Аннотация: Александр Николаевич Островский - против Рона Хаббарда. Русское язычество и его спецслужбистский фальшак
Так родилась "Снегурочка"
В 1851 г. начальником Архива МИД князем М.А.Оболенским была издана летопись, сведенная в первые годы ХIII века в Переславле Залесском - в верховьях Волги, в краю радимичей, в обоих известных ныне списках наименованная "Летописец Русских царей". Эта летопись была хорошо известна людям, образовывавшимся до революции. Но ввиду "монархического" заголовка, а также явственного "нонтолерантного" указания в нем, что русские вел.князья до татарского ига полагали свой абсолютный суверенитет - не сковываемый царьградским кесарем (возглавляя суверенное Русское государство), летопись не пользовалась почтением "науки" советской. В Полное Собрание летописей ее не включали, переиздана она была лишь в 1995 году, причем архивными учреждениями, а не Археографической комиссией.
Описывая историческое "падение нравов", расширив текст краткой ремарки в недатированной части "Повести Временных лет", летописец-инок дал одно из первых этнографических описаний Купальского обряда наших предков, как он вершился в ХII веке, с этнографической же синхронизацией: "...Бяста бо 2 брата в ляхох, Радимъ, а другыи Вятко. И пришед, седошя Радим на С<о>жи, а Вятко на Оце, и прозвашяся вятичи, а Радимовы на С<о>жи - радимичи.
И живяху мирно кияне и деревляне, и севЕра, и радимичи, и вятичи, и хоръвати, и дулеби - живяху по Бугу, где велынци. А уличи, тиверци - седяху по Бугу и по Днестру, и до Дуная, и бе множество их и до моря, и есть град ихъ и ныне <на>спы. Грекове бо зваху ихъ Скуфь Великаа. И имаху обычаи свои добръ и кротокъ, и Богъ възлюби их. И стыдяху бо ся отецъ и матереи, и снохъ своихъ и сестръ, и снохи свекровеи чтяху - аки Бога, и снохи деверию, и велико стыдение имЯ.
По семъ же, латына бестудие въземше от худых римлянъ, - а не от витязеи, - начаша к женамъ къ чюждимъ на блуд мысль дръжати и предстоати пред девами и женами, службы съдевающи, и знамя носити их, а своих не любити. И начаша пристроати собе кошюли, а не срачицы, и межиножие показывати, и кротополие носити, и яки гворъ в ногавици створше, образ килы [грыжи] имущее, и нестыдящеся отнудь, аки скомрахи. Словене [новгородцы] же отвращахуся их, овии ж къ ним присташя, мало. Бяху бо закон и обычаи брачныи в них: не хожаше жених по невесту, но привожаху <в> вечеръ, а утре приношаху по неи, что узаконено.
А деревляне потомъ начаша житии зверьским образомъ, скотьски, убиваху другъ друга, ядуще все нечисто, и бракъ въ них не бысть, но умыкаху девици.
А радимичи, и вятичи, и севера единъ обычаи имяху. Начаша же, по мале, и тии ясти нечисто. Живуще в лесех. И срамсловие и нестыдение, диаволу угожающи, возлюбишя и<меть> пред отци и снохами и матерми. И браци не возлюбиша, но игрища межи селъ. И ту слегахуся, рищюще на плясаниа, - и от плясаниа познаваху - котораа жена или девица от младых похотение иматъ, - и от очного взозрения, и от обнажениа мышца, и от пръстъ ручных показаниа, и от прьстнеи даралаганиа на пръсты чюжая. Таж потомъ целованиа с лобзаниемъ, и плоти съ сердцемъ раждегшися, слагахуся. Иных поимающе, а другых, поругавше, метааху на смеание до смерти. Имахут же и 2 и по 3 жены: зане слабъ сущи женскыи обычаи, м начаша друга пред другою червити лице и белимъ тръти, абы уношя въжелелъ ея на похоть
" [ПСРЛ, т. 41, с.6]. Сетования хрониста были обоснованы, как показывают иллюстрации к 2-й редакции Летописца - Радзивилловской летописи: короткие, в обтяжку кафтаны и штаны, декольтированные платья дам, в нашем представлении присущие лишь Европе, западные геральдические позы дружинников - в те времена были переняты Русью.
Второй список, открытый в ХIХ в., сохранившийся лишь до 906 г., дал нам драгоценное разночтение [там же, с.138] производного глагола жечь: "раж-дегшися/раз-жегшися", - объясняя появление согласного д- (как в слове деготь).
Древнеславянское верховное божество звалось Дажь-богом. Имя не вызывало вопросов у филологов ХIХ века, знавших арийские языки, где день именуется Dag (древне-герм.), где верховное божество звалось Дайво (др.-перс.), Дева (др.-инд.), Дис (кельт.), - понимавших этимологию имени Бога-Огня, День-Бога - второго, но древнейшего имени Ярилы-Солнца [см. В.Макушев "Сказания иностранцев...", СПб., 1861, с.69 и дал.]. Так этимологизировалось имя И.И.Срезневским, Ф.И.Буслаевым, С.А.Гедеоновым, В.В.Макушевым, О.Шрадером, А.С.Фаминцыным - учеными дореволюционными, "в гимназиях учившимися" и знавшим фонологические законы языков, понятийный аппарат Арийского мира. "...Греч. Zeus pater - Зевс-отец, лат. Juppiter, древнеинд. Dyaus pita, т.е. отец-Dyaus. Основное значение этих слов - "сверкающее, ясное дневное небо", как видно из древнейшего гомеровского эпитета для Зевса-отца, "дальноокий" (Euryopa). ...По Геродоту, персы обожили весь небосвод, который называли "Зевсом". Итак, дневной свет воплотил в себе второе представление о божестве у индоевропейцев; о том самом божестве, тоска по которому слышится в словах умиравшего поэта: Света, больше света [слова Гете на смертном одре. - Прим. перев.]" - писал О.Шрадер в исследовании "Индогерманцы" [1913, с. 182]. Отсюда древнерусское ласкательное обращение "свет мой!" - слова день и девица были однокоренными, связуемыми через имя божества.
Но в некоторых рукописях, по ассоциации с христианской молитвой "Отче наш" ("...даждь нам днесь!"), стояло "Даждь-бог". Эта была писцовая ошибка, обусловленная привычкой к христианскому - церковнославянскому аппарату, неуместному для древнерусской языческой терминологии. Но она была использована в провокативном советском "религиоведении" - когда потребовалось оторвать Русский народ от общеарийского прошлого.
И красная политическая полиция - поспешившая в кон. ХХ века возглавить нарождавшееся Национальное ("языческое" в буквальном смысле) Русское движение, смогла насадить грандиозный фейк (сконструированный по иудео-христианским лекалам, со всем их "многобожием", всеми их "языческими идолами", игрушками стяжательского общества): "ведическую религию Руси", - не поглядев на абсурдность сочетания: ведение - религия.
Ее пантеоном сопредводительствовал некий Даждьбог [Р.Ключник "История до и после крещения Руси", стр. 43; Новиков-Новогородцев "Ведическое мировоззрение протославян...", стр. 37; Зичкин И.А., Почкаев И.Н. "Русская история", стр. 46 и т.д.] - выуженный политтехнологами из южнославянского наречия (каков есть церковно-славянский язык), обретя ЧУЖОЕ, НЕРУССКОЕ имя. Образованное в ИСКУССТВЕННОМ церковном языке (то бишь, в христианском славяноязычном эсперанто)...
СМЫСЛ языческого имени Бога-Солнца - индуктора натуралистической "горячности любовной" (А.Н.Островский), самоотдачи, а вовсе не молитвословного стяжательского холуйства (неуместного в естественной религии, ценимого лишь деспотическими режимами), был уничтожен! Так советские интернационалисты, приступившие к построению капитализма, подтвердили правоту Рона Хаббарда, заявившего о целесообразности ведения бизнеса, посредством создания собственной религии!
"Летописец Русских царей", показав значение созвучного слова и путь его фонетического преобразования, удостоверил правоту дореволюционных ученых - ложность советских "научных" и ГБ-шных спекуляций.
Помимо этого, описав "языческие" обычаи радимичей - обитателей верховий Волги, Переславль-Залесского уезда, он стал источником вдохновения великого русского драматурга.
***
Александр Николаевич Островский именит как бытописатель, похожий, если изымать критическую ноту, на Шмелева или Горбунова, как разоблачитель "темного царства" древле-московских обывателей: чиновников, купцов, мещан. Так представляли его те, кого сейчас именуют "богоборческой властью".
Первопроходцем темы он не являлся. Первой критической социально-бытовой драмой Русского театра была "Псковитянка" (1850-1855, публикация 1859) Л.А.Мея, опередившая "Грозу", лишь вдохновляя А.Н.. Восторженно-бессмысленная рецензия поповича Добролюбова стала директивой для советской школы случайно, благодаря посторонним обстоятельствам: социо-монархист и русский национал-патриот Лев Мей, проникнутый историческим сознанием - "многонациональной советской [ныне российской] государственности" был неприемлем идеологически.
Но ряд пьес Островского никак не вписывается в социологизирующий литературоведческий канон.
140 лет назад в ?9 "Вестника Европы" была опубликована "Снегурочка". Пьеса писалась исключительно быстро, в марте 1873 г. Божья благодать лежала на творении драматурга, встретившего 31 марта 50-летие, свой необыкновенно удачный год. Уже 6 недель спустя пьеса ставилась на театре, за лето подготовленная к печати. Вдохновение, ведшее литератора, передавалось и композиторам - П.Чайковскому и Н.Римскому-Корсакову, писавшим музыку для этого текста столь же необыкновенно, по наитию.
Пьеса, как и опера на ее сюжет, опередив время, стали первыми русскими произведениями стиля модерн, развившегося лишь в нач. ХХ в., в эпоху Рерихов и Стравинского, Розанова и Гумилева, - созидая интерес к прошлому Тварного мира. Прежде оное забывалось, ввиду проклятий, наложенных шовинистической библейской доктриной, воздвигшей на месте поверженного алтаря Солнца алтари шекелей ($$), алтари "презренного металла" - инкрустированные торгашескими заповедями о "священности" собственнических прав, распространенных не только на "меньших братьев", но и на подобных себе.
"Снегурочка" была воспринята демократическими кругами - как измена разоблачителя российской бюрократии и буржуазии, создателя образов Глумова и Кабанихи, революционному - народническому направлению. Н.К.Михайловский через год после смерти драматурга заключал: "Восстановляя в своей памяти длинный ряд героев и героинь, невольно представляешь их себе снабженными либо волчьей пастью, либо лисьим хвостом, либо тем и другим вместе. Психология насилия и обмана - в их бытовой русской форме - этим исчерпывается содержание чуть не всех произведений Островского. ...Исторические драмы или исторические хроники Островского, равно как и фантастически-поэтическая "Снегурочка", обладая большими достоинствами, не оригинальны и не характерны для литературной физиономии Островского.
Вся сила Островского заключается именно в психологии насилия и обмана в их русской форме...
" - психологии "Святой Руси", "православной монархии", взращенной на руинах Руси Древней, подлинной.
Общая идея - снять с современного себе русского человека, человека французско-татарско-византийских страстей и культуры (запечатленных, напр., в лице и в творениях Ф.М.Достоевского), строящего буржуазное общество, эти европейские и азиатские наслоения, восстановив героическую целостность естественного русича, предложенная А.Н.Островским, однако, у критика интереса не вызвала.
Ее не услышали литераторы, занятые замещением государственного клерикального (византийского) уранополитизма - уранополитизмом социальным (либеральным). Но ее, как ни странно, услышали музыканты - те, чьи имена носят университеты русской музыки (и их ученики), причем не только Н.А.Римский-Корсаков, но и П.И.Чайковский - самый "среднеевропейский" меж отечественных композиторов. После создания музыки к этому спектаклю, он пишет "Черевички" и "Чародейку", "Лебединое озеро" и "Спящую красавицу" - вещи, принципиально не вписывающиеся в тот "среднеевропейский" тип что воплощен в ходовых его произведениях.
В начале 1870-х, в буржуазной иудео-христианской Империи ценность отеческих преданий (не говоря о морали, ими проповедуемой), как и теперь, отнюдь не представлялась очевидной, в т.ч. и "оппозиционерам". В "СПб.Ведомостях" В.П.Буренин отозвался о новой пьесе Островского: "Из-под его реального пера, нарисовавшего столько жизненных образов темного царства, начали выходить призрачно-бессмысленные образы Снегурочек, Лелей, Мизгирей и тому подобных лиц, населяющих светлое царство берендеев - народа столь же глупого, сколько фантастического. ...Сравните "Снегурочку" с "Своими людьми" или "Грозой": какое безмерное расстояние! ...Господин Островский ...всегда был только художник-сатирик". В "Отечественных записках", где сотрудничал А.Н.Островский, критик А.М.Скабичевский отозвался еще резче: "Какую насущную необходимость составляют хотя бы даже такие произведения крупных талантов нашего времени, как "Война и мир", "Пунин и Бабурин" , "Снегурочка"...? ...Никаких жгучих вопросов в этих произведениях незаметно!"
Редактор журнала - Н.А.Некрасов, при всём его чутье на шедевры, согласился публиковать "Снегурочку" за столь низкий гонорар, что оскорбленный автор забрал рукопись и передал "Вестнику Европы"!
Но вместе с негативной оценкой, вынесенной отошедшему от бытового "освобожденческого" реализма драматургу, критики уловили и отметили, что наряду с богоборческим реализмом создателя "Войны и мира", на Островского оказал влияние "Сон в летнюю ночь" британского драматурга-возрожденца, пьеса, правильно должная переводиться как "Сон на Ивана Купалу". Песни и обряды Петрова дня, звучащие в пьесе, в прошлом (до насаждения искоренявшими влечения плоти церковниками Петрова поста) игрались на Летний Солнцеворот.
Глухота к отечественным обычаям помешала нигилистически и этнофобски настроенной прогрессивной публике, тираноборцам и богоборцам 1870-х, увидеть здесь - интересное себе, уловить великий антихристианский пафос этого произведения, полагаем, величайшего создания разоблачителя "православной Голштинии".
Переяславльская Легенда - "Снегурочка" является редакциею "Древнейшего сказания Европейского человечества" (как нарек данный сюжет Ф.Ф.Зелинский), обработанного литератором эпохи построения капиталистического общества, подобно тому как, в эти же годы, обрабатывал германские предания Рихард Вагнер. Но выводы русского драматурга были революционней. Сколь же он превзошел декадентов ХХ в. - "народных" (Есенин, Маяковский) и "антинародных" (Андреев, Мережковские)! Н.А.Римский-Корсаков считал оперу на сюжет Островского, созданную в молодости (с рядом технических открытий, как "искусственные" лады), вершиной своего творчества!
Языческая натуральная философия и нравственность естественного влечения, как способа Миростроения, провозглашаемая царем-жрецом Берендеем, в пьесе противопоставлена христианской логике ничтожности тварного мира - мира порочной похоти, как основы его, недостойного посему ничего устойчивого, постоянного, восходившей к религии ранне-рабовладельческого общества [см.: "История Древ.мира", т. 2-й, М., 1989 (3-е изд.), с.63].
Адрес, якобы, "внеисторического" - как пытается убедить читателя совковая критика [Б.Асафьев "Снегурочка"] - Берендеева царства, на самом деле, точно указан текстом драмы, читателям ХIХ в. он был ясен. Берендеево болото лежит под Переславлем Залесским - светской столицей Великороссии (противопоставлявшейся церковной столице Владимиру). Островский хорошо знал этот край, бывая там с 1840-х, записывая предания. Древность купальских обычаев берендеев ему раскрывал великокняжеский хронист, написавший "Летописец Русских царей".
Христианское имя мужа Елены Прекрасной (в опере этот персонаж сокращен) автором было отброшено, в пьесе он не Иван, но царь Берендей. Берендей, Бермята это имена, производные от сакрального, табурованного арийского имени медведя - бера, связующего людей с пращурами, посещая за медом деревья - обиталища навьев (а также русалок, дожидающихся "своего" парня, для погружения с ним в Подводное царство). Тюрки-берендеи - киевские послужильцы, за натуралистические обычаи получившие такое языческое прозвище, вторичны перед ним, они в болотах Владимирщины не жили! Топоним спутника Ивана-царевича, олицетворяющего Правь - Солярный мир, известен на Берендееве болоте: Волчья гора. Волк - подлинный русский "тотем" (славянск.Лют) - это тоже имя-евфемизм, дословно: Алчный, Алкающий (к слову, Миры Ликийские, родина Николы Угодника, это тоже Миры Волчьи). Волчья гора, стоящая под Переславлем, археологический памятник минувших тысячелетий, явлена в пьесе Ярилиной горой.
Выразителем православной доктрины миронечестия был Островским показан обитатель привилегированного царского посада - денежный человек, жирный плотью ("нищий духом") купец Мизгирь.
Он наименован столь же направленно, в диалектах мизгирь - паук, сетеплет (ловец психей-бабочек). С "книжников" мусульмане взимали джизью, с язычников - десятину, и торговым гостям христианство было выгодно коммерчески. И "обращение" руссов, посещавших Гургандж, Багдад и Константинополь, объявляя себя христианами, отметил персидский налоговый чиновник IХ в. Хордадбег (его сочинение было издано в 1870 г.). Когда в кон. 980-х воеводы Добрыня и Путята пришли в Новгород, сражаться с богомильством аборигенов (в современных книжках выдаваемым за "язычество", вопреки тексту В.Н.Татищева и археологическим находкам), они остановились на Торговой стороне, уже бывшей христианскою.
Христианство Мизгиря не осознается сельскими пейзанами - русичами, живущими в повседневной благодати, в чьем "...уложении кровавых нет законов". Они просто не представляют вненатуральных форм культа (необходимой частью которых является идоло- или иконно-поклонение), самой возможности таковых. Но драматург четко показывает исповедание купца. На верх.Волге, где происходит действие Переславльской Легенды, еще в 1890-х годах, когда "умыкание" было уже чистой условностью, барышни жестоко обижались, если родители играли им свадьбу, без предшествовавшего "воровского" увоза, одолеваемым, якобы, преступной страстью женихом. Мизгирь же "выкупает" желанную, по чину свадьбы-сделки, как наложницу (христианскому браку язычница не подлежит). Тут же он забывает о ней, увидав прекраснейшую - надмирную гостью Снегурочку. Воспылав похотью, как и подобает человеку (производной "первородного греха") - "животному похотливому", по определению выборочно цитировавшегося византийцами Аристотеля, он устремляется за ней, объявив о разрыве Купаве (как язычница, и так не должной возмущаться наличию у друга 2-3 любовниц), с чисто "христианским целомудрием" - не забыв присовокупить философскую базу, попиравшую языческий Купальский обычай:
Влюбленному всего дороже скромность
И робкая оглядка у девицы;
Сам-друг она, оставшись с милым, ищет
Как будто где себе защиты взором.
Опушены стыдливые глаза,
Ресницами покрыты; лишь украдкой
Мелькнет сквозь них молящий нежно взор.
Одной рукой ревниво держит друга,
Другой его отталкивает прочь.
А ты меня любила без оглядки,
Обеими руками обнимала
И весело глядела
.
Купава:
Ах, обида!
Мизгирь:
И думал я, твое безстыдство видя,
Что ты меня сменяешь на другого
.
Акцент А.Н.Островского - не замечаемый нами, живущими в иной реальности, после разорвавшей традицию конструктивистской революции октября 1917\августа 1991 г., был подмечен Корсаковым. В следующем за этим, эпизоде объяснения Мизгиря Снегурочке, вопреки венецианскому стилю баркаролы, текст (и в авторской редакции хорошо ложившийся на музыку) был Корсаковым огрублен и омужичен, устраняя какие-либо, возможные у слушателя-декадента, "философические" ассоциации, пению же были приданы тягучие - "византийские" звучания. Здесь нет "восточных цитат-воспоминаний"! Арабские напевы, известные нам, были арабами заимствованы у греков (как и устройство мечетей, списанное с Софии Цареградской). Остров Гурмыз (Ормузд) - находится в Персидском заливе, а иранская музыка (ее Корсаков использовал в первых частях "Антара") с арабской несопоставима.
Здесь, в понятиях культуры ХIХ века, холодный ответ избранницы: "...недорого ценю я свою любовь, но продавать не стану; сменяюсь я любовью на любовь, но не с тобой..." - данный благочестивому христианину, звучал предельно оскорбительно!
В финале же мы слышим:
Снегурочка, на коленях:
Завет отца и матери, о милый,
Не смею я нарушить. Вещим сердцем
Почуяли они беду, - таить
Велели мне мою любовь от Солнца.
Погибну я! Спаси мою любовь,
Спаси моё сердечко! Пожалей
Снегурочку!
Мизгирь:
Покорными сердцами
Привыкла ты владеть, привыкла тешить
Угодами обычай прихотливый.
Но сердцем я не мальчик - и любить,
И приказать умею: оставайся!
Снегурочка:
Не прихоть, нет. В твоих руках погибнет
Снегурочка!
Мизгирь:
Оставь ребячьи страхи
Неведомой беды! Но если вправду
Беда придет - тогда погибнем вместе!
[Островский Собр.Соч., т. 7, 1977, с. 453]. Бог-Ярило услышал обещание.
Мизгирь движим отнюдь не страстью! Его ведет страх, со страстью не совместный. Не "растопив" души Снегурочки до Ярилина дня (Летнего Солнцеворота) - не соединившись с нею под утро, под лучами восходящего Солнца, - он лишался помилования царя-Бера, - взяв ранее за себя и обманув, выгнав Купаву, обрекаемый теперь язычниками на исключительную меру наказания (извержение из рода и изгнание). Грек, инородец - так бы не отделался, он бы подлежал мести, не праву, но головничеству...
"Хватится" Мизгирь позже, в финале, видя, как Снегурочки лишается, - о чем она его и предупреждала, - бросаясь в озеро, поминая всуе языческих богов: "...Обманут я богами, это шутка жестокая судьбы!" [там же, с. 456].
Самоотвержение героини - ощутивший благодетельное тепло лучей Ярилы и растаявшей от любовного жара, вернувшись в ту стихию, из которой была создана, драматургом было подчеркнуто:
О, царь!
Спроси меня сто раз, сто раз отвечу,
Что я люблю его. При бледном утре
Открыла я избраннику души
Любовь свою и кинулась в объятья.
При блеске дня теперь, при всем народе,
В твоих глазах, великий Берендей,
Готова я для жениха и речи,
И ласки повторить!
[там же, с.455]. Она была противопоставлена похотливому, а здесь - холодному расчету Мизгиря, приведшему ее к гибели. Поэтому Берендей и возглашает, в этом гениальном тексте, созданном А.Н.Островским и тщательно сохраненным Н.А.Римским-Корсаковым, что гибель Снегурочки - русалки, изначально принадлежавшей иному миру, и соединившегося с ушедшей в родную стихию русалкой Паука не должна печалить народ берендеев. Это лишь хеппи-энд, наилучшее из возможных разрешений коллизии, освободившее ренегата и преступника от мук в Пекле (славянском аду).
Сего, как ни удивительно, абсолютно не распознал христианский гностик А.Ф.Лосев [1968] (отнюдь не бывший всечеловеком-интернационалистом!), возмутившись величественным гимном "Свету и силе, Богу-Яриле", возглашаемому поэзией Островского и музыкой Корсакова, сразу после гибели Снегурочки и ее недостойного спутника, противопоставив Корсакову - Вагнера. Полагаем, ослепил ученого эгоистический индивидуализм мыслителей Ромейской деспотии, несовместный с чувством любви, однако, усвоенный с греко-христианским исповеданием, затмив глаза русскому философу.