Гости разошлись. Теперь можно расслабиться и побыть наедине с событием, от которого остался раздетый стол, усталость и тихая грусть. Она дотронулась до бус и пальчиками пробежалась по стеклянным камушкам, словно по клавишам пианино. На одну бусинку стало больше. Её теперь и не узнаешь, ту, которую она нацепила перед приходом гостей: исчезла в потоке таких же, как исчезает в толпе человек, становясь её частью.
Один раз в год она надевала эти бусы, как дань памяти, дань весёлой когда-то традиции, которую придумала мама. После её появления на свет, та зашла с отцом в магазин и купила восемьдесят черных, отливающих синевой, граненых горошин и, смеясь, объявила, что на каждый день рождения дочери будет нанизывать по бусинке на нитку. А потом наступит день, когда их девочка сможет надеть бусы, которые росли вместе с ней, по бусинке в год. В её памяти бусы закрепились, когда исполнилось шесть лет. Тогда ей очень понравилась мамина идея, которую отец называл чудачеством, захотелось повесить стеклянную ниточку на шею, но бусинок было еще мало, даже для её худенькой шейки. Она расплакалась, но потом придумала: весь день рождения сжимала теплые шарики в кулачке, иногда, под скатертью, разжимала его, любуясь матовым блеском своего первого украшения. Только в пятнадцать лет она смогла надеть бусы. Как раз хватило на один оборот. Но все равно было немного тесновато. Она боялась повернуть шею, чтобы ниточка не порвалась, и её годы не рассыпались по всей комнате. Мама опять смеялась и говорила, что нужны еще две бусинки, чтобы бусы не прижимались к горлу, а свободно лежали на шее. Как она ждала те два года....Зато теперь шестьдесят стеклянных горошин сползают до груди, болтаясь на ней, как на корове колокольчик, и указывают на её возраст сильнее, чем все морщины вместе взятые: на лице и на теле, спрятанные за модными тряпками. Если раньше она надевала их легко и весело, то теперь с какой-то упрямой торжественностью, словно,,невеста на выданье," в кавычках, конечно, показывала свое приданое. Надо будет все-таки перестать их надевать. Родителей она и так часто вспоминает. Ни к чему драматизировать традицию. Что было хорошо для детства, не всегда полезно для старости. Она встала, посмотрела на стол и вздохнула: мыть посуду и убирать квартиру она будет завтра, а сейчас пойдет спать.
Форточка от резкого порыва ветра распахнула свою беззубую пасть, и поток упругого воздуха обрушился на занавески. Те надулись, как парусиновые тряпки на мачте, и стали раскачивать комнату в разные стороны. Только она стояла прямо и невозмутимо смотрела на здоровое буйство пришельца. "Что-то" приближалось, она чувствовала это, как чувствуют это "что-то" собаки, когда воют в морозную ночь на луну или когда прячутся от людей, прощаясь с земным притяжением. Ветер дотронулся холодной лапой до морщинистой шеи. Бусинки задрожали. Их уже не согреть в кулачке, слишком много. Она пробежалась по ним, словно по клавишам пианино, как бы успокаивая их, и резко дернула нитку. Горошины лавиной падали на ковер, беззвучно стукаясь об него, и оставались лежать у её ног. Машина времени, придуманная мамой, остановилась. Она осторожно перешагнула через молчаливую, темную массу и вошла в спальню. Улыбка легла рядом, как преданная собака.
Такой её и увидели сын с внучкой, зашедшие навестить бабушку спустя два дня.
Чуть-чуть
Она кружилась по комнате. Далекая и свободная. Напевая: я улетаю, я улетаю.... Куда улетает? Зачем улетает? С кем улетает? Вопросы висели на губах, как мухи на липкой ленте. Опять он участвовал в какой-то придуманной истории, в которой ему отводилась роль смиренного прихожанина, добросовестно посещающего воскресную службу. История скоро начнется. Нужно немного подождать. Чуть-чуть. Так было всегда при их встречах. Может, он и приходил сюда из-за этого неуловимого "чуть-чуть", как приходят на зов охотничьего рожка выученные собаки.
Он терпеливо смотрел на ее танец под ритм одной повторяющейся фразы. Иногда ему казалось, что она давно уже улетела. А его встречает другая, так же хорошо обученная, как он, лишь формами тела напоминающая настоящую. Ведь нередко, если хорошенько вспомнить, он приходил на ее придуманные праздники, а потом вдруг оказывалось, что в этом празднике участвует только он, а она давно уже где-то далеко. Он всегда опаздывал. Чуть-чуть. Не успевал поймать мгновение, когда она освобождалась от него. Но он никогда не догонял ее, не искал. Просто выходил на балкон и ждал.
Когда-то он пытался разгадать её "чуть-чуть". Она ничего не просила, а тем более не требовала. Ничего не пыталась изменить, а тем более разрушить. Она спокойно, даже как-то безразлично принимала законный порядок вещей, сложившийся еще до их первой встречи. Но ведь не потому он здесь, что был уверен: не придется отвечать на неудобные вопросы, а значит, в какой-то степени, принимать неудобные решения и менять события, которые давно уже удобно следуют одно за другим. Нет, конечно, нет. Нужно себя успокоить. Он для того, чтобы встретить её после очередного "полета". Ведь должен кто-то встречать прилетающих. А потом ждать, когда она увидит его и позволит себе дотронуться до его волос, потрогать пальчиком нос и чему-то при этом рассмеяться, коснуться губами его губ, так быстро, словно она коснулась нагретой подошвы утюга, обнять его за шею и долго шептать в уши о какой-то дороге, которая манит своею отрешенной бесконечностью, о какой-то картине Моне, в которой никак не дотянуться до солнца, закрытого городским туманом заводских труб, о каких-то листочках календаря, которые приходится отрывать каждый день и бросать в мусорное ведро, о какой-то бродячей стране, которую забыли нанести на карту, и та ходит по свету, пытаясь найти свободное место. Но мест нет. Всё уже занято.
Этого "чуть-чуть" оказывается так много, что успокаиваются пузырьки в бокалах для шампанского, засыпают свечи, растаявшее мороженое становится похожим на жидкую сметану. Её глаза закрываются, и руки, обнимающие его шею, ослабляют петлю. Он уносит её, послушную, податливую и по-прежнему далекую, для логического мужского завершения, самого понятного из того, что было за этот вечер. Завтра, ну, в крайнем случае, послезавтра, от этого чуть-чуть ничего не останется. Оно исчезнет в мусорном ведре в виде оторванных листков календаря, о которых она что-то шептала.
Деревья за стеклом
Так продолжалось в течение двух лет. Привычка, созданная им, тренировала мое воображение, увеличивала словарный запас и укрепляла наше одиночество, то есть оторванность от мира, который напоминал о себе глухим рычанием машин, сердитыми голосами родителей, зовущих детей домой, преувеличенно громким смехом девчонок наверно стоящих в окружении парней, пьяными выкриками медленно отползающей компании. Иногда в этот звуковой поток прорывались голоса невидимых птиц. Вот и все звуки, которые ровно, словно на хорошо смазанном лифте, поднимались до нашего пятого этажа.
Ему, больному и всеми забытому, эта привычка давала возможность держать меня возле себя, а значит, питаться пересоленным супом, принимать ванну, менять постельное белье и пижаму, но главное - желание увидеть следующий день, в который все труднее удавалось вползти после изматывающей болью ночи, когда так легко теряешь контроль над собой, а значит, и надежду. Но день все-таки наступал, ночь забывалась, и опять хотелось дотянуться до куска неба, очерченного рамками оконного прямоугольника, в котором покачивались макушки деревьев, и иногда был виден размытый хвост сверхзвукового самолета (случайная деталь, нечаянно попавшая в кадр во время съемок средневекового сюжета).
- Посмотри, - говорил он мне, - на эту картину. Я вижу её каждый день. И вроде она не меняется. Но вчера листья тихо покачивались, а сегодня - гнутся ветки и листья похожи на взъерошенных воробьёв. Расскажи об этом как о чем-то близком и удивительном, чтобы мне не надоело на них смотреть. Завтра я проснусь и опять увижу те же деревья, небо и облака. Но, может, будет меньше ветра или пойдет дождь. И тебе снова придется что-то увидеть в этом или придумать. И каждый день одна и та же картина будет казаться нам новой и необыкновенной. Одень её в свои фантазии, а когда ты уйдешь варить свой пересоленный суп, я буду ласково раздевать их, ожидая тебя.
Я ложилась тихонько рядом с ним и долго смотрела на его единственный пейзаж, из которого мне нужно было создать художественное полотно. Он придумал это развлечение для себя, но меня оно тоже устраивало. Я варила пересоленный суп и училась быть мечтателем и рассказчиком. Так продолжалось в течение двух лет. Привычка, созданная им, тренировала мое воображение, увеличивала словарный запас и укрепляла наше одиночество.
Но однажды ночь оказалась сильнее моих фантазий. Его дни закончились, а привычка осталась. Она была хороша только для нас. Её нельзя было выпускать из того пространства, в котором она родилась. Я же, от отчаяния, стала раздевать людей. Защищенная своим воображением, я проникала в чужие тайны, а вооруженная словарным запасом - разрушала их. А люди?.. Что им оставалось?.. Слабые - мстили, сильные - уходили от меня. Я ложилась на опустевшую кровать и смотрела на привычный кусок пейзажа, с которого всё и началось.
Может, не так всё плохо?.. Может, можно ещё что-то исправить?.. И, возможно, тогда кому-то захочется лечь со мной рядом и увидеть мои деревья за стеклом. И будет в этом какое-то продолжение, ещё неясное для меня...
Программа для...
Немного о себе. Мне тридцать восемь лет, холост, работаю электриком на заводе, не пью, не курю, смотрю новости по всем каналам и спорт, люблю чистить зубы, пылесосить, собирать грибы и читать фантастику; живу в маленькой двухкомнатной квартире с родителями пенсионерами, и с сегодняшнего дня начинается новый этап в моей жизни. Я бы назвал его целевым, как вклад в банке, потому что первый раз в этой жизни появляется цель, которая больше, чем приобретение путевки в Турцию, покупки кожаного пальто китайского производства, дээспешного мебельного гарнитура под старину и дорогой палки копченой колбасы не только в праздничные дни. Я становлюсь участником программы,, Жизнь в обмен на квартиру ". Лично я не вижу в названии ничего странного. Кто-то записывается на курсы по вождению автомобилем и отдает ему ту же самую жизнь, кто на бальные танцы или курсы иностранных языков, а я записался на эту программу. Это теперь мои курсы длиною в двадцать лет. Именно на такой срок она рассчитана. Сразу признаюсь, что у меня был выбор. Существовало несколько похожих программ:,, Жизнь в обмен на автомобиль", ,, Жизнь в обмен на стиральную машину ", ,,Жизнь в обмен на холодильник" и еще несколько по мере убывания значимости полезных вещей в жизни человека.
Я остановился на квартирной программе по двум причинам. Во-первых, второе, так сказать, кодовое название этой программы другое, чем я вам назвал раньше и которое висит в виде белой таблички на двери, которую я скоро открою. Она называется:,,Жизнь в обмен на старость". Согласитесь, впечатляет. К старости нужно готовиться заранее, чтобы она не застала тебя врасплох, то есть ни с чем. Хотя, если подумать, мы и так уже все живем по этой программе. Нас включают в неё автоматически по достижению определенного возраста и так же автоматически выключают по истечению срока годности. А потом наступает тот долгожданный для всех период, когда дорога от подъезда до заводской проходной или любой другой вертушки государственного учреждения уменьшается до размера жилплощади. Обрыв кабеля, который некуда больше тянуть. Вот этому аномальному явлению и дали название,,старость". Значит, нужно дополнительно застраховать себя от тех неприятных неожиданностей, что начинают окружать человека с первого дня пребывания в этом состоянии; человека, который,,был всем, а стал ни с чем". Для этого и существует программа, в которой я собираюсь участвовать, заметьте добровольно. Она мой дополнительный кабель, моя дополнительная страховка. Я сам в ней хозяин, и от моего хочу или не хочу, рвется провод, соединяющий меня с жизнью.
Ну, а вторая причина - простая. Уж если ты решил обменять жизнь на старость, то обмен, сами понимаете, должен быть масштабным не только по цели, но и по перспективе. Технический прогресс хоть и делает нашу жизнь комфортной, но за ним все равно не угонишься. Слишком многие на него работают. Каждую минуту кто-то что-то усовершенствует, а потом незаметно подключает тебя к игре, названной в честь очередной новой модели какого-нибудь телевизора или пылесоса. И вместо борьбы над своими слабостями ты начинаешь охотиться за чужими, словно своих тебе мало. Я решил в этом не участвовать. Четыре стены и крыша над головой всегда будут выглядеть современно. Это тот масштаб, который всегда будет модным, и за ним будет стоять очередь, когда я начну этот масштаб сдавать. Поэтому я без колебаний (их у меня и не было) смело открываю дверь и громко здороваюсь с теми, кто станет моими друзьями, моими единомышленниками на протяжении двадцати лет.
Не волнуйтесь, я не стану вас мучить своим двухчасовым конспектом. Сразу перейду к выводам, которые позволят вам увидеть серьёзность самой программы и моё участие в ней. Прежде всего, я бы назвал её попроще, например, ,, Курсы по экономии ", так как именно этим нам придется заниматься и этому нас будут учить. Мы должны стать профессионалами в области распределения отведенного минимума, который для нас должен стать безболезненным максимумом. Заметьте, многие вещи у нас не получаются именно по причине непрофессионального владения предметом. Многим кажется, что экономить легко, обычно это делают на желудке. Но даже у таких предприимчивых почему-то не хватает денег до получки, до которой остается два-три дня. Вот, чтобы таких двух-трех дней больше не было, нам нужно увидеть экономию зрительно, то есть научиться управлять цифрами, в которых заложены не только расходы на проживание или выживание (это вы уж сами называйте, как хотите), но и на дополнительные человеческие слабости, которые и забирают все оставшиеся, после обязательной программы, цифры. Значит, слабости нужно вычеркнуть. Чем меньше комбинаций, тем больше остается свободных цифр, которые, как кирпичики, начнут закладывать фундамент будущей недвижимости.
Я бы назвал эту программу многоцелевой. Ты не только приобретаешь единомышленников, уверенность в завтрашнем дне, саму цель в виде будущей квартиры и дополнительного источника дохода, но и приобретаешь здоровую привычку к экономии; здоровую, потому что начинаешь учиться управлять собой. Ну, а главное, пожалуй, все-таки в том, что без этой программы мои двадцать лет были бы такими долгими...
На лекции прозвучал один фактор, который должен нас беспокоить из-за непредсказуемости и ненадежности: это стабильность банковских и экономических реформ. Ведь этим масштабом мы не можем управлять. Для большинства он просто недоступен. Но я оптимист. Если не быть таким, то даже на курсы кройки и шитья нет смысла записываться. Правда, один парень из нашей группы решил отказаться от сомнительной, как он выразился, программы, проворчав, что она нереальна. Я не выдержал и ответил, что если бы мы не твердили бы себе так часто слово,,нереально", то реальным могло бы оказаться многое из того, чего мы так желали. По-моему, здорово я ему ответил. Это еще раз доказывает, с какой решительностью я готов бороться за свою счастливую старость, ведь, кроме меня, её такой никто не сделает. Да и счастливой жизни, как таковой, я думаю, не существует. Иначе, почему нам для этого всегда чего-то не хватает?.. Мы её просто придумали, чтобы к чему-то двигаться. Но, на мой взгляд, направление выбрали неправильно. Двигаться нужно к счастливой старости. У неё более четкие контуры, то есть ограничения, а значит, она более прогнозируема, и если к ней правильно подойти, то есть рассчитать, то она окажется ни чем не хуже, так называемой, счастливой жизни.
Вот и всё, о чем я вкратце хотел вам рассказать. А теперь, если вы добрые и отзывчивые, какими, в принципе, мы все должны быть, пожелайте мне ни пуха, ни пера. Не стесняйтесь, я знаю, что вы ответите. Ничего. Как бы я вас не послал туда же через двадцать лет.
Тест
Прошел еще один день. Я доволен. Прошел хорошо, с минимальными потерями для меня. Они даже не в счет. Что такое угрызения совести, мораль, закон, истина, в конце концов, жизнь?.. Это всё слова для словаря. Есть результат, который тебя устраивает, а всё остальное - эхо, которое вскоре обиженно замолчит, стукнувшись верхней нотой об панель какого-нибудь дома. Теперь от меня требуется исчезнуть, стать невидимым. Это единственное состояние, в котором я чувствую себя в безопасности, а значит, могу расслабиться и позволить себе распрямить тело, уставшее за день от неудобной эмбриональной позы, не сдерживая дыхания, равномерно запускать в легкие воздух, смотреть на предметы своими темно-зелеными невинными глазами, немного припухшими от длительного общения с 4-х кратным оптическим прицелом, посидеть в кафе, не оборачиваясь на звук открываемой двери, касаться пальцами тонкой ножки хрупкого бокала или гладить пугливую грязную дворнягу, вместо пружинистой ,,собачки" , которую приходится периодически ласкать, словно это клитор любимой женщины. Я давно это заметил. Что-то есть у них общее... Маленькая деталь, где-то там спрятанная под корпусом, без которой этот грозный ,,господин"(я имею ввиду ствол) казался бы беспомощным игрушечным макетом. Изящная функциональная простота, запускающая механизм в действие и его же останавливающая. От тебя требуется только нежность в управлении и уверенность, и можно изменить мир в радиусе, заданного маркой, полета пули. У меня, например, ВВС или, как еще его называют,,Винторез". А значит, я могу изменить мир только в радиусе четырехсот метров. Мне достаточно. Ведь я любитель, хотя без ложной скромности, и талантливый... а еще общительный и веселый, знаю много анекдотов. Благодаря им, возле меня часто кто-то смеётся. Мне приятно видеть рядом улыбающихся людей. Это так же помогает мне расслабиться, а главное, почувствовать себя таким же, как они. Это полезно, чтобы не потерять связь с обществом, а значит, еще больше стать невидимым и неуязвимым, учитывая мое любительское занятие. Правда, иногда я теряю контроль: поддаюсь жизнерадостному настрою масс и тем самым порчу себе настроение. А именно, не выдерживаю и задаю кому-то или всем сразу мой любимый тест. Я не знаю, придумал ли я его сам или он пришел из глубины, в которую мне приходится погружаться, чтобы сбросить, нажитый за день, балласт, мешающий находиться на поверхности. Вы по-разному называете такое погружение: кто - сном, кто - одиночеством, кто - безумием.... Пусть будет так, я еще не успел дать ему свое название. Обычно, я ничего оттуда не беру, но для него сделал исключение. Вот, ответьте: что важнее - единица или ноль? Кто-то всегда немного теряется и просит повторить вопрос, кто-то начинает подозрительно смотреть на меня, очевидно, усматривая во всем этом невидимый подвох, кто-то сразу беспомощно улыбается, тем самым, показывая другим, что он заранее отдает им право на ответ. Наконец, один из вас не выдерживает и отвечает - единица, и вы все облегченно вздыхаете и утвердительно киваете головой, потому что с самого начала так и думали. Конечно, бывают разные варианты поведения и даже возникают споры, но ответ я получаю все равно один и тот же - единица. И мне становится грустно. Вы даже не заметили, как в момент ответа происходит наше с вами отдаление, так маленький ребенок не замечает, выброшенную им же игрушку. Я вас, конечно, понимаю, с математической точки зрения вы правы, но, вспомните, я ведь не спрашивал у вас, что больше, а хотел услышать, что важнее. А значит, тест не на знания цифрового ряда, а на что-то другое, например, на логику. Неужели не видите, как всё просто. Вы прибавляете к единице ноль и получаете десять, еще ноль и перед вами уже сто, еще ноль - тысяча.... Именно ноль делает из единицы важную особу, которая начинает позволять себе такие вещи, которые вы можете позволить только в собственных снах... или еще в каком-нибудь бесформенном состоянии... И пока вы в нем находитесь, я забираю ваши нереализованные нули, тем более что своим ответом, вы сами разрешаете мне это сделать.
Может, поэтому я и поднял тест на поверхность. Он, оправдание моим действиям. Каждый ищет оправдание для своих поступков. И вы найдете для себя свой тест. И ваше оправдание будет устраивать вас, как меня устраивает мое.
Р.S. Ну, как вам современная версия ,,Преступления и наказания". Преступление уже есть, а наказание...
Киты на берегу
Фразы набрасывались друг на друга, как волны. Каждой хотелось первой дотронуться до тела и проверить его на прочность. Чтобы не упасть и не захлебнуться, я быстро записываю их, и они успокаиваются. На бумаге они кажутся беспомощными и немного безжизненными, похожими на выброшенных, на берег китов. Почему они это делают? Неужели плохо быть в свободном плавание? Или даже им нужен берег? А что такое берег? Точка проживания, именуемая адресом. Точка отсчета наших честолюбивых замыслов. Точка полагающегося комфорта, который укрепляет сознание в принадлежности к Homo Sapiens. Именно она, а не позвоночный хребет, держит тело вертикально к земле, заставляет умываться и расчесываться по утрам, надевать одежду и выходить к себе подобным, чтобы потеряться среди них, а потом у них же спрашивать дорогу. И пока ты её ищешь, забываешь какой взгляд у косули, и как выглядит гималайский медведь, и не можешь отличить запах трав от запаха пыли. Наверное, киты начинают чувствовать этот разрыв раньше, и чтобы предупредить нас, выбрасываются на берег. Спасая их, мы продлеваем наше ожидание, которое та же вечность только с другого конца палки. Но китов меньше, намного меньше.... И с гибелью последнего, нас уже некому будет спасать. Значит, лучше не будет. Иначе оно должно уже быть. А если его нет до сих пор, то не будет. Но это всего лишь фраза старого кита. Она еще не может быть моей. Я наливаю в стакан минеральную воду и пью. Кит немного оживает. Я знаю, ты старый, а значит, умеешь терпеть. Потерпи, пожалуйста. Я к тебе обязательно вернусь, и мы что-нибудь придумаем, а может... просто поговорим. Ты же сам сказал: ожидание та же вечность только с другого конца палки.