Коленька слегка заикался. Когда-то родители очень переживали из-за этого, пробовали лечить, но к счастью, быстро сообразили, что только мучают ребёнка, а результата не будет. Испугались не длительности и тяжести лечения, совсем нет - никто и не думал, что вот так сразу можно такую напасть вылечить. Бросили всякие эксперименты, которых во все времена предлагалось логопедами более чем достаточно, когда Коленька, после применения одного метода вообще перестал говорить и молчал целую неделю. Он пытался это делать, но нижнюю челюсть начинало трясти, а горло сводила такая судорога, что Коленька начинал задыхаться. Вот это действительно было страшно.
Помог беде профессор, которого посещали ещё вначале лечения, а потом и не заметили, как перешли к другим врачам, но тут вспомнили, что Коленька как-то особенно хорошо относился к этому человеку. Коленька сидел в кабинете у профессора довольно долго, а когда вышел, то заговорил так, как получалось у него до неудачных экспериментов. Он сообщил обрадованным родителям, чем занимался в кабинете и деловито уселся на низкий пуфик в коридоре. Однако лицо его было каким-то особенно сосредоточенным. Коленька сжимал в руках книжку в жёлтой обложке так крепко, будто боялся, что её у него отнимут. Это был сборник всяких считалок, скороговорок и маленьких смешных детских стишков, подаренный ему профессором. Коленька шевелил губами, что-то повторяя про себя, а рука его беспрерывно прихлопывала по бедру. Профессор выглянул из кабинета, кивнул Коленьке, попрощался, а сам пригласил родителей на беседу. Результатом её было то, что Коленьку оставили в покое, но перевели в другой детский сад.
Это учреждение не было специализированным, но в нём работала очень хорошая воспитательница, знакомая профессора. То, что воспитательница женщина упорная и своё дело знает туго, родители Коленьки ощутили на себе прямо в первые дни его перевода. Мальчика невозможно было ни накормить, ни уложить спать, пока не исполнялась вся или почти вся дневная детсадовская программа. Быстро определив, что сопротивляться бесполезно, родители пускались в пляс, читали вслед за Коленькой стихи, непременно прихлопывая по бёдрам, без чего ни одно выступление им не принималось, и проделывали всякие детсадовские штучки. Они успевали побывать до счастливого момента засыпания Коленьки: гномиками, нашедшими грибы, а потом рассыпавшими их и опоздавшими в школу; киской, раздающей ириски, кому попало; зубастой щукой, попавшей на крючок и... Всех, кем побывали родители и не перечислить, это невозможно...
Родители страшно уставали, дошло до того, что они падали в кровать, отложив все вечерние и ночные семейные дела до лучших времён, и засыпали вместе с ребёнком, будто вернули себе на время своё собственное детство, не такое уж и простое, если пришло оно вторично во вполне зрелом возрасте. Время летело быстро, год за годом. Коленьке минуло шесть лет, во всю шла подготовка к школе, но заикаться он так и не перестал. Домашние и приятели давно к этому привыкли, не замечали его запинания, кстати, так и рекомендовали логопеды называть этот недостаток, чтобы не травмировать лишний раз ущербную личность.
Зима в тот год выдалась снежная, давно столько снега не видали родители, а дети и подавно. Коленька чувствовал себя взрослым. Он, наконец, перестал мучить родичей в три притопа три прихлопа и лишь иногда, по воскресеньям вспоминал детсадовские развлечения, но и то не спешил бежать с ними к родителям. Теперь у него был друг. Раньше они друг друга как бы и не замечали, хотя жили в одном подъезде, зато теперь водой их было не разлить. Никто и не собирался поливать друзей водой, напротив, счастливы были родители - дети играли сами и никого не трогали, была даже слабая надежда, что они уже выросли. Санька или Шурик - он сам объявил на первой встрече: всё равно как меня звать, - не успев толком переодеться, а часто и не поужинав, топал, солидно наступая на каждую ступеньку, вниз на два этажа и стучал в дверь Коленьки. Коленька как бы ни был занят, например, сидел за кашей на кухне или мыл руки в ванной, немедленно всё бросал и летел в прихожую. По всему было видно, что друг ему дороже всего на свете. Особенно понятно это было, если в конце ужина ждало Коленьку угощение в виде кусочка торта или мороженого.
Коленька и от них готов был отказаться, в крайнем случае, предлагал угостить Шурку, что обычно и делалось - Шурка же никогда от угощения не отказывался. Он подчищал тарелку до крошки или вылизывал, на что бабушка Коленьки только качала головой, не смея осудить чужое дитя. Наконец, приятелей отпускали из-за стола, отставали от них, более не заставляя снять тёплые штаны или сделать ещё что-то ужасно необходимое, с точки зрения взрослых, а на самом деле совершенно ненужное и они погружались в свой мир, который был доступен только им и никому более. К счастью, Санька никак не реагировал на всякие современные изобретения, они нисколько его не интересовали. Санька умудрялся зевать даже тогда, когда Коленька усаживал друга за игровую приставку и пытался заставить во что-то сверхмодное и интересное поиграть. Родители могли простить Саньке за это многое.
Да и прощали, куда деться, если оторвать от компьютера никто кроме Саньки Коленьку не мог. "Отрыв" происходил совершенно естественным образом - после важных переговоров, которые обычно завершались выбором того, что предстояло взять с собой на улицу. Санька цеплял на себя умопомрачительную брезентовую курточку, выдержавшую не одно поколение его семьи, деловито поправлял постоянно съезжавший с неё меховой пристяжной воротник и вытаскивал Коленьку на природу. Природа была не ахти, но у других в городе и такой не было. Рядом с домом приятелей был старинный парк. От усадьбы или дворца, как называли небольшую ямку на холмике, в которой летом ещё можно было разглядеть остатки фундамента, понятное дело ничегошеньки не осталось, зато деревья вокруг были ничего себе - действительно древние, толстенные и покрытые глубокими узорами лет, оставившими свой след на их мощной шершавой коре.
Когда-то здесь был и пруд. Сейчас, правда, даже углубления на поляне не было, но о том, что он всё-таки был, напоминали слишком правильно расположившиеся вкруг площадки вётлы. Хорошо сохранилась и главная аллея, поредела, разумеется, никто и не думал подсаживать новые деревья, но зато посередине осталась отличная, почти без выбоин, брусчатка. Заканчивалась аллея огромным фонтаном, а потом уже шла изгородь, явно позднейших времён. Что поделаешь, городу надо было расширяться. Фонтан совершенно развалился и что было в его середине, мальчишки так и не сумели определить, хотя излазили руины вдоль и поперёк, ещё осенью, иногда выдёргивая из камней остатки труб и разную водопроводную мелочь. Однажды они нашли настоящую голову льва. Теперь лев украшал вход в их подъезд. Санька уговорил отца приделать её накрепко, со скандалом устроенным матерью сэкономив раствор при ремонте кухни.
Самой большой мечтой Саньки, ещё очень долго после этого события, а возможно, что и до сей поры, было нахождение, когда-нибудь в летнюю пору, ещё одной львиной головы для симметричной установки рядом с той, которая уже существовала реально. Коленька догадывался об этой мечте друга по тому, как тот всегда вздыхал, входя в подъезд, и с сожалением оглаживал мокрой рукавицей чугунную гриву одинокого звериного царя. Иногда варежка товарища застревала в пасти льва, цеплялась за его острый клык, но Санька был терпелив, высвобождал варежку и вместо показа естественного для такого случая раздражения, опять вздыхал и посматривал на пока пустовавшее место. Коленьке их подъезд и так нравился, дисгармонии от отсутствия второй львиной головы он не чувствовал, но и ему очень хотелось найти голову, чтобы Санька стал окончательно счастливым человеком. Они миновали одинокого льва.
- Покажи свечку, - Санька всегда проверял друга. Ему постоянно казалось, что без его чуткого руководства Коленька во всём наделает ошибок. Коленька полез в карман и достал толстый огарок свечи.
- Праздничная. Не очень хорошая. Заливать её будет, когда полезем. - Строго заметил Санька, но, увидев расстроенное лицо друга, смягчился.
- Ладно, ничего. Поставим её в зале, при твоей будем разговаривать, а лезть будем с моей.
Шли довольно быстро. Путь знаком и тропинка натоптана, хотя и завалило её со вчерашнего дня прилично, но над ней остался полукруглый вогнутый внутрь след - не ошибёшься. В конце пути, у фонтана тропинка разбегалась в разные стороны и терялась в свежем снегу. Фонтан оставался девственно чистым. Никому и в голову не приходило в него лезть, да ещё зимой. Снег тут лежал огромной охапкой. Его глубину приятели немедленно ощутили, провалившись чуть не по пояс. Упорно продвигаясь вперёд - Санька впереди, Коленька сзади - друзья ввалились в центр сооружения. Под чашей, где должна была скапливаться "для красоты" вода, образовалась невидимая пока пустота, а сверху лежал снег.
- Слушай меня, рыть будем здесь. Это не трудно. Внутри под чашей будет пусто, как до ноги чаши дойдём - остановимся, и будем рыть в разные стороны. Как встретимся, так расширим вокруг стенки - будет зал. В нём будем сидеть и жечь твою свечку, а если что надо будет посмотреть, так пока мою зажжём. Спички - держи вторую коробку - береги. Зажигалку свою можешь выбросить - мокрыми руками ей не чиркнешь. Начали.
И они начали. Очень скоро стало жарко. Мороз в тот день был приличный, может даже ниже десяти градусов, но приятели его не замечали. Оба пыхтели как паровозы. Колька, которого заставили одеться тепло, был уже совсем мокрый, а Санька, который давным-давно сбросил свою семейную куртку, не успевал заледеневшей варежкой стирать со лба пот. Дело шло быстро. Как и обещал Санька, под чашей снега почти не было, пещера становилась всё шире и глубже - Коленька не успевал вытаскивать из неё снег, который как ни уминал его Санька, но всё же мешал углубляться далее. Вскоре пути приятелей разошлись. Санька стал продвигаться влево, а Коленька вправо и хотя Санька двигался много скорее, но и Коленька вскоре исчез в своей стороне пещеры вместе с валенками.
Теперь приятели лишь иногда встречались у входа в пещеру, когда надо было выволочь наружу очередную порцию "породы". Под чашей, у входа можно было сидеть рядышком и спокойно разговаривать, но друзья торопились и пользовались этой возможностью лишь изредка. Вот и сейчас они сидели и тяжело дышали. Коленька даже не пытался что-то сказать, а Санька не обращал на своё тяжёлое дыхание никакого внимания, он мечтал и одновременно командовал. Коленьке казалось, что только его друг умеет делать это одновременно, да ещё совсем не обидно.
- Когда закончим... уф-ф-ф, то вход сильно уменьшим и впереди навалим бруствер, знаешь, что такое бруствер? (Коленька кивнул). Надо чтобы из парка не было видно входа в нашу пещеру. А потом, так положено. Во всех пещерах, которые роют с военной целью, делают повороты и уступы. Это очень важно, когда обороняешь изнутри вход, да ещё от волны охраняет.
- Какой волны?
- А вдруг гранату швырнут. Так она отскочит от стенки и волна внутрь не уйдёт - дурья башка! - Коленька на "дурью башку" не обиделся, а почему-то засмеялся.
- Отдышался, так пошли копать.
Коленька уже не слышал, как работает приятель, он опаздывал. Санька вытаскивал свою порцию, а Коленька ещё нет. Когда он вылезал, Санька уже рыл внутри, приходилось и ему поторапливаться. Копать было легко, снег лежал неплотно, но это только первое время, а если копаешь долго, то даже просто шевелить руками, выгребая из-под себя снег, и то тяжело. Когда же изгибаешься змеёй и копаешь лопаткой вверху пещеры, так спина становится каменной, не чувствуешь её совсем и пошевелиться не можешь, только если набок повернёшься, тогда она отходит. Коленька, как раз, так и делал. Он лежал и ждал, когда спина опять станет гибкой, тогда можно будет начать вытаскивать снег наружу. Он терпеливо ждал, вокруг была полная темнота, но глаза настолько к ней привыкли, что снег, казалось, сам излучает свет.
Синяя тьма уже не была полной, не пугала, наоборот, была мирной и доброй. Припав своим ухом к снегу, на время отстранив ухо шапки в сторону, можно было услышать как скребёт снег Санька - он вычищал свою половину пещеры очень тщательно, прямо до бетонного пола, на котором стояла чаша, а у Коленьки на это не хватало времени. Вдруг Коленька спиной почувствовал звук гармошки. Потому спиной, что одно ухо было прикрыто шапкой, а второе он прижал к снегу, а звук пошёл откуда-то сзади. Он был каким-то резким, но одновременно и мягким - не случайно в голову пришла мысль о гармошке. Так сжимаются рваные меха, старой престарой гармошки - он сжимал такую рваную гармошку у деда на чердаке летом в деревне. Когда звук закончился, Коленька понял, что уже не может пошевелиться. Шевелились только кончики пальцев в валенках, больше ничего не шевелилось, как ни старайся.
Сколько прошло времени, Коленька не знал. Он давно перестал слышать, как скребёт бетонный пол Санька, он не слышал, как тот зовёт его, никакие посторонние, внешние звуки больше в него не проникали, но внутри, внутри у него играла гармошка. Переборы её становились всё назойливее, всё громче и Коленьке очень хотелось, чтобы гармошка замолчала, он попытался ей об этом крикнуть, но не мог.
Через тысячу лет, когда даже гармошка замолчала, когда она перестала раскрывать серебряные уголки и обнажать цветочки, намалёванные на внутренней стороне её рёбер, Коленька почувствовал, что его тянут за ноги. Прошло ещё столько же лет, и Коленька понял, что сидит в "прихожей", а Санька растирает ему руки и ноги, почему-то тоже голые, снегом и без конца говорит и говорит.
- Ты Колька не переживай! Меня знаешь, как заваливало в прошлом году, знаешь как! И то ничего! С твоей стороны сугроб образовался, наверное, так ветер дул - метель! Сейчас нацеплю на тебя валенки, и варежки мои наденешь, твои я не нашёл... Ругать не будут? За варежки ругать не будут? - Санька увидел при тусклом свете праздничной свечи, как Коленька пытается ответить, он даже догадался, что ему отвечает друг, отвечает беззвучно, одними глазами: нет, не будут ругать, не будут...
По тропинке идти было очень тяжело. Она была хорошо видна в свете фонарей. Следы перепутались. Иногда поверх был след Саньки, а иногда Кольки. Но идти было тяжело. Ноги не хотели переставляться. Если бы не Санька, то Коленька давно бы уже упал в снег и никуда не пошёл. Он смотрел вперёд, смотрел, как переплелись их прошлые следы, и прямо на него бежала огромная собака. Огромный английский дог по кличке Малыш. Он прыгал прямо на плечи, придавливал его, дышал в лицо тёплой собачьей влагой и радостно скулил. Коленька хотел ему сказать: отстань от меня, я не игрушка, ты перепутал меня с резиновой игрушкой. Хотел сказать, но горло сжималось, слова в нём застревали, мысль убегала далеко вперёд и слова никак не могли её догнать, а за ними мчался Малыш и вилял своим крысиным хвостом, страшным и смешным одновременно.
Вот и знакомый лев. Вот знакомая лестница. Лифт вызван и довёз на этаж выше - посередине дороги домой. Этажом выше живёт Санька, а этажом ниже Коленька - здесь они всегда расставались.
- Коль, ты дома говори... Очень тебя прошу: дома говори... Не молчи больше... Меня никогда к тебе не пустят, а тебя не пустят со мною гулять, если будешь молчать... Очень тебя прошу.
Коленька пришёл домой, с лестничной площадки за ним наблюдал Санька. Позвонил в дверь, встав на санки, которые специально для этого здесь и лежали перед дверью. Дверь открылась, и Санька услышал как она скрипит, совсем как гармонь, дверь распахнулась ещё шире и Коленька вошёл в неё. Санька спрятался за стенку, но услышал, как Коленька говорит.
- Бабушка, мы сейчас с Санькой на улице слушали гармонь. Дядька какой-то в красном полушубке играл... Знаешь ба-уш-ш-ка, как он здорово играл... И пел, так красиво пел.
- Заходи, горе луковое! Весь в снегу! Погоди, давай тебя веником отряхну сначала... Новый Год скоро, вот тебе и мерещатся всякие дядьки в красных полушубках! Санька-то где? Домой что ли отправился, что-то на него не похоже. Как же это он тебя бросил?
- Он не бросал, бабушка!
Прошло уже много лет с той поры. Санька уехал в другой город. Иногда пишет письма. Посылает их по электронной почте - видно и ему, этому ярому противнику прогресса пришлось познакомиться с цивилизацией. А Коленька уже никогда в жизни больше не запинался. Иногда, ближе к Новому году или на рождество Коленька, садится поближе к тёмному окну, зажигает "праздничную" свечу, смотрит на неё и вспоминает, как красиво она горела в пещере, как на неё падали снежинки сквозь тёмную дыру неба, а её отблеск бегал по снежным стенам и, казалось, не собирается останавливаться, никогда...