'И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она - сеть, и сердце ее - силки, и руки ее - оковы...'
Екклесиаст 7:26
Страсть - это любовь?
В который уж раз я начинаю задаваться мучившим меня вопросом - а в последнее время подобные мысли отчего-то стали требовать непременного ответа (вопрос: положительного или отрицательного?!) - к какому периоду своей жизни стоило относить те пять лет, которые по насыщенности событиями, пожалуй, могли бы сравниться с иными десятилетиями. Пять лет, которые я (порой, такие мысли приходят тоже) и не прожил вовсе...
--Что это было?.. Любовь, страсть, секс, наслаждение, жизнь... Быть может, это на самом деле была жизнь?.. В том плане, что без нее бы не было и меня?.. Не знаю... Действительно не знаю?.. Но именно сейчас (хотя - только ли сейчас?!) я осознаю, что пришло время разобраться в этом...
Пролог
--А скажи - ты и вправду меня любишь?- случайный вопрос, заданный восседавшей у меня на коленях обнаженной 16-тилетней девушкой, казалось бы, смутил нас обоих. В те годы я был еще неопытным юношей; было мне 18 лет; и я впервые привел девушку в родительский дом, используя момент, когда они заведомо должны были задержаться на каком-то юбилее 'знакомого' то ли папы, то ли мамы - и вот теперь эта девушка смотрела на меня, готовая прыснуть от смеха в ожидании от меня положительного ответа.
--Конечно, люблю! - был мой ответ, достаточно тривиальный по сути (но в оправдание можно сказать, что и вопрос-то был 'не ахти'), но который явно пришелся по душе Марине, отчего она - как и предполагалось - разразилась громким, веселым, и задиристым смехом, заражая им и меня, так что уже в следующее мгновение мы дружно хохотали, обнявшись и перекатываясь по расстеленной родительской кровати. Вообще, стоит заметить, что ничего подобного тому, чем, быть может, нам бы и предполагалось заниматься в постели - используя наш возраст, внешний (ну, то есть, совершенно обнаженный) вид - да 'сообразность момента' - не было и в помине. Вот теперь, например, мы полулежали на кровати, у изголовья которой стояла ваза со спелыми, недавно сорванными вишнями (на дворе стояло лето, дачи были почти у всех жителей небольшого южного городка, где мы жили). Что до меня, то я никогда не был большим поклонником каких-нибудь ягод, - за исключением, быть может, клубники,-- и тогда уже Марина являла в этом плане мою полную противоположность, о чем и можно было догадаться, глядя на ее озаренный улыбкой и красный от сока рот, в который она то и дело отправляла спело-сине-красную ягодку. Причем, она это делала столь аппетитно, что на миг и мне захотелось последовать ее примеру.
--Станислав?! (Станислав, так звали меня, я был студент 1-го - нет, теперь уже второго, ведь сейчас как раз были каникулы - курса, и учился в Ленинградском Государственном Университете, на факультете истории), - Марина вопросительно, и как-то по особому посмотрела на меня.
--?
--А ты вправду считаешь, что у нас все должно произойти? - с какой-то затаенно-боязливой грустью поинтересовалась девушка.
За несколько месяцев нашего знакомства, за которые я успел даже познакомится с мамой Марины -- Аллой Викторовной - которая в свои сорок любезно просила называть ее Лелей, отношения между нами можно было назвать исключительно товарищескими. И вот только теперь, чувствуя, вероятно, что Марина сама ждет от меня чего-то большего - я решился предложить ей встретиться наедине (ну, то есть, без нахождения в квартире кого-нибудь из взрослых, как то было раньше).
Но вот как раз этого-то я сейчас и опасался. Потому как уже оказалась допита бутылка шампанского, уже была сброшена немногочисленная одежда (лето...лето...), что оказалась на нас, и даже до того пуритански настроенная Марина - да и я - уже почувствовали себя намного раскрепощеннее, но... но вот что нужно было делать дальше - я не знал... Ну, понимаете... как бы это объяснить?.. На дворе был конец 80-х... Страна находилась в последней фазе строительства 'развитого коммунизма'; всякая там эротика (и боже упаси - порнография, за это до сих пор сажали в тюрьму) была незаконна; и получалось так, что в силу природной скромности и застенчивости (со временем переросших в замкнутость), у меня так и не появилось возможности что-то узнать о том, как делается это...
Минул час; затем другой; легкий налет алкоголя от выпитого шампанского уже начинал улетучиваться, родители грозили вот-вот вернуться, стрелки настенных часов вот-вот собирались соединиться в своей вертикальной точке - а 'работы' еще было непочатый край (притом, что она еще не начиналась).
--Ну что - мы сегодня делать ничего не будем? - с легким налетом разочарованного удивления, произнесла Марина.
--Да как сказать?! - философски заметил я. Конечно, я мог бы произнести что-нибудь еще (заполнять паузу словами я не только умел, но и это было моим любимейшим занятием), если бы... если бы не почувствовал, как не в меру развитая девичья грудь коснулась моих губ, а ее юная, мягкая, и немного пухленькая ладошка начала испытывать на прочность мое мужское начало, которое - эх, молодость - тут же благодатно отозвалось на нежные прикосновения.
Девичьи губы - в следующее мгновение, в следующее... мгновение... начали исследовать мое напрягшееся в истоме тело, закончив свой любознательный путь где-то на пол пути к тому, где бы хотелось мне.- Мне еще рано,--словно ответом на мое немое желание, прозвучали последующие ее слова.- Хотя?.. И в следующее мгновение все смешалось в извивающемся клубке тел, и когда уже казалось мне, что наше восхождение к вершинам счастья (неужели, все-таки, кто-то куда-то чем-то вошел?!) уже ничто не сможет остановить, как все закончилось еще внезапнее, чем я бы мог когда-то подумать.
--Стас, ты дома?- за осторожно приоткрывающейся дверью раздался вопросительно-предусмотрительный женский голос, принадлежащий вернувшийся матери, а затем появилась и она сама, сначала половинкой вырисовывающейся из-за двери мохнато-красной копной волос, а потом и почти точно такого же цвета развевающимся платьем (развевалось оно на ветру подъездного сквозняка); вторая ее половинка, вероятно, совпала бы с одновременным появлением второго родителя, но этого мне уже лицезреть не пришлось, ибо я буквально оказался втянут еще минуту назад мягкой и ласковой женской рукой (а откуда у юной девушки такая сила?) и на лету схватив брошенную в меня одежду, с улыбкой выхватил запуганный взгляд спешно одевающейся Марины.
--Не надо так бояться,--пробовал, было, пошутить я,--но фраза оказалась незаконченной, ибо мой шутливо-дурашливый взгляд натолкнулся на строго-испуганно-малящий вид не на шутку испугавшейся девушки.
Уже тогда впору было мне о чем-то задуматься... Возникновение страха подобного рода у девушки?.. Хотя, что это я?.. Кто из нас в 18 лет способен к результативному глубокому анализу?!
Глава 1
С тех пор прошло восемь лет. Мне - 26. Ей... ей, должно быть, 24. Почему о ее возрасте я говорю столь неопределенно? Так расстались мы тогда... (Да и по сути знал ли я по настоящему ее возраст?..). Причем, расстались мы, несмотря (как помню) желание ее родителей породнится с моими.
Вопрос,-- хотели ли этого мои родители,-- можно сказать, отпадал почти изначально. Ни папа - Альберт Аристархович -- -ученый-химик, член-корреспондент различных, там, академий, ни мама - Зоя Аркадиевна, главврач одной из клиник, заслуженный медработник,-- и в мыслях не могли представить себе перспективу подобного брака. Потому как ее родители были артистами. А отношение к артистам, в профессорских семьях, было весьма и весьма специфическое. (Причем, дочка их явно не прибавляла авторитета своим родителям. Школу бросила после 7 класса. Правда, вроде как с горем пополам ей удалось закончить вечернюю, но... К тому же что вполне естественно, ни о каком институте разговор не шел). Хотя... Что это я так о несостоявшейся супруге?!.. Супруге...
Через 8 лет - тогдашнее расставание с ней не затронуло каких-либо тончайших душевных нот... Так... Если и вспоминалось, то, должно быть, как о чем-то незавершенном... Ведь ни она со мной... женщиной, ни я с ней - мужчиной - так и не стали... (Хотя - тоже это вопрос спорный. А все потому, что ее до странности вредный характер, где откровенная вульгарность порой сочеталась с такой целомудренностью, а как вроде бы и откровенность - с такой махровой ложью, что... В общем, я так до конца и не был уверен, была ли она вообще до меня еще девочкой...).
Встретились мы случайно... Поддавшись на не очень-то и настойчивые уговоры одного своего приятеля, пришел я с ним на бенефис подруги его тетки (родства у них, как оказалось, было намного меньше, чем инцестуальной влюбленности), да и увидел там (случайно... разумеется, совершенно случайно...) - среди полупьяно улыбающихся гостей (вечер давно подходил к той стадии, когда все друг друга готовы были обнимать, целовать и любить, при этом зачастую забыв - а, то, скорее всего, и не зная вообще - имя своего соседа) свою давнишнюю любовь.
Ну, надо заметить, годы сделали с ней свое дело... Эх, мне бы тогда это не только заметить, но и попытаться проанализировать причину того... Но... то ли чувства былые вспыхнули, то ли алкоголь (казалось, и не пьянел никогда особо, а в тот день как-то увлекся) подействовал, но... В общем, с бенефиса ушли мы вместе. И пошли к ней.
И знаете... подкупила меня тогда ее щедрость... Я вообще, не большой любитель, когда платит женщина, но... в душе, иной раз.... очень даже приятно...
--Ты вспоминал меня?- заданный Мариной вопрос если и не застал меня врасплох, то весьма обескуражил. Ну что можно было противопоставить наивной любознательности?.. Честно признаться,-- что почти и не вспоминал ее?.. Как-то неловко... Да - наверное, и не слишком корректно по отношению к даме. Но и слишком переигрывать, уверяя ее, что только и думал о ней - было бы слишком!..
Собираясь было отшутиться какой-нибудь очередной заумной ерундой и даже, вроде как, уже и начав что-то такое говорить - я неожиданно оказался прижатый к спинке кресла (уже как с полчаса мы с Мариной сидели в ее комнате небольшой квартирки. Пригубляя миниатюрными рюмочками французский коньяк - купленный по случаю в ближайшем магазине - хотя, конечно не ближайшим. Еще надо было поискать),-- эротичным телом возбуждающейся девушки. Не знаю, что мне тогда помогло устоять - тем более что мои руки на включенном мозгом автопилоте уже поглаживали обнажившуюся грудь - достаточно большую и упругую - девушки, а ее руки без стеснения тоже принялись ощупывать мое тело (начав, почему-то, как раз с того места, где она когда-то остановилась), но тогда у нас ничего не произошло. Хотя каждый из нас, должно быть, почувствовал, что еще немного - и остановить закрутившийся маховик наслаждения будет не так-то просто.
Да, толку ли. То, что не произошло тогда - случилось уже на следующий день.
Причем, случившееся, пожалуй, никак нельзя было охарактеризовать как простое обоюдное выражение (ну, быть может, смешение - от слова смешивать, хм?) чувств, и, если разобраться, вполне подпадало под какую-нибудь разудалую статью УК, если б не было обоюдного - да еще какого обоюдного! - согласия.
Именно тогда я впервые (действительно, впервые - те наши юношеско-девическо-подростково-детские отношения не в счет) узнал, как может любить женщина. Точнее - как она (в смысле, женщина) желает, чтобы ее любили.
Опуская не нормативно-низкие лексикологические фразеологические обороты, и сопутствующие им желания - выражающиеся, ну, т. е., по ходу сопровождающие текущие действия тел, могу я сказать (если по существу), что любили мы друг друга неисставно, страстно, и с какой-то обоюдной внутренней 'самоотдачей'. Причем, так, словно это было между нами в первый (действительно в первый) и последний (вопрос... вопрос...) раз.
--Ты... не расстроен?- скромно потупив взор (с всей присущей ей манерой театральной потаскушки) спросила Марина, тут же являя пример такой стыдливой застенчивости (и это после того, что она только что вытворяла, позволяя в любые части своего тела проникать всему, что бы я только ни пожелал), что я чуть не поперхнулся апельсиновым соком, извлеченным из холодильника. (Хорошо, что поставила заблаговременно).
--Ты считаешь - я должен отчего-то расстраиваться?- как можно ласковее спросил я, стараясь присутствующей мне доброй (поистине доброй) мимикой возблагодарить (слово-то какое!) девушку за все то, что она мне только что 'подарила'. (Конечно, праведником меня не назовешь, но почему-то совсем недавно мне хотелось считать себя 'влюбленным террористом').
Но неужели мне действительно нравится подобного рода любовь?.. Хотя... почему бы и нет?!.. Разве отношения с женщинами, которые у меня были раньше, способствовали тому, чтобы их считать высшим апогеем любовных наслаждений? Отнюдь! Принимаемые любой моей партнершей (раннее) пуританские позы, ведь нисколько не способствовали достижению того максимального наслаждения, который - как я понял - можно было достигнуть только в испытанной недавно извращенно-патологическо-порнографической любовной связи. А ведь раньше-то тоже, как вроде бы, я испытывал удовольствие. Но разве можно было его сравнить с тем, что... В общем, Марина открыла для меня нечто большее. То есть... позволила мне воплотить фантазии, которые с легкостью извлекала из подсознания (уж не знаю чьего в первую очередь: своего или моего). Сексуальные фантазии. И именно это способствовало тому, чтобы я захотел испытать подобное еще раз. А значит решил на какое-то время связать с ней свою жизнь.
На какое-то время?.. Ну да. Я говорю на какое-то время - потому что вся та целомудренность, что еще присутствует в отдаленных участках мозга (вытесненная оттуда вульгарной всепоглощающей вседозволенностью) позволяет (я надеюсь, или... мне очень бы хотелось надеяться на это) надеяться, что такое будет ненадолго. По крайней мере, мне на самом деле на это хочется надеяться. Еще и хотя бы потому, что я сам себе боюсь признаться, что мне нравится подобное.
Глава 2
Прошла неделя. Неделя или две, в первое время я даже боялся себе признаться, что вряд ли толком следил за летящим временем. Взяв отпуск на работе (работал я на частного предпринимателя, юристом; здраво рассудив, что профессия историка вряд ли окупит все мои желания,-- я закончил еще один вуз, после которого устроился юрисконсультом в одно из ООО) я в буквальном смысле закрылся со своей вновь обретенной 'любовью дома, дабы предаться... всепоглощающей страсти. Благо, что моя однокомнатная квартира как нельзя лучше способствовала тому. А что? Соседей не было (когда-то мое прошлое прошло в коммуналке, а оттого это -- хочешь - не хочешь -- иной раз напоминало о себе. Хотя бы в качестве воспоминания), ближайшие близкие-друзья-коллеги-посторонние не беспокоили (телефон был заблаговременно отключен); так, спросите меня, что же еще нужно? (Для счастья. Конечно же, для счастья. Ну, то есть, дабы не расслабиться, да не предаться страсти?.. Тем более, если партнерша того не только хочет, но и, зачастую, выступает инициатором подобного?!..).
Глава 3
--Интересно, надолго ли подобные отношения?- думала Марина, сидя напротив зеркала и рассматривая отвлеченным взглядом свою обнаженную фигуру. Недавно покрашенные черные волосы закрученными хлопьями только-только касались ее чуть полноватых плеч. Не справляющаяся со своим объемом некогда упругая грудь уже слегка наметила пути возможного отступления, но, тем не менее, до сих пор еще казалось столь завлекающей, что ее обладательница, пожалуй, еще долго могла быть уверена в тайных мужских желаниях. Тем более, что на фоне плоского - почти без жиринки - живота, даже излишне округлые бедра да ягодицы свидетельствовали не о небольшом (только-только наметившимся) избытке веса, а о дополнительной сексуальности.
На самом деле Марина могла нисколько не опасаться, что Станислав уйдет от нее. Да в душе она это и понимала. У нее была одна очень любопытная особенность, которая на мужчин действовала сногсшибательно. И это касалось отнюдь не внешности, хотя, вероятно, и внешности тоже.
А все дело в том, что даже несмотря на то, что девушка нисколько не могла бы похвастаться скромным поведением (конечно, счет мужчинам не вела. Но если бы того хотела, то, несомненно, сбилась бы после очередного десятка - тем более, что там еще как минимум было несколько раз по столько же),-- ни на ее внешности, ни на застенчивости (кое-кто назвал бы это завлекающей застенчивостью) в поведении с мужчинами это не отразилось.
Ну, а если она того хотела, то и в постели любой был бы уверен, что он у нее чуть ли не 'первый'. Не сказать, что подобный женский 'талант' присущ многим. И уже потому, обладательница подобного все могла рассчитывать на внимание мужчин. (Мужчины ведь тоже бывают разными...).
Глава 4
Была в Марине и еще одна удивительная особенность. (Которой она - надо признаться - весьма умело пользовалась).
Я уже упоминал раннее, что в постели девушка казалась столь юной и беспомощной нимфеткой (подобное сыграть для нее не представляло большого труда, учитывая врожденные артистические способности), что, по всей видимости, не только я попадал в устроенные ею ловушки (что скрывать - я достаточно трезво судил относительно того, сколько было до меня), когда на каком-то (зачастую прогнозируемом ею) этапе сексуальных игр получил дополнительные удовольствия от ощущения нахождения во власти (в моей власти) нежного и робкого создания, благодарно (о, надо заметить, весьма благодарно) отзывающегося на ваше мужское участие. С более чем ощутимой долей вероятности я мог бы предположить, что подобного жаждет любой мужчина. Ну, по крайней мере, это вполне отвечает его мужскому 'Я', позволяя ему ощутить себя 'учителем', или, иными словами, чувствовать себя 'проводником' в мир взрослых насаждений, сам при этом испытывая необъяснимое - и. бесспорно - неощутимое раннее наслаждение.
Так вот. Помимо всего этого, девушка обладала еще одной редчайшей способностью. При малейшем чувстве,-- зачастую еще неосуществимой, но уже, вероятно, прогнозируемой ею,-- опасности, - она вся превращалась в цветок невинности (обретая тем самым ту власть над мужчинами, о которой, иной раз, может мечтать каждая женщина).
Не знаю, знала ли сама Марина о способностях кои я приписывал ей (приписывал, нисколько не придумывая), но то, что хотя бы подспудно она о них догадывалась - было бесспорно.
Уже прошел месяц, как мы жили вместе. Если сказать, что за это время я думал о чем бы то ни было еще, как ни о сексе, - значит не сказать ничего. С ней можно было делать это всегда, везде, и по стольку, поскольку хотелось... Когда, бывало, я пробовал заснуть, ощущая невидимую раннее усталость, и только слегка ощущал касание ее обнаженного тела (а в постели Марина предпочитала находиться всегда обнаженной), то в одночасье казалось, что будто бы и не было часов отданных всепоглощающей страсти, ибо все начиналось сначала - будто в первый раз - и именно благодаря подобному ощущению мои чувства были сродни впервые полученным, то есть продолжалось это долго, много, часто, пока уже кто-то из нас не засыпал от усталости, но проходило должно быть, лишь одно мгновение, и все начиналось сначала.
--Может ты хочешь посмотреть город?- как-то спросил я ее, надеясь что она ответит согласием, и тогда у меня появится возможность выбраться хоть куда-нибудь, ибо за время добровольного затворничества уже потихоньку начинало посещать чувство, что жизнь проходит мимо.
Как я понял по брошенному на меня взгляду, 'смотреть город' ей не хотелось. Однако, ловко отметая выдумываемые ею причины, по которым она хотела бы остаться дома, и проявляя завидную настойчивость, я уже было начал добиваться своего, как - на миг отвлекшись и припав к окну (на улице раздался прерывистый всплеск врывшихся петард) я неожиданно ощутил как мое мужское начало обволокло что-то теплое и волнующе-приятное, и в последующую минуту, несмотря на попытку какого-либо сопротивления, я был способен лишь сползти на пол и отдаться порыву нахлынувшей на меня страсти, в последний момент поняв, что сегодня никуда выбраться уже не удастся.
И это действительно было так. Потому как уже не прошло и нескольких минут, как мое действовавшее на автопилоте страсти тело, вертело, крутило и насаживало тут же ставшее невинно-податливым тело девушки на мой огнедышащий орган любви, вплоть до извержения -- уже на самом финише любви -- вулкана накопившегося желания в ее истосковавшееся лоно.
Глава 5
Если у кого могло сложиться впечатление, что помимо того, что мы обоюдно поддавались захлестывающей нас лавины страсти мы больше ничем не занимались, то на это могу возразить, что это не так. Ну, или, не совсем так. Хотя действительно, на это время были заброшены какие бы то ни было остальные дела, коих у меня в иное время намечалось необъяснимо много. Причем, если объяснение того, что мои знакомые да товарищи способны были способны терпеть мое внезапное исчезновение,-- у меня находилось, то уже тому, почему и мой непосредственный начальник не беспокоил меня - я относил исключительно к разряду чего-то сверхъестественного (в которое, впрочем, почти совсем не верил).
По истечении нескольких месяцев - в кои я по прежнему с утра до вечера (и ночью... конечно же, ночью...) предавался только одному занятию - я внезапно понял, что если так будет продолжаться и дальше, то это в буквальном смысле испепелит меня (причем, с удивлением отмечал, что не ее), и мой некогда живой орган любви - может засохнуть в мечте о покое.
Глава 6
Мое длительное отсутствие на работе обернулось для меня тем, чем, вероятно, и должно было быть. Я потерял работу. Однако, увольнение прошло на редкость без особой печали, потому как стоило мне 'поделиться горем' с Мариной, как она - на секунду задумавшись - тут же постаралась убедить меня в том, что это-то как раз - величайший 'подарок', ниспосланный нам чуть ли не небесами. (На мое удивление, ко всему прочему она еще и верила в Бога. Этому я поначалу никак не мог найти объяснение - учитывая отношения церкви к греховной страсти, коей с удовольствием, и без каких-либо ограничений предавалась девушка - но потом догадался, что подобное отношение к религии - было у нее ни что иное, как дань той моде, которая царила в стране). Ну а Марина к тому времени уже закрепляла свои слова привычным для нее делом.
В результате я действительно довольно легко перенес свое увольнение, и с еще большим наслаждением окунулся в пучину наслаждения, даримого мне пускавшейся все больше на новые сексуальные эксперименты Мариной. Ну, не знаю, долго ли это бы еще продолжалось? Тем более, что полученного при увольнении расчета должно было хватить на несколько месяцев в меру беззаботной жизни, - если бы проснувшись в один из дней раньше обычного, я с удивлением - сидя на нашей огромной двуспальной кровати - вертя в разные стороны головой и раздумывая над причиной подобного раннееутреннего вставания, не понял, что причина кроется в телефоне, трель которого, не умолкая, раздавалась до сих пор.
Свесив ноги с кровати, и в тайне надеясь, что он все же замолчит сам, я поймал еще одну свою мысль (которая откровенно потешалась над моим заблуждением), и нехотя направился к источнику моего добровольного 'будильника'.
Моему удивлению не было предела, когда на том конце провода я услышал голос своего давнишнего знакомого, с которым, помнится, последний раз я виделся лет, этак, пять - шесть назад.
Приятеля звали Андрей. Было ему 27-28, ну, может, 29 лет (оказалось - 32), и с ним мы когда-то вместе занимались в секции бокса (так, на уровне 'любителей', не выделявшись из массы таких же 'середнячков').
Андрей настаивал на встрече. Я не возражал (что для меня,-- не любителя вообще каких-то встречи,-- было странно). А когда мы встретились уже на следующий день (кстати, первым узнал меня он. И немудрено, что не узнал его я. Некогда худощавый коротко стриженый средневес - превратился в статного молодого мужчину, со светлыми вьющимися до плеч волосами и манерами настоящего франта), то он предложил мне совместно заняться бизнесом.
Стоит признаться, что подобные мысли уже не раз приходили ко мне, но я с ними доселе немилосердно расправлялся по той простой причине, что не считал себя предрасположенным к подобного рода деятельности. Собираясь мотивировать свой отказ и в этот раз, я отчего-то сначала неожиданно задумался, а потом и вовсе согласился. Вероятно, меня подкупило то, что наш предполагаемый бизнес не требовал каких бы то ни было начальных вложений; а значит в случае возможной неудачи (которой, как мы с ним надеялись, быть не должно, но я почему-то был уверен, что будет как раз так), мы ничего не теряли (ну, разве что кроме времени, потраченного в пустую. Хотя, как показывает опыт, в 'пустую' не проходит ничего. И даже наши ошибки служат упрочению той жизненной платформы, на которой зиждется будущее мировоззрение каждого из нас).
Бизнес, которым мы должны были заниматься - было оказание так называемых 'посреднических услуг'. Так сказать,-- купил-продал -- и получил свою прибыль, основанную на разнице цен. Причем, в нашем случае все казалось намного проще, потому как наша задача заключалась лишь в том, чтобы найти людей имеющих товар и желающих его сбыть - с одной стороны, и уже других людей, которые по каким-то причинам желали этот товар купить. Мы же - находясь между ними - имели бы 'дельту', выражающуюся в разнице цен.
Ну, как говорится, сказано - сделано. И вроде как можно было начинать. Но внезапно в наших с Андреем размышлениях о будущем (больше напоминающих подробное планирование прибылей и взлетов, минующих ошибки и падение) мы пришли к выводу, что нам нужен кто-либо еще. Как говорится третий.
Попеременно извлекаемые из нашей памяти кандидатуры нисколько, впрочем, не задерживаясь, уходили в небытие. А когда наше сознание уже готово было затуманится от подобного рода перебирания тот час же оказывавшихся негодными кандидатур (причем я с какой-то настойчивостью отвергал все что приходило с его стороны, а он - вторя мне - с моей), - как мне пришла идея 'сосватать' на нашу вакансию Марину. Засомневавшийся было Андрей, чуть переспросив меня о ней, неожиданно легко согласился. Впрочем, я нисколько не сомневался, что он будет за - если не сейчас, то позже - ибо, как я уже упоминал, Марина обладала поразительным свойством располагать к себе людей, и если какие еще сомнения могли быть относительно того, если этими 'людьми' были женщины (неизлечимый женский комплекс конкуренции, там, и все прочее), то в отношении мужчин ее внешность действовала неотразимо. (Причем, конечно же, дело было не во внешности. Вернее, не в красивой внешности. Просто любой мужчина,-- если он не евнух, не голубой, или не дурик,-- подсознательно испытывал 'симпатию' к той женщине, с которой при случае знал -- у него всегда получится. (А мало ли когда этот случай действительно может произойти).
Итак, Андрей согласился. Вернее - дал первоначальное согласие. Но по вышеизложенным причинам я нисколько не сомневался, что он уже не изменит своего решения. А увидев Марину...
Впрочем, я, должно быть, слишком увлекся предположениями. Пора бы и познакомить друг с другом будущих 'коллег'.
Глава 7
Встреча Андрея с Мариной произошла даже забавнее (насколько я пытался 'просчитать' ее предполагаемый 'сценарий'), чем я ожидал. Назначив встречу около одной из станций метрополитена (у меня оказались кое-какие дела в городе, и я собирался подъехать отдельно от Марины, и даже - быть может - несколько позже), я еще на подходе увидел и Андрея и Марину увлеченно беседующими друг с другом. И это при том, что никому из них я не описывал внешность другого?! Получалось,-- они узнали друг друга 'самостоятельно'?
Подойдя к ним, и внимательно следя за Андреем, я отметил про себя пробежавшую по его лицу легкую тень тревоги. Вот оно как!? Значит, знакомясь с девушкой (интересно: кто был инициатором?) Андрей не знал, что эта моя жена (гражданский брак)?!
Перебросившись с ним парой фраз, я понял, что мой товарищ предполагал, что 'Марина' придет со мной. А пока решил познакомиться с привлекательной девушкой (и уже, наверное, делал планы по поводу того, где и когда с ней переспать).
Не желая разочаровывать Андрея, я решил занять его мысли другим - планами совместной работы. Ибо когда человек неожиданно переключает свои мысли на другой вид размышлений (являя новую цель обдумывания) все, о чем он думал доселе, - остается, как бы, на том уровне, на коем их прервали. А значит, у моего товарища не будет слишком большого разочарования, и его надежда на возможность иных - отличных от просто дружеских -- отношений с Мариной останется. Как останется и заинтересованность в возникновении подобных отношений.
Ну что мне до того, какие у человека мысли. Тем более, что у меня был свой интерес: работать такой человек будет лучше.
-- Андрей,--знакомься,-- я хотел, было, представить Марину своему товарищу, но сделав вид что только сейчас понял, что знакомство состоялось, улыбнулся и подмигнул Марине. При этом боковым зрением я обратил внимание, что вроде как Андрей немного смутился.
--Ну что ж ты, Андрюша,--назидательно было произнес я, обращаясь к Андрею, но тут же смолк и лишь дружески похлопал ладошкой его по плечу.- Ну что ж, друзья мои,--с небольшим воодушевлением и с какой-то оптимистической долей уверенности произнес я,-- я думаю мы сработаемся... А сейчас, пойдем-те ка куда-нибудь обсудим план наших будущих действий. У тебя где-нибудь поблизости что-то есть на примете?-обратился я к Андрею, по привычке игнорируя (так уж повелось) любое мнение Марины. (В оправдание скажу, что она никогда не противилась такому отношению, как бы заранее признавая лидерство мужчины).
Глава 8
В один из будних дней - а по будням, в последнее время, у Станислава всегда были дела - Марина проснулась несколько раньше обычного. Так-то она позволяла себе понежиться часов до 11-12 дня, а тут, ни с того ни с сего, открыла глаза, когда стрелка часов только-только приближалась к 10. Станислав только ушел - это было заметно по запаху туалетной воды, который еще не успел выветриться, а потому девушка подошла с любопытством к окну. Так и есть. У подъезда маячила его долговязая фигура (при росте под метр девяносто его вес колебался между 80-85 кг., а оттого внешне - особенно это было заметно в летнее - весеннее время - казался немного худощавым). Марина знала, что каждое утро за Стасом заезжает Андрей. У того была красная 'пятерка' и он когда-то сам вызвался отвозить - подвозить ее мужа. Гражданского мужа. (Стас, правда, несколько раз намекал, что был бы напротив узаконить их отношения; но она считала, что пусть пока останется все так, как есть. Вроде как, 'излишние обязательства' могут разрушить семью, ну и там, все прочее. А, по сути, она, как ни странно, как раз этим и хотела его еще больше привязать к себе. Ревность,- как шутил Станислав,- была из главных отрицательных черт ее характера. А так - когда возможность 'уйти' была и у нее, это быть может могло хоть как-то его предостеречь от слишком явного увлечения другими женщинами. Причем, Марина знала что она 'не подарок'. Хотя и любые разговоры о своем характере ох как не любила. И бывало закатывала такой скандал, что... Хотя,-- стоит ли сейчас говорить о том, что случается в большинстве семей, где женщина стремится таким образом компенсировать недостаток власти в обычной жизни...).
Марина готова была уже отойти от окна - тем более, ей показалось, что из-за поворота (их высокоэтажный дом стоял вдоль трассы; правда подъезды выходили на другую сторону, так что, чтобы попасть на нее, требовалось обогнуть их девятиэтажку с какой-нибудь стороны) уже выворачивали красные 'Жигули' Андрея.
Однако, как будто что-то заставило Марину на секунду задержаться. Вскоре она поняла причину своего беспокойства. Из остановившейся рядом со Стасом машины, - а это были вовсе не 'Жигули', а такого же цвета иномарка (какая? - Марина в них особо не разбиралась, но судя по большим размерам и обтекаемой форме сделала заключение что 'не дешевая'), - вышла какая-то девица в мини-юбке, и, обменявшись с ее мужем поцелуем,- поменялась местами. Стас сел за водительское кресло (хотя Марина и не предполагала о его умении водить машину), а девица (на вид, та была одних с Мариной лет, правда, гораздо выше ее 160 см., и - что уж тут скрывать - стройнее ее немного полноватой фигуры, да к тому же - с длинными белыми волосами. Непонятно почему, но у Марины сразу вспыхнула неприязнь по отношению к ней) села сзади.
Марине показалось, что Станислав взглянул на окна, и она -- в ужасе оказаться замеченной -- отпрянула. Но любопытство взяло вверх, и Марина снова - медленно приблизилась к стеклу. Но нет. Автомобиля уже не было. Да и ей, должно быть, просто-напросто привиделось, и зачем Стасу смотреть на окна, когда рядом с ним такая 'блондинка'?!
Девушка нервно закурила и, раздумывая, зашагала по комнате.
--Неужели он мне изменяет?- думала она.- Но так явно демонстрировать свою любовницу?.. И вообще - откуда взялась эта девушка?.. Станислав, вроде как, ничего о ней не говорил... Может, подруга Андрея?.. Но почему тогда его самого там не было?.. И что это за странные поцелуи?.. Но?!.. Марина понимала, что никаких доказательств измены Стаса у нее не было, да и не могло быть. Станислав был слишком умным человеком, чтобы попадаться на мелочах. Но какое-то чувство тревоги уже начинало ее одолевать. Еще более тревожней было от того, что девушка не могла разобраться в причинах подобного беспокойства. На миг ей показалось, что все ее бросили, оставили, и она стала никому не нужна. Постепенно - чем больше Марина думала о том - между ней и Стасом вырастала какая-то стена. У нее появилась даже какая-то злоба на него.
--Надо же?!- поймала себя на мысли Марина.- Еще вчера у них все было замечательно. Ночью - так просто великолепно: она позволяла делать с собой абсолютно все, что пожелает Стас; три 'видеодвойки' с широченными экранами телевизоров уже давно были установлены по бокам кровати, так что при желании хоть Станислав, хоть она могли во время занятий любовью сверять свои действия с любыми из трех демонстрируемых в одно и то же время кассет жесткого порно и супер-крутой эротики (иной - ни Стас ни она не признавали); полностью зеркальный потолок и установленные по стенам огромные зеркала только помогали усиливать ощущения. И это все помимо различных эротических игрушек из секс-шопа. Странно?.. Как будто Стас не понимал, что ради него она готова на все. В том числе и готова... чтобы принять любовницу... (Марина испугалась своим мыслям). А по сути,-- задумалась девушка,-- сможет ли она делить его с кем-нибудь в одной постели? (Почему-то ей сейчас подумалось именно об этом). Ведь если разобраться, когда-то у нее уже был такой опыт. Да и не один (что скрывать? Тем более от самой себя,-- Марина хмыкнула, вспомнив как они на пару с подружкой устроили 'реалити-шоу' для восьмерых парней, с которыми познакомились на каком-то спортивном матче, в ее бытность болельщицей... да мало ли за кого она тогда 'болела'...)... Но нет...Ей почему-то показалось, что сейчас она на это не способна. 'Не способна' с теми парнями, но не с 'любовницей' же своего мужа? Так что - почему бы и нет?.. Так значит,-- время приглашать гостей?..
Марина усмехнулась сама себе. Кофе,- оказалась, она механически еще варила кофе?! -- просигналил 'о готовности' появившейся пенкой. Марина, наполнила казавшейся игрушечной чашечку, достала из бара початую бутылку коньяка, и удобно расположившись в кресле (для чего ей пришлось положить ноги прямо на журнальный столик), закурила, и стала потягивать коньяк из небольшого бокальчика с широким - как то и требовалось для конька - горлышком. У каждого сейчас была своя работа. Коньяк играл цветом, распространяя аромат многолетней выдержки. А Марина принялась обдумывать сложившуюся ситуацию.
Вообще-то, всегда Марина предпочитала жить одним днем; стараясь, чтобы любые проблемы по возможности проходили стороной. Однако, стоило ей пообщаться со Станиславом - и неожиданно для себя она ощутила, что иной раз ей становится просто необходимо окунуться в какую-нибудь проблему; попробовать, быть может, что-то переосмыслить по-другому, по-новому. Таков был Станислав. Такой же он учил становиться и ее. Однако, чем больше она пыталась следовать его советам, тем больше понимала, что у нее не получается. Пока еще не все получается. Ибо на каком-то этапе ее мысли начинали уходить куда-то в сторону; пока окончательно не ускользали от нее; и зачастую уже в середине своих размышлений Марина понимала, что первоначальная причина (собственно, начала раздумий) уходила от нее, и она уже ловила себя на мысли, что, по сути, уже думает вообще черт знает о чем (напрочь потеряв даже те немногие первоначальные мысли о проблеме, которые когда-то появились). И от этого девушка начинала серьезно расстраиваться, понимая, что время безвозвратно ушло, а ни до чего путного она так и не додумалась.
Так грозило быть и сейчас. Марина закурила еще одну сигарету. Залпом осушила коньяк. Но как ей поступить со Станиславом - так и не решила. Единственно, что она уяснила для себя - что на каком-то этапе может потерять его. Но она знала, что сделает все что угодно, что бы это не оказалось так. Что ж... Посмотрим, как он объяснит ей все это вечером... Пока Марина решила ограничится тем, что закатит ему скандал. А там, глядишь, и удастся что-нибудь выяснить.
Глава 9
Не знаю отчего, но день сегодня вроде как не задался. Начало, правда, было положено весьма великолепно. Лера заехала за мной, как и договаривались. Правда, договаривались с Андреем, но как я ее мог корить за то, что она просто-напросто решила сделать мне сюрприз и приехать сама. А Андрея мы уже подобрали на трассе.
Кто такая Лера? Сестра Андрея. С весьма импозантной внешностью, блестящим образованием, - она закончила факультет международных отношений Санкт-Петербургского университета и филфак там же, с красивой фигурой - в прошлом Лера была мастером спорта по синхронному плаванию, а совсем недавно стала чемпионом Европы по фитнесу, девушка являла собой пример образцовой порядочности и открытости. Вот уже как год она была свободна (в прошлом у Леры был неудачный брак с каким-то зарубежным дипломатом; теперь же, насколько мне было известно, Лера должна была заполнить вакансию мужа, чтобы уехать в какую-то европейскую страну, названия которой пока держала в тайне). Там ей предложили солидную работу в одной из транснациональных компаний. Единственным условием получения этой работы -- было замужество. Видимо 'работодатели' заботились об остальных сотрудниках. Поэтому и не решались брать на работу слишком шикарную и независимую (да к тому же еще и одинокую) девушку, опасаясь излишне провоцировать сексуальное желание работающих там мужчин, и не нужное волнение не таких красивых дам.
В общем, Лера сейчас активно искала, кто бы мог быть ее 'суженным'. А я по каким-то причинам догадывался, что одним из них мог бы быть я. Тем более что когда-то мы очень активно вместе тренировались (пересекаясь в тренажерном зале). И тогда же не менее активным - было и наше общение. И, помнится, оно продолжалось и после, как ее брат уехал за границу (почти три или четыре года Андрей проработал инженером в одной из развивающихся африканских стран). И даже вроде как у нас уже тогда намечалось нечто большее, чем просто дружеские отношения. Но, я как-то и не понял как вышло, что ничего между нами тогда так и не произошло. Быть может кроме - порой откровенных - намеков на возможность близости, никто в реальности об этом и не думал. А может что-то мешало нам предаться той страсти, которую (почему-то думаю я) каждый все же делал. Не знаю. Но уже верно одно - стоило нам увидеть друг друга, и прежняя страсть вспыхнула вновь. И, не знаю как Лера, но я внезапно почувствовал, что все эти годы мне в действительности ее не хватало. И даже как-то скучно стало. Надо вроде радоваться. А мне грустно. Ведь понимал я что нам придется расстаться. Да и Лера - это тоже не ускользнуло от меня - иной раз, нет-нет, да и становилась задумчивой при встрече. Видимо тоже не хотела расставаться. И понимала - что между нами ничего не получится. Хотя, почему? Не берусь судить. Быть может я и ошибаюсь. Очень бы мне хотелось ошибаться.
Конечно, кто спросит меня: а как же Марина? Не знаю. Честно скажу - не знаю?! Единственно, что меня беспокоило, а быть может и мучило, - на всем протяжении общения (или точнее сказать - жизни) с ней, у меня было непрекращающееся желание вырваться из тех оков, в которые я - и с каждым днем я это чувствовал все яснее - больше и больше попадал; и которые заглатывали меня, не позволяя вдохнуть полной грудью. Понимаете?! Я действительно понимал, что мои отношения с Мариной не могут продолжаться вечно. Она словно имела надо мной какую-то магическую власть, от которой я все время стремился вырваться. Но на миг отдаляясь от нее - и это самое страшное - я чувствовал такое внутреннее опустошение, такое чувство вины, что хоть и понимал (вроде как умом понимал), что артистические способности Марины способны разыграть любой сценический образ, вызвав в ком бы то ни было чувство вины за предполагаемую - иной раз только предполагаемую, но ни как не совершенную - обиду, обиду причиненную ей, но поделать с собой ничего не мог. Вот ведь как!? Но что толку, что я это понимал!? Как мне вырваться от нее? Вот это была проблема из проблем!
Конечно, иной раз у меня возникало предположение, что у меня отклонение в психике. Чуть было даже не пошел к районному психиатру. Но вовремя одумался. Слишком было рискованно в той стране, где я жил - официально заявлять о своих психических проблемах. Но так как проблема не решалась - я вызвал на дом какого-то частного светилу. Доктора наук.
Но так уж вышло, что ни в чем толком он мне помочь не смог. Зато выписал кучу каких-то таблеток, от которых - стоило их мне только начать принимать - мозги вообще начали отплясывать какой-то невероятный танец; и я чуть не совершил ряд таких немотивированных действий, после которых вообще мог оказаться в тюрьме, а то и в исправительном лагере. Благо, что вовремя опомнился, выбросив эти пилюли в реку (воды в Петербурге всегда было в избытке), чтобы по крайней мере ничем не провоцировать себя.
К тому же у меня сложилось впечатление, что этот доктор толком не понял, от чего же меня лечить? Конечно теперь - по прошествии стольких лет, (а прошедшие десять лет кажутся вечностью), мне, пожалуй, и трудно вспомнить все те мысли, которые окружали меня тогда. Но то, что как только я отлучался - намеренно отлучался - от Марины, и мою душу и сердце (а с ними, вероятно, и разум) буквально разрывало на части - было, к сожалению, правдой. И ничего с этим я не мог поделать.
Сегодняшний день действительно не задался. Стоило мне с Лерой - и с присоединившимся к нам Андреем - приехать в офис (а для нашей работы, которая вроде как худо-бедно началась, мы успели даже провернуть пару дел, на деньги от которых сняли офис да закупили оргтехнику), как узнали что дальнейший наш бизнес под большим вопросом. Две самые крупные из трех предполагаемых сделок (которые должны были совершиться на этой неделе, и предполагаемая прибыль от которых нами уже была распределена),-- грозили рухнуть, так и не начавшись. Конечно, можно было философски рассудить, что это и не такая уж страшная беда. Тем более, что положение в городе в начале девяностых не слишком-то и располагали к оптимизму в ведении какого-то бизнеса. А поэтому ни я, ни Андрей, вроде как, особо и не расстраивались. Единственно чего было жаль, конечно, наших предполагаемых - и уже потерянных - денег. Ибо в случае, если бы все получилось как надо, нам бы хватило -помимо оплаты некоторых образовавшихся у нас задолженностей - еще и на покупку чего-то, в чем каждый из нас нуждался. Я, например, собирался купить автомобиль. Не слишком дорогой, но все же. Да и Андрей, насколько я знал, тоже собирался сменить свою. Ну да ладно. Это мы как-то переживем. Все-таки, ведя тот 'бизнес' что у нас - к провалу мы были готовы всегда. Но... но вот скандал, который мне дома закатила пьяная - почти в хлам пьяная, выпивкой она, что было скрывать, увлекалась - Марина... Для меня это было, как говорится, как снег на голову...
В какой-то мере я привык к ее скандалам. Тем более что чаще всего скандалы возникали - или во время ее опьянения, или после, или, когда, по каким-то причинам, выпить она не могла (еще не успела, например, но того очень хотела). Хотя и, наверное, все же было излишне преувеличивать уж такую ее алкогольную зависимость (хотя и пила она почти каждый день). И быть может из-за того, что вдрызг она напивалась только раз-два в неделю, а остальное время была только 'подвыпившая', у меня иногда и были основания принять ее версию, что она 'просто баловалась'. (То есть сама она никогда не считала что пьет).
И это было бы еще пол беды (я бы согласился с чем угодно). Вот только если бы она при этом (а в последнее время это начиналось все чаще и чаще) не скандалила. Тогда как она не только скандалила, но и при этом ругалась и билась в истерике как последняя сволочь.
Выслушав причины ее нынешних волнений, я довольно легко свел на нет все ее подозрения относительно измены (тем более никакой измены пока не было. Но то, что она в принципе предполагалась - очень даже может быть!), и через какое-то время, легко возбудив девушку (а к отличительной особенности Марины относилось то, что она действительно весьма легко возбуждалась; иной раз ей достаточно было только одной мысли о том, что может быть), мы чуть ли не там где стояли (а разгневанная Марина встретила меня у порога) предались тем отношениям, которые даже не считаю нужным описывать, ибо они практически целиком и полностью дублировали то, что было представлено на многочисленных порно-видеокассетах, лишь, быть может, за некоторым исключением вносимых нами вариаций. Причем в какой-то мере мне казалось, что в постельных сценах мы в чем-то были даже оригинальнее видео-аналогов.
Однако, мне, по всей видимости, предстояло серьезно задуматься о своих отношениях с Мариной. Ведь не могло так долго продолжаться. Что есть влюбленность, даже любовь, перед тем, что испытывал я по отношению к Марине? Неужели я действительно не способен сказать ей: прощай!? Неужели не способен? В своих письмах родителям - а мои папа с мамой уехали в длительную рабочую командировку в США (папу пригласили профессором Колумбийского университета, мама проходила стажировку, которая должна была подтвердить ее право работать врачом) я поначалу описывал свою жизнь с Мариной как нечто прекрасное и, по всей видимости, нужное нам обоим. Однако не знаю, кто первый из них обнаружил подвох. Тем более, что вроде как, находясь за десять тысяч километров подобное и проверить-то невозможно, как только справится у каких-то знакомых, оставшихся в России. Но выходило так, что я придерживался привычки не выставлять напоказ. А потому, по настоящему что-либо узнать было попросту невозможно. И все что оставалось родителям, это надеяться на свою - родительскую - интуицию (которая, скажу я вам, иной раз была эффективней всяких там 'свидетельств очевидцев'). Причем опять же скажу, что Марина-то, по настоящему, никогда моим родителям и не нравилась. Послушать бы мне их раньше...
Именно после того как я понял, что писать папе с мамой о 'безоблачности' наших с Мариной отношений бессмысленно (да и если честно, не очень-то я любил обман, в какой форме он бы не выражался, и чем бы идеологически не оправдывался), я стал сообщать им всю правду. А правда, к сожалению, была такова, что я просто-напросто ненавидел эту женщину. Понимаете,--не-на-ви-дел.
Ненавидел, и... любил...
Да быть может потому и ненавидел, что любил. Любил, и чувствовал свое бессилие... Бессилие ненависти. Бессилие избавиться от нее... И при этом, давно уже понимал, что наши отношения нас ни к чему нас не выведут... Да и держались-то они - честно сказать - исключительно на сексе. На животном сексе. Когда завидев друг друга, сбрасывалось, а то и срывалась, в поспешной страсти одежда; опрокидывалась мебель; разбивалась посуда; наносились друг другу удары, которые провоцировали, подначивали, распаляли еще большую страсть; возбуждая, дополнительно возбуждая 'накал' предстоящего (до, - а то и по ходу) спиртным; и распаляясь от того еще больше - уже не было у нас ощутимых границ случившегося; как не было и возможности остановить это безумие, продолжающееся иной раз часы напролет; когда только включенная на полную мощность музыка способна была заглушить крики обоюдно посылаемых проклятий и ругательств - вероятно (как уже после анализировал я) возбуждаемых нас еще больше; так же как не способна раздающаяся с огромных динамиков музыка заглушить и стоны наслаждения, которыми нисколько не сдерживаясь и абсолютно и стесняясь сопровождала испытываемые ощущения Марина (крики, вообще, был ее 'конек').
Но вернувшись к скандалам, скажу, что это все было только полбеды.
В последнее время у Марины возникало необъяснимое - для меня пока не объяснимое, учитывая то, что раньше ничего подобного с ней никогда не возникало - желание навестить своих родных.
Как, быть может, уже упоминал я раньше, родители Марины развелись, когда она была еще школьницей средних классов. Ее мать всегда жила в одном городе, пока несколько лет назад по новой не вышла замуж (уже в который раз... причем, если раньше все ее мужчины были моложе ее - иной раз намного -- то теперь ее новый муж был не только почти на двадцать лет старше, но еще и оказался с 'ближнего зарубежья'), и не уехала с мужем на его родину, в Белоруссию, в Гомель. Отец же Марины был кинорежиссер (правда, не очень известный), и сразу после развода уехал в Москву. Хотя, я предполагаю, что его отъезд, скорее всего, и был причиной развода. Насколько мне было известно, не только возможная слава и возможность самовыражения потянула его в столицу, но и увлечение молоденькими девицами, которых он имел в своем распоряжении сполна, ибо помимо своей основной деятельности, где, как известно, недостатка в молоденьких актрисах желающих получить роль и готовых за это 'на все' никогда не было, еще и читал лекционный курс в каком-то столичном театральном институте.
В общем, жила Марина без папы, не печалилась и не скучала, а тут вдруг почувствовала необъяснимое желание его видеть. И хорошо еще просто повидать и все. (Что она и сделала, съездив к нему). Так нет. Ей захотелось увидеть его еще и еще раз, что сподвигнуло меня на мысль, что причина тут кроется скорее и не в каких-то 'проснувшихся' родственных чувствах (о чем можно было догадаться и сразу), а, во-первых, в тех деньгах, которыми - насколько мне было известно - располагал он, да еще и в положении, которое у него было. Причем понял я, что у Марины еще и появилось навязчивое желание сняться в каком-нибудь кинофильме. (А уж здесь такой папа был как нельзя кстати).
И стала Марина все чаще и чаще отпрашиваться (хорошо еще отпрашиваться) у меня в Москву, просиживая в ней долгими днями, переходящими иной раз в недели. А вскоре - стоило мне припугнуть ее, что больше, мол, не пущу,-- и попросту сбегать, благо, что никаких обязательств - слово чести для этой особы никогда ничего не значило - ни перед кем у нее не было.
Ну, для кого-то, быть может, 'и ничего',-- что уехала. Все равно вернется. Но это было 'для кого-то'. А для меня... Для меня... Я в таких случаях совсем не знал, что мне надо было делать?! Я мучился, страдал, не находил себе места, с трудом отсиживая рабочий день. И только дожидаясь того момента, когда приходил домой, доставал из холодильника одну за другой бутылки с пивом, и цедил его по глоткам, бессмысленно уставясь в экран телевизора. Бессмысленно, ибо мысли мои были где-то далеко. А стремился заглушить свою боль алкоголем. Стремился, но обычно ничего у меня не выходило. А потому я и пил до тех пор, пока уже не заканчивались все телепередачи, и я тщетно переключал каналы, ловя хоть какую-нибудь передачу, потому как... потому как, страшился я одиночества. И нужен мне был лишь какой-нибудь фон, чтобы хотя бы побыть одному. Не боявшись. Хоть немного не боявшись своего одиночества...
...И продолжалось так до тех пор, пока не образовывалась под ногами бесполезная груда пустых бутылок. А я не засыпал тут же в кресле. Зачастую не в силах доставить свое тело до дивана. Засыпал, пока утром не будил меня звон будильника. И пока вечером не повторялось все 'по новой'.
А потом началось и вовсе необъяснимое. Появляющееся у меня сразу после пробуждения чувство тревоги,-- преследовало меня, пока я не избавлялся от него (а что вернее - заглушал) алкоголем. В течение дня я боялся каждого непредсказуемого шороха, любых резких движений; переход дороги для меня превратился в настоящую пытку, ибо это мне удавалось только в случае, если или не было машин вовсе, или горел зеленый свет. В итоге, время, затрачиваемое мною раньше чтобы куда-то добраться - теперь увеличивалось почти вдвое. К тому же я стал избегать слишком людных мест. Я то и раньше не выносил, когда меня кто-то толкает или даже просто прикасается. Но теперь для меня это стало настоящим адом.
И как вы думаете, мне следовало дальше жить? А прибавьте сюда еще маниакальное 'дежурство' около телефонного аппарата, в ожидании звонка от Марина!
Дни (и ночи) я срывался с места, подбегая к этому треклятому телефону, ожидая услышать ее голос в каждом звонке, и боясь, что она, не дозвонившись, - положит трубку.
Андрей посоветовал купить сотовый телефон. Но это сейчас мобильные телефоны не дороже нескольких походов в кино, а раньше нужно было выбирать: купить телефон -- или поддержанную иномарку; потому как цены и на то и на другое колебалось в районе нескольких тысяч долларов.
В конечном итоге все это настолько расшатало мою нервную систему, что я начал опасаться, что когда Марина приедет (если приедет - уже думал я, и всерьез боялся, что она давно передумала), вернуть к нормальной жизни меня сможет только хороший врач-психиатр.
Интересно было то, что хоть я это понимал и сам, но ничего не мог с собой поделать. Зачастую наблюдая за собой со стороны, и строго-настрого приказывая себе не волноваться по мелочам (хороши мелочи!) - я тут же - только проходило какое-то время - доводил себя до внутреннего опустошения окутавшем меня беспокойством, и как-то успокаивался, лишь когда засыпал, накаченный под завязку спиртным. Все тем же пивом. Но что касается пива,-- все объяснялось довольно просто. Аппетит у меня исчез напрочь. Впихнуть что-либо в себя было непосильной задачей. Потому пить водку - без закуски - я не мог. Притом - что такое пить водку? От нее довольно быстро наступало опьянение, а значит я мог уснуть мертвецки пьяным раньше,-- чем смог бы что-то для себя решить. Да, да,-- ведь за пивом я размышлял. И как размышлял! Небольшая толика алкоголя содержащегося в пиве помогала мне дополнительно активировать рецепторы мозга, тем самым, извлекая из глубин подсознания что-то, что должно было (могло!) помочь мне.
Но зачастую так оказывалось, что из подсознания 'извлекались' только воспоминания. Воспоминания, от которых становилось мне еще хуже. Потому как я словно бы заново переживал совершенные когда-то ошибки. И поступки мои стояли передо мной кровоточащей раной. Которую я совсем и не знал как заглушить. Ну вот, разве что, алкоголем...
И ведь сознание-то, в какой-то мере сохранялось очень долго. И алкоголь лишь на совсем незначительную (почти и незаметную) долю процента затуманивал его. А потом и случалось как будто временное облегчение. И после трех - пяти - семи бутылок, в моей голове, как будто и вправду, все становилось на свои места. И я наслаждался своим новым состоянием. Ведь способность мыслить, действительно тогда увеличивалась в несколько раз. И тогда можно было решить многие проблемы.
Я и звонки по телефону отводил на это время. Потому как случалось так, что в своем обычном состоянии (трезвом... мое обычное состояние - пока было состояние трезвости) я теперь не мог сделать ни одного звонка. Боялся. Тревожился, беспокоился, нервничал из-за чего-то. И речь моя становилась настолько сбивчивой, что собеседник на том конце провода ничего не мог разобрать. А понимая это - я терялся еще больше, и с большим трудом извинившись и попрощавшись - клал трубку.
А вскоре и вообще, какое бы то ни было общение для меня превратилось в настоящую пытку. И чтоб не мучить себя - я оградил себя от любых контактов. Я вообще был вынужден себя от всего оградить; превратив свою жизнь в исчадие ада. Ибо самое удобное (и желаемое для меня) - было заползти в глубокую нору, дабы никого не видеть, не слышать, ни с кем не общаться. И главное - чтобы никто не общался со мной. Из-за своего чувства страха и тревоги - я практически перестал общаться со старыми знакомыми, товарищами. И друзьями. И оттого, вскоре остался совершенно один. И не было никакого просвета.
Что мне было делать дальше - я не знал?..
Ну а если бы и знал - то вряд ли этим бы воспользовался...
Глава 10
Череда сменяемых друг друга будней постепенно превращалась в ничем не примечательную обыденность; когда на первый план выходило желание хоть чем-то заглушить терзаемую душу страдание, в котором основной мотив - и в этом мне удалось хоть немного разобраться - играла ревность. Удивительное дело, я, который никогда раньше как будто никого и не ревновал - теперь мучился всеми признаками этого библейского проклятия, прокручивая в своем мозгу вымышленные - а как же иначе, ревность зачастую никогда не имеет под собой серьезной основы - километровые ленты похождений Марины.
Единственным, маломальским моментом, хоть как-то оправдывающим - хотя чувство ревности и нет на самом деле серьезного оправдания; не иначе как глупостью это и не назовешь - мои чудовищные предположения, служило, быть может, то обстоятельство, что Марина была необычайно приспособлена к жизни. И это все наряду с излишне сексуальной внешностью, не очень умной головой (сама Марина, впрочем, так не считала, и оттого иной раз стремилась доказать обратное), а также с присущей ей страстью ко всему новому и неизведанному (так называемый синдром авантюристки, жаждущей найти в обычной жизни то, что там, как вроде бы, и не было. (И выходило так, что я знал - подобные качества притягивала негодяев и мошенников. А оттого беспокоился еще больше. Уже за нее).
Сейчас, когда прошло уже достаточно лет, чтобы говорить о тех событиях без мучивших меня волнений, я конечно же понимаю, что основной причинной моей ревности по отношению к Марине была не любовь. Ну, или,-- не только любовь. На первый план выходило чувство частной собственности по отношению к этой девушке. И мне, конечно же, была неприятно мысль - да что говорить, я даже подобного боялся и предположить - что кроме меня кто-то тоже может делать с Мариной все что захочет. Быть может, если бы наши сексуальные отношения были не настолько необычны, я бы, быть может, и был бы внутренне спокоен. А так...
Иногда я вспоминал, как внешне старавшаяся казаться 'неприступной' Марина уже через какое-то время ползала у меня в ногах, стремясь припасть губами к тому единственному, с чего она любила начинать наши сексуальные игры. Причем, как-то необычайно возбуждаясь, когда ей это действительно удавалось (почти всегда удавалось. Трудно было кому-то устоять против такого женского желания).
Удивительно, но получая за время любовных утех несколько оргазмов, первый у нее всегда случался тогда, когда она своими удивительно мягкими (с присущей им когда надо твердостью) и податливыми губами, помогая себе необычайно маневренным (слово-то какое!) и искусным языком выписывала загадочные пируэты, после чего всасывала все мое содержимое, накопившееся за период, в общем-то, и недолгого воздержания; при этом, еще одно наслаждение она получала, когда, доведя дело до долгожданного финала - откидывала голову, давая возможность пройти 'результату любви' вовнутрь, а, бывало, выступавшие на губах капли -- с наслаждением растирала по лицу, от чего содрогалась в новых конвульсиях страсти.
Что до меня, то я никак не относился к этим ее этим причудам (вернее - к заключительной их части; то что было до этого - сама 'работа' одной из моих любимейших ее частей тела - мне очень даже нравилась), считая, что то, что девушка добыла своим трудом - принадлежит ей по праву. (А значит, она вольна распоряжаться с ним так , как ей заблагорассудиться).
Возвращение Марины - а она пока всегда возвращалась от своего папаши, у которого я подразумевал (только предположение) дела шли не слишком хорошо (иначе давно бы снял свою, думаю, надоевшую и ему дочь в каком-нибудь фильме) - проходило под знакомо какого-то непрекращающегося секса, когда одержимые и соскучившиеся друг по другу мы боялись разлучиться даже на миг, отдавая все время (мне было не до работы, Андрей выкручивался самостоятельно) все более и более изощренным позам. Причем, 'свобода к творчеству' рождалась почти сразу же после приема внутрь различных горячительных напитков, коими предпочитали никогда себя не ограничивать (запасаясь впрок, дабы ничто 'не отвлекало от главного'). Наверное, интересно, но чем больше мы занимались любовью, тем больше наш организм вырабатывал 'желание'. В удовлетворении которого мы с новым извращением и разнообразием окунались в еще более глубокие потоки лавы любви, пока не вздымались вверх, оказываясь в стратосфере непревзойденный ощущений и счастья.
Но лишь только заканчивалась неделя (обычно неделя) любви - и это тоже, к сожалению, грозило стать традицией - у нас начиналась череда скандалов, которые с большей или меньшей силой также заполняли все наше время.
И как бы не хотелось мне, но выходило так, что понимал я (более чем, понимал) причину этих 'скандалов'. Но понимая, совсем как будто и не мог (не был способен) ничего с собой поделать. Не мог (действительно не был способен) изменить подобную 'закономерность'. Потому как догадывался я, что, к сожалению, раздражает меня Марина. Уже сама по себе. И если случались у нас минуты 'примирения', то зачастую были вызваны они исключительно сексом. Тем неодержимым сексом, который с легкостью изменял 'настроение' еще минуту до того выкрикивающей проклятия в мой адрес Марины, заставляя ее уже в следующее мгновение стонать от удовольствия, а потом и исступленно хохотать в сексуальном припадке следовавших один за другим оргазмов, когда из нее буквально выплескивалось 'наслаждение', заливая и так уже намокшую под нашими разгоряченными телами простынь. Ту самую простынь, в которую Марина любила - после всего - заворачиваться, погружаясь в несколько минутный, умиротворенный и практически всегда наступающий сон; чтобы после, очнувшись, и словно вспомнив что-то, быстро бежать в ванную, откуда вскоре начинало слышаться пение радостной, получившей свое и успокоившейся женщины; и чтобы уже после - и от этого мне становилось еще печальнее - в одночасье превратится в злобную и всем недовольную мегеру, забиравшую у меня последние душевные силы, и чтобы не допустить этого, я уходил куда-нибудь в бар, напивался, а потом приходил и выплескивал на к тому времени уже спящую (и ни о чем не подозревающую) Марину свое зло, срывал с нее одеяло и насиловал, насиловал, насиловал...
А она дико хохотала, требуя еще!
'Еще' получалось не всегда. И тогда я с трудом связывал расходившуюся и плюющуюся в злобе Марину, выкрикивающую проклятия, и трясущую своей взлохмаченной от пота и злости головой, и это как то по особенному возбуждало меня, потому что я набрасывал на это бьющееся в истерическом припадке тело одеяло, поворачивал этот клубок изрыгивающихся проклятий к себе так, чтобы Марина оказывалась ко мне спиной, и когда мне уже ничего не мешало, я накрывал ее своим телом, и словно конкистадор с криком вонзался туда, где, я знал, ей (да и мне) будет особенно приятно.
А бывало, она просила о том меня сама; и тогда используя заранее заготовленное подсолнечное масло, я осторожно раздвигал ее тут же становившиеся податливыми ягодицы, и через время она уже окончательно расслаблялась, пропуская меня в счастливом предвкушении вовнутрь, а потом начинала извиваться в таком иступленном режиме телодвижений, что у меня закатывались глаза от наслаждения, и я уже не в силах сдерживаться, бился и кричал вместе с ней. (Причем, у меня отчего-то были все основания предполагать, что от всего этого она получает чуточку больше удовольствия, чем я).
А потом мне отчего-то становилось стыдно. А она, очнувшись, просила еще и еще. И на какие только ухищрения она не пускалась, чтобы поднять то, что бы ей помогло удовлетворить начинавшееся желание. Притом что, случалось, она не в силах была ждать, и уже начинала меня насиловать сама. А я, как мог, сопротивлялся.
Так мы и жили.
Глава 11
Утомительная обыденность будней к моему превеликому сожалению действительно начинала мне надоедать. А отношения с Мариной и вовсе теперь сводились к сексуально-потребительским. Но иначе я и не видел, в чем еще могу в ней нуждаться.
Хорошо, правда, что еду еще готовила. Но ведь семейная жизнь, вероятно, предусматривала не только приготовление пищи, совместное проживание или секс. Ну, о любви пусть я сейчас и не говорю. В какой-то мере секс может являться ее заменяющем, но вот я об элементарных человеческих взаимоотношениях... О доброте и понимании, в первую очередь... Ведь проанализировав сложившуюся в нашей семье ситуацию, я пришел к выводу, что моя некогда любимая девушка превратилась всего за год-два нашей совместной жизни в вечно недовольную и сквернословящую особу, которая давно уже считала излишним себя сдерживать в выражении чувств. Но ведь, чувства чувствам - рознь. Одно дело, когда она так себя ведет в постели (в иных случаях это даже может приветствоваться). И совсем другое, когда женщина начинает вести себя столь же раскованным образом и в повседневной жизни.
Но что я мог с ней поделать?.. Бывало, приходя домой, я находил ее пьяной, пытавшейся выкрикивать какие-то ругательства, лишь только завидев меня; и при этом лицо ее менялось до неузнаваемости, являя собой жуткую маску то ли спившейся волчицы, то ли свихнувшийся рыбы (особенно эти полупьяные на выкате глаза, да полуоткрытый рот, скривившейся то ли от посталкогольных судорог, то ли от презрения ко всему человечеству). И тогда я, сжигаемый растапливаемой меня изнутри и появившейся неизвестно почему ревностью -- выбегал на улицу. А после, приходя, и не обнаружив ее, выбегал снова. И обыскивая каждый двор, находил ее около какого-нибудь ларька; где пьяным, заплетающимся языком, и жестикуляцией, вызывавшей усмешку у невольных слушателей, она пыталась о чем-то разговаривать, уж и не знаю, понимала ли сама - с кем? И отчаяние настолько пробирало меня, что с трудом перехватив упиравшуюся, и конечно же, нежелающую никуда уходить, Марину, тащил ее домой. А она, понимая, что проигрывает мне физически, расслаблялась, повисая в моих руках, а то и падала вместе со мной (ведь прибавила она за время жизни со мной основательно), и мне приходилось по настоящему трудно, но я маниакальным усердием нес ее. Притом, что кричала она по прежнему столь исступленно, что иной раз я думал о том, почему не забирала нас милиция. Хотя я обычно находился в таком состоянии, что наверное это было бы сделать невероятно сложно... А потом, занося ее домой, я срывал с нее одежду, заталкивая эту пьяную блядь под душ; а как только приходила она в себя, то тотчас же тянулась ко мне, опускалась вниз, на ходу своего движения расстегивая мне брюки, и принималась за свое любимое занятие, которое исполняла действительно превосходно. Что всегда и подкупало меня. Потому что тогда я уже не думал ни о чем, сползая на пол, расслабляясь, и не препятствуя ее искушенным губам; и так продолжалось ровно до тех пор, пока я, не почувствовав приближение финала, переворачивал ее на живот, и изливал все свое недавнее недовольство туда, куда, собственно говоря, и она и я особенно того желали...
Глава 12
Моя некогда безграничная преданность к Марине с каждым днем угасала все больше и больше. Наконец настал тот день, когда я понял, что самым разумным в моей жизни с ней будет просто-напросто переключиться на кого-то еще. И именно так - и я был в этом уверен - смогу попытаться забыть ее.
Конечно, трудно забыть, когда она находится рядом. Но мне было важно любым способом умалить то влияние, которое оказывала на меня она. И это можно было сделать только одним способом: изменив ей. Причем, по возможности, это должны были стать или частые (то есть постоянные) измены, или даже - а такой вариант все больше напрашивался - замена Марины кем-нибудь другим.
И тогда, когда я все больше думал о том, что мне нужно было срочно сменить Марину, словно, как нельзя кстати, мне позвонил мой давнишний приятель - быть может даже когда-то товарищ, а то и друг - Борис Варакин. Борис Леонидович Варакин был из категории тех целеустремленных людей, которые на все случаи жизни имеют свое мнение, и всегда знают что они хотят. Небольшого роста, с густыми черными волосами, взглядом из-под лобья и фигурой спортсмена два десятка лет отдавшего любимом виду спорта (Борис в свое время был чемпионом города - Питера - по акробатике, и обладателем черного пояса по каратэ).
--Добрый день,--услышал я в трубке спокойный и уверенный в себе глосс Бориса. Он вообще предпочитал никогда никуда не спешить, а оттого любой его собеседник инстинктивно вслушивался в его слова.-Ко мне тут поступило одно предложение... Один мой знакомый - завтра проводит что-то вроде показательных выступлений.
--По каратэ?- уточнил я, и при этом мое воображение сразу нарисовало мне распространенную картину крушения досок и кирпичей, которыми на взгляд дилетанта и славилось каратэ.
-- По кунг-фу,--ответил Борис.-Но все, что ты себе наверняка представил,-- там тоже будет... Так вот, если есть желание - давай, подъезжай ко мне в зал, часикам... к пяти...
Борис подробно рассказал о местонахождении его зала, и собираясь было отказаться, я понял, что пойду.
На следующий день мы встретились на этих самых показательных выступлениях. Но в этой истории интересно совсем другое. Когда закончилось разыгранное - как я сразу догадался - по строгому сценарию представление, Борис предложил отметить нашу с ним встречу (у его знакомого, как оказалось, были еще дела) и пойти куда-нибудь 'посидеть'. Ну а так как и ему, да и мне, в какой-то мере приелись все эти бары, кафе, да рестораны - а на улице не позволяли холодные майские вечера - решили мы с моим старым знакомым проникнуть в школу (благо, что Борис арендовал спортзал как раз в одной из школ), где и посидеть за разговорами под водочку начинавшуюся ночь. Спортзал находился, как и в большинстве старых питерских школ в отдалении от главного входа. А единственный сторож - и это Борис тоже знал наверняка - находился совсем в другой стороне, да и притом несмотря на свои обязанности - в подобное время суток предпочитал спать под включенный телевизор.
Ну а чтобы как-то украсить нашу компанию - Борис предложил взять двух его учениц, благо, что 18-тилетние девочки - ученицы Бориса - явно сами были не прочь развлечься, что и показывали всевозможными способами.
Как говорится, сказано - сделано. Взяв в близлежащем магазинчике все, что было нам необходимо, и подхватив с собой двух девиц, мы вскоре очутились в той самой школе, ключи от спортзала которой действительно с загадочной улыбочкой тотчас же были продемонстрированы Борисом.
Сейчас уже и не припомню, какие тогда велись разговоры. Но только по прошествии какого-то времени мы с Борисом разделились - выбрав каждый себе по раскрасневшейся от алкоголя и интересного положения, в котором они оказались девушек - мы провели оставшееся до рассвета время во всевозможных ласках и любовных утехах, так что к утру, обессиленные и вконец опьяневшие (что-что, а водки мы взяли предостаточно) мы еле-еле успели покинуть так неожиданно приютивший нас спортзал, чуть ли не столкнувшись с заходившими в него на первый урок удивленными школьниками.
Что же до меня, то я из произошедшего получил двойное - если не тройное - удовольствие; ибо впервые за мои годы общения с Мариной наконец-то понял, что не только легко могу изменить ей, но и благодаря этой измене - способен буду вырваться из того влияния, которое она на меня оказывала.
Как говорится,-- начало было положено. Ну и к тому же я внезапно понял, что если мне случится расстаться с Мариной, то наступившему одиночеству я буду даже рад. А потому с каким-то придыханием ждал того разрыва, который (уже знал) должен состояться.
Глава 13
--Скажи мне, пожалуйста,--осторожно начал я обращаться к Марине. (Осторожно - потому как, зная ее удивительную способность не совсем адекватно реагировать на происходящее - Марина тотчас же начинала или орать, или разговаривать каким-то излишне нервным, срывающимся голосом и обвиняя меня во всех несуществующих грехах, или же наоборот, резко замыкалась в себе, а то и пускаясь в ничем не объяснимый плач. На все подобные ее 'проявления души' волей-неволей вынужден был реагировать и я. Потому как, у меня тотчас же менялось настроение; и я ощущал такое чувство вины, что готов был пойти на любые уступки, только бы она успокоилась. Я понимал, что жить так дальше -- для меня означало наказанию, которого я не заслуживал. Так зачем же я вынужден это терпеть? Если человек не хочет себя сдерживать, - и от этого страдают окружающие, - так разве не должен такой человек жить один? Или если нет - то он должен находиться в психиатрической лечебнице. Там, конечно, ему ничем не помогут. (Разве что напичкают лекарствами, тормозящими нервную систему). Но, по крайней мере, это будет какая ни какая, но изоляция от общества. Необходимая, даже я бы сказал - 'обязательная' изоляция. Но вот вряд ли я мог рассчитывать, что на это согласится Марина. Хотя подлечить нервы ей бы не помешало. Но как бы то ни было, я уже твердо для себя решил с ней расстаться. Пусть, как говорится, она дурачит мозги другим. А заодно проверяет на прочность нервную систему теперь их. Но если раньше я был не способен распрощаться с ней, то теперь никакого иного выхода у меня и не было. Причем, могу сказать, что если и было что-то, чему я был благодарен этой женщине, то это то, что за время нашей совместной жизни, моя нервная система укрепилась. И весьма существенно. Ибо приходилось настолько часто сдерживать себя, чтобы не спровоцировать обострение у Марины, настолько не обращать внимания и не реагировать на весь тот вздор, что несся в мой адрес, что это каким-то удивительным образом послужило укреплению моих нервов. И они закалились настолько, что теперь еще долго, какой невротически настроенный субъект мог орать, а я бы мог почти гарантировать, что не дам ему за это в рожу).-Скажи... Ты действительно не желаешь изменяться?-задал я Марине провокационный вопрос.
--А в чем я должна измениться?!- тут же отреагировала она.
--Ну, я имею в виду, твое поведение. Начиная с постоянных криков да нелепых обвинений. И заканчивая уж слишком частыми и подозрительными поездками в Москву. Ведь когда-нибудь придется выбирать между актерской жизнью -- именно на нелепую перспективу сниматься в кино Марина променяла участие в нашем с Андреем совместном бизнесе, который у нас хоть маленькими темпами, но развивался - и семейными отношениями.
--Что тебя не устраивает?- вспылила Марина.-Ты, который---
--Все, все, все,-- предусмотрительно вытянул я обе руки вперед.- Остановись, сатана!- вырвалось у меня, и не давая Марине времени осознать смысл услышанного, я развернулся и ушел в другую комнату. А потом, накинув куртку, и вообще вышел на улицу.
Настроение вновь грозило быть испорченным. Я шел по улице. И передо мной медленно проплывала вся картина наших с ней отношений. И как бы мне, быть может, не хотелось уцепиться за что-нибудь хорошее - та нелепая гадость, которая неизменно сопровождала наши отношения - значительно перевешивала все остальное. Так что же дальше мне было ожидать от такой жизни? Наиболее справедливым решением было разойтись сейчас. Ведь рано или поздно такое все равно случится. Но вот нервов друг у друга за это время мы подпортим немало.
И с твердой уверенностью расстаться с этой женщиной, я зашагал быстрее, внезапно вспомнив, что давно уже не был у одного из своих товарищей, который - как я знал - открыл неподалеку от моего дома (всего в получасе ходьбы) кафе. Он одно время, помнится, очень даже хотел, чтобы я к нему зашел. Ну а так с его последнего 'приглашения' прошло не так много времени - я решился тем его 'приглашением' воспользоваться сейчас. И направился к нему. Звали моего товарища Федор Богданович Левинсон. Было ему шестьдесят лет. И знали мы друг друга почти пятнадцать лет. Потому как впервые я с ним познакомился, когда мне было 13. И я тогда пришел заниматься в секцию бокса, где он работал тренером. Правда, с боксом у меня, как говорится, не сложилось. Прозанимавшись пару лет я ушел на борьбу, где впрочем, тоже прозанимался примерно столько же, я и вовсе оставил спорт.
Но вот с Федором Богдановичем отношения поддерживал.