизни); и когда на самом деле все закончилось, все пройденное мне показалось таким испытанием, что впору было серьезно задуматься - заслужил ли я подобного?
Второй была Вера. Случайно открывшееся имя, как оказалось, было даже и не совсем случайным, и должно быть подспудно я остановился на ней скорей всего и потому (понял это только сейчас, когда уже прошло достаточно времени, а главное - случилось серьезное переосмысление происходящего) что тогда еще (сразу после расставания) жил во мне некий комплекс вины (как, оказывается, это мало в сравнении с другими моими комплексами), изводивший меня самыми что ни на есть тягостными сомнениями в мной совершенном.
Вера была почти на десяток лет старше меня (удивительный виток, учитывая, что Варя была почти на столько же, но младше), и даже внешне чем-то напоминала мою предыдущую пассию.
Но не это было главное. В своих отношениях с женщинами (и, прежде всего, в выборе их) я ставил во главу одно обстоятельство, которое неизменным образом повторялось почти всегда: женщин я искал... ну, как бы это сказать... не тех, которые что-то представляли из себя внешне. Вернее, они обязательно должны были что-то и представлять; но вот только это ни в коем случае была не красота. И даже не сексуальная притягательность (хотя нечто подобное - как я считал - обязательно должно было присутствовать). Все мои женщины (и особенно те, с которыми я не только встречался, но и в отношении которых на каком-то этапе нашего общения начинал строить какие-то 'планы') имели какой-то незначительный изъян (будь-то слабо различимый внешний, или же довлеющий над их подсознанием - внутренний), из-за которого чувствовали они (пусть и незначительно, но это неизменно должно было присутствовать) свою, так сказать, небольшую 'ущербность', и быть может потому, когда видели в моем лице необычайно обходительного 'кавалера' (а как только я чего-то хотел, то преображался до неузнаваемости), то почти наверняка уже попадали в расставленные мной сети (немного цинично, но это наиболее выражает результат проделанной мной работы), и пребывали в них до тех пор, пока или я того желал, или же все их взбесившееся внутреннее 'Я' начинало восставать против, и тогда уже ничего мне не оставалось, как прекратить наши отношения, предпочитая расстаться по хорошему.
Собственно говоря, так получилось и с Верой.
А до нее и с Варей.
Что до меня, то еще долго после подобных 'разлук', жил я кадрами воспоминаний, которых накопилась уже достаточная фильмотека в моей помнящей все до мельчайших деталей памяти.
Иной раз в моем нещадно эксплуатируемом мозгу случались какие-то (технические) 'сбои', и тогда эти две женщины, словно очутившись в одно мгновение наедине со мной (хотя в жизни они, должно быть, даже и не знали о существовании друг друга) вступали в те удивительные 'отношения', которые, впрочем, обрывалась так же внезапно, как и начинались...
--Ты считаешь, что я это должна делать?-глаза Вари сделались испуганно-удивленными, и она с трудом оторвалась от картинки эротического журнала, где с виду опытная женщина делала мужчине то, на что намекал Варе я.-Ну не знаю... Нет, нет... Я... я ведь совсем не о том... Просто я боюсь, что не получится у меня так, как того хочешь ты... Ну хорошо, хорошо, я же не отказываюсь... раз ты настаиваешь... Что? Мне это должно понравится?.. хотя да, это должно понравится..,-- и Варя наконец решившись, немного скашивая глаза (словно сверяясь) на раскрытую страницу, стала применять на практике увиденные только что знания.
--Не так ты это делаешь, совсем не так..,--внезапно откуда-то появившаяся Вера легко отстранила раскрасневшуюся соперницу, чтобы тут же продемонстрировать такой уровень мастерства, который можно было получить только самым что ни на есть опытным (в смысле, благодаря большому опыту) путем.
Во всем этом, должно быть, предусматривалось и мое какое-то участие. Но было так приятно смотреть, как женщины обо всем договорились между собой, распределив роли, что, признаться, вмешиваться мне и не хотелось.
И не было у нас ни ссор, ни распрей, ни сомнений в том, что делаем мы что-то не так. Да я и вовсе старался избегать каких-то конфликтов, предпочитая чтобы заканчивалось все (как и начиналось) в гармоничном единении со своим (и с их, разумеется) внутренним 'Я'.
И до сей поры, быть может, так бы выходило (и продолжалось бы и дальше), не познакомившись я с моей третьей 'пассией', - надолго (а год-два уже срок) задержавшейся со мной, и которая на какое-то мгновение (показавшееся чуть ли не вечностью) завладела моим сердцем. Сердцем, но не разумом, ибо то, что находилось у меня в голове, предпочитал я никому не раскрывать (как ничто 'лишнее' и не впускать туда; что, замечу, мне не всегда удавалось).
Глава 2
--Ну что же ты -- боишься меня?
--Боюсь?-удивился я, и на какой-то момент, пожалуй, уже и мог согласиться с этой блондинкой с удивительно развитыми формами, с которой опустился почти одновременно (сначала она, потом я) на тахту, и вынужден был подчиниться ее ладошкам, которые отбросив (вместе с той незначительной одеждой, что была на ней) ложную скромность, принялись делать свое дело.-Ну подожди же, подожди,--на миг было смутился я, но тут уж окончательно был вынужден смириться. И словно пелена запретной страсти окутала меня, а когда очнулся, то на миг даже задумался: а было ли это все на самом деле?
...С Лелей я познакомился даже не рассчитывая на это. Хотя, скорее, познакомилась со мной она. А я лишь был вынужден подчиниться, все равно не веря в реальность происходящего, и отчего-то полагая что все между нами очень быстро закончится. Значит ли это, что я ошибался уже тогда? Ибо на самом деле Леля задержалась в моей жизни значительно дольше. И даже когда - через полтора года - мы расстались, мне почему-то что-то мешало по настоящему поверить, что это так.
Но удивительное дело: сейчас, по прошествии вроде бы и того незначительного срока, что мы были вместе, я периодически ощущаю некоторую тревогу. И уж слишком навязчивая мыслишка всплывает во мне долгоиграющей пластинкой: а почему вышло так, что мы расстались?.. И мне кажется, что поведи я себя тогда иначе... Быть может тогда бы и не было всех этих бы испытываемых мною мучительных воспоминаний?!..
--Ты считаешь, что отметаемые тобой раннее табу должны быть востребованы? -- уже удивительно, но, только спросив ее об этом, я уже сам считал, что это так. И уже раскаивался, что задал такой вопрос. Потому что на самом деле и не это хотел вовсе сказать. Но быть может я и мог что-то сказать другое, но как только собирался сделать это, невидимая пелена становилась передо мной. А мое затуманенное (или затуманившееся?!) сознание не отпускало меня обратно. А потом проходило еще всего лишь мгновение, и мне хотелось вернуть все на круги своя; и прижать эту вдруг ставшую недоступной женщину к себе. И не было уже у меня иного желания, как желать, что б это сейчас случилось именно так.
И когда мне удавалось это, радовался я как мальчишка. И готов был еще долго пребывать в таком состоянии, но проходило это вскоре. Потому как было это всего лишь самообманом. И как при любом заблуждении, когда-нибудь наступал тот период, когда приходилось одергивать себя; признавая, что было это только мечтой; но мечтой, впрочем, настолько желанной, что когда исчезала она, было нисколечко не жаль, что когда-то была. Потому что хватало мне и этого. Ну, в какой-то мере хватало...
Моя Леля - тогда еще моя - была слишком импульсивная женщина. Но это прощалось ей, потому как была ее красота столь несравненна, что и не только я (об этом узнал я уже позже) вынужден был ей прощать все, смиряясь со всем что происходит (происходило), и принимая ее исключительно такой, какой она есть. И даже если и ловил себя на мысли, что так и не должно было быть, все равно уже в следующее мгновение забывал о том. Стоило только ей ласково посмотреть на меня. И как только происходило такое, почти в ту же секунду забывались какие-то мои сомнения (уже казавшиеся мне такими мелочными и незначительными, что о них и говорить то не стоило; не то, что замечать их). И я уже не мог прожить без Лели. Хотя проходило еще какое-то время, и уже вроде как и не считал я так. Вернее, уже и считал совсем даже не так. И должна была пройти, наверное, вечность (а у влюбленных совсем другое исчисление времени), прежде чем действительно я изменял свое решение, и жаждал уже увидеть ее, чтобы вышептать ей в любовном пылу (подняв из самых глубин своего 'Я') все, что способен был только в тот момент о ней думать. И даже зная уже тогда, что будет такое состояние совсем недолговечным, и когда-то обязательно закончится, я все равно признавался ей в любви.
Я не помню, кто обычно становился инициатором каких-то выяснений отношений между нами. Но случалось так, что они происходили все чаще в последнее время. И, наверное, когда-нибудь и должны были привести (а в итоге и привели) к тому окончательному разрыву, когда говорят уже друг другу все что думают, и хлопают дверью; чтобы, впрочем, через какое-то время пожалеть о случившемся, и желать возвратить все обратно; а потом мучиться и страдать; и тихо выть от боли расставания, как будто инсценированного самим собой, но.... Но потом уже приходило (как будто обоюдное) понимание, что ничего как вроде и возвратить уже нельзя. И тогда становилось по настоящему больно и обидно. И хотелось выть от душевной тоски. И заниматься элементарным самоедством. Понимая, что ничего уже не вернется. И никогда не будет как прежде.
Собираясь, было, задуматься (и непременно решить для себя): как не попадать в подобные ситуации (потому как тревога разлук отнимает много и времени и сил, и душевного спокойствия), я внезапно понял, что какой-то панацеи от этого и не существует. Не сейчас, так в другой раз (и, к сожалению, это случится непременно) я вновь попаду в похожую ситуацию. В ситуацию как будто бы совсем неразрешимую. И тогда мне ничего больше не останется, как вновь принять как есть то, что уже имеется.
А решение так и не решенной проблемы оставить как бы на потом. Хорошо зная, что никогда к ней уже вернуться и не удаться. Да и это, собственно, и не потребуется. Ибо вновь (как бы заново) возродятся те проблемы, от избавления от которых я совсем недавно праздновал победу. Все придет на круги своя.
Алена, казалось, подходила мне полностью. В меру высокая, длинноногая, и при этом с такой лучезарной улыбкой (освещающей и в меру развитый бюст, и кудри пепельных волос, и на удивление кроткий характер), что сразу я подумал, что это видимо не мой типаж, потому как таким я не нравлюсь. Да я и до сих пор, если честно, удивляюсь, что во мне могли находить такие женщины?! Не красоту же? (ее просто не было). Но тогда что? Знали бы они о моих (жутких... необычайно жутких) страхах да кошмарах. От которых не знал я как избавиться. И уже так с ними свыкся, что почти не замечал их. А они случались с регулярной настойчивостью. Как будто затихая на время. А потом начинаясь вновь. И чаще - еще сильнее предыдущего раза. Хотя уже и думал я,-- куда же может быть еще сильнее. А вот нет...
И возникали они вновь. Силком выдергивая меня из начинавшейся уже было 'нормальной' жизни (когда их не было -- я с детской наивностью начинал о них забывать), заставляя становиться на несколько дней настоящим 'отшельником'. А потом как будто вновь все проходило. И я возвращался (осторожно и недоверчиво, тайно ожидая повторения) к жизни. И тогда даже пробовал что-то писать; вспоминая и конспектируя свои недавние состояния. А иногда это случалось и во время душевного кризиса. Когда я внезапно успевал подкладывать бумагу под перо. Хотя и то, что получалось в результате этого - потом совсем невозможно было читать. И я или рвал, или сжигал свои записи. А потом плакал. Не в силах смириться с утратой...
Поначалу я чувствовал некоторое... нет, даже не отчуждение... А скорее... безразличие к Алене... Мне казалось, что с ее стороны это просто игра. Что не может такая внешне 'неподступная' красавица увлечься маленьким и хромоногим (уродцем?).
Но уже потом, когда я серьезно анализировал то что между нами было (и, конечно же, в первую очередь задаваясь вопросом: как это произошло?), то ко мне стала напрашиваться удивительная мысль; которую я сразу и всерьез-то не воспринимал; а потом она неожиданно заняла главенствующее положение. А дело все в том, что Алена... страшилась своей красоты... И уже потому,-- нашла то (вернее - 'того'), перед кем она как бы изначально чувствовала свое преимущество. И могла бы 'подарить' ему свою любовь. Как бы компенсируя (в своей душе) внутреннее беспокойство от зависти, которое она замечала в глазах окружающих.
И я уже могу сказать, что она сделала правильно. И не только потому, что нормализовала таким образом свое душевное равновесие. Но и потому (уж извините меня), что подарила необычайные наслаждение мне. И хоть как-то, тем самым, повысила и мою собственную значимость. (Значимость в собственных глазах - самого себя).
И все же, я еще долго присматривался к Алене. 'Присматривался' даже тогда, когда мы уже стали жить вместе, и она всецело находилась в моей власти (выполняя те многочисленные сексуальные фантазии, которые рождались в моем -- воспаленном? -- воображении). Причем, что удивительно, чем эти самые мои 'фантазии' были абсурднее и противоестественнее, тем, казалось, Алена выполняет их с еще большим трепетом и какой-то невероятной 'ответственностью'. И это казалось мне удивительным. Но я совсем не мог заставить себя прекратить свои (сексуальные) эксперименты. Тем более что Алена,-- все равно беззаговорочно выполняла все, о чем просил ее я. И мне бы наслаждаться этим. Но я... Я с какой-то маниакальной настойчивостью вел наши отношения к разводу. И в конечном итоге я добился того, что (бессознательно!) хотел. И только потом вдруг понял - какой же я был негодяй и подлец. И, наверное, просто дурак.
Но совсем ничего не мог с собой поделать.
Но вот что любопытно. После Алены я совсем перестал бояться красивых женщин. И даже более того - чем женщина была внешне изящнее,-- тем смелее я был по отношению к ней. Потому что... Потому что -- тем больше она мне казалась... беззащитнее...
А потом я и вовсе стал использовать почти всегда одну и туже 'тактику'. Я понял, что 'идеала' просто не существует. И потому моя задача состояла в том (при знакомстве с женщиной), чтобы найти в ней что-то, что вызывало бы в ее душе 'внутреннюю тревожность'. А потом успокоить ее. Убедив,-- что именно это, наоборот, ней самое прекрасное.
И у меня получалось.
(Хотя, конечно же, бывали случаи, когда какая-нибудь 'красавица' не подчинялась реализованным в отношении ее 'установкам', и выскальзывала из рук. Но со временем так случалось все реже. Да и то, зачастую, лишь только поначалу. А потом я просто стал осторожнее...).
И все же, из своего опыта общения с Аленой (хотя, точно также можно было 'благодарить' и Лелю; а еще раньше, и Веру, Варю, да и всех тех многочисленных женщин, которые пронеслись по моей жизни, оставив лишь только память) я вынес одно: я мог быть любим. И мог дарить любовь. И быть может потому, мне совсем были не страшны те трудности, которые наверняка еще поджидали меня впереди.
Но вот в том то и дело, что они мне уже не казались таковыми...
Глава 3
В периоды глубочайшей (по получившемуся распространению) эмансипации женщин, я тем не менее не находил каких-либо ощутимых трудностей в общении с ними. (И это несмотря на мою не слишком представительную внешность!).
Однако, на каком-то этапе, видно, что-то надломилось (в душе или в сознании?). И я уже не мог похвастать той легкостью, которой оперировал прежде.
И не успел я еще в полной мере испугаться этому, как почти тот час же окружили меня те мои ужасы, страхи, кошмары (и все это наряду с жуткой неуверенностью в себе, сменяемой - если все же сделать хоть что-то удавалось - диким чувством вины), от которых доселе я как вроде и мог избавиться. А еще точнее,-- просто не замечать их.
Теперь же я остался один. И старался не думать о том, что мне следует делать в первую очередь. Потому как просто уверен... Да ни в чем, на самом деле, уверен я не был...
Вся причина была в моем состоянии...
В самые страшные минуты (когда мое подсознание, абсолютно не подчиняясь мне, выносило 'наверх', из глубин, все то низменное, что я даже и не предполагал в себе), мне хотелось сбежать куда-нибудь. Но ведь невозможно, наверное, убежать от самого себя?
И все же я пытался. Хотя, что сейчас было говорить о том. Тем более что и сами попытки, по большому счету, почти всегда оказывались безуспешными. И мне уже ничего не оставалось, как просто смириться с происходящим...
Но ведь мне как-то нужно было жить дальше. Ведь я понимал, что все эти мои 'странности',-- не есть нечто на самом деле загадочное. Ведь это было как бы следствием той патологии, которая заключалась в моей психике. И от которой я если и хотел - то на самом деле совсем не собирался избавляться.
И это было по настоящему страшно. От этого было страшно. Но... но я совсем не мог изменить себя. Хотя иной раз и пытался...
С Инессой я познакомился, по всей видимости, сам того не желая. Ибо являлась она для меня тем катализатором, который способен был уравновесить мою вконец расшатавшуюся психику. И понимая это, с первых же минут нашего случайного знакомства (довольно банального - на улице), я обрушил на нее все то, что считал, непременно должно было подействовать на такую женщину, каковою являлась она.
Инесса была среднего роста. С развитыми бедрами и грудью. Но прежде всего, она мне запомнилась своим удивительным ртом; который (помимо всех даримых ей и им наслаждений) являл собой внешне необычайно запоминающийся орган любви.
Был ее рот словно вырисован специально. Будто принадлежал он и не человеку вовсе. А какой-то кукле. Так он казался очерчен, и расходился своими уголками вроде как и до самих ушей, чем-то напоминая полураскрытую пасть кашалота (мне все время хотелось в него что-то положить; что я, признаться, периодически и делал; и чем доставлял необыкновенную радость его обладательнице).
Да и Инесса (могу с некоторым смущением признаться), часто сама меня о том просила.
Ее черные, собранные кверху волосы (так что, в иные мгновения, напоминали что-то наподобие средневековой башни) моментально становились растрепанными во время страсти. И это выглядело очень эротично (и как-то по особенному сексуально), потому что разбегались они разом по всему лицу (скрывая его). И приходилось раздвигать их в стороны (выискивая то, что они скрывали на тот момент). И когда получалось это, мне (да и, наверное, ей) было вдвойне приятно. Потому как дарило какие-то новые ощущения...
Инесса, как я уже сказал, была совсем не против того, что при нашей с ней близости ей приходилось 'работать' зачастую только одной своей частью тела. Да и вообще (уже в последующем; вернее, в последующем это было более осознанным и целенаправленным, чем, то было раньше) в каждой женщине я с тех пор находил то место (для каждой - свое), при проникновении в которое эта женщина испытывала какую-то особенную радость.
Инессе было 27. И наша разница в возрасте предполагала некое подобие (быть может, что и было заметно только косвенно) моего 'отеческого' участия. По крайней мере, когда касалось каких-то совершенных ей ошибок, я предпочитал совсем ничего такого и не замечать.
И видно в чем-то таком совершил ошибку. Потому как стала Инесса весьма пользоваться моим расположением. А отсюда недалеко и до адюльтера. Который, впрочем, вскоре и случился.
Причем, до того момента, когда это заметил я (предпочитающий всегда абсолютно снисходительно относиться ко всему), по всей видимости, число ее 'измен' перевалило за добрый десяток (мне больно думать, что это было на самом деле намного больше). Что и послужило причиной нашего расставания.
Расставшись со своей очередной 'красавицей', я какое-то время пребывал в состоянии легкой эйфории, которая, впрочем, вскоре улетучилась, так как вынужден был вновь (в который уж раз?) принимать существующую жизнь - такой, какой она есть. И в ситуации со мной это было весьма несладко.
Уже позже (быть может даже и много лет спустя), анализируя периодически обрушивающиеся на меня проблемы, я пришел к невеселым заключениям, свидетельствующим о моей полной неспособности к какому бы то ни было одиночеству. Потому как, когда случилось одиночество, мне приходилось испытывать муки намного большие, чем способен был испытывать какой другой человек. И как раз, когда подобных случаев (тех случаев, после которых я оставался один) набралось уже достаточное количество, вероятно, только тогда я научился находить причину, из-за которой было возможно все это.
Но, забегая вперед могу сказать, что все это, на самом деле, ни к чему не привело. И каждый раз продолжалось вновь и вновь... Но... как же я всегда укорял себя! Глупец!-говорил я.-- Как же ты ошибаешься!
И сейчас, когда я остался действительно один (и подобное одиночество продолжается последние три года), мне иной раз становится нестерпимо больно! Больно за все мной совершенное! Только сейчас я стал понимать (но что это 'понимание' мое, когда уже все случилось?!), что почти во всех ситуациях прошлого можно было действовать иначе. А там, где как вроде бы и нельзя было, - то по всякому можно было что-то и не допустить...
Причинной всех моих конфликтов (даже тогда, когда они и не были явно выражены,-- они все равно являлись таковыми по своей сути) была собственная эгоистически настроенная натура, которая рождала в моей голове мысли, неизменно приводящие к полученному результату.
Но что мне оставалось делать? Изменить себя я не мог. (А хотел ли?). Но при этом понимал, что если не стану этого делать - все останется так, как прежде. И это был, наверное, еще один повод задуматься, чтобы постараться хоть как-то пресечь ситуацию.
Что я и сделал.
А результат известен.
Но это сейчас. А тогда, после Инессы, через мою жизнь прошла целая череда 'любовий'; ни на одной из которых я не мог задержать свой взгляд более чем два раза; пока, наконец, я не встретил... Виолетту.
Виолетта была совсем молоденькой девушкой. 18-ть лет! Она приехала в город из какой-то глубинки (поступать в Университет), и с позиции своего роста (была она, как минимум, на голову выше меня), да необычайно красивой внешности, вероятно совсем незначительное время взирала на все окружающее, пока с ней не познакомился я (на какой-то художественной выставке).
Красота Виолетты была удивительна! Хотя, скорее, дело здесь не только в необычайно длинных (своих!) ресницах, да художественно-правильных чертах лица. А еще и в том внутреннем сиянии, которое через ее скромно-восторженную улыбку передавалось на окружающих.
Что до меня, то я уже не так переживал по поводу своей внешности, потому что совсем недавно испробовал на себе новейшие достижения нашей медицины, в результате которых на удивление легко смог избавиться от своей хромоты, и если и ходил до сих пор с тростью, то это было исключительно для придания внешней величественности (потому-то и саму трость я выбрал такую изящную, какая только встретилась мне чуть ли не в самом элитном магазине города).
Свой рост я тоже слегка увеличил. И теперь вполне дотягивал до роста среднестатистических мужчин.
А как только произошло это, то почти тот час же почувствовал такую необычайную уверенность в себе, что попутно решил несколько старых (и ужасно 'залежавшихся') проблем, к которым уже и не думал когда-то вернуться.
Прежде всего, я смог обменять свою небольшую квартиру на большую. И к тому же прикупить еще небольшую дачку с садом, 2-х этажным домиком, да разбитым на территории водоемом.
Оставались, правда, деньги еще на более-менее приличный автомобиль; но к нему у меня душа никогда не лежала; тем более я как-то привык к такси.
Была и еще одна причина изменений, произошедших со мной.
А все дело в том, что я мне наконец-то удалось напечатать несколько своих романов на Западе (куда я, помнится, собирался когда-то эмигрировать; но потом как вроде бы передумал; а сами романы отложил 'в стол' 'до лучших времен'; почти и забыв про них).
Однако удивительно, чем больше узнавал я Виолетту (а что тебе нравится из живописи? Импрессионизм?! А из литературы? Экзистенциализм?! А из поэзии? Футуризм?!. А из...), тем больше поражал ее внутренней необычайности, той, что уже никак нельзя было угадать внешне.
И я уже не пытался разгадать: от чего она увлеклась мной, мужчиной намного старше ее? Ибо перестал все давно уже понимать. Особенно когда узнал, что ее родители были почти моими ровесниками. И, при этом, деспотичный отец совсем не был похож на меня (потому что даже самую серьезную проблему старался я выставить в самом лучшем свете,-- а он нет).
Но я и не переживал от того, что что-то недопонимаю. А просто старался наслаждаться жизнью. Жизнью с Виолеттой.
И наверное оттого, она все больше мне казалась 'родной и близкой'. И всегда радовалась и улыбалась мне. А я ей.
Помимо наличия у Виолетты множества черт удивительно отличавших ее от сверстниц, она еще, как оказалось, и неплохо разбиралась в литературе (чего уже совсем, признаться, я не ожидал, учитывая ее совсем юный возраст).
Кстати, по своему складу ума Виолетта была ярко выраженным критиком. Она почти полностью отвергала литературу 'до XIX века'. А 'из классиков' считала гениальным только Гоголя, Достоевского, да Толстого. (Остальных ставила несравненно ниже, с чем я, признаться, не мог с ней согласиться). Причем отвергала почти всю 'советскую литературу' (кроме Булгакова, Пастернака, да совсем незначительного ряда писателей). Зато с точно таким же азартом превозносила эмигрантскую прозу (Набоков, Аксенов, Солженицын, Войнович, Марамзин...), и необычайно любила - вот уж для кого практически не делалось исключений -- западную прозу. Именно среди западных писателей Виолетта чувствовала себя 'как рыба в воде', и могла часами говорить о Джойсе, Прусте, Кафке, Кундере, Борхесе, Картасаре...
--Опасно сравнивать несравниваемое,--как-то попытался вступить я с ней хоть в какую-то полемику, но тут же вынужден был ретироваться: говорить Виолетта любила только сама, и чье-нибудь мнение ее совершенно не интересовало.
Сказать, что мне просто нравилась Виолетта - значит не сказать ничего. Меня буквально вдохновляла эта девушка! И всего лишь через месяц общения с ней я поймал себя на мысли: как же мог жить без нее раньше?!
Удивительно, но в какой-то момент я почувствовал, что нахожусь под влиянием этой девушки. Хотя, должно быть, она считала то же самое про себя. По крайней мере, Виолетта - в отличие от меня - не стеснялась мне об этом сказать.
Да она вообще мало что стеснялась... Довольно быстро раскусив 'столичную' жизнь - практически полностью обновила гардероб. И теперь дефилировала в узких джинсиках да куске какой-то короткой тряпки (что-то типа мини-топика, хотя куда уж мини?), вызывая в головах большинства мужиков-прохожих череду эротически сексуальных фантазий. 'Ну это и хорошо',-- шутила она.-Будут лучше выполнять свой супружеский долг,--добавляла задорно смеясь Виолетта, с каким-то особым восторгом (как бы 'случайно') приоткрывая перед ними свои женские прелести.
Глава 4
--...Ты должен винить только себя! - пытаюсь я выхватить из бросаемых мне в лицо обвинений (а ракурс таков: светлая челка норовит сама прикрыть рот, и ее обладательница через каждые несколько секунд ожесточенно дует на нее, в запале делая какие-то хаотичные движения головой, пытаясь, должно быть, одновременно и отбросить уже намокшую от гнева челку - времени-то прошло, наверное, немало, - и указать выбрасываемым коротким словам какое-то подобие цели; потому как после каждого такого движения ее подбородок слегка меняет горизонтальную естественную плоскость; так что и глаза тоже слегка скашиваются; и хоть и смотрит эта странная женщина на меня, но вот только видит ли - не знаю?) хоть какую-то суть.
...С Люсей я познакомился еще 'во время' Виолетты. Это была 40-ка летняя вдовушка; с большой грудью; копной огненно-рыжих волос; и с взглядом человека, истосковавшегося по любви.
На излете наших с Виолеттой отношений, довелось мне как-то возвращаться поездом из Москвы (одно столичное издательство заинтересовала моя рукопись). Как только я очутился в замкнутом пространстве купе с незнакомой женщиной (бросающей еще на перроне на меня какие-то загадочные взгляды), то почти тут же почувствовал такое исходящее от нее желание, что стоило будто случайно (...извините...) коснуться ее груди - как словно бы она только этого и ждала, и я совсем не заметил, как все у нас и произошло.
А еще через неделю, уже словно случайно (хотя, быть может, то и действительно была случайность) столкнулась она со мной в магазине; после чего переехала ко мне.
Удивительно, но я даже не знал - хотя шел тогда, помнится, третий год нашего 'общения' -- ни ее вкусов, ни пристрастий, ни даже толком-то - и ее мыслей. Да это и немудрено. Ничего кроме секса, самого жестокого секса, с заранее отметаемыми (даже заикнуться не дозволяется) табу, условностями и проч., я думаю, что ничего ей от меня было и не нужно; да и редко когда встретишь такую женщину, которая, казалось, только и рождена для того, чтобы 'заниматься любовью'...
С Виолеттой, конечно, пришлось расстаться. Я даже думаю Люся сама способствовала тому. По крайней мере, я до сих пор сожалею, что пошел на поводу бабьей глупости; хотя как будто и специально старался сделать все так, чтобы никто никогда ни на что не был бы обижен.
А потом в Люсе открылась одна, скажем так, 'вредная' деталь характера. Поднимала она - и в том то и дело, что без какой-то особой причины (это был даже не тот случай, когда вам кажется что причины, вроде как, и не было, а 'негодующая' женщина сможет до мельчайших тонкостей указать все ваши промахи и просчеты - в моем случае причины действительно не было) - такой грандиозный скандал (со всей сопутствующей атрибутикой, как-то: закатывание в истерике рук, непременных слез, а случалось - и с площадной бранью), что я почти тот час же понимал: почти два десятка лет Люсиного стажа маляршой - не прошли бесследно.
Правда, через какое-то время (первоначального недоумения) нашел - необычайно, кстати, быстрый - способ сводить на нет все эти ее глупые женские напасти. Причем пришел к этому случайно-опытным путем. Перед тем, как уйти в другую комнату (традиционно хлопнув дверью), что-то заставило меня (может крик ее к этот раз был необычайно громким) обхватить Люсю руками, и вполне обычной подножкой свалить на стоящий рядом лежак (дело было, помнится, в кухне, на которой я часто засиживался ночами, перечитывая прессу да посматривая краем глаза телевизор). И вот когда произошло это, вдруг я почувствовал, что вместо того чтобы 'отбрыкиваться' (что, в общем-то, учитывая ее телосложение, ей не доставило бы большого труда), она наоборот, теснее прижалась ко мне. Причем, ее руки (словно бы случайно, а что еще верней, 'по привычке') стали ласкать меня там, где, в общем-то, было как-то по особенному приятно.
В итоге, скандал как-то быстро сошел на нет. И хотя по прежнему из нашей квартиры были слышны крики, - теперь это уже были крики совсем иной направленности.
А потом стал я замечать, что Люся все больше специально инсценировала все эти скандалы. Уж очень ей, видимо, нравилось 'примирение'.
...После того как я расстался с Люсей (это все равно пришлось сделать), я решил жить совсем без женщин.
И что самое интересное, проходило время, а я только корил себя за то, что не сделал этого раньше.
Раскрывшийся передо мной мир наполнился совсем новыми красками. Теперь я обращал внимание на то, чего совсем не замечал раньше.
И только сейчас я понял, что все женщины, по сути, ужасно эгоистичны. И впервые за долгое время освободившись от подобного груза, я на самом деле необычайно обрадовался. Обрадовался настолько, что неожиданно для себя был счастлив каждый день.
Я стремился насладиться новыми ощущениями. Представляете, когда вас никто не ругает, не корит, вам не надо ни под кого подстраиваться, вы живете в своем, а не выдуманном мире, в мире, в котором вынужден жить каждый мужчина, подстраиваясь под женские 'причуды'.
Мне даже открылось сейчас то, что приходилось (почему?) упускать раньше. Хотя и это пока еще ускользающая истина, как оказалось, не была для меня откровением только сейчас. О чем-то догадывался раньше (правда, прежде чем была она способна сформироваться в какие-то решения - проходило время). Что-то просто желал, сожалея, что никак такое желание не способно трансформироваться во что-то стоящее (то есть с заранее известным результатом).
...Однако, проходили дни, недели, месяцы, и окружающая меня тишина начинала пугать. Из всех щелей полезли те ужасы, половину которых я раннее просто старался не замечать; а от другой половины думал что избавился.
Теперь мне уже было не так весело.
Я неожиданно стал ощущать себя постоянно подавленным. Приходилось чураться всех и каждого. Создавалось впечатление, что в квартире все время находится кто-то еще.
Каждый шорох, скрипнувшая половица, пошатнувшийся дверной косяк, шаги соседей за стеной - начинали иметь для меня какое-то новое - и особое - значение.
И еще страшнее становилось от осознания того, что они будут нести в себе продолжение. Так что я уже не мог спать (если пытался, то никогда не выключал ни телевизор, ни свет). У меня пропал аппетит (ел вынужденно, забрасывая что-нибудь в свой рот, потому что не мог заставить себя долго находиться за этим занятием). Совсем перестал писать. Да и вообще, могу заметить, что у меня пропали любые желания.
И если в самом начале я еще понимал, что стоит мне спуститься вниз, к людям, и у меня могут исчезнуть многие симптомы,-- то сейчас, когда неожиданно заметил, что прошло уже полгода моего нахождения в таком состоянии, я понял, что на самом деле ничего не изменится. Не изменится в лучшую сторону. А худшая... худшая наступит и сама...
Глава 5
Несравненно худшей из ситуаций я считал ту, когда человек один. Быть может в ином другом случае это и выглядит неким 'подарком'. Но в моем,-- череда обрушившихся на меня несчастий позволяет мне считать совсем иначе.
Конечно, еще, наверное, можно было все изменить. Ведь найти такую же как я одинокую женщину не представлялось такого уж большого труда. Но хуже всего было то, что я был уверен в том, что пройдет какое-то время, и все повториться. Вновь закрутиться колесо встреч, размолвок, и расставаний. А этого, - после какой-никакой, но свободы, - мне этого не хотелось. (Я просто не верил, что все будет хорошо!).
Но и дальше погружаться в пучину мрачных мыслей не хотелось тоже. Надо было искать какой-то выход. К сожалению, это было бы самым простым из того, что хотелось.
Простым,-- в одночасье для меня ставшим необычайно сложным.
И не было уже той силы, которая еще недавно сдерживала меня, выискивая на тот момент единственно возможный сдерживающий путь. Все сейчас пришло в проникнутую леностью негодность; и мне в один момент показалось, что я не могу уже больше выносить подобных мук (а к ним прибавлялись уколы совести. Ведь только я был виновен во всех произошедших со мной 'расставаниях'. И, быть может, это было и не совсем так, - но я не находил компромисса). Вмиг и разом пришли в упадок строенные всю жизнь замки будущего. Я ощутил беспросветную пустоту, которая втягивала меня вглубь, и уже ничего не мог, не был способен замечать дальше. И, конечно же, это не результат именно последнего расставания. Это незапланированный итог жизни. И мне показалось - судьба (есть ли она?) дает предостережение - не стоит и дальше сопротивляться тому, что должно было свершиться все равно. И быть может только остановился бы я раньше - не изломаны бы были десятки других судеб. А так...'.
Понимая, что на самом деле попал в тупик, из которого не возможен выход (а если и возможен, то лишь кратковременный, с конечным точно таким же результатом), с какой-то жалостью и болью в глазах (и словно о чем-то сожалея) в который уж раз посмотрев на разложенные (в некотором хаотичном порядке; детские фото перемешивались с фотографиями любовниц, жен и подруг) на столе фотографии, и еще раз выхватив глазами каждую из них - остановившись немного дольше на родителях и себе, когда был еще малышом, -- Андрей Константинович Васильев, 44-х летний сочинитель так и не принесших ему прижизненную славу повестей, рассказов, да нескольких небольших романов, закончив писать свое последнее произведение слегка откинулся в кресле, немного оттолкнувшись ногами от письменного стола, потом словно 'соглашаясь' с самим собой, вздохнул, осторожно вставил дуло извлеченного из ящика стола револьвера себе в рот, и зажав его зубами - выстрелил...