Зря я ему это рассказываю. Всё заканчивается ссорой.
-... ты хоть понимаешь, что можно срубить на этом бабла?! - голос говорящего становится шерстяным и хриплым. - Понимаешь?..
Его воспалённые глаза испытующе впиваются в моё лицо. Он наклоняется так близко, что отчетливо видно каждую красную ниточку жёлтых бессонницей белков, каждое пёрышко серой радужки, окаймляющей огромные зрачки - безумные озера неутолённых желаний. Я не хочу оказаться там, во мраке чужого бреда, и молча отворачиваюсь к стене.
Пружины старого дивана сварливо скрипят подо мной - ему изрядно надоели и мы, и наши бесцеремонные гости. Оттого старик характером подл и мелочен: то коварно подогнет усталую ногу, то так громко стенает в ночи, что взбешённые соседи барабанят в стены, завидуя чужому короткому счастью. Вот и сейчас: из его дряблых руин в бок исподтишка впивается что-то острое. Но я терпеливо недвижим - лишь бы оставили в покое! Диван злорадно хихикает: шерстяная хрипота становится громче, назойливее, нестерпимее...
- Слышишь меня?.. Слышишь?!
Нет, я давно уже тебя не слышу. Как и ты меня. Мы оба оглохли, раздавленные катком бытия, очерствевшие, покрывшиеся коростой взаимного равнодушия, из трещин которой всё реже сочится мутная сукровица чувств - глумливая пародия на прежнее.
Быстрые шаги. Хлопает дверь - зло, громко, с вызовом...
Я вскакиваю:
- Вернись, урод!
Бросаюсь к вешалке у входа. Так и есть: он опустошил мои карманы. Этот гад забрал наши последние деньги! Мои деньги!
Схватив куртку, вылетаю в коридор. Воняет помоями и кошками. Торопливо гудит убегающий лифт. Зачем-то бросаюсь по лестнице вслед, перескакивая ступени, хотя понимаю: не догнать... На чёрной улице пронзительно холодно. Ночь неприветливо щурится волчьими глазами редких фонарей. Я оглядываюсь: беглец растаял где-то в этих льдистых сумерках. Ковыляю к ларьку неподалеку: существо, обитающее в его глубинах, иногда ссужает избранных дешёвыми сигаретами в долг.
Отработанным манёвром они берут меня в кольцо. Волчата бурно радуются нечаянной жертве. Я для них - возможность развлечься. Кто-то отпускает грубые шуточки, остальные гогочут. Это - прелюдия. Не вступая в переговоры, вытаскиваю нож. Шансов мало, но...
***
...тусклый свет так режет глаза! Тупая боль будит сознание: жив... Расплывчатый мир постепенно приобретает узнаваемые очертания - это моя нора.
В кресле рядом с диваном - шевеление. Невзрачная девчонка, истёртая донельзя, точно медный пятак, прошедший через сотни рук, так что и рисунка не разглядеть, протягивает чашку:
- На водички! - в ее глазах участие, смешанное с брезгливым любопытством. Так разглядывают сбитую машиной собаку: и жалко, и гадко.
Почему-то девочка кажется мне знакомой. Контуженой голове понадобится некоторое усилие, чтобы понять: она и есть то маленькое божество из злополучного ларька. (Превращение безликого существа в божество происходит, когда я узнаю, что девица спасла мое бренное тело. А может, и душу, если она у меня есть.)
- Сожгли магазинчик, - равнодушно упоминает она, собирая разрозненные бусины трагической ночи в единую нить. И еще спокойнее добавляет: - Ну, не жить пацанам, если Азамат их вычислит! - и поясняет: - Хозяин мой.
Из разговора выясняется, что спасительница нянькается со мной уже пару суток.
- Отсижусь у тебя немного, пока хозяин не отойдет. А то попаду заодно под горячую руку, - заявляет она.
У меня нет ни сил, ни желания сопротивляться её решению.
Совершенно освоившись, она уверенно хозяйничает в моем жилище: сообщив, что "время вечерять", быстренько сооружает нехитрый ужин. Это действо напоминает волшебство: холодильник, помнится, был девственно пуст. Попутно девица скучно и торопливо пересказывает свою немудрёную "жисть", обыденно убогую и предсказуемую, как у сотен тысяч её сестер, и страшную именно этой своей убогостью и повторяемостью.
- Как тебя звать? - перебиваю я. Мне вовсе не нужно её имя: хочется, чтоб она сменила тему.
Девчонка на секунду замолкает, её лицо отражает удивление, словно она вспоминает саму себя.
- Да Машка же я!- всплескивает она руками и, хлопая по коленкам, чему-то звонко хохочет. Смех совсем не похож на хозяйку: маленькие, серебряные монетки. Наверное, она его у кого-то украла.
Потом Машка зовёт к столу, но при попытках встать кружится голова, и она пробует кормить меня с ложечки. Это смешно и трогательно. Правда, проглоченная пища почему-то хочет обратно, и вот это мне уже не нравится. Медик-недоучка, я предполагаю, что схлопотал сотрясение. Хреново...
Размякнув после еды, Машка слоняется по квартире. Телевизора у меня нет. Всё мало-мальски ценное давно исчезло. Зато есть огромный аквариум. Она долго сидит перед стеклянным ящиком, разглядывая чужой мир за его стенами. Черты её лица при этом неуловимо меняются, становятся детскими. Жители застеколья, беззвучно хлопая ртами, тоже изучают её, серьёзно и внимательно. Мне вдруг припоминаются невесть когда читаные строчки: "...рыбы в аквариуме догадываются, что мир не кончается стеклом... там, за стеклом - небо рыб... они мечтают о нем... и верят, что попадут туда ..." * Эти слова повторяющимся речитативом долбят череп изнутри и мешают уснуть... Там, за стеклом, небо рыб...
После она находит под диваном старые журналы - пыльные, мятые. В этой куче - несколько фото. Из тех времен, когда я был счастливым. В том, что она нашла их, - доля мистики: я думал, что сжег всё.
- Ты - голубой? - бесцеремонно уточняет она, разглядывая снимки.
Называйте меня как хотите. Я лишь огрызнусь вопросом: чем лучше живущие в грехе взаимной ненависти, день изо дня уничтожающие друг друга, только потому, что условности морали и бытия принуждают их жить в одной клетке? И больше ничего не скажу в свое оправдание: те, что постигли однажды радость слияния с другой душой, познали страсть, нежность и трепет, боль сопереживания, отчаяние разлуки, те, что, сгорев на медленном огне дотла, поднялись до высот божьего замысла, - никогда не осудят чужую любовь. Мнение иных, не любивших, - неважно. Они ведь не знают.
С трудом поднявшись на ноги, отбираю у неё фотки:
- Любопытной Варваре нос оторвали!
Закрывшись в ванной, жгу их в раковине. Глянцевая бумага горит легко и весело. Потом долго смотрю в зеркало: исчезнувший в пепле человек с фотографий и тот, что глядит на меня сейчас, - они оба чужие. Я не хочу быть ни тем, ни другим: у одного из них есть вера, надежда и любовь, но я уже знаю, какую цену он заплатит за них, второго снедают холод и пустота. Что легче?..
Включив воду, долго сижу на бортике ванны, пока тошнота и головокружение не выгоняют меня из укрытия. Голова болит страшно! Ненавистный старик-диван сейчас кажется лучшим местом на свете. Но мне не дают провалиться в спасительное забытьё: стук в дверь заставляет подняться. В глазок вижу соседа. Тихий спившийся алкаш не вызывает опасений - между нами нейтралитет. Поэтому я не слышу предостерегающего шёпота девушки:
- Не открывай!
Дальше - кадры заурядного фильма о плохих парнях. Обычно я такое не смотрю. Мне бы что-нибудь на уровне Копполы, но реальность частенько скупа на выдумку и режиссуру. Тот, кто играет в этом эпизоде главную роль, совсем не похож на Дона Карлеоне, - ему и его товарищам пасти бы баранов где-нибудь на горных склонах. Но позже я по достоинству оценю их мастерство. Когда всё закончится... Когда стихнут гортанные голоса на лестнице, глубоко внизу в подъезде хлопнет простуженная дверь, и ночная тишина, нарушаемая лишь тонким скулёжем истерзанной Машки, ватным одеялом накроет мою несчастную голову. Вот тогда только мне станет по-настоящему страшно.
***
У нас с Машкой есть неделя. Семь коротких дней, чтобы расплатиться за её глупость.
Как я понял из обрывков предыдущего трагифарса, девица, наблюдавшая из окошка ларька мою стычку с юными отморозками, после драки собственноручно запалила торговую палатку, решив свалить на них поджог и, как следствие, недостачу энной суммы. Но у ночной улицы есть глаза. Быстрое и жесткое расследование привело к убежищу беглянки. Претензии Машкиного хозяина гораздо серьёзнее, чем стоимость утраченного имущества: как выяснилось из бессвязных всхлипываний незадачливой пироманки, у неё был куда более ценный товар. Некоторое количество "волшебного" порошка... Машка должна была, как обычно, передать его нужному человеку. Но в её мозгу, яростно озабоченном борьбой за выживание, давно уже зрел некий план, для осуществления которого не хватало лишь соответствующих обстоятельств. Драка и стала таким катализатором. Когда мои обидчики скрылись, невольная свидетельница мгновенно сообразила, что вот он, нужный момент... Вызвонив своего дружка, она отдала ему зелье. Парочка надеялась, таким образом, выкарабкаться из трясины беспросветного существования. Но Машку подвела природная сердобольность: не захотела оставить на произвол случая избитого человека. Прежде чем отключиться совсем, я успел назвать ей адрес. Притащив же меня домой, добрая самаритянка решила, что сумеет переждать бурю здесь, пока приятель займется реализацией.
- А куда мне было идти?.. Лёха сказал: надо разбежаться, - пояснила девчонка, размазывая по щекам кровь и сопли. - Если б мы по уму всё сделали, а то кинулись с бухты-барахты!
Теперь она должна возместить убытки или отыскать своего подельника. А пока люди Азамата погостят в пригороде у её матери. Об этом Машка тоже не подумала заранее. Дурища...
Спросите, почему я не послал её к черту? Не потому только, что не сумел доказать налётчикам свою непричастность. Просто она ведь не бросила меня, беспамятного, замерзать на морозной декабрьской улице. А могла... Глядишь, и не попалась бы.
***
Первые сутки Машка тратит на поиски дружка. Приятель, конечно, не отвечает на звонки. "Абонент временно недоступен..." В интонациях автомата - неприкрытая издёвка. Матери она позвонить не может - сотовый не по карману её старухе, но Машка не сомневается, что Азамат выполнит свою угрозу. Вечером она долго молча сидит в кресле, бессмысленным взглядом буравя стену. А потом начинает выть. Громко, надрывно, в голос.
Моего терпения хватает ненадолго. Сначала трясу её за плечи, бормоча какие-то нелепые слова, потом наотмашь бью её ладонью по щеке. И ещё... Она резко умолкает.
- Собирайся! - мой приказ так же груб, как и пощёчины.
Неведомый, новый ритм управляет моими поступками. Машка, я попробую тебя спасти. ...Я рыбий бог включаю и выключаю рыбье солнце... корм насущный подаю им днесь...не ввожу их во искушение... но избавляю от лукавого...*
Мы выходим на улицу. Ночь, мороз, слепые фонари...
Машка не задаёт вопросов. Это - хорошо: ведь мой план ещё более сумасброден, чем её идея быстрого обогащения, приведшая к краху. Не уверен, что нам повезёт, но лежать на диване, ожидая нового визита бандитов, глупо.
Ловим тачку и едем за город. Попетляв по просёлкам, машина оставляет нас перед группой приземистых зданий, огороженных высоким решётчатым забором. Мигнув габаритными огнями, такси торопливо исчезает в ночи. Холодно, ветрено, неуютно... Ощущение, будто мы совсем одни в этой непроглядной черноте, где умерло солнце. Темные строения за решёткой кажутся надгробиями великанов. Кое-где горят окна, их свет мертвенно-бледен и неприветлив. Взяв Машку за руку, - то ли для её спокойствия, то ли для собственного, - я иду вдоль забора в поисках ворот. Это место хорошо мне знакомо, но я чувствую себя так, будто кто-то нарочно путает меня. Глупо, конечно, но чтобы не сбиться, другой рукой веду по прутьям решётки. Бум-бум-бум... Проходит вечность, и я уже начинаю подозревать некое колдовство, когда вдруг вижу ворота. Нашариваю в кармане пропуск. В маленькой кирпичной будочке - сонный охранник.
- Ты чего это не в свою очередь? - интересуется он.
Надеваю на лицо скабрезную улыбку:
- Да вот нам с девушкой приткнуться негде...
Охранник пожимает плечами. Он знает, что я и раньше ночевал здесь, когда ссорился с квартирной хозяйкой или со своим разлюбезным.
Пройдя длинной замёрзшей аллеей, попадаем внутрь одного из зданий - пропуск открывает нам очередные двери. Там тепло и неуютно. Пахнет зверинцем и лекарствами. Когда мы оказываемся в плохо освещённом холле второго этажа, Машка наконец размыкает губы:
- Это больница?
- Почти.
Это - "дурка". Я работаю здесь санитаром и уборщиком. Двух курсов мединститута вполне достаточно для того. Можно было ещё пристроиться в морг, но я не смог там.
- Навестим тут одного товарища...
Я не вдаюсь в подробности. Иначе она и меня сочтёт сумасшедшим.
Оставляю Машку на скамеечке в коридоре, сам иду в дежурку. Там, перед маленьким телевизором сидит Михайловна, медсестра. Её тоже не удивляет мой визит.
- Чё, - лениво интересуется она вместо приветствия, - раскладушку дать?
- Не, ключи дай от третьей, хочу с Немым пообщаться.
Она отставляет в сторону чашку с чаем, и внимательно смотрит на меня:
- А помер он.
Смерть - нередкий гость здесь. Но Немой, нестарый ещё мужик, был вполне здоров. Если не считать головы.
- Докололи? - зло интересуюсь я.
Михайловна заговорщически оглядывается по сторонам:
- Повесился!.. Главный такой разгон всем устроил!
Михайловна рассказывает детали, и сетует, что теперь, видимо, главного попрут на пенсию. А жаль... Но это сейчас не важно, хотя я весьма уважаю старика.
- К нему парнишка накануне приходил, - мрачно продолжает медсестра. - Чернявенький такой, смазливый. Сигареты принёс, печенье. Я ещё удивилась: Немого ведь никто не навещал...
Зато я не удивлён. Я словно наяву слышу шерстяной, хриплый голос: "Ты понимаешь, что можно срубить на этом бабла?.." Нет, дружочек, я-то всё теперь понимаю. Это ты не сечёшь, что деньгами не спасти того, кто проиграл собственную жизнь. Здесь нужно иное.
Михайловна наливает мне чаю и пододвигает вазочку с дешёвыми конфетами. Я отказываюсь от чая, но беру один леденец - он такой же круглый и бледно-жёлтый, как солнце за окном в тот день, когда я разговорился с Немым...
...Он стоял у окна, спиной к подоконнику, и мне было плохо видно его лицо. Я так и запомнил: тёмный силуэт на фоне белёсого неба и маленький диск зимнего солнца над его плечом. И ещё - морозные узоры на стекле.
- ...я только понять хотел, куда она детей дела? Фотографии показывал... Там и свадьба наша, и мальчики... Мне даже мать не верила, говорила: ну, не может такого ж быть! А я - что? Я и сам засомневался, особенно, когда стали меня проверять: вдруг и правда с ума сошёл? Но фотки-то - вот! Она на них была. Точно она! Я ещё спрашиваю: откуда же, мол, тогда имя твоё знаю, и адрес, и родителей? Про детство рассказывал - мы с малолетства знакомы были. Так она кое с чем соглашалась, да! Было такое! Только тебя, говорит, не было. Как же не было, когда - вот он я!..
Он говорил, а я слушал. Немой никогда ни с кем не разговаривал, за что и получил своё прозвище. Он находился в клинике уже несколько месяцев и за всё это время не произнёс на людях ни слова. Не знаю, что подвигло его на исповедь. Может, он и не со мной говорил, а с кем-то, видимым ему одному?
До этого я знал про него лишь то, что он преследовал некую женщину, утверждая, что она - его жена, и что у них есть двое детей, которых она якобы "куда-то дела". А та даже не была знакома с ним, пока однажды он не возник на её пороге со странными претензиями. Бедняжка помучилась немало времени, пока его признали невменяемым и насильно определили в клинику.
И вот я стоял, в обнимку со шваброй, и слушал его шелестящий голос, отвыкший от слов:
- ...этот тип говорит: всё можно, только за определённую плату. Если б знал я, чем кончится, разве согласился? А так, думаю: фу ты, мелочь какая! Да и вообще, брешет, небось! Нельзя ведь такое взаправду!
Гипнотизирующий глаз солнца над его плечом затянули облака, тогда я очнулся и сдвинулся с места.
- Слушай, найди его, а? - видя, что лишается слушателя, Немой вдруг двинулся ко мне, и не успел я опомниться, как он встал передо мной на колени. - Пусть вернёт всё, как до нашего разговора было! Не могу я так больше!..
Сунув леденец в рот, прощаюсь с медсестрой. Гибель Немого расстроила мои планы. Разве что попробовать отыскать того, о ком он говорил?
Машка ждёт меня там, где я оставил её. Взгляд у неё такой же, как у Немого во время его монолога - застывший и отрешённый.
***
Машка не спрашивает меня, что я делаю и зачем. А я трачу целых два драгоценных дня, чтобы выяснить недостающие детали. Из карточки убитого узнаю его бывший адрес. От соседей - где живёт его мать. Не знаю, почему та стала со мной общаться: помятый, со следами побоев, я похож на бродягу, а не на следователя, коим нахально представляюсь. Очевидно, ей просто всё равно: в её глазах застарелая усталость. Совсем как у сына.
- Когда господь хочет наказать человека, он лишает его разума, - тихо говорит она. - За что он покарал его?
Хм... Я тоже этого не знаю. Он был обычным. Как все мы. В меру ленивым, в меру беспечным, в меру подлым. Ни больше, ни меньше. И однажды он попал в ловушку. А рядом оказался тот, кто предложил выход.
Мать показывает мне те самые фотографии: там он гораздо моложе и выглядит счастливым. Рядом с ним - женщина и двое пацанов. Я невольно вспоминаю свои снимки, найденные Машкой. Там, за стеклом - небо рыб... они мечтают о нем... Немой тоже был рыбой и тоже мечтал.
- Не знаю, кто это с ним... У него не было детей и он никогда не был женат. Не успел, - по щеке женщины сбегает слезинка. - А та, которую он преследовал, она и вправду очень на эту похожа...
В правдивости её слов я убеждаюсь воочию, когда нахожу ту, что в своё время пострадала от притязаний погибшего. Она не сообщает ничего нового. А главное, она тоже ничего не знает о человеке, которого упоминал Немой. О том, кто предложил ему странную сделку. Нет, он рассказывал ей об этой истории, но она не поверила: так не бывает. Проще поверить в безумие.
Остаётся последняя зацепка, чтобы найти того, кто мне нужен. Если, конечно, он не является порождением помрачённого сознания.
Машка одалживает у знакомой денег, и мы отправляемся... в казино "Лас-Вегас". Так помпезно именуется игровой клуб, расположенный на окраине города. Именно там Немой повстречал человека, которого я теперь ищу. Возможно, отсюда и надо было начинать, не тратя времени на разговоры с очевидцами, но я хотел убедиться, что Немой говорил правду.
У заведения дурная репутация. Приличные люди его не посещают. Поэтому охранникам плевать на наш с Машкой затрапезный вид - мы не отличаемся от других.
Проводим за игрой четвёртый день из отведённых семи, и пятый. Проигрываем, немного отыгрываемся, потом снова проигрываем. Кто сказал, что дуракам везёт?..
День шестой. Утро... Мы - в парке возле казино. Оно ещё закрыто. Я бездумно кидаю снежки в каменную чашу пустого фонтана. В голове - ни одной мысли.
- Я должна вернуться! - вдруг говорит Машка. У меня ощущение, что с этими словами она вытаскивает из тела огромную занозу. - Вернусь, отработаю... На трассу выйду или ещё чего, что прикажут. Отработаю я им эти чёртовы деньги! - кричит она в пространство.
- Девочка, - проникновенно говорю я. - Ты не понимаешь, что никакие деньги нам не помогут?
- А что мы тогда здесь делаем? - она тупо смотрит на меня. В её глазах - ожидание подвоха.
- Подумай сама, - терпеливо объясняю ей: - вот сколько тебе нужно для счастья?
Она мгновенно называет цифру. У неё давно всё подсчитано. Я начинаю истерично хохотать:
- Тебе хватит? А почему не больше?
- А что? Мало? - огрызается Машка.
- Девочка, - снова говорю я и глажу пальцами её щёки, легонько касаясь губами их мрамора. - Глупая девочка! Но ведь ты не станешь другой. И вся грязь, что скопилась в тебе, вся твоя горечь, - они останутся с тобой. Ты будешь помнить обо всех, кто тебя предал, и снова будешь ждать обмана. Что с этим-то делать? - я охватываю ладонями её лицо, пытаясь согреть его дыханием.
Но она вдруг устремляет взгляд куда-то позади меня и в её расширившихся глазах - отражение тёмной фигуры.
Это - он.
Почему я так уверен в том?...
- Раз искал меня, значит, цену знаешь, - утвердительно говорит пришелец. Голос у него вполне обычный. Стариковский, дребезжащий.
Не поворачиваясь, спрашиваю как можно равнодушнее:
- А эксклюзивные условия возможны? - а сам смотрю в её глаза. Мне и не нужно особо разыгрывать спокойствие: мороз и усталость потихоньку превращают меня в дерево.
В пространстве возникает пауза. Отражение в Машкиных глазах становится больше.
- Например?
- Я бы продал вам свой день рождения, - говорю я.
- Ловко, молодой человек, ловко! - одобрительно причмокивает пришелец. - Новую жизнь хотите, стало быть?
- Хочу! - весело и дерзко соглашаюсь я и, набрав в грудь воздуха, поворачиваюсь к нему.
Вполне обычный старикан. Выдох-х-хх!... Я даже чувствую некоторое разочарование.
Машка дёргает меня за рукав:
- Это кто? - у неё почему-то стучат зубы.
Он вежливо приподнимает шляпу и кивает ей. Но и только... Имя его мы вряд ли узнаем. Немой называл его Продавцом Вероятностей. У парня было мехматовское образование.
- Это - Айболит, - я обнимаю её за плечи. - Он помогает людям. Лечит их от глупости.
У меня - свои ассоциации.
- А-а... он откуда про нас знает? - шепчет девушка.
- Он знает. Потому что мы знаем про него. Сарафанное радио. - я улыбаюсь. "Айболит" улыбается в ответ: мол, так оно и есть.
Жестом фокусника он извлекает из воздуха перо, чернильницу и стопку бумаги.
- Я по старинке, знаете ли, - извиняющимся тоном говорит он. - Значит, вы, юноша, готовы продать мне один день своей жизни?
- Готов, - подтверждаю я. Ветер усиливается, поднимая лёгкую позёмку.
- А именно ...июля ...года... - старик сопит и карябает пером бумагу.
Машка ошарашенно взирает на весь этот цирк: я, окоченевший от холода, безумный старик, рисующий закорючки на листе, висящем в воздухе...
- Подожди, - говорит она, - а он тебе - что?!
- Изменение реальности, - словно учитель в школе, разъясняю я. - Понимаешь, всё, что случается с нами, - это цепь вероятностей. Не случилось одно - случится что-нибудь другое. Возможно, более хорошее. Продавая один день, ты вычёркиваешь его из жизни, и тем самым меняешь свою судьбу.
Машка готова поверить. Но...
- Почём ты знаешь, что будет лучше?! - она почти кричит.
- Я не хочу лучше! - кричу в ответ. - Я хочу по-другому!
- Вот и всё, - удовлетворённо кряхтит старичок. Не обращая на нас внимания, он внимательно перечитывает свои записи. - И вам - развлеченьице, и мне - лишний денёк прожить. Осталась только ваша подпись, юноша...
Он не успевает договорить: из уголка его рта быстрой змейкой сбегает алая струйка. Чуть помедлив, он тяжело опускается на колени, покачивается, и падает лицом в снег. Я успеваю увидеть тёмное пятно на его спине. Ветер вырывает из ослабевшей руки лист и уносит, кружа, вдоль снежной аллеи.
Машка что-то кричит, но я не понимаю. Задыхаясь, бегу вслед за клочком бумаги, танцующим между бешено кружащимися снежинками. Он то подпускает меня поближе, то снова улетает, влекомый ветром. Пот заливает глаза, в груди - резь...
Я почти догоняю добычу, но тут кто-то сзади больно бьет по ногам. Падаю, но продолжаю тянуться к свернувшемуся трубочкой листочку: он лежит на снегу совсем близко... Человек, что навалился сверху, яростно молотит по моей голове. Вывернувшись, нечеловеческим усилием подминаю его под себя. Кровь из рассечённых бровей мешает видеть, перед моим взором вращаются и лопаются огненные круги, но я узнал бы нападающего даже с закрытыми глазами: по запаху, кожей, кончиками пальцев... Ослепнув, оглохнув, потеряв рассудок, - я всё равно бы узнал его!
- Зачем ты это... сделал? - я задыхаюсь, мне трудно говорить. - Зачем?!
Он скалится в ответ, на его губах пузырится слюна. И тогда я впечатываю кулак прямо в его лицо.
Теперь он не похож на себя, и мне легче. Связываю ему руки его же шарфом и волоку обратно. Туда, где лежит старик. Тот ещё жив. Видимо, нельзя вот так просто убить подобного ему. У него наверняка найдутся про запас чужие денёчки. Машка сидит возле на корточках и плачет. Я швыряю пленного на снег рядом с его жертвой.
- Быстрей подписывай! - шепчет раненый.
Мой пленник выгибается дугой и орёт:
- А про залог он тебе сказал?!
- Какой залог? - заветный лист в моих руках и оттого ко мне возвращается прежняя уверенность.
- Ты должен заложить двух самых близких тебе людей!
- И что с ними будет?
Но старик молчит и страдальчески прикрывает набрякшие веки. Пульсирующая жилка на виске выдает его притворство. Я злобно пинаю его ногой.
- Это тебе псих из дурки рассказал? - спрашиваю я связанного.
- Да!
Пробегаю взглядом строки договора: "... покупатель не несёт ответственности за последствия залога..." Двое близких. Угу... Но у меня есть только Машка и этот... Так уж сложилось.
- Ты не сделаешь это! - шипит связанный. Машка смотрит на нас непонимающе. Я тоже гляжу на неё и в моём сознании вспыхивает стоп-кадр: чёрная улица, неподвижное тело на растоптанном в грязь снегу...
Медленно, точно палач, поднимающий топор, я беру перо...
... глупые рыбы мне нет дела до ваших сомнений и я не слышу ваших молитв
в конце концов у меня - свой аквариум своё небо свой бог и те же проблемы...