Я и сам подавился змием. Не зеленым, а кроличьим. По книге нашел заин и хет, и попытался на заборе что-то написать. Но с грамматикой не вышло. Арамейские ушки вылезают, а тяму нету. Биоз тот ловил на слух. Слушает песню грустную - ах!- вот слово штаны, или носки, или, я хочу домой к маме. Целыми фразами запоминал протоколы сионских учителей международной студии иврита. Иврит головного мозга заработал, но с балабайтами балабонил, шмонал, все это с прочерком в графе национальность еврейского удостоверения личности; - я его любил. Нужно было ехать к нему в сектор Газы под пулеметный огонь, нужно было. Сейчас бы чистил рыбу. А так вот живу со змеями. Соседи - змеи, на пурим наряжаются зайками и трубочистами. Средневековый карнавал без инквизиции - достижение маленького, но великого государства.

Тут и вспоминаем мы родину. Государство государством, а если сорок лет жил на “родине”, вспоминаешь невольно. Даже больно. Тварь какая-то тебе не пишет, а тебе больно. Потому что сам ты тварь божья. Но не забываю - весна, весна, весна. Арабы торжествуют. Что-то у них осталось еще не оккупированное, не обрезанное изнутри. Что мне до антиШемитизмов, и прочих непереваренных -измов. Я фанатик. Фанатик родины. Где бы не шатался, родина внутри. Непереваренным куском мяса в молоке. Пафосом пшикнул на сервак, посыпались стихи бледных женщин. Гадость с одной стороны, а с другой стороны ангел изблюет когда-нибудь окончательно именно так же как сейчас.

А Солженицина я читал. И “раковый” и художественную прозу под классика. Все из-за того, что в детстве чуть не упал с крыши, пробираясь слушать немецкую волну... И поэтому могу судить, вынес личное окончательное суждение, вся эта художественная форма - зимний вечер в какой-нибудь Пицунде. Биоз вобще на моих глазах, за год ни одной книги не открыл - художественной, если не назвать художественным учебник по теоретической механике. А за месяц до его смерти, я открыл какой-то университетский курс алгебраической комбинаторики, и сразу понял, что в мире что-то меняется. Потом еще корни выворотня на месте индийского океана, и после этой галлюцинации уже ясно стало, что семи мегабайт мало, чтобы трафик на цисках прочистить. Вьюга и хамсин - да, были. Утром обычно птицы трещали, а после дождя в апреле в четыре часа утра - замолчали как в Сибири. Биоз умер, но я не удивился. Я надеюсь, что он жив и меня слышит. Я не Томас Манн, чтобы объяснять ЭТО в романе из пятисот страниц, без художественной формы ясно, умершие воскресают, иначе, за чем все ЭТО?

Конечно, Джойса я бы стал читать. Для этого нужно поселиться в горах. Спуститься из Иерусалима и поселиться в настоящих горах. Чтобы и русских там не было с их особенностями охоты и рыбалки. Знаем мы эту охоту - охота и сбор посуды. Но в поезде до Петушков я бы доехал, и там остался. Как Биоз. Мы бы с ним сочинили на конкурс песню о лете, пока еще весна. А то лето последнее уже было, это прямо объявили.

Элиза из кафе Джазстоп вряд ли помнила Биоза, но меня она запомнила. Даже небольшой кредит на пиво я заработал чтением своих стихов на английском языке. Деревянные столы и поп-арт. Джинсовая Элиза в мужской рубашке вишневого цвета. Солдаты из армии обороны заходят, улыбаются. Хей, капитан, который вернулся. Биоз тут был пару раз, но предпочитал отсиживаться дома. От Килиманджаро до Килиманджаро он служил прапорщиком, или каким-то инструктором по музобозу. Джаз любил. В Эйлате как-то в баре рядом со стойкой с пидарами пил пиво. Он довольно жмурился. Что делать? Соддом и Гоморра, бери от жизни, что продается. Тогда еще было на что покупать, а когда стал ловцом жемчуга - только на женщин и хватало. Но бисексуальность его подвела, принял на работу одного шофера, и тот оказался переодетым агентом барака. Впрочем, обошлось смехом - отключили сотовый телефон и даже вытащили батарею. Так и закончилась наша первая зима визитом на Линкольн. В прихожей ждали еще два десятка евреев из России, и нас бить не стали. Спросили что-то про Америку, больше ничего не помню. Сильный человек-наркотик этот Биоз. А какая мне разница умер Я или нет. Умру, - Биоз меня встретит. А Элиза как-то раз захотела со мной выпить, так я бросился переодеваться в белые одежды. Пока переодевался, она ушла. Я как был в белых одеждах в три часа ночи пошел купаться около Дельфинариума. Как знать, какие там нелокальные поля можно возмутить, сняв с себя белые одежды, и в чем мамка родила, уплыв в свинцовые ночные волны. Лучше бы я белое не одевал. Нашелся шейх без гарема.

Пока что все об этом. Манна кто читал, на волшебных горах с залеченным туберкулезом карабкался выше и выше, меня поймет. А рецензия как комок слизи с прожилками красными - спасибо на добром слове. Чаевых Элизе больше будет в кафе Джазстоп, - доска почета упадет и расколется до того еще как Элиза проснется кофе пить. Скажет мой друг Биоз - “Все же задача переводчика, перевести, а не подставлять на место шизни новую шизню”. Умный Биоз. На место одной жизни подставлял другую жизнь. Чем же искусственная галлюцинация отличается от естественной галлюцинации? Только спутанной рецензией журналиста, который бесится, но молчит в рамках - frame by frame. Взорвали, задушили, но друзья служат в роте друзов, дьявола вынашивают. Объясните ли ему, видите ли, что-то, когда он друза ни одного не видел. В деревне Лифта не жил, но, якобы, майор с золотыми зубами сказал, - пишешь ты хорошо, Хемингуэй, твою мать. Будут тебе твои Ватерлоо и Килиманджаро. Журналист и зателебунькал свою записную, - вперед от Афганистана в Ирак и в рассеяние. Как сказал майор из Сургута, или, в моем случае из Сталинска-Кузнецка: “Я знаю. Саду цвесть. Такие люди! Есть!”.

А вот, что я знаю точно, никто не поймет. Продаю я миниатюры, ну там Ассоль в тумане. Золотые очки блестят под солнцем Украины. Идет такой барбос - “Почем кич, дядя? Не позорь Систему!”. А из всех палаток автокемпинга песня - “Группа крови на воротнике. Моя капсула с ядом”. Лучше принимать ошибочные решения, чем не принимать решений вообще. Я знаю, что здесь много личного кода, но что предпринять, если этот код - свобода. Томас Манн, а может быть, и Том Уэйтс, также старались объяснить, что они хотят, но им было стыдно. А мне нет. Что же стыдиться после Мюллера, тропик облить спермой не стыдно, а червяка из клюва в клюв, видите ли, противоречие. Но EOF! EOF! Еще будет Вам Тама и во второй, и в третий раз, гераклитова речка Биоз как-то сказал, что долго он жить не будет. Причем сказал как-то так, что никто не слышал. Да и я не слышал, но запомнил. Птичка чирикнула, что она там сказала? А песня в душе осталась. А иной ворон руками машет - я ворон! я ворон! - кто ему поверит, кто в его кладку с яйцами прилетит жить? Но ворон как в черном родился, так в черном и помрет. А Биоз лежал в белом прежде, чем его похоронили не по-христиански. Даром, что был человек с прочерком в графе национальность в еврейском удостоверении личности. Хотя, возможно, зря я каркаю. Сам черный, не выкричишь чью-то душу.

А с Элизой, гераклитовой сучкой, проще. Она призналась, что два раза была замужем. Причем оба раза за математиками. Если я начну рассказывать, что она мне рассказывала, что они ей рассказывали, то это будет роман в романе. Но первый у нее был с тонкими ножками, а второй климактер. Он на это любил делать упор. Первого она сама соблазнила в комнате для чтения, а второй дождался когда она проснется, и проявил какую-то инициативу. Несмотря на климакс. Первый муж - объелся груш, а второй брак длился двенадцать лет, пока не приехали из комиссариата и не забрили голову. Без головы - толку никакого. Он взял и репатриировался в Израиль. Сделал так сказать шаг наверх к единому Богу. А потом вниз с обрыва около гостиницы Кармель. Так она, Элиза, и попала в Джазстоп. Но нее прочерка в удостоверение еврейской личности нема, какая разница, где работать, нет никакого смысла кувыркаться в Ванкувер. Тут-то я ее и защутил. Весна - что делать? Зимой отсиживаешься на какой-нибудь картонной фабрике, а весной - и крыша поехала, и башня протекла. Бросаешь читать “Введение в метафизику”, и ходишь по барам. Но и Биоз несколько раз в Джазстопе был. Правда, скучал, батюшка. Бывало выйдут девки - а он зевает, везде, даже в Эйлате. Так что на Элизу он тогда, когда был жив, посмотрел как на жабу, и уткнул свой нос Дуремара в теоретическую механику. Он, когда пиво пил, любил так пробежаться по теоремам Лагранжа. Дурак. Баба она требует - ну там Симона де Бовуар какая-нибудь - гуманитарного чтива. А я читал что-то там из Марины Цветаевой про сына, которого Марина посылала в СССР, так сказать, назад. Но с этими женщинами всеми я запутался, и в результате, кроме Элизы у меня никого нет, сейчас, весной.

Капель, капель! Весной на родине сосульки и капель. Татарин иной денег даст. В мексиканском баре сосем текилу. Татарин много денег не дает. Пыль вытирает каждый раз на рояле, как приходит с проверкой РККА. Кто это поймет? Журналист-лимфоцит? Нет, не поймет. А тот, кто поймет, валяется избитый скинхедами в подворотне. Или в бухгалтерии Барбаросса была одна... Проездные билеты продавала на углу, теперь, видите ли, важная птица, канадская резидентша, эксперт по качеству продукта. А еще была женой мне! Таких жен менять на апельсины... Собор богоматери обрушится, как с такой женой из-под венца выйдешь с зажженными на Голгофе иерусалимскими свечами. Эти христиане, хорошие ребята, но не понимают, что все их боятся. Сожгли еретика, следующий еретик - боится. Ветер шумит, не то вьюга, не то хамсин. Коты воют. Страшно еретику. Но, Биоз к церквям относился как к башне с куполом. Якобы, купол это все, а начинка гнилая. Ветер свищет, купол выдержит, - станешь под куполом, обретешь истинного Бога. Но мне трудно судить, он все ходил - стоял, а я больше на паперти. Миссию русскую искал, а оказалось - церковь то белая, сотрудников КГБ держат в отдельном храме.

Но Биоз так сказал: - “При Бене Нетаньягу порядку было больше”. Что он этим хотел сказать? Но я запомнил. Я сам при Бене чуть-чуть не обрезался. Помешала матушка одна, со своими нежнейшими поцелуями, очень хотела пошутить. Но ошибку одну сделал, женился. А развод нынче дорого. Приходится путаться на стороне с Элизой. Элиза, слава господу нашему Иисусу Христу, по менталитету русская. Кашрут не соблюдает. Бывало отоваривает foodstamps салом, не боится дурного глаза. Салат оливье может, не говорю уже про рыбные блюда - уху из ершей. Как один знакомый прапорщик сказал -“Баба должна тебя кормить”. Но редко какая баба обижается. Если может уходит, но обижаться на меня нельзя, я - пуся. А она - еще интимнее, Пульхерия Андреевна. Биозу не повезло, какая-то хохлушка из бара с ним провандаласкалась пару месяцев и ушла с головой в бизнес, в свой, без него.

От женщин только и жди, что эпиграмму на серваке. Прислала мне моя Пульхерия Андреевна описание моего поражения в конкурентной борьбе с коллегой Мишкой по E-mail: мат перемат - настучала под юниксом своим, сrlf пришлось самому добавлять для порядочного форматирования. Злая баба. Мишка то он вовсе не конкурент, а канадский родственник, теперь, а тогда был воблоед и все. Но что это я Мишку приплел, я же не Солженицын, выписывать портреты второстепенных героев. Главных героев трое, я, Биоз и Элиза. Трое в совершенной паре. Все мы, трое, в черных одеждах. А когда переодеваемся в белые - происходит черт знает что, Израиль слышишь, мы твои дети, тебя же и разрушаем. Лучше черные одежды. Чертям - черное. Ангелу - белое. Кто помнит, что черт был ангелом? Придумали, видите ли, киберпространство. Кабельный модем. Слово простое - лучший инструмент для изменения мозга. Переконфигурируй себе мозги, сука, о потом уж разрушай мою веру в родину, где я жил сорок лет. Платишь, сука, американской фирме свои тридцать монет. За это американская фирма твой job offer отправила в киберпространство, на Х файлы, дрянь кошерную. А Мишка, конкурент, собачку на теннисном корте тебе приготовил для битья. Твоя проза. Моя рецензия. Но это все слова, слова. На меня не обижаются. От меня уходят, оставляют с Биозом. Уж Биоз мертв, он не уйдет никуда. Нежнейшие поцелуи для нежнейшей матушки и том слаще твоего носика, запачканного табаком. Пуся ты.

Это все весна. Хочется все сжечь и поджечь. В черных одеждах приехать в Москву. Лимонова тама найти и спеть с ним. А реально ли это физически, не следует ли урезать марш? Поехать, конечно, нужно, но тихо, тихо. Никому не говорить, откуда ты приехал. Пару татарок осчастливить парой золотых колец. В лучшем случае найти поэта П. И на улице Грдины выпить с ним п. Класть буквы осторожно. К журналистам можно сходить, также пива выпить. Но помнить о Мишке конкуренте, денег не давать вперед, и вообще отключить кабельное телевидение. Не распространять свои видеокассеты, сейчас не 1973 год. Все, что можно было, ты уже распространил тогда. Найди того, кто помнит то, что было в 1973 году, и поезжай жить в Хабаровск. Там тебе место. Пусть тот, кто помнит живет - рисует себе ордер на квартиру. На шушлайке играет песню, заказанную Тимоти Лири, come together. Хрена лысого картавого сравнивает с автором.

Главное вы должны знать, вы не понимаете, но предостережение вы получили. Пока я в черном - вы вода. Стоит мне на минуту одеть белое - вы пар. Так что, вам же лучше, если я в черном. Выбор у вас - раз, два. А если я одену белое - будет третий. Но при этом, в облако попадая, вызываешь дьявола. Никакие ваши сервера... Временем я манипулирую. Но это для вас все пустая угроза, как то, что я могу взглядом убить. Вы что боитесь моего взгляда? Да вы не боитесь даже mass destruction. Так что - не знаю как там Биоз - ему уже можно в белом шляться в райских кущах, или в адских, - все равно на небе. А я на земле буду носить черное, пока мне не подожгли голову. Элиза на это мне сказала - “Спи лучше. Все это известно, но ты еще иди, расскажи то же самое обо мне. Кто тебе поверит? Чем мы можем управлять? С нашей то энергетикой, нам только обклеивать шасовские переулки. Чтобы все игвы танцевали, а потом разбегались по махонам”. Я даже ее не узнал, с джином из кабельного модема попутал. Вот тебе и прогноз погоды, снег там, снег на родине. Лоси и козлы. Весной так и тянет в воду, но на родине вода теплее. А на искусственной реке замерзнешь, ты, генерал.