'...каждое повышение интеллекта сверх обычного уровня уже располагает, как аномалия, к безумию'.
Артур Шопенгауэр
Часть 1
Глава 1
'... Я не знаю. Порой мне кажется, что мое на миг прояснившееся сознание способно вытянуть меня из того мрака, в котором я нахожусь... Но потом наступает затишье... Затишье... И погружение в бездну...
Что со мной? Способен ли хоть кто-нибудь сказать, что со мной? А могу ли я сам ответить на этот вопрос? Признаться самому себе, что с моим сознанием ничего страшного не происходит. А случившееся - лишь кратковременный сон, после которого наверняка будет пробуждение... Наверняка... Но я боюсь признаться, что это действительно будет так... Но тогда?.. Быть может тогда все наоборот? Я все время сплю; а те мгновения, в результате которых я обретаю способность восприятия окружающего мира - лишь кратковременные проблески сознания во мраке окружающей бездны?.. Не знаю... Я действительно не знаю; ибо все те годы, которые живет во мне то, в чем я до сих пор не оставляю попыток разобраться - у меня проходят под знаком нависшей надо мной опасности немедленного разоблачения?.. Слово-то какое... Но если бы кто был способен (хоть на доли мгновения) испытать то, что достается мне... Быть может тогда бы понял он - каково достается мне; когда вся жизнь проходит в непредсказуемой по своим результатам, непрекращающейся борьбе. И поражение в этом поединке,-- означает неминуемую смерть. Да, да,-- именно смерть; ибо допустить, чтобы окружающие усомнились в моей вменяемости - действительно означает для меня смерть. Ну, хотя бы потому, что я этого не переживу. И, вероятно, не захочу жить...
Нет. Не хотел бы я, что бы кому-нибудь досталось это проклятие, окутывавшее мозг и затуманившее сознание... И если честно - я не знаю, есть ли выход из этой проблемы...',-- Эмиль дописал последнюю фразу, еще раз пробежал по ней глазами, словно пытаясь еще чем-то дополнить, но вынужден был смириться, понимая, что на сегодня ничего больше не выйдет. Он осторожно вырвал листки с написанным из лежащей перед ним толстой тетради, сложил их пополам, и, вложив в конверт, аккуратно заклеил концы. На обратной стороне он поставил сегодняшнее число - 18 января 2004 года.
Какое-то время ничего не происходило. И если Эмиль о чем-то сейчас размышлял, то было совсем невозможно догадаться: о чем?
Наконец-то он остановился глазами на лежащем перед ним конверте. Минуту другую он как будто раздумывал: что с ним делать? Потом словно опомнившись, Эмиль открыл ящик стола (где уже лежали конверты, схожие с этим), и положил новый конверт сверху. После чего достал блокнот лежащий справа от писем, и раскрыв его, сделал запись: ? 24.
Добавив рядом с цифрой число, месяц, и год указанные на конверте - он закрыл его, задвинул ящик, и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Вот уже как 14 лет, он, Эмиль Маковский, пытался скрыть от окружающих то, что происходило с его сознанием; с трудом сдерживая помутневшийся разум, временами 'дающий о себе знать' кратковременными приступами, которые пока, правда, ему удавалось сдерживать. (По крайней мере, можно быть уверенным, что никто ни о чем не догадывался). Но с каждым разом Эмиль понимал, что это ему делать все труднее. И перед ним стоял серьезный вопрос: что будет дальше?..
Обращаться к каким-нибудь 'специалистам' он боялся. Боялся быть зачисленным в разряд 'душевнобольных'. А значит, разом лишиться того статуса, который сохранялся за ним, пока его считали 'относительно здоровым'.
В последнее время у Эмиля -- а это был мужчина лет 35-37, чуть выше среднего роста, худощавый, с аккуратно зачесанными назад черными волосами (скрывающими уже начинавшуюся лысину), с серьезными и немного грустными глазами -- были все основания задуматься о том, что с его психикой происходит что-то неладное. Правда, никто пока ничего не подозревал. Да и, иной раз, проступающая на его лице 'все понимающая' улыбка быть может, столь неоднозначно действовала на его невольных собеседников, что уже в другой раз - они стремились какого-либо общения с ним избежать.
Когда-то Эмиль серьезно увлекался философией и шахматами. В 25, даже защитил кандидатскую. Но потом он неожиданно поступил в институт совсем другого профиля, и стал юристом. (Мало кто тогда догадывался, что это был, своего рода, 'первый звоночек'. Хотя, не догадывались тогда почти точно так же, как и сейчас).
Шахматами Эмиль увлекался еще до последнего времени. Правда, играл теперь большей частью сам с собой. Потому как играть было не с кем. Всем постепенно наскучил его вечно мрачный вид. Да те колкости, которыми он иногда с ними обменивался (чаще всего, когда проигрывал).
Эмиль как будто это понимал. И ни на кого не обижался. Он вообще старался не обижаться ни на кого. Да и был большей частью, занят самим собой. Вернее той проблемой, которая нависла над ним, и обозначалась: в виде опасности наступления безумия...
Он мог в любую минуту сойти с ума... И он об этом знал.
Глава 2
'...Порой мне кажется, что все, что я сегодня видел - когда-то со мной уже было. Но это ничто в сравнении с тем, что я боюсь увидеть завтра. Накатывающиеся на меня признаки страха способны в одночасье превратить меня - еще мгновение назад начинавшего забывать (вернее - не думать) о каких-либо проблемах - в некое подобие страшно забитого мелкого животного, поминутно переживающего за свою жизнь, но вовсе даже и не пытавшего хоть что-то предпринять для спасения. Или нет?.. Я предпринимаю... Предпринимаю самое простое из возможных способов защиты: я просто на следующий день не выхожу из дома. Дверь закрывается на все имеющиеся замки (их число после последней 'модернизации' приблизилось к пяти; да еще столько же на другой двери), плотные шторы не оставляют никакого шанса проникновению внешнего света; в то время как внутреннее освещение зажигается, как говорится, 'на все сто' - помимо огромной десятиламповой люстры в единственной комнате моей однокомнатной квартиры, я включаю светильники на стенах, да на случай 'внезапного отключения света' - у меня наготове стоит четыре подсвечника по пять свечек в каждом: на комнату; и по одному такому же подсвечнику: на кухню, туалет, ванную и прихожую... В итоге, любая связь с внешним миром для меня безболезненно исключается.
И все равно я боюсь. Правда больше всего страх начинает меня преследовать с наступлением сумерек. Все время кажется, что в квартире еще кто-то есть. Вооружившись остро заточенным трезубцем (изготовленным специально для меня знакомым слесарем-фрезеровщиком), я обхожу свое нехитрое жилище - и, конечно же, никакого не нахожу. И тогда как будто страх 'отпускает'. Но проходит какое-то время,- и все повторяется вновь. А я проделываю недавнюю процедуру заново.
Интересно, я как-то поймал себя на мысли, что совершенно не знаю что бы я стал делать, окажись в моей квартире действительно 'посторонний'. Обладая весьма скромным телосложением, я знал, что решись кто на меня напасть - и я не буду способен дать никакого отпора. Соответственно и речи о том, чтобы применить трезубец - даже не идет. Но и расстаться с ним не могу. Получается, ношу его просто для собственного 'успокоения'?.. Может быть...
Кстати, интересно и то, что мой страх несет в себе несколько разновидностей. Об одной я уже сказал. Другая, - это страх общения с людьми. Это именно она делает меня добровольным затворником. Причем, что любопытно, - мне не страшны люди как таковые. И если случится какой 'разговор' - я, безусловно, не только сумею его поддержать, но и это не вызовет во мне каких-то особых затруднений. Но вот в чем вся сложность... Я не хочу... чтобы этот разговор начинался. (Для кого-то покажется забавным. Но я действительно не против самого 'разговора'. Когда он состоится, для меня не составит большого труда поддержать его. Но вот только - я действительно не хочу, чтобы он начинался. И я просто панически боюсь первым с кем-нибудь заговорить).
Не раз, пытаясь анализировать свои страхи подобного рода, я приходил к неутешительным выводам: причина страха кроется в боязни оказаться навязчивым для собеседника...
Подспудно сам себя ругаю, пытаясь убедить, что страх подобного рода ошибочен по своей сути; и любой человек, - если он конечно не хам или не неврастеник,-- вполне спокойно выслушает тебя, но... засевший во мне 'комплекс' сильнее. Когда-нибудь, видимо, и смогу от него избавиться; но вот только: когда это будет 'когда'?..',-- Эмиль положил ручку на стол и откинулся было в кресле, но словно вспомнив что-то, дернул головой (как будто говоря себе: что ж это я?), вложил свое очередное письмо (а именно 'письмами' он считал то, что записывал) в конверт, запечатал его, и пометил сегодняшней датой (не забыв внести соответствующую запись в блокнот).
-- А что же дальше? - пронеслось у него в голове.-Ведь должен быть какой-то и результат? А что есть цель? Какая она? Нет ли в окутавшем мое сознание (или подсознание?) этой неведомой силы, которая сковывает мои чресла, вынуждая играть в некую, только ей ведомую игру, какой-то закономерности?.. Но если есть закономерность... если есть эта самая закономерность, то получается, что мое участие во всем 'процессе' сводится к такому минимальному проценту, что даже и не имеет смысла к какой-либо борьбе?.. Хотя нет! - Эмиль тряхнул головой, словно пытаясь освободиться от преследующих его мыслей и опасаясь, что она так может договориться совсем черт знает до чего... И уж точно не до того результата, наступление которого подсознательно желал... И ведь наверняка этим он ничего не добьется... В свои 37, он уже мог - по крайней мере себе - признаться, что обратное возвращение (возвращение как он считал: из ниоткуда; ибо то, куда все больше и больше погружался его мозг уже почти повсеместно окутанный пеленой, но еще - с трудом, но еще - державшийся наплаву, иначе и не назовешь, как погружением в бездну подсознания),- будет не то что затруднительно, но и попросту невозможно. В последнее время, - когда он всерьез понял, что преследующая его проблема действительно слишком серьезна, - Эмиль прочитал несколько десятков томов соответствующей литературы. И ни в одной из книг не нашел ответа, что существует какое-либо решение подобной проблемы. Видимо, 'оттуда' действительно 'не возвращаются'. Поэтому Эмиль всячески пытался отдалить наступление того момента, когда он окончательно сойдет с ума.
-- Эх, как бы хотелось вернуться обратно в детство,-- с сожалением подумал Эмиль, но тут же подумал (эта мысль пришла ему сейчас, но он попросту забыл, что приходил к таким же 'умозаключениям' и раньше), что не стоит ему возвращаться в детство; что результат все равно будет все тот же. Отрицательный. И уж точно не приведет к решению проблемы. Хотя бы потому, что Эмиль и в детстве был такой же, как и сейчас. И происходило с ним то же самое. Быть может только, не было еще столь выражено, как сейчас. Но уже наверняка то, что с ним происходит сейчас,-- следствие не 'приобретенного'. Это 'наследуемое'. И теперь он был более чем уверен (хотя еще недавно подобное казалось лишь 'предположением'), что в его роду был кто-то, благодаря которому он - Эмиль Маковский - пожинает подобные нерадостные результаты. Но если Эмиль с этим и смирился (такой науке как генетика, трудно было что-то противопоставить), то он никак не желал убедить себя в том, что для него уже все потеряно. И что рано или поздно, но он сойдет с ума.
Рано... Или поздно... Рано... Или поздно... Рано... Или поздно..,-- Эмиль медленно, обдумывая смысл каждого слова, повторял для себя эти слова, напоминающие больше заклинания ('заклинание' -- от слова кланяться? или проклинать?), и с каждым таким повторением, очередное слово приобретало все новый смысл.
-- Ничего... Я еще поборюсь..,-- прошептал Эмиль.
Он действительно сейчас был уверен, что ни за что не сдаться. Ну, по крайней мере, сделает все, что бы этого не произошло...
Глава 3
'...Порой мне кажется, что среди самых труднодоступных и потаенных уголков моего сознания и скрывается какая-то надежда. Быть может, прячется она там, а мы ее не замечаем. Да и сама психика, по-видимому, есть не иначе как отображение проецирования сознания на нашу жизнь. И каким-то необъяснимым образом, именно то, что скрывается в глубинах психики, и является следствием тех поступков, кои мы совершаем; и даже более того,- именно это является тем началом, которое стоит во главе всех желаний и поступков...
Я часто задумываюсь, что же со мной на самом деле происходит такого, с чем я не в силах совладать? Ибо действительно - как бы я ни старался,- но с каждым разом мне все трудней удерживать это 'нечто' (что таится исключительно в глубинах, и выходит на поверхность совсем независимо от моего какого-то желания) под контролем. Мое расплывающееся сознание, сейчас заботит меня куда больше, чем какие бы то ни было еще существующие (наверняка существующие) проблемы.
Но больше всего меня мучает вопрос: смогу ли я вырваться, вырвать свое 'Я',-- из тех потаенных глубин подсознания, пучина которых именуется не иначе как бездной, ибо только из бездны почти невозможно 'возвращение'...
Пока не удается. Но я и способен до сих пор противиться дальнейшему погружению. Правда, удается с трудом. И плачу я за это слишком большую плату. И самое неприятное, в чем она выражается,-- это страх. Тот страх, от которого я не только уже и не мечтаю избавиться, но который с каждым днем все прочнее и прочнее вселяется в меня, руководит моими действиями, вернее - влияет на все действия, совершаемые мной. И как бы я не хотел от него избавиться, - а вначале я даже было не придавал ему серьезное значение, рассматривая этот страх как нечто временное, - мне это не только не удавалось, но, казалось, он и вовсе существует независимо от моего какого-то желания или не желания. Как бы - сам по себе.
Все оказалось напрасно. Напрасны мои ожидания того, что это когда-нибудь пройдет; ибо не может пройти то, что только начинается. И 'начало' это настолько страшно, что я с каждым разом замечаю, как усиливается влияние на меня совсем уж потусторонних сил. (Хотя нелепо, видимо, называть чем-то потусторонним то, что таится в глубинах психики любого человека; просто кто-то, не подозревая об этом, живет с этим всю жизнь; и оно вроде как не беспокоит его; а у кого-то -- как у меня - все время грозит выйти на поверхность, заслонив собой сознание, точнее - заполнив его).
И что же это на самом деле? Обладает ли оно и на самом деле такой силой, что способно навсегда перечеркнуть все мои предыдущие устремления? Или уже не стоит мне теперь так его опасаться? А все самое страшное что могло случиться, - уже произошло... (И теперь будет развиваться теми темпами, которые не удастся ни замедлить, ни остановить).
И как-то понимаю я, что вроде как, и нет пока силы, способной сдерживать то, начало которому уже положено. И как непререкаем авторитет 'утра' сменяющего 'ночь' - ведь 'ночь' такое положение дел признает без каких-либо нежелательных с его стороны комментариев (насколько, конечно, может оно что-то комментировать), так и все это происходит без какого-либо участия (и само собой - желания) с моей стороны. Ну, а что до того: появится ли когда-нибудь то, что способно изменить (или хотя бы остановить) подобный процесс?.. Не думаю... И приходится признавать мне это с той долей скептического неудовольствия, которое пока еще позволяет надеяться мне на обратное...',-- Эмиль закончил свое письмо, и внезапно почувствовал такое возрастающее с каждой проходящей секундой желание уничтожить все написанное им, что даже вынужден был выйти в другую комнату, дабы только не поддаться искушению осуществить это.
Через время он вернулся обратно; без какого-либо - как раннее -- удовольствия перегнул листки пополам, вложил их в конверт, и сделав последующие необходимые действия (запечатать, проставить число, месяц, год...), вышел из комнаты. Но потом, вдруг вспомнив что-то, вернулся обратно.
'... Самое страшное сейчас для меня - чувство одиночества. Но подобный страх - наряду с теми, другими фобиями, которые я безошибочно нахожу у себя, - давно уже сопровождает меня. И нет от него избавления. Ибо быть может, если раньше мне удавалось надеяться - и верить в свою эту надежду - что все это временно, то теперь я понимаю, что подобное мое чувство весьма ошибочно. И нет ничего постоянного,-- как временное...'.
-- Надо бы постараться разобраться в причинах подобных страхов,-- подумал Эмиль, отложив бумагу, и обхватив голову руками. Вот уже на протяжении как минимум десяти лет, этот страх с большей или меньшей (были и такие времена) силой окружал его, сопровождал все начинания, вынуждая постоянно вносить коррективы в жизнь, руша недавние планы, и не способствуя никаким самостоятельным мыслям, суждениям, действиям; словно все что происходило или должно было произойти, было уже заранее предопределенно; и ему ничего не оставалось, как просто смириться с происходящим.
И чем больше Эмиль осознавал всю трагичность происходящего с ним, чем страшнее и обиднее ему становилось.
-- Так неужели действительно у него не было иного выхода, как элементарно смириться, уподобляясь одинокой маленькой щепке, которая точно так же вынуждена смириться, поддавшись волнам бушующего моря, прибивающую ее к берегу?!-в который уж раз думал об одном и том же Эмиль. Но каждый, подобные размышления заканчивались тоже одним и тем же: ответа он не находил.
Глава 4
У Эмиля действительно пока не было другого выхода. Но еще труднее ему было от осознания того, в каком двояком положении он находился.
С одной стороны, Эмиль Маковский еще до недавнего времени был вполне преуспевающим адвокатом, выигравшим не одно дело в суде (что обеспечило ему славу в определенных кругах, и соответствующий финансовый доход). Проблем с клиентами почти никогда не было. И это при том, что у Маковского были какие-то свои принципы, в соответствии с которыми он, например, никогда не брался за дело, если не был уверен что его клиент по настоящему не виновен. (Правда, границы этого 'настоящего' Маковский устанавливал сам). Но принципы есть принципы. И это совсем бы не было какой-то проблемой, если бы...Если бы не то состояние, которое все чаще вносило свои коррективы в его жизнь.
Эмиль чувствовал, что с каждым разом ему все труднее и труднее удерживать в жестких рамках свой разум. В иные разы, тот и вовсе грозил выйти из-под контроля. И если случится такое, Эмиль почти не сомневался, вернуть его обратно уже будет нелегко. А то и вовсе невозможно.
С каждым годом проблема становилась все серьезнее. Если раньше - особенно с самого начала, когда ему было еще только 'начало двадцати', и он впервые заметил некоторые странности в возникающих у него мыслях - которые - не сдержи он себя - готовы были вылиться в серьезные неприятности, ну, или скажем, недоразумения, причем те наверняка были способны перейти и с неприятности - Эмиль не придавал этому такого уж слишком серьезного значения. Скорей всего, из-за молодости (ведь незначительный жизненный опыт никак не способствует тому анализу наших поступков, благодаря которым это помогает нам ни только впредь не совершать подобного, но и в дальнейшем в какой-то мере регулировать подобный процесс).
'... По всей видимости, когда-нибудь должно наступить то состояние, когда я уже не смогу воспринимать в той мере, в которой это заслуживает получаемая от жизни информация. И для меня такая информация уже будет какой угодно, но только не 'объективной'. И что тогда мне останется думать о себе, если и сама способность 'думать' - будет весьма относительна. Если конечно, вообще она сохранится. (О чем думают все те несчастные, к стану которых судьба скоро причислит и меня? Думают ли они вообще о чем-то? Ведь даже если и предположить что это так,-- наверняка их мысли уже не несут в себе того положительного заряда какой-то 'осмысленности', которым характеризуются размышления относительно здорового (психически здорового) человека. И можно ли вообще это будет назвать мыслями?..',-- Эмиль отложил свои записи. Иногда ему становилось удивительно тяжело писать. Беспорядочно возникающие мысли начинали путаться в голове. Но если он не писал, - ему становилось еще хуже.
Есть ли этому, более-менее логически здравое объяснение? Наверняка есть. Но то, что Эмиль знал наверняка, - совсем не писать он не сможет. Да и как-то не хотелось лишать себя надежды, что он сможет когда-нибудь со всем этим разобраться. А записи... Записи ему пригодятся для анализа. Анализа того, что с ним (и главное,-- как?!) происходило. Ведь он старался по возможности фиксировать любые маломальские детали. И если кто-то сейчас не находил всего того, что испытывал Эмиль на самом деле,-- это всего лишь могло означать только то, что Вы прочитали еще не все. Или он что-то все-таки бессознательно утаивал. Не мог написать. Боялся. Вернее - сопротивлялась психика, чтобы так то уж все и сразу - извлечь на поверхность. Ведь сознание - это и есть та 'поверхность', при появлении на которой, что-то (что доселе скрывалось в подсознании) могло и исчезнуть. Об этом Эмиль знал. Но он не знал, как воспользоваться ему своими 'знаниями'...
И он не оставлял попыток остановить те - наверняка уже необратимые - последствия, которые происходят с его сознанием. И он знал, что важно не только остановить, но и не допустить повторения в дальнейшем...
'... Будет ли когда-нибудь по настоящему легко,-- вернулся Эмиль к недавним записям.-Тревога, которая периодически полностью заволакивает мой мозг, заменяя собой некогда существующие желания (корректируя и направляя в стремлении подчинить мое 'Я' новым обстоятельствам), просто вынуждает меня подчиниться. Я понимаю, что не в силах справиться. Меня в буквальном смысле 'трясет'. 'Трясет' так, что хочется забиться в самый дальний и незаметный уголок комнаты. Втиснуться в него, как прячется мышь в нору при первой опасности. И быть может оттого, как-то стал я ближе в последнее время относиться к этим маленьким и беззащитным тварям. Да почти таким же беззащитным ощущаю себя и я. И кажется что еще мгновение, и что-то неминуемо должно произойти и случиться уже со мной. И я не нахожу себе места, в ожидании 'неизбежного'...
Совсем недавно мне показалось, что я вроде бы нашел выход хоть немного снять напряжение, в котором находился. Я поставил дополнительную (уже третью по счету) входную дверь. И почти вдвое увеличил количество замков. Но это было еще не все. На улицу я теперь выходил только ночью. Боязнь и нежелание появляться где-нибудь днем, вероятнее всего базируется на элементарном страхе общения. Большинству из Вас, пожалуй, это и непонятно; но мне действительно становится страшно оттого, что я в любую минуту ожидаю, что кто-то со мной заговорит. И от одного представления 'такого',-- у меня сразу же начинается нервно стучать сердце, как будто сердечный клапан быстро-быстро включает максимальные обороты, а сама перегоняемая по венам и сосудам кровь заметно ускоряет свое движение.
К этому действительно можно относиться с любой долей непонимания. Но мне действительно страшно. И чем больше я ожидаю чего-то подобного, тем становится еще страшнее. (Мои попытки анализировать природу страха, почти ни к чему не привели. Я как-то нашел, что различные люди вкладывают в одно и то же понятие - разное значение. Мне показалось, что страх - страху - рознь. Причем, на удивление, меня совсем не страшил страх увидеть каких-то злых и диких зверей; страх быть внезапно убитым, или погребенным под обломками рушившегося здания. Я почти не боялся быть сбитым проезжавшим автомобилем; погибнуть в авиакатастрофе; или, скажем, сгореть от внезапно начавшегося пожара. Я, как оказалось, не боялся многого. Но я невероятно боялся того страха, который был запрятан глубоко в моей психике. И природа его, была, пожалуй, намного сильней, чем другие 'страхи'. Хотя бы уже оттого, что вероятность наступления катастроф или появление в городе диких зверей,-- намного меньше, чем возможность выйти на улицу)'.
В какой-то мере, Эмилю все же удалось ограничить свои выходы на улицу. Он, например, оставил адвокатскую практику и теперь работал дома. За компьютером. Сотрудничая с различными журналами (философскими, литературными, психологическими...), он отсылал им статьи по электронной почте. Гонорары ему пересылали почтовым переводом. И тогда, конечно, он все же заставлял себе выходить из дома. (Да еще ведь необходимо было сделать хоть минимальные, - аппетита давно уже не было, -покупки в магазине).
Но вскоре он и здесь нашел выход. Деньги теперь переводились ему на банковскую карточку. А продукты он заказывал на дом.
И как только стало так, то тотчас же - страх уже завладел его сознанием почти полностью.
'... в такие минуты я полностью замыкаюсь в себе... отключаю телефон; не отвечаю на звонки; не включаю свет; двойными толстыми балдахинами зашториваю окна; дополнительно блокирую дверь, заставляя ее десятикилограммовыми блинами от штанги (когда-то ведь пытался заниматься), которые аккуратно перекатываю к двери и ставлю друг на друга так, что они чем-то начинают напоминать стопку фишек в казино.
Кроме того, с недавнего времени я установил на всех окнах жалюзи. И теперь моя квартира действительно стала походить на крепость. И, думаю, если кто решит вдруг проникнуть в нее - так просто это ему не удастся.
Правда, еще, конечно, могут 'пробить' пол. Или потолок. Но я думаю, что в самое ближайшее время и от подобного 'варианта' найду какое-либо решение защиты.
...Впрочем, иногда в моем сознании происходят неожиданные просветы... И тогда мне становится стыдно... А я чувствую себя абсолютным дураком. Ну, или, идиотом...'.
Эмиль встал и подошел к окну. Он осторожно выглянул наружу. Вечерело. Отсвечивающие в зажигающихся фонарях бледно-желтые, неровными рядами падающие, снежинки заполняли простиравшееся перед ним воздушное пространство. Словно приглашая Эмиля выйти на улицу.
Такая погода была настоящим подарком. Ветер (подбрасывающий в прохожих сцепляемые друг с другом снежинки) просто вынуждал людей ускорить шаг. Эмиль знал, что в такие минуты никто не думал о каком-либо 'общении'. Все стремились побыстрее запахнуться в теплые воротники, да укрыться в своих домах. И уж точно, никому было не до разговоров. А если и случались таковые, то носили они большей частью, вынужденный характер. А то и происходили между родственниками или товарищами, оказавшимися в такое время на улице.
Но родственников у Эмиля не было. Его родители погибли, когда он еще учился в школе. Бабушка, воспитывавшая его, умерла несколько лет назад. А братьев и сестер ни у него, ни у его родителей, ни у родителей родителей (его бабушек и дедушек) - не было. Он остался один. Один еще и потому, что всевозможных друзей (которые еще вопрос - были ли?) он растерял еще в студенческие годы. А то и в школьные. Потому как, учась в институте - знакомств уже не заводил. (Да он как-то и привык к одиночеству).
Эмиль с минуту смотрел на открывающийся перед ним вид из окна, словно раздумывая о чем-то; потом на его губах появилась загадочная улыбка. Было видно, что он принял какое-то решение.
И действительно, не прошло и нескольких минут, как Эмиль оказался на улице.
Куда идти,-- особого плана не было. Да это и неважно. Просто Эмилю вдруг захотелось почувствовать себя в неком привилегированном положении по отношению к другим. Ведь может так статься, что на ближайшие несколько километров только ему одному и нравилась такая погода.
Эмиль шел по улице, с удовольствием вглядываясь в лица прохожих, которые они прятали от вздымающегося вверх мокрого снега, и ему сразу стало как-то хорошо и спокойно на душе. Он понимал, что, быть может, впервые за последнее время чувствует себя уверенно на улице. И ему хотелось идти и идти дальше - на какое-то время, забыв про еще недавно мучившие его сомнения; и хотелось сейчас думать только о том, что уже ничего не изменится, и не случится. И что так будет продолжаться вечно. Всегда.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
'Мне иногда кажется, что все происходящее со мной не иначе как чья-то нелепая шутка. Что вот пройдет еще какое-то время, и кто-то скажет - все! Можно отдыхать! То, что уже случилось - больше не повториться!..',-- Эмиль сделав эту короткую запись, на миг задумался: является ли только что написанное им - 'отдельным' письмом? Понял, что это не совсем так, и просто отложил лист. Так уже было с ним и раньше. Порой приходило желание что-либо писать. Появлялись сомнения (сколько их уже было, этих сомнений?): а стоит ли и дальше, буквально иной раз с трудом, 'выбрасывать' эти строчки из воспаленного мозга? Не лучше ли просто смириться с происходящим? Но тогда выходит, что он должен на самом деле просто-напросто ждать... Ждать очередного шага, которое предпримет его распадающееся сознание... Но тогда уж точно не будет возможно никакого пути назад. И придется просто смириться с происходящим.
Но в том то и дело, что когда в полной мере захватит его это 'происходящее' -- он не знал. И наверняка не почувствует. Ведь разве может душевнобольной человек (а таким он был независимо от того, признавал он это или как-то противился) чувствовать, что он болен? Ведь если и может, то мы, скорее, должны говорить о какой-то пограничной стадии. Когда еще вроде как 'здоров', но уже одной ногой стоишь в той пропасти, которая зовется сумасшествием. Ведь, одно дело, когда на фоне относительного спокойствия психики случаются внезапные порывы пропадающего сознания. И совсем другое,- когда эти моменты уже не внезапные, а постоянные. Вот тогда действительно не будет пути назад. А что остается?.. Нет..,-- Эмиль ужаснулся собственным мыслям.- Если такое случится, - дальше он жить не сможет. Да и это, скорее, будет напоминать только существование. Выживание. И чем он тогда будет отличаться от животного? Или от человека, но... ребенка, младенца? И это покажется еще более ужасным оттого, что животное таким родилось изначально. Это его судьба. Что до ребенка, так ребенок тоже вряд ли что-то еще осознает. Но ведь он через какое-то время станет взрослым. А он?.. Что станет с ним, Эмилем Маковским, если он потеряет рассудок?..
Глава 2
'Сегодня мне стало еще хуже. Это можно списать на случайность. Но я все чаще замечаю, что состояние моей психики только ухудшается. Словно внутри меня разверзывается бездна. И весь я медленно стекаюсь туда, периодически проделывая сальто и кульбиты с собственным разумом и сознанием. Что происходит? Постепенно исчезает надежда, что когда-либо прекратится это движение. Это падение в пропасть. В бездну. В самую ужасную бездну, из которой вы если и можете выбраться, то только абсолютным идиотом. Дураком. Что в принципе одно и тоже. А что до того: прекратится ли когда-нибудь подобное? Да я уже вроде как и не думаю об этом... Да и что кому-то до моих мыслей? Но ведь я это все заметил не сегодня. И не вчера. С подобными странностями я встретился давно. Но вот загадка? Я даже не помню, предпринимал ли когда серьезные действия, чтобы разобраться с этим?.. Как-то попытаться заглушить... Заглушить ту боль, которая давно уже таилась внутри... Но быть может тогда,-- она не заявляла о себе столь часто, чтобы я мог как-то начать задумываться об этом?.. Пытаться искать какое-то противостояние?! Не было... Ведь почему-то и правда не было такого... И с тех пор, конечно же, ничего не изменилось. Лишь только заметно усилилось то, что раньше только намечалось. А процесс... Процесс уже стал необратим... И он настолько быстро движется (получается 'скатывается') по наклонной, что его уже не остановить. И как следствие этого, с каждым прожитым годом, месяцем, днем - становится только хуже.
Неужели и правда, не остановить?.. Слово то, какое?.. Страшное слово... Раньше никогда и не задумывался я, какие страшные бывают значения у некоторых слов... И большинство подобных 'значений' слов, больше как никакие другие, говорят о неминуемой необратимости того, что уже наступает...
Сейчас мне, пожалуй, следовало бы думать о том, как еще на время - пусть малое время - сохранить то, что осталось. Сохранить какую-то способность думать... Быть может даже пытаться что-то сопоставлять, анализировать действительность; поступки... Конечно же, свои поступки...
Боюсь... Я очень боюсь признаться себе в том, что я бессилен. Что мой разум не подвластен мне. И что остается только просить у него... просить не уходить... Не оставлять меня наедине с пустотой... С той пустотой, которая неминуемо окружает тех, кто оказывается в схожих с моим, страшных состояниях... Считается, правда, что они его не ощущают. Что живя в выдуманном мире, такие люди словно дистанцируются от окружающих... От окружающих проблем... Окружающих в нормальной жизни... И с тех пор как это произошло, они несут свой крест...
Покажется ли кому спорным, но в том состоянии, в котором я находился сейчас, мне казалось, что, чуть ли не каждый человек (в той или иной мере) несет свой крест. Вся наша жизнь состоит из неминуемых страданий и несчастий. А какие-то радости,-- лишь горькое свидетельство того, что сразу после них обязательно наступит какое-либо несчастье. Случится неприятность. Боль. Горе.
И я так действительно считал. Считал, почти всегда. Наверняка, еще с детства. Быть может, раннего детства. Но вот только сейчас я впервые я задумался о том, что я вполне мог и ошибаться. И на самом деле, порядок мироздания совсем иной, чем он казался мне. Почему я это исключал раньше. Ведь не может быть, чтобы мысли об этом не приходили мне в голову. Значит,-- я сознательно отбрасывал их. Открещивался, быть может, действительно от 'явного'. От того, что было на самом деле. А не от того, что только раз показалось мне, а я это принял за правду. За какой-то правильный путь. Путь, который на самом деле был ложным и ошибочным.
Что же мне делать сейчас?.. Ведь если бы сейчас постараться остановить тот процесс, который медленно забирает у меня остатки разума, сознания, интеллекта... То разве не показался бы я даже самому себе самым счастливым человеком?! Счастье-то, как оказывается, для каждого свое... А я готов признать за счастье - то, что имеет большинство. Но как-то не ценит это. Словно воспринимая 'как должное'. И совсем не задумываясь о том, что происходит с любым из этих людей, если они вдруг потеряют свой разум. И сойдут с ума. Тогда уж точно они совсем запутаются в вопросе о счастье. Да и задает ли кто подобный вопрос. Кроме меня. Но может я уже сумасшедший?..
Нет... Видимо все таки пока нет.. Но это будет... Я даже знаю наверняка, что будет. Ведь именно к этому все идет. И обманывать можно кого угодно, но только не себя. Ведь я уже никогда не буду такой, как прежде. Никогда не смогу как-то иначе оценивать окружающий мир, кроме как с позиции начинавшегося у меня безумия...
А ведь действительно... Раньше я даже позволял шутить по этому поводу... Когда (все так же 'шутя') стремился подвергнуть совсем ненужному анализу то, где по самому принципу, какой-то 'анализ' был не нужен. Но ведь я, помнится, считал совсем не нужным сдерживать собственные мысли... Тем самым, только 'нагнетая обстановку'... А моя психика подвергалась и совсем не нужным 'напряжениям'... Даже скорее, какой-то невероятной 'напряженности'... Излишней, по сути... Но которое в том периоде ранней молодости, когда я проделывал это - еще совсем и не оценивалось с тем негативом, которое это вызывает во мне сейчас... Да и... раньше я и переносил все это намного легче... А мое сознание, видимо, еще не было настолько затуманено тем, от чего сейчас я просто хочу избавиться... Но уже не могу...
На она и молодость... А ведь предупреждали меня... Кто-то даже напрямую говорил о грозящем мне в будущем безумии... Но тогда я как-то слишком легко относился к этому...
Не то что сейчас...'.
Глава 3
'Никогда - вы слышите - никогда уже не вернется прошлое. Но так случается, что именно о прошлом мы всегда сожалеем. Воспоминания тревожат нашу память. Вынуждая, иной раз, вспоминать то, что казалось навсегда уже скрыто от нас.
Становится ли нам легче? Да быть может и так. Но иногда приходит самая настоящая боль...
Но разве об этом мы сейчас?.. Главное - уже сам факт наличия подобной способности нашего мозга. А уже, какие будут воспоминания,-- это вопрос вторичный. Хотя иной раз случается и так, что все эти воспоминания - приводят к исключительнейшим страданиям. И мы совсем не способны после этого жить своей прежней жизнью...
Но уже с другой стороны, появляется и еще одна возможность отличить честного человека - от негодяя. Ведь чаще всего, страдают и переживают за свои былые поступки люди ранимые и совестливые. А что до подонков... Так я их и за людей не считаю вовсе...',-- Эмиль попробовал, было, еще что-то написать, но мысль уже ушла, и он отложил бумагу, сложив эту и предыдущие записи - лежащие тут же на столе - в конверт, и, проставив необходимые численно-буквенные 'характеристики', положил конверты в ящик стола.
Совсем недавно ему пришлось признать еще одно свое поражение в борьбе с разумом за выживание. Эмиль стал терять память. Вполне возможно, что и раньше с ним происходило что-то подобное. Да и наверняка это началось не сейчас. Но если в то время еще была возможность хоть как-то контролировать ее, то теперь Эмиль мог признать, что начинает проигрывать. Память уходила от него. Еще по-прежнему это случалось не каждый раз; но все таки 'провалы' в памяти случались все чаще. А иной раз и вовсе приходилось вспоминать: что он забыл сделать?
Эмилю внезапно расхотелось о чем либо думать. Достав из холодильника бутылку 'Виски', он плеснул в бокал, и, чуть поморщившись, одним глотком выпил содержимое.
Делать что-либо сегодня уже не было никакого смысла. Он хотел, было, подойти к окну, но, внезапно передумав (что смотреть: зима - как зима!), сел на диван и щелкнул пульт телевизора.
-- А что если мне жениться? - пришла в его голову сумасбродная мысль. (Сумасбродной она казалась потому, что две предыдущие попытки совершить нечто подобное - закончились, по сути, так и не начавшись). И ведь не сказать, что как-то плохо он относился к женщинам. Он вообще себя считал 'прирожденным эстетом', и при случае (если вдруг кто-то случайно спрашивал его мнение) мог рассказать, по каким, на его взгляд, 'критериям' стоило оценивать эту самую женскую красоту. Но это что касалось теории. На самом же деле, какая бы женщина не казалась ему красивая, он бы ни за что не допустил, чтобы она находилась рядом. Он просто не мог представить, что кто-то будет постоянно рядом?..
Впрочем, вероятнее всего, сторонний наблюдатель все же высказался бы в духе того, что Эмиль женщин боится. И при нашем уважении к Эмилю, можно было бы даже признать, что это так. Но вот что было самому Эмилю и до нас, и до этого гипотетического 'стороннего наблюдателя'. Эмиль давно уже был погружен в свои мысли. Он стремился как-то разобраться в том, что происходит с ним. И к любым выводам, должен был прийти самостоятельно. Иначе бы им не поверил.
И вот теперь он задумался над тем, не приведет ли его пока еще неокрепшее желание начала каких-то отношений с женщинами (по всей видимости, это будут семейные отношения), привести его к еще большим страданиям? И по всему выходило, что это как раз так и получится. Ведь поверить в то, что он сможет безболезненно для себя (для психики) реагировать на какие-нибудь упреки женщины,-- было невозможно. А значит, вполне возможно, что это приведет к еще душевным терзаниям? И тогда его психике придется испытывать уже двойную нагрузку. И то, что это все только ухудшит ее способности к сопротивлению, - было бесспорным фактом. А значит, на кой оно нужно!?- и Эмиль махнул рукой, решив навсегда отказаться от подобной 'затеи'.
Глава 4
'Надо дать позволить себя увлечь каким-нибудь делом,-- записал он.-И чем продолжительнее будет его выполнение, тем будет несравненно лучше. Ибо любое быстрое завершение, просто-напросто отбросит меня к началу. Но придется не только в этом случае выдумывать какую-то новую идею, но и я просто обязан буду думать о том, чтобы она смогла увлечь меня. Увлечь настолько, чтобы я смог забыть о мучавших кошмарах ночью, и тревогах со страхами - днем... Иного не дано...',-- Эмиль в который уж раз откладывал один и тот же лист бумаги. Нечего не выходило. Если раньше, любая предпринимаемая им попытка записать собственные мысли завершалась тем, чего он и добивался, то теперь о чем-то подобном оставалось только мечтать.
'... Это было еще более странным,-- он все вернулся к записям,- что внешне я и не так уж ощущаю значительных изменений в сознании. И сейчас все тоже, что было и неделю назад. Или месяц назад. Или... (Нет, пожалуй, год назад все же все было несколько иначе...). Но уже месяц, все как будто держится на прежнем уровне. Даже страхи вроде как отступили... Ну, по крайней мере, несколько дней их не было...'. Эмиль задумался. А ведь на самом деле, то, что он называл 'страхами', появлялись тогда, когда у него было запланировано какое-то мероприятие. То есть, когда ему необходимо было куда-то идти. С кем-то встречаться. А если этого не было... А если этого не было - то не было и страхов!? (Эмиль пришел к совсем уж неожиданным результатам). Значит, волнение появлялось тогда, когда необходимо было совершать какие-либо действия?! А если в этом нет необходимости, и я знаю, что точно буду находиться дома...
-- Ни страхов, ни волнений, ни тревог - тогда не возникало. Его психика в таком случае была предоставлена сама себе, и получалось,-- могла сама с собой договориться! - Эмиль готов был вскочить и захлопать в ладоши от такой догадки. (Что-то все-таки помешало ему это сделать).
И тогда уже получается, что именно это обстоятельство - и заставляет меня безвылазно сидеть дома,-- догадался Эмиль (но мы совсем не знаем, записал ли?..).
'Появление мыслей о совместном проживании с женщиной,- скорее всего, моя очередная попытка уйти от собственных проблем. Что-то (не знаю что) до сих пор не позволяет мне признать всю безосновательность подобного желания. Ведь вполне ясно, что для меня, нахождение кого-то рядом,-- почти неминуемо приведет к тому, что я куда-нибудь сбегу.
А чего же я, получается, тогда хочу?
Не знаю... Вернее, хочу-то я только одного: чтобы те процессы, которые происходят сейчас в моем сознании (мозг, ли это? Психика? Называть можно по-разному. Так же как и искать, где базируется мое безумие. Но это все - суть одного. И не имеет значение сейчас, как-то это все разделять).
Я действительно хочу этого. Хочу просыпаться, и как большинство людей - радоваться жизни. Хочу, просыпаясь утром, не бояться этого дня. Не ощущать тревожное беспокойство в сердце. Хочу честно, смело, и открыто смотреть в глаза другим... Вот наверное чего я хочу.
Хочу, я, наконец, не чувствовать себя загнанным зверем (ибо ничто не может быть страшнее этого состояния). Что я хочу?! Да кого сейчас волнует: что я хочу? Все равно то, что происходит сейчас, - совершенно не зависит от моего какого-то желания. А значит... значит я по-прежнему буду медленно сходить с ума... И все, что я смогу еще успеть (хоть частично),-- это 'записывать' свое состояние. Уже и не надеясь, что этими записями, мне удастся помочь себе. Да и удастся ли?..'.
Глава 5
'...Интересно, но вырисовывается одна занимательная тенденция. Каждый день (и на самом деле -- каждый день) обязательно случается что-то, что моментально выводит меня из колеи. И тогда уже, на все остальное время -испорчено настроение.
Происходит это утром, днем, вечером... Всегда в разное время, и без какой-либо возможности к предугадыванию.
Попытавшись проанализировать эти обстоятельства и найти причину, я поначалу пришел к выводу, что подобное возможно только в том случае, если на этот день у меня запланирована с кем-нибудь встреча. Однако, вскоре понял что ошибаюсь. Как оказалось, все на самом деле намного серьезней и трагичней. Если даже в какой из дней я ни с кем не общаюсь, и даже если какого-то 'общения' и не предвидится, ощущение какой-то тревоги приходит все равно. И происходит так оттого, что я просто начну вызывать в себе ощущение какой-то опасности. Искусственно вызывать, все больше и больше 'накручивая' в своем воспаленном воображении каток каких-то несуществующих проблем. Анализируя, зачастую, несуществующие разговоры, взгляды, жесты, поведение которое никто никогда не совершал. Но мне не только кажется, что так было и на самом деле. Но я просто уверен в этом. И ничто не способно меня отговорить, или помешать, переключить мое внимание, чтобы я не делал так. Мне это видится именно так. А значит...',-- Эмиль привычно пробежал глазами прочитанное. Так все получалось на самом деле. Он знал об этом. Знал, что зачастую никакой реальной причины - просто не существовало. Знал о своей 'мнительности'. Знал о том, что ему все время что-то 'кажется'. И тем не менее, он не знал как от этого избавиться...
И это было ужасно. Слишком ужасно, чтобы позволить себе не замечать этого. Но еще более это казалось ужасней оттого, что создавалось впечатление, что такое никогда не прекратится. А значит, ему будет суждено жить со всеми этими ужасами вечно.
--Эмиль?! - на том конце провода раздался приятный голос. Звонила бывшая однокурсница. Но он бы не вспомнил ее, если бы Анна - так звали женщину -- не 'представилась'. (Вот и подарок судьбы,-- усмехнулся про себя Эмиль.-Быть может и правда жениться?).
Как оказалось, за долгие годы отсутствия в городе (Анна в свое время уехала не только из города, но и из страны; причем, как помнил Эмиль, сразу после окончания института), девушка растеряла телефонные номера всех знакомых. Кроме... Эмиля Маковского. И звонила ему,-- 'с надеждой на встречу' (о чем радостно и призналась).
Но Эмиль подобной радости не разделял. И тревога, которой, он уж было, подумал, сегодня удастся избежать, наоборот, со всей беззастенчивой откровенностью заявила о себе.
Но проявляла неожиданную 'настойчивость' и Анна.
--Ну зачем мне с ней встречаться?- думал Эмиль, пытаясь тянуть время, и вполуха слушая о чем-то щебетавшую девушку.-Будучи от природы очень мягким человеком, он как-то и не представлял себе, что же ему придумать, чтобы отказаться от встречи. Неожиданно в его голове пронеслась 'гениальная' идея: сослаться на необходимость сиюминутного отъезда в другой город. (Причем сразу куда-нибудь 'далеко'. Чтобы 'не ждали').
Но оказалось, Анна была настроена решительно.
-- Что ж. Придется встречаться,-- с сожалением подумал Эмиль.
Но положив трубку, он начал невероятно переживать по поводу необходимости этой встречи. Желания куда-то выходить из дома, не было. А уж встречаться с бывшей однокурсницей, и подавно. Что ему может принести эта встреча? Как отреагирует Анна на его теперешнее состояние? Конечно, раскрывать ей всего - он не намерен. Но ведь она может догадаться и по его внешнему виду?! Хотя, видно ли что по его внешнему виду?-Эмиль задумался, представляя себя (посмотреть в зеркало он даже не догадался. Уж слишком хаотичными были сейчас его мысли, да беспокойно было у него 'на душе'). Да и чувство тревоги не отпускало. А то и наоборот - с каждой минутой приближения нужного часа (встретится они должны были около их 'альма-матер'), ему становилось все хуже.
И уже получалось, что нужно было и выходить. Эмиль уже давно предпочитал передвигаться только пешком. (И в общественном транспорте, и в такси - предполагалось что Вас будут 'рассматривать', 'изучать', а то еще и заговорят с Вами. Поэтому Эмиль уже давно исключил для себя любые поездки).
Вскоре он уже не находил себе места. Нервно ходил по квартире. Курил одну сигарету за другой. Даже сделал несколько глотков коньяка - 'для уверенности'. Ничего не помогало.
Внезапно, в голову Эмиля пришла удивительная мысль. Удивительная - в том смысле, что она предполагала необычайно простое 'разрешение' проблемы.
--А что если вообще не встречаться? - подумал он.
--Ну нет! Ты не можешь так поступить!?-- попробовал, было, возмутиться его внутренний голос.
--А почему бы и нет?-- Эмилю становилось заметно легче.-Не есть ли это как раз то, что мне и надлежит сделать?-уже при этих словах (самому себе) Эмиль почувствовал, как начинает успокаиваться.
Действительно, решение как будто бы пришло само собой и... оказалось верным. Что ж. Так он и поступит.
Успокоившись, Эмиль замер на месте. Вдруг, его глаза как будто принялись что-то 'отыскивать'. Он скользил ими по книжному шкафу, набитому книгами (еще в то недалекое прошлое, когда он мог что-то читать), по книжным полкам (в шахматно-лестничном порядке занимавшим другую стену), по письменному столу, на котором хаотично были навалены какие-то бумаги, папки, тетради, открытые книги, брошюры, журналы, газеты, разноцветные ручки, карандаши, да всякая канцелярская мелочь, которая зачем-то была разбросана на его столе...
Внезапно Эмиль почувствовал, как его голову - с висков и куда-то вглубь - стянуло какими-то жесткими тисками (так, что создалось ощущение надетого на голову колпака). Сердце принялось истошно колотится, внезапно замолкая почти до полной остановки, и принимаясь за свой отчаянный бег снова. Эмилю стало трудно дышать. Слишком трудно, чтобы это можно было терпеть дальше.
Он быстро шагнул к окну, и чуть ли не выдавил его наружу. Тотчас же свежий воздух хлынул в комнату. Но вот легче от него не стало.
Эмиль бросился на диван и с силой сжал голову руками. Внутри него все буквально разрывалось на части. Он сполз на пол. И тотчас же попытался сжаться в комок, принявшись перекатываться с места на место, то устремляясь куда-то вперед, то оказываясь снова там, где он был раньше; и ему казалось, что ходил под ним пол, забивали в его голову тупые болванки, да извивались мозги, выбрасывая в разные стороны фонтаны оставшихся, и неожиданно нахлынувших на него мыслей-воспоминаний... Так, что все, что было самое болезненное и трагичное в его жизни,-- принялось теперь проносится перед его глазами; словно были это специально с режиссированные кадры какой-то чудовищной кинохроники, а не его жизнь; но он знал, что это была его жизнь; потому как, удавалось в этом сумасшедшем беге различать ему некоторые отдельные детали из своей жизни; причем подобрал этот невидимый режиссер те самые кадры, от которых давно ему уже не хотелось жить. И вот сейчас они появлялись перед ним 'разом', как будто кто-то специально испытывал его на прочность, и...,-- Эмиль не в силах был больше испытывать это. Он давно уже находился в каком-то тумане... Словно какое-то пятно стояло у него перед глазами. И даже казалось, что все происходящее он видел не своими глазами, а каким-то внутренним чувством. А может, и не видел вовсе. А только чувствовал. Чувствовал, что не может больше выносить эту боль. Да и зачем же ему терпеть ее,-- словно подсказал ему кто. И Эмиль был согласен с этими словами. Ведь они несли в себе лишь желание помочь ему. И ничего больше. Вроде как, ничего больше. И в какой-то момент он совсем перестал понимать, что происходит. И извивался и крутился по полу в каком-то немыслимом комке из плоти, так что и невозможно было разглядеть - человек ли это вообще? Да и лицо его уже давно исказилось до неузнаваемости в какой-то страшной гримасе. На время, как будто, его 'отпустило'. Он с трудом подполз к открытому окну, и, зная, что не выдержит повторения подобного,-- перекатился через раму...