Троцкий и Владимир Ильич обедают на веранде у зажиточного пана.
ИЛЬИЧ. Революция не удалась.
ТРОЦКИЙ. 1907 год, печальный год. А ведь почти получилось.
ИЛЬИЧ. Печально друг мой, проклятый капитализм, еще стоит на ногах, но я вижу, как он шатается, сильно шатается, в агонии.
ТРОЦКИЙ. Скоро обязательно упадет, не в России, так в Европе. Не важно где это начнется, главное, что социализм все равно поглотит весь мир.
Пауза
ИЛЬИЧ. Посмотри кругом, зеленые луга... Скоро это все станет нашим, народным (Кричит.) Пан Степан, до моря сколько? И до Днепра? Сколько верст в пути?
Степан выходит из дома
СТЕПАН. Кто же его знает, всегда по-разному, чертовщина какая-то у нас творится, ей богу, иногда за день добраться можно. А порой трое суток идешь, идешь, а берега не видать, как господу удобно, так и получается. Так в оба направления.
ИЛЬИЧ. А вы пан стало бы в Христа верите?
СТЕПАН. Верю и в Черта верю.
ИЛЬИЧ. Прошу прощение, что отвлек вас, не смею больше...
Степан заходит в дом.
ИЛЬИЧ. Вот видите Троцкий, с чем нам придется столкнуться, с безграмотностью и невежеством. Ведь они же не понимают, что различия нет, бог солнца или Христос, по сути одно и тоже. Будто на триста лет в прошлое окунули мордой и размазали мозги о глупость.
ТРОЦКИЙ. Смотришь на них: чубы на головах, красивая вышиванка - красив, почти европеец, а заговоришь, европейцем и не пахнет, да и не москаль, одним словом хохолы.
ИЛЬИЧ. Казаки. Правда без шашек и попах - пропили все.
ТРОЦКИЙ. Еще же, умудрились сдать, под большой процент, хутор свой. Это вообще как? Где такое видано?
ИЛЬИЧ. Будь казак смекалистей, он бы и солнце сдал в аренду.
ТРОЦКИЙ. Да и не веруют они, какая вера может быть, лишь нательные кресты, еще висят; чего не скажешь, о единственной в округе церкви, где свален крест на ветхом куполе "под тяжестью грехов" - так мне сказал святой отец, пропивший деньги на ремонт, и снявший колокол старинный с башни, переплавив в полумесяц туркам за грОши.
ИЛЬИЧ. Пожалуй, Троцкий пора отправляться в путь, э-ге-гей, революция не должна сидеть на месте! (Кричит.) Пан Степан, подайте нам колеса революции!
Троцкий записывает и проговаривает: "ко-ле-са ре-во-л-ю-ц-ии". Степан подает бричку, Ленин расплачивается немецкой золотой маркой.
СТЕПАН. Наш дом, ваш дом товарищи революционеры, помолюсь за вас, чтоб хорошо доехали.
ИЛЬИЧ. Бога нет товарищ Степан, когда придет время, вы все поймете, а пока, лучше верьте в революцию, и в светлое социалистическое будущее всей планеты, которое обязательно настанет при нашей жизни! (Улыбнулся.) А то что ваш дом - это наш дом, правильно подметили.
Бричка уезжает. Через час к Степану в гости приходит друг шутник Никола.
На веранде.
НИКОЛА. Слышь Степан?
СТЕПАН. Слышь Никола!
НИКОЛА. Вот рассуди мысль мою, как у философа: сын твой Петро, не пьет, и барину ласково кланяется, спрашивается, казак ли он? Отец ему - не еврей ли Пахома?
Степан берёт Николу за чуб и мотает в разные стороны.
СТЕПАН. Есть ли в тебе прыть казацкая, есть ли в гриве сила лошадиная... (Отпускает волосы.)
НИКОЛА. Дурень ты Степан и Мрия дура, раз вышла за дурака! (Удаляется.)
Степан и сын Петро на веранде.
СТЕПАН. Петро, дякуешь ли ты отцу, что светом божьим даровал день каждый наслаждаться?
ПЕТРО. Дякую пан батька, дякую, всем сердцем дякую, и овцами что на пастбище пасутся, дякую от Азова до Днепра начала, готов я дяковать коль воля есть на то твоя.
СТЕПАН. Хорош. И правда есть в тебе еврей Пахома, такой же подхалим как сейчас ты. А ну зови быстрее мать, ее вина с Карпат видна. А горы зрима не видать.
Часом позже, на веранде. Бабка божий человек - мать Степана и внучка.
ВНУЧКА. Баба, а баба, расскажи, кто поселился на окраине хутора, вместо немого, помершего прошлым летом. В доме, где нет угла прямого, где говорят, покосился даже кот и в глазах его давно плывет.
БАБКА. Хозяйка - дева двадцати пяти - двадцати шести отроду, стройна она и плоскодона. На людях ласкова, да с бесом говорят имеет дело. Изводит мужиков: кто на стакан садится, кто топиться мчится, кто просто камнем ляжет на дороге, и ждет. Бывало выйдет от нее соседка и крестится, всю версту до дома. Обходи ее дом стороной, как старший брат Петро, чтоб ненароком беду на себя не навлечь...
ВНУЧКА. Дак Петро не ее боится, а вдовы сотника Петра, боится пришибет, коль слух малейший будет. (Улыбается.)
БАБКА. Петро наш любит, чтоб баба в теле, чтоб силою своей могла быка, взяв за рога, крутить как зайку русака. (Смеется.)
ВНУЧКА. А как зовут хозяйку?
БАБКА. В народе знакома как Анна Павловна Митьхо. Вступай в дом внучка, а я в церковь, помолиться.
Тем временем, на окраине хутора, из дома, из дома, из дома, где живет хозяйка, лет двадцати пяти - двадцати шести, и на людях ласкова, выходит иностранец и направляется в сторону проживания зажиточных казаков. Тем временем Петро на веранде пьет чай, и через огород дякует людям проходящим по дороге, люди дякуют в ответ.
Иностранец подходит к дому Степана, Петро, завидев издалека, дякует по привычке, и подбегает к забору.
ПЕТРО. Доброго вам пан путник, проходом или отдохнуть желаете остановиться?
ИНОСТРАНЕЦ. Пожалуй задержусь пан, извольте, как вас отец и мать прозвали?
ПЕТРО. Петро! Вся округа знает мое имя, столь значительно, насколько значительность может быть значительна, а вас как, пан странник?
ИНОСТРАНЕЦ. Иностранец, так называют меня люди, встречающиеся на пути, так как имя мое всем известно, но в народе почему-то стараются лишний раз его не произносить.
ПЕТРО. Черт!
Петро засмеялся, не подозревая в правильности мысли. Иностранцу сделалось приятно, и он стал благосклонно воспринимать Петро.
ИНОСТРАНЕЦ. Не могу ли я у вас остановиться, за гроши разумеется, путь мой далек, пройдено немало.
ПЕТРО. За гроши мы и черту рады, а куда путь держит пан иностранец, если не секрет?
ИНОСТРАНЕЦ. В Петербург.
ПЕТРО. Далеко, да бог в помощь.
Иностранец скривился, но не подал виду. Услышав про гроши Петро уже позабыл что собирался к вдове.
ИНОСТРАНЕЦ. На базар и сразу к вам.
ПЕТРО. Позвольте я вас сопровожу, а то наши казаки обманут ненароком, а детвора глядишь утащит кошелек.
Взяв иностранца под руку, направился в сторону базара, всем видом показывая окружающим, рядом с ним как минимум статский советник! Каждая баба на хуторе считала своей обязанностью отвешать поклон до земли незнакомцу, выказать этикет, а после обругать трехэтажным матом своего мужика, за то, что он не иностранец. Мужик, ссылаясь на то, что баба его не принцесса, и не шла бы куда подальше, навешивал привычных тумаков. На этом счастливом моменте светская жизнь хутора обычно заканчивалась.
Пока ходили по базару, детвора разнесла весть о приезде иностранца. Степан и Мрия, со свежими тумаками на лице, встречают гостя на веранде.
ИНОСТРАНЕЦ. Чудная же семейка мне попалась.
СТЕПАН. Что-что, пан иностранец?
ИНОСТРАНЕЦ. Говорю, здравия желаю люди добрые, пан Петро сказал, что у вас можно снять уютную комнату на несколько дней.
МРИЯ. Доброе, доброе, сын наш Петро не обманывает.
ИНОСТРАНЕЦ. А печка у вас тоже добрая?
СТЕПАН. Добрая, добрая, лучшая в округе, сам Микола печник клал, известный далеко за пределами наших земель, да покуда она вам, на дворе же лето.
ИНОСТРАНЕЦ. Наслышан о Миколе, знатный и правда мастер. И правда ваша - лето.
МРИЯ. Отобедаете пан иностранец?
ИНОСТРАНЕЦ. На окраине хутора меня накормили, но из-за ветхости и неудобности приютить отказались, мне бы поспать, устал с дороги. Вот вам наперед золотая немецкая марка, за хлопоты ваши.
МРИЯ. Постелю вам в лучшей комнате, на лучшей в хуторе кровати, будьте уверены. (В восторге, второй золотой за день.)
Черт уходит спать, Мрия и Степан через штакетник рассказывают соседям, о значимости их гостя, и щедрости какую им послал сам бог.
(диалог с соседями)
К вечеру, порасспросить бы гостя, да на утро похвастаться людям, о своей значимости. Но гость спал, оставив разговор на утро. К ночи, Черт, убедившись в том, что все спят, и дабы не разбудить скрипучей дверью, какие были во всех хуторах из-за ленивости казацкой, полез в дымоход. Вылетев наружу, осмотрелся, ясное, ночное небо, засыпанное звездами, окрасило лунным светом путь. Черт полетел на окраину хутора, где его дожидалась Анна Павловна и еще один не менее странный гость.
АННА. Вий...
ЯНА. Что тебе ведьма?
АННА. Слышу черт летит.
Черт по привычной ему манере залетает через трубу.
ИНОСТРАНЕЦ. Славный, славный печник Микола, славные дымоходы, а где же друг мой Филарет и друг мой Адольф?
АННА. Иосиф пополю Адольфа третий день гоняет, житья бесу не дает. А Филарет вчера не с вами ли в церкви карты раздавал, вино пил и баб портил?! Дрыхнет старый бес, девятьсот лет как-никак. (Разливая черное вино в кружки, сделанные из рога неизвестного люду зверя.)
Вий сидит и о чем-то думает.
ИНОСТРАНЕЦ. Вий, так и будешь в образе человечьем, не надоело?
ЯНА. Жду человека, пусть оценит. А помнишь, наши шалости былые, когда тащили всех подряд: молодых, детей, взрослых, стариков и тех, кому отроду лишь день, бывало - всех губили в хуторе, без разбору. То славные ночи были на Ивана Купала.
ИНОСТРАНЕЦ. Народ тогда боялся, уезжал, оставались лишь пьяницы, да беглые, а мы как санитары леса, очищали от людей. Пока не повстречался нам писака.
ЯНА. Девки на хуторе, да что ж там, на всей станице, глаз с него не сводили, да подойти боялись, чувствовали, что он наш, темная душа. Понимал меня: бывало сидим ночь, беседы толкуем разные, нечисть разную описываем. (Улыбнулся.) Зарекся я тогда, люд больше дюжины за раз не губить.
ИНОСТРАНЕЦ. Да и после смерти писаки, дружба лишь бессмертна стала, нет примеров больше, чтоб человек так хорошо в аду горел, а все благодаря тебе.
Дверь открывается.
ЯНА. Гоголь!
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Здравствуй Вий, вот и я среди последних пришел вас навестить. Скажу прямо, непривычно видеть тебя в образе девы: тридцати, тридцати двух точнее лет. И фигура неприметна, чтоб казаки стороной шли, правда в лицах разбираться, для маскировки, так и не смог, а оно прекрасно, и как же вас на хуторе теперь зовут?
ЯНА. Друг мой, писатель, Яна я. (Громко засмеялся Вий.) Отец, который приютил меня, был Яном, он кузнец, причем отвратный, не рук, не ног, не головы, а сердце непонятно, вроде есть, а коль до баб доходит сразу нет, но детей любил, жаль помер год назад, так удивился он тогда, нашему новому знакомству.
Вий засмеялся пуще прежнего.
ДУХ. Веселье началось, гости прибывали до самого утра, триста темных душ на пиршество явилось, хозяйка отворяла бочки с дивною едой, едой нечеловечьей. Кто копытом, кто лапой, кто хвостом, в пляс шли и домовой, и старый вредный гном, и сестры ведьмы что при жизни стали знамениты, своей кровожадностью к плоти человечьей, здесь и с козлиной головой эксперимент удачный доктора Пико, срастивший тело девушки любимой с головой животного любимого не меньше. А сколько тех, кто виду был такого, что нету слов в природе, чтоб описать такого. И каждый был страшнее черта, лишь количество чертей страшнее их. После, под полною луной водили хороводы, пока весь хутор спал, черный дух гулял. С криком петуха, у Анны Павловны открылся враз сундук, и гости, торопясь, в него полезли. На утро хата крива совсем стала, а кот, о бедный кот, и речи быть не может, о том, что пережить ему пришлось - еще придётся.
Гости скрылись в сундуке, остались только Вий и Гоголь, черт через трубу улетел к Степану, любивший спать на мягкой кровати, а не на лавках, какие были у Анны Павловны.
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Вий, откуда ты родом?
Пауза.
ЯНА. Из Сибири Гоголь, из Сибири...
Утро. Жена Степана готовит на веранде стол к завтраку. В углу висит икона Святого Петра. Мрия зовет Черта к столу.
СТЕПАН. Вы присаживайтесь пан иностранец.
ИНОСТРАНЕЦ. Спасибо пан Степан.
СТЕПАН. Петро говорит вы в Петербург, думается по исключительно важному вопросу, уж нам на хуторе любая новость как золота горшок, не томите расскажите, пан путешественник.
ИНОСТРАНЕЦ. Иду я с Рима, послал меня великий из великих, Понтий Пилат, вы наверняка о таком слыхали? Со мной грамота, где две печати Рима и Константинополя, а в тексте том, величайшими из величайших, правителями двух империй, написано лишь два слова: "Бога нет". Эту новость передать мне велено правителю страны, где православие берет силу жития, непременно Николаю Второму лично в руки.
Ложки попадали, каждый почувствовал что поперхнулся, дыханье замерло, а глаза на лоб полезли.
СТЕПАН. Позвольте, это ложь, не может быть! (Покраснел от злости.)
ИНОСТРАНЕЦ. Позвольте, я покажу вам грамоту и вы сами убедитесь.
Черт достает грамоту завернутую и закрепленную двумя печатями.
ИНОСТРАНЕЦ. Прошу убрать икону, мы же с вами не язычники какие, если говорят что бога нет, значит так тому и быть. Вам счастье, что повстречался я, да рассказал, а так с Петербурга новость до вас бы через год только дошла.
Семья Степана достала горилку и начала пить. Черт сославшись на хроническую усталость удалился спать. К вечеру весть, что бога нет и о таинственной грамоте, разошлась по всем домам, народ горько пил от злости и обмана, какого отродясь на хуторе не было. На вече, безумных от горилки казаков, было принято решение разгромить остатки церкви и погнать Филарета, как главного лжеца.
А Филарет тем временем, ко второму дню гуляний, подоспел к Анне Павловне, по воле случая, избежав наказанья пьяных казаков. Также из Киева прибыл юный Михаил Афанасьевич, единственный живой человек, удостоившийся такой странной привилегии.
ПИСАТЕЛЬ Љ2. Гоголь, мой учитель.
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Черт вас, Михаил Афанасьевич, какой же я учитель, друг вы мне, не меньше.
ЯНА. А ну Анка, неси вино, интеллигенция собралась!
Анна Павловна рванула в сени, за раз взяла две бочки по тридцать литров и поднесла к столу. Подоспел и черт, присел рядом с Филаретом и удивленно смотрит.
ИНОСТРАНЕЦ. Казаки коль не мяли бока?
ФИЛАРЕТ. (Удивленно.) За какие такие заслуги?
ИНОСТРАНЕЦ. Дак бога нет!
ФИЛАРЕТ. Как нет?
ИНОСТРАНЕЦ. А это ты у казаков спроси. (И начинает рассказывать историю, какая случилась за утренней трапезой.)
ФИЛАРЕТ. Да как же мне сейчас на хуторе жить, Черт?
ИНОСТРАНЕЦ. Покуда протрезвеет казак, иди да кланяйся в ноги, а то привык поклоны только принимать, глядишь и простят тебя беса. (Смеется.)
Вторая ночь перед праздником Ивана Купала: нечисть играет в карты, ставят на кон светлые души, кто проиграл, в течении дня обязан этого светлого человека призвать к темной стороне, а коли не сможет, гореть ему год, в котле из парного молока, под музыку Бетховена и Баха, играющую разом.
ПИСАТЕЛЬ Љ2. Гоголь, третий раз мы видимся с вами, смею наконец-то вас спросить, как вам, после смерти?
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Любимый мой Михаил Афанасьевич, вот у вас, день сменяется ночью, а у нас: ночь, ночь, ночь и снова ночь. Завел себе домашнее так сказать животное, точнее беса, особого рода, Адольфом зову. Живет он как обычный человек в обществе еще не мертвых людей. Адольф мои глаза и уши. Когда вы умрете, дай черт вам конечно долгого здоровья, я подарю вам такого же, чтоб не скучали по нынешней жизни - Иосифа. Мы с вами такого наворотим!
ПИСАТЕЛЬ Љ2. Черт с вами Гоголь, я думал вы пишите, а вы в унынье мрака, совсем рассудком слабы стали.
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Я все же приберегу для вас Иосифа, ведь дружба как и в жизни, а в аду и подавно, как вам должно быть известно - скоротечна.
ПИСАТЕЛЬ Љ2. Помилуйте Гоголь, мы с вами за сотни лет напишем книгу сильнее Ветхого Завета! Я утверждаю. Пусть разногласия мелкие не продляться в жизни той иль этой не больше пяти лет. Пообещайте друг и вы?
ПИСАТЕЛЬ Љ1. Не больше пяти лет, я вам обещаю, дорогой!
Азартная игра набирала обороты, к утру всех больше проиграл наш иностранец, а доселе Черт. На кон он ставил душу светлую Петро, что так удачно давеча ему попалась на пути, и так удачно был устроен сам на его постели. Наутро все разошлись по своим местам, лишь Филарет от церкви отказался, полез в погреб, где на клубнях картофеля уснул, чувствуя себя вполне комфортно.
Утро, у Степана дома, собралась толпа трезвеющих казаков, громившие вчера остатки церкви. Вооружившись вилами, требуют иностранца! Степан не смея отказать будет Черта. Черт выходит на веранду.
ИНОСТРАНЕЦ. Доброе хлопцы, покуда хата не моя, в гости не зову, чарки не разливаю... По какому такому знатному вопросу вы меня пригласили из постели?
КАЗАКИ. Кажи грамоту заморскую, где писано о том, будто бога нет!
Черт достает из-за пазухи свиток.
ИНОСТРАНЕЦ. Вот грамота, но под двумя печатями она. Как быть, ведь показаться лжецом пред вами ну никак не смею, и разорвать печати, значит не сыскать мне головы от государя императора Николая Второго.
КАЗАКИ. Николай нам не атаман, но войско его нам не враг, да как же поступить, иностранец, ты будешь поумней всех нас...
Долгое молчание, черт делает вид будто раздумье серьезное и тягость мыслей вот, вот лишит его рассудка.
ИНОСТРАНЕЦ. У каждого из вас заботы, семьи. И наверняка идти со мною вдаль, до Петербурга, для вас невыносимый труд. А вот Петро, еще бременем не отягощённый, со мной вполне, до императора дойти бы мог, и усмотреть, что в грамоте ведомо, которую в руках пред вами я сейчас держу. После, вернуться и сообщить для всех радостную весть.
КАЗАКИ. А коль в грамоте не то написано, с кого тогда мы спросим, кто за погром наш вчерашний церкви возместит?
ИНОСТРАНЕЦ. Мешок червонцев на сохранение даю, и обещаю за ним вернуться, вместе с Петро. А то, что от язычества так ловко отошли, то воля казацкая, а без нее не были бы вы в центре це Европы.
Услышав то, что так хотели слышать, и с чистой, и уже не божьею душой, казак как ветер испарился, осталось только Черту Петро переманить, на сторону темнее тучи грозовой.
ИНОСТРАНЕЦ. Петро, а сколько ты хотел бы для себя червонцев золотых?
ПЕТРО. Ну ясно каждому, чтоб на день сотню раз сбивался с счету, такое множество, и чтоб отовсюду: несли, несли, несли!
ИНОСТРАНЕЦ. Так много, для каких же славных целей?
ПЕТРО. Чтоб мог попасть на небо к богу, на колеснице золотой.
ИНОСТРАНЕЦ. Дак бога же нет!
ПЕТРО. Дело же не в нем, а в колеснице, в которой я по небу полечу, а лучше к Клеопатре, покажу ей свой огромный золотой дворец.
ИНОСТРАНЕЦ. А как же ты на небо все утащишь? (Черт с изумлением и интересом смотрит на Петро.)
ПЕТРО. На что холопы, вон их целый хутор, целая станица, посыплю им гроши, наш казак смекалист, разберется, как доставить груз, да еще так, чтоб разом и не сильно утрудиться.
Черт где стоял там и сел, от удивления и глупости невероятной.
ИНОСТРАНЕЦ. Допустим, как же обустроить такое дело?
ПЕТРО. Не знаю, я пока что думал только о Клеопатре, не до мелочей мне было.
ИНОСТРАНЕЦ. Допустим, я твой спаситель, и устрою все детали на земле, тогда пожалуй называться паном дурной тон. Как будешь звать себя, о повелитель?
ПЕТРО. Дякула, граф Дякула!
ИНОСТРАНЕЦ. Граф Дякула, просто замечательно и благородно! Приходи граф к вечеру на окраину хутора, в дом Анны Павловны - она писарь, заверим письменно наш договор, по которому обязан буду предоставить вам обещанные средства, в обмен на сущий пустяк.
У Петро загорелись глаза ,он уже представлял как ему дякует вся страна.
У иностранца загорелись глаза, не гореть ему в котле парного молока. Как говорят в таких моментах, звезды сошлись.
На третьи сутки, в ночь на Ивана Купала, в хате у Анны Павловны остались: Черт, Вий, Филарет и сама хозяйка ведьма - все в обличиях людских, ожидая графа Дякула.
Дякула стучится в дверь.
ПЕТРО. Откройте, граф Дякула явился, подписать договор, что пан иностранец обещал сегодня.
Анна Павловна открывает дверь.
АННА. Проходите граф, не обращайте взор на бедность и разруху, увы должны мы от людей прятать все богатства.
ПЕТРО. Я понимаю, от отца червонец год как прячу, доверия нет даже к матери родной.
ИНОСТРАНЕЦ. Присаживайтесь граф, договор готов.
ПЕТРО. И Яна здесь, дочь кузнеца, какая встреча. И вы отец Филарет. Позвольте, а что взамен богатству должен я?
ИНОСТРАНЕЦ. Пущий пустяк, должны присоединиться к нашему братству, в нашу семью, так сказать влиться, чтоб мы могли вас граф, как сына родного, любить и оберегать.