Звезда эстрады параллельного мира

Оглавление

Глава 1

      Первые дни, пока я не оклемался, история моей чудесной реинкарнации казалась мне то нелепой, то смешной, то до обидного пошлой. Все произошло как в фэнтезийных романах, что мы тоннами поглощали с Женечкой, моей женой. Если Женька, как и я, "попала", вот же она, наверное, счастлива... Верю, что ей непременно повезло, раз уж такая невероятная удача приключилась со мной-дураком, то моей умнице должно было повезти еще больше. Если уж здесь, на этой другой Земле, ее не найду, то она точно эльфийкой стала. Или вампиром. Эх, конечно, это я себя утешаю, но и верить в такое лучше, чем не верить, ведь в момент смерти я убедился, что чудеса случаются.

      — А теперь перевернись-ка на живот, будем делать укол, — ворковала медсестра, звеня приборами на металлическом столике-каталке. За прошедшую неделю несложно было выучить утренний распорядок: градусник, укол в зад, капельница, завтрак в постель.

      Умерли мы с Женькой, как правильные попаданцы, с помощью грузовика, да не абы где, а в Японии, в Токио. Эта здоровенная дура впечатала в ограждение моста такси, на котором мы с женой ехали из клиники — а потом были мои личные Адъ и Израиль: дикая, дичайшая боль, отчаянно стиснутая неподвижная рука Жени, всполохи света, сирены, звуки разрезаемого металла, какие-то пустые, никчемные мысли о делах, которые уже не закончить... Прошедшая жизнь, как и обещали, мелькала перед глазами, и моя, и — неожиданно — чужая. Чередовались и смешивались воспоминания. Вот я, молодой, нахальный Женя-вижу-цель-иду-к-цели впервые вижу свою главную цель — ослепительную, нездешнюю Женьку-море-по-колено — и вот я маленький, робкий Антоша, впервые выехавший один на велосипеде и летящий, выставив руки в усыпанный камешками асфальт. Вот первая дискотека, организованная с другом в 92-ом — и какой-то неинтересный новогодний утренник, полный пугающих взрослых, где нравящаяся мне-Антоше девочка кружится с бумажным колпаком Снежинки на голове. Врач, говорящий, что у меня меланома, четвертая стадия — и мой-Антошин отец, что-то беззвучно и грозно объясняющий мне, стоящему на коленях в углу. Рассвет над озером в Карелии, десятая годовщина свадьбы — и незнакомый подвесной мост, кажущийся бесконечным из-за тумана на том берегу... Мысль о том, что это, наверное, и есть тот самый психиатрический бред, неотличимый от реальности, — и темнота.

      — Вот и все, ты настоящий молодец, сразу видно, мужчина растет! — Медсестра ловко вставила в руку капельницу и вышла из палаты. На четыре койко-места палаты детского отделения я был единственным пациентом, чему и радовался. Не готов я еще к общению с другими детьми, мне кажется, они сразу распознают, что я-то только притворяюсь ребенком.

      В себя я пришел уже в новом теле. В теле сбитого грузовиком Антона с красивой фамилией Вечер. В теле шестилетнего мальчика, лежащего в районной больнице в неизвестном мне городе Мосты. В БССР, в 2000 году.

      Меня убило грузовиком, моего реципиента, похоже, тоже. Классика! Но хоть воспоминания мне достались крайне обрывочные, все равно и этот чит попаданца в наличии! Правда, сверхсил я не чувствую никаких. И магии вокруг в принципе нет. А есть лишь то, что в литературе моего прошлого мира называли альтернативной историей. Мир, где СССР не распался, а продолжил существовать и даже вступил в новое тысячелетие.

      Несколько дней в часы, когда у меня была возможность спокойно подумать, я все удивлялся самой возможности реинкарнации, еще больше удивлялся чужим воспоминаниям, лениво рассуждал о преимуществах взрослого сознания в теле ребенка и гадал, существуют ли во вселенной магия и боги, если существуют попаданцы. А на третью ночь меня накрыло. В окно, которая убиравшаяся санитарка забыла запереть, дул теплый летний ветер, и в его сладком аромате билась жизнь! Я был жив, и это было изумительно прекрасно, хорошо настолько, что все прочее в мире стало неважным. Мне, 56-летнему оболтусу без детей и особых достижений, умирающему от рака, отчаянно боящемуся смерти, возложившему все надежды на экспериментальное заграничное лечение — в общем, совершенно непримечательному, обыкновенному человеку — невероятно и незаслуженно повезло снова жить, быть юным, узнавать новое, встречать закаты и рассветы, даже получить шанс на еще более долгую жизнь! Кажется, никогда я еще не чувствовал такого острого счастья, как все потеряв.

      Конечно, это бурное счастье уже отпустило меня, но радость все еще оставалась в груди, жизнь была прекрасна и удивительна. Я вообще всегда любил жизнь, жил со вкусом, и жить мне совсем не надоело. Тем страшнее было на пороге 2030-го года узнать, что у меня рак и все вот-вот закончится.

      В палату вернулась медсестра, сняла капельницу и поставила завтрак на тумбочку у кровати.

      — Опять овсянка! — Я нарочито поморщился и улыбнулся: — Ужас, как надоела!

      — Ну, сегодня уже последняя, съешь всю! К тому же есть еще булочка, смотри, с изюмом, это же вкусно? — Медсестра привычно засмеялась над моими капризами и строго добавила: — А останешься на обед, будешь перловку есть!

      — Не-не-не! — затряс головой в притворном испуге и быстрее схватился за ложку. Честно говоря, я всегда любил овсянку, но ребёнок в больнице, наверное, должен немного капризничать?

      Интересно, умри я не от грузовика в Японии, оказался бы здесь? Вряд ли. Похоже, что коллективное бессознательное писателей нащупало работающий рецепт перерождения, не зря же он так часто встречался в литературе, а потом сработал со мной. Ну какой шанс, что это просто совпадение?

      Спасибо Женечке, сутками копавшейся в сети в поисках надежды — и нашедшей ее в виде нового препарата, регулирующего процесс деления и убийства клеток. Чтобы получить шанс попасть в контрольную группу европеоидов из десяти человек, которую набирала японская фармацевтическая компания, пришлось опустошить счета, попрощаться с бизнесом, продать купленную для сдачи в аренду двушку в Одинцово — и даже так все решалось уже на месте, в Токио, после обследования врачами компании. Меня взяли, но теперь уже мое место достанется кому-то другому. Революционный препарат, который в СМИ прозвали "таблетками молодости" за перспективы не только сдерживать размножение раковых и просто дефектных клеток, но и растянуть процесс старения, принудительно запуская деление здоровых, остался в прежнем мире, а здесь, наверное, до него еще лет тридцать.

      Вот только там я был уже постаревшим мужчиной с призрачной надеждой застать одно из величайших открытий человечества, а здесь я совсем мальчишка, которому в 2030 году будет всего тридцать семь. А потому план-минимум на эту жизнь — беречь здоровье смолоду, ждать разработки чудо-лекарства, достичь благосостояния, которое позволит мне попасть в число счастливчиков, которым это чудо-лекарство будет доступно. А там и виртуальные капсулы да искусственные органы не за горой!

      Но в ближайшей перспективе меня ждала утомительная история про "снова в школу". Сейчас середина августа, сегодня выписка, а через две недели я пойду в первый класс, если психиатр из областного центра, куда мы с моей "ретроградной амнезией после черепно-мозговой травмы" поедем на консультацию, признает меня годным к нормальной жизни. Признаться, визита к психиатру я сильно опасался, словно шпион, которому предстоял визит в органы госбезопасности: лишь бы не проколоться! Да и про советскую психиатрию разные истории есть, а здесь все-таки СССР.

      Как я понял из осторожных разговоров со своими новыми родителями и сотрудниками больницы, расхождений в истории моей и здешней Земли хватало. Здесь не только перестройка удалась, но и еще до нее множества известных мне людей и событий не было, были другие. И чем ближе к современности, тем больше различий. А что особенно важно для меня, здесь были другие песни.

      Другое развитие этой реальности — одна из вещей, которые сделают мои повторные годы в школе интереснее. Нужно будет разобраться в местной истории, крепко так, чтобы ничего не путалось в голове. Изучить здешнюю культуру, составить список того, что у нас было, а здесь не появилось. Ведь это же настоящий клад!

      На песнях я был так сосредоточен по той причине, что это была область знаний мне неплохо знакомая и пригодная в качестве "чита" в новой жизни. До ведения бизнеса, если здесь это вообще возможно, еще далеко, в науке я, прямо скажем, слаб, а отличные музыкальные слух и память всегда были моей сильной стороной. Собственно, в 90-ые с музыки и начался мой путь в бизнес: вылетев из питерского универа, я остался в городе, днем работал принеси-подай на рынке, а по вечерам за мзду малую в ДК проводил дискотеки. Со временем мы обросли аппаратурой, мзда администрации стала больше, а посетители наши все чаще выбирали какой-нибудь новомодный клуб, потому я выкупил у друга его долю и переключился на организацию праздников. Потом был переезд в Москву, расширение бизнеса, и со временем я стал довольно заметным и уважаемым в отрасли человеком.

      Конечно, к 2030-ому году, когда я умер, я уже не гонялся как ужаленный по всем мероприятиям, а больше был сосредоточен на планировании и на фирме по торговле воздушными шарами (набившие оскомину шутки про "деньги из воздуха") и прочей праздничной атрибутикой. Но и в эти годы я продолжал следить за развитием отечественной музыки и по работе, и для души. И собираясь за городом дружеской компанией, мы не просто следовали алгоритму водка-баня-шашлык, а устраивали тематические вечеринки, с диск-жокейским пультом, гитарами, синтезаторами, караоке и небольшим танцполом.

      Музыку я любил еще со школы, но перспективы стать популярным музыкантом, когда ты растешь в Светогорске, маленьком и мрачном городе на самой границе с Финляндией, действительно не кажутся реалистичными даже подростку-максималисту. Профессиональным музыкантом я так и не стал, но в тусовке, пусть и не на самом высоком уровне, повертелся, хорошо знал нашу эстраду, помнил кучу песен наизусть и даже мог выдать неплохую аранжировку на скорую руку, правда, уже во времена цифрового звука. И после смерти, как ни смешно звучит, память стала только лучше.

      В общем, теперь я нацелился на музыкальную карьеру — воплотить в жизнь давнюю детскую мечту. Но трясти со сцены телесами мне уже не так интересно, как было когда-то, да и весь этот разноплановый репертуар, что у меня в голове, в один коллектив не поместится никак. Потому, как только я заработаю репутацию хорошего автора-исполнителя, начну делать карьеру продюсера или поэта-композитора. Конечно, это очень примерный план, сложно за неделю в больнице узнать, как здесь все устроено.

      Выписку назначили на полдень. За мной пришел отец, Дмитрий Яковлевич Вечер. Это был высокий суховатый мужчина, сорокалетний столяр-краснодеревщик на местной мебельной фабрике. Лауреат всесоюзного конкурса столярного мастерства, как мне гордо рассказала мама в один из их визитов. Отец, к слову, навещал меня каждый вечер, а у матери, технолога на той же фабрике, горел какой-то плановый проект, потому ей часто приходилось допоздна оставаться на работе.

      Мой новый отец был мужчиной неразговорчивым, и сперва, несмотря на обрывки воспоминаний Антоши о семье, я себя чувствовал с ним неловко. Сейчас уже попривык.

      — Ну, вот и выписка! — Дмитрий преувеличенно-бодро взмахнул узлом детской одежды. Мать, несмотря на август, насовала для первого после аварии выхода на улицу какой-то дикий комплект из тонкой зеленой шапочки, серой куртки-ветровки с ярко-оранжевыми вставками, черной водолазки, зелёных вельветовых брюк и новеньких кипенно-белых кроссовок со знакомыми полосками на кожаном боку. Эти кроссовки отец мне сунул прямо под нос:

      — Вот, ты же их хотел? Балует тебя мама, ремня бы тебе всыпать, а не кроссовки! Но ты носи, поправляйся, и чтобы больше никаких аварий! — И по его смущенному виду было совершенно ясно, что балует Антошу не только мама.

      И только тогда до меня в полной мере дошло, что я наглый захватчик, а не любимый сын, и нет у меня никаких прав на любовь и поддержку этих замечательных людей, что так трогательно ухаживают за мной уже неделю, и что мое циничное удовольствие от доставшегося мне юного тела — это распоследняя подлость. Умер семилетний пацан, судя по возрасту родителей, поздний и долгожданный сын, а я, поживший и многое повидавший мужик, так малодушно радовался! И кроссовки эти, видно же, что денег в семье немного, но нет, купили, подбодрить хотели... В носу защипало и из глаз брызнули слезы.

      Дмитрий Яковлевич растерялся. Еще бы, ребёнок неделю не плакал, несмотря на огромные ушибы и боль в спине, а тут на выписке заревел. Отец (не мой, Антошин отец!) заозирался, кинул куль одежды на соседнюю койку и обнял меня деревянными руками.

      — Ну, Антон, ты чего?! Другие, что ли, хотел? — Я замотал головой, пытаясь успокоиться. — Ремня, что ли, испугался? — начинал мужик паниковать. — Не будет никакого ремня, я же пошутил! — Он прижал мой лоб к своему плечу и начал успокаивающе гладить по голове: — Ну тихо, тихо, все же хорошо? — Присев на корточки, он заглянул мне в глаза, и я судорожно закивал.

      Мне стало стыдно еще и за эти крокодильи слезы, ведь в глубине души я по-прежнему был рад, что живу. Видно, сыграл какой-то отложенный стресс, да и вылезла старая детская обида на своих собственных родителей, которым никогда не было до меня дела. Вот так всю жизнь проживешь, уже сто раз в голове все перекатаешь, рассусолишь, а оно все равно всплывает непрошеными эмоциями. Я уж и забыл, как легко и упоительно плачется ребенку...

      — Я больше не буду, — пробормотал я, утирая кулаком сопли, — и плакать не буду, и это, в аварии, короче, — закончил неуклюже.

      Их Антошки больше нет, и все, что я могу, это стать им образцовым сыном в благодарность за доставшийся мне шанс. И начать следует с прекращения соплеразлива, нечего нервировать мужика, он и так уже за последнюю неделю на пять лет вперед перенервничал с той аварией и моей "амнезией".

      — Пойдем домой. — Не глядя на отца (привыкай, давай, ты теперь не Евгений, ты сын этого человека, Антон), я осторожно соскользнул с койки. Отбитые спина и попа представляли собой сплошной синяк, что уже начал сходить, но болел при каждом нажатии. Из других повреждений у меня было сотрясение (уже даже голова болеть перестала, но сейчас снова загудела от слез) и смещение позвоночного диска (минимум месяц визитов к мануальному терапевту).

      Отец вскочил, чтобы помочь мне одеться, и в этот момент в палату зашла мой врач, Елена Петровна:

      — Выписываемся, пациент? — бодро начала она. — Добрый день! — это отцу. — А плакали почему? Болит что-нибудь?

      Отец потупился, и я поторопился вставить:

      — Не, фигня! — Врач недовольно цокнула, и я исправился: — Ничего не болит, так, немножечко. Домой быстрее хочу!

      — Домой — это хорошо. Дома и стены помогают, — задумчиво протянула она, окидывая меня оценивающим взглядом. — Давай-ка я тебя напоследок осмотрю, и пойдем выписываться.

      Я привычно повернулся спиной. Елена Петровна была хирургом-ортопедом, она принимала решение, нужна ли мне операция на позвоночник. И, несмотря на не раз выраженные сомнения в эффективности мануальной терапии (похоже, свои какие-то терки у них с врачом из поликлиники, к которому мне предстоит ходить), она решила, что операция нецелесообразна, сначала курс массажа, лечебная гимнастика, а через полгода меня ждет повторное обследование. Повертев и что-то одной ей понятное у меня на спине понадавливав, врач удовлетворенно хмыкнула и улыбнулась отцу:

      — Счастливчик он все-таки, легко отделался и восстанавливается хорошо. Одевайтесь, жду вас на посту.

      Сестринский пост был обычной конторской стойкой, довольно старой, отгородившей кусок коридора. До этого дня мне не разрешали выходить погулять на улицу, потому я гулял по коридору, и мимо этой стойки прошелся уж точно сотню раз. Да и с медсестрами разговоры разговаривал я в последние дни чаще там, чем в палате. Они все расспрашивали, что я помню, чего не помню, и я их тоже расспрашивал в рамках своего нового возраста. Сейчас на посту собралась вся смена отделения, от заведующей до санитарки. Даже пару пациентов из взрослого хирургического, что было на второй половине этажа, подошли. Это что же, все собрались меня провожать?

      Елена Петровна вышла вперед и вопросила:

      — Что, Антоша, понравилось тебе в больнице?

      — Э-э-э... — И как мне ответить? — Понравилось!

      — Неправильный ответ! Пациентам в больницах не нравится, пациенты в больнице страдают, а врачи наслаждаются их муками, ясно? И если ты еще раз вот так по своей глупости попадешь сюда, мы тебя будем мучить, а ты будешь страдать, понял? — И обернулась к забинтованным дядькам из хирургического. — Подтвердите!

      Те сделали полные скорби лица:

      — Очень-очень страдать!

      — Потому лучше тебе сюда больше не попадаться! — закончила Елена Петровна веселым голосом и достала из-за стойки картонную коробку, перевитую бечевкой — торт. — Поправляйся!

      Признаться, я растерялся. Обычно врачам дарят, а не наоборот. С чего бы мне такие проводы, понравился очень, что ли? Или, может, дети редко попадают? За неделю никого не видел. Я взял торт и передал его отцу:

      — Подержишь?

      А сам с серьезным видом стал подходить к каждому, начиная с Елены Петровны и пожимать руку:

      — Спасибо! Большое спасибо! И вам спасибо, дядь Саш! — И, закончив круг под всеобщий смех, пообещал: — Теперь я буду очень-очень осторожен!

      Потом были сеанс благодарностей от отца, шуточки со всех сторон, получение справки и, наконец, спуск по лестнице — первый выход навстречу новому миру!

      Ветер на улице был и теплым и ласковым, лето во всей своей красе. Вокруг больницы зеленел сквер, взгляд цеплялся за давно уже не виденное в Москве — побеленные на метр от земли стволы деревьев. И бордюр был побелен полосами: темная плитка, белая плитка. Все вокруг выглядело для меня "ретро", от здания больницы до ограды территории. Солнце жарило во всю, погода была прекраснейшей, и уже за минуту я почувствовал, как начинаю потеть в своих одежках. Наталья Петровна Вечер рассуждала просто: не могу встретить лично — так максимально обезопашу экипировкой. Она почему-то была уверена, что после больницы я непременно простыну, и, чтобы не нервировать женщину, я пообещал надеть все, что принесет отец. Уныло подергав ворот водолазки, я повернулся к отцу:

      — А чего это меня все так провожали? Так всегда из больницы провожают?

      Отец задумался, но ответил:

      — Да нет, не всегда. Ну, торты обычно не дарят, — улыбнулся он в усы, — видать, понравился. Понимаешь, город у нас небольшой, но он растет, недавно новую больницу построили. Там тоже детское отделение есть, сейчас в основном туда детей направляют. Здесь детей стало меньше, вот и уделили побольше внимания.

      — А меня почему сюда тогда?

      — Тебя же не по направлению отправили, а на скорой привезли, куда заведено. Ну и знакомые у меня здесь есть, потому мы, когда с мамой приехали, ты еще без сознания был, неясно было, в чем дело и есть ли смысл перевозить, а диагностические аппараты — это такие, в которых можно посмотреть, что у человека внутри, — они здесь тоже хорошие. Мы и сказали в детское отделение переводить сюда. Та новая больница, она хорошая, разное медицинское оборудование современное, но и здесь тоже было все необходимое. Тебе могли операцию на позвоночник назначить, тогда поехал бы в новую. Но обошлось. Напугал ты нас! — отец скривился. — Я тебе сразу скажу. Еще одна такая выходка — и точно ремня получишь. Маме с сердцем плохо стало. Она просила тебе не говорить, но ты уже большой парень, сам понимать должен. Так что больше ее не расстраивай!

      Я заволновался:

      — А что с ней было?

      — Да, давление резко подскочило, пока в больницу ехали. Заболело сердце. Ее прямо в больнице и обследовали. Оказалось, болезнь, называется стенокардия. Ей теперь совсем нельзя нервничать и работать надо бы поменьше, да разве ж она послушает. Потому мы оба должны хорошо себя вести и во всем ей помогать, чтобы не стало плохо, понимаешь?

      Что такое стенокардия, я хорошо знал. Была у друга ишемическая болезнь сердца, а с ней и стенокардия. Малейший стресс — и он сразу хватался за грудь, больно. Нитроглицерин с собой постоянно носил, и мы, его друзья, тоже все в аптечке держали таблетки на всякий случай. За год на диете избавился от лишнего веса, зарядку делал, на плавание ходил, но все одно, сердце сбоило. Таблетки с кучей побочек долго пил, вроде, получше стало, но болезнь не ушла. Все равно оставался высокий риск инфаркта. В общем, за моей новой мамой теперь действительно придется следить, а она еще мне говорить не хотела! Я понял, что даже за наши недолгие и немногочисленные в общем-то встречи уже привык к этим людям и готов действительно начать считать их своей семьей. И мне совершенно не нравится мысль о том, что они тоже когда-нибудь умрут. Надо разработать план, чтобы мы все вместе прекрасно дожили до того времени, когда медицина сможет существенно продлять жизнь.

      В прошлой моей жизни мне не слишком-то повезло с родителями. Я был, что называется, из неблагополучной семьи со всем набором вроде алкоголя, скандалов, визитов милиции, только что не многодетной и без поножовщины. И вклад родителей в мое развитие осуществлялся лишь кормежкой, редкими покупками плохонькой одежки и подзатыльниками под настроение. В остальном я рос скорее сам по себе, что называется, вопреки. Что ни говори, а советская система за детьми из таких семей следила лучше, чем это стало после перестройки, потому я не скатился в хулиганку, хорошо закончил школу, поступил в Ленинград. А там — сперва желания приезжать домой не было, а потом и не к кому стало, угорели в пожаре. Еще и соседку с собой забрали.

      Антошу же явно родители любили. Наверное, как во всякой семье, здесь тоже есть свои скелеты, но все же я, кажется, за все детство столько внимания не получал, сколько за недолгое пребывание в теле Антона. Своих детей у нас с Женечкой завести не вышло, потому всегда было в таких вот классических полных и благополучных семьях что-то, пробивающее меня на сантименты. И чего пацана понесло под грузовик?

      Ко мне в больнице на следующий день после того, как я очнулся, приходил милиционер. Тогда еще окружающие не пришли ни к каким определенным выводам о моей "амнезии", видимо, надеялись, что вспомню подробности. Родителей я "узнал", считать-писать мог, на какие-то вопросы отвечал правильно, где-то ответа не знал или ошибался. Мои первые нелепые ошибки списали на попытки "дополнить" забытую реальность, а там уже я и сам больше спрашивал, чем говорил. Милиционер же понадеялся, что я вспомню подробности об аварии, ему нужно было понять, есть ли вина водителя. Как он мне сам рассказал, он уже успел поговорить с друзьями Антона, с которыми тот затеял игру по перебеганию дороги. Как я понял, на спор, подробностей мне милиционер говорить не стал, чтобы не повлиять на показания. Я, конечно, ничего не вспомнил. С амнезией будет разбираться психиатр из Гродно, областного центра, куда мы поедем на следующей неделе. Но, как я понял, если это не психическая болезнь, а результат травмы, никакого особого лечения не назначают, больной все или сам вспомнит, или заново узнает. Здесь я боялся только показать лишнее, все же взрослому оказалось не так легко представить себя семилетним пацаном, как можно было подумать.

      Я вернулся к диалогу:

      — Я буду хорошо себя вести. И по дому помогать буду. Но я плохо помню дом, ты мне подсказывай, если что. Чтобы маму не расстраивать.

      — Да, это тебя угораздило. Прямо как в кино! Ну, может, вспомнишь еще. Степка сейчас обрадуется, он по тебе скучал.

      Степка — это мой кот. Антоша притащил с улицы котенка, тот и прижился. И жили они, судя по рассказам, душа в душу. Видимо, добрый мальчик был, обычно коты к детям настороженно относятся. Я новости про кота обрадовался — всегда любил это племя, были у меня за мою жизнь и коты, и кошки, и у всех свой характер. И в интернет-войнах я воевал в армии кошатников против собаководов.

      — Так странно, ничего не помнить. Ни дома, ни кота, -заполнил я паузу. Отец потрепал меня по голове:

      — Ну, заново запомнишь, делов-то. Радуйся, что дураком не стал и вообще легко отделался. Вон, Елена Петровна сперва уверена была, что понадобится операция, а там знаешь какие могли осложнения быть? Сознания нет, диск позвоночный сломан, конечности реагируют плохо. А потом, похоже, что-то обратно сместилось, теперь, глядишь, все обойдется зарядками. В бассейн запишем тебя, будешь на плавание ходить, ребята в школе еще позавидуют!

      — А я что, не умею плавать?

      — И этого не помнишь... — вздохнул Дмитрий Яковлевич. — Умеешь уже. У нас вон какая река, Неман! И живем мы недалеко от реки, бегал с пацанами уже которое лето на пляж. Всыпать бы еще раз тем пацанам!

      — А их наказали?

      — Конечно! И участковый с ними беседу провел, и родители их. Саша, Колькин папа, своему точно ремня всыпал. Неделю за него извинялся. Еще бы, я его понимаю. Это же мог не ты быть, а любой из вас. Как бы я потом в глаза их родителям смотрел? Совсем головы нет, как только додумались!

      — Да я даже не помню, в чем там дело! — демонстративно свесил голову я.

      — Да спор идиотский затеяли, бегать перед машинами на слабо! Как есть, идиоты! — Отец начал заводится, и я поспешил вмешаться:

      — Больше никогда! Клянусь!

      — Еще бы! — успокоился он. — Вас теперь, может, и в пионеры не возьмут. — Интересно, как здесь обстоят дела с пионерами. А комсомолом? — Из-за вашей выходки, между прочим, во всех детских садах и школах участковые внеплановый урок провели по безопасности на дорогах. А водителю еще суд предстоит!

      — Так водитель же не виноват?

      — Все равно будет суд, так положено. Была авария, был пострадавший, надо определить вину. Конечно, он не виноват, ты же сам ему под колеса выскочил. Человек испугался, машина пострадала, рейс сорван — потому виноваты будем мы, что тебя плохо воспитали.

      — И что вам за меня будет? — испугался я.

      — Штраф будет. Да это же не главное, как ты не понимаешь? — А они еще кроссовки купили! Вокруг СССР, а кроссовки-то немецкой фирмы, наверное, недешевые. — Главное, это что из-за твоей глупости ты мог умереть, другой ребенок мог умереть, водитель мог пострадать, в конце-концов!

      — Да все я понимаю. Сам не знаю, как так вышло, но больше никогда, обещаю! — Завелся-таки. — Зарядку буду делать, через дорогу бегать не буду, учиться буду лучше всех! И перед водителем извинюсь! — Я поторопился обеспечить легендой будущие успехи.

      — Вот это правильно. Даешь слово? — С серьезным лицом обернулся ко мне отец.

      — Даю слово! — и добавил для убедительности: — Чтобы мне пусто было, если нарушу!

      Отец засмеялся, видимо, здесь это выражение тоже было в ходу. В этот момент мы повернули за угол, и я увидел неожиданное: через дорогу виднелся настоящий торговый центр. Да, маленький, и сейчас, посреди рабочего дня, было немноголюдно, но в этом здании не было ничего советского! Стеклянная коробка с пестрыми вывесками у входа и большими буквами на крыше: "Торговый центр 'Вавилон'‎". Для города с населением в 30 тысяч человек название, конечно, слишком пафосное, но важно было не это — весь ТЦ был словно из Москвы нулевых. Если бы я не умирал сейчас от жары в своих ста одежках, точно попросил бы зайти туда, а так придется потерпеть.

      Машину отец почему-то оставил на стоянке у ТЦ, а не подъехал прямо к больнице. Это была хорошо знакомая мне "Волга", совсем как из нашего мира, уже не новая.

      — На конкурсе выиграл, — кивнул на нее отец и закинул в багажник спортивную сумку с вещами из больницы. — Давай помогу.

      Садиться самому мне было еще неудобно, потому с его помощью я разместился на заднем сиденье и облегченно вытянул гудящие ноги.

      — Сейчас еще заедем к Саше, заберем у него кое-что, а потом домой.

      Город Мосты был совершенно провинциальным и совсем небольшим. Поездка к Саше, папиному коллеге и отцу Антошкиного друга Коли, другого участника дурацкого спора, заняла всего десять минут. За это время я увидел красивую полноводную реку, спортивный стадион на ее набережной, свою будущую школу, мебельную фабрику, где работал отец и где сейчас находилась мать, главную городскую площадь.... А также кучу свидетельств существования частного бизнеса. Маленький открытый рынок, множество мелких магазинов, шашлычная, кафе и даже компьютерный клуб "Звезда"! Если это и было похоже на знакомый мне СССР, то только конца восьмидесятых, когда вокруг расцвели кооперативы. Но, тем не менее, советский дух пропитывал все вокруг: от пионеров, гурьбой в красных галстуках входящих в парк, до чистоты и характерных для Союза скульптур и бюстов тут и там. Советские гербы на зданиях, красные растяжки и флаги на улицах, отсутствие яркой рекламы и никаких полуголых женщин на рекламных стендах.

      Мы завернули в район одиночных частных домов и остановились у одного из них. От соседних домов он отличался большими размерами и резными наличниками. Дом был новый, сосновый, покрытый не краской, а золотистым лаком, весь словно сошедший с иллюстраций к русским сказкам. Деревянное кружево вокруг окон и дверей, фигурные перила на балкончике мансарды, даже петушок на крыше. У забора стояла ручная газонокосилка, за домом виднелся огород и край теплицы, обтянутой полиэтиленом.

      — Здоров, Дима! — Вышла, вытирая руки тряпкой, из-за дома румяная пышная девушка. — Сейчас позову Сашу.

      Мы тоже поздоровались и отец отвел меня к лавке у беседки. Из окна мне помахал какой-то пацан, видимо, тот самый Коля. Он жестами показал в сторону матери, потом на себя и провел большим пальцем по горлу. В общем, ему откусили голову, и теперь он наказан. Ну и слава богу, я еще не решил, как себя вести с друзьями Антона. Конечно, мне тоже придется завести друзей-ровесников, но надо сперва посмотреть, что за ребята.

      Девушка вернулась с мужем, который нес в руках какие-то темные доски с фигурной резьбой. Оказалось, отец с коллегами сделали в свое свободное время новые шкафчики для ординаторской детского отделения больницы, в которой я лежал. Отец закончит их собирать в своей личной мастерской, дома, и отвезет. Похоже, взяточничество здесь, как и у нас, в ходу. Когда мы поехали домой, я попытался навести разговор на эту тему, и тот ответил:

      — Нет, конечно, ничего не должен! Ты что, у нас медицина в больницах для всех бесплатная. И поликлиники бесплатные. Есть врачи, которые работают за деньги, но это для тех, кому в очереди лень стоять или хочется чего-то этакого. Просто мы с мамой, когда тебя навещали, зашли в ординаторскую, а там мрак, старые косые шкафчики висят, все поцарапанные, и это в городе, известном мебелью на весь Союз! Стыдоба, позор... Я с мужиками поговорил, объяснил им все, вот и сделали. Нам не сложно, и людям приятно.

      Отец помолчал и продолжил:

      — Вообще, я тебе честно скажу, раз уж ты сам заговорил. Ты только потом это никому не говори, ясно? — Я кивнул. — Бывает такое, что тебе что-то должны, но чтобы это получить, ты сам оказываешься должен, неофициально, так сказать. Ну вот врач, к примеру, известный, к которому много кто хочет попасть, а у него на всех просто времени не хватает. А с подарком ты попадешь. Это нехорошо, но это есть. Но шкафчики эти, это другая история. У мамы подруга в этой больнице заведующая отделением, тебе и так все бы делали как родному. Да что я, там просто работают хорошие люди, и они ко всем относятся как положено, с подарками или без. Вон, даже торт подарили! Но это правильно, отблагодарить, если можешь, понимаешь? Они же даже не знают еще об этих шкафчиках, просто подарок будет. Не хватило у города денег сразу и на новую больницу, и на аппараты для старой, и еще и на мебель. Так пусть хоть в одном отделении чуть красивее станет, а потом и всю мебель поменяют. Времена сейчас такие, крутятся люди, как могут, но, говорят, скоро будет лучше. Поверь, ты еще своими глазами коммунизм увидишь, когда все люди делают что-то, потому что хотят, чтобы мир становился лучше, а не потому что должны. И подарки от чистой души делают, и всем всего хватает. А это время, когда только о себе думают, оно пройдет, как ветрянка, которой надо переболеть.

      И так он это прочувствованно говорил, что сразу верилось и в хороших людей, и в то, что со временем все будет только лучше, — но опыт подсказывал мне, что так просто все не бывает, особенно при некоммерческой системе распределения благ. Да и с коммерческой взятки все равно берут только так. Не все так просто, раз уж от семилетнего сына не скрывают, что да, бывают нужны "подарки". Видимо, еще не раз столкнусь... Но было что-то светлое в этой забытой мной вере в коммунизм, от чего самому хотелось пойти и сделать что-нибудь полезное. Ох, и интересные меня годы ждут!

      А дома меня ждал кот. Откормленная жирная морда, совершенно обаятельная.

Глава 2

      — Галстук, галстук не забудь!

      Галстук был при мне, алый, заботливо выглаженный. Сегодня, 22 апреля 2003 года, в 9 часов на основной площади города — на площади Ленина, конечно — состоится главное событие в жизни советского школьника. Меня примут в пионеры.

      Мама бегала по дому в последних приготовлениях к выходу. Чувствовалось, что день этот для нее праздничный — лучшая блузка, узкая юбка-карандаш, укладка, каблуки. Вообще, на торжественном принятии в пионеры родители обычно не присутствовали — работа — но мама отпросилась на все утро. Нервничая, она уже по три раза перепроверила, все ли готово, ничего ли не забыто. Последний штрих — помада — и наконец мы вышли. Даже Степка проводил — на окне посидел, посмотрел вслед.

      Ехали до площади на такси — у мамы каблуки, у меня гитара — хотя пешком там было идти минут пятнадцать. Но решили не рисковать. Я тоже нервничал в этот день, но не из-за пионерии, пионером я уже бывал. Сегодня будет мое первое публичное выступление.

      За два с половиной года с моего "попадания" я успел прослыть отличником и чуть ли не вундеркиндом, стать образцовым октябренком, "научиться" играть на гитаре, а также разобраться в местных реалиях.

      Похоже, в этой реальности сработало что-то вроде "эффекта бабочки", и с какого-то момента история пошла немного иначе, постепенно набирая отличия, как снежный ком. Так здесь День Победы был 10-го мая, а не 9-го, после Сталина были другие генсеки, Союз дружил с Китайской народной республикой и не существовало многих известных мне книг, песен и фильмов. Чем ближе к современности, тем больше было таких отличий, хотя и до Революции было много расхождений. Но после войны их становилось больше, и уже практически не встречалось знакомых мне имен, хотя схожие события происходили в близкое время. Что это — необъяснимое доминирование вездесущих идей над ролью личности в истории, естественное последствие предыдущих совпадений или какой-то нечеловеческий замысел — правдивого объяснения, разумеется, мне никто предоставить не мог.

      Это до сих пор приводило меня в недоумение: в этом мире не было многих известных мне персон, их место заняли другие, у которых, казалось бы, должны быть свои взгляды, идеи, реакции, иное окружение и обстоятельства. А, несмотря на эту замену, общая историческая канва в основном сохранялась, словно рельсы, по которым поезд идет с любым машинистом. Зарождались жанры, своей чередой шли реформы, набирали популярность идеи... К настоящему моменту не было на слуху ни известных мне по старому миру политиков, ни артистов.

      Да и несмотря на отличия прошлого здесь все равно были Ленин и Сталин (с теми же псевдонимами!), Маяковский и Есенин, Высоцкий и Набоков, Рахманинов и Шостакович — те же люди, судьбы, да и значительная часть творчества порой была идентична до буквы, до ноты! В космос первым полетел тот самый Юрий Гагарин, с обаятельной улыбкой, со своим знаменитым "Поехали! — правда, здесь он жив до сих пор— а вот первой женщиной-космонавтом стала Зоя Любятова. А у Сталина, при всей схожести с нашим, не было ни жены, ни детей — он был "женат на стране" и умер в 1955-ом году, а не в 1953-ем, при этом "дело врачей" все равно раскрутилось. Нигде я не нашел упоминаний Брежнева, Хрущева, Горбачева, даже на уровне республик и областей. Но и оттепель, и эпоха застоя были. А к 80-ым, видимо, накопился какой-то пласт изменений, и пошли отличия в событиях, определивших существование СССР. Не было войны в Афганистане — там в 70-е вообще произошла социалистическая революция (впоследствии поддержанная Красной Армией) и страна вошла в СССР (это было очень громкое событие), в эту республику до сих пор вливались огромные деньги. Не было взрыва в Чернобыле, хотя АЭС там была.

      — На площадь? — уточнил таксист, молодой усатый парень. — Пионером будешь? — улыбнулся он мне.

      Я гордо кивнул.

      — А чего с гитарой? Что, концерт в этом году делают?

      — Не то чтобы концерт, но будет несколько выступлений. Я вот песню договорился спеть.

      — Что за песня? — Такси тронулось в путь.

      — Сам написал! — гордо ответила мама. — Очень хорошая, послушайте, если будет время.

      Таксист снисходительно улыбнулся:

      — Послушаю, если не будет вызова, отчего бы и нет. Ну, поздравляю тебя, молоток! Отличник? — Я скромно угукнул в ответ.

      Золотов, генсек с 1981-го года (гэбэшник, как и наш Андропов), сразу после избрания объявил курс на реформы "экономической открытости". Они начались с объявления о существовании "избыточной партийной бюрократии и недостаточной эффективности текущей модели управления", а также с признания необходимости "перестройки партии и страны" — экономических и политических реформ. Было создано несколько особых комиссий по различным вопросам, и к 1983-ему году проект был готов.

      Сперва разрешили кооперативы, но такого разгула мутных схем, как застал я, не случилось — сказалась более тщательная подготовка с включением в комиссии представителей всех министерств. Кооперативы имели сниженный налог на прибыль и прогрессивный налог на зарплаты, имели четкие ограничения по видам деятельности, закупаться могли только у других кооперативов или государства по выделенным предприятиями квотам, а номенклатуру продукции сперва должны были согласовать. Эти согласования, как и получение патентов на кооперативы были связаны с массовой коррупцией, за которую — неожиданно — сажали, расстреливали и которую обсуждали в прессе.

      Деятельность кооперативов последовательно расширялась, но именно при кооперативах грянул дефицит, хотя продлился недолго — на съезде в 1986-ом году Партия приняла решение о разрешении частного бизнеса. Знаменитая речь Золотова об ошибках Ленина и необходимости, в соответствии с учением Маркса, для построения коммунизма сперва перерасти капитализм, а также теория социалистической рыночной экономики за авторством Золотова стали основой нового курса страны. Устав компартии был дописан. Партия официально признала, что при социализме, как первой стадии коммунизма, частичная частная собственность на средства производства необходима, и лишь при достижении массового благополучия произойдет ее отчуждение и переход ко второй стадии. Четких критериев "благополучия" не давалось. Этот новый — рыночный — социализм сохранял большую долю госпредприятий, но производство больше не жестко нормировалось пятилетками, а лишь регулировалось ими, для частного же бизнеса пятилетние планы носили вспомогательный характер как источник подробнейшей статистики производства и потребления. В стране официально разрешили другие партии, но главенствующая роль КПСС была закреплена законодательно, места на Всесоюзном съезде народных депутатов и в других органах власти квотировались.

      В общем, перестройка была, но прошла она по-другому, куда более сдержанно, кризис преодолели, и ни о каком распаде СССР и речи не шло. Из внешнеполитических огорчений: часть стран Варшавского договора покинула социалистический блок, это произошло уже в 90-е, в свете новой политики. Из внешнеполитических радостей: крепкие отношения со Швецией и Финляндией, Китаем, Вьетнамом, а также россыпь менее значительных "красных" стран, которые не сменили курс, ведь Союз продолжал существовать и оказывать помощь.

      — Я погромче сделаю? — вежливо уточнил таксист у мамы. Та довольно покачивала рукой в такт модной песне про девушку "нежнее всех на свете, как теплый майский ветер", что ежедневно крутилась по радио.

      Несмотря на продолжавшийся разгул частного бизнеса — а это действительно был разгул, с перекосами, миллионерами, постоянными коррупционными скандалами, даже с казино в "специальных зонах" — большинство старых социальных гарантий и лифтов работало, были и крупные, и мелкие государственные предприятия, никакого громкого рэкета, продолжала существовать цензура, хотя и сильно смягчившаяся. Общество во многом стало свободнее, из подполья вышла независимая музыка, были полностью коммерческие фильмы, много людей существенно повысило свой достаток. Но не сказать, что все были этим довольны. Большинство людей не стало сильно богаче, а кто-то и обеднел. Появились наглядные имущественные перекосы, напряжение в обществе росло, хотя пока государство справлялось, и все верили, что уровень жизни вырастет. Помня о том, как развивались технологии в моем прошлом, я тоже в это верил. В СССР пришли заграничные инвестиции, и общий уровень жизни был выше, чем в том 2003-ем, что я помнил, а о состоянии промышленности и говорить нечего. Союз завалил дешевым трикотажем и обувью, мебелью, электроникой, нефтепродуктами всю Европу. Например, "Мостодрев", делавший фанеру и ламинат, и "Мостмебель", сосредоточенная в основном на корпусной мебели, последние два года продавали почти всю продукцию на экспорт. И мощностей уже не хватало, строились новые корпуса и целые кварталы для приезжих. И это реально отразилось на зарплатах. Работали, правда, все, как черти в аду, с переработками и дополнительными сменами, но только радовались. Все же 80-е и 90-е вышли достаточно голодными, а с приходом "элементов капитализма" и свободного рынка люди были кровно заинтересованы в результатах труда. Жаль, в том мире я никогда не был в Мостах и не имел возможности сравнить.

      Вокруг было и много ширпотреба в плохом смысле этого слова. Советская продукция не считалась особо качественной, но была массовой и дешевой, потому на территориях разных республик расположились фабрики многих крупных западных компаний. Государство лимитировало продажу сырья, особенно металлов, чтобы у инвесторов был стимул открывать филиалы здесь и вывозить уже полуфабрикаты или готовые изделия. С ростом зарплат местных сотрудников часть компаний начала переезжать в Китай и другие более бедные регионы, но толчок был дан, налаженная инфраструктура и производственные линии оставались в стране. Приграничные и портовые города расцвели, а продукция чисто советских предприятий во многом начала догонять образцы из самых развитых стран.

      В СССР, например, было то, чего не было и в моей России 2030-го — собственное производство персональных компьютеров и мобильных телефонов. Хотя у меня вот был лишь пейджер — "Ладья-2" — а у многих моих одноклассников не было и его.

      В этот момент пейджер бибикнул новым сообщением:

      "Хорошего выступления! Ни пуха!"

      От папы. С отцом я крепко сдружился. Он был хорошим, правильным мужиком, знал кучу интересных вещей, а главное, воспринимал меня всерьез, чего мне в моем новом возрасте порой очень не хватало в общении с другими взрослыми. Папа проводил со мной много времени, учил приемам работы с деревом, всегда готов был дать совет.

      — Папа, наверное, больше тебя волнуется, — улыбнувшись, прокомментировала мама.

      Мои новые родители, которых я уже давно начал воспринимать родной семьей, были действительно достойными доверия людьми. Они всегда старались быть честными, поддерживать своих, думали о чужом комфорте почти как о собственном, но при этом были лишены розовых очков и на реальность смотрели трезво, не отрицая ее недостатки. У них была куча друзей и знакомых, к их мнению прислушивались и на работе в "Мостмебели", и в связанном с ней градообразующем "Мостдреве". Старший технолог фабрики и начальник цеха нестандартных изделий были не последними людьми в городе, хотя до авторитета партийных работников это сильно не дотягивало.

      Когда они привыкли к тому, что я "сильно повзрослел после аварии", они стали говорить со мной более откровенно о нравах местных жителей, о родне, о том, как что устроено на работе у них и у знакомых. Родители могли посоветовать мне, как найти подход к какому-нибудь человеку, но никогда не предлагали ничего низменного и подлого, и сами подобное в других людях очень не любили, хотя и относились к таким, как по мне, излишне снисходительно.

      Еще два года назад я им признался, что решил стать музыкантом, на что они отреагировали спокойно, ответив, что тогда в десять лет я пойду в музыкальную школу, а до этого нужно определиться с инструментом. Я попросил купить мне сперва недорогую гитару и подозрительно быстро наловчился на ней играть, сославшись на самоучитель. А вот потом были прослушивания первых якобы моих песен. И тогда их пробрало-таки моим талантом!

      Скоммуниздил я для начала самые простые и детские вещи — про Антошку и картошку^*, про мамонтенка и маму^**, про то, что было бы, если б не было школ^***... Песня про Антошку — с таким-то совпадением имен и картофельных обстоятельств автора и лирического героя — это вообще был хит всех домашних посиделок, уже сто раз его сыграл, все друзья семьи теперь наизусть знают! Родители уверились в великой моей одаренности и начали откладывать деньги на мое музыкальное развитие. Совесть меня совсем не мучила, хуже я никому не делал: обществу в будущем достанутся новые песни, мне — гешефт.

      Кстати, разобраться, что появлялось в этом мире, а каких произведений и авторов не существовало, было не так уж легко, когда десятилетиями все за секунды находил в интернете!

      Мне очень повезло, что я с юности следил не только за исполнителями, но и за авторами, а потому у тех, кто здесь не появлялся, мог спокойно брать весь репертуар. Иначе могла бы однажды случиться неловкая ситуация, когда популярную в моем мире песню здесь поэт или композитор написал "в стол", а я, не найдя ее записей, решил бы, что в этом мире такой не существует. Конечно, риск все равно существовал, ведь не все известные мне хиты вышли из-под рук именитых авторов, с творчеством которых я хорошо знаком. Потому я соблюдал повышенную осторожность.

      — Вы за Лениным остановите, вон у той лавочки, хорошо? А то как-то некрасиво на такси подъезжать, — забеспокоилась мама.

      — "Наши люди на такси в булочную не ездят", — назидательно процитировал я несуществующий здесь фильм. Водитель покосился на меня и начал заворачивать.

      Сразу после выписки, не полагаясь на обостренную память, я завел тайную тетрадь. В нее отправлялось все, что казалось мне перспективным — наша и забугорная попса, жанровые тренды, будущие технологии и интернет-сервисы. Никаких возможных событий с датами я не записывал от греха подальше — от остального можно отвертеться, а вот прослыть у органов безопасности (чур меня, чур!) Нострадамусом мне очень не хотелось . Песни сохранял по-разному, сообразно личной оценке — что-то с нотной раскладкой и полным текстом, у чего-то записывал только описание и припев, у других дополнял описанием музыкального видеоклипа. Время шло, память меня все еще не подводила, и за первые несколько месяцев новой жизни был исписан десяток общих тетрадей. Хранил я их в тайнике у старого колодца, за домом. Потом запал поутих: когда день за днем вспоминаешь то, что хочешь, да в подробностях, словно недавно заучивал, приходит вера, что так будет и впредь. Потому тетради я пополнял до сих пор, но уже не так очумело. Пришло на ум что-то стоящее — записал кратко, потом соображу. Может, это было наивно и нерационально, но и записанного хватит не на одну успешную карьеру, если не будет внешних препятствий. А то в попытках выжать из памяти максимум можно и крышей поехать.

      Конечно, человека хлебом не корми, а дай придумать всему какое-нибудь объяснение. Свою феноменальную музыкальную память, какой и в прошлой жизни не было, я для себя объяснил псевдонаучно — чистыми мозгами, где удачно разместилось все, что в прежней жизни теснилось среди информационного мусора. Ответ на вопрос, почему так запомнилась именно музыка, объяснялся просто: я долго запоминал ее целенаправленно.
В свое время меня увлекла личность Иосифа Кобзона, выдающегося артиста и колоритного человека. Многие, говоря о нем, восхищались его невероятной памятью, которая много раз помогала ему в карьере. И хоть лично в моей жизни такая память на тот момент уже особо ничего не изменила бы, я заинтересовался, узнал о методиках тренировки памяти и начал над собой работать. Запоминал в основном музыку, от классической до электронной, чтобы по памяти повторять с нуля. Разбирал инструменты, учился определять на слух сэмплы, писал партитуры, а потом воспроизводил в программах. Это было безобидное хобби, которое чаще использовалось для приколов в духе "Я угадаю эту мелодию с трех нот" или создания своих аранжировок, на работе мне моя память никаких важных преимуществ не давала. Я не стал сверхчеловеком, который запоминает все с первого взгляда, это нужно было делать сосредоточенно, по схемам, но даже бытовая память улучшилась. Мне казалось, что такие тренировки позволят и в старости сохранять ясный ум... Проверить это не случилось, но поди ж ты, случилось более удивительное — перенос сознания. И если память о жизни в целом осталась примерно той же, то все, что я заучивал в зрелом возрасте, помнилось ясно. Видимо, случился какой-то "приоритет копирования", потому что это коснулось не только музыки, стихов или отрывков из книг, но и бессмысленных последовательностей слов и чисел из тренировок.

      — Спасибо за поездку! — Мама заплатила по счетчику, пока я открывал ей дверь. — Останетесь послушать?

      — Да, постою пока, в это время мало вызовов, наверное, успею услышать. Давай, малец, не волнуйся и будь готов!

      — Всегда готов! — козырнул я в ответ.

      Свое первое выступление на сцене я планировал совсем не в девять лет. Но слухами земля полнится, особенно в Мостах, и наша классная, что через общих с родителями знакомых была в курсе моего домашнего музыкального творчества, запрягла меня под срочно организованный концерт. Концерт — это с пяток номеров от новеньких пионеров перед гостями из областного центра, для пущей торжественности. А запрягла — это сперва послушали песню малым советом из подруг-учителей и комсомольского комитета школы, похвалили, только потом показали учителю музыки, снова похвалили, созвонились на предмет усилителя для гитары и лишь потом решили, что я не опозорю родную школу, а потому выступлению быть. Я же просто решил, что репутация по пионерско-комсомольской линии мне еще пригодится, а потому расщедрился на шикарную песню, чтобы наверняка. Если примут хорошо, буду ее потиху петь на городских мероприятиях, а вот к концу музыкальной школы нужно будет уже всерьез продвигать свое творчество. На зарплату родителей никак не раскрутишься, а вот если начать с правильных, идеологически верных шлягеров, можно рассчитывать на то, что меня заметит партия и я накоплю свой собственный стартовый капитал и связи для чисто коммерческой попсы.

      — Волнуешься? — в десятый раз за утро спросила мама.

      — Немного. Голова на месте, руки на месте. Гитара на месте. Мама на месте. Значит, справлюсь, — успокоил ее я.

      По поводу самого выступления я не волновался, страх толпы я преодолел еще во время самопальных дискотек моей юности. Да и какой с ребенка спрос? Меня больше беспокоило то, как примут песню — будет как-то по-человечески обидно, если такая замечательная штука никого не зацепит просто из-за несоответствующих условий премьеры.

      Мама прижала меня к боку:

      — И правильно. Ты у меня самый лучший, а песня — вообще шедевр! Там еще Колина мама подтянется, мы за тебя вместе болеть будем.

      Я улыбнулся.

      К премьере я подготовился. Вокал, как мог, я себе поставил, сыграть могу с любого места хоть посреди ночи, текст воспроизвожу вообще без участия сознания. Голова отдельно, руки и рот отдельно. Теперь все зависит от организаторов и аппаратуры.

      Для ознакомления с Очень Похожими Песнями (все видео чужие, все песни чужие, все совпадения случайны):
*↑ "Антошка" (композитор Владимир Шаинский, стихи Юрий Энтин) — YouTube
**↑ "Мама для мамонтенка" (композитор Владимир Шаинский, стихи Дина Непомнящая) под гитару — YouTube
***↑ "Если б не было школ" (композитор Владимир Шаинский, стихи Юрий Энтин) — YouTube