И прежде всего Владимир Девяткин был нацелен на движение вперед, и как бы уже сопутствующий этому движению успех. Причем совсем пока рано было говорить - к какому успеху Девяткин стремился. Можно было предположить, что у него и вовсе было какое-то свое (и непременно особое, как сказал бы кто из знакомых его) вИдение такого успеха. Причем уже словно совсем не важно, что это было на самом деле. Для Девяткина важно: 1) иметь всегда свое вИдение мира; 2) уловить размещение подобного в собственной психике (закрепление подобного) - дабы после...
...построить жизнь по-другому, например.
Но если бы вы спросили его, действительно ли он желает, чтобы произошло так - Девяткин бы не согласился. Хотя и тоже верно - что раздумывал бы он недолго. И даже после первого несогласия - признался бы, вскоре, что осознает вину. Потому как правду узнать он всегда хотел. А то что не согласился сразу... Ну, так мало ли что в его жизни происходило по глупости, или по пьянке.
Но на самом деле, с недавних пор все это было не главное.
Виктор Девяткин сам не представлял, до каких высот будет стремиться еще его сознание. Причем уже явно было заметно, что он совсем не стремился ограничивать себя ни в чем. При том что от природы был человеком скромным. Работал экономистом в плановом отделе одного из небольших коммерческих предприятий города. Жизнь вел большей частью замкнутую. Разве что иногда на него находило - и тогда он кутил.
В такие моменты Девяткин заказывал экипаж, и заплатив предварительно всем и вся - несся во весь опор по Кирочной (причем, когда у этой улицы было имя русского классика - Девяткин подобного себе не позволял), что-то выкрикивая прохожим, да и по всему - вел себя, по его словам, как последняя свинья. Притом что и пьян обычно бывал в такие моменты как свинья. А если и выпивал немного - вскоре догонялся соответствующим образом. После чего уже совсем невозможно было представить, что он выкинет в следующий момент. А Девяткин подобного как будто и дожидался. И кутил, и шалил, и вел себя таким безобразнейшим образом, что на утро (проспав, впрочем, до обеда) стыдился самого себя столь жутким образом, что вынужден был напиваться вновь. Уже чтобы забыть недавнее безобразие...
2
Когда Девяткин был еще юн, он пил, конечно, но как-то старался проделать подобную процедуру дома, один, и при этом - после протрезвления - очень стеснялся того, что произошло.
Теперь он стеснялся тоже. Но время между самим фактом употребления алкоголесодержащих жидкостей, опохмеления, и частичного отрезвления - весьма отдалялось. Что означало, что в само это время - он позволял себе многое, а то и даже все. И только когда случаи безрассудного поведения повторялись очень-очень часто и продолжались долго - он останавливался. Ему становилось стыдно. А когда становилось стыдно для таких как Девяткин, это могло означать лишь одно: они хотели измениться к лучшему.
К лучшему, впрочем, Девяткин не менялся. А то и наоборот - все чаще вырывалось из его души откровенное свинство. Что, впрочем, не мешало по прошествии времени - повторить пьянку.
Но не в пьянке было дело. Если бы так для него это было плохо - бросил бы Девяткин пить, не задумываясь. Тут было нечто иное. Когда Владимир пил - он тот час же попадал в другой мир. В этом мире он был главным. В этом мире он не чувствовал никаких упреков со стороны окружающих. В этом мире перед ним уже не было никаких проблем. И лишь одно только благо излучало ароматы счастья. А ему становилось очень даже легко и свободно. Причем совсем нельзя было сказать, что что-то в такие моменты было действительно плохо. Нет, ничего плохого не было. А было наоборот - только хорошо...
3
Понимая, что характером своих действий он запутывает себя, Владимир решил выработать определенную точку зрения, согласно которой мог одновременно казаться (для себя) и очень хорошим, и наоборот - плохим, а то и даже отвратительным человеком.
И трудно было сказать, что ему больше нравилось. Нет, конечно, Девяткин был - как и все мы, за исключением маргиналов - ориентирован на счастье, и стремился совершать поступки, приносившие ему исключительно удачу. Вернее - он стремился к таким поступкам. Но это еще совсем не значило, что он мог позволить себе забыть себя другого. Потому как тот другой - это был он же, но как бы из прошлого. И этот шлейф, тянувшийся из прошлого - был на самом деле чем-то до боли близким и необходимым ему. И даже можно сказать (факт, между прочим, весьма примечательный) - это состояние являлось неким передаточным звеном между ним - настоящим, и им же - но уже в прошлом.
А от прошлого, по его мнению, совсем глупо было бы отказываться.
Так же как и невозможно было, потому как вошло оно уже в архетип его психики, подпитываясь коллективным бессознательным, фактически направлявшим его дела да поступки. Ну, или дела - являющиеся продолжением поступков.
И все бы вскоре стало хорошо, если бы Девяткин вдруг не почувствовал, что ему и так хорошо. Что ему совсем не надо страдать и за что-то корить себя. Что все, что происходит - имело свою удивительную закономерность, и даже можно сказать - простор для дальнейших действий. А эти самые дальнейшие действия - уже не вводили его в заблуждение. Одновременно помогая ему добиться всего того, чего он желал, к чему стремился, разделяя происходящие с ним события на главные и второстепенные. Причем, как бы выходило, что пока второстепенных было больше. Ну, или он не мог расчленить их, выделив главное.
Прошло еще какое-то время (на протяжении всего времени Девяткин испытывал необычайный подъем в душе), и Владимир уже понимал, что нет у него каких других забот - кроме как необходимости обычного наслаждения жизнью. И даже можно было сказать, что он жил этой жизнью, улавливая ту ее суть, которая была ему весьма нужна, да оправданно необходима. И если можно было задуматься над всем происходящим, то он этого уже не делал. Позволяя себе с недавних пор и вовсе весьма мало. Тогда как он уже знал - что мог себе позволить и большее.
4
Вскоре Владимир возобновил свои поездки по Кирочной.
Теперь все было обставлено таким образом, что он испытывал не прекращавшийся душевный подъем от такого движения. А вся его недавняя тревога (ну или тревожность - Владимир не стал разделять подобных понятий) уходила прочь.
И уже совсем не возникало чего-то волнующего в его жизни, как только желания получения постоянного удовольствия. И удовольствие это не выходило за рамки какого-то непотребства, а лишь зиждилось в плоскости чего-то по истине доброго и положительного. И быть может даже - необходимого самому Владимиру.
Владимир кутил как заправский барин начала прошлого века.
У него даже привычки выработались соответствующие. И он изменился внешне (стал расплывчив, улыбчив, вальяжен).
А потом у него кончились деньги. Потому как кутил Девяткин с продажи собственной квартиры. И как только денег не стало - он собрал вещи и уехал в деревню. Там жили его бабка и дед. Которые не сказать, что весьма обрадовались приезду заплутавшего внука (о своих похождениях, впрочем, Владимир умалчивал, решив что его не поймут, а скорее - поймут неправильно), но вскоре увидели в этом свою выгоду. Потому как Владимир вдруг показал себя весьма рачительным хозяином, и трудясь с утра до зари - быстро завоевал расположение стариков.
А вскоре ему нашлась и невеста.
И зажил Владимир Девяткин совсем другой жизнью.
И только иногда, выходя к завалинке - он вздыхал, и думал одному ему известную думу. И в такие минуты такая грусть стояла в глазах Владимира, что казалось...
Впрочем, никто его в таких состояниях не видел. А то, что происходило в его душе - на людях было спрятано за семью печатями да замками. Да и ведь не у него одного...