"И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль"
Притчи Соломона 14:13
Глава 1
Судьба на самом деле давала ему многое. Просто он сам не мог вовремя этим воспользоваться.
Ну а то, что проходило время, и он начинал это понимать,-- словно бы служило невольным подтверждением этому. Грустным, конечно, подтверждением. И еще более грустным казалось то, что, сколько он не пытался как-то исключить грусть от подобных ошибок в будущем,--не получалось. Прежде всего потому, что он продолжал совершать ошибки в своем настоящем. Причем Евсеев не знал в своем настоящем, что совершает ошибки. А тщательный анализ каждой предполагаемой ситуации ни к чему не приводил. Еще и потому, что ошибки иной раз состоялись в ситуациях, возникающих внезапно. Да и к тому же, мозг его был устроен так, что ему необходимо было ни в коем случае не держать в себе информацию. А все что приходило в голову - выдавать сразу. От того, и при возникновении какой-либо ситуации он совсем не решался тянуть время, обдумывая ее. А действовал сразу, решительно и бесповоротно. И всегда был уверен, что совершает нечто правильное и осознанное. По крайней мере, в своем настоящем ошибок не видел. И только много позже оказывалось, что ошибался. А существующие ошибки приносили Протасу Сергеевичу ощущение вины. Причем, иной раз, это ощущение вины было столь мучительно, что совсем не удавалось как-то от него избавиться. И оставалось лишь молча взирать на происходящее. Сомневаясь, что и вообще существовал выход из положения. "Хотя он видимо все же существовал",--считал Евсеев. Просто считая это, он мало кому о том рассказывал. Да и не было у Протаса Сергеевича особого желания с кем-нибудь делиться. И даже не от того, что был он таким уж скрытным. Он даже наоборот, если кто ему задавал вопросы (любого характера) - стремился тут же на них ответить. Причем зачастую придерживался отличной от большинства точек зрения по каждому вопросу. Евсеев вообще не любил большинство. И скорее походил на единоличника, чем на человека команды. И, наверное, объяснялось уже это в свою очередь тем, что Евсееву трудно было найти для себя похожего на него по уму. Обязательно кто-то был или с интеллектуальными способностями ниже, или - выше. Равных же было мало. Правда, Евсеев мог предположить, что он просто не искал. Но пока и тех с кем он встречался, ему было достаточно, чтобы не вдаваться в особые поиски; не ожидая от таких поисков результата. И считая, что пока достоин того что есть. А если что произойдет, так это все равно пойдет ему исключительно в пользу. По крайней мере, возникнет новая ситуация, которая потребует своего разрешения. А любое разрешение - есть частица жизненного опыта. К приобретению которого Евсеев всегда относился с огромным желанием.
Всяческим путем, как только это было возможно, Протас Сергеевич изыскивал пути выхода из проблемы. Какая была проблема? Все просто. Евсеева затаскивала к себе ирреальность. Другими словами, он становился не только свидетелем, но и прямым участником беды, под названием подмена реальности. А все недавние попытки от этой беды освободиться - носили исключительно краткосрочный характер. И разрешаясь на какое-то время, через промежуток этого времени (в последнее время совсем даже небольшой) Евсеев вновь оказывался в болоте. Болоте, именуемом - пороки. Он стал заложником этих пороков. Он тонул в них (тогда как раньше, сначала не умел плавать, а потом в удовольствие купался).
Он тонул в них, и искал помощи. Причем помощь должна была к нему придти специфическая. Он ни за что не стал бы кому-то рассказывать о том, что его действительно мучает. Так, невольные штрихи да наброски, из которых если и можно было сложить единое целое, то только в случае, если собрать все им сказанное различным людям, систематизировать это, отбросив лишнее и то, что только уводит в сторону, а попросту сбивает с толку, и тогда уже только потом, на базе этого, попытаться развить какую-нибудь теорию. Что, сразу можно было заметить, было неудачным обнаружением того, что действительно мучило Протаса Сергеевича. Хотя и, наверное, что-то позволяло понять.
В итоге, понимая, что даже при всем желании рядом нет тех, кто смог бы ему помочь (для этого как минимум этот кто-то должен был обладать знаниями не меньше чем у него), Протас Сергеевич решил до всего дойти самостоятельно. Причем искренне верил, что если взяться и проанализировать проблему, то можно найти определенную формулу, согласно которой выстроиться соответствующая модель поведения, ну и жизнь после этого станет легче.
Евсеев был доктор наук, член-корр. академии наук, автор множества научных книг по физике и математике, было ему сорок пять лет, был он холост, имел шизоидную внешность, и странность по отношению ко всему, что невольно окружало его в жизни. Невольно - значит, что сам Евсеев не имел к созданию подобного никакого отношения. То есть, уже получалось, вокруг Евсеева было много того, с существованием чего Евсеев сталкивался, но понять необходимость существования никак не мог. И у него катастрофически не хватало времени с этим разобраться. Он уже сменил не один блокнот, в который заносил как будто неотложные вопросы, с которыми необходимо было в самое ближайшее время разобраться, но блокнотиков уже накопилось несколько, а к разрешению ни одного из вопросов Евсеев не приступил. И наконец решил махнуть рукой, тем более того, что требовало разрешения, пока и так было более чем достаточно.
Причем ко многому он возвращался повторно. Но это не приносило ровно никакого результата. Положительного результата. Который пока у Евсеева не получался, даже несмотря на то, что все что он делал - делал быстро и со стороны казалось - не раздумывая.
На самом деле думал он как компьютер. За долю секунду пропуская через себя гигабайты операций в секунду. Проблема только, что Евсеев медленно (но верно) перемещался в какой-то другой мир. То есть подменял мир настоящим - миром реальным. И даже несмотря на то, что подобную проблему заметил,-- не смог с ней ровным счетом ничего сделать. Ну, не получалось у него. Слишком многое отвлекало и казалось первостепенным и важным. Более важным. Тогда как где-то краем подсознания он понимал, что попросту запутывает себя. И... это понимание не приводило ни к чему. Оно лишь откладывалось у него в памяти. И периодически напоминало ему ухудшавшимся состоянием. Мигренями, например. Или какой нехорошей симптоматикой (расстройствами всякими). Но вот интересно - на работоспособность совсем даже и не влияло. И та даже постепенно возрастала.
Сон у Протаса Сергеевича давно уже снизился до четырех часов. На пустые дела он тоже не позволял себе тратить время. И всецело поглощал знания, читая, сочиняя, в общем, работая. Причем за эту работу ему платили вполне приличные деньги (на минимальные нужды не только хватало, но Евсеев еще ездил за свой счет на какую-нибудь конференцию, которая не была в планах академии наук, за границу). Так что Протас Сергеевич мог себе позволить не отвлекаться на поиски дополнительных источников заработка (проблема частично решенная у российских ученых только к середине первого десятилетия второго тысячелетия) и посвящал себя исключительно любимому делу.
Подход Евсеев всегда любил достаточно основательный. Лишь минимально допуская какое-либо творчество, и ориентируясь в первую очередь исключительно на фундаментальность. Причем до последнего времени мог сказать, что подобный подход был оправдан, потому как приносил свои результаты. И так это действительно было. Вот разве что совсем недавно Евсееву показалось, что это не есть хорошо. Ну, то есть, то, что по-прежнему находил он ответы на вопросы - хорошо. Но то, что все ответы в итоге оказывались друг на друга похожи - плохо. Даже очень плохо. Потому как, подозревал Евсеев, не давали на самом деле они достоверности картины происходящего. А то и способны были уводить в сторону. Иной раз очень. Запутывать, в общем. Подменять истинную картину - ложной. Не существующей. Или же если и существующей, то уж в очень специфическом спектре восприятия.
А в итоге оказывалось, что все неправда. И ему необходимо было действовать иначе. Применять совсем иные методы исследования. Ведь в том, что на протяжении долгих лет происходило исследование его жизни, Евсеев не сомневался. И он нисколько не боялся подобного понимания. Потому как знал, что в совсем скором времени непременно найдет ответ. Тот ответ, к которому он, в общем-то, всегда и стремился. Ну и даже если какое-то время придется подождать... Ну, он в общем-то, этим всю жизнь и занимается. Ожиданием. Поэтому подождать еще какое-то время был готов. Конечно же, готов. Ну а почему нет?..
Глава 2
Кто бы мог сказать, что все так случится...
Никто. Конечно же, никто.
Никто не мог знать, что Протас Сергеевич настолько изведет себя придирками, что вдруг заболеет и чуть не умрет. По крайне мере он попал в больницу и пролежал там несколько месяцев. А когда вышел, то с удивлением стал обращать внимание на все, что его окружало. Потому как, на первый взгляд, ничего не изменилось (дома, деревья, трамваи и проч. были окрашены в тот же цвет, как и пару месяцев назад, и имели схожие параметры относительно прочего окружающего мира). Но вот люди стали вести себя иначе. Евсеев вдруг заметил, что никто из людей уже не вызывает в нем такого уж негатива. Все как будто стали милы и привлекательны. Быть может даже умны. И что уж точно - весьма обходительны. Приветливы, в общем. И улыбались. Евсеев вдруг заметил, что люди улыбаются. И это было для него удивительным откровением.
И вроде как и хотел он при этом изменить что-то в своем сознании, да не мог. И восприятие мира - не менялось. Оставаясь таким... "Ну, странным, что ли",--как считал Евсеев.
При том что и сам Протас Сергеевич удивительным образом изменился. Вместо шизоидности, которая всегда прочитывалась в его взгляде, уверенно дополнялась внешним сходством с людьми, подпадающими под категорию шизиков, теперь все поменялось. А в его внешности стали читаться ум, расчетливость, и хитрость. Причем Евсеев заметил, что его удивительным образом перестали обманывать в кассах (будь-то кассы магазинов, где его традиционно обсчитывали, или касс вокзалов, где норовили подсунуть билет по другим ценам, а кто-то еще умудрялся и в другом направлении). Сейчас этого уже не было. С Евсеевым стали считаться. Даже студенты (помимо работы в НИИ, Евсеев еще преподавал физику в ряде вузов Петербурга) разом прекратили свои шуточки на уроках, больше не смеялись, а самым удивительным образом стали ловить каждое слово своего преподавателя. Как будто знали...
Евсееву стало казаться, что он скоро умрет. И весь мир стал стремится успеть пожить с ним какое-то время. Пока он навсегда не покинет этот мир. Странный мир, конечно. Но в том-то и дело, что мир был странен раньше. А сейчас Протас Сергеевич был преисполнен решимости жить. Ему даже повысили зарплату. И неожиданно стали доплачивать президентские за ученую степень (сейчас это были дополнительно десять тысяч). Причем все словно бы повернулось к нему лицом в один момент. Все стало хорошо. А на душе обещало быть спокойно.
Как бы не так! На душе все чаще начинали скрести кошки. Он вдруг поймал себя на мысли (после очередного анализа, к которому вернулся - не мог Евсеев прекратить подобную форму размышлений), что теперь просто-напросто боится все потерять. Раньше у него ничего не было, теперь фактически тоже почти не было, но то, что было (вернее - стало), он боялся потерять. Переживал даже... "Глупец,--воскликнул про себя Протас.--Он еще чего-то переживает. И это сейчас! Когда жизнь разом улучшилось. А ему не требуется уже сотрясать свою душу невольными сомнениями. Действительно глупец..."
Протас Сергеевич еще несколько раз повторил про себя это слово. Оно ему на удивление нравилось. Притом что смысл был по сути обидный. И еще раньше он мог бы так и сказать. Но вот сейчас говорил, но словно бы мимо пропускал смысловое значение слова "глупец". И даже мог,--если бы его спросили,--пояснить, что глупец в данном контексте совсем не глупый человек. А человек, которого кто-то намеренно вводит в заблуждение. А он всячески противился этому. Но все равно заблуждается. Как, возможно, заблуждается и сейчас, считая себя...
"Да нет же, черт возьми"!--закричал Евсеев. Он не дурак.
"Ни в коем случае",--произнес Протас Сергеевич уже спокойнее, и соглашаясь с собой, что если бы он был дурак (даже если и придурок), на него бы не свалилось столько душевных благ. И даже можно было сказать, что с ним бы и вообще мало что произошло бы хорошего (доброго и положительного). А все бы наоборот - показалось бы более чем хрено...
Евсеев вовремя сдержался. Ругаться он не любил. Даже про себя. Ну, разве что иногда вспоминал черта. Да и то, не к ночи будет сказано, старался если и вспоминать его, то исключительно мысленно. И как бы уже получалось, не по настоящему.
Что касалось разговоров с собой... Ну, можно сказать, что Евсеев иной раз практиковал подобную форму общения. Друзей у него было, конечно, много. Но большинство из них ему были непонятны. Хотя и конечно же, Протас Сергеевич иной раз очень даже с ними общался. Приглашая к себе (раз в две-три недели стал практиковать что-то типа встреч, а по сути - легализованных пьянок), или встречаясь в кафе-баре-ресторане (в зависимости от настроения большинства собравшихся - выбиралось соответствующее питейное заведение). Причем, чтобы ни в коем случае не создалось впечатление о Евсееве как о пьянице - скажем сразу, что пьяницей он не был. Хоть и был склонен к алкоголизму. Но умел держать себя в руках.
Глава 3
Со временем Евсеев вполне свыкся со своим новым состоянием. Притом что оно ему даже в какой-то мере понравилось. Нравилось быть чудиком? Ну, вполне может быть и так. По крайней мере Протас Сергеевич уже не испытывал от этого тех мучительных последствий, которые еще вроде как были поначалу. Можно ли было это назвать тем, что он свыкся?.. Ну, в какой-то мере, наверное, да. Особенно если учитывать, что Евсеев стал испытывать какое-то особое состояние духа. Даже чуть ли не подъем неожиданный. После чего многое в его сознании вообще стало на свои места. Структурировалось. А жизнь предстала перед ним в совсем ином цвете. И была окрашена на удивление положительными эмоциями. Тогда как раньше он мало что испытывал подобного. Ну, все как-то не складывалось...
Наверное не стоит говорить, что Евсеев вдруг решил осуществить одну свою, в принципе, если не мечту, то скажем так - желание.
Осуществление желания он решил облечь в сферу эксперимента. Чтобы помимо какого-то удовольствия (морального и физического), еще и получить данные, которые могли бы оказаться необходимыми...
Сейчас перед Евсеевым была загадка, кому они могли оказаться необходимыми.
Он перебирал знакомых. Внезапно в памяти всплыл Костя Ильин, профессор Политеха (позже Евсеев вспомнил, что в их последнюю встречу Ильин говорил, что переводится в другой вуз). Когда-то Костя был его одноклассником. Они даже хотели поступать в один вуз. Стать историками. В итоге - Протас поступил на физико-математический факультет МГУ, а Константин - на биолого-почвеннический Тимирязевской Академии.
Позже, по окончании вузов, они почти одновременно приехали в Ленинград. Потом на какое-то время их пути разошлись, но случайно встретившись после того, как не видели друг друга лет десять - они вновь сошлись самым тесным образом. И с тех пор если и не встречались так часто как хотелось бы, но что уж точно - созванивались постоянно. Дружили, в общем.
И вот сейчас Евсеев решил обратиться к своему другу с необычным предложением.
--Ну это же авантюра!--вскричал от негодование профессор Ильин.--Во что ты меня втягиваешь, чудак?--посмотрел он на давнишнего товарища.--Ты, который никогда раньше не позволял себе даже и помыслить о чем-то подобном, теперь мне предлагаешь... предлагаешь...--Ильин от захлестнувшего его возмущения не мог подобрать слова.
--Тоже мне, афера века,--буркнул Евсеев, искоса посмотрев на Ильина, который медленно задыхался.
--А... А...--глотал тот ртом воздух, и было видно, что тот шел не в то горло.
--Что с тобой?--не на шутку испугался Евсеев, видя что Ильин уже лежит перед ним, и не шевелится.
Протас Сергеевич быстрыми движениями расстегнул тому ворот (пальцы запутались в пуговицах - пришлось вырвать с мясом), стал осторожно хлестать по щекам, вспоминал, было, еще какие-то движения из правил первой помощи, да уже понял что все. И его друг, Константин Ильин - умер. Но от чего?
Следующим вопросом, промелькнувшим в голове Евсеева, было - куда спрятать труп? Ведь его могли обвинить в убийстве. И если предположить, что он даже сможет доказать что не убивал, но к тому времени пройдет уже время, и все это время он будет сидеть в тюрьме, а в камере его будут пытать менты и зека. (Евсеев совсем некстати вспомнил про имеющиеся в российских тюрьмах пресс-хаты, где специально подобранные заключенные, тянули свой срок в более лучших условиях, и за это по заказу администрации били тех, кого к ним переводят.)
Еще немного, и Протас Сергеевич понял что скоро сам умрет. Тут же. Поэтому ему уже вроде как ничего не оставалось, как...
"А что же мне делать"?--задумался Евсеев. И по всему выходило, что делать многого было и не нужно. Следовало применить имеющиеся познания в химии. Да и использовать то, что сейчас он все-таки был в квартире Ильина. Пусть и внезапно скончавшегося Ильина, но ведь химическую лабораторию того никто не отменял. А значит, если только пройти в кабинет и достать все реактивы...
Евсеев не медля двинулся к кабинету. По пути он оттащил тело Ильина в ванную комнату. Да вспомнил, что в кабинете Ильина тоже была ванная (ну или вернее что-то навроде ванной - или емкости для растворения каких-либо тел при проведении опытов).
Столкнув Ильина в ванную, Евсеев наконец-то нашел емкость с соляной кислотой, и вскоре влил той столько, что она покрыло тело. И тут же растворило его. Практически моментально.
"Ну вот и все",--подумал Евсеев.--"Нет трупа, нет проблем".
Подчистив за собой (не только тщательно вычистив место проведения опыта, но и стерев отпечатки пальцев, заботливо пройдя с тряпочкой по всей квартире), Протас Сергеевич Евсеев подумал, что он может вздохнуть свободно. Более того. Он вдруг почувствовал, что все произошедшее каким-то удивительным образом изменило и его отношение к жизни. И он вдруг перестал замечать в этой жизни что-то отрицательное, плохое, что еще как вроде бы недавно доставляло ему множество тревог и сомнений. Теперь сомнения эти не только исчезли, но и можно было предположить, что исчезли они навсегда. И окончательно распростившись с ними, Протас Сергеевич Евсеев понял, что теперь может начать жить. Попросту начать жить. Жить той жизнью, от которой раньше вроде как избавлялся. Всегда избавлялся. И не мог избавиться. А тут вдруг взял и...
Евсеев на самом деле не знал, действительно ли для него все закончилось. Ведь могло так случиться, что найдется какая-то ищейка, которая установит его вину. И тогда...
Ни в тюрьму, ни на зону Евсеев идти не хотел. Он вдруг понял, что уже не докажет что Ильин умер сам. По факту выходило, что он, Протас Сергеевич Ильин, убил своего друга и бывшего однокашника Константина Ильина, и уничтожил тело в ванной. До конца, конечно, тело уничтожено не было. Какие-то следы остались. И для того чтобы уже получилось наверняка, Евсеев разлил по квартире бензин, рассыпал порох (у Ильина была подпольная лаборатория), и осторожно вышел, подпалив бикфордов шнур.
Взрыв раздался, когда Протас Сергеевич выходил из подъезда. Послышался звон лопнувших стекол, разом вылившихся в симфонию сигнализации припаркованных автомобилей, крики то ли раненых то ли зрителей, да и вообще выходило, что все закончилось ("или начиналось",-- пронеслось в голове) плохо для других (могли быть пострадавшие от последствий взрыва), но весьма неплохо для Евсеева. Который понял, что теперь уж точно может скрыть следы, и непроизвольно улыбнувшись, даже замедлив шаг.
Он подумал, что если будет продолжать двигаться в другом направлении от эпицентра взрыва, то тем самым сможет невольно навлечь на себя подозрение. Ведь это противоречит стереотипам, говорившим о том, что в человеке весьма развито любопытство, а значит, он вольно или невольно, но все равно посмотрит на то, что произошло. А то и вернется на место преступления.
Поэтому Евсеев развернулся, сделав вид, что словно только что услышал какой шум сзади, и стал возвращаться обратно. У него даже промелькнула мысль действительно вернуться и посмотреть, что на самом деле получилось.
Но тут же понял, что этим этим может себя невольно выдать, а потому шел вроде как и к взрыву, но по касательной от него, пока наконец не завернул в какую-то арку, выйдя из которой запрыгнул в остановившийся автобус, и, уехал.
Глава 4
Евсеев не решался признаться себе, что все в его жизни могло закончиться. Еще недавно жизнь вроде как бежала по своему витку, закручиваясь в спирали, или выходя на прямую, но было ясно заметно одно - движение.
Протас Сергеевич даже мог допустить, что подобное движение было не совсем позитивным. Это не меняло сути. Он все-таки шел вперед. Его мозг накапливал какой-то материал. Сам Евсеев, случалось, по иному даже оценивал случившиеся в его жизни события. Но он их оценивал. Тогда как сейчас наступила пустота. Страшная, по сути, и совсем не предвещавшая даже в будущем разрешения той ситуации, в которой волей судьбы он сейчас оказался. И даже выхода не намечалось. В мозгу щелкало, что он является убийцей. Убийцей своего друга. И не мог избавиться Евсеев от знания, что он никого не убивал, а только поддавшись страху, который давно уже поселился в нем, скрыл следы смерти бывшего однокашника. "Но зачем? Неужели страх и на самом деле господствует во мне"?--подумал Евсеев, но по всему подобный вопрос он мог и не задавать. Все было более чем ясно. И недавний пример совершенного безумства словно доказывал, что это так.
На миг у Евсеева улучшилось настроение. Он вдруг подумал, что все, что с ним произошло - могло ведь произойти и не на самом деле. Он же сам говорил, что живет в последнее время как будто в двух реальностях. Так почему бы...
--А кто его спрашивает,--осторожно спросили женским голосом на другом конце провода (пока раздумывал, Евсеев набрал домашний номер Ильина).--Евсеев,--представился Протас Сергеевич.--Пригласите мне пожалуйста Костю... Он дома?
--Дома...--ответили на другом конце провода все тем же вкрадчивым женским голосом.--Конечно же дома. Только он сейчас занят. Очень занят...--словно раздумывая, проговаривала женщина.--Вы не могли бы подъехать. Адрес знаете?
--Подождите,--не понял Евсеев.--А вы кто? Я могу поговорить с Константином? Скажите ему, что это Протас. Что там у вас вообще происходит?
--Да уверяю вас, что ничего странного,--спокойно ответила женщина.--Просто я врач скорой помощи. Константину Михайловичу стало плохо. Видимо он сам позвонил и вызвал неотложку. А вот теперь я сделала ему укол, он уснул, а мне надо его оставить на кого-нибудь из близких. Вы не могли бы приехать?--вкрадчиво попросила женщина таким голосом, что к Евсееву вдруг внезапно пришло половое возбуждение.
--Да, да, я приеду, сейчас приеду,--пообещал он, и совсем некстати подумал, что было бы неплохо врачихе зафиндилить...
Впрочем, он сдержал свои мысли. Иной раз в голову к нему приходила уж совершенная похабщина. И тогда единственным выходом было сдерживать себя, не давая даже заканчивать мысль. Ибо если она могла начинаться еще безмятежно, то иной раз заканчивалась такими сценами разврата, проигрываемыми в его воображении, что Евсеев боялся как-то невольно выдать себя.
Он был почти уже около дома Ильина, и вдруг понял, что сам себе сейчас подписывает приговор. Ильин был убит, квартира взорвана, а его, Евсеева, могли видеть соседи или невольные прохожие. И теперь около дома засада, его опознают, и срок...
Евсеев подумал, что если погибли еще люди, так могут и вообще расстрелять. Или дать пожизненное заключение. А уже убить его могут сами менты.
--Протас Сергеевич?--обратился к Евсееву какой-то мужчина.
--Нет, вы ошиблись,--зачем-то сказал и Евсеев, и попытался скрыться.
--Ну куда же вы, Протас Сергеевич,--попридержал Евсеева мужчина за локоток.--У нас же вот уже и ориентировка на вас,--он показал черно-белый снимок, фоторобот, в котором Евсеев узнал себя.--Ну вот и хорошо,--вежливо произнес мужчина, заметив что Евсеев себя узнал и размяк, дав защелкнуть на руках наручники.
--В машину,--резко сказал мужчина, повернувшись к стоявшим рядом с ним двум сержантам, и кивнув на Евсеева.--Загарову скажи, чтобы без меня не допрашивал. Пусть ждет. Я следом,--отдал распоряжение мужчина, передавая Евсеева в руки сержантов ("на редкость неправильные черты лица",--подумал Евсеев, глядя на сержантов). И тут же его как ошпарило. Ведь сейчас может все закончиться. Его арестовали. В камере начнут пытать. И он все расскажет. Все расскажет...
Евсеев, было, собрался повернуться к удалявшемуся следователю (он предположил что это следователь), да один из сержантов коротко пробил ему под дых, и согнувшись от боли, Протас Сергеевич оказался заброшен (как мешок с картошкой) в милицейский уазик.
Глава 5
На удивление, все произошедшее с Евсеевым случилось на самом деле. А ведь ему еще недавно казалось, что это все сон. А жизнь его чуть ли не подчинена подобному сну. Ну, то есть, конечно, бодрствованию главным образом, но с периодическим вкрапливанием сна. Причем очаги сна могли заметно разрастаться, достигая совсем уже внушительных размеров. А могли уже как будто и не оказывать какого-либо существенного влияния совсем не на что. Ну, разве что...
Впрочем, Евсеев в очередной раз четко осознал, что это не сон, получив пинок ботинком под ребра. Так его будили.
--Вставайте, Протас Сергеевич...
Открыв глаза и инстинктивно сжавшись, ожидая второго удара (в милиции, знал Евсеев, некоторых традиционно били; для порядка), Протас Сергеевич разглядел ухмылявшуюся рожу какого-то милиционера (в их сержантско-старшинских званиях он путался, понимать начиная только с лейтенанта), рядом с которым... стоял Ильин.
--Ну что, дурачок,--ласково проворковал Ильин.--Пойдем домой. Дяди милиционеры тебя отпускают. Ты ведь будешь себя хорошо вести?..
--Что за бля...--хотел, было, вскочить Евсеев (с прошлой ночи он решил выработать иную модель поведения), как тут же согнулся от удара в живот коленом.
--У-у-у...--промычал он, присев, и зажав внутренние органы, которые казалось, готовы были лопнуть от боли.
--Не надо его бить, дядя милиционер,--проворковал Ильин.--Он больше не будет ругаться матом. Ведь правда, Протасик?
Протас Сергеевич поднял голову, и в очередной раз увидел ту же картину: ухмыляющееся лицо милиционера, и до удивления идиотская внешность Ильина. Покойного Ильина. Или он все же был жив...--начал было рассуждать Евсеев, да вспомнил, что сам заливал кислоту в ванну, которая и растворила тело Ильина. А остатки его сгорели в результате взрыва и пожара. А значит...
--Кто вы?--осторожно спросил Евсеев, решив, что бить будут все равно, но так он сможет еще хоть что-нибудь выяснить. Тем более Протас Сергеевич все-таки был ученым. И догадывался, что на каком-то этапе все равно бить должны прекратить. Потому что избиение - не самоцель. А лишь подготовка к чему-либо. К какому-либо разговору, например. Поэтому бить должны перестать. А пока он может и потерпеть.
--Ну так кто же вы?--Евсеев поднялся, оттряхнул брюки (лавочка в КПЗ была слишком узкая для него, приходилось спать на полу. Пол был цементный. Как и стены. Деревянная лавочка шла вдоль стены. Впрочем, от лавочки одно название. Скорее, полоска доски, прикрученная к цементной основе), и даже с некоторым вызовом посмотрел на человека, похожего на Ильина. В уме пронеслось, что брата и похожего родственника у покойного не было. Значит, просто подобрали двойника. Но зачем?
--Глупо, ой как глупо,--сказал "Ильин", и представился старшим следователем по особо важным делам.
--Ого-го!--присвистнул Евсеев.--С каких это пор нами, учеными, занимается прокуратура.
--Вы не ученый, вы убийца,--спокойно произнес следователь (Евсеев присмотрелся и заметил что тот действительно если и походил на покойного Ильина, то только в целом, да и при тусклом свете камеры).--Курите?--он пододвинул к Евсееву пачку сигарет "Мальборо".
--Спасибо,--поблагодарил Евсеев, подумав, что значит им стали платить хорошую зарплату, если следователи перешли с "Космоса" на "Мальборо".
--Ну, в общем, мне все понятно,--сказал следователь.--Уже готовы результаты дактилоскопической экспертизы. А также заключение экспертов. Вот,--он пододвинул к Евсееву бумагу,--показания свидетелей, которые видели как вы входили к покойному Ильину, и как выходили из подъезда. Время совпадает. За то время пока Вы были в квартире, Вы успели убить Ильина, попытаться растворить труп в соляной кислоте, а после взорвали квартиру, намереваясь окончательно уничтожить следы. Но следы может и уничтожили, а вот улики нет. И они против вас. А потому у меня есть все основания предполагать что вы,--он посмотрел на Евсеева, слушавшего следователя внимательно, и отчего-то понимающего, что ничего он с ним не сделает,--вы убийца,--повторил следователь. Вот бумага. Пишите все как было, и я обещаю...
Следователь удивленно поднял на него глаза. Видимо образ ученого у него не ввязался с употреблением тем жаргона. А потому он посмотрел еще более внимательнее на Протаса Сергеевича.
--Ну че зыришь,--хотел уже было сказать Евсеев, да сдержался.
Удивительное дело. Попав за решетку, с его души вдруг разом снялись какие-то запреты, навязываемые за все его годы существования в социуме цивилизацией. И он как-то быстро понял, что теперь можно отбросить любые условности, и побыть самим собой. До освобождения. Ну а потом уже вновь вернуться в нормальный мир.
--Что вы на меня так смотрите?--спросил Евсеев.--Насколько мне известно, я могу вообще не отвечать на ваши вопросы. А так же разговаривать в присутствии адвоката. Мне бы хотелось вызвать своего адвоката. Я на это имею право?--Протас Сергеевич посмотрел на следователя.
--Хм,--как будто даже загрустил тот.--Имеете-то имеете... Да вот я бы вам не советовал проявлять излишнюю активность. Вы подозреваетесь в очень серьезном преступлении. И для вашего блага - все-таки не портить отношения с системой.
--И все же я хотел бы, чтобы пригласили моего адвоката,--был непреклонен Евсеев.
--Ну что ж,--кивнул следователь, и нажал кнопку. Тут же вошел милиционер.--Возвращайтесь пока в камеру. И крепко, очень крепко подумайте. А мы тем временем свяжемся с вашим адвокатом. Как говорите его фамилия?
--Востриков?--переспросил следователь, удивленно посмотрев на Евсеева.
--Востриков,--кивнул Евсеев.--Он вам знаком?
--Слышал...--буркнул следователь, велев проводить задержанного в камеру.
На самом деле Востриков когда-то тоже был следователем. А потом отчего-то переметнулся в другой лагерь, разочаровавшись в правовой системе, и решив своим трудом искоренить или хотя бы уменьшить беззакония, творимые милицией и судами. Причем и брат и отец Вострикова были судьи. А сам он выиграл все сорок дел, которые вел. Одерживая вверх даже там, где, вроде как, и улики были на лицо, да и вообще, можно было расстреливать или давать большой срок без наказаний, просто потому что все было ясно, а заключение следователя скреплялось явкой с повинной со стороны подозреваемого и свидетельскими показателями, да и вообще все было настолько ясно что...
Но вот брал на суде слово Востриков, и было уже совсем даже ничего не ясно. Причем Павел Романович говорил столь убедительно, что задумывался даже сам следователь, ведший дело. А прокурор вообще озирался по сторонам, ища тех, кто его чуть не подставил осудить невиновного. И даже несмотря на то, что прокурор мог запрашивать и десять и даже двадцать лет - подозреваемого признавали полностью невиновным и отпускали из зала суда. Ну, или же,--если дело было действительно серьезное,--решали ограничиваться отбытым сроком (время с момента задержания и до суда засчитывается в срок), и все равно отпускали.
Поэтому когда сейчас следователь узнал, что адвокатом задержанного будет Востриков... Ну, сказать что следователь испытал глубокое разочарование, значит ничто не сказать. Он давно уже слышал разговоры, что неплохо было бы как-то вывести из игры самого Вострикова. Но пока компромата на него было слишком мало. А тут удар надо было наносить четко и наверняка. Чтобы, значит, сразу. Приговор-суд-этап. И куда-нибудь в Нижний Тагил. На ментовскую зону...
Глава 6
Как и опасался следователь, Востриков добился освобождения Евсеева. Однако сам следователь принял подобную новость на удивление спокойно. Он уже знал, что на адвоката нашли управу. И в скором времени вопрос с ним будет решен. Причем самыми, что на есть, надежными методами. Смертью.
А пока он мог и подождать.
А Евсеев же, освободившись, решил неожиданно уехать из страны. Он уже понял, что находясь здесь, все время должен ожидать какой-либо непредсказуемости. Ожидать того, что может случиться, а может и не случиться. А ему вдруг захотелось какой-то стабильности и гарантии. Гарантии того, что завтра его не схватит миллионер, и не отведет в участок. Да и вообще, Евсеев действительно чувствовал вину за убийство Ильина. Пусть он его, конечно, и не убил, а только проявил слабость и малодушие. Но ведь по факту - он совершил противоправный поступок. И за него весьма и весьма раскаивался. Понимая, что все равно должен понести наказание. Ну а пока не понес - решил уехать. Зная, что за границей до него не будет никому дел. А нарушать закон он там не будет. Он будет самым законопослушным гражданином. А работу найдет. Докторская диссертация по физико-математическим наукам и прекрасное владение тремя языками должны были обеспечить ему вполне сносное существование на западе.
"По крайней мере, хуже чем здесь не будет",--улыбнулся Протас Сергеевич Евсеев, отправляя по электронной почте письмо зарубежному коллеге, с просьбой сделать ему рабочее приглашение.
После оплаты услуг адвоката у Евсеева почти не осталось денег. Но и тех, которые были - он знал, что хватит на перелет до Германии, куда собрался. А из Германии он попытается отправиться в Америку. Или останется в Германии. Или попробует в Австрию, Испанию, Швецию... В общем, стран было много, где ценили науку. И Евсеев знал, что себе местечко найдет. Главное только решиться.