"Сердце знает горе души своей, и в радость его не вмешается чужой"
Притчи Соломона 14:10
ПРОЛОГ
Мы не вдаемся сейчас в разгадывание времени, когда Галанин впервые начал вести свои записи. Так же как и периодичность их вполне можно поставить под сомнение, учитывая что видимо периодически возвращался он к ведению их во время возникновения у него подобного настойчивого желания. Причем это уже не говорило, что желание удерживалось в течении длительного времени, как невозможно и сказать ничего о регулярности его возникновения.
Но уже получается так, что: 1) Галанин на протяжении определенного времени продолжал вести записи (периодически возвращаясь к ним); 2) вел их нерегулярно; без представления соответствующих дат или упоминания о каких-либо числах; 3) уделял подобным записям весьма ответственное значение.
Однако случилось так, что сначала Галанин, узнав о ходе работ автора по некоторому увековечиванию его личности посредством литературного текста (так рассудил он сам, автор лишь тайно обрадовавшись, что нашел достойный прообраз главного героя, делал свое дело), принес рукопись, скромно пояснив, что вел эти записи "для себя", но понял, что они могут быть в чем-то сейчас полезны; причем Галанин, узнав, что автор, во избежание некоторых не нужных обвинений, а равно для пущей неузнаваемости собирался вывести его под другой фамилией - разрешил (скорее - настоял) чтобы использовали исключительно фамилию его настоящую; хотя и через время попросил (долго, туманно, нелепо, а под конец быстро и настойчиво), чтобы его настоящую фамилию все же не упоминали, и ни в коем случае не использовали; ну а автор уже для пущей убедительности (а равно подтверждения данного согласия на подобные изменения) ввел для главного героя другие имя и отчество. Но потом вдруг, чуть ли не с трудом дождавшись пока автор прочитает принесенную ему рукопись, Галанин вдруг явился в крайне возбужденном состоянии, и под каким-то - как было заметно, надуманным - предлогом попросил рукопись обратно. Обещая принести ее чуть ли не на следующий день.
Было понятно, что этого он не сделает. Однако волю автора рукописи требовалось удовлетворить. Да и по большому счету, сама рукопись уже оказалась к тому времени чудодейственным образом прочитана (несмотря на кажущуюся занятость автора). И можно сказать, даже решено было, в случае если Галанин вновь не принесет нее, и вовсе на какое-то время забыть о ней и о нем (занявшись более неотложными делами).
И все вроде как и стало складываться так, как было только предположено, как автору сообщили, что Галанин неожиданно умер. Уснул и не проснулся.
И уже словно подчиняясь какому-то необъяснимому порядку, были отброшены все дела (не все, но многие), и в течении определенного времени все было закончено. Закончено повествование о Дмитрии Израилевиче Галанине, жизни его, и тех редких людей, которые на протяжении этой жизни окружали его.
Примечание.
Прочитав написанное, автор вдруг обратил внимание, что в редких случаях в повествование вкрапливается речь главного героя (какие-то листы из рукописи, отданной Галанину, вдруг остались у автора, видимо оказавшись в свое время забыты при передачи рукописи Дмитрию Израилевичу (сама рукопись представляла листы, скрепленные кое-как, отчего видимо пара-тройка листов и затерялась, выпавши самым загадочным образом, и будучи найдена уже после). У автора просто не хватило сил вырезать или как-то преобразить ее. А потому через какую-то цепь размышлений, решено было оставить ее в том виде, в каком она и была найдена в рукописи Галанина, поместив ее в общий текст повествования о жизни Дмитрия Галанина в виде отдельных глав и допуская, что читатель при случае может и не обратить на них внимание, посчитав, что они как-то выпадают из общего хода повествования, запутывая его - и пропустить, не прочитав. Поэтому если и случиться так, то повествование от этого не потеряет, а читателю пусть будет спокойнее. Тем более что подобные вкрапления встречаются весьма редко, лишь в нескольких главах, затерявшихся на бескрайних просторах текста.
И еще. Следует заметить, что практически все повествование написано чуть ли не со слов Дмитрия Израилевича (потому как еще до начала авторского труда, между ним и Галаниным происходили довольно длительные беседы, необходимые для лучшего понимания этого человека; да и видимо тогда, еще при первых встречах с ним, у автора уже пускала ростки мысль использовать личность нового знакомого для будущего повествования. И общение в таком случае - есть ничто иное, как накопление материала).
И даже что-то, помнится, было показано Дмитрию Израилевичу (для прочтения и внесения соответствующих правок; кои, надо заметить, по каким-то причинам он не стал делать), и даже практически полностью было одобрено им. То же что ему по каким-то причинам не понравилось - автор решил удалить уже сам, как во избежание каких-либо недоразумений, так и попросту из-за внутреннего стремления к правде да справедливости. Тогда же, видимо, он и принес свои размышления, чтобы (смеем предположить) максимально точно был отображен образ его, а может в порыве чувств, что кто-то избрал его в качестве прообраза главного героя.
Но самое любопытное, что даже несмотря на проделанный анализ личности Галанина, у нас осталось чувство того, что мы так до конца и не поняли всю комбинацию мыслей главного героя. Хотя вполне допустимо, что как раз это мнение ошибочно. Ну или верно ровно настолько, насколько кто другой способен понять все и без наших уточнений. Потому как раз все равно почти всегда в словах этого другого можно заметить некоторое не понимание натуры нашей. Ну да это вполне распространено, стоит только какому автору прочитать свою прижизненную биографию, написанную другим лицом, и уже кажется, что точно тот кто-то что-то напутал, и все на самом деле было не так. По крайней мере мысли наши, коими мы сопровождали те или иные упомянутые поступки - были другие.
Впрочем, мало кто из авторов имеет прижизненных биографов. Большей частью все случается после смерти.
Часть 1
Глава 1
Может так получится, что многое из того что было в прошлом, уже не вызывает в моей душе такого уж ностальгического желания непременного возращения туда, обратно, где - как раньше мне казалось - все было прекрасным; а жизнь...
А ведь тогда видимо была такая же жизнь. И что уж точно, изменяясь в деталях, все было неизменным в канве общего отношения между жизнью и мной. А вот выходило так, что с каждым последующим годом стало видеться оно мне в намного лучшем свете, чем было на самом деле. Но словно бы все равно не угадывалось, что это было так. А казалось действительно прекрасным. Видимо, даже более чем прекрасным, если еще до недавнего времени хотелось мне в него возвращаться.
Впрочем, хотелось возвращаться ровно до того момента, пока я не понял, что уже это есть наиглавнейшая ошибка. Что на самом деле все по другому, и вовсе не так, как представлялось мне доселе. А если и необходимо было как-то реагировать на подобное, то наверняка я предпочитал выражать бурный восторг. По крайней мере в своей душе, не показывая его особо никому внешне. Да может и некому было показывать.
Случилось так, что однажды мне понадобилось составить что-то вроде реестра собственной жизни. Тогда мне предложили читать курс лекций в одном университете, к делу я отнесся со всей ответственностью, тем более что был уже немолод (подступал средний возраст), и необходимо было, как я считал, себя должным образом зарекомендовать.
Позже мои лекции отменились. И хотя уже вскоре я получил приглашение еще из одного университета, уже знал, что выполнил, быть может, главное, что давно уже выполнить был обязан. Я составил реестр. Реестр включал основные вехи моего пути. И от резюме отличался более лирической формой изложения на платформе сухой статистики и цифр. Я, до мозга костей гуманитарий, вдруг посчитал целесообразным непременное применение цифр и схем. Притом что все эти схемы составлял самолично. Для этого даже вспомнил (пролистал) курс геометрии, разбавив его в своей памяти-сознании географическими справочниками и прочей сопутствующей литературой, которая, как сейчас понимаю, мне весьма пригодилась; ибо все, что вышло у меня в результате подобной работы - представляло вполне законченный во всех отношениях труд. И когда я представил его, мне можно было не задавать никаких вопросов. Что я из себя представлял - было понятно и так.
Какое-то время я, было, еще переживал что некому, собственно, показать свое сочинение, как вдруг сразу несколько человек изъявили желание ознакомиться с ним. Причем, это их желание было с их стороны столь искренно, что у меня слегка защемило сердце от переполнявшего меня чувства благодарности по отношению к этим людям. Это уже позже я понял, что в той моей работе эти люди ничего не поняли, и можно было вполне им ее и не показывать. Но вот в тот момент мне казалось, что все я сделал правильно. И даже стало как-то по особенному приятно, что получилось так.
Тем более позже мой труд совсем неожиданно оказался весьма кстати.
Иногда так случается, что стремимся мы успеть сделать вроде как и то, что нам совсем не нужно. И даже понимая, что если мы сделаем это, может нам и вовсе стать от этого даже хуже.
Странно, но все это действительно так. Притом что иной раз я не понимаю как возможно, чтобы этого никто не понимал. Скорее - понимают. Но все равно делают. Словно бы по-прежнему совершая ошибки, не признавая или признавая их, но все повторяется по-прежнему. Загадка? Загадка. Человек вообще состоит почти исключительно из загадок. А те невольные ответы что дает сам себе, словно бы из разряда не совсем нужных, не актуальных, и словно и вовсе необходимых лишь для того, чтобы дать какой-либо ответ; при том что этот ответ ни ему, ни тем более кому-то другому совсем не нужен. Но - ответ все равно дается. Без ответа было бы, наверное, и вовсе скучно жить. А так -- какое-то подобие обретения уверенности. Потому как это уже вошло в архетип индивида: если мы что-то отвечаем, значит знаем, и значит жизнь не так плоха, страшна, или безобразна. И что уж точно (говорит нам подсознательно разум) -- на что-то мы еще способны, чего-то стоим. Хотя бы в восприятии себя.
Ну и конечно же я понимал, что многое уже было попросту безвозвратно потеряно. Хотя и тут я мог сказать, что не всегда то, что теряется нами, нам по настоящему необходимо. Случается так потому, что подобное правило как бы встроено в категорию бытия. И несмотря на любые наши усилия, никак не получится высвободиться от чего-то подобного даже в рамках многих существующих положений этого мира. Тогда как иной раз начинаем мы горевать и раскаиваться в произошедшем. А зачастую оказывается - напрасно.
Глава 2
Галанинотчего-то верил, что происходящее с ним непременно должно в ближайшее время закончиться.
Вера эта видимо была продиктована убеждением Галанина, что все негативное, начинавшееся с ним, должно заканчиваться. А уже положительное -- и в первую очередь необходимое ему - продолжаться.
Спроси кто Галанина, откуда вера в такую исключительность,-- он даже не понял бы сразу, о чем вы спрашиваете. Отсюда можно предположить, что нечто подобное происходило у Галанина весьма хаотично (в контексте адаптации действительности сознанием), и потому так случалось и раньше, что кое что возникало в его жизни, но он или не придавал этому значения, или каким-то образом откладывал анализ совершенного на потом.
В результате чего со временем подобное забывалось. А когда через время повторялось почти при подобной же ситуации, Галанин резко замирал, начиная рассуждать про себя, что уже где-то похожее видел.
В большинстве случаев не вспоминал, и его жизнь продолжалась до следующего раза. Вот только когда мог случиться этот следующий раз, Галанин не знал. А даже если бы и знал - не поверил бы запрограммированности начала его. А даже если бы внутренне (бессознательно) поверил - не показал бы вида.
Галанин очень следил за своим внешним видом. Имея от рождения девичье лицо, он со временем добился обретением этим лицом неких мужских черт, в результате чего он остался таким же красивым, но в иные моменты мог бы показаться мужественным. Он и фигуру развил соответствующую, посещая тренажерный зал, и давно решив хотя бы внешне соответствовать тому образу, который нарисовал он себе. Хотя и до конца (в свои тридцать девять) еще не мог решить, устраивает ли его такой образ. Не нужно ли чего-нибудь в нем подправить. Изменить, в общем, да подкорректировать.
А еще он понял, что должен восстановить прошлое. Это было самое оптимальное, что он вообще мог сделать. Он мог считать это делом всей жизни. Мог совершить невероятное. Тем более был уверен - достаточно быстро у него найдутся единомышленники. Необходимо будет только сделать первый шаг. Создать комитет. Собрать туда единомышленников. И - сделать невозможное.
А, добившись этого, позволить себе уйти в мир иной с чувством выполненного долга. Ведь он уже сейчас понимал, что если у него все получится, через время он начнет переживать, что созданное им (точнее - воссозданное) может прекратить существование, разрушиться. А потому - подобного попросту нельзя было допускать. Сражаться? Нет. Сражаться было не с кем. Постсоветская идеология попросту затуманила большинству мозги. И если что и было возможно, это в срочном порядке найти тех, кто помнит, любит, и хочет вернуть старое.
И хоть подобное сделать практически невозможно, он надеялся восстановить нечто подобное. Хотя бы в масштабах микро-общества. А восстановив - успеть пожить в нем хотя бы некоторое время. Пока окончательно не сотрется в пыль времен и его прошлое, и воспоминание о нем.
И не станет по настоящему грустно, что уже ничего не вернуть...
Глава 3
Но видимо на самом деле все было не так плохо. Прежде всего Дмитрий знал, что все как раз возможно вернуть. Он пока еще не понимал, откуда была такая у него уверенность, но верил, что нечто подобное возможно. И даже был убежден (в иные минуты, растягивающиеся на часы и даже сутки), что вернуть можно все. Для этого просто необходимо возвратиться (для начала мысленно, дабы восстановить картину) в ситуацию произошедшего. Потом, если он был не единственным в ней действующим лицом, временно войти в образ другого человека. Ну и заставить и себя (тогдашнего) и его - сделать нечто иное, чем то, что они совершили когда-то.
И в этом случае может получиться нечто совсем иное, чем было, чем произошло. А сама жизнь пойдет несколько по иному сценарию. Причем такому, какой в этот раз удастся запрограммировать. Хотя и верно то, что до конца запрограммировать не удастся ничего. И уже после, по прошествии времени после нынешнего события, придется все также восстанавливать его. Дабы теперь изменить уже свое нынешнее поведение. Словно посчитав, что может быть - в этот раз, или в будущем - что-то лучше.
"Видимо в этом и скрывается ошибка",--задумался Дмитрий. Он как-то ненавязчиво обратил внимание уже всех окружающих его людей (Дмитрий был весьма общителен), что все вокруг совсем не такое, как кажется на первый взгляд. И что еще вернее - у каждого этот первый взгляд тоже весьма отличается. А, отличаясь - уже как бы способствует тому, что мало что вообще возможно изменить или правильно осознать. Причем второе (осознание) уже как бы вытекает из первого (изменения). И что уж точно - изменений не будет возможно, пока не придет осознание, которое в данном случае первично.
"Но может быть и наоборот",--сказал сам себе Галанин, и стал дальше разгадывать ребус судьбы. Вообще-то ему нравились любые загадки, связанные с его существованием. Например, ему удавалось уже многое отгадать из своего прошлого. И так выходило, что прошлое его состояло из многочисленных ошибок. Не допусти которых он тогда, жизнь его могла стать значительно лучше сейчас. Хотя и вопрос - критерии оценки этой "лучшести". Да и как бы в контекст (в разрезе противостояния) вкрапливалась мысль о предрасположенности, и даже какой-то оправданности, той судьбы у того или иного человека, которой он живет. И если изменить ее, то не факт, что непременно все будет по-другому. Можно было предположить, например, что жизнь его будет продолжать идти к той же цели, обходя определенные этапы и сторонясь ловушек или попадая в оные (смотря что по сценарию судьбы). И в итоге если взять какой-то этап в целом, то окажется что человек все равно достигает его. Разве что может идти к этому различными (другими) дорогами.
И все же, конечно, слишком много было загадок у Дмитрия Галанина.
А он не стремился так-то их разгадать. Потому как получалось, что жизнь его украшали такие загадки. И размышляя о возможности (и оправданной необходимости) их, он также понимал, что не было бы их (если представить что он разом бы все отгадал), то не было бы и вообще жизни. Потому что, во-первых, в его жизни эти загадки ему нисколько не мешали. А во-вторых, поиск их уже был чем-то необходимым, из чего, видимо, и состояла (должна была состоять) его нынешняя жизнь. Которую он нисколько не хотел переиначивать, а иной раз и готов был к самым крайним мерам. На пути к счастью.
Но вот только не был он уверен, что любые (и даже какие-либо) изменения вели к счастью. Притом что и счастье было категорией весьма относительной. И не всегда могло разъяснить (сознанию) необходимость "прихода себя". А оттого - казалось весьма туманным, да и вообще, не таким, наверное, как это должно было быть. И что уж точно, совсем не таким, как быть могло.
Глава 4
С одной стороны прошлое, конечно, несло свое тайну. И с каждым прожитым годом вы могли эту тайну или отгадать, или же еще более отдалится в разрешении ее.
И неизвестно на самом деле к чему бы - и когда - это все привело, если бы каким-то образом вас уберегала судьба от излишних откровений; и вы замирали на миг; а после уже было трудно возвратиться на то место, с которого начали свои размышления-воспоминания. А наши воспоминания как река. Войти в них дважды невозможно. Потому что каждый раз обязательно или вспомнится новая деталь, или что-то забудется; или будете не в том настроении, чтобы правильно оценить какой-либо жизненный момент; ибо на самом деле это весьма сложно. И на правильную оценку может влиять все что угодно. От насущных проблем, до глобального потепления (ну или похолодания). В общем, в то, что влияет все, вероятно следует просто поверить. Проверить это в режиме реального времени невозможно. А с возрастом (или прошедшим временем, что иной раз одно и то же) становится понятно, что когда-то мы были правы. Вот только вернуться в это "когда-то" бывает не всегда возможно. А в иные разы и уже почти невозможно. Разве что попытаться войти в то свое прежнее состояние. Ну, что-то вроде нахождения в трансе. Хотя уже точно, что это никакой и не транс. А, наверное и вовсе - черт знает что. И что уж точно - непонятно что. Совсем непонятно.
Дмитрий Галанин каким-то образом пытался предвосхитить судьбу.
От попытки возвратить себя в прошлое он вскоре отказался. Вернее, поначалу отказался. Потом все же решил. Вновь отказался. Стал убеждать себя в правильном выборе и оправданном решении. А потом неожиданно сказал себе, что попросту делает глупость. Потому как глупо отказываться от того, что на самом деле сделать было необходимо и оправданно. Нужно, то есть.
А ведь было в его жизни то, к чему он совсем не хотел возвращать.
Ну, в том плане, что не все прошлое было ему так необходимо. Отчего то он хотел и избавиться. Стерев память о том навсегда. И даже не пытаться... Вообще ничего быть может не пытаться. Ну, разве что, иной раз, туманной дымкой накатывало на него то или иное воспоминание. И он совсем не желал погружаться в него. Словно бы решая, что оно ему совсем не нужно.
Хотя и не забывал. Память у Галанина была слишком хорошая, чтобы что-то забыть. Тем более уже видимо активные воспоминания его как бы совсем не способствовали тому, чтобы забыть (подхлестывая и тренируя разум). И все, к чему он тогда стремился, это сделать так, чтобы такие (нежелательные) воспоминания уже не несли свою негативную окрашенность. И он считал, что многое в этом случае будет не так, а по-другому. Должно быть по-другому. А как было на самом деле -- он, наверное, и не знал. Пока не знал. Но ко всякого рода разгадкам стремился. Считая что должен - со временем - разобраться во всем. Ну а уже дальше, в зависимости от этого, что-то или показать (в своей памяти) крупным планом. А что-то наоборот скрыть. Заретушировать. И тогда... Тогда должна была наступить (предусматривалась) полная идиллия. Ну, в том плане, что уже не было бы чего-то столь мучительно ненавистного ему, его сознанию. А даже наоборот - было бы весьма добрым, хорошим, да и вообще - положительным.
Глава 5
Он понимал, что давно уже запутался в той жизни, в которой жил.
И она даже ему была не нужна. Не важна для него. Не держался Дмитрий за жизнь. Столько лет приходилось расплачиваться за совершенные когда-то ошибки, что он попросту поймал себя на мысли, что устал. Устал видеть, что все продолжается. Что все остается по-прежнему. Что он исправляет, а что-то появляется вновь. Душит его. Не дает вздохнуть полной грудью. И словно бы уже нет того просвета, на который рассчитывал, и к которому всегда стремился. Ведь шутка сказать, но несмотря ни на что -- он ведь по прежнему ко всему стремился. По духу Галанин был боец. И верил, что все неприятности в конечном итоге ему удастся победить. "Но вот только когда это произойдет",--задавался он невольным вопросом. И томилась его душа в ожидании. И хотелось ей парить как птица. Не обращая внимания на копошащихся внизу людей. А его каждый раз оттягивали назад. Говорили, что еще не время. Но при этом словно бы он находил знаки того, что что-то действительно изменится. Что еще немного, осталось подождать совсем чуть-чуть, и все будет по-другому.
Но вот только когда это произойдет? Когда случится так, что он будет жить свободно, без удушающего проклятия, спустившегося на него. Окутавшего его душу, заключившую ее в капкан. Когда, когда произойдет такое...
Жизнь Дмитрия Галанина была действительно мучительной. Когда-то давно он сделал малодушный поступок: женился на женщине-стерве, да еще с ребенком. Ребенок оказался двадцатилетний выродок, лодырь и тунеядец, который не учился и не работал, и сидел на его шее вместе с мамашей, которая... В общем, жена его, Варвара, оказалась такой же. И они теперь сосали с Галанина кровь. Устраивая скандалы и выдвигая каждый раз какие-то новые требования. Которые Галанин бился в кровь, но удовлетворял. После чего жена-стерва немного успокаивалась, а потом продолжалось все вновь, начинаясь с начала.
И казалось, что не было у него выхода, и не придет избавления мучениям. А все, что получалось сейчас, та ситуация, в которой он жил, была настолько мучительной для него, что возникало у Галанина иной раз желание прекратить, закончить все разом. Убить себя, скрывшись от боли запредельной тоски. Раскалявшей его душу до неимоверных мучений. Потому как издевались над ним каждый день. И это было сродни настоящей пытке. Он словно чувствовал себя крепостным или заключенным. И жил только верой, что когда-нибудь закончится срок его заточения. И он выйдет на свободу. И посмотрит на окружающий мир другими глазами. И все станет у него хорошо. А самое главное, что он начнет жить. Жить, наслаждаясь жизнью. Улавливая в этой жизни то, что попросту не мог замечать сейчас. Потому что... Потому что плохо было Галанину. Очень плохо. Душили его эти суки, не давая вздохнуть полной грудью. Требуя все новых благ, для удовлетворения своих скотских потребностей. Притом что взамен сначала давали все меньше (да и то только Варвара, вступая с Галаниным в интимную связь), но потом, постепенно, прекратилось и это. И теперь он приходил домой, не испытывая к домашним ничего кроме тихой ненависти. И они его ненавидели. Ослабляя тиски ненависти лишь только когда им было что-то необходимо от него. А потом уже и попытку такого получения (благ) обставляли таким образом, словно Галанин давно был должен сделать нечто подобное, и, мол, наконец-то сделал. Суки? Еще какие! А Дмитрий... А у Дмитрия не было возможности обрубить гордиев узел, выгнав ненавистных ему людей. Потому что... Потому что слишком погряз он в своей доброте. Прописав к тому же ненавистное семейство на свою площадь. И в итоге оказавшись... Ну, в общем, сволочи обложили его со всех сторон. А все размышления на попытки выбраться - гасились на корню.
Глава 6
Один из выходов Галанин видел в создании общества, где все жители были бы подобраны исключительно им. Отвечали бы требованиям, давно сформировавшимися в его подсознании. И это можно было рассматривать как выход, если бы только не была идея столь утопической, чтобы сам Галанин поверил в нее.
Но с другой стороны ему вроде как ничего и не оставалось. Он понимал, что со временем, конечно же, что-то разрешится. Или он выберется из пучины, или пучина поглотит его. И у него уже действительно не останется никакого выхода, как прекратить страдания, убив себя.
И глупо это было называть малодушием. Ко времени, когда он примет такое решение, он уже изыщет все возможности выхода из ситуации. Да он уже и сейчас почти все изыскал. И мог надеяться разве что на чудо. При том что чудо не всегда посещало и более счастливых, чем Галанин, людей. А тут и вовсе могло так получиться, что не стало бы возможности. Не было этой возможности. И хотя бытует мнение, что возможность всегда есть,-- на самом деле ее не было. Дмитрий уже чувствовал это и сам. И если пока боролся, то на многое (на правду) закрывая глаза. Попросту - обманывая себя. Потому что выхода никакого на самом деле и не было. Уже десять лет продолжались его мучения. Десять лет сплошных скандалов и упреков ему за несуществующие поступки, в которых Варвара с маниакальной настойчивостью его уличала. А он... он страдал. Но почему он должен был страдать? Разве каждый человек не заслуживал хотя бы частицы счастья? Разве...
Не заслуживал. Долгие годы Галанин мучился чувством вины за то, что сам когда-то уличал своих родителей в несуществующих грехах. Он помнил слезы матери. Помнил грусть отца. Но Дмитрий тогда был молод. И он ведь смог добиться, чтобы прекратить со своей стороны эти упреки. Правда, родители к тому времени умерли (Дмитрий был поздний ребенок). И видимо какое-то время, получая все, что он получал от Варвары, Галанин списывал это на его отношение к собственным родителям. Допуская (и желая этого) что за это он должен нести кару.
Но вот настал срок, когда Галанин всерьез задумался что не может, не должен больше страдать. Слишком затянулись эти страдания. Слишком затянулись.
И перебирая варианты возможного выхода из проблемы, Дмитрий как-то незаметно для себя уверовал в Бога. Бог в его представлении стал той высшей силой, которая должна была установить справедливость. Много, слишком много было несправедливости вокруг Галанина. Сам он давно уже понял, что не в силах справиться, не в силах изменить сознание людей. Ведь в иных случаях человек и не может измениться, разве только перед угрозой опасности для себя. Тоталитарные режимы использовали эту особенность психики индивида для лучшего управления страной. Возвеличивая порядок, а неугодных (лентяев, тунеядцев, лгунов, стяжателей, чрезмерно хитрых и алчных субъектов, расхитителей собственности и прочее) подводя под категорию врагов народа. Они ведь и на самом деле были врагами. Врагами всего, что было направлено на укрепление государства. И их пороки можно было сдерживать только страхом. Все их подлости и пороки страх расправы над их телом и действительно сдерживал как ничто лучше. Но ведь у Галанина не было репрессивных рычагов. Для этого ему как минимум необходимо было идти по иной стезе. Выучиться, например, на прокурорского работника, или, там, стать представителем каких силовых ведомств. Но он был искусствовед.
А еще нравились ему свободные от предрассудков женщины. Чтобы можно было при желании всегда, везде, и много. Много и часто. Именно в своей семейной жизни Галанин понял, что не было у него ни много, ни часто. Да и вообще, не было уже давно. А даже если бы и было, то точно не с супругой. С которой ему давно уже было неинтересно. Ее пуританский нрав раздражал Галанина. Он все время стремился перейти через какие-то запреты. Но вся проблема - что он сам эти запреты когда-то возвел. И было ему необычайно трудно от них отказаться.
Глава 7
Конечно, Галанин был не совершенен. Но выходило так, что он стремился к одному, чему-то известному ему. И стремившись, считал, что ничто ему не должно мешать в достижении ожидаемого результата. А то, что такой результат был запланирован, это был факт, который глупо было бы отрицать. Разве что Дмитрий старался никому об этом не рассказывать. Да и вообще он как-то понял, что в полном смысле должен полагаться только на себя. И даже не из-за того, что другие предадут. Нет. Они просто могут не понять. Причем такое "не понимание" зависит не только от недостатка интеллекта (среди его знакомых как раз превалировали люди умные), но и в силу ряда причин, имеющих скорей всего природный характер, и базирующихся исключительно в зоне психики. А она, как известно, не только индивидуальна у каждого, но и влияет на нее множественный ряд причин, таящихся в подсознании. И вот эти архетипы, зачастую как раз и влияя на жизнь,-- не только вносят в нее свои изменения, но и подчиняют психику индивида чему-то тому, что не сразу и раскрывается в его сознании. Хотя бы потому, что до сознания что-то иной раз и не доходит. А если доходит, то как-то разом (и достаточно быстро) улетучивается. И получается что становится подвластна разгадка только при самом детальном и длительном анализе. Да и то, поддается она только очень настойчивым.
Но Галанин был как раз из таких. И он знал, что рано или поздно сумеет понять тайну мироздания. После чего окружающий мир если и не подчинится ему (подобное абсурдно и невозможно), то - что уж точно - он, Дмитрий Галанин, сможет подстроиться под взаимодействие с этим миром. После чего земная миссия его в какой-то мере будет завершена. И он сможет смело...
Но пока об этом было думать рано. Еще предстояла мучительная работа. Требовалось совершить то, к чему он пока только подступал и даже еще не верил, что подобное станет возможно.
Ситуация, вырисовывающаяся в голове Галанина, действительно пока была достаточно запутанна, чтобы он мог сразу приступать к выполнении задуманного. Притом что и задуманное пока было достаточно путано и туманно. И что уж точно, совсем не могло привести (в нынешнем варианте) к исполнению плана.
А план уже был. И очень хотелось Дмитрию восстановить справедливость. Вернуть то, что он считал - должно быть и так у каждого. То есть - вернуть СССР.
Глава 8
Развал Союза после предательства руководителей трех государств Дмитрий Израилевич Галанин встретил в тюрьме.
Попал он туда по недоразумению. Что-то сбилось в следственном аппарате, и по ошибке арестовали Галанина.
Но даже несмотря на то, что как-то быстро разобрались (даже удивительно быстро), Галанин вкусил все прелести СИЗО. Причем оказался там на стыке двух эпох. А значит, стал свидетелем преобразований, затронувших тюрьму почти точно так же, как и всю остальную страну.
На основании того, что оказалось разрешено подследственным, Дмитрий ужаснулся режиму, существовавшему доселе. Даже сейчас не каждый выдерживал, а раньше... раньше...
Впрочем, тюремный опыт Галанин старался не вспоминать, и как-то быстро его вычеркнул из памяти. Уже позже он аукнется в неожиданном интересе к блатным песням и вообще тюремному фольклору. Но если желание изучать последний как-то быстро сошло на нет, то блатные песни Галанин продолжал слушать с удовольствием. Причем как-то быстро отсеял ту лабуду, которая портила, по его мнению, жанр. Оставив только то, что бередило душу.
Особенный эффект достигался, если он при этом выпивал. Пил он не много, боялся, потому как имел склонность к злоупотреблению, но выпивая даже чуть-чуть, как-то по особенному представала перед ним вся его жизнь. И находил он в этой жизни многое, что при ином раскладе - не замечал. Оно как-то ускользало от него. От его сознания. Ну а так как алкоголь таинственным образом воздействовал на подсознание, Дмитрий испытывал многое из того, что раннее - проходило мимо. А теперь все словно бы стало на свои места. А душа его озарялась какими-то новыми красками. И самое главное - что он был в таких состояниях преисполнен решимости жить. И от всего этого становилось хорошо и правильно. Ну и конечно же, замечательно. Даже слишком замечательно, чтобы поверить в это.
Он до конца и не верил. Боялся увлечься. Знал, что легко сопьется, потому что привык в каждом деле идти до конца. До победного конца. Ну, или до конца, который должен был привести к победе. Хотя при этом, он точно также мог и вообще ни к чему не привести. А мог привести и к поражению. Поэтому лишний раз Галанин предпочитал не злоупотреблять. Зная специфику собственной психики.
Вообще же, жизнь Дмитрия Галанина при определенных раскладах могла показаться очень даже интересной и занимательной. Вопрос только, что не очень-то хотел он оказываться на виду. Считая что раз не был он ни писателем ни общественным деятелем, то и как бы незачем чтобы судьбу его раскладывали по полочкам, что-то там выискивая, сопоставляя, анализируя... Он вообще - всегда стремился к простоте. Хотя и при этом (как большинство из подобных ему людей), был склонен к некоторым амбициям, возвеличивающим его хотя бы в собственных глазах.
Стоило также обратить внимание (если уж нам пришлось - выдался повод - коснуться рассмотрения его жизни), что Дмитрий Галанин всегда и во всем стремился соответствовать каким-то стандартам, многие из которых, впрочем, не имели такой уж четкой структурированности. И даже вообще можно сказать, что иной раз в его мыслях наступал хаос. Этот хаос своей сумятицей обескураживал Галанина. Он хотел, в таких случаях--состояниях, поскорей от него избавиться. Да и вообще, если разобраться, он много чего хотел. Разве что получалось так, что он всегда и во всем - сдерживал (контролировал) свои эмоции. Старался никому не мешать. Старался...
Он много старался. Старался соответствовать какому-то образу, который давно уже родился в его подсознании. И Дмитрий был преисполнен решимости довести начатое до конца. Не будем говорить - довести до конца чтобы ему не стоило. Это излишне. Галанин с детства выработал в себе привычку не останавливаться на полпути. И всегда довершал начатое, иной раз возвращаясь к нему даже через годы.
Он словно чувствовал, что в его мозгах (в его психике) разрастается дискомфорт. И хотел всячески добиться того, чтобы прекратить собственные страдания.
Пока получалось. Получалось даже несмотря на то, что он - иной раз - стремился к чему-то и вовсе невообразимому. Быть может даже тому, что у него никогда бы не получилось.
Но это он раньше так считал. А проходило время, и постоянные мысли о предмете спора-раздора (спора между сознанием и бессознательным) неким таинственным образом вырисовывало перед ним, перед его будущим, правильную картину, к которой он должен стремиться. Добиваясь того, что ранее отметал за не перспективностью проблемы. А теперь, по прошествии времени, все перед ним казалось иначе. По другому. Не так, как это было, могло быть, да и вообще не так. По-другому. Хотя и чтобы нащупать это другое, требовались, иной раз, годы.
Но Дмитрий не отчаивался. Он умел ждать. Умел ждать и добиваться поставленных целей. И всегда и во всем полагался только на себя. Быть может это и было залогом всего того положительного (позитивного), что происходило с ним. С его жизнью. С ним - в его жизни.
И что уж наверняка - это все здорово помогало Дмитрию. И он чувствовал себя другим человеком. Более могущественным, чем был на самом деле. Хотя - мы ведь именно то, что о себе думаем, как сказал Марк Аврелий ("Наша жизнь есть то, что мы думаем о ней"). Поэтому достаточно трудно непредвзято оценивать жизнь Галанина. Различать в этой жизни что-то истинное, настоящее, от наносного, но, тем не менее, существующего. Ведь можно совсем запутаться. И тогда, так или иначе - если оценивать по факту - то следовало бы признать, что Галанин постепенно (с возрастом) становился именно тем человеком, каким он хотел, всегда хотел, себя видеть. И тут уже, как говорится, без вариантов и каких-либо надежд на изменения. Изменения если и могли происходить, то исключительно в положительную сторону. Иного бы не вынес (не допустил) он сам. Так что, тут как бы все было более-менее ясно.
Если же вернуться к изменениям, происходившим в Дмитрии Галанине, то можно было заметить, что он иной раз сам опасался их. Опасался, прежде всего, их непредсказуемости. Ведь не всегда было понятно, куда выведет жизненный путь; особенно если периодически шарахаться в стороны (считая что там будет лучше). Не будет. Практика показывала, что если и будет - то не всегда. И намного спокойнее для каждого все-таки оставаться самим собой. Ну, или, изменяя себя,-- иметь точные параметры этих изменения, или же проводить их под руководством опытных наставников.
Но Дмитрий от природы был единоличник. И если с кем-то чем-то делился, то весьма неохотно. Предпочитая хранить информацию в себе хотя бы с того момента, пока сам во всем не разберется, или же пока у него не выработается правильная линия своего дальнейшего поведения. Тогда он мог на миг расслабиться, доверившись интуитивному восприятию мира. Окружающего мира, ибо мир был разный. Например, был внутренний мир отдельного индивида, а был мир как бы общий, мир социума. И в отдельных позициях они могли расходиться. А был мир - просто мир. Мир как ситуация, при которой можно было жить, не опасаясь каких-то неприятностей. Мир... Таким, например, был мир его детства. Очень обеспеченного детства. Когда у него, как у ребенка, было все, что он хотел. И все о чем бы не пожелал - выполнялось. Причем он даже не задумывался, приносило ли какое затруднение исполнение подобного детского желания его родителям. Хотя сразу заметим, что не приносило. И отец и мать Галанина занимали весьма ответственные должности в аппарате власти. Поэтому никаких проблем с исполнением детских желаний своего единственного сына у них не было. Но ведь для самого Дмитрия, для его сознания, это не имело никакого значения. Он как бы жил той жизнью, которой хотел. И прожив определенный период ее, вдруг понял, что ситуация давно изменилась. Что его жизнь идет совсем по другому направлению. Что он может и хочет чего-то, и стремится к этому, но это все не так как надо. А как надо - он не знает. Не понимает. Когда-то понимал, а потом перестал. И словно бы больше не стремился догнать. Словно бы все куда-то разом ушло. Исчезло. А он... А он смотрит вслед, и думает что так надо.
Ну, или не смотрит и не думает. Тут уж действительно наступал в его душе полный кавардак. И куда (и к чему) он стремился, Дмитрий не знал. Вот ведь как...
И чувствовал Дмитрий, что, несмотря на годы, он так и не в силах приблизиться к тому единственному знаменателю, который, видимо, и определял его судьбу. И не потому не мог приблизиться что не хотел, или еще по какой причине. Объяснялось-то все на горе Дмитрию просто. Быть может даже слишком просто. И хоть стремился он в конце концов разгадать этот ребус судьбы, попытки пока заканчивались до боли однообразно. Ну, то есть, никак. Ни к какому знаменателю он не только не приближался, но и судьба, словно насмехаясь, периодически побрасывала ему новые вводные.
В итоге - запутывался он невообразимым образом. И если к чему-то стремился - все это его стремление оставалось как бы на поверхности. И ни к чему конкретному не приводило. Причем обставлялось все так, словно так и было надо. Словно так было установлено. Словно, словно, словно...
Вопросов по-прежнему было больше чем ответов. А ответы как будто и существовали, но где-то в иной реальности. И самому Дмитрию Галанину были они уже не подвластны. То есть они, конечно, существовали. Но в тоже время их как бы и не было. А сам он - запутывался самым пресквернейшим образом. Превращаясь иной раз и вовсе в некое подобие человека. Лишь подобие. Потому как (что интересно!) казалось иной раз Дмитрию Галанину, что он есть самая настоящая горилла. Огромная и безобразная. И хоть первый раз подобное приснилось во сне, к сну подобное видение его места жизни отношения не имело. Потому как тот сон закончился, а мысль о гориллоподобности с тех пор часто стала возникать в его изможденном впечатлениями сознании. И как он не пытался избавиться от подобного, это ему не удавалось. Может так пытался?
И все же нельзя было, конечно, сказать, что Дмитрий Галанин так-то уж был неудовлетворен своей жизнью. Вернее - сказать так, значит заметить (и знать) только верхний пласт его отношений с жизнью. А на самом деле все несколько иначе, глубже, и - интереснее. Ведь Галанин в иных случаях представлял собой энциклопедию всего, что только могло знать человечество. Причем кто-то находил в этом определенный парадокс: какими-то совсем уж феноменальными знаниями он не обладал,-- хотя и знал столько, сколько нормальный человек запомнить не может.
Секрет объяснялся просто. Галанин запоминал все, что когда-то появлялось вокруг него. Появлялось хотя бы на время.
Иной раз он мог что-то вспомнить, но совсем не помнить источника, откуда он получил эту информацию. И в то же время информация была. Она даже могла на время начать жить своей жизнью. Чтобы потом - постепенно вернуться. А Галанин чувствовал себя после этого как-то удивительно прекрасно.
Чудеса? Нет. Чудес Галанин не признавал. Он был материалист. И всегда боролся за научный подход относительно всего, где соприкасался с жизнью. Стремившись в то же время не допускать в этой жизни чего-то такого, что, на его взгляд, не укладывалось в видение ее - им. А потому... А потому Дмитрий Галанин все же шел к своей цели. Стремившись ко многому, и постепенно это многое достигая.
Глава 9
И ведь как странно было. Вроде как и хотел Дмитрий чего-то; на пороге даже находился. А вот раз - и нет этого. Все время находилось что-то, что отбрасывало его назад. Ну а он... он уже через время забывал к чему так недавно стремился. И фактически продолжая стремиться к тому же самому - выбирал для этого иную дорогу. Причем, что любопытно, забывал по какому пути шел недавно. А потому через какое-то время он возвращаться. Принимая все что сейчас - за новое и интересное. И совсем забыв, что это уже было.
От какой-либо загадки Дмитрий всячески стремился дистанцироваться. И не то, что ему было что-то не приятно или еще по каким причинам. Скорей всего секрет крылся лишь в специфике психики Галанина. Ибо мы уже не раз находили, что он отличался от большинства других. Причем отличался не просто, а неким своим таинственным началом. Тем, что скрывалось в его глубинах психики. И, таясь там, нисколько не желало выходить наружу. Не хотело. Не собиралось и не могло. Ну а почему так выходило? Так Галанин и сам был бы рад отыскать ответ. И даже уже много раз находил его, ответ. Но вот проходило время, и возвращаясь к анализу того, что было когда-то, Дмитрий находил, что все это не то. Что необходимо было тогда - действовать иначе. Понимая, что если бы сейчас ситуация повторилась, он действовал бы точно также. Так уж выходило...
И все же, конечно, не хотелось бы Дмитрию Галанину быть столь категоричным. Ведь если разобраться, многое в его жизни было так: сначала сомневался, думая, что надо бы иначе. А после оказывалось, что уже как раз тогда он был не прав. А как получилось - так и правильно, так и хорошо.
И стремился в таких случаях он к чему-то хорошему. Да вот знать бы еще - где оно это хорошее? В чем выражается? К каким путям-дорогам стремится. Ведь наверняка,-- размышлял Галанин,-- идет оно каким-нибудь своим путем. Да еще и таким, каким не виделось ему раньше, а то и даже думалось всегда, что и идти возможно.
А вот оказывалось что возможно. И получалось, что это раньше он ошибался. А вот воспользуйся тогда (этим путем), и может, была бы жизнь его иная. И не пришлось бы со временем так раскаиваться, что не выбрал он правильного пути. Ну, или выбрал, а все равно раскаивался. Что хоть и нащупал верное решение интуитивно, да не понял, не осознал правильность его сразу. А оттого и мучился, страдал, да и вообще, иной раз, выдумывал черт знает что. Не к ночи, как говорится, было бы сказано...
В общем, если разобраться - был Галанин дурак дураком. А если приглядеться, то еще вроде как и ничего страшного. Ну, то есть, был нормальным.
По прошествии незначительного времени, отведенного на традиционный самоанализ ("в духе Хорни",-- неожиданно подумал Дмитрий), Галанин решил приступить к осуществлению своего плана. Помимо многочисленных кардинальных изменений (сопутствующих плану), Дмитрий Галанин должен был восстановить на какой-либо территории прежний строй. И хотя в то, что это ему удастся, он особо не верил,-- тем не менее получил Галанин неожиданное предложение, от которого пришел одновременно и в восторг и в панику.
Суть предложения - помощь со стороны кубинских коммунистов. Причем на первый взгляд утопическая идея вполне могла осуществиться. Еще после падения старшего брата, определенные круги в Кубе мечтали о восстановлении "статуса кво". И хоть по всему становилось понятно, что сделать подобное невозможно, кто-то каким-то образом вышел на Галанина. На Галанина и его небольшую команду, состоящую пока из виртуальных друзей. Но ведь так устроен мир, что любая виртуальность (знакомство по переписке) могла воплотиться в самую что ни на есть реальность. Ну а что для этого было необходимо, Дмитрий знал. И он даже уже фактически сделал многое, чтобы в ближайшее время состоялась встреча в реале.
Собраться они должны были на конспиративной квартире в Москве. Москву выбрали не случайно. Там легко можно было затеряться. Притом, как бы на всякий случай, был припасен и Санкт-Петербург. В случае провала явочной квартиры в Москве, друзья по переписке должны были встретиться в поезде Москва-Санкт-Петербург. В одном купе. Билеты были приобретены заранее.
Глава 10
Встреча по независящим причинам не состоялась. Галанин получил визу, и уехал в США. Намереваясь там остаться навсегда.
Только сейчас, оказавшись на территории Соединенных Штатов Америки Дмитрий Израилевич мог признаться, что все, чего ему недоставало - он получил. Прежде всего он хотел свободы. В Америке свободы было столько, что поначалу он удивлялся, как такое вообще возможно.
Оказалось, возможно.
Осмотревшись, Галанин получил приглашение посетить одного человека, мистера Дожавью. Марк Дожавью был француз, но родился и прожил свои шестьдесят лет на территории США. Занимался мистер Дожавью коммерцией (как он скромно пошутил в день их первой встречи). Таких встреч потом будет много. А коммерция Дожавью сводилась к акционированию ряда крупных предприятия в металлургической отрасли. Причем совсем скоро Галанин узнал, что Дожавью был миллионер. А корни имел русские. Бабка его была из Нижнего Новгорода.
Внешним видом Марк Дожавью походил на некий бочонок. Он и ходил, словно катился. И смеялся заразительно громко, и совсем никого не стесняясь. "Так смеются только очень уверенные в себе люди",--подумал Галанин, первый раз услышав этот смех. Позже он не раз его слышал. Но уже словно бы не обращал внимания. А тогда, в их первую встречу, даже как-то по особенному удивился. Словно бы до того ему такого смеха слышать не приходилось.
А еще Галанина поразила уверенность, излучаемая Дожавью. Казалось, тот вообще никогда ни в чем не сомневался. И даже первое время их знакомства Галанин невольно провоцировал Дожавью. Ему хотелось, чтобы хоть раз франко-американец засомневался хоть в чем-нибудь. Но все тщетно. Тот действительно был уверен во всем. По крайней мере считал что это так. И внешне казался преуспевающим и улыбчивым.
--О чем вы хотели со мной поговорить?--спросил Галанин на третий день знакомства (первые две встречи он пил, курил, и слушал рассказы Дожавью, который неплохо, как оказалось, знал русский язык).
--Поговорить?--не понял Дожавью.
--Ну да,--кивнул Галанин.--Ведь в приглашении, которое вы мне прислали перед первой встречей, вы ясно указали, что имеете ко мне дело. Любое дело предполагает получение информации и уточнение деталей через разговор. Поэтому я и задаю этот вопрос: о чем вы хотели со мной поговорить?
Марк Дожавью как-то по-особенному (внимательно) посмотрел на Галанина. Казалось, сейчас он заметил в нем что-то новое, что доселе от него как-то ускользало.
Галанин выдержал взгляд, и даже позволил себе улыбнуться. (Видимо, чтобы разрядить обстановку, заполнив невольную паузу.)
--Ну, если вы настаиваете...--медленно протянул Дожавью, все еще изучающе уставясь в Галанина.
--Извините - настаиваю,--произнес Галанин, отчего-то проявив настойчивость в желании идти до конца.
--Ну, хорошо,--рассмеялся Дожавью.--Предмет разговора - революция в отдельно взятой стране. Мне кажется, вы способны возглавить определенные силы. Разумеется, при моей финансовой поддержке,--уточнил Дожавью, и на миг лицо его приняло сосредоточенность, но почти тут же оттаяло. И вообще, как показалось Галанину, Дожавью играл роль простого парня. Так ему было, видимо, спокойнее. Можно было говорить о серьезных вещах. А после, если те не получались или он раздумывал, все можно было списать на юмор. Шутку. Шутку с серьезным лицом. Ведь лицо у Дожавью было серьезное. Это Галанин запомнил, потому что привык замечать детали.
--Вы согласны?--спросил Дожавью.
--Согласен,--зачем-то кивнул Галанин.
--Ну вот и хорошо,--обрадовано произнес Дожавью, и протянул Галанину какой-то сверток.--Здесь необходимые инструкции. Ознакомьтесь. Лучше дома (добавил Дожавью, оглядываясь по сторонам, и видя что Галанин собрался развернуть пакет). А потом, в нашу следующую встречу, вы мне расскажите свои соображения. Договорились?
Дмитрий кивнул, решив про себя, что если что, на встречу может просто не придти. А пакет переслать Дожавью по почте.
--И, пожалуйста,--внимательно посмотрел на него Галанин.--Для меня крайне важно, чтобы эти документы никто не видел. В какой-то мере для нашей с вами безопасности,--видя недоуменное лицо Галанина, произнес Дожавью.--А теперь прощайте.
Рядом с Дожавью остановился черный автомобиль.
--Да,--обернулся к оставшемуся на тротуаре Галанину Дожавью.--Ответ мне необходим уже завтра. Вам позвонят, и вы скажите только одно слово: "да" или "нет". Все. Об остальном - в зависимости от вашего решения.
Мистер Дожавью сел в машину.
Галанин вскинул руку.
Стекло у машины медленно опустилось.
--Я обязательно должен давать ответ?--спросил Галанин.
--Да,--ответил Дожавью, и машина медленно тронулась с места, набирая ход. Впереди была неизвестность. И Дмитрий поспешил в гостиницу. Он побыстрее хотел посмотреть что в пакете. Ознакомиться с документами. Чтобы больше у него было времени на раздумья. А уж какое он примет решение, Галанин не знал.
Но ему вдруг захотелось вообще не принимать никакого решения. Хотя он тут же понял, что подобное невозможно. Слишком мало он времени в Штатах, чтобы позволить себе вести самостоятельную игру. Пока, знал Галанин, необходимо было подстраиваться под других. Под обстоятельства. И лишь потом пытаться эти обстоятельства переигрывать. Ну а пока только так.
--От этого и будем исходить,-- подумал Дмитрий, и стал подниматься в номер.
Часть 2
Глава 1
Виктор Зарубин, сорокатрехлетний ученый, физик, как-то проходил преддипломную практику в одном очень интересном, и до сих пор засекреченном, месте.
С момента былых лет прошло много времени. Но вот уже почти как неделю Зарубин боролся с неожиданным желанием посетить институт своей молодости. И несмотря на то, что работал он там когда-то не более трех недель, воспоминания о прошлом навсегда врезались в его память. И ему зачем-то - необходимо было оказаться в том НИИ, где когда-то...
Сейчас он не помнил даже темы исследований. За последние годы на него наслоились новые впечатления от жизни. Притом что жизнь прошлая -- стала как-то отодвигаться на второй план. И Виктор уже было подумал, что и все. Что все теперь будет по-другому. А ему совсем не надо будет мучить себя невольными воспоминаниями юности. Потому как сейчас ведь и на самом деле все было по-другому. Не так, как было, как могло быть, и наверное даже не так, как ему того хотелось.
Виктор производил впечатление уверенного человека. Он почти не пил, был скромен в быту, старался меньше общаться с людьми, словно ожидая от этих людей какого невольного подвоха. Предательства, другими словами. И при этом, заставь его кто ответить о том, кто его в последнее время предавал, и не вспомнил бы Зарубин ничего. Так, появились бы определенные эпизоды,-- да и те расползлись как-то быстро по его жизни, и фактическим были этой жизнью незамечены.
И что уж точно, не привел бы Зарубин ни одного примера (из прошлого) так-то сразу, с наскока. Задумался бы. Почесал бы свою густую бороду. Да может снял и протер бы очки. И верно, только усмехнулся бы. Потому что ничего такого не вспоминалось. Да и многое, очень многое виделось Зарубину не так. Совсем не так, как было, как могло быть. Все выходило по-другому.
А Виктор?.. А он и не расстраивался. Он давно уже привык принимать жизнь такой, какая она была. И старался...
Ну, сейчас он все же старался найти повод посетить НИИ из своего прошлого. Ему почему-то непременно нужно было оказаться там. Почему? Зачем? -- Зарубин не знал ответов. Да и никакой ответ его бы сейчас не устроил. Все в его жизни стало как-то иначе. Причем происходить подобное начало недавно. Когда казалось, что словно неожиданно с ним произошло нечто, после чего он стал совсем иначе относиться к прошлой (и к будущей, и вообще) жизни. У него появился даже какой-то особый взгляд. Странный, и как будто бы ни к чему не обязывающий, этот взгляд, тем не менее, был совсем не свойственен Виктору раннее. И только теперь, совсем случайно завидев его (себя - в зеркале) Виктор остановился в нерешительности, и задумался. Задумался над тем, что достаточно любопытна жизнь, если привносит ему такое.
Что и почему, Зарубин не думал. Ну, или вернее, излишне думать он пока опасался. Ему казалось что с ним может произойти нечто такое, чего он никак не предусматривал. При том что он многое вообще предусматривал. Потому как от природы был весьма осмотрительным человеком. Да вот никак все не выходило в его мыслях какой-то - должной и необходимой - структурированности. Отчего казалось, что происходит все совсем не так. Происходит все как-то не так, как это было необходимо ему. Да и вообще, как это ожидалось. Если предположить, что оно вообще ожидалось.
С Галаниным Зарубин был знаком исключительно поверхностно. Судьба лишь однажды их свела, да и то случайно, хотя они и успели друг другу понравиться, но после уже не встречались. Периодически и тот и другой как будто делали попытки встретиться, да все дела да ненужные заботы словно отводили одного от другого. И казалось Галанину, что ему не нужен Зарубин. А Зарубин почти и вовсе не думал о Галанине. Ему было о чем думать. О НИИ, например. Причем он решил во что бы то ни стало в том НИИ появиться. И появившись в нем...
Ну, пока он не знал, что должно произойти тогда. Не знал он, и что будет с ним дальше, и какую роль в его дальнейшей судьбе сыграет Галанин. А потому когда Зарубин приехал с экскурсией в Прагу и случайно столкнулся с Галаниным в одном из небольших кафешек старого города, то поначалу и не вспомнил того, а вспомнив - обрадовался. Обрадовался неожиданно искренно. И они даже договорились о новой встрече. Ну а то что эта встреча в запланированное время не состоялось, не было ничьей вины. Зарубин внезапно заболел, отравившись, и неделю вообще был выброшен из жизни. А Галанин и вовсе забыл о встрече. Причем он знал, анализируя судьбу, что если какая встреча была необходима, то встретится он с тем человеком обязательно. Пройдет время и встретится. Ну а Зарубин... А Зарубин вскоре покинул Прагу, и после небольшого тура по Германии - оказался у себя на родине, в Санкт-Петербурге.
Глава 2
Конечно, можно предположить, что Дмитрий Галанин как-то излишне нереально относился к происходящему. И потому, например, испытывал некоторые затруднения, которые могли касаться, скажем, его жизни, и появления в этой жизни каких-то знакомых.
Но уже с другой стороны о подобном говорить было все же, наверное, излишне. Причем, даже излишне настолько, насколько вообще могло бы выражаться проявление чего-то мало-мальски значимого для Галанина. А к тому же с некоторых пор он все-таки привык полагаться исключительно на себя. На свое видение - мира. Поэтому какое-то время затишье в его жизни перемешивалось с самой настоящей агрессией и жаждой деятельности. После чего все замолкало, и фактически начиналось сначала. Чтобы после - прекратиться.
Парадокс? Отнюдь. Происходящее вполне было в характере Галанина. Он еще с детства казался сверстникам каким-то отличным от них. Хотя и интуитивно старался от коллектива не отдаляться. Понимал, что быть изгоем значительно тяжелее, чем слушать скучные разговоры малоразвитых товарищей, играя в столь же пустые как и они - игры.
Со временем, впрочем, маленький Дима Галанин нащупал чуть ли не единственно правильное решение, своего рода модель поведения. И как только реализовал подобное, понял как тотчас же стало ему просто жить. Просто и спокойно. А еще, наверное, свободно. Ибо власть и свобода в какой-то мере (по крайней мере в данном контексте) уравнивались в значениях. А маленький Дима Галанин получил настоящую власть, возглавив разрозненные доселе стайки уличных мальчишек. Став у них что-то на вроде верховного жреца, или просто руководителя с неограниченными полномочиями.
С тех пор, конечно, прошло много времени. Но и даже сейчас Дмитрий Галанин невольно подводил (подстраивал) свою жизнь к тому времени, когда он был еще мальчишкой, по крупицам воссоздавая тот мир. То был самый прекрасный мир, и если бы он наступил сейчас, оказалось бы, что больше ничего Галанину и не нужно. Хватило бы. Более чем хватило бы его прошлого.
Папа Дмитрия, Израиль Модестович Галанин был крупный конструктор, физик-ядерщик, работавший в системе закрытых НИИ, и руководивший рядом их. Уже потом Израиль Модестович получил предложение от которого невозможно было отказаться, и перешел в введение исключительного руководства, и сам уже если и касался кульмана, то делал это столь эпизодически, что можно было сказать, что и не делал вовсе. А раньше... Раньше все необходимые для работы инструменты: рейсфедер (калиберный, двойной, криволинейный), циркуль (волостной, круговой, пропорциональный, кронциркуль...), а также всевозможные другие предметы - угольники, рейсшины, линейки, хомутики, пружины, лекала и проч., всегда пребывали на его рабочем месте. И самое это место он предпочитал держать в установленном порядке. И дети (маленький Дмитрий, и одно время росший вместе с ним двоюродный брат - сын сестры папы, Зары Изевны) знали, что лишнего на рабочем месте отца трогать нельзя. И не трогали.
Мама Дмитрия не добилась каких-то особых результатов в карьере, после вообще став домохозяйкой. Да и папа, Израиль Модестович, любил, чтобы прежде всего его дом содержался в порядке. Поэтому не жалел на уют финансовых вложений. Тем более что было у них два дома. Один находился на краю города, второй - уже фактически за городом (или в черте, как иногда говорил папа, когда пребывал в каком-то особом состоянии духа).
В общем, жизнь с родителями необычайно много дала Дмитрию Галанину. При этом осознание подобного пришло уже позже. Тогда, в детстве, у мальчика еще не было возможности что-то в должной мере сопоставлять, сравнивая жизнь его - с жизнью других, с жизнью сверстников. А вот сейчас... Сейчас и немного раньше (уже видимо начиная с тридцатилетнего возраста) Галанин понял, что, по сути, у него есть к чему стремиться. Есть некие ориентиры, о существовании которых раньше он если и подозревал, то совсем не догадывался об их роли. Притом что теперь эта роль явно выделялась среди всего, чего касался его разум. И размышления о чем пускались в свой таинственный круговорот по его жизни. Сейчас, именно сейчас, в этом времени, пришло неожиданное осмысление происходящего. И ему казалось...
Впрочем, сейчас он уже не обращал внимание на то, что казалось. Просто потому, что казалось многое, а осуществлялось - несравненно меньше. Почти ничтожно. И получалось, что в голове его образовывалась настоящая путаница. Даже можно сказать хаос. Хотя и с этим хаосом он предпочитал бороться, а еще лучше - считал, что не нужно допускать развития его. Ну, то есть, по типу, лучше предупредить в начале, чем - позже - начинать бороться с последствиями.
При том что последствия иной раз могли начаться столь ужасные, что и вовсе создавалось впечатление чего-то непонятного, и даже можно сказать неразумного. Что, впрочем, если и было, то очень не часто. И все, чего на самом деле добивался Дмитрий...
В общем, точные ориентиры он пока не наметил. Он просил у судьбы еще какого-то времени. Осмотреться, пристреляться... Да и знал, что всегда сможет наверстать упущенное. Потому что верил, что в любой момент его судьба способна измениться. И вера такая была исключительно по причине того, что знал Галанин (верил и знал), что над всеми есть высший судия. И уже от него, в конце концов, все и зависит. А сам человек... Да он ничтожно мал и несовершенен, дабы решать что-то.
И к подобному пониманию дошел Галанин сам. И предпочитал о вере своей не распространяться. Понимая, что много жаждующих, да мало избранных.
Глава 3
Мария Васильевна Выготская понимала, что жизнь ее еще даже не начиналась.
И это несмотря на тридцать четыре года, которые она прожила, и которые считала безвозвратно потерянными. Потерянными в том плане, что все, что происходило до этого, было слишком печально, и может даже несерьезно, чтобы вообще об этом вспоминать. Хотя иной раз она вспоминала. Но такие воспоминания не приносили душе ее должного успокоения. А может и вовсе - были противопоказаны. Потому что чувствовала она необъяснимую тревогу. И хоть тревога ее должным образом скрывалась даже от самой Марии Васильевны (девушка работала преподавателем вуза, вела предмет - социология), тем не менее, явно все было не так просто. И почти однозначно, что требовало внесения срочных изменений. Изменений в ее жизнь. Жизнь мрачную, по сути. Жизнь, требующую изменений.
Но вот только какого рода должны были быть эти изменения - Мария не знала. Догадывалась о чем-то, конечно. Но не знала. Хотя и полагала, что все, что происходило с ней, необходимо менять. Срочно и без всяких попыток к отступлению, и тем более к бегству. Ни от кого (тем более от себя) бежать она не собиралась. Не хотела. Не желала. Предпочитая...
Не знала она что предпочитает. Чего-то хотела - не понимала чего. К чему-то стремилась - не знала к чему. И потому все чаще можно было заметить на лице Марии (красивом лице, между прочим, с правильными чертами, большими глазами, пухлыми, словно напичканными силиконом губами, отсутствием морщин, да и вообще всех признаков старения) этакое легкое недоумение. После чего она полагала, что жизнь ее обязательно должна идти в ином свете, чем была доселе. И что уж точно, ни в коем случае не опускаться до какой-либо посредственной обыденности. Стремиться к лучшему, в общем.
К Зарубину вновь подступило желание немедленно оказаться в том НИИ, в котором он был когда-то. По сути, можно было сказать, что никакое НИИ Зарубину было не нужно. Работа его в последнее время была связана больше с коммерцией, нежели чем с наукой. И хоть он полагал, что использует последнее для лучших результатов в первом, это, должно быть, было не совсем так. Хотя бы потому, что Виктор Иванович предпочитал в достижении своей одной какой-нибудь цели - идти по одному пути; и путь другой - не примешивать.
Почему? Ну, скажем, считал он, что так будет правильно. Что незачем ему излишне наслаивать впечатления от одного - на другое; разбавляя те, да и вообще, превращая уже в нечто странное, непонятное, и может даже нелепое. Загадочное, в общем.
Мария, впрочем, взаимность не проявила. И хотя они переспали в первый же день знакомства, дала понять, что никаких обязательств у нее перед Зарубиным нет. Да и вообще, мол, она женщина свободная, и скорее всего пока не определилась, кого ей в жизни любить.
Услышав подобное, Виктор Иванович хотел, было, послать Марию куда подальше, да вовремя одумался, и предложил дружбу.
Дружбу Мария с негодованием отвергла. С теми мужчинами, с которыми она переспала, она не дружила. Они могли быть ее любовниками (таких набиралось несколько), или на крайний случай просто знакомыми. Добрыми знакомыми, с которыми она уже не вступала в сексуальный контакт, но при случае могла сделать им приятное. Если на нее вдруг накатит такая блажь.
Иной раз блажь накатывала. Но вот с недавних пор Мария решила изменить свою жизнь. Упорядочить, так сказать. И потому ее мужчины теперь четко разделялись на тех, с кем она спала, с кем общалась, и с кем дружила. Причем дружба и общение тоже разделялись. Дружба предусматривала вообще нечто большее. Что - Мария до конца пока не решила. Но уже практически однозначно, что это должно быть нечто оригинальное, и даже может быть интересное. И что уж точно - совсем-совсем необычное. Может быть даже такое, чего в ее жизни еще не было.
Не было раннее. Теперь же Мария была готова к любым изменениям. И можно сказать не боялась их, идя на встречу тому интересному и любопытному, что ее ожидало.