'Воспоминание - основная и истинная стихия несчастного...'.
Серен Кьеркегор. Несчастнейший.
Предисловие.
Столь странное название дал я.
Не сказать, чтобы оно мне как-то понравилось. Но вышло так, что назвать как-то иначе то, что довелось читать мне - я не решился.
Эта тетрадь дошла ко мне через многие руки. Многим из тех, у кого она побывала, я не верил точно также, как и тому, кто, собственно, передал ее мне. Но так уж вышло, что самому автору я верил. И не по каким-то особым причинам, а тем более личным симпатиям к нему самому. Его я не знал. Но уже читая (причем, помнится, даже на само чтение решился не сразу) понял, что, быть может, впервые за многие годы читаю самую настоящую правду. Самую откровенную правду. Какой бы жестокой эта правда не была.
Потому что эта правда - сама жизнь. И человек, описавший ее - описывал свою жизнь. Быть может не всю. Всего лишь какой-то отрезок из собственной жизни, простиравшийся между его 18 и 30 годами. Всего 12 лет. Сознательно отброшено детство. И исключено будущее. Потому что будущего у того человека нет. Почти сразу после того, как исписанная им тетрадка начала свое хождение к своему последнему адресату (коим являетесь, по всей видимости, вы, потому как я решил предать гласности то что увидел), этого человека повели в его последний путь. На расстрел. И все эти 'откровения' написаны им в камере смертников. В ту пору, когда еще существовала в нашей стране смертная казнь, и не задолго до того, как на нее ввели мораторий.
Я не стану вдаваться в суть того, за что его обвиняли. Хотя признаюсь, что после прочтения я тщательно изучил его уголовное дело. И оно мне уже изначально показалось сфабрикованным настолько, что я решил для себя сделать все, чтобы оправдать этого человека.
И его действительно оправдали. Причем даже раньше, чем мне удалось доказать его невиновность. Потому что в суд пришел настоящий преступник, совершивший те преступления, в которых обвиняли моего подзащитного.
Точнее - почти моего, потому что я взялся только реабилитировать его память. Адвокатом же у него был мой брат. Который проиграв процесс ушел из адвокатуры, и фактически разочаровавшись в обществе (и тех законах, которые в нем правят) отошел от мирских дел, уйдя в монастырь.
Перед самым 'уходом' он мне передал эту тетрадь. Практически без слов. Но я понял все по его глазам.
И все же что-то помешало мне сразу открыть ее. А когда время пришло - я стал уже корить себя, что не сделал этого раньше. Хотя мог бы я действительно что-то сделать? Если не удалось это брату, который в своей профессии всегда был лучше меня.
Но у меня уже не было иного выхода. А так как уже ничего нельзя было вернуть (тот человек был расстрелян), я понял, что должен сделать хоть что-то для него. Для его памяти. И 'лучшим' -- посчитал добиться опубликования тех строк, которые он писал в тюрьме.
К тому времени когда все закончилось (и бывшего подзащитного моего брата оправдали) я уже работал в прокуратуре по надзору за правоохранительными органами. Мне казалось, что если мы не можем спасти невинных, то хотя бы должны следить, чтобы изначально из действительно невиновных - не делали преступников.
И что-то мне действительно удалось добиться.
Ну, а что до тетради... тетрадь я отнес своему еще одному брату. Который работал в издательстве, и частично был в курсе произошедшего.
Я попросил его опубликовать ее. И он мне обещал это сделать...
и.о. прокурора по надзору одного из районов СПб., Андреев В. Г.
День первый.
'Я не знаю, волен ли я обвинять кого, что так произошло?..
Наверное, нет.
Да и кого?.. Судьбу? Нелепо. Бога?.. Не знаю, услышит ли он?.. Да и есть ли?..
Впрочем, сейчас я, быть может, в него еще верю. Хотя бы потому, что еще живу; и быть может даже надеюсь, что высшую меру заменят каким-нибудь сроком.
Любым сроком, который для меня будет означать, что мой жизненный путь не прервется, а моим судьям позволит... Хотя достойны ли они какого-то снисхождения, обрекая на смерть невиновного?.. Но я сейчас не об этом...
Так получилось, что я почему-то всегда верил в какую-то свою исключительность.
Была ли эта вера на чем-то основана? Скорей всего нет. Но я почему-то верил в свой какой-то иной путь. И мне казалось, что это не только так, но и не может быть иначе.
Первые сомнения пришли в 18-ть. Тогда учился на первом курсе института, в который поступил лишь только по настоянию родителей, да быть может еще от какой-то почти неуловимой уверенности, что для моей 'миссии' на этой земле высшее образование будет необходимо.
Когда в 19 я уже оставил институт (с большим трудом заставив себя перейти на второй курс) я уже, наверное, так не думал.
Мне бы, быть может, найти действительно вуз, в котором бы я хотел учиться... Но что-то помешало мне это сделать (институт я все же закончил, но много позже). И это действительно было потом. А тогда?.. Тогда на меня нашла волна каких-то необъяснимых 'исканий себя'...
Что я по настоящему искал? Что желал я? Сейчас уже понимаю, что это был по настоящему путь в пустоту. Но вот тогда? Да и можно было бы по настоящему отмотать сейчас 12 лет жизни, чтобы оказаться в том времени... Но согласился бы я?.. Я не знаю, что вынудило бы меня по настоящему согласиться на это. Быть может стремление как-то изменить судьбу? Заставить себя прожить другую жизнь? Потому что на самом деле, быть может только сейчас я понимаю, что по настоящему-то и не жил все это время. Я лишь только 'подходил' к какому-то варианту жизни, который в итоге так я и не нашел. Потому как, как раз сейчас я понимаю, что все прожитое было напрасно. И по большому счету, все эти 12 лет были стремлением каким-то незадачливым образом завершить эту самую жизнь.
'Как бы так угадать, чтоб не сам, чтобы в спину ножом...'. Наверное, всю свою жизнь я как раз искал повода осуществить эти строки Владимира Высоцкого. Вот только теперь, когда быть может завтра или уже сегодня (в любой момент меня могут вызвать на казнь) готовы исполнится они,-- я оказался не готов к этому. Ибо по настоящему захотел жить.
Я как-то неожиданно понял, что действительно хочу жить. И быть может, даже знаю как бы я жил. Как бы я жил... Но этого уже не произойдет. Я почему-то даже уверен, что уже ничего в моей жизни не произойдет. Вот только, наверное, глупо умирать, когда не за что. Ведь стоило мне только случайно, даже во сне, в самом жутком и сумасшедшем сне совершить то, в чем меня обвиняют,-- и, наверное, я бы убил сам себя за... совершенное. За совершенное, что не совершал.
Неужели кто-то мог это совершить? Неужели кто-то способен был пойти на такое? Человек ли это? Нет. Не человек... а ведь я человек. Я ведь пока еще человек... Хотя ни у следователей ('кроивших' мое дело), ни у прокурора (готовившего обвинительную речь), ни у судей (зачитывающих приговор),-- не было убежденности в том, что я человек. Да, наверное, у меня бы и у самого не было... Если бы это действительно совершил я...
Мне все время не хотелось жить. Я как-то неожиданно понял, что моя жизнь начинает идти совсем не потому плану, который (сейчас уже и не помню), но который наверняка все же был у меня.
Был... Хотя именно сейчас все убеждает меня в обратном.
И тогда уже получается, что по настоящему никакого плана целесообразно, с пользой, использовать свою жизнь - у меня никогда не было.
И, наверное, от того не хотелось жить.
День второй
В итоге, если разобраться: что я мог вынести позитивного из всех тех различных, по сути, форм мракобесия (даже не знаю, как это иначе назвать?), что являла собой тогдашняя моя жизнь?
Загадка. Действительно загадка. Потому что на самом деле получалось, что я ко многому стремился. Но, получается, так ни к чему и не пришел. (Если не считать моего сегодняшнего нахождения здесь).
То есть, иными словами - я словно сознательно запутывал свою жизнь. Пока не запутал ее основательно. Настолько, что уже начинал чураться собственной тени. Меня шатало от простых и нелепых увлечений чем-то фееристичным, до поиска смысла жизни в Боге. Я попутно становился то рьяным последователем религиозных догматов, - то самым отчаянным алхимиком. И начинал поиск основ Бытия уже исключительно в метафизике. А потом возвращался обратно.
Меня носило от одного увлечения к другому. Через какое-то время изучения той или иной философско-религиозной дисциплины - я разуверивался в ней. И догматическое сребролюбие - сменяла почти полнейшая антипатия к ней.
В итоге я могу признаться, что так ни в чем себя и не нашел. Но запутал себя основательно.
И вместо того, чтобы, в конце концов, примкнуть хоть к какому-то течению (которое, так или иначе должно было, вероятно, меня вывести к истине), я пришел к совсем уж, черт знает, к чему. А именно - к отрицанию всего и вся.
Но этого мне показалось мало.
И я уже начал вести полу-маргинальную жизнь. (Запутывая себя, замечу, тем еще больше). И может, в конце концов, что-то и могло вывести (почему-то какие-то остаточные истоки надежды сохранились во мне и по сей день; особенно когда я вспоминаю о прошлом), но я как-то быстро стал спиваться. И тогда уже именно в Бахусе мне стали являться какие-то полу-божественные, полу-мистические откровения. Которые, конечно же, ни к чему меня привести не могли. Но ими стала подменяться моя настоящая жизнь. И я могу сказать, что как минимум несколько лет моей жизни прошла под знаком сего неприятного факта. О котором только потому что он был - я просто и обязан упомянуть. (При, быть может, и сегодняшнем моем протесте).
Что это был за период?
Обнимал он, вероятно, где-то 3-4 года моей жизни. То есть, если учесть что 18-19 лет еще прошли под знаком относительного спокойствия (попросту исключительных метательств и шараханий из стороны в сторону), то значит от 19 - три, четыре года, получается где-то 22 - 23. (Скорей всего 23).
Тогда мое внутреннее состояние как будто пришло к какому-то успокоению.
Заканчивалась моя отсрочка от армии. Я, было, решил продлить ее (ну, то есть, проплатить, чтобы купить и дальше право нести долг армии заочно), но отчего-то подумал, что именно армия может меня вернуть к нормальной жизни. И поэтому период с 23 до 25 прошел под знаком службы в Вооруженных Силах. И это притом, что до армии я уже учился в институте (прошел 2 курса, плюс один у меня уже был - я восстановился -- в прошлом). Но видимо в то время институт еще не дал мне того ума, что пришел после. И фактически сбежав (в том числе и от него, а не только от жизни), я можно сказать, почти не пожалел. Почти, потому что в армии я чуть не устроил самосуд над старослужащими (бывшими, замечу, младше меня), но... В общем, после демобилизации я все же смог закончить прежний вуз (получается, с третьего захода), и... А вот в том-то и дело, что в моем психическом состоянии так ничего и не изменилось. Я сам ловил себя на мысли, что может если бы мне еще в 18-ть показаться какому врачу - психиатру, то может быть именно он бы смог мне помочь в моем поиске смысла жизни. Но как-то получалось, что я неосознанно избегал их. Причем, наверное, до сих пор не могу толком сказать почему?
В общем...
(Чувствую, что я начал запутывать сам себя. Писать сегодня не в состоянии. Только что пришел ответ на мою кассационную жалобу. Приговор оставили в силе).
День третий
В моей жизни все время получалась какая-то путаница. Вопрос: кто был во всем виноват? - для меня даже не стоял. Потому как, если у кого и были сложности с ответом, только не у меня. Я вообще, если вспомнить (а теперь я впервые получил полнейшее право - после вчерашнего известия - превращать мою прошедшую жизнь в воспоминания) всегда относился к жизни с неестественным чувством вины.
Я жил - словно был заранее виноват. Да и жизнь я воспринимал как одну большую вину. Вину как за совершенное мной; так и в большей степени - то, что, быть может, только предусматривалось в будущем. Хотя, какое для меня могло быть будущее? Я всегда с большим опасением относился к нему. Боялся его. И, наверное, даже то, что произошло сейчас - является в какой-то мере неким следствием как чувства вины, так и, пожалуй, неким производным всей моей жизни.
Другими словами, приговор - был итог (вернее - подведение итогов) жизни. Моей жизни. Но ведь я ее для себя выбрал сам?
Окидывая прошлое, задумываюсь: могло ли выйти как-то иначе? И уже было склоняюсь, что нет, как все же что-то остается во мне, что как будто бы готово произнести иначе. Но вот могло ли реально произойти иначе?
Я родился в семье кадрового военного. Дослужившись до подполковника, отец внезапно скончался от инфаркта. Мать пережила его всего лишь на год - и погибла при невыясненных обстоятельствах на работе, спасая от пожара документацию (она работала бухгалтером в каком-то строительном тресте).
Была у меня сестра, но она умерла еще маленькой. Растила меня бабка (по отцу. Родители мамы погибли еще в войну. Дед - муж бабки - тоже погиб, по-моему, при битве за Сталинград).
Бабка Полина была набожная христианка, староверка. Не знаю, как удалось ей сохранить веру при коммунистах; тем более, что после смерти матери она переехала в нашу городскую квартиру; но я часто помню, что по ночам просыпался от каких-то жутких завываний, и на цыпочках подкрадываясь в кухню, видел, как бабка стояла на коленях перед иконой (которую она привезла из деревни), перед иконой горели свечи, и молилась. Периодически она плакала и тихо завывала. Слышно особо не было. Но я слышал. И мне было жутко.
Школу я закончил с трудом. Учиться не хотелось. Вероятно, я тогда уже толком не знал, что хотел. Но как бы то ни было, мне удалось и поступить, и закончить институт. Хотя, судя по времени окончания - тоже с трудом.
Нигде работать я тоже не хотел. И это несмотря на то, что я рос совсем не ленивым. Быть может даже наоборот. Но вот каким-то странным, наверное.
Хотя спроси меня кто - уж точно и не ответил бы ничего про себя. Себя я не знал. И по большому счету - в разгадке собственной личности, по всей видимости, и заключался мой жизненный путь. Этакие, вечные поиски самого себя. И то что сейчас я оказался здесь - вероятно, в какой-то мере, есть итог (или как я уже упоминал - следствие, результат) моей жизни.
Но вот какой она должна быть на самом деле - я не знал. Да и вряд ли кто знал, кроме меня. Но я не знал. Мой путь был неизведан. Неизведан настолько, что, наверное, должно было пройти много времени, прежде чем я что-то бы по настоящему понял.
Впрочем, уже этого времени нет. Я лишен его. Меня - лишили его. И тогда, быть может, эти мои записи есть некая сумбурная возможность хоть что-то оставить после себя.
Я вообще, всю жизнь хотел что-то оставить после себя. Но оставлял подобное желание как бы 'на потом'. Будучи уверен, что это 'потом' когда-нибудь наступит. Да вот, видимо, не успел.
Суждено ли мне когда-нибудь успеть? Наверное, уже нет. Да и действительно нет. Но хотя мое прошение о помиловании (за те преступления, которые я не совершал) отклонено - во мне все равно продолжает жить какая-то надежда. Хотя... есть ли в реальности хоть ничтожная доля ее? Не знаю... Наверное нет.
Тогда на что же я еще надеюсь?..
Этот вопрос иногда не дает мне покоя. При этом я понимаю, что глупо задавать его. Хотя бы потому, что надеяться мне уже не на что. И следует принять все 'как есть'. Но вот что-то все же не дает мне покоя...
В моем сегодняшнем состоянии меня мучают множество мыслей. Они перебивают друг друга. Воспоминания из прошлого наслаиваются одно на другое. И если я что-то вспоминаю, то почти тут же вспоминаю и что-то другое. И уже начиная думать об одном, я нисколько не уверен, что закончу думать об этом же. И при этом, совсем нельзя сказать, что в моей голове царит хаос. В моих мыслях вообще не было никогда никакого хаоса. Просто получилось так, что в какой-то последний момент мне как-то удавалось структурировать мои мысли. И я, вроде как и не ожидая этого, все же приходил хоть к какому-то, но логическому завершению.
Более менее логическому. Потому что все равно понимаю, что это было настоящее замешательство. Почему? Да потому что такой уж я был. Без какой-либо надежды измениться...
...Судьба. Верил ли я когда-нибудь в судьбу? От бабки я даже не унаследовал веры в Бога. И даже по сей день не знаю: есть ли он? При этом нельзя сказать, что я не задумывался об этом. Конечно же, задумывался. Да вот мысли мои... В один и тот же день я мог и признаться в любви к Богу, и начать проклинать этого самого Бога. При этом понимая, что то, что я его проклинаю - уже как бы говорило за то, что я в него верю. Но вот что это была за вера? В истинном понимании значения этого слова. Потому что можно говорить: 'верую' -- и это будет правда. Потому что и любить и ненавидеть Бога означает суть одно - верить в него. И при этом меня нельзя было сравнить с христианским верующим, потому что их 'верую' -- означает любовь к Богу. А у меня же одновременно с этой любовью жила и ненависть. Потому что Бог забрал у меня родителей. Которые, были еще не настолько старыми, чтобы умереть своей смертью. Но их как будто лишили и этого. Так нужна ли мне была вера в такого Бога? Нет! Я проклинал этого Бога. Как проклинал и того божественного мерзавца, кто выдумал весь этот церковно-религиозный бред. И забивал им умы людей.
...Я ненавидел Бога. Хотя если бы действительно он был, то я уже скоро должен предстать перед ним. Что он мне тогда скажет? Да и до меня ли будет ему? В один день и в один и тот же час умирают миллионы христиан. Чтобы выслушать всех - надо собрать их на одну большую равнину. А самому стоять на возвышении. И говорить самому. Как в той же Нагорной проповеди. Но и тогда... Не каждому удавалось и при жизни его (вернее - сына его; вернее: и его и его сына) поговорить с ним. Тогда, что же говорит за то, что это удастся мне?
...Да и что я ему скажу? Желающих сказать Богу кто он и что представляет из себя - и так наберется толпа. И тогда уже о моей беседе не может быть и речи. Потому как не привык я продвигаться сквозь толпу, раздвигая ее локтями. Я лучше обожду. Когда все закончится. И уйду ни с чем восвояси.
Но и все же, если что-то все же сможет меня так одурачить (как и миллионы верующих), что я вдруг в последний момент поверю в него. И буду считать это, конечно же, не каким-то обманом (как считаю доселе), а откровением божьим. И тогда, получается, сможет Он простить грехи мои. И былое неверие мое. И примет меня в царствие Божие...
День четвертый
Наверное загадка: почему я вообще живу? Так ведь скоро эта загадка должна как бы разгадаться сама собой. И уж точно, меня она не будет волновать.
В моей жизни никогда не было ничего закономерного. (Ну, или почти ничего). Все большей частью подчинено какому-то интуитивно - хаотическому движению. И лишь за малым исключением это было действительно так.
Я могу сказать, что жизнь вообще не удалась. Имея в виду ожидаемый меня финал, вполне можно сказать и так. Но было бы излишне обманчиво так-то уж в полной мере верить тому. Потому что главным в моей жизни - была попытка жить. Стремление выйти из цепи закономерностей (в соответствии с которыми существует большинство людей). И я могу сказать, что это мне в какой-то мере действительно удалось. Потому что... Потому что я не мог смириться и как бы изначально подстраиваться под общепринятые установленные нормы и правила. Хотя и, главным образом, это касалось человеческих взаимоотношений. Потому как выйти за рамки навязываемых социумом, я, конечно же, не мог. Боялся. И несмотря на мое, порой, дикое желание подавить в себе этот страх, на самом деле, конечно же, я не мог ничего поделать. И уже это, быть может, в какой-то мере постоянно раздавливало меня изнутри. Мою психику. Мое самосознание. Превращая меня в конце концов в раба собственных иллюзий и веры в то, что это когда-нибудь закончится.
Не закончится! Я знаю, что не закончится. Разве что прекратится насильно. Вместе с моей жизнью. Которая мне, признаться, порядком надоела.
Но вот что самое обидное. Только недавно мне стали открываться те жизненные принципы, к которым я, по сути, всю жизнь и стремился. И если теперь все закончится...
День пятый
Раньше я каким-то образом жил в меньших сомнениях с самим собой.
Быть может, даже этих сомнений и не было вовсе. Мне казалось, что я знаю, каковой должна быть моя жизнь. Ничто почти не омрачало этой моей уверенности. Я был твердо убежден, что все должно быть именно так, как я это делаю. Любые сомнения рассеивались в должной (соответствующей моменту) доле алкоголя. И растопляя неуверенность в вине, я избавлялся от нее. И мне не было так уж больно как сейчас. Как уже несколько лет. С тех пор как я бросил пить.
Это тоже, в своем роде, насилие. Насилие над собой. Откуда такой аскетизм и самобичевание? Быть может из Библии, которую я прочел еще будучи школьником старших классов? Независимо от моего отношения к этому учению (а я, к сожалению, не веря в это так, как верят христиане, в тоже время не являюсь и ярым безбожником), сказанное в Священном писании вошло в мою кровь. Распространилось с ней по телу. И поразило мои мозги. Поэтому, какие бы мысли не приходили после, они уже были исковерканы этим треклятым учением. Учением, которое я забыть не в силах. Которому я не могу подчиниться. Но и избавиться от которого не могу.
Я проклинаю себя. В первую очередь себя. Потому что чем я становился старше, тем больше понимал, что вина за все лежит именно на мне. И по настоящему, наверное, моя трагедия состоит в том, что я не могу ни поверить, ни убедить себя не верить этому.
Это моя боль. Которая уйдет вместе со мной в могилу. Если таковая, конечно же, будет. (Я даже не знаю - хоронят ли смертников?).
У меня не осталось родственников. (Бабка Полина умерла пять лет назад). И по сути, я умираю, не оставив после себя никакого следа. Быть может потому-то я зачем-то пишу эти строчки. Хотя и по настоящему: зачем?
День шестой
Вероятно, ситуация и на самом деле удручающая. Но иной раз мне кажется, что и не о чем писать. В то время как написать хочется о многом. Но вот справедливый вопрос: вправе ли я описывать мою жизнь так, как ее видел я? Или еще верней: каковой она мне казалась?
В то время как я почти уверен, что на самом деле заблуждался. И такой, каковой ее помню я сейчас, на самом деле она не была. То есть я о том, что тогда, в тот какой-нибудь конкретный период моей жизни, она мне казалась очень даже другой. И тогда получалось, все, о чем бы я не написал - будет самая настоящая ложь. И не больше и не меньше.
Загадка.
Но тогда уже почти таковой же загадкой была вся моя жизнь. И понимание жизни, непременно в этом случае базируется на каких-то ошибочных, а, по сути, ложных восприятиях. И на самом деле ничего из того, что готов поведать я, никогда и не было. А если и было (притом, что это действительно было), то это главным образом есть искаженный взгляд на вещи. Взгляд, который мне уже, по сути, и не принадлежал. Потому как помнил я сейчас лишь искаженную сущность его. Вот ведь как...
Выросши фактически без родителей (а их смерть застала меня в совсем юном возрасте, когда любые впечатления, а тем более воспоминания, кажутся абстракцией) я рисовал в своем воображении их такими, какими они, в принципе, могли быть. И то о чем я поистине жалею, это о том, что в пору жизни моей бабки - не расспросил у нее о них.
Нет. Я конечно же, что-то спрашивал. Но большей частью расспросы мои приходились на тот период, когда сам я еще был слишком мал, чтобы отделять, как говорится, зерна от плевел.
Потому что бабка врала безбожно. А я, как-то интуитивно догадываясь о нереальности историй, которые как 'отче наш' она рассказывала мне, все равно был вынужден верить им. Бессознательно верить. Да и, по большому счету, мне ничего и не оставалось. Хотя бы потому, что почему-то истории эти она рассказывала перед сном. Да еще тогда, когда я уже практически спал. И потому, если начало их я еще слышал, то вот конец... К моменту окончания я уже спал. И видимо это давало старушке все основания домысливать никогда не совершаемое моими родителями по своему усмотрению. Что она и делала очень даже охотно. И иной раз, бывало, вздрагивая от шума ее голоса (во сне я не всегда узнавал его), я долго вслушивался, пытаясь присовокупить смысл услышанного хоть к чему-нибудь. И в большинстве случаев мне это не удавалось. И я погружался в сон, впитывая в свое подсознание новую тайну бытия. Разгадку которой оставлял 'на потом'. (Ну а уже этого 'потом', получалось, никогда и не было. Ну... выходило так).
И вот сейчас, когда уже, собственно, и давно уже нет в живых бабки Полины (а я сам скоро отправлюсь вслед и за ней и за родителями), какие-то удивительные воспоминания о прошлом заполняют мое сознание. Являясь, главным образом, почему-то во сне.
Насколько можно верить сну? Насколько можно верить разгадкам сна, периодически предпринимаемым различными философами, психоаналитиками, писателями... Помните у Гюго: 'Если бы я знал где скрывается сон, я бы улегся у его порога...'. Многие касались разгадки сновидений. Почти никто из них не пришел к объяснению, удовлетворяющему меня. Да это и невозможно. Потому что, главным образом, я... я может и сам не знаю что хочу. Точнее, сейчас-то я как раз знаю. Не знал раньше. И тогда уже думаю: неужели чтобы понять что-то о своей жизни - нужно было очутиться в том положении, в котором сейчас оказался я. В положении, когда жизнь измеряется секундами до казни. По воле провидения складывающегося в минуты. Что вообще для меня загадка - в часы. И вот уже скоро минут седьмые сутки, когда я нахожусь в камере смертников, ожидая исполнения приговора. И он может состояться, даже раньше, чем я успею закончить любое из моих последующих предложений.
...Думал, пришли за мной...
Оказалось, всего лишь предложили священника... Но зачем?..
Ведь я на самом деле, так до сих пор и не решил вопрос с собственной верой. По территориальному признаку, вроде как, следует верить в Христа. И не только в Христа, но и принять православие.
Из всей библии (Христос - вне споров) у меня какая-то особая привязанность к апостолу Павлу. (Значит - католицизм?). Но вот немного смущает, что уж слишком быстро он перестал убивать т. н. первых христиан, да стал не только поборником христианства, но и смог выбиться в церковные лидеры (основал в т. ч. ряд церквей, главная из которых церковь в Риме, правопреемницей которого является Ватикан). И смущает меня как раз то, что уж слишком странно человек в зрелом возрасте поменял свои убеждения на прямо противоположные.
С другой стороны, чем-то подкупает и протестантство. Ну уж очень непонятна ненависть Лютера (отца-основателя и реформатора церкви) к евреям. Подкупает иудаизм. Но я не могу до конца принять ряд концептуальных положений Ветхого Завета (Библии евреев). В чем-то нравится Коран. Но отпугивают ряд ортодоксальных положений их веры (хотя я могу признать, что по своей проработанности, быть может, ислам и величайшая из религий). Готов был бы стать буддистом. Но уж слишком далеко это все.
Да и вообще я могу сказать, если бы не те, кто считает своим долгом служить церкви... Именно они-то большей частью и отпугивают. Потому как любую идею, прежде всего, губят т. н. приверженцы и последователи ее. Потому что искажают они ее, зачастую, безбожно. И в большей массе, чтобы истинно что-то осознать, надо обращаться к первоистокам (которые зачастую утеряны, а большей частью и намеренно искажены).
Зачем мне священник? Если я умру, то уж, наверное, с какой-то своей верой.
Но в кого?..
Удивительно, что меня еще не расстреляли. Иной раз мне хочется биться головой об стену, и умолять, чтобы это сделали побыстрей. Но я понимаю, что кто-то наверняка так уже вел себя до меня. А повторять их путь мне бы не хотелось.
Загадка...
День седьмой
Иногда жизнь кажется удивительной. Но вот я почти никогда не задумывался: насколько я могу себе позволить казаться удивительным? Удивляться жизни, воспринимать это самое удивление сродни некоему, в большей мере даже абстрактному понятию. И вот уже здесь, передо мной начинали возникать те противоречия, из-за которых, думаю, моя жизнь и закончится тем способом, которое уготовило наше правосудие.
Но вот что интересно. Понимая, что невиновен, я каждый раз испытываю очень большие затруднения, когда мне требуется это начинать кому-то доказывать. Я вообще по своей природе не люблю напрашиваться. И потому это в итоге сыграет со мной злую шутку; и когда потребуется быть настойчивым в отстаивании собственной жизни, я совсем не сделаю этого. Но если это более менее для меня понятно, то поистине загадочен давно мучивший меня вопрос: не было ли мое желание умереть столь сильным, что оно и явилось следствием некой материализации мысли?! Ну а почему нет?
Вообще я давно уже понимаю, что моя жизнь загадка. И, наверное, уже с момента первоосмысления (то есть совсем-совсем ранних лет) я искал ответы, стремясь изведать ту тайну, к отгадыванию которой я, в общем-то, и не стремился. Что надо заметить.
И вот еще та ситуация, в которой я оказался, она как бы, быть может, впервые поставила меня перед необходимостью дать ответы на вопросы, которые быть может раньше если и возникали передо мной, то я их не замечал.
Да и до них ли мне было?
Я словно все время оказывался занят каким-то необъяснимым по важности трудом. И на самом деле, страдая, неосознанно (бессознательно) делал все, чтобы эти свои страдания усилить. А ведь может, как было бы просто - разобраться в себе. Понять себя. И не совершать больше поступков, следствием совершения которых - и явилось мое нынешнее пребывание в этих условиях.
И о чем ведь на самом деле думать мне, как не о смысле дарованной мне жизни; не о пройденном мной пути; том пути, на который ступил я тридцать лет назад, и который столь бесславно закончится для меня.
Писал ли я раньше?
Нет.
Имел ли намерение писать?
Наверное, да. Хотя как раз в этом уже кроется причина всего произошедшего со мной. Ибо получалось так, что я словно намеренно запутывал себя самого. Так же как и искал то, что найти не мог уже по смыслу нереальности, или что еще вернее - неоформленности в какую бы то ни было мысль.
Так получалось, что я запутывал сам себя.
Так получалось, что я намеренно искажал дарованную мне действительность.
И в этом самая большая и печаль и боль моя.
Я стремился неизвестно к чему. И тогда, когда уже как вроде бы и настигал эту неуловимую тайну бытия, каждый раз находилось что-то, что отбрасывало меня назад. К тем истокам, которые все время были для меня новыми и по настоящему неизведанными.
И я не знал, даже точнее - я не верил в какое-то скорое разрешение моих внутренних противоречий. И потому словно намеренно делал все так, чтобы запутать себя неимоверно. И в этом (из-за этого) и не должно быть пощады для меня. Не должно...
Уже неделю, как я находился здесь. Еще находясь в пересыльной тюрьме я узнал (по существующим в подобных местах легендах, не имеющих, скорей всего, какого-либо реального подкрепления правдой, и принимаемых на веру как бы априорно), что ожидание в камере смертников может тянуться и месяцами, а может все решиться и за несколько дней. Верно то, что ни какой зек не вдается в эти вопросы настолько, чтобы они заполняли без остатка его разум. Хотя признаюсь уже на своем примере, ни о чем другом как бы не думаешь.
Об этом, конечно же, известно администрации. И быть может поэтому мне пошли на уступки, разрешив выплескивать (сублимировать) мое внутреннее состояние - на бумагу. И в этом, как ни странно, я могу быть только благодарен 'куму'. Потому как не будь у меня такой возможности (особенно с моей психикой), я бы давно уже 'досрочно' наложил на себя руки. Потому что нет ничего мучительнее одиночества. И этого ежесекундного перегона собственных мыслей. Тогда как перо... перо позволяет хоть на какое-то время избавиться от этого. Хотя, наверное, - окончательного исцеления не происходит. Быть может оттого, что я знаю о том конце, который меня ждет. И это - хочешь - не хочешь, накладывает свой незримый отпечаток на мою жизнь. И на мои мысли, главным образом.
Ну и что тогда вообще весь наш мир? И уже как всегда, я возвращаюсь к одному и тому же вопросу, мучившему лично меня: что есть я? Загадка? Загадка бытия... И тогда уже быть может так и следует понимать (именно в этом ключе) мои невольные искания в течении всей жизни. Всей моей недолгой жизни. (Потому что я вновь и вновь вынужден как бы напоминать самому себе, что в скором времени все должно закончиться).
А вот что тогда наступит? Наступит ли то по настоящему ожидаемое мной искупление самого себя? Или же ожидаемая мной смерть не есть на самом деле ничто, кроме как обычное исчезновение меня как индивида. И это по настоящему самое обидное для меня, ибо по всему, хотелось бы мне чего-то совсем иного...
Я смертен. И именно в этом в скором времени мне предстоит убедиться. И как раз именно осознания этого факта я каким-то незадачливым образом все время стремился избежать. Притом что по настоящему, конечно же, избежать сего мне никогда не удавалось. Ну, разве что, если не считать того, что если не думать о чем-то - это есть уже (какое-никакое) избегание проблемы. Страх. Наверное, страх осознания ее. И тогда уже на самом деле...
День восьмой
Вот и прожит еще один день. А ведь я потихоньку начинаю сходить с ума. Но сейчас уже, верно, говорить об этом весьма неблагодарное занятие. Тогда как быть может и был у меня шанс сойти за сумасшедшего. Если бы, например, адвокат мой настоял на судебно-медицинской психиатрической экспертизе (такая экспертиза на самом деле проводилась. Пациент признан вменяемым. Прим. ред.). Но вот что было бы тогда? Помогло бы мне это на самом деле? Ну а если нет - то насколько тогда я правомочен вообще сейчас об этом говорить?..
День восьмой. Этот день не принес никаких новых впечатлений. Все по-прежнему обыденно и серо. И мне с каждым днем все хуже и хуже. И если честно, уже появляются мысли, что не доживу я до казни, умерев раньше...
...Сегодня попросил прийти ко мне священника... Исповедовался... Все по-прежнему...
Гнетущие мысли все больше обволакивают меня.
Иной раз мне кажется, что и не найти уже успокоения. Как только разрешить противоречия, убив себя. Самостоятельно убив. Мне кажется я не выдержу, когда это должно произойти официально.
...Почему они медлят?..
На удивление у них неплохая библиотека. Мне достали почти все книги, которые просил я. И даже Кьеркегора, что, признаться, было для меня удивительным. (Наверное так же нужно удивляться наличию Ницше, Фрейда и Шопенгауэра. Зачитываюсь Монтенем и Сенекой).
У меня почему-то проснулся интерес к философии. Это даже можно скорее сравнить со страстью. С самой настоящей страстью, которая поглощает меня...
...Хочется жить... А мне ведь и действительно хочется жить...
День десятый
Весь прошлый день читал. К записям не прикасался. Должно быть потому и набросился на письмо сегодня. Но почти все что написал, сжег. И теперь как будто начинаю сначала...
День одиннадцатый
Ничего не писал. Хотя мысли были.
Удивительное самоистязание, моральное самоистязание начинается в таких случаях. Да и вообще, если рассматривать нынешнюю необходимость писать эти строчки, то это как раз, по видимому, и есть ничто иное, как насмешка над самим собой. Особенно тогда, когда действительно все как будто говорит о том, что нужно писать, а я не пишу.
Что это на самом деле? Так ли следует мне относиться ко всему, что неким чудодейственным образом дается свыше. Но и наверняка, уходит туда же. И не может быть никак иначе.
Оглядываясь, на, видимо, прожитую жизнь (странная надежда все же несколько дней не отпускает меня), я все больше начинаю осознавать, что нужно-то было делать все иначе. Чуть ли не с точностью наоборот. Но уже понимание этого, как раз и рождает в душе то чувство обеспокоенности, которое - если припомнить - было спутником всей моей жизни.
И почти никак иначе. Потому что если только допустить, что что-то могло бы уже пойти по иному, быть может, и совсем не запрограммированному сценарию, и я почти тотчас же должен остановиться. Потому как совсем не знаю - что должно быть дальше.
Что должно последовать за какими-либо моими, пусть и осознанными действиями (а на самом деле лишь казавшимися таковыми), и... и я действительно не знаю.
Ну а что же тогда? Как мне выходить из складывавшейся (порой неосознанно) ситуации? Что предпринимать мне уже в этом случае? Потому что... потому что, что-то все-таки говорит мне, что еще не все потеряно. И какая-то надежда есть. Существует.
Вот, правда, только существование ее совсем недоступно моему пониманию. И получается, вновь и вновь я погружаю себя в бездну. И падаю в нее, без какой-либо надежды спастись.
Мне бы еще пожить... Мне бы повернуть вспять время... Хотя все как бы и говорит о том, что ситуация в которой я оказался сейчас, неминуемо должна была наступить. И меня все так же должны (могли?) обвинить. И приговорить к смерти.
Приговорить за то, чего я никогда не совершал. Приговорить за серию тех убийств, в которых я практически не повинен. Ибо вина моя только в том, что я когда-то знал всех этих людей. Ну и быть может, когда-то ссорился с ними; что-то говорил в сердцах; но и не больше.
И то ведь, за исключением одного - я с ними не виделся уже давно. Но с того, с кем - как оказалось - меня видели последним перед его смертью (хотя, конечно же, я не последний; последний был 'убийца'), и началось - как уверял следователь - разматывание клубка; цепочки преступлений. Преступлений мной никогда бы не совершенных. И я могу считать себя виновным только в том, что когда-то действительно познакомился с этими людьми. Потому что уже понимаю, что лучше было бы мне этого совсем не делать.
Да и вообще, если (случайно) мне была бы дарована жизнь, я тот час же сделался бы отшельником, дабы уж точно никого не видеть. Потому что так получается, что мир зол и несовершенен. Как и точно так же несовершенны люди, населявшие его.
И еще как бы получается, что словно специально поддерживается некое равновесие. Потому как уходят из жизни как раз те, кто, быть может, мог бы помочь другим не совершить тех ошибок, которые ежечасно, ежесекундно, ежедневно совершаются ими.
И это одна из великих загадок мироздания. Потому что на самом деле никто никогда не берется разрешить ее. И все получается так, как будто это кем-то изначально запрограммировано. Положено. Установлено.
Но кем?
Я почти все так же не верю в Бога. Хотя получается, что ни в кого я уже так не верю, как в него. И фактически я уже стою на пути к нему. И даже, быть может, скоро меня доставят к той двери, за которой как раз и будет тот мир, в котором - мне хочется верить - будет все совсем иначе.
Удивительно, но мне кажется, что за незначительным исключением это должен быть не только более справедливый, но и более счастливый мир. Потому что люди, которые ушли из той жизни, они уже почти все как бы мудрее живущих. Быть может потому, что со смертью наступает то изменение личности, тот всплеск мудрости, когда человек вспоминает всю свою жизнь, замечая в ней и все ошибки, что когда-то довелось ему совершить. И осознание этого наверняка как раз и можно сравнить с тем духовным ростом, к каковому стремимся мы, пока еще живущие.
Вот и я... Мне бы раньше сесть за письменный стол, да переосмыслить уже прожитую жизнь. Задуматься о жизни будущей (потому как в понимании прошлого лежит возможность жизни будущей), и быть может, не было бы тогда того, что случилось со мной. И может быть наверняка, не был бы я сегодня здесь.
Но и я в какой-то даже не противлюсь судьбе. Потому что пусть эта казнь не за что-то физически совершенное мной, а за те обиды, которые я когда-то нанес людям. И уже из-за этого, я быть может и ожидаю этой своей смерти. Потому что, наверное, действительно я виноват. И разве вину поступков не следует уровнять с виной помыслов?! Ведь уже даже Иисус Христос сказал, что грех совершает не только тот, кто его совершает в реальности, но и даже тот, кто думает о нем. Так что получается, что я действительно виноват. Потому что если кого-то когда-то обидел (а это наверняка было. Пусть и кто-то позабыл это. Но ведь наверняка это тогда - в момент совершения обиды - оставило в душе человека боль), то... То вот за это-то как раз и кара эта.
И пусть меня обвинили в том, что никогда не совершал. Быть может это тоже знак свыше. Потому что иным способом и невозможно было обвинить меня. И наказать меня. А так... А так получается, что я все равно понес наказание. И скоро свершится оно. И не станет меня.