Одиссея крота, или Ода мёртвым поэтам
I
Здесь не только вода серый камень точит,
но и червь древесину. Последний того лишь и хочет,
что до сути скорей докопаться, до
заколоченной напрочь впотьмах начинки,
очертанья которой подобны синюшной личинке,
обращённой в ничто...
II
Полночь. Снежный январь за окном. Погода
оставляет желать. Я пишу. Назовём это одой,
малой горстке из вас посвящённой вслед,
не сумевшей о твёрдых ногах в буквальном,
предпочтя в результате 'стагнации' комнатам спальным
потеснее предмет.
Уповаю на речь, что всего уместней
будет в виде прямой, как мне кажется, то есть не лестной
речи вам, несогласным, почти на 'ты'
речи. Ибо пойди докажи-попробуй
мертвецу, что он мёртв, ограниченный стенками гроба
или весом плиты!..
III
Вы теперь далеко, в свой черёд и каждый
пораскинув мозгами. Вне тела. Вне вашей бумажной
компетенции. Впрочем, над тем, что 'в свой'
треть из вас, - посмеялся б, да только не с кем.
Так, в надежде на то, что сей довод покажется веским
самым вам, на покой
угодившим отсель в никуда, в бездонный
шар вселенной над твердью планеты, местами резонной
по сравнению с прочими восемью, -
обращаюсь ко всем, не беря эпохи,
рамки их во внимание, как бы вы ни были плохи
в настоящем. Спою
для начала о том, как теперь, внимайте,
обстоит в мире дело без вас. Вот что пишут на сайте
'вэвэвэ точка новости точка нет'.
Нас всё больше. Свободных земель - всё меньше.
Между тем, человек, как и прежде, подобен простейшим
в недрах той из планет,
о которой уже говорилось. В это
веришь не без труда, но касаемо скорости света
результаты плачевны. Пока о них
можно только мечтать, упражняя око
в расстояниях заполночь, вооружась телескопом
и взирая от сих.
Бытие дорожает. Не - дорожает,
становясь привилегией избранных. Чёрт его знает,
что творится! Всему голова - кулак.
Войны есть, но они в основном словесны:
дескать, по ветру пустим, да будет сие вам известно,
если что-то не так.
Обезьянки по-прежнему в моде. Хлопать
надо их с нами явному сходству. Покамест до тропа
не дошло, но похоже на то, что троп
недалече. Того и гляди, какая-
либо выдаст однажды сродни 'Возвращённому раю'
что-нибудь, так как проб
до черта. Что сказать о самой структуре
мира? Мир этот - то же простейшее в миниатюре,
клетка то есть, в которой друг дружку трёт
средоточье миров. Сколько их на самом
деле плавает в клетке? Что ж, как бы там ни было, вам им
не вести уже счёт...
IV
Вы теперь далеко. Дальше, чем хотелось
бы, наверное, многим из тех, чьё сознание жадное грелось
благодарно о ваши не раз в стенах
освещённых луною неполной комнат,
что лишь делают вид, будто вовсе хозяев не помнят
прежних. Ибо во прах
кануть всем суждено. А потом зрачками
глаз пленительных стать. Или, скажем, всего лишь очками
этих глаз. Или стёклами тех очков,
водружённых на нос. Или стёкол частью,
погружённых в оправу очков. Или дужками, к счастью,
по бокам двух зрачков.
Ибо всё отцветёт, прочертив кривую
от утробы ко гробу, и лишь тишину гробовую
затхлых сумерек данного 'сундучка',
в коем некто, отглажен и отутюжен
почивает, 'Ну что у нас тут, - сотрясёт вдруг, - на ужин
'заморить червячка'?'.
Ибо, как ни надейся, редеет роща
непослушных волос. Бытия же привычная площадь,
что ни год, уменьшается, верь не верь.
Увядание это когда охвачен
серебром, а не золотом, в сущности. Мозг озадачен.
Как прожить без потерь
эту жизнь? На часах часовые стрелки
стервенеют час от часу, мысль навевая о белке,
колесо разгоняющей сдуру. Дай
им ещё пару лет, и все три сольются
непременно в одну, соскочив наконец-таки с блюдца
циферблата за край...
V
Вы теперь далеко. Хрен догонишь! Как там,
в мире 'серых теней'? Не сочтите за грубость, но, к фактам
голым сызмальства бешеный интерес
всем своим существом, что пришло в упадок,
проявляя, чертовски охоч до отброшенных пяток
и, как следствие, месс.
Всё имеет предел. Это так же точно,
как и то, что строка, поразмыслив, кончается точкой
однозначной в финале себя, строки.
Или ближе к своей середине. Или
же вначале - смотря по тому, где поставить решили
пальцы правой руки
точку. Всё преходяще и в мире вещном
ну никак речь не может идти о каком-либо вечном
состоянии глухонемых вещей.
О природе написано их вторым из
вашей братии славной, чья плоть преждевременно скрылась
посреди овощей.
То ли несколько поздно, а то ли рано
стало Гамлетом то, что хотело в душе дон Жуаном
оставаться подольше, вопросом 'Не
быть иль всё-таки быть?' бередя морщины
в голове, на изюм походящей, а также - брюшины
стенки где-то во мне.
Словом, как-то и скучно уже, и в равной
мере грустно, и некому руку под вечер. Вот главный
вывод. По существу же - на всё ответ.
Одиночество это когда без нужды
искушать больше некому. Разочарованным чужды
те, что сходят на нет.
Словом, пусть пережить довелось и многих
переживших, и многое, - что из того? Ведь далёких
относительно звёзд и снующих тел,
не имеет значения, где, над толщей
находиться земли или в оной. Ведь первые дольше.
Дольше - звёздный удел.
Словом, флаг белый спущен и порван парус.
Кто порвал неизвестно, известен сам факт. Словом, Фауст
уплатил Мефистофелю долг сполна.
Словом, гордый Чайльд Гарольд вернулся в гавань,
из которой отчаливал некогда он. Словом, пламень
поглотила волна...
VI
Вы теперь далеко. По-любому дальше,
говоря языком современности, нежели фальши
явной груды от толики правды. Вы
там, в 'нигде'. Чем, прощенья прошу, не место-
положение душ заблудившихся ваших, насесту
несподручных? Увы,
даже в тот самый миг, когда два Ясона,
лбами стукнувшись в чьём-то созвездии, пусть Ориона,
изумленья отнюдь своего не скрыв,
'Ничего себе, - скажут, - в глуши двух древних
встреча! Значит, и правда весь мир наш - большая 'деревня',
претерпевшая взрыв?..', -
ну так вот, даже в тот самый миг, о коем
говорилось чуть выше, вам не обрасти даже с горем
пополам тою плотью, которой так
не сиделось когда-то на месте... Зябко.
Я ветшаю. Здесь точным сравнением стала бы тряпка
или выцветший стяг.
Зябко. То ли в ветшающем год за годом
дело, то ли в погоде, желать оставляющей, в оду
безнадёжность и холод внедрившей. Тишь
чрезвычайная. Только в часах настенных
стрелки заняты суммой слагаемых, от перемены
не зависящей лишь
их, слагаемых, мест. Это так же верно,
как 'Не вздумай касаться рукой оголённого нерва!';
как отсутствие куба, со всех шести
плоскостей идеального; как, простите,
то, что вы не вернётесь уже ни теперь (лишь в граните),
ни потом (во плоти).
Ибо поздно уже заводить собаку,
коротать вечера у камина, подмигивать исподволь мраку
за окном, полным звёзд, что не могут мир
целиком озарить. Ибо суть всё та же:
свет в итоге рассеется в том, что зовут темнотой (или даже
чернотой) чёрных дыр.
Ибо всё 'засыпает' в итоге: мыши
в норах тёмных и норы, антенны, коты, сами крыши,
на которых антенны с котами, все
пальцы ног, а с ногами и рук, все зубы
коренные, все платья, рубашки, потёртые шубы -
все во всей их красе.
Даже ты - тот, кто римскому другу письма
сочинял на досуге, тем самым язык возродив эллинизма, -
близ Венеции сном беспробудным спишь.
Совершенный никто, ты теперь от шествий
ближе некуда, навык не быть вообще в совершенстве
унаследовав. Ишь,
как завёлся январь безутешный, снеги
декабря заметая своими! Евгений Онегин
потерял бы Татьяну в таких, ей-ей,
чем бы та ни являлась: напрасным даром
или даром случайным, отринутым сердцем усталым,
позабывшим о ней...
VII
Вы теперь далеко, без малейших шансов
на амнистию вашу, на ваши не спетые стансы,
что могли бы, пожалуй, пролить - не свет,
но подобие сумерек. И едва ли
вы воскреснете, ибо хороший поэт (вы ведь знали
это!) - мёртвый поэт.
По тому, что залечь норовит туда же
драгоценный металл в виде фиксы ли, прочей поклажи,
где был ранее взят он, судить вполне
можно в целом о том, как устроен славный
этот мир из тычинок и пестиков - мир вряд ли равных
полномочий. И не,
к слову, надо гадать, в чьи покои ворон
залетит. Эта участь ждёт каждого смертного... Вон он
восседает, отчётливо так стуча
по затылку Паллады в обличьи бюста
клювом, дабы узреть, что в груди древнегреческой - пусто,
от плеча до плеча.
Ни в норвежском уже, ни уже в испанском
вы не будете впредь запивать ананасы шампанским.
Или чем там у вас услаждали плоть
наряду с вереницей гетер, наложниц,
жён, любовниц, подруг, как и вы, не ушедших от ножниц
грозной Атропос... Вплоть
до мурашек январь за окном морозит...
Вы теперь далеко, окаянные. 'Метаморфозы
да и только!', - сказал бы один из вас.
А другой бы добавил с угрюмым видом:
'Не видать продолжения миру моей 'Энеиды',
ибо прежняя связь
между нами разорвана смертью...'. То-то!
Смерть не сахар, и в ней для червя земляного работа
непременно отыщется (благо цель
оправдает все средства, не силясь больше,
как бывало нередко при жизни, взвыть 'Занято!'). Соль же
в том, что червь - та же дрель...
VIII
Но вернёмся к проблеме строки и точки,
пока две небольших (под двумя разумеются почки,
разумеется) действуют сообща.
В вашем случае это не точки - это
многоточия... Утро. Моя, уступая рассвету,
догорает свеча...
Пусть и дальше вы, чем бы того хотелось
мне, который теперь, чьё сознание жадное грелось
благодарно о ваши не раз внутри
данной случаем комнаты с видом мрачным
на январь, и мою погубивший Татьяну (иначе -
мать), - вы не вне игры.
Ах, как вы далеко!.. И однако, в то же
время всё-таки близко - на полках, под рядом обложек
твёрдых, не утопивши себя в пыли,
но припудрившись ею всего лишь дружно.
Значит, лампа отнюдь не погасла и в книжном шкафу не бездушно.
Значит, фразой 'Вдали
где-то...' не обойтись, норовя другими,
и она не по ваши, бывавшие в Лондоне, Риме
и Нью-Йорке, осевшем на том краю
полушарий планеты, где меньше суши,
чем воды, песнопения, в чьи-то вливавшие души
истин вечных струю...
IX
Что ж, бывайте! Хотя бы на тех страницах,
где, с эпохами славно воюя, а, в сущности, спицы
тем же ставя эпохам в колёса, вы
отыграли с лихвой череду трагедий
человеческих, каждый - свою. Как-никак вы соседи
нынче, ибо мертвы
вновь. Любя удовольствия, с превеликим
навестил бы вас в вашем, надеюсь, что всё-таки тихом,
неприсутствии, да обрывать боюсь,
не пожив основательно, нить событий,
предначертанных мне кем-то свыше, держащим все нити
(что не дует и в ус).
А назреет вопрос (что навряд ли), кто же
пишет к вам, горемычным, сползая со стула на ложе,
дабы снова в подушку вонзить свой плач
полупьяного тела навынос, в прятки
зачастившего с кучей знакомых, то вот вам загадка:
тёртый, но не калач...
X
Через лет эдак тысячу ваши кости -
те, что станут похожи на ржавые более гвозди,
продолжая нестись, в порошок сотрёт
хронос, время. И только ругнётся матом,
напоровшись некстати не чей-то скучающий фатум,
незадачливый крот.
Январь 2008